Кристофер Сташеф. Маг менестрель

     Christopher Stasheff "The Secular Wizard", 1994


     ПРОЛОГ

     Высокий  чалый  жеребец   задрал  голову  и  заржал.  Остальные  лошади
поспешили к дверцам своих стойл и повернули головы  ко  входу в конюшню, где
появился Ачерезе, конюх, с мешком  овса, перекинутым через плечо. На угрюмом
лице конюха промелькнула улыбка.
     -- Ну вот! --  сказал он себе под нос. -- Хоть эти рады меня видеть! --
Отсыпав меру  овса в кормушку на дверце  стойла жеребца, он добавил: -- Хоть
вы едите  хорошо, приятели! -- Он пошел по проходу и принялся насыпать зерно
во все кормушки. -- И одежка у  вас славная, не то что  у нас...  -- Ачерезе
прикусил  язык,  вспомнив,  что  его  сетования  может  услышать  король или
кто-нибудь из его колдунов. -- Ну, что тут скажешь, -- продолжил  он, -- все
мы должны трудиться в этом мире, вот  только кое-кому достается куда меньше,
чем...
     Конюх опять  прикусил язык. В это время он как раз  насыпал овса коню в
третьем стойле и уже собрался было выйти оттуда,  как вдруг увидел на боку у
коня сырую красную полосу. Он остановился и потрогал полосу пальцем.
     --  Ну,  вот,  --  вздохнул конюх, -- и вы трудитесь, и работенка у вас
потяжелее моей будет, верно?  Так что  уж извиняйте, дружки-приятели,  что я
вам нажаловался... --Тут конюх открыл дверцу, ведущую в четвертое стойло. --
А  ты,  Фандальпи,  ну  ты, конечно,  того...  --  И  конюх  остановился как
вкопанный.
     Фандальпи прижался к  задней стенке стойла, ноздри его были расширены и
покраснели, белки глаз сверкали.
     -- Ну, ты что, дружок, ты что...
     И  тут Ачерезе  увидел лежащее на  полу тело.  Несколько минут он  не в
силах  был со страху пошевелить ни рукой, ни ногой. Стоял выпучив  глаза  --
под стать  жеребцу. Потом повернулся к дверце,  но не успел сделать  и шага,
как колени у него подкосились: накатила новая волна страха. Что бы он теперь
ни  сделал -- бросился ли  бежать или остался бы  здесь, --  он  все  равно,
считай,  погиб. Правда, если  бы  он решился  доложить  кому следует, что  в
конюшне  труп, он  мог  бы  немного  продлить  свои  дни. Гальтезе, помощник
сенешаля,  подтвердил  бы, что Ачерезе получил  мешок зерна всего  несколько
минут назад, -- так что, может, его все-таки и не обвинят в смерти принца.
     Конюх  бегом бросился  по внутреннему двору  в караульную комнату.  Под
ложечкой  противно  сосало  от страха.  Конечно,  у  него  была  возможность
оправдаться, но речь ведь шла о наследнике престола, стало быть, возможность
была очень и очень слабая.

     Король Маледикто рвал на себе волосы и в отчаянии вопил:
     -- Какой проклятущий демон забрал у меня моего сына!
     Но все понимали, что демоны и  вообще  какие бы  то  ни было  пособники
Сатаны тут ни при  чем.  Тело не обгорело  и  не осквернено. По крайней мере
своей  преданностью Богу  принц завоевал себе  хоть это. Единственным знаком
сатанизма был странный орнамент на рукоятке кинжала, пронзившего  его грудь.
Однако точно такие же кинжалы имелись у любого из колдунов короля и у многих
стражников. Стало  быть, всякий мог  такой  кинжал  украсть, хотя это было и
нелегко.
     --  Глупый мальчишка! -- причитал король. -- Неужели ты думал, что твой
Бог  спасет  тебя  от адского клинка?  Смотри теперь, чего  ты добился всеми
своими молитвами! Кто теперь унаследует мое королевство?  Кто будет править,
когда я умру? О нет, теперь я буду еще более предан Злу! Дьявол сохранит мне
жизнь, сохранит хотя бы  для того, чтобы я насаждал  несчастье и отчаяние по
всей земле!
     Ачерезе  стоял в  сандалиях на босу ногу и дрожал, понимая, кто  сейчас
главный кандидат на несчастье и отчаяние. И еще он с тоской вспоминал, как в
свое  время  бушевал  король,  как  угрожал сыну,  как  требовал, чтобы  тот
отказался   от   праведной  жизни.  Между  тем   именно   принц  был   живым
подтверждением,  что Сатана продлит дни  короля Маледикто,  ибо  только  при
жизни  короля  Латрурия  могла  устоять против  волны доброты  и набожности,
исходивших от принца Касудо.
     -- Кто  у  меня теперь  остался? На кого  ты меня покинул! -- продолжал
вопить король. -- Остался у меня только  внук, плакса  и слюнтяй, совсем еще
малыш, от горшка два вершка.  О, я должен воспитать его в поклонении Сатане,
иначе вся эта страна попадет под власть Добродетели!
     Но у него не хватало смелости признаться даже самому себе, что, если бы
он дерзнул воспитать маленького принца Бонкорро иначе, Дьявол наказал бы его
за это такими пытками, какие Ачерезе и присниться не могли. Король Маледикто
содрогался от одной только мысли об этом.
     --  Глупец! Трус! Слюнтяй!  -- рвал и метал  король, проклиная мертвого
сына на все лады, словно этим мог оживить его.
     В  конце  концов  Ачерезе   почудилось,  что   король   неспроста   так
распинается.  Как  ни  странно, он  понял: король  боится! Тут Ачерезе стало
совсем не по себе. Чего бы там ни испугался король  -- король,  который  всю
свою  жизнь был  колдуном,  настолько  отдавшим  себя Злу и  пороку, что  да
границей о нем говорили только шепотом, -- что бы  ни  вызвало его страх, от
этого Ачерезе, простому парню, пытавшемуся жить более или менее праведно при
дворе,  где  все и каждый служили Злу,  можно  было  запросто  сойти  с ума.
Медленно-медленно конюх начал отступать к двери. Никто не заметил его ухода:
все смотрели на короля и  жались  к стенкам стойла, стремясь отойти подальше
от  монаршей  ярости. Даже  канцлер Ребозо струхнул,  а уж ему-то  частенько
доводилось  принимать на  себя королевский гнев  -- он  служил при дворе уже
пятьдесят  лет.  Поэтому-то   никто  и  не   заметил,   как  коротышка-конюх
выскользнул из стойла,  как он  быстрым шагом  вышел за задние ворота замка,
спрыгнул в заполненный  водой ров и  поплыл. Никто  этого не заметил, потому
что даже дозорные смотрели на конюшню со страхом и ужасом.
     Однако кое-кто  все же заприметил  пловца:  одно из чудищ,  что жили во
рву.  Громадное   серовато-синее  тело  всплыло  к   поверхности,   рассекло
маслянистую  воду,  открыло глазищи величиной с рыцарские шлемы,  повело ими
туда-сюда  и тут же  заметило  плывущую фигурку.  Тело  чудища  задвигалось,
поплыло все быстрее и быстрее, и вот уже казалось --  водяная стрела указала
острием на плывущего конюха.
     Ачерезе даже не оглянулся. Он знал, что чудище учует  его и бросится за
ним. Однако, как ни страшно было чудище, куда больше Ачерезе боялся короля и
его покровителя.
     Догнав  человека,  чудище  надулось.  Ачерезе  уже   слышал,  как   оно
раскрывает пасть, и отчаянно заработал руками. Берег все ближе и ближе...
     Но и чудище не отставало, и вот оно уже разинуло черную пасть с желтыми
острыми клыками...
     Но тут ноги Ачерезе коснулись  илистого  дна. Он выбросился на берег  и
откатился подальше от воды как раз в то мгновение, когда челюсти, похожие на
громадные  пилы,  сомкнулись у него  за спиной.  Конюх катился  и катился по
берегу,  сердце его бешено колотилось, ему ужасно хотелось закричать, но  он
не смел: боялся дозорных на стенах. Наконец он вскочил на ноги и увидел, что
ров уже  в  двадцати футах от него, а над  линией берега торчат два огромных
налитых  кровью  глаза.  Ачерезе  судорожно  выдохнул. В  душе его  родилась
благодарственная молитва, но он не произнес ни звука, не желая, чтобы Дьявол
услышал его и узнал  о  побеге.  Он развернулся,  пробежал по  бровке холма,
потом вниз  по склону,  надеясь на  то, что  Господь услыхал  его безмолвную
молитву, а прислужники Сатаны не услыхали. То ли Небеса сберегли  его, то ли
ему просто  повезло, но  он  таки  добежал  незамеченным до подножия холма и
бросился под прикрытие леса.
     И в то  самое  мгновение, когда  Ачерезе скрылся  за  деревьями, король
Маледикто наконец  умолк, поток яростных слов у него  иссяк. Дрожа, он стоял
над  телом сына, и слезы  бессилия  застилали его глаза. Да-да, именно слезы
бессилия. Наконец он медленно повернулся к канцлеру.
     -- Найди убийцу, Ребозо! -- приказал король.
     -- Но... ваше величество! --  попятился Ребозо. -- Это ведь  мог быть и
демон из Ада!
     --  Демон  стал  бы  орудовать   кинжалом,  ты,  тупица?!  --  проревел
Маледикто.  --  Разве  демон  оставил   бы   тело  целым   и  невредимым?  И
неоскверненным? Нет! Ты будешь  искать смертного  человека, а не  посланника
Ада! Найди его  и приведи его! Найди также конюха,  который  обнаружил  тело
моего сына, допроси его, узнай, что он видел!
     --  Конечно,  ваше  величество!   --  Ребозо   отвесил  королю  низкий,
услужливый поклон и отвернулся. -- Конюх, выйди вперед! -- крикнул он.
     Все молчали и, выпучив глаза, озирались.
     --  Он  вроде  тут  стоял, у  дверцы  стойла,  -- пробормотал  один  из
стражников.
     --  И  ты  его  выпустил? Дал ему  бежать! Идиот!  Тупица!  --  взревел
Маледикто и приказал остальным воинам: -- Отрубить ему голову. Немедленно!
     Стражники испуганно и растерянно смотрели на своего товарища.
     -- Никто уже и не подчиняется  моим  приказам! -- проорал Маледикто. --
Это мой сын, слабак несчастный, вас так распустил! Ну-ка дайте мне!
     С  этими словами  король  выхватил алебарду  у ближайшего  стражника  и
размахнулся.  Остальные стражники  в  испуге  закричали,  присели и  закрыли
головы  руками.  Тот несчастный,  что  видел  конюха и дал  ему  уйти,  тоже
попробовал  пригнуться,  но  опоздал:  алебарда рассекла ему грудь. Он успел
лишь вскрикнуть, но тут глаза его выпучились, и душа отправилась  туда, куда
отправлялись души всех тех, кто по доброй воле служил королю Маледикто.
     -- Осел  тупоголовый, -- прошипел Маледикто,  глядя на тело  стражника.
Потом он  перевел взгляд на остальных воинов, те дрожали от страха. -- Когда
я  приказываю,  вы подчиняетесь!  А  теперь  найдите  и приведите  мне этого
конюха!
     И  стражники бросились искать  Ачерезе.  Но следы  беглеца,  ведущие  к
задним воротам и берегу рва, обнаружил канцлер. Стражники  послушно побежали
за ним.
     -- Тут следы кончаются, --  вздохнул  капитан гвардии. --  А  через ров
живым никому не переплыть.
     Ребозо испуганно оглянулся  на замок,  словно услышал  какой-то приказ,
которого не услышали остальные.
     -- Возьмите лодку, -- распорядился он, -- захватите ищейку да осмотрите
как следует другой берег.
     Распоряжение  было выполнено,  вот  только собака страшно  упиралась, и
пришлось  закрывать  ей  морду  чехлом  -- так пугал ее запах  живших во рву
чудищ... Несколько чудищ выставили из воды свои громадные глазищи, но Ребозо
вполголоса  произнес  заклинание  и  наставил  на  них  свой  жезл.  Глазищи
закрылись,  спины  чудищ  скрылись под стоячей  маслянистой водой... и лодка
ткнулась в противоположный берег.
     Собака,  выпучив   глаза,  вырвалась  и   убежала  бы,  но  солдаты  ее
утихомирили и, как она ни подвывала и ни пыталась удрать, заставили понюхать
мешок, сохранивший  запах Ачерезе. Собака заметалась туда-сюда  по берегу, и
чем дальше она уходила ото  рва, тем сильнее росло ее  возбуждение. Владелец
пса выругался  и  уже занес  было  кулак,  чтобы  стукнуть  его,  но  Ребозо
воспротивился.
     -- Пусть поищет, -- сказал он. -- Дай время.
     Не успел он договорить, как пес задрал голову и  победно гавкнул, после
чего рванул по следу  во всю прыть. Он так рвался вперед,  что  хозяин  едва
поспевал за ним. Ребозо прокричал приказ, и с полдесятка солдат бросились за
собакой и ее хозяином. По подъемному  мосту уже бежали новые воины, а с ними
и младший колдун в черном как смоль балахоне.
     Отряд,  отправленный  в  погоню,  громко протопал  по  склону замкового
холма,  выбежал  на равнину, догнал  ищейку.  Вскоре  все  они скрылись  под
покровом леса.
     Весь день и всю ночь шли поиски.  Ребозо отдавал распоряжения,  посылал
за свежими ищейками, возглавлял  отряды гвардейцев. Погоня получилась долгой
и тяжелой -- ведь Ачерезе  бежал быстро, он даже не останавливался  поспать.
Может быть, страх гнал  его вперед. Порой он  петлял, порой переплывал поток
шириной ярдов в сто, залезал на  деревья и перебирался с  ветки на ветку. Но
там, где его не могли найти по запаху собаки, могли отыскать колдуны.
     И  в  конце  концов  Ачерезе, израненного,  всего  в  крови, привели  к
канцлеру. Тот кивнул. Глаза Ребозо сверкали.
     -- На допрос его, -- распорядился он.
     -- Нет! Нет! -- закричал Ачерезе.
     Он  кричал всю  дорогу, пока его вели к камере пыток, кричал, когда его
привязывали к дыбе. Агония и страх смешались в его хриплом крике.
     Ребозо стоял за  спиной у короля, смотрел на Ачерезе и  сам  дрожал  от
страха.
     -- За что ты убил моего сына? -- рявкнул Маледикто.
     -- Я не делал этого! Я этого не делал!
     -- Еще,  -- прошипел Маледикто, а Ребозо, стуча зубами и широко раскрыв
глаза, кивнул палачу.
     Тот ухмыльнулся и поднес к  коже Ачерезе каленое железо. Ачерезе кричал
и кричал, а потом его крики перешли в слова:
     -- Я... его только... там... нашел, я не убивал...... Ай-яй-яй-я-а!
     -- Признавайся! -- ревел король. -- Мы знаем, что ты это сделал, почему
ты отрицаешь это?
     -- Но я не делал этого! -- завывал Ачерезе. -- Я его только нашел... --
Ия-а-а-а-а-а!
     Так это и продолжалось, пока вконец  измученный  и обессиленный Ачерезе
не сказал им то, что они хотели услышать.
     --  Да-да! -- прокричал он. -- Я  сделал это! Я украл  кинжал и заколол
его, это я, я! Только пусть мне не будет так больно!
     --  Продолжить   пытки!   --  распорядился   Маледикто  и   с   угрюмым
удовлетворением стал смотреть, как корчится и извивается на дыбе конюх.
     Сверкая глазами, король слушал, как вопли Ачерезе сменяются  мольбами о
пощаде. Король  дрожал от восторга, когда надтреснутый голос несчастного все
еще  пытался что-то произнести.  Но  когда залитый кровью,  избитый  Ачерезе
забормотал молитвы и призвал на помощь Бога, Маледикто прошипел:
     -- Убей его!
     Опустилось лезвие меча, и агония Ачерезе прекратилась. Король Маледикто
стоял и смотрел на изуродованный труп с мрачной радостью, но вдруг выражение
его лица сильно изменилось: опустились брови, поникли плечи, залегли морщины
тоски. Он  отвернулся  угрюмый  и  грозный. Ребозо проводил короля взглядом.
Перемена в настроении владыки испугала и удивила его. Канцлер поспешил вслед
за Маледикто.
     Но король  захлопнул за  собой дверь, ведущую  в его покои,  и принялся
осыпать проклятиями слуг,  требуя,  чтобы  все  убирались  к  черту.  Ребозо
отвернулся  и,  вздохнув,  побрел прочь.  В королевской семье  был еще  один
человек,  которому следовало бы узнать  о случившемся. Нет, то  была не жена
Маледикто -- ее давно казнили за супружескую измену, а которой сама она и не
ведала, нет, то была и не жена принца  --  она умерла при  родах. То был сын
принца, внук  Маледикто, --  на  сегодняшний день самый вероятный  наследник
престола.
     Ребозо  отправился в  покои мальчика,  располагавшиеся в  дальнем крыле
замка.  Подойдя  к  двери,  он  собрался  с  духом, отдышался  и  постарался
настроить  себя  на  нужный  лад  --  так,  чтобы  сочувствие  сочеталось  с
твердостью,  мягкость  с жесткостью.  Как только  канцлер решил,  что придал
своему  лицу  нужное выражение и  достиг  требуемого  расположения  духа, он
отправился к мальчику, чтобы сообщить ему, что он остался круглым сиротой.
     Принц Бонкорро, конечно, расплакался. Ведь ему было всего только десять
лет. И он никак не мог понять, как же такое могло произойти.
     -- Но почему? Почему? -- хныкал он. -- Почему Бог забрал моего папу? Он
был такой хороший, он так старался делать то, что угодно Богу!
     Ребозо вздрогнул, но все-таки нашелся:
     -- Значит, для него отыскали дела в Раю.
     --  Но для него и тут  дел хватает!  Тут много  работы, тут жутко много
работы! И эта работа  очень важна для Бога! Разве Бог мог подумать, что  мой
папочка не справится? Разве он не старался изо всех сил?
     Ну что на это ответишь?
     -- Может  быть, и нет, ваше высочество. Королям приходится делать много
такого, что посчиталось бы грехом для простолюдина.
     -- Это  что же?  -- Слезы  у  мальчика  мгновенно  высохли,  и  он  так
посмотрел на канцлера, словно тот и был повинен в смерти его отца.
     -- Ну... убийство, например, -- промямлил  Ребозо.  -- То  есть я хотел
сказать -- казни. Когда король казнит  людей,  совершивших  ужасные, злобные
поступки -- ну, например, если они убивали других людей. Если бы таких людей
не казнили, они бы вновь  и вновь совершали ужасные поступки.  А бывает, что
других людей  приходится убивать в  бою. Пусть король и не всегда делает это
сам, но он отдает такие приказы, ваше высочество.
     -- Так... -- Бонкорро смерил старого канцлера взглядом с головы до ног,
и  того бросило  в  дрожь. -- Ты хочешь сказать, что  мой  папа  был слишком
хорошим, слишком добрым, слишком мягким для того, чтобы быть королем?
     Ребозо пожал плечами и небрежно махнул рукой.
     -- Не  мне об  этом  судить, ваше  высочество.  В таких делах мало  кто
разбирается - это не в нашей власти, выше нашего понимания.
     Но мальчик смотрел так, словно подобные  мысли противны самой его сути.
Ребозо поспешил продолжить:
     -- Знаете,  ваш дедушка  сейчас  в  страшной  ярости.  Он наказал  того
человека, который убил вашего отца, и...
     -- Наказал? --  воскликнул  Бонкорро. --  Его  поймали? Почему  он  это
сделал?
     -- Кто знает, ваше высочество? -- Ребозо  чувствовал, что выдержка  ему
вот-вот изменит.  -- Зависть,  страсть,  безумие. -- Ваш дед не стал ждать и
выслушивать объяснения. Убийца мертв. Какая теперь разница?
     -- Большая, -- возразил Бонкорро. -- Для принца, который хочет жить.
     У Ребозо  мурашки  по спине побежали --  так это было  сказано. Мальчик
казался слишком взрослым для  своих  лет.  Но, с другой  стороны,  от  таких
событий как раз и взрослеют -- иной раз и мгновенно.
     --  Если  вы хотите  жить,  ваше  высочество, --  вкрадчиво  проговорил
Ребозо,  --  было бы  лучше, если бы  вы  несколько  месяцев отсутствовали в
замке. Дед ваш во гневе, а теперь еще и затосковал. Не могу представить, что
он выкинет в следующую минуту.
     -- Не хочешь же ты сказать, что он сошел с ума?
     -- Я так не  думаю, -- медленно проговорил  Ребозо, -- но  наверняка не
знаю.  И  мне  было бы  гораздо  спокойнее,  ваше  высочество,  если  бы  вы
спрятались.
     --  Но  где?  --  Бонкорро  принялся  испуганно озираться,  вдруг  став
беспомощным и растерянным. -- Куда мне идти?
     Ребозо неожиданно улыбнулся:
     --  Не в гардероб,  ваше  высочество, и  не под  кровать. Я имел в виду
другое.  Я хотел бы спрятать вас вне  замка, вне  нашей столицы  Венарры.  Я
знаком  с  одним  бароном,  у  него  свое  поместье.  Он  человек  добрый  и
законопослушный  и никогда не обидит принца. Он позаботится о том, чтобы вас
никто  не нашел,  даже если  его величество  прикажет  вас  разыскать. Но он
такого приказа не отдаст: я  позабочусь  о  том, чтобы он  не узнал,  где вы
находитесь.
     Бонкорро нахмурился.
     -- А как ты это сделаешь?
     -- Я солгу, ваше высочество. О нет, не глядите на  меня с таким укором.
Это  будет ложь во спасение, и это будет гораздо лучше, нежели оставить  вас
здесь, где  ваш дед в любой момент может ударить вас, подвернись вы  ему под
руку.
     Бонкорро поежился. Он видал Маледикто во гневе.
     -- Но он же колдун! Разве он не отыщет меня где угодно?
     -- Я тоже колдун, -- спокойно отозвался Ребозо. -- И замету ваши  следы
с помощью моего искусства -- да так, что  даже ему  не под силу  будет найти
их. Это мой долг перед вами и перед ним.
     -- Ну да, конечно, -- рассудительно кивнул Бонкорро. -- Странно только,
что тебе надо врать ему, чтобы сохранить ему верность.
     --  Придет  день,  и  он  поблагодарит  меня за это, --  заверил принца
Ребозо. --  А  теперь  пойдемте, ваше высочество, болтать  некогда. Никто не
знает, когда на вашего деда снова нападет  приступ  ярости. Нам нужно успеть
уйти, пока он не вспомнил о вас.
     Глаза принца Бонкорро широко открылись от страха.
     -- Он точно вспомнит! Как же мы... Ребозо?!
     -- А вот так. -- Ребозо развернул просторный темный плащ  и накинул  на
плечи мальчика. -- Набросьте капюшон.
     Бонкорро  торопливо  натянул на  голову  капюшон, постаравшись  получше
спрятать лицо. Теперь он мог видеть только прямо перед собой.
     Ребозо надел похожий плащ и тоже натянул на голову капюшон.
     -- Ну вот, -- сказал он. -- Два беглеца, одинаково одетых, верно? И кто
теперь скажет, что  вы  принц,  а не сын дровосека? А теперь  поспешим,  мой
мальчик! Уйдем через задние ворота!
     Ров  они переплыли в маленьком ялике, спрятанном за воротами.  Бонкорро
дрожал  от  страха, ожидая,  что  вот-вот  на  поверхности появится чудище с
громадными  глазами,  но  Ребозо  пробормотал  заклинание,  и глаза,  если и
появлялись над водой, тут же сонно захлопывались и тонули. Маленькая лодочка
скользила по темной маслянистой воде без весел  и паруса, и  Бонкорро гадал,
как это канцлеру удается управлять ею.
     А управлял Ребозо лодкой с помощью колдовства, конечно.
     И  Бонкорро решил, что ему следует  выучиться колдовству, иначе так всю
жизнь и придется  зависеть от чужих милостей. Но только,  конечно  же, он не
станет учиться черной магии -- он не позволит Сатане овладеть собою так, как
дедом. Он никогда не  будет таким злобным, таким порочным! Мальчик знал, что
Ребозо не такой.  И еще он понимал: кто бы ни  вонзил  клинок под ребро  его
отцу,  приказ об  этом  отдал сам  король  Маледикто.  У  Бонкорро  не  было
доказательств, но  он в них и не нуждался. Он не раз слышал, как  дед и отец
ссорились, слышал, как старик кричал на наследника и проклинал его. Слышал и
спокойные,  рассудительные  ответы  принца  Касудо  -- ответы, от которых  у
короля начинались колики и спазмы. Еще он слышал, как король угрожал сыну, и
не только угрожал, но даже замахивался на  него во гневе. Нет, ему не  нужны
никакие доказательства.  Он  всегда боялся деда  и не любил его, а теперь он
его возненавидел  и твердо решил ни  за  что  на свете  не  быть похожим  на
Маледикто.
     Но с другой стороны, он решил не походить и  на отца -- по крайней мере
теперь. Принц Касудо был хорошим человеком, очень хорошим, почти что святым,
но все обстояло именно так, как сказал канцлер  Ребозо:  именно его  хорошие
качества мешали ему стать  настоящим королем. Кстати говоря, эти же качества
делали принца и непригодным для жизни. Он ни о чем  не подозревал и  получил
удар  ножом в  спину. А  Бонкорро  хотелось бы стать хорошим королем,  когда
придет  его  время,  но  еще больше ему хотелось жить.  И  еще  ему хотелось
отомстить -- отомстить собственному деду.
     Лодка пристала к  берегу, Ребозо  выпрыгнул и протянул  руку принцу. Их
уже ждали  лошади, привязанные  к дереву,  черные как ночь.  Ребозо подсадил
мальчика  в седло,  сам  уселся верхом на  вторую лошадь  и взял  поводья  у
Бонкорро, хлестнул своего  коня коротким хлыстом, и они тихо, почти бесшумно
тронулись  в путь. Спустились с замкового холма, проехали по темной равнине.
И  только  тогда,  когда  они  оказались под покровом леса,  принц  Бонкорро
осмелился заговорить:
     --  Почему  ты  служишь  королю   Маледикто,  Ребозо?  Почему  ты   ему
подчиняешься? Разве ты считаешь, что его приказы справедливы?
     -- Нет,  --  ответил Ребозо и  содрогнулся.  --  Он  злой человек, ваше
высочество, и приказывает  мне  совершать дурные поступки.  Скажу вам как на
духу:  порой мне самому тошно,  хотя  я понимаю --  выполнять  такие приказы
необходимо, чтобы в  королевстве был порядок.  Но  бывают  и другие задания,
которые он  мне  поручает. От  них мне страшно,  и я не вижу, какая  от  них
польза.
     -- Ну так зачем же ты тогда выполняешь эти приказы? Зачем?
     -- Затем, что  боюсь, -- откровенно  признался  Ребозо.  --  Боюсь  его
ярости, его гнева, боюсь тех пыток, которым  он может меня подвергнуть, если
я его  ослушаюсь, но  больше  всего  я  боюсь  тех ужасов,  которые он может
сотворить с помощью черной магии.
     -- А  ты не мог  бы стать таким же хорошим, каким  был мой  папа? Разве
тогда...  о нет,  конечно, силы Добра  не защитят тебя, -- горько проговорил
принц Бонкорро. -- Папу же не защитили? Может быть, защитят в будущей жизни,
но не в этой.
     -- Даже  если и так, -- быстро сказал Ребозо, чтобы отвлечь мальчика от
печальных мыслей, -- меня-то они точно  не защитят, я совершил слишком много
грехов, ваше высочество, служа вашему деду, очень  много грехов, и многие из
них поистине страшные.
     -- Но у тебя не было выбора!
     --  Был, -- со вздохом отвечал  Ребозо. -- И  что того хуже, я знал  об
этом. Я мог сказать "нет", я мог отказаться.
     --  Если бы  ты так  сделал, дед бы тебя убил! Тебя бы пытали,  а потом
убили бы!
     --  Это  точно,  -- согласился  Ребозо. -- И у меня не хватило мужества
встретиться с этим  лицом к  лицу.  Нет, я трусил, я дрожал и повиновался, и
потому душа моя проклята и обречена на муки Преисподней.
     -- А мой папа не такой. -- Бонкорро вдруг выпрямился в седле, глаза его
широко  открылись,  словно  он  внезапно что-то  понял.  --  Наверняка  папа
отказался совершить дурной поступок, а дед убил его за это!
     --  Ваше  высочество, какая разница? --  умоляющим  голосом  проговорил
Ребозо. -- Он мертв, и этим все сказано.
     -- Не все! -- воскликнул юный принц. -- Отец был храбр, и его храбрость
спасла его от Ада и тебя может спасти, Ребозо, даже сейчас!
     Он произнес это так, что Ребозо  поежился -- собственно, он и так  весь
дрожал от мыслей, что король может найти его. Но вслух он сказал другое:
     -- Ваш отец теперь там, где ему лучше, чем здесь, ваше высочество!
     -- Может, так оно и есть, -- согласился принц. -- Но мне не хотелось бы
оказаться там раньше времени. Почему отец не изучал магию?
     -- Потому что магия бывает только черная, ваше высочество.
     -- Я в это не верю, -- отрезал принц Бонкорро. --- Отец рассказывал мне
о святых, которые умеют творить чудеса.
     -- Чудеса, это  верно. Не сомневаюсь, ваш отец  теперь способен творить
чудеса или скоро будет способен. Но чудеса -- это не магия, ваше высочество,
и  творят  их не  святые, а Тот, кого они почитают. Тот, кто действует через
них. Просто быть хорошим -- этого еще недостаточно. Нужно быть по-настоящему
святым, чтобы стать проводником для светлой силы...
     Принц Бонкорро упрямо мотнул головой.
     --  Должно быть  что-то  такое,  канцлер  Ребозо... Должна быть  другая
магия, хорошая, добрая, иначе бы весь мир уже давным-давно объяло Зло.
     "Почему ты думаешь, что этого  до сих  пор не случилось?" -- с  горечью
подумал Ребозо, но промолчал. Да и потом, о злобных волшебниках из Меровенса
слыхал даже принц Бонкорро, а  канцлеру Ребозо не хотелось бы, чтобы мальчик
слишком  долго размышлял об этом. Разве есть более короткая дорога к смерти,
чем занятия добрым волшебством в стране злых колдунов?
     -- А дедушка когда-нибудь умрет? -- спросил Бонкорро.
     Ребозо покачал головой:
     -- Это известно только двоим, ваше высочество, и один из  них -- демон,
который поддерживает в вашем деде жизнь.
     Другим, как догадывался  принц Бонкорро,  был Бог,  но он понял, почему
Ребозо не отважился произнести  этого имени вслух. Он боялся произносить имя
Бога в Латрурии и вдобавок имел неподходящий душевный настрой.

     Минуло полгода,  прежде чем  канцлер Ребозо  снова  постучался у  ворот
поместья барона Гарчи.
     --  Добро  пожаловать,  милости  просим,  лорд-канцлер!  --  воскликнул
добродушный и мягкосердечный помещик. -- Входите  да отдохните с дороги.  Да
выпейте кружечку пивка!
     -- Пиво это, конечно, хорошо...
     Поняв намек, Гарчи вздохнул и сказал:
     -- Если вы предпочитаете вино, то у меня и вино имеется.
     -- О, с удовольствием, -- с большим  энтузиазмом отозвался Ребозо. -- Я
бы, пожалуй, выпил охлажденного белого вина, которым так славятся ваши края.
     -- Сейчас-сейчас, есть у  нас и такое! -- воскликнул Гарчи, поднял было
руку, чтобы  хлопнуть канцлера  по  плечу, да передумал. --  Давайте уйдем в
тень.
     И он пошел первым, потом опомнился и пропустил вперед канцлера.
     Ребозо довольно кивнул, оценив тактичность барона, и спросил:
     -- Ну, как ваш подопечный?
     --  О, отличный парнишка!  Ему на  пользу сельский  воздух,  и  еще ему
нравится играть  с  моими  ребятишками.  Ребозо взглядом пригвоздил барона к
земле.
     -- Надеюсь, они его не обижают?
     -- Да что вы! -- возмутился барон. -- Поначалу-то они, конечно, дрались
маленько, ну, это у мальчишек всегда так бывает...
     -- Надеюсь, вы наблюдали за этими драками?
     Гарчи кивнул, немного обиженно:
     -- Да. Я это делал осторожно, так, чтобы меня не было видно. Ну а когда
они чересчур распускали руки, поблизости "случайно" оказывался  один из моих
рыцарей.
     -- И насколько же они распускали руки? -- выпалил Ребозо.
     -- Ну, как-то  раз ваш волчонок повалил моего среднего сынишку на землю
и был готов отколотить его, а глазенки у самого так и сверкали. Я вам честно
скажу --я и то струхнул. Младший мой на ту пору с ним уже подрался и здорово
схлопотал  -- а они вроде бы ровесники. Старший рядом стоял и уже готов  был
броситься  на подмогу среднему,  ну а я ему сказал, чтобы он этого не делал.
Ему-то уже четырнадцать как-никак.
     -- Но ваш рыцарь разнял мальчиков?
     --  Да,  и я  так думаю,  уберег  моего  среднего сынишку от  жестокого
избиения.  Потом  рыцарю  пришлось  отвести  вашего парнишку  в  сторонку  и
объяснить  ему,  что мальчики вовсе не  должны драться насмерть, что детские
драки всего лишь чуть-чуть серьезнее, чем обычные игры.
     -- Удивлюсь, если вы его убедили!
     --  Конечно, не  убедил,  но с того  дня  я  не  видел,  чтобы  он  так
злобствовал.  А  стычки  у них бывают  то и  дело. Хоть они и  подружились с
первого дня, но мальчишки есть мальчишки.
     -- Это верно, --  согласился канцлер, но так на его месте согласился бы
любой, кто на самом деле ничего не смыслит в мальчишках.
     -- А где они сейчас?
     --  О,  наверное,  охотятся  на  кроликов! Ваш  мальчуган  очень  любит
поохотиться, знаете  ли, но уж  так это  у него серьезно выходит, что просто
дрожь пробирает. -- Барон украдкой  посмотрел на канцлера. -- А он взаправду
ваш? Я-то думал, что такие могучие колдуны детей не имеют.
     -- Не имеют. Но вам нет нужды гадать, чей он на самом деле.
     -- Да что вы, я  и не гадаю вовсе! -- замахал руками Гарчи. --  Послать
за ним?
     -- Не надо. У  меня есть время. Час-два могу подождать. Хочу освежиться
с дороги. Ванна готова?
     -- Греют  воду, -- отозвался Гарчи, который плохо понимал такую страсть
к мытью. -- А как только мальчик вернется, я его тут же пошлю к вам, да?
     --  О,  пусть  сначала  вымоется.  После охоты  ему  это  наверняка  не
помешает.

     Только час спустя Бонкорро предстал перед  канцлером. Или нет, не  так:
казалось, это  Ребозо явился  к  нему  на  аудиенцию -- во всяком случае,  у
мальчишки был такой  вид. Канцлер  не  поверил своим  глазам  --  между  тем
мальчик улыбался.
     -- Как радостно видеть тебя снова, мой лорд-канцлер!
     --  Прошу  прощения, что  не появлялся так  долго, ваше высочество,  --
извинился Ребозо.  --  Пришлось  дождаться, пока  ваш  дед  отправит меня  в
поездку по провинции, дабы  напомнить помещикам, что они задолжали кое-какие
подати.
     -- Ясно. Я знал, что вестей из дома мне придется ждать долго.
     Ребозо уловил намек.
     --  Ваш  дед пребывает в добром здравии.  Тоска его немного развеялась.
Правда, порой на него нападает задумчивость, и он часами простаивает у окна,
глядя в одну точку.
     -- Пожалуй, его можно пожалеть, -- заключил Бонкорро.
     --  Пожалуй,  что  так,  -- согласился  Ребозо.  --  Ну  а  вы как  тут
поживаете, ваше высочество?
     -- О, неплохо. Хотя  поначалу  все мне тут казались  немного грубыми. А
теперь у меня есть друзья... ну, или по крайней мере знакомые.
     -- Да, лорд Гарчи мне  рассказал, что вы подружились  с его сыновьями и
что вы вместе только что охотились.
     -- Они в этом деле мастера, -- кивнул принц. На самом же деле мальчишки
водили Бонкорро к дырочке в стене, сквозь которую можно было подглядывать за
служанками.  Дырочка  позволяла  видеть  спальню  служанок  и  то,  как  они
раздеваются  перед  сном.  Бонкорро  послушно  поглядел,  когда подошла  его
очередь, вот только никак  не мог понять, почему его товарищи так хихикают и
радуются.  Он,  правда,  тоже ощутил  непонятное волнение при виде того, как
рослая крестьянка разделась. Что-то в этом были приятное, но уж точно ничего
такого, чтобы стоило устраивать такой шум.
     -- Я вспомнил, что у  вас скоро день рождения. -- Ребозо вытащил из-под
плаща  сверток.  --  Сожалею,  что  мы  не  можем  отпраздновать  его  более
торжественно, но примите этот подарок в знак добрых пожеланий.
     Бонкорро, удивленный и обрадованный, взял сверток из рук канцлера.
     -- Вот спасибо, канцлер! А что это такое?
     -- Если я скажу, не  будет  сюрприза, -- улыбнулся Ребозо. --  Вы лучше
разверните.
     Бонкорро развернул сверток и изумленно уставился на книгу.
     -- Книга заклинаний!
     -- Вы же говорили, что хотели бы  изучить магию, -- пояснил Ребозо,  --
тут только самые простые  заклинания -- такие, какими пользуются деревенские
ворожеи, когда лечат больных травами, но для начала и этого достаточно.
     --  Вот  это  да!  --  воскликнул Бонкорро,  сверкая широко  раскрытыми
глазами. -- Вот спасибо, канцлер! Огромное спасибо!
     --  Берегите  книгу,  -- посоветовал  канцлер и  предостерегающе поднял
указательный палец. -- Хоть  эти заклинания  и простые,  они могут  наделать
бед,  если   ими  будет  пользоваться  кто  попало.  Никому   не  позволяйте
заглядывать  в книгу! Самое первое заклятие, записанное там, не даст никому,
кроме вас, прочесть  эту книгу. Поскорее выучите это  заклятие  и почаще  им
пользуйтесь.
     -- Я  так и сделаю, лорд  канцлер, --  кивнул Бонкорро и прижал книгу к
груди так, словно обнимал ее. Устремив на Ребозо радостный взгляд, он  снова
поблагодарил канцлера: -- Ну, спасибо, вот уж спасибо, так спасибо!
     "Вот жалость-то,  -- думал Ребозо, -- что мальчик  родился  принцем. Из
него получился бы превосходный колдун, если бы его повести по этому пути..."

     А  когда  Ребозо на  следующий день собрался  трогаться в  путь,  Гарчи
прокашлялся и сказал:
     --   Понимаете,   какое  дело...  мальчишки-то  меня   за  нос  водили,
безобразники  этакие.  Ну,  я,  стало  быть, пригляжу, чтобы такое больше не
повторялось.
     --  Ни  в  коем  случае!  -- Ребозо резко обернулся  и гневно глянул на
барона. -- Мальчик должен стать мужчиной -- во всех смыслах!
     --  Ну, как  скажете,  как  скажете,  будь по-вашему,  лорд-канцлер, --
пробормотал Гарчи и подумал: "Может, мальчик и впрямь родной сын канцлера".
     Прошли  годы. Бонкорро многое узнал и  многому научился, подглядывая  в
дырочки  и читая  книгу  заклинаний. Кое-какие  из  заклинаний казались  ему
совершенно никчемными, и  такие страницы он пролистывал. Другие же он заучил
и испробовал с удовольствием.  При этом принц избегал  заклинаний, в которых
бы на помощь призывался  Сатана, да  и вообще кто-либо  из его свиты.  И все
равно  оставалась еще куча  жутко интересных заклинаний. С помощью некоторых
из  них  Бонкорро  удавалось  видеть много  такого,  что не шло  ни  в какое
сравнение с картинами, подсмотренными сквозь дырочку в стене. Подобные  вещи
в конце концов стали его интересовать. И к тому времени, когда Ребозо привез
принцу новую книгу, более толстую, юноша успел возмужать -- как того и хотел
канцлер -- во всех смыслах. Год за  годом он становился все более искушенным
как мужчина. Да, все шло именно так, как хотел Ребозо.
     Король упал духом. О, он никому ничего такого не говорил и уж тем более
никак не показывал этого. Он продолжал вытягивать подати у  купцов и дворян,
а те, в свою очередь, прилежно обкрадывали покупателей и крестьян. Король не
давал своим подданным расслабляться, но  при этом устанавливал  очень низкие
подати  для   борделей   и  запрещал   стражникам   арестовывать   шлюх.  Он
покровительствовал игорным притонам и при том, что собирал высокую пошлину с
торговцев солодом,  фруктами  и соками,  не  брал  таких  высоких  налогов с
торговцев  пивом  и  вином.   Одним  словом,  он  старался  как  только  мог
потворствовать  продажности, порочности  и  нищете, но, правда, не изобретал
ничего нового.
     Более того, можно сказать, что. он этим даже  и не занимался. Он больше
не устраивал  кутежей, не буйствовал  и не зверствовал, даже в тех  случаях,
когда  кто-то из придворных  не  слушался его  или  огрызался.  Нет, король,
конечно, рявкал  на ослушника и,  конечно, давал  знак стражнику, чтобы  тот
выпорол невежу, но впечатление было такое, что ото всего этого монарх как бы
устал.  Да,  он ругался  на гонца, который приносил дурные вести, но, хоть и
отдавал приказ его высечь, сам своими руками никого  больше  не убивал и  не
впадал в  неукротимую  ярость.  Он словно  бы  превратился в оболочку былого
злодея,  а к тому,  что  говорил ему  канцлер, похоже, и  не  прислушивался.
Выслушивая  доклады Ребозо,  король  смотрел в одну точку и машинально кивал
головой. Он  часами просиживал в  своих покоях, смотрел в окно и прихлебывал
что-то из огромной пивной кружки.
     В кружке плескалось бренди, потому к обеду король спускался пошатываясь
и  с  налитыми  кровью  глазами -- и то, если Ребозо удавалось уговорить его
пообедать.  Пьянство  монарха  не слишком-то  заботило Ребозо,  хотя  ему  и
нелегко приходилось править  государством в одиночку.  Он боялся одного: как
бы Маледикто  не отправился на тот свет до тех пор,  пока Бонкорро не достиг
совершеннолетия, и еще: как бы король не  начал вдруг розыски наследника. На
самом-то деле, когда король сильно  напивался, у него с языка слетали слова,
что надо бы разыскать внука и узнать, куда  это он подевался.  Тогда  Ребозо
принимался втолковывать королю, что его величество, видимо,  запамятовал  --
ведь принц Бонкорро погиб на охоте  на  следующий  день  после смерти  отца.
Тогда  Маледикто  свирепо  махал  руками,  будто  и  впрямь знал  правду. Но
ощущение  создавалось такое,  что,  и  зная правду, король не  слишком судил
своего канцлера за то, что  тот сделал.  Причина подобного отношения к  делу
выяснялась, когда  король был трезв. Именно  тогда у  него  время от времени
срывались  с  языка  высказывания,  что  дети  --  это маленькие чудовища, а
особенно  такие дети, которые возомнили себя особами королевской  крови. Еще
король  ворчал, что  на свете  было бы гораздо лучше  жить,  если бы детей и
вовсе не  существовало. Но  к  вечеру  Маледикто успевал набраться, на  него
нападала слезливость,  и он  плаксиво бормотал,  куда  же  это подевался его
внук.
     Итак, вначале было бренди, а потом король пристрастился к белому вину и
стал уже не так сильно  напиваться. Это беспокоило  Ребозо, хотя и не очень.
Он позаботился о том, чтобы  в  кувшин с вином,  который относили к  королю,
всегда подмешивали бренди.
     Но когда король  ни с того ни с сего перешел на настой  трав на  чистой
кипяченой воде, канцлер запаниковал не на шутку.
     И было с чего тревожиться: как только к королю вернулась  трезвость,  к
нему  вернулась и его железная воля.  Или,  скорее,  не воля,  а  решимость.
Правда, о том, что он задумал и  на что решился, он не сообщал ни Ребозо, ни
кому-либо другому. И вот через десять лет после смерти сына король Маледикто
отправил Ребозо  в  ежегодную поездку по провинции,  дождался, когда канцлер
уедет подальше, после чего собрал придворных и угрюмо объявил им  свою волю.
Сэру Стикки  и  сэру Чалико  он  велел на  следующее  же  утро  до зари быть
готовыми  выехать из замка. Затем  король вернулся в  свои покои  и всю ночь
лежал на кровати, глядя в потолок и дрожа.
     То  ли озябнув,  то  ли  не  в  силах больше  сдерживать страх,  король
поднялся  еще  до  рассвета,  оделся  в  дорожное платье,  нацепил  железный
нагрудник и шлем  и отправился на место, где условился встретиться  с  двумя
рыцарями.  Все трое  оседлали  коней  и  спустились  по подъемному  мосту  в
предрассветном полумраке.
     Несколько часов они ехали молча. Похоже, король точно знал, куда именно
направляется.  Время  от  времени  сэр  Стикки  и  сэр  Чалико  обменивались
удивленными взглядами,  однако ни тому, ни  другому ничего вразумительного в
голову не приходило.
     Через   некоторое  время   они   доскакали  до   небольшой   деревушки,
приютившейся  вокруг  развалин  храма.  Тут рыцари  подъехали  друг к  другу
поближе.
     --  Король  наверняка  прослышал  о  каком-нибудь  священнике,  который
скрывается  здесь,  -- прошептал  сэр  Стикки на  ухо  своему  товарищу.  --
Наверняка решил лично расправиться с преступником.
     Лицо у рыцаря при этом побледнело как полотно и губы дрожали.
     -- Если он  собрался его  наказать,  он мог сюда сам и  не тащиться, --
сердито пробурчал в ответ сэр Чалико. -- Мог бы нас отправить, и все.
     --  Нас? Единственных из своих  рыцарей,  кто втайне  верует в Бога? О,
только не  обижайся, Чалико. При дворе ходят такие  слухи. Уверен, ты  то же
самое слыхал и обо мне.
     --  Ну... это  верно...  слыхал, -- подтвердил Чалико. -- Я  все гадал,
почему это король не убьет нас да еще и сохраняет за нами высокое положение?
     -- Наверное, он давно замыслил использовать нас для подобного дела. Что
же нам теперь  делать, Чалико?  Он наверняка задумал испытать нас. Наверняка
хочет пытать беднягу монаха до смерти, и чтобы мы смотрели!
     -- А когда увидит, что мы не в силах просто стоять рядом и смотреть, --
подытожил сэр  Чалико  с  угрюмым  лицом, -- когда  поймет,  что  мы  готовы
броситься на помощь священнику и тем самым  обнаружить себя, тогда-то он нас
и  уничтожит  своим  колдовским пламенем или еще  чем-нибудь.  -- Тут рыцарь
выпрямился в седле. -- Он пробил, Стикки, -- час нашего мученичества!
     Глаза  Стикки  полыхнули страхом --  животным страхом. Но тут же  место
страха занял острый восторг предстоящей битвы.
     -- Что  ж! --  сказал он.  -- Тогда встретим  нашу смерть радостно, ибо
нынче же ночью мы будем в Раю!
     -- Отправимся на Небеса, --  согласился сэр Чалико. -- Поплывем туда на
лодке. А вот и наш лоцман, хотя сам он об этом ни капельки не догадывается.
     Король остановил коня около  бедной  хижины.  Она  была еще беднее, еще
ободранное, чем остальные, и с первого взгляда можно было подумать,  что тут
никто не живет. Но король приосанился, расправил плечи и проревел:
     -- Брат! Бритоголовый монах! Выходи и встреть своего короля!
     Из  домиков высунулись головы любопытных. Видно было, что все крестьяне
так и трясутся от страха, однако у тех, которые решились выйти на улицу, вид
был  весьма угрожающий: лица угрюмые, кулаки сжаты,  в руках  серпы и  цепы.
Однако  король не обратил  на них никакого внимания.  Он продолжал взывать к
обитателю хижины:
     -- Церковник! Священник! Выходи!
     В деревне стояла тишина. Король набрал  полную грудь воздуха  -- тут из
хижины вышел  крестьянин,  такой же  грязный  и оборванный, как остальные, с
такими  же  перепачканными  землей руками, вот только на  голове у него была
шляпа, в то время как остальные стояли с непокрытыми головами.
     -- Сними шляпу перед королем! -- рявкнул Маледикто. Крестьянин дрожащей
рукой стянул с головы шляпу. На  макушке  у него  блестела круглая лысина --
слишком правильной формы, чтобы быть естественной. То была тонзура.
     --  Будешь  отрицать,  что  ты  священник?  --  требовательно  вопросил
Маледикто.
     И тут страх покинул крестьянина. Он гордо выпрямился.
     -- О нет! В этом я  готов поклясться! Я священник, слуга Церкви и служу
Господу Богу и ближним своим!
     Но почему злобный  король не дрогнул,  заслышав святые имена? Почему он
не занес над несчастным монахом хлыст, не обнажил меч?
     Почему он спрыгнул  с коня и упал на колени  перед крестьянином, сложил
руки и опустил голову и взмолился:
     -- Исповедуй меня, отец мой, ибо я согрешил!
     Крестьяне, выпучив глаза, смотрели на эту сцену.
     -- Отвернитесь! -- рявкнул сэр Стикки. --  Вы что, никогда не слыхали о
тайне исповеди?
     Крестьяне тут же пришли в себя и вернулись по домам. За секунду деревня
как бы вымерла.
     А  из  уст  короля  полились слова.  Рассказ  о прегрешениях  длиной  в
столетие.  Священник  еле  успел  вытащить  из   кармана  ветхую  домотканую
епитрахиль и набросить ее на шею. Плечи его поникли: он слушал ужасные вещи,
-- и  глаза  его  наполнялись испугом.  Минуло  несколько минут, и священник
опустился на  колени рядом с королем, потом взял старика  за руки. Он слушал
исповедь, кивал головой и, как мог, подбадривал кающегося.
     Не отводя глаз от исповедующегося злодея, сэр Стикки выдавил:
     -- Похоже, мученичества нам не видать как своих ушей.
     --  Не  верь  глазам  своим,  --  посоветовал  ему  сэр  Чалико. --  Не
сомневаюсь: как только Дьявол услыхал: "Исповедуй меня", -- он тут же послал
сюда  беса,  и  тот  мигом  очутился  рядом,  когда  король не  успел еще  и
произнести слова "согрешил". Расстанемся же с жизнью радостно, брат  Стикки,
умрем за  короля  и за королевство! Мы заплатим  своей жизнью, но мы  должны
дать королю время...
     Тут меньше чем в десяти ярдах от них из земли вырвалось пламя.
     Священник вскричал  и пополз  на коленях в сторону, но король Маледикто
сжал  его  руки  железной  хваткой  и  удержал  рядом   с  собой,  продолжая
скороговоркой выкладывать все свои прегрешения.
     Из пламени явился  не бес,  но  жуткое существо, похожее на змея.  Тело
змеи покоилось на  дюжине когтистых лап,  и еще  четыре лапы хватали воздух.
Между  этими четырьмя лапами к спине змея было приторочено седло, а  в седле
сидел  человек в  ярко-алом балахоне  с капюшоном,  из-под которого сверкали
только глаза. В руке всадник сжимал боевой топор. Топорище было шириной фута
в два --простому смертному такой топор ни за что  бы не удержать. Сэр Стикки
прокричал:
     -- Именем Господа и Святого Марка! -- и пустил своего скакуна в галоп.
     -- Именем всех святых и Господа нашего!  --  эхом  ответил сэр Чалико и
помчал коня следом.
     Они набросились на чудище, когда то не успело еще и двух шагов сделать.
Чудище  взвизгнуло  и  нацелилось на  рыцарей стальными когтями,  а  всадник
гневно  крикнул таким ужасным голосом, что вся деревня буквально сотряслась,
и замахнулся  мечом. Сэр Стикки вскричал от боли: лезвие  меча разрубило его
доспехи  и  коснулось  плеча. Но  и он успел-таки нанести  удар  -- его  меч
пронзил грудь страшного змея.  Чудище злобно и испуганно закричало и обожгло
рыцаря своим дыханием. Шлем у сэра Стикки почернел и обуглился,  его  лошадь
испуганно заржала, но рыцарь удержал ее. Он продолжал колоть и рубить чудище
мечом, при  этом отчаянно распевая боевой  гимн. Сэр Чалико присоединился  к
товарищу,  ударив с другого  бока. И  чудище,  и всадник ревели от ярости  и
боли. Стучали  когти, звенела сталь. Сэр Стикки упал,  из горла его фонтаном
забила кровь.  Его лошадь дико заржала  и в страхе бежала. Сэра Чалико объял
столб пламени. Он взвыл от боли и упал, и тогда чудище ступило на его тело и
продавило  лапами  доспехи. И  вторая лошадь, тоже насмерть  перепугавшаяся,
ускакала  бы, но лезвие меча  достало и ее. Чудище зашагало через валявшиеся
на земле тела рыцарей, намереваясь добраться до Маледикто.
     --  Отпускаю тебе грехи твои! -- вскричал священник за миг до того, как
огромный боевой топор взметнулся и  снес голову короля  и она  покатилась по
земле. А еще через секунду туда же покатилась и голова священника.
     Но  тут чудище  взвыло  как  бы от  страшной  боли,  и отчаянно завопил
всадник.  Да,  король был умерщвлен, мертв  был и священник, что исповедовал
его,  но  сразу  три  души отправились на  Небеса, а  одна -- не в  Ад, а  в
Чистилище. Сатану  обвели вокруг пальца,  и  его слуга пострадал больше, чем
его жертвы. Взметнулось пламя, объяло  чудище и всадника,  и они исчезли. Но
крестьяне еще долго сидели по домам  и вышли похоронить павших, только когда
окончательно развеялся запах серы.

     -- О, как радостно видеть вас вновь, лорд-канцлер! --  Гарчи занес было
руку,  намереваясь по-приятельски  хлопнуть канцлера  по  спине, но  вовремя
одумался и отдернул руку. -- Парнишка просто молодцом, право слово!
     -- Значит, вы все делали, как я велел?
     -- Это да, это да, да только  толку-то никакого, -- вздохнул Гарчи.  --
О,  у  него есть возможность развлекаться  с  самыми  лучшими  женщинами, да
только он не хочет. То есть, может, и хочет, но нечасто. Если зовет  на ночь
к себе, так только по одной женщине,  и  то не каждую ночь. Правду  сказать,
никто из них на его обращение не жаловался.
     Ребозо подумал, что его-то как  раз куда  больше  бы устроило,  если бы
женщины жаловались на Бонкорро, но у него хватило такта промолчать.
     -- Прискорбно  это  слышать.  Мальчику в его возрасте нужно бы побольше
развлечений.  Вернее  сказать --  нужно  было. Время  его  пребывания  у вас
подошло к концу.
     -- Вот как? -- встревоженно воскликнул Гарчи, правда, в его волнении не
было ни печали, ни радости. -- Значит, вы его от нас увозите?
     -- Боюсь, что так.  Ему пора  начинать трудиться.  Пришлите его ко мне,
лорд Гарчи.
     -- Ну, это... когда бы того... освободится, конечно?
     -- Конечно.
     Барон не стал уточнять,  чем именно сейчас занят  Бонкорро.  А тот  был
занят  чтением  написанной по-латыни книги  -- истории древних  императоров.
Почему-то старому Гарчи показалось, что Ребозо такое сообщение не порадует.
     Ну и конечно, Ребрзо очень удивился, когда спустя всего лишь пятнадцать
минут слуга доложил ему о приходе сэра Бонкорро. И тут же вошел принц.
     -- Прошу прощения,  что не оделся более изысканно, лорд-канцлер, но мне
не хотелось заставлять тебя ждать... Что это значит?
     Канцлер опустился на одно колено, склонил голову.
     -- Да здравствует король! -- смиренно проговорил он.
     Минуту  Бонкорро не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, осмысливая фразу
канцлера. Затем он как-то подтянулся, как бы даже вырос.
     --  Итак, это случилось, --  пробормотал  он. -- Дьявол  устал от моего
деда, отобрал у него колдовство, дававшее ему жизнь, и теперь король мертв.
     -- Да здравствует король! -- повторил Ребозо.
     Бонкорро еще  какое-то мгновение не  двигался, справляясь  с  испугом и
привыкая к неожиданности, а потом  на  него напала  удивительная, искрящаяся
веселость: дед мертв, а он, Бонкорро, еще жив!
     И тогда  он шагнул к Ребозо, обнял старого  канцлера  за плечи и поднял
его на ноги.
     -- Не надо стоять передо мной на коленях, дружище.  Ты был мне опорой в
самые трудные дни, ты был моим щитом,  когда мне  грозила опасность.  В моем
присутствии ты всегда будешь стоять, а когда я сижу -- и ты будешь сидеть.
     -- Благодарю  ваше величество, за столь  высокую честь, --  пробормотал
Ребозо.
     -- Ты это заслужил, -- просто сказал Бонкорро.
     Канцлер мгновение смотрел в глаза молодого короля. Принц Бонкорро очень
вырос  и  превратился  в красавца мужчину <i>--</i> широкоплечего,  мускулистого, с
красивым носом,  пухлыми  губами,  большими  голубыми глазами  и  золотистой
шевелюрой. Лицо Бонкорро производило впечатление дружелюбия и открытости, но
Ребозо-то хорошо знал, как порой обманчива внешность. Кроме того,  он знал и
о том,  что  мало кто из тех  женщин, что делили ложе с Бонкорро, делали это
неохотно.
     -- Вы не скорбите о происшедшем, ваше величество?
     Бонкорро позволил себе насмешливо улыбнуться:
     -- На  людях  я появлюсь, как подобает, убитый  горем, лорд-канцлер, но
ты-то знаешь, как я рад смерти моего деда. Я его боялся, я его ненавидел так
же сильно, как любил моего отца, как восторгался им. И я не сомневаюсь,  что
именно дед  отдал приказ  убить собственного  сына. А  тебя, лорд-канцлер, я
прошу разыскать того человека, что нанес отцу смертельный удар!
     Ребозо выпучил глаза.
     -- Но ведь... но ведь... то был конюх! Тот самый мужлан, что нашел труп
вашего отца!
     Бонкорро отмахнулся:
     -- Он всего-навсего нашел труп, вот и все. Нет причины верить в то, что
он и убил отца.
     -- Но он признался!
     -- Под пытками такое признание означает  лишь,  что он хотел, чтобы его
перестали мучить.
     Ребозо почувствовал, как по спине у него бегут мурашки. Принц -- о нет,
теперь уже король -- выказывал мудрость не по летам.
     -- Но... кто же тогда мог это сделать?
     --  А  кому была выгодна смерть отца?  --  Король  Бонкорро  пригвоздил
канцлера  к  полу ледяным взглядом. -- Только мне и  темным силам. А я точно
знаю, что я этого не делал. Кстати, а как умер мой дед?
     --  Он был  найден  рядом  с  двумя  убитыми  рыцарями.  Еще  был  убит
крестьянин...
     -- Как был убит дед? Каким оружием?
     -- Его... его голова... ему отрубили голову, ваше величество.
     -- Отрубили голову? -- нахмурился Бонкорро. -- А других ран не было?
     Определенно, для двадцатилетнего юноши он слишком многое понимал.
     -- Был найден кинжал. Он торчал у него в спине, между лопатками.
     Лицо Бонкорро просияло.
     -- Опиши кинжал!
     --  Он...  он  был... -- Канцлер  Ребозо помедлил,  воскрешая в  памяти
кинжал. -- Он был... обоюдоострый, с тонким лезвием, с овальной рукояткой...
И рукоятка...
     -- Ну, говорите же!
     --  Не  могу!  --  Ребозо  отвел глаза.  -- Она была  резная... и такая
странная... плохая рукоятка, ваше величество.
     -- Словом, таким же клинком закололи и моего отца.
     -- Очень похожим, -- неохотно подтвердил Ребозо. -- Они, можно сказать,
близнецы.
     -- Значит,  это  сделал один и  тот  же человек  или два  наемника, что
служат одному и тому же господину. Найди мне убийцу деда, Ребозо, и тогда --
не сомневаюсь -- ты найдешь и убийцу отца!
     Канцлер, не мигая, смотрел на молодого короля.
     -- Значит, вы желаете, чтобы я по-прежнему служил вам, ваше величество?
     --  Конечно, ты спас мне жизнь, когда погиб мой  отец, а  моему деду ты
служил скорее из страха, нежели желая того, и ты  всегда был заботлив и добр
ко мне.  Я и представить не  могу другого человека на твоем  месте. А теперь
приготовь все к отъезду. Мы едем в столицу.
     -- Слушаюсь, ваше величество.
     Канцлер пошел к дверям, и глаза его радостно горели.

     Разбойника пытали до тех пор, покуда  он не признался в убийстве короля
и рыцарей. Барон Гарчи и его сыновья исполнили распоряжение канцлера со всем
тщанием и даже переусердствовали: они отправили на тот свет не только самого
разбойника, но и всю его шайку.
     Ни у кого из  них  не нашли кинжала  со  странной и страшной рукояткой.
Никто из них не ехал верхом на чудовище с горящей, как  огонь, шкурой,  ни у
кого из них  не  было громадного  топора. Да если уж на то пошло, разбойники
вообще топоров не  имели. Все они  были лучниками или владели мечами. Однако
Ребозо остался доволен и сообщил о своих достижениях королю.
     Короля эти достижения не убедили.

     Между  тем Бонкорро не стал вводить какие бы то ни было  реформы  сразу
же, как только прибыл в королевский замок. Он дождался коронации. Минуло три
недели. За это время  он набрал  себе новых  телохранителей и наложил на них
защитные заклятия. Кроме того, молодой король наложил защитные  заклятия  на
всех обитателей  замка и  тех, кто проживал  поблизости от него. Из-за этого
Ребозо  постоянно  нервничал.  Ему было  очень неприятно осознавать, что  на
самом деле  король ему не до  конца  доверяет, -- хотя он  признавал, что уж
кому-кому, а ему Бонкорро доверяет больше, чем .кому бы то ни  было.  Но еще
сильнее Ребозо переживал, что король слишком быстро освоил магию -- и притом
так, что не  нуждался в  колдовской  защите своего канцлера.  Это доставляло
канцлеру намного больше волнений, чем все остальное. Ему казалось, будто  бы
он стоит на зыбучем песке и песок под его ногами то и дело шевелится.
     И песок шевелился с каждым днем все заметнее, потому что молодой король
каждый  день  проводил  по  часу  в  библиотеке,  затворив  за  собой  дверь
крепко-накрепко, чтобы  никто ему  не  мешал. В библиотеке имелось несколько
древних  греческих  и  римских манускриптов, но  большей  частью  полки были
завалены  книгами  по  колдовству.  Как  правило, те  заклинания, к  которым
прибегал  король,  к  настоящему  колдовству  имели  слабое  отношение:  ну,
например, он накладывал заклятие на двери библиотеки,  и они не  поддавались
никому  --  даже Ребозо, опытному колдуну,  -- когда  короля в библиотеке не
было.  Где он  обучился такому? А некоторые  из  заклинаний короля явно были
добрыми,  а  не злыми,  и, когда  Ребозо сталкивался с  ними,  он  испытывал
страшный  испуг -- его  потом часами колотило и тошнило. Канцлеру оставалось
утешаться лишь тем, что  в заклинаниях  не  фигурировали святые,  охранявшие
своего хозяина. Но утешение то было,  конечно  же, слабое. Откуда внук злого
колдуна  вызнал про такую магию? Уж  конечно,  он узнал  про нее не в  замке
барона Гарчи.  Верно, барон был вовсе не самым отъявленным злодеем в стране,
для того чтобы  искренне служить злым  силам, он был слишком  добродушным от
природы. Однако кое-какие грешки за ним имелись, а все потому, что он обожал
жить на широкую ногу. Он изо всех сил постарался вырастить мальчика повесой,
как  и собственных сыновей, -- а  что из этого вышло? Не затесался ли  среди
слуг барона какой-нибудь тайный священник? Или, может быть, принц где-нибудь
нашел список священной книги? Ребозо решил, что надо будет устроить в  замке
Гарчи генеральную уборку --  как  только король Бонкорро даст ему для  этого
время. Вернее -- если даст.
     А потом  посыпались требования. Во-первых,  Бонкорро велел переделать в
замке  все по собственному вкусу, потом распорядился укрепить защиту замка и
города и все подготовить к коронации. Именно тогда, когда Ребозо, сбиваясь с
ног,  выполнял  эти  распоряжения, король и  опутал  замок и его окрестности
сетями  заклинаний и так напугал ими  канцлера. Тот надеялся,  что уж  после
коронации сумеет немного передохнуть, но не тут-то было: Бонкорро вызвал его
на  следующее  же утро,  вскоре  после  рассвета,  и  канцлер  с  изумлением
убедился, что молодой король уже не меньше часа бодрствовал!
     Он  сидел за столом у окна на солнечной  стороне, обложившись книгами и
бумагами. Взглянув на вошедшего канцлера, Бонкорро улыбнулся.
     -- А!  Ребозо, дружище! -- Король встал из-за стола и обнял канцлера за
плечи. -- Ну, как себя чувствуешь с утра пораньше?
     --  Хорошо,  благодарю  вас,  ваше  величество,  --  отозвался  Ребозо,
тоскливо думая  о том,  что чувствовал  бы  себя  гораздо лучше, если бы  не
сталкивался с энергией и энтузиазмом молодого короля.
     -- Отлично, отлично! Ну, тогда за работу, а?  -- Бонкорро быстро обошел
стол и снова уселся. -- Сегодня мы должны наметить новые планы, Ребозо!
     -- Новые планы?  --  встревожился Ребозо. -- И какие же нововведения вы
задумали, ваше величество?
     Бонкорро пробежал глазами бумаги.
     --  Вот  тут  есть  закон  о том, чтобы всякого  выявленного священника
казнить на месте.
     -- Но ваше величество не отменит этого закона!
     -- Нет, но  я хотел бы позаботиться, чтобы он  больше не применялся, --
ответил Бонкорро и посмотрел в  глаза. -- Проще  простого прикончить  своего
соперника,  а потом объявить, что  он якобы тайный священник. Так что  отдай
распоряжения,  чтобы  священников  больше не  только  не  казнили,  но и  не
арестовывали.
     -- Но, ваше  величество! Это же означает, что весь народ  тогда толпами
ринется на свою м-м-м-м...
     --  На мессу,  -- закончил за  канцлера  король. --  Видимо,  я еще  не
настолько  погряз  в  магии,  Ребозо,  как  ты, -- водишь,  я  еще  в  силах
выговаривать  это слово. Верно, народ потянется к священникам  -- но  только
те, кто захочет. Уж чего мой дед добился, так это освободил простой народ от
страха перед религией и от тирании церковников. Так что к священникам пойдут
только те, кто истинно верует.
     -- И тогда Сатана выбьет почву из-под ваших ног!
     --  Нет, -- возразил  Бонкорро. -- Потому что я вовсе не святой, и я не
отменяю закона,  запрещающего священникам вести  службы.  Пусть себе  Сатана
считает, что меня по-прежнему можно заманить в услужение, пусть думает,  что
причин для этого больше, чем на самом деле.
     -- Причин много, -- с трудом проговорил Ребозо. -- Вы, ваше величество,
молоды, у вас  страсть к жизни, у вас --  стремление  к власти, как и должно
быть у молодого владыки.
     -- Что я сейчас и демонстрирую, -- согласился Бонкорро.  -- Однако я не
собираюсь отдавать свою страну  силам  Добра -- я собираюсь  приспособить ее
исключительно к своим интересам.
     И тут Ребозо понял,  что  все так и есть.  Ему стало ясно, что  молодой
король  вовсе  не  старается  вершить добрые  дела, он  просто  пытается так
укрепить свою власть, как его деду и не снилось. Канцлер отправился отдавать
соответствующие распоряжения.

     Король сказал:
     -- Передай всем дворянам, что подати снижены до половины их доходов.
     -- До половины? -- чуть не задохнулся от изумления Ребозо.
     --  До  половины,  --  подтвердил  король  и  развернул  к Ребозо  лист
пергамента исписанной стороной. -- Я подсчитал и решил, что мы вполне  можем
и на половину податей иметь казну,  которой хватит на поддержание в  должном
порядке  этого  замка,  всей  нашей  армии  и  прислуги. На самом  деле  еще
останется солидная сумма, которую можно будет откладывать.  -- Король сел  и
печально  покачал  головой.  -- А сейчас казна пуста. Я был просто потрясен,
узнав, как дед швырял деньги на ветер.
     Ребозо  же  был  потрясен  тем,  что  молодого  короля не привлекли  те
радости, которым предавался его покойный дед.
     --  Но...  ваше  величество!  Ведь  именно  роскошь  и  богатые  приемы
обеспечивали послушание баронов!
     --  Чушь  и   чепуха,  --  заявил  молодой  король.  --  Только  боязнь
королевского войска  и колдовства короля держали их  в повиновении, и больше
ничто. Кстати, королевское войско прекрасно  обойдется без пива, на  которое
положено по флорину на душу в день. Будут трезвее -- будут лучше драться.
     --  Но  ведь это же купеческие штучки!  --  вскричал Ребозо. -- Где  вы
успели научиться таким низостям?
     -- А у торговцев на ярмарках, покуда мои названные братцы учились тому,
как обманываться теми, кто знает такие штучки, -- ответил Бонкорро. --И я не
откажусь ни от каких знаний, если они разумны и помогут мне  навести порядок
в королевстве.
     -- А как же магия, ваше  величество?  Как же  колдовство?  Девственницы
влетают в копеечку, а еще животные для заклания, а трупы? Мне на колдовство,
знаете, сколько денег нужно?
     -- Моя  магия намного дешевле, -- заверил канцлера король  Бонкорро. --
Между  тем пользы от нее не меньше. На самом деле я жду не дождусь  -- пусть
только взбунтуется первый  барон. -- Глаза короля заблестели.-- Как только я
разделаюсь с первым бунтовщиком, больше ни один не посмеет противиться  моей
воле.
     Барон  смотрел в  безжалостные голубые  глаза короля и чувствовал,  как
кровь холодеет у него в жилах.
     -- Скажи  баронам, что подати снижены, -- негромко проговорил Бонкорро.
-- Это их по крайней мере порадует. Ребозо пришел в себя.
     -- Ваше величество, скажите, а может  быть, эту новость сообщить только
герцогам? А уж они все передадут баронам? Так всегда делалось.
     -- Не передадут. Они будут, как и прежде, высасывать все соки  из своих
вассалов,  пусть  даже  им  пришлось  бы  пользоваться  для  этого пыточными
тисками. Нет, я хочу быть уверенным, что  эту новость узнает каждый помещик,
каждый рыцарь, каждый оруженосец, но я хочу также, чтобы ты проследил, и они
урезали поборы со своих сервов не меньше, чем на треть! Ребозо в ужасе лупал
глазами.
     -- Ну, тогда они точно взбунтуются... -- прошептал он.
     Бонкорро по-волчьи осклабился.
     -- Жду этого с нетерпением.
     -- Но... ваше величество, зачем вам это?!
     -- Затем,  что я  им покажу, что я  ничуть не  покладистее моего  деда.
Затем, что тогда они узнают: моя магия не слабее, хотя она и не черная.
     Почему-то  в последнем Ребозо сильно сомневался. Ему очень не хотелось,
чтобы молодой король погиб, чтобы его захлестнула волна дворянского бунта.
     -- Ваше  величество, --  канцлер попробовал  урезонить Бонкорро,  --  в
нашем  мире нельзя достичь равновесия  между  Богом  и  Дьяволом.  Вы должны
выбрать или одно, или другое, поскольку любое самое малое деяние служит либо
Добру, либо Злу.
     -- В  таком случае  я не  стану  выбирать  ни  то,  ни другое,  но буду
пользоваться иным источником силы.
     -- Ваше величество! --  в отчаянии возопил Ребозо. -- Но вы не сумеете!
В другом мире -- может  быть, но только не в нашем! А вам не суждено жить ни
в каком другом  мире! В нашем же мире каждый шаг  подвигает вас либо  к Аду,
либо к Раю. И не только действия, но и помыслы, и каждое ваше дыхание!
     --  В таком случае я натравлю  одни силы  на  другие, --  сказал король
Бонкорро. -- Так всегда  поступали мудрые государственные мужи, если кого-то
не могли одолеть.
     Пойди и передай мое слово герцогам, канцлер, а также графам и баронам.
     Когда Ребозо слышал  королевский  указ, он понимал, о чем идет речь, --
тем более что король обратился  к нему не по имени, а  назвал его титул.  Он
поклонился и решил смириться и ждать худшего.
     --  Как ваше величество пожелает. Я могу идти, или  вы желаете сообщить
мне еще что-нибудь?
     -- О, я думаю, что на  утро тебе работы  хватит, -- улыбнулся Бонкорро.
--  Иди и занимайся своими делами,  канцлер, покуда я займусь поисками новых
неприятностей для  тебя.  Ребозо очень хотелось  поверить  в  то, что король
шутит.

     <B>ГЛАВА 1</B>

     Мэт рассеянно вертел в руке репку, продолжая  слушать, что  называется,
во  все уши.  А это было  ох  как  нелегко: рынок гудел как  пчелиный  улей,
пестрел  всевозможными  красками, но  шума тут, конечно,  было больше всего.
Лотки торговцев -- будочки, покрытые яркими тканями -- занимали все мыслимое
и  немыслимое свободное место.  Тем, кто  отвечал  за  порядок  на  ярмарке,
приходилось  заставлять  купцов отодвигать лотки назад,  чтобы проход  между
ними составлял не менее положенных по закону трех  ярдов --  в особенности в
тех местах, где проходы выходили на маленькие площадки, на которых выступали
менестрели  и акробаты. Попадались тут  и  скрипачи, и волынщики,  так что в
общий гул ярмарки вливались еще и развеселые наигрыши.
     Для города,  расположенного  в  такой  глубинке,  ярмарка оказалась  на
редкость богатой.  Но  с другой  стороны,  городок Фэрмид и вырос-то  вокруг
купцов.  Он стоял  сразу  за  Альпами,  у  самого  начала тропы,  ведущей  к
перевалу, и к  тому  же на  берегу  речки. Речка, правда, была маленькая, но
текла к  северо-западу, где впадала в  другую реку  побольше,  и чем  дальше
текла  река, тем крупнее становились города по ее берегам. Купцы плыли  вниз
по реке на баржах, встречались с другими купцами, приходившими из-за Альп, а
крестьяне  толпами сновали  туда-сюда по обе стороны от гор  и приносили  на
продажу купцам плоды своих трудов: овощи, фрукты, свинину и птицу, полотно и
меха,  ленты и пряжу, горшки, сковородки и котелки. На  ярмарке  встречались
даже   специи   и   шелка   с   Востока.   Их   продавали   немногочисленные
профессиональные купцы. Остальные же торговцы скорее всего были крестьянами,
жаждавшими заработать жалкие гроши на  продаже  тех излишков,  что милостиво
оставляли им господа. Мэт знал,  что в Меровенсе королева  Алисанда настояла
на том,  чтобы господа оставляли  сервам  хотя бы  часть урожая для продажи.
Новый король  Латрурии -- государства, расположенного к югу от Меровенса, --
похоже, решил проводить такую же политику. По крайней мере это явствовало из
тех разговоров, которые столь старательно подслушивал Мэт.
     У соседнего лотка серв, торговавший фруктами, даже немного бахвалился:
     -- У нас летом теперь сенокос  по два раза, и пшеницы,  и овса эти годы
собираем кучу, просто кучу.
     --  Это  дело  понятное, -- кивнула покупательница.  -- Но какую  часть
урожая вы уносите домой, вот вопрос?
     --  Половину!  Теперь целую  половину, во  как!  С тех  самых пор,  как
короновался  молодой король  Бонкорро,  мы  отдаем  нашему  господину только
половину всего урожая!
     --  Неужто? -- изумился  худощавый  крестьянин. --  Ваш молодой  король
заставил ваших господ так расщедриться?
     -- Представьте себе, заставил! И мы с женой из нашей доли на три  части
живем, а четвертую часть продаем. У жены теперь в хозяйстве медные кастрюли!
У  меня -- железная лопата, а наши детишки ходят в  обуви из кожи, больше не
бегают босиком!
     -- Из кожи? -- выпучив глаза, переспросила другая крестьянка -- молодая
женщина с младенцем на руках.
     Рядом  с  ней стоял  худющий  подросток,  который, услышав  про кожаную
обувь, изумился не меньше матери.
     -- Что, настоящие кожаные туфли носят?
     --  Да!  Им больше не  надо заворачивать их  бедные  маленькие  ножки в
тряпки, чтобы  не иззябли зимой! Они ходят в туфлях из настоящей мягкой кожи
с твердой подметкой! Крестьянка обернулась к мужу.
     -- Надо нам пойти с ним, -- сказала она решительно.
     -- Да, в общем, не так ужи далеко будет, -- сказал молодой  мужчина. --
А потом домой доберемся быстро и в праздники будем с родителями.
     -- Вам и тут неплохо! -- запротестовала старая крестьянка.
     -- Неплохо-то оно, может,  и  неплохо,  но мы  две части из трех отдаем
сэру Гардлину, --  возразила молодая  женщина. --  А как  бы  хорошо  малышу
справить кожаные туфельки, когда он ножками пойдет!
     -- Это верно, -- подтвердил мужчина.
     --  Мы себе и дома  новые выстроили,  -- продолжал  хвастаться торговец
фруктами. --  И у нас теперь нету  лачуг,  как те, в которых мы  столько лет
ютились! Теперь у  нас все честь по чести: и дома, и плетни, и крышу  каждую
осень свежей соломой перекрываем!
     --  Домик!  --  проворковала  молодая  крестьянка   и  зажмурилась.  --
Настоящий домик!
     -- Слушай, ты репку берешь или ты в нее влюбился ненароком?  -- буркнул
торговец овощами.
     Мэт очнулся и понял, что он вертит репку в руке уже несколько минут.
     -- Нет, пожалуй, не буду я ее покупать, -- извинился он и положил репку
на лоток. -- Она сбоку мятая -- наверное, подгнила.
     -- Подгнила? Ты хочешь сказать, у меня плохой товар, лежалый?
     Мэт  придирчивым взглядом  окинул остальной  товар: сморщенную морковь,
вялый пастернак, покрытую темными пятнышками редиску.
     -- На  корм  скоту и  то бывает получше овощи идут,  чем твой товар, --
заявил он.
     -- Ворю-у-у-га! -- завопил торговец. -- Эй! Стража! Здесь тайный колдун
и воришка к тому же!
     -- Ч-ш-ш-ш! Потише, ты! -- Мэт испуганно оглянулся: а  ведь не  годится
так себя вести, когда ты на разведке. -- Заткнись,  а? Ну,  хочешь, я у тебя
куплю эту репку?  Я тебе настоящую  медную  монетку дам, целый  пенни! Целый
пенни отвалю за гнилую репку!
     -- Во-рю-у-у-у-га! -- снова завелся торговец. -- Стража!
     -- Ну,  ладно,  не  хочешь,  так и  не  надо,  --  пожал  плечами  Мэт,
отвернулся и  собрался побыстрее смыться,  но  не тут-то  было: ему на плечо
легла ручища размером с каравай, после чего эта самая рука его развернула, и
он оказался лицом к лицу с ярмарочным стражником.
     -- Куда это ты собрался, крестьянин?
     Что, спрашивается, мог ответить Мэт? Он мог ответить: "Да нет,  никакой
я  не крестьянин,  я  просто так  оделся  для  удобства". Или, скажем,  так:
"Спокойно, ребята. Я -- придворный маг Меровенса. Здорово же вы обознались?"
А ведь ему следовало ходить неузнанным и собирать информацию,  а не затевать
беспорядки.  И как теперь  выпутаться  из  этой истории, не раскрывая своего
истинного лица?
     --  Ничего я  не  крал,  уважаемые  стражники, я всего  лишь  отказался
купить.
     -- Ага, отказался и заявил, что репка гнилая! -- крикнул торговец. -- А
она если гнилая, так только потому, что  это он ее испортил,  а когда  я  ее
сюда привез, она была... -- глаза торговца заблестели, -- она была  хорошая.
Все мои овощи были свежие! А теперь полюбуйтесь на них! И с чего это  он так
меня  возненавидел, что перепортил весь мой товар,  ума не приложу. Да я его
первый раз в глаза вижу!
     -- И я  тоже, -- сказал Мэт. -- На что мне  сдались твои  заплесневелые
овощи?
     -- Заплесневелые?! Слыхали, уважаемые стражники? Это он так сделал, что
мои овощи покрылись плесенью!
     -- Обвинение-то нешуточное, парень, -- сказал стражник-верзила. -- Если
он правду говорит, выходит, ты занимался магией без разрешения графа.
     -- А вдруг у меня от самой королевы разрешение имеется?
     Стражник кисло ухмыльнулся:
     -- Ну да! Ты еще скажи, что готов заплатить мне по золотому соверену за
каждое свое слово.  Да что такой оборванный бродяга, как ты, может знать про
королеву?
     Ох,  как  Мэту  хотелось  вытащить десяток  золотых  монет  и  доказать
стражнику,  как тот  жестоко  ошибается.  Как  ему хотелось раскрыть тайну и
сказать, что  на самом-то деле он придворный маг  Меровенса. Но Мэт напомнил
себе, что  поступи он так -- и  можно забыть  о  деле: о том, что  ему нужно
вызнать  как можно  больше  о причинах брожений в  народе здесь,  на юге,  у
границы с Латрурией. И он быстро нашелся:
     -- Да какой я колдун, что  вы! Я разносчик. Вот  хожу,  смотрю,  может,
кому чего подсобить требуется. Стражник нахмурился:
     -- Этот человек обвиняет тебя в том, что ты испортил его овощи.
     -- Испортил, точно! --  вскричал  крестьянин.  --  Разве я бы повез  из
Латрурии целую телегу гнилых овощей? Что бы я мог выручить за такой товар?
     "То  же самое, что надеется выручить любой хитрый торговец", -- подумал
Мэт, а вслух сказал:
     -- Вот! Слышите! Овощи у него свежие, он сам сказал!
     -- Были  свежие,  да  сплыли! -- заупрямился торговец. --  Были свежие,
пока ты все не перетрогал и не заколдовал.
     -- Вот чепуха! -- возмутился  Мэт, схватил репку и забормотал  себе под
нос:
     Вся  ты выросла на грядке, Овощ огородная Час  назад  была в порядке, А
теперь  -- негодная! Эй, румяный помидорчик, Что ты весь скукожился? Я спасу
тебя  от порчи, Станет  красной  кожица! Не горюйте, корнеплоды, Будете, как
новые! Прям как будто с огорода -- свежие, здоровые.
     Стишок,  конечно, получился,  посредственный,  но Мэт никогда и не  был
особенно силен  в импровизации. Однако за  основу он  взял народную песенку,
потому надеялся, что что-нибудь да получится.
     И получилось.  Пятнышко  с гнилью на боку у  репки уменьшилось, а через
мгновение и вовсе исчезло. Мэт тут же сунул репку прямо под нос стражнику.
     -- Вот! Смотрите!  Никакой гнили! А это что? -- Он быстро положил репку
на лоток и схватил вялый корешок пастернака.  И стоило  Мэту  прикоснуться к
пастернаку,  как  корешок  как   бы  налился  соком,  ботва   зазеленела  --
удивительный источник витаминов! -- Ни пятнышка, прелесть, что за пастернак!
А морковка-то!  --  Мэт обернулся  к лотку  и увидел, что  "Проект Оживления
Овощей" осуществляется точно по плану, как он и  задумал. Он схватил с лотка
дохлую морковину и показал ее стражнику. И конечно, морковка на глазах стала
свежей и сочной.  --  Свеженькая, хрустящая, будто ее только  что из  грядки
вытянули.
     -- Вот-вот, -- кивнул стражник и добавил угрюмо: -- А вот кое-кого сюда
вытянули зря.  -- Стражник оттеснил Мэта в сторону и, набычившись, глянул на
торговца.  --  У нас  дел  полно,  а  ты  нам голову  морочишь по  пустякам,
деревенщина!
     -- Нижайше прощения  просим, --  залепетал  торговец, стал  кланяться и
натужно улыбаться.  -- Я, верно,  ошибся. Он,  видно, только одну репу мне и
попортил.
     -- Еще раз побеспокоишь нас понапрасну  -- мы тебя знаешь как попортим?
-- пообещал стражник  и  развернулся  к своим  товарищам, продолжая  сердито
ворчать.
     Мэт  послушался  голоса разума  и  поспешил  вслед за стражниками, пока
торговец опять не обвинил его в колдовстве -- весь товар с минуты на  минуту
мог  снова покрыться плесенью и  гнилью.  И  не то,  чтобы  Мэту было так уж
страшно, нет: просто  не хотелось  бы сбрасывать маску. Так что он потащился
за  стражниками, с трудом справляясь с  яростью: теперь  противный торговец,
из-за  которого Мэт  чуть  было  не  погорел,  выручит намного больше денег!
Придворный маг терпеть не мог,  когда торжествовало зло. Ну а если уж совсем
честно -- он  терпеть  не мог проигрывать. На миг у него возникло  искушение
побыстрее произнести заклинание, из-за которого все овощи у гадкого торговца
разом превратились бы  в гору  плесени  и  гнили, но Мэт  устоял.  Не стоило
опускаться до такой мелкой мстительности. Кроме того, использование магии во
зло означало бы первый шаг на пути к черной магии, а Мэт ни  за что не пошел
бы этим путем. У него с Дьяволом были свои счеты.
     Вообще-то  Мэту  просто  повезло,  что  чудеса в  Меровенсе творились с
помощью стихов.  Как  еще  мог бы  тут  выжить  филолог-старшекурсник?  Мэта
когда-то  ожидало  далеко  не   блестящее   будущее,  прямо-таки   нищенское
существование  студента  последнего  курса,  а  потом  не  менее   нищенское
существование  преподавателя  того  же  колледжа,  но тут  святой Монкер  из
Меровенса  перенес его из кампуса родного колледжа в другой мир -- туда, где
нужна  была  его  помощь, дабы  свергнуть  узурпатора и  вернуть на  престол
законную владычицу. А потом вышло так, что он в эту самую законную владычицу
влюбился, а чуть позже убедил ее, что самый лучший  для нее политический шаг
-- это выйти за него  замуж,  и повел-таки королеву  к алтарю. Однако минуло
уже два года со дня свадьбы, а у счастливой четы  все еще не было детей. Мэт
уже  и  сам  измучился,  ему казалось,  что  он что-то  делает не  так.  А в
Меровенсе  делать что-то не так --  всегда влекло за собой весьма неприятные
последствия.
     Например, сходить на ярмарку, где тебя обвинили бы в воровстве, а потом
в колдовстве,  и  притом  попусту.  Наконец  Мэт немного успокоился  и  даже
улыбнулся: а  ведь смешно получилось  -- пришлось  прибегнуть к белой магии,
чтобы снять с себя обвинение в черной. В этом мире всякая магия повиновалась
либо власти Добра, либо власти Зла. Почему-то Мэту показалось, что торговец,
из-за  которого  он  чуть  было  не  угодил  в  беду,  тоже  мог бы над этим
посмеяться. И как только его  угораздило так вляпаться? Ну, на самом-то деле
все  обошлось  и на этот раз,  и не только  на этот раз.  Королева  Алисанда
прежде очень  помогала  ему.  А  началось все с  того,  что  королева  стала
получать известия  о  растущем  недовольстве  среди своих подданных, живущих
вдоль  границы   с  южным  соседом   --   Латрурией.  Недовольство,  похоже,
проистекало из-за слухов, которые просачивались из соседней страны, слухов о
том,  как славно там  живется,  между тем еще пять лет назад  народ Латрурии
прозябал  в  нищете.  Мэт помнил, как  он пытался выяснить хоть какие-нибудь
подробности.
     -- Неужели не  сообщают ничего поточнее? -- спрашивал он у Алисанды. --
Может,  у них там резко  возрос совокупный национальный продукт? Или выросли
капиталовложения? Или поступили субсидии и потому произошло снижение цен?
     Алисанда нетерпеливо отмахнулась от мужа:
     --  Мэтью, выражайся яснее. Такие мудреные слова -- это только чародеям
под силу уразуметь.
     Мэту  очень хотелось  с  ней  согласиться, однако он все  же постарался
перевести:
     -- Не стали ли латрурийские крестьяне вдруг получать урожаи больше, чем
прежде?  А  может  быть,  тамошние  умельцы  стали делать  больше повозок  и
фургонов? Стали ли там строить больше жилищ?
     -- Не знаю, -- отвечала Алисанда -- и те,  кто снабжает меня новостями,
тоже  не знают.  Говорят только: есть слухи, что там  стало лучше жить.  Да,
даже лучше, чем в Меровенсе.
     Мэт нахмурился:
     -- А я-то считал,  что ты  вполне  достаточно  подняла уровень жизни  в
стране, и притом меньше чем за десять лет.
     -- Я тоже надеялась, что так оно  и есть, -- призналась Алисанда, -- но
эти слухи... Как они просачиваются в Меровенс? Может быть, этот новый король
Бонкорро подсылает лазутчиков, и они сеют смуту в моем народе?
     --  Король-колдун на всякое способен, --  согласился Мэт, -- правда, мы
не знаем  про него точно, колдун ли  он. Но  его  дед был  колдуном, а, если
верить твоим разведчикам, его отец погиб из-за того,  что был слишком добр и
порядочен.  Следовательно,  судя  по   всему,  Бонкорро  вполне  может  быть
колдуном.
     --  Верно, нам никто не сообщал  о том, что  он святоша, -- подтвердила
Алисанда.  -- А покуда  нам  никто  такого  не  сообщал,  мы  вольны считать
Бонкорро  прислужником Преисподней  -- таким, каким был его дед. Безусловно,
плоды  распространения  этих  слухов  порадовали  бы  Дьявола.  Наши   сервы
становятся все  более непокорны  и дерзки и все  более небрежно  относятся к
своим обязанностям.
     -- Отсюда более скудные урожаи,  а они из-за этого ворчат  еще сильнее,
-- сухо подытожил Мэт. -- А дворянство ко всему этому как относится?
     -- Старики пока только немного озабочены, но куда сильнее они озабочены
поведением собственных детей.
     -- Что, молодежь готова взбунтоваться?
     Алисанда нахмурилась:
     -- Нет. Я бы не сказала, что они готовы бросить  вызов своим родителям,
но я слышала, что молодые люди стали грубы и вздорны.
     -- А как насчет того, что они стали "наглы" и "непокорны"?
     -- Значит, ты читал эти сообщения?
     -- Нет, просто я работал с  детьми. -- Мэту вдруг нестерпимо захотелось
попреподавать в колледже. Может быть, если бы он основал  первый университет
в Меровенсе... Нет! Нужно  было устоять перед этим искушением! -- Я  понимаю
так, что молодые дворяне становятся угрюмы и дерзки?
     -- Да, и молодые дворянки тоже.
     -- Ясно, почему бы и дворянкам также  не поддаваться общему настроению?
--  Мэт  понял,  что недовольство  носит всеобщий  характер и  не зависит от
титулованности и пола. -- Известна хоть какая-нибудь четкая причина?
     --  Нет.  --  Алисанда  хмуро  покачала  головой.  Она стояла у  окна и
смотрела сквозь высокие узкие стекла  на  лежавший внизу сад. -- Ясно  одно:
они  капризничают, и кривляются, и  требуют,  чтобы родители  выхлопотали им
местечко при дворе.
     -- А, так вот  откуда ты знаешь об этом! Они так достали своих предков,
что те завалили тебя горами петиций с просьбами пристроить своих отпрысков?
     Алисанда удивленно обернулась к мужу:
     -- Порой я прихожу в отчаяние от своей несообразительности, супруг мой,
но в такие времена, как сейчас, ты приводишь меня в восторг тем, как  быстро
все понимаешь. Как ты догадался?
     -- Да  так, что любящие,  но  уставшие  от своих чад родители готовы на
все, лишь бы только сплавить их куда-нибудь из дома. Я так понимаю, что мест
для всех у тебя попросту нет?
     -- Нет, -- ответила  Алисанда. --  Да и  потом,  посуди  сам, зачем мне
нужны дерзкие и угрюмые придворные, да еще  в таком количестве? Но что мне с
ними делать, Мэтью?
     -- Основать университет, -- быстро нашелся Мэт. -- Место, где они будут
получать высшее образование. Тогда и монахам найдется  занятие -- по крайней
мере тем из них, которые всю жизнь  посвящают поискам  древних латинских или
греческих рукописей или пытаются побольше разузнать, как устроена вселенная.
Нужно их  вызвать  в столицу и  выстроить здание, чтобы в  нем было побольше
мастерских и залов. Потом надо велеть кому-нибудь из наиболее предприимчивых
горожан построить новые гостиницы, а уж  потом раззвонить всем дворянам, что
для их детишек построена новая детская  площадка, так что годика  на  четыре
они могут спокойненько оторвать их от груди и прислать сюда учиться.
     -- Что-то в этом есть... -- пробормотала Алисанда.
     -- Уловила, а? И ведь мы пока Что говорим о детях, а  не о тех, которые
постарше. Но это ничего,  они скоро начнут толпиться около ученых и  учиться
-- по крайней мере хотя бы притворяться будут, что по нескольку часов в день
учатся, --  ведь тогда у них появится  оправдание,  и  они с легким  сердцем
смогут по вечерам отправляться на всяческие кутежи и вечеринки.
     -- Но как мы сможем  быть уверены, что эти ученые будут честно и хорошо
учить студентов?
     Мэт пожал плечами.
     -- У меня на родине к преподавателям таких требований  не выдвигают.  И
этого  никак  не  докажешь.  Самое  главное  --  это научить  детей  всерьез
задумываться о том, что они делают,  об окружающем мире, научить их  строить
планы  на будущее, дать им возможность подумать, во что  они верят  и как  с
этой верой жить дальше, -- всему этому они должны научиться, все это  должны
понять пораньше, пока не вышли в мир, пока  им не надо принимать решения, от
которых  зависит жизнь  тысяч людей.  Для  молодых это возможность  заложить
фундамент своей  будущей  жизни,  дорогая, и я очень надеюсь, что им удастся
найти хорошую, надежную почву, в которую они опустят камни этого фундамента.
И когда  они выйдут  в  мир,  чтобы  жить в нем и  работать,  у них не будет
времени обдумывать,  что такое хорошо, а что такое плохо, что самое лучшее и
что самое мудрое для всех. Это они должны понять раньше, до того, как начнут
делать дело всей своей жизни.
     -- Хорошо бы им не ошибиться, -- кисло улыбнулась Алисанда. -- И именно
поэтому я  не совсем  уверена,  что  учителям, которых  ты  соберешь,  можно
доверять. Мэт пожал плечами:
     --  Политики  никогда в такое  не  верят.  Поэтому  они  каждый  год  и
обновляют бюджет.
     -- Но все же что-то в  этом  есть. -- Алисанда  не отрываясь смотрела в
окно.  Уж не задумалась ли она о том, что  у  них по-прежнему нет  детей. --
Речь  идет о будущем, -- наконец  сказала  королева, -- а  решать, как быть,
надо в настоящем. И  скажу тебе откровенно, Мэтью: я не исключаю возможности
вторжения завоевателей из колдовского королевства Латрурии.
     --  Опасения  справедливы,  --  холодно  подтвердил  Мэт.  --  В  твоем
королевстве мы или истребили колдунов, или выгнали их за пределы  страны. Но
это  вовсе  не означает, что они отказались  от попыток вернуться.  Итак, ты
полагаешь,  что король Бонкорро засылает  сюда  лазутчиков, дабы  те сеяли в
Меровенсе смуту?
     -- Да, и  насаждали среди молодежи всех сословий настроения  и  желания
жить в безделье и роскоши.
     Мэт улыбнулся:
     -- Разве мы все не этого же хотим?
     -- Это верно, но те, кто повзрослее,  понимают,  что  ради этого  нужно
трудиться,  это нужно  заработать.  Да даже среди  взрослых найдутся  такие,
которые, прослышав,  что  на Земле задаром  пускают  в  Рай,  бегом помчатся
искать, где это.
     -- Или  начнут  требовать  от тебя, чтобы  ты им такой  Рай создала, --
кивнул  Мэт.  --  При  этом  вопросов  о  том,  кто  будет  их  обеспечивать
пропитанием и строить дома в Раю, они будут старательно избегать.
     -- Но  я  не  говорю  прямо, что  король Бонкорро  занимается этим,  --
уточнила Алисанда. -- Я говорю только, что это вероятно. -- Она обернулась и
посмотрела на  мужа. -- Не мог бы ты отправиться на юг и принести мне ответ,
Мэтью? Я знаю, ты в последнее время чем-то недоволен.
     -- Это точно, -- согласился Мэт. -- Придворная жизнь, все эти дворцовые
интриги -- от них с  ума можно  сойти. Я способен  это воспринимать только в
ограниченном  количестве.  Просто ума не приложу,  как  ты все это выносишь,
милая.
     -- А я, наоборот, этим наслаждаюсь, -- улыбнулась  в ответ Алисанда, --
в том, чтобы  держать  всех  этих придворных  в  повиновении,  есть  привкус
приключения. И еще я стараюсь заставить их всех до  единого приносить пользу
стране.
     -- Угу, -- буркнул Мэт.  -- Знаешь, на что это похоже? На то, будто  бы
ты босиком танцуешь на крокодильих спинах.  Ладно, милая,  я готов выполнить
твою  просьбу.  Мой  первый  помощник  --  чародей  Орто Дружелюбный  вполне
управится с будничными делами.
     --  О, он мне  очень  помог, когда нам  пришлось следовать за  тобой  в
Аллюстрию, -- признала Алисанда. -- Ты его восхитительно обучил.
     -- Надеюсь, я не переусердствовал? -- бросил Мэт на королеву осторожный
взгляд.  -- Ну ладно, в любом случае он знает, как связаться  со мной,  если
стрясется беда. Ты хочешь, чтобы я тронулся в путь сегодня?
     -- Чем  скорее ты  уйдешь, тем  скорее вернешься, -- сказала  Алисанда,
взяла  мужа за  руку  и  прижалась к нему. --  Возвращайся  ко мне поскорее,
супруг мой. Как долги будут мои ночи до твоего возвращения...
     Мэт крепко  обнял жену  и  поцеловал  долгим поцелуем. Этот поцелуй ему
хотелось унести с собой.

     При воспоминании о том  поцелуе  и  о том, что последовало за ним, Мэта
зазнобило, но он усилием воли вернул себя к настоящему, к южной ярмарке. Вот
так  и получилось, что к  вечеру он  ушел из дворца, купил в  городе мешок и
кое-какие вещицы, после чего отправился к  югу, по пути торгуясь и выменивая
горшки на сковородки, а сковородки  продавая  за мелкие медные монеты. И чем
дальше он уходил к югу,  тем неспокойнее становилась  обстановка вокруг. Мэт
понял,  что  Алисанда  права.  Кругом все  были  чем-то  недовольны,  ходили
разговоры  про  то, что в Латрурии, дескать, лучше правят, чем в  Меровенсе.
Судя по всему,  получалось, что народу  в  Латрурии живется  легче и богаче,
даже  сервам, --  там  у всех завелись небольшие, но денежки. А простолюдины
верили всем слухам на свете.
     Однако  слухи  распространяли  никакие   не   лазутчики,  их  разносили
крестьяне. Мэт с изумлением обнаружил, что границу Меровенса охраняли только
от  предположительного вторжения  вражеской  армии,  однако  при  этом никто
всерьез  не предполагал,  что  таковое  вторжение возможно. Правда,  бароны,
обитавшие в  приграничных областях, охраняли дороги,  но большей частью ради
того, чтобы содрать с путешествующих  пошлину  или  пограничный сбор -- этих
возможность  вторжения  и вовсе  не  волновала.  Ну  а крестьяне преспокойно
гуляли туда-сюда  по приграничным полям,  не  обращая  никакого  внимания на
невидимую  линию, что пролегла через пастбище или делила пополам реку. В обе
стороны  по  реке сновали  маленькие лодочки, не повинуясь  никаким законам,
кроме  законов природы, да и  из этих -- только тем, что имели  отношение  к
силе течения и направлению ветра.
     С другой стороны,  никакого закона  и не  существовало. Мэт вообще смог
припомнить  лишь   один-единственный  закон:  о  запрете  черной   магии   и
разбойничества. Все остальные жили по закону, если платили подати.
     Некоторые,  конечно, этого делать  не хотели. Граница прямо-таки кишела
контрабандистами.
     Бароны-таможенники, похоже, на  это дело взирали  сквозь пальцы,  может
быть,  из-за  того, что пошлина  на ввозимые  товары должна  была  поступать
королеве. С какой  же стати им волноваться, если им с этого не полагалось ни
гроша? О, к  их  чести надо сказать,  они  раз в  несколько дней  отправляли
дозорных, и те бродили по  полям вдоль невидимой линии, однако дозорным куда
больше хотелось порезвиться, нежели  вылавливать нарушителей границы. К тому
же дозорные производили ужасный шум  во время  своих выездов:  они играли на
дудках,  хохотали,  подшучивали  друг  над   дружкой,  поэтому  у  крестьян,
собравшихся  навестить своих  родичей, что  жили по другую  сторону границы,
была  уйма  времени  и  возможностей  спрятаться  где-нибудь  в  кустиках  и
переждать, пока бравые пограничники отъедут подальше и скроются из глаз.
     У  Мэта это никаких возражений  не вызывало,  хотя  собирать таможенные
пошлины  было бы совсем недурно.  Однако он  был  бы последним из тех,  кому
пришло бы в голову возбранять родственникам ходить друг к другу в гости и уж
тем более работать там, где им заблагорассудится.
     Странствия  привели  Мэта  на  эту  ярмарку,  располагавшуюся  у  самой
границы. Он своими глазами  видел,  как  снуют по  пограничной  реке  лодки,
видел, что никто не усматривает  в таком положении  дел ничего дурного -- да
так оно и было, если  и та,  и  другая  сторона закрывали глаза  на проблему
таможенных пошлин. А уж Мэту  лично не было никакого дела до того,  чтобы, к
примеру,  взять и  содрать с какого-нибудь  латрурийского торговца полбушеля
репы.  Какие-то пошлины с  крестьян  брали  уже здесь, на  ярмарке,  и  они,
конечно, по этому поводу ворчали, но не так чтобы очень. Пошлины были, прямо
сказать, мизерные.  И  уж  конечно,  торговцы неустанно  повторяли,  что при
въезде в Латрурию никто с них никаких пошлин вообще не берет...
     Мэт  много чего  наслушался:  про  то,  как славно  живется  в Латрурии
крестьянам, про то,  что у них через  неделю на  обед --  мясо, да какое  --
курятина! А еще три раза в неделю  рыба. Кроме того, латрурийцы рассказывали
об отмене законов на лесные владения и о том, что им дозволяется охотиться и
рыбачить,  где  угодно  и  сколько угодно,  лишь бы  только  они  не убивали
чересчур много  дичи  и зверья и  не  опустошали рыбные  заводи.  Латрурийцы
хвастались  также  новыми домами, шерстяными плащами,  сшитыми их  женами из
хорошей ткани, выменянной у  пастухов, и новыми рубахами -- ведь теперь  они
могли оставлять себе намного больше льна. Словом, они хвастались всем тем, о
чем только мечтали жители Меровенса. А когда-то было совсем наоборот. Теперь
же хвастались латрурийцы, как бы наверстывая упущенное.
     Что же удивляться: естественно, жители  Меровенса недовольно ворчали --
и  было с  чего ворчать. Мэт решил, что хватит  ему разгуливать в лохмотьях.
Пора переодеться во что-нибудь  поприличнее для глаз и  поприятнее для тела.
Настал час вызнать, что на уме у аристократии.
     Потому он ушел с ярмарки и  покинул импровизированный городок, выросший
вокруг нее, -- несколько десятков домиков и  магазинчиков. Домики тут стояли
дрянные, похожие  на бараки, выстроенные  из ракушечника, однако  достаточно
вместительные. В каждом было четыре  просторные комнаты --  для  крестьянина
многовато,  а для городского жителя  в самый раз.  Магазинчики  двухэтажные,
наполовину  каменные, наполовину  деревянные.  Наверху  располагались  жилые
помещения, а внизу -- сам  магазинчик, который, вне всякого сомнения, служил
гордостью своих владельцев, покуда их латрурийские родичи не задрали нос.
     Собственно, вот  и весь городок. Прошагав два квартала, Мэт оказался на
окраине.  Никакой  тебе городской стены или еще чего-нибудь  в  таком  роде.
Казалось,  будто бы городок еще сам не решил:  постоянно он  тут обосновался
или  временно. Конечно, Мэт мог бы пойти по дороге,  однако у него были свои
причины как  можно меньше попадаться  людям на глаза. И он  зашагал по полю,
внимательно  глядя под ноги. Вдалеке маячил одинокий амбар -- вот  к нему-то
Мэт и направился.
     Оказалось,  что это  даже  и не  амбар,  а  что-то вроде  общественного
скотного  двора, видимо, горожане тут держали свою домашнюю живность.  Уж во
всяком  случае, для  рыцарской  конюшни  эта постройка была  явно велика.  К
счастью,  все коровы  в это время мирно паслись на  лугу,  а свиньи радостно
валялись в  весенней  грязи, после чего  сохли под лучами майского солнышка.
Мэт быстро забрался в пустое стойло, нашел там кучку сухой соломы и вынул из
заплечного мешка дублет и обтягивающие штаны. Одежда немного помялась, ну да
и как  иначе, если  он теперь  уже не  крестьянин, а дворянин средней руки и
неделю провел в дороге? Именно за такого  дворянина Мэт и собирался выдавать
себя в дальнейшем, и в какой-то степени это было правдой.
     Он  переоделся,  упрятал  в   мешок  крестьянскую  рубаху   и  штаны  и
выскользнул из коровника -- вот теперь  он чувствовал себя в своей  тарелке,
несмотря  на  мешок,  переброшенный  через  плечо.  Вот теперь он  хотел  бы
повстречаться с владельцем скотного двора  -- ну  или  с тем, кто сегодня за
него отвечал.
     А вот и он или по меньшей мере возможный источник информации -- пожилой
крестьянин,  пожевывающий   соломинку,  облокотившийся  на   древко  лопаты,
наблюдающий за пастбищем и глазами считающий коров. Мэт пошел в его сторону.
     -- Эй, добрый человек! Добрый тебе день!
     Мужчина вздрогнул и обернулся:
     -- Чего тебе... А, и вам добрый день, милорд.
     При  этом  он, правда, бросил подозрительный взгляд  на заплечный мешок
Мэта.
     Мэт опустил мешок на землю.
     -- Мне повстречался один бедняга разносчик. Я  сжалился над ним и купил
все его добро за три золотых.
     Пастух, не  мигая, глядел  на  Мэта. В  его  глазах  этой суммы  вполне
хватило бы, чтобы дожить до конца дней, пусть на хлебе и воде.
     --  Ну, да не таскаться же мне  с  этим хламом,  -- усмехнулся Мэт.  --
Прибери куда-нибудь этот мешок. Если я не вернусь за ним до Рождества, отдай
какому-нибудь парню, кого потянет в дорогу.
     -- Конечно, конечно, добрый господин.
     В голове  у крестьянина  явственно зазвенели  монетки -- Мэт  готов был
поклясться, что слышит это звон: "Если этот глупый дворянин отвалил за мешок
три золотых, то что же тогда лежит  в этом  мешке?" Мэт понял: будь там  что
ценное, следовало бы ограничить срок своего возвращения серединой лета, а не
Рождеством.
     -- Лошадь у меня  захромала,  -- продолжал он  свои объяснения. --  Мне
сказали, что тут можно нанять неплохую лошадку.
     --  Ну,  насчет нанять  --  это я  не  скажу,  --  медленно  проговорил
крестьянин. --  А вот у Англя-каретника жеребчик имеется, он  бы его за пять
дукатов продал, пожалуй что.
     -- За пять? -- изумился Мэт. -- Это что, скаковая лошадь?
     --  Дорогонько  будет,  согласен, ---  извиняющимся голосом  проговорил
пастух. -- Но конь пока слишком молодой, и непонятно, выйдет из него хорошая
рыцарская  лошадь  или нет, а денежки Англю жалко  упустить. Что до меня, то
будь  это мой жеребчик, я бы, может, и поторговался  еще, но поскольку он не
мой, то вы уж тогда ступайте к Англю в магазин, ежели торговаться желаете.
     Мэт вздохнул:
     --  О  нет,  в  город  мне  возвращаться   совсем  не  хочется.  И  ему
действительно  не хотелось,  особенно после  стычки со  стражниками. Еще  не
хватало,   чтобы  крестьянин  --  торговец  овощами  теперь  признал  его  в
господском  платье.   А  если   бы   стражник  заподозрил,  что  он,  будучи
крестьянином, переоделся  в лорда, это  было  бы еще хуже. Но самая  большая
беда заключалась бы  в том, что тогда ему, вероятно, пришлось бы рассказать,
кто он такой на самом деле, а Мэту этого пока ох как не хотелось.
     -- Ладно,  пять  дукатов  --  это,  конечно,  дороговато,  но  придется
выложить, раз  такое дело. Но у  меня  только меровенсские  ройяли. Возьмешь
четыре ройяля?
     -- А то! Возьму, конечно! -- обрадовался крестьянин и уставился на свою
ладонь, в которую Мэт опустил одну за другой четыре золотые монеты.
     "Еще бы он  не радовался,  --  с  тоской подумал  Мэт. --  Ройяль  это,
считай, два  дуката". Он уплатил  почти  семь  за какую-то  клячу,  которая,
может, и двух-то не стоила!
     Но  вот  то,  что  крестьянин  запросил  с  него   латрурийские,  а  не
меровенсские  деньги  -- это, безусловно,  очень  важно.  Оставалось  только
надеяться, что связано это всего лишь с близостью к латрурийской границе. Не
могло же быть так, чтобы в иноземного короля крестьяне верили  больше, чем в
свою собственную королеву!
     Увидев коня,  Мэт решил,  что  двух дукатов он  таки стоит.  Сравнивать
лошадь,  которой на роду было  написано таскать  за собой плуг, и рыцарского
коня, которому  предстояло  носить  на  себе  целый воз  брони, конечно,  не
приходилось. А этот жеребчик живой пример тому, что хитрая бестия, почуявшая
где-нибудь течную  кобылу, обдурит самого бдительного конюха: конь, которого
купил  Мэт, был как минимум  наполовину першероном.  Вторая половина тоже не
подкачала.  Правда,  до  клайдесдаля  жеребчик  пары  ладоней  в  холке   не
дотягивал. Во всяком случае, когда  пастух  вручил  Мэту седло и уздечку, он
решил, что ему вообще  грех жаловаться. И  седло, и уздечка были старенькие,
потрескавшиеся, но вполне сносные.
     Вот  так, снарядившись,  как подобает достойному странствующему рыцарю,
Мэт направил коня к ближайшему замку, готовясь ответить на вопрос хозяина  о
том, куда подевались его доспехи.

     <B>ГЛАВА 2</B>

     Дамы  и  господа,  придворные  короля Бонкорро,  чокались  хрустальными
бокалами, выпивали,  смеялись, снова  чокались, снова выпивали  и  смеялись.
Кто-то опускал руку под стол и страстно сжимал коленку рядом сидящей дамы, а
дама -- дама  отвечала взаимностью, некоторые вели себя еще более откровенно
-- целовались и обнимались у всех на глазах. Флирт сопровождался оживленными
разговорами,  правило  тут  царило единственное --  флиртовать полагалось  с
чужими супругами. Если вдруг поцелуями обменивалась  супружеская пара -- вот
это вызывало крайнее удивление у публики.
     Пуританин  сказал  бы, что подобному поведению придворных  потворствует
обстановка. Большой  зал  в замке  принца  Бонкорро  был  увешан гобеленами,
найденными  в  заплесневелых библиотеках. На  одном  гобелене  Венера  уютно
устроилась в объятиях Адониса, на другом -- она же тянулась к Марсу, а рядом
пускал дым  Вулкан. А  вот Даная, осыпанная  золотым  дождем,  а  вот Европа
верхом  на белом быке, а вот Купидон любуется спящей Психеей. Все персонажи,
под стать земным классическим статуям, совершенно обнажены.
     А короля Бонкорро, похоже, очень радовало все происходящее. Он сидел во
главе длинного стола, откинувшись на спинку кресла, и, поднеся к губам кубок
с вином, смотрел поверх него на оживленное общество.
     -- Так приятно видеть, когда твои придворные радуются жизни, Ребозо, --
сказал король канцлеру.
     --  О  да, ваше величество,  --  согласился  канцлер.  --  Это особенно
приятно потому, что, раз они развлекаются тут,  значит, не задумывают бунтов
у себя дома, в провинции. -- Канцлер посмотрел на короля и криво усмехнулся.
--  Вы  со  вкусом подобрали  гобелены, ваше величество,  -- они  пробуждают
нужные пороки.
     --  Знаю, --  вздохнул  Бонкорро.  -- Хотя  надеялся, что они  пробудят
интерес к просвещению и культуре. Похоже, я по-прежнему переоцениваю природу
человеческую.
     --  Вероятно,  ваше  величество,  --  продолжал  развивать  свою  мысль
канцлер,  -- эти  гобелены  произвели  бы больший эффект,  если бы  эти ваши
римские боги  и богини вели себя более  откровенно в своих играх... или если
бы гобелены показывали их на самых разных этапах этих игр.
     -- О  нет,  мне  бы  хотелось, чтобы  эти  картины  возбуждали  у  моих
придворных желание проявлять исключительно эстетические чувства, -- возразил
король. -- Ни за что не соглашусь, чтобы на гобеленах красовалось что-нибудь
непристойное. Мои придворные итак неплохо обходятся.
     -- О чем вы, ваше величество? -- Ребозо сокрушенно развел руками. --  Я
считал,  что  ваше  величество  намерены сделать все возможное, дабы  занять
время придворных всякими радостями, чтобы  они не  вздумали возражать  вам и
противиться самому духу вашег