секала горный хребет в тенистом ущелье, и вдобавок
берега ее  тут поросли редкими  соснами,  основательно  потрепанными горными
ветрами. Мэт шел вдоль речки  до самой границы  --  по  крайней мере до того
места, где,  по  его подсчетам,  проходила граница. Уж слишком ровно и густо
росли  тут  вдоль  тропы  сосны. Наверное, их в незапамятные времена посадил
какой-то древний пограничник. Мэт мысленно возблагодарил его за  то, что он,
сам того не ведая, так  облегчил его задачу. Теперь-то никаких пограничников
и духу не было. То есть видно их не было.
     Мэт задумался, насколько быстро способны передвигаться мантикоры.
     Подойдя  к полосе вечнозеленых деревьев,  он забормотал  себе  под  нос
стихи и, когда пересекал тропу, на самом деле уже произносил заклинание:
     Ухожу с натоптанной дороги, Покидаю торные пути,  Поскорей меня несите,
ноги, Мимо мантикора чтоб пройти!
     Тут он почувствовал, как необычно, странно покалывает  кожу -- не очень
сильно и  совсем не больно, но вполне достаточно для того,  чтобы понять: он
только  что преодолел какую-то  магическую  преграду.  Он  перешел границу и
вместе с  ней Октройскую  стену короля Бонкорро.  Тревога!  Он  почувствовал
тревогу! Он понял, что как бы зацепил систему сигнализации, она сработала, и
теперь Бонкорро  знал  не  только  то,  что  Мэт  чародей, а  и  то, где  он
находится!
     Однако  это  и  так  известно  королю,  судя  по  словам мантикора. Мэт
продолжал  читать стихи, чувствуя,  как волшебное поле  обволакивает его. Он
всегда чувствовал воздействие  подобных  сил, но сейчас  ему  было  особенно
тяжело. Эти силы как бы обрушивались на него, воевали с  ним, мешали ему. Он
вынужден был собрать все силы, чтобы переставлять ноги.

     Пусть в моих стихах видны огрехи,
     Пусть особой границы в них нет,
     Мне они послужат, как доспехи,
     Как уже служили много лет!

     Казалось,  вой и рев окружили Мэта, со всех сторон засверкало множество
глаз, забелело множество зубов, и все это тянулось к нему из темноты. Мэт из
последних  сил держался  на ногах  и  продолжал читать  стихи,  ожидая,  что
мантикор наткнется на его магический щит... Но он не наткнулся. Не отскочил.
Он  лишь замедлил шаг, причем довольно-таки резко, но продолжал надвигаться.
Мэт тупо смотрел на него, стихи застыли на устах. Всего лишь в дюйме от себя
он  видел  зубищи, похожие  на кривые мечи,  а все вместе -- на  здоровенную
пилу. Вот мантикор ближе, ближе...
     Мэт  не выдержал. Он развернулся и бросился  бежать. Когда он пересекал
границу, он  снова ощутил покалывание,  но  он даже не обернулся, он бежал и
бежал до тех пор, пока звучный удар, и не менее звучный рев не сказали ему о
том,  что мантикор  вторично налетел на Октройскую стену. Только тогда  Мэт,
тяжело дыша, остановился и рискнул обернуться.
     Мантикор как раз успел подняться и злобно глядел на него.
     -- Ну и храбрый же ты рыцарь, нечего сказать! Не стал драться, удрал!
     -- Я же тебе говорил, что я менестрель!
     -- Ой, ладно! Ты чародей, который распевает магические стишки!
     -- И много ты знаешь рыцарей, которые такое  умеют? --  поинтересовался
Мэт язвительно.
     -- Ни  одного, -- ответил мантикор  и сердито прищурился. --  Ты  каким
мяском свои мыслишки прикармливаешь, смертный?
     -- Жестким и жилистым, -- парировал Мэт. -- Слушай, если ты прав и если
менестрель, читая  стихи, может творить чудеса  -- а  это бывает, я по опыту
знаю, -- так как же это вышло, что...
     --  ...что твое  заклинание  только придержало  меня  и  не  остановило
совсем? -- закончил за Мэта  вопрос мантикор, и его зубы блеснули  в  лунном
свете. --  Ну, Латрурия-то погрязла  в  волшебстве уж  скоро  сто  лет  как,
смертный, но ты забыл, какое это волшебство!
     --  Ты  клонишь  к  тому,  что  я  пользуюсь  белой магией,  освященной
Небесами, а ей трудно вершиться в атмосфере, насквозь пропитанной Злом?
     -- А то почему же еще? -- огрызнулся мантикор.
     -- Хороший вопрос, -- признался Мэт.
     На  самом-то  деле вопрос был не просто  хороший,  вопрос был что надо,
мантикор этого  просто  не знал. Его  волшебство прекрасненько  вершилось  в
Ибирии, а  уж  эта  изолированная  от  остального мира  страна  куда  глубже
погрузилась в пучину злого волшебства, нежели Латрурия. По крайней мере судя
по тому немногому, что пока слышал о Латрурии Мэт. Нет, тут должна быть  еще
какая-то причина.
     -- Так что ты лучше брось шалить, -- посоветовал мантикор. -- От  твоей
магии тут толку чуть, и хватит об этом.
     -- Хватит так хватит,  нет вопросов, --  развел  руками Мэт,  он-то для
себя четко решил: не хватит.
     Может быть, за годы, проведенные в  этом мире,  в нем немного  задремал
ученый, но все-таки  по  натуре он исследователь, и ответ на этот вопрос ему
хотелось найти исключительно для себя, ради  интереса, правда, была в этом и
практическая  сторона.  Если бы  он  понял,  почему  такое  происходит,  он,
вероятно,  сумел  бы  найти  противодействие.   Вдруг  ему  жутко,  до  боли
захотелось   вновь   пересечь  границу  и   попробовать  произнести   другое
заклинание, просто чтобы посмотреть, что произойдет.
     Но только чтобы мантикора не было.
     -- Знаешь,  твое общество действует  угнетающе, -- честно признался Мэт
чудовищу.
     -- А-га,  --  оскалило страшные зубы чудовище. -- И я тебя до  тех  пор
буду угнетать,  пока ты не  угодишь мне на обед или на ужин, если  еще разок
попробуешь перейти границу.
     -- Да ну?
     Мэт  вдруг почувствовал прилив вдохновения.  В конце концов он ведь еще
не пользовался своим магическим посохом! Он снова шагнул вперед, продвигаясь
крайне осторожно, и дал залп -- то есть выставил перед  собой жезл,  начинил
его как следует магической силой и на пробу спел заклинание:

     На границе у страны Бонкорро
     Часовые страшные стоят,
     Скалят зубы злые мантикоры,
     Уходить, гадюки, не хотят!

     Только ты меня не испугаешь,
     Брысь отсюда, мурзик, поскорей!
     Ты уже, роднуля, отступаешь --
     Не таких стращали мы зверей!

     И ведь сработало!  Мантикор сощурился, протестующе  завизжал, но  между
тем действительно стал пятиться по мере того  как Мэт наступал на него.  Вот
одна его нога шагнула к самой границе, вот другая переступила через нее... И
с  победным  воплем  мантикор  прыгнул  на  Мэта.  Тут  Мэт и сам завопил  и
отскочил,  но  крепкие, как сталь,  зубы  успели  клацнуть -- боль  пронзила
палец. Мэт  в ужасе посмотрел на руку. Нет,  все пять пальцев  оказались  на
месте, но с  указательного  стекала  кровь. Он поднес  руку к лицу, все  еще
боясь смотреть на палец, -- но и ноготь оказался на месте.
     -- Ой-ей-ей! Ай-яй-яй! -- причитал тем временем мантикор.
     Мэт  поднял глаза и  увидел,  что  мантикор плюется и кашляет. Потом он
взял лапу в рот и принялся хныкать:
     --  Фто ты за  феловек такой? -- жалобно ныл мантикор. -- Отвавить меня
фотел, жа?
     -- Да нет, что ты. -- Уверенность снова вернулась к Мэту. -- Я вовсе не
собирался оставлять у тебя в зубах кусок кожи с пальца.
     -- Радуйся, что только кожей все обошлось! -- рявкнул мантикор, вытащив
лапу изо рта.
     -- Радуюсь,  радуюсь!  --  заверил  чудовище  Мэт и  вытащил из кармана
носовой платок, которым быстро  обмотал палец.  --  Но  ты только  представь
себе, если кусочек моей кожи так повлиял на твой организм, как же повлияю  я
весь целиком?
     --  Да дело вовсе  не  в  твоей вонючей плоти,  а  в  твоем  посохе! --
провизжал мантикор.
     -- В  моем посохе? -- удивленно проговорил Мэт и посмотрел на брошенную
на  землю  палку.  Естественно,  от  палки  осталась  только  верхушка.  Все
остальное  было  ровненько  откушено. -- А, тогда нечего  удивляться, что  у
тебя, киска, заболел животик!
     -- Злобный отравитель! -- буркнуло чудовище.
     -- Слушай, нечего было кусать что попало! -- огрызнулся Мэт.
     Внимательно  разглядев оставшийся кусок  посоха, он поежился.  Подумать
только -- а ведь на месте палки могла быть его рука или шея!
     Что еще хуже, он  потерял теперь одно  из самых могущественных  средств
магии --  на самом деле  свой единственный  шанс одолеть магическую  инерцию
Латрурии!
     Минуточку, минуточку, какой такой шанс? На самом деле посох тоже ничего
существенного не дал!
     -- Не ходи, слышишь? -- шипел мантикор. -- Будь умнее, послушайся меня.
Не ходи в Латрурию, тебе говорят!
     Мэту очень хотелось его послушаться, но он сказал:
     -- А  вот  если  бы я  был  крестьянином  или  даже  не  шибко  знатным
дворянином, ты бы со мной, поди, так не разговаривал.
     -- А-га. -- И мантикор снова осклабился. -- Но ты-то ведь не крестьянин
и не  этот,  который  не  шибко знатный? Посох  у тебя, правду сказать,  мил
человек,  вкуса  отвратного, но  сам  ты  мне,  похоже,  очень даже по вкусу
пришелся бы!
     -- Старая песня! -- возмутился Мэт.
     Однако он вынужден был признать, что какой бы старой эта песня ни была,
пользы от нее выходило предостаточно.

     Королева  Алисанда  вышла на  крепостную стену посмотреть на восходящее
солнце. Ей  было ужасно одиноко. Она теперь всегда после  приступов утренней
дурноты чувствовала себя одинокой  и покинутой. И мужа  нет рядом. Она такие
муки терпела ради него, а его нет рядом, чтобы пожалеть ее, приободрить!
     Фрейлина бежала за ней с меховой накидкой.  Она  набросила ее на  плечи
королевы и принялась причитать:
     -- Ваше  величество, ну как можно?  Вы в таком  положении! А сейчас так
холодно! Вы же простудитесь!
     -- Не умру же я, леди!
     Однако от  накидки  Алисанда  не отказалась.  Она  сжала  руками  зубец
крепостной стены и нетерпеливо проговорила:
     --  Спасибо тебе, добрая Элиза, но  я  бы предпочла остаться тут одна и
собраться с мыслями, глядя на рассвет.
     -- Ваше  величество,  но  вы нездоровы. У вас  только  что  был приступ
тошноты!
     -- Он закончился,  -- сказала Алисанда металлическим голосом.  -- И мне
нисколько не повредит свежий воздух. Ладно, оставайся рядом со мной, если уж
тебе так хочется, только помалкивай. Мне нужна тишина.
     -- Как ваше величество прикажут, -- пробормотала Элиза и отошла на шаг,
потирая руки.
     Алисанда поплотнее завернулась в накидку, устремила  взгляд к  востоку,
но  тут  же,  не задумываясь, повернула  голову к югу и снова стала мысленно
бранить Мэтью,  которому сейчас следовало быть  рядом, и  помогать ей  гордо
держать ее королевскую голову, и успокаивать, и...
     Но  тут она увидела  на фоне розового предутреннего  неба расправленные
черные  крылья и  выброшенную вперед  длинную  стройную  шею.  На  мгновение
королева застыла на месте, потом повернулась и поспешила во дворец.
     -- Быстрее, оденьте меня! Дракон Стегоман возвращается!
     --Так  скоро?  -- изумилась леди Элиза. -- Всего-то вечер минул и ночь!
Как он мог так быстро найти придворного мага?
     -- Не  мог, --  рявкнула Алисанда. -- Молите Бога, чтобы  он не  принес
более ужасных вестей, нежели эта.
     Но он таки принес. Стегоман  еще не отдышался. Он пыхтел и пускал клубы
пара и  дыма, когда Алисанда бегом сбежала по лестнице во внутренний дворик.
Около дракона суетились грумы.
     --  Принесите ему половину быка! -- крикнула Алисанда. -- Он, наверное,
сильно проголодался после такого долгого перелета.
     -- Вот спасибочки, ваше величество, -- проурчал дракон. -- Проголодался
я, это вы точно подметили, а еще бы глотку промочить -- и вообще славно было
бы!
     -- Бочонок пива, да побыстрее! -- распорядилась Алисанда.
     Грум торопливо поклонился и побежал исполнять королевский приказ.
     -- Какие новости? -- взволнованно спросила Алисанда.
     -- Не  такие уж плохие,  -- недовольно проворчал  Стегоман.  --  Вообще
никакие! Я не нашел придворного мага, но я уж точно нашел границу.
     Алисанда в изумлении уставилась на дракона.
     -- Что же, король  Бонкорро ее пометил?  Ему недостаточно рек и посадок
деревьев?
     -- Похоже, что нет, -- сердито буркнул дракон. -- он вдоль всей границы
какую-то треклятую невидимую стенку забубухал. Ну а я-то  про нее ни сном ни
духом! Вот и влетел в нее со всего размаха, и мне еще здорово повезло, что я
шею  не сломал! В общем, меня откинуло и завертело в воздухе, а потом я стал
падать. Ну и натерпелся  я  страху,  пока нашел  восходящий воздушный поток,
который позволил мне подняться  повыше. Я еще раз  попробовал преодолеть эту
гадскую  преграду и снова шарахнулся  об нее. Тогда я  отлетел  на несколько
миль к западу  и  еще  раз попытал счастья  -- никакого  толку.  Я вернулся,
удалился к востоку на несколько миль от того места, где ушибся в первый раз,
но снова так ударился мордой, что чуть калекой не сделался!
     -- Ой, бедная зверушка! -- вскричала Алисанда, подошла и прикоснулась к
большому  темному  пятну  на морде  у  Стегомана.  Леди  Элиза  встревоженно
вскрикнула, но  Алисанда не обратила на нее никакого внимания. -- Вот, вижу,
тут чешуйки оторвались!
     -- Чепуха, новые  отрастут, --  небрежно проговорил Стегоман и  немного
запрокинул голову. -- Весьма благодарен вам  за  сочувствие, ваше величество
Алисанда, только вы лучше не трогайте, а то больно все-таки.
     --  О,  конечно, прости. -- Алисанда  отдернула руку. -- Но как же  это
так, Великий?  Мой муж писал,  что видел, как люди ходят через границу в обе
стороны, пересекают приграничные реки, носят товары в мешках!
     -- Все правильно. Я  их тоже видал, и не в одном месте, а в десятках. Я
же вдоль границы, считай, миль двадцать намотал. -- Глаза Стегомана сверкали
праведным огнем.  --  У  смертных, короче  говоря,  там никаких  проблем  --
гуляют, как хотят.  Они и не ведают, когда переходят границу. А  я не мог ее
пересечь! Не мог!
     Тут на Алисанду сошло озарение. Она выпрямилась и проговорила:
     -- Значит, драконам вход воспрещен!
     -- А это, между прочим, классовая дискриминация! Почему нас не пускают,
а?
     -- Потому, видимо, -- медленно начала Алисанда, -- что вы --  Свободное
племя. Вы гордитесь, что не служите никому, кроме себя, а  самое главное  --
не служите Злу.
     -- Значит, у короля Бонкорро мы, так сказать, доверия  не вызываем, так
надо понимать? -- нараспев проговорил Стегоман.
     -- И не можете вызывать. Злобные существа вызывают доверие только в том
смысле, что они всегда сделают то, что им нужно. Но добрые создания поступят
так,  как им велит  совесть,  а  это не  всегда в  интересах короля! Простые
смертные -- какой уж от них может быть вред? А вот разъяренный дракон -- это
дело опасное.
     --  Да уж! -- Стегоман горделиво выгнул шею и пошевелил  крыльями:  он,
конечно,  существо  независимое и  мало  подверженное каким бы  то  ни  было
влияниям, однако против  лести устоять не мог. -- Вообще-то, -- он размышлял
вслух,  --  если хорошенько вдуматься,  то  я  начинаю догадываться,  почему
король Бонкорро хочет держать нас подальше от своей границы,  и я его за это
не виню. Но интересно другое: проник  ли Мэтью за эту  треклятую стенку, или
она не пускает только тех, кто не угоден королю Бонкорро?
     Алисанда встревожилась.
     -- Искренне  надеюсь,  что это  не  так,  иначе все  мои подданные, что
ездили  навещать своих родственников на  юге, уже давно замыслили бы измену.
Вот,  может быть, если бы ты не летел через границу, а шел пешком?..  -- Она
нахмурилась.  -- Признаюсь, меня очень сильно тревожит, Стегоман,  то, что в
приграничных  землях  идет  такая  оживленная  торговля.  Всего  на каком-то
десятке миль ты видел больше дюжины человек, переходящих границу!
     Дракон кивнул:
     -- Да половина из этих миль -- непроходимые горные вершины.
     -- Тем  более! То,  что  люди  столь  беспрепятственно гуляют туда-сюда
через границу, плохо уже  само по себе,  но еще больше меня тревожит то, что
ты не можешь присоединиться к Мэтью!
     Стегоман сдвинул брови.
     -- Ну, у него-то, я надеюсь, хватит ума...  -- Голос дракона оборвался,
и он тихонько проговорил: -- Нет, не хватит, верно?.
     -- Не хватит, -- грустно покачала головой Алисанда.  -- Это же Мэтью, а
не кто-нибудь другой.
     Она  отвернулась, ощутив  внезапный прилив  сильнейшей  тревоги.  Такую
тревогу она  теперь ощущала животом, и потому рука ее автоматически легла на
живот, но Алисанда тут же отдернула руку.
     -- Ваше величество! -- вскрикнула леди Констанс и подбежала к Алисанде.
-- Ваше величество, прибыл гонец от сэра Ги де Тутарьена!
     В сердце Алисанды затеплилась искорка надежды.
     -- Ведите его сюда, ведите скорее!
     -- Он сейчас войдет, -- отвечала фрейлина.
     Гонец быстрым шагом подошел к королеве и опустился на одно колено.
     -- Да ладно тебе, -- нетерпеливо  поторопила гонца  Алисанда, -- теперь
не время для всех этих церемоний! Говори, что тебе велели передать!
     -- О, ваше величество, -- проговорил  гонец, встав во весь рост, -- сэр
Ги просит передать, что откликается на вашу просьбу и отправляется на поиски
лорда Мэтью с тем, чтобы присоединиться к нему.
     --  Хвала  Небесам! --  воскликнула Алисанда, однако  радость сменилась
удивлением. -- Как удалось так скоро отыскать его?
     Гонец пожал плечами.
     -- Я  поскакал  к западным горам,  и,  как только они завиднелись, меня
нагнал  всадник.  "Привет тебе, герольд", -- сказал он. "Привет  и  вам", --
говорю я ему, обернулся, разглядел его получше и добавил: "Сэр". Он, правда,
был без доспехов, однако  подпоясан рыцарским ремнем. "В горах нечего делать
одному, -- сказал незнакомец. -- Кого вы там собирались искать?" "Сэра Ги де
Тутарьена,  -- отвечаю я. --  У меня к нему послание  от  королевы". "А я он
самый и есть, -- отвечает рыцарь. -- Что за послание?"
     Леди Констанс ахнула:
     -- Он знал, что ты будешь искать его! Но как он узнал об этом?
     --  Как-как... --  Алисанда  раздраженно пожала плечами. -- Кто  знает?
Земля сказала травке, травка сказала деревьям, а деревья сказали сэру Ги. Он
настолько плоть от плоти этой земли, что тут сам воздух выбалтывает  ему все
тайны. Так что  "как?" не имеет никакого значения. Главное, что он все знает
и отправляется на помощь!
     -- Он  также  посоветовал, чтобы  теперь вы меня  отправили за чародеем
Савлом, -- сказал  герольд. -- Он сказал, что два чародея всегда  лучше, чем
один.
     -- Все ясно! Отдохни и отправляйся.
     --  Но  Черный Рыцарь  просил  вас  об  одолжении, ваше величество,  --
добавил герольд.
     -- Пусть только скажет, что ему нужно!
     --  Он просит,  чтобы  до  его  возвращения  вы  приютили его супругу и
ребенка.
     -- Ну  конечно! -- Алисанда посмотрела на того из рыцарей, что стоял  к
ней ближе других. -- Собрать отряд рыцарей в эскорт для леди Иверны!
     -- Он сказал: она сама прибудет?
     Алисанда в ужасе уставилась на гонца:
     -- Благородная дама будет путешествовать без  охраны? Да еще с малышом?
Надеюсь, когда-нибудь настанет то счастливое время, когда мне не надо  будет
волноваться в моей стране?
     В  это   мгновение  на  восточной  башне  закричал  дозорный.  Алисанда
обернулась  и  посмотрела  в  ту  сторону,  в  какую  он  указывал.  Оттуда,
размахивая  крыльями   в  лучах  утреннего  солнца,  летело  очень  странное
чудовище: с головой дракона, телом льва и орлиными  крыльями --  ну то  есть
если бы  у  орлов когда-нибудь  могли отрасти  крылья  размахом в  пятьдесят
футов.
     -- Это дракогриф Нарлх! -- вскричала Алисанда. -- Но кого он несет!
     Стоило  чудовищу  подлететь  поближе,  и  ответ  на  этот  вопрос  стал
очевиден: на его  спине, между крыльями, сидела женщина и что-то  держала на
руках.
     -- Это же леди Иверна! -- воскликнула леди Констанс.
     А  потом  всем  пришлось отвернуться и  прикрыть ладонями рты:  столько
песка и  камушков поднял  дракогриф с земли  при  посадке. Отвернулись  все,
кроме Стегомана. Тот только прищурился и выкрикнул:
     -- Здорово, кошачий хвост! Каким ветром тебя сюда занесло?
     -- Будто сам  не знаешь,  -- фыркнул  Нарлх. --  Летать-то я терпеть не
могу.
     -- Тем более  любезно с твоей стороны было все-таки согласиться довезти
меня, -- проворковала дракогрифу леди Иверна.
     -- Только  для вас,  мадам, -- проурчал Нарлх, обернулся и посмотрел на
свою пассажирку.
     Та наклонилась и чмокнула его  в нос. Он отдернул голову,  но чешуйки у
него вроде бы покраснели.
     К  дракогрифу уже  подбежали  двое рыцарей, чтобы  помочь  леди  Иверне
спуститься.
     -- Сходите вниз, леди! Или, может быть, вы сначала передадите нам  вашу
ношу?
     -- Это ношу я передам только женщине, -- решительно заявила Иверна.
     Алисанда  в  сопровождении,  леди  Констанс  и  леди  Элизы  подошла  к
дракогрифу.  Королева протянула руки, и  леди Иверна передала ей драгоценный
сверток. Алисанда  отогнула уголок одеяльца, увидела  крошечное  хорошенькое
личико. Малыш моргал.
     --  Ой, какой  славненький! -- воскликнула Алисанда. -- Скорее, миледи,
он просыпается!
     -- Это она, -- поправила королеву Иверна и соскользнула с дракогрифа.
     Рыцари  поддержали  ее  за талию,  чтобы она не ударилась о  землю. Она
взяла ребенка у Алисанды и улыбнулась.
     -- Господь милостив ко мне,  и  мое  первое дитя -- девочка.  Однако я'
надеюсь порадовать сэра Ги и молю Бога, чтобы вторым у нас родился мальчик.
     -- Я тоже на это надеюсь! -- с энтузиазмом воскликнула Алисанда.
     Сэр Ги был тайным потомком императора Гардишана, но крайне отрицательно
относился к возможности занять престол, однако  очень важно для безопасности
Европы, для торжества Бога и Добра,  чтобы род Гардишана по мужской линии не
прерывался.
     --  Пойдемте, вы,  наверное, устали с дороги! -- И Алисанда повела свою
гостью к замку. По пути она обернулась и крикнула: -- Спасибо тебе огромное,
Нарлх! Принесите этому благородному дракогрифу быка на съедение!
     -- Благодарю за  честь, ваше величество! --  откликнулся  Нарлх,  после
чего повернул голову к  Стегоману. -- Твое семейство  просило  передать тебе
привет, если я вдруг случайно напорюсь на тебя где-нибудь, рыбья рожа.
     -- Надеюсь, они оказали тебе достойный прием, ощипанная курица.
     И   двое   чудищ   отправились   к  стойлам,   добродушно   обмениваясь
оскорблениями.
     Но Алисанда этого не слышала. Она с головой ушла в беседу с гостьей.
     -- О, как вам повезло! У вас так скоро родилось дитя!
     --  Ну,  мне  же  не  нужно  отвлекаться  на  государственные  дела, --
улыбнулась леди  Иверна.  -- Поэтому мое тело служит своим прямым задачам. А
вам следовало бы больше нагрузить вашего  супруга, ваше  величество. --  Тут
она посмотрела на Алисанду более пристально и добавила: -- Да, и поскорее!
     Алисанда, покраснев, отвела глаза.
     -- Неужели уже заметно?
     --  Для всякой, кто выносил дитя, -- да,  только не спрашивайте,  как я
поняла. О, я так рада за вас, ваше величество! И за вас, и за всю страну! --
Но лицо Иверны тут же исказилось тенью тревоги. -- И  в такое время лорд Мэт
разыгрывает из себя бродячего рыцаря?
     -- Увы, -- уныло кивнула Алисанда. -- А я еще глупее,  потому что я его
и послала! Но ему не сиделось на месте, а я  поначалу  не усмотрела  в своей
просьбе  ничего  опасного.  И не подумала о том,  что это путешествие займет
много времени. --  Она покрепче закрыла за собой  дверь балкона прямо  перед
носом изумленного стражника.  --  О,  садитесь  скорее у  окна да  покормите
малышку. Она уже хнычет!
     -- Да, бедняжка, она проголодалась. Спасибо, ваше величество.
     Иверна села,  распустила шнурки на корсаже платья и прижала младенца  к
груди. Глядя на личико крошки, она вздыхала от умиления и радости.
     У  Алисанды  и  у самой сердце забилось чаще  при  виде  радости другой
женщины.
     -- Сожалею, что не могу составить вам компанию и остаться с вами.
     -- Не можете остаться! ---- Леди Иверна в ужасе посмотрела на Алисанду.
-- Ваше величество! Только не говорите, что вы хотите отправиться по  следам
вашего супруга! Вам нельзя! В такое время!
     -- Но что же мне делать, -- просто отвечала Алисанда, -- если он ко мне
не возвращается?

     <b>ГЛАВА 6</b>

     Мэт не понимал, что потрясло его больше -- то, что он был на волосок от
гибели, или  сам  мантикор.  Во  всяком  случае,  на новую  попытку пересечь
границу он решился не раньше, чем стемнело, тем более что  возникал логичный
вопрос: а куда, собственно, торопиться? Не наблюдалось же ничего похожего на
то, будто Латрурия собирается напасть на Меровенс! Или наблюдалось?
     Что там такое происходило, в этой Латрурии, что король Бонкорро  так не
хотел показывать одному из магов Алисанды?
     Так  что в некотором  смысле мантикор и  сам по себе  был ответом. Если
король или кто-то из  его приближенных,  ну, скажем, лорд-канцлер, натравили
чудовище на Мэта, чтобы не пустить его в  страну, значит, на то  должна быть
действительно веская  причина!  В  общем,  Мэт  собрался  с  духом, побродил
немного при луне и  наконец нашел складку в земле, мимо которой мог запросто
пройти даже при дневном свете. Складку эту  можно было назвать ложбинкой  --
футов семь в глубину и в ширину не  больше того, но  Мэт мог  пройти по ней,
развернувшись боком.  Ложбинка,  видимо,  некогда  был прочерчена  на  земле
ледником, отступавшим в горы на долгое лето.
     Мэт рассудил  так:  раз  он просмотрел эту  ложбинку, может, и мантикор
просмотрел  ее? При условии,  конечно, что у него с обонянием не  очень. Да,
предположение  смелое.  Даже  слишком. Мэт  на цыпочах взбирался  по  склону
ложбинки, бормоча под  нос  стишок, предназначенный для того, чтобы отогнать
любого, кто вознамерился бы на него напасть, просто так, на всякий случай:
     Держись подальше от меня,
     Любая тварь, любая тварь!
     Иду, пою, себя храня, --
     Меня попробуй кто ударь!

     И  только  его  голова  показалась  над  краем  ложбинки, как  раздался
победный вопль, и в небе засверкало два лишних полумесяца.

     -- Эй, не торопись, успеешь! -- крикнул Мэт, удирая во все лопатки.  --
Иди тихонько, послушайся моего совета!
     Он  на  полной  скорости рванул  к  Меровенсу,  не оглядываясь, пока не
почувствовал себя  в безопасности. Оглянулся он  только тогда, когда чудище,
изрыгая проклятия, рухнуло на землю -- в  который раз. Мантикор, правда, тут
же взял разбег и снова ринулся вслед за Мэтом. Он подпрыгнул и крикнул:
     -- За  меня отомстят! Скоро и страшно! Моему повелителю ничего не стоит
отменить это паршивое заклинание!
     -- Рад, что этого не произойдет при мне, -- дрожащим голосом проговорил
Мэт, развернулся и зашагал прочь,  в то время как  мантикор, подпрыгнув, еще
не приземлился.
     Пройдя  футов двадцать,  Мэт  услышал  топот и  победный  вопль,  потом
ужасный удар и  визг  ярости. Мэту  казалось,  будто он  воочию  видит,  как
мантикор  снова и  снова разбегается  и бьется об Октройскую стену. И  он не
стал оборачиваться. Он прибавил  шагу. Если уж король Бонкорро такой упрямый
и так  решительно отказывается принимать у себя собратьев-волшебников, пусть
себе  подыхает  от тоски  в  одиночестве  --  ну то есть в  интеллектуальном
одиночестве,  без возможности время  от времени  перекинуться парой  слов  с
коллегой.
     Однако Мэт  пока  окончательно  не  сдался. В  нем  опять заговорило то
жуткое упрямство, из-за которого  он в свое время и угодил в Меровенс. Тогда
он ни  за  что  не  хотел отказываться  от  попыток перевести  непереводимый
пергамент.  Он  твердил и твердил по  слогам то, что  там было написано, и в
конце концов бессмысленные слоги  обрели  смысл...  и  он  оказался  в чужом
городе и  стал понимать на слух язык, на котором никто никогда не  говорил в
его мире -- мире университетов и агентств для безработных актеров. Теперь по
этой же самой причине  он пытался  прорваться через границу. Он  шел  и  шел
вдоль нее, чувствуя,  как с каждым шагом все сильнее наваливается усталость.
Но  всякий раз,  когда он прятался за  очередным камнем, а  потом выглядывал
из-за  него  и  смотрел  на юг,  там  стоял мантикор,  жадно пожиравший  его
голодными глазами  и сверкавший острыми зубищами. Небо чуть-чуть посветлело.
У  Мэта от  усталости набрякли  веки.  Он уже не смотрел,  куда  ступает, не
старался  ступать легко и бесшумно,  именно поэтому он  и зацепился ногой за
что-то,  что  вскочило и подняло ужасный  крик. Мэт не удержал равновесие  и
грохнулся оземь.
     -- Простите, простите! -- смущенно забормотал Мэт, картинно прижав руки
к груди. --  Я вовсе не хотел будить  вас, не собирался натыкаться на вас...
Паскаль!
     -- Ба, да это  же Рыцарь из Ванны! --  Паскаль отбросил  одеяло, протер
глаза. -- Как вы сюда попали, дружище?
     -- Пытался прорваться в Латрурию,  нанести...  гм-м-м...  визит, но мне
подставили подножку.
     -- Ясно. Это я, значит?
     -- Ну, я уже попросил прощения. Теперь ваша очередь.
     -- Чего  --  моя  очередь? Прощения просить? --  Паскаль лупал глазами,
гадая, то ли обидеться, то ли не стоит.
     -- Да нет! Сказать мне, что вы тут делаете!
     --  А-а-а! --  наконец догадался  Паскаль. -- А я  того,  тоже  пытаюсь
прорваться в Латрурию и... нанести визит.
     Мэт улыбнулся. Ему стало забавно.
     -- Что  ж,  получается,  что  нам по пути. А что же это  вы  устроились
ночевать по эту сторону границы?
     Интересно, видел ли молодой человек мантикора?
     -- Да вроде не с чего торопиться-то, а тут ручеек рядышком, -- объяснял
Паскаль. -- А вы что же еще в Меровенсе? Вы ведь на день раньше меня отбыли.
     -- Да так, возникли кое-какие трудности, -- уклончиво ответил Мэт. -- А
вы что же тронулись в путь прямо из замка графа, даже домой не заглянули?
     -- Угу,  -- буркнул Паскаль  сердито. --  Тоже трудности.  В  общем,  я
повздорил с папашей.
     --О...--Мэт нарисовал в уме картину перебранки, заканчивающейся смачным
ударом по уху и звучным хлопаньем дверью. -- Это из-за Шарлотты?
     -- Да. Папашу  не порадовало, когда я сказал ему, что сказал ей, что не
хочу на ней жениться. -- Ну а ее папаша тоже взбеленился и наговорил на меня
моему папаше.
     --  А  он  не  смог понять,  что  не  любить -- это вполне  достаточная
причина, чтобы не хотеть жениться?
     -- Угу. Он такого не желает понимать, если это  не ему самому надо  без
любви под венец  идти, -- с горечью в голосе ответил Паскаль.  -- Он сказал,
что никакой  любви на самом деле нет, что они с мамашей друг дружку полюбили
уже когда поженились. А я сдуру у него и спросил, с чего же тогда  они живут
всю жизнь так невесело. Ну, вот тогда-то он меня и стукнул, а я ушел.
     -- Побоялся, что сам его стукнешь, верно?
     -- Точно, -- кивнул Паскаль и тоже перешел на "ты". -- Ты, видать, тоже
со своим отцом когда-то вот так же поругался?
     -- И не раз. Только мой отец не понимал, зачем мне понадобилось изучать
литературу. Но,  признаться, в одном  твой  отец  прав. Шарлотта -- красивая
девушка, и характер у нее, похоже, просто золотой.
     -- Это правда! -- быстро  подхватил Паскаль. -- Я  и не надеялся, что у
меня будет такой верный друг, как она. Вот только люблю я не ее.
     -- О... -- Мэт запрокинул голову и прикусил нижнюю  губу. -- Да, ну что
тут поделаешь,  тогда Шарлотта  поневоле  покажется  менее  привлекательной.
Значит, твоя  возлюбленная  живет  в  Латрурии, и  ты  идешь  на  юг,  чтобы
повидаться с нею. А как ее зовут, я запамятовал?
     -- Она -- дама редчайшей  красоты и изящества, --  нараспев  проговорил
Паскаль, с глупой улыбкой глядя в одну точку. -- Волосы у нее золотые, глаза
синие, как море, а лицо свежее и прекрасное.
     -- Да, похоже, ты действительно влюблен.
     На  самом  деле  Мэту показалось,  что  если девушка  действительно так
хороша, как описывал  ее  Паскаль,  то  у  него мало  шансов на  взаимность.
Внешность у сына сквайра была самая заурядная.  Лицо длинное,  губы  тонкие,
щеки впалые.  Единственной  привлекательной  чертой  этого  лица  были глаза
Паскаля -- большие,  темные, выразительные. Мэт еще подумал:  и  чего в  нем
такого нашла Шарлотта? Ну, с другой стороны, приказы отца и всякое такое...
     -- А как ты с этой красавицей познакомился?
     -- Прошлым летом наши латрурийские  родственники  приехали  погостить у
нас, и я увидел Панегиру! Только глянул на нее -- и голову потерял!
     -- Стало быть, любовь с первого взглядя?
     -- Вот-вот.  А  поговорить  с  ней с  глазу  на глаз  мне  ну  никак не
удавалось. Все она то с сестрами, то с дуэньями, то с тетками. Но я дождался
удобного момента, когда другие были далеко. Я сказал  ей, как меня  зовут, и
восхвалил ее красоту.  Она  засмеялась,  сказала,  что я  ей льщу,  но  я-то
увидел, как сверкнули в ответ ее глаза!
     --  Влюбленные  знают  много  такого, что  на самом  деле неправда,  --
медленно проговорил  Мэт. --  Пожалуй,  я  помню что-то насчет того,  что вы
двоюродные...
     --  Да  нет,  троюродные,  наверное, а  то  и пяти-  или  шестиюродные.
Дальние-предальние родственники. Это не имеет никакого значения.
     -- Для  влюбленного ничто не имеет значения --и начинает иметь значение
только после свадьбы. Значит, она не сказала тебе, что любит, а ты не сделал
ей предложения?
     -- Нет, но я не сомневаюсь,  что  она точно меня  любит! И я непременно
попрошу ее стать моей женой!
     --  Все-таки мне кажется,  это  очень  легкомысленно  --  бросить  все:
родных, дом и топать к ней на юг!
     --  Но  я  должен!  --  Паскаль  устремил  на Мэта  взгляд  лихорадочно
блестящих глаз. --  Потому что вчера один  из моих южных кузенов сказал, что
мою милую Панегиру просватали. И что еще того хуже -- через месяц свадьба. Я
должен  остановить ее! Я должен сказать ей о своей жгучей любви,  чтобы  она
отвернулась от этого  старого козла,  которого ей прочит в мужья ее  отец! Я
должен спасти ее от такой ужасной участи!
     -- О! Так он старше нее?
     --  Да! Лет на двадцать, не меньше! Урод  с  гнилыми зубами, с пузом, и
изо рта у  него несет, как из помойки, -- это уж наверняка! А Панегире всего
восемнадцать  -- разве  ж можно  такой чудесный первоцвет обрекать  на такую
ужасную судьбу?
     -- А ты всерьез считаешь,  что она способна порвать со своим семейством
и соединиться с тобой? Плечи Паскаля горестно поникли.
     -- Нет.  Боюсь, что  нет. Что  мне ей такого  предложить? Ну, стишки  я
придумывать мастак. Разве что сердце свое готов ей отдать без оглядки?
     -- И любовь, -- мягко добавил Мэт.
     -- И ведь какую любовь! -- подхватил Паскаль. -- Да от такой любви весь
мир бы  загорелся! От  такой  любви она  на крылышках будет  летать всю свою
жизнь!
     Мэт   почувствовал  в  словах  Паскаля  поэтичность,  и   это  не  было
преувеличением -- он  ощутил,  как рядом собираются магические силы в  ответ
всего лишь на  несколько красочных  слов.  Мэту  стало  зябко: он повстречал
поэта, который не может держать себя в руках  и наверняка способен  выпалить
стихи в самый неподходящий момент и, соответственно, вызвать всякие странные
вещи.
     -- Скажи-ка, ты писать умеешь?
     -- Умею, -- ответил Паскаль и недоуменно поинтересовался: --А почему ты
спрашиваешь?
     --  Да так, просто... хочу попросить  тебя, если тебе  на язык просятся
стихи, ты их лучше  записывай,  а вслух не  говори,  ладно? Насчет того, что
стихи для женитьбы  -- не  самое лучшее  оружие, это ты, по-моему, уже и сам
уяснил?
     -- Уяснил, --  пробормотал Паскаль и опустил голову. -- Конечно, что  и
говорить, кто за  меня пойдет? Я беден, лицом  и фигурой не вышел, а теперь,
когда взбунтовался  из-за папашиных притеснений, то  и дома в наследство мне
не видать как своих ушей, и земли  тоже! Только я все равно пробьюсь в люди,
завоюю и. славу, и богатство! Вот если бы только мне удалось уговорить
     Панегиру подождать годик-другой, я бы ей доказал, что достоин ее любви!
     Мэт  решил,  что  скорее   всего  девушке  пришлось  бы   ждать   этого
доказательства  лет этак пять-шесть, и  то  если  парень  будет трудиться не
покладая рук и если ему крупно повезет.
     -- Но тебе непременно надо добраться к ней до свадьбы.
     -- Да! -- Паскаль вскочил на ноги и лихорадочно скомкал свое одеяло. --
Нельзя тратить ни минуты! Вот спасибо, что вы разбудили меня,  сэр Мэтью. --
Неизвестно почему Паскаль вдруг вернулся к обращению на "вы". -- Мне пора!
     Мэт совсем не рассчитывал на такой оборот.
     -- Погоди немного, дружище! -- И он  протянул руку, загораживая  дорогу
Паскалю и как бы призывая его к осторожности. -- На пустой желудок далеко не
убежишь.  Давай сначала  позавтракаем,  а?  И потом  знаешь еще  что?  Между
прочим, проникнуть в Латрурию не так-то легко.
     -- У меня-то еще как легко получится. Тут неподалеку есть тайная тропка
-- ее знает  всего несколько семейств. Ну, не сказать, чтобы  она прямо-таки
уж совсем тайная,  но, если про нее и знают  воины  тамошнего короля, они на
нее даже не смотрят.
     -- Вот как? Ну,  надо же! -- Мэт навострил уши. -- Послушай, у меня тут
припасов  -- одному  не съесть. Как насчет  тот,  чтобы вместе перекусить, а
потом я бы с тобой пошел, а?
     --  Почему  не  перекусить,  раз  приглашаешь,  --  удивленно  вымолвил
Паскаль. -- Я-то  так  спешил, что только каравай хлеба  прихватил  с собой.
Хорошо, я согласен, пошли вместе!
     --  Отлично!  --  воскликнул Мэт,  однако  ему  все-таки  было  немного
совестно. -- Понимаешь, у меня тут кое-какие сложности. Тут одно чудовище...
словом, оно почему-то  охотится  за мной, решило,  что я ему очень гожусь на
закуску. Где бы я ни пытался перейти границу -- оно тут как тут, и- главное,
все время знает, дрянь такая, где я появлюсь.
     -- Чудовище? -- Паскаль встрепенулся. -- Это мантикор, что ли?
     Мэт изумленно уставился на него.
     -- А ты откуда знаешь?
     -- Да про него давно рассказы ходят в  нашем семействе. Не бойся, друг,
я  знаю  старое  фамильное  заклинание, с  помощью  которого  мы  быстренько
приручим этого зверюгу.
     --  Семейное  заклинание?  -- И  тут Мэт  вспомнил. ---  Ах да,  ты  же
говорил, что твой дед был чародеем. И ты хочешь сказать, что унаследовал его
талант?
     -- В смысле того, что я стишки слагать мастак и чую невидимые  силы-то?
--- чуть  ли не небрежно уточнил Паскаль. -- Добра-то! Это у нас все в семье
умеют, все по-разному, конечно.
     -- Способность  творить чудеса у  вас, значит, доминантный  признак, --
пробурчал Мэт себе под нос, глядя на то, как молодой человек  стал на колени
у костра и раздувает пламя. -- Ну а ты, что ты умеешь?
     Паскаль пожал плечами:
     -- Ну...  Что умею  -- того  хватит,  чтобы прочитать древнее фамильное
заклинание и чтобы все вышло', как надо -- ну,  скажем, домовых приманить на
миску  молока, если мне их помощь потребна... что  еще-то?  Огонь  развести,
бородавки вывести и всякое такое.
     -- И еще от мантикоров избавляться?
     --  Только  от одного, -- уточнил  Паскаль, подняв кверху  указательный
палец. -- Он нам почти что  родня -- так  долго его знает  мое семейство.  А
если в Латрурии есть другие мантикоры... да нет, это вряд ли.
     -- Понимаю... -- Мэт сдвинул брови. --  Если бы их было два, один давно
бы сожрал  другого. Послушай, а почему ты  считаешь, что твое чародейство --
недостаточное преимущество, чтобы смело просить руки возлюбленной?
     --  В  Латрурии чародейство  --  никакое  не  преимущество,  -- отвечал
Паскаль с циничной усмешкой. -- Уже не одно десятилетие. Там  ценится только
колдовство, и я  сильно сомневаюсь,  чтобы .там что-то переменилось за время
правления короля Бонкорро.
     Мэт нахмурился:
     --  Стало  быть,  тебе  хотелось  бы  стать  профессионалом,  выучиться
колдовству?
     -- Да нет! -- раздраженный его непониманием, выпалил Паскаль. -- Что от
чудес толку? Кто  уважает чародея? Ну, дед мой был чародеем, а только того и
добился, что выслужился до сквайра.
     -- А ты хотел бы подняться выше.
     Ну, ясное дело, хотел. Он-то сквайром родился. Не станет титулом повыше
-- считай, значит, всю жизнь на месте протоптался.
     Паскаль кивком подтвердил догадку Мэта.
     -- Сквайров мало уважают, сэр Мэтью. Ты и сам знаешь, надо быть не ниже
рыцаря, чтобы хоть чего-то добиться в этой жизни.
     -- Да, пожалуй, ты прав.
     На самом  деле юноша был  даже очень прав. Посвящение в  рыцари  давало
мужчине  совершенно  чудесные  преимущества  над  своими  соперниками.  Люди
слушали  не чародеев, а рыцарей. И Мэт это понял  на  собственной шкуре, как
только оказался .в Меровенсе.
     --  Насколько я  понимаю, твой отец не мог стать рыцарем, потому что он
как бы был сквайром не по рождению?
     --  Да нет!  Сквайр  --он сквайр  и есть,  и  может добиться  рыцарских
доспехов, если только захочет. Но отцу только того и хотелось, что сидеть на
своих кровных акрах, поучать крестьян да приглядывать за тем, как они растят
урожаи.
     -- Ты хочешь сказать, что он и не пытался ни разу?
     -- Нет, никогда, -- подтвердил  Паскаль. --  Но для меня этого мало!  Я
либо добьюсь большего, либо погибну в борьбе за это! Кроме того, -- заключил
он, -- прекрасная Панегира посмотрела бы на меня благосклоннее, если бы меня
звали сэр Паскаль!
     "Вряд ли,  -- подумал Мэт,-- разве только, если бы титулу сопутствовали
денежки и землица". Но он промолчал.
     Они разломили  каравай  Паскаля,  нарезали немного холодной говядины из
припасов Мэта, а еще Мэт угостил Паскаля чаем, который только-только вошел в
моду  в  Бордестанге,  столице  Меровенса.  Мэт  догадывался,  что  какие-то
предприимчивые мореплаватели отыскали путь к Китаю. "Интересно, -- подумывал
он порой, -- уж не из Латрурии ли родом эти моряки?" -- как и  в  его родной
вселенной, где этот полуостров назывался Италией.
     Он надеялся в скором времени узнать и об этом.
     Они  загасили костер и тронулись в  путь.  Паскаль  весело посвистывал,
предвкушая  встречу с прекрасной Панегирой, а у Мэта выразительно сосало под
ложечкой от предвкушения грядущей встречи с мантикором.


     Войско  Алисанды  выстроилось  во  внутреннем  дворе  замка.  Занимался
рассвет. Воины ежились от предутренней прохлады, переминались с ноги на ногу
и жаловались друг дружке.
     -- Уж час, как ждем, --  сообщал один воин своему  сержанту.  -- Неужто
королева не в одно время с нами поднялась?
     -- Не твое дело, когда она встает  да когда спать  ложится,  -- гавкнул
сержант. -- Твое дело --  вскочить по тревоге и встать по струнке, когда она
прикажет!
     Но сам он  тоже волновался. Королева прежде  никогда не вынуждала  свое
войско  ждать более нескольких минут. Неужто она и вправду еще спала, покуда
они строились?
     -- Королева, она небось  встает через час по чайной ложке, -- поделился
своими  соображениями  один  пехотинец  с  другим.  --  Мы  уж  вскочили  да
помаршировали   вдосталь,   а   она  небось  сидит  и   лакомится   сладкими
бисквитиками.
     Однако он  ошибался.  Еда  сейчас меньше всего занимала мысли Алисанды.
Как раз в это  время фрейлины вели ее под руки от умывального тазика к стулу
в форме песочных часов.
     -- Вам надо посидеть, ваше величество, --  настаивала леди Констанс. --
И что бы вы ни говорили, ехать верхом в таком состоянии вам вовсе ни к чему.
     --  Состоянии? -- возмутилась Алисанда и попыталась  гордо выпрямиться,
однако стул повлек ее  к себе  с  неудержимой  силой.  -- Какое состояние вы
имеете в  виду? Просто вчера  на  кусочке сыра мне попалось немного плесени,
вот и все!
     --  И  позавчера тоже? И  позапозавчера? -- скептически  вымолвила леди
Юлия.  -- Вы это  мужчинам  скажите, ваше  величество,  только не  пытайтесь
дурачить нас -- мы ведь уже рожали детей.
     Алисанда поникла. Она позволила фрейлинам усадить себя на стул.
     --  Значит,  вы  все знали  с  самого  начала?  -- сокрушенно  спросила
королева.
     --  Ну,  первую  неделю-две  мы еще  сомневались, --  призналась  самая
старшая из  дам. -- Но когда женщина узнает, что внутри  нее -- новая жизнь,
ваше  величество,  она начинает  светиться. Мужчины это  замечают,  но  они,
глупцы, думают, что это из-за них!
     -- Ну, в известном смысле это так и есть, -- пробормотала Алисанда.
     -- Но не только из-за них, я так думаю... А  как обрадуется ваш супруг,
когда  узнает эту радостную весть, ваше  величество. И уж конечно, он сильно
огорчится, если узнает, что вы потеряли ребенка,  отправившись верхом на его
поиски.
     -- Я должна, -- упрямо повторила Алисанда, хотя все существо ее жаждало
остаться здесь, в тепле и уюте замка, и пусть себе в мире творятся всяческие
глупости;  самое  главное сейчас  для нее другое  --  вырастить зерно  новой
жизни, зародившейся внутри нее.
     -- Но ребенок не должен лишиться отца!
     --  Я  должна ехать. -- Алисанда  вздернула  подбородок и  усилием воли
прогнала остатки тошноты. --  Однажды я отпустила  его от себя, но больше  я
этой ошибки не повторю!
     Сказано  это  было  настолько твердо,  что  фрейлины попятились. Однако
старшая все-таки возразила:
     -- Для благосостояния королевства нужен наследник!
     --  Для благосостояния  королевства нужен придворный маг! -- парировала
Алисанда. -- И не спрашивайте меня, откуда мне это известно. Сама магия этой
страны подсказывает ее монархам, что лучше для королевства и для народа.
     -- По крайней мере хорошим монархам, --  негромко пробормотала одна  из
младших фрейлин, но  Алисанда  услышала ее слова, повернула к  ней голову  и
кивнула.
     -- Мы все помним страшные дни правления узурпатора, который сверг моего
отца и которому было  наплевать на  благосостояние страны и народа! И  мы не
должны позволить, чтобы такие дни вернулись.
     -- Поэтому  вы и не должны  рисковать  жизнью, --  констатировала  леди
Констанс. -- Или жизнью наследника.
     -- Должна. -- И Алисанда вскочила со стула.  -- Если я не сделаю этого,
если сама себя лишу своего  придворного чародея, царство мое будет проклято.
Мне надо ехать!
     "Но  как я смогу выиграть  хоть одно  сражение, -- в  отчаянии подумала
Алисанда, --  если  каждое утро  я  начинаю с  того,  что  меня выворачивает
наизнанку над умывальным тазиком!"

     "Тайная" тропка, про  которую,  конечно же, никто ни сном ни  духом  не
ведал, кроме любого контрабандиста в  здешних краях, оказалась действительно
недурна.  Она  представляла собой несколько пещер, соединенных  между  собой
туннелями. По просторным туннелям идти  было легко. Да и чего тут странного?
Ведь этот проход в конце концов  предназначался не для того,  чтобы по  нему
протискивались  люди,  --  здесь   курсировали  контрабандисты,  нагруженные
товарами! Мэт,  освещавший  себе путь факелом, видел на стенах красноречивые
метки -- следы работы киркой. Кто-то тут орудовал этим инструментом, пытаясь
расширить туннель, причем, похоже, не слабо расширить. Словом,  Мэту переход
очень  даже понравился. Тропа начиналась в  пещере  за маленьким водопадом в
Меровенсе.  Там  Мэт  с Паскалем остановились и запалили факелы. Факелы были
сложены тут же  наподобие поленницы, а  рядом стояли кувшины с  маслом, дабы
было во что обмакнуть обмотанные тряпьем концы. Факелы лежали футах в десяти
от входа в пещеру, поэтому оставались сухими, и при этом их еще и видно было
достаточно  хорошо: до  этого места проникал свет  от входа. Даже  кремень и
огниво  лежали  рядом. Им с  Паскалем только  и нужно  было выбрать  себе по
факелу, обмакнуть  конец,  обмотанный тряпками, в  масло  и выжечь с помощью
кремня и огнива искру (предварительно, конечно, они закрыли крышкой кувшин с
маслом). Затем  Паскаль углубился  в недра  пещеры, а Мэт последовал за ним,
попутно гадая, сколько таможенников по ту и другую сторону границы знают про
эту тропу. Ведь  если тайна известна двоим, это уже не тайна скорее всего, а
когда про нее знают трое -- то это  уже наверняка не тайна. Значит, если про
эту дорожку знают все семейства, живущие у границы, вряд ли про нее не знают
власти.  Но тут возникал интересный вопрос: почему  эти самые власти смотрят
сквозь пальцы на  пользование тайной  тропой? Наугад  Мэт  решил, что скорее
всего  это  происходит потому,  что  так  выгодно  обеим сторонам. Наверняка
латрурийские  лорды  хотят  попивать  меровенсские  вина, а  аристократия  в
Меровенсе не прочь получать из Латрурии специи и шелка. Но с другой стороны,
такая открытая  и повсеместная коммерция лишала  королевскую  казну законных
таможенных поступлений.
     Мэт увидел свет в конце туннеля и догнал Паскаля. Тронув его за локоть,
он напомнил:
     -- Не забудь про мантикора.
     -- Не  бойся, -- заверил  его Паскаль, но пошел  дальше чуть медленнее,
бормоча на ходу:

     Если ты шагаешь в гору
     Или под гору бежишь,
     Повстречаешь мантикора --
     Вмиг зубами застучишь!

     Только ты его не бойся,
     Душегуба своего:
     Поднатужься, успокойся
     И как гаркни на него!

     Тут он вмиг, зараза, вспомнит,
     Как хозяина встречать!
     Замурлычет, пасть захлопнет --
     В пору за ухом чесать!

     Стихотворение   получилось,   спору  нет,  замечательное,   однако   на
заклинание, по мнению Мэта, явно не тянуло, поэтому он очень удивился, видя,
как бесстрашно  молодой  человек шагает вперед.  Тогда Мэт на  всякий случай
стал бормотать свое предыдущее заклинание...
     А  потом Паскаль вышел из пещеры, и  мир разлетелся на куски  от дикого
вопля.
     В  последнюю  секунду  Мэт понял,  что не хочет,  чтобы парень  погиб в
одиночку. Он выбежал из пещеры,  выхватил меч, увидел летящую к ним лохматую
массу, кучу зубов... Но тут Паскаль прокричал:
     -- Лежать, чудовище. Лежать, ибо тебя заклинает сын чародея!
     Мэт  никогда раньше не видел, чтобы чудовище, да  и вообще какой-нибудь
зверь так реагировал  на команду  "лежать" и принимал  лежачее  положение из
положения полета  в воздухе. Мантикору было очень нелегко.  Он заметался,  в
прямом  смысле заметался в воздухе, пытаясь  изменить направление. И изменил
-- нацелился на Мэта, оскалил пасть...
     А  Мэт  вытащил из  кармана  засахаренную сливу  и швырнул  ее в  пасть
мантикора. И только потом отпрыгнул в сторону -- сумел допрыгнуть до Паскаля
и встать по другую сторону от него.
     Челюсти мантикора  машинально захлопнулись,  глотка протолкнула  комок.
Мантикор еще  раз перевернулся  в  воздухе  и  приземлился  на пузо.  Вид  у
чудовища  был донельзя удивленный.  Впервые за все время своего знакомства с
Мэтом оно закрыло рот. А потом вид у мантикора стал очень довольный.
     -- Ой, какая вкуснятинка1 -- проурчал  он.  -- Какая часть  твоего тела
это была, о чародей?
     -- Да  никакая  это  не часть моего тела,  --  ответил  Мэт. -- Остатки
десерта с ужина двухневной давности. Приберег на всякий случай.
     --  Вот  спасибо тебе! Этого,  конечно, маловато будет, чтобы  оставить
тебя в живых, но все  равно спасибо.  Я таких  лакомых кусочков в  жизни  не
пробовал.
     И мантикор снова стал подкрадываться к Мэту.
     -- Стоять! -- приказал ему Паскаль, выставив руку ладонью вперед, и Мэт
дал ему максимальное число очков за храбрость, но ни одного за ум.
     Но потом он  назначил себе несколько штрафных очков, поскольку чудовище
мгновенно  остановилось,  свернулось  клубком  и  потерлось  головой о  ногу
Паскаля, издавая грохочущий звук, смутно напомнивший  Мэту мурлыканье. Юноша
дрожал, но стоял  не  двигаясь. Не  отрывая глаз  от чудовища, он спросил  у
Мэта:
     -- Где же ты разжился этой сливой?
     -- Да сразу после ужина, пока вы с Шарлоттой обсуждали ваше будущее, --
ответил Мэт. -- А тебе как удалось заставить эту киску повиноваться?
     Паскаль опасливо опустил глаза и сказал, пожав плечами:
     -- Сам  не знаю. Наверное, все дело в стихотворении  моего деда. Это он
первым приручил этого мантикора, запретил  ему есть человечью плоть и красть
скот. Но за это дед давал мантикору по бычку в день или по две овцы, если не
было бычков.
     -- Вкуснятинка!  --  На мантикора нахлынули приятные воспоминания, и он
заискивающе глянул на Паскаля. -- Так регулярно я прежде никогда не питался.
Я так  горевал, когда старик умер, но  через день  мне  захотелось кушать. И
все-таки, храня  память  о  нем, я  не стал  есть  ни скотину,  ни  людей  в
окрестностях его вотчины, я удалился в Латрурию, где и прозябаю до  сих пор.
Собачья  тут  у меня  жизнь, молодые люди, вот что я вам скажу, и даже хуже,
чем  собачья. Ухватишь где-нибудь  мясного  --  и сматывайся  поскорее, пока
рыцари или  колдуны не проведали... А то с целым войском крестьян приходится
воевать за какую-нибудь скотинку. Вкусно-то оно вкусно, конечно, а как  бока
намнут... Вот и скитаюсь от одного колдуна к другому и питаюсь только зерном
да ихними врагами! Значит, ты, мил человек, пришел, чтобы меня освободить?
     Паскаль растерялся, а Мэт прошептал ему на ухо:
     -- Если  скажешь, что  это не так, то он должен будет и дальше  служить
тому колдуну, который его на меня натравил. И тогда уж точно он  сожрет меня
с потрохами. Я, конечно, понимаю, тебе нет до этого дела, но все-таки...
     -- Но если я его совсем освобожу, он же тогда может напасть на меня, --
прошептал в ответ Паскаль. Но мантикор услышал.
     -- Никогда! -- возмутился он. -- Никогда бы я не посмел пожрать плоть и
кости моего повелителя Флериза! Я до сих пор не могу пить его кровь, в  чьих
бы жилах она ни текла!
     --  Наверное, ты  действительно очень  любил старика?  ---  заискивающе
проговорил Мэт.
     -- Очень! Он ведь  мог бы  меня  прикончить, верно?  Но он вместо этого
меня приручил. И вдобавок кормил.
     Мэт  хотел  было  заметить,  что  заклинание  могло  бы   и   перестать
действовать, как только старик перестал бы  кормить  мантикора.  Голод рушит
любые запреты. Однако он счел за лучшее сейчас об этом не заикаться.
     -- Что  ж, я освобождаю тебя от злых  заклятий, -- проговорил Паскаль и
опасливо глянул на Мэта. --  Но на самом деле я собирался только пройти мимо
тебя, но не хотел брать тебя с собой.
     -- Я пойду  за тобой,  куда бы ты ни шел! -- заявило чудище, вскочив на
ноги.  --  Твои дороги  станут  моими  дорогами,  а  твои враги станут моими
обедами!
     -- Но когда у тебя не будет  врагов, тебе придется составлять  для него
другое меню, -- предостерег Паскаля Мэт.
     -- Это  как же? -- возопил в ужасе Паскаль. -- У меня  нет денег, чтобы
покупать скот, и я не смогу сотворить его!
     --  О, ты что-нибудь придумаешь! -- приободрил друга Мэт и похлопал его
по плечу. -- А не придумаешь -- я помогу. У меня  в кошельке есть  несколько
дукатов, не горюй,  Паскаль. И потом, никогда не угадаешь, когда и как может
пригодиться злобное чудовище. Да к нам же никто подойти не осмелится!
     С этими  словами он развернул остолбеневшего Паскаля  к  тропе, убрал в
ножны меч,  и они зашагали к  югу.  Мантикор  отставал  от них на  несколько
ярдов.
     -- Ты не понимаешь! -- прошипел Паскаль Мэту. --  У этой зверюги любовь
к  человеку связана  с любовью пожрать! Если мы его  не  станем кормить,  он
будет питаться первым, что попадется ему на зубок. Я-то уцелею, потому что я
кровь от крови чародей Флериза, но тебе не спастись!
     Мэту показалось, что стало прохладнее.
     --  Значит,  ты  считаешь, мне  стоит посерьезнее  отнестись к обещанию
кормить его?
     -- Да, или придумать, как от него избавиться!
     Позади послышалось рычание.
     -- Осторожно, -- выдохнул Мэт. -- Похоже, у  нашего дружка острый слух.
Верное, Манни?
     -- Верно, -- ответило чудище в  полный голос. -- Только и  имечко же ты
мне придумал -- Манни.
     -- А у тебя есть другое?
     --  Нет.  Со  мной  вообще никто так, как ты, не разговаривал уже много
лет. Даже чародей Флериз называл меня просто мантикор.
     --  Ну а Манни -- это будет  сокращенное от  мантикора. Или тебе больше
нравится Тики?
     -- Уж лучше пусть будет Манни, -- поспешно согласилось чудовище.
     -- Я так и думал.
     Мэт посмотрел вперед и увидел на дороге крестьянина.
     Тот еле  плелся  и  тащил  за  собой  на  веревке дряхлую  коровенку  с
торчащими ребрами и выступающим хребтом.
     --  Поглядите-ка, кто  к  нам  идет!  Скажи-ка, парень, не  продашь  ли
коровушку?
     -- Продать?
     Парень с готовностью прищурился, но тут  увидел  мантикора  и  замер. А
чудовище плотоядно облизнулось.
     -- Это он на корову  облизывается, ты не думай, не на тебя, -- поспешно
объяснил парню Мэт. -- Ну вот, бери, я даю тебе за нее серебряный пенни.
     Крестьянин уставился на монетку, потом быстренько сграбастал ее.
     -- Забирайте  корову! -- выпалил  он, развернулся  и побежал  по дороге
обратно,  только пятки засверкали. А Манни, испустив радостный рев,  кинулся
на коровенку. Та даже замычать не успела.
     Мэт взял Паскаля под руку и развернул спиной к кровавому зрелищу.
     -- Видно же было, что она подыхает с голоду, так почему же  не избавить
ее от мучений?
     -- Мяшо жешткое, -- сообщил мантикор.
     --  Не  разговаривай с набитым ртом, -- бросил Мэт через плечо  и снова
обратился к Паскалю: -- Не расстраивайся ты так. Коровы превращаются в куски
мяса каждый день.
     -- Да я не про это! Я про цену! Трех медяков за глаза хватило бы!
     -- Ты так думаешь? Что ж, может, ты и прав. В следующий раз поторгуюсь,
а  сейчас просто времени  не было. Вид у  Манни был  самый что  ни  на  есть
голодный.
     -- И не только вид, -- проурчал мантикор, обгладывая кость.
     -- Если бы  я не  купил корову, он напал бы на  крестьянина,  -- сказал
Мэт.  --  К  счастью, серебра  у меня  полно,  можно  будет разменять его на
медяки.
     --  Да,  они  нам  здорово  понадобятся,  -- кивнул  Паскаль,  опасливо
взглянув на лакомящегося мантикора. -- Желаю, чтобы твой кошелек  никогда не
пустовал?
     --   Славное  пожелание!  --  согласился   Мэт  и  решил  подумать  над
соответствующим  заклинанием.  Сам  же   он   желал,  чтобы  те  рассказы  о
процветании  Латрурии,  которые  он  слышал,  оказались   правдивыми   --  в
особенности же те, в которых говорилось, что там горы еды.

     <B>ГЛАВА 7</B>

     У вы, в душу  Мэта  начинали-таки закрадываться  сомнения: все  ли  так
расчудесно в  Латрурии, как про  то болтали. Зрелища  угрюмого крестьянина и
рахитичной  буренки  Мэту   вполне  хватило,  чтобы  вспомнить:  всего  лишь
несколько лет назад  Латрурия была  вотчиной злого колдуна, известного своей
неуемной  любовью  к чужим  страданиям. Прежде чем  отправиться на  юг,  Мэт
выполнил кое-какое  "домашнее задание": примерно час потратил  на  то, чтобы
прочитать все о Латрурии, что имелось в библиотеке у Алисанды. Затем по пути
к южным пределам Меровенса он разговаривал  со всеми встречными стариками  и
выспрашивал у них все, что те помнили про Латрурию времен своей молодости. С
теми  же,  кто побывал  в  Латрурии совсем  недавно,  у  Мэта,  естественно,
возможности потолковать не было. Ведь король  Маледикто закрыл границу,  как
только узурпировал  престол. С тех пор вплоть до коронации Бонкорро Латрурию
посещали только контрабандисты, а познакомиться хотя бы с одним  из них Мэту
никак не удавалось, пока, на счастье, он не повстречался с  Паскалем. Честно
говоря, Мэта  очень  интересовало,  впервые ли Паскаль  проделывает подобное
путешествие.
     Но  вот от того, чего он наслушался от стариков, волосы вставали дыбом.
Он сразу решил, что, если бы  ему  удалось  вернуться  на родину, он  мог бы
припеваючи  жить  там  до конца  дней  своих на  гонорары  от  издания  этих
леденящих душу повестей. Вот только Мэт никак не мог решить, к какому  жанру
отнести сии  произведения: не то к ужастикам,  не то к  порнографии. В конце
концов он решил, что, запиши он их вообще на бумагу  своей рукой, ему  потом
осталось бы только помереть со стыда.
     Конечно, могло быть и так, что его осведомители все эти  жуткие истории
просто   выдумывали.   Фигуры  врагов  во  все  времена  обрастали  ужасными
подробностями. Взять хотя бы  финикийцев, про которых  греки говорили, будто
бы  те  швыряли  младенцев в  жерла печей, устроенных внутри  своих  идолов.
Правда  --  вот  беда,  --  археологи впоследствии  раскопали  довольно-таки
убедительные  свидетельства,  что  именно  так  и  поступали  карфагеняне, а
Карфаген, как известно, был финикийской колонией...
     В  общем, размышляя  с  навыком и придирчивостью истинного ученого, Мэт
попытался в байках о временах правления Маледикто отделить правду от вымысла
и  пришел к печальному заключению: большая часть из  того,  что ему довелось
выслушать, могла быть  жуткой правдой. Даже сделав  скидку на преувеличения,
все  равно  нельзя  было  отмахнуться  от  кошмара  этой  правды.  Маледикто
наслаждался жестокостью и  поощрял ее в своих дворянах.  Но тогда  разве мог
король  Бонкорро  всего  лишь  за шесть  лет  в корне  изменить обстановку в
стране?
     И Мэт  решил попробовать  выведать правду в непринужденной  болтовне  с
Паскалем.  Кроме  того, парня  надо  было  положительно отвлечь от  мыслей о
преданно следующем за ними по пятам монстре.
     -- Скажи, а это правда, что король Маледикто приносил людей в жертвы?
     Паскаль поежился.
     -- Правда, если те, кто мне про это рассказывал, не врали! Он устраивал
замысловатые  ритуалы,  чтоб  усладить  злых  духов.  Их  имена  и  вслух-то
произносить не положено, только шепотом.
     -- Что-нибудь типа Кали или Гекаты?
     Паскаль дернулся  так,  словно прямо у него под ногами  вдруг встала  в
боевую стойку гремучая змея.
     -- Осторожнее,  сэр Мэтью, что  ты! Разве  можно! Я же  сказал тебе: их
имена нельзя произносить вслух!
     -- В христианском  универсуме от них не  должно быть никакого вреда. --
Мэт и сам  бы хотел  быть в  этом уверенным. В  его мире эти  имена являлись
могущественными  символами.  --  Наверное,  под  их  обличьями  прячется сам
Сатана. И еще я слыхал, будто бы Маледикто каждый вечер устраивал оргии, где
присутствовало несколько его близких друзей.
     Паскаль снова поежился.
     -- Да, и уж это точно были оргии!
     -- Смесь разврата и пыток?
     Паскаль кивнул:
     --  Угу. И еще они там хлестали какое-то зелье, чтобы пробудить в  себе
похоть.
     -- Какие душки! --  Мэт скрипнул  зубами, гневно глядя на дорогу.  -- А
еще я слыхал, что  на короля Маледикто время от времени нападала оспа, но он
якобы излечивался от нее, пересылая эту  хворь на какого-нибудь ни в  чем не
повинного крестьянина.
     -- Не всегда крестьянин был такой уж и невинный, -- уточнил Паскаль. --
Чем больше правил король, тем реже можно было повстречать честного  человека
среди его подданных. И  вообще стоит ли об этом говорить, мэр Мэтью? Мне эти
разговоры ужасно не по душе.
     -- А мне по душе, что ли? Только мне обязательно нужно  вызнать, все ли
в этих рассказах правда.
     -- О, в этом не сомневайся -- чистая правда!  Ведь  наше  семейство все
это  время  ухитрялось  общаться  с  латрурийской  родней.  Когда  удавалось
переговорить, а когда послать весточку через смельчаков контрабандистов.
     -- А если бы его клевреты захватили письма? Неужто  они не боялись, что
король Маледикто накажет их? Ведь они на него такого наговаривали.
     -- На него наговаривали? И чтобы он устыдился своей жестокости? Да ни в
жизнь! Он сам хотел, чтобы про него трепались за границей, чтобы все дрожали
и ему повиновались!
     На минутку Мэту стало не по себе, но всего лишь на минутку. Он собрался
с духом и продолжал гнуть свою линию:
     -- Но тогда твои родственники и не могли судить  о том, правдивы ли все
эти  слухи про короля. Может быть, король сам их и распространял, чтобы всех
пугать!
     -- Нет, не  сомневайся  в правдивости этих рассказов! Двоюродного брата
моего  отца  призвали  в   королевскую  армию,   а  потом  отпустили,  чтобы
поиздеваться над ним для услады его величества! Его  бы угробили, спору нет,
вот   только   ему   повезло:   у   них   уже   оказалась  девственница  для
жертвоприношения.  В   общем,  его   отпустили,   строго-настрого   запретив
рассказывать про все, что он видел!
     Тут Мэту  опять стало не по себе --  уже  дольше, чем на минуту, и даже
дольше, чем на две. Речь шла о кровных узах, а такие свидетельства  лживыми,
как правило, не бывают. Более того, одного такого  свидетельства достаточно,
чтобы подтвердить  разом все  слухи.  И потрясло  Мэта  именно  то,  что ему
приходилось хочешь не хочешь  признать: все рассказы о короле  Маледикто  --
чистая правда.
     -- А я вот все гадаю: чего это у тебя, сэр  Мэтью, лютня за спиной?  --
поинтересовался  Паскаль.  --  Неужто  для  того, чтобы  менять  песенки  на
сведения про короля Бонкорро?
     -- Что-то в этом духе. -- Мэт посмотрел на юношу. -- И именно поэтому я
был бы  тебе  очень признателен, если бы ты  перестал называть  меня  сэром.
Просто Мэтью будет вполне достаточно. -- Он оглянулся через плечо. -- Это  и
к тебе относится, Манни.
     -- Заметано, -- согласился мантикор. -- Буду держать рот на замке.
     --  Сомневаюсь  я что-то, --  вздохнул Мэт. -- Придется следить за тем,
что вылетает у тебя изо рта, более пристально, чем за тем, что туда влетает.
-- С  этими словами  Мэт снова обратился  к  Паскалю. --  Больше  всего меня
интересуют сплетни, как живется народу в Латрурии в последние несколько лет.
С трудом верится, что новому королю удалось настолько здорово все переделать
в стране, и это почти после века царствования сил Тьмы.
     -- Я тоже в этом сомневаюсь, потому не собираюсь доверять кому попало и
не  всякому  стану  служить.  Может,  сам  король и  отказался  от  ненужной
жестокости, да вот только его придворные за всю свою жизнь очень уж привыкли
к ней, потому вряд ли они с такой легкостью откажутся от прошлого.
     --  И я такого же мнения, -- угрюмо кивнул Мэт. -- И если к  рыцарю тут
отнесутся с известной долей вежливости, то к менестрелю -- навряд ли.
     Паскаль изумленно уставился на спутника.
     -- Так  ты нарочно? Ты  нарочно нарядился так,  чтобы угодить к ним под
прицел?
     -- Назовем это лучше ловлей на живца. -- Мэт очень Надеялся, что сумеет
в последний  момент  вырваться  из  расставленной  западни.  То,  как  плохо
действовала  его магия в  Латрурии, его  здорово беспокоило. --  Если против
меня  будет  один  рыцарь или  даже  парочка, я  могу преподнести  им весьма
неприятные сюрпризы. Очень надеюсь, что мне не придется петь.

     Канцлер положил перед королем еще один свиток пергамента.
     -- Все сделано, как вы изволили приказать, ваше величество. Тут расчет:
все будущие поступления в казну  в виде податей и налогов, а также  все виды
выплат, которые нам надо будет произвести в ближайшие двенадцать месяцев.
     --  Отличная работа,  --  похвалил  Бонкорро, пробежав глазами  колонки
цифр. -- Выплати чиновнику, который это составил, лишний дукат. Дело это для
нас  всех  новое, а он прекрасно придумал,  как  составить такую  запись. --
Король положил  пергамент  на стол. -- Все просто замечательно,  Ребозо. Уже
третий год подряд прибыли растут и будут расти, если мы не отступим от нашей
тактики. Королевские закрома  будут полны, и  даже  те  новые,  что строятся
сейчас. Больше нашей стране не придется страдать от голода.
     --  Не придется,  ваше величество, --  согласился Ребозо, но как-то  не
очень радостно. -- Между прочим,  прибыль проистекает прежде всего из  вашей
экономии и не из-за роста поступлений  в казну.  Теперь-то уж вам непременно
стоит повысить налоги!
     Король Бонкорро покачал головой.
     -- Пока налоги  низки, люди тратят больше денег и тем самым дают работу
другим, а у тех появляются  деньги, чтобы уплатить свои собственные  налоги.
Купцы используют вырученные деньги на приобретение новых  товаров, и налогов
мне платят куда  больше,  чем пять лет  назад,  хотя дед требовал, чтобы ему
отдавали две доли из пяти, а я -- всего одну. -- Король самодовольно кивнул.
--  Да, мои  замыслы оказались  верными.  Более низкие налоги приносят более
высокие  поступления, хотя  несколько лет пришлось потуже подтянуть  поясок,
пока не наметился положительный перевес.
     На самом деле,  Ребозо, я  чувствую: настала пора  попробовать еще одно
нововведение!
     У Ребозо кровь похолодела в жилах.
     -- Ваше величество! Дайте сначала хотя бы опомниться после предыдущего!
Как  только вы  произносите слово "нововведение", у меня  мурашки  по  спине
бегут, так мне страшно!
     -- Если ничего не выйдет, ничего страшного, --  утешил канцлера король.
--  Подготовь  к  отправке   письма.  Мы  их  адресуем  дворянам,  владеющим
монополией  на  торговлю  зерном, строевым лесом и  шерстью.  Напиши им, что
отныне все, кто пожелает, имеет право свободно торговать этими товарами.
     --  Ваше  величество, только не  это! Они взбунтуются! Они  поведут  на
столицу войска!
     --  Вряд ли.  --  Бонкорро  откинулся  на  спинку  стула.  -- Они  сами
заинтересованы в продолжении  торговли. Монополия на эти  товары останется у
них,  то,  на  чем их  возить,  тоже,  потому  у них  появятся  колоссальные
преимущества  перед  всеми   остальными,  кто  пожелает  заняться  такой  же
коммерцией. Но если они попробуют вздуть цены, то убедятся: на их товары нет
покупателей.
     -- Вот-вот! Ваше величество, ведь тогда все их капиталы улетучатся!
     -- Капиталов они  скопили предостаточно, Ребозо. Денег им хватит, чтобы
безбедно прожить  до конца жизни. Да что  там -- их детям хватит до конца их
жизни! Мы ведь говорим о герцогах и графах, владеющих громадными поместьями.
Нет, голодать они не будут, однако им придется здорово постараться, если они
захотят держать монополию на торговлю своими товарами в королевстве.
     --  Ваше  величество, но как  же  это? -- в отчаянии возопил Ребозо. --
Король не должен интересоваться торговлей, он не купчишка какой-нибудь!
     -- Я должен  интересоваться всем, -- возразил Бонкорро. -- Каждым своим
подданным.  От  того, кто копается в земле, до того, кто командует войсками.
Торговля --  это сила, питающая страну, Ребозо. Крестьяне способны вырастить
урожай для своих  благородных  господ, но  выращенная ими  пища  не напитает
население города, если  не будет  перевезена туда. Так  желудок переваривает
пищу,  но  что  от  этой  пищи  толку,  если питательные  вещества не  будут
поступать  к рукам  и ногам?  И  если представить  себе  королевство в  виде
человеческого  тела, то король будет его головой,  войска  и ремесленники --
мышцами, крестьяне -- руками, а  купцы --  кровью. Эта кровь текла  по жилам
страны и при моем деде, однако текла лениво. Я расчистил пути для нее -- она
потекла  поживее,  а  теперь  делаю  это  вновь  и  в  итоге  получу  больше
питательных веществ.
     --  Сравнение  превосходное,  -- насмешливо проговорил Ребозо,  --  но,
пожалуй,  не  совсем  .точное. Устранение монополий означает всего лишь, что
больше,  как  вы изволили выразиться, ваше  величество,  питательных веществ
поступит не к вам, а к самим купцам.
     --  Если они  захотят  иметь  право на  торговлю,  они  вынуждены будут
платить  налоги. Появятся более  процветающие купцы, несмотря на то  что они
вынуждены будут снижать цены на свои товары.  Но и покупателей у них  станет
больше. А  раз  появится больше богатых купцов, значит, эти купцы сами будут
тратить больше денег,  а  следовательно,  разведется  больше богатых  мелких
торговцев,  и  даже у тех, кто занимается искусством,  жизнь станет  богаче.
Крестьяне будут получать все больше и больше за плоды своего труда и, скопив
деньжат, покинут насиженные места, станут купцами или ремесленниками.  Так и
получится, что тех, кто  платит налоги, станет  еще  больше, и  мои  прибыли
возрастут.
     --  О ваше величество,  вы поистине  творите чудеса. -- Ребозо  не стал
уточнять, какого рода чудеса, большей  частью потому,  что сам точно не знал
этого. -- Если вы  можете  добиться, чтобы  в ваши сундуки  ложилось  больше
денег при том, что вы понижаете налоги, это воистину  чудо, и мне не следует
спорить,  а следует  только сделать  все по  вашему приказанию. Но как быть,
если дворяне соберут войска и пойдут на нас войной, сир?
     -- Тогда, -- ответил Бонкорро, натянувшись, словно струна, -- я сотворю
одно из упомянутых тобой чудес.
     -- Нельзя же уничтожить колдовскими чарами целое войско!
     --  А  ты  не  утверждай  этого столь  уверенно, мой  канцлер, --  тихо
проговорил  король.  --  К  тому  же  уничтожать войска  и  не  потребуется.
Достаточно будет уничтожить тех, кто будет ими командовать.
     -- Но не сможете же вы избавиться от герцогов и графов!
     -- Почему же нет? Мой  дед с легкостью проделывал  такое. А потом точно
так же, как он, я смогу заменить их людьми по своему выбору.
     -- Но тогда войска на вас поведут их сыновья!
     --  Тогда  я  уничтожу  и  сыновей,  и  внуков,  и   племянников,  если
понадобится,  и  все  дворяне это  прекрасно поймут. Они пока  не испытывали
моего  терпения и, думаю,  не решатся  на это:  они знают, я не святой, я не
такой,  как  мой отец, и боятся,  что я  могу  оказаться таким же жестоким и
могущественным, как  мой дед. Нет, Ребозо, -- король уже успокоился, -- я не
думаю, что они взбунтуются.
     Ребозо  зазнобило:  так  бесстрастен  был  голос молодого  короля,  так
холоден его взгляд. Казалось, что с ним разговаривает человек, высеченный из
камня. Ребозо понял,  что даже ему  -- а  уж  его-то король  любил,  если он
вообще кого-то любил  -- не  дано ответить наверняка  на  вопрос:  сумеет ли
король Бонкорро на самом деле уничтожить взбунтовавшееся войско или нет.
     Однако  канцлер  ни   на  секунду  не  сомневался:   Бонкорро  способен
уничтожить любого из дворян, замыслившего  свергнуть его. Причем  для  этого
королю  даже не пришлось бы прибегать к помощи черной магии, поскольку любой
из  графов  и герцогов настолько  погряз  в  грехах,  что  силы  Добра почти
обязательно пришли  бы на подмогу  молодому  королю  в борьбе с  врагами! На
самом деле этим в какой-то мере исчерпывалась тактика Бонкорро: грех убиения
он  мог совершить без зазрения  совести  и тем  самым  давал своим подданным
выбор. Хотите, дескать, быть хорошими --  будьте ими! Он  снимал с подданных
груз отчаяния и  страха и даже давал им почву  для надежд.  Поэтому на грани
Добра и Зла  король балансировал  столь  ювелирно,  что даже  сами источники
магии пребывали  в неуверенности -- на чьей же он стороне! На самом  же деле
Ребозо подозревал, что этого не знал и сам король  -- или не знал, или решил
не знать.
     Но такого быть не могло. Ни одному человеку не дано остаться наполовину
добрым, а наполовину злым дольше, чем на  полминуты. Стоило такому  человеку
сделать одно доброе дело,  и он  подвигался на один  шаг к Добру и Свету, и,
чтобы удержать равновесие,  нужно было незамедлительно вершить какое-то злое
дело. Верно, Бонкорро решил не повторять  судьбу своего отца, точно так  же,
как решил не повторять и судьбу своего деда, однако мерилом всех его деяний,
похоже,  служило благо народа, что  в конце концов  должно было, по понятиям
Ребозо, привести молодого короля на сторону Добра.
     Понимая это, канцлер должен был  что-то предпринять, дабы предотвратить
такую вероятность.
     -- Если  вы  собираетесь  уничтожить такое  количество  монополий, ваше
величество, вам следует уравновесить их введением еще одной монополии.
     Бонкорро напрягся, однако слово "равновесие" успокоило его.
     -- Какую ж монополию я могу ввести, чтобы оживить торговлю, интересно?
     --  Монополию  на   проституцию.   Нет,  выслушайте  меня!   Вы  только
представьте  себе, ваше величество, если бордели станут легальными, но будут
содержаться  в  условиях монополии -- при  том,  что все  проститутки  будут
здоровы, мужчины станут чаще посещать бордели!
     -- Ну да, чтобы там развратничать и пресыщаться! Ребозо пожал плечами.
     -- Проститутки все равно  никуда не денутся, ваше величество, хотите вы
этого или  нет, разрешает это закон, или  он это запрещает. Однако еще одним
условием монополии можно сделать вот что:  чтобы женщин не избивали сутенеры
и содержательницы борделей, чтобы им  не наносили  увечий посетители!  Можно
настоять  и на том, чтобы  всякий, кто обошелся  с  проституткой  нелюбезно,
представал  перед судом.  А  чтобы этот  закон  выполнялся,  можно в  каждом
борделе поставить королевских гвардейцев! А покуда  торговля на этом поприще
протекает нелегально, вы никаких условий диктовать не можете.
     -- Но рост торговли  в данном  случае означает, что проституток  станет
больше, --  возразил король  и нахмурился,  -- и что этим станут  заниматься
многие девушки не по своей воле!
     -- Полно вам, ваше величество! -- урезонил короля Ребозо. -- Если люди,
как  вы  сказали,  станут тратить  больше  денег,  то станет  больше мужчин,
которым захочется купить себе  часок-другой на забавы с проституткой. А если
все больше крестьян будет уходить с нажитых мест и приходить в город, как вы
также заметили, то все больше будет вовлекаться в проституцию. Так почему бы
не  приглядывать  за этой коммерцией? Почему не сделать так,  чтобы все было
чин чином,  по закону?  Ведь тогда  появится  возможность  хотя бы настоять,
чтобы эти дамочки не перетруждались, чтобы их не очень обижали!
     Король нахмурился, недовольный  собой, -- раньше эта мысль ему в голову
не приходила.
     --  И потом, вы же знаете, есть женщины, которым действительно нравится
такая жизнь, -- дополнил свои рассуждения Ребозо.
     -- Ну, или такие, которые сами ее выбирают, -- согласился король, и это
было  очень  похоже  на  капитуляцию.  --  Хотя  их  всегда  не  хватало для
удовлетворения потребностей моих несчастных подданных. Знаешь, в том, что ты
сказал,  есть доля  здравого смысла. Эти женщины будут лучше защищены,  если
будут находиться под  присмотром  герцога,  который,  в свою  очередь, будет
находиться под моим присмотром. Я подумаю об этом, Ребозо.
     --  Искренне рад, что мой скромный  совет пригодился вашему величеству,
-- проворковал канцлер, лучась улыбкой.
     Но, отвешивая  королю  поклон, он подумал: "Вот и славненько! Вот он --
шаг к  соблазну!"  Ребозо  прекрасно  понимал,  что  более  изощренные формы
проституции  все равно существуют и будут существовать  противозаконно и что
король,  взяв  под  свое  покровительство  всю  проституцию  скопом,  делает
солидный шаг на сторону сил Зла. Ну конечно! Со временем король сумеет внять
уговорам  Ребозо,  да  и набор собственных  прелестниц ему  когда-нибудь  да
прискучит, и тогда он  сам захочет посетить  одно из  "веселых" заведений --
тех самых, о которых только  что  шла  речь.  А  что  произошло  однажды, то
произойдет и еще десяток  раз, а потом два  десятка, а потом  -- сотню...  А
потом он начнет стареть, и его мужские силы пойдут на убыль, и тогда ему для
их  возвращения  понадобятся более изощренные  утехи.  Вот и начнется долгое
скольжение  вниз  по  наклонной  плоскости  прегрешений,  и Латрурия в  один
прекрасный день окажется целиком во власти сил Зла, как в прежние деньки.

     Всякий любит оказаться в центре внимания,  однако Мэт все-таки  здорово
волновался.  Приписав  это  типичному  страху  перед  выходом  на  сцену, он
выкрикнул:
     -- Подходите сюда, добрые люди! Послушайте рассказы и истории, стихи  и
сказания! Послушайте,  и  вы перенесетесь в  далекие сказочные страны! Народ
толпой повалил к нему.
     --  Байки из Меровенса? -- спросил один торговец. -- Это же и недалеко,
да и сказочного там ничего нет.
     --  Мои  сказания совсем  другие, они  новехоньки, вы таких  никогда не
слыхали!
     Мэт  почти  не  сомневался:  его  истории действительно окажутся тут  в
новинку.
     --   А   песен,   что   ж,   не  будет?   --   разочарованно   протянул
парнишка-подросток.
     Мэт усмехнулся:
     --  Я  буду наигрывать мелодии  и говорить нараспев. Если я запою, тебе
захочется, чтобы я поскорее замолчал.
     -- Что верно, то верно, -- вполголоса подтвердил Паскаль.
     Мэт бросил на него наигранно возмущенный взгляд:
     -- А тебя, между прочим, никто не просил со мной соглашаться!
     Толпа захохотала, и  Мэт  понял, что из Паскаля  вышел бы очень и очень
неплохой подпевала. На самом  деле они могли бы весьма недурно подзаработать
на любой из ярмарок отсюда до самой...
     Мэт  усилием  воли  заставил себя вернуться  с  небес на землю. Он  тут
шпион, а не  менестрель. Просто в нем заговорил актер-недоучка, увлек его за
собой, словно колдунья в зеленом платье Пера Гюнта...
     --  Предание  дальнего Севера! --  прокричал Мэт.  -- История странника
Пера Гюнта. О том, как он отпал от добродетели! Кто желает послушать?
     Толпа  согласно  зашумела,  некоторые  помахали   руками,  демонстрируя
приготовленные  для расплаты за  удовольствие пенни. Паскаль, в практических
делах соображавший, как оказалось, быстрее, нежели думал Мэт, быстро нашелся
и положил у ног Мэта свою шляпу, в которую опустил пенни. Его положительному
примеру тут же последовали многие.
     --  Вы меня  уговорили, --  улыбнулся и  поклонился слушателям  Мэт. Он
принялся   наигрывать  "Утро"  из  сюиты   Грига   "Пер  Гюнт"  и  заговорил
речитативом:  --  Пер  Гюнт был  родом из  Норвегии,  той  самой страны, где
когда-то жили викинги...
     -- Морские разбойники? -- радостно уточнил какой-то мальчуган.
     Здесь, так  далеко  к югу от Скандинавии,  викинги остались злодеями из
старых книжек! Мэт  вообще  удивился, что  истории  про  викингов докатились
досюда. Так и его рассказ докатится  до самой Сицилии. Завоевали ли норманны
этот остров здесь, как в его родном мире<sup>[3]</sup>?
     -- Да, он был из их рода, но он был бедным крестьянским парнем, и  отец
его умер, когда Пер пешком под  стол  ходил. Мать  его заботилась о нем, как
могла,  можно  сказать, из  кожи вон лезла, да только Пер  был своеволен,  а
порой  так  просто дик.  Он  любил  лазить по  горам с камнями  и  рогаткой.
Говорил, что якобы охотится, но на самом деле он  убегал  в горы,  чтобы там
помечтать.
     Глаза  мальчишки  горели,  и  Мэт   понял:  он  рассказывает   ему  про
родственную душу. Что  ж, пусть узнает  то, после чего  ему  не грех будет и
призадуматься.
     -- Как-то раз, когда Пер Гюнт вот  так бродил по горам, он услышал, как
вопит дикий кабан. Посмотрел  наверх и увидел  женщину. И какую  женщину!  О
такой мечтает  каждый  мужчина. Красивое  зеленое платье облегало  ее дивную
фигуру...
     Женщины зашептались: им такой оборот событий явно пришелся не по нраву.
Может, менестрель дает понять, что им стоит  уйти  и не  слушать дальше? Для
тех, у кого  фигуры были ничего себе, конечно, в таких словах обидного-то не
было, а у кого эти самые  фигуры подкачали,  тем как? Это же, считай, прямое
оскорбление.  Да и мальчишка, стоявший  в  первом  ряду слушателей,  похоже,
расстроился.
     "Ну  ладно,  -- решил  Мэт,  -- отыграюсь, когда дело дойдет  до пещеры
горного короля!"
     Но отыгрался он гораздо раньше.
     -- Да, ниже шеи это была всем женщинам  женщина,  но выше  шеи  то было
страшилище. Да-да, щетина, пятачок, острые уши и все такое прочее  -- у этой
женщины была свиная голова!
     Он продолжил  рассказ  и  поведал толпе о том, как  колдунья  в зеленом
платье завлекла Пера Гюнта, как они сели верхом на вепря и приехали в пещеру
горного  короля, где Пер увидел множество эльфов и прочих  страшилищ,  и как
они пытались удержать его там, и как он все-таки оттуда убежал.
     Когда   Мэт  закончил  рассказ,  его  слушатели  дружно   и  облегченно
вздохнули.
     -- А что потом? -- вскричал мальчишка, широко раскрыв глаза.
     -- А это уже другая история, -- небрежно бросил Мэт.
     Слушатели невольно зашумели, но вот какой-то мужчина выкрикнул:
     -- Что новенького в Меровенсе?
     -- Новость за новость. Расскажите мне, что делается в Латрурии, а я вам
скажу, как дела в Меровенсе! Как ваш король поживает?
     -- Бонкорро здоров, слава Бо... -- Мужчина оборвал  себя на  полуслове,
оглянулся, чтобы поглядеть, не  подслушивает ли  вдруг королевский лазутчик.
-- Слава ему!  --  бодро закончил он  фразу.  --  Поговаривают,  будто бы он
послал  своих людей наказать  рыцаря, который по-прежнему  требует  со своих
сервов три части из четырех от их урожая!
     --  Он велел повесить одного сквайра за то,  что тот изнасиловал  дочку
крестьянина! -- с победным блеском в глазах прокричала молодая женщина.
     -- А нашу торговлю он под  корень подрубил,  -- пожаловался мужчина. --
Срезал налоги на ввоз бренди, шерсти и парчи из Меровенса и Аллюстрии и даже
на те товары, что везут из страны свитзеров.
     Мэт нахмурился.
     -- И как же это мешает вашему делу?
     -- Так я  же теперь выручаю меньше за товары, которые сам и привожу! --
возмущенно воскликнул мужчина, и толпа расхохоталась.
     Мэт понял, почему: мужчина контрабандист,  и теперь его бизнесу нанесут
урон легальные торговцы.
     --  Новость  за новость!  --  напомнил Мэту первый мужчина.  --  А ваша
королева как поживает?
     -- Отлично! Она замуж вышла!
     -- Это мы уже знаем, -- проворчала старушка. -- А  ребеночка родила уже
или нет?
     -- Пока нет, -- отвечал Мэт с самым искренним  сожалением. -- Но мы все
надеемся.
     --  Уж  больше  года, как  замужем, а все не родила?  --  поджала  губы
молодая женщина. -- Что ж у нее за мужик такой?
     Мэт вылупил глаза и потерял дар речи.
     --Да уж не мужик,  это точно, -- подлила яду другая женщина. -- Если не
может ей ребеночка сделать.
     -- Да он и не мужик! -- фыркнула первая. -- Он же чародей, а чародей --
это даже и не колдун!
     -- Да, он  чародей, но он не  может  творить чудеса, которые не ему под
силу! --  попытался  оправдаться  Мэт.  -- Что Такое  мужья? Они  всего лишь
мальчики на посылках, а дети приходят с Небес! Дети -- это же от Бога!
     Толпа разом умолкла.
     -- Не говори таких слов! -- негромко воскликнула старушка. -- Ты дурак,
что ли, совсем?
     -- Нет, я просто из Меровенса.
     Несколько мгновений  все молча смотрели на  Мэта,  а потом,  решив, что
шутка получилась удачная, дружно расхохотались.
     --  Здорово вышло, здорово!  -- утирая слезы  с глаз, проговорил тучный
мужчина. -- Мы слыхали, у вас засуха?
     -- Все вранье, у нас все слава... -- Мэт вовремя спохватился и решил не
испытывать  судьбу.  -- Все в порядке.  И солнце, и  дождик -- все  поровну,
сущая благодать.
     В толпе снова забормотали, зашептались, принялись недовольно и  пугливо
оглядываться. Мэт задумался, что,  вероятно, семь лет назад после слов "Бог"
и "благодать" тут бы уже стоял каратель-колдун.
     Да, видно, король Маледикто  здорово промыл своим подданным мозги,  раз
они  даже слов  этих  все  еще  боялись. Мэт  решил  побыстрее  сменить тему
разговора.
     --   А  королева  наша  заключила  договор  со  Свободным  племенем,  с
драконами, вот! Они  больше не будут  таскать овец и коров, а королева будет
сурово наказывать тех охотников на драконов, что  продают колдунам  драконью
кровь!
     На  заключении такого договора,  и  особенно на  его второй части очень
настаивал Стегоман.
     В толпе пронесся ропот. Люди широко раскрыли глаза -- на этот раз им не
понравилось, что  Мэт выступил против  колдунов, да еще и не сгорел при этом
на месте. Народ попятился
     -- Новость  за новость! -- воскликнул  Мэт, задумываясь, найдет  ли  он
такую тему, чтобы  она не  была  в  Латрурии  запретной, что-нибудь,  помимо
колдовства и Рая. Наверное, это у него вряд ли получится здесь, в этом мире.
-- Только давайте сначала я расскажу вам про Пера Гюнта и Сольвейг.
     Толпа  довольно  зашумела  и опять  окружила  Мэта,  явно  не  возражая
послушать еще о женщинах -- похоже, эта тема была тут не под запретом Однако
на этот раз Мэт их разочаровал.
     --  Сольвейг  была  девушка  набожная.  Куда бы  она  ни  шла,  она  не
расставалась с молитвенником...
     Толпа снова попятилась, недовольно ропща
     --  Но она была  красивая! -- закричал  Мэт. --  Невинная,  прекрасная,
скромная и красивая!
     --  Но у нее же не было такой фигуры, как  у той,  в зеленом платье? --
ехидно поинтересовался разочарованный мальчишка.
     --  Как знать? Она носила такие просторные платья, что  никто не видел,
какая у нее фигура. Но  платья Сольвейг были украшены чудесной вышивкой,  и,
когда она шла по тропинке, юбки ее развевались, будто бы их качала песня мая
Казалось, ее преследует аромат роз,  и сердце Пера Гюнта тоже устремилось за
ней.
     Мальчишкам  рассказ  начал  прискучивать,  а  женщины  подошли  к  Мэту
поближе, чувствуя, что впереди замечательная повесть о любви. Мэт поведал им
о бахвальстве Пера, о том, как он приударил за Сольвейг и как понравился ей,
хотя  она сразу же поняла, что он за птица. Но ведь увидела она в нем что-то
хорошее, за что-то ведь полюбила  его.  Пер же  отшатнулся  от  нее, задетый
сказанной Сольвейг правдой.
     А  потом Мэт рассказал, как Пера объял мрак, напущенный Великим Бойгом,
как угодил он в ловушку  и никак не  мог освободиться,  как чудовище созвало
гарпий и как те  принялись клевать его плоть, и  о том, как пришла Сольвейг,
распевая гимны, и как она разогнала всех чудищ только потому, что была добра
и непорочна.
     История  заставила мужскую половину слушателей крепко  призадуматься, а
женщин  радостно  вздыхать. Повздыхав, они  снова  посуровели.  Наверное,  и
вправду  в  такой  истории  было  для  них что-то  новое:  тут торжествовала
добродетель, я это им очень понравилось. Вот только они не знали,  безопасно
ли это, -- вот беда.

     Мэт  и  Паскаль остановились на ночь  неподалеку  от  проезжей  дороги.
Паскаль при свете костра подсчитал дневную выручку.
     --  Серебряный пенни!  --  воскликнул  он,  вынимая  монетку  из  кучки
медяков.  -- Что ж,  кому-то, видать,  сильно  Приглянулась твоя история про
Пера Гюнта, дружище.
     --  Ага, и  они хотят, чтобы  я пришел еще и поведал им  акт второй, --
согласился Мэт.
     Паскаль, нахмурившись, глянул на него:
     -- Акт второй -- это как понимать?
     -- Ну, это как бы вторая половина истории, -- быстро нашелся Мэт.
     --  Ну,  если вторая половина такая  же интересная,  как первая, то  ты
целое состояние заработаешь!  Тут у  нас в  Шляпе  деньжищ -- месяц  прожить
можно!
     -- Значит, в Латрурии и вправду живется славно, -- заключил Мэт.
     -- Да, у них достатку поприбавилось, если ты это хочешь сказать. Но про
это мы знали и сидя в Меровенсе. Боюсь, тут ты ничего нового не узнаешь, сэр
Мэтью.
     -- А я бы так не сказал, -- покачал головой Мэт, поглядывая на котелок,
в  котором  закипало рагу из мяса и  овощей. -- Мы  уже выяснили, что король
Бонкорро старается улучшить жизнь простого народа, но, видимо, делает это не
только потому, что хочет творить добро.
     Паскаль нахмурился:
     -- Это кто тебе сказал?
     -- Да все. Я сужу по тому, как они пугались всякий раз, стоило мне лишь
упомянуть  Бога,  благодать, церковь, молитвенник, гимны.  Они  до  сих  пор
боятся злых колдунов, которые  наказывают народ за одно то, что  люди только
говорят о Боге, а это значит, что король  Бонкорро  не сбросил завесу  с сил
Зла, а может быть, он с этими силами и не ссорится.
     --  Ну  а  с  чего  бы  ему  тогда так заботиться  о  простом  люде? --
воскликнул  Паскаль с неподдельным интересом -- в конце  концов он и  сам не
принадлежал к особам голубой крови.
     -- Да из  чистого  эгоизма --  ну, если и не из  чистого,  то  хотя  бы
частично из эгоизма. -- Мэт протянул руку с ложкой к котелку и помешал рагу.
--  У него  какие-то личные  мотивы,  чего-то он добивается. Может быть,  он
достаточно умен или хитер, чтобы понять: покуда процветает народ, процветает
и владыка.
     -- Ну, уж вот это вряд ли!
     --  Здесь,  пожалуй, -- согласился  Мэт. -- Потому я и  сомневаюсь, что
дело в уме и расчете Бонкорро. Но  в чем дело, вот это  мне очень интересно.
-- Может, ты это выяснишь в следующей деревне?
     --  Может,  -- не стал спорить Мэт.  -- Так  или иначе,  деньжат мы еще
подзаработаем.  Рагу  пахнет так,  словно  оно  готово,  Паскаль.  Ты  вроде
говорил, что у тебя миска имеется? Доставай.
     --  Пахнет  аппетитно, -- ответил Мэту  куда более  низкий голос, чем у
Паскаля. --  Только  я предпочитаю, чтобы моя еда была сырая, а еще лучше --
чтобы она ножками бегала.
     -- А я уже уплатил четвертак  крестьянину, что живет  за милю позади от
этого места, вон в  той стороне. -- Говоря  это, Мэт  даже не  оглянулся. --
Пойди поймай себе коровку, Манни.

     <b>ГЛАВА 8</b>

     А интересно оказалось узнать, каково это --  быть звездой!  Куда  бы ни
приходил Мэт,  где  Паскаль  ни бросал  шляпу  у его  ног,  народ  сразу  же
собирался  возле  него  толпой,  и  люди  расталкивали друг  дружку локтями,
пытаясь пробиться поближе, чтобы лучше видеть и слышать менестреля. Паскалю,
правда, и в голову не приходило, что  они привлекают к себе больше внимания,
чем хотелось бы, но Мэт об этом, конечно, думал. Сам за себя Мэт не очень-то
и переживал: в  конце концов он  сам  решил  стать  приманкой на собственном
крючке, так сказать, но Паскаль -- совсем другое дело.
     -- Я почти наверняка  привлек к себе нежелательное  внимание  двух-трех
злых  колдунов,  --  известил Мэт Паскаля, когда  парень подлил ему  пива из
заказанного в придорожном трактире кувшина.  -- И мне бы очень  не хотелось,
чтобы ты из-за меня угодил за решетку. Паскаль пожал плечами:
     --  Почему  не рискнуть? На мне отражается твоя  слава,  а  даже  малая
толика успеха мне не повредит, чтобы добиться расположения Панегиры.
     Мэт надеялся только,  что  расположение не будет выражено в  виде остро
заточенных клинков.

     Первая  деревня,   в  которой  они  устроили  представление,  оказалась
типичной  для  Латрурии.  Там  Мэт многое  узнал, и  с  тех  пор, сколько бы
городков и деревень он ни посещал, где бы люди  ни слушали его, с позволения
сказать, песни, он уже не узнавал почти ничего нового. Народ был сыт, одет и
обут.  У  страны  был  весьма  процветающий  вид, и хотя  сервы  и иомены  с
почтением  кланялись проезжавшим лордам,  они  при этом не падали ниц, да  и
лорды  не  обращались с  ними  жестоко. Девушкам  в деревнях не  приходилось
спешно отворачиваться к стене, когда по улице проходили благородные господа.
Зрители,  собиравшиеся   послушать  Мэта,  правда,  вздрагивали  при  каждом
упоминании  о Рае и  благодати Божией, однако  столь  же  неприятно  на  них
действовало и упоминание о Дьяволе. Да, если и существовала на свете страна,
где верили  только в  золотого тельца,  то это Латрурия. Слишком часто народ
здесь был наказуем  лишь  за  одно упоминание Господа,  а  наказывали  народ
приспешники Зла.
     Мэт снова убеждался: ведьмы и колдуны, продавшие , души Дьяволу, делают
это очень  и очень  по-разному.  Да,  они  целиком и полностью  преданы Злу,
порокам, эгоизму, преданы тому, чтобы вредить по возможности другим. Разница
же между могущественным  колдуном и колдуном  скромного пошиба заключалась в
их способности  ненавидеть  и в  количестве грехов.  Как  сказал  Киплинг  о
маленьких  демонах: "Они  плачут  о  том, что слишком  ничтожны  и не смогли
согрешить  так,  как  им  хотелось бы".  Колдуны  отдавались  своему  делу с
одержимостью фанатиков,  из чего бы этот фанатизм ни проистекал: из отчаяния
ли, из  желания ли отомстить чем-то оскорбившим их  ближним, или из  мысли о
том, что, однажды отвернувшись от  Бога, они уже ни за что не смогут  к нему
вернуться. И  если фраза "я продал душу рок-н-роллу" означала, что  человек,
который так  сказал,  настолько предан  любимой музыке, что  для него нет  в
жизни  места  для  чего бы то  ни было, то  продажа  души Дьяволу  означала:
продающий целиком и полностью посвящает себя Злу и тому, чтобы вредить своим
ближним.  Чего  же удивляться, что почти  все  в  Латрурии при  упоминании о
колдунах непроизвольно оглядывались через плечо -- даже  теперь, через шесть
лет  после  коронации  короля  Бонкорро,  здесь  царило  чувство  праздника,
нежданного освобождения. Так, наверное,  чувствуют себя детишки,  выпущенные
погулять в первый теплый весенний день.
     Но когда  погулять  выпускают не детишек, а взрослых  дядь и  теть, они
предаются этому с  еще большей страстью, и кое-какие из их  игр носят отнюдь
не невинный характер,  особенно если эти дяди и  тети воспитаны безо  всяких
намеков на мораль и нравственность.
     Мэт склонился к столу, стоявшему в общем зале трактира, и прошептал:
     -- Всякая девушка, на какую ни  посмотри, похоже, кокетничает  со всеми
без зазрения совести.
     Паскаль удивленно посмотрел на Мэта:
     -- Ну и что?
     Мэт  забыл,  что родина  Паскаля --  Южный  Меровенс. Стало быть, волна
распущенности  докатилась  и  туда.  Мэт  гадал,  куда  же  подевались  юные
скромницы,  которые сидели  себе тихонечко  да  ждали,  когда  молодые  люди
обратят на них внимание.  Пожалуй, они тут вымерли, и мало кто помнит о них,
как  о  мамонтах  и  саблезубых тиграх.  Неужели  нынешние девушки настолько
сомневаются в своей красоте и привлекательности, что сами обхаживают мужчин?
     А  судя  по  всему,  девушки  в  этом  кабачке  в  себе   таки  здорово
сомневались.
     Мэт смотрел по  сторонам и  размышлял. Зал был просторный,  но с низким
потолком.  Тут  стояли  длинные столы, скамьи, а  от  печки  струился дым --
причем ровно столько, сколько нужно  для  того, чтобы посетители не чихали и
не кашляли, но чтобы при этом дымок  поднимался к потолочным балкам и вносил
свою лепту в дело их векового закопчения. Кругом шумели и смеялись, чокались
кружками с пивом и подливали себе и друг дружке из кувшинов.  Пахло  пивом и
поджаристой свининой. Служанки  хихикали,  получая щипки,  или с  притворным
возмущением  обрушивались на нахалов.  Ну а если мужчина  оказывался  ничего
себе,  то  служанка могла потупить взор и  обменяться с ним парой загадочных
фраз, после чего спешила выполнять новый заказ.
     -- У вас, господин,  руки  больно грубые. Небось  копаете  целыми днями
землю?
     -- Нет, милашка, это у меня  мозоли  оттого,  что  я  монетки весь день
пересчитываю!
     -- Монетки? Да они небось не  ваши,  а хозяйские -- тут-то у тебя  одни
медяшки!
     -- Тут-то да, да в кошельке-то у меня еще есть. -- И мужчина с ухмылкой
ласково погладил свой кошелек. -- Да ты сама подержи его, ежели охота!
     Девушка  склонилась, подвела ладонь под кошелек купца и взвесила его на
руке.
     -- Богатенький, а?
     Купец пожал плечами:
     -- Хочешь -- сама проверь, когда работу закончишь.
     -- Ага, если не найду кого-нибудь получше тебя, а это нетрудно будет.
     -- Да  ну? -- ухмыльнулся  купец. -- И  когда же  мне поинтересоваться,
нашла ты такого иль нет?
     -- А как луна взойдет! А пока закусывай почаще!
     И  служанка удалилась, кокетливо  взметнув юбки, а мужчина  с  ухмылкой
уставился на принесенные ею пирожные.
     -- Да ничего такого, -- улыбнулся Паскаль. -- А чего ты так нахмурился?
     -- Чего-чего... У него же обручальное кольцо на руке. Неужели он о жене
и не вспоминает?
     -- Да что такого-то? Он недалеко от дома, и жена  ни за что про него не
узнает.  И  потом, ты что, думаешь, она так и  станет верно  дожидаться его,
когда его так давно нет дома?
     -- Ну,  знаешь... --  надулся  Мэт  и вдруг  почувствовал  себя наивным
идиотом. -- Ты знаешь, я представлял что-то в этом духе.
     Паскаль посмотрел на него в упор:
     -- Это что, в столице у королевы сейчас мода такая?
     -- Была бы мода, если бы королева распорядилась, -- угрюмо буркнул Мэт.
-- А еще  неплохо было бы, если бы она ввела кое-какие правила рыцарства. --
Взглянув на другую парочку, Мэт добавил: -- Они тут могли бы пригодиться.
     За тем  столиком,  куда он смотрел, сидела дама в  дорожном платье. Она
потягивала вино и смеялась чему-то, что ей нашептывал рыцарь, склонившийся к
ней  и  заглядывавший  ей то  в  глаза, то  за вырез платья.  Другой  рыцарь
привалился к даме  с другой стороны и тоже что-то такое шептал ей на ухо, от
чего она краснела. Но вот она буквально побагровела -- видно,  первый рыцарь
чем-то задел  ее  --  и опустила глаза, однако не попыталась  прикрыть вырез
платья и не отстранилась, когда второй рыцарь, продолжая нашептывать, подсел
к ней так близко, что их бедра соприкоснулись... Сел и первый рыцарь и  тоже
что-то  проговорил.  Дама  сердито   взглянула  на  второго   рыцаря,  затем
повернулась к первому и кивнула ему так, словно приняла его. Затем она взяла
его за руку, и они вместе направились к лестнице, ведущей наверх.
     -- Да это же просто развлечение, -- сдвинул  брови  Паскаль. -- Чего ты
так побледнел-то?
     -- Да  того,  что  у  этих, что пошли  сейчас  наверх,  у  них  у обоих
обручальные кольца! И подозреваю, что они не муж и жена! -- Мэт  взглянул на
Паскаля. --  Там, откуда  я родом, такой  поступок считается недостойным  не
только  рыцаря. А что касается  развлечения...  знаешь,  мне  кажется, такое
развлечение требует слишком много сил.
     Паскаль пожал плечами:
     -- Размяться полезно для тела. Да и потом не наше это дело.
     -- Это верно, -- неохотно кивнул Мэт. Ему пришлось напомнить  себе, что
хоть они и близко от Меровенса, но все же не в Меровенсе.
     Хотя...  по средневековым понятиям, не  то чтобы так  уж  и близко. Они
планомерно продвигались внутрь Латрурии уже целую неделю и одолели не меньше
ста миль. Так что не стоило лезть в чужой монастырь со своим уставом.
     Тут уходившая дама обернулась и  бросила в адрес оставшегося  за столом
рыцаря  какие-то  слова,  из-за  которых  он,  видимо,  здорово  оскорбился,
поскольку  вскочил  и  вырвал  из  ножен  меч.  Дама  визгливо  вскрикнула и
отшатнулась, а  первый  рыцарь резко  развернулся ко второму и тоже выхватил
меч.
     -- Господа рыцари, не надо! -- завопил трактирщик, 1яо его крик потонул
в грохоте переворачиваемых скамей и топоте ног.
     Посетители оттаскивали  столы к стенам, высвобождая вокруг повздоривших
рыцарей место.
     -- Они,  видно,  к такому  готовы,  -- пробормотал  Мэт.  -- Все как бы
знают, что делать.
     -- Ага, и чего ждать. Я ставлю серебряный пенни на того, что с усами!
     Мэт изумленно взглянул на Паскаля.
     -- Два человека готовы разрубить друг друга на куски, а ты  собираешься
делать ставку?
     -- А почему бы и нет? -- пожал плечами Паскаль. -- Все ставят.  И потом
они же все равно будут драться, поставим мы на них или нет, -- так почему не
сыграть?
     -- Мы могли бы вместо этого попытаться помешать им!
     -- Чтобы крестьяне  лезли  в дела  рыцарей? Тогда уж  они нас  искрошат
своими мечами!
     Мэт обернулся к  поссорившимся, замер и попытался  придумать, как бы их
остановить -4 без помощи магии, естественно. Походя он заметил, что на обоих
рыцарях обручальные кольца, но теперь это его не очень-то и удивило.
     -- Да не надо  так переживать,  сэр... то есть менестрель Мэтью! Может,
они удовлетворятся первой кровью, и никто никого не убьет.
     -- Ты опять? Это же не игра! -- в отчаянии простонал Мэт.
     Схватка  получилась  короткой,   и   ярость   в   ней  превозмогла  над
мастерством. Тому  рыцарю,  ухаживания которого  дама отвергла,  некуда было
девать  неизрасходованный тестостерон, а  его сопернику помогало  то, что он
уже как  бы  победил  в  любовном поединке. Лезвия мечей  со звоном и лязгом
скрещивались,   соперники   метались  по   залу,   и   первая  кровь  их  не
удовлетворила. Как только острие меча одного из рыцарей ткнулось второму под
ребра,  зрители  радостно  взревели,  но  раненый  рыцарь  только  еще  пуще
разъярился и с  новой страстью продолжил