одит, что так много народу проходит через этот тоннель? Плотоядец, запнувшись, вышел из дверей шекспировского домика. Он потянулся и почесался. - Что это еще за чертовщина? - спросил он. - Они не представились, - проворчал Никодимус. - Они только что показались. - Забавные с виду, верно? - сказал Плотоядец. - У них, небось, нету ног, только так и прыгают. - Что-то происходит, - сказала Элейна. - Что-то ужасное. Я чувствовала прошлой ночью, помнишь, что что-то должно слючиться, и теперь это случилось. Три слизня поднялись по тропе, не уделив внимания стоящим у костра и прошмыгнули мимо них по тропе, ведущей к Пруду. Свет на востоке разгорался, и далеко в лесу что-то издавало звук, словно кто-то вел палкой по частоколу. Еще один крик Пруда хлестнул по сознанию Хортона. Он бросился бегом вниз по тропе, ведущей к Пруду, и Плотоядкц побежал рядом с ним длинными скачками. - Не откроете ли вы мне, - спросил он, - что произошло, чтобы произвести такое волнение и беготню? - У Пруда какие-то неприятности. - Как у Пруда могут быть неприятности? Кто-то в него бросил камень? - Не знаю, - ответил Хортон, - но он кричит страшно громко. Тропа поворачивала, переваливая через гребень. Под ними лежал Пруд, а за Прудом - конический холм. С холмом что-то происходило. Он вспучился и раскололся, и из него подумалось что-то темное и ужастное. Три слизня сбились вместе, припавши к земле на берегу. Плотоядец поспешил вперед, прыгнув вниз по тропе. Хортон прикрикнул на него: - Вернись, дурень! Вернись чокнутый! - Хортон, смотрите! - воскликнула Элейна. - Не на холм. На город. Хортон увидел, что одно из зданий разваливается, кладка его рассыпается и из него выдвигается создание, блистающее на утреннем солнце. - 93 - - Это наше существо из времени, - сказала Элейна. - То, что мы нашли. Глядя на него в блоке застывшего времени, Хортон не смог определить его форму, но теперь, разогнувшись и выйдя из плена, оно выглядело полным великолепия. Вытягивались огромные крылья, и свет играл на них многоцветной радугой, словно они были составлены из множества крошечных призм. Жеткая клювастая голова помещалась на удлиненной шее, и голова эта, подумал Хортон, выглядела так, словно на нее был надет шлем, выложенный драгоценными камнями. Изогнутые, блестящие когти венчали массивные лапы, а длинный хвост был утыкан острыми сверкающими колючками. - Дракон, - тихо сказала Элейна. - Как драконы из старых легенд Земли. - Может быть, - согласился Хортон. - Никто не знает, что такое был дракон, если дракон вообще существовал. Он дракон, если это был дракон, испытывал неудобство. Высвободившись из прочного каменного дома, в котором он был заперт, дракон силился подняться в воздух, огромные его крылья неуклюже хлопали, пытаясь увлечь его вверх. Неуклюже хлопали, подумал Хортон, - когда он должен был вознестись ввысь на крыльях сильных и уверенных, взбежать по воздушной лестнице, как быстроногое существо весело взбежало бы по холму, радуясь силе ног и выносливости легких. Вспомнив умчавшегося по тропе Плотоядца, Хортон повертел головой, выискивая, где бы он мог быть. Хотя Плотоядца он и не увидел тотчас же, Хортон заметил, что Холм по ту сторону Пруда быстро разваливается, рассыпается и измельчается выпрастывающимся из него созданием. Огромные плиты и обломки холма катились по его сторонам вниз и у холма, пока еще целые, покрылись зигзагообразными трещинами, такими, какие могли бы остаться после землетрясения. Но хотя Хортон и видел все это, внимание его привлекло выбиравшееся наружу создание. Оно все сочилось мерзостью, с него сшелушивались куски грязной корки. Голова у него была бульбообразной и все остальное тоже - огромный неровный шар, имеющий сходство с человеческой головой, но не бывший ею. То была своего рода жуткая карикатура на человека, какую некий варварский шаман, истекающий злобой, мог бы вылепить из глины и соломы, чтобы изобразить врага, которого он намеримался пытать и уничтожить - бугристая, искаженная, перекошенная, но и несущая зло, гнусная, сочащаяся злом, привнесенным тем, кто ее сделал и увеличенным самою нелепостью. Зло подымалось от нее, как ядовитые испарения могли бы подыматься над угрюмым болотом. Теперь холм уже почти сравнялся землей и покуда Хортон смотрел, как зачарованный, чудовище вырвалось на свободу и сделало шаг вперед, покрыв одним этим шагом добрых двенадцать футов. Рука Хортона дернулась вниз, нашаривая револьвер, и одновременно он понял, что револьвера с ним нет - что он остался в лагере, что Хортон забыл надеть пояс с оружием, и он проклял себя за свою забывчивость, ибо не могло быть вопросов, ни тени сомнения, что такой злобной твари, как это создание, вылупившееся из холмя, нельзя позволять остаться в живых. Только в этот момент он увидел Плотоядца. - Плотоядец! - завопил он. Ибо обезумевший дуралей мчался прямо к этому существу, бежал на четвереньках, чтобы было быстрее. Плотоядец атаковал, низко пригнув голову, и даже оттуда, где он стоял, Хортон мог видеть гладкий ток его могучих мускулов, когда он устремлялся вперед. - 94 - А потом Плотоядец прыгнул на чудовище и взметнулся вверх по его массивному телу, увлекаемый импульсом, набранным во время атаки, прямо к короткой шее, соединявшей бульбу-голову с бесформенной тушей. - НЕТ! НЕТ! - закричал сзади Никодимус. - Оставте его Плотоядцу. Хортон резко обернулся и увидел, что Никодимус ухватил одной из своих металических лап Элейну за сапястье той руки, в которой она держала свой пистолет. Потом он быстро повернулся обратно, чтобы увидеть, как Плотоядец нанес своей тигриной головой рубящий, секущий удар. Блестящие клыки вонзились в горло чудовища и разорвали его. Из горла хлынул черный поток, захлестнувший тело Плотоядца темным веществом, на миг, казалось, смещавшим его с темным телом чудовища. Одна из дубиноподобных лап чудовища поднялась, как бы рефлекторным движением, и замкнулась на Плотоядце, сорвав его с туловища, подняв и отшвырнув. Чудовище сделало еще шаг и начало валиться, медленно клонясь вперед, как дерево могло бы валиться от завершающего удара топора, нехотя, стремясь остаться стоять. Плотоядец упал на каменном берегу Пруда и не поднялся. Бросившись вниз по тропе, Хортон подбежал к нему, проскочив мимо трех слизней, все еще прижавшихся к берегу. Плотоядец лежал илцом вниз и, опустившись на колени подле него, Хортон потихоньку перевернул его на спину. Плотоядец был вялый, как мешок. Его глаза были закрыты и кровь струилась из ноздрей и из уголка рта. Все тело было вымазано вязкой черной субстанцией, излившейся из порванного горла чудовища. Из груди торчал острый обломок кости. Рысцой прибежал Никодимус и встал на колени возле Хортона. - Как он? - спросил робот. - Он жив, - ответил Хортон, - хотя, может, и ненадолго. У тебя нет случайно хирургического трансмога в этом твоем наборе? - Простенький, - ответил Никодимус. - Знание простых болезней и как с ними управляться. Кое-какие принципы медицины. Ничего такого, что помогло бы вылечить его грудную клетку. - Не надо было тебе меня останавливать, - резко сказала Никодимусу Элейна. - Я могла бы убить это чудовище прежде, чем оно дотянулось до Плотоядца. - Вы не понимаете, - возразил Никодимус. - Плотоядец нуждался в этом. - Ты несешь вздор, - сказала Элейна. - Он имеет в виду, - пояснил Хортон, - что Плотоядец - воин. Он специализируется на убийстве чудовищ. Он переходил из мира в мир, отыскивая самые смертоносные виды. Это вопрос культуры. Он достиг в этом высочайшего искусства. Был очень близок к положению величайшего убийцы из всего их народа. Вот это, более чем вероятно, сделает его величайшим убивателем всех времен. Это даст еу нечто вроде культурного бессмертия. - Но что пользы ему в этом? - спросила Элейна. - Его народ никогда этого не узнает. - Шекспир писал именно об этом, - сказал Никодимус. - У него создалось впечатление, что они как-то узнают. Прискакал один из слизней и распластался напротив Хортона. Плотоядец лежал между ними. Из мягкого, водянистого тела слизня исторглось шупальце и кончик его осторожно ощупал Плотоядца. Хортон поднял взгляд, желая посмотреть в лицо слизню, забыв, что никакого лица нет. Тупая верхняя оконечность тела слизня посмотрела на него в ответ - - 95 - посмотрела так, словно на ней были глаза. Глаз не было, и однако было чувство взгляда. Хортон ощутил в голове покалывание, тихонькое, необычное покалывание, словно сквозь него пропустили слабый электрический ток - тошнотворное и неприятное ощущение. - Он пытается говорить с нами, - сказал Никодимус. - Вы это тоже чув-Чего ты хочешь? - спросил Хортон слизня. Когда он заговорил, эелктрическое покалывание у него в голове как бы слегка прыгнуло - от узнавания? - а потом покалывание продолжилось. Больше ничего не происходило. - Недумаю, что будет какая-то польза, - сказал Никодимус. - Он пытается нам что-то сказать, но никак не может. Не мнжет к нам пробиться. - Пруд мог с нами говорить, - сказал Хортон. - Пруд говорил со мной. Никодимус покорно пожал плечами. - Это другое дело. Другой род мышления, иного рода общение. Глаза Плотоядца открылись. - Он приходит в себя, - сказал Никодимус. - Ему будет больно. Я Вернусь в лагерь. По-моему, у меня есть шприц. - Нет, - слабо возразил Плотоядец. Веки его дрожали. - Не нужно никаких иголок в зад. Мне больно. Это недолго. Чудовище мертво? - Еще как мертво, - подтвердил Хортон. - Это хорошо, - заявил Плотоядец. - Я порвал его чертову глотку. Я в этом ловок. Хорошо управляюсь с чудовищами. - Будь поспокойней, - сказал Хортон. - Немного погодя мы попытаемся тебя переместить. Унесем в лагкрь. Плотоядец устало прикрыл глаза. - Не надо в лагерь, - сказал он. Здесь не хуже, чем где угодно. Он закашлялся, поперхнувшись новой кровью, выплеснувшейся у него изо рта и побежавшей по груди. - Что случилось с драконом? - спросил Хортон. - Он где-нибудь поблизости? - Он свалился с той стороны Пруда, - ответила Элейна. - С ним было что-то не в порядке. Он не мог взлететь. Он пытался взлететь и упал. - Слишком долго пробыл во времени, - предположил Никодимус. Слизень приподнял щупальце и коснулся плеча Хортона, чтобы привлечь его внимание. Он указал на берег, где лежало чудовище - черная туша. Потом слизень трижды похлопал по Плотоядцу и трижды похлопал себя. Затем он вырастил еще одно щупальце и друмя щупальцами сделал движения, словно поднимал Плотоядца и прижимал к себе, нежно его баюкая. - Он пытается сказать тебе спасибо, - сказал Никодимус. - Пытается поблагодорить Плотоядца. - А может быть, он пытается нам сказать, чтобы мы ему помогли, - предположила Элейна. Все еще с закрытыми глазами, Плотоядец сказал: - Мне ничто не может помочь. Просто оставте меня здесь. Не двигайте меня, пока я не умру. Он вновь закашлялся. - И не надо, сделайте милость, говорить, будто я не умираю. Вы останетесь со мной, пока это не кончится? - Мы с тобой останемся, - сказала Элейна. - Хортон? - Да, друг мой. - Если бы этого не случилось, вы бы взяли меня? Вы не оставили бы меня здесь. Вы бы взяли меня с собой, покидая планету? - 96 - - Мы бы тебя вяли, - опять согласился Хортон. Плотоядец снова закрыл глаза. - Я знаю, что взяли бы, - сказал он. - Я всегда это знал. Уже наступил полный день, солнце поднялось на лодонь над горизонтом. Косые солнечные лочи блестели на поверхности Пруда. И теперь, подумал Хортон, уже не важно по-настоящему, закрыт ли тоннель. Плотоядец не будет больше затерян в этом месте, которое он ненавидел. Элейна улетит на Корабле, и оставаться уже не будет причины. Чему бы ни суждено было случиться на этой планете, это было уже исполнено и окончено. И еще, подумал Хортон, хотел бы я узнать, может быть, не теперь, но хоть когда-нибудь, что все это значило. - Картер, глядите! - сказал Никодимус тихим, напряженным голосом. - Чудовище... Хортон вскинул голову и посмотрел, оцепенев от того, что увидел. Чудовище, лежавшее не далее, чем в нескольких сотнях футов, плавилось. Оно проваливалось снутрь себя гниющей массой. Оно дрожало в подобии жизни, оседая грязным вонючим месивом, и из месива вытекали ручейки дымящейся грязи. Хортон смотрел, завороженный ужасом и отвращением, как чудовище превращается в жирную, тошнотворную накипь и в голове у него пронеслась непрошенная мысль о том, что он теперь никогда не сможет вполне правильно восстановить в воображении его внешность. Единственное впечатление, которое он приобрел в мгновение перед тем, как Плотоядец выпустил из него жизнь, было впечатление бугристой перекошенной глыбы, не имеющей вовсе настоящей формы. Может быть, так обстоит дело со злом, подумал Хортон - оно совсем не имеет формы. Оно - бесформие и грязная лужа накипи, и никогда точно не известно, что оно такое, так что можно совершенно свободно воображать, каково оно из себя и под влиянием страха перед неведомым облекать его в любой вид, какой покажется ужаснее. Так что это зло может иметь столько личин, сколько будет людей, чтобы обрядить его, - зло каждого будет немножко отличным от зла любого другого. - Хортон. - Да, Плотоядец, в чем дело? Голос был дребезжащим и тихим, и Хортон придвинулся к нему на коленях, низко наклонившись, чтобы слышать. - Когда это кончится, - сказал Плотоядец, - вы оставите меня здесь. Оставьте меня на открытом месте, где меня найдут. - Не понимаю, - сказал Хортон. - Кто найдет? - Падальщики. Чистильщики. Могильщики. Маленькие голодные твари, переваривающие что угодно. Насекомые, птицы, зверюшки, чкрви, бактерии. Вы сделаете это, Хортон? - Конечно, сделаю, раз ты этого хочешь. Если ты действительно хочешь именно этого. - Отдача, - сказал Плотоядец. - Последний возврат. Не поскупитесь на мою плоть для маленьких голодранцев. Пусть я стану пожертвованием множеству иных жизней. Последний большой дележ. - Понимаю, - сказал Хортон. - Дележ, отдача, - повторил Плотоядец. - Это важно. 27 Когда они обошли вокруг пруда, Элейна сказала: - Робота с нами нет. - 97 - - Он там, остался с Плотоядцем, - ответил Хортон. - Несет последнее бдение. Так он всегда делает. Вроде ирландских поминок. Но вы не знаете об ирландских поинках. - Нет, не знаю. Что такое ирландские поминки? - Сидеть с мертвым. Нести над ним бдение. Никодимус делал это с другими людьми, которые были на корабле со мной. На одинокой планете неведомого солнца. Он хотел помолиться за них; он пытался молиться и не смог. Он думает, что роботу не подобает пытаться произносить молитвы. Поэтому он сделал для них нечто иное. Он остался бодрствовать с ними. Он не поспешил уйти. - Как прекрасно с его стороны. Это лучше, чем молитва. - Я тоже так думаю, - согласился Хортон. - Вы уверены, что знаете, куда упал дракон? Все еще нет никаких следов. - Я смотрела, как он упал, ответила Элейна, - По-моему, я знаю место. Это как раз вон там. - Помните, как мы размышляли, для чего дракона заключили во время, - сказал Хортон, - если только он был действительно заключен во времени. Сочинили свой собственный сценарий, чтобы оттеснить тот факт, что мы не знали ровно ничего. Сотворили собственную человечью байку, чтобы придать какой-то смысл и обьяснение событию, находившемуся за пределами нашего понимания. - Для меня, - сказала Элейна, - кажется теперь совершенно очевидным, для его его здесь оставили. Его оставили ждать, пока чудовище вылупиться, когда оно вылупится, убить чудовище. Каким - то образом вылупление чудовища раскравало временную ловушку, чтобы высвободить дракона, и оно высвободило высвободило дракона - таки. Хортон продолжал: - Они - кто они ни были - заковали дракона во времени до того дня, когда вылупится чудовище. Они должны были знать, что яйцо было отложено, и к чему вся эта драматическая клоунада? - Может быть они знали только, что яйцо отложено, но не имели представления - где. - Но дракона поместили меньше, чем в миле... - Может они знали примерную область. Даже при этом условии, отыскать яйцо было все равно, что просеять акры песчаного пляжа в поисках предмета, который трудно могло было быть узнать. А может у них не было времени искать. Они должны были почему - то уйти отсюда, может быть, довольно быстро, так что они заперли дракона в подвале, а сами, когда ушли, заперли тонель, так что если бы что - то произошло и дракон не смог убить чудовище, чудовище все - таки не смогло бы покинуть плнету. - А валупление. Мы говорим, что чудовище вылупилось, но я не думаю, чтобы этот термин был вполне правильным. Что бы ни привело чудовище в бытие, это должно было занять долгое время. Чудовище должно было претерпеть долгий период развития, прежде чем оно вырвалось из холма. Как древняя семнадцатилетняя саранча на Земле, или по крайней мере, как древняя легенда о семнадцатилетней саранче. Не считая того, чудовищу потребовалось куда больше семнадцати лет. - Что меня удивляет, сказал Хортон, - так это к чему было закладывать для чудовища ловушку, зыпирая дракона во времени - ведь это значит, что те, кто это сделал, боялись чудовища настолько сильно, чтобы приложить все эти великие труды. Чудовище было большой, и неприятной тварью, но Плотоядец перервал это горло одним ударом и тем с ним покончил. - 98 - Элейна пожала плечами. Оно было злым. Можно почувствовать, как зло из него сочится. Ведь вы это чувствовали, не так ли? - Не просто злым, как немалая часть живого бывает чуточку зла, или способна на небольшое зло. Скорее, зло в нем было такой глубины, что нельзя измерить. Оно было абсолютным отрицанием всего доорого и порядочного. Плотоядец захватил его врасплох, раньше, чем оно получило возможность свести все свое зло в фокус. Оно было свежевылупленным, едва соображающим, когда он на него напал. Это единственная причина, я уверена, почему Плотоядец смог сделать то, что сделал. Они ужеобгнули берег берег Пруда под возвышенностью, на которой стоял разрушенный город. - По - моему, он там, - сказала Элейна. - Прямо на холме. Она первой полезла вверх. Оглянувшись, Хортон увидел Никодимуса, уменьшенного расстоним до игрушечных размеров, стоящего на противоположном берегу. Лишь с некоторым трудом он сумел различить тело Плотоядца, сливающиеся с голым каменным берегом, на котором он лежал. Элейна добралась до вершины холма и остановилась. Когда Хортон тоже взобрался и стал рядом с ней, она показала: - Туда. Это там. В подлеске сверкали миллионы драгоценных камней. Дракона не было видно из - за переплетающейся растительности, но радужные отблески его тела указывали место, где он упал. - Он умер, - сказала Элейна. - Он не двигается. - Не обязательно умер, - возразил Хортон. - Может быть, он поврежден, но жив. Они вместе продрались сквозь кусты и, когда они миновали массивное дерево с низко повисшими ветвями, они увидели дракона. Дракон был существом такой красоты, что перехватывало дыхание. Каждая из покрывающих тело крошечных чешуек была точкой самоцветного сияния, маленькой, изысканно расцвеченной драгоценностью, сверкавшей на солнце. Когда Хортон приблизился на шаг, все тело словно взблеснуло - наклонные чешуйки сработали, как отражатель, отбросивший весь дневной свет прямо ему в лицо. Но стоило сдегать еще шаг, изменив угол наклона чешуек относительно себя, как блеск прекратился и вернулось переливчатое сияние, словно дракон был рождественской елкой, совершенно укутанной в мишуру и невидимой под крошечными огоньками, но огоньками более разноцветными, чем когда - либо могут быть на рождественской елке. Глубокая синева и рубиновый красный цвет, оттенки зеленого от бледно вечернего неба весной до цвета сердитого моря, живая желтизна, солнечное сияние топаза, розовый цвет яблоневых бутонов, осенний лак тыквы - и все краски подернуты своего рода морозным мерцанием, какое можно увидеть студеным зимним утром, когда все вокруг кажется сделанным из алмазов. Элейна втянула в себя воздух. - Как прекрасно! - выдохнула она. - Прекрасней, чем мы предполагали, когда видели его во временном склепе. Драккон был, меньше чем казался, когда они мельком видели его влетающм в воздух и лежал очень тихо. Одно из его паутинчатых крыльев отошло от стройного тела и тащилось по земле. Другое было придавлено телом дракона. Длинная шея изогнулась, так, что голова покоилась на земле одной из щек. При ближайшем рпссмотрении, голова по - прежнему имела вид шлема. На ней не было чешуи, покрывавшей все остальное тело. Шлем был образован твердыми структурами, напоминавшими полированные металлические пластины. Массивный клюв, торчащий из - под шлемоподобной маски, также выглядел металлическим. - 99 - По - прежнему лежа тихо и неподвижно, дракон открыл глаз на той стороне головы, что была сверху - синий глаз - синий глаз, кроткий, прозрачнный и чистый и безбоязненный. - Он жив! - воскликнула Элейна и бросилась к дракону. С предостерегающим восклицанием Хортон протянул руку, чтобы остановить ее, но, увернувшись от него, Элейна ыпала на колени возле свирепой головы, потянулась, взяла руками и приподняла, держа ее близко от себя на уровне груди. Хортон стоял, как окаменев, боясь пошевелиться, боясь издать хоть один звук. Раненное, поврежденное существо; один выпад, один клевок этого страшного клюва. Но ничего не случилось. Дракон не пошевелился. Элейна нежно уложила его голову обратно на землю и протянула, чтобы погладить самоцветную шею. Дракон длинно и медленно мигнул, уставив на нее глаз. - Он знает, что мы его друзья, сказала Элейна. - Знает, что мы ему не повредим. Дракон мигнул снова, и на этот раз глаз остался закрытым. Элейна продолжала поглаживать создание по шее, тихонечко напевая ему. Хортон стоял там, где был, прислушиваясь к мягкому пению - единственному звуку (и звуком - то его было трудно назвать) в ужасающей тишине, опустившейся на вершину холма. Ниже и по ту сторону Пруда игрушка, бывшая Никодимусом, все еще стояла возле пятнышка, бывшего Плотоядцем. Дальше вдоль берега Хортон различил большое пятно, представлявшее из себя разломанный холм, из которого вылезло чудовище. Самого чудовища вовсе не было ни следа. Он знал о чдовище, подумал Хортон, - или должен был знать. Только вчера он взобрался на холм на четвереньках, потому что только так и можно на него можно на него было взобраться при его крутизне. Не далеко от вершины он остановился и отдыхал, лежа плашмя на животе, и чувствовал в холме вибрацию, словно биение сердца. Но он тогда сказал себе, припомнил Хортон, что это было не более, чем его собственное сердцебиение, усиленное напряжением карабканья, и больше он об этом не думал. Он снова посмотрел на дракона и почувствовал в нем какую - то неправильность, но все равно понадобилось некоторое время, чтобы понять, в чем эта неправильность. - Элейна, - тихо позвал он. - Элейна. Та подняла на него взгляд. - Дракон умер, - сказал он. - Краски блекнут. У них на глазах окраска продолжала бледнеть. Крошеные чешуйки переставали искриться и красота уходила. Дракон уже не был дивным созданием - он стал просто большим серым зверем, и для стороннего взгляда не могло быть сомнения, что он умер. Элейна медленно поднялась на ноги, утирая мокрое от слез лицо стиснутыми кулаками. - Но почему? - отчаяно спросила она. - Почему? Если он был заключен во времени - он должен был быть таким же свежим и сильным, как в тот момент, поместили во время. Время бы для него просто не существовало. Не могло быть никаких сомнений. - Мы ничего не знаем о врмени, - сказал Хортон. - Может быть и те, кто поместил его во время, знали о времени не так много, как думали. Может быть, временем нельзя управлять с такой легкостью и доступностью, как они полагали. Могли еще быть ошибки в том, что они считали превосходно отработанным методом. - 100 - - Вы говорите, что что - то прошло неправильно с временной ловушкой. Что в ней могла быть прореха. - Мы никак не можем это узнать, - сказал Хортон. - Время для нас все еще - великая загадка. Оно не более, чем концпция, мы даже не знаем, существует ли оно в действительности. Ловушка могла оказывать не предусмотренные воздействия на живую ткань или на мыслительные процессы. Жизненная энергия, должно быть истекла из него, накапливались метаболические яды. Может длительность пребывания его оказалась больше, чем рассчитывали запрятавшие дракона. Какой - то фактор мог задержать вылупление чудовища против обыкновенного срока, в который должно происходить такое вылупление. - Странно, - заметила Элейна, - как повернулись события. Если бы Плотоядец не окузался пойман на этой планете, чудовище могло бы высвободиться. - А Пруд, - добавил Хортон. - Если бы Пруд нас не растревожил, не испустил крик предупреждения... - Так вот что это было. Вот вы откуда узнали. А отчего Пруд мог испугаться.? - Он, вероятно, почувствовал злую природу чудовища. Пруд, может быть, не так - то неуязвим для зла. Элейна взошла по маленькому подъему и остановилась рядом с Хортоном. - Его красота исчезла, - сказала она. - Это ужасно. Так мало красоты во вселенной, и ничто из нее мы не можем сохранить. Может быть, поэтому смерть так ужасна: онa отнимает красоту. - Сумерки богов, - сказал Хортон. - Сумерки?.. - Еще одна старая земная история, - пояснил он. - Чудовище, дракон и Плотоядец. Вссе они мертвы. Большой последний рассчет. Элейна задрожала в тепле палящего солнца - Давайте вернемся, - сказала она. 28 Они сидели возле угасающего костра. - Есть кто - нибудь, - осведомился Никодимус, - кто бы не прочь позавтракать? Элейна покачала головой. Хортон не торопясь встал на ноги. - Пора идти, - сказал он. - Больше нас здесь ничего не держит. Я это знаю, и все - таки как бы чувствую странное нежелание уходить. Мы здесь пробыли только три дня, но кажется что гораздо больше. Элейна, вы идете с нами? - Конечно, - ответила она. - Я думала, вы знаете. - Пожалуй, да. Просто я спросил, чтобы быть уверенным. - Если вы хотите, и у вас есть место. - Мы хотим вас и место у нас есть. Полным - полно места. - Мы хотели бы взять с собой книгу Шекспира, - сказал Никодимус. - Пожалуй это и все. На обратном пути мы можем нагныться и набить карманы изумрудами. Я знаю, что они для нас могут оказаться лишенными ценности, но не могу избавиться от привычки рассматривать их, как ценность. - Есть еще одно, - сказал Хортон. - Я обещал Пруду, что прихвачу его немножко с собой. Я возьму один из боььших кувшинов, которые Шекспир собрал в городе. - 101 - Элейна тихо произнесла: - Сюда идут слизни. Мы все про них забыли. - О них нетрудно забыть, - заметил Хортон. - Шныряют туда - сюда. Они какие - то ненастоящие. Трудно держать их в памяти, словно они специально в памяти не задерживаются. - Хотела бы я, чтобы у нас было время выяснить, что они такое, - сказала Элейна. - Не может быть простым совпадением, что они появились именно тогда, когда появились. И они благодарили Плотоядуа, или это так выглядело, будто они его благодарили. У меня есть такое чувство, что они играют во всем этом большую часть чем мы можем даже догадываться. Передовой слизень вырастил щупальце и помахал им. - Может быть, - предположила Элейна, - они только что выяснили, что тоннель закрыт. - Они хотят чтобы мы пошли с ними, - сказал Никодимус. Вероятно, хотят показать нам, что тоннель закрыт, - сказал Хортон. - словно мы сами не знаем. - Все равно, - сказала Элейна, - нам, вероятно, нужно пойти с ними и выяснить, чего они хотят. Хортон пошел впереди, а Элейна и Никодимус шли следом за ним. Слизни исезли за поворотом, скрывавшим тоннель из виду, и Хортон поспешил за ними. Он обогнул поворот и остановился во внезапном остолбенении. Пасть тонеля не была больше темной: она сверкала молочной белизной. Никодимус позади сказал: - Бедный Плотоядец. Если бы он только был здесь. - Слизни, - сказала Элейна. - Слизни... - Народ тонеля - могут ли это быть они? - усомнился Хортон. - Не обязательно, - сказал Никодимус. - Может быть, хранители тонеля. Стражи тоннеля. Не обязательно строители. Три слизня запрыгали вниз по тропе. Они не останавливались. Они добрались до тоннеля, попрыгали в него и исчезли. - Панель управления изменили, - сказал Никодимус. - Должно быть это сделали слизни. Но откуда они могли знать, что случится что - то, что позволит им открыть тоннель? Кто - то, как - то, должно быть, знал, что вылупление вот - вот произойдет и что панель можно открыть. - Это плотоядец сделал это возможным, - сказал Хортон. - Он докучал нам, дышал нам в спину, все время побуждал нас открыть тоннель. Но в конце концов, именно он сделал так, что тоннель открылся, сделал это возможным. Он достиг своей цели, а это удается немногим. Его поиски славы окончены и теперь он великий народный герой. - Но он умер, - сказал Никодимус. - Скажи мне, - ответил Хортон, припомнив свой разговор с Шекспиром. - Сначала скажи - ка мне, что такое смерть. - Это конец, - ответил Никодимус. - Это как выключили свет. - Я в этом не так уверен, - возразил Хортон. - Когда - то я бы согласился с тобой, но теперь я не так уж уверен. Элейна заговорила тоненьким девичьим голоском. - Картер, - сказала она. - Картер, послушайте меня, пожалуйста. Тот повернулся к ней. - Я не могу пойти с вами, - сказала она. - Все переменилось. Теперь все иначе. - Но вы же сказали... - 102 - - Я знаю, он это было, когда тоннель был закрыт, когда казалось, что нет шансов, что он откроется. Я хочу пойти с вами. Ничего я не хочу сильней этого. Но теперь... - Но теперь тоннель открыт. - Дело не только в этом. Не только в том, что у меня есть работа, которую надо делать и теперь эту работу можно продолжать. Дело еще и в слизнях. Теперь я знаю, чего ищу. Я должна найти слизней. Найти и каким - то образом поговорить с ними. Чтобы не тыкаться больше в слепую, пытаться выяснить тайну тоннелей. Теперь мы знаем, кто может сказать нам то, что нам нужно про них узнать. - Если вы сможете их найти. Если вы сможете с ними поговорить. Если они захотят говорить с вами. - Я должна попытаться, - ответила она. - Я буду оставлять по пути записки, извещения на многих других тоннелях, в надежде, что они будут найдены многими другими исследователями, так что если мне не удастся, то будут другие, кто быдет знать и продолжит поиски. - Картер, - сказал Никодимус, - вы же знаете, что она должна это сделать. Как бы мы не хотели взять ее с собой, мы должны понимать... - Да, конечно, - сказал Хортон. - Я знаю, что вы не захотите, не сможете, но я должна попросить; - сказала Элейна. - Если бы вы пошли со мной... - Вы знаете, что я не могу, - произнес Хортон. - Да, я знаю, что вы не можете. - Итак, все приходит к этому, - продолжал Хортон. - Мы никак не можем этого изменить. Наши обязательства - обязательства нас обоих - слишком глубоки. Мы встретились, а потом разошлись своими, разными путями. Почти все равно, как если бы этой встречи и не было... - Это неправильно, - возразила Элейна, - и вы знаете, что неправильно. Наши жизни, жизнь каждого из нас, немножечко изменилась. Мы будем помнить друг друга. Она подняла к нему лицо. - Поцелуйте меня, - попросила она. - Поцелуйте меня очень быстро, чтобы не было времени подумать; чтобы я могла уйти... 29 Хортон встал на колени возле Пруда и опустил кувшин в жидкость. Жидкость с бульканьем устремилась в кувшин. На поверхности появились пузыри от вытесненного воздуха. - Прощай, Пруд, - сказал он, чувствуя себя при этом преглупо, ибо это не было не прощанием. Пруд уходил с ним. Это было одним из преимуществ таких, как Пруд, подумал он. Пруд мог отправится во множество мест, но не уйти оттуда, откуда начал. Как если бы, подумал Хортон, он сам мог бы пойти с Элейной и вместе с тем отправиться с кораблем - да и, коли на то пошло, остаться на Земле и успеть уже умереть за это множество веков. - Пруд, - спросил он, - что ты знаешь о смерти? Ты умирал? Умрешь ли ты когда - нибудь? И это тоже глупо, подумал Хортон, ибо все должно умереть. Когда - нибудь, может быть, умрет и вселенная, когда будет истрачена последняя искорка энергии и, когда это произойдет, только время, быть может, останется над золой явления, которому, возможно, уже не повториться. Тщета, подумал он. Неужто все тщетно? Хортон встряхнул головой. Он не мог заставить себя так думать. - 103 - Может быть, божий час был ответом. Может эта большая голубая планета знала. Когда - нибудь, возможно, через тысячелетия, Корабль в черных пределах какого - нибудь далекого сектора галактики узнает или разнюхает ответ. Можетв контексте этого ответа окажется и объяснение цели жизни, этого хиленького лишайника, цепляющегося, иногда и отчаяно, за крошечные крупинки материи, парящие в невыразимой безмерности, не знающей и не заботящейся о существовании такой вещи, как жизнь. 30 Гранддама сказала: "Итак, пьеса окончена. Драма подошла к концу и мы можем покинуть эту суматошную, беспорядочную планету ради чистоты космоса." Ученый спросил: "Вы полюбили космос?" "Будучи тем, что я есть, - отвечала гранндама, - я ничего не могу полюбить. Скажите мне, сэр Монах, что же мы такое? Вы хорошо находите ответы на эти дурацкие вопросы". "Мы - сознания, - сказал Монах. - Мы знание. Это все, чем мы должны были быть, но мы все еще цепляемся за разнообразный скарб, который мы когда - то с собой влачили. Цепляемся за них, потому, что думаем, будто они придают нам личности. И вот она, мера нашего эгоизма и самонадеянности - что такие образования, как мы, все еще боремся за личности. A также и мера нашей недальновидности. Ибо для нас есть возможность образовать куда большцю личность - нас троих вместе - нежели те маленькие персональные личности, на которых мы продолжаем настаивать. Мы можем стать частью вселенной - мы даже, возможно, можем стать вровень со вселенной." "Ну, однако же, вы и тянете свои речи, - заметила гранндама. - Когда вы начинаете, никогда нельзя сказать, долго ли вы будете продолжать. Откуда вы можете знать, что мы станем частью вселенной? Начать с того, что мы понятия не имеем - чем может быть вселенная, так как же мы можем воображать, будто станем такими же, как она?" "В том, что вы сказали, много истины, - согласился ученый, - хоть я и не имею в виду какой - либо критики ваших мыслей, сэр Монах, когда говорю это. У меня самого в моменты уединения возникают примерно такие же мысли и мысли эти, должен признаться, оставляют меня в немалом замешательстве. Человек, я полагаю, исторически смотрит на вселенную, как на нечто, появившееся в результате чисто механической эволюции, могучей быть объясненной, по крайней мере отчасти, законами физики и химии. Но вселенная, развившаяся таким образом, будучи механическим построением, никогда не создала бы ничего достаточно напоминающего законченный разум, так как не была бы для этого предназначена. Механическая концепция, по - видимому, что - то объясняет; вовсе не объясняет разума и мысль о том, что мы живем именно в такой вселенной, идет вразрез со всякой логикой, которая мне доступна. Конечно, вселенная - нечто большее, хотя, пожалуй, только так и могут ее объяснить в технологическом обществе. Я спрашивал себя, как она может быть построена; я спрашивал себя, для какой цели она построена. Конечно, говорил я себе, не в качестве простого вместилища, чтобы содержать материю, пространство и время. Конечно она более значительна. Не предназначена ли она, спрашивал я себя, быть домом для разумных биологических созданий, и если это так, то какие факторы дошли в своем развитии до того, чтобы создать такое место и, собственно, что за конструкцияпослужила бы именно такой цели? Или же она была создана просто как философское упражнение?" - 104 - "Или, - продолжал он, - в качестве символа, который не может быть ни воспринят ни понят до того отдаленного дня, когда последняя чистка биологической эволюции произведет некий невообразимый разум, который в конце концов сможет узнать причину и цель вселенной? Встает также вопрос, что за разум потребуется, чтобы достигнуть такого понимания. Всегда, по - видимому, должна быть граница для каждой фазы эволюции, и никак нельзя быть уверенным, что такая граница, что такая граница не отрезает возможность достижения разума, необходимого для понимания вселенной." "Может быть, - заметила гранндама, - вселенная вовсе не предназначена быть понятой. Быть может, фетиш, который мы делаем из понимания - не более, чем ошибочный аспект нашего технологического общества." "Или, - прибавил монах, - философического общества. Может быть, это более верно для философского общества, чем для технологического, ведь для технологии все до лампочки, лишь бы двигатели вертелись, да сходились бы уравнения." "Я думаю, оба вы ошибаетесь, - возразил ученый. - Любому разуму должно зоботиться о себе. Разум непременно должен подгонять себя к границам своих возможностей. Это проклятие разума. Он никогда не оставляет владеющее им создание в покое; он никогда не дает ему отдыха, он гонит его все дальше и дальше. В последний миг вечности он будет ногтями цепляться за последний край пропасти, брыкаясь и вопя, лишь бы ухватиться за последний клочок того, за чем он в то время мог бы охотиться. А за чем - нибудь он будет охотиться, тут я готов держать с вами пари." "Как это мрачно у вас выходит, - сказала гранндама. "Рискуя показаться каким - нибудь напыщенным и безмозглым "патриотом", - ответил ученый, - я все же могу сказать: мрачно, но величественно." "Ничто из этого не указывает нам путь, - сказал монах. - Собираемся ли мы прожить еще тысячилетие, как три раздельных, эгоистичных, самодостаточных личности или же мы отдадим себя за шанс стать чем - то еще? Не знаю, чем может быть это что - то, может быть оно будет равным вселенной, может быть - само будет вселенной или же чем - либо меньшим. В самом худшем случае, я думаю - свободным сознанием, отъедененным от времени и пространства, способным переместиться куда угодно, а может быть и когда угодно, куда мы пожелаем, не говоря уже обо всем остальном; поднявшимся над ограничениями, наложенными на нашу плоть." "Ты нас недооцениваешь, - сказал ученый. - Мы провели в нашем теперешнем состоянии только тысячелетие. Дай нам еще тысячу лет, дай нам еще десять тысячилетий..." "Но это будет нам чего - то стоить, - сказала гранндама. - Это не придет задаром. Какую цену бы, предложили вы, сэр Монах, за это?" "Мой страх, - ответил монах, - Я отдаю свой страх и буду рад этому. Это не цена. Но это все, что у меня есть. Все что я могу предложить." "А я - свою стервозную гордыню, - а наш мастер Ученый - свой эгоизм. Ученый, отдадите свой эгоизм?" "Это придет трудно, - сказал ученый. - Может быть, наступит время, когда я не буду нуждаться в своем эгоизме." "Ну, - сказал монах, - у нас есть еще Пруд и божий час. Может быть они дадут нам моральную поддержку, а может быть, и каой - нибудь стимул - даже если это будет стимул убраться от них подальше." - 105 - "Я думаю, - сказала гранндама, - что мы в конце концов так и сделаем. Не уберемся, как вы говорите, от кого - то подальше. Я думаю, что в конце концов, то, чего мы хотим - убраться от себя. Мы скоро так устанем от собствененых крошечных "я", что будем оады слиться с двумя другими. И может быть, мы в конце концов достигнем того благословеного состояния, когда у нас вовсе не будет "я"." 31 Никодимус ждал возле угасшего костра, когда Хортон вернулся от Пруда. Робот упаковал тюки и сверху на них лежал томик Шекспира. Хортон заботливо опустил кувшин, оперев его на тюки. - Хотите взять еще чего - нибудь? - спросил Никодимус. Хортон покочал головой. - Книга и кувшин, - ответил он. - По-моему, это все. Керамика, которую соберал Шекспир, ничего не стоит в создавшемся положении. Не больше, чем сувениры. Когда - нибудь сюда явиться кто-то еще, люди или же нет, и они предпримут изучение города. Люди более, чем вероятно. По временам кажется, что наш вид почти фатальную привязанность к прошлому. - Я могу нести оба тюка, - сказал Никодимус, - и книгу тоже. Несите этот кувшин, вам нельзя себя обременять. Хортон ухмыльнулся. - Я страшно боюсь где - нибудь по дороге за что нибудь зацепиться. Я не могу этого позволить. Я взял Пруд под опеку и не могу допустить, чтобы с ним что - нибудь случилось. Никодимус сощурился на кувшин. - У вас там его не много. - Достаточно, вероятно, пузырька, пригоршни его было бы вполне достаточно. - Я не совсем понимаю, зачем все это, - заметил Никодимус. - Я тоже, - ответил Хортон, - кроме того у меня чувство, будто я несу кувшин друга, я там, в завывающей дикости космоса, человек не может просить ничего большего. Никодимус встал с кучи хвороста, на которой сидел. - Берите кувшин, - сказал он, - а я взвалю на себя остальное. Больше нас сдесь ничего не держит. Хортон даже не двинулся, чтобы взять кувшин. Он стоял там, где и был и не спеша оглядывался. - Я чувствую, что мне этого не хочется, - сказал он. - Словно осталось еще, что - то сделать. - Вам не недостает Элейны, - сказал Никодимус. - Славно было бы, будь она с вами. - И это тоже, - согласился Хортон. - Да, мне ее не достает. Трудно было стоять и смотреть, как она уходит в тоннель. И кроме того, есть он, - Хортон указал на череп, висящий над дверью. - Мы не можем его забрать, - сказал Никодимус. - Этот череп рассыпется от прикосновения. Он и там - то провисит не долго. Когда - нибудь подует ветер... - Я не это имел в виду, - сказал Хортон. - Он был здесь один так долго. А теперь мы снова оставляем его в одиночестве. - Плотоядец остался здесь, - сказал Никодимус. Хортон с облегчением согласился: - Верно. Об этом я не подумал. - 106 - Он нагнулся и поднял кувшин, заботливо прижав его к груди. Никодимус взвалил на спину тюки и сунул под мышку книгу. Повернувшись, он направился вниз по тропе; Хортон последовал за ним. У поворота Хортон повернулся и посмотрел назад, на греческий домик. Хорошенько ухвативши кувшин рукой, он поднял другую прощальным жестом. Прощай, сказал он без слов, мысленно. Прощай, старый штормовой альбатрос - храбрец, безумец, затерянный. Быть может, то была игра бликов света. А может что - то еще. Не в любом случае, как бы то ни было - Шекспир подмигнул ему со своей позиции над дверью. * * *