Шри Ауробиндо. Человеческий цикл --------------------------------------------------------------- Перевод: Андрей Шевченко (sriaurobindo(а)mail.ru) Date: 30 Aug 2003 --------------------------------------------------------------- Глава I. Цикл развития общества Современная Наука, завороженная величием своих открытий в области естествознания и объявляющая Материю единственной реальностью, давно пытается построить на основании одних лишь физических данных изучение Души, Разума и тех проявлений Природы в человеке и животном, для исследования которых знание психологии столь же важно, сколь и знание любой другой естественной науки. При таком подходе сама психология опирается на физиологию и тщательное исследование деятельности мозга и нервной системы. Поэтому неудивительно, что в истории и социологии основное внимание уделялось объективным данным - законам, общественным установлениям, ритуалам, традициям, экономическому развитию и факторам - в то время как более глубокие явления психологического характера, столь важные в деятельности такого разумного, эмоционального, творчески мыслящего существа, как человек, совершенно упускались из виду. Такого рода наука склонна объяснять исторические события и общественное развитие экономической необходимостью или причиной, т.е. экономикой в самом широком смысле этого слова. Некоторые историки даже отрицают или не принимают во внимание - как нечто крайне несущественное - воздействие мысли и влияние мыслителя на развитие общественных институтов. Они полагают, например, что Французская революция произошла бы в силу одних лишь экономических предпосылок-именно так, как она произошла, и в то же самое время- даже если бы Руссо и Вольтер не написали ни строчки, а философская мысль девятнадцатого века не создала смелые и радикальные теории. Однако в последнее время Материя как первооснова, всесторонне объясняющая Разум и Душу, начала ставиться под сомнение и зародилось движение за освобождение человеческого сознания от поглощенности естественной наукой, хотя пока дело не пошло дальше нескольких неуклюжих робких попыток. Тем не менее в этих попытках можно увидеть первые проблески осознания того, что за экономическими движущими силами и причинами социального и исторического развития действуют глубинные силы психологического характера и, может быть, даже силы самой души; и вот в довоенной Германии, стране рационализма и материализма, которая в течение последних полутора веков была еще и колыбелью новой мысли и оригинальных учений - хороших и плохих, благотворных и разрушительных, один самобытный ученый создал и явил свету первую психологическую теорию истории. Первым попыткам на новом поприще редко сопутствует полный успех, и немецкий историк, создавая свою теорию, напал на блестящую идею, однако не сумел ни развить ее более детально, ни достаточно глубоко исследовать. Он по-прежнему не мог освободиться от представления о крайней важности экономического фактора, и, кроме того, его теория, как и вся европейская наука, соотносила, классифицировала и упорядочивала явления куда более успешно, чем объясняла. Тем не менее в ее основной идее заключена глубокая истина, некое прозрение, поэтому имеет смысл рассмотреть некоторые из ее положений, особенно в свете восточной мысли и опыта. Создатель теории, Лампрехт, взяв за основу европейскую и, в частности, немецкую историю, предположил, что человеческое общество проходит в своем развитии через определенные четко различимые психологические стадии, которые он называет соответственно символистической, типической, конвенциональной1, индивидуалистической и субъективистской. Таким образом, человеческое общество - любая нация или цивилизация - в своем развитии воспроизводит некий психологический цикл. Очевидно, что подобные классификации грешат излишней жесткостью и подменяют витки и зигзаги Природы прямой линией ума. Психология человека и человеческих обществ слишком сложна и объединяет слишком много разносторонних и противоречивых тенденций, чтобы подвергать ее точному и формальному анализу такого рода. Да эта теория психологического цикла ничего и не говорит нам о том, каков глубинный смысл сменяющих друг друга периодов, чем вызвана необходимость таких смен, какова конечная цель всего процесса. И все же для того, чтобы понять природные законы Разума или Материи, необходимо разложить их действие на известные нам элементы, основные составляющие, главные силы, даже если в реальной жизни их выделить невозможно. Я не стану останавливаться на том, как сам западный мыслитель развивает свою идею. Предложенные им термины - если исследовать их внутренние смысл и значение - могут все же пролить некоторый свет на глубоко скрытую тайну нашей эволюции, и именно в этом направлении наиболее целесообразно проводить исследование. Если мы посмотрим на человеческое общество в том его состоянии, которое представляется нам низшей ступенью или ранней стадией развития - не важно, идет ли речь о народе диком или относительно культурном, экономически развитом или отсталом, - мы неизбежно обнаружим ярко выраженный символистический менталитет, который обусловливает мышление, обычаи и установления этого общества или по крайней мере глубоко проникает в них. Что же кроется за символизмом такого менталитета? На этой стадии развития, как мы видим, общество всегда религиозно и проявляет в религии живое воображение; ибо символизм и характерное для этого периода образное или интуитивное религиозное чувство состоят в естественном родстве и (особенно в ранних или примитивных общественных формациях) не отделимы друг от друга. Когда же начинают преобладать интеллект, скептицизм и рациональность, человек уже подготавливается к переходу в индивидуалистическое общество, а эпоха символов и эпоха конвенций уходят в прошлое или теряют свое значение. Таким образом, символ выражает некое присутствие, которое человек ощущает за собой, по ту сторону своей жизни и деятельности: Божественное, боги, беспредельное и глубокое безымянное, сокровенная, живая и непостижимая природа вещей. Все религиозные и социальные институты, все мгновения и периоды своей жизни человек представляет в виде символов, которые должны выразить его знание или догадки о таинственных влияниях, скрытых за его жизнью, формирующих и направляющих ее или по крайней мере вмешивающихся в ее течение. Если мы обратимся к эпохе зарождения индийского общества, к далеким ведическим временам, которые мы уже не способны понять, ибо мы утратили видение и мироощущение людей той эпохи, мы увидим, что все там глубоко символично. Религиозный институт жертвоприношений ежечасно и ежеминутно управляет всей жизнью общества, и ритуал жертвоприношения во всех своих проявлениях, до малейших деталей, мистически символичен, как показывает даже самое поверхностное знакомство с Брахманами и Упанишадами. Появившаяся в результате неверного истолкования теория, по которой жертвоприношение совершалось исключительно для того, чтобы умилостивить богов, олицетворяющих силы Природы, для достижения земного благополучия и райского блаженства, порождена человечеством более позднего периода, которое уже подверглось сильному влиянию интеллектуального и практического ума - практического даже в религии и даже в своем мистицизме и символизме, а потому потеряло способность проникнуться духом предков. Не только религиозные культы, но и общественные институты того времени были насквозь пронизаны духом символизма. Возьмем гимн Риг-Веды, который считается свадебным гимном, посвященным брачному союзу двух людей, и который, конечно, использовался в этом качестве в поздние ведические времена. Однако весь смысл гимна сводится к описанию ряда последовательных бракосочетаний Сурьи, дочери Солнца, с различными богами, и бракосочетание людей представляется здесь лишь делом второстепенным, которое остается в тени божественной и мистической личности, в полной мере ею обусловливается и воплощается в слово на ее языке. Заметьте, однако, что божественное бракосочетание здесь не является, как было бы в древней поэзии позднейших времен, неким декоративным образом или поэтическим украшением, призванным выгодно оттенить и обрамить брачный союз двух людей; напротив, человек здесь - второстепенный персонаж и отражение божества. Эта характерная особенность и указывает на разительное отличие древнего менталитета и современного взгляда на мир. Этот символизм долгое время влиял на индийские представления о браке и даже в наше время существует на конвенциональном уровне, хотя уже не имеет силы и истинное его понимание утрачено. По ходу дела мы можем заметить и то, что индийский идеал отношений между мужчиной и женщиной всегда был символическим отражением взаимоотношений Пуруши и Пракрити (в Ведах - нри и гна), мужского и женского божественных Принципов вселенной. В реальной жизни имеется даже некоторая взаимосвязь между положением женщины в обществе и этой идеей.В ранние ведические времена, когда в символическом культе женский принцип в некотором смысле приравнивался к мужскому, хотя и с определенным преобладанием последнего, женщина была в той же мере равноправным другом, сколько и служанкой мужчины; в более поздние времена, когда появляется идея господства Пуруши над Пракрити, женщина также попадает в полную зависимость от мужчины, существует только для него и даже едва ли ведет самостоятельную духовную жизнь. В тантрическом шактизме, поднявшем женское начало на невиданную высоту, предпринимается попытка (которая не могла выразиться в общественной практике как раз потому, что этот тантрический культ никогда не мог полностью избавиться от влияния ведантической идеи) возвысить женщину и сделать ее объектом глубокого почитания и даже поклонения. Или же рассмотрим (поскольку этот пример лучше отвечает нашей цели) ведический институт четырехсословного общества - чатурварна, который неправильно называют системой четырех каст, ибо каста есть понятие конвенционального периода, а варна - символистического и типического. Нам говорят, что установление четырех сословий в обществе явилось результатом экономического развития, осложненного политическими причинами. Вполне возможно1; но все дело в том, что люди той эпохи никогда не согласились бы и не могли согласиться с этим. Ибо, если мы довольствуемся выявлением практических и материальных причин социального феномена и не имеем желания заглянуть глубже, то они придавали небольшое или всего лишь второстепенное значение его материальным факторам и всегда смотрели в первую очередь и главным образом на его символический, религиозный или психологический смысл. Это явствует из Пурушасукты Вед, описывающей создание четырех сословий из тела Бога-творца: из его головы, рук, бедер и ног. Для нас это просто поэтический образ, смысл которого заключается в том, что брамины были людьми знания, кшатрии - правителями и воинами, вайшья - производительной силой и опорой общества, а шудры - его слугами. Как будто этим все и исчерпывается, как будто люди той эпохи настолько глубоко чтили обычные поэтические образы - например, тело Брахмы или бракосочетания Сурьи,- что построили на их основании сложную систему ритуалов и священных церемоний, устойчивых общественных институтов, этических норм и четкого разграничения социальных типов. В менталитете наших далеких предков мы всегда находим лишь черты, присущие нашему менталитету, и поэтому видим в них только дикарей, одаренных богатым воображением. Для нас поэзия есть буйная игра интеллекта и фантазии, воображение - игрушка, предназначенная веселить и развлекать нас, баядера ума. Но для человека древности поэт был провидцем, глашатаем скрытых истин, воображение - не куртизанкой-танцовщицей, а жрицей в храме Господнем, призванной не сплетать вымыслы, но облекать в образы труднопостижимые и сокровенные истины; даже метафора или сравнение в языке Вед используются не просто так, а с особой целью: они должны выражать реальность, а не развлекать искусной игрой мысли. Образ служил этим пророкам зримым символом незримого, поскольку он мог прозрачно намекнуть уму на некую реальность, которую точное интеллектуальное слово, пригодное лишь для передачи логической или практической мысли или для выражения физического и внешнего, выразить не в силах. Для них символическое тело Творца было не просто образом, но выражением божественной реальности. Человеческое общество представлялось им попыткой воплощения в жизни космического Пуруши, который выразил себя иначе в материальной и надфизической вселенной. И человек, и космос в равной мере являются символами и выражениями одной и той же скрытой Реальности. Такое символистическое отношение к действительности привело к тенденции превратить все формы общественной жизни в таинство, религиозное и священное, однако еще не лишая их жизненной силы и гибкости, которых мы не видим в жесткой структуре "первобытных" общин, поскольку они уже перешли из символистической стадии развития в конвенциональную, хотя и по кривой упадка вместо кривой роста. Всем управляет духовная идея; поддерживающие ее символические религиозные формы закрепляются на уровне канона; общественные формы неопределенны, гибки и способны на бесконечное развитие. Один элемент, однако, начинает обретать черты прочной устойчивости - а именно психологический тип. Таким образом, сначала мы имеем символическую идею четырех сословий, выражающую (говоря отвлеченно-образным языком, который ведические мыслители не стали бы использовать и, вероятно, не поняли бы, но который лучше отвечает нынешнему образу мышления) Божественное как знание в человеке, Божественное как силу, Божественное как производство, обладание и взаимопомощь, Божественное как служение, покорность и труд. Это деление соответствует четырем космическим началам: Мудрости, которая содержит в себе порядок и принцип всего существующего; Силе, которая санкционирует ее действие, поддерживает и укрепляет ее; Гармонии, которая приводит в согласие все части; и Труду, который служит остальным началам. Затем на основании этой идеи сложился устойчивый, но еще не жесткий общественный строй, в основу которого был положен в первую очередь характер и психологический тип1 с соответствующей ему этической нормой, а во вторую очередь - социальная и экономическая функция2 последнего. Но сама функция определялась ее соответствием психологическому типу и этической норме; она была не основным и не единственным фактором. Первая, символистическая стадия такой эволюции является преимущественно религиозной и духовной; все прочие элементы, присутствующие в ней,- психологические, этические, экономические, материальные - целиком подчинены духовной и религиозной идее. Вторая стадия, которую мы можем назвать типической, является преимущественно психологической и этической; все прочее, даже духовное и религиозное, подчинено психологической идее и выражающему ее этическому идеалу. Тогда религия становится мистическим обоснованием этического принципа и учения, Дхармы; это становится ее главным общественным назначением, во всем же остальном она принимает все более и более потусторонний характер. Идея непосредственного выражения божественного Существования, или космического Принципа в человеке, утрачивает господствующее влияние, первостепенное значение и ведущую роль; она отступает, уходит на задний план и наконец исчезает из жизненной практики, а в конечном счете даже из теории. Типическая стадия развития создает великие общественные идеалы, которые сохраняют свое влияние на сознание людей даже после того, как сама стадия осталась в прошлом. Главное ее живое наследие заключается в понятии общественного долга и чести: долга и чести брамина, которые состоят в чистоте, благочестии, глубоком почтении к творениям ума и духа, бескорыстном обладании ученостью и знанием и стремлении исключительно к ним; долга и чести кшатрия, которые предполагают отвагу, рыцарское великодушие, силу, известную гордую сдержанность и самообладание, благородство нрава и все, к чему такое благородство обязывает; долга и чести вайшьи, которые заключаются в честности и надежности в делах и торговле, добросовестном производстве, соблюдении установленного порядка, щедрости и благотворительности; долга и чести шудры, которые выражаются в послушании, подчинении, верном служении и бескорыстной преданности. Но все эти понятия постепенно утрачивают живую связь с породившей их чистой психологической идеей, перестают быть естественным выражением внутреннего мира человека; они превращаются в условность (конвенцию), хотя и самую благородную из условностей. В конечном счете они сохраняются в обществе скорее в качестве традиции, закрепленной в мысли и слове, нежели в качестве жизненной реальности. Ибо типическая стадия естественным образом переходит в конвенциональную. Конвенциональная стадия развития человеческого общества начинается тогда, когда внешние атрибуты, внешние выражения духа или идеала становятся важней самого идеала, а тело или даже одежда становятся важней человека. Таким образом, в ходе эволюции касты каждый из внешних атрибутов этического четырехсословного строя - происхождение, экономическая функция, религиозный ритуал и таинство, семейный обычай - начинает преувеличивать свою роль по сравнению с остальными и свою значимость в общей схеме. Происхождение, сначала, по-видимому, не играло главной роли, поскольку положение человека в обществе определялось в первую очередь его способностями и талантом; но впоследствии, по мере превращения сословия в устойчивую социальную группу, появилась необходимость сохранить его при помощи образования и традиции, а образование и традиция естественным образом закрепились в русле наследственности. Таким образом, сын брамина заведомо стал считаться брамином; происхождение и род занятий, вместе взятые, были двойными узами традиции (конвенции) в то время, когда она была наиболее крепка и наиболее точно отвечала своему назначению. С установлением такой жесткости необходимость в сохранении и поддержании этической идеи отступила с первого места на второе или даже третье. Некогда служившая основанием системы, эта идея превратилась теперь в некую необязательную надстройку или архитектурное излишество, на котором, конечно, настаивали мыслитель и законотворец-идеалист, но не реальные законы или жизнь общества. Перестав быть необходимой, этическая идея неизбежно утрачивала свою роль в общественной жизни и сохранилась единственно как вымысел в качестве декорации. В конце концов начал распадаться даже экономический базис; происхождение, родовая традиция и пережитки прошлого, искажения и новые усложнения бессмысленного или замысловатого религиозного символа и ритуала, превратившегося в отвратительную карикатуру на древний и глубокий символизм, стали скрепами каркаса древнего кастового общества в железном веке человечества. В пору экономического расцвета кастовой системы жрец и пандит скрывались под именем брамина; аристократ и феодальный барон - под именем кшатрии; купец и стяжатель - под именем вайшьи; полуголодный рабочий и экономический раб - под именем шудры. Когда же разрушился и экономический базис общества, начались распад и одряхление старой системы; она превратилась в пустой звук, полую оболочку, фикцию и должна была либо расплавиться в тигле индивидуалистического периода развития общества, либо самым пагубным образом заразить немощью и фальшью всю систему цепляющейся за нее жизни. Наглядный пример такого состояния общества являет кастовая система в Индии последнего и настоящего времени. Тенденция конвенционального века общества заключается в закреплении и строгом упорядочении, узаконивании и построении жестких иерархий, в сведении религии к шаблонным формам, в заключении образования и воспитания в традиционные и неизменные рамки, в подчинении мысли непогрешимым авторитетам, в наложении печати завершенности на то, что представляется обществу завершенным существованием человека. В конвенциональном периоде развития есть свой золотой век, когда дух и мысль, оживляющие формы общественной жизни, хотя уже и заключены в известные границы, но еще живы, еще не вполне обособлены от человека, еще не задушены и не парализованы окончательно в ходе все большего отвердения структуры, в которую они замкнуты. Этот золотой век - со своим строгим порядком, симметрией, отлаженным общественным устройством, восхитительной подчиненностью всех своих частей некоему грандиозному и благородному плану - зачастую представляется прекрасным и чрезвычайно привлекательным взору далеких потомков. Так некогда писатель, художник или мыслитель нового времени оглядывался с восхищением и своего рода ностальгическим чувством на средневековую Европу; в далеком прошлом он видел поэзию, благородство и духовность и забывал о великом безумии, невежестве, беззаконии, жестокости и гнете той суровой эпохи, о страданиях и мятеже, кипевших под прекрасными покровами, о нищете и убожестве, скрытых за великолепным фасадом. Также и индусский ортодоксальный идеалист оглядывается в прошлое на безупречно организованное общество, благоговейно следующее мудрым законам Шастры, и видит в нем свой золотой век - более благородный, чем европейский, мнимое золото которого по большей части было до блеска отполированной медью, покрытой тонкой позолотой, - но все же не высшей пробы, не истинную Сатья Югу. Действительно, в конвенциональные периоды развития общества рождается много по-настоящему прекрасного, разумного и полезного для человеческого прогресса, но все же это век медный, а не подлинно золотой; это век, когда Истина, которую мы стремимся обрести, не осуществлена и не завершена1, но художественная форма возмещает ее недостаточность и создает видимость полного ее проявления, а все реальное начинает закосневать и обречено на омертвение под тяжким гнетом закона, порядка и традиции (конвенции). Ибо всегда преобладает форма, а дух отступает и слабеет. Конечно, он пытается вернуться, оживить форму, видоизменить ее, любым способом выжить и даже заставить выжить саму форму, но слишком сильна тенденция времени. Это явствует из истории религии; усилия святых и религиозных реформаторов постепенно становятся все более разрозненными, непродолжительными и на деле приносят все менее значительные результаты, сколь бы сильным и энергичным ни был первоначальный импульс. Мы видим этот спад в сгущающемся мраке и возрастающей слабости Индии последнего тысячелетия; своими непрестанными усилиями сильнейшие духовные личности сумели сохранить живой душу народа, но не смогли воскресить вольную силу, истину и дух или постоянно поддерживать жизнь в подчиненном условности и коснеющем обществе; через одно или два поколения конвенционализм неизменно захватывал в свои железные тиски очередное новое движение и присваивал себе имена его зачинателей. Мы видим это в Европе, в повторяющейся нравственной трагедии духовенства и католического монашества2. Затем наступает период, когда расхождение между конвенцией и правдой становится невыносимым, и тогда появляются люди великой интеллектуальной силы, могучие "разрушители формул"; ведомые здравым смыслом, неистовой страстью или спокойным светом разума, они отвергают символ, тип и конвенцию, сотрясают стены этой тюрьмы и ищут индивидуальным разумом, нравственным чувством или эмоциональным желанием Истину, которую общество утратило или погребло в своих позлащенных гробницах. Именно тогда зарождается индивидуалистический век религии, мысли и общества; начинается эпоха Протестантизма, эпоха Разума, эпоха Мятежа, Прогресса и Свободы. Частичная и внешняя, эта свобода по-прежнему обманывается мыслью, внушенной ей предшествующим конвенциональным веком, что Истину можно найти вовне, и тщетно мечтает достичь совершенства посредством технического прогресса, но все же знаменует собой необходимый переходный период в движении к субъективистской стадии человечества, пройдя которую, человек должен по кругу вернуться назад, к новому обретению своего глубинного "я", и начать новый виток на пути восхождения или очередной цикл цивилизации. Глава II. Век индивидуализма и разума Индивидуалистический век человеческого общества наступает вследствие разложения и несостоятельности общества конвенционального периода, как бунт против господства застывшего образа типиче-ского периода. Переход к нему становится возможным лишь после того, как старые истины умирают в душе человечества и теряют свое значение в практической жизни, и даже те традиции и условности (конвенции), которые имитируют и подменяют их, утрачивают истинный и вообще какой-либо смысл; ничем не подкрепленные на практике, они существуют только по инерции - благодаря незыблемой идее, в силу привычки, привязанности к форме. Именно тогда люди, вопреки естественному консерватизму общественного сознания, вынуждены наконец признать, что Истина в них мертва и то, чем они живут, - это иллюзия. Индивидуализм нового века - это попытка вернуться от конвенциональных форм веры и повседневной жизни к неким основополагающим принципам - неважно, каким именно, - подлинной и ощутимой Истины. И век этот неизбежно индивидуалистичен, ибо все прежние общепринятые нормы оказываются несостоятельными и уже не могут служить внутренней поддержкой человеку; поэтому именно индивиду приходится стать первооткрывателем, первопроходцем и искать, руководствуясь индивидуальным разумом, интуицией, идеализмом, желанием, своими требованиями к жизни или любым другим побуждением, которое он открывает в себе, истинный закон мира и собственного бытия. Следуя этому закону (когда он будет найден или человек сочтет, что нашел его), индивид будет стремиться перестроить на прочном основании и облечь в более жизненную, пусть даже и более бедную форму, религию, общество, мораль, политические институты, свои отношения с ближними, свое стремление к личному совершенствованию и свой труд на благо человечества. Именно в Европе зародилась и достигла всей полноты выражения эпоха индивидуализма; Восток же вошел в эту эпоху под влиянием Запада, а не в силу собственного импульса. Запад обязан веками энергии, мощи, света, прогресса, бурного роста именно своему страстному стремлению отыскать подлинную истину вещей и подчинить человеческую жизнь любому найденному им закону истины. Восток же оказался беспомощным в час своего пробуждения не потому, что основополагающие идеалы его жизни изначально заключали в себе некую ложь, но вследствие утраты живого чувства Истины, которой он некогда обладал, и долгого умиротворенного сна в тесных оковах бездушного конвенционализма - немощный великан, инертная масса людей, которые разучились свободно обращаться с фактами и силами, поскольку были научены жить лишь в мире стандартных мыслей и действий. И все же истины, обретенные Европой в эпоху индивидуализма, охватывали только самые очевидные физические и внешние явления и только ту часть более глубоко скрытой реальности и ее движущих сил, которые открываются человеку в результате умственной аналитической деятельности и поиска практической пользы. Эта рационали-стическая цивилизация так победоносно утвердилась в мире лишь потому, что Европа не нашла более глубокой и мощной истины, способной противостоять ей; ибо все остальное человечество по-прежнему бездействовало, погруженное в сон последних темных часов конвенционального периода. Индивидуалистический век Европы начался как восстание разума, его апогеем стал триумфальный прогресс естественной Науки. Такая эволюция была исторически неизбежна. У истоков индивидуализма всегда лежит сомнение, отрицание. Человек понимает вдруг, что ему навязана религия, которая в своих догмах и ритуалах основывается не на живом чувстве духовной Истины, доказуемой в любой момент, но на букве древних писаний, непререкаемом авторитете Папы, традиции церкви, заумной казуистике схоластов и пандитов, конклавов духовных лиц, священнослужителей, глав монашеских орденов, богословов всех мастей, которые выступают непогрешимыми судьями, чья единственная обязанность - судить и выносить приговор, хотя никто из них, по-видимому, не считает необходимым или даже позволительным что-либо искать, проверять, доказывать, ставить вопросы и открывать новое. Он обнаруживает, что подлинная наука и знание (что неотвратимо при подобном положении дел) либо запрещаются, караются и преследуются, либо считаются бессмысленными в силу привычки слепо полагаться на незыблемые авторитеты; даже то, что было истинным в старых авторитетных источниках, не имеет уже никакой ценности, ибо они цитируются к месту и не к месту, но их подлинный смысл уже утерян для всех, за исключением, в лучшем случае, единиц. В политике человек повсюду видит права помазанников божьих, прочнозакрепившиеся привилегии, освященные тирании, которые не скрывают своего деспотического характера и ссылаются на то, что так было всегда, но, похоже, на самом деле не имеют права на существование. В общественной жизни он видит столь же незыблемое господство конвенции, закрепленные ограничения в правах, закрепленные привилегии, эгоистическое высокомерие верхов, слепую покорность низов, в то время как прежние социальные функции, некогда, возможно, служившие оправданием подобного разделения общества, или не выполняются вовсе, или выполняются плохо - не по внутреннему долгу, а просто по кастовой необходимости. И тогда человек восстает; любой авторитет он должен подвергнуть критическому осмыслению; когда ему говорят, что таков священный порядок вещей, воля Божия или издревле укоренившийся уклад человеческой жизни, он должен возразить: "Но так ли это на самом деле? Откуда мне знать, что это действительно порядок вещей, а не суеверие и ложь? Когда именно Господь повелел так, а не иначе? Или откуда мне знать, что это и есть смысл Его повеления, а не ваше заблуждение или измышление, или что книга, на которую вы ссылаетесь, вообще является Его словом и что Он когда-либо возвещал человечеству Свою волю? А этот издревле укоренившийся уклад, о котором вы говорите, - действительно ли он древний, действительно ли представляет собой закон Природы или же это несовершенный продукт Времени, превратившийся ныне в самую фальшивую из условностей? Что бы вы ни говорили, я все-таки должен спросить, сообразуется ли все это с фактами окружающего мира, с моим чувством справедливости, с моим пониманием истины, с моим реальным опытом?". И если нет, восставший человек сбрасывает с себя это ярмо, утверждает собственное понимание истины и тем самым неизбежно подрывает саму основу религиозного, социального, политического и на какое-то время, возможно, даже морального уклада общества, поскольку оно основывается на авторитетах, которые он развенчивает, и конвенциях, которые он разрушает, а не на живой истине, способной успешно противостоять его собственной. Вероятно, защитники старого строя правы, когда стремятся подавить его как разрушительную силу, представляющую угрозу для безопасности общества, для политической системы или религиозной традиции; но он стоит на своем и не может поступать иначе, поскольку его миссия заключается в разрушении - разрушении лжи и закладке нового фундамента ис-тины. Однако какими личными своими качествами, какими критериями будет руководствоваться поборник новых идей в поисках нового основания истины или установлении новых норм? Очевидно, он будет исходить из уровня просвещенности эпохи и всех возможных видов знания, ему доступных. В первую очередь рост индивидуального сознания начался в области религии и поддерживался на Западе теологической, на Востоке - философской мыслью. В сфере общественной и политической жизни он начался с незрелого примитивного понимания естественного права и справедливости, к которому привело повсеместное усиление страдания или пробудившееся чувство несправедливости, зла, всеобщего притеснения и осознание того, что существующий строй невозможно оправдать, если оценивать его не с точки зрения установленных конвенций и привилегий, а с любой другой точки зрения. Сначала обществом двигали мотивы религиозного характера; силы социальные и политические, интенсивность которых спала после того, как были быстро подавлены их первые непродуманные и бурные проявления, воспользовались переворотом, произведенным религиозной реформацией, последовали за ней как полезный союзник и ждали своего часа, чтобы возглавить движение, когда духовный импульс совсем иссякнет и - вероятно, под влиянием тех самых мирских сил, которые он призвал себе на помощь, - утратит верное направление. Движение за религиозную свободу в Европе отстаивало вначале ограниченное, а затем и абсолютное право человека руководствуясь личным опытом и просветленным разумом определять подлинный смысл священного Писания, подлинный христианский ритуал и уклад церкви. Оно провозглашало свои требования с той же страстью, с какой восставало против узурпации, притязаний и жестокости церковной власти, которая претендовала на исключительное знание Писания и, прибегая к моральному давлению и физическому насилию, стремилась навязать непокорному индивидуальному сознанию свое собственное произвольное толкование Слова Божия - если, конечно, последнее не превращалось в такой трактовке совсем в другое, подменяющее его учение.В своих наиболее сдержанных и умеренных формах восстание это породило такие компромиссы, как неортодоксальные церкви; затем накалявшиеся страсти вызвали к жизни кальвинистское пуританство; высочайшего же своего накала мятеж индивидуальной религиозной мысли и воображения достиг, когда появились такие секты, как анабаптисты, конгрегационалисты, социниане и бессчетное множество других. На Востоке подобное движение, лишенное любого политиче-скогоили (как явно направленное против традиционной веры) общест-венного значения, могло привести к появлению лишь отдельных религиозных реформаторов, просвещенных святых, новым религиозным течениям с соответствующей культурной традицией и общественной практикой; на Западе неизбежным и предопределенным следствием этого движения стали атеизм и отделение церкви от государства. Поставив в начале под сомнение конвенциональные формы религии, посредничество священнослужителей между Богом и душой и подмену авторитета Священного Писания авторитетом Папы, освобождающаяся мысль не могла не пойти дальше и не усомниться в самом Писании, а затем и во всякой вере в сверхъестественное, религиозной вере или сверхрациональной истине не меньше, чем в формальной доктрине и институте церкви. Ибо эволюция Европы определялась скорее Ренессансом, чем Реформацией; своим расцветом в эпоху Возрождения она обязана возвращению и мощному подъему древнего греко-римского менталитета, а не иудейскому и религиозно-этическому характеру периода Реформации. Ренессанс вернул Европе, с одной стороны, вольную любознательность греческого ума, его упорное стремление найти первоначала и рациональные законы, радость интеллектуального исследования действительности при помощи непосредственного наблюдения и индивидуального рассуждения; с другой стороны - широкую практичность Рима и его способность приводить жизнь в гармонию с соображениями материальной пользы и здравого смысла. Но обеим этим ли-ниям развития Европа следовала со страстью, серьезностью, нравственным и почти религиозным пылом (не свойственными древнему греко-римскому менталитету), которыми была обязана многим векам иудейско-христианского порядка. Таковы были источники, к которым обратилось западное общество индивидуалистического века в поисках того принципа устройства и управления, в котором нуждается всякое человеческое общество и который в более древние времена человечество пыталось осуществить сначала воплощая в жизни фиксированные символы истины, затем создавая этический тип и дисциплину, и наконец устанавливая непогрешимый авторитет или стереотипную конвенцию. Очевидно, что неограниченная свобода индивидуального знания или мнения при отсутствии каких-либо внешних критериев или ка-кой-либо общепризнанной и основополагающей истины представляет опасность для нашей несовершенной расы1. Вероятно, она приведет скорее к постоянным колебаниям в мыслях и неустойчивости мнения, чем к постепенному проявлению истинной сути вещей. Равным образом попытка добиться социальной справедливости, решительно отстаивая личные права или классовые интересы и желания, может обернуться постоянным противостоянием и революцией и закончиться непомерными притязаниями каждого человека или класса на свободу жить своей собственной жизнью и осуществлять свои собственные идеи и желания, что приведет к серьезному расстройству и тяжелой болезни социального организма. Поэтому в каждый из индивидуалистических периодов человечество должно выполнить два главных условия. Во-первых, оно должно найти общий критерий Истины, с которым согласится каждый индивид в силу своего внутреннего убеждения, без физического принуждения или давления иррационального авторитета. Во-вторых, оно должно открыть некий принцип общественного строя, который также будет основываться на некой общепринятой истине. Необходим строй, который сможет обуздать индивидуальные желания и волю тем, что по крайней мере установит для них некий интеллектуальный и моральный критерий; эти две могучие и опасные силы должны пройти проверку данным критерием, прежде чем обрести какое-либо право отстаивать свои притязания. Взяв абстрактную и научную мысль в качестве средства, а стремление к социальной справедливости и разумной практической выгоде - как двигатель духа, прогрессивные народы Европы отправились на поиски этого знания и этого закона. Они нашли то, что искали, в открытиях естественной Науки, и с воодушевлением взяли это на вооружение. Триумфальное шествие европейской Науки в девятнадцатом веке, ее неоспоримая победа, потрясшая все основы, объясняются той абсолютной полнотой, с какой она, казалось, удовлетворила (пусть временно) двойственную потребность западного ума. Этому уму казалось, что Наука успешно завершила его поиски двух принципов индивидуалистической эпохи. Наконец-то истина вещей не зависела от сомнительного Писания или подверженного заблуждениям человеческого авторитета - она выражалась в том, что начертала сама Мать-Природа в своей вечной книге, предназначенной для всех, кто имеет терпение наблюдать и интеллектуальную честность делать выводы. Все законы, принципы, фундаментальные факты мира и человеческого бытия сами могли подтвердить свою истинность, а потому удовлетворить и направить свободный индивидуальный ум, избавляя его как от капризного своеволия, так и от внешнего принуждения. Законы и истины оправдывали и одновременно сдерживали индивидуальные притязания и желания человека; наука устанавливала эталон и критерий знания, рациональную основу жизни, давала четкий план и главные средства развития и совершенствования индивида и всей расы. Попытка направить и организовать человеческую жизнь при помощи Науки, закона, истины бытия, порядка и принципов, которые каждый может наблюдать и подвергать проверке в сфере их действия и фактическом проявлении и с которыми поэтому может свободно и, по идее, должен согласиться, стала высочайшим достижением европейской цивилизации. Это стало достижением и триумфом индивидуалистического века человеческого общества; но оно же, по-видимому, станет и его концом, приведет к гибели индивидуализма, к отказу от него и погребению среди памятников прошлого. Ибо открытие индивидуальным свободным разумом универсальных законов, по отношению к которым индивид представляет собой чуть ли не побочное явление и которые неизбежно должны управлять им, и попытка фактически управлять общественной жизнью человечества в строгом соответствии с этими законами, похоже, неминуемо ведут к подавлению той самой индивидуальной свободы, которая и сделала возможными и само открытие, и саму попытку. В поисках истины и закона собственного бытия человек, по-видимому, открыл истину и закон вовсе не собственного индивидуального бытия - но общности, толпы, муравейника, массы. Результатом, к которому ведет такое открытие и к которому, по всей вероятности, мы по-прежнему неотвратимо движемся, является новое устройство общества по принципам жест-кого экономического или государственного социализма, при котором вся жизнь и деятельность индивида, снова лишенного свободы в его же интересах и интересах всего человечества, должна определяться - на каждом шагу и в любой момент от рождения и до смерти - работой хорошо отлаженного государственного механизма1. Тогда мы можем получить новую любопытную модификацию (но имеющую очень важные отличия) древнего азиатского или даже древнего индийского уклада общества. Вместо религиозно-этического авторитета появится на-учный, рациональный или экспериментальный критерий; на место брамина-Шастракары встанет ученый, администратор и экономист. Место короля, который сам соблюдает закон и принуждает всех - при помощи и с согласия общества - неуклонно следовать предназначенным для них путем, путем Дхармы, займет коллективное Государство, наделенное королевскими полномочиями и властью. Вместо иерархической системы сословий, каждое из которых имеет свои полномочия, привилегии и обязанности, будет установлено исходное равенство возможностей и права на образование - в конечном счете, вероятно, с распределением социальных функций экспертами, которые будут знать нас лучше, чем мы сами, и выбирать за нас нашу работу и положение в обществе. Научное Государство может регламентировать брак, рождение и воспитание ребенка, как в древности это делала Шастра. В жизни каждого человека будет продолжительный период работы на благо Государства, управляемого коллективными органами, и в конце ее, вероятно, - период свободы, отведенный не для деятельности, но для наслаждения досугом и личного совершенствования, соответствующий Ванапрастха и Саньяса Ашрамам древнего арийского общества. По жесткости своей структуры такое государство намного превзойдет своего азиатского предшественника; ибо последнее по крайней мере делало две важные уступки для мятежника и поборника новых идей. Отдельной личности там предоставлялась свобода ранней саньясы - возможность отречения от общественной жизни ради жизни свободной и духовной, а группа имела право образовывать общины, подчиняющиеся новым концепциям, - такие, как сикхи или вайшнавы. Но унитарное общество, живущее по выверенным экономическим и чисто научным законам, не может допустить ни одного из этих резких отклонений от нормы. Очевидно также, что в нем разовьется устойчивая система общественных моральных норм и традиций и утвердится социалистическое учение, в истинности которого никому не будет позволено усомниться, фактически и, вероятно, даже теоретически, поскольку подобные сомнения могут скоро потрясти или даже подорвать систему. Таким образом, у нас появится новый типический строй, который, основываясь на чисто экономическом законе и функции, гунакарме, вследствие подавления индивидуальной свободы быстро превратится в застывшую систему рационалистических конвенций. И в конечном счете этот статичный строй неизбежно будет разрушен с наступлением нового индивидуалистического века мятежа, движущей силой которого станут, вероятно, принципы крайнего философского анархизма. С другой стороны, существуют силы, которые, похоже, могут пресечь такое развитие или изменить его линию, прежде чем оно достигнет своего угрожающего завершения. Во-первых, рационалистическая и естественная Наука изживает себя и в скором времени должна будет отступить под мощным напором психологического и психического1 знания, в результате чего неминуемо утвердится совершенно новый взгляд на человека и перед человечеством откроются новые горизонты. В то же время Век Разума явно подходит к концу; свежие идеи распространяются по миру и воспринимаются со знаменательной скоростью - идеи, неизбежно препятствующие преждевременному установлению любого типического строя, основанного на экономическом рационализме; динамичные идеи, вроде ницшевской "воли к жизни", бергсоновского "превосходства интуиции над рассудком" или новейшей тенденции немецкой философской мысли, признающей супрарациональные способности человека и супрарациональную иерархию истин. Уже начинает формироваться другой менталитет и уже ищут приложения на практике такие концепции, которые предвещают смену индивидуалистического века общества не новым типическим строем, а веком субъективизма, который вполне может стать великим и плодотворным переходом к совершенно иной цели. И можно спросить, а не находимся ли мы уже в предрассветном сумраке нового периода человеческого цикла? Во-вторых, Запад в ходе своего триумфального завоевания мира пробудил дремлющий Восток и вызвал там усиление борьбы между привнесенным западным индивидуализмом и старым конвенциональным принципом общественного устройства. Последний - где быстро, а где медленно - разрушается, но его место вполне может занять нечто совершенно отличное от западного индивидуализма. Некоторые, правда, полагают, что Азия повторит европейский Век Разума со всем его материализмом и антирелигиозным индивидуализмом в то время, как сама Европа будет продвигаться вперед, к новым формам общест-венной жизни и идеям; но это в высшей степени маловероятно. Напротив, все свидетельствует о том, что индивидуалистический период на Востоке не продлится долго, а рационализм и отрицание религии не будут его характерными особенностями. И если Восток в результате своего пробуждения последует своим собственным путем и создаст новую общественную формацию и культуру, то это непременно окажет громадное влияние на дальнейшее развитие мировой цивилизации; силу его вероятного воздействия мы можем оценить уже по тем значительным результатам, которые дал первый прилив идей с еще не пробужденного Востока в Европу. Каким ни окажется это влияние, оно в любом случае не будет способствовать переустройству общества в соответствии с механистически-экономическими представлениями - тенденцией, которая продолжает преобладать в сознании и жизни на Западе. Влияние Востока скажется скорее в движении к субъективизму1 и подлинной духовности, в открытии нашего физического существования более высоким идеалам, чем здравые, но ограниченные цели, которые определяет грубая материальная природа жизни и тела. Но, что самое важное, в своем открытии личности век индивидуализма в Европе сформулировал среди идей-сил будущего две наиболее могущественные, которые уже не сможет полностью искоренить никакая следующая за ним реакция. Первая из них, ныне повсеместно признанная, - это демократическая концепция права каждого индивида как члена общества на жизнь и развитие во всей полноте в соответствии с индивидуальными способностями. Мы больше никак не можем признавать идеальным такое устройство общества, при котором отдельные классы присваивают себе право на развитие и пользование всеми социальными благами, лишая этого права других и предоставляя им одни лишь обязанности социального служения. Теперь стало ясно, что развитие и благоденствие общества предполагают развитие и благоденствие каждого отдельного его члена, а не просто процветание в целом, которое на практике сводится к богатству и власти одного или двух сословий. Эта концепция была полностью воспринята всеми прогрессивными народами и лежит в основе социалистической тенденции современного мира. Но в дополнение к ней индивидуализм открыл еще одну, более глубокую истину: личность является не просто социальной единицей; ее существование, ее право и притязание на жизнь и развитие основаны не только на роде ее деятельности и общественном положении. Человек не просто член сообщества себе подобных, улья или муравейника; он сам по себе уже есть нечто - душа, существо, которое должно реализовать свою собственную индивидуальную истину и закон, а равно исполнить природную или предназначенную ему роль в воплощении истины и закона коллективного существования1. Он требует свободы, жизненного пространства, возможности активного действия для своей души, своей природы, для той могущественной и громадной силы, которой общество так не доверяет и которую в прошлом старалось либо подавить вообще, либо направить в чисто духовную область - т.е. для индивидуальной мысли, воли и совести. Если человеку суждено в конце концов сплавить их в единое целое, то этим целым будет не господствующая мысль, воля и совесть общества, но нечто высшее - и он, как и все, должен получить возможность и помощь для свободного восхождения к этому высшему. Такова идея, истина, которая, снискав интеллектуальное признание Европы, безоговорочно принявшей ее внешний, поверхностный аспект, сходится по сокровенной сути своей с глубочайшими и высочайшими духовными концепциями Азии и должна сыграть важную роль в формировании будущего. Глава III. Приход субъективистского века Внутренне предопределенная цель, стремление, оправдание, психологическая первопричина, общая тенденция индивидуалистического века человечества - все сводится к одной главной потребности: необходимости нового открытия основополагающих истин жизни, мысли и действия, обросших ложью шаблонных конвенциональных форм, в которых уже умерла истина идей, давших рождение этим конвенциям. Вначале может показаться, что проще всего было бы вернуться к самим исходным идеям и высвободить ядро их истины из плотно обволакивающей его скорлупы конвенции. Но на этом пути существует серьезное практическое препятствие; есть и другое препятствие, которое лежит не на поверхности, но ближе к глубинным законам развития души в человеческом обществе. Воскрешение старых исходных идей, ныне до неузнаваемости искаженных конвенцией, на практике чревато нежелательными последствиями, ибо спустя какое-то время конвенции, которые Дух Времени стремится перерасти, обретают прежнюю силу и - когда глубинная тенденция к поиску истины ослабевает - могут восстановить свою власть. Они возрождаются, несомненно, видоизмененные, но по-прежнему могущественные; начинается новый процесс обволакивания, и истина обрастает еще более сложной ложью. И будь даже все иначе, человечеству, чтобы развиваться, нет никакой необходимости постоянно возвращаться к старым идеям. Ему необходимо двигаться вперед к более полному осуществлению, в котором старые идеи - если они вообще сохранились - должны быть преобразованы и заменены новыми, более высокими идеями. Ибо истина, лежащая в основе вещей, вечна и неизменна, но ее ментальные образы, жизненные формы, физические воплощения требуют постоянного изменения и роста. Именно этот принцип и закон необходимости оправдывают век индивидуализма и рационализма и делают его, сколь бы краток он ни был, обязательным периодом цикла. Временное господство критического разума, действие которого во многом разрушительно, безусловно необходимо для прогресса человечества. В Индии со времени великого переворота, произведенного в мысли и жизни нации буддизмом, периодически предпринимались попытки заново открыть истину души и жизни и проникнуть за покров удушающих конвенций; но попытки эти направлялись широким и терпимым духовным разумом, гибкой интуицией души и глубоким субъективным стремлением к истине, недостаточно агрессивными и разрушительными по своему характеру. Эти попытки хотя и произвели великие внутренние и зна-чительные внешние перемены, ни разу не приводили к освобождению от господствующего конвенционального принципа. Деятельность расщепляющего и разрушающего критического разума, присущего некоторым из этих движений, никогда не заходила достаточно далеко; созидательная сила, не получившая достаточной поддержки силы разрушительной, оказалась не способной расчистить широкое и свободное пространство для созидания нового. И только в период европейского влияния появляются благоприятные условия и достаточно сильные тенденции для того, чтобы положить начало новому веку радикальной и плодотворной переоценки идей и явлений. Влияние это было всегда - или во всяком случае до недавнего прошлого - рационалистическим, утилитаристским и индивидуалистическим по своему характеру. Оно заставило национальный разум посмотреть на все с новой, аналитической и критической точки зрения, и даже те, кто стремится сохранить настоящее или воскресить прошлое, вынуждены бессознательно или полусознательно оправдывать свои усилия с новой позиции и с помощью свойственных ей методов аргументации. На Востоке субъективный азиатский ум вынужден признавать необходимость пересмотра критериев жизни и мысли. Влияние западного знания, наряду с давлением новых требований жизни и совершенно изменившейся среды существования, заставило Восток пойти против самого себя. То, чего он не сделал по внутреннему побуждению, пришло к нему как необходимость извне, и в этом внешнем характере происходящего заключались огромные преимущества, равно как и великие опасности. Таким образом, в веке индивидуализма человечество предпринимает решительную попытку открыть истину и закон как отдельной личности, так и мира, которому она принадлежит. Этот век может начаться, как начался в Европе, с попытки вернуться назад, особенно в сфере религии, к изначальной истине, ныне скрытой, затемненной или искаженной конвенцией; но за этим первым шагом необходимо совершить и другие и в конце концов подвергнуть всестороннему сомнению сами основы мышления и практической деятельности человека во всех сферах жизни. Эта эпоха неизбежно завершается революционным преобразованием религии, философии, науки, искусства и общества. Начинается оно на уровне индивида и осуществляется силой индивидуального разума и интеллекта за счет требований, предъявляемых индивидом к жизни, и его жизненного опыта; но исходя из индвидуального, это преобразование должно стать универсальным. Ибо в результате своих усилий человек скоро понимает, что он не может быть уверен в открытой им истине и законе своего собственного существа, пока не откроет некий универсальный закон и истину, с которыми сможет их соотнести. Он является частью вселенной; во всем, кроме глубин своего духа, он является ее послушным подданным, крохотной клеткой этой колоссальной органической массы; его субстанция извлечена из ее субстанции, и закон его жизни обуславливается и управляется законом ее жизни. Из нового взгляда на мир и нового знания мира должны родиться его новый взгляд на себя и новое знание себя самого, своих сил, способностей и пределов, своих прав на существование, своего высокого пути и далекой или близкой цели своего личного и общественного предназначения. В Европе в нынешнее время это движение приняло форму чистой и могущественной естественной Науки: законы физической вселенной, а также законы экономики и социума она выводила из физического существования человека, его окружающей среды, истории его эволюции, его физических и витальных, личных и общественных потребно-стей. Но в конце концов станет ясно, что знание физического мира - это не все знание; станет очевидным, что человек является существом столько же ментальным, сколько физическим или витальным, и даже по сути своей более ментальным, нежели физическим или витальным. Несмотря на то, что физическое существование и жизненная среда человека сильно влияют на его психологию и ограничивают ее, в основе своей она определяется не ими, хотя постоянно реагирует на них, незаметно обуславливает их проявления и даже преобразовывает их силой психологических запросов человека к жизни. Сама экономическая структура государства и общественных институтов определяется психологией человека - его ожиданиями относительно возможностей, обстоятельств и тенденций жизни, уровень которых отражает соотношение между разумом-душой человечества и его жизнью-телом. Следовательно, для того, чтобы найти истину явлений и в соответствии с ней вывести закон своего существования, он должен пойти глубже и постичь субъективную тайну себя самого и явлений, равно как и их объективные формы и внешнее окружение. Какое-то время человек может пытаться осуществлять это силой критического и аналитического разума, с помощью которого он уже продвинулся довольно далеко; но это не может продолжаться долго. Ибо в своем изучении себя и мира он рано или поздно оказывается наедине с душой в себе и душой в мире и прозревает в ней сущность столь глубокую, столь сложную, столь полную сокровенных тайн и сил, что перед ней интеллект обнаруживает свою полную неспособность к исследованию, поскольку не в состоянии озарить ее своим светом: он может успешно применять свой анализ лишь к тем вещам, которые лежат на поверхности или близко к ней. Тогда потребность в бо-лее глубоком знании подвигает человека на раскрытие новых сил и средств, заключенных в нем самом. Он обнаруживает, что может полностью познать себя лишь развивая активное самосознание, а не просто самокритику; все больше и больше погружаясь в свою душу и действуя в согласии с ее велениями, а не барахтаясь на поверхности; обретая сознательную гармонию с тем, что скрывается за его ограниченным интеллектом и за пределами его поверхностной психологии; просвещая свой разум и насыщая энергией свое действие за счет более глубокого света и силы, которым он открывается. В этом процессе рационалистический идеал начинает отступать перед идеалом интуитивного знания и более глубокого самоосознания; ориентация на утилитарный критерий уступает место стремлению к самосознанию и самореализации; обыкновение жить в согласии со зримыми законами физической Природы заменяется попыткой жить согласно скрытым Закону, Воле и Силе, которые активно действуют в жизни мира и во внутренней и внешней жизни человечества. Все эти тенденции, хотя и в незрелом, зачаточном и слаборазвитом виде, ныне явно обнаружились в мире и растут день ото дня с заметной скоростью. Их распространение и все усиливающееся влияние означают переход от порожденного индивидуализмом рационалистического и утилитарного периода развития к более великому- субъективистскому веку. Этот переход начинается с быстрого превращения философ-ских течений в широкие и глубокие учения, опровергающие старые концепции, и стремительного разрушения старых заповедей. Материализм девятнадцатого века уступил место сначала свежему и глубокому витализму, который принял разнообразные формы - от учения Ницше о "воле к жизни" и "воле к власти" как основе и законе жизни до новой плюралистической и прагматической философии, которая плюралистична, поскольку сосредотачивает внимание скорее на жизни, чем на душе, и прагматична, поскольку пытается толковать бытие скорее с позиции силы и действия, чем света и знания. Эти философские тенденции, которые до недавнего прошлого, до начала Великой войны1, оказывали значительное влияние на жизнь и мысль Европы, особенно во Франции и Германии, были не просто поверхностным отходом от интеллектуализма к жизни и действию - хотя умы неглубокие часто трактовали их именно так; они были попыткой серьезно исследовать Жизнь-Душу вселенной и жить исходя из нее и по методу своему тяготели к глубокой психологичности и субъективизму. Вслед за ними, заполняя пустое место, образовавшееся после дискредитации старого рационалистического интеллектуализма, начал возникать новый интуитивизм, который пока еще неясно сознает свой внутренний импульс и природу и ищет в формах и силах Жизни то, что скрывается за внешней стороной Жизни, а порой даже предпринимает все еще неуверенные попытки открыть опечатанные двери Духа. В мировом искусстве, музыке и литературе, которые всегда служат верным показателем виталистических тенденций века, тоже произошли революционные изменения в сторону углубляющегося субъективизма. Великое объективное искусство и литература прошлого больше не властны над разумом нового века. Первой тенденцией, проявившейся как в философии, так и в литературе, стал возрастающий психологический витализм, который стремился глубоко постичь и описать самые неуловимые психологические импульсы и побуждения человека, получающие внешнее выражение в его эмоциональных, эстетических и витальных желаниях и деятельности. Созданные с великим мастерством и тонкостью, но без глубокого проникновения в суть человеческого существования, творения эти редко шли дальше изображения обратной стороны наших эмоций, чувств и действий, которые они анализировали тщательно и детально, но не озаряли светом широкого или глубокого знания. Возможно, эти произведения и представляли интерес для своего времени, но как произведения искусства они обычно уступали старой литературе, которая по крайней мере прочно утвердилась в своей области за счет высокого и яркого мастерства. Они описывали больше болезни Жизни, нежели ее здоровье и мощь, и бунт и мятеж ее желаний - неистовых, а потому бессильных и неудовлетворенных, - а не динамику их самовыражения и самоограничения. Но за этим движением, достигшим высочайшей творческой силы в России, последовал поворот к более глубокому психологическому искусству, музыке и литературе - скорее ментальным, интуитивным, духовным, чем витальным, - которые отошли от поверхностного витализма настолько далеко, насколько предшествовавшие ему искусство, музыка и литература отошли от объективного разума прошлого. Это новое движение всемерно стремилось, как и новый философский интуитивизм, сорвать покровы видимого, постичь человеческим умом некое бытие, не выраженное явно, прикоснуться и проникнуть в сокровенную душу вещей и явлений. Во многих отношениях оно оставалось по-прежнему неустойчивым, не способным четко определить цель поисков, недоразвитым по форме, но оно побудило человеческий разум покинуть старую гавань и указало направление великого похода - похода к открытию нового внутреннего мира, которое должно повлечь за собой создание нового внешнего мира человека и общества. Похоже, искусство и литература окончательно обратились к субъективным поискам того, что можно назвать скрытой внутренней стороной вещей, и отошли от рационального и объективного канона или внешней природы. В сфере практической жизни уже набирают силу прогрессивные тенденции, порожденные этим более глубоким субъективизмом. Правда, ничто пока не получило устойчивого завершения, оставаясь на уровне предварительных набросков и первых попыток нащупать материальную форму для воплощения этого нового духа. То, что сегодня происходит в мире - недавние великие события, такие, как чудовищное столкновение европейских стран1 и волнения и перемены внутри них, которые предшествовали ему и за ним последовали, - является скорее результатом хаотичных полуосознанных усилий примирить старую интеллектуальную и материалистическую тенденцию с новым, пока еще поверхностным, субъективистским и виталистическим импульсом, возникшим на Западе. Последний, не подкрепленный подлинным внутренним ростом души, неизбежно вынужден был искать поддержку в ней и использовать ее для своих неограниченных притязаний на жизнь; мир двигался в направлении к ужасающе совершенной организации общества, основанной на "воле к жизни" и "воле к власти", и именно это движение ввергло мир в пучину Войны, а ныне нашло или ищет для себя новые формы жизни, которые яснее обнаруживают его главную идею и мотив. Асурический или даже ракшасический характер1 недавнего мирового конфликта объясняется этой страшной комбинацией ложно направленной виталистической побудительной силы с великой силой поставленного ей на службу интеллекта, использовавшего изощренную логику в качестве своего орудия и дух совершенной материалистической Науки в качестве своего джинна, могущественного творца великих, осязаемых и бездушных чудес. Война была взрывом получившейся таким образом горючей смеси, и хотя она покрыла мир руинами, вполне вероятно, что ее последствия подготовили распад той чудовищной комбинации сил (оказавшейся если не полностью уничтоженной, то по крайней мере сильно разрушенной в результате войны), которая привела к войне, и теперь, на фоне этого спасительного распада, происходит расчистка поля человеческой жизни от главных препятствий, мешающих истинному развитию и движению к более высокой цели. Bся надежда человечества заключается в тех незрелых, пока еще слабо проявленных тенденциях, которые несут в себе семена нового субъективного и психического2 отношения человека к собственному бытию, к своим ближним и к устройству своей личной и общественной жизни. Влияние этих тенденций можно увидеть в новых концепциях детского образования и воспитания, получивших широкое распро-странение в довоенные годы. Прежде образование ребенка сводилось к чисто механическому воздействию на его природу и насильственному подчинению жестким стандартам обучения и процесса познания, которые в последнюю очередь принимали во внимание его индивидуальность и субъективные качества; семейное же воспитание заключалось в постоянном подавлении и принудительном формировании его привычек, мыслей и характера по образцу, установленному кон-венциональными идеями или личными предпочтениями и идеалами наставников и родителей. Открытие того, что образование должно выявлять интеллектуальные и нравственные качества ребенка, максимально развивать их и основываться на знании детской психологии, стало шагом вперед к более здоровой, более ориентированной на личность системе обучения. Однако и такая система далека от идеала, ибо она по-прежнему видит в ребенке объект, который учитель должен обрабатывать и формировать - "образовывать". Но здесь уже намечаются первые проблески понимания того, что каждое человеческое существо представляет собой саморазвивающуюся душу и что задача и родителей, и наставника состоит в том, чтобы дать возможность и помочь ребенку самому образовывать себя, развивать свои умственные, нравственные, эстетические и практические способности и свободно расти как самостоятельной личности, которую нельзя мять, лепить, как тесто, по образу и подобию воспитателей. Еще не открылось осознание того, что такое есть эта душа, или того, что настоящий секрет заключается в помощи человеку (не важно, взрослому или ребенку) в обретении своего глубинного "я", подлинного психического существа, скрытого внутри. Это психическое существо - если мы позволим ему выйти на передний план и, тем более, если призовем его на передовые позиции как "главнокомандующего, возглавляющего поход", - возьмет на себя всю задачу нашего образования и разовьет способности нашего внутреннего разнопланового существа по реализации его потенциальных возможностей, почувствовать которые или создать адекватную концепцию их развития нам мешает механистический взгляд на человека и жизнь и основанные на нем привычные шаблоны поведения и реагирования. Эти новые воспитательные и образовательные методы прямым путем ведут к истинной реализации потенциальных возможностей человека. Предпринимается попытка более тесно соприкоснуться с психическим существом, скрытым за витальной и физической ментальностью, а растущая вера в его возможности должна в конце концов привести человека к открытию того, что по сокровенной природе своей он есть душа и сознательная сила Божественного и что пробуждение этого подлинного внутреннего человека и есть истинная цель воспитания и образования, да и всей человеческой жизни, если человек хочет найти скрытую Истину и глубочайший закон своего бытия и следовать им. Именно это знание древние пытались выразить в религиозном и общественном символизме, и субъективизм есть путь назад к утраченному знанию. Начинаясь с углубления внутреннего опыта человека, продолжаясь как восстановление интуиции и самосознания в масштабах всего человечества, возможно, на невиданном доселе уровне, этот путь ведет к революционному преобразованию способа самовыражения человека на социальном и коллективном уровне. Между тем зарождающийся субъективизм, подготовливающий рождение нового века, обнаружил себя не столько в отношениях между людьми или господствующих идеях и тенденциях общественного развития, которые по-прежнему остаются в основном рационалистиче-скими и материалистическими и лишь в незначительной мере затронуты влиянием более глубокой субъективистской тенденции, сколько в новом коллективном самосознании человека в той организованной сфере его жизни, которая в результате прошлого развития обрела наиболее устойчивую форму - нации. Именно здесь субъективизм - либо виталистический, либо психический - уже начал приносить первые ощутимые плоды, и именно здесь мы увидим наиболее ясно реальное направление его развития, его недостатки, таящиеся в нем опасности, а также истинный смысл и условия наступления субъективистского века человечества и цель, к которой человеческое общество, входя в новую фазу развития, предполагает прийти на этом широком витке цикла. Глава IV. Открытие души нации Главный смысл и цель жизни индивида заключаются в его стремлении к развитию собственного существа. Сознательно ли, полусознательно, или вовсе бессознательно, блуждая в потемках, он всегда стремится - и стремится справедливо - к самовыражению: обрести себя, открыть в себе закон и силу собственного существа и реализовать их. Это главная, верная и неизбежная цель человеческой жизни, ибо даже с учетом всех оговорок, при всех своих ограничениях человек - это не просто эфемерное физическое творение, некая форма разума и тела, которая возникает как целое и затем распадается, но бытие, живое могущество вечной Истины, проявляющий себя дух. Равным образом главный смысл и цель жизни общества, объединения людей или на-ции - это стремление к самореализации; человеческое сообщество справедливо стремится постичь свою суть, обрести понимание закона и силы собственного бытия и осуществить их во всей полноте, реализовать все свои потенциальные возможности, жить своей собственной самораскрывающейся жизнью. Причина все та же: ибо человеческое сообщество - это тоже существо, живое могущество вечной Истины, самопроявление космического Духа, и потому оно должно выразить и осуществить своим способом и по мере своих способностей особую истину, силу и предназначение космического Духа, заключенного в нем. Подобно индивиду, нация или общество имеют тело, органическую жизнь, нравственный и эстетический характер, развивающееся сознание, а за всеми этими видимыми качествами и проявлениями - душу, ради которой все они существуют. Можно даже сказать, что, подобно индивиду, нация или общество не обладают душой, но сами по сути своей есть душа. Это объединенная душа, которая после того, как она обрела свойственную лишь ей индивидуальность, должна становиться все более самосознательной и реализовывать себя во все большей полноте по мере развития своей коллективной деятельности, менталитета и органической выражающей себя жизни. Эта параллель между индивидом и обществом справедлива во всех отношениях, ибо речь идет не просто о параллели, но об истинном тождестве их природы. Различие состоит лишь в том, что общественная душа гораздо более сложна, поскольку ее физическое существо слагается из великого множества ментальных индивидов, обладающих частичным самосознанием, а не является простым объединением клеток, существующих на уровне витального подсознательного. Именно поэтому формы, которые она принимает вначале, кажутся более грубыми, примитивными и искусственными; ибо перед ней стоит более сложная задача, ей нужно больше времени, чтобы обрести себя, она более текуча и не так легко поддается организации. Когда общественной душе удается выйти из стадии полубессознательного самоформирования, ее первое отчетливое осознание себя носит гораздо более объективный, нежели субъективный характер. А там, где это осознание субъективно, оно скорее всего поверхностно или неопределенно и неясно. Этот объективный характер самосознания общественной души очень ярко проявляется в привычном эмоциональном представлении о нации, которое сосредотачивается на самом внешнем и материальном ее признаке - географическом - и выражается в любви к земле, где мы живем, земле наших предков, земле нашего рождения: родине, patria, vaterland, janmabhu_mi. Когда мы приходим к пониманию, что страна - это только оболочка тела (хотя и очень живая оболочка, оказывающая влияние на всю нацию), когда мы начинаем чувствовать, что истинным телом являются люди, составляющие нацию как целое, и это тело вечно меняется, но всегда остается одним и тем же, подобно телу отдельного человека, - тогда мы уже находимся на пути к подлинно субъективному общественному сознанию. Ибо тогда у нас есть возможность осознать, что даже физическое существование общества есть некий субъективный процесс, а не просто объективная данность. По своей внутренней сути это великая объединенная душа, живущая жизнью души - со всеми открывающимися перед ней возможностями и опасностями. Объективистский взгляд на общество господствовал на Западе на протяжении всего исторического периода человечества; на Востоке он был достаточно распространен, хотя и не обладал абсолютным влиянием. Именно благодаря принадлежности нации и правители, и народ, и мыслители сознавали свой политический статус, протяженность государственных границ, свое экономическое благополучие и развитие, свои законы, общественные институты и проявление всех этих составляющих. По этой причине политическим и экономическим мотивам, как наиболее заметным, придавалось преобладающее значение, а история была хроникой их действия и влияния. Единственной субъективной и психологической силой, сознательно признанной и с трудом оспоримой, была субъективная и психологическая сила личности. Это преобладание было настолько велико, что большинство современных историков и некоторые политические философы пришли к выводу, что по закону Природы объективная необходимость есть единственный фактор, действительно определяющий историю, а все остальное - следствие или поверхностные случайные проявления ее действия. Считалось, что история как наука должна констатировать и оценивать обусловленные внешней средой мотивы политической деятельности, игру экономических сил, их проявление и направление развития общественных институтов. Те немногие ученые, которые по-прежнему признавали роль психологического фактора, сосредоточили все внимание на отдельных личностях и были не далеки от того, чтобы считать историю просто набором огромного числа биографий. Более истинная и всеобъемлющая наука будущего увидит, что такое положение дел в истории характерно только для периода слаборазвитого самосознания нации. И даже в такие периоды деятельность отдельных личностей, политические и экономические движения и реформы общественных институтов неизменно направляет скрытая за ними великая субъективная сила; но действует она большей частью на подсознательном уровне - скорее как подсознательное "я", нежели как сознательный разум. И только когда эта подсознательная сила общественной души выходит на поверхность, нация начинает обретать свое субъективное "я"; она начинает постигать, пусть еще неясно или неполно, свою душу. Конечно, даже на поверхности коллективного сознания всегда смутно ощущается действие этой субъективной силы. Но если это смутное ощущение вообще становится сколько-либо определенным, то касется оно по большей части несущественных деталей и частностей: национальных особенностей, обычаев, предрассудков, явных ментальных тенденций. Это можно назвать объективированным чувством субъективного. Подобно тому, как человек привык рассматривать себя как физическое тело, наделенное жизнью, как животное, обладающее определенным нравственным или безнравственным характером, а любые творения ума считал неким изящным украшением, надстройкой над физической жизнью, а не чем-то существенным по природе своей или признаком чего-то существенного - так же, и в гораздо большей мере, общество относилось к той крохотной частице своего субъективного "я", которую научилось сознавать. В самом деле, оно всегда цепляется за свои национальные особенности, обычаи, предрассудки - но бездумно, в объективистской манере, принимая во внимание их самый внешний аспект и вовсе не стремясь исследовать глубже их суть, бла-годаря которой они существуют и которую бессознательно пытаются выразить. Это характерно не только для нации, но и для любого сообщества. Церковь является организованным религиозным сообществом, и уж религия-то во всяком случае должна быть субъективной; ибо сам смысл ее существования - там, где она не превратилась просто в этическую доктрину, наделенную сверхъестественным авторитетом, - состоит в том, чтобы помочь человеку обрести и реализовать душу. Тем не менее почти вся история религии - за исключением эпохи ее основателей и их непосредственных последователей - была настойчивым утверждением объективного: обрядов, церемоний, власти, церковных правительств, догм, внешних форм веры. Примером может служить вся внешняя история религии в Европе, эта странная святотатственная трагикомедия разногласий, кровопролитных споров, "религиозных" войн, гонений, государственных церквей и всего прочего, что является прямым отрицанием духовной жизни. Лишь недавно люди начали всерьез задумываться над тем, что есть на самом деле христианство, католицизм, ислам и каков их сокровенный смысл, т. е. подлинная реальность и сущность. Но теперь эта новая психологическая тенденция общественного сознания заметно и быстро выходит на поверхность. Теперь у нас сформировалась конценпция души нации, и, что более важно, мы действительно видим, как нации ощупью ищут свои души, пытаются обрести их, всерьез стараются действовать исходя из этого нового чувства и превращать его в сознательную движущую силу жизни и деятельно-сти общества. И, разумеется, данная тенденция наиболее сильно должна была проявиться в новообразовавшихся нациях или тех, которые борются за свою самореализацию вопреки политической зависимости или угнетенности. Им больше, чем кому-либо, необходимо почувствовать разницу между собой и другими, чтобы получить возможность отстоять и доказать свое право на индивидуальность как средство противодействия могучей сверхжизни, стремящейся поглотить или уничтожить ее. Именно потому, что жизнь таких наций развита слабо во внешних своих формах и при существующих неблагоприятных обстоятельствах ей трудно утвердиться собственными усилиями, у них есть больший шанс обрести свою индивидуальность и присущую ей силу самоутверждения в сфере внутреннего, субъективного или по крайней мере во всем, что имеет отношение к субъективному, психологическому миру. Поэтому в нациях, оказавшихся в зависимом положении, тенденция к самопознанию проявилась наиболее сильно, создав в некоторых из них новый тип национального движения - как, например, в Ирландии и Индии. Именно в этом заключался глубинный смысл движения свадеши в Бенгалии и ирландского народного движения на его ранних стадиях, когда оно еще не стало чисто политическим. В Индии выделение Бенгалии в субнацию с самого начала было движением отчетливо субъективного характера, причем на последних стадиях своего развития это движение стало субъективным вполне осознанно. Движение 1905 г. в Бенгалии утверждало совершенно новую концепцию нации - не просто как страны, но как души, психологического, почти духовного существа, и даже руководствуясь экономическими и политическими мотивами, оно старалось оживить их этой субъективистской идеей и видело в них скорее средства самовыражения, чем некую объективную данность, существующую саму по себе. Однако не следует забывать, что на первых этапах эти движения осознанно руководствовались старыми мотивами, порожденными объективным и главным образом политическим самосознанием. Конечно, Восток всегда был более субъективен, чем Запад, и оттенок субъективизма мы можем видеть даже в политических движениях Востока - в Персии, Индии или Китае, и даже в очень неоригинальном движении возрождения в Японии. Но сознательным этот субъективизм стал лишь совсем недавно. Поэтому мы можем заключить, что сознательный и намеренный субъективизм некоторых наций был только признаком и предвестником изменений в масштабах всего человечества, и местные условия лишь способствовали его становлению, сам же субъективизм никак не зависел от этих условий и не являлся их следствием. Этивсеобщиеизменения не вызывают никаких сомнений; они пред-ставляют собой одно из главных проявлений современных тенденций в жизни нации и общества. Сегодня все больше и больше наций принимает в качестве основного принципа своей жизни концепцию, которую Ирландия и Индия первыми облекли в окончательную формулу - "быть самими собой", столь отличную от побуждений и стремления зависимых или несчастных народов прошлого, которое сводилось скорее к желанию "быть как все". Эта концепция чревата великими опасностями и заблуждениями, но является важным условием осуществления того, что ныне стало требованием Духа Времени к человеческой расе: руководствуясь принципами субъективизма, она должна найти не только в индивиде, но и в нации, и в самом человечестве как целом сокровенное бытие, внутренний закон, свое подлинное "я" и жить в соответствии с ними, а не по искусственным стандартам. Эта тенденция подготавливалась повсюду и частично вышла на поверхность перед войной, но наиболее заметно обнаружилась, как мы уже говорили, в новых нациях вроде германской или в зависимых нациях вроде ирландской и индийской. Разразившаяся война повсюду с первых же дней вызвала немедленное - и в настоящее время носящее воинствующий характер - пробуждение того же глубинного самосознания. Достаточно примитивными были первые его проявления, зачастую подлинно варварскими и реакционными в своей примитивности. В частности, оно побуждало нации повторить ошибку германского народа, подготавливая их не только "быть собой", что совершенно справедливо, но жить единственно для и ради себя, а такое стремление за известной чертой становится губительным. Ибо для того, чтобы субъективистский век человечества принес свои лучшие плоды, нациям необходимо осознать не только свою собственную душу, но и души других наций и научиться уважать друг друга, оказывать друг другу помощь и извлекать из взаимного общения пользу не только экономическую и интеллектуальную, но и психологическую и духовную. Пример развития Германии и ее агрессия против других стран оказали огромное влияние на развитие наций. Ее пример состоял в том, что никакая другая нация не пыталась с такой осознанностью, так методично, так разумно и, если судить по внешней стороне дела, так успешно найти себя и реализовать свою энергию, жить своей жизнью и максимально использовать свои собственные силы. Ее агрессия сыграла свою роль потому, что сама природа и провозглашенные лозунги нападения вызывали в качестве защитной реакции подъем самосознания в подвергшихся нападению народах и заставляли их задуматься, в чем кроется источник этой могучей силы, и понять, что они сами должны сознательно искать ответную силу в тех же глубинных источниках. В то время Германия являла самый замечательный пример нации, готовящейся к субъективистскому веку, поскольку, во-первых, она обладала определенным видением - к сожалению, скорее, интеллектуальным, нежели просветленным, - и мужеством действовать сообразно этому видению - опять-таки, к сожалению, больше витальным и интеллектуальным, нежели духовным; и, во-вторых, будучи полновластной хозяйкой своей судьбы, смогла организовать собственную жизнь так, чтобы выразить собственное видение себя. Исходя из внешней стороны событий, мы не должны делать ложного вывода, будто сила Германии была создана Бисмарком или направлялась кайзером Виль-гельмом II. Появление Бисмарка во многих отношениях стало скорее несчастьем для растущей нации, ибо под его твердой и сильной рукой ее субъективизм вылился в форму и действие слишком рано. Будь подготовительный период субъективизма более длительным, германской нации, возможно, не пришлось бы пожинать столь губительные плоды, пусть человечество и лишилось бы при этом столь впечатляющего примера. Подлинный источник этой великой субъективной силы, которая так сильно исказилась в своем объективном проявлении, заключался не в государственных деятелях и солдатах Германии - в большинстве своем довольно невзрачных людях - но в ее великих философах Канте, Гегеле, Фихте, Ницше, великом мыслителе и поэте Гете, великих композиторах Бетховене и Вагнере, а также во всем том в душе и характере Германии, чтоv они выражали. Если главные достижения нации почти полностью лежат в двух сферах, философии и музыке, то ей явно предназначено возглавить переход к субъективизму и принести великие плоды добра или зла на заре субъективистского века. Это одна сторона предназначения Германии; вторая определялась деятельностью ее просветителей, педагогов, ученых, общественных деятелей. Эта нация издавна славилась своим прилежанием, добросо-вестным усердием, верностью идеям, честным и неутомимым духом трудолюбия. Народ может обладать великими врожденными талантами, и все же, если он пренебрегает развитием низшей стороны нашей сложной природы, он будет не в состоянии построить тот мост между идеей и воображением и реальной жизнью, между видением и силой, который и делает реализацию возможной; высокий дар народа может стать источником радости и вдохновения для окружающего мира, но сам он не сможет войти во владение собственным миром, пока не выучится более скромному умению. В Германии этот мост был возведен, хотя боvльшая его часть представляла собой темный тоннель над пропастью; ибо при передаче от субъективного ума философов и поэтов к объективному уму ученых и общественных деятелей идеи искажались. Примером такого искажения служит неверное применение, которое Трейчке нашел учению Ницше в области национальных интересов и международной политики и которое глубоко возмутило бы самого философа. Но так или иначе, передача идей существовала. Более полувека Германия занималась субъективным самоанализом, обращая пытливый взор на себя саму, вещи, явления и идеи в поисках истины своего собственного существа и истины мира; и еще полвека она занималась кропотливым научным исследованием в поисках объективно существующих средств для упорядочения своих реальных или мнимых достижений. И эта деятельность дала результаты, результаты поистине впечатляющие и великие, однако в некоторых направлениях приняла уродливые и губительные формы. К сожалению, именно эти направления оказались теми самыми магистральными путями, сбиться с которых означало уклониться от цели. Конечно, можно сказать, что последний результат деятельности, о которой идет речь, - война, разруха, жестокая реакция, ведущая к появлению жестко организованного, закованного в броню, агрессивного и грозного нацистского государства - не только ошеломляет, но и служит ясным предупреждением о необходимости оставить этот путь и вернуться к прежним и более безопасным формам жизни. Но неверное использование великих сил еще не довод против невозможности их верного применения. Возвращение назад невозможно; на самом деле любая попытка вернуться назад есть заблуждение. Мы все должны предпринять ту же попытку, которую сделала Германия, но, учитывая все ее ошибки, сделать это иначе. Поэтому нам следует проникнуть взором за кровавую пелену войны и черный дым смятения и хаоса, поглотивших ныне мир, чтобы увидеть, где и почему Германия потерпела неудачу. Ее неудача, которая сегодня очевидна по тому обороту, какой приняли ее действия, приведшие в настоящее время к полному краху, была очевидна уже с самого начала для ищущего истины беспристрастного мыслителя. С Германией случилось то, что порой случается с ищущим на пути Йоги, искусства сознательного обретения своего "я", - пути, чреватого опасностями куда более серьезными, чем те, которые обычно окружают среднего человека, - когда он следует за ложным светом навстречу своей духовной гибели. Германия ошибочно приняла свое витальное эго за свое истинное "я"; она искала свою душу, но нашла лишь свою силу. Подобно Асуру, она провозгласила: "Я есть мое тело, моя жизнь, мой разум, мой характер" и привязалась к ним с титанической силой; особенно настойчиво она провозгласила: "Я есть моя жизнь и мое тело", а большей ошибки не может совершить человек или нация. Душа человека или нации есть нечто более великое и более божественное; она выше своих орудий, и ее нельзя заключить в формулу физического, витального, ментального существования или формулу характера. Если ее таким образом ограничить - даже если фальшивое социальное устройство будет воплощено в бронированном социальном теле человеческого коллектива, этаком гигантском динозавре, - это может лишь подавить рост внутренней Реальности и привести к разложению или вымиранию, которые берут верх над всем, лишенным гибкости и умения приспосабливаться к среде. Совершенно очевидно, что наряду с истинным есть ложныйсубъективизм, и заблуждения, к которым предрасположена субъективистская тенденция, столь же велики, как и скрытые в ней возможности, и вполне могут привести к тяжким бедствиям. Для того, чтобы устранить опасности, которые ожидают человечество на этой стадии общественной эволюции, необходимо ясно понять различие между истинным и ложным субъективизмом. Глава V. Истинный и ложный субъективизм Субъективистский период развития человечества - это та переходная стадия, когда, уйдя от символов, типов и конвенций, обратив еще неглубокий взгляд на индивидуальное существование с целью открыть его истину и верный закон его действия применительно к поверхностной и внешней истине и закону вселенной, наша раса начинает проникать взором глубже, чтобы увидеть и почувствовать реальность, скрытую за видимым и поверхностным, и, следовательно, жить внутренним миром. Субъективизм - это шаг в сторону самопознания и жизни внутри своего "я" и по законам этого "я"; он уводит от прежнего способа познания мира как реальности, существующей независимо от "я", и от жизни в согласии с этой объективистской идеей бытия и вселенной. Все зависит от того, каким образом предпринимается этот шаг, к какого рода субъективизму мы приходим и как далеко продвигаемся в самопознании; ибо опасность заблуждения на этом пути столь же велика и чревата столь же серьезными последствиями, как велики результаты поисков в верном направлении. Человечество символистического, типического и конвенционального века избегает этих опасностей, отгораживаясь от них стеной самоограничения; и именно потому, что эта стена в конце концов превращается в тюрьму духовного невежества, ее необходимо разрушить и стать на опасный, но плодотворный путь субъективизма. В процессе психического познания внутренней сущности нам открывается, что в нашем существе есть множество поверхностных, фронтальных, видимых или фрагментарных "я" и лишь одно - полностью скрытое - подлинное; привычка сосредотачиваться на внешнем и ошибочно принимать его за подлинное является главным заблуждением, порождающим все остальные, и причиной всех разочарований и страданий, к которым человек предрасположен по своей ментальной природе. Мы можем приложить эту истину и к попытке человека жить по закону своего субъективного существа - не важно, подразумевается ли под существом индивид или социальная единица, объединяющая коллективные разум и тело. Смысл того характерного направления, которое принимает развитие современной цивилизации, заключается в том, что во всех областях жизни мы начинаем - пусть пока не всегда и в порядке робкого эксперимента - подходить к действительности с субъективной позиции. В области воспитания и образования мы ставим себе целью познавать психологию ребенка по мере превращения его во взрослого человека и на этом основании строить наши системы обучения и воспитания. Новая цель состоит в том, чтобы помочь ребенку развить свое интеллектуальное, эстетическое, эмоциональное, моральное, духовное существо и организовать свою общественную жизнь и внутренние побуждения, исходя из своего собственного характера и способностей, - и цель эта сильно отличается от той, которую преследовала старая система образования, а именно: невзирая на сопротивление ребенка, просто забить его голову стереотипными знаниями и подчинить шаблонным правилам поведения его сопротивляющуюся природу и преобладающие естественные импульсы1. В плане отношения к преступнику общество в наиболее прогрессивных странах уже не довольствуется только тем, что видит в нем нарушителя закона, которого следует наказать, заключить в тюрьму, запугать, казнить, а нет - так мучать физически или морально либо в порядке мести за его бунт, либо в назидание другим; все чаще предпринимаются попытки понять преступника, принять во внимание его наследственность, окружающую среду, врожденные пороки и изменить его скорее изнутри, нежели сломить снаружи. Если говорить о нашем взгляде на само общество в целом, то мы начинаем рассматривать сообщество, нацию или любое другое устойчивое человеческое объединение как живой организм, обладающий своим собственным субъективным бытием,тенденцией к росту и естественному развитию, которые он должен осуществить с предельной полнотой и совершенством. Вроде бы все хорошо: совершенно очевидны боvльшая просвещенность, подлинная глубина, мудрая гуманность этого нового взгляда на мир. Но равно очевидны и угроза ограничения нашего знания и опыта на этом новом пути, и опасность серьезных ошибок и заблуждений. Если мы посмотрим на новую попытку наций, продиктованную субъективными побуждениями или имперскими амбициями созна-тельно осуществить себя, и особенно на знаменательный эксперимент германского народа, движимого субъективным мотивом, то увидим источник вероятных ошибок. Первая опасность проистекает из самого исторического факта развития субъективистского века из индивидуалистического. Соответственно, первой чудовищной ошибкой была тенденция превратить заблуждение индивидуалистического эгоизма в более серьезное заблуждение эгоизма общественного. Индивид, ищущий закон своего существования, может быть уверен, что нашел его, только в том случае, если он ясно сознает две великие психологические истины и живет в согласии с этим ясным видением. Во-первых, эго и "я" - разные вещи; есть одно общее "я" вселенной, и душа является частицей этой универсальной Божественности. Осуществление индивида заключается не в предельном развитии его эгоистического интеллекта, витальной силы, физического здоровья и предельном удовлетворении его ментальных, эмоциональных и физических желаний, но в раскрытии божественного в нем до крайних пределов мудрости, силы, любви и универсальности, и в процессе этого раскрытия - высочайшей индивидуальной реализации всей возможной красоты и восторга сущест-вования. Воля к жизни, воля к власти, воля к знанию абсолютно оправданны, в их удовлетворении состоит истинный смысл нашего существования, и чрезмерно ограничивать или подавлять их - значит калечить наше существо и осушать или перекрывать источники жизни и роста. Но удовлетворение этих стремлений не должно быть эгоистическим - не по каким-либо причинам морального или религиозного характера, но просто потому, что таким образом удовлетворить их нельзя. Подобная попытка неизменно ведет к вечной борьбе эгоизмов, к взаимному причинению боли и ущемлению интересов, даже к взаимному уничтожению, причем победивший сегодня оказывается побежденным или убитым завтра; ибо мы изнуряем и развращаем себя в опасном стремлении жить за счет уничтожения или эксплуатации других. Выживает лишь то, что живет своим собственным существованием. И, как правило, истреблять других - значит в то же время записаться в подданные и предопределенные жертвы Смерти. Несомненно, мы не сможем действовать иначе до тех пор, пока не придем к самопознанию; людям и нациям приходится поступать и мыслить эгоистически, поскольку в своем невежестве они знают лишь такой образ жизни, а жажда жить заложена в них Богом. Поэтому им приходится жить эгоистически - это лучше, чем не жить вовсе, - жить, подчиняясь тем законам, этическим нормам и практическому здравому смыслу, подразумевающему самоограничение, которым их научили природа и жизненный опыт. Но субъективизм по самой природе своей есть попытка познать себя и жить подлинным самопознанием и внутренней силой, и он не принесет нам реальной пользы, если мы будем лишь повторять старые заблуждения в новой форме. Поэтому мы должны понять, что подлинная сущность индивида есть не эго, но божественная личность, которая в ходе нашей эволюции готовится раскрыться в нас; ее выявление и удовлетворение ее требований, а не удовлетворение простой эгоистической воли к жизни в угоду низшей природе человека - вот подлинная цель, к которой человечество, стремящееся субъективно постичь и осуществить свои глубочайшие закон и истину, должно продвигаться все настойчивей. Вторая психологическая истина, которую должен уяснить индивид, заключается в том,что он существует не только сам по себе, но в общес-тве себе подобных - оставим пока в стороне все, что нам не представляется подобным ему. Наша сущность выражает себя не только в индивидуальном, но и в универсальном, и хотя каждый человек должен реализовывать себя своим способом, ни один не может добиться успеха независимо от других. Общество не имеет права подавлять или уничтожать индивида ради собственного лучшего развития или самоудовлетворения; индивид - по крайней мере, если он выбирает жизнь в обществе, - не имеет права во имя своего личного удовлетворения и развития игнорировать других и жить в состоянии войны со своими ближними или эгоистически стремиться исключительно к личному благу. И когда мы говорим "не имеет права", то руководствуемся не общественной, моральной или религиозной точкой зрения, но точкой зрения в высшей степ