один сантиметр и в помыслах своих не имел, одним словом, поп был, как возглашали певчие, крепкостоятельным. Тогда Тавромахиенко прибег к приему недозволенному. Начал крутить попу уши, снова попытался поднять его тяжелую, как двухпудовая гиря, голову над асфальтом - все напрасно. А тут еще проклятые певчие заметили недозволенные приемы и возопили: "Дилаша на хребте моем все начальницы страстей!" Одним глазом Тавромахиенко успел заметить громыхающий черный мотоцикл, а на нем председателя сельсовета; мотоцикл приближался неотвратимо, как судьба и закон, Тавромахиенко отчаянно рванул батюшку так, что у того за ушами выступила кровь, но поп даже не пошевельнулся. - Прекратить безобразие! - соскакивая с мотоцикла, закричал Гриша. - Кто позволил? Что за бесчинство! Тавромахиенко даже обрадовался такому вмешательству высших сил. Он видел, что попа все равно над асфальтом не поднимет, а уши может оторвать. Кому нужна такая морока? Поэтому он радостно отступил от лежащего батюшки, приветливо махнул Грише. - Ставь, председатель, отцу-священнослужителю два ящика коньяка, и пусть благоденствует. - Какие два ящика? О чем речь? - возмутился Гриша. - Такая у нас договоренность. Кто проиграет - ставит два ящика. - На какие же средства, интересно знать? - Я консультант - мне положен гонорар? - У нас консультации на общественных началах, - объяснил Гриша. - На общественных началах теперь только воробьям кукиши дают, - захохотал Конон Орестович. - Пшонь, запиши! - А шефство? - имел неосторожность сказать Гриша. - Шепство? Не смешите меня, а то я заплачу! "Ну, гадство, - подумал Гриша, - это уже не тот ассирийский Навуходоносор, о котором в школе рассказывала Одария Трофимовна, а Заухоподносор. Накликал на свою голову!" А вслух заявил: - Предлагаю вам очистить территорию нашего сельского Совета в течение двадцати четырех часов! - Очистить? - не очень и удивился Конон Орестович. - Можно. Я все могу, глобцы! А только же мой Пшонь остается с вами. Примите мои соболезнования! И поклонился насмешливо над батюшкой Лаврентием, который постепенно собирал вместе свои полтора центнера живого веса, поднимаясь с нагретого солнцем асфальта. ЗАКУСКА ВОСТОЧНЫХ ДЕСПОТОВ Когда в городе, скажем, назначают или избирают нового руководителя, да если он к тому же еще и новатор, - что прежде всего делает такой руководитель, на чем сосредоточивается? На людях и на их проблемах, потому что все другое - это только окружающая среда. А как в селе? Что здесь прежде всего - люди или природа? Село - это земля, и солнце, и теплые дожди, и птичье пение, и все растет, развивается, расцветает и дает урожаи, приносит радость, благосостояние и желание жить дальше, расти и действовать, как говорил поэт. Но когда засуха, град, заморозки, стихии, долгоносики, колорадский жук, который, вцепившись в обшивку реактивных лайнеров, перекочевывает с материка на материк и пожирает все на свете, чуть ли не добираясь уже до стали и камней, - как тут жить и на каких проблемах сосредоточиваться, на человеческих или космических? Гриша Левенец имел намерение со всей страстностью юности, с нерастраченной силой окунуться в водоворот проблем. Неудачная затея со спортивным комплексом его не испугала, он уже думал о бассейне с подогретой водой, и о Дворце пионеров, и о станции юных техников, и о... Но, как говорят, жизнь вносит коррективы. В Веселоярск неожиданно (и неслыханно, добавим мы) прибыли два сельскохозяйственных критика, добрались туда на попутном транспорте и, хотя дело, судя по всему, у них было к колхозному руководству, явились прежде всего в сельсовет: позаботься, организуй, похлопочи, окружи вниманием, а заодно и дай ответ. Автора могут спросить: бывают ли вообще сельскохозяйственные критики? Странный вопрос. Не может же автор назвать их литературными. Сразу начнут докапываться, кого имел в виду. А так - никого. Два критика - два петушка горох молотили... Один - Подчеревный. Может, еще от пророка Ионы из чрева китового. Вечное сомнение, желание все пощупать, увидеть даже невидимое, проникнуть в непроницаемое, миф, подтекст, подсознание, подчревие, синдром Санчо Пансо и всего, что сто пудов съедает, а никакого следа не оставляет. Другой - Слимаченко-Эспараго. Вечный антагонист Подчеревного, всю жизнь преследовал его, разоблачал и клеймил, прославился не этим, а конским вопросом. Имел здесь свое особое мнение. Votum separatum, как говорят автору друзья юристы. Мысль так сильно билась в голове Слимаченко, что сбивала его с ног, или, как говорят в Веселоярске, - с прыгу, то есть - с толку. Слимаченко специализировался по коням. Не по тем, которых съела наша безжалостная статистика (не предусматриваются корма - кони, или еще какие-нибудь там известные животные, дохнут), а по тем, которые под королями. Необычайно глубокие наблюдения и открытия еще более глубокие. Какими красками рисовали художники коней, а какими королей и других вельможных классово враждебных нам всадников из отдаленных эпох - рабовладельческой, феодальной, плутократических? Оказывается: на коней выделялись краски настоящие, доброкачественные, иногда - просто редкостные (художники сами растирали и смешивали их), а на персон - так себе, кое-какое мазило, чуть ли не то, которым украинские чумаки когда-то смазывали колеса своих деревянных возов. От того великого открытия голова Слимаченко так вскружилась, что ему захотелось добавить к своей украинской фамилии еще и иностранный псевдоним, и тут ему кто-то подсказал французское слово "эспараго", обозначавшее то же, что и слимак*, но звучавшее несравненно роскошнее. Еще кто-то попытался напугать Слимаченко, что этих эспараго французы поедают, как деликатес, но он отмахнулся пренебрежительно: пускай там своих поедают, а мною подавятся! Еще кто-то посоветовал Слимаченко взяться за сельское хозяйство (после глубокого изучения королевских коней на картинах), - и он, быть может, и не послушал бы, но именно тогда в сельском хозяйстве уже вовсю действовал Подчеревный, главный соперник, следовательно - и враг Слимаченко, поэтому он тоже охотно взялся за эту отрасль. ______________ * Слимак - слизняк, слизень (зоолог.) - Ко мне? - не поверил Гриша. - Точно, - подтвердил Подчеревный. У Подчеревного были шляхетские усы с подусниками, пышные, хоть пол подметай, он посматривал на председателя сельсовета весьма благодушно и, можно даже сказать, либерально. Слимаченко же уставился в него колючими глазами так, будто это был не представитель народной власти, а презренный феодальный всадник, и Гриша никак не мог понять, что же объединяло таких двух неодинаковых людей. Он попытался разъединить их. - Может, мы разработаем для вас отдельную программу? - обратился он к Подчеревному. Но Слимаченко вмиг разгадал все коварство такого предложения. - Никаких отдельных программ! Мы расследуем один и тот же вопрос. - Точно, - подтвердил Подчеревный, безвольно и бесхарактерно, и Гриша потерял к нему всякий интерес. Теперь оба сельхозкритика слились для него воедино, в какую-то серую массу. В замазку. Вопрос заключался в том, как от них отвязаться. Тут у него не было ни знаний, ни опыта. Поэтому решил осуществить предварительную разведку. - Так вы ко мне или к председателю колхоза? - Ко всем, - заявил Слимаченко. - Мы проводим комплексное расследование. Получен тревожный сигнал, нам поручено все проверить и сделать выводы. - И выводы? - Точно, - пошевелил усами Подчеревный. - О чем же выводы? - Козы на территории вашего сельского Совета есть? - уставился в него Слимаченко. - Могут быть. - Я спрашиваю: есть или нет? - Ну есть! - Какие козы? - Ну какие же? Те, которые говорят: ме-ке-ке! - Гриша засмеялся. - Не вижу причин для смеха, - сурово бросил Слимаченко. - Не вижу никакой причины. Козы валютные? Гриша снова засмеялся, потому что слово "валютные" напомнило ему бабу Валюту. - Вы напрасно смеетесь, - предостерег его Слимаченко. - У нас есть данные, что зарубежную поездку за козами оформляли именно вы. Гриша мог бы возразить, сказав, что это делал его предшественник, однако нужно было поддерживать честь своего учреждения, поэтому он молча кивнул, соглашаясь. - То-то и оно! То-то и оно! - восторжествовал Слимаченко. - Вы оформляете поездку, посылаете человека, закупаете коз, а как вы их везете? Вам известны правила железнодорожных перевозок? Мелких животных, например собак, следует перевозить непременно в намордниках. Козы же относятся к мелким животным, и их следует приравнивать к собакам. Спрашивается: а как вы перевозили своих коз - в намордниках или без? Гриша не мог опомниться от слов этого умника. Вот кого следовало бы возить в наморднике и показывать людям, как тигра в клетке. Но что тут поделаешь, когда ты официальное лицо и должен только улыбаться и кивать головой? - Намордников не было, - сказал Гриша, изо всех сил стараясь проявлять спокойствие. - До Веселоярска идея намордников еще не дошла. - Ага! - забегал по кабинету Слимаченко. - Ага! А мы еще спросим: куда девалось молоко? - Какое молоко? - аж подпрыгнул Гриша. - То есть как какое? Коз сколько - двадцать штук? По два литра молока от каждой - уже сорок литров. У нас есть данные, что коз везли двадцать дней, следовательно - восемьсот литров! Восемьсот литров ценного козьего молока! Где они? - Можно и не восемьсот литров, а все восемьсот тонн насчитать - это бесплатно. Да только козы были недойные. - Недойные? А зачем покупали недойных? - Каких продали, таких и купили. Вы еще спросите, почему у них не по четыре соска, как у коров, а только по два? Так это уже такими их создал бог. - Вы за бога не прячьтесь, - пригрозил ему пальцем Слимаченко. - Не прячьтесь за широкую спину! - А разве у бога есть спина? Сельскохозяйственные критики забыли про свою ученость и на миг стали похожими на наших неграмотных пращуров (очень, очень далеких, успокоим придирчивых читателей): разинули рты. Первым спохватился Подчеревный, как более грамотный и эрудированный. - Вы нам головы всякими спинами не морочьте, - солидно кашлянул он. - Проблема бога здесь не обсуждается. - Да я ничего, - скромно потупился Гриша, - это так, к слову пришлось. Товарищ Слимаченко мне про широкую спину богову, а я и вспомнил, что бог ведь всегда к нам лицом, а не спиной. Борода и живот у него в самом деле есть, а что касается всего прочего... - Не откручивайтесь, не откручивайтесь! - спохватился наконец и Слимаченко. - А я не откручиваюсь. - Мы не позволим. - Да сколько угодно. - А знаете, в каком состоянии пребывают эти приобретенные на драгоценную валюту козы? - В каком же? - наивно поинтересовался Гриша. - Они безрогие и немытые. Рога у них не растут от хронического недоедания и несоблюдения научно обоснованных рационов, за которые должна, кстати, отвечать главный зоотехник Одарка Левенец, являющаяся вашей женой (вот гадство, подумал Гриша, уже и до Дашуньки добрались!), а немытые - из-за недосмотра и сплошной запущенности, на которую вы должны были бы своевременно указать руководству колхоза. Слимаченко нанизывал слова, подобно тому как когда-то девчатам нанизывали на шею дукаты или кораллы. Только тут уж было не до украшений, тут дело клонилось к несчастью: камни тебе на шею - и в воду! И где только может научиться такому человек? - Коз вы мне не навешивайте, - спокойно промолвил Гриша. - Козы - это товарищ Жмак, а его надо искать не тут, а в области. Если же хотите, могу предварительно и популярно объяснить. Безрогие, потому что такая порода, и ни от каких витаминов рога не вырастут. А немытые - потому что так называемой золотистой масти, мы бы сказали - глиняной. На вид же словно бы всегда замызганные. Не мы этих коз выдумывали, не нам и голову ими задуривать. Давайте договоримся так: я дам вам исполнителя товарища Надутого, вы пройдите по территории, посмотрите, что вас интересует, а потом я вас догоню, где-нибудь пообедаем и продолжим наши интересные разговоры. Критики подхватили предложение, в особенности ту его часть, которая касалась обеда, Гриша передал их в распоряжение дядьки Обелиска, а сам поскорее кинулся к дядьке Вновьизбрать почерпнуть из его бездонного кладезя опыта. Вновьизбрать внимательно выслушал Гришу, задумчиво почесал за правым ухом, помолчал, вздохнул: - Говорится-молвится, все уже было, такого еще не было. Ну да мы их спровадим! Я беру на себя торговую сеть, а ты ищи свою Дашуньку, а потом бери этих умников - и малость проучим их. И дядька Вновьизбрать изложил Грише стратегический план действий в отношении сельскохозяйственных критиков. Гриша план принял и одобрил, побежал к мотоциклу, нашел на фермах Дашуньку, завез ее домой, предупредив, чтобы точно придерживалась данных ей инструкций, потом поехал искать Слимаченко и Подчеревного. Те кипели и неистовствовали. Дядька Обелиск вывел их из модернового здания сельского Совета и довольно по-старосветски зашаркал босыми ногами по асфальту. - Эй, товарищ, - не выдержал Подчеревный, который в глубине души считал себя натурой несравненно более тонкой и изысканной, чем примитивный Слимаченко, - что же нам вот так и идти за вами? - Вот так и идти, - сказал Обелиск. - Разве сельский Совет не имеет никакого транспорта? - Есть мотоцикл, так я не умею на нем ездить. - Председатель мог бы вызвать для нас машину. Пойдите и скажите ему. - А у нас неоткуда вызывать, - объяснил дядька Обелиск. - У нас все пешком. Только женщин на свеклу - на грузовиках. А так - пешком. А почему бы и нет? - И вы предлагаете пешком и нам? - включился в разговор уже и Слимаченко. - А что ж тут плохого? Не хотите? Тогда ликвидируем как класс. - Кого ликвидируете? - настороженно спросил Слимаченко. - Ну, вашу так называемую комиссию. - Вы хотите сказать: и нас? - И вас же, и вас! Но вы не беспокойтесь. Я пошутил. Не хотите ликвидироваться, так пойдем дальше. Что вам показать? Животноводство у нас богатое и передовое. Все отсталое мы ликвидировали как класс. Теперь у нас много всего есть. Может, посмотрите быков? У нас их три штуки. Все племенные. По тонне каждый. Злые, как черти. Протыкают рогом человека как класс. Не хотите быков - можно свиноферму. Миргородская порода. Есть свиньи черные с белыми латками, а есть белые с черными латками. Ученые не вылазят с фермы, все эти латки измеряют: на какой свинье каких больше. Козья ферма у нас не в этом комплексе, а за Шпилями, так что извините. Туда надо на грузовике или самосвалом. Мы вам в кузов сенца подбросим, оно и ничего... Дядька Обелиск, наверное, тоже получил соответствующие указания у своего предыдущего председателя, потому что разговорился с непривычной для него оживленностью, вел комиссию так, чтобы ее могли увидеть как можно больше веселоярцев, вгонял непривычных к таким хождениям по солнцу в пот и изнеможение, задуривал голову и забивал те штуки, которые называются панталыками, на фермах же сопровождал Слимаченко и Подчеревного так хитро, что они оказались перед деревянным станком для случки коров и остановились перед ним, как бараны перед новыми воротами. - Что это? - воскликнул Слимаченко. - В самом деле, что это? - поинтересовался и Подчеревный. Именно здесь догнал их наконец Гриша и присоединился к этой сельскохозяйственной экскурсии, роль ученого гида в которой должен был играть дядька Обелиск. - Это, извините, станок для случки коров, - объяснил Обелиск. - То есть вы хотите сказать: любовное ложе для колхозных коров, начало которого углубляется в праисторические времена ориньяка и мезолита? - прокомментировал это объяснение Подчеревный. - Да, углубляются, углубляются... Слимаченко не стерпел такого кощунства: - Наша современная корова не нуждается в этом пережитке! Она оплодотворяется искусственно... - Да оно, может, и искусственно, - пожал плечами Обелиск, - мне разве что? Да только же у нас, извините, три племенных бугая, и без работы они стоять не могут. Злые, как черти. Протыкают человека рогом как класс. Один бык Демагог, другой Мифик... - Не я ли говорил? - обрадовался Подчеревный. - Вот где углубление в пракорни мифа! Остерегаясь, чтобы они не углубились так, что и не вытащишь, Гриша предложил критикам поехать к нему домой. Слимаченко посадили в коляску. Подчеревный разместился позади Гриши, но и тут не унимался, объясняя неизвестно кому: - И обратите внимание, как народ с высоты своей силы по-панибратски относится к духовным достояниям прошлых эпох. Уже вам и не миф, а только мифик. - Да не очень он и прошлый, этот бык, - вдогонку им объяснил дядька Обелиск, - трехлетний или же годика на четыре, не больше... Дома Гриша познакомил критиков с Дашунькой. Удивление, восторг, остолбенение. Долго мыли руки, сели за стол, застеленный чистой накрахмаленной скатертью (Дашунька хотя домашним хозяйством и не увлекалась, но, когда нужно, могла утереть нос кому угодно!), Гриша поставил посреди стола граненую бутылку с перцем, зазвенел рюмками. Кто бы отказался в ожидании жирного борща, карасей в сметане, куриной печенки на сале, вареников с вишнями и медом? Гриша плеснул себе на дно, гостям - полные рюмки, позвал и Дашуньку, провозгласил: - За успех всех безнадежных дел! Критики вмиг опустошили рюмки и уже смотрели на граненую бутылку снова, Дашунька воскликнула: "Ой, моя сковорода!" - и побежала на кухню. Критики налили уже сами. На кухне зашипело со страшной силой. Критики выпили без тоста и без задержки, хорошо зная, что закуска появится непременно, если не после второй, то после третьей. Подчеревный, заранее смакуя, как он обыграет в своих научных трудах проблемы мифотворчества с колхозным быком Мификом, принялся объяснять роль, значение и происхождение закуски. - Закуска - это могучий фактор истории, должен вам сказать, - выпивая третью рюмку, разглагольствовал он. - Если хотите, она помогала завоевывать государства. В восточных деспотиях существовал целый ритуал закуски перед обедом. От персидских царей его переняли турецкие султаны. Римляне, которые в походах не разрешали себе излишней роскоши, все же не садились есть, не закусив перед тем круто сваренными яйцами. - Мы с Дашунькой кур не держим, некогда с ними возиться, - сказал Гриша, - так что яиц я вам не предложу. У нас любят закусывать салом или раками. Раки и сало - залог здоровья. Но сала нет, потому что кабана я еще не колол, а раков не наловил, поскольку вы нагрянули неожиданно, без предупреждения... - На Востоке очень популярны жареные баклажаны и холодный бараний мозг, - не унимался Подчеревный. - Дашунька ученый зоотехник, а не агроном, потому мы баклажанов не разводим, - снова объяснил Гриша, - а баранов вы не найдете и в области, так как у нас зона индустриализации способов развития животноводства, а к барану индустриализацию применить еще никому не удавалось. Так что бараньих мозгов не будет. Такие заявления не очень и разочаровывали гостей: бутылка была высокая и емкая, а на кухне с каждой минутой шипело все сильнее и сильнее. Ни Слимаченко, ни Подчеревный при всей глубине их научного мировидения не могли догадаться, что шипело на кухне не сало, не масло, не мясо, а обыкновеннейшая вода, которую Дашунька, твердо выполняя Гришино указание, щедро лила из кружки на раскаленную сковороду, лила умело, с нужными паузами, не одинаковыми порциями, - вот тебе полнейшее впечатление, что жарят полкабана, и не меньше! Когда же в бутылке не осталось даже двух перчинок (их проглотил Слимаченко), а шипение на кухне достигло, как говорят, апогея, Гриша незаметно оглянулся - и в тот же миг в хате появился дядька Обелиск и закричал: - Товарищ голова, там в сельсовете Зинька Федоровна и еще кто-то из района или из области и спрашивают вас! - Зинька Федоровна - это председатель колхоза, - объяснил членам комиссии Гриша, поднимаясь из-за стола. - Давайте, чтобы не терять времени, подскочим к сельсовету. - А как же будет с этим... с этим самым? - пожевал свои усы Подчеревный. - Мы тут про закуски, а... - Пообедать надо, - категорично заявил Слимаченко. - Я привык обедать. - Я тоже привык, - сказал Гриша. - Когда никто не мешает. Но обедают все, а проверяет коз кто? Только доверенные люди. У нас нет времени на рассиживание за обедом, там нас ждут. Критики неохотно встали, еще неохотнее выходили из дома, сопровождаемые соблазнительным шипеньем, Подчеревный замялся было, чтобы попрощаться с хозяйкой, но Гриша не дал сделать и этого, объяснил, что тут не до церемоний. Однако на дворе, когда в распаренные головы ударило жгучее солнце, а кишки заиграли такие марши, что услышал даже привычный к голоданию у своей Феньки дядька Обелиск, критики объявили забастовку, на мотоцикл садиться отказались и заявили, что хотят пройтись пешком с товарищем исполнителем. - Пешком так пешком, - не стал возражать Гриша и поехал в сельсовет один. А Подчеревный и Слимаченко, окружив дядьку Обелиска с двух сторон, закричали в один голос: - У вас тут какое-нибудь кафе, или столовая, или что-нибудь такое есть? - Да есть кафе у тетки Наталки. - Ведите нас туда поскорее! - Можно было бы на мотоцикле, - сказал Обелиск. - Мы не хотели беспокоить председателя. Ведите! Обелиск повел их к Наталкиному кафе, но на двери висело объявление: "Закрыто на переучет". - Задняя дверь здесь есть? - спросил Слимаченко. - Да где? - А боковушка? - Да какая? У нас все уничтожено как класс. Критики посмотрели друг на друга немного растерянно. - Где ваш сельмаг? - Ведите в сельмаг! На дверях сельмага было написано: "Закрыто по случаю поездки за товаром в райцентр". - Где у вас тут можно перекусить? - спросил Слимаченко дядьку Обелиска. - А где? Все в степи, никто борща не варит. Разве ж что в детском саду. - Ведите! В детсаду голодным критикам объяснили, что обед давно уже прошел, а ужинают дети дома. Продуктов никаких не держат, чтобы не портились. - Та-ак, - покусал губы Слимаченко. - Говорил я, не надо было сюда ехать, так и не надо было. Какие тут у вас ближайшие населенные пункты? - Морозо-Забегайловка - девять верст, - спокойно ответил Обелиск. - А ближе? - Зашматковка - семь верст. - Как туда идти? - А вон через ту гору, мимо склада ядохимикатов... ...Дядька Вновьизбрать и Гриша стояли на балконе сельсовета и смотрели вслед Подчеревному и Слимаченко, которые чуть ли не бегом одолевали крутую зашматковскую гору. - Ну, рванули, говорится-молвится! Вот так и надо отучивать от чарки всех, кто падок к ней, - улыбнувшись, хмыкнул дядька Вновьизбрать. ЖМАКИАДА Но природа не терпит пустоты, и на смену сельскохозяйственным критикам появился товарищ Жмак. Перед этим в районе нарушилась инфраструктура, то есть под тяжестью "КамАЗа" обрушился один мостик. Однако машина товарища Жмака, обогнав "КамАЗ", проскочила этот мостик. Жмак любил быструю езду. Все ли уполномоченные любят быструю езду? Не будем обобщать, тем более что эта институция, как уже отмечал автор, благополучно отмирает, а потому товарища Жмака следует воспринимать как курьез. Итак, товарищ Жмак мчался в Веселоярск. Может, чтобы защитить веселоярцев от новых козопроверяльщиков или просто поинтересоваться самочувствием валютных коз, как дед в сказке: "Козочка моя милая, что ты пила, что ела?" Гай-гай, какая наивность! Козы для товарища Жмака были уже давно пройденным этапом. Он про них забыл навеки, заклепал в памяти такими заклепками, что не разварил бы их и прославленный патоновский институт. В объемной голове товарища Жмака зрели уже новые замыслы, там роились такие грандиозные идеи, что ни в сказке сказать ни пером описать. Шофер Жмака хорошо знал, какими замыслами полнится голова его начальника и какая она тяжелая от этих замыслов и починов. Поэтому он уже давно пристроил к переднему сиденью высокий и крепкий подголовник. Но не помогало и это, ибо товарищ Жмак главным образом дремал то от быстрой езды, то от хорошей закуски в чайной, и тогда его голова раскачивалась довольно угрожающе. Во избежание неприятностей, водитель пристроил еще и ремешок и прикреплял им голову товарища Жмака так хитро, что из-под шляпы не было и видно. Дремля, товарищ Жмак включал свое мощное сознание, и в его фантазии рисовались грандиозные картины, смелые перевороты в сельскохозяйственном производстве, фантастические преобразования природы и чуть ли не опрокидывание вселенной (с полезной целью, с полезной целью!). Перед его мысленным взором простирались зеленые поля свеклы без конца и без края, и он над этими полями проносится, будто лермонтовский Демон, но не печальный и безнадежный, а полный энтузиазма и энергии творения. Ну, что мы копаем по одному бурячку даже самыми мощными свеклокомбайнами? А если сделать такую машину, чтобы сразу накрывала не менее десяти соток, охватывала каждый корень свеклы сверху, а потом включался бы вибратор и свекла извлекалась бы из земли чистенькой, без почвы, только пыль с нее сдувай - и в нутро машины, где она перемалывается, передавливается, так что в один шнек вталкиваются свекловичные выжимки, а в другой вытекает сладкий сок, который вези на завод и вари из него сахар. Такую машину можно было бы сделать, если бы корни росли ровные, как брусочки. Но ведь они сегодня имеют такую форму, что никакая техника их не берет и никакая наука не может ничего с этим поделать. От огорчения Жмак даже прерывал свою сладкую дрему и обращался к водителю, спросонок произнося его короткое имя в два приема, так что получалось вроде бы по-китайски: И-ван! - Г-га! - откликался, будто из двустволки, Иван. - А что, если бы сахарная свекла была ровненькой, как брусочки? Иван не одобрял экспериментов над природой. - Не трогайте бураков, а то без сахара останемся, - говорил он. Но Жмак уже не слышал ничего, потому что парил теперь над полями кукурузы, высокой, как пальмы, а початки на каждом стебле - как поднятые к небу оглобли. Только в их области в этом году кукуруза может дать до миллиона тонн зерна! А ломать же надо с початками - получится миллиона два, а то и три. Ни техники, ни рук не напасешь. А что, если... не убирать? Ну, не всю, а какую-то там часть. Пустить туда свиней - и пускай пасутся. Был же когда-то один новатор, который приучал свиней к сыроедению. Пускал их на поле: что выроешь рылом, то и съешь. Правда, там была свекла, картофель, все, что в земле, внизу. Кукурузные же початки вверху, а у свиньи глаза смотрят только вниз. - И-ван! - Г-га! - А что, если вывести такую свинью, у которой глаза смотрели бы вверх? - Как у крокодила? - И такую шуструю, чтобы сама себе корм добывала. - Тогда и нам и вами уши объест. Вечным скептицизмом Иван только лишний раз подчеркивал свою ограниченность, но в машине не было другого собеседника, поэтому он вынужден был каждый раз обращаться к своему водителю. - И-ван! - Г-га! - А ты слыхал миф про Европу? - Миф? А что это такое? - Ну, это такая легенда, красивая выдумка... - Побасенка? - Не опошляй и не вульгаризируй. Миф - это краса и мудрость. У древних греков на мифах строилось все мировоззрение. И был такой у них миф про Европу. Так называлась очень красивая женщина, в которую влюбился их верховный бог Зевс. Ну, так он, чтобы жена его не ревновала, стал быком, а Европу сделал коровой. - Нам бы такого бога! Вот бы подняли животноводство! - Ты слушай! - Да слушаю. - Сделал он Европу коровой и так оставил. Вот я смотрю и делаю выводы. Как эта мифологическая корова поставлена? Вымя у нее в Западной Европе, а голова к нам обращена. Мы кормим, а там доят. Там доят, а мы - кормим! - Вот тебе и миф! - присвистнул Иван. - Вопрос стоит так, - вслух раздумывал Жмак, - чтобы повернуть Европу выменем к нам. Вот был бы почин! Всем починам почин! - Как корову ни крути, а без кормов не обойдешься, - глубокомысленно заявил Иван. Но Жмак уже его не слушал. Въезжали в Веселоярск. - Туда? - спросил для приличия Иван. - Туда, - почмокал толстыми губами Жмак. Это означало: к чайной тетки Наталки, где была персональная пристройка, этакая скромненькая веселая боковушка, о которой Жмак любил говорить Зиньке Федоровне: "Интерьер сплошь импортный, а харч наш!" Жмак ел все только черное. Черные баклажаны, черную редьку, черных поросят, сметану от черных коров, черных цыплят, черный виноград. Когда тетка Наталка приносила миску, в которой плавали в сметане поджаренные цыплята, Жмак строго допытывался: - А цыплята черные, домашние, не те блондинистые с птицефабрики? - Да черные, черные! - заверяла его тетка Наталка. - Вон и перышко в решете еще сохранилось. Может, показать? - Верю и так, - обгладывая вкусные косточки, мурлыкал Жмак самодовольно. Он знал, что тетка Наталка такая же лукавая, как все веселоярцы, обманывает его, что решето с черным пером стоит у нее под рукой с давних пор, но даже постоянно обманываемому приятно было показать свою власть хотя бы на глупости и удовлетвориться послушанием хотя бы мнимым. Насытившись всем черным, Жмак позволял себе остроту: "Женщин люблю белявых, потому что все черные - ведьмы!" Тетка Наталка с лукавой покорностью сносила и про ведьм (у нее ведь были черные волосы), и эта ее покорность тоже лила елей на толстую Жмакову душу. После плотной закуски в веселой боковушке начиналась икота, поэтому и приходилось обращаться к своему шоферу по-китайски: - И-ван! Однако сегодня икота напала на Жмака по причинам, можно сказать, противоестественным: не от пресыщения, а от недосыщения, или точнее - с голоду. Тетка Наталка, как всегда ласково, усадила товарища Жмака за стол в веселой боковушке, но не метнулась по обыкновению туда, где жарится и парится, а остановилась у двери, опершись круглой спиной о косяк. Жмак застыл от удивления: стол пуст, как каток, уполномоченный за столом, а эта женщина стоит себе и прячет руки под фартук. У Жмака от возмущения пересохло во рту, запершило в глотке, он гневно откашлялся: - Кгм! Кгм! - Вот смотрю я на вас, - сказала тетка Наталка, - да почему-то мой покойный Гаврило вспомнился. Давило его страшно перед смертью, я ему подушку поправляю, чтобы выше было, а он мне и говорит: Наталка, говорит, вот бы мне холодненького взварцу, так сразу бы и полегчало. - При чем здесь взвар? - выкрикнул Жмак. Но на тетку Наталку сегодня не действовали никакие покрикивания. Может, решила она отплатить Жмаку за его вечное привередничанье или за черных ведьм, о которых он всегда болтал, наевшись и напившись, кто его знает. Но, начав про свои контакты с душами умерших, она уже не могла остановиться. - А вот сегодня ночью, знаете, еще вроде бы и не спала, как вдруг вижу: мама покойная идет ко мне, в длинной сорочке белой, босая, по траве идет, а трава густая да высокая, а она шла-шла да и упала. Я подбежала поднять ее, а не могу. А она и говорит... - Все это мистика и ерундистика! - воскликнул Жмак. - Надо думать не о покойниках, а о поставках! - О чем, о чем? - не поняла такого перескока Жмаковой мысли тетка Наталка. - Сказал же: о поставках! Вы думаете, я здесь столуюсь? Ем да пью? Ничего подобного! Я проверяю качество поставок! - А сегодня и проверять нечего, - сообщила ему тетка Наталка. - Как это нечего? - Зинька Федоровна ничего не говорила. - Борщ у вас хоть какой-нибудь есть? - Так Зинька ж Федоровна ничего не говорила. Жмак выскочил из-за импортного стола. - И-ван! - закричал он. - Туда? - спросил Иван, имея в виду Зиньку Федоровну, ведь товарищ Жмак был твердо убежден, что село - это председатель колхоза, как та городская дамочка, для которой село - это дача. - Ну! - воскликнул Жмак, дескать, зачем спрашивать, но тут же опомнился и без привычной уверенности в голосе промолвил: - А может, к новому председателю сельсовета? - К новому так к новому! - согласился Иван. А товарищ Жмак встревоженно обдумывал то, что с ним только что произошло. Плохая примета. Ой плохая! Может, пока он ехал в Веселоярск, там, в области, снова с ним какая-то перетряска? Тут наконец надо открыть одну тайну. Изо всех сил цепляясь за фактически уже несуществующую роль уполномоченного и в этом цепляний скатившись от уровня районного до колхозно-сельского, Жмак продолжал пыжиться, изображая из себя большого начальника и недвусмысленно давая понять всем здесь, что судьба сельского хозяйства чуть ли не в его руках. На самом же деле его роль и функции уменьшались и сужались в прямой связи со снижением общественного статуса товарища Жмака. Управления и конторы, отделы и подотделы, которыми он руководил, почему-то все время попадали под сокращение, под укрупнение, под уплотнение и еще под что-то, в результате чего товарищ Жмак опускался ниже и ниже и теперь возглавлял уже что-то такое мелкое, что приходилось подходить совсем вплотную, чтобы разглядеть. Но ведь возглавлял! Боролся, сопротивлялся, заискивал и заверял, но не тонул, держался на поверхности; тонуть не хотел, сокращаться окончательно и в помыслах не имел. Да и где вы видели человека, который поддался бы сокращению?! Если он, скажем, сидел в конторе, где дают кукиши воробьям, а эту контору сократили, так, думаете, бросится он к тем, кто ловит воробьев, и попросится на работу? Дудки! Он немедленно устроится в такую институцию, которая изучает вопрос о том, что лучше: журавль в небе или синица в руках. Если сократят журавлино-синичную институцию, он окажется в объединении, пытающемся установить расстояние между бузиной на огороде и дядькой в Киеве. И так без конца. Жмак принадлежал к этой категории. Могут сказать: на должностях он хотя и сокращается, но вечен, зато как уполномоченный задержался случайно и рано или поздно исчезнет. Поэтому, дескать, раз этих уполномоченных уже нет, были они только в прошлом, так зачем же вспоминать, да еще и писать? А в самом деле, подумал автор. А потом подумал еще. Ну хорошо. Жмаков уже нет. А короли, императоры, князья, лакеи есть? А царица Клеопатра и королева Марго есть? А пишем - и читают, и требуют: давай еще! Жмак же еще не самоуничтожился, а едет прямо к новому председателю Веселоярского сельсовета Грише Левенцу, и едет, надо сказать, в настроении, далеком от ангельского. О настроении Жмака Гриша догадался, увидев в окно, с какой дикой скоростью мчится к сельсовету машина уполномоченного. Дядька Вновьизбрать в течение своего необычно продолжительного председательствования умело использовал свой огромный опыт и знал, как избежать и Совершенного, и Давай-Давай, и Жмака, спихивая их на председателя колхоза. Теперь Зинька Федоровна, судя по всему, решила показать Грише свой руководящий опыт и спихнула на него товарища Жмака для стычки или же конфронтации. Гриша еще не оклемался после козьей комиссии, поэтому у него не было ни малейшего желания иметь встречу на высоком уровне. Он побежал в комнату секретаря, подмигнул Ганне Афанасьевне, прислонил палец к губам, тихонько попросил: - Там Жмак катит, так вы ему что-нибудь соврите, а я спрячусь в комнате Свиридона Карповича. - Григорий Васильевич, разве ж так можно? Ваша должность не разрешает... Но Гриша не дослушал и побежал прятаться. Должность не разрешает, так разрешает возраст. Не целоваться же ему с товарищем Жмаком! Ганна Афанасьевна, осуждающе покачивая головой, быстро направилась навстречу Жмаку, чтобы спасти уже не столько своего несерьезного председателя, сколько высокую честь учреждения, которому она отдала, почитай, всю свою жизнь. - Председателя нет, - сообщила Ганна Афанасьевна товарищу Жмаку, как только он, хлопнув дверцей машины, встал на веселоярскую землю. - А где? - Вызвали на областное совещание. - А председатель колхоза? - Не знаю. Кажется, тоже нет. - В области? - Кажется. - Вам все кажется, все кажется, уважаемая! - погрозил пальцем Жмак, строго глядя на смущенную Ганну Афанасьевну. - Я прибываю, понимаешь, с важными указаниями, а ваши председатели убежали в неизвестном направлении! Может, мне создать штаб по розыску ваших председателей? Нужно сказать, что Жмак, кроме починов, страшно охоч был до штабов. На фронте он не был, в армии не служил из-за какого-то физического изъяна, но штабы любил безмерно и создавал их по любому поводу. Это звучало для него как музыка. Но слова о штабе для розыска председателей были только, можно сказать, административной шуткой. Жмак не стал даже наслаждаться впечатлением, которое произвела эта шутка на скромную Ганну Афанасьевну, нырнул в машину, хлопнул дверцей, скомандовал: - И-ван! - Куда? - На фермы! - На какие? - Сам знаешь! Иван воздержался от дальнейших расспросов и комментариев. Ездил сюда не первый месяц и знал, что главный зоотехник колхоза "Днипро" - жена нового председателя сельсовета. Не попался товарищу Жмаку председатель - влетит за все его благоверной. Может, в этом есть великая мудрость. Пусть не кичится! А то у нее и образование, и красота, а теперь еще и жена председателя! На таких, как Иван, даже глазом не поведет. А у него в машине, кстати, ездили и не такие! Во времена, которые теперь можно бы отнести к историческим, когда Веселоярск назывался еще Карповым Яром и пребывал в первобытном состоянии (ученые называют культопериодным), на его единственной тогда ферме выказывал свою власть и бесчинствовал товарищ Совершенный, которого с приходом новых времен пришлось потихоньку отправить на заслуженный отдых. Товарищ Жмак, надо отдать ему должное, удерживался на почтительном расстоянии от животноводства, которое казалось ему чем-то чуть ли не инопланетным. Ну так он, охотно пользуясь продукцией животноводства, выдумал казавшийся ему остроумным каприз, связанный с черной мастью, на досуге мог поразглагольствовать в самой общей форме о принципах развития животноводства, но не больше. Дальше он не знал ничего и не хотел знать. Разумеется, можно было бы обратиться к исторической памяти товарища Жмака, напомнить ему о наших предках, которые не только развивали, и весьма успешно, животноводство, но и сделали его предметом своего искусства, о чем свидетельствуют изображения диких и домашних животных во всемирно известных пещерах Альтамира (Испания), Три Брата (Франция), а также в нашем Чертомлыке на Днепропетровщине, в Солохе и Каменной Могиле на Запорожье, в Мизине и Баламутовке на Черниговщине, в Жаботине на Черкасщине, в Ромнах на Полтавщине, в Оксютинцах на Сумщине, в Незвиске на Ивано-Франковщине, в Бельче-Золотом на Тернопольщине и на знаменитой пекторали с Толстой Могилы на Днепропетровщине. Будем снисходительны к товарищу Жмаку. Он не имел ни малейшего представления о своих далеких пращурах, не пробовал охватить взглядом всю свою землю, скромно ограничиваясь (но не довольствуясь, о нет!) той полоской земли, которую имел под ногами. Носил он обувь сорок четвертого размера - не слишком большую, но не очень и малую, но каждый согласится, что масштабы человека не зависят от размера его обуви. В степях пещер нет, поэтому товарищ Жмак мог спокойно прожить жизнь, не изучая пещерных рисунков, про пектораль и Чертомлык он, кажется, что-то слыхивал и даже, если бы напряг память, сумел бы нарисовать в своем представлении изображения домашних животных, которых разводили наши предки. Но что это за животные, какие они, зачем и каково их влияние на современную систему хозяйствования - этого он уже не сказал бы ни за что. Да и в самом деле, что нам те далекие, давно умершие животные? Лежат, стоят, бегут, пасутся - вот и все. Какое это имеет отношение к нашим задачам и к нашим потребностям? Товарищ Жмак налетел на фермы в грозном ореоле требований, недовольства и даже угроз, его гремящая машина должна была восприниматься как огнепальная колесница карающего бога, все вокруг должно было бы трепетать от страха, расстилаться травой, припадать к земле. Гай-гай! Все это происходило лишь в распаленном воображении товарища Жмака, разозленного тем, что он не пообедал и не поймал ни одного из веселоярских руководителей, чтобы сказать им свое представительское слово. Нужно же было случиться, чтобы встретила Жмака мама Сашка. Когда мы сказали, что знания товарища Жмака не достигали глубин времен, то это можно было бы объяснить его необыкновенной озабоченностью временами нынешними. Но чем можно оправдать незнание товарищем Жмаком того факта, что мама Сашка, заслуженная доярка колхоза "Днипро" - родная мать председателя Веселоярского сельсовета Григория Васильевича Левенца? Тут ни объяснений, ни оправданий. Итак, товарищ Жмак столкнулся (ох, какое же малолитературное слово!) с мамой Сашкой. - Где ваш зоотехник? - открывая дверцу и выставляя из машины ногу, закричал Жмак. - Здравствуйте, - сказала мама Сашка. - Что? - Здравствуйте. - А-а. Приветствую вас. Добрый день. Вы здесь работаете? - Работаю. - Как ваши трудовые успехи? - Да вроде бы ничего. - Очень приятно. Очень. Но мне нужен ваш главный зоотехник. Как ее? Левенец? - Да нет. У нас главный зоотехник Дарина Порубай. - Порубай? - Порубай. - Как же это может быть? А мужем ее кто? - Левенец. - А она Порубай? - Порубай. - Слушайте, не морочьте мне голову! Вы кто такая? - Я - доярка, Александра Левенец. - Левенец? - Левенец. - Ага, значит, жена у Левенца не Левенец, а Порубай, а вы обыкновенная доярка, но Левенец. Тогда при чем же здесь вы? - А я мать Григория Левенца. - Председателя сельсовета? - Ну да. - А невестка ваша - главный зоотехник? - Да вроде бы. - Выходит, что же: семейственность на фермах развели? Доярки начали собираться вокруг, посверкивая голыми икрами, поблескивая золотыми зубами. - Девчата, слыхали? - Семейственность, говорит... - Позавидовал! - Может, хочет дояром вместо мамы Сашки? - Да разве это семейственность? Как теперь в газетах пишут? - Двухнастия? - А что же это такое? Две Насти или как? - Не двухнастия, а двигнастия! Чтобы двигать там, где нет механизации... Жмак, хотя и голоден, все же понял, что над ним насмехаются, и попробовал огрызнуться: - Критиканствуете, а у самих золота полные рты! - Так это же нам за вредность! - Зубы от нашатыря рассыпаются! - Побудьте с нами, у вас тоже посыпятся! - И вам золото отпустят! Окружили Жмака, шутливо подталкивая его круглыми боками, оттесняли от машины, деликатненько подталкивали, пока не оказался он в их, как когда-то говорили, рекреационной палате, то есть комнате для отдыха. Чисто, светло, на белых стенах плакаты на коровью тему, на столе цветы в горшочке, широкие скамейки зачем-то покрыты полушубками, на полу пестрые дорожки. Жмака усадили на кожух, смотрели на него, он смотрел на доярок, ждал, что предложат какую-нибудь кружку молока (он уже и не добивался бы, чтобы от черной коровы), но до молока как-то не доходило, в животе урчало, под ложечкой сосало. Жмак со зла пощупал кожух под собой, поморщился: - А это зачем? План по шерсти выполнили? - Да какой же вам план? - удивилась мама Сашка. - Это чтоб молодые садились. - Молодые? При чем тут молодые? - Обычай такой есть. Жмак не знал обычая. Обычаи - это пережитки, а пережитки вредят, тормозят и разъединяют. - Вы мне тут обычаями голову не морочьте, - заявил он, - а немедленно давайте сюда вашего главного зоотехника! Тут автор очень пожалел, что кто-то отправил на пенсию доктора эрудических наук Варфоломея Кнурца: ведь только он мог бы объяснить товарищу Жмаку, что обычай усаживания молодых на овчину идет еще от мадленской эпохи, где созрело верование, что тотем рода имеет ближайшее отношение к плодовитости молодой пары. А известно же, что душа тотема сидит в шкуре, поэтому надо через прикосновение перенять его могучую силу. А может, это и к лучшему, что нет в нашей истории Варфоломея Кнурца с его мудреными объяснениями? Ибо если бы товарищ Жмак услышал слово "тотем" и решил, что над ним подшучивают, - как тогда? Доярок и автора спасла Дашунька. Никто и не звал ее - явилась сама, словно бы для того, чтобы смягчить сурового товарища Жмака своей красотой и обходительностью. Здоровалась, будто и не здороваясь, приближалась и не приближаясь, кланялась, и в мыслях не имея кланяться, сплошные чары, одурь головы, мираж и фата-моргана. "Сметану литрами поедает, - с нескрываемой завистью глядя на Дашунькино лицо, подумал Жмак. - Этого Левенца обкрутила и всех обкрутила, чтобы мужа сделали председателем. Ну!" - Ведите на фермы! - кинул он Дашуньке, приподняв одно плечо выше другого. - Веду! - Вы мне разговоры не разводите, а ведите! - А я и веду. Она не шла, а летела. Земли не касалась. Такие ноги и такое все прочее, что так бы и липло к земле, а оно плывет у тебя перед глазами, как в цирке. Жмак даже запыхался и покрылся потом, спеша за этим странным видением. Ему с его головой вон где надо сидеть, а он по фермам навоз месит. - Вот наши коровушки, - не без насмешки в голосе говорила Дашунька. - Посмотрите-ка! Бока полные, хребты ровные. Шерсть гладенькая. - При чем тут коровы? - возмутился Жмак. - Меня коровы не интересуют! - А что же вас интересует? - Развитие животноводства! - Ах, ра-а-азвитие? - она покачала перед Жмаком спиной, бедрами и всем прочим и пошла, пошла, исчезая. - Растел слабый! - крикнул Жмак вслед Дашуньке. - Коровы плохо доятся! В чем дело? - А ни в чем, - легонько пожала она плечами. - И растел нормальный, и доятся хорошо, и все в порядке. - Штаб по растелу создали? - А они телятся и без штаба. - Улучшением стада занимаетесь? - Уже улучшили. - Рацион выдерживаете? - На научной основе. - Резервы вводите в действие? - Вводим. - Передовой опыт распространяете? - Распространяем. - Повышенные обязательства взяли? - Взяли. - Перед трудностями не пасуете? - Не пасуем. И коров пасем. - Что? - Молодняк тоже пасем. - Как вы мне отвечаете? - Как спрашиваете, так я и отвечаю. Жмак хотел было еще к чему-то прицепиться, но не успел. Видение Дашуньки внезапно исчезло, а вместо этого на Жмака двинулось что-то темное, тяжелое, полновесное, как говорят украинские критики, накрыло его таким густым мычанием, что душа Жмака уменьшилась до размера горошины, покатилась в пятки, но зато уж там взорвалась страхом, и этот страх вмиг переметнул дебелое тело уполномоченного через высокую деревянную ограду. Ревело теперь по ту сторону ограды, дико гребло землю, тяжело дышало всеми адами этого и того света. Такого со Жмаком не случалось за всю его деятельность. Что ж это происходит? - Слушайте! - закричал он Дашуньке сквозь ограду. - Что это за безобразие! Я вас спрашиваю, что это такое? - Это бык Лунатик, - засмеялась с той стороны Дашунька. - Да вы не бойтесь, я его отведу. Она в самом деле протянула руку, и полуторатонное животное послушно пошло к ней, и ни тебе рытья земли, ни рева, ни тяжелого дыхания-пырханья. Жмак уже почувствовал себя в безопасности, как вдруг снова, теперь уже сбоку, полетело на него что-то еще более темное, тяжелое (полновесное, полновесное!), более злое и угрожающее, а ревело так, будто все черти из ада вырвались на эту зеленую прекрасную землю. Жмак хотел было осуществить еще один перелет через ограду, теперь уже на сторону Дашуньки, но бык преградил ему дорогу и держал Жмака под прицелом острых рогов, пока Дашунька не прибежала спасать уполномоченного. - А это что, я вас спрашиваю? - Не шевелитесь. Это бык Демагог. - Демагог? Что за намеки? - Я же вас предупреждала: не кричите, а то бык разгневается. - Так уберите его! - Он не слушается. - Тогда как же? - Его надо уговорить. - Так уговорите! - Это должны сделать вы. - Я? Что же мне говорить? - Повторяйте за мною: "Дорогой и глубокоуважаемый бык..." - Дорогой и глубокоуважаемый... - пробормотал Жмак. - Бык. - Бык. - Благодаря вашей оплодотворяющей деятельности... - Благодаря вашей плодотворной... - Оплодотворяющей. - Оплодотворяющей... - Коровы веселы. - Коровы веселы. - Телята радостны. - Телята радостны. - А у нас всех есть возможность... - А у нас всех есть возможность... - Для неуклонного развития животноводства... - Для неуклонного... Да вы смеетесь надо мной! Но тут бык Демагог, помотав головой, двинулся в сторону, освобождая товарища Жмака из своего бычьего плена. Жмак вмиг забыл о том, какую услугу оказала ему Дашунька, набросился на молодую женщину: - Я этого так не оставлю! Быков тут наплодили, порнографию развели, а растел слабый! Пора кончать с этой порнографией! Окончательно и бесповоротно! - О чем это вы? - спокойно поинтересовалась Дашунька. - А вам разжевать? Эти ваши быки - это же пережиток! На птицефабриках обходятся без петухов? Обходятся! И вы на фермах обходитесь без быков. Дашунька грустно поморщилась. Разве что процитировать этому притворщику стишок столичного поэта "Бык при помощи коровы заглянул за горизонт"? Но удержалась и спокойно спросила: - Вы предлагаете искусственное оплодотворение? - Не упоминайте при мне этих страшных слов. Я отец, у меня дочь. Я краснею с головы до пят от таких слов! - Но как же вы думаете разводить телят, увеличивать поголовье скота, если ни быков, ни искусственного... - Созовем совещание и найдем способ. Вполне пристойный и, если хотите, высокоморальный способ! - Товарищ Жмак, - озаряясь сразу множеством улыбок на своих полных устах, спросила Дашунька, - а позвольте поинтересоваться, каким образом явились на свет вы сами? - На что вы намекаете, при чем здесь я? Я вообще не рождался! - закричал Жмак. - А откуда же вы взялись? - Я прислан сюда, чтобы навести порядок! Где у вас тут телефон? - Телефон? Одну минуточку! Преимущество Веселоярска было еще и в сплошной телефонизации. Дашунька как-то забыла об этом, Жмак, на свою голову, напомнил. Оставив уполномоченного, Дашунька побежала к телефону, нашла своего мужа (от нее он прятаться не мог), сказала коротко: - Тут у нас этот малохольный Жмак, забери его, а то девчата ведро на голову наденут, а потом не стянешь, тебе же и отвечать! Кто-то из доярок услышал эти Дашунькины слова и уже этого было достаточно, чтобы те же доярки, которые усаживали Жмака на овчину, вдохновляя его на полезные дела, вмиг собрались вокруг уполномоченного и в весьма резкой форме осудили его попытку оскорбить их всеобщую любимицу Дашуньку. Жмак, еще до конца не осознав размеров опасности, которая ему угрожала, пустился в рассуждения о том, что такой общественной категории, как всеобщая любимица, в сельском хозяйстве не существует и не может существовать, и хотел было нырнуть в машину и хлопнуть дверцей. Но доярки заявили, что в сельском хозяйстве он только и знает, что земля черная, и выдвинули требование извиниться перед Дашунькой. При этом они окружили его так плотно и были такими материально-плотскими сами, что ни пробиться к машине, ни хлопнуть дверцей не было никакой возможности. Ситуация становилась тревожно-угрожающей, и неизвестно, как бы она развивалась дальше, если бы не появился Гриша Левенец и не спас товарища Жмака. Схватив казенный мотоцикл, Гриша мигом примчался на фермы, встал перед товарищем Жмаком, как лист перед травой, извинился и даже предложил коляску своего мотоцикла. Но что там какая-то коляска, когда у товарища Жмака машина. Ну да. Черная ему и не снилась. Белую не давали и не могли дать. Приходилось ездить на чем-то невыразительном, цвета сухой глины с гербицидами. И хотя с таким цветом не очень покрасуешься, но все же это машина, а не коляска мотоцикла! - У меня с вами разговор, - сказал товарищ Жмак, прибыв в Гришин кабинет. - Надо бы сюда и председателя колхоза, но ее сегодня нет. - Верно, - подтвердил Гриша. - Ее куда-то вызвали. - Я должен был бы знать об этом, - недовольно заметил Жмак, - но не будем. - Не будем, - согласился Гриша. - Тут дело касается сельского Совета. - Например? - У вас были два представителя из области? - Это какие же? В отношении коз? - Допустим. - Ну, были. - Как вы их встретили? - Так, как они того заслуживают. - Вы мне не накручивайте! Двух представителей из области как вы приняли? Вы их выгнали голодными? - А кто же должен был их кормить? Сельсовет? У нас нет таких ассигнований. Колхоз? Колхозу надо выполнять Продовольственную программу. А Продовольственная программа не для дармоедов. Вы знаете, что три человека за год могут съесть быка? А где этого быка взять? Да и разве к нам за год приезжают три человека? Мы образцовое село, к нам люди валом валят. - Вы тут наломаете дров, а мне хлопать глазами! - Кстати, - прищурил глаз Гриша, - вы слышали, как воробей свистит? - При чем тут воробей? - возмутился Жмак. - Воробей при чем, когда такое отношение к вышестоящим представителям? - Кстати, - сообщил не без торжества Гриша, - эти вышестоящие, о которых вы говорите, допытывались про ваших коз. Жмак встрепенулся, как внесенный в Красную книгу орел. - Мои козы? - А чьи же? - удивился Гриша. - Попрошу, - солидно откашлялся Жмак. - При чем тут я? Козы ваши - вам и отвечать. - Эту козью комиссию, - вздохнул Гриша, - как-то еще удалось спихнуть, а что делать с Пшонем? Пшоня Гриша подбросил Жмаку как тонкий намек на толстые обстоятельства. До него дошел слух, что учителя физкультуры подарил (если это можно так назвать) Веселоярску товарищ Жмак. Как оно было на самом деле, так или нет, - этого ни проверишь, ни докажешь. Слух летает, как дикая утка: бабахнут ее из ружья - упадет к твоим ногам мертвая; не бабахнут - полетит дальше, раздуваясь и разрастаясь до размеров, которых не знает ни живая ни мертвая природа. Что же касается товарища Жмака, то фамилия Пшонь вызвала в нем настоящие катаклизмы, то есть перевернула и переколотила в нем все, что можно перевернуть и переколотить: духовную и телесную субстанцию, самые передовые достижения и пережитки проклятого прошлого, общественное и личное, передовое и отсталое. Жмак в один миг возненавидел и испугался этого Левенца, это непостижимое порождение новых времен, новых способов мышления и нового стиля поведения. До сорока девяти лет своей жизни товарищ Жмак проскочил уже около тридцати должностей в тридцати организациях (из чего мы можем сделать вывод, что все должности были только солидные), и всегда он все свои силы отдавал сфере общественной, о личном не вспоминал и не напоминал, завоевывал себе авторитет, значимость и бескорыстность. Но, как заметил еще в пятом столетии нашей эры блаженный Августин, образ обманывает нас тем больше, чем больше он выдает себя за натуру, то есть за правду. Противоречие между правдой и враньем рано или поздно становится видимым, как бы человек ни старался спрятаться за громкими фразами, или за мнимыми поступками, или за фальшивым пафосом. Так случилось и с товарищем Жмаком. Он был честный, преданный, последовательный и неотступный. Но в его дебелом теле природой были заложены соответствующие запасы нежности и даже любви, о чем он, разумеется, не мог написать ни в каких отчетах. Товарищи Борис Борисович, Петр Петрович, Федор Федорович никогда не интересовались личной сферой жизни товарища Жмака (их можно понять, если учесть то огромное количество требований и задач, которое они несут на своих далеко не атлетических плечах), а тем временем общественная сфера нежданно-негаданно (точнее говоря, под действием законов природы) пересекается со сферой личной, и тут мы получаем критическую массу, к которой за последние десятилетия приучили нас ядерные физики, и со страхом и ужасом ждем взрыва и катаклизма. Но... Товарищ Жмак меняет дочь на Пшоня, и, как говорил когда-то Самусь, все правильно. Тут автора хранители языка немедленно обвинят в несоответствии терминологии и в некоторой вульгаризации происходящего. В самом деле: как можно сказать "меняет"? Ведь речь идет не о каком-то предмете, а о живом существе, о родной дочери! Ну хорошо. А что должен делать товарищ Жмак, который, при всех своих служебных хлопотах, переживаниях и идеалах, имел любимую жену и единственную дочурку, которая росла как репа, никакими талантами не отличалась, но без высшего образования не представляла своего будущего точно так же, как и ее дебелый папенька? И вот тут приходится товарищу Жмаку поменять свою дочь на Пшоня, то есть достичь договоренности в институте, где мечтают о том, чтобы избавиться от коварного человека, а Жмак мечтает, чтобы его дочь стала студенткой. Автор никогда не был сторонником вульгарных выражений. Мы не можем сказать, что Жмак поменял свою дочь на Пшоня, которого препроводил в Веселоярск. Но факт - это такая штука, что ее не завесишь никакими полотнищами. Окно закроешь, а факт - нет. А все потому, что мы забыли про Магдебургские полушария. Кто о них знает? Когда-то их рисовали в школьных учебниках. Стальные, искусные, совершенные, как вселенная, могучие кони разрывают и не могут их разорвать, - вот так и человеческая жизнь в ее вечной располовиненности, полушарности и неразрывности. Автор был в Магдебурге. Но ни полушарий, ни упоминаний о них не заметил. Встретил там своего товарища по артучилищу Борю Тетюева, подарил ему шестиоктавный аккордеон (редкостный инструмент - на шесть октав!), выпили за Победу, вспомнили своих боевых товарищей, плакали, пели, мой товарищ играл на аккордеоне, - какие там Магдебургские полушария и к чему тут вся эта физика! - Так что же прикажете делать с Пшонем? - снова возвратился к своему Гриша, заприметив, что Жмак то ли обескуражен этим вопросом, то ли испуган, то ли просто задумался, ни о чем не думая. На самом же деле товарища Жмака бросало то в жар, то в холод, он попытался представить, что будет, когда Пшоню не понравится в Веселоярске и он убежит отсюда и снова объявится в институте, и что тогда произойдет с его любимой дочерью и с ее надеждами на высшее образование. Страх и ужас! - О каком это вы Пшоне? - сухо спросил Жмак. - Я думал, вы слыхали. Прислал нам кто-то нового учителя физкультуры. - Правильно сделали, что прислали. Надо, чтобы подрастающее поколение росло крепким и закаленным! - Пшонь закалит! Целый день спит в спортзале возле включенного телевизора, а на телевизоре вместо антенны бутылка! Хотите взглянуть? - При чем тут взглянуть? - почти испуганно замахал руками Жмак. - Ваши кадры, вам и отвечать. - Многовато на меня навалили, - вздохнул Гриша. - И козы, и кадры. - Козы ваши и кадры ваши тоже! - припечатал Жмак. - Что надо для этого сделать? Проявить внимание, окружить заботой, создать условия, прислушаться к запросам, удовлетворить требования! От таких указаний человек изнурился бы, даже и сытый, а у Жмака с самого дома ни росинки во рту не было. Потеряв всякую надежду пообедать сегодня в Веселоярске, он со снисходительным сочувствием окинул взглядом Левенца (рано выдвинули, ой рано!), небрежно кивнул ему, вынес свою дебелую субстанцию из кабинета, спустился по ступенькам, сел в машину, хлопнул дверцей, пробормотал: - И-ван! - Слушаю. - Пристегни. Иван пристегнул голову Жмака, чтобы не болталась, завел мотор, спросил: - Домой? - А куда же? - Вы хоть поспите. - Поспишь тут с этими молодыми кадрами! Кто же за них подумает, если не я! Иван выруливал на Шпили и думал: захрапит товарищ Жмак или не захрапит? Как-никак, а в животе ведь пусто - и сила уже не та. А Гриша побежал к телефону, чтобы похвалиться Дашуньке, как он спровадил уполномоченного. Могут подумать, что это и есть то изгнание из рая, которое автор обещал в начале своего повествования. Но придется разочаровать слишком торопливых читателей. Эта книга не об изгнании Жмака. Ибо что такое Жмак? Только административный эпизод. Сам себя рождает, сам себя и уничтожает. КАТИЛАСЬ ТОРБА... Ах, какие это были благословенные времена, когда наши дети беззаботно напевали-восклицали: "Котилася торба з великого горба, а в тiй торбi хлiб-паляниця..." Теперь сама торба почему-то не катится, ее надо везти и перевозить, делать это, как поется, на земле, в небесах и на море, "хлiб-паляниця" весит миллиарды пудов, а люди? Сколько их, куда направляются, кто и как, кого везут? Грише после тяжких переживаний от слишком жесткого контакта с товарищем Жмаком не сиделось на месте, хотелось куда-нибудь катиться, кататься на мотоцикле с Дашунькой, и он схватил телефонную трубку, а потом отдернул руку, подумав: "А к лицу ли председателю сельсовета кататься на мотоцикле со своей женой?" Но тут же подумал еще и по-другому "А с чьей же к лицу?" И позвонил Дашуньке на ферму: - Женщина в колхозе - великая сила. - Сам додумался или прочел в газете? - Когда-то прочел, потом забыл, а теперь вот вспомнил. Можешь танцевать! - С какой же это стати? - Жмака нет. - Накормил его дрожжами с сахаром, как муравьев? - Да нет. Пускай живет. Но я отшил его отсюда надолго. Спровадил без коммюнике. - Позвони Зиньке Федоровне - пусть возрадуется. - А я хочу с тобой возрадоваться... - Как же ты будешь это делать? Прочтешь стихотворение: "И моей нелегкою судьбою на Подолию, Галич и на степь карим оком, черной бровью ты в сердце меня понесешь"? Это или какое-нибудь другое? - Ну... может, прокатимся? - Средь бела дня? На чем же? - Ну... Ты же знаешь... - Слушай, Гриша, я занята, а ты со своими недомолвками! Подумай, а потом и звони! Гриша вздохнул и задумался. В самом деле: на чем? Он катался на коне, на корове, на кабане, на баране, на телеге, на санях, на лодке, на петухе, на коньках, на лыжах, на ледянке, на корыте, на вертушке, на пароходе, на барже, на карусели, на приводе, на ветряке, на машине, на самолете, на велосипеде, на комбайне, на мотоцикле и еще на множестве устройств, которых вспомнить не мог. А не катался на подводной лодке, на воздушном шаре, на ковре-самолете, на ракете, на том снаряде, на котором летал барон Мюнхгаузен, на метле - излюбленном транспортном средстве украинских ведьм, на верблюде, на слоне, на осле, на буйволе, на носороге, на бегемоте, на крокодиле, на дельфине, на ките, на анаконде и на машине товарища Жмака. Ага, не катался в царских каретах и на колесницах для героев. Но разве автомобиль (даже "Жигули") не комфортабельнее всех царских карет, а в мотоцикле разве не больше геройства, чем во всех колесницах древности? С той лишь разницей, что в мотоциклах колеса расположены вдоль, а у колесниц - поперек. Скажут, мысли не для председателя сельсовета да еще и в напряженнейший период сельскохозяйственного сезона. И, говоря так, будут правы, что и подтвердило неожиданное появление перед Гришей нового школьного преподавателя физкультуры Пшоня. Пшонь был в угрожающем состоянии. Он распространял вокруг себя ураганы и землетрясения, его костистая фигура гремела, из ошалевших глаз вылетали молнии, острия усов вытянулись в безбрежность, будто испепеляющие пучки лазеров. Поэты сказали бы: "Пшонь был порывист". - Вы что здесь безобразничаете? - загремел он еще с порога, выставляя свой блокнотище, длинный, как собачий язык. Гриша, оторванный от идеи катания, с молчаливым неудовольствием посмотрел на незваного посетителя. - Я вас не понимаю, - сказал он сдержанно. - Жмак был? - крикнул Пшонь. - Жмак? Какой Жмак? - Тот, что из области. - Вы его знаете? - И я его, а он меня еще больше! Куда вы его девали? - Странный вопрос. - Гриша наконец опомнился и попытался быть суровым. - В конце концов, какое вы имеете право? - Какое имею? А вот такое! Я на все имею право! Почему не завезли ко мне Жмака? - Я не обязан... - Сек-кундочку! Запишем... Пригодится для карасиков... - Может, хотите, чтобы я гнался за товарищем Жмаком и кричал ему вдогонку: "Вернитесь!"? - посмеялся Гриша. - А хотя бы и так. - Вам не кажется, что вы перегибаете палку? - Что-что? - Перегибаете палку. - То есть? Прошу уточнить. А мы запишем. - Еще раз попытаетесь поднять здесь крик - будете иметь дело с участковым милиционером Воскобойником, - пообещал Гриша. - Пустяковина! - Нет, обещание! - Вы еще очень молоды! - Не очень. - Очень и очень молоды. А я человек пенсионного возраста и попрошу!.. - Что-то я не видел вашей пенсии. - Ее обкорнали те самые, которые откусили кусок моей фамилии! Но я всех найду! От меня не убегут! - И для этого вы приехали в Веселоярск? - А хотя бы и так! - Как приехали, так и уедете, - спокойно сказал Гриша, вставая со стула. Он надеялся, что после таких слов Пшонь сразу опомнится. Но ошибся, да еще и глубоко. Он встал, намереваясь выйти из кабинета, а Пшонь расселся, будто сваха на именинах. Гриша умолк, показывая, что разговор закончен, а Пшонь еще только прочищал глотку, руководствуясь принципом: прикусить язык не себе, а ближнему. Гришу охватило нетерпение, а Пшонь подавлял его нахальным спокойствием, добиваясь того, чтобы, как говорил поэт, у человека лопнуло терпение. - У меня к вам дело, как к сельскому руководителю, - заявил Пшонь. - Дело? - А вы как думали! - Что же за дело? - Надо повлиять на этого бюрократа! - На какого бюрократа? - Ну, на моего директора. - Вы же еще не работали в нашей школе, а директор тут пять лет. Его знает весь район. - А меня знает весь мир! Мой род идет от гоголевского героя! - От Ивана Федоровича Шпоньки? - А хотя бы! - Неважнецкая, скажу вам, у вас родословная, герой ведь самый что ни на есть никчемный. - Зато Гоголь! - Вы хоть читали Гоголя? - А зачем мне его читать, когда я и так живьем из него выпрыгнул! - Короче, - сказал Гриша, - какое у вас ко мне дело? Я спешу. - В служебное время устраиваете свидания со своей женой? - Не с чужой же! Так какое дело? - Дело такое, - сказал Пшонь. - Я хочу преподавать историю и географию. А этот бюрократ, ваш директор, не дает. - Вы же преподаватель физкультуры! - Ну и что? А моя предшественница перед пенсией что здесь делала? - Одария Трофимовна? Так она ведь всю жизнь преподавала историю и географию. Это ее специальность. А вы - физкультурник. - Ага, физкультурник? А что делала ваша Одария перед пенсией? - Ну, ее попросили по совместительству взять физкультуру. - Сек-кундочку! Запишем. Одария совмещала историю и географию с физкультурой, а я буду совмещать физкультуру с историей и географией. Совпадает? - Не совпадает, - сказал Гриша, - и попрошу ко мне больше с такими глупостями не приходить. - Не приду я, так придут те, кому надо, - поднимаясь, угрожающе заявил Пшонь. - Ну, гадство! - с горечью вздохнул Гриша, закрывая за физкультурником дверь. Звонить к Дашуньке не хотелось. Вообще не хотелось ничего. Ни жить, ни умереть. Впечатление такое, будто ты яйцо-болтун. То холодное, как камень, яйцо, которым обманывают глупых кур, чтобы они неслись. Гриша все же позвонил на ферму. Одна из доярок сказала, что Дашунька поехала на пастбище. Теперь разве что свистнешь ей вслед. Ведь пастбищ много, разбросаны они вдоль Днепра на территории, равной небольшому европейскому государству, станешь разыскивать там свою жену в рабочее время - будут смеяться и стар и млад. В селе не смеются разве лишь коровы. Он подошел к окну, кинул взгляд вниз, и все в нем застыло, а потом закипело. Вокруг клумбы, как и в первый день его работы в сельсовете, сидела оппозиция, покуривала, поплевывала и чего-то ждала. Чего же? Возвращения Свиридона Карповича? Но зачем же его отпустили на заслуженный отдых? Получалось, будто он, Гриша Левенец, рвался на эту высокую должность. Но это же совсем не так! - Ганна Афанасьевна, можно вас на минутку? - открыв дверь, крикнул Левенец. Секретарь сельсовета не была бы настоящим секретарем, если бы вошла к председателю с пустыми руками. Что носят секретари? Бумаги - это все знают. Но на этот раз в руках у Ганны Афанасьевны были не просто бумаги, а толстенные книги, видно по всему - читанные и перечитанные, потому что страницы их напоминали толстые надутые губы. - Что это? - даже подпрыгнул Гриша. - Законы, постановления и инструкции. - Зачем все это мне? - Читать. - Читать? - Да. Свиридон Карпович, сколько и председательствовал, то если не председательствовал и не предстоятельствовал - читал законы. - Пред?.. Что это за слова такие, Ганна Афанасьевна? - Когда вы сидите перед людьми, то председательствуете; когда стоите - предстоятельствуете, а когда ни то ни другое, тогда надо читать законы, чтобы знать, как их соблюдать. Гриша подумал: а когда сидишь на комбайне, как это назвать - предкомбайнствовать? Ну Ганна Афанасьевна, ну старые кадры! - А что вы скажете, Ганна Афанасьевна, - спросил он, указывая за окно, - в отношении всех этих вокругклумбыседательствующих? - Да разве вы не знаете? Это же вроде бы агенты от наших сельскохозяйственных ведомств: Первородный от сельхозтехники, Благородный от минвода, Таксебе от нефтесбытснаба, Нисюданитуда от сельхозстроя, Раденький от комбикормсбытснаба, Сладенький от шерстезаготовок. - Ага. А чего они здесь сидят? - Ждут. - Чего? - Перемен. Боятся прозевать. - А разве что-нибудь должно меняться? - А они разделяются: половина сидит возле конторы колхоза, а другая половина - вот здесь. - Ничего не делают, а только сидят и ждут? - Не делают? Пойдите спросите их - сколько они вам наговорят! - И пойду, и спрошу! Решительности после сегодняшних конфронтации с Пшонем и Жмаком Грише было не занимать. Он вылетел из сельсовета, как древнеславянский бог Перун, готовый греметь, сверкать, карать и испепелять. - Добрый день, товарищи! - крикнул он. - Добрый, добрый, добрый! - раздалось в ответ. - Поработали? - довольно ехидно полюбопытствовал Гриша. - Да уж куда там! - Еще как поработали! - Встали на трудовую вахту! - Ага, - подытожил Гриша, - встали, говорите, на вахту. Могу вам сообщить, что становиться на вахту возле этой клумбы вряд ли есть смысл. Никуда эта клумба не убежит, и никто ее не украдет. Это мое первое заявление, так сказать, неофициальное. А теперь я сделаю заявление последнее. Если вы считаете, что меня избрали на день или на неделю, как того временного царя для насмешки и оплевывания, то вы глубоко ошибаетесь. - Вы же вроде полетели? - несмело выдвинулся вперед всех Интриган. - Полетел и прилетел. - А товарищ Жмак заявил, что вас не будет, - наклонил к плечу голову Сладенький. - Как видите, нет Жмака, а я - перед вами. - Тогда как же это так? - надулся Первородный. - А вот так. Сидеть - хватит, разобщенности - конец, все в единый агрокомплекс, или же я предложу очистить территорию Веселоярского сельсовета! Хлеб-паляница в торбе ниоткуда не возьмется! Хлеб-паляница для представителей всех заинтересованных ведомств еще кое-как было понятно. Но торба! К чему здесь торба? Что за пережиток? Что за отсталое мышление у этого нового председателя? Обменявшись взглядами, которые в литературе называются красноречивыми, они, однако, не стали разводить антимоний, докурили каждый свою сигарету, покашляли и похмыкали, а потом рассредоточились по веселоярским углам: определять, где стриженые, а где паленые. Гриша же, проводив их взглядом и пробормотав свое излюбленное: "Вот гадство!" - решил заглянуть в Дом культуры, а если точнее - в сельскую библиотеку, которой заведовала бывшая его одноклассница Тоня, теперь Антонина Ивановна, жена самого директора школы. Когда-то Гриша хотел было влюбиться в Тоню, но испугался: слишком уж она была хороша и языката. Язык как бритва. Подойти к ней еще как-нибудь можно, но что ей скажешь? Вот так, напугав себя, Гриша и завербовался в добровольное рабство к Щусевой Кате, рабство это, как известно, закончилось трагически и еще неизвестно, что было бы с Левенцом, не появись на веселоярских горизонтах Дашунька Порубай. Но человечество с мудрым смехом смотрит на свое прошлое, не имея никаких намерений возвращаться к нему и повторять ошибки и глупости. Гриша был частицей человечества, к тому же женатой, да еще и занимал официальную должность, но сердце у него в груди все-таки предательски и коварно вздрогнуло, когда он увидел Тоню, красивую и строгую, независимую и неприступную в царстве книг и в мире мудрых мыслей и слов. Гриша даже попятился и зажмурился, чтобы не обжечься и не ослепиться, но должен был проявлять решительность на каждом шагу, поэтому отважно ринулся вперед. - Что, начальство решило нас проверить? - без страха встретила его Тоня. - Какая может быть проверка? - смутился Гриша. - Я к тебе, Антонина, за советом. - Антонина, а почему не Тоня? - Ну уж если на то пошло, то в школе я тебя называл Тонькой! - Так называй и дальше так. - Слушай, Тонька, у тебя в библиотеке книга о гадах может быть? - Тебе о реакционерах? - Да нет, о настоящих гадах. Тех, которые ползают. - О пресмыкающихся? Так бы и сказал. Тебе как, что-нибудь справочное или из художественной литературы? - Я и сам не знаю. Когда заедают гады, тогда какая литература помогает: справочная или художественная? - Наверное, и та и другая. Знаешь что, давай я тебе найду все, что есть в словарях, а потом что-нибудь и из художественной. - Морочу я тебе голову. - Да какая морока? Это же одна минута! Она метнулась за стеллажи, возвратилась с целым ворохом словарей и энциклопедий, начала листать страницы перед Гришиными глазами, быстро и умело вычитывала то оттуда, то отсюда. - Так. Вот здесь. Гад. Гадюка. Гаденыш. Гадоед. Гадье. Гадина. Гадюга. Гадюра. Гадючонок. Гадюшник. Гадючиться... Все это от санскритского слова "гад" - ползать, пресмыкаться. Черви тоже сюда. Подходит тебе? - Вроде бы подходит, хотя и без червей, потому что там есть и полезные. Давай дальше. - Вот здесь еще. Слово "гад" для классификации не годится. Необходимо говорить: ползучее животное, пресмыкающееся. - Как ни говори, а все равно гадство. И что там о них? - Пресмыкающиеся делятся на черепах, клювоголовых, чешуйчатых и крокодилов. - Ну, черепаху и крокодила сразу видно. А клювоголовых узнаешь только тогда, когда они тебя клюнут. Это тоже ясно. Труднее с чешуйчатыми. Спрячется в чешую - не доскребешься! - Здесь вот еще есть, - нашла Тоня, - земноводные тоже относятся к гадам. Например, наша обыкновенная жаба. Это так называемые голые гады. - Голые гады - это здорово! - обрадовался Гриша. - Голых и разоблачать не надо, сами себя показывают! Теперь бы еще придавить их художественной литературой - и талатай*. ______________ * В романе "Львиное сердце", в главе 28-й, где речь идет о детстве Гриши Левенца, сказано: "Что такое талатай? Это такая штучка, которая дает возможность уничтожать всех врагов, самому оставаясь живым и невредимым. Выдумалось оно, наверное, после маминых рассказов о войне..." (с. 130). - Из художественной, к сожалению, у нас ничего нет. Только детские книжки. - Давай и детские! - Киплинг. Про Рикки-Тикки-Тави. - Что это за чертовщина? - Зверек такой. Называется мангустой. Поедает змей и крыс. - Навряд ли, Тонька. Я ведь гадов есть не собираюсь. Я их хочу изучить, чтобы не съели меня. - А что - угрожают? Гриша вздохнул: - Только тебе скажу: удрал бы я на свой комбайн, ох и удрал бы! - У тебя ведь теперь такая власть! - Власть? А ты знаешь, что это такое? - Ну, это что-то самое высокое в селе... - На высокое дерево козы скачут. Слыхала? Между прочим, у меня, кажется, именно с коз все и началось. И как началось, как пошло, - ни тебе конца, ни краю! - Потому ты и ищешь про гадов? - Да как тебе сказать... Когда-то я выдумал себе талатай. Теперь не помогает. Никакие слова, вижу, не помогут. А на гадов надвигается второй ледниковый период. Слышала? Тоня кивнула. Эту ничем не удивишь. Все слышала, все знает. Такой была еще в школе. - Знаешь, Гриша, раз ты уже зашел в библиотеку и раз ты теперь председатель, давай я тебе прочитаю одно место из Довженко. - Это ты хочешь намекнуть, какие у нас никчемные фильмы крутят в Доме культуры? - Нет, это о другом. - Довженко - это же кино? - Не только. Да ты послушай. Хочешь? Тоня снова метнулась к стеллажам, вынесла аккуратный томик, нашла то, что хотела, и прочла: "Если не молчать в угоду длинному ряду редакторов, наставников и поучителей и не кривить пером в обход вопросов, в угоду благополучию, в угоду тому, что скажет подлая старенькая княгиня Марья Алексеевна, в угоду квартире своей, машине своей, даче своей, месту в президиуме своему, - трудно писать про село, где пролетело бесповоротно далекое детство. Задумчивые лица умных, скупых на улыбку людей говорят о многом, и забота на лицах свидетельствует мне, как тяжело иногда достается его трудовой героизм. Как скучно и нелегко еще во многих наших селах, какие убогие хаты, о критики, художники. О, процветающие, какие же небогатые хаты!" Гриша пришел искать сочувствия, а ему - про небогатые хаты! Ох и вредная же эта Тонька. - Слушай, Тонька, - попробовал он возмутиться, - что ты мне читаешь? У нас же не хаты, а дома! И вовсе не убогие. Забиты мебелью и коврами, как когда-то у дворян. - Ага - у нас? А в соседних селах? Колхоз укрупнили? Теперь укрупнят и твой сельсовет. Потому что Веселоярск образцовый, для него создают условия, ему и бюджет, и фонды, и строительные материалы, и техника. А другим - ничего. Укрупнишься - нужно будет делиться со всеми. Вот тогда ты запоешь! А сейчас - я тебя не понимаю. - Ты? - Я. - Ну, спасибо. Помогла и посочувствовала. С чем пришел, с тем и уходить? - Иди руководи, - засмеялась Тоня. Гриша испугался по-настоящему. А что, если в самом деле захотят укрупнить и сельсоветы? Это похоже на брак по расчету. Один хочет поскорее упасть в объятия, а другой изо всех сил сопротивляется. Это только в классических романах и пьесах богатые невесты влюблялись в бедных парней. Теперь наоборот: бедный колхоз безумно влюбляется в богатый и жаждет союза. Молниеносное венчание без всяких документов заменено неоправданным укрупнением, богатые колхозы боятся этого, как черт ладана, ибо кому же охота делиться своими фондами и благосостоянием. Нужно было немедленно найти дядьку Вновьизбрать и провести консультации на самом высоком уровне. Ведь если и в самом деле случится так, как предвещает эта вреднющая библиотечная Сивилла, что тогда? Захотели же объединиться с Веселоярском все соседние колхозы? Чуть ли не весь район пожелал укрупниться в колхоз "Днипро". Когда-то областными масштабами тут и не пахло, а теперь мало Жмака, прибывает Пшонь с собственной свиньей и грозит еще чем-то таинственным и заковыристым, как тот Тавромахиенко. Ну, гадство! В сельсовет Гриша не попал. Возле здания его ждала Дашунька с их красными "Жигулями" и еще издалека замахала рукой. - Садись поскорее! - Куда? Мне надо проконсультироваться со Свиридоном Карповичем. - Еще наконсультируешься! Поехали домой, надо готовиться. Она чуть не силком усадила Гришу в машину, протянула ему какую-то бумажку. - Читай! Это была открытка из сельхозинститута. Написано несколько запутанно, однако все равно приятно: "Уважаемый тов. Левенец! Просим прибыть в институт для выяснения вопроса о ваших вступительных экзаменах". Заявление в институт (разумеется, на заочное отделение) Гриша подал два месяца назад. Общее собрание колхоза дало ему рекомендацию, все как полагается, он намеревался малость подготовиться к экзаменам (ведь после школы все уже перезабыл), но тут произошли непредвиденные перемены в его жизни и вылетело из головы все: и заявление, и экзамены, и институт. Гриша повертел открытку в руках. - Пишут как-то чудно, - хмыкнул он, - и не поймешь, что к чему. - А что там понимать? Готовься, подчитай что-нибудь за ночь, а завтра - на автобус! - Могла бы и машиной меня подвезти. Сама бы в области побывала, по магазинам походила, с культурой познакомилась. - Завтра бычков надо перевозить на новое пастбище. Ни сама не могу, ни машины тебе не дам. Доберешься автобусом! Все-таки женщина в колхозе великая сила. А еще когда она с высшим образованием - тогда уже спаси и помилуй! Не всегда жена способна проложить мужу путь к власти, но она может сделать его достойным власти, хотя бы для этого пришлось трясти его, как черт трясет сухую грушу. Но все равно Гриша был счастлив. И когда он, надев новые брюки, садился на рассвете на первый автобус в райцентр, чтобы там пересесть на тот, который идет в область, все в его душе радовалось и пело и казалось, что над полями летает на золотистых ангельских крыльях хор благоприятствования и доброжелательства и напевает: А мы просо сеяли-сеяли! Ой, дед-ладо, сеяли-сеяли! А может, это летал вертолет автоинспекции или рыбоохраны, выслеживая браконьеров? Кто же это знает? АПОРИЯ Пусть читатели не пугаются этого слова, напоминающего сокращенное название какого-нибудь нового учреждения. Скажем, мастерской бытового обслуживания, где порют старые брюки, но не шьют новых. Учреждений в наших селах и городах достаточно, не будем выдумывать новых, тем более что наше повествование все же не об организационных структурах, а про рай. А рай - это миф, миф - это древние греки, а у греков был прославленный философ Сократ, который обладал свойством иронического отношения к миру, достигал же этого тем способом, что доводил своего собеседника до апории. Вот так: с апории начали, ею и закончили. А что же это такое? Это - знание о своем незнании. То есть когда вам ласково и деликатно вдалбливают в голову, что если вы и знаете что-нибудь, то разве лишь то, что кто-то ест, а вам не дает. Однако вернемся к нашему герою. Левенец прибыл в институт и увидел, что там его ждут. Такое открытие каждому было бы приятным и каждый бы с удовольствием воскликнул: "Ах, как хорошо, что земля круглая!.." Или: "Ах, какая радость, что вода кипит при ста градусах Цельсия!" Нетерпеливые сразу же вцепятся в эту воду и начнут допытываться: к чему здесь вода и ее кипение? Терпение, дорогие товарищи, а также апория! Будем помнить про апорию и, если позволительно будет так выразиться, - апоризироваться. Можно вместе с нашим героем, можно и потом, поскольку Левенцу все же в первую очередь придется апоризироваться. Итак, Гришу ждали. Необыкновенно вежливая и необыкновенно приятная секретарша сразу повела его по высоким и светлым коридорам, привела в еще более высокую и светлую, чем эти коридоры, комнату, собственно и не комнату, а настоящий зал, и там представила четырем необыкновенно симпатичным и необыкновенно солидным мужчинам, в одинаковых серых костюмах, только с неодинаковыми галстуками: у одного галстук был синий, у другого - красный, у третьего - в полосочку, у четвертого - в крапинку. Гриша сообщил, кто он, мужчины сделали то же самое. Трое оказались доцентами, один - тот, у которого галстук в крапинку, - профессором. В таком обществе Гриша оказался впервые в жизни и, естественно, малость смутился. Виду он, правда, не подал, но профессор на то и профессор, чтобы видеть даже невидимое. - Вы не волнуйтесь, товарищ Левенец, - доброжелательно промолвил он. - А я и не волнуюсь. - Тут товарищи хотят у вас кое-что спросить. - Пожалуйста. Я готов. У меня теперь такая должность, что только и спрашивают. - Вот и хорошо, - улыбнулся профессор, излучая доброжелательность из каждой крапинки на своем галстуке, а потом обратился к тому, кто с красным галстуком: - Прошу, коллега. Тот сразу же приступил к делу. - Скажите, товарищ Левенец, - тихонько произнес он, - вы не могли бы вспомнить, когда была революция тысяча восемьсот сорок восьмого года? - Революция? - Именно так. - Восемьсот сорок восьмого? - Абсолютно точно. - А что - разве ее перенесли на другой год? - Такого сообщения не было. - Тогда зачем же спрашивать? - Для проверки, только для проверки. А вот еще один. Не могли бы вы сказать, кто руководил Пугачевским восстанием? - Кто руководил? - Именно так. - Я все-таки за Емельяна Пугачева. - И не имеете сомнений? - Ни малейших. Еще могу вам рассказать, что Пугачев, прежде чем поднять восстание, жил у нас на Черниговщине, в селе Добрянке. Я в училище механизации спал рядом с одним парнем из Добрянки, он все хвастался Пугачевым... - Я удовлетворен вашими ответами, - заявил доцент с красным галстуком, и тут за Гришу взялся тот, что с синим. - Товарищ Левенец, разрешите спросить: у вас в колхозе кони есть? - Немного, но есть. - А как вы считаете: сколько конских сил в колхозном коне? - В живом? - В натуральном. Не в теоретически-условном, а именно в натуральном. - Теперь такие кони, что и по полсилы не наскребешь, - не стал скрывать Гриша. - За исключением разве той пары, на которой ездит наш фуражир Петро Беззаботный. А так - хлипкие и закормленные. Район снял коней со статистики, корма на них не планируются, откуда же тут силы? Вот, рассказывают, до войны у нас в колхозе было две кобылы - фонд Красной Армии. Ухаживал за ними дед Утюжок. Мазурка и Баронесса. Так эти каждая тянула по две силы. Я вам еще не такое скажу. Вы думаете, в тракторах и комбайнах моторы в самом деле с теми силами, которые значатся в технических паспортах? Не всегда! Все зависит, какой завод, в каком квартале и в какой половине месяца выпускал мотор. Счастье, если не заклинивает коленчатый вал или в блоке дырок нет. А уж эти силы - собирай их от самого завода! А еще горючее. Одно вроде бы и прибавляет сил, другое - все пускает дымом. А называется одинаково. - Так что же: в сельхозмашинах хронический недостаток мощности? - Как понимать написанное. А так - почему же? Хватает, еще и остается. К-700 загонишь на поле, так он своими огромными колесами до самого Черного моря чернозем разворачивает! А если на пересыщенное влагой поле запустят десяток агрегатов? Хоть кричи: спасайте! - Это почему же? - А потому что смешивают все грешное с праведным. К каждому методу еще голова нужна! - Говорят, вы теперь председатель сельсовета? - осторожно подключился тот, у которого галстук был в полосочку. - Да вроде бы, - скромно потупился Гриша. - Можно вас поздравить с избранием, - улыбнулся профессор. - Если не жаль. - Как же это случилось? - обратился снова тот, что с полосатым галстуком. - Вы ведь механизатор? - А как вы думаете - откуда берутся председатели сельсоветов? Выращивают их в рассадниках или привозят из города? В колхозы председателей привозили. Рабочий класс. Тысячники. У Шолохова Давыдов от путиловцев кем приехал к казакам? Председателем колхоза. А председатель сельсовета в Гремячем Логе свой - Разметнов. - По литературе я поставил бы вам пятерку, - сказал тот, что с галстуком в полосочку. - Вот и поставьте! - добродушно посоветовал Гриша. - Я бы поставил, - повторил тот, и Гриша не стал допытываться, почему же он этого не делает, он почувствовал, что тут скрывается какой-то подтекст, как это всегда водится в хитроумной литературе. - Оценки не нужны, - заявил профессор уже без подтекстов, то есть напрямик. - Нам поручено провести с вами беседу, и мы это сделали. - Беседу? - удивился Гриша. - Да. - А экзамены? - Назовите это экзаменами. Лично я не против. Могу сказать, что вы себя проявили. Ваш уровень меня удовлетворяет. Думаю, что мои коллеги тоже не имеют к вам претензий. Коллеги покивали, поулыбались, поблагодушествовали. В самом деле: претензий никаких. - А теперь мне как? - ничего не мог понять Гриша. - Теперь вам надо пройти в кабинет ректора. Там тоже хотят с вами иметь... гм... беседу... - Сам ректор? - Вполне возможно. Со своей стороны, мы вам желаем. Снова улыбки, взаимопонимание и доброжелательность. В кабинете ректора Левенца ждал человек вроде бы и солидный и почтенного возраста, однако на ректора как-то не похож. Слишком уж въедливыми были у него глаза. Да еще все время шуршал бумагами. Как только Левенец в дверь, тот уже и зашуршал. И не переставал шуршать, хоть ты плачь. - Товарищ Левенец? - Да. - Из Веселоярска? - Точно. Человек кивнул, дернулся, будто хотел подать руку, но не подал, сказав только: - Недайкаша. - Не понял про кашу, - простодушно взглянул на него Гриша. - Это моя фамилия, - объяснил человек. Так вы из Веселоярска? - Да вроде бы. - Это новое село? - Как вам сказать? Вновь построенное. После затопления старого. Вновь построенное и дважды уже переименованное. А так - ему свыше трехсот лет. - Но теперь это не отсталое, а образцовое село? - Можно сказать и так. - И люди в нем должны быть какие? Образцовые? "Куда он клонит? - подумал Гриша. - И к чему тут вся эта образцовость? Каким-то гадством тут пахнет". - А что такое? - изображая сплошную наивность, спросил он. - Ничего особенного. И снова шуршит, как мышь в сухих кукурузных стеблях. - Вы подавали заявление в институт? - Подавал. На факультет механизации сельского хозяйства. Заочный. - С какой целью? - Да с какой же? Поднять свой уровень. - Уровень механизатора? - Точно. - Вот тут у меня характеристика, подписана председателем колхоза. На вас эта характеристика? - Если на меня, значит, на меня. - Тут написано, что вы механизатор. - Написано - значит, написано. - Но это не отвечает действительности. - Да и в самом деле. Написали "механизатор", а надо было: "механизатор широкого профиля". Потому что я - на всех машинах. - Вы хотите выдать желаемое за действительное. - Что-то я не пойму... - Ведь вы теперь не механизатор, а председатель сельсовета. - Председатель? И уже не механизатор? - Уже нет. - А когда начнется вторая жатва, пойдет кукуруза, пойдет свекла, вы думаете, я буду сидеть в кабинете? Я сяду на комбайн! - Несерьезно, товарищ Левенец. - Что - несерьезно? - Председатель сельсовета на комбайне - это несерьезно. - Слушайте, - воскликнул Гриша. - Вот я как-то был в Киеве и видел, как заместитель Председателя Совета Министров выходит из государственных дверей, садится в машину, ключик - в замок зажигания, чик-чик и поехал! Это что, по-вашему? - Несолидно, товарищ Левенец! - Что несолидно? Что ключик - в зажигание и чик-чик без шофера? - Несолидно обманывать государство. - Как это, обманываю? - аж подскочил от праведного возмущения Гриша. - Выдаете себя за механизатора, не будучи им. - Ну, хорошо, пусть сегодня я не механизатор. А когда подавал заявление - был я им или нет? - Нужно было известить институт, что вы уже не принадлежите к производственной сфере. - Не принадлежу? А как же Продовольственная программа и единый агрокомплекс? - Надо еще разобраться, принадлежите ли вы к агрокомплексу. - А к чему же я принадлежу? - Спрашивать разрешите мне. Мы имеем заявление о том, что вы нарушили положение о приеме в институт. Заявление подтвердилось. - Хотел бы я знать, чье это заявление! - Оно адресовано нам, так что об этом не будем. Речь идет о другом. Вы заслуживаете наказания. Точно так же, как те, кто давал вам фальшивые справки и рекомендации. - Рекомендацию мне дало общее собрание колхоза! Недайкаша не слушал Гришу, продолжал свое: - Ректора мы накажем за то, что допустил вас к экзаменам. - Не было экзаменов! Только беседа. Тот так и въелся: - Какая беседа? С кем? - Ну, с профессором, с доцентами. - Накажем и их. Сколь напрасными могли бы показаться споры философов всех времен о том, есть ли у человека душа или нет. В этом человеке души не нашли бы никакие академии наук. Гриша готов был изрубить его, как капусту, а он спокойненько перечислял, кого надо покарать, кого предупредить. И за что же? Что это происходит на белом свете! - Мы проверили, - не унимался Недайкаша, - вы не привозили для руководства института ни поросят, ни индеек, ни сала, ни меду - это свидетельствует в вашу пользу. - Я же приезжал в институт, а не на базар! - взорвался Гриша. - Ездят по-всякому. Но к вам в этом плане нет претензий. Мы только делаем вам замечание, указывая на нарушение и аннулируем ваше заявление, поскольку вы нарушили существующее положение. - Да оно ведь неправильное - вы же сами видите! - Пока положение существует, его надо выполнять. Изменится положение - тогда другое дело. - И что же мне? Ждать, пока оно изменится? А сколько ждать? - Этого я вам не могу сказать. Наберитесь терпения. - Да я набрался его с самого рождения. А особенно - на зимних ремонтах техники. Вы когда-нибудь слышали об этих ремонтах? В нетопленых мастерских, без запчастей и материалов и двенадцать рэ в месяц! - Поймите меня правильно, - встал, наконец, Недайкаша из-за стола, и Гриша увидел, что он невысокого роста и весьма болезненный на вид, - наш долг придерживаться законов, следить, чтобы не было никаких нарушений. Ваш случай особый, и если бы не это заявление на вас, мы бы не придирались. Но теперь - надо подождать. Думаю, все будет в порядке и со временем можно будет вернуться к этому вопросу... Тут в духе старинных романов Недайкаша должен был бы воскликнуть: "Я прощаю вас за невольный обман!" - а Гриша в свою очередь: "А я прощаю вас за чрезмерную придирчивость!" - а потом броситься в объятия друг к другу, расцеловаться и заплакать. Гай-гай, кто же обнимается, целуется и плачет в наш атомный век? К тому же мы знаем, чем кончаются все эти сладкопевные прощения. Разве в бессмертной поэме "Фауст" над несчастной Маргаритой, брошенной в темницу, не звучит голос с неба: "Спасена!" - вопреки безжалостным словам Мефистофеля: "Она обречена!"? А что получается на самом деле? Побеждает не всепрощающий голос неба, а жестокая дьявольская сила. Короче говоря, Гриша мог пожалеть, что надел новые брюки. Необязательно надевать новые брюки только для того, чтобы оказаться в состоянии апории. Зато он теперь убедился в целесообразности мудрого совета Ганны Афанасьевны читать законы и постановления. Чтобы жить счастливо, надо знать то, что твердо установлено. А, как говорил философ, кое-что твердо установлено не потому, что оно само по себе очевидно и убедительно, а потому, что оно удерживается окружающим его. Гриша возвращался автобусом в Веселоярск, вокруг расстилались широкие поля богатой родной земли, снова словно бы летал над этой землей невидимый хор, но уже не на золотистых, а на черных крыльях, и хотя пел снова о просе, да не так, как раньше, а наоборот: А мы просо вытопчем, вытопчем! Ой, дед-ладо, вытопчем, вытопчем! Более всего он боялся сказать обо всем Дашуньке. Ну как ты тут объяснишь? Но она все поняла без объяснений. - Не приняли? Только и хлопот! Все равно примут - куда они денутся! Бездари всякие по десять раз сдают экзамены и прорываются в институты. А ты ведь у меня умный! Умный же? - Да, наверное, не очень глупый, - насупился Гриша, а потом вдруг просиял и встрепенулся и уже со свежими силами предстал перед Ганной Афанасьевной, которая, к сожалению, не владела необходимой для таких случаев чуткостью и не подняла Гришино настроение еще на несколько градусов, а наоборот, резко опустила его, сообщив: - Тут, пока вас не было, депутатская группа по торговле и бытовому обслуживанию проверила продмаг и выявила отсутствие в продаже пшена. - Пшена? - Ага. Они будут вам докладывать, чтобы вы приняли меры, Григорий Васильевич. - По пшену? - По пшену. Гриша вспомнил, как еще перед открытием Веселоярского музея под открытым небом, забрел сюда откуда-то дурень со ступой, таскал ее всюду, допытывался у пионеров: - Откуда пшено берется? - Из магазина! - А там где берется? - Привозят! - Хотите, я покажу, как ваши предки делали пшено? - Не хотим! Никто ничего не хочет знать, а каждому дай! Теперь вот дай пшено. А кто будет сеять просо? Когда пропадают озимые, пересеваем только ячменем, будто все мы пивовары. А где взять пшено? И спросить бы у него: зачем он ездил в область? Чтобы вернуться и тебе сказали: нет пшена? Если бы встретили вестями, что за время его отсутствия на Веселоярск наползли новые толпы ухажеров за Дашунькой, он бы не удивился. Но встретить пшеном? Тут автор, может, впервые пожалел, что бросил своего героя на произвол судьбы. Доктора эрудических наук Кнурца отправил на пенсию, сам засел в столице, в Веселоярск даже не наведывался. А был бы рядом с Гришей Левенцом в такую трудную минуту его жизни, разъяснил бы ему, что пшено очень полезно, что на пшене держалась вся цивилизация Киевской Руси, все победы нашего казачества, пшеном выкормлены и Ярослав Мудрый, и Сковорода, да и Иван Петрович Котляревский, о чем он недвусмысленно заявил в своей бессмертной "Энеиде", уже в первой книге среди излюбленных яств вспоминая классическое блюдо пшенное - кулеш: Там яства и приправы - чудо! Бери что хочешь, наугад. Конца не видно переменам: Свиная голова под хреном, Кулеш, лепешка и лапша. Тому - индюк с подливой лаком, Другому - корж медовый с маком, И путря тоже хороша. (Перевод В.Потаповой) Разумеется, ничего подобного в "Энеиде" Вергилия вы не найдете, так что можете и не искать. Нет там ничего и о пшене, а вот в "Энеиде" Котляревского про пшено речь идет и в части третьей, и в четвертой, и в пятой, как, скажем, хотя бы вот такое место: Им дали в сотники панов, Значки с хоругвью войсковою, Бунчук с пернатой булавою, Запас недельный сухарей, Мушкеты, пики с палашами, Бочонок серебра - рублями, Муки, пшена, колбас, коржей. (Перевод В.Потаповой) Песня о просе, которая слышалась Грише Левенцу так и эдак при его неудачной поездке в область, насчит