Павел и снабженец. -- А если не успеем? -- спросил снабженец. -- А? -- Отстань, ну тя! -- обозлился Павел. -- Трухнул уже? Пошел снег. Поначалу сыпал сухой и мелкий, потом по-валил густо, хлопьями. Все пространство от земли до неба наполнилось тихим шорохом. Так продолжалось недолго. Стал дергать нехолодный ве-тер, и с каждым разом порывы его крепчали. Через десять минут вверху загудело. -- Так, -- сказал снабженец, останавливаясь. Но оба его спутника молча продолжали идти вперед. Снабженец догнал их. Ветер сперва кружил: то в спину толкал, то с боков. По-том наладился встречный -- в лоб. В ушах засвистело, в лицо полетели тысячи маленьких холодных пуль. Дорогу перемело; ноги то и дело вязли в сугробе. Павел раза три отбегал в сторону, пропадая во тьме. По-являлся и кричал бодро: -- Верно идем! А идти становилось все труднее. Ветер ревел, бил людей холодными мокрыми ладонями, пытался свалить с ног. Ввер-ху нечто безобразно огромное, сорвавшееся с цепей, бесно-валось, рыдало, выло... Снабженец путался в длинной дохе, падал. Один раз упал и потерял рукавицу. -- Э-э! -- заорал он, ползая в снегу -- Подождите! К нему подошел Федор. Долго вместе искали рукавицу. Нашли. Федор помог снабженцу подняться. Павел топтался на снегу кругами -- хотел понять: на до-роге они или сбились. -- Где же пасека-то твоя?! -- не скрывая раздражения, крикнул снабженец. -- Будет и пасека! Все будет... -- ответил Павел. -- Терпе-ние! -- Он надолго пропал в темноте. Федор и снабженец стояли рядом, спинами к ветру. -- Трепач он, -- сказал снабженец. Федор повернул к нему голову. -- Я говорю, сбился он! -- повторил снабженец. Федор промолчал. Он знал это. Неожиданно рядом появился Павел. -- Так, братики!.. -- Он коротко и невесело хохотнул. -- Маленько того... заблудились! -- Как? -- спросил снабженец. -- Но я направление примерно знаю. Надо идти. -- Как заблудились?! -- опять спросил снабженец. -- "Как! Как!" -- озверел Павел. -- Пасека должна быть, а ее нету, вот как! Заладил, блохастый! -- Ты что, смеешься, что ли? -- Пошли! -- скомандовал Павел. -- Главное, идти, не стоять. Я направление знаю: на ветер надо идти. Федор послушно двинулся вперед -- на ветер. -- Да куда идти?! Куда идти?! -- перекрывая вой ветра, за-орал снабженец. -- Вы что, маленькие, что ли?! Ему не ответили. Двое удалялись от него. Он догнал их, схватился за полушубок Федора, быстро заговорил: -- Надо счас в снег зарыться, переждать!.. Я слышал, так делают. Мы же пропадем иначе. Выбьемся из сил и пропа-дем! Он же не знает, куда идти!.. Федор, не оборачиваясь, крикнул: -- Ничо, шагай! С полчаса медленно, с отчаянным злым упорством шли навстречу ветру, проваливаясь по колено в снег. Ветер неистовствовал. Павел остановился наконец, долго соображал, бессмыс-ленно вглядываясь в ревущую тьму. -- Ну?! -- крикнул Федор. -- Придется выходить на тракт. На деревню можем не по-пасть -- ни черта не видно! Сворачиваем! -- распорядился он. -- Сволочь! -- громко сказал снабженец. Это услышали; Павел повернулся и пошел было к нему, но Федор подтолкнул его вперед. -- Дерьмо собачье, -- проворчал Павел. Опять трое, перегнувшись пополам, медленно побрели по целику. Ветер теперь бил слева. Еще прошло какое-то время. -- Я больше не могу! -- заявил снабженец. -- Все! Остановились. -- Как это не можешь? -- спросил Павел. -- Не могу! Ясно?.. -- Снабженец глотнул ветра, закаш-лялся. -- Надо же... кха-кха-кха!.. Надо ж понимать, идиоты! Никуда нам не выйти! -- Он сел на снег и согнулся в новом приступе кашля. -- Я зароюсь в снег и пережду. К нему подошел Павел. Склонился. -- Идти надо, чего ты слюни-то распустил! Куда заро-ешься, дура сырая?.. Замерзнешь тут, как кочерыжка, и все. Он на сутки зарядил, не меньше. Идти надо! -- - Уйди от меня, трепач! -- взвизгнул снабженец и заматерился. Павел облапил его, стал поднимать. -- Пойде-ешь!.. Как Исусик пойдешь у меня, ухажер су-чий. Я те зароюсь... Снабженец отчаянно упирался, хрипло, всхлипами ды-шал... Плюнул в лицо Павлу. -- Гад! Завел!.. Павел развернулся и навесил снабженцу в челюсть. Тот упал в снег. Федор, стоявший до этого в сторонке, подошел к ним, оттолкнул Павла. Взяв снабженца за грудки, поднял. -- Кому сказано: идти! А то, если я разок вмажу, от тебя одна доха останется. Шагай! Снабженец покорно пошел. -- Погоди, -- сказал Федор. -- Давай твою доху, а сам на-девай мой полушубок -- легче будет. Снабженец молча снял доху, надел легкий, удобный в ходьбе полушубок. Павел вышел вперед... И опять пошли. Часа в четыре ночи Павел остановился, расстегнул полу-шубок, вытряхнул из-за пазухи снег, сказал без особой ра-дости: -- Буланово -- собак слышно. -- Он устал смертельно. Постучались в крайнюю избу. Их спросили из-за двери, кто они, откуда... Павел назвал себя, Федора. Им сказали, что не знают таких. Павел заорал: -- Вы что, с ума там посходили?! Люди подыхают, а они допрос учинили! -- Вышибай дверь, -- робко и устало посоветовал снаб-женец. Их впустили. В избе выяснилось: это не Буланово, а зверосовхоз "Маяк". Павел аж присвистнул. -- Какого кругаля дали! Снабженец осторожно отряхивался у порога. Федор снял доху, повесил на стену. Снабженец снял ее, вынес в сенцы и там долго отряхивал с нее снег. -- Водки теперь, конечно, не достать? -- спросил Павел. -- Какая водка! -- воскликнул хозяин, зевая и кутаясь в одеяло -- в избе выстыло. Из-за его спины выглядывала не-довольная заспанная жена. -- Я б счас сам с удовольствием похмелился. -- Ну, нет так нет. На нет, говорят, и спроса нет, -- груст-но согласился Павел. Снабженец долго устраивал доху на вешалку, потом при-сел на припечье. -- Давай спать, Федор, -- сказал Павел. -- Небось не простынем. Они расстелили на полу полушубки, легли, не раздеваясь. Хозяин дал им укрыться свой тулуп. Снабженец залез на печку. Погасили свет. -- Стретили Новый год, -- вздохнул Павел. -- Язви тя в душу. Буран колотил по крыше дома. В печной трубе тоскливо завывало. Во дворе, под окнами, скулила собака. Громко хлопали ворота -- когда входили, забыли их закрыть. -- Ворота-то... черти вы такие, -- сказал хозяин. -- Рас-хлещет теперь. Пришельцы промолчали -- никому не хотелось идти за-крывать ворота. Минут десять лежали тихо. -- Слышь, на печке! -- строго сказал Павел. -- У тебя есть водка. В карманах, в дохе. Я видел вчера. Мы же отдадим тебе... -- Была, -- откликнулся негромко снабженец. -- Потерял я ее. Выронил. Павел повернулся на бок и затих. С печки послышалось ровное посапывание. Павел не-слышно поднялся, подошел к дохе снабженца и стал шарить по карманам -- искал водку. Водки действительно не было. В одном кармане он наткнулся на какой-то странный колю-чий предмет. Павел вытащил его, зажег спичку -- то была маленькая капроновая елочка, увешанная крошечными иг-рушечками. Елочка была мокрая и изрядно помятая у осно-вания. У крестовинки прикреплена бумажка, и на ней напи-сано печатными буковками: "Нюсе, моей голубушке. От Мити". -- Положь на место, -- сказал вдруг снабженец с печки. Павел положил елочку в карман дохи, лег. -- К Нюрке опять пошел? -- спросил он. -- Не твое дело. -- "Митя", -- передразнил Павел. -- Какой же ты Митя? Ты уж, слава те Господи, целый Митька. -- Огурцов Укроп Помидорыч, -- зачем-то сказал Федор. И хмыкнул. -- До чего ушлый народ! -- возмутился Павел. -- Залезет вот такой гад в душу с разными словами -- и все, и полный хозяин там... -- Пошли вы к черту! -- громко сказал снабженец. -- Че-го вы злитесь-то, как собаки? -- Да хватит вам, -- заворчал хозяин. -- Нашли время разговаривать. Дайте доспать нормально. Замолчали. Хозяин через три минуты захрапел. -- А то злятся все, как собаки, -- сказал снабженец с печ-ки. -- Не глянется, что лучше вас живу? Павел и Федор не сразу нашлись, что на это ответить. -- Закрой варежку, -- сказал наконец Павел. -- Ворюга. -- Ты меня поймал, чтоб так говорить? -- повысил голос снабженец. Чувствовалось, что он привстал. -- Я тебя по походке вижу. -- Нет, ты поймал меня? -- Сдался ты мне -- ловить тебя. А от Нюрки тебя, поган-ца, отвадим, заранее говорю. Придешь седня, мы там погово-рим. -- Да какое ваше дело?! -- почти закричал снабженец. Проснулся хозяин. -- Ну, ребята, -- сердито заговорил он, -- пустил вас как добрых людей, так вы теперь соснуть не даете. Чего вы орете-то? Что, дня не хватает для разговоров ваших дурацких? Замолчали. Долго лежали так. -- Как собаки накинутся... -- шепотом сказал снабженец. -- Гад, -- тоже шепотом сказал Павел. -- "Милой голу-бушке..." Голубчик нашелся. Я тя седня в деревне приголублю. Федор хохотнул в рукав. -- Мужики, у вас совесть есть или нету? -- совсем зло сказала хозяйка. -- Вы что?! -- Все, спим, -- серьезно сказал Павел. -- Давай спать, Федор. Скоро все заснули, К утру буран улегся. Павел с Федором проспали; снабженца в избе уже не было. -- Ушел, -- сказал хозяин. Выпили с хозяином две бутылки водки и пошли навеселе в Буланово. Двенадцать километров отшагали незаметно. В Буланове завернули еще в чайную, еще подкрепились... Совсем хорошо стало на душе. -- Пошли к Нюрке зайдем? -- предложил Павел. -- Поглядим на их... -- Пошли, -- согласился Федор. -- Мне все же охота поговорить с им, -- не терпелось Павлу -- Доху надел... Сука! А я полушубок не мог взять: по шестьдесят восемь рублей привозили, не мог занять ни у кого. А что я, хуже его работаю?! -- Павел кричал и размахи-вал руками. -- Что я, хуже его?! Федор молчал. Нюра ждала гостей... Только не этих. Сидела в прибран-ной избе -- нарядная, хорошая. Стол был застелен камчат-ной скатертью; на нем стоял начищенный самовар -- и все пока, больше ничего. В избе было празднично. -- А где он? -- сразу спросил Павел. -- Кто? -- Этот гусь... В дохе-то? Нюра покраснела. -- Никого здесь нету. Вы чего? -- Не пошел, -- сказал Федор. -- Он обратно в город уехал. -- А-а... струсил! -- Павел был доволен. Стал рассказы-вать Нюре: -- Шли ночью с твоим... ухажером. Елочку тебе нес, гад такой. И главное, написал: "От голубчика Мити". Я говорю: если, говорю, я тебя еще раз увижу у Нюрки, ноги повыдергаю. Ты, говорю, недостойный ее! Ты же так ез-дишь -- лишь бы время провести, а ей мужа надо. Да не тако-го мозгляка, а хорошего мужика! -- Не замечал Павел, как меняется в лице Нюра, слушая его. -- А ты гони его, если он еще придет! Гони метлой поганой! Митя мне, понимаешь... Федор смотрел на Нюру. Молчал. -- Спасибо, Павел, -- сказала Нюра. -- Ты мне скажи, когда он придет... -- Спасибо тебе. Позаботился. А то сидишь одна -- и ни-кому-то до тебя нету дела. А ты вот пришел... позаботил-ся... -- Нюра отвернулась к окну, кашлянула. -- А чего? -- не понял Павел. -- Ничего. Спасибо... -- Голос Нюры задрожал. Она вы-терла уголком платка слезы. -- Пошли, -- сказал Федор. -- А ты чего, Нюр? -- все хотел понять Павел. -- Пошли, -- опять сказал Федор. И подтолкнул Павла к двери. Вышли. -- А чего она? -- Зря, -- сказал Федор. -- Не надо было. -- Чего она, обиделась, что ли? Федор не ответил. -- Ей же, понимаешь, делаешь лучше, она -- в слезы. Бабье! -- Трепесся много, -- сказал Федор. -- Как сорока на колу. У вас все в роду трепачи были. Балаболки. -- А ты-то чо? -- Павел приостановился от неожиданности. Федор как шагал, так продолжал шагать. -- Федор! -- крикнул Павел. -- Пошли, у меня пара буты-лок дома есть. Пошли? Федор свернул в свой переулок -- не оглянулся. Павел постоял еще немного в раздумье. Плюнул в серд-цах и тоже пошел домой. -- Пошли вы все!.. Им же, понимаешь, лучше делаешь, а они... строют из себя. Я же виноват, понимаешь. Народ! OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Классный водитель Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый па-рень -- шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, лег-кий на ногу. С круглыми изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу. Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада. В Быстрянку он попал так. Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай воз-вращался из города на колхозном "газике". Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шо-фером, стал голосовать попутным машинам. Две не остано-вились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу -- Куда? -- До Быстрянки. -- А Салтон -- это дальше или ближе? -- Малость ближе. А что? -- Садись до Салтона. Дорогу покажешь. -- Поехали. Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука -- на штурвале, левая -- локтем -- на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился. Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился. -- Ты еще головы никогда не ломал? -- спросил Прохо-ров. -- А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? -- улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая. -- Главное в авиации -- не трепаться, по-моему. -- Нет, не то. -- Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит. Прохоров стиснул зубы и отвернулся. В этот момент полуторку основательно подкинуло. Про-хоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера. -- Ты!.. Авиатор! Парень опять улыбнулся. -- Уважаю скорость, -- признался он. Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему. -- Ты в Салтон зачем едешь? -- В командировку. -- На сев, что ли? -- Да... помочь мужичкам надо. Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз. -- В сам Салтон или в район? -- В район. Деревня Листвянка... Хорошие места тут у вас. -- Тебя как зовут-то? -- Меня-то? Павлом. Павел Егорыч. -- Тезки с тобой, -- сказал Прохоров. -- Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч? -- То есть как? -- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка -- это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня... -- Что-то не понимаю: у меня же в командировке ска-зано... -- Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же доку-мент... что ты отработал на посевной -- все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз дол-жок имеется. А? -- Клуб есть? -- спросил Пашка. -- Клуб? Ну как же! -- Сфотографировано. -- Что? -- Согласен, говорю! Пирамидон. Прохоров заискивающе посмеялся. -- Шутник ты... (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной -- это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч. -- Стараюсь. Значит, клубишко имеется? -- Имеется, Паша. Вот такой клуб -- бывшая церковь! -- Помолимся, -- сказал Пашка. Оба -- Прохоров и Пашка -- засмеялись. Так попал Павел Егорыч в Быстрянку. Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами. -- Жена должна чувствовать! -- утверждал Пашка, с удо-вольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной. -- Правильно, Егорыч, -- поддакивал Ермолай, согнув-шись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. -- Что это за жена, которая не чувствует? -- Если я прихожу домой, -- продолжал Пашка, -- так? -- усталый, грязный -- то-се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: "Здорово, Маруся!" Она мне весело: "Здорово, Павлик! Ты устал?" -- А если она сама, бедная, наработается за день, то отку-да же у нее веселье возьмется? -- замечала хозяйка. -- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч? -- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками. В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым ворогом, в хромовых сапогах-вытяжках, в воен-ной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб. -- Как здесь население... ничего? -- равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами тан-цующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на "местное население". -- Ничего, -- ответил парень. -- А ты, например, чего такой кислый? -- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень. Пашка миролюбиво оскалился: -- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить. -- Смотри, как бы тебе самому не навели тут. -- Ничего. -- Пашка подмигнул парню и продолжал рас-сматривать девушек и ребят в зале. Его тоже рассматривали. Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое, недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, ко-нечно, интересовали девки. Танец кончился. Пары расходились по местам. -- Что за дивчина? -- спросил Пашка у того же парня; он увидел Настю Платонову, местную красавицу. Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс. Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и громко сказал: -- Предлагаю на тур вальса! Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с нескрываемым веселым интересом. Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку. Закружились. Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали танцевать -- смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе и кру-жился, кружился... Но окончательно он доконал публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей, пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше "мест-ного населения" с таким видом, точно хотел сказать: "Это еще не все. Будет когда-нибудь настроение -- покажу кое-что. Умел когда-то". Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно. -- Ну и трепач ты! -- весело сказала она, глядя в глаза Пашке. Пашка ухом не повел. -- Откуда ты такой? -- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка. -- Все у вас там такие? -- Какие? -- Такие... воображалы. -- Ваша серость меня удивляет, -- сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти. Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен. -- Вы мне нравитесь, -- сказал он. -- Я такой идеал давно искал. -- Быстрый ты. -- Настя в упор посмотрела на Пашку. -- Я на полном серьезе! -- Ну и что? -- Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет какого-нибудь другого хахаля. Договорились? Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Паш-ка не обратил на это никакого внимания. Вальс кончился. Пашка проводил девушку до места, опять изящно покло-нился и вышел покурить с парнями в фойе. Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда. -- Тут поблизости забегаловки нигде нету? -- спросил он, подходя к группе курящих. Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо. -- Вы что, языки проглотили? -- Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную дея-тельность развил? -- спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца. -- Нет, не кажется. -- А мне кажется. -- Крестись, если кажется. Парень нехорошо прищурился. -- Выйдем на пару минут... потолкуем? Пашка отрицательно качнул головой. -- Не могу. -- Почему? -- Накостыляете сейчас ни за что... Потом когда-нибудь потолкуем. Вообще-то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на мозоль не наступал. Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились. Пока разговаривали, заиграло танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к свадьбе. Пашка внима-тельно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему го-ворят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился. -- Посмотрим, кто кого сфотографирует, -- сказал он и поправил фуражку. -- Где он? -- Кто? -- Инженеришка. -- Его нету сегодня. -- Я интеллигентов одной левой делаю. Танго кончилось. Пашка прошел к Насте. -- Вы мне не ответили на один вопрос. -- На какой вопрос? -- Я вас провожаю сегодня до хаты? -- Я одна дойду. Спасибо. Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять смотрели серьезно. -- Поговорим, как жельтмены. -- Боже мой, -- вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала. Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочув-ственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только ста-ло больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба. На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепо-ясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диа-гоналевые синие галифе, бостоновый пиджак -- и появился в здешней библиотеке. (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал.) -- Здравствуйте! -- солидно сказал он, входя в простор-ную избу, служившую и библиотекой, и избой-читальней одновременно. В библиотеке была только Настя, и у стола сидел моло-дой человек, смотрел "Огонек". Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому. Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматри-вать книги -- на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с "Огоньком" и есть тот самый инженер, жених Насти. -- Почитать что-нибудь? -- спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее. -- Да, надо, знаете... -- Что хотите? -- Настя невольно перешла на "вы". -- "Капитал" Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал. Парень отложил "Огонек" и посмотрел на Пашку. Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержала смех. -- Как ваша фамилия? -- Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча де-вятьсот тридцать пятый, водитель-механик второго класса. Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно искоса разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка растерялся и... подмигнул ему. -- Кроссвордами занимаемся? Инженер не сразу нашелся что ответить. -- Да... А вы, я смотрю, глубже берете. -- Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, -- сказала Настя. -- Ну?! -- Гена искренне обрадовался. -- Вы давно оттуда? Расскажите хоть, что там нового. Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал. -- Спасибо, -- сказал он Насте. Подошел к столу швыр-нул толстый том, протянул Гене руку. -- Павел Егорыч. -- Гена. Очень рад! -- Москва-то? -- переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. -- Шумит Москва, шумит... -- И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: -- Люблю смешные журналы! Особенно про алкоголиков -- так разри-суют всегда... -- Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы? -- Из Москвы-то? -- Пашка перелистнул страничку жур-нала. -- А я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спу-тала. -- Вы же мне вчера в клубе сами говорили! -- изумилась Настя. Пашка глянул на нее. -- Что-то не помню. Настя посмотрела на Гену, Гена -- на Пашку. Пашка разглядывал картинки. -- Странно, -- сказала Настя. -- Значит, мне приснилось. -- Бывает, -- согласился Пашка, продолжая рассматри-вать журнал. -- Вот пожалуйста -- очковтиратель, -- сказал он, подавая журнал Гене. -- Кошмар! Гена улыбнулся. -- Вы на посевную к нам? -- Так точно. -- Пашка оглянулся на Настю: та с интере-сом разглядывала его. Пашка отметил это. -- Сыграем в пеш-ки? -- предложил он инженеру -- В пешки? -- удивился инженер. -- Может, в шахматы? -- В шахматы скучно, -- сказал Пашка (он не умел в шах-маты). -- Думать надо. А в пешечки раз, два -- и готово. -- Можно и в пешки, -- согласился Гена и посмотрел на Настю. Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним. -- За фук берем? -- спросил Пашка. -- Как это? -- За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, -- пояснила Настя. -- А-а... Можно брать. Берем. Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной. -- В какой? -- В левой. -- Ваша не пляшет. -- Ходил первым Пашка. -- Сделаем так, -- начал он, устроившись удобнее на сту-ле: выражение его лица было довольное и хитрое. -- Здесь курить, конечно, нельзя? -- спросил он Настю. -- Нет, конечно. -- По -- что? -- нятно! -- Пашка пошел второй. -- Сдела-ем некоторый пирамидон, как говорят французы. Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал против этого. -- Погоди! Ну так же нельзя, слушай... зачем же подска-зывать? -- Ты же неверно ходишь! -- Ну и что! Играю-то я. -- Учиться надо. Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро. -- Вон той, Гена, крайней, -- опять не стерпела Настя. -- Нет, я не могу так! -- возмутился Гена. -- Я сам только что хотел этой, а теперь не пойду принципиально. -- А чего ты волнуешься-то? Вот чудак! -- Как же мне не волноваться? -- Волноваться вредно, -- встрял Пашка и подмигнул не-заметно Насте. Настя покраснела. -- Ну и проиграешь сейчас! Принципиально. -- Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня, -- снисходительно сказал Пашка. -- Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить. -- Теперь проиграл, -- с досадой сказала Настя. -- Занимайся своим делом! -- обиделся Гена. -- Нельзя же так в самом деле. Отойди! -- А еще инженер. -- Настя встала и пошла к своему месту. -- Это уже... не остроумно. При чем тут инженер-то? -- Боюсь ему понравиться-а, -- запела Настя и ушла в глубь библиотеки. -- Женский пол, -- к чему-то сказал Пашка. Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом: -- Я проиграл. -- Выйдем покурим? -- предложил Пашка. -- Пойдем. В сенях, закуривая, инженер признался: -- Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вме-шивается. -- Ничего, -- неопределенно сказал Пашка. -- Давно здесь? -- Что? -- Я, мол, давно здесь живешь-то? -- Живу-то? Второй месяц. -- Жениться хочешь? Инженер с удивлением глянул на Пашку. -- На ней? Да. А что? -- Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя? Инженер вконец растерялся. -- Любит?.. По-моему, да. Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик сигареты. Инженер хмыкнул и спросил: -- Ты "Капитал" действительно читаешь? -- Нет, конечно. -- Пашка небрежно прихватил губами сигаретку -- в уголок рта, сощурился, заложил ладони за по-ясок, коротким, быстрым движением расправил рубаху. -- Может, в кинишко сходим? -- А что сегодня? -- Говорят, комедия какая-то. -- Можно. -- Только это... пригласи ее... -- Пашка кивнул на дверь библиотеки, нахмурился участливо. -- Ну а как же! -- тоже серьезно сказал инженер. -- Я сей-час зайду к ней... поговорю... -- Давай, давай! Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о перила и стал смотреть на улицу. ... В кино сидели вместе все трое. Настя -- между инже-нером и Пашкой. Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвину-лась. Пашка как ни в чем не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шеп-нула на ухо: -- Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб. Пашка моментально убрал руку. Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал: -- У меня сердце разрывается, как осколочная граната. Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку. Настя обратилась к Гене: -- Дай я пересяду на твое место. -- Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! -- распорядился Пашка. Впереди сидящий товарищ "убрал" голову. -- Теперь ничего? -- Ничего, -- сказала Настя. В зале было шумно. То и дело громко смеялись. Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопли-во глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучеря-вились синие облачка. Настя толкнула его в бок: -- Ты что? Пашка погасил папироску... Нашел Настину руку, с си-лой пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене: -- Пусть эту комедию тигры смотрят. На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Мед-ленно пошел домой. Дома, не раздеваясь, прилег на кровать. -- Ты чего такой грустный? -- спросил Ермолай. -- Да так... -- сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил: -- Интересно, сейчас женщин воруют или нет? -- Как это? -- не понял Ермалай. -- Ну как раньше... Раньше ведь воровали? -- А-а! Черт его знает! А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства. -- Это конечно. Я так просто, -- согласился Пашка. Еще немного помолчал. -- И статьи, конечно, за это никакой нет? -- Наверно. Я не знаю, Павел. Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем-то со-средоточенно думал. -- В жизни раз бывает восемна-адцать лет, -- запел он вдруг. -- Егорыч, на -- рубаху. Сэнк-ю! -- Чего вдруг! -- Так. -- Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. -- Сфотографировано, Егорыч! -- Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? -- спро-сил Ермолай. Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу. Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок. Пашка вошел в РТС, где стояла его машина. Во дворе РТС его окликнули. -- Свои, -- сказал Пашка. -- Кто свои? -- Холманский. -- Командировочный, что ль? -- Ну. В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой. -- Ехать, что ль? -- Ехать. -- Закурить имеется? -- Есть. Закурили. -- Дождь, однако, ишо будет, -- сказал дед и зевнул. -- Спать клонит в дождь. -- А ты спи, -- посоветовал Пашка. -- Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот... Пашка прервал словоохотливого старика: -- Ладно, батя, я тороплюсь. -- Давай, давай. -- Старик опять зевнул. Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС. Он знал, где живет Настя -- у самой реки над обрывом. Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад. Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платановых собака или нет? На улицах в деревне никого не было. Даже парочки по-прятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь. Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ, вылез из кабины. Мотор не заглушил. -- Так, -- негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался. Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки громко заколотилось. "Только бы собаки не было". Он кашлянул, осторожно потряс забор -- во дворе молча-ние. Тишина. Каплет с крыши. "Ну, Пашка... или сейчас в лоб получишь, или..." Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом. Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про во-семнадцать лет, одну и ту же фразу: "В жизни раз бывает во-семнадцать лет". Он весь день сегодня пел эту песню. Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух. "Одна она тут спит или нет?" -- возник новый вопрос. Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдель-ные предметы: печка-голландка, дверь, кровать... Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову -- Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной ночной рубашке. Пашка выключил фонарик. Настя откинула крючки и раскрыла окно. Из горницы пахнуло застойным сонным теплом. -- Ты что? -- спросила она негромко. Голос ее насторо-жил Пашку -- какой-то отчужденный. "Неужели узнала?" -- испугался он. Он хотел, чтобы его принимали пока за другого. Он молчал. Настя отошла от окна. Пашка включил фонарик. Настя прошла к двери, закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь. "Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе". Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий туман. Он отстранил ее и полез в окно. -- Додумался? -- сказала Настя слегка потеплевшим го-лосом. "Додумался, додумался, -- думал Пашка. -- Сейчас будет цирк". -- Ноги-то вытри, -- сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и очутился с ней рядом. Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке какая-то тесемка. -- Ох, -- глубоко вздохнула Настя, -- что ж ты делаешь? Шальной!.. Пашка начал ее целовать. И тут что-то случилось с Нас-тей: она вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судо-рожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. "Все. Конец". Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его фотогра-фировать. Он отошел на всякий случай к окну. Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что по-началу не сообразила, что стоит перед посторонним челове-ком почти нагая. Пашка ласково улыбнулся ей. -- Испугалась? Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем-либо, как ощутил на левой щеке сухую горячую пощечину. И тотчас такую же -- на правой. Потом некоторое время стояли друг против друга, смот-рели... У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно красива в эту минуту. "Везет инженеру", -- невольно подумал Пашка. -- Сейчас же убирайся отсюда! -- негромко приказала Настя. Пашка понял, что она не будет кричать -- не из таких. -- Побеседуем, как жельтмены, -- заговорил Пашка, за-куривая. -- Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это се-рость. -- Он бросил спичку в окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет и снова пред-ложит убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице -- от окна к столу и обратно. -- Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко стать Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все. Зачем же тут аплодисменты устраивать? Со-бирайся и поедем со мной. Будем жить в городе. -- Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он лю-бил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил. Она поняла это. ~ Какой же ты дурак, парень, -- грустно и просто сказа-ла она. -- Чего ты мелешь тут? -- Она села на стул. -- Натво-рил делов и еще философствует, ходит. Он любит!.. -- Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: запла-кала. -- Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю? -- Настя рез-ко повернулась к нему -- в глазах слезы. Она была на редкость, на удивление красива. И тут Паш-ка понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть посерьезнее, поглубже -- так не его. -- Чего ты плачешь? -- Да потому, что вы только о себе думаете... эгоисты не-счастные! Он любит! -- Она вытерла слезы. -- Любишь, так уважай хоть немного, а не так... -- Что же я такого сделал? В окно залез -- подумаешь! Ко всем лазят... -- Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак то-же... весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался. -- Как уезжать? Куда? -- Пашка понял, кто этот дурак. -- Куда... Спроси его! Пашка нахмурился. -- На полном серьезе? Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло. -- Собирайся! -- приказал он. Настя вскинула на него удивленные глаза. -- Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая. -- Сиди уж... не трепись! -- Послушайте, вы!.. Молодая, интересная... -- Пашка приосанился. -- Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит -- не трепись? -- Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая... -- Наплевать. Одевайся. На -- кофту! Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице. -- Из-за чего же это он приревновал? -- спросил он не без самодовольства. -- Танцевали... ему сказал кто-то. Потом в кино шепта-лись. Он же дурак набитый. -- Что же ты не могла ему объяснить? -- Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду. Пашка остановился. -- Считаю до трех: раз, два... А то целоваться полезу! -- Я те полезу! Что ты ему скажешь? -- Я знаю что! -- А я к чему там? -- Надо. -- Да зачем? -- Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка. Настя надела кофту, туфли. -- Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас... Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу. Полуторка ворчала на хозяина. -- Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам. Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в кабину -- Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то? -- Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем... -- Ну до чего ты, Павел... -- Что? -- строго спросил Пашка. -- Ничего. -- То-то. -- Пашка со скрежетом всадил скорость и по-ехал. ... Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно. -- Кто это? -- Я. -- Кто я? -- Пашка. Павел Егорыч. Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него. Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами. -- Грустные стихи сочиняешь? -- Я не понимаю, слушай... -- Поймешь. -- Пашка сел к столу, отодвинул локтем бу-маги. -- Любишь Настю? -- Слушай!.. -- Инженер начал краснеть. -- Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда -- она в маши-не сидит. -- Где? В какой машине? -- На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет. Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Его-рыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: "В жизни раз бывает..." В груди противно заболело. Вошли инженер с Настей. Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово. -- Все? -- спросил он. -- Все, -- ответил инженер. Настя улыбнулась. -- Вот так, -- сердито сказал Пашка. -- Будьте здоро-вы. -- Он пошел к выходу. -- Куда ты? Погоди!.. -- запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел. Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохо-ров его отъездом, Пашка дописал в конце: "Прости меня, но я не виноват". Пашке было грустно. Он беспрерывно курил. Пошел мелкий дождь. У Игренева, последней деревни перед Салтоном, на до-роге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился. Подбежали молоденький офицер с девушкой. -- До Салтона подбрось, пожалуйста! -- Офицер был чем-то очень доволен. -- Садись! Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхивать-ся. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали. Пашка искоса разглядывал девушку -- хорошенькая, бе-лозубая, губки бантиком -- прямо куколка! Но до Насти ей далеко. -- Куда это на ночь глядя? -- спросил Пашка. -- В гости, -- охотно откликнулась девушка. И высуну-лась из кабины -- опять говорить со своим дружком. -- Са-ша? Саш!.. Как ты там?! -- В ажуре! -- кричал из кузова лейтенант. -- Что, дня не хватает? -- опять спросил Пашка. -- Что? -- Девушка мельком глянула на него и опять: -- Саша? Саш!.. -- Все начисто повлюблялись, -- проворчал Пашка. -- С ума все посходили. -- Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом -- чужая. И эта чужая. -- Саша! Саш!.. "Саша! Саш! -- съехидничал про себя Пашка. -- Твой Са-ша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас -- впе-ред машины побежит". -- Я представляю, что там сейчас будет! -- кричал из ку-зова Саша. Девушка так и покатилась со смеху. "Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время", -- сердито думал Пашка. Дождь припустил сильнее. -- Саша! Как ты там?! -- Порядок! На борту порядок! -- Скажи ему -- там под баллоном брезент есть -- пусть накроется, -- сказал Пашка. Девушка чуть не вывалилась из кабины. -- Саша! Саш!.. Под баллоном какой-то брезент!.. На-кройся! -- Хорошо! Спасибо! -- На здоровье, -- сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу. OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Кляуза Опыт документального рассказа Хочу попробовать написать рассказ, ничего не выдумы-вая. Последнее время мне нравятся такие рассказы -- невы-думанные. Но вот только начал я писать, как сразу запнул-ся: забыл лицо женщины, про которую собрался рассказать. Забыл! Не ставь я такой задачи -- написать только так, как было на самом деле, -- я, не задумываясь, подробно описал бы ее внешность... Но я-то собрался иначе. И вот не знаю: как теперь? Вообще, удивительно, что я забыл ее лицо, -- я думал: буду помнить его долго-долго, всю жизнь. И вот -- забыл. Забыл даже: есть на этом лице бородавка или нету. Кажется, есть, но, может быть, и нету, может быть, это мне со зла кажется, что есть. Стало быть, лицо -- пропускаем, не помню. Помню только: не хотелось смотреть в это лицо, не-ловко как-то было смотреть, стыдно, потому видно, и не за-помнилось-то. Помню еще, что немного страшно было смотреть в него, хотя были мгновения, когда я, например, кричал: "Слушайте!.." Значит, смотрел же я в это лицо, а вот -- не помню. Значит, не надо кричать и злиться, если хо-чешь что-нибудь запомнить. Но это так -- на будущее. И по-том: вовсе я не хотел тогда запомнить лицо этой женщины, мы в те минуты совершенно серьезно НЕНАВИДЕЛИ друг друга... Что же с ненависти спрашивать! Да и теперь, если уж говорить всю правду, не хочу я вспоминать ее лицо, не хочу. Это я за ради документальности решил было начать с того: как выглядит женщина. Никак! Единственное, что я хотел бы сейчас вспомнить: есть на ее лице бородавка или нет, но и этого не могу вспомнить. А прошло-то всего три недели! Множество лиц помню с детского возраста, пре-красно помню, мог бы подробно описать, если бы надо бы-ло, а тут... так, отшибло память, и все. Но -- к делу. Раз уж рассказ документальный, то и начну я с доку-мента, который сам и написал. Написал я его по просьбе врачей той больницы, где все случилось. А случилось все ве-чером, а утром я позвонил врачам и извинился за самоволь-ный уход из больницы и объяснил, что случилось. А когда позвонил, они сказали, что ТА женщина уже написала на меня ДОКУМЕНТ, и посоветовали мне тоже написать что-то вроде объяснительной записки, что ли. Я сказал дрожа-щим голосом: "Конечно, напишу. Я напишу-у!.." Меня воз-мутило, что ОНА уже успела написать! Ночью писала! Я, приняв димедрол, спал, а она не спала -- писала. Может, за это уважать надо, но никакого чувства, похожего на уваже-ние (уважают же, говорят, достойных врагов!), не шевельну-лось во мне. Я ходил по комнате и только мычал: "Мх ты..." Не то возмутило, что ОНА опередила меня, а то -- что ОНА там написала. Я догадывался, что ОНА там наворочала. Кстати, почерк ЕЕ, не видя его ни разу, я, мне кажется, знаю. Лица не помню, не знаю, а почерк покажи -- сразу сказал бы, что это ЕЕ почерк. Вот дела-то! Я походил, помычал и сел писать. Вот что я написал: "Директору клиники пропедевтики 1-го мединститута им. Сеченова". Я не знал, как надо: "главврачу" или "директору", но по-думал и решил: лучше -- "директору". Если там "главврач", то он или она, прочитав: "директору", подумает: "Ну уж!.." Потому что, как ни говорите, но директор -- это директор. Я писал дальше: "Объяснительная записка. Хочу объяснить свой инци-дент..." Тут я опять остановился и с удовлетворением подумал, что в ЕЕ ДОКУМЕНТЕ наверняка нет слова "инцидент", а у меня -- вот оно, извольте: резкое, цинковое словцо, кото-рое -- и само за себя говорит, и за меня говорит: что я его знаю. "... с работником вашей больницы..." Тут опять вот -- "вашей". Другой бы подмахнул "Вашей", но я же понимаю, что больница-то не лично его, ди-ректора, а государственная, то есть общее достояние, поэто-му, слукавь я, польсти с этим "Вашей", я бы уронил себя в глазах того же директора, он еще возьмет и подумает: "Э-э, братец, да ты сам безграмотный". Или -- еще хуже -- поду-мает: "Подхалим". Итак: "Хочу объяснить свой инцидент с работником вашей боль-ницы (женщина, которая стояла на вахте 2 декабря 1973 го-да, фамилию она отказалась назвать, а узнавать теперь, зад-ним числом, я как-то по-человечески не могу, ибо не считаю это свое объяснение неким "заявлением" и не жду, и не тре-бую никаких оргвыводов по отношению к ней), который произошел у нас 2 декабря. В 11 часов утра..." В этом абзаце мне понравилось, во-первых, что "задним числом, я как-то по-человечески не могу..." Вот это "по-че-ловечески" мне очень понравилось. Еще понравилось, что я не требую никаких "оргвыводов". Я даже подумал: "Мо-жет, вообще не писать?" Ведь получается, что я, благород-ный человек, все же -- пишу на кого-то что-то такое... В чем-то таком кого-то хочу обвинить... Но как подумал, что ОНА-то уже написала, так снова взялся за ручку. ОНА не-бось не раздумывала! И потом, что значит -- обвинить? Я не обвиняю, я объясняю, и "оргвыводов" не жду, больше того, не требую никаких "оргвыводов", я же и пишу об этом. "В 11 часов утра (в воскресенье) жена пришла ко мне с деть-ми (шести и семи лет), я спустился по лестнице встретить их, но женщина-вахтер не пускает их. Причем я, спускаясь по ле-стнице, видел посетителей с детьми, поэтому, естественно, выразил недоумение -- почему она не пускает? В ответ услы-шал какое-то злостное -- не объяснение даже -- ворчание: "Ходют тут!" Мне со стороны умудренные посетители тихонько подсказали: "Да дай ты ей пятьдесят копеек, и все будет в порядке". Пятидесяти копеек у меня не случилось, кроме того (я это совершенно серьезно говорю), я не умею "давать": мне не-ловко. Я взял и выразил сожаление по этому поводу вслух: что у меня нет с собой пятидесяти копеек". Я помню, что в это время там, в больнице, я стал нервни-чать. "Да до каких пор!.." -- подумал я. "Женщина-вахтер тогда вообще хлопнула дверью перед но-сом жены. Тогда стоявшие рядом люди хором стали просить ее: "Да пустите вы жену-то, пусть она к дежурному врачу сходит, может, их пропустят!" Честное слово, так и просили все... У меня там, в больни-це, слезы на глаза навернулись от любви и благодарности к людям. "Ну!.." -- подумал я про вахтершу, но от всяческих оскорблений и громких возмущений я удерживался, може-те поверить. Я же актер, я понимаю... Наоборот, я сделал "фигуру полной беспомощности" и выразил на лице боль-шое огорчение. "После этого женщина-вахтер пропустила жену, так как у нее же был пропуск, а я, воспользовавшись открытой дверью, вышел в вестибюль к детям, чтобы они не оставались одни. Женщина-вахтер стала громко требовать, чтобы я вернулся в палату..." Тут я не смогу, пожалуй, передать, как ОНА требовала. ОНА как-то механически, не так уж громко, но на весь вес-тибюль повторяла, как в репродуктор: "Больной, вернитесь в палату! Больной, вернитесь в палату! Больной, я кому сказала: вернитесь сейчас же в палату!" Народу было полно; все смотрели на нас. "При этом женщина-вахтер как-то упорно, зло, гадко не хочет понять, что я этого не могу сделать -- уйти от детей, пока жена ищет дежурного врача. Наконец она нашла дежурного врача, и он разрешил нам войти. Женщине-вахтеру это очень не понравилось". О, ЕЙ это не понравилось; да: все смотрели на нас и жда-ли, чем это кончится, а кончилось, что ЕЕ как бы отодвину-ли в сторону. Но и я, по правде сказать, радости не испы-тал -- я чувствовал, что это еще не победа, я понимал тогда сердцем и понимаю теперь разумом: ЕЕ победить невоз-можно. "Когда я проходил мимо женщины-вахтера, я услышал ее недоброе обещание: "Я тебе это запомню". И сказано это было с такой проникновенной злобой, с такой глубокой, с такой истинной злобой!.. Тут со мной что-то случилось: меня стало мелко всего трясти..." Это правда. Не знаю, что такое там со мной случилось, но я вдруг почувствовал: что -- все, конец. Какой "конец", чему "конец" -- не пойму, не знаю и теперь, но предчувст-вие какого-то очень простого, тупого конца было отчетли-вое. Не смерть же, в самом деле, я почувствовал -- не ее при-ближение, но какой-то КОНЕЦ... Я тогда повернулся к НЕЙ и сказал: "Ты же не человек". Вот -- смотрел же я на НЕЕ! -- а лица не помню. Мне тогда показалось, что я ска-зал -- гулко, мощно, показалось, что я чуть не опрокинул ЕЕ этими словами. Мне на миг самому сделалось страшно, я поскорей отвернулся и побежал догонять своих на лестни-це. "О-о!.. -- думал я про себя. -- А вот -- пусть!.. А то толь-ко и знают, что грозят!" Но тревога в душе осталась, смут-ная какая-то жуть... И правая рука дергалась -- не вся, а большой палец, у меня это бывает. "Я никак не мог потом успокоиться в течение всего дня. Я просил жену, пока она находилась со мной, чтобы она взяла такси -- и я уехал бы отсюда прямо сейчас. Страшно и про-тивно стало жить, не могу собрать воедино мысли, не могу до-казать себе, что это -- мелочь. Рука трясется, душа трясет-ся, думаю: "Да отчего же такая сознательная, такая в нас осмысленная злость-то ?" При этом -- не хочет видеть, что со мной маленькие дети, у них глаза распахнулись от ужаса, что "на их папу кричат", а я ничего не могу сделать. Это ужасно, я и хочу сейчас, чтобы вот эта-то мысль стала бы понятной: жить же противно, жить неохота, когда мы такие. Вечером того же дня (в шесть часов вечера) ко мне прие-хали из Вологды писатель В. Белов и секретарь Вологодско-го отделения Союза писателей поэт В. Коротаев. Я знал об их приезде (встреча эта деловая), поэтому заранее попросил моего лечащего врача оставить пропуск на них. В шесть ча-сов они приехали -- она не пускает. Я опять вышел... Она там зло орет на них. Я тоже зло стал говорить, что -- есть же пропуск!.. Вот тут-то мы все трое получили..." В вестибюле в то время было еще двое служителей -- ОНА, видно, давала им урок "обращения", они с интересом смотрели. Это было, наверно, зрелище. Я хотел рвать на се-бе больничную пижаму, но почему-то не рвал, а только ис-терично и как-то неубедительно выкрикивал, показывая ку-да-то рукой: "Да есть же пропуск!.. Пропуск же!.." ОНА, подбоченившись, с удовольствием, гордо, презрительно -- и все же лица не помню, а помню, что презрительно и гор-до -- тоже кричала: "Пропуск здесь -- я!" Вот уж мы беси-лись-то!.. И ведь мы, все трое, -- немолодые люди, повида-ли всякое, но как же мы суетились, господи! А она кричала: "А то -- побежа-али!.. К дежурному вра-чу-у!.. -- это ОНА мне. -- Я побегаю! Побегаю тут!.. Марш на место! -- это опять мне. -- А то завтра же вылетишь отсудова!" Эх, тут мы снова, все трое, -- возмущаться, показывать, что мы тоже за-коны знаем! "Как это -- "вылетишь"?! Как это! Он боль-ной!.." -- "А вы -- марш на улицу! Вон отсудова!.." Так мы там упражнялись в пустом гулком вестибюле. "Словом, женщина-вахтер не впустила моих товарищей ко мне, не дала и там поговорить и стала их выгонять. Я попро-сил, чтобы они нашли такси..." Тут наступает особый момент в наших с НЕЙ отношени-ях. Когда товарищи мои ушли ловить такси, мы замолчали... И стали смотреть друг на друга: кто кого пересмотрит. И еще раз хочу сказать -- боюсь, надоел уж с этим -- не помню ЕЕ лица, хоть убей. Но отлично помню -- до сих пор это чувст-вую, -- с какой враждебностью, как презрительно ОНА не верила, что я вот так вот возьму и уеду. Может, у НЕЙ дра-ма какая была в жизни, может, ЕЙ много раз заявляли вот так же: возьму и сделаю!.. А не делали, она обиделась на ве-ки вечные, не знаю, только ОНА прямо смеялась и особо как-то ненавидела меня за это трепаческое заявление -- что я уеду. Мы еще некоторое время смотрели друг на друга... И я пошел к выходу. Тут было отделился от стенки какой-то мужчина и сказал: "Э-э, куда это?" Но я нес в груди огром-ную силу и удовлетворенность. "Прочь с дороги!" -- сказал я, как Тарас Булъба. И вышел на улицу. Был морозец, я в тапочках, без шапки... Хорошо, что больничный костюм был темный, а без шапок многие хо-дят... Я боялся, что таксист, обнаружив на мне больничное, не повезет. Но было уже и темновато. Я беспечно, не торо-пясь, стараясь не скользить в тапочках, чтобы тот же таксист не подумал, что я пьяный, пошагал вдоль тротуара, огля-дываясь назад, как это делают люди, которые хотят взять такси. Я шел и думал: "У меня же ведь еще хроническая пневмония... Я же прямо горстями нагребаю в грудь воспа-ление". Но и тут же с необъяснимым упорством и злым удовлетворением думал: "И пусть". А друзья мои в другом месте тоже ловили такси. На мое счастье я скоро увидел зеленый огонек... Все это я и рассказал в "Объяснительной записке". И ко-гда кончил писать, подумал: "Кляуза, вообще-то..." Но тут же сам себе с дрожью в голосе сказал: -- Ну, не-ет! И послал свой ДОКУМЕНТ в больницу. Мне этого показалось мало: я попросил моих вологод-ских друзей тоже написать ДОКУМЕНТ и направить туда же. Они написали, прислали мне, так как точного адреса больницы не знали. Я этот их ДОКУМЕНТ в больницу не послал -- я и про свою-то "Объяснительную записку" сожа-лею теперь, -- а подумал: "А напишу-ка я документальный рассказ! Попробую, по крайней мере. И приложу оба ДО-КУМЕНТА". Вот -- прикладываю и их ДОКУМЕНТ. г. Москва, ул. Погодинская, клиника пропедевтики, Главному врачу Настоящим письмом обращаем Ваше внимание на следую-щий возмутительный случай, происшедший в клинике 2 декаб-ря в период с 18 до 19 часов. Приехав из другого города по делам, связанным с писательской организацией, мы обратились к дежурной с просьбой разрешить свидание с находившимся в клинике Шукшиным В. М. Вначале дежурная разрешила свида-ние и порекомендовала позвонить на этаж. Но, узнав фамилию больного, вдруг переменила решение и заявила: "К нему я вас не пущу". На вопрос "почему?" -- она не ответила и вновь надмен-но и грубо заявила, что "может сделать, но не сделает", что "другим сделает, а нам не сделает". Такие действия для нас были совершенно непонятны, тем более что во время наших объяснений входили и выходили посетители, которым дежур-ная демонстративно разрешала свидания. Один из них благо-дарил дежурную весьма своеобразно, он сказал, уходя: "Завтра с меня шоколадка" (мы не предполагали, что в столичной кли-нике может существовать такая форма благодарности, и шо-коладом не запаслись). В.М. Шукшин, которому сообщили о нашем приходе другие больные, спустился с этажа и спросил дежурную, почему она не разрешает свидание, хотя у нас выписан пропуск. Она ответила грубым криком и оскорблением. Она не разрешила нам даже поговорить с В.М. Шукшиным и выгнала из вестибюля. На вопрос, каковы ее имя и фамилия, она не ответила и дема-гогически заявила, что мы пьяны. Разумеется, это была заве-домая ложь и ничем не прикрытое оскорбление. Считаем, что подобные люди из числа младшего медицин-ского персонала позорят советскую медицину, и требуем при-нять административные и общественные меры в отношении медработника, находившегося на дежурстве во второй полови-не дня 2 декабря с. г. Ответственный секретарь Вологодской писательской организации В. Коротаев. Писатель В. Белов. И -- число и подписи. ...Прочитал сейчас все это... И думаю: "Что с нами про-исходит?" OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Коленчатые валы В самый разгар уборочной в колхозе "Заря коммунизма" вышли из строя две автомашины -- полетели коленчатые ва-лы. Шоферы второпях недосмотрели, залили в картеры гряз-ное масло -- шатунные вкладыши поплавились. Остальное доделали головки шатунов. Запасных коленчатых валов в РТС не было, а ехать в об-ластной сельхозснаб -- потерять верных три дня. Колхозный механик Сеня Громов, сухой маленький че-ловек, налетел на шоферов соколом. -- До-д-д-доигрались?! -- Сеня заикался. -- До-д-допры-гались?! Шоферы молчали. Один, сидя на крыле своей машины, курил с серьезным видом, второй -- тоже с серьезным ви-дом -- протирал тряпкой побитые шейки коленчатых валов. -- По п-п-п-пятьдесят восьмой пойдете! Обои!.. -- кри-чал Сеня. -- Сеня! -- сказал председатель колхоза. -- Ну что ты с этими лоботрясами разговариваешь?! Надо доставать валы. -- Гэ-г-где? -- Сеня подбоченился и склонил голову на-бок. -- Г-где? -- Это уж я не знаю. Тебе виднее. -- Великолепно. Тэ-т-т-тогда я вам рожу их. Дэ-д-двой-няшку! Шофер, который протирал тряпочкой израненный вал, хмыкнул и сочувственно заметил: -- Трудно тебе придется. -- Чего трудно? -- повернулся к нему Сеня. -- Рожать-то. Они же гнутые, вон какие... Сеня нехорошо прищурился и пошел к шоферу. Тот поспешно встал и заговорил: -- Ты вот кричишь, Сеня, а чья обязанность, скажи, по-жалуйста, масло проверить? Не твоя? Откуда я знаю, чего в этом масле?! Стоит масло -- я заливаю. Сеня достал из кармана грязный платок, вытер потное лицо. Помолчали все четверо. -- Ты думаешь, у Каменного человека нет валов? -- спро-сил председатель Сеню. Каменный человек -- это председатель соседнего колхоза Антипов Макар, великий молчун и скряга. -- Я с ним н-н-не хочу иметь ничего общего, -- сказал Сеня. -- Хочешь не хочешь, а надо выходить из положения. -- Вэ-в-выйдешь тут... -- Надо, Семен. Сеня повернулся и, ничего не сказав, пошел к стану тракторной бригады -- там стоял его мотоцикл. Через пятнадцать минут он подлетел к правлению сосед-него колхоза. Прислонил мотоцикл к заборчику, молодцева-то взбежал на крыльцо... и встретил в дверях Антипова. Тот собрался куда-то уезжать. -- Привет! -- воскликнул Сеня. -- А я к тебе... З-з-здорово! Антипов молча подал руку и подозрительно посмотрел на Сеню. -- Кэ-к-как делишки? Жнем помаленьку? -- затараторил Сеня. -- Жнем, -- сказал Антипов. -- Мы тоже, понимаешь... фу-у! Дни-то!.. Золотые де-де-денечки стоят! -- Ты насчет чего? -- спросил Антипов. -- Насчет валов. Пэ-п-п-подкинь пару. -- Нету. -- Антипов легонько отстранил Сеню и пошел с крыльца. -- Слушай, мэ-м-монумент!.. -- Сеня пошел следом за Антиповым. -- Мы же к коммунизму п-подходим!.. Я же на общее дело... Дай два вала!!! -- Не ори, -- спокойно сказал Антипов. -- Дай пару валов. Я же отдам... Макар! -- Нету. -- Кэ-к-кулак! -- сказал Сеня, останавливаясь. -- Кэ-к-когда будем переходить в коммунизм, я первый проголосую, чтобы тебя не брать. -- Осторожней, -- посоветовал Антипов, залезая в "По-беду". -- Насчет кулаков -- поосторожней. -- А кто же ты? -- Поехали, -- сказал Антипов шоферу. "Победа" плавно тронулась с места и, переваливаясь на кочках, как гусыня, поплыла по улице. Сеня завел мотоцикл, догнал "Победу", крикнул Антипову: -- Поехал в райком!.. Жаловаться на тебя! Приготовь валы, штук пять! Мне, пэ-п-правда, только два надо, но по-прошу пять -- охота н-н-наказать тебя! -- Передавай привет в райкоме! -- сказал Антипов. Сеня дал газку и обогнал "Победу". В приемной райкома партии было людно. Сидели на но-веньких стульях с высокими спинками, ждали приема. Курили. Высокая дверь, обитая черной клеенкой, то и дело от-крывалась -- выходили одни и тотчас, гася на ходу окурки, входили другие. Сеня сердито посмотрел на всех и сел на стул. -- Слишком много болтаете! -- строго заметил он. Мягко хлопала дверь. Выходили из кабинета то радост-ные, то мрачные. Сеня закурил. С ним рядом сидел какой-то незнакомый мужчина го-родского вида, лысый, с большим желтым портфелем. -- Вы кэ-к-райний? -- спросил его Сеня. -- Э... кажется, да, -- как-то угодливо ответил мужчина. Сеня тотчас обнаглел. -- Я впереди вас п-п-пойду. -- Почему? -- У меня машины стоят. Вот почему. -- Пожалуйста. К Сене подсел цыгановатый мужик с буйной шевелюрой, хлопнул его по колену. -- Здорово, Сеня! Сеня поморщился, потер колено. -- Что за д-д-дурацкая привычка, слушай, руки распус-кать! Курчавый хохотнул, встал, поправил ремень гимнастер-ки. Посмотрел на дверь кабинета. -- Судьба решается, Сеня. -- Все насчет тех т-т-тракторов? -- Все насчет тех... Я сейчас скажу там несколько слов. -- Курчавый заметно волновался. -- Не было такого указания, чтобы закупку ограничивать. -- А куда вы столько нахватали? Стоят же они у вас. -- Нынче стоят, а завтра пойдут -- расширим пашню... -- Н-н-ненормальные вы, -- сказал Сеня. -- Когда рас-ширите, тогда и покупайте. Что их, солить, что ли! -- Тактика нужна, Сеня, -- поучительно сказал курча-вый. -- Тактика. Из кабинета вышли. Курчавый кашлянул в ладонь, еще раз поправил гимнас-терку, вошел в кабинет. И тотчас вышел обратно. Достал из кармана блокнот, вырвал из него лист и, склонившись, стал вытирать грязные сапоги. Сеня хихикнул. -- Ну что?.. Сказал н-н-несколько слов? Или н-н-не успел? -- Ковров понастелили, -- проворчал курчавый. Брезгли-во взял двумя пальцами черный комочек и бросил в урну. Лысый гражданин пошевелился на стуле. -- Что, не в духе сегодня? -- спросил он курчавого (он имел в виду секретаря райкома). Курчавый ничего не сказал, вошел снова в кабинет. -- Не в духе, -- сказал лысый, обращаясь к Сене. -- Точно! -- Я сам не в духе, -- ответил Сеня. Чтобы не быть в кабинете многословным, Сеня заранее заготовил фразу: "Здравствуйте, Иван Васильевич. У нас про-рыв: стали две машины. Нет валов. Валы есть у Антонова. Но Антипов не дает". Секретарь сидел, склонившись над столом, смотрел на людей немигающими усталыми глазами, слушал, кивал голо-вой, говорил прокуренным, густым голосом. Говорил не-громко, коротко. Он измотался за уборочную, изнервничал-ся. Скуластое, грубоватой работы лицо его осунулось, приоб-рело излишнюю жесткость. -- Здравствуйте, Иван Васильевич! -- Здорово. Садись. Что? -- П-п-прорыв... Два наших охламона залили в машины грязное масло... И, главное, у-у-убеждают, что это не их дело -- масло п-п-проверить! -- Сеня даже руками развел. -- А чье же, м-м-милые вы мои? Мое, что ли? У меня их на шее пя-п-пятнадцать... -- Ну а что случилось-то? -- Валы полетели. Стоят две машины. А з-за... это... за-пасных валов нету. -- У меня тоже нету -- У Антипова есть. Но он не дает. А в сельхозснаб сейчас ехать -- вы ж понимаете... -- Так что ты хочешь-то? -- Позвоните Антипову, пусть он... -- Антипов меня пошлет к черту и будет прав. -- Не пошлет, -- серьезно сказал Сеня. -- Что вы! -- Ну так я сам не хочу звонить. Что вам Антипов -- снаб-женец? Как можно докатиться до того, чтобы ни одного вала в запасе не было? А? Чем же вы занимаетесь там? Сеня молчал. -- Вот. -- Секретарь положил огромную ладонь на стекло стола. -- Где хотите, там и доставайте валы. Вечером мне до-ложите. Если машины будут стоять... -- Понятно. По-по-понял. До свиданья. -- До свиданья. Сеня быстро вышел из кабинета. В приемной оглянулся на дверь и сердито воскликнул: -- Очень хо-хо-хорошо! -- И потер ладони. -- П-просто великолепно! В приемной остался один лысый гражданин. Он сидел, не решаясь входить в кабинет. -- Пятый угол искали? -- спросил он Сеню и улыбнулся; во рту его жарко вспыхнуло золото вставленных зубов. Сеня грозно глянул на золотозубого. И вдруг его осенило: городской вид лысого, его гладкое бабье лицо, золотые зубы, а главное, желтый портфель -- все это непонятным образом вызвало в воображении Сени чарующую картину заводского склада... Темные низкие стеллажи, а на них, тускло поблес-кивая маслом, рядами лежат валы -- огромное количество коленчатых валов. В складе тишина, покой, как в церкви. Прохладно и остро пахнет свежим маслом. Раза три за свою жизнь Сеня доставал запчасти помимо сельхозснаба. И вся-кий раз содействовал этому какой-нибудь вот такой тип -- с брюшком и с портфелем. Сеня подошел к золотозубому, хлопнул его грязной рукой по плечу. -- С-с-слушай, друг!.. -- Сеня изобразил на лице небреж-ность и снисходительность. -- У тебя на авторемонтном в го-городе никого знакомого нету? Пару валов вот так надо! -- Сеня чиркнул себя по горлу ребром маленькой темной ладо-ни. -- Литр ставлю. Лысый снял с плеча Сенину руку. -- Я такими вещами не занимаюсь, товарищ, -- строго сказал он. Потом деловито спросил: -- Он сильно злой? -- Кто? -- Секретарь-то. Сеня посмотрел в серые мутновато-наглые глаза лысого и опять увидел стройные ряды коленчатых валов на стеллажах. -- Н-н-не очень. Бывает хуже. Иди, я тебя по-по... это... подожду здесь. Иди, не робей. Лысый медленно поднялся, поправил галстук. Прошелся около двери, подумал. Быстренько снял галстук и сунул его в карман. -- Тактика нужна, тактика, -- пояснил он Сене. -- Пра-вильно давеча твой друг говорил. -- Откашлялся в ладонь, мелко постучал в дверь. Дверь неожиданно распахнулась -- на пороге стоял сек-ретарь. -- Здравствуйте, товарищ первый секретарь, -- негромко и торопливо сказал лысый. -- Я по поводу алиментов. Секретарь не разобрал, по какому вопросу пришел лы-сый. -- Что? -- Насчет алиментов. -- Каких алиментов?.. Лысый снисходительно поморщился. -- Ну, с меня удерживают... Я считаю, несправедливо. Я вот здесь подробно, в письменной форме... -- Он стал вы-нимать из желтого портфеля листы бумага. -- Вот тут на улице, за углом, прокуратура, -- показал секретарь, -- туда. Лысый стал вежливо объяснять: -- Не в этом дело, товарищ секретарь. Они не поймут... Я уже был там. Здесь нужен партийный подход... Я считаю, что так как у нас теперь установка на справедливость... Секретарь устало прислонился спиной к дверному косяку. -- Идите к черту, слушайте!.. Или еще куда! Справедли-вость! Вот по справедливости и будете платить. Лысый помолчал и дрожащим от обиды голосом сказал: -- Между прочим, Ленин так не разговаривал с наро-дом. -- Повернулся и пошел на выход совсем в другую сторо-ну. -- Все начисто забыли! -- Не туда, -- сказал секретарь. -- Вон выход-то! Лысый вернулся. Проходя мимо секретаря, горько про-шептал, ни к кому не обращаясь: -- А кричим: "Коммунизм! Коммунизм!" Секретарь проводил его взглядом, потом повернулся к Сене. -- Кто это, не знаешь? Сеня пожал плечами. -- По-моему, это по-по-п-полезный человек. -- А ты чего сидишь тут? -- Я уже пошел, все. -- Сеня встал и пошел за лысым. Лысый шагал серединой улицы -- большой, солидный. Круглая большая голова его сияла на солнце. Сеня догнал его. -- Разволновался? -- спросил он. -- А заелся ваш секретарь-то! -- сказал лысый, глядя пря-мо перед собой. -- Ох, заелся! -- Он за-за-за... это... зашился, а не заелся. Мы же го-го-горим со страшной силой! Нам весной еще т-т-три тыщи гек-тар подвалили... попробуй тут! Трудно же! -- Всем трудно, -- сказал лысый. -- У вас чайная далеко? -- Вот, рядом. -- Заелся, заелся ваш секретарь, -- еще раз сказал лы-сый. -- Трудно, конечно: такая власть в руках... -- У тебя на авторемонтном в го-го-го... -- начал Сеня. -- У меня там приятель работает, -- сказал лысый. -- Завскладом. -- И посмотрел сверху на Сеню. Сеня даже остановился. -- Ми-ми-милый ты мой, ка-к-к... это... кровинушка ты моя! -- Он ласково взял лысого за рукав. -- Как тебя зовут, я все забываю? Лысый подал ему руку. -- Евгений Иванович. -- Ев-в-ге-ге... Это... Женя, друг, выручи! Пару валов -- хоть плачь!.. А? -- Сеня улыбнулся. Глаза его засветились не-ожиданно мягким, добрым светом. -- Д-д-две бутылки став-лю. -- Сеня показал два черных пальца. Лысый важно нахмурился. -- Тебе коленчатых, значит? -- Ко-ко-ко... Ага. -- Пару? -- Парочку, Женя! -- Можно будет. Сеня зажмурился... -- В-в-в-великолепно! Махнем прямо сейчас? У меня мо-тоцикл. За час слетаем. -- Нет, сперва надо подкрепиться. -- Женя погладил свой живот. -- Ла-ла-лады! -- согласился Сеня. -- Вот и чайнуха. Пять минут, эх, пять мину-ут!.. -- пропел он, торопливо се-меня рядом с огромным Женей. Потом спросил: -- Ты сам, значит, городской? -- Был городской. Теперь в вашем районе ошиваюсь, в Соусканихе. -- Сразу видно, что го-го-го-городской, -- тонко заметил Сеня. -- Почему видно? -- Очень ка-ка-к-красивый. На сцене, наверно, выступа-ешь? -- Сеня погрозил ему пальцем и пощекотал в бок. -- Ох, Женька!.. Женя густо хохотнул, потянулся рукой к груди: хотел по-править галстук, но вспомнил, что он в кармане, нахмурился. -- Бюрократ ваш секретарь, -- сказал он. -- Выступишь с такими... -- А ты где сам работаешь, Женя? -- По торговой. -- Хорошее дело, -- похвалил Сеня. Сели за угловой столик, за фикус. Сеня обвел повеселевшими глазами пустой зал. -- Ну кто там!.. Мы торопимся! По борщишку ударим? -- спросил он Женю. Женя выразительно посмотрел на него. -- Я лично устроил бы небольшой забег в ширину... С горя. Сеня потрогал в раздумье лоб. -- Здесь? -- А где же еще? -- Это... вообще-то тут нельзя... -- Везде нельзя! -- громко и обиженно заметил лысый. -- Знаешь, есть анекдот... -- Ну ладно, я поговорю пойду. Сеня встал и пошел к буфету. Долго что-то объяснял бу-фетчице, махал руками, но говорил вполголоса. Вернулся к лысому, достал из-под полы пиджака бутылку водки. -- "Ка-ка-калгановая" какая-то. Другой нету. Женя быстренько налил полный стакан, хряпнул, пере-косился... -- Не пошла, сволочь! Он налил еще полстакана и еще выпил. -- Ого! -- сказал Сеня. -- Ничего себе! -- От так. -- На глазах у лысого выступили светлые сле-зы. -- Выпьешь? -- Нет, мне нельзя. -- Правильно, -- одобрил лысый. Им принесли борщ и котлеты. Начали есть. -- Борщ как помои, -- сказал лысый. Сеня с аппетитом хлебал борщ. -- Ничего борщишко, чего ты! -- До чего же мы кричать любим! -- продолжал лысый, помешивая ложкой в тарелке. -- Это ж медом нас не корми, дай только покричать. -- Насчет чего кричать? -- спросил Сеня. -- Насчет всего. Кричим, требуем, а все без толку. Лысый хлебнул еще две ложки, откинулся на спинку сту-ла. Его как-то сразу развезло. -- Вот ты, например, -- начал он издалека, -- так назы-ваемый Сеня: ну на кой тебе сдались эти валы? Они тебе нужны? Сеня, не прожевав кусок, воскликнул: -- Я ему битый час т-т-толкую, а он!.. -- Я говорю: тебе! Лично тебе! -- Нужны, Женя. Лысый поморщился, оглянулся кругом, повалился гру-дью на стол и заговорил негромко: -- Жизни-то никакой нету!.. Никаких условий! Законов понаписали -- во! -- Лысый показал рукой высоко над по-лом. -- А все ж без толку. Пшик. -- Как это п-п-пшик? -- Сеня отложил ложку. -- Какие законы? -- А всякие. Скажем, про алименты... -- Лысый полез под стол за бутылкой, но Сеня перехватил ее раньше. -- Хватит, а то ты за-запьянеешь. Мы же за ва-валами по-едем. -- Валы!.. -- Лысого неудержимо вело. -- Они небось на "Победах" разъезжают, командывают, а мы вкалываем, валы достаем. Алименты вычитать -- это у них есть законы!.. Ра-венство!.. -- Лысый говорил уже во весь голос. Сеня внимательно слушал. -- Ешь! -- зло сказал он. -- Чего ты развякался-то? -- Не хочу есть, -- капризно сказал лысый. -- И в ника-кой коммунизм вообще я не верю. Понял? -- По-по-почему? -- Потому. -- Лысый посмотрел на Сеню, пододвинул к себе тарелку и стал есть. -- Тебе валы-то какие нужны? Ко-ленчатые? Сеня менялся на глазах -- темнел. -- Почему, интересно, в коммунизм не веришь? -- пере-спросил он. -- Ты только не ори, -- сказал лысый. -- Понял? От... А валы мы достанем. -- Вы-вы-вы... -- Сеня показал рукой на дверь. -- Выйди отсюда. Слышишь?! -- Чудак, -- миролюбиво сказал лысый. -- Чего ты разо-шелся? Сеня грохнул кулаком по столу; один стакан подпрыгнул, упал на пол и раскололся. Из кухни вышли повар и официантки. ... Сеня и лысый стояли друг против друга; лысый был на две головы выше Сени; Сеня смотрел на него снизу гневно, в упор. -- Ты не очень тут... понял? -- Лысый трусливо посмот-рел на официанток, усмехнулся. -- От дает!.. Сеня толкнул его в мягкий живот. -- Кому сказано: выйди вон! -- Ты не толкайся! Ты не толкайся! А то я... Смотри у меня! -- Лысый пошел к двери. Сеня -- за ним. -- Смотри у меня! -- Я тебя насквозь вижу, паразит! -- Дурак ты! -- Я т-т-те по-по-кажу... Около двери лысый обернулся, ощерился и небольно ткнул пухлым кулаком Сеню в грудь. Прошипел: -- Прислужник несчастный! Обормот! Сеня отступил на шаг и ринулся головой на жирную гро-маду. Дверь с треском распахнулась. Лысый вылетел на крыль-цо и стал быстро спускаться по ступенькам. Сеня успел до-гнать его и пнул в толстый зад. -- Де-де-деятель вшивый! -- Вот тебе, а не валы! -- крикнул снизу лысый. -- Дурак неотесанный! Лысый пустился тяжелой рысью по улице, оглянулся на бегу, показал Сене фигу. Сеня крикнул ему вслед: -- Я на тебя в "Крокодил" на-на-напишу, зараза! Пе-пе-пережиток! Гад подколодный! Лысый больше не оглядывался. Сеня вернулся в чайную, расплатился с официанткой, спросил ее на всякий случай: -- У тебя на авторемонтном в го-го-городе никакого зна-комого нету? -- Нет. Чего с лысым-то не поделили? -- спросила офи-циантка. -- Я на него в "Крокодил" на-н-напишу, -- сказал Сеня, еще не остывший после бурной сцены. -- Он в Соусканихе работает... Я его найду, гада! На короткое мгновение в глазах Сени опять встала ска-зочная картина заводского склада с холодным мерцанием ко-ленчатых валов на стеллажах -- и пропала. -- А ни у кого тут из ваших в го-го-городе на авторемонт-ном нету знакомых? -- Откуда?! Сеня завел мотоцикл и поехал к Макару Антипову. Ма-ленькая цепкая фигурка на мотоцикле выражала собой одно несокрушимое стремление -- добиться своего. Антипова он нашел в полеводческой бригаде, в вагончи-ке. Макар сидел на самодельном, на скорую руку сколочен-ном стуле, пил чай из термоса. -- Макар!.. -- с ходу начал Сеня. -- Я здесь по-по-погиб-ну, но без валов не уйду. Ты что, хочешь, чтобы я на тебя в "Крокодил" написал? Ты что... -- Спокойно, -- сказал Макар. -- Сбавь. В "Крокодил" -- это вас надо, а не меня. -- Он достал из кармана засаленный блокнот, нашел чистый лист, вырвал его и написал крупно: "ЕГОР, ДАЙ ЕМУ ПАРУ ВАЛОВ, В ДОЛГ, КОНЕЧНО. Антипов". Сеня оторопел. -- С-с-пасибо, Макарушка!.. -- Только жаловаться умеете, -- сердито сказал Анти-пов. -- Хозяева мне!.. Горе луковое! -- А-а! -- Сеня сообразил, чья могучая рука вырвала у Макара валы. -- Вот так, М-м-макар! А то ломался, по-по-понимаешь... Макар продолжал пить чай из термоса. Через час Сеня подлетел к двум своим машинам, начал отвязывать от багажника валы. Оба шофера засуетились около него. -- Сеня!.. Милая ты моя душа! Достал? -- Вечером умоешься -- я тебя поцелую... -- Ло-ло-лоботрясы, -- сердито сказал Сеня, -- в "Кро-кодил" вот катануть на вас!.. -- Вытер запыленное лицо фу-ражкой, сел на стерню, закурил. -- Да-да-да... это... давайте живее! OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Крыша над головой Вечером, в субботу, в клубе села Нового собрались об-суждать только что полученную пьесу. Собралось человек двенадцать -- участники художественной самодеятель-ности. Речь держит Ваня Татусь, невысокий крепыш, често-любивый, обидчивый и вредный. Он в этом году окончил областную культпросветшколу и неумеренно форсит. Он -- руководитель художественной самодеятельности. -- Я собрал вас, чтобы сообщить важную новость... -- К нам едет ревизор? -- это Володька Маров. Володька дружит с медсестрой Верой, которая нравится Ване Татусю, но Ваня это скрывает, надеется, что Вера сама заметит гордого Ваню и покинет дубинистого Володьку. Если же она останется с шофером Володькой, то пусть пеняет на себя. Основания для того, чтоб она потом страдала и раскаива-лась, -- будут. А Володька знает -- почувствовал, что ли, -- тайные помыслы Вани и ест его поедом. Для того и в само-деятельность записался. Медсестра Вера сидит здесь же -- она помешалась на самодеятельности, и тем еще злит Ваню, что с такой-то любовью к драматическому искусству не мо-жет, дурочка, сообразить, что любить надо -- режиссера. Интересно, о чем они говорят с Володькой? О поршнях? -- Маров, острить будешь потом, -- Ваня понимает, что не надо даже и замечать-то Володьку, не то что вступать в разговоры с ним, но не может сдержаться -- старается тоже укусить соперника. -- Мы получили из области пьесу. Пьесу написал наш областной автор. Мы должны ее отрепетиро-вать и показать на областном смотре. Острит, Маров, тот, кто острит последним. -- Ослит, -- поправляет Володька. -- Вот именно. Надо сначала отрепетировать пьесу, а по-том будем острить и смеяться... -- Как дети, среди упорной борьбы и труда... -- Перестань! -- сердито прерывает Вера. -- Про что пье-са, Ваня? Женские роли есть? -- Пьеса из колхозной жизни, бьет по... -- Ваня заглянул в аннотацию. -- Бьет по частнособственническим интересам. Автор сам вышел из народной гущи, хорошо знает современную колхозную деревню, ее быт и нравы. Слово его крепко, как... дуга. -- Как это -- из гущи? -- спросил Васька Ермилов, по общему мнению, дураковатый парень, любитель выпить, тоже шофер, дружок Володьки. Володька привлек его с со-бой в самодеятельность, чтобы не скучно было. Васька, гля-дя на своего дружка, понял так, что здесь надо вовсю ост-рить и подсмеиваться. -- Он что, алкаш? -- Вася, помолчи, ради бога! -- Вера гневно смотрит на Ваську. -- Но я недопонимаю: как это -- вышел из гущи? Гуща -- это когда пива на донышке остается. -- Кто про что, а вшивый все про баню, -- заметил один женатый мужик, который от семьи -- от детей! -- бегал репетировать пьески. -- А ты понимаешь? -- Из гущи -- значит, из низов, из простонародья. -- Простонародья теперь нет. Из рядовых колхозников, -- поправил Ваня. -- Так бы и писали, -- ворчит Васька. Он совсем не умеет шутить. -- Я бы сказал так, -- не унимается женатый мужик, -- из трудового крестьянства. Ходил еще в самодеятельность один старик, Елистратыч, вечный шут. Он среди молодых считался специалистом по вопросам старины, и все, что в пьесах касалось кресть-янства, коллективизации, например, -- прямо касалось его: он по сей день жалел, например, что многих и многих в се-ле не раскулачили тогда, в тридцатом году. Когда сказали "крестьянство", Елистратыч встрепенулся. -- Крестьян теперь тоже нет -- колхозники (он говорил: кольхозники). -- Ваня, женские роли есть? -- спросила нетерпеливая Вера. -- Помолчите, товарищи! -- строговато сказал Ваня. -- Я сейчас коротко расскажу содержание пьесы, и вам станет все понятно. В колхоз из армии возвращается хороший па-рень Иван Петров. Сначала он... -- Ваня читает предисло-вие, -- активно включается в трудовую жизнь колхозного крестьянства... -- Пожалуйста: колхозного крестьянства! -- воскликнул женатик. -- Трудового -- тоже можно говорить. Колхозное кресть-янство -- это и есть трудовое. Продолжаю: активно включа-ется в трудовую жизнь, но затем женится... Есть, как види-те, женщины. Иначе, на ком же он женится? -- А может, он этот... как их? -- подает голос Васька. -- Ну дайте же послушать-то! -- взмолилась Вера. -- Идиоты, честное слово. Еще же ничего не ясно. -- Я предлагаю так, -- поднялся женатик, -- кто вякнет не по существу, того выводить. -- Ты эти замашки брось, -- советует Володька. -- Мы же не в отделении милиции. Женатик чего-то вдруг рассмеялся. -- А я же и не говорю, что -- приводить. Я говорю: вы-во-дить. -- Ваня, продолжай. -- Он женится и попадает под влияние тестя и тещи, а потом и жены: становится стяжателем. Начинает строить се-бе дом, обносит его высоким забором... Пьеса называется "Крыша" над головой". Крыша -- взято в кавычки, потому что дом большой -- это уже не крыша. Ивану делают заме-чание -- чтобы он поумерился. Иван отговаривается матери-альным стимулированием, скрывая под этим чисто кулац-кие взгляды... -- А отец с матрей его живые? -- встрепенулся опять Ели-стратыч. -- Всех удивляет: откуда в нем это? Его продергивают в стенгазете, молодежь из самодеятельности сложила о нем обличительные частушки... То, что я и предлагал сделать с Ивановым, но меня не поддержали. -- Иванов -- трудяга. -- А этот? Вопрос: в чью пользу трудяга? В общем, озор-ные девчата исполняли эти частушки с клубной сцены; в за-ле -- веселая реакция. Но Иван не унимается. Тогда его разбирают на колхозном собрании. Один за другим на трибуну поднимаются колхозные активисты, бывшие товарищи Ивана, пожилые колхозники -- суд их суров, но справедлив. Все разъясняют Ивану, что он, возводя над собой так назы-ваемую крышу, тем самым отгораживается от коллектива... То есть, под крышей надо понимать забор. Крыша -- тире -- забор. Это понятно? -- А какую позицию занимает жена? -- это все Вера. -- Там же сказано: действовали совместно, -- сказал женатик. -- Групповая. Елистратыч вспомнил народную мудрость: -- Муж да жена -- одна сатана. -- Она тоже присутствует на собрании? -- И только тут, на собрании, -- продолжает Ваня, -- Иван осознает, в какое болото затащили его тесть с тещей. Он срывается и бежит к недостроенному дому... Дом уже он подвел под крышу. Он подбегает к дому, трясущимися ру-ками достает спички... -- Ваня понизил голос, помолчал... И дал: -- И -- поджигает дом! Никто не ждал этого. -- Как? -- Сам? -- Он что?.. -- Эт-то он... А пожарка в деревне есть? Вера потрясена пьесой. -- Это трагедия, да? Вань? -- Если не трагедия, то... во всяком случае, социальная драма. -- А мы чего-нибудь будем жечь? -- интересуется один любитель пиротехники. -- Да, товарищи, -- продолжает довольный Ваня, -- он сам поджигает дом, который сам, собственными руками ру-бил в неурочное время. -- Дом-то сгорел? -- спрашивает Володька, задетый за живое Ваниным торжеством. Ему не верится, чтобы в со-временной пьесе сгорел дом. -- Когда дело-то происходит? -- женатик тоже не пони-мает, как это -- дом поджигает. -- Летом? -- Спокойно, спокойно, -- говорит артист Ваня. -- Он поджигает дом, но колхозники... Тут самый накал пьесы. Развязка. Обратите внимание, как автор подходит к фина-лу -- резкими мазками! Иван срывается с места и с криком "Подонки! Куда они меня завели?!" выбегает с собрания. Жена... -- Он же уже выбежал. -- Жена бросается за ним. -- Он же уже выбежал! -- Через некоторое время бледная жена прибегает на соб-рание... В это время собрание перешло к другому вопросу. Жена врывается на собрание и кричит срывающимся голо-сом: "Скорее! Он поджег дом!" Колхозники срываются с места и бегут к новому дому. Один старик... Здесь мы будем отталкиваться от деда Щукаря. Этот старик бежит совсем в другую сторону -- к дому тестя Ивана. И кричит за кулиса-ми: "Вы горите или нет?!" Это уже элемент трагикомедии. Мы всю пьесу будем решать в трагикомическом ключе. -- Но дом-то сгорел? -- опять спрашивает Володька. -- Дом спасают колхозники. Ивану объяснили, что дом пойдет под колхозные ясли. Иван сам принимает участие в тушении пожара и все повторяет: "Подонки! Куда они меня завели!" -- Это про кого он? -- не понял Васька. -- О, боже мой! Да про тестя с тещей, неужели непо-нятно? -- Сильная пьеса! -- И все? Конец? -- спрашивает Володька. -- В конце Иван, смущенный, но счастливый, подпи-сывает вместе с другими парнями и девчатами обязательст-во: сдать ясли к Новому году. -- А где он жить будет? -- это Володька -- Поживет пока у тестя... -- начал было Ваня, но, спо-хватился: герой только что крыл тестя и тещу "подонка-ми". -- Найдет, где жить. -- Где? -- А тебя что, не устраивает идея пьесы? -- Идея-то меня устраивает. Я спрашиваю, где он жить будет? -- А по-моему, тебя сама идея не устраивает. -- Ты мне политику не шей. Я спрашиваю, где он жить бу-дет? Женатику надоели эти пререкания двух ухажеров. -- Допустим, он себе еще домик срубит -- поменьше. До-волен? -- На какие же такие деньги: один дом рубит, другой?.. -- Другой -- это уже за кадром, -- резко сказал Ваня. -- Другой нас уже не интересует. Перед нами -- пьеса, и надо относиться к ней профессионально. Но, по-моему, тебя и первый дом не устраивает... -- На первое время к тестю пойдет, -- сказал женатик. -- Да не пойдет он к тестю! -- взорвался Васька. -- Вы что? У них после этого ругань пойдет несусветная. Ведь он же помогал ему рубить дом? Тесть-то? Откуда у солдата день-ги? Тесть помогал... А зять -- то хотел спалить этот дом, то под ясли отдал. И что, тесть после этого скажет ему: "Спа-сибо тебе, зятек?" -- Не меряй всех на свой аршин. -- Вот тесть-то меня меньше всего волнует, -- жестко сказал Ваня. Женатик встал. -- Здесь просто хотят подсунуть другую идейку! -- и сел. Он не любил Володьку за длинный язык. -- Дальше? -- спросил Володька. -- Что ж ты замолчал? Какую идейку? Говори. Женатик встал. -- Здесь просто хотят проявить сочувствие тестю. -- Кулаку-тестю, -- уточнил Ваня. Наступила нехорошая тишина. -- Предлагаю вывести Марова из состава драмкружка, -- сказал женатик. -- И Ваську тоже. Они не репетируют, а только зубоскалят. -- А меня за что? -- обиделся Васька. -- Нет, Ваську, не надо, -- пожалел пиротехник. -- Он одумается. Раздались еще голоса: -- Васька -- безотказный труженик. Он только -- на пово-ду у Марова. Женатик предложил другое: -- Поставить Ваське на вид. И предупредить: пусть не зло-употребляет спиртными напитками. -- Вот за это стоит! -- подхватил Елистратыч. -- Это -- стоит. По праздникам -- это другое дело. Но ты, Васька, и в будни -- нет-нет -- да огреешь. А ты -- на машине, недолго и до аварии. -- Совсем надо прекратить! -- подала голос библио-текарша, женщина в годах, но очень миловидная. -- Нет, совсем-то... как, поди-ка, совсем-то? -- усом-нился сам Елистратыч. -- Он же мужик... Но тут взорвался женатик: -- Ну и что, что мужик? А спросите его: что за причина, по которой он пьет? Он не ответит. Тучи сгущались. -- По праздникам все пьют, -- вякнул Васька. -- А я что, рыжий? -- В общем так, -- подвел Ваня, -- Двое упорствуют, двое настаивают на своем. Ставлю на голосование: кто за то, что-бы... В это время через зал прошла и села на первый ряд Вдовина Матрена Ивановна, пенсионерка, бывшая завотделом культуры райисполкома, негласный шеф и радетель художественной самодеятельности. -- Здравствуйте, товарищи! Ну, как дела? -- Обсуждаем пьесу, Матрена Ивановна. -- Так, так. -- Выяснилось, что идея пьесы не всех устраивает. -- Как так? -- удивилась Матрена Ивановна. -- Я чита-ла -- хорошая пьеса. А кому не нравится идея? -- Мне идея нравится, -- заговорил Володька, с пре-зрением поглядев на Ваню, -- только я не знаю, где он жить будет... -- Кто? -- Солдат. -- Какой солдат? -- Герой пьесы, Матрена Ивановна, -- пояснил Ваня. -- Надо яснее выражаться, Маров. Он уже давно не солдат. -- Я уж испугалась: как это -- где будет жить солдат? Вы-ражайтесь, действительно, яснее. А то ведь можно подумать, что у нас солдатам жить негде. А почему идея не нравится? -- Да вот... ставят двусмысленный вопрос: где будет жить Иван? -- Ты мне -- не двусмысленный! -- разозлился Володь-ка. -- Двусмысленный... Вопрос самый обыкновенный. -- Ну, ну? -- Дом он отдал под ясли, к тестю он после всего не пой-дет... Где же он жить будет? -- Ну, нашли о чем спорить! Петухи. Жилье ему выделит колхоз. Обязан выделить. Человек отдал дом под ясли... -- В пьесе-то этого нет. Вдовина подумала. -- А вот тут, возможно, что и упущение автора. Вот что, ребята: я свяжусь с автором по телефону, попрошу его до-бавить насчет жилья. А то, действительно, можно не так по-нять... Можно понять, что его оставили на произвол судьбы. Я попрошу его уточнить с жильем. О том, что мы взяли его пьесу я ему звонила, он поздравляет нас и передает всем привет. Дело серьезное, ребятки. Как говорят охотники: есть шанс убить медведя. Если мы займем первое место на смот-ре... Тут все загалдели. -- То что тогда, Матрена Ивановна? -- Ой, ну скажите?.. -- Матрена Ивановна, скажите! -- Звание народного театра? -- Ну, за один спектакль... -- Как сделать! -- Нам устроят турне по области? Вдовина, улыбающаяся, захлопала в ладоши. -- Тихо, ребятки, тихо! -- Ну скажите, Матрена Ивановна! -- Нет, нет, даже не просите, -- Вдовина улыбалась. -- Не будете знать, лучше будете работать. Вот так. Это и педа-гогичнее будет. За работу, друзья! В клуб вошла девушка с почты. -- Матрена Ивановна, вам телеграмма. Я была у вас до-ма, там никого нет... Матрена Ивановна надела очки, прочитала телеграмму. -- Какое совпадение, -- сказала она. -- Только что о нем говорили... -- От автора? -- Да. Он пишет: "Песню "Мой Вася" снимите. Точка. Ге-роиня поет: "Вот кто-то с горочки спустился". Точка. Желаю удачи. Красницкий". Болит ретивое-то -- думает. -- А она разве поет там? -- спросил Ваня. -- Кто? -- Героиня-то. Она же у нас не поет. -- Да, верно... Я не помню, чтобы она у нас пела. Он, на-верно, перепутал пьесы. Где-нибудь ставят еще его пьесу... Конечно, он перепутал. Я буду звонить, все выясню. А те-перь -- за работу друзья. За работу! OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Кукушкины слезки Ехали краем леса. Телега катилась по пыльной дороге, подскакивала на кор-невищах; в передке телеги звякала какая-то железка. Солнце клонилось к закату, а было жарко. Было душно. Пахло смольем, пылью и земляникой. В телеге двое: мужчина и женщина. Примерно одних лет -- под тридцать. Женщина сидит впереди, у грядушки, правит. Мужчина лежит за ее спиной на охапке зеленой травы, смотрит вверх, в безоблачное небо, курит. Молчат. Женщина, склонив голову, постегивает концом вожжей по своему сапогу. Думает о чем-то. Ехали со станции уже часа два. Поговорили о здешних краях, о том о сем... И замолчали. Рослый гнедой мерин бежит ровной неторопкой рысью. Фыркает, звякает удилами... Женщина время от времени поднимает голову, дергает вожжами и говорит лениво: -- Но-о!.. Уснул? Гнедко косит назад фиолетовым глазом, навостряет ухо, но рыси не прибавляет. Женщина опять склоняет голову и похлестывает по голенищу сапога скрученным концом вож-жей. Когда телега наклоняется в ее сторону, она упирается руками сбочь себя и подвигается немного в глубь телеги. При этом белая кофточка плотно облегает ее спину. Мужчина по-ворачивает голову и подолгу напряженно смотрит на женщи-ну, на красивую шею ее, на маленькие завитушки русых волос около ушей. Потом опять курит и глядит вверх. С неба льются мелко витые серебристые трели жаворон-ков. В горячем воздухе висит несмолкаемый сухой стрекот кузнечиков. Вокруг -- в лесу, в поле -- покой. Покой и горя-чая истома на всем. Мужчина сел, бросил окурок на дорогу, закурил новую. -- О чем думаете? -- спросил он. -- Так. Ни о чем, -- негромко ответила женщина, про-должая постегивать вожжами по сапогу. Мужчина откинул с высокого красивого лба льняную прядь волос, сел рядом с женщиной. Она посмотрела на не-го. Глаза у нее серые, ясные. -- А жаркий денек. Я не предполагал, что у вас такая жара бывает. Сибирь все-таки. -- Бывает, -- отозвалась женщина и дернула вожжи. Мужчина глубоко затянулся... Над головой его колыхну-лось тонкое синее облачко и растаяло. -- А вы что, специально встречать на вокзал ездите? -- Нет, мы врачиху свою ждали, а она чего-то не приеха-ла. -- Женщина опять повернулась к попутчику. Тот поспешно отвел от нее глаза... Потянулся, сказал с чувством: -- А вообще хорошо тут у вас! Благодать! -- Хорошо, -- просто согласилась женщина и посмотрела далеко в поле. -- Только скучно, наверно? А? -- Мужчина улыбнулся. -- Кому как. Нам не скучно. Чего скучать? -- Так уж не скучно? -- Мужчина все улыбался. Женщина шевельнула покатыми плечами. -- Нет. -- Ну, как же нет! Женщина посмотрела на него, непонятно усмехнулась и снова принялась было постегивать вожжами по сапогу. -- У вас муж-то есть? -- спросил вдруг мужчина. Женщина оглянулась. -- Нету. А что? -- Да так. Я почему-то так и подумал. Женщина прищурила в усмешке ясные глаза -- они стали хитрые. Яркие, по-девичьи сочные губы ее чуть приоткры-лись, чуть приспустились уголками книзу. -- Почему же? -- Не знаю. Угадал, и все. Разошлись? -- Ну допустим. -- Из-за чего? Женщина отвернулась. Ей не хотелось говорить об этом. -- Так, -- сказала она. -- Из-за дела. -- М-да... -- Мужчина опять поправил волосы. -- Бывает. Некоторое время молчали. -- Ну и как же теперь? -- спросил мужчина. -- Что? -- Как... жизнь-то вообще? Женщина, не оборачиваясь к нему, усмехнулась. -- Ничего. -- Ничего -- это, знаете, пустое место. -- Мужчина за-смеялся. -- Ничего -- это ничего. -- Господи!.. -- Женщина качнула головой и посмотрела в глаза мужчине. Тот перестал смеяться... Какое-то время смотрели друг на друга -- один пытливо, другая с дурашливым удивлением. И вдруг засмеялись. У женщины в серых глазах заискрились крохотные, горячие огоньки. -- Чего вы смеетесь, а?.. Нет, вы скажите!.. Чего вы?.. -- показывая на женщину пальцем, спрашивал мужчина и сам радостно смеялся. -- Смешинка в рот попала. -- Женщина отвернулась и вытерла платком глаза. И уже серьезно спросила: -- Вы зачем к нам? Уполномоченный, что ли? Мужчине жалко было, что они перестали смеяться. Он бы посмеялся еще. -- Художник я, -- сказал он. -- На натуру еду. Рисовать. Женщина с интересом посмотрела на него. -- Что? -- спросил художник. -- Ничего. У нас в клубе тоже художник есть. -- Да?.. -- Художник не нашел, что сказать о том худож-нике, который у них в клубе, кивнул головой. -- Художников много. -- А вы кого рисуете? -- А все. Тебя... вас могу. Хотите? Женщина улыбнулась. -- Ну, меня-то... чего меня? А вот у нас виды шибко хо-рошие есть. На реке. Иной раз придешь по воду утром и глаз не отведешь -- до того красиво! Сама думала: вот бы нарисо-вать. -- Не пробовала? -- Да уж... Вы правда посмотрите те места. Только рано надо. А скажите: рисовать учат, что ли, или это уж с рожде-нья в человеке заложено? -- И с рожденья, и учат... Учиться долго надо... -- Худож-нику не хотелось говорить об этом. -- Ты вот расскажи лучше, как ты живешь? -- Он вдруг спрыгнул с телеги, пошел рядом. Улыбался, смотрел на женщину -- А? Как ты живешь вот в этом раю?! -- Он раскинул руки, оглянулся кругом. Женщина улыбалась тоже. -- Хорошо живу. Мужчина вздохнул всей грудью... Отбежал в сторону, со-рвал несколько пыльных теплых цветков, догнал телегу, по-дал цветы женщине. Та приняла их с благодарной улыбкой. -- Кукушкины слезки называются, -- сказала она, береж-но складывая цветы в букетик. -- Нету ей своего гнездышка, она плачет. Где слезинка упадет, там цветок вырастет. -- Нравятся? -- Художник прыгнул на телегу. Прыгая, задел рукой сгиб колена женщины, метнул в ее сторону бы-стрый взгляд... Женщина поправила юбку и продолжала складывать бу-кетик. На короткое мгновение в глазах художника встала картина: здоровая, красивая, спокойная женщина бережно складывает маленький букет из нежно-голубых скорбных цветов -- кукушкины слезки. Но властное сильное чувство, как горячая волна, окатило его с головой... Картина пропала. Все в мире, вокруг, представилось вдруг ярким, скоропрехо-дящим, смертным. -- Вообще что жизнь? -- громко заговорил он. -- Все кончится -- и все! -- Он глядел на женщину -- ждал, что она поймет его. -- Ну сделаем мы какое-то свое дело, то есть бу-дем стараться!.. -- Художник досадливо поморщился -- слова были глупые, мелкие. -- Черт возьми!.. Ты понимаешь? Ну сделаем -- ну и что? А всю жизнь будем себя за горло дер-жать! Такие уж... невозможно хорошие мы, такие уж... А по-смотри -- лес, степь, небо... Все истомилось! Красотища! Любить надо, и все! Любить, и все! Все остальное -- муть. -- Он как будто спорил с кем, доказывал -- говорил запальчиво, взмахивал рукой... И смотрел на женщину. Ждал. Она внимательно слушала. Она хотела понять. Мужчина тронул ее за руку. -- Ну, что смотришь? Не понимаешь меня? -- Положил руку на ее мягкое плечо, хотел привлечь к себе. Женщина резко вывернула плечо, в упор, до обидного спокойно, просто -- как по лицу ударила -- глянула на него. Сказала чужим резким голосом: -- Понимаю. -- И отвернулась. Художник отдернул руку -- точно обжегся... Растерянно улыбнулся. -- О!.. О, какие мы! -- Помолчал, глядя на женщину, по-том сердито сказал: -- Поживем... и нас не будет. И все. Во-обще к черту все! -- устало, с тихой злобой добавил он. Под-нял ноги на телегу, лег и уткнулся лицом в пахучую траву. Долго ехали так. Звякала в передке телеги железка. Фыркал Гнедко. В ле-су, пронизанном низ