Трудно определить точно, но не менее трех километров.
   - Садитесь, сейчас же садитесь!
   - Зачем? Я выключу мотор, и мы тихонько повиснем над  ними!  Они  и
ухом не поведут...
   - Замолчи, Эор! Сейчас же снижайтесь! Требую посадки.
   - Чтобы потом три километра шлепать по лесу с женами на  плечах?  В
такой темноте? Черта с два...
   - Садись сейчас же! - заорал в микрофон Гилл.
   Шум мотора прекратился. Через минуту послышался голос Эора:
   - Зря волнуешься, Гилл! Высота сто  пятьдесят  метров,  перешел  на
скольжение. Кругом ни звука...
   Неожиданный треск в динамике был не сильнее отзвука далекой  грозы.
Но Гилл знал, что это означает.  Только  одно.  На  светящемся  экране
радара точка, обозначавшая геликоптер, дрогнула и словно растворилась.
   Сид  закричал  истошным  голосом,  затем  внезапно  умолк,   пустым
взглядом уставился перед собой. Даже не взглянув на него, Гилл ринулся
к выходу. Он крикнул было Шарика, но затем передумал, кинулся к лифту.
Вездеход, только вездеход! Набрал код на пульте у  нижнего  выхода.  В
блестящем боку "Галатеи" неслышно  открылся  люк;  на  двух  шарнирных
рычагах там висел, покачиваясь, небольшой крытый приплюснутый вездеход
на гусеничном ходу, похожий на черепаху. Гилл уже протянул было руку к
другой кнопке, чтобы спустить стальную черепаху  на  землю,  но  затем
раздумал. Какой смысл? Все преимущества сейчас на стороне Эдди.
   Вездеход убрался в  чрево  "Галатеи",  и  Гилл  направился  в  свою
кабину. Надо спать. А вездеход? Он едва не  рассмеялся.  Мстить  Эдди?
Зачем? Ведь заряд лучевого пистолета иссякнет скоро, и тогда Эдди рано
или поздно попробует вернуться на "Галатею", чтобы его пополнить.
   Он натянул одеяло на голову. Надо спать. Уже в полузабытьи подумал:
"Плохи дела у Эдди... Ему не позавидуешь..."

   Раздумывая об Эдди, Гилл еще раз вынужден был признать  незаурядную
прозорливость покойного Нормана. Еще до  посадки  "Галатеи"  на  новую
планету Норман запустил с борта  корабля  орбитальный  спутник-зонд  с
целью  определения  оптимального  места  для  приземления.  Полученные
данные  с  помощью  одному  ему  известных   критериев   и   расчетов,
произведенных Большим Мозгом, позволили  дать  команду  Сиду  посадить
корабль сюда, на полянку посреди тропического леса. Норман требовал от
исследователей систематической работы, понимая под  этим  постепенное,
шаг за шагом наращивание результатов, при  концентрическом  расширении
сферы  исследований.  Поэтому,  за  исключением  довольно   общих   по
характеру сведений, полученных со  спутника,  и  более  детальных,  но
ограниченных зоной в  радиусе  двухсот  километров  вокруг  "Галатеи",
данных, к моменту катастрофы Гилл и его коллеги, по существу, не знали
о планете ничего конкретного.
   При долгосрочной работе, пожалуй, такая методика Нормана  оправдала
бы себя, Гилл в этом не сомневался.  Но  неожиданный  поворот  событий
привел к тому,  что  принятая  программа  изучения  планеты  оказалась
выполненной  едва  на  десятую  часть,  и   теперь   возникла   острая
потребность пополнить ее хотя бы самыми  необходимыми  сведениями.  Он
чувствовал себя усталым и не раз испытывал тревогу, хватит ли  у  него
времени довести начатое дело до конца.
   С помощью радаров он попытался обнаружить спутник, но неудачно.  За
минувшие полторы  сотни  лет  его  траектория,  очевидно,  значительно
изменилась, он вошел в  плотные  слои  атмосферы  и  сгорел.  Пришлось
запускать новый спутник, придав ему скользящую траекторию, с тем чтобы
прочесать буквально  всю  поверхность  планеты  теле-  и  радиощупами,
выведенными на центральный  пульт.  Для  надежности  он  установил  на
спутнике дополнительную камеру с инфракрасным режимом и теперь  часами
просиживал возле экрана, наблюдая за изображением. Однообразная работа
изматывала душу, а Сид отнюдь не способствовал поднятию  духа,  только
портил настроение.
   - Напрасно ищешь, Гилл. Никаких других  разумных  существ  на  этой
чертовой горошине ты не найдешь.  -  Сид  явно  издевался.  -  Мы  все
обречены. Я и ты благополучно скончаемся тут, на "Галатее", а наш друг
Эдди среди возлюбленных собратьев. А все потому, что ты  трус!  Ты  не
хочешь  лететь  в  северные  дебри,  где  бродят  другие  племена.   А
ракетоплан у нас стоит без дела.
   Поначалу Гилл имел глупость возражать, пытался объясниться:
   - Пойми, с помощью радара невозможно определить,  которым  из  этих
племен предводительствует Эдди с его лучевым пистолетом. Он покончит с
нами в два счета, даже не раздумывая.
   Сид возражал только из духа противоречия, вопреки всякой логике. Он
просто изводил Гилла, чем доставлял себе удовольствие. Все доводы  его
сводились обычно к одной и той же формуле.
   - Вся причина в том, что ты бездарный, безвольный и трусливый  тип,
Гилл. Ничтожество!
   - Выйди вон!
   - Нет, ты выслушаешь меня до конца! Впрочем, тебе все  давным-давно
известно, но я не стану повторять, что ты...
   - Замолчи! Дело кончится тем, что я тебя все-таки убью, Сид!
   - Только этого я и дожидаюсь, Гилл.
   Гилл принужденно усмехнулся.
   - А самоубийство  тебя  не  устраивает?  Я  дам  тебе  превосходные
таблетки.
   - Нет, благодарю. Мне гораздо приятнее  погибнуть  от  твоей  руки,
Гилл. Увидеть, как ты, дрожа от ярости, в последний раз поднимаешь  на
меня пистолет... Или бросишься на меня с голыми руками.  Только  учти,
физически я сильнее!
   Гилл не ответил. "Пожалуй, в самом деле легче было бы отправить его
на тот свет.  И  для  него,  и  для  себя  тоже".  Но  Гилл  страшился
одиночества.  Это   было   что-то   новое.   Уж   не   зигзаг   ли   в
запрограммированной  психике?  Нет,   не   должно   быть,   память   и
аналитические центры работали безукоризненно, как и прежде. Или  сдвиг
как раз в том и состоит, что он не способен замечать никаких сдвигов?
   На четвертый день после запуска спутника Гилл настолько устал, что,
глотая ужин, принесенный Шариком, забрызгал сиденье кресла. Прежде  он
с фанатическим педантизмом следил за чистотой, стремясь к тому,  чтобы
хоть в командном салоне не оставалось следов  абсолютного  безразличия
Юму и  Тиака  к  требованиям  гигиены.  На  экране  радара  между  тем
отражалась поверхность воды,  спутник  летел  над  океаном.  Воздушные
течения различной  теплоты  чертили  на  серебристом  четырехугольнике
затейливый узор, напоминавший  абстракционистский  рисунок,  смелый  и
неожиданный. Смелый и неожиданный? Чепуха. Полторы сотни лет назад  он
уже видел нечто подобное на Земле...
   Ему не  удалось  закончить  мысль.  Спутник  приближался  к  берегу
какого-то материка, и Гилл уронил на колени остатки мяса, не донеся их
до рта. На краю экрана появился глубокий залив, вдававшийся в сушу,  а
на  поверхности  залива  видно  было   какое-то   движение.   Еще   не
разобравшись до конца в его характере, Гилл инстинктивно  потянулся  к
фиксирующей кнопке.  Камера,  установленная  на  спутнике,  всего  две
минуты проходила над заливом, так что у него будет  целый  час,  чтобы
еще и еще раз прокрутить зафиксированное на  видеопленке  изображение;
период  обращения  спутника  вокруг  планеты  составлял  чуть   больше
шестидесяти минут.  Конечно,  необходимо  внести  еще  соответствующие
коррективы в его движение по орбите, если он хочет увидеть этот  залив
еще раз...
   - Сид, иди сюда! - вскричал он, забыв обо всем на свете. -  Смотри,
Сид, смотри скорее!
   При  микроскопическом  увеличении  движущиеся  точки  обрели  форму
веретена. Похоже на лодки...
   - Это дельфины. Либо стаи акул, - раздался за спиной голос Сида.
   - Акулы плавают гораздо быстрее.
   - Значит, дельфины, - недовольно настаивал Сид. -  Не  спорю,  они,
быть может, более разумны, чем наши единокровные охотники, но дельфины
остаются дельфинами. Ты собираешься вести "Галатею" в обратный путь  с
их помощью? Великолепно!
   Гилл нетерпеливо рванул  рычажок  увеличителя,  передвинул  его  до
упора. Тревожным миганием красных  глазков  автоматика  запротестовала
против варварского насилия, деликатно  вернула  изображение  к  норме.
Снова возник вид залива, ближняя к берегу его часть, а на  поверхности
воды,  теперь  уже  он  не  мог   ошибиться,   остроносые   лодки.   С
фантастической скоростью - скоростью cпутника - они пересекли экран  и
скрылись за его краем. Все зрелище заняло не  более  пяти  секунд,  на
экране замелькали прибрежные дюны, потом скалы, горы, покрытые лесами.
Гилл отключил фиксатор видеофона от камеры спутника.
   - Пока есть  время,  скорректируй  движение  спутника,  Сид!  Пусть
покрутится на той же орбите. Я  подожду  тебя,  прежде  чем  повторить
отснятые кадры...
   - Незачем! Любуйся своими дельфинами сам, а меня уволь.
   - Тебя не убедили последние кадры?
   - А я не хочу ни в чем убеждаться! До сих пор я был на этой планете
наиболее разумным существом.
   - Весьма сомнительно. Во всяком случае, доныне.
   - Не валяй дурака! - заорал Сид. -  На  что  тебе  эти  твари?  Они
другие, не такие, как мы...
   - Более развитые, чем мы...
   - Ну и что? Нам-то какая от этого польза?
   - На подобную глупость не знаю, что и ответить. Но если ты  нарочно
исказишь коррекцию орбиты, клянусь богом,  я  тебя  прикончу!  Что  ты
делаешь?
   Сид сдернул руку с регуляторов на  пульте  и  уставился  на  Гилла,
растерянно моргая глазами.
   - Это добром не кончится. Умоляю тебя, Гилл, послушайся  меня  хоть
один раз! Я скорректирую тебе орбиту  по  всем  правилам,  разглядывай
этих морских чудищ сколько тебе угодно. Только  не  тащи  их  сюда,  в
"Галатею"! Не могу объяснить, но я предчувствую,  что  все  это  может
кончиться очень плохо. Странно, почему ты не ощущаешь того же!
   - Чего, чего ты боишься?
   - Не знаю, но страх так и пробирает меня. Не понимаешь?
   - Нет.
   Сид махнул рукой и отвернулся,  продолжая  колдовать  над  расчетом
изменения орбиты. Оба помолчали.
   - Ну вот, готово, - со вздохом облегчения произнес наконец Гилл.  -
Иди смотри!
   Он  постарался  насколько  возможно  увеличить   и   первую   часть
видеозаписи.  По  бокам   плавучих   веретен   были   ясно   различимы
черточки-палочки, по три с каждой стороны, расположенные не попарно, а
в шахматном порядке.
   - Ни одно из живых существ не может иметь таких. плавников. Это  же
весла! Точно такие же, как у гребных лодок на Земле. - В голосе  Гилла
звучали нотки торжества. Еще бы, внутри веретен заметны и более темные
точки, движущиеся в такт с движением палочек. -  Видишь?  На  спутнике
камера снимает в инфракрасном диапазоне, а  движущиеся  точки  темнее,
значит, теплее, чем палочки и вся лодка. Это люди, они гребут веслами!
   - Ну и что? Не убеждай меня, это  я  понял  с  первого  раза,  едва
взглянув на экран. - Ответ Сида  прозвучал  неожиданно  холодно,  даже
меланхолично. - Дельфинов и прочую чушь я выдумал  нарочно  для  тебя.
Речь о другом: где гарантия, что они нас не уничтожат?
   Изображение на экране  дернулось,  расплылось.  Повторялся  момент,
когда Гилл схватился за ручной увеличитель. Сейчас он поставил аппарат
на десятикратное замедление. Точки  на  экране,  как  сонные  муравьи,
медленно сползлись к центру, затем отчетливо,  почти  крупным  планом,
проплыла лодка. Гилл остановил видеоленту, жадными  глазами  впился  в
стоп-кадр, затем продвинул его еще на две-три секунды вперед  -  весла
подняты из воды, неестественно застыли в воздухе.
   - Весла по длине не менее человеческого роста, ты видишь? И как они
ловко орудуют, отличная техника!  Не  нужно  повторять  съемку,  этого
вполне достаточно! Мы отправимся к ним, и немедленно.
   - Ты не ответил на мой вопрос, Гилл. Где гарантия?
   - Я не думал, что ты дойдешь до  этого...  До  такого  глубокого...
Гм... - Замявшись, Гилл подыскивал подходящее слово, но, не найдя его,
взорвался. - Безмозглая скотина! Чьими мозгами  ты  думаешь?  На  чьем
языке ты произносишь это идиотское слово "гарантия"? Мы эта  гарантия,
ты и я! Мы, которые несем в своем разуме бесценные сокровища знаний...
   - ...которые Юму и Тиак превращают  в  нуль  взрывами  своих  Диких
инстинктов! Верно?
   Они стояли лицом к лицу так, что их  носы  едва  не  соприкасались.
Затем Гилл отошел на шаг и устало махнул рукой.
   - Оставим это, Сид. Не будем оскорблять друг друга.  Ты  видишь  во
всем только дурное и упорствуешь. Но чем сильнее ты выводишь  меня  из
себя, тем яснее я вижу, что мы сделаны из одного теста. Орем  точно  в
зеркало... Ты и я, я и ты... Даже если бы Юму и Тиак не имели кровного
родства, и тогда...
   - Что тогда? Почему ты не испытываешь страха, как я?
   - Не знаю. Во всяком случае, я позабочусь,  чтобы  вот  эти,  -  он
указал на экран,  -  преобразованные  в  наших  коллег,  тоже  его  не
испытывали. Они подучат иные репрограммы, чем те,  которые  -  кстати,
это ты верно сказал -  сведены  к  нулю  или  вконец  испорчены  мною,
гибелью Максимов,  помешательством  Эдди.  Я  вложу  в  них  настоящие
человеческие чувства, а не искусственно вымученные модели!
   Сид собирался что-то сказать, но сдержался. Дойдя до двери, ведущей
в коридор, он обернулся:
   - Говоришь, мы зеркало  друг  для  друга?  Тогда,  надеюсь,  ты  не
обидишься,  если  я  скажу:  ты  псих!   Законченный   и   безнадежный
шизофреник!
   В ту ночь инстинкт, унаследованный от  Юму,  разбудил  Гилла  среди
ночи. Смутно шевельнувшееся в подсознании ощущение тревоги, что где-то
что-то не так, подсказало: Сида нет, он покинул свою берлогу.  Еще  не
проснувшись окончательно, Гилл уже знал, где искать.  Приоткрыл  двери
ангара ракетоплана "Восп" - к счастью, изнутри они запирались только с
командного  пульта:  Сид  уже  покончил   с   предохранителями   обоих
двигателей  и  с  железными  клещами  в  руке  слезал  по   стремянке,
приставленной  к  борту  ракетоплана.  Гилл  ясно  понимал,  куда   он
направляется - к приборной доске, а  попасть  в  кабину  пилота  можно
только из брюха машины, через нижний люк. Будь он на  месте  Сида,  то
именно в таком  порядке  выводил  бы  из  строя  ракетоплан,  закрывая
единственную  возможность   отправиться   к   океанскому   заливу   за
пополнением для экипажа "Галатеи". Залив находился в другом полушарии,
и  только  "Восп"  с  его  сверхзвуковой  скоростью  и  двигателями  в
несколько тысяч лошадиных сил был в состоянии доставить их туда.  Гилл
схватил Сида за ногу и рванул  на  себя.  Рухнув  вниз,  тот  даже  не
попытался подняться, а обхватив голову руками, покорно терпел  бешеные
пинки Гилла.  Тот  долго  бил  его  ногами  куда  попало  и  прекратил
экзекуцию не из-за того, что Сид не оказывал сопротивления, а  потому,
что вдруг заскулил по-собачьи. Перед  воображением  Гилла  встала  вся
неприкаянность и беззащитность Тиака, паршивого щенка, отвергнутого  и
презираемого охотниками племени. Жалость и  отвращение,  смешавшись  в
душе Гилла, остановили его скорее,  нежели  трезвая  логика  рассудка,
твердившая ему: не убивай, останешься в одиночестве.
   Предохранители,  которые  Сид  вытащил  из   двигателей   железными
клещами, пришлось собирать по углам ангара. Спустя некоторое  время  к
Гиллу присоединился Сид. Ползая на  четвереньках  и  все  еще  жалобно
скуля, он усердно помогал своему жестокому наставнику.

   Гилл болезненно ненавидел всякий риск, и теперь, когда избежать его
было просто невозможно, старался предусмотреть все, чтобы свести  риск
до минимума. Летал он на ракетоплане "Восп" очень давно и  всего  лишь
несколько  раз.  При  обычных   условиях   научные   работники   редко
оказывались в  таком  положении,  когда  им  приходилось  садиться  за
штурвал "Воспа". При полете в открытом космосе может случиться всякое,
поэтому подготовка Гилла в этой области была столь  же  основательной,
как и любого астронавта. Но когда корабль  "приземлялся"  на  одну  из
планет и замирал в неподвижности до следующего старта,  летный  состав
экипажа обычно переключался на обслуживание  ученых,  проводивших  там
исследования, больше им делать было нечего.
   В течение трех недель они с Сидом по очереди  осваивали  управление
"Воспом" в  атмосфере.  В  перерывах  между  полетами  Гилл  мчался  к
видеомагнитофону,  фиксировавшему  картину,  переданную  со  спутника.
Спутник вращался теперь на постоянной орбите, каждые шестьдесят  минут
направляя камеру на  залив  -  для  наблюдений  за  жизнью  прибрежных
жителей. Гилл смотрел, как они  спускают  в  воду  свои  лодки;  видел
хижины, построенные на берегу, мужчин, уходивших  на  охоту  в  лес  и
возвращавшихся оттуда с добычей. Рослые, сильные люди, они были богаты
и, по-видимому, счастливы. За двадцать дней наблюдений Гилл не отметил
ничего, что свидетельствовало бы об их страхе или боязни чего бы то ни
было. Они полюбились ему, эти отважные  мореходы,  и  он  искренне  им
симпатизировал.
   Сид стал менее  словоохотлив  и  не  противился  намерениям  Гилла.
Иногда, правда, в его карих глазах вдруг мелькал затаенный  страх,  но
Сид тут же отворачивался, а Гилл делал вид, будто ничего  не  заметил.
Когда наконец он овладел пилотированием "Воспа" в той же степени,  что
и Гилл, и они оба уверенно  выполняли  на  ракетоплане  самые  сложные
маневры, Гилл  объявил  подготовку  законченной  и  назначил  два  дня
полного  отдыха.  Даже  если  добрую  половину  пути   аппарат   будет
управляться автопилотом, вся операция потребует огромного  напряжения;
еще  ни  разу  они  не  работали  так  много  в  один  заход,  и  Гилл
беспокоился,  как  организм  Юму  и  Тиака  выдержит  эту  непривычную
нагрузку.  Первоначально  он  предполагал   сделать   посадку   где-то
поблизости от залива, переночевать, а на другой день провести  главную
операцию, но  потом  отверг  эту  идею.  Поиски  посадочной  площадки,
ночевка в тесной кабине ракетоплана, когда волнение не  дает  сомкнуть
глаза, - все это могло только утомить. Но главная причина  состояла  в
другом,  а  именно  в  нетерпении  Гилла  добиться  успеха.  Он  жалел
буквально каждую минуту, отделявшую их от того момента,  когда  первый
из туземцев откроет глаза и, оправившись от шока, начнет  жить  уже  в
новом качестве.
   Он уже знал, что лодки рыбаков обычно покидают берег  на  рассвете,
чтобы даже самые отважные, заплывшие далеко в океан,  могли  вернуться
еще до того, как солнце достигнет зенита. В соответствии с этим  он  и
назначил  старт  "Воспа".  На  берегу  лагуны  Гилл   насчитал   более
шестидесяти хижин;  между  ними  постоянно  сновали  их  обитатели,  и
выбрать среди них наиболее подходящие  кандидатуры  не  представлялось
возможным. Строить свой расчет только на удаче  было  нельзя,  и  Гилл
принял такое решение: они возьмут экипаж лодки, которая дальше  других
заплывет в открытое море.  Единственным  критерием  силы,  смелости  и
одаренности людей становилось, таким образом,  расстояние  от  берега.
Возможно, критерий этот окажется ошибочным, но найти другой  Гиллу  не
удавалось.
   "Восп" взмыл в небо стремительно, почти  вертикально,  "Галатея"  в
считанные минуты превратилась в сверкающую точку на темно-зеленом фоне
девственного леса, простирающегося до самого горизонта. Немного спустя
ракетоплан пробил тонкую пелену облаков, неразличимых с  земли;  внизу
все как бы задернулось полупрозрачной пленкой, скрадывающей  очертания
предметов. Бездонная голубизна  неба  заполнила  пространство  кабины,
натужный рев моторов перешел в негромкое жужжание. Взглянув еще раз на
приборы, Гилл включил автопилот и, удобно откинувшись в кресле, закрыл
глаза.
   Его  привел  в  чувство  прерывистый  звонок  сигнала:   под   ними
простиралось ослепительно белое одеяло сплошной облачности. До берега,
к которому они летели, оставалось еще около пятисот километров.  Гилл,
измерив с помощью радара толщину облачного слоя и  расстояние  его  до
поверхности планеты, встревоженно гмыкнул - дождя внизу как  будто  не
намечалось, но... Хорошо бы знать, выходят ли рыбаки в море  во  время
дождя? В противном случае придется все же совершить посадку,  усыплять
инфразвуком уйму лишних людей. И потом выбор  кандидатов...  все  было
так хорошо продумано, и вот - эти проклятые облака. Он потряс за плечо
Сида, сладко спавшего, свернувшись, в соседнем кресле. Сид  недоуменно
поморгал  глазами,  затем,  очнувшись,  с  минуту  молча  наблюдал  за
приборами на доске.
   - Пора включать тормоза. - Он громко зевнул. - На такой скорости мы
наверняка проскочим. Брось ты ради бога свои облака, переключай  радар
на землю! Я хотел сказать, на море...
   Гилл молча кивнул, но Сид, посчитав, что настало  время  наверстать
упущенное за долгие часы молчания, затараторил:
   - Итак, для начала я  повторю  весь  урок.  Как  только  мы  увидим
лодку... Не перебивай! Лодка будет, ведь если ты  что-нибудь  задумал,
все всегда сбывается. Другой  вопрос,  можно  ли  назвать  это  просто
везением. Итак, увидев лодку, я жду, пока  ты  доберешься  до  люка  и
подашь мне знак. Тогда я выключаю мотор и перевожу стратоплан в  режим
свободного падения. Не забудь ухватить покрепче за поручни и следи  за
желудком, мой тебе совет. В ста метрах от  поверхности  воды  я  снова
включаю двигатели, снижаюсь еще на пятьдесят метров, затем перехожу на
винтовой режим, иными словами, зависаю над  лодкой.  Ты  в  это  время
пускаешь в ход пистолет и усыпляешь наших  будущих  коллег.  Мое  дело
удерживать аппарат. И еще один совет: ни  в  коем  случае  не  вздумай
отцеплять трос! А то мало ли что тебе взбредет в  голову,  ты  человек
добрый. Привяжешь их к себе всех по одному и будешь  доставлять  сюда,
ко мне, как на лифте. Придумал ты все хорошо, не  отступай.  Пусть  им
будет немножко неудобно, не беда, они ведь ничего не  почувствуют.  Но
трос останется пристегнутым,  ты  понял?  В  противном  случае,  стоит
аппарату отклониться на пять метров в сторону,  и  ты  сможешь  начать
новую славную жизнь по примеру Эдди. И даже похуже, потому что лучевой
пистолет останется  у  меня.  Конечно,  если  попросишь,  я  тебе  его
сброшу...
   - Ты кретин, Сид, но из приятных. Если я решу остаться,  непременно
сделаю тебе ручкой.
   - Я не кретин, я твое зеркало. Только иногда кривое...
   Гилл  усилил  торможение.   Глаза   обоих   перебегали   с   лениво
покачивающейся стрелки спидометра на экран радара и обратно. Показался
вид берега, но совсем не похожего на тот, который они  так  много  раз
изучали через камеру спутника, сидя в "Галатее". Это на минуту смутило
Гилла. Черт возьми, неужели он ошибся, рассчитывая курс  для  "Воспа"?
Или пока они спали, сбился с курса автопилот? А может,  за  это  время
нарушилась радиосвязь наведения между спутником и автопилотом?
   - Левее! - воскликнул Сид. - Разве не видишь?
   Отмель была длиннее  и  более  плоской,  чем  он  ожидал,  казалась
незнакомой на вид. Дикий берег, похожий на половинку разбитого блюдца,
окруженный угрюмыми отвесными скалами, далее холмы, поросшие лесом. Но
вытянутые ромбики лодок покачивались на волнах, как обычно;  некоторые
казались ближе. "Те, что дальше от берега", - сообразил Гилл.
   - Ну что я тебе говорил? Рыбаки на месте. - В голосе Сида,  однако,
не слышалось энтузиазма. - Теперь выбирай, который из них,  и  марш  к
люку. Они нас не видят за облаками, но шум двигателей напугает их.
   Гилл колебался. Затем вдруг указал рукой на  самый  ближний  к  ним
катамаран, - оторвавшись от других, он смело боролся с волнами  далеко
в открытом океане.
   - Хорошо, я понял. Теперь спокойно иди к  люку.  Остальное  уж  мое
дело.

   Арро был преисполнен гордости. Он сказал: дождя не будет, и его  не
было. Пусть тяжелые тучи нависли над  морем  и  далекие  холмы  окутал
туман, все равно. Остальные, трусливые недоумки, не осмелясь плыть  за
ним, толклись теперь в лагуне, вылавливая мелкую  рыбешку.  В  тесноте
сети наверняка перепутаются, и тогда конец  ловле,  начнутся  крики  и
ссоры, потом на берегу взаимные упреки  и  поиски  виноватых,  а  улов
упущен, остается распутывать и чинить снасти. Что  же,  они  заслужили
все это сполна, надо было слушать его, Арро. Такого чутья, как у него,
нет ни у кого на этом берегу. Арро всем своим существом  чувствует  не
только погоду, но и какой сегодня будет улов. Глядеть на  волны  мало,
надо  уметь  угадывать,  есть  ли  там,  в  глубине  под  ними,  косяк
нагулявшейся в море рыбы, которая только и ждет, чтобы Арро окружил ее
своей сетью. И Арро доверяет своему чувству; верят  и  другие  рыбаки,
подчиняясь безмолвному взмаху его  руки,  указывающей,  куда  заводить
лодки, неслышно подгребать широкими веслами.  Да  и  почему  им  и  не
верить интуиции первого рыбака на  берегу?  Конечно,  в  заливе  живет
немало  хороших  рыбаков,  даже  очень  хороших,  но  никто  не  может
сравниться с Арро, который каждый день вываливает на песок уйму лучшей
крупной рыбы. Лучший улов всегда у Арро, об этом знают все. Это с  его
легкой руки в море стали брать женщин, хотя  старики  и  по  сей  день
ворчат  о  нарушении  обычая.  Правда,  Арро  даже  самому   себе   не
признается, что причина этому ревность к красавице Нуа.  Когда  рыбаки
уходят в  море,  их  жены  остаются  в  деревне,  и  если  не  слишком
упорствуют в верности мужьям, всякое может случиться. А Нуа  красивая,
первая красавица на всем берегу, нет мужчины, чтобы  не  обернулся  ей
вслед. И ей это нравится, Арро знает. Зато теперь она с ним, и  вместо
поклонения самцов ее овевает слава первой женщины, вышедшей в море  на
лов рыбы. Ничего, что Грон, подхлестнутый примером Арро, тоже забирает
теперь в лодку свою Дие. Ведь Дие хрупкое  создание,  от  нее  немного
проку на веслах, поэтому она выполняет роль дозорного. И  это  хорошо,
потому что  зоркие  глаза  Дие  издалека  примечают  над  водой  косые
плавники акул, ловкие руки  расправляют  сети,  поплавки.  Она  всегда
вовремя заметит, если перепутаются снасти, и это тоже хорошо, ибо  нет
большей досады для рыбака, чем проворонить улов по  этой  причине.  Но
пусть бы Дие даже  не  приносила  никакой  пользы,  Арро  и  тогда  не
прогонит ее из своей лодки. Ради Грона. Грон хороший рыбак, вторая  по
важности фигура в экипаже. Потому что первая, конечно, Мат. Если бы не
было его, Арро, Мат считался бы первым добытчиком на побережье. Ловок,
находчив и всегда молчит. Арро  считал  главным  мужским  достоинством
молчаливость. В свободное время на  берегу  он  часами  отчитывал  тех
болтунов, что треплют языком во время лова.  В  море  говорить  должен
один, остальные слушать. И Мат  молчал,  всегда  слушал,  что  говорит
Арро. Превосходный парень. Не таковы, к сожалению, его младшие братья,
Арро даже вздохнул украдкой. Если бы не страх  перед  ним,  старшим  в
лодке,  они  не  закрывали  бы  рта  даже  вблизи  пугливых  макрелей.
Непонятно, откуда такое легкомыслие, ведь их обоих, кажется, родила та
же мать, от того же отца, что  и  его,  Арро.  Желторотые  юнцы!  Одна
надежда, что с возрастом это пройдет, станут и они добрыми рыбаками. И
Эви, и Опэ.
   Черта с два!
   Нерадивый Опэ раньше времени выпустил из рук грузило, просверленный
тяжелый  камень  звонко  стукнул  по  борту  лодки.  Такая  оплошность
взорвала Арро. Не заботясь о том, что сам производит больше шума,  чем
злополучное грузило, он выхватил из воды  весло  и  замахнулся,  чтобы
хорошенько вытянуть им Опэ по спине. Пусть это  послужит  ему  уроком,
напомнит, что первейший закон для рыбаков в море - соблюдение  тишины.
Судьба, однако, рассудила иначе, и Опэ так и не получил очередной урок
искусства ловить рыбу в открытом море.
   Над  серыми  волнами  прокатился   гром   двигателей   ракетоплана,
включенных на торможение, и  поднятое  весло  в  руке  Арро  дрогнуло,
повторяя судорогу мышц, сведенных от инстинктивного страха.  Что  это,
гроза? Не может быть... Он, Арро, вот  уже  двадцать  два  года  знает
наперечет все признаки  надвигающейся  непогоды,  изучил  все  штормы,
смерчи,  ураганы,  малейшие  их  симптомы...  Даже  древние   беззубые
старики, которых, хотя они и впали в  детство,  в  деревне  продолжают
нянчить и кормить, из-за  этого  опыта  и  мудрости,  обладание  коими
облегчает ежечасную жестокую борьбу за жизнь, не припомнили бы,  чтобы
в небе гремел гром в это время года! Значит, это не  гроза,  а  что-то
другое,  более  страшное,  ибо  не  слышалось  после   первого   удара
перекатов, замирающих вдали. Резкий, режущий уши свист  возник  снова,
словно разрезая на части клубящиеся облака. "Небо кричит, тучи  стонут
в ответ, - в ужасе содрогнулся Арро. - А все наши смотрят на меня,  на
кормчего, и ждут моего слова. Конечно, ведь  это  я  руководил  ими  и
порой объяснял даже то,  чего  не  понимал  сам.  Но  что  сказать?  Я
чувствую лишь, что  кричащее  небо  несет  смерть,  все  мы  погибнем,
пережив еще раз тот ужас, который  низвергает  на  нас  эта  неведомая
смерть с неба. Вот она близится, я чувствую это..."
   У Арро перехватило дыхание, он со свистом потянул  в  себя  воздух,
чтобы разразиться криком. Но в этот момент небо вдруг замолчало, дикий
вой  оборвался.  Наступила  тишина.  Бившаяся  в  ушах  кровь   словно
отсчитывала секунды этой тишины. Только бы не  повторилось  снова!  Но
время шло, тишина казалась устойчивой и  вечной,  только  волны  мирно
плескались о борт лодки.
   Грон  громко  высморкался  -  в  наступившем  безмолвии  этот  звук
показался ревом. Арро усилием  воли  заставил  себя  еще  раз  глубоко
вздохнуть для того, чтобы хоть что-то сказать своим  людям,  привычным
звуком голоса успокоить себя и их, словами заслонить пережитый  только
что необъяснимый ужас.
   - Я думаю... - начал он, но слова застрял и у него в горле.
   В гуще облаков возник новый, не похожий на прежний, шипящий  свист.
Казалось, северный ветер, тяжелый от снега, продирается сквозь теснину
в горах, впивается ледяными волчьими клыками в живое, трепещущее тело.
Волна безотчетного страха застилала глаза, уши, мозг.  И  не  было  ей
конца, беспощадной, растущей, как болезнь. Нуа первая бросилась на дно
лодки,  зарывшись  головой  в  груду  еще  мокрых,  скользких   рыбок,
вытащенных при  первом  забросе  сети.  Через  мгновение  весь  экипаж
последовал ее примеру, ища убежища на дне утлого суденышка  и  замирая
от  страха,  сковавшего  намертво  руки  и  ноги.   Шелестящий   свист
приближался...
   Впоследствии ни один из находившихся в лодке Арро  не  помнил,  как
над их головами повисло  невиданное  чудовище.  Прошло  еще  некоторое
время, и Сид, действуя согласно программе, на высоте ста метров  снова
запустил громоподобные двигатели ракетоплана.

   - Думается, я ничего не упустил. - Он сделал  паузу,  размышляя.  -
Нелегкое испытание, что говорить, но теперь будет лучше. Я с вами.
   Замолчал, расслабил мышцы. Пора передохнуть. Рассказ  длился  почти
два часа, лишь  изредка  прерываемый  коротким  вопросом  собеседника.
Длинное, не менее ста девяноста сантиметров, стройное  тело  удобно  и
покойно полулежало в кресле, словно его обладатель с  рождения  привык
находиться в командных салонах межпланетных кораблей. Возраст двадцать
два года, это он знал точно. Высокий лоб, серые глаза. В памяти  опять
возникло воспоминание о первой минуте  после  пробуждения.  Он  открыл
глаза, ощупал внимательным взглядом  внутренность  командного  салона,
затем поднял голову, убедился в том, что  консоциатор  убран  на  свое
место под потолком, и, слабо улыбнувшись, проговорил:
   - Все в порядке. Не понимаю только одного: как я  и  ты,  волосатая
обезьяна, попали сюда одновременно? Если не предположить,  что  именно
ты прилетел за нами на ракетоплане. Теперь-то мне  понятно,  что  этот
дьявольский звук мог исходить только от "Воспа".
   "Волосатая обезьяна"  не  было  оскорблением.  Просто  констатацией
факта, свидетельством того, что "новорожденный" не думает  изъясняться
на своем родном наречии. Если это волосатое существо ему ответит,  все
станет на свои места. Если нет, то он воспримет его как второстепенный
факт действительности, имеющий  лишь  косвенное  отношение  к  решению
загадки, и этим не стоит заниматься. Очевидно, эта обезьяна  попала  в
"Галатею" так же, как и он, - в порядке выполнения составленной кем-то
программы. Когда, как, для  чего  -  второстепенные  вопросы,  не  это
сейчас главное.
   "Если  бы  Бенс  услышал  такую  вот  первую  после  трансплантации
осмысленную фразу, полную логики и разума, он запрыгал бы  от  радости
на своем седалище, позабыв о своей чопорности, - думал Гилл. - Да, это
человек! А кто я? Волосатая обезьяна? Ну, погоди! Хотя ты и умен, все,
что произошло до этой  минуты,  дело  моих  рук.  Даже  твой  разум  и
железная логика созданы мной, обезьяной, сидящей перед твоим носом".
   Гилл заговорил негромко и спокойно,  старательно  избегая  малейших
проявлений  радости  или  душевного  подъема.  Пусть  его  собеседник,
бронзовотелый герой, увидит: да, это он, волосатая обезьяна,  является
автором и исполнителем всего, что здесь произошло! Речь лилась плавно,
в той легкой иронической манере, в  которой  он,  первый  ассистент  и
правая рука Бенса,  бывало,  одинаково  клал  на  лопатки  престарелых
мудрецов  и  юных   ниспровергателей   основ.   В   считанные   минуты
обезоруживал их длиннейшими и округлыми оборотами речи,  нанизываемыми
с неповторимым изяществом. Первую фразу они еще понимали,  над  второй
задумывались, а пока разгадывали ее смысл, он произносил уже пятую или
шестую. Этот умник тоже выдержит недолго... Но серые глаза по-прежнему
смотрели на него с интересом, а вежливая улыбка  по-прежнему  выражала
равнодушие. Гилл ускорил темп своей словесной вязи, насколько мог,  но
в конце концов понял, что старается напрасно. Нечего строить  из  себя
дурака. Его противник знает столько же и так же хорошо,  как  он  сам.
Если не лучше... И как эта очевидная истина  сразу  не  пришла  ему  в
голову?
   - Кстати, как тебя зовут? - вдруг спросил Гилл,  полностью  выпадая
из своей роли.
   Любезная улыбка стала  еще  любезнее.  Блеснув  рядом  ослепительно
белых зубов, он произнес:
   - Меня зовут Мат. - Сделав паузу, он повторил еще два раза: -  Мат,
М-а-ат! - Очевидно, для большей ясности. Это прозвучало оскорбительно,
хотя Мат вовсе не имел  намерения  обижать  косматого  собеседника.  -
Продолжай, пожалуйста. Все, что ты говоришь, очень интересно.
   Гилл потерял всякую охоту взять верх; напротив, ему  хотелось  лишь
быть понятым, как-то сблизиться с собеседником. "В  конце  концов,  мы
одинаковы, как два близнеца, - думал Гилл. - Человек беседует с  самим
собой;  редкий  случай,  и  хотя  попахивает  сумасшедшинкой,  не  без
приятности". Мат сделался для него как бы младшим  братом,  любимым  и
близким. Захотелось отдать ему все,  чем  он,  Гилл,  по  воле  случая
оказался богаче, проживая здесь, в "Галатее",  в  обличье  Юму.  Затем
внезапно вспомнил о фазе регрессии и с тревогой  поинтересовался,  как
Мат себя чувствует.
   - Регрессии у меня не будет, - успокоил его собеседник.
   - Не будет? Как это не будет? Почему?
   Теперь настала очередь Мата разъяснить кое-что своему наставнику.
   - Мы ошиблись, считая, что регрессивная фаза как-то связана с типом
психики трансплантируемой личности. Все зависит от объекта, на который
она переносится.
   У Гилла уже вертелась на кончике языка фраза: "Это  мне  тоже  было
известно, но все же..." Он удержался и промолчал. Мату, пожалуй, можно
об этом не знать. Но тот, разумеется, угадал.
   -  Почему  это  тебя  беспокоит?  -  Улыбка  его  стала   чуть-чуть
сочувственной. - Тебе не удалось ее избежать?
   - Удалось, отчего же. Но предусмотрительность  никогда  не  мешает,
верно? Мой долг велит мне позаботиться, чтобы ты... чтобы у тебя...
   В салоне было прохладно, но Гилл почувствовал, как у него выступает
пот по всему телу.
   - Оставим это, Мат. Во всяком случае, прошу тебя, если почувствуешь
себя плохо, сразу скажи... Итак, на чем я остановился? - Он продолжал,
продолжал, как человек, несущий на плечах тяжелый  камень  по  дороге,
которой не видно конца, а камень все тяжелее. Гилл  рассказал  о  всех
своих сомнениях и неудачах, о  Сиде,  о  двух  Максимах,  об  Эдди,  о
геликоптере и гибели Эора и Рэ; наконец, о  том,  как  они  обнаружили
деревушку  рыбаков  на  берегу  океана,  как  доставили  их  сюда   на
ракетоплане "Восп".
   Последняя фраза Мата все еще звучала у него  в  ушах:  "Теперь  мне
будет лучше. Я здесь с вами". Правда ли это? Во всяком случае,  в  нее
надо верить, иначе все теряет смысл. Гилл злился  на  себя.  Ведь  его
постоянные сомнения и напряженность ненамного лучше,  чем  безотчетный
страх  Сида.  Гм...  Однако  его   уважаемый   двойник   довольно-таки
бестактный тип. Теперь, пожалуй, его очередь излить душу.  "Должен  же
он понимать, что, несмотря на неказистость Юму, я  тут  старший.  Нет,
так совсем уж глупо. Старший по рангу, я хотел сказать.  А  он  только
слушает и таращит глаза.  Хорошо  еще,  что  перестал  улыбаться  этой
идиотской улыбкой. Уж не наступила ли регрессия? Так ему и надо, пусть
я окажусь мерзавцем, пусть! Ведь когда он сидит вот  так  и,  наморщив
лоб, смотрит на меня, как на пустое место, это уже не я, не моя копия,
а кто-то другой, совсем другой.  Я  знаю  даже,  кто  именно!  Страшно
сказать,  но  эти  глаза,  губы,  выражение   лица,   самоуверенность,
надменное, уничтожающее молчание... Это же Норман, вылитый Норман!"
   Гилл вскочил и, прихрамывая, заходил из угла в угол. Идиот!  Просто
у тебя сдали нервы. Полет на ракетоплане, штучки Сида,  акробатический
этюд на канате, опущенном в лодку, этюд,  который  пришлось  повторить
семь раз... Пожалуй, это слишком много даже для  такого  невозмутимого
атлета, который сидит сейчас напротив тебя.
   Мат с любопытством следил за ним взглядом.
   - Почему ты хромаешь? Вывихнул ногу, пока вез нашу компанию?
   - Пустяки, это у меня с детства. Когда-то был перелом, но сейчас не
мешает. Более того, хромоте я  обязан  своим  присутствием  здесь,  на
"Галатее".
   - Об этом ты не рассказывал!
   - Зачем? А  ты  хочешь  послушать  историю  моей  жизни  с  момента
рождения? Дата его, кстати, не установлена. Мы... - Гилл на  мгновение
замялся. - Я имею в виду мое бывшее племя... Мы умели  считать  только
до двадцати, не больше. Разумеется, лишь те, кто пожелал тратить время
на это утомительное занятие. Годы жизни мы не учитывали.
   - Странно, - в вежливой улыбке Мата проглянул искренний интерес.  -
Наши старики твердили нам, будто когда-то давно в лесах жили вот такие
волосатые, гм... существа, подобные твоим сородичам. А мы не верили.
   - Напрасно. Племя, к которому я принадлежал, на том  материке  было
самым цивилизованным.
   - Конечно, конечно. - Мат сделал паузу. -  Иначе  выбор  места  для
посадки "Галатеи" был бы  иным.  Ну  а  язык?  Насколько  он  оказался
развитым? Ты не мог бы произнести для примера пару слов?
   Это было уж слишком. Гилл почувствовал, как  редкая  растительность
вдоль хребта у него становится дыбом.
   - Послушай, ты, гладкокожий гений! - со злостью зашипел он.  -  Ты,
двуногое совершенство.  Аполлон  Бельведерский  местного  значения!  К
сожалению, ты и это понимаешь. Никакого цирка зверей тут не  будет!  Я
тебе не говорящее шимпанзе, понимаешь?
   - Прости, Юму, но ты неправильно меня понял. Меня  интересует  этот
вопрос с научной точки зрения.
   - Плевать я хотел на твою точку зрения! В том числе и на научную. И
не называй меня Юму, слышишь? Я Гилл, и только Гилл.
   -  Но  ведь  я   тоже   Гилл!   В   дальнейшем   могут   возникнуть
недоразумения...
   - Пока нас двое, не могут.
   - Но я не протестовал, когда ты назвал меня Матом.  Признаюсь,  для
меня это абсолютно безразлично.
   - Повторяю, меня зовут Гилл! Будет лучше, если  мы  выясним  это  с
самого начала.
   - Пусть будет по-твоему,  согласен.  С  определенной  точки  зрения
можно понять, почему ты на этом настаиваешь, Гилл.
   Мат плюхнулся в свое кресло. Наступило молчание.
   - Итак, если подвести общий  итог,  -  заговорил  он  после  долгой
паузы, -  на  сегодняшний  день  достижения  таковы:  ты  обеспечил  и
организовал  питание,  а  Сид  с  грехом  пополам  осваивает   правила
навигации.
   - С грехом пополам? Что ты хочешь этим сказать?
   - То, что сказал. Ты мог бы доверить ему вести "Галатею"?
   Гилл не ответил. Наглый  вопрос,  удар  ниже  пояса.  И  совершенно
излишний, ответ очевиден. Лучше ответить вопросом на вопрос.
   - Что ты скажешь о своих коллегах? Полагаю, ты знаешь их хорошо?
   - Да, мы вместе рыбачим уже четыре года.  Должен  тебя  поздравить,
Гилл, твой выбор удачен. Избрав в качестве критерия удаление лодки  от
берега, ты поступил правильно. Благодарю. И за то, что ты забрал  всех
семерых, тоже. Нас многое связывает.
   - Ты не мог бы говорить конкретно, без общих фраз? Кто  они  такие,
что за люди? Кому принадлежат эти две дамы?
   - Рассказывать долго, да и не нужно. Что касается  женщин,  то  Нуа
жена Арро.
   - Эта хрупкая малютка?
   - Нет, другая. Малютку  зовут  Дие,  она  принадлежит  Трону.  Двое
юношей, Эви и Опэ, - младшие братья Арро. Кстати, что с ними?
   - Они приняли снотворное. За ними присматривает Сид.
   - Что приняли?
   - Снотворное. Дозу аментипана. Они должны спать, пока до них дойдет
очередь.
   - А я? Мне тоже вкатили снотворное?
   - Тебе нет. В этом случае я применил для выключения сознания тот же
аппарат, что и дома, в институте Бенса, для... - Гилл запнулся и опять
начал потеть. -  Для  человекообразных  обезьян.  Другого  испытанного
средства  у  меня  не  было.  Но  вы,  дети  моря,   оказались   более
чувствительными. За все время полета ни один  не  очнулся,  а  тебя  я
доставил прямо в это кресло.
   Мат с минуту молчал.
   - Кажется,  ты  кое-что  запамятовал,  Гилл.  -  Говорил  он  тихим
голосом, но взгляд словно окаменел.  -  В  институте  в  течение  двух
последних лет вообще отказались от аментипана. Усыпление производилось
гальваническим методом, если позволишь тебе напомнить. Аментипан давал
негативные побочные явления,  и  именно  я,  точнее  сказать,  мы  это
установили. Разве ты не помнишь?
   Гиллу  показалось,  что  над  ним  раскололся  потолок   и   сквозь
разверзшеюся дыру на голову ему падает обломок скалы. От  удара  искры
посыпались из глаз, а затем все погрузилось в темноту. "Забыл,  забыл,
совсем забыл, - камнем ворочалось в мозгу. - Нет,  я  не  мог  забыть.
Значит, амнезия, значит, этот факт не попал  в  репрограмму  для  Юму.
Сколько еще  будет  таких  провалов?"  -  Ноги  у  него  тряслись,  он
опустился в кресло.
   - Не расстраивайся, Гилл, беде  еще  можно  помочь.  -  Голос  Мата
звучал мягко и ободряюще. - Сколько ты ввел им аментипана и когда?
   - Одну десятую грамма, половину обычной дозы. Боялся, что организм,
не привыкший к химическим препаратам...
   - Когда? - Вопрос  хлестнул,  как  бич.  Именно  так  и  он,  Гилл,
допрашивал нерадивых сотрудников.
   - Приблизительно... Около пяти часов назад. Как только мы вернулись
в "Галатею".
   Мат вскочил на  ноги,  пошатнулся.  "Ага,  все-таки  регрессия",  -
мелькнула надежда, но Мат справился с собой. Он сделал быстрый  наклон
вперед, выпрямился, затем бросил  вниз  руки,  расслабив  мышцы.  "Как
заправский гимнаст, у меня выучился", - с горечью отметил Гилл.
   - Где они сейчас?
   - Я провожу тебя.
   - Не утруждай себя, старина! - Улыбка на этот раз  была  дружеской,
искренней. - Ты выдохся больше, чем я, отдохни. Я отлично ориентируюсь
в "Галатее", скажи только, куда ты их поместил. И не принимай все  так
близко к сердцу. Я подключу их к гальванической сети,  и  через  сорок
восемь часов от аментипана не останется и следа. Для большей  гарантии
мы возьмем у них анализ крови, он в два  счета  даст  полную  ясность.
Впрочем, зачем я все это тебе объясняю? Ты сам все знаешь,  как  и  я.
Уже догадался, верно?
   "Неправда, ни о чем я не догадался, И не догадаюсь  никогда.  Самое
ужасное как раз в том, что недостатка  знаний  в  этой  области  я  не
ощущал и не ощущаю. Сид  был  прав:  того,  о  чем  мы  не  знаем,  не
существует. Но как оно выглядит, это незнаемое? Каков  метод,  которым
можно обнаружить эту черную дыру в памяти? Обломок скалы ворочается  в
мозгу по-прежнему, давит, давит... Когда это кончится?"
   - Утешайся тем, что ты не впрыснул им по две десятых грамма, Гилл!
   Мат  рассмеялся.  В  Гилле  вспыхнула  ненависть.  "Теперь  я  буду
ненавидеть его до смерти. Это скверно, очень скверно. Но еще хуже  то,
что он прав. Нет сил проводить  его  вниз.  Камень  все  ворочается  в
голове, дрожат ноги, если я упаду на лестнице, он опять примется  меня
утешать..."
   - Они в жилом отсеке, в спальнях, - пробормотал Гилл. - Нас  теперь
девять человек, будет тесновато. Но если супруги  поместятся  в  одной
кабине, а я с Сидом, места хватит на всех.
   - Хорошо. А где Шарик?
   - Зачем он тебе?
   - Сид тоже изрядно устал. Зачем нам таскать их на руках,  если  это
может  сделать  робот?  Арро  весит  побольше,  чем  я!  -  Мат  опять
засмеялся. Премудрейшая голова, ежеминутно выдающая идеи! -  Шарик  на
вербальной связи?
   - Да.
   - Где его искать?
   Гилл поднялся было, чтобы подойти к пульту, но Мат его остановил:
   - Не трудись! Я мог бы вызвать его  сюда  сам.  Но  мне  интересно,
насколько уверенно я ориентируюсь внутри "Галатеи".  Самоконтроль,  ты
понимаешь. Притом в первый раз. Доставь мне  удовольствие  поиграть  в
эту игру!
   Последняя фраза Мата прозвучала несколько  фальшиво,  но  Гилл  был
подавлен собственной неудачливостью настолько, что не обратил  на  это
внимания. "Счастлив, самоуверен... и, разумеется,  еще  дурачок.  Надо
надеяться, застрянет в лифте, либо Шарик не послушается чужого голоса.
Это собьет с него спесь, по крайней мере".
   - Думаю, Шарик разводит сейчас костер, чтобы готовить  ужин.  Но  я
советую, окликни его с порога нижнего люка и не  слезай  по  лестнице,
покуда он не отзовется.
   Что бы то ни было, Гилл не мог допустить, чтобы Шарик напугал Мата.
"Возможно, он жесток по отношению ко мне, но я-то  тоже  показал  себя
полным идиотом, он только сквитал счет. И надеюсь, без злого умысла".
   - Старина, доверь это мне! - Мат пошел к  лифту.  Гилл  с  завистью
наблюдал за его легкой, упругой походкой. - А может, ты  полагаешь,  у
меня дурное произношение? Но уж если Шарик понимает твое!..
   Возразить было нечего. Так или иначе, придется его  ненавидеть.  Но
для ненависти не хватало сил, так глубока была усталость. Если  бы  не
проклятая дрожь в ногах, он бы показал Мату, где раки зимуют. А сейчас
изволь сесть, ничего ты ему не покажешь.
   - Жди меня здесь, Гилл. Как договорились.
   "Ни о чем мы не договорились. Это приказ, самый  откровенный.  И  я
ему подчиняюсь",  -  подумал  Гилл  и  удивился.  Перемена  настроения
наступила, едва Мат скрылся за дверью.
   - Кретин!  -  произнес  Гилл  вслух,  прислушался  к  слабому  эху,
отразившемуся от стен, и повторил: - Ты кретин, Мат. Мое произношение!
Что ему в нем не  нравится,  да  и  как  он  может  судить?  Я  говорю
превосходно, без о-ши-бок и да-же по сло-гам! Пре-вос-ход-но, слышишь?
   Каменный жернов в голове, повернувшись еще несколько  раз,  наконец
остановился. Тупая тяжелая усталость разлилась по всему телу.  Слишком
много он взял на себя за один раз. Полет на  "Воспе",  потом  цирковой
трюк на канате... Впрочем, причина иная. Это даже  не  усталость.  Это
крах. Аментипан действительно  давно  уже  не  применялся.  Выпало  из
памяти полностью, напрочь. А что еще  осталось  за  ее  пределами,  не
попало в репрограмму? И почему? Лучше не стоит думать об  этом,  опять
попадешь в замкнутый круг, опять камень в голове... Факт, однако,  что
любая  проверка  перенесенной  в  электронную  память  Большого  Мозга
информации имеет формальный характер. Только количество.  А  качество?
Сколько ни анализируй, пусть самыми  различными  методами,  ты  будешь
измерять  только  интенсивность,  варианты,   электронные   показатели
отдельных секвенций. Так можно обнаружить  только  грубые  ошибки  или
большие дыры, но  не  более  того.  Истинное  содержание,  комплексная
субстанция репрограммы психики могут быть реализованы только  в  живом
человеческом мозге. Мат совершеннее  Юму  уже  хотя  бы  потому,  что,
сравнив мысленно нас обоих и установив различие, пришел  к  важнейшему
выводу: чего-то недостает. Разумеется, у него тоже. А потому и он не в
состоянии  определить,  чего  именно,  даже   другим   методом.   Пики
фреквенций отдельных полей не скажут ему больше, чем мне, и сказать не
могут. Но он располагает возможностью, о  которой  я  даже  не  думал.
Конечно, Мат как личность ценнее меня, но и я  могу  еще  пригодиться.
Мой опыт, знание обстановки; правда, самое важное я ему уже рассказал.
Значит, меня нужно сделать полезным, а мне признать его превосходство.
Это во-первых. Так мы, пожалуй, еще сможем понять друг друга.  А  Сид?
Сиду тоже надо внушить эту мысль, пусть спорит со мной сколько угодно,
не в этом суть. Сейчас же надо поговорить с Сидом, помочь  Мату.  Если
он увидит, что я ему помогаю, что способен помочь... Крайне необходимо
установить взаимное понимание, крайне. Чтобы он видел не только ошибки
и неотесанные углы. В конце концов, ведь он - это я. Успех обеспечен.
   Гилл вызвал лифт, но он оказался  занят,  а  потом  остановился  на
уровне  жилого  отсека.  Еще  нажим  кнопки,   опять   безрезультатно.
Очевидно, Мат заблокировал  автомат,  лифт  не  поднимался.  Не  беда,
пойдем по лестнице.
   На повороте третьего отсека он увидел Мата. Мат стоял, повернувшись
к нему лицом, и держал в руке лучевой пистолет. Медленным движением он
поднял оружие на уровень груди.
   - Сожалею, Гилл, но это должно случиться. Ты знаешь и сам.
   - Мы могли бы вам еще во многом помочь. И я, и Сид...
   - Сида уже нет. Успокойся, он даже не подозревал, что его ждет. Так
я собирался поступить и с тобой. Очень жаль, что ты пришел сам...
   - Послушай, Мат! Я признаю твое главенство, ты более совершенен. Но
я помогу тебе во всем, что касается опыта, которого тебе недостает...
   - Мне недостает только одного, но и это имеет  чисто  теоретическое
значение...
   - Чего же? Я охотно поделюсь с тобой... - "Пока я могу удержать его
словом, ничего не произойдет. Отнять силой? Безнадежно.  Расстояние  -
четыре метра, даже если его рефлексы медленнее моих,  слишком  далеко.
Говорить,  говорить,  объяснять,  убеждать,  что  я  ему  нужен..."  -
Существует  множество  незаметных,  несущественных  мелочей,  Мат.   Я
объясню их тебе, и наша жизнь будет легче. Все оборудование  "Галатеи"
я знаю отлично; кроме того,  мы  будем  ходить  на  охоту  с  Шариком.
Поверь, я превосходный охотник, нет такой дичи, которую бы...  -  Гилл
замолчал.  Взгляд  Мата  выражал   бесконечное   терпение   и   полное
равнодушие. - Что ты хочешь знать, скажи?
   - Это не так легко сформулировать.
   Мат тоже молчал, глаза его поднялись к потолку, но ствол  пистолета
не сдвинулся ни на сантиметр.
   - Ну что же, попробую, - заговорил  он  опять.  -  Скажи,  были  ли
какие-либо причины, соображения, мысли, иными словами, была ли у  тебя
мотивировка, пусть даже самая  мелкая  я  вздорная,  чтобы  избрать  и
посадить под консоциатор первым именно меня, а не кого-то другого? Что
было  причиной  -  моя  внешность,  тип  человека,  возраст  со  всеми
вытекающими последствиями? Или такие, труднее поддающиеся  определению
категории, как, скажем, симпатия, эмоциональное начало?..
   Гилл ощутил, как все мышцы его напряглись. Он не станет лгать, даже
если от этого ответа зависит его жизнь. Но свое  знание  он  унесет  с
собой, он не скажет Мату ничего.
   - Нет, - хрипло сказал Гилл. - Ни о какой мотивации не  может  быть
речи. Ты был лишь одной из семи возможностей. Без имени, без прошлого,
объект для эксперимента, и только. Таким же, как остальные шестеро. Ты
помнишь о великолепном выводке белых мышей, шедевре селекции? Еще там,
в институте. Принцип был один  -  никаких  мотиваций.  Это  мешало  бы
эксперименту.
   Мат по-прежнему не смотрел на Гилла,  но  лицо  его  передернулось.
"Так, прямое попадание, - возликовал Гилл. - Нанесем  еще  один  удар,
последний..."
   Он знал, что не почувствует боли. Последнее,  что  он  увидел,  был
красный глазок сигнала, вспыхнувший на пистолете.

   Наступившая ночь обещала быть спокойнее предыдущих. Еще  в  полдень
он наткнулся на обломки геликоптера, и это укрепило в нем уверенность,
что он идет в верном  направлении.  В  окрестном  кустарнике  не  было
никаких  признаков  или  следов  вездехода,  и  тогда  он,  набравшись
храбрости, заглянул в разбитую кабину. Увидев там кости скелетов  Эора
и Рэ, добела объеденные термитами,  он  успокоился  окончательно.  Все
послеобеденное время он занимался тем, что поодиночке расшвыривал  эти
обглоданные кости, стараясь забросить их  подальше.  Ярость,  питавшая
его до сих пор, нашла для себя прекрасный выход.  Затем  он  попытался
сложить  разбросанные  вокруг  обломки  кабины;  ему  удалось  кое-как
связать опорные кронштейны, две огромные  щели  он  заткнул  остатками
лопастей, подобранными поблизости. Получилось  убежище  получше  любой
пещеры, которую ему так или иначе пришлось бы искать для ночлега,  без
надежды на успех в этом равнинном краю. И уж,  конечно,  во  сто  крат
удобнее гущи кустов или сени деревьев.  Но  потом  он  догадался,  что
работа пропала даром. Отсутствие  следов  вокруг  свидетельствовало  о
том, что только у термитов достало смелости приблизиться к кабине. Эта
догадка вновь вызвала приступ гнева, но он  слишком  устал  для  того,
чтобы разрушать свое сооружение,  над  которым  трудился  до  темноты.
"Терпение, Эдди, терпение, - сказал  он  вслух.  -  Отложи  злость  на
завтра,  сохрани  ее  для  дела,  тебе  же  лучше".  Он  давно  привык
разговаривать сам с собой вслух на том языке, которого  никто  из  его
соплеменников   не   понимал.    Это    единственное    неопровержимое
свидетельство его превосходства начало приобретать для всех  остальных
столь же важное значение, как таинственная  и  грозная  сила  лучевого
пистолета. Вот и сегодня он долго ругал Гилла и Сида,  кричал  во  все
горло, хотя стены кое-как слепленной кабины геликоптера никак не могли
служить подходящей для этого аудиторией. Но поскольку один из  языков,
на которых он бранился, еще не мог, а второй уже не мог выразить  всех
оттенков обуявших Эдди злобы и ненависти, он угрюмо замолчал. Впрочем,
так заканчивались эти тирады и раньше.
   "Нет, они не одержали надо мной победы, - уверял он себя,  искренне
желая  в  это  поверить.  -  Ведь  я  был  не  только  хитер,   но   и
предусмотрителен. В лучевом пистолете еще много энергии, и,  если  они
не впустят меня в "Галатею", энергии  хватит,  чтобы  выжечь  наружный
люк. Ну, а при менее интенсивном режиме пистолет послужит еще долго. С
его помощью я мог бы уничтожить не только этих двух недоумков, а и все
племя. И я оказался  достаточно  умен,  чтобы  не  дожидаться  у  моря
погоды. Роботы меня пропустят, а если нет, пяти секунд  действия  луча
на одного из них хватит... Но не больше, надо экономить. Главное,  люк
нижнего отсека...
   Впрочем, обойдемся и  так,  люк  наверняка  будет  открыт.  Если  я
незаметно проберусь между роботами, на корабле не будет причин ожидать
моего визита именно завтра. Они  не  явились  к  геликоптеру,  значит,
махнули на меня рукой. - Эдди удовлетворенно хихикнул. - А я вот  нет.
Я ничего еще так не желал, как завтрашнего свидания. Какой  меня  ждет
прием, это не вопрос, потому что я и спрашивать их не стану. Мне нужна
только "Галатея", вся, целиком. Спорить мы тоже не будем.  Та  минута,
когда я увижу вас - надеюсь, это  произойдет  вне  стен  "Галатеи",  -
станет первой и последней в нашем свидании.  Для  вас,  разумеется.  Я
человек экономный, по одной секунде на каждого довольно  за  глаза.  А
потом будет время подумать, что делать дальше. Увести с  собой  Шарика
или другого робота, а может, всех  сразу?  Неплохая  мысль:  запустить
роботов и с их помощью пригнать все племя обратно к "Галатее".  Глупые
скоты! Тогда уже никто из вас не усомнится в моей вечной и  всесильной
власти! Кажется, до сих пор никто в ней не сомневался. Но так ли это?"
   Он, Эдди, убил Дау, и страх, овладевший племенем, дал  ему  в  руки
такую  власть,  о  которой  можно  только  мечтать.  Но   он   остался
ненасытным, и жажду власти,  которая  мучила  его  день  ото  дня  все
сильнее, не могли удовлетворить ни  истребление  соседних  племен,  ни
великолепные охоты с горами трупов  травоядных  животных,  которые  он
милостиво  дарил  красным  охотникам.  Его  окружали  ужас  и   слепое
поклонение; но чем больше он выказывал свою мощь, тем теснее смыкалось
вокруг него невидимое, как стекло, кольцо страха. Он пытался обучать и
просвещать своих соплеменников, но они жадно искали в каждом его слове
и жесте только приказ, невыполнение которого немедленно несло за собой
еще одну смерть. Правда, он был нетерпелив, и  в  этом  его  беда.  Но
можно ли иметь терпение, если все твои объяснения пропадают даром?  Он
удивлялся красоте Меи с тех пор, как помнил себя; он  всегда  ревновал
ее и завидовал Рэ, находя в нем те  качества,  которых  не  находил  у
себя. Рэ  погиб.  Ему  стоило  лишь  поманить  пальцем,  и  Меи  стала
принадлежать ему. Однако и это обернулось для него изнанкой. Зная, что
Гаим страстно любил Меи, Эдди обнимал женщину и  холодно  размышлял  о
том, с какой дикой радостью насладился бы еще одним убийством. Но ради
кого, ради Гаима или ради самого Эдди? В конце концов, теперь  не  так
уж важно. Он убил и Меи. Но  даже  ныне,  спустя  почти  год,  не  мог
решить, почему он это сделал.
   Остатки племени, которые он покинул там,  на  севере,  представляли
собой теперь обленившийся и мягкий, как воск, материал.  К  сожалению,
слишком избалованный обилием пищи для того, чтобы  сохранить  хотя  бы
внешние формы организации на те несколько дней, пока  он  отсутствует.
Но он вернется к ним, и все будет по-другому. Да,  он  снова  приведет
этих людей сюда, к "Галатее", и попытается их  изменить.  Пока  он  не
знает как, детали еще не ясны. Впрочем, детали  не  так  уж  и  важны.
Главное - действовать; действие, движение - вот единственное,  во  что
можно и стоит верить. Эдди почувствовал усталость. Мысли утомляли его,
он отвык думать.
   Утром, едва рассвело, он проснулся с чувством голода.  Накануне  он
тоже ел плохо, не желая расходовать энергию пистолета на дичь. Отыскал
в земле несколько съедобных кореньев, затем спугнул с гнезда  какую-то
птицу, жадно сожрал еще не оперившихся,  тянущихся  к  свету  птенцов.
Хорошо бы найти еще одно-два  гнезда  и  пару  кореньев,  но  Эдди  не
решился терять времени, опасаясь не дойти до "Галатеи" засветло. "А ты
должен успеть, Эдди,  должен.  Не  потому  только,  что  кореньями  не
насытишься, но и потому, что тебя ждут.
   Ждут, как добыча ждет клыков хищника, дерево - удара молнии,  огонь
- струю воды, как покорно склоненная, умоляющая о пощаде  жертва  ждет
удара топора. Перед  тобой  твоя  задача,  Эдди,  и  никакая  воркотня
пустого желудка тебя не остановит. Сегодня пошел двадцать третий день,
как ты покинул свое племя, ты не можешь больше задерживаться  в  пути.
Пришло твое время действовать. И это будет сегодня".
   Он шел и шел, пробираясь сквозь кустарник, все дальше продвигаясь к
юго-западу, проклиная цепкие колючки,  от  которых  отвык  в  северных
лесах. "Обратно я поеду на вездеходе, - решил он. - Погружу роботов  -
и вперед. Безумием было бы еще раз проделать этот  путь  пешком  после
того, как я стану хозяином "Галатеи".
   ...Если бы желтый убийца не объелся накануне, то  не  ошибся  бы  в
прыжке. На этот раз у Гаима  оказалось  преимущество  в  десятую  долю
секунды, чтобы отклониться чуть-чуть  в  сторону  и  усвоенным  еще  в
детстве змеиным движением скользнуть в гущу зарослей.  Но  желтый  был
больше рассержен, чем  голоден,  и,  грозно  ворча,  искал  смельчака,
посмевшего нарушить полуденный покой в  самом  центре  его  охотничьих
владений. Зверь прыгнул во второй раз и еще  висел  в  воздухе,  когда
позади него свечой вспыхнул зеленый кустарник. Откуда было ему  знать,
что он, властелин джунглей,  играет  со  смертью  у  себя  дома?  Гаим
промахнулся и вновь вынужден был нырнуть в кусты, не  успев  выключить
луч пистолета. Из поросшей травой земли ударил огненный вулкан,  пламя
полоснуло Гаима по боку, по руке.  От  дикой  боли  он  заорал  благим
матом, в воздухе запахло паленой  кожей.  Зверя  смутил  на  мгновение
незнакомый  звук,  а  также  запах  гари.  Огонь...  Желтый  залег   и
насторожился. Левая рука Эдди безжизненно повисла  вдоль  тела,  одной
правой он не мог быстро поднять тяжелый прибор, чтобы прицелиться.
   - Ну иди! - Оскалив зубы, он звал зверя. - Иди же!
   "Если он прыгнет, я упаду навзничь. Тогда он наверняка попадет  под
луч и  рухнет  на  меня  уже  мертвым".  Но  желтый  убийца  продолжал
принюхиваться, и Эдди, скрипнув зубами, повел пистолет в его  сторону.
Пламя вспыхнуло  в  двух  метрах  от  его  лап,  впилось  в  землю  и,
разбрасывая раскаленные комья, полыхнуло до  вершины  деревьев.  Зверь
мгновенно сморщился в черный, смердящий комок под рухнувшими  на  него
испепеленными кустами, но для Эдди этого  было  уже  недостаточно.  Он
двинулся вперед, продолжая кромсать  труп  смертоносным  лучом,  пиная
босыми ногами дымящиеся куски мяса.
   - Вот тебе, вот! - хрипел он, в беспамятстве топча останки  хищника
до тех пор, пока не подкосились ноги. Упав на  траву,  Эдди  с  трудом
перевел дыхание, руки и ноги не повиновались. "Приди в себя, соберись,
Эдди, ты должен спешить". Он сел, придвинул к себе,  ощупал  пистолет.
Взгляд его упал на шкалу. Ледяная  волна  отрезвления  прокатилась  по
телу. Стрелка стояла всего за два-три  деления  от  нуля.  Нижний  люк
"Галатеи"... Конец всему.
   Но нет! Он их выследит,  подождет,  пока  они  выйдут  из  корабля.
Прежде, бывало, целыми днями оба мотались по окрестностям,  отчего  бы
им менять свои привычки? Значит, выползут.  Нужны  только  терпение  и
осторожность.
   Вскоре после того, как Эдди, страдая от боли в  обожженном  боку  -
хорошо еще, что ноги остались целы, - поднялся  на  гребень  какого-то
холма, под ноги ему попалась глубокая яма. Он едва в нее не  свалился.
Края уже заросли ползучей травой, но яму  он  узнал.  Значит,  роботов
сияли с дозорных постов, и уже давно. Зачем?  Неважно,  потом  узнает.
Одним препятствием - уже предпоследним -  стало  меньше,  это  хорошо.
Спасибо за сюрприз, Гилл. Я отблагодарю сполна.
   Во второй половине дня он почувствовал слабость; голова  кружилась,
желудок сжала боль. Он с  трудом  ковылял  от  куста  к  кусту.  Между
меркнущим светом дня и убывающими силами  Эдди  словно  была  какая-то
связь. Только бы выдержать, дойти, осталось совсем немного... Дозорные
роботы находились в шести километрах от "Галатеи".  Или  в  пяти?  Все
равно  половину  пути  он  уже  преодолел,   даже   больше.   Осталось
перебраться через гребень одного холма, потом  второго,  а  с  вершины
третьего уже виден нос "Галатеи", устремленный  в  небо  и  освещенный
лучами заходящего солнца. Он уже не собьется с пути и устроит засаду.
   Спускаясь  по  склону  второго  холма,  он  споткнулся,   упал   на
обожженный бок и взвыл от боли. Долго лежал, закрыв  глаза  и  стиснув
зубы, боролся с жестокой мукой. "Нет, я не сдамся.  В  двух  шагах  от
цели я сумею выдержать. Еще немного, и я увижу "Галатею".
   Подъем на последний, третий,  холм  оказался  круче,  чем  спуск  с
предыдущего. Не обращая  внимания  на  саднящую  боль  в  ладонях,  он
опустился на четвереньки и пополз, хватаясь за траву.
   Сумерки между тем торопились опустить  на  утомленную  зноем  землю
свое мягкое серое покрывало, а  из  долин  и  оврагов  уже  подымалась
густая  чернота.  Глаза  Эдди  почти  ничего  не  различали  в  быстро
сгущавшемся мраке, но чутье Гаима уверенно вело его  вперед.  Еще  два
подъема и два спуска, уже небольших, курс  все  тот  же...  Кустов  не
стало видно, но их нижние ветки хлестали по рукам, как бы  подтверждая
правильность избранного направления. Коробку с лучевым  пистолетом  он
сдвинул на спину, так  было  удобнее  и  менее  чувствительно.  Ночная
прохлада придавала сил. Осталось преодолеть всего один холм, забраться
на его гребень. "Внимание, Эдди, ступай осторожнее. Только не обнаружь
себя. Они могут услышать в тишине хруст  от  твоих  шагов.  Осторожно,
так... Еще немного".
   Наконец он достиг вершины последнего холма. Присел на землю,  чтобы
сердце не выпрыгнуло из  груди.  "Спокойно,  Эдди,  ты  у  цели,  путь
окончен. Теперь ты дождешься, пока поредеет туман и  зажгутся  звезды,
их скудного света вполне достаточно для глаз охотника. Самые яркие уже
подмигивают с высоты, еще минут десять, заблестят и остальные. Будь  у
тебя желание, ты мог бы назвать их одну  за  другой,  ведь  ты  хорошо
изучил звездную карту этой галактики. Но они тебе не нужны, ты никогда
уже не полетишь к ним, какая польза на  них  любоваться?  И  "Галатея"
навеки останется здесь, чтобы служить тебе. Тебе одному".
   Притаившись в ночной тишине, он ждал того заветного момента,  когда
на фоне усыпанного мерцающими точками неба  возникнет  наконец  силуэт
корабля. От напряжения перед  глазами  начали  вращаться  разноцветные
круги.  Эдди  опустил  веки,  долго  тер  кулаками,  потом   замер   в
неподвижности, считая секунды,  и  снова  открыл.  Круги  исчезли,  но
долина перед ним была пуста. В глубине сознания зашевелился страх,  но
он тут же подавил его, не дав родиться.  Приходить  в  отчаяние  из-за
того, что ошибся, считая холмы? Обычное дело,  если  человек  страстно
стремится к чему-нибудь, он всегда ошибается в счете, и всегда в  свою
пользу. "Значит, перед тобой еще один холм, Эдди, а может, и  два.  Но
если и на этот  раз  ты  не  увидишь  "Галатею",  не  беда,  подождешь
рассвета. Вероятно, еще вечером в лесу ты где-то  сбился  с  маршрута.
Ну, конечно, после того случая с желтым убийцей. Утром все  станет  на
свои места, ты спокойно, не  торопясь  разберешься  с  ориентирами.  А
может, и в этом не будет нужды? Сверкающий на солнце корпус  "Галатеи"
сам выведет тебя к ней. Он виден издалека сквозь редкие деревья". Эдди
поднялся на ноги и начал спускаться в долину.
   Под ногами вдруг хрустнула  обуглившаяся  ветка,  потом  еще  одна,
еще... Он не придал этому значения. Звезды светили уже ярко, когда  он
вышел на просторную, почти круглую полянку.  По  ту  сторону  отливала
серебром листва низкорослых кустов. Пройдя еще  шагов  двадцать,  Эдди
остановился. Что это? Необходимо  призвать  на  помощь  всю  логику  и
трезвость рассудка, оценить то, что он увидел. Оценить и  действовать.
Пальцами голой ступни он разгреб рыхлый и толстый  слои  пепла  -  под
пеплом  была  сожженная,  спекшаяся  в  камень  земля,  твердая,   как
гранит...
   Чтобы направить холодный ствол лучевого пистолета себе в горло, ему
пришлось задрать голову и увидеть звезды. С удивлением смотрел  он  на
мерцающие далекие миры, будто только в эту минуту увидел  и  понял  их
впервые в жизни.

   Дие отправилась на кухню, и Грон, как это бывало с ним обычно, едва
удержался, чтобы не окликнуть ее, не попросить остаться. Но распорядок
был неумолимо строг. Каждый четвертый и двенадцатый час времени своего
бодрствования Дие обязана была отправляться  на  кухню,  а  еще  через
сорок минут никак не позднее, возвращаться назад  в  командный  салон.
Сейчас она принесет пищу для Грона, а в следующие сорок  минут  -  для
Эви и Мата. К тому времени Грон будет уже спать. Ровно  восемь  часов,
ни минутой больше; затем пробуждение, завтрак, и опять все сначала.  В
первой половине дежурства возле него сидит Дие, во второй - Эви и Мат.
Едва продрав глаза, Мат принимается  за  контроль  всех  систем;  если
нужно, к нему присоединяется Эви. Когда  очередь  доходит  до  осмотра
двигателей, с Матом идет Грон, а Эви садится за пульт, на  его  место.
Но последнее случается редко; Грон  точно  не  помнит  даже,  когда  в
последний раз они спускались в нижние отсеки. Там царствуют роботы.  И
хотя Грон их недолюбливает, все же интереснее возиться  с  ними  внизу
чем сидеть за командирским пультом в одиночестве.
   Самое неприятное - это те сорок минут, когда  он  остается  один  и
ждет ужина. Два раза он уже обманывал Мата; чтобы не отпускать Дие  на
кухню, сослался на то, что у него нет аппетита.  Но  от  командира  не
скроешься, он  быстро  разгадывает  все  секреты;  Мат  пригрозил  ему
строгим наказанием. С тех пор Грон старается хоть как-нибудь выдержать
эти сорок минут одиночества. Правда, оно длится всегда  меньше, потому
что Дие добрая и не засиживается на кухне.  И  все-таки  так  тягостен
этот режим, кажущийся вечным.  Никакого  просвета.  Приборы  на  доске
поблескивают холодно и враждебно; ну а стены,  даже  не  столько  они,
сколько то, что находится за их пределами... Об  этом  даже  лучше  не
думать. А ведь было время, когда, освоив, какой прибор что показывает,
он относился к ним с  симпатией  и  доверием,  даже  полюбил  все  эти
стрелки,  цифры  и   указатели.   Как   обнадеживающе,   бывало,   они
подмигивали: все в порядке, мы на страже, мы охраняем тебя, сиди  себе
спокойно. Только уже много позже, неизвестно откуда явилась к нему эта
проклятая мысль, он до сих пор проклинает тот день и час, что в  любой
следующий - именно в любой! - момент они могут показать  нечто  совсем
другое. Опасность может возникнуть в тысяче ликов. Вот она уже  таится
в каком-то кабеле, реле, трансформаторе или внезапно ворвется снаружи,
из бездонного и темного космоса, лишь кажущегося пустым,  а  на  самом
деле битком набитого роковыми неожиданностями. Там, за стенами,  живет
смерть. Он почувствовал бы это, если бы его даже не учили,  что  такое
мировое пространство. А эти стены вокруг  -  теперь  он  знает  это  -
сплошной обман; их полусферические своды как пальцы  огромной  ладони,
медленно и  постепенно  сжимающиеся  в  смертельной  хватке,  чтобы  в
какой-то миг тебя раздавить.
   Грон пробовал размышлять, закрыв глаза. Это  не  запрещено,  потому
что световой сигнал об аварии или опасности всегда сопровождается  еще
и звуком. Но и такой способ ничего не изменил в направлении мыслей, не
принес успокоения. "Почему?" - сразу же возникал вопрос, стоило  Грону
вызвать в памяти ту или иную картину событий за минувший год, и  число
этих мучительных "почему" все росло. Напрягая силы рассудка и  памяти,
обычно он находил какой-то ответ на первую или вторую  часть  вопроса,
но тогда другая часть оставалась нераскрытой,  а  то  и  сама  рождала
целую вереницу новых вопросов. "Там, на берегу у моря, все всегда было
ясно и хорошо", - думал Грон, мысленно вздыхая.  Мат  сейчас  спит  и,
пожалуй, во сне не узнает, о чем он сейчас размышляет. Потому что  это
запретная, даже преступная мысль. Один только Арро  осмелился  однажды
высказать ее вслух, еще до старта "Галатеи",  но  жестоко  поплатился.
Нет,   так   ставить   вопрос   нельзя.   Слишком   туманно,   слишком
неопределенно. Невозможно протянуть ниточку, связавшую бы  то,  о  чем
сказал Арро, с тем, что он делает сейчас. Мат тоже сделал вид, что  не
расслышал слов  Арро,  расплата  наступила  потом,  уже  после  взлета
корабля. Арро резко изменился, но Грон узнал об этом от  Эви  в  конце
второго или даже третьего цикла.  Каждый  цикл  -  это  четыре  недели
работы  плюс  четыре  недели  сна.  Так  что  он  вообще  никогда   не
встречается с Арро. Когда одна бригада  сменяет  другую  -  во  второй
навигатором работает Опэ, а инженером по двигателям Арро, - внутренний
распорядок не нарушается. Вот и получается, что, когда Грон садится  в
кресло перед пультом, Арро спит уже целых восемь часов  из  очередного
месячного "сонного отпуска". Таким  образом,  только  от  Эви  он  мог
узнать, что Арро просыпается и встает каждый раз все с большим трудом,
а Опэ, последние восемь часов вахты которого  смыкаются  с  дежурством
Грона, добавил, что Арро сильно  исхудал,  потерял  аппетит,  а  порой
становится просто невменяем. Сидит как истукан и смотрит перед собой в
одну точку.
   Странно, ибо если говорить о нагрузках, то  первым  должен  был  бы
сломаться Мат. Он не имеет четырехнедельных "сонных  отпусков"  с  тех
пор, как они взлетели; он работает шестнадцать  часов,  а  затем  спит
восемь и опять работает без устали. Однажды Грон, проснувшись, увидел,
что Мат находится в особенно хорошем настроении,  и  рискнул  спросить
его о причине такой железной выдержки.  Сам  он  со  сна  еле  ворочал
языком, так что свежесть и бодрость командира казались ему  тем  более
неестественными. Мат рассмеялся и дал следующее объяснение:
   - Вы проживете дольше, чем я, только и всего. По  меньшей  мере  на
столько месяцев больше, сколько вы проспали в пути. А  на  самом  деле
гораздо дольше, потому что делаете  перерывы  в  работе,  изнашивающей
организм. Не считай меня, пожалуйста, героем, Грон, и не благодари.  Я
поступаю так не ради вас.
   Хотя репрограмма не избавила Грона от его природной искренности,  в
своей  новой  жизни  он  скоро  познал  суровую  истину:   не   хочешь
неприятностей - молчи. Он ничего не ответил Мату,  но  потом  часто  и
мучительно  раздумывал  над  словами  командира.   "Вы   будете   жить
дольше..." Воспоминаний о безвозвратно  потерянном  прошлом,  если  он
осмеливался их оживлять, причиняли острую боль; настоящее  страшило  и
казалось невыносимым, в особенности в минуты одиночества, но  то,  что
сказал Мат, будило кромешный ужас. Жить дольше. Дольше,  чем  он.  Это
значит, во-первых,  дольше  тянуть  теперешнее  существование,  а  что
потом? Что ждет их потом, в конце этого уже заученного  и  привычного,
хотя и нудного распорядка полета? Грон знал о  том,  что  репрограмма,
которую он получил по милости Гилла, с которым ни в коей мере не желал
себя отождествлять, имеет множество пробелов. Но тот запас информации,
которым он располагал, был достаточен для того, чтобы страшиться своей
будущей жизни на Земле. В лучшем случае он мог надеяться  на  то,  что
найдет там берег и лагуну, похожую на ту, которую он  уже  никогда  не
увидит; очень похожую, это важно, и его оставят в покое. Ловить  рыбу.
Пожалуй, они совершили  достаточно  подвигов,  чтобы  рассчитывать  на
такую  благодарность  от  земного   человечества,   которое...   Далее
следовала зыбкая трясина, и Грон в страхе останавливался у ее края. Не
из-за того, что сказал Мат, а из инстинкта  самосохранения.  Наверное,
Арро тоже терзал себя подобными мыслями. И  себе  же  делал  хуже.  Но
разве такое неизбежно?
   Как ни ужасен был тот, уже далекий, самый первый шаг,  Грон  всякий
раз к нему возвращался. Казалось странным, но именно та первая минута,
когда он, еще не вполне очнувшись от шока, оказался в одном из  кресел
командного  салона  "Галатеи",  представлялась  единственным   опорным
пунктом, отталкиваясь от которого, можно  размышлять.  Салон  выглядел
точно так же, как сейчас, только еще не стало страшно стен. Он  увидел
лишь склонившихся над ним Мата и Дие, а высоко под  потолком  вогнутую
поверхность полусферы консоциатора. Он уже  тогда  знал,  что  это  за
штука, но никак не мог увязать с присутствием Мата и Дие. Что касается
увязок,  то  и  впоследствии  у  него  долго  не  ладилось  это  дело.
Интересно, именно Мат во многом помогал ему преодолеть трудности. И не
только ему, другим тоже,  причем  весьма  оригинальным  способом:  Мат
вовсе не старался ничего объяснить. Все члены экипажа знали, вынуждены
были знать, что все мысли, которые отныне  являются  их  собственными,
исходят от некоего существа по имени Гилл, несравненно более  высокого
по уровню интеллекта; но в то же  время  Мат  настоял  на  том,  чтобы
каждый из них сохранил свое прежнее имя.  Они  переступили  из  одного
слоя сознания в другой так, словно пересели  из  одной  зыбкой  лодки,
качающейся на волнах грозного и глубокого моря, в  другую,  такую  же.
Этот переход нес с собой неуверенность, грозил неведомой опасностью, а
только что оставленная посудина  казалась  то  бесконечно  родной,  то
надоевшей и отвратительной, то вновь желанной и прекрасной.
   Один только Мат был другим, чем они все. Они могли бы догадаться об
этом сразу, начиная с первой минуты, никто из них ни разу не слышал от
него окрика, он никого не подгонял.  Между  тем  Мата  ни  в  малейшей
степени не интересовало, что они о нем думают. После  Грона  последним
под  колпак  консоциатора  положили  Арро,  на   нем   и   завершилось
преобразование бывших рыбаков. "Преобразование" - именно  так  называл
эту операцию Мат, чему  они,  наследники  каждый  своей  части  разума
Гилла, искренне удивились. Прошло несколько дней, и Арро ощутил в себе
достаточно сил, чтобы восстать против деспотической воли  Мата.  Никто
толком не знал, как это произошло, поскольку у  Арро  не  хватило  ума
сделать это в присутствии свидетелей. А может быть,  сам  Мат  устроил
так, чтобы взрыв произошел с глазу на глаз.  Во  всяком  случае,  Арро
потерпел поражение в первый раз в жизни. "Наверное, и в последний",  -
думалось Грону. Мат нещадно избил Арро, и тот три дня  не  показывался
из своей спальни. Очевидно, между ними произошло не только  это.  Грон
вдруг почувствовал, что на этот раз ожидание Дие он заполнит не только
беспредметной умственной гимнастикой. В самом деле, именно  тогда  Нуа
вдруг заявила, что не желает больше ради удобства Арро спать на  полу.
Мат ограничился коротким замечанием, что если есть свободная кабина, а
она была, то он не вправе препятствовать кому-либо ее занять. Подобная
уступчивость была несколько необычной  для  человека,  который  каждую
минуту бодрствования членов экипажа подчинял без остатка  своей  воле.
Впрочем, даже не себе, а выполнению задачи. Сверхзадачи...
   Грон невольно вздрогнул. Стоило о ней подумать, как  все  остальное
бесследно исчезало; стоило отбросить ее, и исчезал он сам. Он хочет ее
перепрыгнуть, но падает, словно зацепившись за туго натянутую веревку;
впрочем, это больше похоже  на  рыбачью  сеть,  поплавки  которой  уже
замкнулись в  круг  на  гладком  зеркале  воды.  И  вырваться  из  нее
невозможно. Более года они верно служили ей, этой сверхзадаче, там, на
поляне,  посреди  чужого  и  угрюмого  леса,  куда  привезли   их   на
ракетоплане два несчастных полудиких на вид человека. А если иногда  и
возникало желание тем же способом возвратиться на милый  сердцу  берег
лагуны, то не смели о  ней  заикаться...  Грон  продолжал  размышлять.
Что-то очень важное он хотел продумать, но его  подавила  сверхзадача.
Но что? Кажется, он  уловил  какую-то  взаимосвязь,  но  какую?  "Если
каждый раз сверхзадача будет заслонять все на свете, мы все  сделаемся
идиотами, - подумал он со злостью.  -  Ненавижу!  Нет,  нет,  об  этом
нельзя даже думать".
   Грон взглянул на часы. Дие ушла на кухню уже более  двадцати  минут
назад. Теперь она  может  вернуться  каждую  секунду.  Счастливый,  он
глубоко вздохнул. В прошлой, навсегда и безвозвратно ушедшей жизни  он
только любил Дие. Теперь он восхищался ею  и  завидовал  одновременно.
Ведь все, что произошло с ними, было для нее так естественно.  Дие  не
прошла той бесчеловечно строгой школы у Мата, как  четверо  мужчин,  и
все-таки - он часто чувствует это - она лучше них знает,  в  чем  суть
дела. Дие единственная из всех,  кто  отваживается  иногда  спорить  с
Матом, и Мат с улыбкой это терпит.  А  улыбка  на  губах  Мата  редкое
явление. Но Дие это мало заботит; когда-то она  рта  не  раскрывала  в
лодке, а теперь атакует Мата, трещит как сорока, и Мат улыбается...
   Он поднял руку и быстро сжал пальцы, словно поймав что-то. Вот оно!
Вторая половина той  мысленной  фразы,  которую  он  начал  и  позабыл
докончить. Что улыбается порой не только Мат, но и Нуа. Погоди-ка, что
это сказал о Нуа недавно Опэ? Грон не встречается  с  ней  по  той  же
причине, что и с Арро, и сам ничего не знает. Опэ сказал:  Нуа  скалит
зубы. Экий невежа! Человек не должен так  выражаться,  говоря  о  жене
старшего брата, даже если он произносит это не  на  родном  языке.  Но
сейчас не об этом речь. Речь о  том,  что  существует  какая-то  связь
между улыбчивостью Нуа и... Теперь безвозвратно  ускользнула  от  него
другая, то есть первая, часть начальной мысли. Черт знает  что!  Когда
приходит  первая,  теряется   вторая   и   наоборот.   Пожалуй,   надо
продиктовать ее на магнитофон, в свой дневник. Или еще лучше, найти  в
библиотеке свободный  кристаллик  памяти,  вставить  ее  в  компьютер,
записать, а потом спрятать. Нет, это безнадежно. Что скажет Мат,  если
обнаружит подобную  крамолу,  прослушивая  дневник?  Или,  того  хуже,
заметит, что кто-то без дела шляется в библиотеку?
   Дверца лифта бесшумно раздвинулась. В рамке света, падавшего сверху
и сзади, из кабины, Дие казалась  фигуркой,  отлитой  из  бронзы.  Она
шагнула к Грону, на маленьком подносе тихонько звякнули тарелки.
   - Ты очень ждал меня?
   - Очень. Но...
   - Но? Что же, я вернусь на кухню. Хочешь испытать  себя,  выдержишь
ли еще?
   - Нет. Я просто так...
   Дие, вздохнув, поставила поднос на выдвинутую полку сбоку от пульта
управления.
   - До сих пор  ты  был  трусишкой.  Теперь,  кажется,  мне  придется
привыкнуть еще к одному твоему качеству: ты стал  говорить  загадками.
Что же произошло? - Она повернулась на каблучках  и  окинула  взглядом
приборную доску. - С приборами все в порядке. Значит, не в порядке ты.
Не сердись, но это меня успокаивает. Ты скажешь наконец, в нем дело?
   - Так, глупость.
   - Хочу слышать!
   - Ты посмеешься надо мной, и только.
   Дие рассмеялась.
   - Не в первый раз!
   "Если разыграть из себя обиженного, - подумал Грон,  -  пожалуй,  я
смогу вывернуться".
   - Дие!
   Он старался говорить в оскорбленном тоне, но  ничего  из  этого  не
вышло. Дие присела на корточки и снизу посмотрела  на  него,  округлив
глаза.
   - Чего ты тянешь? Тебе же хуже.  Я  выну  из  тебя  твою  тайну  до
кусочкам, ведь еще целых четыре  часа  ты  мой.  Может  быть,  немного
меньше, но и этого хватит. Итак?
   - Хорошо. Но обещай мне, что никому не скажешь.
   Дие удивленно подняла брови.
   - Это что-то новое.
   - Ты обещаешь?
   - Еще не знаю.
   - Ну, тогда не скажу.
   Дие потерлась щекой о его колено, и  Грон  с  трудом  удержался  от
искушения запустить пальцы в ее коротко стриженные мягкие  волосы.  От
Гилла они унаследовали знания о том,  что  большинство  земных  женщин
носят  короткую  стрижку,  а,  по  мнению  Дие,  одним  из  величайших
достоинств нового языка было слово "мода", содержание которого хотя  и
было  известно  прибрежным   красоткам   возле   залива,   но   только
практически, сформулировать его они  не  могли.  Волосы  Дие  щекотали
колено даже  сквозь  материю.  Грон  погладил  их,  затем  его  пальцы
остановились на ямочке позади уха. Тихонько  потянув  руку  назад,  он
коснулся кончиков локонов, которые сильно отросли с тех пор, как она с
помощью садовых ножниц, выпрошенных у Мата, кое-как  постригала  их  в
скобку еще до старта "Галатеи".
   Дие внезапно откинулась назад и посмотрела в глаза Грона.
   - Выясним кое-что!
   - Что же?
   - А то, кто кого водит за нос?
   - Я не понял, - солгал  Грон,  хотя  далась  ему  эта  ложь  крайне
нелегко. Но он очень боялся, что Дие поднимет  его  на  смех,  да  еще
расскажет обо всем Мату. Лучше об этом не думать.
   - Да? Ты просто не хочешь понимать!
   - Неправда, Дие, я и в самом деле не понял.
   - Тогда я объясню!  Противно,  когда  ты  прикидываешься  дурачком.
Прежде всего уточним: либо я  подмазываюсь  к  тебе,  чтобы  заставить
высказаться, либо ты ко мне, чтобы я тебя оставила в покое.
   Грон заулыбался. Из опыта он знал, что иногда помогает даже  глупая
улыбка. Но на этот раз Дие не  позволила  больше  себя  дурачить.  Она
встала, потянулась, молча, как кошка,  потом,  закинув  голову  назад,
тряхнула волосами. Она была такой, такой... Даже не языке Гилла трудно
было найти достойное сравнение.
   - Не беда, малыш, все обойдется. Твой обед на столе. Может,  я  еще
загляну, попозже.
   Она не успела сделать и нескольких шагов к лифту, как Грон завопил:
   - Дие, не уходи!
   Не оборачиваясь, Дие метнула в него взгляд через плечо.
   - Скажешь?
   - Но ты обещаешь, что никому?
   - Подобных обещаний не даю, я уже сказала.
   Она продолжила свой путь и  этим  совершила  ошибку,  большую,  чем
предполагала. Тот человек, который бросился за ней,  почти  ничего  не
унаследовал от Гилла, во всяком случае, в эту минуту. От  первого  его
удара кулаком в голову она успела уклониться, но  второй  пришелся  по
ребрам, и Грон испугался. Удар был  силен,  Дие  со  стоном  согнулась
пополам и упала на пол. Грон рухнул на колени возле  нее  и  в  полном
отчаянии от сознания вины принялся трясти ее  за  плечи,  причиняя  ей
боль едва ли меньшую, чем при ударе.
   - Дие, очнись! Мне так стыдно! Прости, не сердись! Но ты не  хотела
меня понять...
   - Перестань меня трясти, - со стоном проговорила Дие. - Иначе я  не
смогу ничего понять. Отпусти меня и оставь в покое!
   Грон поднял ее на руки и пошел к креслу. Он сел и, не  выпуская  из
объятий, прижал ее голову к своей груди.
   - Прости меня, Дие!  Пойми,  ты  должна  понять,  что  я  этого  не
хотел...
   - Я знаю.
   Они помолчали. Тело Дие стало вялым, расслабленным, пустым взглядом
поверх головы Грона она смотрела на  циферблаты  приборов,  занимавших
всю боковую стенку.
   - Ты думаешь, мне легко? У меня просто больше выдержки. По какой-то
случайности я получила энергии больше, чем нужно  для  одной  женщины.
Отчего, не знаю. Разве это дурно, если я хочу поделиться ею  с  тобой,
поддержать, помочь тебе?
   - Но почему таким способом?
   - Нехорошо, если мы будем думать каждый в одиночку,  изводить  себя
наедине, понимаешь?
   - Но пойми и ты, Дие, это действительно пустяк. Полная  несуразица.
И если я тебе все выскажу, ты потребуешь объяснения, почему и как  эта
идиотская мысль пришла мне в голову, почему  я  не  отбросил  ее,  как
недостойную, почему не мог сказать тебе сразу. Я и сейчас  считаю  все
это чепухой. Только твое любопытство делает из мухи слона...
   - Ах, вот как? Тогда тем более ты можешь сказать.
   - Но ты обещаешь сохранить в секрете?
   - Если это пустяк, почему ты настаиваешь?
   - Не знаю, но чувствую
   - И это так для тебя важно?
   - Само по себе нет, а вот рассказать тебе - да!
   - Ты противоречишь себе, Грон.
   - Знаю. И все же...  -  Мысль  о  переходе  в  контратаку  родилась
мгновенно. - Но почему ты так упорствуешь, Дие? Ведь ты видишь  только
двоих, Мата и Эви.
   - Мат отвечает за нас всех. Он наш командир.
   - Его-то я и боюсь. Не хочу, чтобы он посмеялся.
   - Ну, Мату не так часто  приходится  смеяться.  Доставь  ему  такое
удовольствие
   - Пожалуй, сейчас ему будет не до смеха.
   - Опять противоречие! Предупреждаю, это уже второе.
   - Если будешь нажимать, появится еще десяток...
   Дие быстро села и, приблизив свое лицо к лицу  Грона,  заглянула  в
его глаза.
   - Не понимаю, что у тебя с Матом. Ты им недоволен?
   - Я этого не сказал.
   - Но я догадываюсь. Ведь все твои протесты  крутятся  вокруг  него.
Напрасно. Мат иногда чокнутый, но добрый. Не будь его, мы ничего бы не
добились
   - Рад, что ты так просто смотришь на вещи.
   - А ты? Ты смотришь иначе?
   Грон прижался головой к груди Дие.
   - Не знаю, Дие, не понимаю. Я ничего уже теперь не понимаю,  все  в
голове перепуталось.
   Они долго сидели молча. Наконец Дие, глубоко вздохнув, сказала.
   - Хорошо. Я никому ничего не скажу.  Но  это  же...  Это...  -  она
подыскивала слово. -  Это  предательство,  Грон.  Право,  Мат  его  не
заслуживает.
   - Только ты смеешь с ним спорить. Ты одна. Я имею в виду, из  нашей
троицы. О других троих мы ничего не знаем.
   - О, это совсем другое дело. Ты тоже мог бы, если бы не боялся его,
как огня.
   - А я боюсь. Но почему ты не боишься, скажи?
   - Почему я должна бояться? Я ему верю. Но мы  опять  отклонились  в
сторону. Скажешь ли ты наконец, в чем дело, или  нет?  Знаешь,  я  так
устала от всего этого, что мне уже неинтересно.
   - Так оно и есть, ничего интересного. Но я  скажу,  потому  что  ты
дала мне слово молчать. И чтобы сохранила в памяти. А то  ведь  я  уже
забыл.
   - Что ты забыл? - Дие уже не знала, огорчаться ей или  сердиться  -
То, о чем хотел сказать?
   - Нет, только вторую часть.
   Дие обняла Грона за шею и привлекла к себе.
   - Милый, ты становишься все глупее. Говори скорее,  пока  не  забыл
первую.
   - Опэ сказал, что Нуа все время скалит зубы.
   Дие оттолкнула Грона от себя и взглянула на него с подозрением.
   - И что же?
   - Больше ничего.
   - Об этом ты долго не хотел говорить?
   - Об этом.
   - И боялся, что я передам это Мату?
   - Да.
   - И именно это я должна сохранить в памяти,  поскольку  это  только
половинка чего-то?
   - Вот именно.
   Дие с некоторой тревогой погладила Грона по щеке.
   - Скажи, милый, ты здоров? Как ты себя чувствуешь?
   - Теперь, когда ты уже не сердишься, превосходно.
   - Значит, Опэ тебе сказал... - Она вдруг умолкла. - Постой, как это
могло быть, если ты с ним вообще не встречаешься? Навигатором в  нашей
группе работает Эви, а не Опэ.
   - Во время смены. Его  последние  восемь  часов  совпадают  с  моим
заступлением...
   - Поняла. Но ведь при этом присутствует Мат. Если Опэ  сказал  тебе
это при Мате, почему я должна молчать?
   - Мата не было, он пошел к себе на несколько минут  раньше,  а  Опэ
остался, чтобы подготовить что-то для Эви.
   Дие задумалась.
   - Но ведь тогда ты сам должен встречаться с Нуа при пересменке! Она
как раз отправляется спать.
   - Ну да, только теоретически. А практически я начинаю с  того,  что
стою под душем, и все равно, поднявшись сюда, чувствую себя идиотом.
   - Это правильно.
   - Благодарю!
   - Речь не об этом. Правильно то, что встречаться с  Нуа  ты  можешь
лишь теоретически. Я ведь тоже никогда не вижусь с Опэ.
   Грон  вздохнул  с  облегчением.  Экая  чепуха.  Наконец-то  с  этим
покончено, а Дие по-прежнему сидит у него на коленях. Он обхватил ее и
начал покачивать, как ребенка. Когда-нибудь у  них  будет  и  ребенок.
Хорошо, что она не родила там,  на  берегу  лагуны,  помогли  какие-то
тайные зелья старух знахарок. Для Грона  было  бы  невыносимым  горем,
если бы этот ребенок, его ребенок, остался там.  И  так-то  приходится
несладко. Разумеется,  тут,  в  "Галатее",  они  тоже  не  могут  себе
позволить прибавления семейства; с этой целью  Мат  вырастил  какое-то
зелье на биостанции. Мат умеет и может все. Возможно, Дие  права,  нет
причин сторониться командира.  Самое  простое  -  положиться  на  него
целиком, без  остатка,  и  ни  о  чем  больше  не  думать.  Верно,  от
размышлений ничего, кроме чепухи, родиться не может. Сейчас,  рядом  с
Дие, он тверже верил в их будущую жизнь на берегу  такого  же  залива.
Это будет, ему непременно позволят. То есть не ему, а им,  потому  что
Дие и там будет рядом с ним. А море вновь поставит  на  ноги  Арро,  и
опять они будут вместе ловить рыбу. Часть памяти, доставшаяся  ему  от
Гилла,  отчетливо  сохранила  информацию  о  том,  что   человечество,
оставшееся  на  Земле,  щедро  награждает   вернувшихся   из   космоса
звездоплавателей даже за меньшие заслуги. Они же, Мат, Арро, он и  все
остальные, совершают нечто такое, чему еще не было примера  в  истории
Земли. Это он тоже знал от Гилла. Правда, в этом заслуга прежде  всего
самого Гилла, но ведь и он тоже является участником этого свершения, а
значит, и славы. Он, Грон, один из инженеров системы двигателей. Будет
ему берег и лагуна, будет непременно.
   - Значит, Нуа все время скалит зубы?
   - Что? - Грон неохотно расставался с заветной мечтой.
   - Ничего. Я повторяю твои слова, чтобы их запомнить.
   - Милая, вся эта чушь не имеет никакого значения. Я думал сейчас  о
том, как после нашего прибытия...
   - Так он и сказал, этот Опэ? "Скалит зубы-ы"?
   - Да. Довольно невежливо с его стороны. Но...
   - А вторая половина?
   - Какая половина? Половина чего?
   - Ты сказал, что усмешка Нуа - это только половина мысли. А  вторую
половину ты, видишь ли, соизволил забыть.
   - Да, дорогая, именно так оно и есть. Дело в том,  что  я  способен
размышлять только тогда...
   - Ни на что ты не способен. Ты дуралей, ярко выраженный кретин, вот
ты кто! - Дие с видимым наслаждением  применяла  все  богатства  языка
Гилла.
   Грон обиделся и перестал покачивать ее на руках.
   - Ты нехорошо сказала, Дие.
   - Знаю!
   - Зачем ты меня обижаешь? Ведь я так тебя люблю.
   - Затем, что ты часто притворяешься большим дураком, чем  на  самом
деле.
   Она высвободилась из объятий Грона, обвела руками вокруг.
   - Все это  не  наш  мир.  Он  охраняет  и  помогает  нам  выполнить
сверхзадачу, порученную Гиллом. А нам, собственно, нет до нее никакого
дела! Но Мат и та часть Гилла, которая вложена в наши головы,  сильнее
нас. Поэтому мы ее выполним, если удастся. Мне хочется, чтобы удалось.
Почему? Потому что и мне, прекрасный мой мечтатель, и мне нужен  берег
лагуны взамен утерянного, и я хочу ребенка. И не одного, много. Я хочу
родить там, на берегу, для тебя. Для нас.  Но  я  неохотно  говорю  об
этом, даже боюсь думать, ибо горько потерять  не  найдя.  Вот  чего  я
боюсь. И я не виновата в том, что родилась более суеверной - теперь  я
знаю это слово! - чем ты. Даже в этом мы наследники того  берега,  где
увидели свет.
   Грон, вне себя от счастья, обнял Дие и поцеловал.
   - Дие, значит, и ты тоже? Тогда зачем же ты  мучаешь  меня  всякими
глупостями? Говори о нашем береге, не бойся. Я знаю, мы его достигнем!
   - Глупо не то, что Нуа улыбается или скалит зубы, а глуп  ты,  если
считаешь это пустяком.
   - Опять не понимаю.
   - Здесь, в "Галатее", не на что скалить зубы. Тем более все  время,
как заметил Эви. Восемь  шагов  до  лифта,  и  от  твоего  счастья  не
останется следа. А ты орал и  кричал,  даже  ударил  меня,  чтобы  его
сохранить. Понимаешь теперь?
   Грон послушно кивнул, хотя ничего не понял из последних  слов  Дие.
Но уж лучше так, лишь бы покончить со всем этим.
   Он снова принялся ее баюкать. Дие,  однако,  не  обращала  на  него
внимания, думая о чем-то своем.
   - И все-таки я поговорю с Матом, - сказала она.
   Грон оцепенел.
   - Но ты же дала слово...
   - Я буду говорить не об этом.
   - А о чем же?
   - Обо всем. О всех нас, нашем пути, о том, что нас ждет.
   - Это имеет смысл?
   - Не знаю. Но молчать еще хуже.
   - Молчать о чем?
   Дие вздохнула.
   - Тебе хорошо, Грон. Ты действительно ничего не понимаешь.  Оставим
это.
   Грон притиснул ее к себе.
   - Когда ты рядом, все иначе. И эта  тишина,  и  приборы,  и  стены.
Когда ты здесь, Дие, для меня нет ничего больше, есть  только  ты,  ты
одна.
   Он  склонился  над  хрупким  телом  жены  и,  зарываясь   лицом   в
шелковистые локоны, покрывавшие затылок,  прижался  глазами  к  нежной
коже ее плеча.

   Мат никогда не порицал Дие за то, что она провожала  Грона  вниз  и
оставалась с ним некоторое время. Когда Дие, порозовевшая, поблескивая
глазами, через полчаса вновь появлялась в  дверях  лифта,  она  и  ему
напоминала античную бронзовую  фигурку.  Мат  ограничивался  тем,  что
равнодушным взглядом фиксировал ее присутствие, а иногда  не  делал  и
этого. Сети сладких снов и призрачного счастья нужно было рвать сразу,
решительно и жестко, раз и навсегда.  Тогда  продолжать  начатое  дело
будет легче. Работать быстро и точно, не допуская ошибок,  так,  чтобы
эта работа захватывала  каждый  нерв,  каждую  клеточку  мозга  -  вот
единственное противоядие от миража прошлого, от желания бросить все на
полпути и бежать назад, к этому искушению. Цепочка проста - распорядок
жизни обеспечивает сверхзадачу, а сверхзадача несет в себе жизнь,  его
собственное будущее и, что еще важнее, будущее для  них  всех.  И  так
должно быть, иначе гибель. А они хотят жить. И он  тоже.  Как  никогда
прежде.
   Мат контролировал работу всех систем, и эти функции  при  ближайшем
рассмотрении  оказывались  вовсе  не  столь  однообразными,   хотя   и
повторялись каждые шестнадцать часов. В течение года он  овладел  всем
комплексом знаний, необходимых для штурмана звездолета, а также вбил в
головы обоим юношам-навигаторам ровно столько, сколько в них вошло.  И
все-таки они трое вместе взятые не могли  заменить  одного  Сида.  Его
опыта, его надежности и  того  главного,  что  дает  сплав  этих  двух
качеств    -    уверенности    в    себе.     Сид     носил     звание
штурмана-звездоплавателя  первого  класса.  В  то  время  из  тридцати
миллиардов жителей Земли такое звание и квалификацию  имели  не  более
пяти десятков человек. Гилл, а теперь  Мат,  был  в  институте  вторым
человеком, но это никак не ставило их в один ряд. Даже  то,  что  Гилл
принадлежал, кроме того, к первым  двум  сотням  наиболее  талантливых
ученых-кибернетиков, не меняло дела. В  межзвездном  корабле,  который
большую часть своего  полета  совершает  при  скоростях,  когда  время
переходит в категорию парадокса, этого было недостаточно. А если  даже
и достаточно, к счастью, до сих  пор  ничто  не  свидетельствовало  об
обратном, то все равно слишком рискованно. Сид летал  на  звездолетах,
правда, более примитивных, чем "Галатея", еще тогда, когда Гилл  сидел
в своем институте и считал, что до конца жизни будет  наслаждаться  по
утрам видом бледно-розового пика Кибо.
   Не будь Гилл первоклассным кибернетиком, он волновался  бы  гораздо
меньше. Его знаний хватало на то, чтобы оценить возможные опасности  и
ошибки, но ему недоставало спокойной уверенности Сида, легко и  просто
делавшего свое сложное дело. На межзвездных дорогах исключаются  любые
случайности. В практически неограниченную память главного  компьютера,
Большого Мозга, на каждом корабле задолго до старта вводится программа
полета не только "туда", но  и  "обратно",  к  Земле.  Предварительный
контроль заложенных программ осуществляется с  помощью  моделирования.
Моделируется весь путь корабля туда и обратно, только в уплотненном до
предела временном режиме, ибо в противном случае проверка  потребовала
бы столько же времени, как и весь путь. Иными  словами,  Большой  Мозг
каждого звездолета в первый раз "проделывал" все путешествие от старта
до  возвращения  еще  дома,  на  Земле.  Что  касалось  статистических
вероятностей  возможных  в   полете   помех,   то   их   теоретические
моделирование и определение были знакомы  Гиллу  как  кибернетику.  Но
одно дело теория, а другое полет; Гилл не  представлял  себе,  как  он
будет реагировать в том случае, если возникнет реальная опасность  для
"Галатеи".
   Основная трудность, как он  считал,  все  же  была  преодолена.  По
первоначальной программе "Галатея"  должна  была  вернуться  на  Землю
через тридцать-сорок лет после старта.  Теперь  же  прошло  более  ста
пятидесяти,  и  звездная  карта  того   участка   вселенной,   который
предстояло преодолеть кораблю до пределов Солнечной системы, несколько
изменилась. Хотя и незначительно, но  звезды-ориентиры  сдвинулись  со
своих мест,  а  нагромождение  этих  едва  приметных  изменений  может
дезориентировать Большой Мозг. Все это выглядело  куда  страшнее,  чем
умопомрачительные  страсти  из  фантастических  романов   -   в   виде
метеоритов, облаков космической пыли и загадочных  погасших  звезд,  о
которых он читал в детстве. Нет, космос  был  фантастически  пуст,  по
крайней мере, та часть Галактики, которую преодолевала  "Галатея".  На
пути  к  планете,  столь  схожей  с  Землей,   не   произошло   ничего
неожиданного. Но для того чтобы победить замкнутость, регулировать ход
собственных  мыслей,  держать  в  полном  порядке  нервную  систему  в
условиях долгих лет монотонной, до сумасшествия  однообразной  работы,
требовалось мужество и  огромная  воля.  Интересно,  когда  командиром
"Галатеи" еще был Норман, этого однообразия он не чувствовал. Железный
режим и дисциплина, царившие на  корабле,  раздражали  настолько,  что
служили как бы клапаном  для  выхода  чувства  протеста,  выражаясь  в
мелких  нарушениях  порядка,  разговорах  во  время  вахты  или   даже
нестандартном убранстве  собственной  каюты.  Уставная  инструкция  не
запрещала  подобных  мелочей,  но  Норман  относился  к   ним   крайне
нетерпимо. Теперь он понимал Нормана! Тот, на ком  лежит  вся  полнота
ответственности, даже в этих мелочах видит личные против себя выпады.
   Неизвестно почему, но Мат  надеялся,  что  в  пути  все  наладится.
Действительно,  весь  год,  отделявший  их  от  первой  минуты   после
"преобразования" до старта, он от всех требовал  почти  нечеловеческих
усилий для подготовки полета. А чего стоили "воздушные ямы" сомнений и
жесточайший самоконтроль: не совершил ли  он  ошибки,  непоправимой  и
роковой, правильное ли решение  принял?  В  первый  раз  Мат  поддался
панике после того, как уничтожил  двух  несчастных,  именовавших  себя
Гиллом и Сидом. Они были виновны без вины, он это понимал. Ведь  он  и
сам по сей день боролся с искушением отождествить себя с Гиллом.  Нет,
он не имеет на это права. Гилл  представлял  собой  нечто  несравненно
большее,  чем  он,  Мат,  не  говоря  уже  о  безвозвратно   утерянных
сокровищах знаний, которыми обладали Сид,  Норман,  Максим  и  Ярви  в
навигации и  инженерной  подготовке.  Понятно,  почему  Гилл  всячески
сопротивлялся и пресекал попытки со стороны Мата к отождествлению  его
личности с личностью Гилла, несмотря на совершенство репрограммы.  Да,
это он понял сразу. Иногда, правда, у него мелькала мысль о  том,  что
создавшееся положение случай не  типичный,  детерминированный  особыми
качествами  репрограммы  и  мозга-приемника.  Почему  бы  иначе   этот
полудикий Юму с таким упорством защищал свое тождество  с  Гиллом?  Но
Мат никогда не углублялся в этом направлении. Зачем? Нет, не  сидевший
в нем Гилл запрещал ему это,  а  он  сам  чувствовал,  что  здесь  его
ожидает тупик. Если даже и так, изменить все  равно  нельзя.  Он  Мат,
который повинуется Гиллу. Разумеется, при определенных  условиях  и  в
известных рамках. Вот тут-то возникает трудность, и даже Гилл не может
помочь советом. Там,  в  институте,  они  не  проводили  экспериментов
пересадки психики объектам с таким уровнем развития  личности,  как  у
Мата. Поэтому им обоим  приходится  мириться  с  тем,  что  многое  не
поддается контролю; ведь каждую данную минуту попросту невозможно  эту
двойственность  разделить  на  активного  исполнителя   и   пассивного
наблюдателя. Но до тех пор, пока они "вдвоем" обеспечивают  выполнение
сверхзадачи, это, пожалуй, не так и важно.
   Экипаж получился удачным, это главная заслуга  Гилла.  Просто,  как
все гениальное. Если бы эта идея пришла  Гиллу  в  голову  раньше,  он
возглавил бы опыты вместо Бенса. Нет, не здесь, в  "Галатее",  -  сюда
трусливого Бенса не заманить, - а там, в институте на Земле.  Странно,
что, годами работая над  одной  и  той  же  проблемой,  пережевывая  и
анализируя великое множество вариантов, они забыли о такой малости.  А
может быть, последователи и ученики Бенса за прошедшие с тех  пор  сто
шестьдесят лет все же додумались? "Очень жаль, что  Бенса  уже  нет  в
живых, - думал Мат-Гилл. - Сели бы мы вот этак друг против друга, и  я
выложил  бы  ему  все   начистоту,   а   в   качестве   доказательства
продемонстрировал обоих ю