мене проводжати, бо не знала про вiдправку нас на фронт... Ми спiвали "Чумака" 2. Було нам весело, наче ?хали ми не на смерть, а роззброювати нiмцiв... (Тiльки чому нас посилають на Сватове?.. Там же ворога нема?? Ворог на Дебальцевiй, Алмазнiй... Тiльки чому нам вчора з наказу батька Волоха всiм завели оселедцi?..). ?демо. I вже на Сватовiм перонi... (Нiч... Снiг... Вiтер...). Курiнний нам каже (нас по?хало три сотнi: 9-та, де я, 11-та й 12-та): - Ми з бiльшовиками не вою?мо. Але вони захопили Куп'янськ. Ми тiльки вiзьмемо у них назад Куп'янськ, а воювати з ними не будемо. Хай вони самi собi, а ми самi собi. Пiшли в розвiдку. Звичайно, селяни нам не кажуть, де червонi. Всi села - бiльшовицькi. На другу нiч я був призначений ройовим. (Ви не дивiться, що я лiрик, я бойовий). Я-вартовий по кухнi. Над ранок о п'ятiй iти на кухню. А зна?те, що це значить? Це значить: на?стися пволю м'яса, яке тодi було краще за шоколад-мiньйон. Я уявляю, як я буду ?сти м'ясо, i з цi?ю мрi?ю заснув... Готелiв для козакiв не стало, i декого розташували по хатах. Мене й ще одного козака мого рою - в хату. Ми з ним наче вдома; розляглися до бiлизни, бомби поклали на вiкно, рушницi поставили в куток. Спимо. А в мене сон такий, що хай над головою б'? гармата (це тодi...), я не проснуся. Враз вбiга? хазяйка (2 година ночi). - Ой, дiточки мо?, ви ж пропали! - Що таке?.. - Вашi всi побiгли на станцiю, була стрiлянина, кулi звистiли по садку. Ми спокiйно одяглися. Я, як вартовий по кухнi, взяв запхнув за пояса тiльки багнета. I йдемо ми картошку чистити. Збро? не взяли. - Це, кажу, "так, просто панiка якась". Менi не вiрилося... нiмцiв побили, варту побили, Ки?в iаш, а тут, на тобi... втекли... покинули... I навiть не юзбудили... Нi! Ми йдемо чистити картошку". Виходимо. Снiг. Туман. Вулиця йде просто до вокалу. Тихо. Смертно тихо. Навiть собаки не гавкають. Тiльки на станцi? тонко й одиноко кричать паровози. Iз туману пiдходить до нас козак, i рушниця в його а плечем. - Що таке?.. - Та нашi всi побiгли на станцiю... Була стрiльба, ричали "слава", "ура". Тишина смертна. Iдемо чистити картошку. Я ще не вiрю, що це кiнець. Менi деревляно спокiйно i покiрно. I от iз туману смутно, а потiм чiтко: "Конi!" "Не нашi", - щось сказало менi, i я притулився до ину. Мо? товаришi стали на пiвкроку вперед од мене. Ми пiдковi вершникiв. - Хто йде? - Сво?. - Пропуск. - Олена. - Яка Олена?.. Руки вверх! Не знаю, чи пiдняли мо? товаришi руки, чи нi, але вiдчув жах у голосi того, що кричав "руки вверх", перескочив через тин за копицю... Бiжу по городах... а ззаду чую удар по чомусь м'якому i "ой... ой..." тихе й тоскне. А зiр механiчно вiдбива?, вiдбива? кривеньку чорну вишеньку на бiлому тлi снiгу, смутнi контури тинiв, копиць i хат. Шлика я зiрвав... але оселедця зiрвати не можна. Та й шапка в мене кавалерiйська, лахмата, ?? скидати? Холодно, та й оселедець одразу побачать... А коли попадають в полон з оселедцями, то з ними не церемоняться... Смерть... А який я старий гайдамака? Червонi думають, що як з оселедцем, значить, i старий гайдамака: - К стенке! Або: - На рубку!.. Тiльки в процесi бо?в я дiзнався, чому вони не стрiляли менi в спину. Просто вони думали, що ми дозор, а ззаду лава. Вони тихо нас i зняли, цебто тих двох - порубали... У них теж були оселедцi (а вони шахтьори...). Про це я дiзнався аж 1921 року (що ?х порубали...). I почалася стрiльба... Нiч раз у раз протинало червоними мечами пострiлiв... Я вирив у снiгу рiвчака i лiг у нього... Пливли образи Констанцi? i бабусi, якi мене дуже любили... Констанцiя тодi, а бабуся й тепер - ?й 102 роки. Образу матерi не випливло... Та й то, як мить. Якась спокiйна покора смертi. Я iнодi не витримував, вставав i йшов прямо на вогонь, але знов лягав... Вода капа? менi за комiр, на щоки... Потiм я зайшов у двiр i пiдлiз пiд призьбу (до хати не пустили. Я стукотiв, але вони по голосу пiзнали, що я iз "побежденных"...). I от червонi займають село... З годину цокотiла вулиця... То батаре? (мiж iншим - на волах), обози, кiннота... I все цокотить, цокотить, цокотить... Нарештi почало свiтати. Я вилiз i пiшов знову в город. Крiзь паркан видно було, як iдуть баби по воду... I от забили дзвони. Недiля. Й вийшов, наче у снi, на вулицю... Там... Там... Там... Купками стоять червонi... У мене ж лахмата шапка i обмотки побiлiли од води (вони були зеленi, новi). З йду просто крiзь червоних, а навколо мене сон... Я наiiть i голосiв ?хнiх не чув... I нiхто мене не спитав, не затримав... Все село - бiльшовицьке. Я зайшов до крайньо? хати. Дома дядько i його син. - Острижiть менi оселедця. Син бере й стриже менi оселедця. Але ж голова моя побрита. Я дав дядьковi цукру (у мене було трохи в хусточцi), вiн дав менi хлiба, i я пiшов. Вийшов на гору. Дивлюсь, бiжить один козак... Блiдий од жаху, одне око бiльше, а друге менше, й наче ому дуже холодно... Втiк з-пiд розстрiлу. Це - старий гайдамака. - Ну, - кажу, - "ходiм на Святi Гори" (75 верст - неначе в другу хату), а вiдтiля потягом додому. I який же я дурний (а може, хитрий... Це ж така тонка рiч), ?дуть баби з хуторiв на базар, а я ?м кричу: - Ви не кажiть, що ми сюди пiшли. Ми - гайдамаки. - Не скажемо, дiточки, не скажемо. I не сказали. Ночу?мо ми на хуторi. Товариш мiй каже, що ми, мобiлiзованi Петлюрою 3, тiка?мо додому. Лежимо на печi. дядько хитро примружив око, пiдiйшов до нас i каже: - Та признайтесь, хлопцi, ви ж гайдамаки? Вас же били на Сватовiй? Я сказав: - Так, ми гайдамаки. Дядько нiчого не сказав. Але я довго не мiг заснути i все дивився на сокиру укутку... I недалеко вiд Святогорсько? станцi? (кругом червонi партизани), в одному селi, коли ми лежали на долiвцi, увiйшов лисий старенький староста i затребував у нас "пачпорта". - Який "пачпорт", коли ми мобiлiзованi? - Та що там з ними базiкати! До штабу ?х. А жiнки не вiддають нас, плачуть та приговорюютi - Та вони ж такi, як i ми: i чорнобривi, й по-нашому розмовляють. I прокинувся в менi поет-агiтатор... Я почав говорити, хто ми й за що така наша доля, почав читати ?м сво? вiршi... I стало чудно... Лисий "пачпортний" староста просит: переписати йому на пам'ять вiршi. Пам'ятаю початок., (О мо? поезi?, такi ж на?внi й зеленi, як моя вiчна. молодiсть...). Пiсня ця родилась в темнiм, темнiм гаю i тепер по свiту хай вона блука?. Хай вона до збро? всiх рабiв склика?. Пiсня ця родилась в темнiм, темнiм гаю... 1918 _p._ Це такi слова... Але ви б послухали, як я тодi декла мував. Я на "Плузi"4 i тепер, i ранiше так не декламу вав i не декламую... У мене аж волосся ворушилось вiд пiднесення... Нам дали сала, огiркiв та хлiба i вiдпустили. Прийшли на станцiю. Власне, я сам прийшов на станцiю. Товариш мiй зник... Його дядьки не пустили.. Я й досi не знаю, де вiн... Це було так. Коли ми виходили, один дядько, що мовчки слухав мо? вiршi, мовчкi пiдiйшов до мого товариша, взяв його за плечi й сказав - А ти, хлопче, останься, побалака?мо... Та й досi балакають... Питаю на станцi? у телеграфiстiв, де червонi, де петлюрiвцi, а менi не кажуть... Пiдходить потяг (пасажирський). Сiдаю, ?ду. Потяг- на Харкiв. В Харковi з вокзалу не можна вийти. Я ж не цивiльний. I мусив я тимчасово прикомандируваться до мазединського полку 5. В Харковi мiй дядько, слюсар Iван Локотош... Але не можна вийти з вокзалу, Мазепинцi вiдбили у каральникiв двi цистерни горiлки, i нам видавали щодня майже по котелку. Одного разу нам видали по котелку горiлки. Ми вишли. Нас постро?ли i повели до мiста. Попереду йдуть i наганами старшини i кожного з публiки, в кого руки i кишенi, заставляють пiдносити ?х догори... Приходимо у якийсь завод. Я й досi не пам'ятаю, де вiн, але знаю, що ми дуже довго йшли до нього... Тiльки ми вiдчинили раму заводу, як ударила стрiльба... Ми - назад.. Потiм знову-в завод.. У нас ручнi кулемети. (Я попав до кулеметно? ватаги, але ще був з рушницею). i заводi тихо. нiкого нема... Тiльки сумнi чорнi вiкна та битий випадковою кулею реалiстик у дворi... Iдемо далi... Ну, звичайно, котелок горiлки зовсiм плинув на мiй "котелок"... Заходимо у якийсь двiр. У кiмнатi пiд полом багато збро? i листiвки з вiдозвами о повстання. О мо? рушницi, змазанi маслом, мо? робочi рушницi... Це ж я сво?ми руками клав вас на дороги i ?в абрикосове варення... Тiльки менi чудно було, що хлопцi заради i одiж, i порося, i коньки... Ну, цигарки (десертнi), ну, варення... Варення я змалку люблю. Ну, а причому тут панталони й порося?.. Потiм ми полили вулицю з кулеметiв i вернулися на окзал. Вiдступ. На "Новiй Баварi?" я зустрiчаю броньовик 3-го гайдолку 6. - А, Володька? - А ми ж сказали тво?й сестрi, що тебе зарубали на Сваровiй. Мiж iншим, на Сватовiй нас тодi розбили лiвi есери 7 "сахаровцi". Менi трошки жалко було, що вони одбили у нас ваго? з обмундируванням... У мене була розiрвана й стара шинеля... Менi якраз обiцяли видати нову, а тепер чекай, коли вони видадуть... Я все не вiрю... Думаю, що це непорозумiння, що ми з_ бiльшовиками не вою?мо. Лозова._ Грудень 1918 p. Делегацiя нiмцiв ?де до Москви. Ми ?? пропустили Хотiли вiдбити у Махна 8 Павлоград, не ми, а Павлоградський полк. Так вiн пустив козакiв у Павлоград, та як узяв ?х в кулемети... Бiльше Павлоградський полк не ходив вiдбивати у Махна Павлоград. Сотенний Глущенко взяв мене i кiлька козакiв iз мого рою, i ми пiшли на базар. Коли ми стояли бiля рогу, де нас iз публiки пiдiйшов мiй колишнiй шкiльний товарнi? по сiльськогосподарськiй школi Гнатко. Вiн був у цивiльному, i менi якось дико було говорити з пiiм пре минуле, я тiльки сказав йому: - Жалко, що в таких умовах ми зустрiлися з тобою - Праворуч! - I ми чiтко пiшли робити сво? дiло Ми заарештували двох кiннотникiв iз Павлоградського полку. У них в руках були пiдметки, хромовi вптяжкi i взагалi все, що потрiбно для чобiт. Коли ми ?х велг на станцiю, до нас пiдскочило кiлька кавалеристiв iз ?х полку. Вони на вигляд були дуже войовничi: смуглявi, з чорними шликами, чингалами 9 за поясами i кривими шаблюками. Ну, запорожцi тобi, та й годi. Вопв почали кричати на нас i розмахувати руками, аби ми повернули ?м заарештованих. Сотенний Глущенко хрипко закричав: - По бандитам - пальба... Я мляво i лячно зробив те, що треба. Ми були готовi до стрiльби. Павлоградцi зблiдли i наче опали. Обличчя ?х одразу схудли, i було противно слухати, коли вони, за?каючись, почали белькотiти: - Та що, та ми нiчого... Та ми нiчого, - i жалко поiали задкувати перед нами. В станцi? нас оточила маса павлоградцiв. Вони розмахували бомбами i насiдали на нас. Нашi хлопцi теж розмахували бомбами. Кричали, що не може бути, щоб сво? та сво?х розстрiлювали. Павлоградцiв було бiльше, ми повернули ?м заарештованих. Ще. Заарештовано два ?вре? - студенти з Одеси, ?хали уОдесу. У них настрiй, розумi?те, який... Коли прихоять п'янi козаки i б'ють ?х табуретками по мордi, а вони тiльки затуляються руками та дивляться, як кролики... I от ?м, тому що вони студенти, я читав сво? поезi? ро Констанцiю, про зорi та конвалi?... I вони крiзь iертну тугу усмiхались менi i казали, що я - поет. правда, я весь час почував, що ?х не розстрiляють, заюкоював ?х... Але лiзти до них з поезiями, та ще якими... Коли люди вже за муром смертi... Цих студентiв звiльнили, але, звичайно, забрали у них усi грошi... I вони, бiднi, сидять край столу на вокзалi не знають, що ?м робити. Я пiдiйшов до них з одним сво?м товаришем, i ми вiддали ?м усi сво? грошi, що ми получили платнi за мiсяць. Вони не знали, як нам дякувати, i дали нам сво? вiзитнi карточки на всякий випадок... Я карточку заложив собi в шапку. Але шапку вiддав якiйсь тiтцi на Подiллi за хлiб... (а цiкаво було б попитати цих студентiв). 24 грудня. Лозова. Вечорi?. Я вийшов з вагона натоти в котелок води. I тiльки пiдняв ричаг, як враз гориться все стрiльбою... Бомби, кулемети, рушницi... До збро?! Наш бронепо?зд тихо вiд'?жджа?... А стрiльба все йде, йде... I горить електрика... Менi страшно досадно, що вона горить... Але яке ?й дiло до мене, коли так хотiли робочi або махновцi. Я не знаю. У всякiм разi, не я. Ми одступили, потiм розсипались в лаву i почали наступати. Iдемо по "чавунцi", а по боках посадка... Наш сотенний заховався в броньовик, а нас - в лаву. Iдемо по полотну залiзницi. Хлопцi все збиваються в купу... Лячно йти бiля посадки... А прямо в вiчi залитий електрикою i повний стрiльби вокзал. Лягли... Я тiльки чую снiг тилом лiво? долонi, що пiд стволом рушницi... Бiльше нiчого... I враз гасне електрика, а з нею й стрiльба. Ми одержали наказ з броньовиком охороняти моста, що на Полтаву. На ранок пiшли в обхiд махновцям... Був туман... i лава наша далеко-далеко обхопила поле... по боках хмарами - кiннота... Десь стукнув пострiл... Переходимо залiзницю, i чудно простукотiли мо? штиблети об рейки... У дворi будки я побачив забитого... Вiн одиноко i смутно лежав, на штанах йому були лампаси нiмецького бранника, а в головi - яма... Це був перший забитий, якого я близько побачив... Iдемо в туманi i по командi то спиня?мося, то знову йдемо... Входимо в село, власне, передмiстя Лозово?... Ворога нема?, тiльки трупи по дорозi. Мене вразив труп дiдуся у новому кожушку, який присiв бiля телеграфного стовпа... Люди гонорили, що вiн пiшов до церкви. Його не пускали, наче чули... а вiн пiшов. I чудно менi було, що дiдусь хотiв заховатися за стовпом вiд кулi... Йдемо до станцi? й на фонi трупiв i ридань на?вно й весело спiва?мо: - Ой там. коло млину, он там, коло броду... Коли ми проходили повз вагон музично? команди, капельмейстер показував нам сурму, яка була майже розплескана i повна дiрок вiд куль. Павлоградський полк, не прийнявшi? бою, втiк, i гайдамаки самi ледве вдержали станцiю. Махновцi заскочили навiть у вокзал, i ми захопили у полон 18 махновцiв... Вони сидiли в караульному помешканнi, i нашiй сотнi було призначено ?х розстрiлювати. Ми пiдiйшли до карному 1... Я наче чув i пiдiйшов майже останнiм. Наш сотенний Глущенко вiдчинив дверi, i кожного махновця, що виходив з карному, бив кулаком по мордi i вiддавав козаковi, який мав його розстрiляти, приговорюючи: "Оце тобi... Оце тобi..." А я все вiдступаю, все вiдступаю, щоб вiн не сказав менi: "Оце тобi..." Нарештi махновцiв розподiлено. Це були звичайнi селянськi хлопцi. Такi, як i я... Тiльки що ми в шинелях, а вони в пiджаках. Двох цивiльних, що випадково попали до карному, вiдпустили, i тi, пiдстрибуючи по-телячому, побiгли вiд нас... Це було ранком 25 грудня 1918 року. В нашому полку був пiп. Ми ведемо махновцiв розстрiлювати... Пiдвели ?х до церкви i вистро?ли в один шерег бiля церковно? огради... Вгорi кличе молитися дзвiн... А потiм йому наче стало соромно, i вiн замовк... З хат повиходили баби, дiвчата... дивляться... а махновцiв, по два, пiдводили призначенi до огради, ставили навколiшки спиною до нас i по командi: "По зрадниках... огонь!.." - били ?х огнями, i тi, як папiрцi, прибитi до дороги несподiваним вiтром, мовчки, без крику падали... Потiм по командi ?х кололи штиками, та не в спину, а в стегна... Штик, звичайно, застрягне в кiстцi, i козак, намагаючись його витягти, волоче тiло по снiгу, а потiм криваве лезо з реготом витира? об снiг... Виходили розстрiлювати i добровiльно... А один iз призначених козакiв перед залпом заплакав, перехрестився i сказав: - Прости мене, божа мати. Це не я роблю... Мовчки роздягалися i мовчки вмирали махновцi... А як вони йшли... ?х нiжки наче хитав вiтер... Дiйсно, нiжки... бо то були хлопцi рокiв по 17. I з кожним махновцем я мовчки пiдходив до стiнки, покiрно ставав навколiшки, i... злiсно й недружно гавкали рушницi, i тi звуки впивалися кулями в мо? тiло... Я стояв i дивився... Менi було солодко, i я не знаю, чи плакати, чи смiятися хотiлося менi... Я стояв. Старшини ходили й добивали в голову... i хто був недобитий козаками, тiльки здригав, коли куля старшини розбивала його останнi надi?... Останнiй, лiтнiй уже, в одязi нiмецького бранника, коли роздягався, тiльки сказав; - Я сам был три года в плену у немцев... Його зразу не застрелили. Коли його кололи, вiн довго, довго кричав тоненьким i далеким-далеким голосом... А це ж було за кiлька крокiв вiд мене... Потiм ми пiшли. Сотенний 11 сотнi надiв синього дiагоналевого пiджака останнього розстрiляного... А сотенний Глущенко йшов, танцюючи, i спiвав хрипко й радiсно... Да, одного, коли кололи, вдарили багнетом у шию... гостряк багнета вилiз йому iз рота, i вiн ухопився за нього рукою... Ми сто?мо ще на Лозовiй... Махно ма? об'?днатися ще з червоними. I чудно було менi, що деякi козаки везуть iз собою повнi скриньки барахла i дбають, аби його було ще бiльше... Я ж вiддавав залiзничникам все зайве з одягу, що менi видавали: фуфайки, теплi штани, бiлизну... I раз лiзе в вагон козак. Спочатку показався його оселедець, а потiм жiноча пелерина i тiльки сорочка з плямами кровi на нiй... Далi лiзе другий i показу? жмут "укра?нок" 2... Це - злодi? ночi... А сотенний каже: - Робiть що хочете, аби не на мо?х очах... Коли ж хто спiйма?ться, то буде кара... I для виду навiть розстрiлювали котрих... Хлопцi ходили до проституток. Я не ходив до проституток. Хлопцi вмивалися, - я не вмивався. Нащо? Все одно вб'ють... Менi не вiрилось, що я вернуся додому, коли навколо стiльки смертей. Часто я ходив у вокзал, знову повний цивiльних, i дивився в трюмо... На мене дивилося сумне смугляве обличчя козака в лахматiй шапцi, обiрванiй шинелi, з нiмецьким багнетом за поясом i жовтих штиблетах з нiмецького офiцера... Кажуть, що махновцi будуть знову наступати i що з ними йде сам батько Махно... На вокзалi росте тривога... Цивiльних все менша?. Вокзал майже порожнiй... Тiльки я в нiм з вiчною мрi?ю про Констанцiю... Та самотнiй майстровий з гармонi?ю. I от вiв заграв... Заграв мого улюбленого вальса "Пережитое", якого я часто слухав у кiно у нас на базарi... В кiно його грали на мандолiнi пiд акомпанемент гiтари й балалайки... Iнодi я чув на вулицi на гармонi?, але його завжди грали неправильно, що мене дуже нервувало... А цей грав iдеально правильно, iменно так, як я хотiв. I в морi ридань, широко i безнадiйно, пронеслося все мо? життя. Я трохи не вмер од болю... Де ти, коханий гармонiсте?.. Може, ти прочита?ш цi рядки, написанi нашою кров'ю. На ранок ми по?хали пробувати нову тридюймiвку для нашого броньовика... Почали стрiляти... I десь далеко обiзвався чужий удар... Махно почав бити по Лозовiй, Махно наступа?. Наш броньовик став на полтавському мостi i почав бити по якомусь хуторi, де метушилися пiсля кожного розриву далекi чорнi фiгурки махновцiв... З лiвого боку, недалеко вiд станцi?, зiйшлися лави нашi й ворожi... Довго, довго, напружено тривожно й недружно лопотiли рушницi, i невiдомо було, чия вiзьме... Коли ми ?хали на бiй, вздовж посадки я бачив нашу лаву. Бунчужний, молодий вродливий хлопець, радiсно перекидався на снiгу, i здавалось, вiн не бунчужний, а просто собi звичайний хлопчик, якому дуже весело гратися в вiйну... Махновцi не витримали й почали вiдступати... Скiльки ?х побили, я не знаю... Але поле було все чорне вiд ?х трупiв. Червона Армiя була вже близько... Десь гримiв ?? непереможний крок... Ми отримали наказ покинути Лозову... ?демо на Полтаву. У всiх така думка, що в Полтавi спочинемо. Тил... Але тилу нiде не було... Кожно? хвилини: "До збро?!.." Ми спали в патронташах, не роздягаючись, i вiд крику вартового хапали зброю i вибiгали на смерть. XXXIX Полтава._ 5 сiчня 1919 року. Тiльки-но ми при?хали. От, думаю, хоч раз спокiйно засну. Як зирк у вiкно, а всi люди бiжать iз базару... Повстання... Мiсцевi бiльшовики повстали. Вони поставили кулемета на соборi, i наш броньовик почав бити по собору то шрапнеллю, то гранатами: на удар... Вечорi?... Зiрки розривiв обсипають собор... Коли ж пiсля удару зiрка бiля собору не блиска?, значить, снаряд у соборi, де золото iконостаса, де бог, в якого я перестав вiрити... Ми ж з попом, а пiп нiчого не каже, що ми б'?мо по собору нашого бога, пiп нiчого не сказав, коли ми на рiздво бiля церковно? огорожi розстрiлювали 18... Я перестав вiрити в бога... I па людей я став дивитися як на папiрцi... Особливо зневажав i жалiв я цивiльних. До вечора був бiй... А увечерi в наш вагон вскаку? сотенний Глущенко: - Полтава наша. Слава! Йому нiхто не вiдповiв... Тiльки чому ж це - "Полтава наша", а з ки?вського вокзалу почало бити поважно й грiзно... Наш броньовик вийшов за товарну станцiю. Праворуч лiс, у лiсi село чи передмiстя... На мутному снiгу чорнiють козацькi лави... Наш броньовик - тiльки по назвi броньовик, а це звичайний пульман, стiни якого обкладено мiшками з пiском. Коли стрiляти, то треба висувати голову... Значить, коли - куля, то тiльки в голову... Наступа? регулярна (Червона) армiя... Наша сотня по черзi вартова, i ми-на броньовику... До нас прислали сiчових стрiльцiв 1 у касках i з кулеметами... Ждемо... А в селi гавкотять стурбованi собаки, без кiнця гавкотять... То... iдуть... Прибiгли козаки з розвiдки... Наткнулись на дозор "7-го советского полка..." I от близько, близько од нас показалися лави червоних... Вони смiливо й просто йшли у ввесь зрiст прямо на нас... - Огонь! Гармата скажено вдарила прямо по лавi, i я закрутився в огнi бою. Бiля мене строчили кулемети, рушницi, i пiсля кожного удару гармати рот мiй механiчно пiдстрибував... Хорунжий не ховав голови i трохи не застрелив мене, коли я нiяк не мiг вiдчинити цинки з патронами... Нашi кулемети били з перебоями ("зас?чка"), теж i бiльшовицький кулемет гарно застрочив, навiть якимось мотивом... Ну так же тонко й гарно, що ми всi аж засмiялися... Я пiк пальцi об гаряче од стрiльби дуло мо?? рушницi... А кулi спiвають тонко й солодко... Нашi рушницi б'ють гулко, а бiльшовицькi - наче паперовi хлопушки: пак, пак... Це звукова омана... Всi рушницi б'ють однаково... Червонi почали стрiляти вже з тилу... Броньовик наш вiдступа?... Що ж тi, що в лавi, що лежать самотньо на снiгу, коли броньовик вiдступа??.. Коли ми про?жджали мимо водокачки, червонi били вже по нас прямо з не?... Як вони не засипали нас бомбами з моста, я й досi не знаю. А вони ж були на мосту, над нашою головою... Броньовик пiдiйшов до станцiйного перону, на якому спокiйно i поважно стояли кулемети, а мимо швидко й тривожно, колонами, вiдступала наша пiхота... Чулись голоси старшин: - Не хвилюйтесь, панове козаки... - Не хвилюйтесь, панове козаки... А козаки з сумками й рушницями за плечима йшли в тьму... Наш броньовик став на мосту на Ворсклi. Ми прикрива?мо вiдступ. Нашу сотню змiнили, i я мертво заснув у вагонi... Констанцiя менi не снилась. Враз, крiзь сон... гарматний удар... один i другий... Злякано застрочив кулемет, i я пiд крики "До збро?!" схопився з лiжка... Чую... ?демо... Стрiльба замовкла... А було от що. Потомленi бо?м вартовi на броньовику заснули, а червонi колонами пiдiйшли до нас i вже почали братися за ручки броньовика, як ?х випадково побачив наш чотовий, що вийшов iз вагона оправитись, i крикнув: "До збро?!.." Червонi пiд нашим огнем одхлинули за насип i залягли в лаву. Снiги... нiч... поле... i сум колiс... Куди ми ?демо?.. Старшини нам кажуть, що ми вою?мо за Радянську владу, а селяни через кожнi п'ять верстов рвуть пам залiзницю... В Кременчуцi наш полк (2-й курiнь, наш 3-й) роззбро?в Балбачана, а газети писали, що це зробили сiчовi стрiльцi. Балбачан хотiв нашу армiю подарувати Денiкiну 2. В Кременчуцi ми пiшли в баню... Попереду йшли бунчужний i гармонiст... Вони якось смiшно хиталися у валянках... Коли ми пiдiйшли до лазнi, помилися козаки 1-го куреня... (до лазнi всi йшли при збро?), i чiтко пiд хитання багнетiв вони заспiвали: Ми гайдамаки, всi ми однакi... Ми ненавидим пута й ярмо. Йшли дiди на муки, пiдуть i правнуки, ми за нарiд життя свое дамо... "За нарiд?.." Ще багато було телят, якi думали, що ми йдемо за нарiд. Я теж думав, що ми йдемо за нарiд... Що бiльшовики - шовiнiсти. Особливо нас обурювало, що нас за те, що ми говоримо свовю мовою, взивали буржуазними лакеями. А наш полк у нивах був весь бiльшовицький... Того вiн i був самий бойовий з усiа? петлюрiвсько? армi?, i бiльшовики завжди не витримували нашо? штиково? атаки... Того i (не) любив нас дуже улюблений полк Петлюри, мазепинський полк... Кiлька разiв доходило майже до бою з мазепинцями, яким ми зривали погони. Того ми й не вiдступали через Ки?в... Того й нiколи не при?жджав до нашого полку Петлюра, який спокiйно почував себе тiльки мiж мааепинцями та сiчовими стрiльцями... З Кременчука ми по?хали бронепотягом у розвiдку в напрямi на Полтаву. Було тяжко й лячно сидiти у вагонах i чекати на смерть. Бо скрiзь же партизани, i щохвилi нас можуть одрiзати од Кременчука. Ми сидимо у вагонi, у всiх настрiй неможливий. А один козак так жалко й жалiсно матюкався i нив перед мене, що я не витримав i сказав: "Та замовчи ти. Тут i так тошно й без тебе..." А вiн усе ни?... I було противно дивитись на його перелякане, повне болю, спiтнiле обличчя. Бунчужнi нашо? та 9-? сотнi були бiльшовицькi агiтатори. Бунчужний И-? сотнi, низький i русявий, казав: "Надо не ныть, а делать дело". Почувалося щохвилi, що всi схопляться за зброю i почнуть бити старшин. Сотенний Глущенко попередив нас. Вiн вихопив свою кубанську шаблюку i, махаючи нею перед нами, почав кричати; - Я не хочу бути за сотенного у бандитiв! Хлопцi не були ще готовi, без збро?, i ми кинулися од нього тiкати, але в дверях застрягли. Бунчужний нашо? сотнi спокiйно став на дверях iз рушницею i чекав. Курiнний Лiневський заспоко?в Глущенка, i той його послухав. Коли ми при?хали в Кременчук, нашi бунчужнi зникли: був даний наказ ?х заарештувати, але вони про це заранi довiдалися i зникли. XL Знам'янка._ Лютий 1919 p. Кiлька день ми сто?мо на Знам'янцi. Нас оточили з усiх бокiв червонi... Григор'?в нас зрадив, перейшов на бiк червоних '... Його штаб на цукроварнi... Вiдтiля його броньовик почав бити по Знам'янцi. Наш курiнь в заставi. Лава наша йде вперед. У лiсi. Нiч. Наш броньовик вiдповiда? на далекi удари... Григор'?в б'? по путi, що йде на Цвiтково, хоче розбити рейки... Ми йдемо й тихо пересвпсту?мося, щоб не загубити зв'язку... I от чорну тьму перед нами тихо й жутко прорiзала ракета... Ми знову вийшли на полотно залiзницi. На лiвiм фланзi почалася стрiлянина... Ми покiрно впали навколiшки i приготовились... Стрiльба так же, як i почалась, замовкла. Виявилося, що на нашу ласу наскочила кiнна розвiдка, i пiд час стрiльби забито прямо в голову одного нашого козака, а у одного кiннотника нашою кулею збито шапку... По тiй шапцi ми потiм дiзналися, що то була розвiдка нашого полку... На ранок ми ма?мо наступати на цукроварню, де грi?гор'?вцi. Поширюються чутки, що григор'?вцi не готовi зовсiм, що вони тiльки п'ють та гуляють... Мапi не вiрi?лося... Я почував грозу, що ?? вiтер доносив iз-за лiсу... Я чув, що григор'?вцi йдуть... Од будки машинiста до нас на пульман був проведений телефон. Броньовик наш просто й смiло вискочив з-за лiсу... Димiв бiля заводу броньовик ворога, а збоку було як комашнi григор'?вцiв, якi, побачивши нас, почали швидко-швидко бiгти назад... Кулеметник вхопився за ручки кулемета, але вiн не працю?... Як почало ж по нас бити... Снаряди вiтром шумiли над нашими головами, i щохвилi почувалося, що прицiл береться все кращий i кращий. Ми всi присiли... Не було змоги висунути голови... Вперед не можна ?хати, бо рейки вже розбито... - Назад! - Назад! - кричимо ми всi... Телефон зiпсовано, i броньовик iде вперед, туди, де снаряди б'ють прямо по рейках, i видно, як шпали чорно й розкидано летять у небо... Врештi машинiст почув команду, i броньовик поволi, пiд ураганним огнем, почав одходити... - В лаву! Козаки вискочили й побiгли в лаву, а я сказав курiнному, що погано себе почуваю, що у мене болить живiт, i лишився на броньовику. Я злякався... Але менi було соромно перед самим собою, i я, взявши двi коробки кулеметних стрiчок, понiс ?х вздовж залiзницi до лави... Йшов я чомусь у виямпi збоку рейок... Ворог б'?... раз - по броньовику, а три - по лавi, раз - по броньовику, а п'ять - по лавi... Перед мене з правого боку прямо об рейки наче велетенська рука з силою шпурнула купою розбитого шлаку... Набiй... Я впав i трохи не виламав собi ши?... Пiдвiвся... Але мусив з коробками йти, нi, бiгти назад, бо козаки й старшини з круглими, вилупленими, повними смертi очима бiгли назад... - Вiдступай!.. Тяжко й сумно пiд уже сконцентрованим огнем ворога ми почали одходити. Ворог бив по диму... Хорунжий повернув гармату дулом униз i почав бити по рейках... Григор'?вцi нас обходять, може, вже обiйшли... Вони хочуть перерiзати нам дорогу на Цвiткове... I поки на станцi? переводили стрiлку, в менi все тремтiли слова: Силой прекрасной, могучею... Силой прекрасной, могучею... i я од нетерплячки й жаху, що ми не встигнемо проскочити, не мiг устояти на мiсцi... Стрiлку перевели, i ми швидко рушили... Коли ми порiвнялися з .селом, воно було нам з лiвого боку, i вже було чорно од григор'?вцiв... Ми думали, що вони десь уже поклали на рейки пiроксилiновi шашкi?... Але броньовик летить... Видно, як вийшли з хат дiвчата... Дивляться, лускають насiння... Пiд огнем, присiвши в броньовику, навiть не вiдповiдаючи, ми... Проскочили... Дивимось назад... А за нами летить потяг немуштровано? частини швидко-швидко... Мимоволi хочеш, аби вiн проскочив... Там же грошi, обмундирування, раненi козаки... Дивимось назад... аж летить тiльки один паровоз, а состава нема... Григор'?вцi не встигли пiдкласти пiроксилiну пiд паровоз, але пiд вагони встигли, а може, бомбами розбпли зцiпку... Другий курiнь мусив вигрузитися i пiсля кiлькох атак вибив григор'?вцiв iз села... Аж до цукроварнi тiкали Григор'?вцi... Полк весь проскочив... Тiльки грошi Григор'?вцi таки одбили. Коли козаки другого курiня пiсля першо? атаки розбито тiкали до ешелонiв, iз одного двору вибiгла старенька бабуся i закричала на них... На Цвiтковiй чи на якiйсь ближчiй до не? станцi? наш п'яний сотенний стрiляв прямо в публiку i ранив одного цивiльного в стегно, просто так, нi за що. На Христинiвцi ввесь час десь збоку били броньовики, але ми в бою не були. Через Жмеринку ми ?хали пiд видом ешелону сппнотпфозних (на вагонах крейдою було написано: "Сипний тиф"), хоч жодного хворого на тиф у нас не було, ми смiялися, грали в карти i пили спирт, розводячи його водою. П'яний каптьор да? менi кружку_ спирту. Я питаю: - Розведено? - Розведено, розведено... - каже... А в кружцi ж не видно. Я залпом випив, i як почало в менi горiти... наче хтось менi незлiченими розпеченими залiзними кiгтями почав рвати шлунок i кишки... Я проходив у сiльськогосподарськiй школi (на ст. Ямi) колись, що коли купоросну олiю або азотну кислоту розводити водою, то ?'~'_ сила слабша?. Я почав швидко й багато пити води. Стало легше. Який би я не був п'яний, я завжди був тихий i смирний, тiльки плакав, щоб нiхто не бачив, за сво?м селом та Констанцiвю... I було непри&мно, коли деякi козаки п'яними починали розорятися, битись i кричати так, що ?х доводилось зв'язувати. XLI Проскурiв 1. 15 лютого 1919 року. Вечiр. Старшини сказали, щоб ми не роздягалися i були напоготовi. Нас хочуть роззбро?ти. I на смутний ранок, коли крикнули: "До збро?!" - я в штиблетах на босонiж вибiг останнiй. Бiля рампи була вже наша лава... Я пiдлiз пiд вагона i, ставши навколiшки, зайняв сво? мiсце. Туман. З правого боку навпростець- пивний завод. Просто в ви?мцi соша, на якiй залiг ворог. Це повстав проти нас за владу Рад наш 15 бiлгородський кiнний полк. На правому фланзi почалася стрiльба... В дiлi - кулемети, орудiя, бомбомети... Нам ще нема наказу стрiляти... Менi не лячно, тiльки дуже напружено, наче мо? нерви витягло у прямi лiнi? i натягло до одказу, як струни на гiтарi... Вже не треба, а хтось кiлочки крутить та крутить... I, зда?ться, осьось мене розiрве...I от почалася наша стрiльба... Кулемет, що був поруч мене, так дуже бив, що аж лента вискакувала з коробки. Так злiсно вискакувала... Хтось iз наших почав кидати бомби... - В атаку! I коли ми побiгли на мiсце ворожо? лави, там не було нiкого, тiльки лежали трупи козакiв... Один, до якого я пiдбiг, був ще живий. Бiля голови його була чорна яма вiд розриву бомби... З голови текла кров, а з губ слова: - Не бийте... я ж - такий, як i ви... Це ж були козаки, укра?нцi, нашi... Старшини агiтували бiльшовикiв-укра?нцiв, щоб вони не воювали з нами, бо ми говоримо однi?ю мовою i дiти однi?? матерi Укра?ни... Бiльшовики не слухали i били нас у хвiст i гриву, пародируючи слова нашого гiмну (мотив якого, до речi, дiйсно на фонi кошмарного вiдступу здавався менi похоронним) : - Ще не вмерла Укра?на, а тiльки смердить... I почали приводити до нашо? лави козакiв немуштровано? частини бiлгородського полку, захоплених на станцi?, якi нiякого вiдношення до повстання не мали, i за мо?ю спиною розстрiлювали... Бiлгородськi козаки всi були в полушубках, ?х роздягли до бiлизни i по наказу курiнного Коломiйця купами розстрiлювали. Командиром полку був тодi Маслов. Розстрiлювали добровольцi. Вони забирали у розстрiляних не тiльки одiж, а й годинники, ножички... Один сказав: "За що ви нас розстрiлю?те? Ми ж такi, як i ви..." А другий, коли його роздягали i сказали: "Бiжи!" - перехрестився й закричав: "Спаси мене, божа мати!.." - Спасе ?? мать... - вiдповiв на його крик гайдамака, б'ючи його прямо в потилицю. I менi було досадно, що вiд кулi вiдлiта? майже половина голови... Це ж так неестетично... Ну була б собi просто дiрочка, як од японсько? кулi. Японцi культурнiшi за нас... А то лежить розстрiляний на снiгу, i голова йому, паче скибка кавуна, чудно вгруза? в снiг... Повз мене провели розстрiлювати кавалериста. Вiн у довгiй шинелi спокiйно i задумано йшов на смерть, i тiльки шпори йому одиноко дзвенiли. Ми йдемо далi. Наступа?мо на бiлгородськi казарми... Залягли в лаву. Позицiя погана. Тiльки поле рiвне та бiле. Ззаду мене лежать розстрiлянi, i я все одсовуюсь убiк, щоб не лежати проти розстрiляного (щоб не попала куля...). Да. Коли ми збили лаву бiлгородцiв, був ще туман, i за рогом заводського паркану показався козак з рушницею i в полушубку. Ми думали, що то наш, i кличемо його до себе. маха?мо руками... А вiн несмiливо й нерiшуче став, потiм розгублено пiшов до нас. Дозорнi пiдiйшли до нього. Вiн покiрно вiддав ?м рушницю. Вони його роздягли i розстрiляли... Ах! А я ж махав йому рукою... Лежимо. I от просто на нас швидко летить хмара... чорна й грiзна. Кiннота. Ворог наступа?... На лiвiм фланзi, бiля могили, сто?ть полковник i команду*;... - Прицiл двадцять чоти-и-и-ри... I коли лiва рука тягнеться до прицiльно? рамки... "Тiкай"... кричить мо? тiло... Але всi лежать, не тiкають, i я вгрузаю, прикидаю до снiгу, витягнувши готовi до стрiльби руки... То гарматний дивiзiон ворога переходив на нашу сторону. Вони поставили ззаду нас на путях батарею i почали бити по казармах... Але першi два рази вони нiби помилково ударили по нашiй лавi. Снарядний стакан трохи не зробив мене безног-им... Наступа?мо... Так, як i в Лозовiй... Тiльки перед нами з розчиненими вiкнами грiзно мовчать казарми. Ми йдемо... На три кроки позад од лави з карабiнами в руках iдуть старшини... У мене нерви вже не напруженi, а наче розстро?на балалайка, менi в'яло й лячно... Позицiя ж жахна, а казарми над нами... Дума?мо, це нас пiдпускають ближче... Диву?шся, чому ворог такий спокiйний... Але ми йдемо. Потiм з криками "Слава!" бiжимо в атаку на... уже покинутi казарми. Тiльки у дворi стояли виладнанi в один шерег тi, що залишилися i здавали зброю. Якби не саботаж старшин, бiлгородцi нас би розбили. Це ж було так гаряче й несподiвано. За мурами залпи розстрiлiв, козаки виносять iз казарм зброю, а бiлгородський старшина сто?ть бiля дерева, ковирне носком хромового чобота снiг i, удаючи з себе спокiйного, задумано дивиться на нас. Але його нiхто не чiпа?. Я з бойових трофе?в узяв тiльки росiйсько-укра?нський словник Курила. Носкiв менi не дiсталося. Старшини казали, що це ?вре? загiтували бiлгородцiв. Казали, що козаки першого куреня поклялися пiд прапором грошей не брати, а тiльки рiзати. Вони пiшли до мiста i вирiзали майже всю проскурiвську ?врейську... голоту. Кравцiв та шевцiв. До буржуазних кварталiв вони не заглядали. Був один козак, який знав ?врейську мову. Вiн пiдходив з товаришами до замкнених дверей i звертався до переляканих мешканцiв ?врейською мовою. Йому вiдчиняли... Однiй гiмназистцi застромили мiж ноги багнета... А розстрiлювали так: стрiляють i дивляться не так, аби попасти смертельно, а як-небудь, дають залп i наввипередки бiжать до ще живих розстрiляних i хапають з одягу те, що перед залпом кожний намiтив на сво?й жертвi... Один старий ?врей перед залпом сказав: - Вы меня убьете, а из моего пупа выйдет пять мстителей. Стреляйте меня в глаз, а не в пуп... Залп одгримiв, i ?врей, майже перерiзаний кулями пополовинi, упав... Всi козаки поцiляли йому в живiт... Коли вели юрбу полонених бiлгородцiв та цивiльних на розстрiл, я бачив, як бiля конвойних бiгав, кричав i ламав руки наш кавалерист. Його ридання розривали мою душу. На очах конвойних тремтiли сльози. Це був кавалерист нашого полку, а серед тих, кого вели на розстрiл, був його рiдний брат... Старшини були невблаганнi. Я довго дивився услiд цiй смертнiй юрбi i на тоскну фiгуру кавалериста, що плакав i бiг за ними... Я зняв лахмату гайдамацьку шапку, залиту кров'ю укра?нсько? та ?врейсько? голоти, надiв французьку каску i став санiтаром... На ранок скривавленi мури наче ще гули криком: "Русский?" - i собаки похапливо й жадно долизували кров на тротуарах... Ми розташувалися в бiлгородських казармах. На кухнi на чорних дошках ще були крейдянi написи ?жi та ?? складу. Головний лiкар полкового околодку не взяв би мене з муштрово? частини, але я почав йому читати сво? росiйськi (я писав i росiйською мовою) поезi?, i вiн мене взяв до околодку. Мiсто ось-ось повстане... Оголошено мобiлiзацiю. Козаки по?хали за мобiлiзованими по селах. Тi йдуть. Робiтники ходили групами по вулицях. I я бачив i чув, як комендант мiста (iнiцiатор погрому), дивлячись на них, кусав сво? довгi вуса й злiсно хрипiв: - То-ва-р-ри-щи... Мiсто ось-ось повстане. Селяни чекають, що й ?м буде те, що в Проскуровi, бо вирiзали ж п'ять тисяч ?вре?в (я дiзнався вiд т. Фельдмана 1 тiльки тепер, що шiстсот. Вiн сумно сказав менi: "Справа не в кiлькостi..."). Iшли чутки, що регулярна армiя червоних наступа? вся на конях з ручними кулеметами у кожного червонарма. XLII Березень 1919 року. Нарештi виступа?мо на фронт. Бо? йдуть пiд Хрпстинiвкою. В Жмеринцi я стояв у касцi, з червоним хрестом на правому рукавi, сумно дивився й махав рукою козакам мого куреня, що гримiли повз мене в вагонах, уквiтчаних сосною, на яких було написано крейдою: "Смерь тим, хто руйну? нашу неньку Укра?ну". Менi було страшно за них i соромно за себе. Боягуз. Наче хрестом можна затулитися вiд смертi? Недалеко вiд Христинiвки на якiйсь станцi? ми спинилисяВечорi?. Вiтер жутко нагина явори станцiйного скверу, крiзь них вигляда жовтий, як обличчя розстрiляного, мiсяць... А далi в вечiрнiй смутi видно, як iде дуель нашого й червоного броньовикiв. Вони смiливо стали недалеко один проти одного i в упор б'ють огнями в огнi... Другого дня я ходив до сарая дивитись на побитих з нашого броньовика... ?м було майже одiрвано голови. Вони лежали розкидано на гнилiй соломi, роздягненi, босi... ?х було п'ять. З червоного броньовика ударило набо?м прямо в дуло гармати нашого... i наслiдки я бачив у сара?... Одного, що стояв бiля гармати, як i всi, навiть не контузило. Хлопцi казали, що вiн був тихий, смирний i виконував тiльки те, що йому наказували, а цi, побитi, були зарiзяки, вони перед розстрiлом завжди мордували полонених. Була грязюка, i в маревi весняного дощу я бачив, як нашi колони напружено, наче проти вiтру, йшли в наступ... На перонi я бачив двох ?врейських хлопчикiв, поколотих багнетами... Вони ще тоскно вовтузились у кровi... Казали, що це шпiони. Козаки пiшли в атаку на червоний броньовик i на платформi захопили в полон нiмцiв - орудiйну прислугу, ?х привели на станцiю i пустили на вiтер... Я бачив тiло одного нiмця, ще не закопаного дядьками, бiля паркану... Христинiвки не могли взяти. Матроси "7-го совполка" з криками "буржуазные лакеи" одбивали нас од станцi?. Вiдступа?мо. А вже Жмеринку захопили повстанцi. Одного козака розiрвало його власною бомбою на шматки, коли вiн в огнi погонi за дядьками зачепився бомбою (вона була нiмецька. Рукоятка була без кришки, i шнурок зачепився за тин, коли козак через нього перестрибував), i його ховали. Менi було противно. Я од злостi, що вiн такий скупий i вредний (ковбасу пожарить i сам по?сть, попросиш - не да?. А на дурняка завжди у нас ?в. Вiн менi показував картку сво?? дружини), уявляв, як його гладка, налита кров'ю морда розлетиться од набою. Воно так i вийшло. На Жмеринку вiдступ одрiзано i ми виступа?мо через Вапнярку на Одесу. Рада старшин i козакiв нашого корпусу (окремий запорозький) випустила до бiльшовикiв вiдозву, що ми теж бiльшовики, але укра?нцi, i що воювати нам нема за що, бо ми - брати. Червонi прислали до нас делегацiю. В нiй був козак нашого полку, захоплений в полон червоними, коли ми вiддавали Полтаву. Його захопили на броньовику. Вiн був з оселедцем i в широченних червоних штанях. Як рiдкий i комiчний екземпляр, червонi його не розстрiляли, а тiльки, впстро?вшись, кожний добре смикнув його за оселедця. Я був щасливий, менi було радiсно. Я не знав, що ми й не дума?мо переходити на бiк червоних. Коли я схвильовано i радiсно говорив осавуловi полку, що ми переходимо до червоних, в його звужених до макового зерна зiницях глянула на мене смерть... Червонi не дурнi, зразу розкусили нас, i ми почали панiчно пiд ?х ударами вiдступати до Вапнярки. Я ще раз побачив того вродливого хлопця, героя бунчужного, який на Лозовiй перед бо?м з махновцями та?; радiсно й необачно перекидався на снiгу. Його принесли до нашого вагона. У нього набо?м було вирвано май;ко всю ляшку, захоплено трохи бока i перебито руку й ключицю. Коли йому робили перев'язку, вiн тiльки кусав руку й мовчав, а потiм спокiйно попросив у лiкаря закурити. Мене з лiтучкою ранених та тифозних козакiв командирують до санпотягу окремого запорозького полку. Вагон другого класу. Уже пiд Роздiльною нас оточили червонi повстанцi. Сестра-жалiбниця перев'язала рану вiд кулi на руцi у старшини. Цей старшина, гладкий i переляканий, втiк з-пiд розстрiлу. Вiн був на селi, i його повстанець повiв у ярок розстрiлювати. У повстанця була австрiйська рушниця, i по тому, як повстанець возився за його спиною з затвором, старшина зрозумiв, що той не вмi? стрiляти, й побiг... Куля попала йому вище лiктя... Пiд бинтом рожевiла кров, i захеканий голос старшини врiзався в мою пам'ять... Голос - iз смертi... Вечiр... Повстанцi все ближче... Вже йде кругом стрiльба... Я пiшов у купе сестри-жалiбницi... В не? були iндуськi очi i блiде обличчя, повне смертi... Я почав читати ?й сво? поезi?. Вона спитала мене: - Ти не хворий? Я сказав: - Не знаю. Вона обдивилась мене i вiддалась менi... Смерть заглядала в вiкна. Повстанцiв одiгнали. На Роздiльну прибiгло кiлька старих гайдамакiв з мого куреня. З iнiцiативи бунчужного Натруса наш курiнь i 4-й перейшли на бiк червоних десь пiд Вапняркою. Вони роззбро?ли старих гайдамакiв та старшин i заарештували ?х. Деяким удалося втекти. Одеса була захоплена червоними, i з Роздiльно? ми повернули на Тирасполь. Коли ми були ще на Бiрзулi 1, то я на перонi бачив грецького офiцера, який задавакувато ходив по перону й дивився на нас, як на щось нижче, ?х броньовик мав пiти на Голту в бiй з григор'?вцями. На Роздiльнiй були румуни. Але вони втекли з Роздiльно?, коли фронт почав з двох бокiв (од Одеси й Бiрзули) наближатися до Роздiльно?. Ми в Тирасполi. Вино й мамалига. Я пiшов дивитися на французiв, що бiвуаком розкинулись недалеко мiста. Вони були чистi, рум'янi й синенькi. Спокiйно дивилися на нас цi рожевi й гiгi?нiчнi дiти. Вони були такi спокiйнi... А ми? Я уже при санпо?здi. Менi дали два вагони тифозних, i я захворiв i сам на тиф. Мене кинули, як собаку, у вагон на полицю. В мене висока температура, а санiтар цiлу? мене, п'яно плаче i да? менi ?сти солону ковбасу... Я вийшов iз вагона... Iде головний лiкар санпотягу: - Ти чого вийшов iз вагона? - А чого ви мене кинули, як собаку, без усяко? допомоги. Поки здоровий, так i потрiбний... - Iди лягай у вагон. - Не пiду. Ви мене покладiть до м'якого вагона. - Iди, а то шомполiв дам. - Та ви не забувайте, що я з гайдамацького полку... - А... так ти так? Ну, я з тобою пощитаюсь. А збоку поруч сто?ть штабний ешелон, i старшини, що в новеньких галiфе гуляють бiля блискучих вагонiв, кричать у наш бiк: - Гоните их в шею. Я пiшов i лiг у вагон. До румунського короля по?хала делегацiя, щоб пропустили нас до Румунi?... Недалеко - стрiльба. Горять пiдпаленi козаками ешелони... Нарештi ?демо через мiст на Бендери... Заборонено виглядати з вiкон пiд загрозою смертi. В Кишиневi довго стояли _ми на станцi?. Я вiд високо? температури говорив тоненько й жалiбно. В мене перед очима все пливуть якiсь жовтi квiти й Констанцiя... А сестра-жалiбниця замiсть подати води або повести мене до уборно?, кокету? з старшинами-чорношличниками i не зверта? уваги на мо? сльози й докори... I от за нами при?хали автомобiлi, й мене повезли до мiсько? лiкарнi... Я в бреду все бачив, наче червонi входять до лiкарнi i б'ють мене штиками в груди. Кров моя фонтаном б'? в стелю, а я кричу ?м, що я пiсля жовтневого перевороту був спiвробiтником газети "Голос труда" лисичансько? Ради робiтничих та солдатських депутатiв i декламував ?м свого вiрша: "Руку, товарищ, и в бой беспощадный..." Але вони не слухали i все кололи мене в груди... Одного разу (це була криза) сестра послухала мого пульсу та як побiжить вiд мене. Вона швидко повернулася i вприснула менi в груди бiля серця камфори. Я страшенно марив про ту хвилину, коли я з насолодою буду пити воду. Бо вода була така противна. Коли я почав одужувати, то пiдiйшов до одного старшини, бiля якого було повно волоських горiхiв, i попросив хоч трошки у нього. Старшина не дав менi горiхiв. Пiсля тифу я вкупi з одужавшими ?ду останнiм ешелоном через Буковину до Галичини. А румуни... У ?хнiх кiннотникiв на постолах остроги, ?х старшi б'ють по мордi, i вони тiльки покiрно пiдставляють сво? смуглявi фiзi?, а потiм мовчки витирають густу кров iз носа. Надто вже покiрнi тi цигани, ?х старшини - феодальнi дядьки: пудряться й затягуються в корсети. Ходять по перонах з блискучими стеками. Нас не вiдпускають од ешелону навiть купити мамалиги. Одного старшину нашого, що пiшов купити мамалиги, румунський вартовий прикладом пригнав назад. Я радiю з того, що хоч тут ми однаковi. Бо в Проскуровi ще була старшинська ?дальня, i взагалi старшини нашi були дуже привiлейованi. А козаки - це було щось нижче, безсловесне. Та й не дуже розбалака?шся, коли полковник Маслов пiсля проскурiвського погрому казав козакам: - Хто буде агiтувати за бiльшовикiв, даю право кожному козаковi стрiляти. I взагалi, що пан сотник сказав, то й закон, у козакiв же не було права висловлювати сво?х думок. Вони тiльки мовчки про себе думали. Пiсля тифу я ходив наче мертвяк. Ноги менi наче налило свинцем, навiть через рейки було важко переступати, а пiд вагонами я мiг тiльки пролазити рачки. Сили не було тримати тулуба зiгнутим. Дядьки в Буковинi лiтом ходять у кожухах, забитi i покiрнi. Збоку я бачив Чернiвцi на горi i чудесний залiзний мiст. Здаля й на Згорi вiн здавався таким легким i прекрасним. Залiщики, Тарнопiль. Ставили п'?су "Бурлака" з участю Садовського 2. Пiсля Садовського ще нiхто з артистiв так владно не захоплював мене. Галицькi дядьки чекають на бiльшовикiв, якi мають дати ?м землю. Галичина смутно промайнула. Тiльки часовнi, унiатськi церкви та вiтання: - Слава Iсусу. - Навiки слава. Я вийду в поле й спiваю: Повiй, вiтре, з Укра?ни 3, де покинув я дiвчину... Через Волинь наступа?мо, через Чорний острiв на Проскурiв. Коли ми увiйшли знову в Проскурiв, я на дорозi, бiля бiлгородських казарм, побачив труп мадяра... Вiн синьо й одиноко лежав у грязi на дорозi... Зда?ться, вiн був у погонах, i один йому був вiдiрваний... Чому вони менi такi рiднi?.. Може, тому, що я по матерi мадяр? Ми дiйшли до Деражнi, а далi... грiхи не пускають... Тiльки нальотами захоплюють Жмеринку. Славиться Запорозька Сiч з батьком-божком на чолi. Це романтичнi й дурнi фiгури. Коли ?х, гарно одягнених, кинули в бiй, була роса, й вони, щоб не закалятися, не хотiли лягти в лаву... ?х багато покосило з червоних кулеметiв. Гармати тупо, монотонно i все на одному мiсцi б'ють по лiнi? на Старо-Костянтинiв та Деражню... Це двi самi крайнi точки, до яких фундаментально могли дiйти нашi. Коли Деражню захопили, козаки наскочили бiля ешелону на запiзнiлого мадяра, який, побачивши ?х, взяв бомбу, зняв з не? кiльце й притулив ?? до щоки... Йому одiрвало голову... Ми все крутилися мiж Деражнею й Проскуровом... Головний лiкар Акулов був такий: коли червонi вiдступають, то вiн за Укра?ну, коли ж ми, то вiн - бiльшовик. А фельдшер Чепурний - все одно чи наступають, чи вiдступають червонi - був червоним. Вiн захоплено малював менi геро?зм червоних, яких оточили фронти, а вони всiх б'ють. I доводив менi з цифрами в руках, що в порiвняннi з робiтником селянин е дрiбний буржуа. А головний лiкар, тому що получав грошей бiльше за всiх, казав, що кожний сам за себе, i був дуже скупий. Вiн тiльки зi мною не був скупий, бо я часто читав йому сво? поезi?, якi вiн дуже любив слухати. З нами був i пiп. Це була дрiб'язкова i вредна людина. Коли роздавали хлiб (а давали нам його дуже мало), вiн норовив одрiзати собi найбiльше. Коли ж червонi наближалися, то вiн хапав свого чемодана, злякано бiгав по хатi й кричав: - Та куди ж його? Ой боже ж мiй! Та куди ж його?.. Ще лiкар Акулов зi мною поводився гарно тому, що я з робочих. Бо ми кiлька разiв околодком усiм хотiли перейти до червоних. Вiдступа?мо на Кам'янець на Подiллi. Лiто. Наш обоз тихо ?де. Як летить низько над землею аероплан, i з нього на сонцi щось блиснуло. Всi - врозтiч. А я бiжу прямо на блиск, бо вiн був паперовий. Радiсно бiжу по житах, через болотяний ярок... Листiвки. Я схопив двi. I, поки добiгли хлопцi, якi вже все зрозумiли, встиг прочитати. Одна була вiдозва: "Все в Красную Армию", а друга: "Приказ рабоче-крестьянской Украины по петлюровской армии". В нiй було написано приблизно так: "Сдавайтесь. Вы окружены. Переходите группами с белыми флагами. Мы знаем, что вы обмануты Петлюрою. Если же вы будете защищаться с оружием в руках до конца, то никому из вас пощады не будет". Пiдписiв не пам'ятаю. Вiдступа?мо на Кам'янець. Часто писали в газетах про старшин, якi з великими грiшми тiкали за кордон. Наш полковник Виноградов теж хотiв утекти з великими грiшми за кордон. Але його козаки заарештували i розстрiляли. Це було так. По дорозi, по грязi два козаки вели нашого полковника. Вiн, нiби це його не торкалося, йшов попереду конвойних з закладеними в кишеню руками i з задумано нахиленою головою. Вiн був кубанець i дуже бойовий. Вiн любив мордувати червоних. Один козак iз конвойних тихо навiв карабiн в голову полковника... I не стало Виноградова... Тiльки шапка пiдстрибнула вгору i впала, повна кровi, на труп. А двi баби, що йшли мимо, з переляку сiли прямо в грязь. Лишилося бiльшовикам захлопнутi? вiддушину помiж Смотричем i Кам'янцем, i нам - кришка. Як у цю вiддушину ринула галицька армiя, вигнана з Галичини поляками. Вони перейшли Збруч, i, коли нашi лави бiгли безнадiйно назад, почулося "стiй!", i в нашi лави синiми фiгурами влилися галицькi лави... Червонi думали, що це нiмцi, i почали панiчно вiдступати. XLIII Що пан сотник скаже, то для козака закон. Козаки - телята. Я й думаю, коли я буду паном сотником, то мене будуть слухати козаки. I я перейду до червоних зi сво?ю сотнею. По полках було наказано нацiональне свiдомих козакiв з освiтою за чотири класи гiмназi? посилати до Житомирсько? юнацько? школи, яка стояла тодi в Смотричi. Довго, наче чув, не хотiв осавул полку дати менi командировки, але я його упросив. Звичайно, якби в школi був iспит, то я б провалився, але менi повiрили на слово, i я став "майбутнiм старшиною". Це було в липнi 1919 року. Ми стояли в Смотричi. Коли була мобiлiзацiя, мене поставили на мосту провiрятп документи у селюкiв; я нi в кого не провiряв документiв. Всi проходили повз мене, а я стояв i тiльки марив про Констанцiю... Одному дядьковi, я хоч i знав, що вiн буде бити нас, а не "ворони на городi", як вiн казав, я дав обойму патронiв. Вiн обiцяв менi за них принести хлiба, але хлiба не принiс. Обдурив мене. Коли ми Ки?в узяли разом з денiкiнцями 1, було урочисте свято. Нас вистро?ли на майданi, i наш сотенний Зубок-Моиi?вський з росiйським акцентом почав нещиро говорити нам, що в Ки?вi кацапiв уже нема?. Вiн вважав за кацапiв бiльшовикiв. Хто ж тодi, по його, були денiкiнцi, якi разом iз нами увiйшли до Ки?ва?.. Цей Зубок-Мокi?вський був знавець сво?? справи. Вiн цифрами доводив, що во?н на свiтi чим далi - все бiльше. Це був поет мiлiтаризму. У нас форма була така. Жовтi чоботи, синi галiфе з бiлими тоненькими кантами, френчi захисного кольору з наплiчниками (звичайнi погони "в зародку") i кашкети германо-польського зразка з тупими козирками. У старшин було все так само, тiльки лампаси на галiфе широкi, срiбнi вiдзнаки на рукавах, комiри срiбнi i такi ж хлястики на кашкетах. Муштровий статут, затверджений Симоном Петлюрою, був перекладений просто з нiмецько?. Зубок-Мокi?вський казав нам, що армiя повинна тiльки воювати та готуватись до вiйни, а полiтика - не ?? справа. Армiя повинна бути аполiтичною i у вiйськовiй технiцi бути ?вропейською армi?ю. У Смотричу юнаки (ще до мого вступу до школи) роздавили погром, який улаштував наш кiнний полк (забув назву його). Було розстрiляно юнаками 25 кiннотникiв. ?вре? цiлували юнакам руки. Да. Ще в санпотязi я читаю росiйську книжку. Пiдходить до мене старшина й каже: "Ви чого чита?те кацапську книжку? Ми ж з кацапами вою?мо". Я йому нiчого не сказав. Не мiг же я йому сказати, що просто нiчого читати i книжка цiкава. Його ж не обдуриш. А: "Учiтеся, брати мо?, думайте, читайте. I чужому научайтесь, свого не цурайтесь"2. Вiн у запалi боротьби навiть i це забув. А з старшиною сперечатися ж не можна. А Зубок-Мокi?вський на муштрi, коли треба спочити й покурити, казав нам: - Спа-а-ачить. - Можно па-а-лить. I казав не "прошу", а "проше". Словом, польсько-росiйсько-укра?нська мiшанина. Сам вiн граф. Одного разу до нас при?хав начальник школи Вержбицький. Вiн красиво i кам'яно сидiв на норовитому конi. I нашi сотнi пiд музику проходили повз нього i на його вiтання i похвали вiдповiдали пiд ногу: - Слава Укра?нi! Наша сотня неправильно вiдповiдала "Слава Укра?нi" (не пiд ногу), i Зубок-Мокi?вський гнав нас бiгом аж на гору. Вiн бiг поруч iз нами i хрипко кричав: "Загоню, сукины сыны..." (бач, коли хвилю?ться, так говорить росiйською мовою). Але вiн же бiг разом iз нами. Вiн уже лiтнiй, а ми молодi, повнi сил хлопцi (нас годували гарно, але мало. I ми пекли й ?ли ще кукурудзу). Ясно, що вiн захекався швидше нас. Команда: - Кроком! - I ми, в душi смiючись, струнко йдемо полем Подiлля. Нас виховували декоративно. Ми постояли ще в Цiвкiвцях, у ма?тку Римського-Корсакова 3. А восени вирушили до Кам'янця. У мене в цей день, як на зло, народився чиряк пiд колiном, i менi не було сили розгинати ноги. Я поклав рушницю на дроги i хотiв ?хати на них. Коли ЗубокМокi?вський побачив мене i послав до ладу. Я сiм верст iшов, шкутильгаючи, i аж в Кам'янцi розiйшовся. Нас розмiстили в духовнiй семiнарi?. Ми ходили на варту до "високо? директорi?" 4. Юнаки дуже любили козиряти, вiддавати честь. Вони робили навiть так. Рiдко ж зустрiчаються на вулицi старшини, яким треба козиряти. Так вони в недiлю пiдуть у парк i групами ходять i козиряють один одному. Наче вони зустрiчаються випадково. Мене, як недисциплiнiрованого, не ставили бiля кабiнету Петлюри, а все в його садку. Була осiнь, i я "добре" стерiг Петлюру: полiзу в сусiднiй садок та й ?м собi грушi. Вони холоднi, гарнi. Я дiйшов майже до божевiлля i хотiв заколоти "укра?нського Гарiбальдi", як писали про нього iталiйськi газети. Петлюра у профiль дуже скидався на Раковського5. Коли ми йшли по мiсту, укра?нська iнтелiгенцiя кричала нам "слава" i обсипала квiтками нашi стрункi, наче вилитi з мiдi, ряди. А Зубок-Мокi?вський, коли нiкого з панночок нема?, мовчки йде поруч. Як тiльки побачить панночок, зараз же почина? кричати на нас: - Головки выше! - Руки... - Багнети... I одного разу нашу варту змiцнили галицькою жандармерi?ю (охорона республiканського ладу), i я стою вночi на одному розi вулицi, а на другому галичанин. Я почав говорити з ним про полiтику, i ми зiйшли з сво?х мiсць, власне, галичанин пiдiйшов до мене. А на посту ж не можна балакати. Якраз було викрито атентат бiлих на Петлюру. Раптом чую з кущiв голос Зубка-Мокi?вського (вiн був тодi вартовим старшиною): - А це що таке?.. Пiдбiга? до мене й кричить, тупочучи ногами, що я не юнак, а баба, i що вiн мене вiдкомандиру? назад до мого полку. Для кожного юнака це було крахом кар'?ри, а для мене - смертю мо?? чарiвно? мрi?. Я спокiйно сказав: - Пане сотнику, ви мене ще не зна?те. На ранок Зубок-Мокi?вський жартiвливо звертався до мене i не згадував про мiй полк. Раз я побачив у кiно Констанцiю. Тiльки в Констанцi? блакитнi очi, а в це? чорнi. Як я клично не дивився на цю, вона не звертала на мене уваги i дивилася кудись вбiкКоли я був на вартi у вiйськового начальника, я бачив махновцiв, що ?х з обозами вiддав нам Махно. Вони були в лахматих шапках. Я розговорився з ними, i коли вони дiзналися, хто я, вони менi сказали: - Какого ж черта ты сюда попал? Тебе место у батька _Махна. Вони казали, що воюють "за хлiб i волю". Раз ми сидимо босi. Побили на муштрi чоботи. Була вже осiнь. Чека?мо на чоботи. До нас прийшов Петлюра. Я бачив його дуже близько. Вiн сiв на пiдвiконнi, питав нас про наше життя i жартував iз нами. В офiцiозi директорi? "Укра?на" друкувалися вiршi Стаха (Черкасенка) 6 i Олени Журливо? 7. Я дуже заздрив Оленi Журливiй, бо Володимировi Самiйленковi 8 я що дам вiршi, а вiн кладе ?х до кишенi i "забува?" про них. От хитрий дiдусь. Щоб мене не образити вiдмовою, вiн ховався за свою розгубленiсть. Перший поет, з яким я познайомився, був В. Самiйленко. Менi було дуже при?мно припалювати цигарку од його люльки... Я аж трусився од насолоди. Це ж iз люльки великого поета... От початок одного вiрша, якого Самiйленко "забув" надрукувати: Червоний прапор в горi смi?ться, i трупи покотом лежать... Спiвають кулi, i серце б'?ться... Не можу встать, не можу встать... 1919_ В школi галицькi професори та старшини виховували нас у суто нацiоналiстичному дусi. В школi я написав росiйською мовою поему "1918 год", яку присвятив товаришевi Ленiну. Цю поему я читав юнакам. Один юнак сказав: - А й правда. Вони нас за це й б'ютьПам'ятаю кiнець цi?? поеми: ...Холодный стон минут... нарву я черных лилий, из них сплету венок для нашего вождя. Целует щеки мне холодный воздух синий, и поезда бегут, сверкая и гудя... 1919_ Галичани перейшли до бiлих... Наша армiя почала як вiск танути. Козаки нашi масами почали переходити до бiлих. Бо комсклад був iз росiйських офiцерiв, якi повтiкали од бiльшовикiв, якi були тiльки при штабах, пиячили та тiльки й знали що носити гарне галiфе та "одержувати кошти..." Про козакiв, що за них умирали, вони пiд дзвiн чарок i поцiлунки проституток говорили: - Пускай воюют, этого гною для нас еще хватит. Листопад 1919 року. Наступа? армiя Слащова 9. Всi панiчно тiкають. Офiцерський броньовик, що перший пiдiйшов до Жмеринки, галичани зустрiли музикою. Ще б'?ться тiльки шоста окрема запорозька дивiзiя, у склад яко? входить i 3-й гайдамацький полк. I от нас, 800 юнакiв, Петлюра кида? на оборону пiдступiв до Проскурова, а сам тiка? в Польшу. Коли ми виступали, був шалений вiтер... Ми виступа?мо на фронт, а поляки займають Кам'янець. Ми - на новому планi мiста, а вони вже на старому. Трохи не дiйшло до бою з поляками. Юнаки виставили заставу, i я був у дозорi... Було темно й вiтер... Польськi жовнiри висадили з автомобiля наших мiнiстрiв Швеця й Макаренка. Автомобiль забрали, й нашi мiнiстри прийшли пiшки по грязi на вокзал. Тодi ж трохи не було бою. Нас погрузили в ешелон. У Проскуровi нам усiм видали довгi кожухи з комiрами аж до плеч. В кожусi - не в шинелi, тепло. Я в Проскуровi зустрiв товаришiв iз бувшого свого полку, 3-го гайдамацького. Вони напо?ли мене "микола?вською" - i я п'яний ?ду на фронт. Нас вигрузили в Богданiвцях... Сидимо в станцi?... Як - "ббамм"! Броньовик "1-го офiцерського Сiмферопольського полка" почав бити по нас. Б'? по водокачцi. Стрiлочник перелякався i з криками: "Ой пропав, пропав!" - кинувся вiд нас тiкати... Його спiймали, розложили, спустили до колiн штани, поклали на живiт, i юнак iз гайдамакiв спокiйно i розмiрене почав його шомполувати... Менi було противно слухати м'якi удари шомпола i стогiн залiзничника. Зубок-Мокiевський кричить: - 1-ша сотня, вперед! Я був у першiй сотнi. Розсипались у лаву i почали наступати полотном залiзницi. "Коршун" вiдступа? i б'? по нас. Iдемо через лiси, ярками, снiгами... А вiн усе б'?... Ще в Дуна?вцях я набрав повну сумку сахару. Ця сумка все зсову?ться менi наперед, б'? по ногах i заважа? йти, а я все зсовую ?? назад, за спину, все зсовую назад... Броньовик б'?. Я в дозорi... Вiтер, i кругом смерть... Iдемо. Мимо села Богданiвнi косо спуска?мося горою... На снiгу маса слiдiв од нiг i дорiжка од кулемета. Старшини нам кажуть: - Не хвилюйтесь, ?х небагато... Ззаду нас iдуть два нашi броньовики "Помста" й "Вiльна Укра?на". Вони б'ють так невдало, що iнодi попадають не по "Коршуну", а по нашiй лавi. I от вийшли ми на замерзле болото, що мiж Коржiвпями i селом Богданiвцями. Це болото лiтом було непроходиме, i бiльшовики та ми перестрiлювались гарматами через нього. Позицiя жахна. Лiс та де-не-де кущики очерету... Чудно дзвенiв очерет... В лiсi була батарея бiлих. I коли ми пiдiйшли до лiнi? ?? вогню, вона й "Коршун" почали по нас бити... У нас тiльки рушницi. Наш гарматний вiддiл ще десь тiльки iде, кiнний ще десь пiшим порядком. Навiть кулеметiв у нас нема?. Наша сотня - 33 чоловiки. Мiж iншим, тi юнаки, що в тилу були дуже дисциплiнованi, удавали з себе геро?в, розпиналися за неньку Укра?ну i спiвали патрiотичних пiсень, майже всi здезертирували або захворiли на живiт. Да! Школа наша стала зватися не "Житомирська юнацька", а "Спiльна вiйськова". У нас були 4 вiддiли: пiший (де я), кiнний, гарматний та технiчний. Ми розбiглися на 30 крокiв i залягли... Ворог усе робить або недолiт, або перелiт... Вилка... Менi все зда?ться, що кожний набiй летить на мене... Мозок спокiйний, а серце б'?ться швидко-швидко. "Перебiжка вправо! Зайняти село Коржiвцi!.." I от пiд ураганним огнем ворога почалась перебiжка... Десь далеко з правого боку вiд мене пiдвiвся крайнiй юнак i, зiгнувшись, побiг. Вiн пiд сконцентрованим по ньому огнем пробiг тридцять крокiв i лiг... По лавi ходить наче велетень без тулуба... Тiльки чорнi страшнi ноги... Це стовпи розривiв... Далi бiжить другий, третiй... Вечорi?... Огонь досяг тако? сили, що ми не витримали i всi побiгли вправо, на село Коржiвцi. Я бiжу i оглядаюсь назад... 1 от по юнаку, що бiг останнiм, ударив набiй... Юнак пропав у чорному димi розриву... Нас лишилося 32. Ми зайняли монастир. Виставили заставу i на дзвiницi поставили варту. Всi юнаки в трапезнiй. Рушницi поставили в куток. Варять галушки... Я пiшов до монаха в келiю. Дав я йому майже весь свiй цукор, а вiн менi - курятини... П'?мо з ним чай. Я кажу йому: - Как у вас здесь тихо и бело. Хочется бросить все и остаться у вас. Мне все это так надоело!.. Раптом убiга? переляканий монах. - Ваши все арестованы... Пришли люди с белыми повязками через шапки... У мене все похолонуло i, як живе, од грудей посунулося вниз. Менi стало порожньо i холодно. Кiнець. Бiльше я не побачу нi Констанцi?, нi кривеньких тинiв Третьо? Роти, нi старо? церкви. Мiй монах хоче лiзти пiд лiжко. А я кажу йому. що штик або куля найдуть його пiд лiжком. Але вiн не слуха? й лiзе... Одчиняються дверi, i входить денiкiнець. Вiн у студентськiй шинелi, через такий же кашкет йому бiла стрiчка. Я без кожуха в шинелi стою. - Ваше оружие. - Прошу. Я вiддав йому мою чорну рушницю англiйського зразка, зняв патронташ i патронник, а в розчиненi дверi солдати в лахматих шапках i з бiлими стрiчками через них кричать: - Выходи! - Поскорей! Я надiв кожуха й вийшов надвiр, у тьму, де вже виладнанi були нашi. А вийшло от що. Настоятель монастиря послав у село хлопчика, нiби за молоком, а насправдi з запискою до бiлих, що ми у нього. В селi (а ми й не знали), стояло два батальйони 1-го офiцерського полку. Вони тихо прийшли з кулеметами, оточi?ли монастир, тихо зняли нашу варту бiля ворiт i на дзвiницi. Увiйшли у двiр, пiдiйшли до трапезно? i з бомбами в руках вiдчинили дверi трапезно?... Хлопцям не довелося по?сти галушок, якi вже кипiли й смачно лоскотали ?м нiздрi... Нас ведуть... Вiтер i нiч, як у поемi Блока "12"... Я тiльки чую, як мене б'ють у пiдошви грудки мерзло? землi... Капiтан, у якого тускло блищать погони, каже: - Вы дума?те, что деникинцы издеваются. Это все враки... Нас ведуть на село... Бiля тину крайньо? хати прив'язано дво? осiдланих коней... Денiкiнцi кинулись у двiр. А я нiби за муром. I ?х голоси менi такi далекi й чужi... Нас вивели за село i постро?ли в два шереги, один проти одного, аби однi?ю кулею прорiзати двох. Вони економнi... I менi зда?ться, що зараз усi попадають на колiна i почнуть плакати, благати... Але нiхто не пада?, i я стою. - Взвод, стройся! I пiсля нашо? команди: "Чота, ладнайся!" - команда ворогiв звучить сухо й гостро... ?х капiтан пiдiйшов до нашого ройового Овсiя i сказав: - Ви нас прийшли бити? Овсiй сказав: - Били й будемо бити... Але задзвенiли копита вершникiв, i бiлий папiрець наказу принiс нам життя... Нас не розстрiлюють i ведуть далi. Ми в колi пiхоти й вершникiв. Студент, що роззбро?в мене, уважно дивиться в тьму на якийсь огонь i каже: - Что-то подозрительное... Прийшли на станцiю. Лежимо в карпомi. У мене голова трохи не розвалю?ться... Думаю, там не розстрiляли, так розстрiляють тут... На станцiйнiй колонi було ножем або гвоздиком надряпано: "Привет курсисткам Деражни, - красноармеец (такой-то) ". Мене вразив цей напис, власне, нова орфографiя... В нiй я почув таку ж силу, як у газетах, що менi попадалися... Одна газета з портретом Шевченка, яка розбила мою на?вну вiру, що червонi, як нам казали старшини, розстрiлюють за кожне укра?нське слово. Ця моя на?внiсть примушувала мене, навiть пiсля проскурiвського погрому, вiдповiдати гордо i зневажливо на запитання: - Скажите, пожалуйста, сколько времени? - Я закордонно? мови не розумiю. А на запитання одного гiмназиста в проскурiвському театрi: - Как вы дума?те, займут большевики Проскуров? Я вiдповiв: - Они развеются, как дым. Коли ж старшини казали про три тисячi росiйських дiтей, яких червонi прислали до Ки?ва з голодно? Пiвночi: "Хай здихають iз голоду, нам вони не потрiбнi", - я думав: "Ага. Вкра?на хай ?сть вареники з сметаною, а другi вмирають з голоду!.." I червоний рух вставав гiгантом передо мною: - За весь бедный народ. Пам'ятаю, раз ми наскочили на червону розвiдку, i на наше запитання "вiдкiля?" вони вiдповiли: - Со всего света!.. Мене це так вразило: - Со всего света!.. I якою мiзерною перед цим бо?м за голоту всього свiту здавалася наша боротьба за самостiйну Укра?ну. Ми тоскно лежимо i ждемо смертi. Враз вриваються до карному з оголеними шаблюками кубанцi, такi ж, як i ми, чорнобривi i т. iнш., i хочуть нас рубати... Наша третя сотня пiшла в атаку на "Коршуна", i кулею в люк був забитий ?х капiтан. До карному увiйшов полковник i сказав: - Пленные уже нам не враги. Нас почали переписувати. Один юнак, якому наймення було Мороз, пiдiйшов до столу, вiддав честь, стукнув каблуками i на запитання: - Ваша фамилия? Сказав: - Морозов. Його брат був офiцером гусарського полку Добрармi? '°. Нас почали роздягати, а галичан нi. По умовi, галичан, яких було вкраплено в нашi полки, денiкiнцi вiдправляли до галицько? армi? десь пiд Жмеринкою. Я зневажливо дивився на цих надднiстрянських геро?в, колишнiй мiй iдеал нацiонально? самосвiдомостi. Галичани, як наприклад, для мене умерли. Юнкери нам кажуть: - Зачем нам воевать? Ведь вы юнкера и мы юнкера. Вони питають нас: - За что вы воюете? - А ви за що? - Мы - за единую неделимую. - А ми - за соборну Украшу. Старшин наших посадовили окремо i з ними чемно поводяться. Коли нас захопили в полон, так наш чотар запитав ?х офiцера: - Вы были в Константиновском? - В Константиновском. I вони потисли один одному руки... Менi лишили тiльки мою шинель, а то все забрали. Один офiцер "купив" у мене за двi "укра?нки" мо? чоботи, галiфе i гiмнастьорку, а менi дав сво? велетенськi англiйськi штиблети, штани та гiмнастьорку шинельного сукна iз погонами. Тут же кiлька юнакiв вiдгукнулися на заклик полковника i добровiльно записалися на броньовик "Коршун". Нас погрузили в ешелон, власне, ми вмiстилися в одному вагонi, i вiдправляють до табору полонених на Жмеринку. Ми ?демо й спiва?мо: "Ревуть, стогнуть гори, хвилi..." У старшин на очах сльози... З якою тугою ми виводили: Де ж ви, хлопцi-запорожцi, сини славнi волi? Чом не йдете визволяти нас з тяжкой неволi?.. I менi здавалося, нiби наша кавалерiя, нi, не вона, а загiн мрiйних запорожцiв женеться за ешелоном нас визволяти, але визволяти нас не було кому. Сiмферопольцi казали, що "Коршун" сам захопив у Проскуровi два вагони микола?вських грошей... Да, коли ми вступили до Проскурова, я в газетi, спецiально присвяченiй нам, прочитав: На вас, завзятцi юнаки, борцi за щастя Укра?ни, кладу найкращi? думки, мо? сподiванки бдинi. Хай кат жене, а ви любiть свою окрадену кра?ну, за не? тiло до загину i навiть душу положiть..." I чудно, коли я йшов у бiй на червоних, то в мене нiякого ентузiазму не було, а тут було щось на нього подiбне, бо ми ж, хоч боком, та помага?мо червоним, з якими тодi бо?в уже не було. Я думав, що ми будемо вiдступати на Старо-Костянтинiв i там з'?дна?мося з червоними. До Жмеринки нас привезли увечерi i одразу ж повели до казарм. У вiдчиненi дверi казарми нам ударив такий важкий дух, що ми одхлинули назад. Але пiд ударами прикладiв мусили ввiйти. Як дрова, лежали трупи тифозних, хворi i ще здоровi. У всiх од голоду восковi обличчя й тоненькi нiжки... Над головою нари в один поверх, i звiдти на мене сиплються тифознi паразити. Я лiг. Полонений! Таке дике й жахне слово. На сво?й землi - й "полонений"! Нас вiдпускали просити у селян хлiба. Да! Коли в Деражнi нас переписували, до столу пiдiйшов наш бунчужний з хрестом Георгiя першо? степенi на грудях. Полковник сказав: - Как же вам не стыдно: Георгиевский кавалер и петлюровец. - Це випадково, - сказав бунчужний. - Что это значит? - Случайно, - з'ясували йому юнаки. Коли з канцелярi? дiзнаються, що мiж полоненими ? козаки з 6-? запорозько? дивiзi?, то ?х розстрiляють, як i махновцiв, якi десь пiд Уманню вирiзали й потопили майже ввесь Сiмферопольський полк. Один полонений сказав менi, що вiн махновець iз Успенського полку. Я не видав його. Не розстрiлюють тiльки безпартiйних, бiльшовикiв та петлюрiвцiв. А я ж колишнiй гайдамака. Що як Мороз видасть?! Але Мороз мене не видав, хоч часто менi цпм загрожував i шантажував мене. Я захворiв на тиф. Одеса. З вокзалу я пiшов з високою температурою босий по грязi дивитися на море. Воно майже замерзло, i над ним тихо i срiбно лiтали чайки... Повезли до шпиталю. Лежу на снiжно-бiлому лiжковi покiрно й тихо, весь в огнi... Поруч стогне й кида?ться хворий, i "сiделка" все ставить мене йому за приклад, що у мене вища температура i я лежу смирно, а вiн з меншою температурою i не да? ?й дихнути... Вiзитацiя. Входить лiкар i сестра-жалiбниця. Сестра глянула на мене, зблiдла i трохи не впала непритомною. ?? пiдтримав лiкар i вивiв. Потiм вона входить до нас, дивиться на мене i каже: - Как же вы меня испугали! Виявилося, що я подiбний на ?? забитого на фронтi нареченого, офiцера. Я - в iзоляторi. В мене поворотний тиф, другий приступ. Один був в дорозi. Вона каже: - Я вас беру к себе в палату. Вы хоть на несколько дней напомните мне мое прошлое. Вона взяла мене до себе в палату, дала менi ще сво? ватне одiяло (у всiх по одному. Вогко, сиро. Поруч мене щоночi по два, по чотири вмирають). Носить менi консерви, цукерки... i все якось чудно дивиться па мене та цiлу?. Я, як i ?? наречений, вчився в сiльськогосподарчiй школi. В мене на грудях, пiсля тифу, абсцес, - i мене переводять до хiрургiчного шпиталю в грецькiй духовнiй школi чи семiнарi?. В шпиталi мiж раненими лежали й червонi з Таращанського полку i iншi. Вони розповiдали, що коли бiлий десант захопив Одесу, то багато важко ранених червонармiв було викинуто просто на вулицю. Червонi ось-ось захоплять Одесу. Евакуацiя. З одним червонармом я дуже подружив. Вiн признався менi, що вiн комунiст i що в нього ? документи з ячейки, не дивлячись на те, що я одрекомендувався йому, як бувший петлюрiвський юнкер. (Цей товариш потiм учився зо мною в Артемовцi). Вiн був захоплений бiлими й мобiлiзований. В частинi офiцер, який догадувався, що вiн комунiст, але не мав матерiалу, наче граючись, навмисно прострелив йому ногу. Ногу було одрiзано. Коли мене хотiли, як "юнкера", евакуювати до ?гипту, вiн не порадив менi ?хати, сказав, що я такий же юнкер, як вiн денiкiнець. I я залишився. Кораблi Антанти б'ють по червоних лавах... Над городом шумлять набо?... Червонi близько... Привозять ранених офiцерiв, яких почали бити по окра?нах. Один кавалерист б'? обрубками рук у живiт стражника, який од ударiв тiльки пiдстрибу? всiм тiлом на лiжковi... Офiцери, яких не встигли евакуювати, лежать блiдi, блiдi... А один офiцер не витримав i сказав: - ...Ух... страшно... Ми дивимося з вiкна на вулицю, через яку тривожно перебiгають фiгурки людей з багнетами. Деякi не встигають перебiгти й падають. На тлi тривоги бою вони лежать страшно нерухомi. Iде стрiльба. I от вiдчиняються дверi, i входять матроси з червоними бантами на грудях. Вони спокiйнi, стрункi й коректнi. - У вас офицеры есть? Вони нiкого не забрали. Тiльки подивилися документи й пiшли. Лютий. 1920. При 4-й стрiлецькiй галицькiй бригадi, яка перейшла до червоних, з полонених петлюрiвцiв та денiкiнцiв форму?ться два полки: "1-й Чорноморський" та "Кiнний запорозький". Я вступаю до "1-го Чорноморського". Команда укра?нська. Всi старшини й козаки ходять з тризубами на кашкетах. Полковий прапор жовто-блакитний. Денiкiнськi офiцери, звичайно, тепер за "н?ньку Укра?ну". Командир полку нiмець iз тризубом на кашкетi. Вiн каже: - Я воював за неньку Укра?ну i буду за не? воювати до смертi. Я думаю, який же це червоний полк. Та це ж жовтоблакитне пекло, з якого я ледве вирвався. Я надiв на кашкета червону стрiчку. Во?нкома в полку нема. А ? тiльки во?нком бригади. Вiн на мiтинзi агiтував нас, аби ми вступали до ячейки. - Я знаю, - казав вiн, нервово одкидаючи сво? буйне волосся з лоба, - я знаю, що мiж вами ? такi, що шукали нас, але обставини ?м заважали... Я трохи не впав i не забився в риданнi... Я ж шукав!.. А вночi старшини й козаки умовляються убивати тих, хто запишеться в ячейку. I нiхто не запису?ться до ячейки. Я теж не записуюсь. Ячейки нема. Одного разу нас повели до театру, де укра?нською мовою бiльшовик почав нам говорити про iсторiю Укра?ни зовсiм не так, як я читав у Грушевського. Наш старшина галичанин наказу? нам iти з театру, бо це все "давно вiдоме"... Я не хотiв, але мусiв iти. Наказ. Коли було Шевченкiвське свято, ми й галичани вийшли на майдан з морем жовто-блакитних знамен. Жодного червоного прапора не було. Червонi хотiли нас роззбро?ти, але чомусь цього не зробили. Вони тiльки ?здили кругом на грузовиках з кулеметами. Ми перейшли на Iталiйський бульвар, в будинок був[шо?] вiйськово? школи. Раз на муштрi один старшина, бувший денiкiнець, закричав на козака: - Молчать! Без разговоров! Я, не дивлячись на те, що був у ладу, сказав цьому старшинi: - Це вам не денiкiнська армiя, а червона. I, будь ласка, говорiть укра?нською мовою, бо ви в укра?нськiй частинi. Вiн пiшов i пожалiвся на мене курiнному. Курiнний, пузатий i спокiйний, кличе мене. Чита? менi нотацiю. Я йому схвильовано i гнiвно кажу: - Пане курiнний (казали у нас не "товаришу", а "пане"), я ж так не можу! Тодi вiн ласкаво менi всмiхнувся, нахилився до мене й тихо каже: - Ще рано!.. Але ж ви розумi?те?... пiдрив дисциплiни... Да, мене, як юнака, призначили чотовим. Однi?? ночi до карному прибiга? цей курiнний i каже менi (я був начварти): - Оце вам патрони! Нас хочуть роззбро?ти комунiсти. Так ви, пане Сосюро, глядiть же. Бийте до останнього! Я сказав: "Добре..." Нiхто нас роззброювати не прийшов. Виступа?мо на охорону Днiстра в Тираспiль. По мiсту ми йшли з великим жовто-блакитним прапором, поруч якого телiпався маленький червоний. В Тирасполi бригада Котовського, яку ми змiнили, стала до збро?. Вони думали, що ми петлюрiвцi. I не помилились. Старшини агiтують проти Радвлади. Козаки - телята. При?хав во?нком полку т. Обушний i його секретар т. Прудкий. Прудкий надiв на кашкета тризуба й ходить мiж козаками, слуха?. Я пiдiйшов до нього i розказав йому все. Вiн каже: - Ты хороший парень. Мы тебя заберем к себе. Вiн менi дав посвiдчення вiд во?нному, написане червоним атраментом, що я член культпросвiту полку. I я став полiтробiтником. I чомусь вiддав рушницю. Я органiзував читальню. Але козаки не ходять читати газети, а тiльки спiвають на вулицях: Ми гайдамаки, всi ми однакi... А старшини кажуть: - Я краще простягну руку нiмцевi, нiж кацаповi... Називають червоних "чужинцями". Ячейки нема. Я дiйшов майже до божевiлля i. коли один старшина в нашiй сотнi так агiтував, сказав йому: - Забороняю вам балакати. Вiн замовк. Органiзовують старшинську ?дальню. Я сказав, що це те ж "офицерское собрание", що на мою думку в червонармi? не може цього бути. А один старшина сказав: - Я не хочу обiдати за одним столом iз варнякою. Ага, "варняка"!?.. Я пiшов i обурений розказав про це во?нкомовi i свсю думку про старшинську ?дальню. Во?нком похвалив мене i, покликавши цього старшину, прочитав йому цiлу лекцiю про рiзницю мiж петлюрiвським старшиною i червоним командиром. I раз уночi: питають деякi козаки, але - До збро?!.. - Що таке? На кого? - ходить курiнний: - Без балачок. Нас хочуть комунiсти роззбро?ти. Одинокi голоси про те, що коли нас хочуть роззбро?ти, хай роззброюють, значить так треба, ? такi, кого треба взяти за хвiст... Цi голоси потонули в грiзнiй покорi козакiв, що стали до збро?. Я теж став до збро?. Мене поставили на дверях. Враз iз тьми пiдходять до мене кiлька: - Ваше оружие, товарищ. - Пожалуйста. Я спокiйно i радiсно вiддаю рушницю. Це - сво?, дозорнi. Хлопцi зо мною пожартували. Вони, смiючись, зникли у тьмi. Нiхто не хотiв нас роззбро?ти. Це просто була демонстрацiя. На ранок я ?ду до Одеси за газетами. На Роздiльнiй я зустрiв юнака з мо?? сотнi, який познайомив мене з т. Старим. Я Старому все розказав. Вiн заспокоював мене, обiцяв забрати з цього полку i казав про мене i мого союнака, що ми "большевистский материал". В Одесi я iнформував кого слiд (т. Дерев'янко) про те, що робиться в нашому полку. Повертаюсь до Тирасполя. I одного дня ми говоримо про попiв. Я кажу, що це дурисвiти, що вони нашi вороги, такi ж, як полiца?. А офiцери кажуть: - Как вы смеете обижать религиозные убеждения. Тут же сидить т. Прудкий, який мовчки нас слуха?. Я звертаюсь до нього: - Т[оварищ] секретарь, почему у нас до сих пор нет ячейки? Вiн не встиг менi вiдповiсти, як крикнули: "До збро?!" Я зрозулiiв усе i тихо вийшов. Щоб не подумали, що я тiкаю, спокiйно йду по панелi. Був квiтень, а так жарко, як у нас лiтом. Повз мене швидко й нервово пройшла колона нашо? сотнi. У всiх на кашкетах стрiчки: жовто-блакитнi й бiлi. Я прийшов до военкома попередити його. Стукаю. Нiкого нема. I тiльки-но я вiдiйшов кiлька крокiв од ганку, як почалася стрiльба. Вулиця йде просто до вокзалу. Зо мною поруч бiжать дво? з червоними бантами на грудях. Питаю ?х: - Какой части? - 368 полка. - Скорей на станцию, это восстал украинский полк. Бiжимо... А в лице нам - чорна хмара кiнноти... Я-в двiр. Хазяйка сплеску? руками й кричить: - Ти бiльшовик? - Бiльшовик. - Ой боже, i мiй синочок у комiсарiатi служе! А що, якби ?? синок не служив у комiсарiатi?.. Вона мене заховала в погрiб. Стрiльба швидко вщухла. Думаю, в погребi небезпечно... Можуть кинути бомбу, й точка. Вилiз. Посвiдчення запхнув у стрiху сарая. Увiйшов до хати. Хазя?н, швець, дав менi по?сти картошки з олi?ю й огiрками... Вiн усе лаяв комiсарiв, а я йому пiддакував i говорив, що я й сам iз гайдамацького полку. Наш полк при?днали до 41-? дивiзi? i стали звати 361-й. Виходжу на вулицю. Просто на мене з витягнутими для рубки шаблями летять два кавалеристи. - Якого полку? - 1-го Чорноморського! - Наш. Вони опустили шаблюки й тихо про?хали повз мене. А що, якби я сказав 361?.. Виходжу на головну вулицю. На панелi стоять, мов поросята, кулемети, на бруку конi й козаки. Галицькi офiцери в польському убраннi. Всi тривожнi. Почуваю, що бояться. Повиходила публiка. Один п'яний козак пiдходить до мене, обiймав мене й каже: - Ой, козаче, я чека розбив, самогонки напився. У мене була гайдамацька звичка носити набакир шапку, i повстанець прийняв мене за свого. Пiдходить до мене з карабiнкого старшина в синiй чумарцi, той, що сказав "варняка". - Де военком? - Не знаю. - Що... зняв червоний значок?.. Я мовчу. - Ну, ходiм... Мене не розстрiляли тiльки тому, що курiнний був за мене. Всi сили нашi були кинутi на польський фронт, який уже почав хитатися. Галицька кiннота, що стояла в нiмецьких колонiях, повстала проти влади Рад. Вони (галичани) налетiли на станцiю, зняли там караул i разом з нашим полком захопили Тираспiль. В особвiддiлi був тiльки карбатальйон в 60 чоловiк. Старшини кажуть, що в наших руках уже Одеса, Херсон i Микола?в. Менi да.iи рушницю й послали в караул на станцiю. Кiннота повстанцiв пiшла, як казали, в наступ на Роздiльну. Нiч. Ми в телеграфному вiддiлi. Телеграфу? начальник гарнiзону Роздiльно?. Ми всi напружено нахилилися над бiлою стрiчкою, яка поволi розгорталася, а на нiй чорними крапками й рисками божевiльне довго повзли слова: - П-о-з-о-в-и-т-е к т-е-л-е-г-р-а-ф-у в-о-е-н-к-о-м-а. Йому вiдповiдають: - В-о-е-н-к-о-м з-а-н-я-т, в-с-е с-п-о-к-о-й-н-о. В вiкна разом iз нами нiч бархатно й чуло дивиться на грiзнi знаки: - Неужели еще есть противники Советской власти?.. А ще вдень над станцi?ю смiло й низько летить червоний аероплан. Хлопцi - врозтiч... Я кричу, що йому нема? рацi? бити по станцi?, i стою на перонi. Аероплан двiчi ударив по фортецi, що за мiстом, i спокiйно полетiв назад. По ньому навiть не стрiляли. Перехоплено телеграму, що на Тираспiль з Одеси йдуть два броньовики. Я ще до цього не вiрив казкам старшин про нашу перемогу. Надто вже непевно вони себе почували. Ще ж котилися луни розгрому Добрармi?, себто грабармi?, як ?? називали. Уночi вируша?мо з мiста. Бiлiють на спинах козакiв вузли награбованого майна, по боках проводжають нас одинокi i смутнi пострiли... У мене мета дiзнатися маршрут, а потiм... Менi страшно. Невже знов у ту прокляту жовтоблакить?.. Коли ми переходили чавунку, мо? очi стали широкими, як нiч,од жаху, куди я йдуПройшли верст 15. Привали роблять не по селах, а в степу. Врештi я дiзнався, що ми йдемо на Бiрзулу i там з'?дна?мося з Тютюнником. По мiсяцю я помiтив дорогу назад. I на одному привалi я свому друговi козаковi сказав, що тiкаю, i кликав його. Вiн одмовився, сказав, що не хоче воювати, хоче додому. Ми а ним поцiлувалися, я вiддав йому свою банку консервiв i з рушницею вийшов iз кола кiнноти. Коли ми покидали Тираспiль, один мiй товариш козак сумно подивився на мене i сказав: - Жалко менi, Володька, що ти не йдеш туди, куди тебе кличуть тво? мрi?... Я йому не довiряв i тiльки загадково подивився па нього. Я вийшов iз кола кiнноти, наче "оправиться", i пiшов прямо. Було мiсячно. Як на зло, жодна хмарина не затуляла мiсяця, який холодно дивився на мене. Я йшов, куди мене кликали мо? мрi?. I коли кiннота злилася з тьмою, я побiг. Це так, наче перший раз з високого мiсця кида?шся у воду головою вниз... Я побiг не просто вiд кiнноти, а кругом i назад, перерiзавши нашу вже пройдену дорогу. Це я зробив на випадок погонi. Бiжу по рiллi, перетинаю дороги, на яких сухо й далеко дзвенять копита роз'?здiв. А серце хрипко й важко б'?ться... Менi зда?ться, що воно б'?ться не в менi, а з правого боку, поруч мене... Наскочив на якийсь курiнь, впав i заснув. Але сон був божевiльно швидкий. Я схопився i знов побiг. Потiм покiрно i стомлено йду. Все одно, навiть коли перемогли петлюрiвцi, менi все одно. Я вже не можу з ними. Рушницю, вже зайву, бо вдень з нею небезпечно, я взяв, повернув униз багнетом i встромив у рiллю. Хай може, який дядько вiзьме ??. Смутно прийшов день. Коли ми покидали Тираспiль, говорили, що в нiм лишили охорону з 25 галичан. Я обминув Тираспiль i йду на Одесу. Iду вже по дорозi. Раптом пiдiймаю голову, i прямо на мене, колонами - кiннота!.. "Точка", - думаю. Але менi нi крапельки не лячно, навiть радiсно. Це ж зараз мене рубатимуть "за весь бедный народ". I я спокiйно йду. Виявилося, що то не кiннота, а ?вре?, що втекли з Тирасполя. Вони сидiли на високих нiмецьких тачанках, ?х фiгури були над кiньми i здаля здавалося, що це колони кiнноти. ?вре? питали мене, хто в Тирасполi, я все, що знав, розповiв ?м. Спитав ?х про червоних. Вони менi сказали, що, зда?ться, червонi на Роздiльнiй. Це був сон тяжкий i радiсний, коли я йшов на Роздiльну. Йду по ви?мцi i щохвилi чекаю на смерть. Бо ж нiчого не знаю. Нарештi показалася Роздiльна. На станцiйному шпилi маяв червоний прапор. Пiшов дощ. Я радiсно бiжу вже не по путi, а навпростець. Махаю руками, плачу й смiюсь. Грязь налипла менi пудами на штиблети. Але мо? ноги здаються легкими, як пух... Пiдбiг до перону i впав на нього. До мене пiдбiгли червонарми з командиром т. Фiногеновим i во?нкомом т. Мiнським Андрi?м. Я сказав ?м, хто я, i маршрут повстанцiв. За ними зразу ж погналися броньовi авто. Це був новий комсостав для нашого полку. Але вони не встигли. Моя нездiйсненна мрiя здiйснилася. Мене записали в роту, i я став червонармом. Слiдчий мене спитав: - Ви зна?те товарища Старого? - Знаю. - Он прислал бумагу, что знает ваши убеждения и социальное происхождение. Вы свободны. Я крiзь туман смертi здивовано глянув на нього i так розгубився, що тiльки сказав: - Разрешите пожать вашу руку. I вiн простяг ?? менi, що одним розчерком пера могла послати мене пiд холоднi дула вартових революцi?. На вулицi я здивовано дивився на людей i на будинки, i не вiрилося, що я вiльно йду по залитому сонцем бруку, i кусав губи, щоб узнати, чи не сон це. Наче народжений удруге, ходив я по мiсту i слухав щасливi крики птиць у синi над золотими дахами. Любi бiльшовики! Значить, у вас ? правда, i бог удруге обдурив мене. Приймiть же мене в сво? свiтлi ряди для останнього штурму. Тепер я навiки ваш. I я пiшов до сво?? частини. XLIV Цей полк був зовсiм не такий. У нас спiвали "Ще не вмерла Укра?на", казали не "товаришу", а "пане"... А тут усi товаришi, всi такi рiднi, i менi так радiсно спiвати з ними "Iнтернацiонал". Тiльки iнодi, коли ми спiвали "Iнтернацiонал", во?нком кричав на деяких червоноармiйцiв, що в них дуже дерев'янi лиця, а треба спiвати натхненно. На зборах военком вiiсунув мою кандидатуру до культкому, i червоноарми обрали мене до культкому. Одного разу я писав вiдозву: чому червоноармам треба ходити до свого клубу, а в кiнцi додав строфу iз сво?? поеми "1918 год": И будем мы идти вперед с кровавым флагом, где в солнце новых дней со мглою бой кипит, застонут камни гор под нашим гулким шагом, с протяжным воем зверь в пещеры убежит.., Военком Андрiй Мiнський прочитав вiдозву й пита? мене: - А это чьи стихи? Может быть, ваши? Я сказав, що це з мо?? поеми. Вiн тодi схопив цього листа, побiг до свого ад'ютанта й кричить: - Какая у нас могучая поэтическая сила... Вiн був такий ентузiаст, цей во?нком, i так усiм захоплювався. Вiн був молодий, стрункий i гарячий, у шкiрянiй куртцi, з лахматою шапкою й мавзером, чомусь нагадував менi анархiста. У нього була така рiшуча i романтична походка. Вiн завжди дивився трошки з-пiд лоба i коли говорив до червоноармiв у клубi промову, то в перервах його промови йому завжди грав оркестр. Це його пiдносило. Вiн так чудесно одкидав з лоба сво? буйне каштанове волосся. Ще вiн любив чомусь гiпнотизувати бандитiв, хоч iз цього гiпнозу, звичайно, нiчого не виходило. I тiльки доводилось вживати бiльш рiшучих методiв. Був кiнець квiтня. Поляки почали наступать 2. Пiд ?х тиском нашi частини захиталися. Обози вже в панiцi добiгали до Тирасполя, бо в тилу лютував Тютюнник 3. З приводу цього в нас був мiтинг. На ньому виступали й жiнки, робiтницi Тираспольського жiнвiддiлу. Було радiсно й бадьоро. Виступала повна й спокiйна жiнка. Вона без захвату говорила, що ми в деяких мiсцях уже переходимо в наступ... що тривожного нiчого нема... Пiсля не? виступила дiвчина, вся в чорному, з таким же, як у во?нкома, розпатланим волоссям, що вона його таким же жестом одкидала назад. У не? були старi, покривленi черевики, але вона на це не звертала уваги i говорила. Вона сказала кiлька слiв, але вона ?х так сказала i з такими рухами (у не? тонкi блiдi руки), що ми всi посхоплювались з мiсць i громом оплескiв вiтали натхненну дiвчину. Я бив долонями до того, що вони в мене стали наче огнянi. Пiсля мiтингу до мене пiдходить червоноарм: - Тебе кличе во?нком. Я пiшов, але я не знав, що треба стукотiти в дверi, а одчинив ?х просто так... На лiжку лежали во?нком i та струнка дiвчина. Вiн спокiйно встав, поправив на собi одежу, а дiвчина лишилась на лiжку, тiльки закурила цигарку. Во?нком одрекомендував мене ?й. - Знакомься, Ольга. Это - Сосюра, светило нашего полка. У Ольги було тонке аристократичне лице, темно-карi очi були туманнi й глибокi. А на губи ?й менi було соромно дивитися... Вони були такi повнi, червонi й страснi. В мене аж мурашки по тiлу бiгли. Я почав ?й захоплено розказувати, як я мучився у Петлюри, як я рвався до Червоно? Армi? i яким неможливим здавалося сном, що я буду колись червоноармом. - Менi наче сниться це. От я дивлюсь на вас, - казав я Ользi, - i ви для мене - не ви, а вся Червона Армiя... Вона попросила мене читати ?й вiршi. Я читав ?й вiршi, а вона дивилась на мене мутно й загадково. Але менi треба було швидко ?хати до Одеси по командировцi, i я попрощався з нею. Вона менi так гаряче i нервово тисла руку, прямо тонула в менi очима i казала: - Мы еще встретимся, мы должны еще встретиться. XLV В Одесi, в нашому подивi1,_ я зустрiв свого товариша по заводу. Ми багато з ним говорили, i вiн дiстав _менi командировку на полiтичнi курси там же, при подивi. I я лишився на курсах. Було син? й чудесне море. На лекцiях казали, що "бытие определяет сознание" 2, що душа "продукт производственных отношений..." I менi страшно стало, що я, людина, яка керу? сво?ми думками й поступками, раптом пiдлягаю якiйсь табуретцi i взагалi мертвим речам. Менi перестало хотiтися жити, i я умовився з однi?ю курсанткою повiситись... Але море було таке чудесне, i увечерi на Дерибасiвськiй вулицi золотою ниткою тремтiли в небi лiхтарi, а повiтря було нiжне, тепле й бархатне, i я роздумав умирати. Я познайомився з одеськими поетами, вони прийняли мене в свiй гурток. Раз на тиждень у нас були читки вiршiв. Я був такни соромливий. Особливо менi було соромно, що у мене бiлi обмоткп. Одного разу я читав вiршi, а через пiанiно на мене дивилася смуглява дiвчина в буржуазному вбраннi, у не? на ши? було янтарне намисто. Взагалi на мене дивилося багато дiвчат, i од того менi було соромно ще дужче. Дiвчина з янтарним намистом попросила в мене прикурити. Я ?й простягаю запалену цигарку через пiанiно, але вона не бере, а хоче, щоб я ?й дав прикурити з рота. Я взяв цигарку в рот i перехилився до не? через пiанiно, а вона до мене, й нашi очi майже зiйшлися... Коли ?? цигарка загорiлася, вона сказала: - Как хорошо жить! I з вечiрки проводжала мене до подиву. Тiльки, колi? ми цiлувалися, мене вразило, що в не? великий рот, мiй рот зовсiм потонув у ньому, й менi стало непри?мно. Потiм я зовсiм розчарувався в нiй, коли побачив ?? голу на пляжi. В не? було повне смугляве тiло, i на ньому, як на тiстi, лишилася шорстка печать каменя, до якого вона притулилася. I взагалi всi цi буржуазнi жiнки, що любили мо? вiршi, дивилися на мене, як на дикуна, на на?вного дикуна, що нагадував ?м геро?в Гамсуна 3, i це мене одштовхувало од них, бо я ж був червоноарм i в мене душа була зовсiм не така, як вони уявляли: я таж любив красу i розумiв ??. А вони до мене пiдходили дико й страсно. ?м, мабуть, набридли отi рудi жевжики, що ?х оточували, бо вони вмiли тiльки пiднiмати хустки та говорити французьким прононсом. I ?хнi кавалери не пахли кров'ю, як мо? губи. Вони казали, що у мене "одухотворенное лицо бандита" i не вiрили менi, що я ще не вбив нi одного чоловiка. А в мiсячнi ночi вони ходили зi мною до люря. Було вже лiто. Природа була така незнайома й чудно мене хвилювала. I закохалася в мене дiвчинка. Малюсенька дiвчинка. Вона все ходила зi мною до моря, слухала мо? вiршi i все просила поцiлувати мене, а я не хотiв, тому що вона така маленька. У цi?? дiвчинки були всi риси женщини. Вона ревнувала мене, особливо до дiвчини з янтарним намистом. Одна поетеса з революцiйним прiзвищем ходила до мене на курси. Я був в окремiй кiмнатi з малиновим оксамитним меблем, а вiкно закривалося ставнями зсередини. За вiкном був коридор. I мимо часто бiгали курсанти. Так я, щоб вони не заглядали в вiкно, закривав його ставнею. I менi було чудно, що поетеса смiялася, коли я брав ??... Вона менi казала: - Товарищ Сосюра, давайте жить вместе. Менi було нiяково: - Как же мы будем жить вместе, я ж красноармеец - сегодня здесь, а завтра там? Наближався випуск. Одного разу я пiшов до поарму 4 за призначенням. Я ввiйшов до вiтальнi i побачив на канапi... Ольгу... На нiй була шкiряна куртка Андрiя, його мавзер i лахмата шапка. Тiльки чудно було, що в не? верхня половина чоловiча, а нижня жiноча. Чорна юбка i тi ж самi покривленi черевики. - Здравствуйте. Вона дивиться на мене i не пiзна?. Нам повидавали костюми з мiшкiв, i в мене ще була французька шапочка з маленькою червоною зiркою. Я вже був член партi?. А це було тодi, коли поляки захопили Ки?в 5. - Не узна?те? ?? очi стали зразу теплими й ясними, i вона вся аж подалась до мене. Але ?й треба було iiти на прийом, i мii тiльки встигли умовитись про зустрiч. Я сказав ?й свою адресу. Вона обiцяла прийти до мене о другiй годинi дня. Та менi не вiрилося, що вона прийде до мене, вона ж така аристократична i з вищою освiтою, а я тiльки червоноарм. I я не пiшов на курси о другiй годинi, а до вечора блукав по мiсту. Було вже темно, коли я ввiйшов до кiмнати. В кутку сидiла Ольга, а бiля не? на столi хтозна-скiльки недокуркiв. - Что же вы меня обманули? Я сказав ?й, що менi не вiрилось. Вона засмiялася, i ми одразу ж перейшли на "ти". Вона курила цигарку за цигаркою, я теж почав курити цигарку за цигаркою. Ми дуже хвилювалися i все говорили про любов. Вона про свою любов до Андрiя, а я до Констанци'. На другий день я не пiшов на лекцiю. Ольга знову прийшла до мене. Коли вона дивилася на мене, у не? губи наче наливалися кров'ю. Вона казала менi, що з заплющеними очима може узнати людину, коли вiзьме ?? за руку, i брала мене за руку. Нам разом треба було ?хати в поарм на Жмеринку. Ольга казала: - С тобой опасно ехать, - i смiялась. Чомусь вона почала гладити мо? волосся, а я був такий пасивний i почував себе неначе дiвчина, ?? лице близько нахилялося до мого, i менi стало жутко ?? солодко, коли вона почала мене цiлувати. Вона мене цiлувала так довго, що менi аж нiчим було дихати. Ми встали з канапи й як соннi ходили по кiмнатi, перекидали стiльцi, а Ольга все цiлу? мене: i шию й руки. Вона стала на колiна передi мною i почала цiлувати мою одежу. Я подумав: "Рiвнiсть i братерство" - i теж став на колiна. Вже вечорiло, i ми вийшли з готелю. Ольга зайшла до свого помешкання переодягтися. Але вона вийшла в тiй же шкiрянiй куртцi, i я думав, як же вона переодяглась. Ми пiшли вниз до моря. На Нiкола?вському бульварi вгорi шумiли кроки публiки. Це ж був пiвдень з теплими огнями города й вечiрнiми шумами моря. Ми пiдiйшли до зруйнованого муру над морем. Внизу була безодня. Море било в ру?ни якогось будинку, де лякливо хитався огонь; Я сiв на мур. Ольга сказала: - Давай ляжем. Я чув, як кущ коле менi щоки, i Ольга знову почала мене цiлувати. Це був якийсь огненний ураган. Вiн закрутив мене у сво?му вирi. Ольга розпахнула свою куртку, а пiд нею менi блиснуло молоде, бiле i туге тiло. I чогось ми почали тремтiти. Все дужче й дужче. А потiм я все забув. Я потонув у гарячому туманi. Мене зовсiм не було. Були тiльки розширенi очi Ольги, ?? швидке дихання, i все... А потiм ми знову почали цiлуватись i тремтiти. Це було щось божевiльне. Я аж злякався. Може, це од моря? Ольга: -Я хочу выстрелить. Я: - Зачем тратить патроны - они пригодятся для панов. Але Ольга вистрелила в нiч, в море, прямо в огонь зруйнованого будинку... Огонь злякано заметушився й погас. Втомленi й щасливi мн йшли нагору. А Ольга все цiлувала мо? руки. А я не цiлував ?? рук. Я тiльки, як дiвчина, дозволяв ?й цiлувати сво?. При?хали iталiйцi, привезли полонених солдатiв колишньо? царсько? армi?. Одна iталiйська мiноноска наскочила на мiну. На Куликiвському полi ховали iталiйцiв. Виступав Серратi6. Ми не розумiли мови, але ми чули ре