мальчик, - сказал он. - Эш, как я верил в тебя! Эш... Внезапно воцарившаяся тишина оборвала этот крик души. В первое мгновение он даже не понял, в чем дело. Психотрейсер замолчал. Адамс наклонился к прибору, прислушался. Нет, ошибки не было. Трейсер молчал. Молчало сердце Саттона. Сила, приводившая в действие прибор, иссякла. Адамс медленно поднялся, надел шляпу и на ватных ногах пошел к двери. Впервые в жизни Кристофер Адамс ушел домой до окончания рабочего дня. 26 Саттон на мгновение напрягся, но быстро взял себя в руки. Шутят, подумал он. Они не смогут меня убить. Им книга нужна, а покойники книг не пишут. И опять, как будто подслушав мысли Саттона, Кейз сказал: - Не рассчитывайте на наше благородство. Чем-чем, а этим мы похвастаться не можем. Верно я говорю, Прингл? - Что правда, то правда. - Нам бы, честно говоря, гораздо выгодней доставить вас к Тревору, и... - Минуточку! - вмешался Саттон. - Тревор - это уже что-то новенькое! - Ну, Тревор... - развел руками Прингл. - Тревор - шеф нашей корпорации. - Той самой корпорации, - добавил Кейз, - которая жаждет приобрести вашу книгу. - Тревор покрыл бы нас неувядаемой славой, - вздохнул Прингл, - и отвалил бы нам целое состояние, если бы удалось уговорить вас. Но, поскольку вы такой упрямый мужик, нам придется добыть себе на жизнь другим путем. - А потому, - заключил Кейз, - мы меняем диспозицию, и, повторяю, как это ни прискорбно, вынуждены отправить вас на тот свет. За вас, мертвого, нам заплатит другой - Морган. Этот спит и видит ваш скелет. Вот так-то. - Который вы ему уступите по сходной цене, - усмехнулся Саттон. - Можете в этом не сомневаться! - хихикнул Прингл. - И не продешевим, будьте уверены! Кейз подмигнул Саттону: - Надеюсь, вы не будете возражать? Саттон покачал головой. - Какое мне дело до того, что вы будете делать с моим трупом? - Стало быть, договорились? - процедил сквозь зубы Кейз и поднял пистолет. - Одну минутку, - спокойно произнес Саттон. Кейз опустил пистолет. - Ну, что еще? - недовольно произнес он. - Сигаретку хочется выкурить, не иначе, - усмехнулся Прингл. - Перед казнью всегда просят сигаретку, или винца стаканчик, а некоторым еще жареного цыпленка подавай! - Я хотел бы кое-что уточнить, - сказал Саттон. Кейз кивнул. - Надо полагать, что в ваше время моя книга уже написана? - Да, - ответил Кейз. - И, если позволите, я скажу вам свое личное мнение. Это честная и хорошая работа. - Ну, и кто же ее опубликовал-то? Ваша фирма, или какая другая? Прингл крякнул. - Да то-то и оно, что другая! Если бы ее опубликовали мы, какого бы хрена мы тут с вами возились? Саттон нахмурился. - Значит, я уже написал ее, - размышлял он вслух, - без вашей великодушной помощи и поддержки. И издал в другом месте... Следовательно, если я начну все сначала и все пойдет так, как вам надо, могут возникнуть некоторые, мягко говоря, осложнения? - Никаких, - невозмутимо ответил Кейз. - Все можно устроить и объяснить. - Но если вы меня убьете, книги не будет вообще! Это разве вас устраивает? Кейз немного смутился. - Ну, будут некоторые трудности, - ответил он. - И кое-кому придется поворочать извилинами. Но как-нибудь выкрутимся. И снова поднял руку с пистолетом. - Вы не измените вашего решения? - спросил он. Саттон отрицательно качнул головой. Не выстрелит, думал он. Пугает. Не выстрелит! Кейз нажал на спусковой крючок. Мощный удар сотряс тело Саттона и отбросил его назад с такой силой, что покачнулось привинченное к полу кресло. В голове вспыхнуло пламя. Агония схватила его в жаркие объятия и начала трясти каждый нерв, каждую косточку... Быстрая мысль судорожно пульсировала в сознании, пытаясь найти в умирающем теле хоть одну клетку, где бы она могла угнездиться: "Меняйся! Меняйся! Меняйся!" И Саттон выполнил команду. Умирая, он уже чувствовал, что началась другая жизнь. Смерть была так нежна, темна, прохладна и милосердна. Он скользнул в нее, как пловец в воду, и вода сомкнулась над ним... ...А на Земле, в кабинете Адамса, замолчал трейсер, и инспектор отправился домой раньше положенного времени впервые в жизни, чем немало удивил сотрудников... 27 Геркаймер пытался уснуть, но сон не приходил. Он лежал на спине и пытался что-нибудь вспомнить из своей жизни, но воспоминания, как и сон, не шли к нему. А к чему мне сон и воспоминания - мне, набору химикатов? Я ведь не человек, хотя такой же смышленый и ловкий, и, наверное, мог бы стать столь же гадким, какими бывают люди. Я - такой же, если бы не штамп на лбу, не рабство. И еще - у меня нет души. Хотя иногда кажется, что есть. Сначала были инструменты, потом машины - не что иное, как более сложные инструменты, впрочем, на самом деле и те, и другие - просто-напросто усовершенствованные руки человека. Затем появились роботы - машины, которые умели ходить и разговаривать, как люди. Но это, конечно, - карикатура на настоящих людей. Как бы хитро они ни были устроены, какие бы хитроумные операции ни выполняли, они - не люди. Ну, а потом... Нет, мы не роботы, думал Геркаймер. Но мы и не люди. Мы не машины, мы из плоти и крови. Мы - набор химикатов, повторяющий форму своих создателей. Так похожи на людей, но все же не люди... Но надежда есть. Если мы сможем сохранить в тайне Колыбель. Если никто из людей ее не увидит. Вот тогда настанет день, когда нас будет не различить, тогда и человек будет разговаривать с андроидом, думая, что говорит со своим приятелем... Геркаймер скрестил руки за головой. Почему же мне так горько? - спрашивал он себя. Нет, это не озлобленность. Не ревность. Это... непреодолимое чувство собственной неполноценности, знакомое тому, кто оступился и упал за метр до финиша. Он долго еще лежал и размышлял в таком же духе, глядя на черный квадрат окна, покрытый морозными узорами, прислушиваясь к нытью ветра - противного, злобного, порывы которого как ножом скребли по крыше... Сон не шел, и, в конце концов, Геркаймер встал и включил свет. Дрожа от холода, оделся и вынул из кармана книгу. Сев поближе к лампе, он перелистал страницы и нашел нужное место. Страничка была зачитана до дыр. "Ни одно существо, когда-либо появившееся на свет - как бы оно ни было рождено, создано или сделано, если оно живое, - не одиноко. Поверьте этому". Он закрыл книгу и мысленно повторил прочитанное. "...рождено, создано или сделано..." Сделано. Самое главное - это биение жизни. Я исполнил свой долг, думал он. Я сыграл свою роль. И, вроде бы, сыграл неплохо. Начиная с того момента, когда принес ему вызов на дуэль от Бентона. И продолжал играть, когда явился к нему в качестве трофея... Я делал это для него, но нет - не только для него. Для того, чтобы не расстаться с этой спасительной мыслью - "никто, в том числе и я, не одинок, никогда не одинок". Я стукнул его, ох, и здорово же я его стукнул, а он упал, тогда я взял его на руки и понес. Он обиделся на меня, но это ничего. Что это значит по сравнению с тем, что он дал мне! Громовой удар сотряс стены дома, багровая вспышка озарила комнату. Геркаймер вскочил, подбежал к окну и остолбенел: в небе пылали языки пламени, вырывающегося из сопл стартовавшего корабля. Охваченный страхом, он выбежал из комнаты и помчался к спальне Саттона. Стучать не стал. Толкнул дверь, та распахнулась со зловещим скрипом. Кровать была пуста, в комнате никого не было. 28 Саттон чувствовал, как в нем пробуждается жизнь, но никакого желания пробуждаться не испытывал - смерть была так приятна... Он нежился в ней, как в мягкой и теплой постели. А воскрешение пришло, точно звонок зловредного настырного будильника, раздавшийся в предрассветной тишине в незнакомой, полной опасностей комнате. Жизнь была страшна своей обнаженной реальностью, и одно напоминание о том, что нужно вставать и рождаться заново, - противно. Но ведь мне не привыкать, думал Саттон, не впервой. Это уже случилось однажды, тогда я пробыл в объятиях смерти гораздо дольше... Он лежал лицом вниз на чем-то плоском и твердом. Казалось, прошла уйма времени, пока он понял, что лежит именно на чем-то твердом. "Твердое, плоское и гладкое" - всего три слова, но чтобы понять, что это, нужно не только почувствовать - увидеть... Жизнь возвращалась в тело. Но он не дышал, и сердце не билось. Пол - вот на чем он лежал. Саттон пошевелил одним пальцем. Потом - другим. Открыл глаза и увидел свет. Звуки, доносившиеся до него, были голосами, они складывались в слова, словами выражались мысли... Как же трудно называть вещи своими именами, думал Саттон. - Нужно было еще попробовать, - говорил кто-то. - Уж больно мы нетерпеливы. - При чем тут нетерпение, - раздраженно отозвался тот, кого звали Кейзом. - Он был уверен, что мы с ним шутки шутим. Что бы мы ни говорили, что бы ни делали, он думал - мы валяем дурака. Поэтому, как бы мы ни лезли вон из кожи, ни черта бы у нас не вышло, старина. Другого выхода не было. - Ага, - согласился Прингл. - Как еще можно было доказать ему, что мы не шутим? - Он откашлялся. - А вообще-то жалко, - добавил Прингл минуту спустя. - Неплохой парень был. Какое-то время они молчали, а к Саттону тем временем возвращалась не только жизнь, но и силы... Скоро он почувствовал, что в состоянии встать, двигаться и дать волю охватившему его гневу. Он готов убить этих двоих!.. - Ну, а в общем и целом, все не так уж плохо, - продолжал Прингл. - Морган и его ребятки отвалят нам солидный куш! - Не в моем это вкусе, если честно, - поморщился Кейз. - Мертвец - он мертвец и есть, если его не трогать, но вот когда продашь его, становишься вроде мясника. - Вот уж что меня ни капельки не волнует, - хмыкнул Прингл. - Но что это означает для будущего? А, Кейз? Для нашего будущего? Ведь будущее сильно зависело от книги Саттона. Если бы нам удалось подправить книжку, ничего страшного не случилось бы, то есть, не должно было бы случиться по нашим-то расчетам, правда? А теперь? Саттон убит. Книги не будет. И будущее... что будет с будущим? Саттон встал на ноги. Кейз и Прингл резко обернулись. Кейз потянулся за пистолетом. - Давай, чего там, - любезно предложил Саттон. - Можешь изрешетить меня, но потом тебе и минуты не прожить. Ему хотелось ненавидеть их так, как он ненавидел Бентона в тот жуткий вечер на Земле. Но ненависть улетучилась, осталась только тяжелая, четкая уверенность, что он должен убить этих людей. Он шагнул вперед. Прингл кинулся наутек как крыса, ищущая дырку в полу. Кейз выстрелил два раза, но увидев, что Саттон, истекая кровью, продолжает надвигаться, бросил оружие и прижался к стене. Все было кончено за полминуты. 29 - Саттон направил корабль в сторону от астероида - осколка размером чуть больше самого корабля. Рука сама легла на пульт, подала вверх рычаг гравитации, и корабль рванулся в пространство. Он опустил руки, откинулся в кресле пилота. Перед ним лежал черный недружелюбный космос, испещренный точками звезд, которые, казалось, складываются в таинственные послания, написанные холодным белым светом на черном поле вечной ночи... Живой! - думал он. По крайней мере, пока. А может, и навсегда, потому что теперь меня никто не ищет. Живой, с дырой в груди. Вся рубашка в крови, кровь по ногам течет... Удобная штука, это мое тело. Тело, которое мне подарили там, в созвездии Лебедя. Могу жить, пока... пока... Пока - что? Пока не вернусь на Землю, не приду к доктору и не скажу: - В меня стреляли маленько. Будьте так добры, подлатайте, как сможете! Саттон усмехнулся. Он отчетливо представил себе, как доктор падает в обморок. Может быть ввернуться туда, в систему Лебедя? Нет, они не пустят меня. Или вернуться на Землю, как есть, и ни к какому врачу не ходить? Можно ведь добыть другую одежду, а кровь перестанет течь... когда вся вытечет. Но тогда я не смогу дышать ни они это заметят. - Джонни, - произнес Саттон, но ответа не последовало, только что-то шевельнулось в сознании, будто пес хвостом завилял, давая понять, что, мол, слышит, да сейчас слишком занят - кость больно вкусная, не оторваться! - Джонни, есть какой-нибудь выход? Должен же быть выход! Должна же быть надежда, соломинка, за которую можно ухватиться! Даже теперь он не до конца понимал, какие возможности таят в себе его тело и разум. Ненависть... Одна его ненависть способна убивать, она может, как пуля вылетать из сознания и разить людей наповал. Ведь Бентон погиб, а пуля всего-навсего угодила ему в руку... значит, он умер еще до того, как в него попала пуля. Бентон выстрелил первым и промахнулся, а живой Бентон ни за что на свете не промахнулся бы... Саттон не знал, что с помощью одного только сознания смог поднять мертвую громаду звездолета из каменной могилы и провести его через пространство длиной в одиннадцать световых лет. Но он сделал это и пронес энергию пылающих звезд до самой Земли, откуда их почти не видно. И хотя он знал, что может по своему желанию переходить от одной формы жизни к другой, он просто не представлял себе, что в то мгновение, когда его жизнь прекращалась, другая включалась автоматически. Тем не менее, произошло именно это. Кейз убил его, и он умер, а потом воскрес. В этом он был уверен. Потому что почувствовал смерть, узнал ее. Не в первый раз умирал. Саттон ощутил, что организм буквально сосет энергию звезд, как дети сосут молоко из бутылочки. Кроме того, подпитка шла тонкими струйками от атомного двигателя. - Джонни, неужели нет выхода? Тишина. Саттон поник, склонив голову на пульт управления. Организм продолжал впитывать энергию, а кровь все капала и капала на пол... Сознание его было словно затуманено, но он не прилагал никаких усилий, чтобы прояснить его; делать было нечего, думать не хотелось, и он, расслабившись, балансировал где-то на грани реальности. Саттон не представлял себе, на что он способен и как теперь обращаться с собственными возможностями. Он вспомнил, как кричал в порыве дикого восторга, падая на чужую землю, понимая, что все-таки прорвался, что ему удалось сделать то, что до сих пор не удавалось сделать ни одному землянину. ...Планета приближалась, он уже видел ее странную поверхность - змеящиеся черные и серые тени... Двадцать лет прошло, но он помнил все, как будто это случилось вчера... Тогда он потянул рычаг, но не смог сдвинуть его с места. Корабль снижался, и его охватила паника, а потом - настоящий страх. Одна мысль стучала в его воспаленном мозгу, заглушая надежды и молитвы. Его единственная мысль - он сейчас разобьется. Потом - темнота. Ни паники, ни страха - покой и забытье. Понимание того, что случилось, вернулось как озарение. Теперь он не смог бы описать это ощущение - так мало в нем было человеческого. И еще откуда-то взялись новые знания, но тогда ему показалось, что он знал это всегда, и должен навсегда сохранить. Он чувствовал, не видел - чувствовал, что лежит на земле, разбитый, утративший всякое подобие человеческого существа. Потом вспомнил Шалтая-Болтая, причем, будто сам только что сочинил этот детский стишок, или нет - знал, да забыл и вдруг вспомнил... "Шалтай-Болтай, - говорила какая-то часть сознания, но не та, что вспомнила стишок, - ничего не подскажет". И Саттон понимал, что это правильно, потому, что - как говорилось в стишке - Шалтая-Болтая так и не удалось собрать... Раздвоение, догадался он. Одна его половина отвечала на вопросы другой. Как бы вместе, но в то же время - порознь. Где проходила граница, он не понимал и не чувствовал. "Я - твоя судьба, - говорила одна половинка. - Я была с тобой с того мгновения, когда ты появился на свет, и останусь с тобой, пока ты жив. Я не слежу за тобой, не преследую тебя, но стараюсь помогать тебе, хотя ты и не подозреваешь об этом". Саттон, вернее та его маленькая часть, которая тогда была Саттоном, ответила: "Да, теперь я понимаю". И он действительно все понимал. Как будто всегда знал, и было просто удивительно, что услышал об этом только сейчас. В голове вообще все перемешалось, ведь теперь их было двое - он и его судьба. Он не мог разобрать, что именно он знает, как Саттон, а что - как судьба Саттона... Никогда не разберусь, вздохнул он. Тогда не смог, и теперь не могу: так глубоко во мне спрятаны две мои сущности: я - человек, и я - судьба, что ведет меня к высшей цели и высшей славе, когда, конечно, я позволяю ей это. Судьба не может ни заставлять, ни остановить меня, может только намекнуть, шепнуть словечко-другое. Это как бы сознание, рассудок, справедливость, что ли. Это сидит у меня в мозгу, больше ни у кого. Только у меня, у меня одного. Никто и понятия не имеет, что такое бывает; расскажи им - на смех поднимут. Но узнать об этом должны все. Как знаю я. Так или иначе, мне надо попасть в будущее и все устроить. "Я - твоя судьба", - говорила вторая половинка. "Судьба - не рок". "Судьба - не обреченность". "Судьба - путь людей, народов, миров". "Судьба - дорога, по которой ты пошел в жизни, те контуры, которые ты придал своему существованию". "Судьба - спокойный, тихий голос, что столько раз обращался к тебе на поворотах и перекрестках бытия". "Если ты меня не слышал - значит просто не прислушивался. Никакая сила не может заставить тебя услышать. Но и никто не может наказать тебя за то, что ты ничего не слышишь. Наказание ты выбираешь сам, идя наперекор судьбе". Были и другие слова, и другие мысли, и другие голоса. Саттон не мог определить, кому они принадлежат, но понимал, что они звучат за пределами той странной системы, которой в тот миг являлся он и его судьба. Вот мое тело, думал он тогда. А я - где-то в другом месте, там, где все по-другому, все не так - и слух не тот, и зрение... "Экран пропустил его!", - вот одна из перехваченных тогда мыслей. Саттон понял ее сразу, хотя вместо слова "экран" там было какое-то другое... Вторая мысль: "Экран выполнил свою задачу". И еще одна: "Какая у него сложная машина!" И такая: "Очень, очень сложный организм, и зачем только все эти сложности, когда можно напрямую брать энергию у звезд?!" Саттону хотелось крикнуть им: "Ради бога, поторопитесь, потому что мое тело - очень хрупкая вещь, и если вы помедлите, его уже нельзя будет привести в порядок!" Но он не смог вымолвить ни слова, продолжая, как во сне, внимать этому мысленному разговору. Где он? Что с ним? Саттон не понимал. Кто он? Человек? Простое тело? Личное местоимение? Он чувствовал себя невесомым, нематериальным, не пребывающем ни в каком времени. Он был каким-то вакуумом, которым управляло нечто, тоже, возможно, вакуум - другого слова Саттон не мог подобрать. Он был вне собственного тела, и он был жив. Но где и как - понять было невозможно. "Я - твоя судьба", - сказала одна половинка. "Судьба... Что такое судьба? - спросила другая. - Слово, только и всего. Идея. Абстракция. Не слишком удачное определение чего-то, что едва улавливает сознание человека, и только". "Ты не прав. Судьба реальна, хотя ты не можешь ее увидеть. Она реальна и для тебя, и для всех остальных. Для любого существа, изведавшего биение жизни. Она всегда была, и всегда будет". "Это не смерть?", - спросила половинка Саттона. "Ты - первый, кто пришел к нам, - сказала судьба. - Мы не можем позволить тебе умереть. Мы вернем тебе тело, но до той поры ты будешь жить со мной. Ты будешь частью меня. Так и должно быть, потому что раньше я была частью тебя". "Вы не хотели пропускать меня, - сказал Саттон. - Вы устроили экран, чтобы я не попал к вам". "Нам нужен был один, - сказала судьба. - Только один. Ты. Других не будет". "А экран?" "Он был запрограммирован на разум определенного типа, - ответила судьба. - Такой, какой был нам нужен". "Но вы не спасли меня от смерти!" "Ты должен был погибнуть. Если бы ты не погиб и не стал бы одним из нас, ты так бы ничего и не понял. Пока ты пребывал в теле, мы не могли приблизиться к тебе. Ты должен был умереть, чтобы освободиться, а я... я взяла тебя и сделала частью себя, чтобы ты понял все". "Но я не понимаю!", - сказал Саттон. "Поймешь, - ответила судьба. - Поймешь". И я понял, вспоминал Саттон. Он вздрогнул и мысленно преклонился перед неведомым величием судьбы... величием миллиардов и миллиардов судеб, соответствующих числу жизней в Галактике... Судьба родилась миллион лет назад, и тогда беспомощное и уязвимое существо вдруг остановилось и подняло с земли сломанную палку. Судьба пошевелилась - и существо ударило камнем о камень. Встала на ноги - и появились лук и стрелы. Пошла - и родилось колесо... Судьба шепнула что-то - и другое существо вылезло из воды на сушу. Прошли годы - его плавники превратились в ноги, а жабры - в ноздри. Настало время Галактике узнать о Судьбе. Симбиотические абстракции, паразиты... Называйте, как хотите. Это - судьбы. Если они паразиты - они полезные паразиты, готовые отдать больше, чем взяли. Для себя им нужно только ощущение жизни, чувство бытия. Ведь многие из существ, с которыми они жили, были, мягко говоря, не очень умны. Дождевые черви, к примеру. Но, благодаря судьбе, дождевой червь в один прекрасный день может стать чем-то большим, даже великим. И мельчайшие микробы могут подняться на один уровень с человеком. Потому что любое существо, которое двигалось и жило, быстро или медленно, в каком угодно мире, жило не само по себе. Всегда вдвоем. Тварь и его личная, собственная судьба. Иногда судьба останавливала и страховала, а иногда - нет. Но там, где была судьба - была надежда. Судьба и была надеждой. Везде и всюду. Никто не одинок. Ни ползающие, ни прыгающие, ни плавающие, ни летающие, ни роющиеся в земле... ...Планета, закрытая для всех, кроме одного, и, после того, как этот, единственный, прибыл, закрывшаяся навсегда! Один-единственный человек должен поведать Галактике все, когда Галактика будет к этому готова. Один-единственный должен рассказать всем о Судьбе и о Надежде. И они выбрали меня, думал Эшер Саттон. И - да поможет мне Бог! Господи, помоги мне! Лучше бы это был не я, а кто-нибудь другой. Лучше бы они ждали миллион лет! Они слишком многого хотят. Слишком многого требуют от такого хрупкого существа, как человек! Разве под силу ему нести груз Откровения, поднять ношу Знания?! Но Судьба выбрала меня! Удача, или случай, или просто слепое везение - это Судьба. Судьба выбрала меня. У нее не было имени. Я назвал ее Джонни, это смешно, и судьба моя имеет полное право надо мной посмеиваться. Сколько я прожил с Джонни, моей неотъемлемой частью, моей искоркой (люди называют ее жизнью, но они ничего в этом не смыслят), пока не вернулся в свое тело и не понял, что оно стало другим, стало лучше? Над ним поколдовало много разных судеб, и они, видимо, сочли мой организм не слишком хорошо устроенным. Они не только починили его, но и усовершенствовали. Они здорово повозились - в теле появилось множество всякой всячины, которой у меня раньше не было. Я, пожалуй, и сейчас не знаю всего, что мне тогда презентовали, и не узнаю, пока не придет пора воспользоваться тем или иным подарком. А кое о чем, так и не узнаю никогда. Итак, я снова вернулся в свое тело, но судьба не оставила меня. ...Симбиоз, думал Саттон, симбиоз на много, много порядков выше, чем симбиоз гриба и вереска, простейшего и водоросли... Духовный симбиоз. Я - хозяин, Джонни - мой гость, и мы вместе, потому что понимаем и любим друг друга. Джонни дает мне уверенность в себе, освещает мои дни и часы, я даю Джонни ощущение жизни, которого он был лишен в своем одиночестве. - Джонни, - снова окликнул Саттон и снова не получил ответа. Он испугался. Джонни должен быть здесь. Судьба должна быть рядом! Если только... если только... Мысль пробиралась тягуче и мерзко... Если только я не умер совсем. Если все, что происходит сейчас, не сон, если я действительно находился на призрачной грани между жизнью и смертью. Голос Джонни был тих и очень, очень далек: - Эш! - Да, Джонни! - встрепенулся Саттон. - Двигатели, Эш. Иди к двигателям. Саттон выбрался из кресла пилота. Ноги подкашивались. Он плохо видел... Очертания предметов расплывались. Ноги словно налились свинцом. Он споткнулся и упал. Шок, подумал он. Смертельный шок. От кровопотери, от сознании того, что я прострелен насквозь... Но ведь какая-то сила воскресила меня, ее хватило на то, чтобы убить двоих... Месть?.. Но эта сила ушла, и теперь его могли поднять на ноги только разум и воля. Он поднялся на четвереньки и пополз. Остановился, отдохнул... прополз еще несколько футов... Голова кружилась. По полу протянулся кроваво-слизистый след. Саттон нащупал порог двери моторного отсека, дотянулся до ручки, со всей мочи дернул ее вниз, но пальцы только скользнули по гладкому металлу, и он рухнул на пол. Долго-долго лежал он, не шевелясь, потом попытался еще раз, и ручка поддалась, он опять упал, но уже на пороге распахнутой двери... Казалось, прошла вечностью когда, наконец, он с большим трудом встал на четвереньки и пополз вперед, медленно-медленно, дюйм за дюймом... 30 Когда Саттон очнулся, кругом была темнота. Темнота и неизвестность. Неизвестность и... удивление. Он лежал на гладкой и твердой поверхности, над головой нависал металлический козырек, рядом что-то ревело и ворчало, одной рукой Саттон обнимал эту ворчащую штуку. Он понял, что так и спал, обняв ее, прижавшись к ней, как ребенок прижимается к любимому плюшевому мишке. Сколько прошло времени? Где он находится? Опять воскрес? Глаза постепенно привыкали к темноте, и он различил на полу темную дорожку, протянувшуюся через порог в соседнее помещение. Он лежал и думал о том, кто бы это мог так наследить и куда этот кто-то подевался. Может быть, думал он, этот кто-то все еще здесь, и опасен. Но довольно скоро он понял, что никого нет, он - один; ощутил вибрацию двигателя... Ага! Вот он и назвал эту штуку своим именем! Теперь понятно, что это такое. Название пришло чуть раньше, чем понимание, что было несколько странно. Итак, рядом с ним двигатель, он лежит на полу, а над головой потолок, стало быть - крыша. Тесновато, подумал он. Двигатели... Дверь, ведущая... Куда? Корабль! Вот что это. Он на корабле. Так. Ну, а этот кровавый след на полу? Сначала он решил, что какое-то немыслимое существо здесь проползло, оставив за собой след собственной слизи, но потом вспомнил... Это он сам полз, полз к двигателям. Саттон лежал неподвижно, вспоминал, и ему стало интересно проверить, на самом ли деле он жив. Он поднял руку, прикоснулся к груди. Рубашка продырявлена, обожжена, ткань рассыпалась под пальцами, но грудная клетка была цела, кожа гладкая. Никаких тебе дыр. Значит, это возможно, подумал он. Все подтвердилось - мой организм впитывает энергию звезд. Получив первый импульс от астероида, он восстановился, а сил набрался от двигателя. Двигатель был ближе, чем звезды, поэтому Джонни и подсказал, что нужно идти к нему. Я приполз сюда, этот жуткий мертвенный след - мой. Спал, обнявшись с реактором. И мое удивительное тело - этот удивительный потребитель энергии - зарядилось от него, от раскаленных камер реактора. Я снова цел и невредим. У меня опять есть тело, в нем течет кровь, я могу дышать. Могу вернуться на Землю. Он поспешил прочь из машинного отделения. Призрачный свет далеких звезд озарял кабину, рассеиваясь по стенам, как алмазная пыль. На полу распростерлись два тела - одно посередине кабины, другое в углу. Какое-то мгновение Саттон соображал, откуда они здесь. Его человеческая сущность содрогнулась при виде черных безжизненных тел, но другая половина - холодное, жесткое ядро - бесстрастно взирала на чужую смерть. Он тихо подошел, опустился на колени. Вроде Кейз, подумал он. Кейз был высокий и худой. Переворачивать труп и разглядывать лицо не хотелось. Саттон обыскал убитого. Вещей в карманах было немного, и он быстро нашел, что искал. Не поднимаясь с колен, он открыл книгу на титульной странице. Все то же самое, только внизу тоненькая строчка: Исправленное издание Вот оно что. Вот что означает слово, которое он никак не мог понять: ревизионисты. Перед ним лежала его книга, его исправленная книга, и те, кто издал ее, назывались ревизионистами. А другие? Саттон размышлял, перебирая названия. Как могли называться другие? Фундаменталисты? Ортодоксы? Неважно. Дальше шли две чистые страницы, и начинался текст. "Мы не одиноки. Никто и никогда не одинок. С тех самых времен, когда на самой первой в Галактике планете появились первые признаки жизни, но не было ни единого существа, которое бы летало, ходило, ползало или прыгало по тропе жизни в одиночку..." Внизу страницы была сноска: "Это - первое из многих утверждений, которое, будучи неверно интерпретированным, вызвало у многих читателей веру в то, что все формы жизни, независимо от степени их разумности и моральной направленности, наделены судьбой. Но все объясняет первая строка. В ней Саттон пользуется местоимением "мы", а любой лингвист, даже студент, понимает, что так можно сказать только о своей нации, о своем роде, о себе подобных. Если бы Саттон имел в виду все формы жизни, он бы так и написал: "все формы жизни". Но, использовав личное местоимение "мы", он тем самым обозначил свою принадлежность к роду человеческому, и только к человеческому. Он, видимо, ошибочно полагал (и это было весьма широко распространенным заблуждением в его дни), что Земля была первой планетой в Галактике, на которой зародилась жизнь. Нет сомнений в том, что Откровение, которое Саттон получил в виде своего величайшего открытия - Судьбы, позднее частично было извращено. Тщательные исследования однозначно установили, какие отрывки оригинальны, а какие - нет. Искаженные места в книге отмечены и прокомментированы соответствующим образом." Саттон быстро перелистал книгу. Больше половины текста было снабжено пространным комментарием. На некоторых страницах так вообще - всего-навсего две-три строчки текста, а остальное место занимали пространные сноски. Он захлопнул книгу и до боли в руках сжал ее. Господи! Не человеческая жизнь, нет, не только... Все формы жизни, конечно... Все живое! Все перевернули. Переврали, стервецы! Начинать войну, чтобы переписать книгу! Чтобы все переиначить по-своему. Они строили планы, дрались и убивали, чтобы великий покров Судьбы простерся исключительно над человечеством, чтобы эта раса, самых жестоких хищников, каких когда либо порождала природа, присвоила себе то, что принадлежало не только ей одной, а каждому живому существу... Я должен хоть попытаться навести порядок. Этому надо положить конец. Надо что-то такое придумать, чтобы мои слова остались там, где я их поставил, чтобы любой, кто прочтет, все понял, понял как надо. Господи, ведь это так просто! У всякой твари есть своя судьба, не только у человека. Судьбы!.. Судьбы ждут, и, как только родится новая жизнь, одна из них устремляется к ней, чтобы остаться с ней до конца. Я не знаю ни как, ни почему это происходит. Я не знаю, действительно ли мой Джонни рядом со мной, или он разговаривает со мной оттуда, из системы Лебедя. Но он - со мной. И я знаю, он со мной останется. Но, черт, все равно ревизионисты переврут мои слова, дискредитируют меня, изменят всю книгу, выкопают из прошлого какие-нибудь скандальные подробности о нашем семействе, раздуют их и опорочат мое имя. Кто-то из них уже поговорил с Джоном Генри Саттоном, и старик, наверняка, выболтал ему много всякого, что им могло пригодиться. Он же пишет в письме, что в каждой семье не без урода, и это, естественно, так. И поскольку он был старым добродушным болтуном, то и выболтал там все про этих самых уродов. Однако его россказни в будущее не попали, не принесли никакой пользы. Что-то случилось, и пришелец не смог вернуться в свое время. Ведь это именно он заявился на ферму с перевязанной головой. Что-то там случилось. Саттон медленно поднялся. Что-то там случилось... И я догадываюсь, что. В месте под названием Висконсин, шесть тысяч лет назад... Твердой походкой он направился к креслу пилота. В Висконсин. 31 Кристофер Адамс вошел в кабинет, повесил на вешалку пальто и шляпу. Он подошел к письменному столу и, опускаясь в кресло, вдруг замер и прислушался. Психотрейсер работал! "Трик-трак, - бормотал трейсер. - Трик-трак, трик-трак, клик..." Адамс, так и не успев сесть, выпрямился, подошел к вешалке, одел пальто и шляпу. Выходя, он сильно хлопнул дверью. Этого за ним раньше тоже не водилось. 32 Саттон плыл к берегу, рассекая воду сильными, размашистыми гребками. Вода была теплая. Она что-то шептала ему низким, влажным голосом. Она мне что-то хочет сказать. Уже много веков напролет она пытается что-то сказать людям. Могучий язык, на котором вода говорит с сушей, на котором разговаривают между собой волны... Всегда, во все времена вода старалась что-то поведать людям. И действительно, некоторые сумели почерпнуть кое-какие истины, сидя на берегу. Но никому и никогда не посчастливилось понять язык воды. Так же, усмехнулся Саттон, как и тот язык, на котором я делал свои наброски, который забыт еще на заре становления Галактики. Да и я толком его не знаю, вздохнул Саттон. Не знаю, откуда, когда и как он появился. Я спрашивал, но мне не сказали: Джонни как-то пытался объяснится но и ничего не понял, просто человек не в состоянии этого понять. Я знаю символы, знаю, что они обозначают, но как звучат сами слова? Может быть мой язык и не способен выговорить эти звуки. Мне кажется, что так говорит река... А может быть, на нем объяснялась какая-то цивилизация, прекратившая свое существование миллион лет назад. Над рекой сгустился ночной мрак, но луна еще не взошла. Звездный свет отражался в воде алмазными бликами, а на берегу виднелись неровные ряды светящихся окон. Записки у Геркаймера, думал Саттон. Надеюсь, у него хватит ума сохранить их. Они понадобятся позднее, не сейчас. Но нужно будет увидится с Геркаймером, хотя за ним наверняка следят - впрочем, как и за мной - по трейсеру. Но, если действовать быстро, можно успеть... Ноги коснулись каменистого дна и вскоре он вышел на отлогий берег. Ночной воздух был прохладен, гораздо холоднее воды. Конечно, Геркаймер - один из тех, кто вернулся, чтобы присмотреть за мной, пока я буду писать книгу, чтобы мне никто не помешал. Геркаймер и Ева. Но из них двоих Саттон больше доверял Геркаймеру. Андроид умрет за то, что написано в этой книге. Андроид, собака, лошадь и муравей... Но ни собака, ни муравей, ни лошадь, ни пчела ничего не узнают, потому что не умеют читать. Он нашел лужайку, сел и снял мокрую одежку. Выжал и одел снова. Затем направился к дороге. Никому не придет в голову искать корабль на дне реки. По крайней мере, сразу. А ему и нужно-то всего несколько часов, чтобы навести необходимые справки. Но нельзя терять ни минуты. Необходимо как можно скорее добыть информацию. Если Адамс нацелил на него трейсер, а Адамс наверняка это сделал, они уже знают, что он вернулся на Землю. Он шел и думал. Все-таки как Адамс мог пронюхать о его возвращении, почему расставил капканы? Что он откопал, зачем, в конце концов отдал приказ убить Саттона? Кто-то ему сообщил... и у этого "кто-то" были достаточно веские доводы. Адамс никогда и никому не верил на слово. Единственным, кто был способен предоставить ему достоверную информацию, мог быть посланец из будущего. Скорее всего, один из тех, которые хотят, чтобы книга вообще не была написана, чтобы знания, содержащиеся в ней, исчезли навсегда. И самое простое - прикончить того, кто собирается писать эту книгу. Да, проще некуда. Но есть одно маленькое "но". Если он успеет написать книгу, если она начнет распространяться по Галактике... В противном случае из будущего окажется вырванным огромный пласт. Этого не должно произойти, убеждал себя Саттон, быстро шагая по влажной траве. Нет, Эшер Саттон не может, не должен умереть, не написав книгу. Как бы то ни было, книга появится, иначе будущее переполнится ложью. Саттон встряхнулся. Эти логические хитросплетения замучили его. Да и понятно - в истории еще никто и никогда не стоял перед подобной проблемой. Варианты будущего?.. Может быть, но не очень-то верится. Варианты будущего - фантазия, жонглирование понятиями для доказательства своей правоты, словесная эквилибристика. Он пересек шоссе и пошел по тропинке к дому на холме. В болотце у реки завели разговор лягушки, вдали одиноко крякнула дикая утка. На холмах начались переговоры козодоев. В воздухе стоял густой запах свежескошенной травы, смешивающийся с речной прохладой. Тропинка привела его к изгороди. Саттон отворил калитку и прошел через двор. - Добрый вечер, сэр, - донесся до Саттона приятный мужской голос. Саттон огляделся. Человек сидел в кресле и покуривал трубку. - Мне очень неудобно беспокоить вас, но нельзя ли мне воспользоваться вашим видеофоном? - Конечно, Эш, - ответил Адамс. - Конечно. Сколько угодно. Саттон резко остановился. Адамс! Это же надо было - столько домов на берегу, а он напоролся именно на дом Адамса! Адамс усмехнулся: - Судьба работает против вас, Эш. Саттон подошел поближе, отыскал плетеный стул и уселся рядом с Адамсом. А что еще было делать?! - А у вас красиво. - Да, очень, - согласился Адамс. Он выбил трубку, и убрал ее в карман. - Значит, вы опять умерли? - спросил он. - Меня убили, - ответил Саттон. - Но я, как видите, жив. - Кто-нибудь из моих парней? - поинтересовался Адамс. - Они за вами охотятся. - Нет, я их не знаю, - ответил Саттон. - Из шайки Моргана. Адамс покачал головой. - Нет, даже не слышал о таком. - Может быть, он вам не представился, - сказал Саттон. - Ведь, скорее всего, это он сообщил вам, что я возвращаюсь. - Хм, было такое... - ответил Адамс. - Тот человек был из будущего. Вы ему чем-то здорово насолили, Эш. - Мне нужно сделать один запрос по видеофону, - попросил Саттон. - Пожалуйста. - Мне нужен час. - Часа не обещаю. - Ну, хоть полчаса. Я думаю, что успею. Полчаса, после того, как позвоню. - И полчаса не обещаю. - Вы ведь никогда не рискуете, Адамс? - Никогда, - ответил Адамс. - А я рискую, - сказал Саттон и встал. - Где у вас видеофон? Я рискну за вас. - Сядьте, Эш, - произнес Адамс почти умоляюще. - Сядьте и объясните мни одну вещь. Саттон садиться не стал. - Если бы вы могли дать мне слово, - сказал Адамс, - что вся эта штука с судьбой не повредит человечеству. Если бы вы могли уверить меня в том, что это не будет на пользу нашим врагам... - У человека нет никаких врагов, - ответил Эшер, - кроме тех, которых он сам себе создал. - Галактика ждет не дождется, когда мы сдохнем, - возразил Адамс. - Спит и видит первые признаки агонии... - Это все потому, что мы сами научили их этому. Они видели, как мы используем их слабости, чтобы выбить у них почву из-под ног. - Ну, а эта затея с судьбой - что она дает? - Человек научится милосердию, - ответил Саттон. - Милосердию и ответственности. - Доктор Рейвен сказал мне, что это не религия, но вера. Особенно, что касается милосердия. - Доктор Рейвен прав, - сказал Саттон. - Это не религия. Судьба и религия могут существовать параллельно, нисколько не мешая друг другу. Я бы даже сказал, что они дополняют друг друга. Только судьба не обещает загробной жизни. Это остается прерогативой религии. - Эш, - спокойно спросил Адамс, - вы ведь изучали историю? Саттон кивнул. - Ну, так оглянитесь назад, - сказал Адамс. - Вспомните хотя бы Крестовые походы. Вспомните возвышение мусульманства. Вспомните восстание Кромвеля в Англии. Америку, Россию. Везде религия и идеи, Эш. Религия и идеи. Человек будет драться за идею так, как никогда не будет драться за свою собственную жизнь, за свою страну. Пальцем не пошевелит. Но за идею... - И поэтому вы боитесь идей? - Мы просто не можем себе позволить такой роскоши! По крайней мере, сейчас. - И все-таки человечество взросло именно на идеях, - заметил Саттон. - У нас не было бы ни культуры, ни цивилизации, если бы не идеи. - Именно сейчас, - сердито сказал Адамс, - в будущем идет война из-за этой вашей "судьбы". - И именно поэтому мне нужно позвонить. Именно поэтому мне нужен час. Адамс медленно встал. - Я, наверное, совершаю ошибку, - сказал он. - Я так еще ни разу в жизни не поступал. Но я рискну впервые в жизни. Он вошел в дом, Саттон - за ним. В неосвещенной гостиной стояла старомодная мебель. - Джонатон, - позвал Адамс. Послышались шаги и появился андроид. - Принеси кости, - сказал Адамс мрачно. - Мистер Саттон и я хотим бросить жребий. - Кости, сэр? - Да-да, те самые, в которые вы с поваром играете. - Хорошо, сэр... - обескураженно ответил Джонатон. Он повернулся и ушел, звук шагов его еще долго слышался откуда-то из глубины дома. Адамс хмуро взглянул на Саттона. - Бросим по разу. Выиграет тот, у кого выпадет больше очков. Саттон сдержанно кивнул. - Если выиграете вы, получите час. Если я, вы будете выполнять мои распоряжения. - Идет, - ответил Саттон. А про себя он подумал: я поднял изувеченный звездолет и довел его до Земли. Я был и двигателем, и пилотом, и штурманом, и всем остальным. Энергия, накопленная моим телом, подняла корабль и пронесла его через пространство длиной в 11 световых лет. Сегодня я преодолел атмосферу Земли с выключенными двигателями, чтобы меня не запеленговали, и посадил корабль в реку. Я мог бы сейчас вытащить вон из той коробки ботинок и перенести его на стол, мог бы перелистать книгу, не прикасаясь к страницам. Но кости. Это дело другое. Они вертятся так быстро. - Что же касается видеофона, - сказал Адамс, - то им вы можете воспользоваться независимо от того, выиграете или нет. - Если я проиграю, - ответил Саттон, - видеофон мне не понадобится. Вернулся Джонатон. Положил кости на стол и с любопытством стал ожидать продолжения событий, но поняв, что лучше уйти, удалился, пару раз оглянувшись по дороге. - Вы первый, - предложил Саттон. Адамс взял кости, сжал их в кулаке, потряс. Звук был такой, словно кто-то с перепугу стучит искусственными зубами. Он разжал руку, и два белых кубика покатились по столу. Остановились. На одном выпало "пять", на втором - "шесть". Адамс поднял голову и посмотрел на Саттона. Взгляд его не выражал ровным счетом ничего. Ни радости, ни ехидства. Абсолютно ничего. - Ваша очередь, - сказал он. Отлично, подумал Саттон. Просто отлично. Две шестерки. Нужно, чтобы выпали две шестерки. Он протянул руку, взял кости, покатал их в кулаке, фиксируя в сознании размеры и очертания. А теперь, отдал он себе мысленный приказ, сожми их мысленно так же, как сжимаешь в кулаке. Держи их крепко, пусть они станут частью тебя, как те два корабля, которые ты провел через пространство, как любая вещь, которую бы ты хотел поднять или передвинуть - стул, книга, цветок... На мгновение он переключился на другой режим. Сердце замедлило ритм, кровь запульсировала тише, дыхание прекратилось. Он почувствовал, как включилась система, способная заряжаться от всего, что обладало энергией. Сознание приняло кости, сжало мысленно в кулак, потом разжало пальцы... Кости покатились по столу... Они кувыркались в его сознании точно так же как на столе, он их видел и чувствовал, словно они часть его тела. Но управлять ими было неимоверно трудно. В какое-то мгновение ему показалось, что они наделены собственным разумом и волей. ...На одном кубике выпало шесть. Другой все еще катился по столу... Вот она, грань с шестеркой! Кубик чуть-чуть покачнулся... и замер. Шесть! Кубики лежали смирно. Две шестерки. Саттон глубоко вздохнул, сердце вновь забилось, кровь побежала по венам. Какое-то время они стояли молча и смотрели на кубики, потом глянули друг на друга. Первым заговорил Адамс. - Видеофон там, - он показал в угол. Саттон кивнул, сглотнул слюну. Он чувствовал себя героем плохого романа. - Судьба, - прошептал он, - пока работает на меня. - Час, который вы выиграли, начнется сразу после окончания разговора? - холодно сказал Адамс, резко повернулся и вышел во двор. Саттон ощущал жуткую слабость, но взял себя в руки и, пошатываясь, побрел к видеофону. Он сел на стул перед экраном и взял справочник. География и история Северной Америки Он нашел номер, набрал его. Экран загорелся. - К вашим услугам, сэр! - Я хотел бы узнать, - сказал Саттон, - где находится Висконсин. - А где находитесь вы, сэр? - На вилле мистера Кристофера Адамса. - Того самого мистера Адамса, который работает в Департаменте галактических исследований? - Того самого, - ответил Саттон. - В таком случае, - вежливо произнес робот, - вы находитесь в Висконсине. - А где находился Бриджпорт? - На северном берегу реки Висконсин, примерно в семи милях от места ее впадения в Миссисипи. - Но что это за реки? Я о них никогда не слышал. - О, они совсем рядом с вами, сэр. Висконсин впадает в Миссисипи в двух шагах от виллы мистера Адамса. Саттон резко встал и вышел во двор. Адамс сидел на прежнем месте, как ни в чем не бывало. - Узнали, что хотели? - мирно спросил он. Саттон кивнул. - Тогда торопитесь, ваш час уже начался. Саттон не двигался с места. - Ну, в чем дело, Эш? - Да я думаю, протянете ли вы мне руку на прощанье? - Конечно, - ответил Адамс. Он церемонно поднялся и протянул Саттону руку. - Не могу сказать точно, Эш, - произнес он, глядя Саттону в глаза, - но вы или величайший человек, какого я когда-либо знал, или самый большой идиот из свете. 33 Бриджпорт томно дремал в пыльной долине, окаймленной скалами, рядом с лениво текущей рекой. Полуденное солнце так накалило землю, что казалось, скоро запылают и ветхие домишки, и пыль на дороге, и кустики с пожухлой листвой, и жиденькие цветочные клумбы. Железнодорожные рельсы вились вокруг холмов, пробегали через городок и снова терялись в горах; короткий отрезок этой железной дуги, приходящей ниоткуда, и уходящей в никуда сверкал на солнце, как лезвие ножа. Между железнодорожной линией и рекой ютилось квадратное здание вокзала, покоробившееся за много лет от жары и холода, оно казалось безучастным, съежившимся, поникшим в ожидании очередного сюрприза погоды или судьбы... Саттон стоял на платформе и слушал, как шумит река, как чавкает и посвистывает вода в маленьких водоворотах, как она ворчит, переваливая через большую корягу. Слышал мягкие вздохи волн, пытающихся утащить за собой низко склонившиеся ветви ив. Все это было говором реки, языком, на котором она объяснялась с берегами, могучим языком, выдававшим ее скрытую силу... Подняв голову, Саттон заслонился рукой от солнца и посмотрел на мощный металлический мост, соединявший тот, крутой берег реки с этим, отлогим. От моста в долину черной лентой бежала автострада. ...Человек перешагивал реки с помощью стальных мостов и никогда не слышал, что говорит река, впадая в море. Человек переносился через моря на крыльях самолетов, а на такой высоте не слышался шум моря. Человек переплывал пространство в металлических цилиндрах, внутри которых время течет по-другому, где все заверчено в таких дебрях математической логики, какие и не снились людям в этом мире, в городке под названием Бриджпорт, в 1977 году. Человек вечно спешил, он взлетел слишком быстро, слишком высоко. Так высоко и так быстро, что многое потерял. Прошел мимо вещей, которые нужно было изучать годами. Он еще схватится за голову и вернется к их изучению через много, много веков. Да, когда-то придется пройти по собственному следу, чтобы понять наконец-то, мимо чего прошел когда-то; он еще удивится - как же мимо этого можно было пройти?! Саттон сошел с платформы и увидел едва заметную тропку, что вела к реке. Он пошел по ней, осторожно глядя под ноги, стараясь не споткнуться об острые камни. Тропинка кончилась, и Саттон увидел на берегу старика. Старик сидел, ссутулившись, на небольшом валуне, вросшем в глинистую землю. Между коленями у него была зажата самодельная удочка. Лицо украшала бородка двухнедельной давности. Он курил вонючую трубку, а рядом с ним стоял заляпанный глиной кувшин, заткнутый огрызком кукурузного печатка. Саттон тихонько присел на землю рядом с камнем. Он обрадовался и немного удивился, когда его обдало речной прохладой. Легкий ветерок приятно ласкал щеки. - Поймали что-нибудь? - поинтересовался Саттон. - Ни хрена не поймал, - грубо ответил старик, не выпуская мундштук изо рта. Он попыхивал трубкой, и Саттон с любопытством наблюдал за тем, как он курит. Окутанная клубами дыма борода его, казалось, давным-давно должна была бы сгореть синим пламенем. - И вчера - ни хрена, - сообщил старик. Он вынул трубку изо рта и рассеянно уставился куда-то на середину реки. - Хлебни, - сказал он, не поворачивая головы. Взял кувшин, протер горлышко грязной рукой. Саттон, потрясенный до глубины души таким отношением к гигиене, чуть не расхохотался, но сдержался и принял кувшин из рук старика. У жидкости был вкус желчи, и от нее драло горло, как наждаком. Саттон отодвинул кувшин и с минуту сидел, тяжело дыша, широко открыв рот, надеясь, что воздух охладит пылающее нутро. Старик взял у него кувшин, Саттон утер текшие по щекам слезы. - Выдержка, жаль, слабовата, - посетовал старик. - Не было времени дожидаться, пока поспеет. Он тоже хлебнул прилично, вытер рот тыльной стороной ладони и, смачно крякнув, выдохнул... Пролетавший мимо шмель свалился замертво. Старик поддел шмеля ногой. - Хиляк, - презрительно отметил он. Поставил кувшин на место и крепко заткнул огрызком початка. - Откуда будешь-то? - спросил он, разглядывая Саттона. - Что-то я тебя раньше не видал. Саттон кивнул. - Разыскиваю одно семейство, Саттоны. Знаете таких? Джон Саттон мне нужен. Старик хмыкнул: - Старина Джон?! Так мы с ним, того, с малолетства... Редкостный негодяй, доложу я тебе. Ничего хорошего про него не скажу. Вот. Учился, понимаешь, законы изучал. Образованный... А толку-то? Копается на своей ферме. Во-он там, на другом берегу. - Старик быстро глянул на Саттона. - А ты, часом, не родич ему, а? - Ну, - замялся Саттон, - не совсем. Не очень близкий. - Завтра четвертое, - пробормотал старик. - А знаешь, что я тебе расскажу? Когда мы со стариной Джоном еще пешком под стол ходили, мы однажды подорвали водосток в Кемпбелловской долине - ей богу! Там рабочие оставили динамит, ну, а мы, как говорится, тут как тут. Ну, и устроили салют ко Дню Благодарения. Засунули динамит в трубу и подожгли шнур. Дорогуша ты мой, трубу разнесло к чертовой матери! Помнится, родители две недели прятали нас чтобы не нашли. Так-то вот. Эх, времечко было... Пустозвон, подумал Саттон. Но зато сказал главное. Джон Саттон живет на том берегу реки, а завтра четвертое июля 1977 года - все, как в письме. И спрашивать не пришлось - сам сказал. Солнце палило по-прежнему, но здесь, под деревьями, зной почти не чувствовался. Мимо проплыл листок, на нем сидел кузнечик. Кузнечик прыгнул, но до берега не дотянул, свалился в воду. Течение подхватило его и унесло. - Бедняга, - сказал старик с усмешкой. - И нечего было рыпаться. Самая злющая река в Штатах - наш Висконсин. Нету ему никакой веры. Когда-то пробовали по нему пароходы пустить, но ни хрена не вышло: сегодня на этом месте высокая вода, а завтра - мель. Нанесет откуда-то песка, и все дела. Тут один мужик, шибко умный, написал бумагу в министерство, про Висконсин-то. Дескать, ежели чтобы на Висконсине пароходы плавали, надо всю реку перековырять. Издалека послышался шум поезда... - Незавидная судьба у того кузнечика, верно я говорю, а, парень? Саттон напрягся, выпрямился, совершенно ошеломленный. - Как вы сказали? - А, не обращай внимания, - ответил старик. - Так болтаю, считай, сам с собой разговариваю. Все думают, что я псих. - Но... вы сказали что-то о судьбе? - Ну, просто мне было когда-то интересно. Я даже написал рассказ про это, ей Богу, хочешь - верь, хочешь - нет. Но, правда, не очень хорошо вышло. Молодой был, мало что в жизни-то понимал. Саттон расслабился и откинулся на спину. Рядом кружилась стрекоза. Недалеко от берега плеснулась маленькая рыбка, по воде пошли круги. - А вот насчет рыбалки, - сказал Саттон. - Мне показалось, что вам, в общем, все равно, поймаете вы что-нибудь или нет? - А, лучше бы ничего не ловилось, - ответил старик, махнув рукой. - А то ведь как поймаешь, так это ж надо рыбу с крючка снимать. Потом надо обратно наживлять, да еще и забрасывать. Целая канитель, ну ее совсем. - Он вынул изо рта трубку и с чувством плюнул в реку. - Ты, сынок, Торо читал? Саттон покачал головой, пытаясь вспомнить. Шевельнулись какие-то смутные воспоминания. В колледже по древней литературе проходили один фрагмент. Он помнил только, что фрагмент был довольно длинный. - Не читал, так почитай, - наставил старик. - Он не дурак был, Торо этот. Саттон встал и отряхнул брюки. - Куда торопишься? - поднял голову старик. - Посиди еще. Ты мне не мешаешь. - Вообще-то мне надо идти, - сказал Саттон. - Ну, ладно. Может еще когда забредешь. Поболтаем. Звать меня Клифф, а теперь все величают старым Клиффом. Так и спроси, где старого Клиффа найти. Всякий скажет. - Как-нибудь, обязательно, - вежливо ответил Саттон. - Может, хлебнешь еще на дорожку? - предложил старик. - Нет-нет, благодарю вас, - поспешно отказался Саттон. - Ну, как хочешь, - пожал плечами старик, поднял кувшин и сделал приличный глоток. Увы, выдох на сей раз не был столь эффектен - никто не пролетал мимо. Саттон вновь вернулся на платформу, жара не спадала. - Все правильно, - сказал ему служащий на вокзале. - Саттоны живут на другом берегу, в округе Грант. Туда можно по-разному попасть. Вы как хотите - покороче? - Наоборот, подскажите мне самый длинный путь, - ответил Саттон. - Я не тороплюсь. Когда Саттон взобрался на холм у моста, взошла луна. Он не торопился - у него в запасе была вся ночь. 34 Земля была беспорядочно усеяна обломками скал, которые, казалось, какой-то разгневанный великан нашвырял в незапамятные времена. Тут не росли высоченные деревья, соревнующиеся с горами в высоте и могуществе. В укромных расщелинах прятались летние цветы, прижимаясь к корням могучих деревьев. Неподалеку, на ветке сидела белка и что-то верещала - не то восхищенно, не то рассерженно, поглядывая на всходившее солнце. Саттон карабкался наверх по каменистому ущелью. Иногда ему удавалось выпрямится, но большей частью он продвигался на четвереньках. Он часто останавливался и отдыхал, утирая пот. Оставшаяся далеко внизу, в долине, река уже не казалась грязной и серой, а приобрела яркий голубой оттенок, соперничающий с ультрамарином небес, отражавшихся в ней. Воздух над рекой казался отсюда кристально чистым, гораздо чище, чем был на самом деле. Ястреб коснулся воды, на самой границе, там, где голубизна неба переходила в голубизну реки, и Саттону показалось, что он различает каждое пятнышко в крыльях птицы. Взглянув наверх, он заметил в скалах проход и понял: это именно то место, о котором писал Джон Саттон. Солнце встало только пару часов назад и у него еще было достаточно времени... Наконец Саттон выбрался наверх. Валун лежал на своем месте. Сидеть на нем, и правда, оказалось очень удобно. Предок был прав. Все было как в письме - покой и величие исходили от раскинувшегося перед его глазами пейзажа, действительно, - все выглядело объемно, как панорама. И, на самом деле, чудилось, что здесь может что-то произойти - вероятное и невероятное. Саттон посмотрел на часы. Половина девятого. Он встал, прошел за кусты, улегся в густую траву и стал ждать. Прошло совсем немного времени, и раздался приглушенный звук двигателя. Совсем рядом опустился корабль. Маленький, одноместный корабль. Он опустился за изгородью, на пастбище. Из корабля вышел человек и устало прислонился к обшивке, с явным удовольствием глядя на небо и деревья - он попал, куда хотел. Саттон тихо усмехнулся. Спектакль, - подумал он. Неожиданно появиться на якобы поломанном корабле; дождаться старика, который подойдет и заговорит с тобой... Как это, черт побери, естественно! Ты его даже звать не будешь, сам придет и, конечно же, заговорит. Понятное дело, не идти же тебе к ферме, не стучать в ворота и не говорить: "Здравствуйте. Я прибыл сюда, чтобы раздобыть побольше всяких сплетен и пересудов о вашем семействе. Давайте сядем поудобнее. Ну, рассказывайте!" Этот номер не прошел бы. Поэтому ты, скотина, приземляешься на пастбище и заводишь треп о погоде, пшеничке, травке-муравке и незаметно, плавненько так, переводишь разговор на дела личные и семейные... Человек вытащил гаечный ключ и стал рассеянно постукивать им по обшивке. Саттон приподнялся на локтях. Джон Генри Саттон спускался с холма. Это был грузный седобородый старик в старой черной шляпе. Он шел прихрамывая, но старался держаться прямо. 35 Проиграли, думала Ева Армор. Геркаймер сказал, что психотрейсер в кабинете Адамса замолчал. Жизнь Саттона прекратилась, и замолчал трейсер. Саттон мертв. Но нет, этого не может быть. Достоверно известно, что он написал книгу. А на сегодняшний день он ее еще и не начинал. Хотя, вздохнула она, истории трудно доверять. Ее или плохо пишут, или недобросовестно переписывают, а то и перевирают или приукрашивают люди с богатым воображением. Правду так тяжело удержать, а мифы и выдумки так легко смешиваются с реальностью, что выглядят, в конце концов, куда более логичными, чем реальность. История Саттона, как знала Ева, была наполовину апокрифична. Но многое в ней - правда. Кто-то написал книгу, и этот кто-то - Саттон, потому что никто больше не мог перевести записи, сделанные на неизвестном языке. Да и написана эта книга просто и естественно, как Эш разговаривал в жизни. Саттон умер, но не на Земле, и не в Солнечной Системе, и не в возрасте шестидесяти лет. Он умер на планете, вращавшейся вокруг далекой звезды... Таковы факты, и эти факты извратить трудно. Но трейсер замолчал. Ева встала, подошла к окну, оно выходило в парк, примыкавший к гостинице "Пояс Ориона". Светлячки кружились над черными кустами, озаряя их вспышками холодного света. Луна вышла из-за облаков. Столько работы, думала она. Столько лет обдумывания, составления планов. Создание андроидов без меток на лбу - точных копий людей, на места которых они отправлялись. Тонкие сети шпионажа, расставленные ко дню возвращения Саттона. Годы разгадывания загадок прошлого в попытке отделить правду от вымысла... Годы наблюдения и ожидания, борьбы с контрразведкой Ревизионистов. И осторожность, всегда осторожность, чтобы в восьмидесятом столетии никто ни о чем не догадался... Но чего-то мы не учли... Прискакал Морган, и убедил Адамса в том, что Саттона нужно убить... Та парочка вылетела на астероид. Но это ничего не объясняло... Было что-то еще. Она стояла у окна, смотрела на всходившую луну, нахмурив брови и пытаясь сосредоточиться. Устала. Никакие мысли в голову не приходили. Никакие. Кроме одной: "Проиграли!" Они проиграли, и этим объяснялось все. Саттон, видимо, мертв, и это означало поражение, полное и бесповоротное. Это означало победу официоза, который был жесток и одновременно труслив, слишком труслив, чтобы принять открытый бой. Победа официоза, который стремился во что бы то ни стало сохранить "статус-кво", официоза, который способен стереть с лица истории целые столетия здравого смысла только лишь для того, чтобы удержать руку на пульсе Галактики. Такое поражение, думала она, еще хуже, чем если бы победили Ревизионисты. Книга все-таки была бы, и это лучше, чем ничего. Вдруг раздался звонок. Ева бросилась к видеофону. - Звонил мистер Саттон. Наводил справки о Висконсине, - сообщил робот. Жив! Как ты сказал - о Висконсине? - Это - древнее географическое название, - ответил робот. - Он интересовался местом под названием Висконсин. Бриджпорт, городок в штате Висконсин. Это его интересовало. - Он что, собирался туда, ты так понял? - Да, я понял именно так. - Быстро скажи мне, где этот Висконсин? - Пять или шесть миль отсюда. А по времени - как минимум - четыре тысячи лет. Она вздохнула. - Нашел времечко... - Да, мисс... - А поточнее? - попросила Ева. Робот обреченно помотал головой. - Не знаю. Этого я не понял. Его сознание было практически недоступно. Я только понял, что перед тем, как позвонить, он пережил сильный стресс. - Значит, ты не знаешь? - На вашем месте, мисс, я бы так не беспокоился. Он разговаривал, как человек, который знает, что делает. Я думаю, у него все в порядке. - Ты уверен? - Да, я уверен, - твердо ответил робот. Ева выключила видеофон и вернулась к окну. Эш! - лихорадочно думала она, Эш, милый Эш! У тебя обязательно должно быть все в порядке. Ты жив и знаешь, что делаешь. Ты должен вернуться к нам и написать книгу... Не только для меня... Ты непременно должен вернуться. У меня, к сожалению, прав на тебя меньше всех. Ты нужен Галактике, а однажды ты станешь нужен и всей Вселенной. Маленькие, неприметные жизни ждут твоих слов, ждут той надежды, которую им подарит твоя книга. Но больше всего они ждут уверенности. Уверенности в том, что все формы жизни равны. Уверенности, что придет великое братство, которое будет выше всего, что за многие века придумано людьми. А я, думала она, не имею права ни хотеть того, что хочу, ни думать так, как думаю. Я ничего не могу поделать, Эш! Ничего не могу поделать, потому что люблю тебя. - Когда-нибудь, - тихо проговорила она. - Когда-нибудь... Она стояла у окна, одинокая и несчастная, и слезы набегали на глаза и текли по щекам, но не было сил поднять руку и смахнуть их. 36 Сучок хрустнул у Саттона под ногой, и человек с гаечным ключом в руке медленно обернулся. Быстрая улыбка скользнула по его лицу, в морщинках, собравшихся в уголках глаз, читалось удивление. - Добрый день, - произнес Саттон. Джон Генри Саттон уже был далеко и казался крошечной точкой на вершине холма. Солнце, перевалив зенит, склонялось к западу. Внизу, в долине реки, лениво каркали вороны. Человек протянул руку для приветствия. - Мистер Саттон, не так ли? Мистер Саттон из восьмидесятого века, если не ошибаюсь? - Бросьте ключ, - сказал Саттон. Человек сделал вид, что не услышал. - Меня зовут Дин, - сообщал он. - Арнольд Дин. Я из восемьдесят четвертого. - Бросьте ключ, - повторил Саттон, и Дин повиновался. Саттон ногой откинул гаечный ключ подальше. - Так-то лучше. А теперь давайте присядем и потолкуем. Дин предостерегающе поднял указательный палец. - Старик скоро вернется, - предупредил тот. - Он любопытен, поэтому вернется - не успел задать мне кучу вопросов. - У нас есть время, - заверил Саттон, - пока он пообедает и вздремнет. Дин что-то недовольно пробурчал, но все-таки присел на траву спиной к кораблю. - Случайные факторы, - сказал он, глядя в одну точку. - Вот отчего все задуманное может полететь к чертям. Вы, Саттон, - случайный фактор. Ваше появление не было запланировано. Саттон удобно устроился на траве, поднял гаечный ключ, взвесил его в руке. На тебе должна остаться кровь, мысленно обратился он к инструменту, еще до того, как закончится день. - А скажите-ка мне, если не секрет, - поинтересовался Дин, - что вы намерены предпринять? - Спокойно, - сказал Саттон. - Вам придется поговорить со мной и сообщить кое-что меня интересующее. - С радостью, - откликнулся Дин. - Вы сказали, что прибыли из восемьдесят четвертого столетия. А точнее? - Из восемь тысяч триста восемьдесят шестого года, - ответил Дин. - Но, на вашем месте, я бы не задавал столь глобальных вопросов. Детали гораздо интереснее, уверяю вас. - Вы ведь не ожидали, что я здесь появлюсь? Думали, что дело в шляпе? - Конечно. Но мы победим, не сомневайтесь. Саттон поковырял землю гаечным ключом. - Не так давно, - тихо произнес он, - мне довелось стать очевидцем космической катастрофы. Человек, которого я оттащил от корабля, прожил несколько минут, но он узнал меня и пытался сложить пальцы в какой-то условный знак. Дин сплюнул. - Андроид, - бросил он пренебрежительно. - Они вам поклоняются, Саттон. Они из вас просто идола сделали. А все потому, что вы, так сказать, подарили им надежду. И они возомнили, что равны человеку. - Надо полагать, - сказал Саттон, - вы не верите тому, что я написал? - Еще чего не хватало! - А я верю, - твердо сказал Саттон. Дин молчал. - Вы взяли мою книгу, - спокойно продолжал Саттон, - и пытаетесь воспользоваться ею как еще одной ступенькой в лестнице человеческого тщеславия. Вы ничегошеньки не поняли. У вас нет ни малейшего понятия о том, что такое судьба! Вы не оставили судьбе никаких шансов. Саттон говорил и чувствовал, что говорит, как проповедник. Выходило наподобие древних пророков, чьи длинные седые волосы спутаны, а бороды пожелтели от табака. - Я не собираюсь читать вам лекцию, - сказал он, чтобы исправить положение, мысленно проклиная Дина, который одним словом поставил его в позицию обороняющегося. - И проповедовать не собираюсь. Судьбу либо принимают, либо отвергают. У меня никогда не повернется язык обвинить человека, не принимающего этого понятия, Моя книга - это мои переживания, мои мысли и мои знания. Принимать или не принимать - личное дело каждого. - Саттон, - сказал Дин, - вы бьетесь головой о стену. У вас нет никаких шансов. Вы боретесь с человечеством. Против вас весь род людской. На вашей стороне всего-то и есть, что кучка презренных андроидов, да пара-тройка людей ренегатов, из породы тех, что интересуются древними культами. - Империя стоит на андроидах и роботах, - ответил Саттон. - Они могут бросить вас в любую минуту, и вы останетесь одни, беспомощные... Без них вам не удастся удержать ни пяди земли за пределами Солнечной системы! - Ну уж нет! В имперских делах они будут рядом с нами, - уверенно заявил Дин. - Что касается этих глупостей насчет судьбы, тут - да, они будут бороться, но никуда от нас не денутся, потому что без нас им конец. Они же размножаться не могут! Чтобы их раса продолжала жить, им нужны люди. - Он усмехнулся. - До тех пор, пока один андроид не сумеет сделать другого андроида, они будут держаться нас и работать на нас. - Я никак не могу понять, - полюбопытствовал Саттон, - а как вы узнаете, кто из них против вас, а кто за? - Черт бы их побрал, - буркнул задетый за живое Дин. - Этого мы и сами не знаем. Если бы знали, война бы давно кончилась. В том-то все и дело, что андроид, который только вчера что-то против тебя затевал, сегодня может преспокойненько чистить твои ботинки. А как узнаешь-то? Никак. Он подобрал камешек и зашвырнул его подальше в густую траву. - Саттон, - сказал он, не глядя на Эшера, - хватит нам дурака валять. Никаких сражений, конечно, нет и в помине. Партизанские вылазки там-сям, да пустяковые стычки между группами, оказавшимися случайно в одной точке одновременно. - Например, как мы сейчас, - закончил его мысль Саттон. - Ха! - задрал голову Дин, и лицо его просветлело. - Вот именно, как мы сейчас! Еще мгновение Дин сидел на траве и вдруг резко рванулся к Саттону и крепко вцепился в другой конец гаечного ключа. Нападение было столь внезапно, что ключ выскользнул из рук Саттона, блеснув на солнце. Дин занес руку для удара, губы его шевелились, и Саттон разобрал слова: - А ты думал, что это буду я? Резкая боль пронзила его, стало темно, и темнота длилась целую вечность. 37 Обманули! Обвели вокруг пальца! И кто?! Пройдоха из будущего! Пойман на удочку письмам из прошлого. Попался, попался! - повторял Саттон. И все из-за собственного тупоумия! Он поднялся с земли, сел, обхватил голову руками, почувствовал, как греет спину закатное солнце, услышал, как кричит пересмешник-дрозд в зарослях ежевики и как шуршат под ветром колосья на поле. Обманут и пойман в ловушку! Он отнял руки от головы и увидел гаечный ключ. Саттон тронул ключ пальцем, и на пальце осталась кровь, теплая и липкая. Он осторожно потрогал голову. Волосы слиплись. Схема, подумал он. Все по схеме. Вот он я, а вот - гаечный ключ, а за изгородью пшеничное поле, и пшеница выше чем по колено... Прекрасный солнечный день, четвертого июля 1977 года... Корабль улетел, и примерно через час Джон Генри Саттон спустился с холма, чтобы спросить кое о чем, что забыл, а теперь вспомнил. А через десять лет он напишет письмо, в котором изложит свои сомнения про меня, а я в это время буду вытаскивать ведро из колодца, чтобы напиться... Саттон встал. Было тихо. Грело мягкое послеполуденное солнце. Внизу шумела река. Он пошевелил гаечный ключ носком ботинка и задумался. Я могу изменить схему. Я могу забрать гаечный ключ. Тогда Джон Генри не найдет его. Но даже эта малость может сильно повлиять на дальнейший ход событий. Я неправильно понял содержание письма. Я ошибся. Я думал, что это буду не я. Мне и в голову не приходило, что на гаечном ключе может оказаться моя собственная кровь, и что именно мне придется стащить одежду с веревки. Однако кое-что все-таки не укладывается в схему. Моя одежда - на мне, нет никакой необходимости обворовывать старика. Корабль по-прежнему покоится на дне реки, так зачем мне оставаться здесь? Но может быть, все еще случится, иначе откуда бы взялось письмо? Я ведь и попал сюда только из-за письма, и оно было написано только потому, что я побывал здесь. И остался... Остался потому, что не смог улететь. Но причин задерживаться вроде нет. Надо улетать. Я улечу и попытаюсь еще раз. Нет, не то. Если бы я прибыл во второй раз, старый Джон Саттон узнал бы о этом. О каком втором разе может идти речь, если в письме указано именно сегодняшнее число, и именно в этот день Джон Генри Саттон говорил с человеком из будущего? Саттон покачал головой. Что-то случится, понял он. Что-то должно такое произойти, из-за чего я не смогу вернуться обратно. Почему-то мне придется украсть одежду и наняться на уборку урожая. Потому что схема установлена раз и навсегда. Размышляя, Саттон еще раз пнул ногой гаечный ключ, развернулся и пошел вниз, к реке. Оглянувшись через плечо, он увидел, что Джон Генри Саттон, опираясь на палку, спускается на пастбище... 38 Три дня Саттон пытался освободить корабль из-под толщи песка, который нанесло предательское течение. Когда три дня бесплодных попыток истекли, он признался себе, что положение практически безнадежно - течение приносило новые тонны песка быстрее, чем ему удавалось убирать. Тогда Саттон сосредоточил свои усилия на расчистке входного люка и через день достиг цели. Он устало прижался к обшивке. Будем бороться... Он понимал, что поднять корабль из-под мощных наносов не удастся даже с помощью двигателей. Сопла забиты песком, и при первой же попытке пустить реактор и корабль, и немалая часть окрестностей просто-напросто взлетят на воздух. Он поднял корабль там, в созвездии Лебедя, и провел его через одиннадцать световых лет одной лишь силой разума. Он выбросил на костях две шестерки. Может быть... - подумал он. Может быть... С одной стороны - тонны песка, с другой - смертельная усталость, несмотря на то, что запасная система обмена веществ действовала безукоризненно. Ведь я же выбросил две шестерки! - в отчаянии думал он. Неужели не справлюсь теперь?! Да... Тогда нужна была ловкость, а сейчас мощь, сила, а сил-то у меня как раз и нет... Если использовать временной двигатель, то можно оставить корабль на месте, просто перенести его через шесть тысячелетий. Однако черт знает что произойдет с рекой за это, прямо скажем, немалое время?.. Он коснулся шеи, где на цепочке должен был висеть ключ от люка. Ключа не было. Охваченный ужасом, Саттон на мгновение замер. Может, в кармане? - подумал он, но быстро убедился, что там пусто. Он никогда не клал ключ в карман, а всегда носил на цепочке на шее - так было надежнее. Саттон еще и еще раз обшарил все карманы. Ключа не было. Цепочка порвалась... - лихорадочно соображал Саттон. - Цепочка порвалась, и ключ провалился под рубашку! Он ощупал себя с ног до головы, но так и не нашел ключа. Потом снял рубашку, очень осторожно, чтобы не выронить ключ, если он все-таки там. Вывернул рубашку. Ключа не было! Снял брюки, перетряхнул их - ничего. Саттон встал на четвереньки, обшарил все дно вокруг корабля. Час спустя он прекратил безнадежные поиски. Непрерывный поток песка за это время засыпал проход, который он с таким трудом прорыл к входному люку. Да и что проку было в люке, если его нечем открыть? И это еще не все. Одежду унесло течением. Усталый, измученный, выбрался он на берег. На небе загорались первые звезды. Он сел, прислонившись спиной к дереву. Сделал вдох, второй, почувствовал биение сердца и ощутил, как возвращается обычная, человеческая жизнь. Река, казалось, посмеивается над ним. На противоположном, лесистом берегу затарахтел козодой. Над темными кустами танцевали светлячки. Над ухом зажужжал комар. Саттон равнодушно отмахнулся. Надо найти, где бы переночевать, соображал он. Может, стог какой-нибудь. Какое-нибудь яблоко-другое в саду, чтобы утолить голод. Потом попытаться раздобыть одежду. Слава богу, где добыть одежду, он знал... 39 По воскресеньям всегда одиноко. Другие дни заняты работой, непрерывный круг забот. Нужно пахать, сажать, ухаживать, потом - собирать урожай, пилить бревна, ставить изгороди и чинить их, ремонтировать нехитрую технику - для всего этого требуются физические силы. От такой работы к концу дня немеют руки, ломит спину, летом солнце сжигает кожу, а поздней осенью холодные ветры пробирают до костей... Фермер трудится шесть дней в неделю, а работа обладает удивительным свойством - она отвлекает от болезненных воспоминаний. Сон после тяжкого труда легок и приятен... Но случается, когда работа не только успокаивает, но и бывает не лишена интереса, даже приносит удовлетворение. Прямая линия изгороди, поставленной собственными руками, что ни говори, дает повод для кое-какой радости и даже гордости. Убранное поле, пахнущая солнцем солома, жужжание косилки - все это создает символическую картину изобилия и довольства. А еще бывают моменты, когда розовая пена яблоневых цветов, сияющая в струях серебристого весеннего дождя, превращается в образ воскрешения земли после жестокой и холодной зимы... Шесть дней ему приходилось трудиться, не покладая рук, и времени на размышления не оставалось. На седьмой день он отдыхал, попадая в объятии одиночества. Безделье приводило его в отчаянье. Это было не то одиночество, что связано с отсутствием рядом людей. Его одиночество имело характер ноющей раны, оно терзало, напоминая, что главная работа не сделана, и неизвестно, будет ли сделана вообще. Сначала была надежда... Сначала Саттон думал, что его будут искать. Они придумают, как меня найти, утешал он себя. Это успокаивало, и он даже не пытался анализировать такую возможность, потому что стоило поразмыслить трезво, как становилось ясно, что мысль эта держится только на надежде и желании и при ближайшем рассмотрении готова лопнуть, как мыльный пузырь... Прошлое нельзя изменить, думал он во время молчаливых бесед с самим собой. Нельзя изменить радикально. Его можно лишь немножко подправить. Его можно скрутить, а потом расправить, но в общем и целом оно останется прежним... Вот почему я здесь, и мне придется остаться, пока Джон Генри Саттон не напишет письмо себе самому. Прошлое зафиксировано в письме. Из-за письма я попал сюда, и я останусь здесь, пока оно не будет написано. До этого момента схема должна быть обязательно соблюдена, так как, надо полагать, прошлое известно в будущем именно до этого момента. Но потом - полная неизвестность... Дальнейший ход событий неясен. После того, как он напишет письмо, бог знает, что может случиться... Нет, признался себе Саттон, я не совсем прав. Все прошлое имеет определенную схему, хотя бы потому, что оно уже произошло. Я нахожусь сейчас во времени, где не существует неожиданностей. Но и в этих его мыслях была надежда, даже в неизвестности прошлого, даже в понимании того, что раз произошедшее изменить нельзя, даже в этом. Ведь он же где-то и когда-то написал книгу! Книга существовала, следовательно, была свершившимся фактом. Он видел две копии, и это могло означать только одно: наличие книги укладывалось в схему событий. Когда-нибудь, думал Саттон, они меня найдут. Они должны меня найти! "Они?" - как беспощадно прозвучал собственный вопрос. Геркаймер, андроид. Ева Армор, женщина. "Они" - всего двое. Но не двое же их всего на самом-то деле! Конечно, не только двое! За ними - целая невидимая армия - андроиды, роботы... А может и люди... Те, которые поняли, что ничего исключительного в человеке нет и что стать в один ряд с остальными формами жизни не унижение, но, напротив, повод для гордости, и можно при этом оставаться учителем и другом, а не тираном, упорно стремящимся забраться на ступени выше остальных. Они, конечно, будут искать меня, но где? Время и пространство бесконечны. Он помнил, что единственный, с кем он говорил о цели своего путешествия, был информационный робот. Он может сообщить друзьям, что Саттон интересовался Бриджпортом. Они узнают, где он. Но никто не скажет им, в каком он времени. Никто не знает о письме. Никто на свете. Надо было хоть кого-нибудь предупредить. Но он был так уверен в себе, ему представлялось все так просто, он так гордился своим блестящим планом... План. Что в нем было сложного?! Опередить ревизиониста, разделаться с ним, завладеть его кораблем и отправиться в будущее. Саттон был уверен, что все это проделает без особого труда. А там, в будущем, обязательно отыскался бы сочувствующий андроид, нашлись бы какие-нибудь бумаги, короче, там он нашел бы способ раздобыть необходимые сведения... Блестящий план. Но он на сработал. Нужно было довериться информационному роботу, думал Саттон. Он, безусловно, из наших. Он бы передал остальным. Саттон сидел, прислонившись спиной к дереву и глядел на речную долину, окутанную синеватой дымкой бабьего лета. Повсюду стояли желто-коричневые снопы, словно индейские вигвамы. Вдали, на западе, розовели просторы Миссисипи. На севере золотистое поле упиралось в бесконечную вереницу невысоких холмов... Лазоревка, сверкнув оперением, уселась на столб изгороди. Она недовольно трясла хвостиком и чирикала, будто проклинала все, что видит вокруг. Из ближнего стога выскочила полевая мышь, глянула на Саттона своими глазками-бусинками, потом, чего-то испугавшись, пискнула и снова юркнула в стог. Маленький, простой народец, улыбнулся Саттон. Маленький, простой, пушистый народец. Если бы они хоть что-нибудь понимали, они бы тоже были за меня. Лазоревка и полевая мышь, сова, ястреб и белка... Братство... Братство жизни, братство всего живого... Он слышал, как мышь шуршит в стогу, и попытался представить себе ее жизнь... Прежде всего, в ее жизни должен присутствовать постоянный, дрожащий, всепобеждающий страх, надо бояться совы, ястреба, норки, лисы, скунса. Бояться человека, кошки, собаки... Она боится человека, думал Саттон. Все на свете боятся человека. Человек заставил всех бояться себя. Потом в мышиной жизни следует голод или, как минимум, страх перед голодом. Размножение... Вечная спешка - и радость жизни: радость бега на быстрых лапках, удовольствие сытости набитого животика, сладость сна... А что еще? Что еще наполняет мышиную жизнь? ...Он свернулся клубочком, прислушался и понял, что все в порядке. Все спокойно, у него есть пища и укрытие от приближавшихся морозов. Он знал, что такое холода, не столько по опыту предыдущих зим, сколько за счет инстинкта, переданного ему многими поколениями дрожавших от холода и даже погибавших от мороза родичей. Его ушей достигал шорох соломинок в стогу - это копошились такие же, как он, занятые своими делами мыши. Он принюхался, и уловил запах высушенного солнцем сена, в котором так тепло и уютно спать. Он ощутил и другой запах - запах зерен и сочных семян, они спасут его голодной лютой зимой. Все хорошо. Все так, как должно быть. Но нужно оставаться настороже, нельзя расслабляться. Мы такие слабые... слабые и вкусные, нас любят есть. Хищник может подкрасться на мягких лапах, тихо-тихо. А шелест крыльев - вот песня смерти. Он закрыл, глаза, скрючил лапки и обернул тельце хвостиком... Саттон сидел, прислонившись спиной к дереву, и вдруг, неожиданно, сам не заметив, как эти случилось, понял, что происходит! ...Он закрыл глаза, подобрал лапки, обернул пушистое тельце хвостиком и познал все страхи, всю безыскусную радость другой жизни... жизни, приютившейся в стоге сена, спрятавшейся там от острых когтей и твердых клювов, жизни, которая спала там, в пропахшей солнцем сухой траве... Он это не просто почувствовал и не просто осознал, он на какое-то мгновение сам стал полевой мышью. Стал, оставаясь при этом Эшером Саттоном, сидящим у дуплистого вяза, глядящим на долину, к которой уже прикоснулась рука осени... Нас было двое, вспоминал Саттон. Я и мышка. Нас было двое одновременно, каждый существовал самостоятельно. Мышь, настоящая мышь, не знала об этом. Ведь если бы она что-то поняла или догадалась о чем-то, я бы тоже об этом узнал, потому что я был настолько же мышью, насколько самим собой. Он сидел, не шевелясь, совершенно пораженный. Он испугался той дремлющей неизвестности, какую таило в себе его сознание. Он привел сломанный звездолет из созвездия Лебедя, воскрес из мертвых, выкинул на костях две шестерки а теперь еще и это! У нормального человека одно тело и один разум, думал Саттон. И этого, Господь ведает, достаточно, чтобы достойно прожить жизнь. А у меня... у меня два тела, а может быть, и два Разума, и, что касается второй половины моего "я", тут ни наставников, ни учителей, ни врожденных знаний, ничего, что обычно сопровождает человека на пути знания. Я делаю только первые робкие шаги, я открываю в себе все новые и новые возможности. Одну за другой. И я не застрахован от ошибок, как ребенок, начинающий ходить. А как дети учатся говорить?! Сначала и слов-то не разберешь! Разве научишься уважать огонь, пока не обожжешься?! - Джонни! - позвал Саттон. - Джонни, поговори со мной! - Да, Эш! - Будут еще сюрпризы? - Жди и смотри, - ответил Джонни. - Я не могу ничего сказать. Ты должен ждать и смотреть... 40 - Мы проверили Бриджпорт с 2000 года, - сокрушенно покачал головой робот-разведчик, - и абсолютно уверены, что там ничего исключительного не произошло. Это - маленький городишко, в стороне, как говорится, от больших событий. - Не обязательно ему быть большим, - возразила Ева Армор. - Он вполне может быть и маленьким. Это всего лишь крошечная зацепка, в контексте будущего незначащее слово, оброненное Саттоном. - Мисс, мы проверили все мелочи, - ответил робот. - Мы проверили все, что могло бы хоть намекнуть на пребывание Саттона в Бриджпорте в том или ином времени. Мы пользовались испытанными методами и прочесали все, абсолютно все. Но ничего не обнаружили. - Он должен быть там! - упрямо повторила Ева. - С нам говорил робот из информационного центра. Саттон наводил справки о Бриджпорте. Следовательно, его что-то там интересовало? - Но это вовсе не означает, что он туда отправился, - подчеркнул Геркаймер. - Куда-то же он делся, - задумчиво проговорила Ева. - Куда? - Мы отправили на поиски Саттона всех, кого можно было отправить, не вызывая подозрений ни в нашем, ни в будущем времени, - продолжал докладывать робот. - Наши агенты разве только друг на друга не падали. Мы отправляли их в прошлое под видом торговцев, точильщиков, безработных. Мы обследовали все дома на двадцать миль в округе, и, уверяю вас, если бы там хоть слушок прошел о чем-то из ряда вон выходящем, мы бы об этом узнали. - Вы говорите - с двухтысячного года, - поинтересовался Геркаймер. - А почему не с 1999 или 1950? - Нам нужно было установить какую-то временную границу. - Семейство Саттонов когда-то проживало в этих местах, - сказала Ева. - Я надеюсь, вы уделили им должное внимание? - Мы проверили всех без исключения - от членов семьи до наемных работников. Как только на ферме нужны были рабочие руки, один из наших людей нанимался туда на работу. А если там никто не требовался, нанимались на соседнюю ферму. Один из сотрудников даже вынужден был купить полоску леса в тех краях, и десять лет рубил. Он бы рубил и дальше, но мы побоялись, как бы это не вызвало подозрений. Таким образом, мы просмотрели все с 2000 по 3150 год, то есть, до того момента, когда последний член семейства покинул эти места. Ева горько вздохнула. - Все так безнадежно, Но где-то же он находится! И с ним что-то случилось. Может быть, он, наоборот, в будущем? - И я об этом думаю, - сказал Геркаймер. - Его могли перехватить Ревизионисты. - Что?! Эшер Саттон - в плену?! Не может этого быть! - вспыхнула Ева. - Если он знает о своих способностях, он не может попасть в плен! - Но, скорее всего, он о них еще не знает, - осадил ее Геркаймер. - А у нас не было возможности рассказать ему об этом. Обо всех своих уникальных способностях он, увы, должен узнавать в критических ситуациях. Он не может ими овладеть сам, они должны снисходить на него, как откровение. - Все было так хорошо, - говорила Ева, шагая по комнате и нервно потирая руки. - Мы спровоцировали Моргана на заведомый провал - использовать Бентона для убийства Саттона... Моргам наивно полагал тогда, что это - самый простой способ избавиться от Эшера, если его откажется убрать Адамс. Случай с Бентоном насторожил Саттона... И теперь... - всхлипнула она. - Теперь... - Книга написана, - попытался успокоить ее Геркаймер. - Но не должна быть написана! - воскликнула Ева сквозь слезы. - Ты и я - мы всего лишь куклы в мире бесконечных случайностей, в мире, который может рухнуть не сегодня-завтра! - Мы перекроем все ключевые точки в будущем, - продолжал успокаивать ее Геркаймер. - Будем следить за каждым шагом Ревизионистов, еще раз просмотрим прошлое. Может быть, все-таки что-нибудь обнаружим... - Все дело в случайных факторах, - проговорила Ева, сев в кресло и немного успокоившись. - Никогда и ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным. Чего только не может произойти во времени и пространстве? Как угадать, где и когда отвернуть в сторону? Неужели бесконечно продираться сквозь дебри случайностей, чтобы добиться цели? - Ты забываешь о самом важном, - спокойно возразил Геркаймер. - О чем? - О самом Саттоне. Я верю в него. В него и в его судьбу. Ты же знаешь, он прислушивается к голосу судьбы и будет, в конце концов, вознагражден за это! 41 - Странный ты парень, Вильям Джонс, - сказал Джон Генри Саттон. - Но неплохой, ей-богу. Лучше работника у меня не было с тех пор, как я завел хозяйство. Другие год, ну - два, поработают, а потом пропадают. Все куда-то торопятся... - Мне торопиться некуда, - грустно ответил Эшер Саттон. - Некуда идти. Здесь не хуже, чем в любом другом месте. На самом деле здесь лучше, чем где бы то ни было, думал он про себя. Здесь покой, тишина, природа - о таком в мое время забыли уже и мечтать. Они стояли, облокотившись на изгородь и слушали, как в доме звенят посудой - близился ужин, - и смотрели, как шоссе мигает огоньками автомобилей. В темноте передвигались неуклюжие тени - коровы возвращались в хлев после дойки, довольно мычали, животные лениво ухватывали пучок-другой травы перед сном. Из долины веял прохладный ветерок, такой успокаивающий и приятный после жаркого дня. - Как хорошо... - мечтательно проговорил Джон Генри. - Какой бы ни был жаркий день, а ветерок всегда у нас по вечерам прохладный... Постоишь вот так, подышишь и заснешь потом как младенец... Я вот порой думаю, - продолжал он, - как легко человеку быть счастливым. Так легко, что иногда мне кажется, уж не грешно ли это? Ведь люди, по природе своей, суетливы и вечно чем-то недовольны... - Удовлетворенность, - отозвался Эшер, - это состояние полной гармонии личности и природы и не так-то часто встречается. Но когда-нибудь и человек, и все другие существа узнают, как достичь этой гармонии, и в Галактике воцарится мир и счастье. Джон Генри усмехнулся. - Ты мыслишь больно широко, Уильям. - Да, я, пожалуй, размахнулся, - смутился Саттон. - Но недалек тот день, когда человек отправится к звездам! Джон Генри кивнул. - Да, наверное. Наверное, скоро. Скорее, чем надо бы. Только лучше бы сначала на Земле жить научились как следует. - Он зевнул. - Пойду-ка я спать. Стар я стал, сынок. Пора отдохнуть. - Ну а я пройдусь немного, - сказал Саттон. - Ты много гуляешь, Вильям. - В темноте, - тихо сказал Саттон, - земля выглядит иначе, чем в лучах солнца. Все пахнет по-другому. Все такое свежее, чистое, как будто только что вымыли... В тишине слышно такое, чего днем и захочешь, да не услышишь. Бродишь, и кажется, что ты один на всем белом свете, и весь он принадлежит тебе... Джон Генри покачал головой. - Нет, это не земля становится другой, а ты сам. Знаешь, Вильям, ты меня прости, но мне порой кажется, что ты слышишь и видишь что то такое, чего больше никто не видит и не слышит. Как-будто... - он запнулся. - Ну, как будто ты вроде как маленько не от мира сего, что ли? - Мне и самому так иногда кажется, - усмехнулся Эшер. - Запомни, - твердо сказал Джон Генри, - ты один из нас. Почти член семейства. Сколько же лет ты у нас, Вильям? - Десять уже, - еле слышно ответил Саттон. - Да, верно, - сказал Джон Генри. - Я хорошо помню тот день, когда ты пришел, но счет годам потерял. Иногда мне кажется, сынок, что ты тут всю жизнь жил. Порой я ловлю себя на том, что считаю тебя Саттоном... - Он прокашлялся и сплюнул на землю. - Вчера я одолжил у тебя пишущую машинку, Вильям. Мне, понимаешь, нужно было письмо напечатать. Это очень важное письмо, и мне не хотелось бы писать его от руки. Почерк у меня - не очень... - Берите, когда нужно, - не выдавая волнения, ответил Эшер. - Рад, что она вам пригодилась. - А ты сам что-то ничего не печатаешь последнее время, а, Вильям? - А-а... - махнул рукой Саттон. - Бросил. Ничего не выходит. У меня были кое-какие наброски, да я их потерял. Думал, может так вспомню, да, видно, ничего не получится. И пробовать нечего. Голос Джона Генри был добр и мягок. - У тебя неприятности, Вильям? Беда какая? - Да нет, не то чтобы неприятности... - Может, помочь чем надо? - Нет-нет, что вы! - Если будет что нужно, ты скажи, не стесняйся, - искренне произнес старик. - Чем смогу - помогу. - Знаете... Может настать такой день, что мне нужно будет уйти. Может быть, совсем неожиданно. Если так случится, мне бы хотелось, чтобы вы забыли обо мне, вообще не вспоминали, что я здесь был. - Ты правда этого хочешь, сынок? - Да. Правда. - Как же мы тебя забудем, Вильям? Как и могу тебе обещать такое? Это просто... я не знаю... Но... если ты хочешь, мы не будем о тебе говорить. Если кто-то придет вдруг и спросит, мы никому про тебя не скажем. Так, Вильям? - Да, - ответил Саттон. - Если вы не против, пусть будет так. Они еще немного помолчали, глядя друг на друга в темноте, потом старик повернулся и пошел к дому, а Саттон уселся на перекладину и стал смотреть на реку, где в сказочном зеркале несбыточного горели волшебные огни... Десять лет прошло, думал Саттон. Вот уж и письмо написано. Десять лет, условия соблюдены, теперь прошлое может обойтись и без меня. Ведь я оставался здесь только для того, чтобы Джон Генри Саттон написал письмо и чтобы через шесть тысяч лет я нашел его в чемодане, прочитал на безымянном астероиде, который достался мне в качестве трофея после победы на дуэли в заведении под названием "Дом Зага". А "Дом Зага", усмехнулся Саттон, будет во-он там, на том берегу реки, далеко на равнине... А вон там, на холмах, подальше к северу, будет стоять Североамериканский Университет... А у слияния Висконсина и Миссисипи - вилла Адамса... А из прерий Айовы будут стартовать к звездам огромные корабли... Там, в "Доме Зага", за рекой, шесть тысяч лет спустя, я встречу маленькую девочку в измятом фартучке... Как в книжке. Мальчик в шапочке с пером и девочка в кружевном фартучке... Мальчик - босиком, а девочка смущенно комкает фартучек и говорит, что ее зовут... Он прижался щекой к столбу изгороди. - Ева, - прошептал он. - Где ты? ...Волосы у нее медно-рыжие, а глаза... какого цвета глаза? "Я за тобой наблюдала двадцать лет", - сказала она, а он подумал, что это шутка, и поцеловал ее... Он не поверил словам, но поверил взгляду, губам, объятиям... Где-то она теперь? Наверное, думает о нем, как и он о ней сейчас. А вдруг, если постарается, он сможет мысленно добраться до нее, сможет пронести свою тоску через бездны пространства и времени, даст ей знать, что помнит о ней и очень хочет вернуться! В душе он понимал, как безнадежны его мечты... Конечно, он уже не вернется. Хорошо, если Ева или Геркаймер, или еще кто-то доберутся до него... Если доберутся... Десять лет... Они, наверное, забыли про меня, отчаялись найти... А может, нашли, но не могут сюда пробраться? А вдруг все это подстроено специально? Но зачем? Порой ему казалось, что за ним следят. Он чувствовал иногда, как легкий холодок пробегал между лопатками... А был случай, когда однажды поздно вечером он ходил по лесу в поисках потерявшегося теленка, а кто-то шмыгнул от него в кусты... Саттон спрыгнул с изгороди и пошел через открытый ток. Из амбара пахло свежеобмолоченным зерном, в курятнике попискивали цыплята. На какое-то мгновение сознание Саттона соединилось с сознанием проснувшегося цыпленка... ...Он почувствовал тревогу. Кто-то шел мимо, кто-то потревожил его сон. Посторонний звук означал неведомую опасность. Темнота, шаги... - опасность! ...Саттон потряс головой и заспешил прочь. Цыплята... хрупки и ранимы, думал он. Вот корова та спокойна, мысли ее тягучи, как жвачка. Собака... Собака подвижна и дружелюбна, а кошка, невзирая ни на что, все-таки гуляет сама по себе, оставаясь существом из дикого леса... Я знаю их всех. Я был каждым из них. Не все они, по правде говоря, мне симпатичны. Крыса, к примеру, или жаба... Скунс и тот приятнее. Неплохо бы спрятаться в шкуре скунса... Что это - любопытство? Скорее всего. Вечное желание человека сунуть нос во все, что его окружает, на чем висит табличка типа: "Вход воспрещен", "Осторожно злая собака", "Личная собственность", "Просьба не беспокоить"... Но для меня это практика, хорошая практика, познание второго "я", попытка испытать все оттенки разумных и эмоциональных проявлений чужой жизни. Но была граница, которую он не переходил. То ли вследствие врожденной деликатности, то ли из-за боязни, что будет неправильно понят. Что его больше сдерживало, он и сам до конца не понимал. ...Дорога вилась белой змейкой вдоль гряды холмов. Саттон шел медленно, не торопясь. Земля вокруг была черная, а тропинка белая. Звезды мягко и нежно горели на темном небе. Зимой они светят по-другому, залюбовался Саттон. В этом древнем уголке тишина и покой, сюда не доносится грохот двадцатого столетия... Из таких краев выйдут крепкие парни, которые, несколько поколений спустя, поведут корабли к звездам. Здесь, на тихих окраинах Земли, закаляется надежность и мужество... Десять лет... Негласный договор с прошлым выполнен. Я могу уйти - куда угодно и когда угодно. Но идти некуда. А ведь я не прочь и остаться, сказал себе Саттон. Здесь так красиво! - Джонни! - позвал он. - Джонни, дружок, что же нам делать? - Все хорошо, Эш, - ответил Джонни. - Все хорошо. Тебе нужны были эти десять лет. - Ты был со мной, Джонни? - Я - это ты, Эш. Я пришел, когда ты родился. И буду с тобой, пока ты не умрешь. - А потом? - Потом я тебе не буду нужен, Эш. Я уйду к кому-нибудь другому. Ведь никто не должен быть одинок. - Никто не должен быть одинок, - повторил Саттон как заклинание... Он действительно не был одинок. Кто-то догонял его; кто это был и откуда взялся, Саттон не знал. - Отличный вечер, - сказал человек. - Часто вы так гуляете? - Почти каждый день, - беспечно ответил Саттон, а разум подсказывал: "Осторожно! Осторожно!" - Тут так спокойно, - сказал незнакомец. - Так тихо и безлюдно. Самое место для размышлений. Много чего, наверное, передумаешь, пока гуляешь вот так, совсем один... Саттон не ответил. Они шагали рядом. - У вас было много времени на раздумье, Саттон, - прервал молчание незнакомец. - Целых десять лет. - Вы следили за мной... - Следили. И мы, и автоматы... Мы знали каждый ваш шаг. - Десять лет назад, - сказал Саттон, - вы подослали двоих... Они пытались меня подкупить. - Кстати, - заинтересовался незнакомец, - что с ними такое случилось? - Простой вопрос, и ответ простой. Я их убил. - Но у них было к вам выгодное предложение. - Да. Они предлагали мне целую планету. - Я еще тогда говорил, что это вас не устроит! Самому Тревору говорил! - Надо понимать, что теперь у вас имеется более выгодное предложение. Цена подскочила? - Ну, не совсем так, - ответил человек. - Мы решили на этот раз не торговаться и предложить вам самому назвать цену. - Я подумаю, - ответил Саттон. - Решайте, мы подождем. Как надумаете, дайте нам знак. - Знак? - Естественно. Напишите записку. А мы, уж не сомневайтесь, будем (хоть это и не