Михайло Стельмах. Чотири броди ------------------------------------------------------------------------ Оригинал этого текста расположен в "Сетевой библиотеке украинской литературы" OCR: Евгений Васильев Для украинских литер использованы обозначения: ?, ? - "э оборотное" большое и маленькое (коды AAh,BAh) ?, ? - "i с двумя точками" большое и маленькое (коды AFh,BFh) I,i (укр) = I,i (лат) ------------------------------------------------------------------------ Ой думай, думай Чи перепливеш Дунай Народ Максиму Тадейовичу Рильскому - мо?му доброму навчителю i старшому друговi ЧАСТИНА ПЕРША I За татарським бродом конi топчуть яру руту i туман. За татарським бродом iз сивого жита, з червоного маку народжу?ться мiсяць, i коло козацько? могили, як повiр'я, висiка?ться старий вiтряк. А в татарському бродi глухо бухикають весла: похилi, пеначо давнина, дiди лодь-лодь снують на човнах-душогубках, i не знати, що вони виловлюють - рибу чи далеку минувшину, бо тут, над берегом, i соняшники, немов щити, бо тут, над водою, i комар дзвенить, як ординська стрiла, бо тут i досi хвиля вимива? зотлiлий посiв зотлiлого часу: чи?сь таляри, чи?сь щербленi стрiли i щербленi костi. О пам'ять i смуток землi, чи минулися ви? Чи минулись? Бо й тепер од печалi сивi? жито над Ханським i Чорним шляхами, бо й тепер ? татарськi броди й козачi могили. Це давнина, це наша гiрка, немов полин, давнина, ?? вже забува? час по книгах i кобзарi по майданах. Але й досi в хатах-бiлянках, що пiдснiжниками зiйшли на долонях узлiсь i степiв, печаляться матерi котовцiв i червоних козакiв; i досi в накупаних сонцем i грозами полях з-пiд серпа i сльози поглядають матерi на приiмленi шляхи, по яких пролетiли та й залетiли в югу iсторi? коники-конi. О нашi передчасно посивiлi матерi, iз сапкою в руках, iз серпом на плечi та болючою в очах югою. Ви не проходили гiмназiй, нi вищих, нi нижчих шкiл. Вашою ?диною школою i книгою була книга землi, зерно у землi, сонце над землею, i дiти бiля персiв, i дiти бiля нiг. Золоте Вiдродження змалювало людству мадонн. А хто змалював наших босоногих мадонн iз сапкою в руках чи серпом на плечi та дитям бiля персiв, що знали не шовки, а лише нерiвне, шорстке полотно? I чи зрозумiють це тi, що вже не знатимуть полотна i полинового смутку давнини? Чи будуть довiку не як ношу, а як вдячнiсть нести в душi свято i сум материнських очей i синiвську вiрнiсть батькам, що шаблями вирубували новий час на чорних та ханських шляхах, щоб вони, цi шляхи, зосталися тiльки полином пам'ятi, а не шрамами сьогодення?.. Послухав би цi роздуми цинiк типу Магазаника, загелготiв би гуса?юм: - Ге-ге-ге, нащо менi отой романтики чад, коли краще срiбний карбованець у кишенi чи пiвлiтра на столi. Цьому нечестивцю i тридцять срiбляникiв по обтяжать нi кишонi, нi совiстi... Та що це я в таку пiч про казна-що? Чи це з болота нечиста сила наляга?? З пшеничного поля Данило поглянув на той обшир, який густiше проростав туманом та й зникав у туманi. Цей гиблий шмат землi, що колесом одкочувався вiд татарського броду й козачо? долини, i досi по мав власно? назви, хоча тут люди не раз знаходили неповний притулок вiд давнiх i д'недавнiх ординцiв. Бiда, бува?, жене чоловiка навiть до гаддя. А посеред цього болота ? плесо, де вода така темна, нiби на чорному каменi настояна, i мiсяць-бiлогривець не може просвiтити ??. Чи ? там риба? Напевне ?, бо недарма на купинах у заростях тiлорiзу, а то й на водi мають гнiздування чорнi крячки. Данило так виразно уявив ?х, що навiть почув хрипкi, простудженi голоси дружного птаства, яке вмi? вберегти себе i вiд хижака, i вiд людини. За татарським бродом, недалеко вiд присiлка, голосисто озвався молодий погонич-птах: - Крийок-крок, крийок-крок! I вiн, малий, покинувши батькiв, уже робить сво? першi кроки в життi. Чого ж, ще навiть не навчившись лiтати, шука? пташеня у цьому свiтi i кому, i для чого пода? свiй самотнiй голос? - Крийок-крок... Отак i вiн, Данило, ще неоперений, залишився без батька-матерi. Батька на далекiй Золотiй Липi забрала вiйна, коли йому, Даниловi, було вiсiм рокiв, а мати ще кiлька лiт i на шляхах, i на торжищах, i в спiлому срiблi жита, i коло бродiв допитувалась у людей: чи десь не бачили, чи, бува, не чули... Та й, не допитавшись на цьому свiтi, пiшла на той, мов стеблина сивого жита. I на землi не стало ще однi?? жницi, а на небi зажеврiла ще одна зiрка. I вже нiхто не почу? ?? земного голосу. Розлилися води На чотири броди, Що в першому бродi Соловей спiва?, Соловей спiва? - Весну розвива?... Це весною, коли нуртувала i шаленiла хмiльна вода. А влiтку, як тiльки задзвонять коси па лузi, для нього, малого, в не? була iнша пiсенька: "Був собi журавель та журавка, накосили сiнця повнi ясельця". I навiть у снах вiн бачив i чотири броди, i солов'я, i журавля з журавкою, що старались на сiно, тiльки довго не мiг збагнути, як це соловей весну розвива?, а коли збагнув - здивувався i зрадiв, нiби руками доторкнувся до та?мничо? квiтки образу. Та в цю пору мати його вже не спiвала... Якогось синього-синього вересневого вечора вiн поспiшав до не? з робiтфаку. Ось i його рiчка, що ма? чотири броди, ось i принишкле село з корогвами тополь, ось i його могутнi ясени над стемнiлим тином, i старенькi вдовинi ворiтця, що кигикають, мов чайка, i пiд солом'яною шапкою хатина, що трима? у вiконцях сповiйпiсть мiсяця. Прикладеш до них руку i теж ма?ш на нiй мiсячний посiв. Вiн постукав у вiконце, щоб мати вiдчинила йому дверi, прислухався до ?? ходи. Та не почув бiльше материних крокiв i нiхто не вiдчинив йому дверей. Як страшно людинi, коли ?й нема кому вiдчинити дверей. I все одно вiн i досi, вертаючись пiзно додому, стука? в це вiконце з мiсячним маревом чи клубками теменi i прислуха?ться до хати, до материно? ходи. Коли б вiн мiг повернути ?? кроки, ?? руки, що iнодi шорстко i м'яко лягали йому на голову, ?? тихий, заспокiйливий голос, що струмком бринiв бiля його сну i струмками видобував зi сну: - Данилку, вже скоро сонце зiйде. Вона нi разу в життi не проспала сонце. Нi разу! Якби вiн був маляром, то намалював би ?? з сонцем на плечi. Та не сонце, а вишню i хрест вона ма? в узголов'?. Влiтку на хрестi краплинами кровi червонiють вишнi, восени здрига?ться лист, узимку намерза? снiг, а весною вiн нанизу?ться силянкою слiз... Був собi журавель та журавка. I не стало ?х. А журавлина оболонь так само зароста? травою, от лишень рани не заростають... Тiльки й рiднi зосталось у Данила - бiдова тiтка Марина в Копайгородку та двоюрiдна сестра у присiлку. I чи зiтха?, чи не зiтха? вода в татарському бродi, а Оксана все очiку? брата з дороги. Стрiча? вона його вiястим усмiхом, проводжа? печаллю, i тодi в ?? прижурених очах стоять такi синi сльози, як роса на розквiтлому льонi. - Не сумуй, сестро, - пригорне до себе, схилиться пiдкучерявленим житнiм чубом над нею. - То не я, то мо? бездолля суму?, - так скаже, що несамохiть оглянешся, чи не прича?лася десь поблизу жiноча судьба... Красивим доля не поспiша? важити щастя. Не вiдважила його й Оксанi. Ще зовсiм недавно, де не йшла вона, людськi очi, немов здивованi зорi, осявали ??. А дiвчина пiд ними соромливо, занепоко?но и радiсно нахиляла голову. Не одне молоде серце вразила ?? врода, не один човен вечорами прибивався до татарського броду, та нi в один не поспiшала сiсти Оксана. Все ?й не було часу, все вона вививалась i в жiночiй, i в чоловiчiй роботi, вививалась, як у танцi, бо хто ж, як не сво? руки, принесуть у ?? сирiтство i щматок хлiба, i сорочку бiлу, i такi чоботята, якими можна лихо топтати, в яких можна й на люди вийти. Навiть клятi господинi, яким не догодить нi чоловiк, нi наймит, пi сам пекельпик, полювали за сирiтськими руками. I тiльки нечупари витрiщувались на дiвчину: чого, мовляв, щодня навiть на полiння йти в чистiй сорочцi? - Так у нас же вода не купована, - вiджартовувалась Оксана i лебiдкою проходила мiж захланнiстю тих, що з потом i брудом греблись до багатства. - То вона отак хлопцiв принаджу?, - сичали тi, якi помiчали, що жоднi парубоцькi очi не оминають Оксанине личко i стан. Та сама Оксана не зважала нi на тi очi, нi на тi слова, бо ?й треба хлiб заробляти, честь берегти. А час iшов: весною - сiячем, улiтку - косарем, восени - молотником, узимку - мiрошником. Весною на дiвочi голови час клав вiнки, узимку - намiтки. I вже на весiллях сво?х подруг у душу Оксани забивався тривожний холодок: чому ж я не думаю нi про кого? Це не любов, а неясна тривога материнства приходила до не? ранiше любовi. Не раз ця тривога материнства передчасно пiдштовху? дiвчину до того, що не стало коханням. Це пiдсвiдоме вiдчувала й Оксана i дедалi частiше вечорами дивилася на татарський брiд, на дорогу за бродом i на Чумацький Шлях над свiтом. Мiж туманними зорями ловили вiтер вiтряки, пiд туманними зорями лежала вся ?? хлiборобська сторона, що трималась на рахманному житi i добрих спокiйних орачах. I хтось же повинен прийти звiдти, сказати несказане, розбудити те, що вже, немов дитя, полохливо ворушилося пiд серцем. Юна любов завжди почина?ться з очiкування. Iще не полюбивши нiкого, дiвчина в незрозумiлiй тривозi ждала його, i чи?сь та?мничi очi з'являлися ?й з вечорiв, i чи?сь кроки бентежили ??, i комусь на всi чотири броди посилала свiй голос, щоб по ньому хтось прийшов до не?. I вiн прийшов. Коли i по селах люди поволеньки потягнулися до книги, до вченого слова, до науки, до них iз мiста при?хав хмаробровий статурний агроном. З його засмаглого обличчя, либонь, нiколи не сходило лiто, а з чорних очей допитливiсть. Розповiдали, що вiн цiлими днями придивлявся до зарослих пирi?м дядькiвських нивок та все розмовляв з хлiборобами, як хоча б подво?ти вро" "жав. Легко сказати - подво?ти! Як уродить, то вродить, а як нi, ТИ' Що? Та Ярослав Хоролець вiрив, що й на бiдняцькому полi вродить не тiльки золота пшениця, але й краща доля, i до це? fiipB навертав iнших, тому й стрiчали його однi усмiхом, другi - шипiнням. Уперше вона побачила його в сво?х сусiдiв Гримичiв, де зiбралися на раду хлiбороби з присiлка. I чи то запальне слово, чи то смiливi очi його стривожили, збентежили дiвчину. Тихцем вона зайшла до Гримичiв, тихцем i вийшла вiд них, та не було вже спокою бiля ?? серця. А то якось осiннiм надвечiрком прийшов Ярослав i до не?, прийшов iз видруватим Семеном Магазаником, який збирав податок. Не зв'язавши й кiлькох слiв, Ярослав залишив пiд заставу душу: дiвоча врода одразу приголомшила його. У хатi про щось без угаву торохтiв Семен Магазаник, набивав собi вченiстю цiну й набивався на вишняк, а Ярослав, непомiтно зиркаючи на дiвчину, темнiв, неначе в хмару входив. Вiн розумiв, що не для нього зросла така краса. Змалюй оцю стриману гнучкiсть стану, оцi чорнi приламанi брови, що тримають i нiжнiсть, i рiшучiсть, оцей довiрливий, iз скiфським смутком погляд, то й назвуть ?? чи любов'ю, чи сподiванням, - i, дивлячись на не?, захочеться самому стати кращим i добрiшим. А якi очi! ?х, напевне, дав татарський брiд - блакитнi, аж синi, з несподiваним вiдблиском осiннiх зiрок. I сама вона чиста, мов свiтанкова година. А вiн прийшов з цим викрутнем Магазаником, що теревенить несусвiтне. Бридня, та й годi! I тоскно, i сутiнно стало на душi в хлопця, i вмовкло його слово, пiдстрелене ?? вродою. - Став, Оксано, могорич, не скупись, бо знаю, якi чари i на виду, i в вiдерковiм барильцi! - пасталакав присадкуватий, тугим вузлом зав'язаний Магазаник, що мав жорнувате обличчя i грушкою - нiс. - А ви чого, товаришу агроном, на мовчаники перейшли, а слово на прив'язь припнули? Чом не ку?те, не мелете? У нас не полюбляють крепко сурйозних, у нас гостi повиннi орудувати язиком, щоб i якась кумерцiя, i якась полiтика була. Це, дорогенька Оксано, хе-хе-хе, той чоловiк, що назубок зна? науку - грунтознавство й усе, що коловоротиться бiля селянського пожитку. От, к примiру, почали ненаситнi щури пожирати в Шевчука бджiл, а товариш агроном i порадив йому обвести вулики червоним кольором. I, не повiриш, враз iзслизла напасть. - Усi щури бояться червоного, - насмiшкувато кинув Ярослав. Магазаник навiть бровою не повiв, лише поглянув на молоду голiвку соняшника, що стояла в глечику на столi, i начебто сам до себе сказав: - За мудрiсть соняху зрiзали голову. - А далi без лихомовства заговорив до Оксани: - А ще, дiвчино, твiй гiсть неодмiнно хоче всiм виорати щастя. Не бiльше i не менше! - Справдi? - ворухнулися вi? i приламанi брови, а в синiм пiдсмутку очей прича?лась недовiра, посмiх i ще щось. - Справдi, Оксано, - на хмарнiм обличчi агронома заворушились темнi рум'янцi. - От бачиш, якого я тобi плугатаря привiв, а ти i в пiдпiччя не заглянеш, i до печi не метнешся. Може, не варила, не пекла? - галагонив одне й те саме збiрщик, а його весело шахраювате око все прицiлювалося то до печi, то до мисника та насмiшкувато вимiряло вiдстань мiж чубом Ярослава i косами Оксани. Дiвчина вже не зводила зачудованого погляду з агронома. "I що вона дума? собi про все i... про нього? Потрiбний вiн ?й, як торiшнiй снiг". - Скiльки про щастя говорять, а його так мало на свiтi, - зiтхнула Оксана. - Яким же ви плугом дума?те виорати те щастя? Золотим? - Нi, не золотим i не срiбним, а гуртовим, - нахабнувато зареготав Магазаник. - Це так смiшно, дядьку? - шарпнув стрiлчастими бровами Ярослав i став ще кращим у молодому гнiвi. - Таки смiшно! ?й-богу, смiшно, коли повернути вашу, як пишуть у грубих книжках, романтику до мужицько? практики. - Магазаник не так для агронома, як для Оксани пiдбив ученiстю свою мову i вже iншим поглядом змiряв вiдстань мiж чубом i косами, - От розкажу я вам про це притчу-казочку. Колись давно, ще за царя Тимка, як земля була тонка, виорав на полi один мудригайло баняк iз золотими побрязкачами, ледве ?х на воза висадив, притрусив соломою, привiз додому, та й то щастя не зазнав, бо знайшлись на нього рiзнi та всякi ложкохвати, i вiд скарбу залишився один надщерблений баняк. А ви хочете, щоб усi нашi предковiчнi нуждарi вибились у люди. Та на всiх i сонце свiтити не хоче: теж сво? поняття, реалiзм i полiтику ма?. Одне слово, став, Оксано, як не вечерю, то хоч бурду на стiл: треба ж не лише язику, а й кендюху мати роботу. - Ой, таке скажете... - поморщилась на цю мову Оксана. - А ви, товаришу агроном, iз яких позицiй дивитесь на вечерю? - Спасибi. - I даремно оце зарання вiдмовля?тесь, ?й-бо, прогада?те! - не вгавав Магазаник. - Оксана хоч i сирота, проте справжня господиня. У не? навiть вiвсяник мiсяцем ся?. Я на не? давно подобросусiдськи оком накидаю, - i так глипнув сво?ю зеленню з пiщаником, що дiвчина знiтилася. - А з яких ви принципiв дивитесь на сяку-таку чарупину, хоча б слабосило? медiвки? В Оксави вона теж ?. - Я не п'ю. - Нiскiлечки? - не повiрив Магазаник. - Поки що нiскiлечки. - Щось ми дуже iдейнi! - По грубому виду Магазаника пробiгло невдоволення, скривило тлустуватi зморшки на важкому чолi. - З акою iдейнiстю, натурально, можна й копита вiдкинути. - Ви не вiдкинете, - осудливо пообiцяв Ярослав. - Ви сво?ми копитами з пiдземелля виб'?те! - Чи не глибоко ви, вченi, дивитесь? - спалахнув Магазаник. - Як умi?мо, так i дивимося, - картаючи себе i тривожачись дiвочою вродою, Ярослав похапцем вийшов iз темнаво? хати, що вразила i притьмарила яснiсть його молодо? душi. За старосвiтським  звича?м дiвчина мала провести хлопця до порога чи до присiнка. Вагаючись, Оксана вийшла за Ярославом у сiни. Тут ?х одразу обступила темрява, обгорнули пахощi прив'яло? калини, що висiла на бантинах, обгорнула тиша, в якiй чути було, як брiд броду пода? голос. - Може б, ви й справдi повечеряли? - збентежено запитала дiвчина. Вiн чув ?? подих, чув довiрливий трепет молодостi, калиновий хмiль ?? кiс i не знав, що з ним робиться i що йому треба робити. - Спасибi, Оксано, - сказав наче з хворостi. Вiн i справдi вiдчув, як входило в нього нездужжя, шарпнув дверi, i його обдало росяне зiтхання молодого вишняку. На порозi помовчали, невмiло попрощались, i Оксана з острахом вiдчула, що зустрiла свою долю. Ось так i приходить воно - радiсть чи горе i прихиля? До себе дiвочу довiру. За порогом густою синню курились береги, за порогом непоко?лась осiння вода, пiдмиваючи зорянi кра? неба. Вiн пiшов туди, де непоко?лась вода, де глухо стогнали припнутi човни i де з чийогось весла скапували чи то краплини води, чи то краплини часу. А вона, думаючи про нього, i станом, i руками потяглася до броду. Гей, броде татарський, явори й калина бережками та човни бiля самих зiрок, а щастя так мало... - Кого це .ти вигляда?ш? - вийшов iз хати Магазаник, обережненько поклав руку на дiвоче плече. - Хе-хе-хе, i тепло, i силу чу?ш. Оксана бридливо скинула руку i з серцем вiдказала: - Дядьку, ваша губа як на коловоротi лiта?, то хоч руку ув'яжiть. Магазаник не образився, а зiтхнув. - Нема гiрше в свiтi, як удiвцевi. Кому не покладеш руку на плече - скида?. А коли був я парубком, то й мене вечорами шукали чи?сь очi, чи?сь руки. - Тодi, певне, дядьку, й вашi очi та руки шукали чи??сь приязнi. - А що ж вони шукають тепер? - Карбованцяi - вгатила це слово, наче ножа, та й майнула, обдавши його повiвом чогось та?мничого, недосяжного, перед чим розгубились його захланнiсть i знахабиiлiсть. - Он воно як, тиха ти, та не дуже, - пробурмотiв уже дверям i чомусь поклав на них руки, потiм подивився на ?хнi темнi ковшi, стиснув ?х i почув, як у дутi озвалася тоскнiсть минулих рокiв. Хiба ж вiн такий старий? У Польщi значно старших за нього вовуть кавалерами. От тiльки Стьопочка в нього... - чи не вперше з неприязню подумав про сво? хитрувате чадо. - Аби не було його, то, може, й Оксана не в'?дала б оцим "дядьку". I хоч яка збiсована ця порода - жiноцтво, а проте ми сто?мо перед нею прошаками... Бiльше Ярослав не приходив до ?? тiняво? хати. Оксана ще кiлька разiв бачила його в селi, але вiн, здоровкаючись, хмарнiв, одводив од не? потемнiлий погляд i одразу кудись поспiшав. Чогось агрономам нiколи нема? часу... I защемiло дiвоче серце, i меншало те, що полохливо ворушилось у грудях. А час iшов: то скапував з рибальського весла, то поскрипував у крилах вiтряка, то вiдлiтав у далечiнь пташиним гра?м. Минула осiнь, одвiяла-вiдхурделила зима, настала бентежна пора рясту, пора зацвiтань i одцвiтань. I тодi знову ж таки вiд Семена Магазаника, який допитливо заглядав сво?ю зеленню i пiщаником пiд дiвочi вi?, Оксана дiзналась, що Ярослав ма? Ви?жджати з села. - Як це ви?жджати? - вихопилось у не?. I це насторожило Магазаника, на його важкому чолi зависла тiнь. - Натурально ви?де: у повiт на возi, до округи - балагулою, далi вже по?здом. Наговорив, розтривожив дядькiвське серце двома колосками замiсть одного, та й подалi вiд них, бо книжки легше гортати, нiж коло землi ходити. А в тебе в грудях щось не забилось, як заячий хвiст? Га? - Помовчте, дядьку. - I помовчав би, але любо менi з тобою погомонiти. Та чого ти мене трима?ш на порозi? - Бо я вже податки сплатила. - Бо?шся, що мо? око попасеться на тво?му личку? Не бiйся. А ти часом не примiтила, що я хоч i вдiвець, але маю не копiйчане господарство i когось менi треба шукати. - То й шукайте вдову, що теж ма? не копiйчане господарство, та й будете в парi складати копiйки в карбованцi. Магазапика од цього аж засудомило, а в очах побiльшало пiщаника. - Я почекаю, коли ти станеш удовою. Я ще маю час. Та Оксана й не збагнула його лихо? мови, бо переляк приголомшив дiвчину. Як зупинити, привернути хлопця до себе? Невже вiн не зглянеться на не?? Хоч би ще раз прийшов... правити податок, бо пе можна ?й прийти до нього. Вона пересилила, переломила б свою гордiсть, але, крiм гордостi, ? дiвочий сором, отой, що переходив од матерi, од звича?в, од пiснi, од калини в лузi i ромен-зiлля в дiбровi. Усе це так, але на душi вiд цього не легше. I тодi ?й пригадалася призабута розповiдь дiда Корпiя. Старий дзвонар одного давнього вечора розповiдав, як десь дiвчата дзвонами привертали парубочi серця. То чом би i ?й пе спробувати?.. Хоч i мало вiри в це, та гiрше, мабуть, по буде. А що буде з нею, як не стане нi слуху, нi прослуху про Ярослава?.. Коли затих присiлок i коли, ростучи, побiльшали в ньому дерева, дiвчина набрала з криницi горнятко непочато? води, завинула його в хустину i, скрадаючись, не дорогою, а бездорiжжям подалася в село. Так хотiлося, щоб нiхто не побачив ??! Але не встереглася: з корчуватого вiльшаника вийшов з бреднем на плечi майданщик Стах Артеменко, наймiцнiший парубок у солi, що з шести рокiв, як перекотиполе, покотився по заробiтках. Тут його ломили чужi холоднi десятини, чужi пекучi батоги, чужа худоба, чужа злоба та безжалiсна скареднiсть, що й з дитячо? сльози вичавлю? грiш. Але, наперекiр усьому, хлопець набирався сили, мов дуб у полi, тiльки у його великих очах зача?лася полинева печаль степiв. Побачивши Оксану, Стах здивувався, зрадiв, i усмiшка гарно освiтила його округле обличчя. - Ти ж куди, Оксано, проти ночi? - В село, - чу?, як од його одежi вi? лiсом i смолокурнею. - Вечерю комусь несеш? - кивнув на горня. Оксана похилила голову: - Та несу ж. - ? щасливi люди, - аж зiтхнув парубок. - Це про кого ти, Сташку? - Про того, кому ти вечерю несеш, - торкнувся рукою до ?? горнятка, поправив бредень па плечi та й пiшов, похнюпившись, до татарського броду. I вона, жалiючи його, мимоволi оглянулась, згадала, що, де б не йшла, Стах здалеку позирав на не?, i теж зiтхнула - з жалю до нього, з ?калю до себе. Над тихим свiтом лелiла-курилася зоряна iмла, за татарським бродом па облогах бродив долиппий туманець, i в ньому по груди паслися селянськi виробленi копi, що пахли оранкою, туманом i молодою м'ятою. Знайомий свiт i вужчав, i ширшав перед нею i обдавав ?? то страхом, то надiями. Отак i дiйшла до високо? громобитно?. дзвiницi, що мовчала всi цi днi страсного тижня, як нiбито мовчали колись у цю пору апостоли. Унизу в пiй було замкнуто зерно i запорозькi при збро? святi, видертi за велiнням владики з прадавнього iконостаса, а вгорi, бiля дзвонiв, дрiмали i прокидались веснянi вiтерцi. Оксана плечем налягла па дубовi дверi дзвiницi, нони заскрипiли, сполохали вiдлуння, сполохали кажана, а вiп, шугнувши шматком теменi над головою, налякав ?? - i вода з горнятка хлюпнула па землю. Ось тобi й ма?ш недобру прикмету. Iти чи не йти до тих високих дзвонiв? Оксана притулилась до одвiрка, подумала i, не чуючи серця, ввiйшла в дзвiницю; знизу, з глибинних засiкiв, пахнуло пiдопрiлим зерном, старими корогвами, задавненим воском, а згори шерехкотiло перестояним деревом. Скрипливими схiдцями дiвчина почала пiдiйматися до дзвонiв, вони дрiмотно озвалися на ?? ходу, наче хотiли заговорити до не?. Найбiльший дзвiн чимсь нагадував дiда Корпiя, коли той у потемнiлому солом'яному брилi виходив iз степових вечорiв. З високостi Оксана глянула на землю. Та?мнича, мов недоказана казка, вона пiднiмала вгору пiдсиненi, оброшенi зорями хати i пiдпирала небо темними лапатими руками яворiв. Бiля самого лiсу, мов квiтка папоротi, розцвiв самотнiй вогник, пригас i знову розкрив сполоханi пелюстки. Хто там бiля нього грi? руки, чи душу, чи вигляда? когось? I, скрадаючись, любов iде до любовi, щоб мати вечоровий хмiль i поранковий жаль, як мали ?х ?? посестри. Подумавши про це, про кохання сво?х подруг, Оксана знiтилась, i все ?? чарування здалося забобоном. Ну що з того, коли вона обми? дзвона водою i скаже йому: - Дзвоне мiй спiвучий, дзвопо голосистий, як у тобi б'?ться серце, хай так заб'?ться серце Ярослава; як тебе здалека всi чують, хай мене почу? Ярослав; як ти приверта?ш до себе людей, хай до мене привернеться Ярослав... Хiба може мертва мiдь привернути любов, коли по приверта? ?? навiть серце? Не судьба, виходить. Тож не обманюй повiр'ям нi себе, нi час. Оксана знову з тугою подивилась на землю - тепер вона кудись пливла з пiдсиненими i оброшеними зорями хатами, з вибiленими дорогами, з купинами дерев, i в невiдоме пливла дзвiниця з принишклими вiтерцями, з принишклими дзвонами, що ждали великодня. Дзвони завжди, не так як людина, мають свiй великдень. Уже прощаючись, дiвчина припала до великого дзвона, а вiп щось зашепотiв ?й. От тiльки що? Бо дзвони мають у собi великоднi, i похороннi голоси. Оксана, постоявши щн в мiдному товариствi, як сновида, почала спускатися вниз. Перед нею ворушилась темiнь, навкруг не? снував чiгi[кий острах... Хоч би тепер зустрiвся ?й Стах - усе було б спокiйнiше. Бiля вiтряка, що стояв па пагорбi", пiдiймався владар нiчного неба; росячи росу, вiн погойдував тiнi i амовницьки поглядав на всю землю; Оксана, схрестивши руки на грудях, благальне подивилась на мiсяць, а той лагiдно посмiхнувся ?й. I цього було досить, щоб повеселiшати дiвчинi й спошйнiше поспiшити зi сво?ю самотиною до сво?? самотини. I враз за рiчкою зацвiв золотий кущ багаття. Чи не Стах просвiща? ?й дорiжгiу? Неподалiк од татарського броду, де навшпиньки спинався долинковий туманець, окреслилась постать людини. Добро? чи лихо?? Оксана завмерла, а далi не повiрила сама собi: назустрiч iшов Ярослав. З несподiванки вiн вражено зупинився, спохмурнiв. Але в дiвочих очах просвiчувалась не провина, а сама любов. Значить, Оксанi так гарно було з кимось зустрiчати нiчку, що навiть збентеження не лягло на ?? обличчя. Кому ж висяюють цi очi? - Хiба ж, дiвчино, можна так пiзно ходити? - сказав з докором, з тугою i для чогось, як на свiдка, кивнув головою на мiсяць. - Уже он скоро першi пiвнi заспiвають. - Я люблю, коли спiвають пiвнi - вони людям ранок виспiвують, - довiрливо поглянула на хлопця i непомiтно для себе потягнулась до нього. - Оце так! - оторопiв Ярослав, потiм запитав грубо, щоб приголомшити ?? i приглушити власнi болi: - А ще кого ти любиш? - А вам нiби не байдуже? - болiсно посмiхнулась йому. Хлопець у думцi вилаяв себе за грубiсть. - Не байдуже, Оксано. Але ж ти не скажеш. - I не сказала б, та мушу. - Мусиш? - Авжеж, бо ви, кажуть, ?дете з села, - зажурено дивиться на нього i на придолинковий туманець, що сто?ть за ним. - То й що, Оксано? - дрогнув голос Ярослава, i тепер уже вiн потягнувся до не?. - А ?дете ж? - ?ду. - Ой! Чорнi птахи шарпнули ?? плечi, груди. Чи це вони прилетiли з тi?? дзвiницi, де вона даремно сподiвалася привернути хлопця. Борючись iз плачем, дiвчина вiдвела погляд од броду, де бiглаграла вода: доганяй - не здоженеш. - То й що, Оксано? - Крихiтка надi? ворухнулась у душi хлопця. I вона, чавлячи болi й сором, глянула собi пiд ноги: - Би по?дете, а я буду сохнути за вами. - Ти що говориш! - мало не скрикнув Ярослав. - Такого не може бути. - Чому ж не може? - Бо ти ж гарна, як мальована... - То й що з того малювання? Ярослав заглянув ?й у вiчi: може, там одпа насмiшка? Але там були двi довiрливi зорi. - Справдi будеш сохнути за мною? Вона оглянулась довкола, на тi трави, що дрiмали в синiм мерехтiннi, на той блакитнаво-срiбний сон, що натрушував мiсяць на землю. - От увесь свiт бачить, що ви перший, перед ким я одкрилася. - Оксано!.. Оксанко!.. Оксаночко!.. - нахилились над нею його здивованi й радiснi очi, а великi руки несмiло майнули, застигли над нею, мов крила вiтряка. Дiвчина злякалася, що цi руки можуть одлетiти од не?, а вiн боявся, що Оксана вiдсахнеться од них. Потiм вони, мов саме щастя, схрестились на ?? плечах, охопили ??, пiдняли вгору, i в дiвочi збентеженi сльози бризнуло мiсячне марево. Невже таке може бути? Невже це не сон? I наче крiзь сон вона почула його шепiт: - Оксано, Оксанко, це ти? - Нiби я на когось iншого схожа? - вже крiзь радiсть i нiяковiсть лукавив ?? голос i дивувався, що вмi? лукавити. На трави й туман упали ?? коси. Ярослав однi?ю рукою тримав дiвчину, а другою визбирував, виважував ?х i п'янiв од ?хнiх пахощiв, од мiсячно? порошi, що збризкала ?х, од хвилi з татарського броду... Ой броде татарський, явори, та калина бережками, та любов, що не зна берегiв... II За шiсть рокiв вона вродила йому двох голубооких синiв. Коли в клубi звiздили ?? первенця, голова сiльради Геннадiй Шевчук страшенно хотiв, щоб дитя назвали Карпом - на честь людини, яка дала свiтовi "Капiтал". Але Оксанипа тiтка Марина благально простягла заляпанi фарбами руки до села. - Людоньки, нема в нас капiталу, i не хочемо його, i не хочу, щоб мого небожа отак звали. Хiба вiн од шведiв прибився до нас? - Ти менi, бабо, не мiшай шведських Карлiв з мiжнародним комунiзмом! Ти ще англiйських Генрiхiв згада?ш нам! - витрiщився на не? ображений Шевчук. - I хiба я про той капiтал говорив, який у калитцi лежить? Я про той, що в науцi лежить i движить движенi?м уперед... А сина можна назвати i Володимиром. Що на це мама скаже? - Володимиром, - глянула так, наче увесь свiт уходив у здивовано-радiснi очi, й притулила сина до грудей... Шiсть рокiв, як одну жадану днину, прожив Ярослав iз Оксаною, було йому щасно i в широкому полi, i в сво?й ошатнiй хатi, що в усi пори року пахла всяким зерном i калиною. А на сьомому, коли вiн у громовицю пiдпливав додому, його в татарському бродi наздогнала потайна куля, пройшла крiзь нього i впала у воду; спершу почув ?? схлип, а потiм уже свiй бiль. Не розумiючи, що дi?ться з ним, чоловiк сперся руками на весло, звiвся на весь зрiст у човнi i ввiйшов головою у небо. Воно лягло на його плечi, вiн притримав його, пiзнаючи i не пiзнаючи тепер течiю свiту, землi i води. Зiтхнула хвиля, i зiтхнув Ярослав, i побачив вечiр, коли стрiвся з Оксаною, коли визбирував ?? коси, що впали в туман. А тепер чогось усе туманi? перед ним i з темряви вививаються Оксанинi коси. Невже отак приходить небуття?.. Ще ж не нажився вiн, не нажився... Блиснула блискавка, в ?? маревному свiтлi гойднулося червоне поле пшеницi, над якою вiн бився i тремтiв кiлька рокiв... Коли вiн дума? i про пшеницю, - то це ще не смерть. От тiльки серце обважнiло, побiльшало, та вiд яскравого кольору пшеницi стало щемiти в очах. Йому захотiлося напитися, вiн лiг у човен i вiдчув, як iюда иiдiюсiгп. кудись його чуба чи життя. На човнi й принесли Ярослава до Оксани. З човна капала вода, з людини - кров. Падаючи на колiна, припадаючи до Ярославових рук, з яких уже витекло тепло, так заголосила горювальниця, що душа чоловiка ще на мить затрималась у хатi. Bin через силу розплющив вi? i побачив на Оксаниних очах чорпi сльози... Чого ж вони чорнi, а не синi, як роса на розквiтлому льонi?.. I коси чорними стали в не?. А куди ж спливло з них сонце?.. I чого усе вiдходить, даленi? од нього - i очi, i сльози, i коси? Невже отак прощаються iз свiтом, де ? любов, де ? сини, де ? червона пшспиця, i човпи, i сонце, i грiм, що й зараз пiдворушу? його тiняву хату, яка не кинула тiнi па жодну людину? На жодну!.. I хата його нiби опинилась на рiчцi, попливла, мов човен, а Оксанинi сльози випали з очей, наче роси... Прощавайте, очi, прощавайте, коси, прощавайте, сини. Як вам без батька буде на бiлому свiтi, на чорнiй землi?.. Уже не очима, а маревом побачив ?х i не голосом, а душею заговорив до дружини: "Не плач, Оксанко, не треба. Хай не стiкають тво? зорi сльозою. Чу?ш? От прихились до мене, бо я вже не можу... Отак. Я любив тебе на цьому свiтi, любитиму й на тому. Тiльки ти не вдовуй - виходь замiж, бо я; дiти... Мiй час минув". I час зупинився в його очах, а вона стала вдовою. Хапаючись руками за груди, за одвiрки, за дверi, слiпнучи од слiз i горя, вона якось вибралась iз хати, за якою стугонiла хвиля. Усе-усе, що було перед нею, здалось безкра?ю пустелею. Земля вибивалась iз-пiд нiг, i тодi вдова потягнулася руками й очима до неба. Хмара, провисаючи над бродом, насварилася на не? огненною рiзкою, а далi заплакала на ввесь свiт: вона теж збагнула - не стало людини. Iз хати вибiг старшенький, ревно притулився до маминих нiг, охопив ?х ручатами. - Мамо, а чого наш татко все мовчить? - злякано запитав, iще не знаючи, що таке смерть i що таке людська злоба... У селi десь стрепенулася чутка, що Ярослава присочив Семен Магазаник, або, як звали його по-вуличному, "Чорт iз свiчечкою". Та зразу ж знайшлися свiдки, що в нiч убi?нiя були з Семеном в окрузi, де вiн збував саморобнi вовнянi палiжники, якi ще ткала його полохлива дружина. Все життя Семен Магазаник у буднi рвався до багатства, у свята - до святенництва. З багатством у нього не витанцювалось через бiльшовикiв, а з святенництвом переборщив: куди ранiше не йшов, брав iз собою свiчечку, запалював ?? i перед богами, i перед наволоччю, тому й прилипло до нього прiзвисько - Чорт iз свiчечкою. Правда, коли й тугодуми зрозумiли, що заграниця з усiма Скоропадськими, допiкшими i Врангелями по звоюс молоду державу, пронозуватий Семен вирiшив перебудуватися. Вiн закинув свiчечки, помаленьку, крадькома продав троян коней i воли, хазяйство перевiв на хазяйствечко та на микола?вське золото, зробився аж малоспроможним середняком та й хитромудро-втерся в активiсти, вибиваючи собi язиком i нахрапистiстю видноти й вигоди. - Зараз "нейтралом" сидiти не можна, бо епоха! - просвiщав свою, затуркану ним i роботою жiнку. - Зараз головне - знати iде? i пропорцi?: когось потрiбно гробити, комусь треба насолити, а якомусь i ура кричати. Ось тодi до чогось i докричишся. Ну, i ще одне треба знати: де не можна перескочити, там услужiнням, поклоном пiдлiзь - вiд поклону не згорбатi?ш. Полiтика - це крутiж i дуже тонке дiло, як золота нитка. Полiтика може кого хоч узяти на решето i пересiяти. Чого ж ти мовчиш? - набирав гнiву на жорнувате обличчя. Жiнка з шовково? куделi льону чи з вовни витягувала нескiнченну нитку, прислухалась до гудiння садка, в якому вже розморожувався сiк, i тоскно думала про свою долю: чом ?й не трапилась добросердна людина, без лихо? iскри у грудях, без кротячих потайникiв у мiзку, без хитрувань перед богом i людьми. Як би вона однi?ю любов'ю стрiчала його з поля чи лугу, як би хмелиною увивалась бiля нього, з якою вiдрадою виколихувала б побiля грудей отi тугi вузлики, що приносять спочатку радiсть, а потiм старiсть. Та не випало ?й це просте селянське щастя. Магазанику треба було тiльки одне дитя. За сво?м хитрим господарем вона стала не господинею, а наймичкою, без слова, без пiснi. Напiдпитку Магазаник не раз сiкався до не?, чому вона, маючи янгольський голос, не спiва? нi йому дома, нi богам у церквi. - Колись заспiваю, - понуро вiдповiдала, вiдводячи од нього згаслi очi, на якi напливали сльози. - Дурна баба, - сердився Магазаник. - Хоч перед богом плач, а й вiн зна?, що сльози - вода. Кажу, краще заспiвай... I заспiвала вона вже перед смертю, та так заспiвала, що й у Магазаника прокинулись совiсть, жаль i страх: бо, все думаючи про свою золоту нитку, вiн обiрвав льняну нитку життя дружини. Оця золота нитка полiтиканства згодом почала Семеновi приносити зиск, а люди стали побоюватися новоспеченого активiста, бо вiн, прикриваючись криком та iдеями, мiг провчити й прищемити менш рухливого односельця. На це в Магазаника вистачало i хисту, i нахабства, i жорстокостi. Довго придивлявся до цього крутiйства старий Мирон Магазаник, який, вiддiливши сина, перейшов жити на хутiрець, де мав утiху пiд пасiки, пiд садочка, вiд невеликого ставка, де наспiнпо перечищалися води i хлюпались чирки та качки. Вечорами, коли затихали бджоли, вiн у незмiнному кожусi пiдходив до ставка, сiдав па траву насупроти кладки, що лежала поверх з'?жджених колiс, i прислухався, як на нiй пiдтиканi молодицi похапцем прали та полоскали шмаття. Тодi над водою славно стелилися голоси, соковито гупали праники i гарно окреслювалися жiночi постатi, i святiстю вiяло вiд ?хнiх персiв, що вибивалися з грубих полотняних сорочок. Часом якась молодиця проворно кидалась з берега, пiдiймала з трави бiленький вузлик, агукаючи або щось наспiвуючи, притуляла його до себе, i немовля, причмокуючи, спивало з материних грудей молоко i мiсячну дрiмоту. От змалюй таку вечорину, i матiр з дитям, i перса, побризканi росою та мiсяцем, то хоч трохи збагнеш, що .таке скороминуще життя i як треба його шанувати. Однак за дрiбним крутежем людина втрача? i велике, i себе. На очах втрачав себе i його син. Надивившись i наслухавшись усякого про Семена, старий уже не заходив до нього в село: соромився лкдай. А син, коли й при?жджав на хутiр, то тiльки для того, щоб хватопеком набрати садовини, сушнi чи меду на пота?мний продаж. Ох це ненаситство i пота?мнi хитрування з кимось i з самим собою! Не доведуть вони до добра! Якось на святвечiр уже пiдпилий Семен привiз батьковi вечерю - узвар, кутю i в'язку в'ялених, гарних, як утемнiле золото, лящiв. Вiдчинивши скрипливi дверi, вiн одразу пiрнув у настояний святешний пiвморок, де все тепер мало вта?мнене життя: i полохливе сяйво лампадки, i розiмлiлий мерех воскових свiчок, за якими вгадувався подих лiтечка, i прича?ний, iз сизою дрiмотою в очах вогонь у печi, i строгiсть вихудлих святих на божнику, i шелест житнього снопа на покуттi, якому снилася свiжа рiлля i вiн тихо стiкав зерном на долiвку. Усе це одразу повернуло Семена до тих далеких рокiв, коли й вiн був дитиною у сво?х батькiв i самого щастя чекав од першо? святовечiрньо? зiрки; як тiльки затеплi? вона, з хати виходила тиха, з привечiрнiми ласкавцями пiд вiями матiр i, посмiхаючись i вклоняючись, кликала свого мужа i свого сина на вечерю. Клубки суму i чогось болючого, навiки втраченого стиснули груди, щем набiг на огрубiлi повiки, i Семен вiдчув, як в ньому почали злущуватися нарости мiзерi?, яко? поназбирувалось за роки бiльше пiж треба. Вiн хотiв поглузувати з себе, але з цього нiчого не вийшло: не глузлива, а розгублена посмiшка кривить уста. Що ж так розтривожило його? Чи давня святовечiрня зiрка, чи згадка про матiр, яка так чекала вiд сво?? дитини тiльки доброго? Та дитина розгубила усi материнi сподiвання i вже навряд чи визбира? ?х. З вапькпра вийшов ошатпо зодягi?сшiй батько, в руцi вiп тримав пучок яко?сь сушеницi - чи для горiлки, чи для чаю. Бо нi того, нi другого питва старий не цурався. Лiта лежали на його кощавих плечах, а зима на головi, i син, притлумивши сантименти, статечно привiтався, шанобливо подав вечерю, а потiм вдихнув пахощi хати i здивувався: на свiжовимитому дубовому столi в мисках i полумисках стояло аж дванадцять пiсних страв, вбираючи в себе тремтливий одсвiт пiвтемряви. - Навiть саламаха ?! Яка це спасенна душа так до ладу готувала усе? - Василина, - засмутився старий. - Така ж молодюсiнька - i вже овдовiла. - Не треба було за бандита виходити! - одразу згрiб з душi пом'якшення, бо для чого воно? А сам пригадав круглолицю дорiдну вдову, пригадав i щось прикинув собi. Батько перехопив пота?мну гультяйську думку, i на високому його чолi в усiх зморшках прогнулось невдоволення: - Хiба ж вона в отiй завiрюсi могла знати, що ?? чоловiк стане бандитом? - Треба було знати! - В голосi Семена забринiла жорстока байдужiсть. Тодi старий i накостричився, наче птах у негоду: - Достобiса розумнi ви стали! А хiба я знав, що ти будеш харцизничати у нiмецького полизача Скоропадського? На обличчi Семена одразу вибились гарячi копiйки рум'янцiв. - Як вам, тату, поверта?ться язик отаке говорити, та ще в святий вечiр? - Не я святий вечiр переводив на грiшний, - розлив у гранчастi чарки кореневу горiлку, що аж ятрилась i ярилася хмелем та чаклунством. Син заразом вихилив питво, хекнув, вибалушив очi на богiв, якi одразу ожили - заклiпали перестояними вiями, - i почав запихати рота що теплою балабухою. Потiм, заливаючи неспокiй чи совiсть, перехилив i другу чарку. Хмiль запалив його лице i почав розтiкатися по ши?. - Чого ви, тату, сьогоднi такi нетерпимi? - спiдлоба зиркнув на батька, що сидiв бiля житнього снопа. Сивi колоски дрiмливо спадали йому на сиву чуприну, па свiжу полотняну сорочку, але старому, видать, було гарно вiдчувати цю добру вагу. - Чого? - кудись далеко пiшов думками старий. - Давно вже хотiв, як на духу, погомонiти з тобою. Незрозумiлим, чужим ста?ш ти. От навiщо тобi кидатися у якийсь крутiж та облудою жити? Хто тебе приневолю? топити i сво? господарство, i людей? Тiльки правду кажи, не хитруй зi мною хоч тепер, коли вже стою на божiй дорозi. - Чого це на божiй? Ви ще як дуб-довговiк, - вичавив крiзь образу i знову потягнувся до коренiвки. - Може, годi уже? - Дума?те, горiлка - невiрна дiвка? - вчвертьока подивився на старого, що погойдував сивину пiд сивиною колоскiв, i, кривлячись, перехилив бiсову кров. - Ху... То вам дуже хочеться знати саму правду? - Тiльки ??, бо, дивлячись, як ти плюганиш .усо, iподi й сумнiватись починаю: чи ти мiй син? - Я, тату, ваш син, - вiдповiв тихо i похилив голову. - А байстрюком мене робить теперiшня зрадлива доля i... страх. - Який ти ма?ш страх? - Страх гетьманщини - раз, i ново? влади - два. Це ви мудро зробили, що ми вчасно роздiлились: iнакше кiлька десятин i вiдчикрижили б у нас. У батька тоскно подаленiв погляд, сполохано забилися нерозрiдженi вi?, що й досi не мали часу посивiти. - Краще б не було цих кiлькох десятинок, а був син, ти ж у мене один зостався... От для чого було перевести нiнащо худiбку, яка менi, а потiм тобi старалася на хлiб? - Так треба, тату, - щоб не ятрити всяких заздренникiв. Бiднiсть нiколи не розумi? багатства. А хiба ж я не доскочив би його при iншiй владi, яка шану? карбованець i зиск? Хiба менi личить господарювати на лiчених десятинках, коли й я сотням дав би раду? У мене земля не вилежувалась би облогами, а робила, як наймичка. Сутiнок лiг на пiдсушене роками .обличчя Мирона. - Не гребись за багатством, бо переведеш життя нiнащо або на самi папiрцi, а вони не дадуть нi здоров'я, нi радостi. - А ви не гнались за набутком? - Того й остерiгаю тебе. Замолоду й мене, дурного, один дiдько впихнув у гидомирство - це коли я почав чумакувати, i вже не сiль, а грошi почали слiпити очi. Тож i навчив мене безрогий, як мепжувати грiшми, бо цiни тодi на золото i асигнацi? у нас i на пiвднi до яко?сь пори були рiзнi, то рiзницю можна було й покласти до кишенi. Певне, так воно завсiгди бува?: папiрцi мають цiну до часу, а золото й час не дола?. Може б, i здiрчавiла па торгах душа, та зарятували мене нещастя i щастя. - Як це - нещастя i щастя? - недовiрливо ворухнув i бровами, i вусами. - Ти ж зна?ш, як доля закинула мене до Болгарi? воювати з Осман-пашею. Тяжкi то були бо? i тяжкi днi. На Шипцi я i Георгiя заслужив - найбiльше сво? багатство, там i свинцю таку порцiю отримав, що вистачило б i на останню вечерю. Не одну нiч у шпиталi вчував, як вона з косою пiдходила до мене. Отодi, лежачи мiж життям та небуттям, мав час подумати, що таке су?та су?т. А потiм, уже дома, побитого, подiрявленого стрiло мене на пасiцi щастя - ота дiвчина, що тво?ю матiр'ю стала. То вона любов'ю сво?ю i болi мо? забрала, i вiд торгу вiднадила, i наказала триматися тiльки землi i жита, бо без хлiба ми нiчого не вартi. З нею менi таланило i в полi, i в лiсi, i коло худiбки, i коло бджiл. Правда, господарювати ми почали не на голому мiсцi - залишив твiй дiд i воли, i десять десятин. Iншим, таким, як я, карбованець увесь вiк не давав спати. А в мене сон був спокiйним i найбiльше снилося жито. Це в полi, а на лузi - воли. Вiдходить ?хнiй час, вiдходить i мiй. Та годi про це, кажи про страх. Семен рукою розгладив недовiрливi зморшки на чолi, хоча й позаздрив спокiйним снам батька. Де ?х тiльки прикупити? - Що ж про нього? Оце прокляте гетьманство, в яке вскочив, прикриваю, як можу, активнiстю, страхаю нею когось, щоб самому не пiти на дно, - з болем заглянув у минулi роки. I вони наблизили до нього тi шибеницi, бiля яких i вiн сидiв на конi, коли вiшали iнших. Давно вже пропав той кiнь, пропали й люди, а страх не пропадав, бо ще й досi приходять тiнi загиблих, бо й досi, нiби живий, сто?ть у видiннях красень-командир, який i прiзвище мав славне: Човняр. Як побивалася за ним молода, що наче з образа зiйшла, дружина, як плакало бiля ?? грудей немовля, нiби й воно щось розумiло, як без слiв стогнав, здiймаючи руки до неба, сивочубий батько. Смерть i горе людське зiйшлись бiля шибениць, i не знати, що було сильнiшим... А ввечерi, шукаючи поживи, Семен негадане приплентав до хати старого Човняра. На подвiр'? бiля тину лежало кiлька завiяних снiгом човнiв, лежали й зрубанi верби, що пiдуть на човни. У хатi мовчки сидiли зажуренi люди, а на столi лежало шiсть з восковими свiчами хлiбин - саме стiльки було сьогоднi повiшених. Од його крокiв здригнулися усi вогники свiчок i схлипнуло немовля на руках молодицi, що сьогоднi стала вдовою. "Ой люлi, люлi", - прошепотiла вона сльозами, i дитя потягнулось до ?? грудей. I тут воднораз стояли життя i смерть. Забобонний жах охопив Магазаника; вiдводячи погляд вiд матерi й дитини, вiн швидко повернув до дверей. - Хлiба ж святого вiзьми на дорогу. Вiн оглянувся. З-за столу пiдвiвся старий Човняр, подаючи йому хлiбину, на нiй воском чи самою печаллю стiкала свiча. Десятки мовчазних очей скинулось на нього, скинулися й очi вдови, вiн вiдчув, що вона впiзнала його. Похапцем вихопив хлiб з рук старого, а гарячий вiск опiк йому не тiльки пальцi, а й прийдешнi роки. З хлiбом поперед себе вискочив надвiр, де мерзли завiянi чо?ти, па яких уже не попливе молодий Човняр, хiба що дитя його через роки пiдiйметься у свiтання на рiчцi батькiв. Вечiр одразу ж загасив свiчу, як день загасив життя... Невже це все було?.. I йому зараз стало лячно дивитися навiть на свого батька, який чимось нагадував старого Човняра... Тяжкi грiхи нашi; колись ?х можна було однести до церкви i мати полегкiсть пiсля сповiдi. А перед ким тепер висповiда?шся i де вiзьмеш полегкiсть? Тому й крутиш життям, як циган сонцем, та цього не зрозумi? навiть рiдний тато, який i досi ма? утiху i вiд землi, i вiд води, i вiд худiбки, i вiд бджiл, i вiд жита... Довго мовчки дивився на сина батько, а потiм з огудою сказав: - Дуже хитро надумався ти крутитися в свiтi. Можна трохи й скинути цих пекельних крутежiв, бо все одно доведеться колись розплачуватися за страх: спочатку вiн точить чиюсь кров, а потiм i тво?? зажада?. - Може, якось перемелеться. Бо кого тепер не зачепило колесо хитрувань: i дворянина,i селянина. - Так паскудься хоч на копiйцi, а не на чи?хось сльозах. Недарма кажуть люди: хто варить лихо, той ?стиме бiду. Я в свiй час пiд Плевною воював iз турками. А чого ж ти вою?ш iз сво?ми? - Це ж про кого ви? - Хоча б про агронома Ярослава. То ж людина! У Семена здичавiли очi. - Далеко в нас зайшло з цi?ю людиною. - Так пiди на перепросини до нього, повинися, i, може, якось порозумi?тесь. - Пiзно, тату, - понуро пiдвiвся з-за столу, вклонився богам i похапцем кинув хреста на груди. - От i не вийшло в нас святого вечора - грiшний вийшов. Невже i в мо?й хатi помiж нами катом сто?ть страх? - Вiн, тату. Аби тiльки можна було кудись утекти вiд його страшних жорен, - набурмилений стояв перед батьком, проклинаючи в душi долю, яка завiяла його до гетьмана Скоропадського. Потiм пожалкував, що так довiрився старому. Добре йому говорити, коли вiн був у Болгарi? гренадером, а ти на сво?й землi - скоропадчиком. Батько накинув на плечi кожуха, бо пiсля поранень мав одвiчний холод у тiлi, i вже на порозi зупинив сина: - Одне тобi можу сказати - вiзьми це втямки: тримайся не крутежу, а святого хлiба, божо? бджоли i не жни, чого не посiяв, бо опустошi?ш, як прогниле дупло. "I не жни, чого не сiяв", - лише устами повторив Семен, здригнувся, бо знов сколихнулись примари колишнiх чи позаколишнiх днiв. - Це вашi слова? - Нi, партизана Михайла Чигирина. - Старий показав рукою на покутнiй снiп. - Хiба ти вже не ма?ш любовi до жита, до червоного маку в ньому? Семен подивився на колоски, а за ними побачив лiто. - Нi, жита я люблю, особливо, як вони половiють, - Семен таки справдi любив отi сизо-срiбнi сплески, що бiгли-колихались до самого обрiю i наколихували молоде зерно. - Тож i тримайся плуга, а не язика, бо як сповзеш iз землi, то без не? не буде за що триматися. Чував, що ти з життя робиш патолоч та дуже рознурову?ш варги i судиш словом людей. Хiба забувся, що слово - ? бог, а не суд? Семен запам'ятав це, а батьковi вiдповiв: - Легко вам остерiгати, коли стали в обочi од людей, а ближже до бджiл. - Сам кошовий Iван Сiрко на старостi недалеко вiд Сiчi жив пасiчникуванням i не журився тим. А тобi треба зажуритися. - Чим?! - знову спалахнув. Дивлячись повз нього, батько вiдповiв: - Бачу, що на тобi, догадуюсь, що в тобi, а що залишиться по тобi? Подумай i над цим, всi ми не оминем свого останнього пристановища. Моторошно стало Семену в цей химерний святвечiр, бо таки побачив кладовище з яблунями i вишнями, де, певне, i йому доведеться лежати. I виразно вiдчув, як щось повернулось у його душi, намагаючись одiрватись од того хитрування i гидомирства, в якому втопив сво? останнi роки. Вiн, може, перемiг би себе I навернув би сво? днi на iншу стежину чи дорогу, аби не дурна гордiсть i дурне озлоблення супроти батьково? мови: всi стають розумниками, коли смерть ?м перетина? час. Наче коня, осадив, здиблену душу i клятим насiнням гонору засипав той невиразний спалах добра, що ворухнувся в нiй. Батько не збагнув, що робиться з сином, i ще почав його картати святим письмом: - Ти загляда?ш у рiзне старокнижжя, то згадай, що пишеться в першiй книзi Мойсея про Ка?на i грiхи. Нiчого не вiдповiв на це Семен, тiльки набундючено глипнув аа._ старого i мовчки, наче лантух, вимiвся з хати, упав на сани, оперезав малаха?м коней, i вони, i санки одразу взялися снiговою курявою. "Оце дочекався святого вечора!" - лаяв батька, та й себе картав, бо таки справдi розпустив варги бiльше, нiж треба. Коли що й винiс вiн з важко? розмови, то це слово про грошi; папiрцi мають цiну до часу, а золото й час не долав. Ось i тепер золото, срiбло й папiрцi в однiй цiнi. А як далi буде?.. Вiн трiпонув кованими вiжками, конi побiгли завiяним зрубом, з якого витикались молоденькi берiзки, а думки повернули до Василини, до ?? жагою обведених уст, до ?? дорiдностi. Ось де можна чоловiковi знайти вiдпочинок i розкошування. Зараз вiн пiд'?де до приземкувато? хатчини, внесе липiвку меду i скаже, Iцо приморозив на холодi душу. То, може, вона й вiдхука? ??. Отак бог i кара? нас грiхом... А тим часом старий Мирон, зодягнувшись, з порога стежив, як тiка? вiд нього син, i знову згадав святе письмо: "Волоцюгою i втiкачем будеш на землi". Потiм узяв уважисту плiшню i пiшов на ставок вирубувати продуховини. Благословенна тиша i зорянi титли стояли над волошковим заснiженим свiтом, що на невидимих решетах пересiвав сяйво й пiдтемiнь, а на мiсячних верстатах ткав льнянi рушники. I невже навiть у такий вечiр у чи?хось мiзках, у мiзках його дитини може ворушитися ницiсть? Коли так, то для чого живете, ви, недорiки та викрутнi? Мирон ударив плiшнею, лiд зойкнув, покотив посвист i стогiн пiд очерети, якi ще не так давно аж розгойдувались дикою птицею. Семен хотiв ?? побити з дробовика, але Мирон не дозволив, бо що то за ставок, коли в ньому нема? риби, а на ньому - птицi? На продуху, бокуючи, почали спливати плiтки i краснопiр, далi з'явилися щупаки, ?х можна було б викинути руками на лiд, але в такий вечiр не хотiлося зобиджати навiть рибу. Хай подиха?, прихопить мiсяця на плавники - та й знов у притихлi води. Вiн довгим поглядом прощання оглянув мальованi в син?, i срiбне, i сиве свiти, оглянув садок, що вiдродив йому, очерети, що вiдшумiли йому, i навряд чи побачить вiн, як з них весною будуть випливати дрiбнi чирята i качки. I жаль йому стало бозна-ким мальованих свiтiв, i цвiту, що в сповитку спав у яблунях при морозi, i птиць, що вже не долетять до нього, i сина, що вiдкотився од нього, не збагнувши, що таке людське життя. А коли збагне, то вже, напевне, пiзно буде, бо як пiдруба?ш душу, то зруба?ш усе. От тягнеться вiн до непевного карбованця, до пота?мних пiдземних скарбiв, а не тямить, що все це су?та су?т. Як рожевi птахи, зашумiли, заспiвали примороззю пiдкучерявленi очерети, i ?хнiй пух полетiв у святешну далечiнь, де злегка поскрипував мороз чи земля i на добрий сон вкладалося село. А мiсяцю все хотiлося бавитись у пiжмурки з ним - i вiн то закидав його аж у саме небо, то раптово так вигойдувавсь на скатертину снiгiв, що аж кособочились хати. А може, це не мiсяць, а злиднi кособочили ?х? Бо багата кутя ? багатою, а для скiлькох вона голодна. От уже й бiльшовики починають поволеньки насiдати на сiльську злиденнiсть, тiльки що вийде з цього, коли ще дядьки тремтять над прапрадiдiвською трипiлкою. Сто?ть пiд мiсяцем у закинутому свiтi людина, яка вже нiби живе й не живе, згаду? щось давн?, перетрушу? роки, i смутки, i просвiтки, втiша?ться усiм добрим, що приходило до не?, що сама зробила, а погане вiдгорта? i думкою, i рукою, яка вже, мабуть, востанн? цi?? осенi сiяла жито. Господи, як це гарно - сiяти!.. А ще краще жати. У жнивовицю вiн ви?жджав у поле з дружиною, що, й дiтей народивши, мала дiвочу статуру i дiвочi коси. Весною вони пахли ясмином, а в жнива цвiтом березки i молодим, ще не затвердiлим житечком. "Зелене? жито, зелене? жито, а ще зеленiший овес". Це вже ввечерi, посмiхнувшись йому, заспiва? Докiя, та так заспiва?, що аж перепiлка стихне в житах. "Це ж треба", - тiльки головою похита? вiн i поведе конi в долину на туман, а його все буде наздоганяти ?? голос. Коли ж повернеться з долини, Докiя вже буде спати пiд полукiпком, поклавши голову на снiп, тiльки не спатимуть ?? вi? - то вiтрець сколихне ?х, то роса, то зернинка прогрiтого жита... I чого так швидко минулося все? Посивiло тво? жито, вiдлетiла твоя перепiлка, i в очi смутком заглянула нiч. От наче й небагато хотiлося б ще: щоб син його став людиною, щоб iще вийти в поле сiячем та хоча б кра?чком ока побачити той день, коли всi люди будуть мати хлiб на столi... Не побачить вiн цього дня, ох не побачить - твiй час минув. I похилив старий обважнiлу голову, але враз стрепенувся: хтось невдалiк подав йому срiбний голос, раз i вдруге. Та це ж пiд кригою прокинувся струмок, що перечища? води його ставка. Чого не спиться тобi? Стрiтення чи весну почув? На снiгу вiд хутора обiзвалися чи?сь кроки. Старий зиркнув на втоптану стежину. До нього, погойдуючись пiд небесними рушниками, чи то йшла, чи то пливла Василина. I навiть бахматий кожушок не мiг приховати ?? жiночо? дорiдностi. От кому б дiток носити бiля грудей, та носить вона бiль i смуток у грудях. - Дядьку Мироне, я прийшла до вас на вечерю, - журно посмiха?ться вишневими устами, а пiд ?? вiями водно зiйшлися жага любовi, iмла печалi i загадковiсть. - От i добре, що прийшла, - дивиться на вдову i чомусь пригаду? тi вечори, коли отут на ставку жiнки перуть шмаття i годують немовлят грудьми, що стiкають молоком та мiсячною дрiмотою. - В рiднi не захотiлося гуляти? - Побула я трохи в присiлку, подивилася на щастя сво?? сестри, на дiток ??, та й незридними заридала. Тому й гайнула до вас. Ви ма?те журбу старостi, а я журбу молодостi. - Тодi клич дiда Корнiя, i справимо собi святвечiр! - А вiн уже сто?ть бiля хати з яничаркою: хоче в Мороз стре\\ лити, - посмiхнулися очi, обтяженi далеким мiсяцем i близькою печаллю. - От i згада?мо, як нам було на Шипцi воювати з турками. - I замугикав собi: "А за нами татари, як тi чорнi хмари, а за нами турки, як iз неба кульки..." - Ви ще й голос ма?те! - здивувалась Василина. - А чого ж менi не мати його, коли довкiль степ i небо, лiс i небо? От рокiв тiльки жаль, що вже пiдкотились пiд небо. Не знаючи, чим заспоко?ти старого, Василина подала йому кiлька зв'язаних пучкiв калини, на яких повиступали скалочки морозу. - Ось вам вiд Оксани. Старий пiднiс дарунок до обличчя. - I калини жаль... Як там Оксана? \ - Така ж гарна, нiби весняна година. А теж за чоловiком . журиться. - I стишила голос: - Ваш Семен чогось хоче сколупнути його. - Тупоум вiн. Уже й вирiс, та розуму не винiс. Тяжко бува? людинi дорости до людини... Попiд спiвучими очеретами вони ввiйшли в садок, де мiж тiнями дерев блакитне димилися i зблискували промерзлi мiсячнi ополонки. - Гов-гов! - побачив ?х дiд Корнiй, пiдвiв угору свою яничарку i стрельнув у Мороз, щоб вiн не морозив нi жита, нi . пшеницi, нi цвiту в садах. Коли наляканий Мороз побiг у | далину, дiд Корнiй по-молодечи пiшов назустрiч Мирону й Василинi. - З святим вечором, гренадьоре! - i вiдчинив ворота. - З святим, дзвонарю! Щось я сьогоднi тво?х дзвонiв не чув. На довгастому обличчi Корнiя ожили застоянi зморшки: - Бо недоумкуватий панотець скинув мене з служби. - Жарту?ш? - не повiрив Мирон. - Правду кажу. - Чим же ти не вгодив йому? Старий дзвонар привiтно усмiхнувся в грубезнi вуса, поверх яких поблискувала наморозь: - Оце ж пiд Новий рiк, коли люди збиралися на збори, я й ударив у всi дзвони "Iнтернацiонал". Кажуть, славно вийшло, а попа мало родимець не вхопив. Забаг, щоб перепросив його, а я теж затявся, i тепер у дзвони калата? Милентiй, якому ведмiдь на вухо наступив. Мирон засмiявся, почоломкався з Корнi?м, поторсав його задубiлу на холодi кирею i враз насторожився: - Ще чиясь добра душа прибива?ться до нас. З прошито? мiсячнимм снуванням вечорини, нiби з казки, летiв гривастий кiнь, пiд його копитами м'яко стугонiла й вибухала блакитнивими кущами дорога. - Хто ж це може бути? - сам себе запитав Корнiй, пильно придивляючись i до коня, i до крилчатих сапчат. Та ось вони порiвнялись iз ворiтьми, i з них проворно скочив невисокий кремезний чоловiк, що зразу ж чимось нагаду ва а гриба-боровика. - Михайло! Михайло Чигирин! - здивовано вирвалось у дiда Корнiя. "I чого б це колишньому партизану, що живе на краю району, в такий вечiр прибитись до нас?" - Пiзнали? - нiби диву?ться Чигирин i вiта?ться з усiма. - Тебе та що но пiзнати. Куди ж проти ночi зiбрався? - До вас, дiду Корпiю. Старий засмiявся: - Вези вiзок, а ми послуха?м. - Таки справдi до вас, - i почав стирати паморозь з вусiв i борiдки. Тепер дiд Корнiй занепоко?вся, бо не раз його брали в iншi села дзвонити за упокiй: - Щось трапилось у вас? - Таки трапилось, - бiлозубе посмiхнувся Чигирин. - Оце ж пiд Новий рiк iду я з жiнкою до свого друга-партизана, аж раптом чую далекi дзвони. Зупинився i сам собi не вiрю: так вони славно виграють "Iнтернацiонал"! Скинув я шапку, а душу аж пiдмива? святковiсть. Думав: це артисти якiсь при?хали та й задзвонили отак. Аж потiм дiзнався, що це ви, дiду Корнiю. То приймiть вiд мене подаруночок, - вiн вийняв з кишенi кожуха шерстянi рукавицi й простяг старому. - Це щоб руки бiля дзвонiв не мерзли. - Спасибi, Михаиле, - знiяковiв дiд Корнiй. - От i маю перший подарунок вiд партiйного чоловiка. - Ходiмо ж до хати, - торкнувся Мирон руки Чигирина. - Спасибi. Я зараз же додому. А по цiй мовi бувайте здоровi. - Чигирин вклонився усiм, скочив на санчата, i кiнь зразу ж понiс його у синьоцвiт вечорiти. - Дива, - тiльки й мiг сказати дiд Корнiй, а далi, коли кiнь i сани почали зникати за пагорбами, махнув обважнiлими руками i заспiвав: Ой там за горою та за кам'яного... Василина вiдразу пiдхопила: Ой там виходило та три товаришi, Що перший товариш - ясне сонце, А другий товариш - ясен мiсяць. I тут Мирон побачив на вiях притихлого Корнiя сльози. - Чого ти? - затривожився чоловiк. - Молодiсть, Шипку згадав? - Та... - скривився старий дзвонар. - Кажи, Корнiю. - Що ж казати? - потуманiли очi старого. - Вже й лiспi вивести не можу - вже лiта й голос вiдiбрали. - То ви за голосом тужите? - здивувалась Василипа. - Нiколи б не подумала. - Замолоду багато про що не думають. Он який голос ма? Миронiв син, та не спiва?, - ?сть ним людей, а це вже й за агронома взявся... З молодим агрономом Семен нiяк не мiг порозумiтися i потайки почав йому копати яму. Та несподiвано коса наскочила на камiнь, а тут iще Ярослав прочув, як у громадянську вiйну колобродив Магазаник у державнiй вартi його свiтлостi гетьмана Скоропадського. Пота?мне мало стати явним. Тепер уже загримiло не над Ярославом, а над головою Магазаника; вiд того грому, дивися, i лiси не врятують, куди забрався Семен, щоб у свою волю орудувати сокирою в дiбровах, плугом на зрубах, косою на галявинках. За ушахроване добро вiн i за?вся з Ярославом, думав, що виживе його з села. Та не вижив. То треба було ще щось робити, бо хiба зпа? чоловiк, на якiй стежцi життя стрiнеться зi смертю? Як воно далi було - про це вiда? тiльки грозова нiч, але вона ще не навчилася стояти свiдком на судi... Лiта нiколи не повертаються до людини, а людина завжди поверта?ться до сво?х лiт, i минувшина вже так пiдiйшла до нього, що, здавалось, простягни руку - i доторкнешся до не? та й впишеш у письмо, про яке не раз думалось Данилу. - Крийок-крок, крийок-крок! - знову подав голос погонич, а з глибини болота ледь-ледь долинула срiбна сурма журавля. Був собi журавель та журавка... III Минув рiк, як не стало Ярослава. Ох, яким довгим був той рiк для Оксани i... Семена Магазаника. Вдову сушило горе, лiсника - страх. Бо хто зна?, чим може обернутися пота?мний людський поголос: вiзьмуть i скинуть з лiсника. То що вiн робитиме без сво?х угiдь, без приховано? в лiсах худоби, без пасiки? От хоч карай, вiн зараз не скаже, скiльки в нього свиней: як подалися навеснi в нетрi, то тiльки пiсля першого снiгу прийдуть iз приплодом. Хай там хтось пережива? труднощi росту, а вiн обiйдеться без них. У лiсах розкiш живностi i йому. Тiльки як на цi гаразди потрiбна толкова i при здоров'? господиня. I вiн частiше й частiше крутився думками бiля Оксавиного двору й Оксаниних рук; така за виграшки всяке дiлечко переробить, та й красу ?? не змило горе, тiльки очi притемнились. Пройшло горе серцем i вгнiздилось журбою в очах. Весiллям, перезвою, любощами треба виганяти журбу, бо iнакше i вiк пiде за водою та сльозою... ?дине, що давало якесь забуття чи розраду Оксанi, - це дiти й робота. I вдова чманiла в роботi - вiд рання й до смеркання, вiд смеркання й до опiвнiчно? години. - Пiдвередишся, несамовита, - гримала на не? тiтка Марина, що iнколи заскакувала в присiлок зi сво?ми фарбами у вицвiлiй хустинi. Певне, вiд тих фарб у жiнки й очi були рiзними. - Навряд чи пiдвереджусь, - вдова пiдводила осiннi вi? на татарський брiд, виглядаючи з нього вже не мужа, а сина, що хлюпався на тому самому човнi, в якому куля пiдрiзала Ярослава. Цей човен довго лежав на подвiр'?, у розщелинах його встигла вирости, вмерти i знов зазеленiти трава. У повiнь Володимир попрохав матiр: - Зiпхнемо його па воду. - Для чого? - з болем спитала вдова, оглядаючи човсп. Вона пам'ятала що ту вербу, з яко? робили його. I, певне, недоплаканi сльози тi?? верби тихцем виплаку? сама. - Треба ж, мамо, комусь плавати на ньому, - розважливо вiдповiло дитя. - А я старшенький у вас. I так вiн сказав оце "старшенький", що всi ?? заборони перегорiли. - Ти хоч умi?ш веслувати? - То чому пi? - повеселiшав хлопець i вдячно глкпув на матiр. - Я й Миколку гукну! - Ой, спочатку сам, - у ваганнi вiдчинила ворота, поглянула на брiд, у якому тепер по шию, по пояс, по колiна стояли верби i не журились, а висяювали жовтими вогниками цвiту. Цвiла i та верба, пiд якою вона не раз стрiчалася з Ярославом. Верба ще бiльше постарiла, зараз у ?? дуплi нурту? вода, а на вершечку веселкою гра? сиворакпга. "Це синiй птах щастя", - не раз казав Ярослав. "Тiльки ж де воно, те щастя? Хiба що це?" - задумливо поглянула на Володимира, якому нетерпеливилося бiля човна. А ось до нього i Миколка бiжить, трима?ться рукою за шлейку вiд штаненят i аж висяю? - здогадався, що мати дозволила човен спустити. - От добре, Володю, що ми по?демо! - Хто по?де, а хто на березi зостанеться, - хмикнув старшенький. - Це ж як? - занепоко?вся Миколка, глипнув синьоцвiтом на маму, на Володимира й знов на маму. - Бо тебе не пустять. - Мамо!.. - вола? благанням усе ?ство хлопчика. - Не мамкай, ще малий! - гримнула на сина, хоча й жаль було його. - Бачиш: грають води, як Дуна?... I тодi образа й не дитяча упертiсть обвели Миколчин вид, вже спiдлоба вiн поглянув на матiр: - Як не пустите на сво?му човнi, сяду на чужий, - Ти що мелеш, марудо?! - скрикнула Оксана. - Що чу?те, - про всяк випадок трохи позадкував хлопець. - Нiби ми вже з Володимиром не ?здили на чужих човнах. То пустiть... Можна було б ще гримнути чи настрахати, але вона вже запитала i себе, i дiтей: - Що ж менi робити з вами, непослухами? - Пустiть, мамо! - повеселiшав Миколка. Вони втрьох поволi зiпхнули у брiд човна. - Ти ж обережно, сину, бо вода бистрить, - наказала Володимиру. - Може, я з вами по?ду? - Не треба, хлопцi будуть насмiхатися, - та й вiдiпхнувся веслом од берега. I хоч затяжким було для нього весло, але в очах, як i Миколка, тримав цiлi броди синьо? радостi... Чому ?? так мало ма? людина пiсля дитинства? Ох, дiти, дiти, хоч би вам свiтило сонце... Притулившись до верби з пiдмитим корiнням, вона довго-довго не вiдходила вiд татарського броду. Пе тiльки човен iз дiтьми похитувався у ?? приiмлоних очах, а проходили недавнi видiння i сива давнина ще вiд ординських часiв, про якi читала та не раз чула вiд старих людей i Ярослава. Час налягав на не?, охоплював ?? душу, охоплював усе довкола... То вона тiкала вiд ординцiв у гиблi болота, що вiдкочувались от татарського броду, i над нею хижо свистiв аркан, то ?? гнали людолови в неволю, як гнали по жерницi скручений прокислим ремiнням ясир. А жерниця ноги коле, Чорну кровцю пролива?, Чорний ворон залiта?, Тую кровцю попива?. Це ж усе було! Це ж усе було! Та й досi, зда?ться, не перетопилася крига дико? злоби, ще й досi на серцях нароста? дике м'ясо. - О, нарештi твiй голос почула, - пiдiйшла до не? тiтка Марина. - Тiльки нащо ти про чорного ворона? Цур йому. А я оце урвала часинку - хочу твою хатину сво?м квiтом змалювати, - гойднула вузликом, у якому лежали порошки друшпану. - Малюйте, тiточко. I де у вас той цвiт береться? - З голови, Оксано. В мiзку й добра думка цвiте, i гидомирство сну?. Це вже хто якi мiзки ма?. Може, я тобi на стiнi зокола соняшники намалюю? - Та нi, вони, живi, по всьому городу виглядають мене. - А до мене в Копайгородок Магазаник верхи при?жджав. - Марина щось згадала, засмiялася. - У святешне вибрався, а чоботи змастив вовчим ло?м. - Це ж для чого? - Щоб собаки розбiгались по закутках. При?хав навiть з подарунком - в'язку сухих грибiв привiз. Усе розпитував про тебе i все хвалив тебе. Просив, щоб я йому розмалювала хату; потiм, уже в себе, сам вiддiляв жовтки вiд бiлкiв на фарби i знову розпитував про тебе. - Хай його лиха година розпиту?. - Та вона обмина? його. Розкошу? в лiсництвi чоловiк, як пампух в олi?. У нього ж так: державi краплю, собi кварту... А ти ж як восковi?ш з дiтьми? Це й хату присiшками пiдпира?ш? - Коли треба, й плечем пiдiпру, а не зледащiю, - вiдповiла на те, чого не доказала тiтка Марина. Стояла тиха, ласкава година, коли вже вiястий липень поскладав сiно в копицi i думав собi про те, що з недiлi треба складати в полукiпки жито. Думала про це й Оксана, йдучи з меншеньким додому. Вiн руками перебирав стебла пшеницi, у яку вже ввiйшла золотiнь, жебонiв, що Володимир з них виплете йому бриля, i мав собi вiд цього дитячу втiху. Отак вони прийшли додому пiд сяйво соняшникiв i рутбокi?, якi так любив Ярослав. З татарського броду озивалися кулички й дитячi голоси. Вона раз i вдруге гукнула Володимира, i вiп хутенько прибiг до не?, повис на воротях, чорний, мов галченя. Як це в нього й очi не потемнiли? - Чого вам, мамо? - Чи но пора вечеряти? - Я ще трохи побуду з хлопцями на човнi. - Не набрьохався за цiлий день? - Ще нi. - Тiльки ж не барись. - Я скоро, мамо, - скрипнув ворiтьми та й бiгцем до броду, до посвисту куликiв, до смiху свого товариства. А у хвiртку, подзвонюючи ключами, вже шелепа? Семен Магазаник, несе, погойдуючись, святешний залежаний одяг, святешне лице-i шельмуватi очi. - Добридень, вродливице, добридень, - пiдкошу? сво?ю вузлатою тiнню ?? ноги. Оксана здригнулась, вiдiйшла вiд чужо? тiнi пiд захист соняшникiв, вони сонцями лягли на ?? плечi, освiтили присмучену вдовину вроду. - Драстуйте, дядьку. - Який я тобi дядько? - Магазаник заморгав вiями i вусами, а на жорнуватому обличчi викруглилось невдоволення. - Коли чоловiк старший за жiнку на якийсь там десяток з хвостиком, то це ще нiякий не дядько. А я оце твого старшенького бачив на човнi. Оксана поклала руку на соняшника, що хилився од ваги сво?х дiток. - На тому самому, на якому вбили Ярослава. Тепер здригнувся лiсник, та одразу святешне обличчя вмочив у спiвчуття: - Не треба, Оксано, не треба. Мертвим - спокiй, з живим - життя, яке вже воно не е. Ох, i гарнi в тебе соняшники, такi рву питчастi! - прицiню?ться то до соняшникiв, то до вiй чарiвницi, що пригашують i пригасити не можуть синiй смуток рокiв. - Це Ярославовi соняшники. Йому саджу. На очницi Магазаника натекла пiвмряка. - I знову ж надаремно. Йому в раю святi садять рiзне зiлля, хоча й не вiрив чоловiк у рай, - лiсник пригнувся, зробив пальцями "козу" Миколцi, та дитя не засмiялось, а насупилось i позадкувало вiд дядька. - Важко тобi самiй з двома?.. Не кажи й не .iвдвори, бо сам знаю: до всього чоловiк звикне, тiльки не до бiди. Це треба стати i орачем, i сiячем, i город упорати, i зварити, i спекти, i обшити, i обiпрати, i хату, i корову доглянути, i дiтям дати толк. За таким клопотарством i лiта, i брови зiв'януть. - Коли це ви, дядьку, таким жалiсливим стали? - О, знову "дядьку"! Вiд цього на душi може нахмаритись i загримiти, - забряжчав комiрпицькпми ключами, що висiли на чорному чересi. - А менi так би хотiлося, - нагадав давнi слова Ярослава, - щоб i в тво?х очах прокинулись зорi! - Вiд чого ж вони прокинуться?! - мало не зойкнула вдова, i отой нередвечоровий туман, що проростав над татарським бродом, затуманив ??. - Ти не галакай, - скрадливо озирнувся Магазаник: чи не почув ?х хтось iз вулицi. - Ось пiдемо до хати, сядемо рядком та й поговоримо ладком. - У мене нема часу на посиденьки. - А ти без гордування знайди, - стишив голос Магазаник. - Не пошкоду?ш, - i знову забряжчав ключами. - Я тобi по-добросусiдському сказав: живий ма? думати тiльки про живе. У тебе е дво? дiтей, у мене - один Стьопочка. У тебе в врода на лицi, у мене ? лiй у головi, то й по?дна?мось собi. Я тебе, повiр, мов княгиньку, жалуватиму, якщо ти будеш мене шанувати. От за цим i прийшов до тебе. Я довго чекав, поки ти станеш удовою. На Оксану одночасно, мов заметiль, обвалились давня дiвоча нiч любовi i оцей призахiдний день удовино? печалi. То давн? було недосяжним, а це, призахiдне, - гидо мирним. - Дядьку, як вам не соромно таке страмовище варнякати?! - Яке ж це страмовище? - ворухнув мискуватими плечима. - Це житейське дiло, щоб разом бiду долати, бо нарiзно бiду й грiм не вб'?. Хiба тобi не остогидла самотня хата, самотня постiль? - У вас, дядьку, вже на головi гуля? бiлий цвiт, а ви з жениханням! - притулила до себе меншенького. - Вiд вашо? мови й святi соняшники можуть стати грiшними. Гетьте! Вiдмова обурила Магазаника, i голос його поважчав: - Ти не проганяй мене, я не прийшов тво? соняшники красти. Я хотiв iз цього подвiр'я викрасти вдовинi нестатки, а ти в крик. I чого? Чека?ш, щоб хтось лихо в торбi чи мiшку принiс? Краще подумай головою i завтрашнiм днем, бо ж бачиш, який тепер сутуж, навiть на хлiб. - Гетьте! У зелених очах Магазаника злобою зацвiв пiщаник, одначе стримав себе чоловiк. - Чого ти вхопилась за це "гетьте", як за батiг? Чим я тебе зобидив? Сво?ю любов'ю? - Киньте, дядьку. З грiшно? душi не проросте свята любов. - Ох i вiдьмочка ти! Уста, мов пуп'янок, ма?ш, а з уст камiння жбурля?ш, - сказав сумовито, бо мав справжнiй бiль од цi?? краси. Хоч би на яку часину зглянулась вона на нього - i то було б щастя... Сьогоднi не витанцювалось, та ? ще в бога днi: як нe вишло тепер, внидо в четвер. А як i в четвер по вийде, псе одно з цього сватання вiн ма? якийсь зиск: зараз, коли освiдчився, Оксана вже нiяк не зможе подумати, що вiн причетний до вбивства Ярослава. Он воно як! Старого вовка за хвiст не впiйма?ш. Та й пiшов похнюплено у лiси, до сво?х свиней, до сво?х копрiв, до сво?х бджiл, що на спiвучих крилах несли йому статки й пошану, бо кращого меду не було в цiлiй окрузi, про це й потрiбне начальство говорило, якому лiсник не скупився завезти духмяпий липець у свiженьких вiдеркових липiвках. От усе гаразд у нього, тiльки нема? господинi в хатi, бо що тi поденщицi, якi приходять до нього? А Оксана йому б i красу принесла в оселю, i все дiлечко переробила б. I чого вона закомизилась на сво?х злиднях? Чи хоче, як у молодостi, чути бiля вуха солодкi слова про любов? Так для чого на це марнувати час людям, якi вже знають, що таке спiлка - чоловiк i жiнка? Ну, не пiдбив вiн ?? сьогоднi, пiдiб'? завтра. Землю не пiдманиш, а людину можна. Бiля татарського броду вiн зустрiвся з дебелим Стахом, покосував на його м'язи, що горнятами ворушились на руках. - З такою б силою лiс корчувати. Ходи, сiромахо, до мене робити. Не пожалi?ш. - Почекаю, дядьку. - Дума?ш, у мо?х лiсах заробiток менший, анiж у смолокурнi? - Та нi - бiльший. - То бери свою годовщину - та й на мо? зруби i облоги. - Боюся такого давця. - Хоч скажи, чого? - У вас, пробачте, дядьку, я знову наймитом пiд'яремним стану, а я хочу ближче до людини. Тому й записався в соз. Отам i почну глибити свого плуга. - Ох i розумнi та доброчеснi ви поробились. Перемiни сорочки не ма?ш, а норов показу?ш. Чого це ти в присiлок чимчику?ш? - До Оксани. - А це яким робом до Оксани? - здивувався, занепоко?вся лiсник. - Може, свататися? - Та що ви! - У великих сiрих очах парубка прокинувся Сум. - У сiльраду чогось викликають Оксану. , ' - Чи не за борги? Стах зневажливо махнув рукою: У вашiй головi тiльки борги та проценти ворушаться. Якi проценти? - наворохобився Магазаник село не зна?, як ви навчилися лихвити? - неприязiго парубок i пiшов у присiлок. перевiв розтривожений погляд на татарський брiд, де понувала на човнах малеча. - Но плач, бiдолашна, - впритул пiдiйшов до по? Магазаиик, почав витирати ?? сльози, що просочилися мiж пальцями, а потiм злегка пригорнув жiнку, заворкотiв ?й у вухо спiвчуття: - Безщасниця ти моя, безщасниця... I сталося диво: вдова не вирвалась iз його обiймiв, не вдарила його по руках, не вивiльнилась, коли вiн почав ?? цiлувати. Чи обайдужiла, чи забулась вона? Трiснув, зiтхнув i погас недогарок свiчечки. Магазаник щiльнiше притулив до себе жiнку, поцiлував ?? брови, вiд яких теж вiяло ромашкою i житом. I знову вдова нiчого. Тодi, вiрячи й не вiрячи у сво? чоловiче щастя, вiн обережно пiдвiв ?? до постелi, Незрозумiла й жадана, вона мовчки лягла бiля нього, i вiн припав головою до ?? вистиглих персiв, що чекали дитини, а дочекалися полюбовника. Вiн не пам'ятав, як провалився у п'янкiсть снiв, що гудiли йому по всьому тiлi, а прокинувся од невтiшного жiночого плачу, Сiвши на постелi, перелякано запитав: - Чого ти, Василинко? Чого? - i потягнувся до не?. - Пропав мiй вiк, ой, пропав... - голосила вона, стоячи бiля лiжка. - Чого ж вiн пропав? - почав заспокоювати ?? руками й поцiлунками. - Бо я вже не жiнка, а полюбовниця. Будьте проклятi ви всi, ненаситцi? - А полюбовницi - хiба не жiнки? ?х i царi, i королi шанували, - не знайшов кращо? вiдповiдi, пригорнув Василину, а вона його люто вдарила по руцi. - От цього вже не треба, - посмiхнувся ?й, бо не вiдчував у тiлi болю, а тiльки хвилi любощiв i втоми. - Таки не треба, - погодилась вона i поклала його руку на вогкi од слiз груди. Вiн, знову хмелiючи, потягнувся до них. - Лягай, Василинко. Ще не свiта?... - Тепер менi все одно, - тугою i прощанням iз чимось дорогим для не? безнадiйно зiтхнула вона. А з лiсу негадане долинув чийсь голос любовi: Та мала нiчка-петрiвочка, Не виспалась наша дiвочка... IV Iще для когось пролетiв, а комусь вiдсочився рiк, i посивiла матiр-земля, мружачись пiд метелицями, вже думала про березень. На Подiллi майже нiколи на Петра Вериги не розбиваються криги. У нас криги розбива? блакитноокий березень. Спочатку вiн парубку? по лiсах - видобува? з-пiд снiгу ще нерозщiбнутi нiдснiжники, потiм розморожу? сiк у березi i, коли вона блисне щасною сльозою, йде на рiчки й озера. Тодi на прогнутих плесах починають свiтити вимо?ни i прокидаються льодоколи - поведуть сво?ми срiбними смичками, i вже тiльки прислухайся - над берегами й за берегами здиблю?ться бентежний передзвiн, а в берегах шипить, гуркоче, шаленi? крига i радiсно зiтха? вивiльнена хвиля. Як ?й любо пiсля теменi заграти сонцем та вдарити в бубни примкнутих човнiв, щоб пiдскочили вони вгору, рвонули сво? кайдани та згадали воленьку-волю, i купальськi вечори, i сяйво юних очей iз тих вечорiв. Пройшовся березень з пiдснiжником на шапцi i над татарським бродом, i пiд його ходою вибухнули криги, зослiпу посунули одна на одну, та на корiння яворове, та на м'який, з червонолозом берег, вiн закипiв шумовинням, накостричився вирваним татарським зiллям, що нiжно запахло торiшнiм лiтом. А до гомону рiчки при?дну?ться дитячий гомiн, бо скресання крити завжди свято для дiтвори i тривога для матерiв: скiльки не кажи, скiльки не грози, а неодмiнно ж якийсь отряха захоче прокататись на крижинi. Ось i зараз знайшовся такий шибайголова: осiдлав крижину, широко розставив ноги й, осяяний заздрiсними поглядами дiтвори, кружля?-пливе в березневi свiти, в оте фiалкове марево веснування, що тремтить пад деревами i завжди трима? в собi бентежну принаду. То хiба, глянувши на такого одчайдуха, не засверблять ще в когось ноги? Он уже й Океании Володимир збива? шапку набакир i схиля?ться до брата: - Миколко, ти ж будь менi молодцем! Миколка одразу насторожу?ться, непевно блиска? синiм цвiтом з-пiд заячо? шапки: вiн добре зна? - коли йому говорять бути молодцем, то вже треба залишатись самому. - А ти ж куди, Володимире? - Мале тоскно дивиться на стар.шого, але трима? себе молодцем. - А я сюди, туди, он куди - на всi нашi броди! - безжурно махав уважистою вербовою палицею на здиблену рiчку. - На кригу?! - жаха?ться Миколка. - Еге ж. - He треба, Володимире, - кривиться Миколка й забував, що вiн молодець. - О, ти ще зараз почнеш квасити кислицi, - набурмосився старшенький па меншенького i рвучко одвернувся вiд нього. Це одразу дi? на Миколку, бо вiн нiколи не був ревою i не любить, як вiд нього вiдверта?ться Володимир. - Володю, а як мама взна?? - косу? синiм оком на оселю. - Ох, перепаде на бублики й тобi, й менi. - Та звiдки вона взна?? Ти ж не скажеш ?й? - Нi, не скажу, - тоскно мовить Миколка i не знав, чим утримати брата. - Але ти краще не ?дь на кризi, бо ще води в чоботи набереш. - Тая ж сьогоднi змазав чоботи березовим дьогтем. Ось бачиш? - Бачу, - хлопченя зажурено дивиться не на чоботи, а на шал крижин. - Ти не бiйся, - заспокою? його Володимир. - Як пiдбiльша?ш, сам по?деш на кризi. - Я й зараз по?хав би з тобою. - Зараз не можна. Ще треба пiдрости. - То й ти не ?дь. - Я тiльки трошечки-трошечки, понад самим берегом, а ти подивись, як у березi Гримич верборуб чинить. Миколка прислуха?ться до передзвону сокири, що тне вербовi гiлки, мовчить, дума?. I пiдбiльшати йому хочеться, i за брата страшно, i собi на кригу кортить. Воно б i нiчого проплисти вiд броду до броду, аби тiльки чогось iз крижиною не трапилось та мама не дiзналась, бо тодi однi?ю рукою буде хапатись за вiника, а другою за серце. - То я йтиму за тобою понад берегом. - От i добре! - щирить Володимир зуби. Тепер усi страхи тiкають од Миколки, i вiн знову ста? молодцем, трохи набакир збива? шапку, щоб бути бiльше схожим на брата, i навiть бачить себе на крижинi, бо хiба вiн гiрший за iнших? А Володимир з вербовою палицею в руках уже заходить у нашумовану воду й так придивля?ться до крижин, мов щось вичиту? з них. Ось оця, либонь, замала, ця нiби ма? трiщину, а ось ця саме враз. Спираючись обома руками на палицю, вiн злiтав вгору й легко спуска?ться на крижину, нахиля? ??, ляка?ться, але одразу ж радi? - крижина вирiвню?ться i солодко озива?ться у ногах i пiд ногами весняним клекотом. - О! - радiсно вигуку? Миколка з берега й жалку?, що вiн ще маленький. Володимир показу? братове кiнчик язика, маха? палицею i гордовито огляда? прибережжя, що потроху вiдплива? й вiдплива? вiд цього. - Ти ж, Володю, тримайся берега! - гука? Миколка, бiжить за кригою, розсовуючи шапкою i руками червонолiз, що пiдсвiчу? його срiбними, з росою котиками. - От нема кому бити шибеника! - чу? Миколка огуду па брата, в думцi заперечу? ??, хоче заперечити й словом, але в цей час чоботом чiпля?ться за кореневище й пада? на червонолiз, на срiбнi котики, що й узимку тiшать ?хню тiняву оселю. Коли Миколка зводиться на ноги, вiн уже бачить Володимира не бiля берега, а посеред броду, де крижини труться одна об одну, мов риба в нерест. - Володю! - розпачливо кричить Миколка, скида? з голови свого зайця й маха? ним. Вiтер пiдiйма? вiхтик золотистого чубика - вiн теж кличе Володимира на берег. Та старшенький, мабуть, тепер i не почув Миколчиного голосу, бо ма? собi роботу - вiдбива?ться i вiдбива?ться вiд осоружних крижин, що так i норовлять пiдбити його. I таки пiдтинають. Миколка цiпенi? вiд страху, а Володимир зi сво??, вже нахилено?, крижини перескочив на iншу, посковзнувся, упав на колiно, але одразу ж i пiдвiвся. Тепер на берег, ближче до Володимира, збiгаються всi, немов на солонище, махають руками, кричать, радять, як вибратися з халепи. Тiльки Миколка нерухомо сто?ть бiля сво?? заячо? шапки, що впала до нiг, i не зводить погляду з братика. I раптом сталося щось страшне: якась невидима крижина спiднизу вдарила Володимирову, розколола ?? навпiл, i хлопчак поплавком пiшов у воду, на якiй одразу спливли вербова палиця i заяча шапка. - Утонув! - лячно скрикнув хтось на березi, а Миколка заголосив. Та Володимир не втонув: мiж крижинами показалася голова, а з берега хтось кинувся у воду й крикнув: - Тримайся, Володимире! Тримайся! I хлопчак тримався, вчепившись пальцями в крижину. Вiн кiлька разiв намагався вилiзти на не?, але вона ставала сторч, i Володимир почав захлинатися. - Тримайся, хлопче! - пiдбадьорю? його плавець, маневруючи мiж крижинами. - Я тримаюсь... - уже не чуючи пальцiв, насилу вичавлю? хлопчак. - Ти ж у ммене козак! - пiдбадьорю? його i голосом, i очима Стах Артеменко. Вiн через якусь хвилю вiддира? хлопчака вiд криги i серйозно пита?: - Змок? Оце завжди старшi щось, як Iз кiлочка, зморозять меншим, тому й Володимир так само вiдповiда?: - Змок, але в чоботи води не набрав. - Ох i брехунець же ти, - посмiха?ться посинiлими вустами Стах та й гребеться до берега, який тепер став таким принадним i дорогим. Як би це добре було добратись до нього, забiгти в хатину та на пiч i щоб мати нiчогiсiнько не взнала. Та, напевне, пюди геть усе розкажуть ?й, а тодi без голосiння i слiз не обiйдеться. - Ой дядьку Сташе, у вас кров iз обличчя йде. - Це дурна крижина пошкрябала, - захищав плечем вiд крижин дитину. Вони вибираються на берег, до них першим кида?ться заплаканий Миколка, а вже вiд присiлка, надломлюючись, бiжить Оксана, бiжить, зупиня?ться i, не витираючи слiз, знову бiжить. I тепер Володимировi не жаль себе, тiльки мами жаль. Ось вона, блiда, постарiла, зупиня?ться проти них трьох i знову ж, як тiльки дорослi можуть, пита?ться не голосом, а розпукою: - Живий? Кому ж не видно, що вiн живий? А от питають про таке. Не дочекавшися вiдповiдi, мати охоплю? руками, притуля? до себе й так тисне, що на ньому живкотить одяг. - Мамо, ви не плачте, бо й я зараз почну плакати, - кривить уста Володимир. - Це мене дядько Стах витягнув, а його крига пошкрябала. - Ой Сташе, - схиля?ться головою до хлопця, а вiн нiяково пiдтриму? ?? руками. - Таки не плач, Оксано. Як обдуримо кашель, то все й минеться. - То не я, то моя доля плаче, - поглянула болем, вдячнiстю й сльозами на Стаха, а сина запитала: - Що б я, шибенику, робила .без тебе? Скажи, що? - Хiба я знаю? - жалiсно вiдповiв Володимир, бо мати завжди знайдуть таке, щоб розжалобити. - Ой, скорiше, скорiше додому! - тернувши пальцями по очах, захапалась Оксана. - I всi зараз же менi на пiч. - А я, мамо, в переляку ?сти захотiв, - шепнув Володимир, щоб задобрити ??. - Горенько ти мо?, - трохи розпогодилась мати, поцiлувала його та й побiгла зi сво?ми болями i згадками вiд осоружного броду. Вдома Оксана загнала Стаха й Володимира на простору пiч, кинула ?м бiлизну переодягтися, потiм напо?ла ча?м з малиною i суницями, нагодувала, вклала спати Миколку та й взялася за мокру одежу. - А ци що в тобе? - здивовано спатала Стаха, розглядаючи так-сяк стягнутий нитками шматок рибальсько? сiтки. - Отаку маю собi нижню сорочку, - посмiхнувся Стах. - Я ?? з бредня пошив. - I для чого вона тобi? - Щоб рибою i нашими бродами пахло менi. - Дива, - повела плечем Оксана, почала прати, а Стах мовчки стежив за вдовою, мовчки смалив скажений самосад та iнодi щось гмукав, одповiдаючи сво?м думкам. - Сташе, не пора спати? - Пiшов мiй сон блукати бродами. А чу?ш, як ваша хата гучить? - Сухе дерево, то й перехоплю? усi вiтри i навiть хвилю з броду. Як там дитя? - пiдiйшла до Володимира, поправила ряднину. - Наче не горить вогнем. - То я горю вогнем, - вихопилось у Стаха. - Справдi? - перелякалась вдова. Стах сумовито посмiхнувся: - Нi, то я вiд цього тютюну, що ти в Гримичiв узяла. Ох f громобiйний. О, чу?ш, нiби грiм озвався? - То крига у бродi. Веснi?... Саме щастя послало тебе, - знову страхалась нинiшньо? пригоди. - I як ти, Сташе, не побоявся кинутись у воду? - Треба ж було хлопця рятувати. - Чим я тобi тiльки вiддячу? - Спасибi, Оксаночко. Вдова здригнулась: - Не називай мене так. - Чому? - Тiльки мати i Ярослав отак звали мене. У хатi надовго запала мовчанка. Стах, накурившись, зда?ться, заснув. Оксана загасила свiтло, лягла бiля Миколки, що посмiхався сво?м снам. I хоч який був тяжкий сьогоднi день, вона швидко, наче у воду, ввiйшла у сон. А коли прокинулась, спочатку злякалась - недалеко вiд не?, притулившись до вiкна, сидiв одягнений Стах. - Ти чого? - сполохано запитала. - Нiчого. Мiсяць став бiля твого вiкна, то дивлюсь, - i глянув на не? отi?ю безнадi?ю, в глибинi яко? ча?лись росинки надi?. Вона вiдвела погляд вiд нього i спитала, аби спитати: - Чом не спиш? - Я ж казав: мiй сон пiшов на татарський брiд. Чу?ш, як дзвонить вiн у сво? дзвони? - Провесна. Як Володимир? - Нi разу не бухикпув. - А серце чогось так болить. Стах похитав розкустраним чубом i сказав чи то вдовi, чи комусь: - А серце й повинно болiти - i за себе, i за когось. Це якщо ти людина, а но кендюх, який тiльки й зна? - усе пхати в себе, як отой Магазаник пха?. - Ой Сташе!.. Я й гадки не мала, що ти такий, - тепер вона в подивi почала шукати його очей, що вже були прихованi тiнями. - Це ти вичитав десь? Стах нiби образився i вже не скоро вiдповiв: - Вичитав, Оксано, у тiй широкiй книзi, яку орю, яку засiваю, жну, та поки що хлiба для себе вдосталь не заробляю. Ще дуже бiднi ми, але чеснi i дiлечком, i серцем, i вами, жiнками. Та й на добранiч, Оксаночко... Тепер вдова вже нiчого не сказала, що вiн знов назвав ?? так. У доброму здивованнi вона й у сон забрала його слова i про серце, яке повинно болiти, i про чеснiсть, забрала й той погляд, що в безнадi? сподiвався чогось... Коли Оксана прокинулася вдруге i шурхнула на лежанку подивитися на сина, Стаха вже не було на печi. Дослухаючись до вiкон, пождала його з двору, а перегодя, напiвроздягнена, занепоко?на, вийшла па подвiр'я. На ньому не було нiкого, тiльки в небi пробивався iз хмар пiзнiй мiсяць та внизу непоко?вся татарський брiд. Ураз страшна завiя здогадiв, минувшини та сьогодення (i отой вечiр, коли Стах перестрiв ?? в лузi з непочатою водою, i його виказанi слова, й невиказанi болi, i дзвiниця, i вчорашн? лихо) увiрвалися в ?? душу. Охоплена жахом, Оксана вскочила в хату, похапцем сяк-так зодяглася, напомацки знайшла в сiнях весло й побiгла до татарського броду. На хвилях i досi перешiптувались, шерехтiли крижини, i кожна iз них несла в далечiнь шматки украденого мiсяця. Оксана одв'язала вiд прикореня човен, зiпхнула на воду й, оминаючи, крижини з украденим одсвiтом, погребла до другого берега. Вiн наполохав ?? пташиними крильми - з-пiд самих нiг з лопотiнням вилетiв самотнiй крижень i, закриваючи мiсяць, шугонув у небо. А може, це не крижень, а душа померлого?.. Забутi, приспанi забобони прокинулись у нiй, i, караючись, вона вже каялась: чом не знайшла хоч сьогоднi для Стаха жiночого слова, посмiшки чи погляду, якого так, певно, очiкував вiн. Хiба тiльки щаслива людина приносить iншiй полегкiсть? Мусить ?? приносити навiть безщасниця. Тiльки як? Хоч отак, як ти, чавлячи болi, приносиш вiдраду сво?м дiтям. Як пiзно, як пiзно вона почала здогадуватись, що таке жiночнiсть. Загпана батогом думок i забобонiв, Оксана увiйшла в село. Бiля крайнiх хат, що хилились у придолинок, вона почула голоси закоханих i злякано зупинилась. Та нi, то в левадi обiзвався голос в'юнкого бурчака, що колись перейняв од людей шепiт кохання i схлип немовляти. Оце ж напевно i ? життя: шепiт кохання, схлип немовлят i погойдування землi на срiбних вервечках мiсяця. Тiльки ж чого так перегойду? нею? Ой Сташе, Сташе... I негадано, вже дiйшовши до само? дзвiницi, вона почула тихий сумовитий голос, що вхопив ?? за серце й одразу почав одводити вiд нього болi: Свiти, свiти, мiсяцю, Ще й ясна зоря, Просвiти дорiжку Аж на край села, Просвiти дорiжку Аж на край села, Аж до того двору, Де живе вдова. Не до двору, а вiд двору вдови iшов, вiддалявся Стах. От i зник вiн за вербами, за хатами, от i стихла його пiсня, а вдова ма? якусь полегкiсть i вже карта? себе за дурнi думки. Знесилена, вона хоче присiсти хоч посеред вулицi. Але ж тут ?? хтось може побачити, i вона пiдходить до цвинтарно? огорожi, вiдчиняв хвiртку й зупиня?ться перед старою дзвiницею, наче перед сво?ми молодими лiтами. I не повiрила спочатку, що були в не? вони, поки вгорi, у дзвонах, не зашеберхали веснянi вiтерцi. Не знати для чого, вона вiдчинила дверi дзвiницi i скрипливими схiдцями почала пiдiйматися до тих вiтерцiв i до тих дзвонiв, що вже багато рокiв озивалися у ?? душi. Знов перед нею в та?мницю побiгли вибiленi мiсяцем дороги, знову пiдводились угору оброшенi зорями хати i сивiли дому, .Охреснi хутори. I знову в серцi не було спокою. "А як там Володимир? - занепоко?лась i вiдразу втiшила себе навньою мудрiстю: - Дитя спить, а доля його росте". Яка ж то буде у ?? дiтей? Мовчить дзвiниця, мовчать дзвони, мовчить i земля... Вранцi, уже зготувавши снiдання i випровадивши дiтей з хати, Оксана раптом побачила химерну сорочку, пошиту з рибальсько? Iтки, - вона, справдi, пахла рибою i хвилею, а в ?? вiчках заплуiась крихiтка татарського зiлля. Цe ж треба..." - i посмiхнулась вдова Стаховi, i журно похи" головою, та й почала дiставати зi скринi полотно, бо вжо ро треба бiлити його. Оксана дуже любила слати полотна на iному березi недалеко вiд дiвочого броду, отам, де й вона колись iз дiвчатами пускала на воду купальськi вiйки. Гай, гай, коли то було?.. Одягнувшись, нiби по снуванню молодих рокiв, пiшла до дiвочого броду; довкола на лузi грудочками неба блакитнавились проворнi трясогузки, а за вербами i верболозом шарудiла, зойкала i срiбно озивалась крижинами рiчка. Луговиною Оксана дiйшла до живоплоту червонолозу, що веселив котиками очi й руки, глянула на воду й обiмлiла: попереду, не так далеко вiд берега, на крижинi упертим вузликом стояв ?? Миколка. Ще мало йому. вчора було материних слiз! Вона б скрикнула, та побоялась злякати дитину, що, широко розставивши ноженята, мiцно трималась руками за ввiгнаний в крижину шпень. Ось дитя побачило матiр i аж пригнулось, переляк пройшовся по всiй його постатi. - Прав до берега, Миколко, - журно сказала вона. Хлопчак вихопив з криги шпень i почав ним, як веслом, пiдганяти крижину до берега. I де вiн уже навчився так орудувати? Ось крижина, бокуючи, черкнула об берег, трiснула од краю, а Миколка вискочив на луговину i з шпенем в руках похнюплено став перед матiр'ю. Отак i стоять вони мовчки якусь часину. - То що ти скажеш? - нарештi, не гримаючи, не лаючи, болiсно запитала вона. Миколка пiдвiв голову i теж запитав матiр: - А хiба я гiрший за iнших? I сльози впали ?й у душу, вона пiдiйшла до Миколки, охопила його, поцiлувала: - Не гiрший, сину, не гiрший, тiльки ж про матiр подумав би... V Настав лихий рiк. Був сякийJH^ такий урожай у цьому лiтi, та й не стало. Коли ж насилу-насилу план було виконано, судовець Прокiп Ступач нагримав на хлiборобiв, що "м'якими культурами" дiло не обiйдеться, i звелiв вивезти все жито i пшеницю, що залишились, на посiв. Правда, з посiвним Ступач перестарався - i жито, i пшеницю привезли на посiв: знайшлась додаткова робота i людям, i державi. Обсiялося село печаллю, та й почало лягати i вставати з журбою. Зажурилася i Оксана: як же ?й перебути з дiтьми? На якi тiльки частки не дробила свiй убогий присiвок, усе виходило на одне: не перезиму? вона. I знову лiчила кожен качан кукурудзи, кожен снопик квасолi, кожну макiвку i чманiла вiд тi?? лiчби, бо не було головного - хлiба. Якби ж знаття, посiяла б торiк житечка на городi, але горе наперед знаку не подав. Тепер дiти мали вiд не? бiльше сумовито? ласки, та менше з'?жi. - Мамо, а чого у нас хлiба нема та й нема? - все допитувався Миколка, що був схожий на золоточубий соняшник. - Бо хлiб 'цього року не вродив, - заспокоювала дитину i рукою, i болючим посмiхом. - Ось я рибки спiймаю, то ми знову юшки наваримо, - обiзвався Володимир.  Але на це Миколка серйозно вiдказав: - Воду скiльки не вари - водою буде. От аби ще окра?ць хлiба до не?. Вiд цi?? мови хотiлося заголосити, але мусила стримувати себе, втiшати дiтей та пiдхвалювати то печену картопельку, то кукурудзнник, то нiзчимний борщ. Хоч би цього було вдосталь. А що вони взимку робитимуть? I, страхаючись зими, Оксана рiдше йшла на роботу в колгосп, бiльше пропадала в лiсах, збираючи то кислицi, то гриби, то жолуддя. Якось уже пiсля перших приморозкiв зустрiлася на зрубi з Магазаником. Впасений, вiн поволеньки йшов з рушницею на ситому плечi, а за широким поясом болiсно погойдувався закриу вавлений за?ць. Достаток i самовдоволення лягли на жорнувате обличчя лiсника, а тлустiсть натоптала дрiмливiстю подвiйнi пружки пiд очима й на ши?. - Кого я бачу на сво?му господарствi?! - пiдняв рiжками брови, втопив закропленi заячою кров'ю чоботи в перецвiлий вороспяк, i дрiмливiсть зiскочила з повiк. - Отак живо, живо чоловiк i негадано стрiнеться з самим щастям! - загляда? в журнi очi вдови. - Говорите несусвiтне, - зневажливо махнула вiльною рукою. - Найдорожче кажу, бо ти й досi менi зоряночкою ся?ш, - заграв полиск пiд рiдкими вiями лiсника, потiм вiн задумався, покосував на Океании кошик. - Опеньки дозбиру?ш? - Збираю ж. - Небагато ?х у цьому роцi зародило, небагато, теж врем'я чують! - сказав багатозначно, пройшовся поглядом по пеньках зрубу, на яких зацвiтала гарячим сiрчаним цвiтом поганка. - На першому приморозку вигорiли, а тепер ледь-ледь вiдiйшли. Як тобi живеться? Оксана гiрко всмiхнулася: - Воду ма?мо, аби ще якийсь житняк до не?, то можна б i жити. - Бiда, - набрав зморшкувате спiвчуття над перенiссям. - Тво? дiтлахи люблять гриби? - Мусять любити. Магазаник заглянув у Океании кошик: - Може б, ти менi юшки з опеньками зварила та зайчатини з часником напряжила? - I махнув правицею в напрямi сво?? лiсово? оселi. - Оце ж виполошив зайця з молодняка, а до нього треба жiночих рук. - Хiба у вас нема кому поратись? - Таки нема, бо що отi поденщицi, якi роблять у лiсi? То як? - Хай вони й стараються. У зеленкуватих очах лiсника засумували скалки сiрого пiщанику: - Все чогось ма?ш гордування до мене? Чи так уже я обличчям не вийшов? "Душею не вийшов", - хотiла вiдповiсти, але промовчала. - А я тобi тiльки добра зичу, - саме небо прихилив би до тебе, до твого личка, - i пiдняв руки вгору, та не вловив ними небо, а тiльки нитку бабиного лiта. - Ох, не вiриться, дядьку, що ви такий доброзичливець. Магазаник нахмарився, пальцями перечавив бабине лiто. - Коли вже той "дядько" щезне з твого язика? Для мене гвiй дядько гiрше за дiдька. Хочеш, я покажу мiсцину, де е бiлi гриби? - Бiлi? Пiсля того, як уже земля паморозилась? - не повiрила Оксана. - Таки пiсля приморозкiв виткнулися, правда, покорченi, покрученi, немов грiшники, але бiлi. У дубняку щось зашелестiло. Оксана здригнулась, а лiсник засмiявся: - Нe бiйся. То мiй виводок свшютп на жолуддi та гниличках випаса?ться. Як нагнав його з подвiр'я пiсля першого грому, то оце тiльки зараз iз прибутком об'явився. Тепер пару кабанцiв треба вкинути на загодування, - вiн повiв головою на сво? невидиме за деревами дворище. - Люблю оту йору, коли в обiйстi пахне морозець, житня солома, смалятина, а в хатi - узвар та кутя. Тодi, зда?ться, i час зупиня?ться. Зi зрубу вони ввiйшли в лiс i сполохали Магазаникiв табун; рябi поросята й пiдсвинки так кинулись урозтiч, що аж в очах заряботiло, а старi занепоко?но втупились маленькими очицями в господаря. - Кцьов-кцьов-кцьов! - покликав ?х Магазаник, i велика ведмедиста льоха пiзнала його, зарохкала. Лiсник пiдiйшов до не?, пальцями почухав за вухами, а потiм чоботом поторгав обвислий мiшок черева й здивовано заговорив сам до себе: - Отако?! Знову з приплодом.. Це прямо не свиня, а кролиха - пороситься й пороситься, та все рябими рукавичками. Хоч i дурна в не? голова, але живiт розумний, - спокiй i господарське вдоволення стояли на виду Магазаника. I спокiйно бiля його нiг порохкувала свиня, струшуючи блохи на чоботи господаря. - А тепер ходiмо до бiлих грибiв. Дорогою Магазаник крадькома випасав очi на обличчi Оксани i зрiдка, наче ненароком, торкався то ?? плеча, то руки. Господи, i де тiльки береться помiж грiшними така прижурена краса, яку й з богами можна поруч поставити? Магазаник на мить засумував, зупинився на галявинцi. - Ось тут я передучора знайшов з десяток бiлих грибiв, - показав на горбкувате мiсце, навколо якого скупчились молодi, вже пiдкучерявленi осiнню дуби. - Подивися гарненько пiд листом, - та й, погойдуючи закривавленого зайця, пiшов до сво?? господи. А через якусь часину повернувся зодягнений у свiжий одяг, напiвжартома вклонився вдовi: - Зваж, Оксано, на всi мо? прохання i зазови: зайди хоч на якусь хвильку до мо?? лiсово? пустки. - Нащо це? - спохмурнiла удова. - Нащо? Бо велику, та недосяжну маю приязнь до тебе, - сказав щиросерде. - I хочу таку гостю диким веприком почастувати. Не обезсудь мене й мiй харч, нiчого такого мудрого не зготував, лигоминок також не маю, та ковбаскою з вепрятини можу хоч кого здивувати: я ?? на молодому черешневому гiллi смажив - пахне так, що за пiвверсти почу?ш. - Аж за пiвверсти? - здивувалась Оксана, а самiй так захотiлося ?сти. - Не менше, - облесно глянув па вдову Магазаиик. - То й ходi