Илья Дворкин. Взгляни на небо --------------------------------------------------------------- Повесть --------------------------------------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ В мутно-зеленой воде болтались арбузные корки. Они лоснились под ленивым солнцем круглыми боками, и глядеть на них было скучно. Володька лежал голым животом на раскаленной, выскобленной добела палубе и жевал черную смолу -- вар. Животу было горячо, и спине тоже было горячо, и голове. Потому что солнце пекло как нанятое. Но перебраться в тень рубки было лень. Лень затопила кривой щелястый пирс, и застывший дубок, и залив, и наверное, все Каспийское море. Разморенная душная лень. Володька свесил голову через борт и плевался тягучей слюной. Когда жуешь вар, всегда полон рот слюны. А тут еще корки плавают -- как в них не плюнуть. А в общем-то, была такая скучища -- хоть плачь. Отец все не появлялся. Эх, в холодок бы! Володька вспомнил глубокий бабушкин погреб. Вот где благодать! Погреб весь залит устоявшейся резкой прохладой и запахом сухой земли. А на полках стоят запотевшие крынки с молоком. Хлебнешь -- и сладко заломит зубы. Вот бы сейчас туда! Но погреб далеко, а этот чертов Поркатон плоский, как сковородка, и такой же раскаленный. Зной поднимается над ним дрожащими волнами, обволакивает и вгоняет все живое в такое сонное, тягучее безразличие, что кажется, и живых-то в этом Поркатоне нету. "Один я, наверное, и остался живой, остальные сварились", -- подумал Володька. Он сделал над собой усилие и медленно перевалился через борт. Теплая и густая, как бульон, вода тяжело раздалась и сомкнулась над ним зеленоватым куполом. Володька коснулся песчаного, в твердых складочках дна и застыл. "Так вот и буду здесь сидеть. Все время", -- подумал он. Поднял глаза. Солнце ровным слоем разлилось по воде, и поверхность казалась громадным вогнутым зеркалом. -- Вот теперь попробуй, достань меня! -- сказал он солнцу и засмеялся. И сразу же вверх взлетели упругие ртутные пузыри, раскололи зеркало и разбежались стремительными кругами. На дне было хорошо. Володька пошевелил перед носом легкими пальцами и сложил фигу. Фигу тебе, жара! Достань-ка! Володька усмехнулся сам над собой -- он-то знал, что все эти фокусы --обман. Потому что он уже стал судорожно сглатывать, а это было верным признаком, что воздух кончился и надо срочно подышать. Володька еще немножко из упрямства посидел, чувствуя, как в висках начинают колотить тугие молоточки, а глаза сами вытаращиваются. Потом, в последний миг, резко оттолкнулся ногами и вылетел наверх. Он часто-часто открывал рот -- никак не мог надышаться. Подумаешь -- жара! Что такое жара, если пряный воздух врывается в грудь и можно дышать сколько угодно. Вон его сколько -- воздуха: полное небо. Настроение сразу изменилось. Будто Володьке подарили что-то замечательное. Он заорал и ударил кулаком по воде. Тотчас же над его головой повисла тоненькая бледная радуга. Он снова заорал, и кто-то радостно ответил ему с берега счастливым заливистым воплем. Володька поглядел на берег и увидел чудо. Определенно что-то в мире изменилось. Прорвался тугой волшебный мешок -- и чудеса посыпались на измученную зноем землю. На берегу хохотал-заливался изумительный щен. Он был в очках. Представляете? Щен-профес-сор. Но это был ужасно веселый профессор. У него была улыбка до ушей и тысяча ослепительных зубов. Он ими пускал зайчиков. А еще на нем была самая пушистая шуба на свете и разные уши: одно строгое -- торчком, а другое болталось дурашливо и смешливо. Очки были белые -- правильной такой формы, с тоненькими оглоблями. Сам черный, только очки белые да кончик восторженного хвоста. -- Ура! -- крикнул Володька. -- Ра-ра-ра! -- завопил щен и укусил Каспийское море. За самый краешек. Потом он стал сердито плеваться и во весь голос обругал море: зачем оно такое невкусное, соленое. Это был на редкость жизнерадостный и нахальный щен. Володька, как крокодил, выполз на брюхе до половины из воды и сказал: -- Здравствуй, очкарик. Щен подмигнул ему обоими глазами и отважно ткнул прохладным шершавым носом в шею. -- Тебя как зовут? -- спросил Володька. Щен не ответил. -- Ты что это -- разговаривать не умеешь? -- рассердился Володька. Щен печально покачал головой. -- Научим, -- пообещал Володька и добавил: -- А как тебя зовут, я и так знаю. Тебя зовут Филимон. Так? Фи-лимоша. Щен ликующе взвыл и запрыгал, отрывая от земли сразу четыре лапы, будто они у него были на пружинках. Потом он посерьезнел, торжественно подошел к Володьке, потерся головой о его щеку и похлопал лапой по плечу. Но не фамильярно, а ласково. Просто они сразу понравились друг другу и стали друзьями. Бывает ведь так -- сразу. С первого взгляда. Такие вещи случаются только на море. Может быть, на каком-нибудь приличном море, на каком-нибудь там океане, все иначе, но на Каспийском бывает так: то пекло рыжее мохнатое солнце и вода стояла плоская, как в блюдце, то вдруг ни с того ни с сего завыло, закрутило, солнце занавесилось рваной серой тучей, а волны стали бестолково болтаться в разные стороны. Они не катились ровненькими рядками к берегу, как на всяком нормальном море, а суматошливо плескались, сшибались друг с дружкой, как пьяные, и дубок на них мотался в разные стороны, плясал пробкой, а пассажиры мотались в дубке и кляли все на свете. В Поркатоне они канючили сладкими подхалимскими голосами, просили "товарища доброго капитана взять с собой в Ленкорань трудящееся крестьянство, потому как там базар", а дубок все равно идет пустым. И отец сжалился. А когда приперло, честили отца на чем свет стоит, будто он их насильно посадил в дубок, и требовали "вертать обратно". Но Володька только усмехался. Не такой отец человек, чтоб "вертать обратно". Особенно одна разорялась. Такая здоровенная женщина с багровым лицом и маленькими заплывшими глазками. Она сидела на своих полосатых мешках и выкрикивала бессмысленные злобные слова. А когда ее окатило волной и десяток ее цветастых юбок, надетых одна на другую, облепили толстые ноги в смазанных сапогах, она совсем взбесилась. Рот ее не закрывался. Он стал похож на напряженную синюю букву О, а глазки зарылись в лоснящиеся щеки. Хорошо еще, что ветер расшвыривал этот гвалт, а то можно было бы оглохнуть. Филимон болезненно морщился и отворачивался. Ему было плохо. Он укачался. Очень жалко Володьке было пса. Он взял его на руки и увидел, что у Филимона дрожат глаза. Володьке показалось, что щенок смотрит на него с укором: зачем, мол, потащил меня с твердой надежной земли в это непонятное и страшное место, где все качается и кружится голова? -- Ты жалеешь, что пошел со мной? -- спросил Володька. Щен слабо вильнул хвостом и покачал головой. Он даже попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло. Трудно улыбаться собаке, если ей плохо. -- Ах ты, Филимон мой, Филимоша, никудышный ты моряк. Володька погладил его и положил на палубу рядом с теплым кожухом движка. Движок тарахтел дребезжащим стариковским голосом, и Филимон сначала испугался, запрядал ушами. Но потом сообразил, что эта рычащая штуковина не злая и даже полезная -- греет и заслоняет от надоедливых брызг. Он полежал немного, согрелся и перестал дрожать. На волны он старался не глядеть, потому что глядеть на них было страшно -- они были желтые и лохматые, как большие дворняги, и шипели белой пеной. Филимон положил пушистую морду между лап и зажмурился. Он подумал о Володьке -- ласковом, добром человеке -- и преданно помахал хвостом. Никто этого не видел. Но Филимону и не надо было, чтоб кто-нибудь это видел, потому что он махал не напоказ, а от души. Просто ему очень нравился его новый друг. С таким другом жить было веселее и лучше. Но вдруг случилось что-то непонятное и жуткое. Откуда-то к горлу подкатил плотный, горячий ком и застрял там. Филимон попробовал вздохнуть и не смог. Ему стало совсем плохо. Филимон растерялся и зачем-то побежал вперед. С перепугу. Он не понимал, что с ним происходит, и боялся, и ему хотелось спрятаться. Он неловко бежал на разъезжающихся неверных лапах, почти ослеп от страха и глядел как бы внутрь, в самого себя, разглядывал, что это в нем такое делается. Потому и не заметил, как налетел на полосатые мешки. А на мешках ему вдруг сделалось нехорошо -- и он испачкал эти самые окаянные мешки. Ему сразу же стало легче, он жадно глотнул прохладный вкусный воздух и опомнился. И тут раздался такой пронзительный, ни на что не похожий ор, что Филимон застыл на месте. Ему бы бежать, спасаться, а он стоял и оглядывался -- хотел понять, что случилось. А когда понял, было уже поздно. Руки костяными клешнями вцепились в него, смяли в горсти пушистую мягкую шерсть вместе с кожей и швырнули в воду. Филимон увидел, как перевернулось небо и желтая дворняга-волна смяла его, поволокла урча. Володька услышал крик, но не понял, в чем дело, а разобрал только одно слово: "Нагадил!.. Нагадил!.." Потом он увидел, как в воздухе закувыркался щенок, его Филимон, Филимоша, очкарик. Ноги сами понесли его, метнули вперед. И Володька сиганул за борт. Уголком глаза он успел заметить стоящего у штурвала отца, его испуганные добрые глаза под блестящей мокрой зюйдвесткой, и в каком-то дальнем, затаенном переулочке мозга промелькнули нечеткие поспешные мысли, суть которых была в том, что уж его-то, Володьку, отец вызволит, как-нибудь уж вытащит, не бросит, а Филимону одному в море -- погибель. Потонет Филимон. Потому он и сиганул за борт. Володька сразу же вынырнул и завертел, отфыркиваясь, головой. Пес должен был барахтаться где-то недалеко, если сразу не пошел ко дну. Волна подхватила Володьку, подсадила себе на круглую спину. Он с высоты оглядел море и увидел впереди щенка. Филимон боролся изо всех сил. Не хотелось ему тонуть. Он торчал черным столбиком в воде и молотил, как барабанщик, передними лапами. Волны окатывали его, накрывали с головой, но он снова появлялся -- маленький и упрямый. Не хотел он тонуть, и все тут. У него еще было важное дело в жизни. Он еще должен был укусить это крикливое злобное существо на полосатых мешках. Он боролся. И только когда Володька осторожно подхватил его под мягкое брюшко, прижал к груди, Филимон обессилел и тихонько всхлипнул. Но у него все же хватило сил как-то извернуться и лизнуть Володьку горячим языком в нос. Потом Володька кружился на месте, подскакивал на волнах, как поплавок, и ждал, пока дубок развернется и подойдет к ним. Иногда Володьку накрывало с головой, но всякий раз он успевал в последний миг глотнуть воздуха и поднять над головой щенка. Уж что-что, а плавать Володька умел. Он, кажется, и ходить-то научился позже, чем плавать. Впрочем, как и все приморские мальчишки. Дубок подошел вплотную. Шершавые отцовы руки обхватили Володьку за плечи и одним рывком выдернули вместе с Филимоном из воды, поставили на палубу. Потом одна рука поднялась и увесисто треснула Володьку по затылку -- хрясь! Но Володька не обиделся. Он осторожно положил Филимона на палубу и улыбнулся отцу. Отец помедлил малость, потом тоже улыбнулся и притиснул Володьку к своему горячему надежному боку. Но тут же смутился и легонько оттолкнул, шлепнул по спине. Не любил он разные телячьи нежности. Мешочница молчала и перепуганно наблюдала за отцом и Володькой. Видно, отец успел ей сказать что-нибудь этакое. Отец, когда надо, умел сказать так, что у нехорошего человека от страха отваливалась челюсть. А Филимон полежал немножко, отдохнул, потом неторопливо подошел к хозяйке полосатых мешков и деловито укусил ее за колено. Тетка зашипела, как раскаленная сковорода, и сползла с мешков на палубу. Она вытянула руки с растопыренными загребущими пальцами и забормотала: -- Чур тебя! Чур, бешеный. Все вы тут бешеные! Филимон постоял немного, глядя ей в глаза, Филимон-победитель, потом повернулся, неторопливо протопал к Володьке и лег у его ног. ГЛАВА ВТОРАЯ Так в жизни Володьки и его лучшего друга Таира появился Филимон. И надо сказать, что по своему деятельному, неуемному характеру он как нельзя лучше подошел своим новым друзьям. Это только с виду Володька и Таир разные -- Володька бе- лобрысый, и нос его курносый вечно лупится, будто молодая розовая картофелина, а Таир черный, как головешка или как галчонок, -- волосы черные, глаза черные и все тело загорелое до черноты. Но эти внешние различия могли ввести в заблуждение кого угодно, только не обитателей маленького приморского городка, в котором с рождения жили Таир и Володька. Население начинало тревожиться, как только замечало, что Таир и Володька не гоняют с другими ребятами в футбол или, скажем, не носятся по улице, запуская воздушного змея, а ходят тихие и задумчивые. Соседи настораживались. Они ждали очередного сюрприза. Если уж Таир и Володька ходят пай-мальчиками, значит, что-то затеяли. Точно такими друзья были перед тем случаем, когда решили проверить честность населения родного города. А надо сказать, что город Таира и Володьки не совсем обычен. Расположен на берегу залива. С одной стороны городка -- Кавказские горы, покрытые густыми лесами, будто голубовато-зеленой шерстью; с другой стороны -- зеленое Каспийское море; с третьей, неподалеку, -- государственная граница, а с четвертой -- вся наша страна до самого Тихого океана. В городе есть рыбсовхоз, в котором работает отец Володьки -- капитаном маленького суденышка -- дубка, и небольшая рыбоконсервная фабрика. А вообще-то городок маленький, все знают друг друга, и каждый житель фанатичный патриот своего города. Потому-то, наверное, и вызвал такое возмущение нахальный опыт Володьки и Таира. В тот день Таир отозвал Володьку во время большой перемены в укромное местечко за котельной и сказал: -- Слышь-ка, Володька, чего мой батя сегодня за обедом говорил... -- Знаю я, что он говорил, -- ответил Володька. -- А вот и не знаешь! -- А вот и знаю! Говорил: если мы снова к Бабаджану в сад полезем, уши пообрывает. Мой тоже говорил. -- А вот и нет! -- закричал Таир и захлопал в ладоши. -- Тогда -- если под плоты нырять станем, то... -- А вот и нет! -- Тогда -- если мы... -- А вот и нет, вот и нет! Батя сказал, что город наш совсем особенный. У нас тут такая жуткая честность у всего населения, просто кристальная. У нас, он говорил, можно на главной улице сундук с драгоценностями случайно забыть и уехать на целый год. Потом вспомнишь, приедешь за ним, а сундук так там и стоит. Целехонький. Вот какое у нас население! Отбарабанив всю эту тираду в один присест, Таир задохнулся и несколько раз судорожно глотнул воздух. Володька был изумлен. Фантастическое видение искрилось и переливалось перед его мысленным взором -- сундук, заполненный разноцветными драгоценными камнями, стоит распахнутый настежь посреди улицы Победы, а мимо снует кристально честное население, стыдливо отводя глаза от сундука. Вот это картина! -- Слушай, -- деловито спросил Володька, -- а где же мы сундук возьмем? -- Какой еще сундук? -- удивился Таир. -- Ну с этими... с драгоценностями! -- А зачем нам с драгоценностями? -- простодушно ответил Таир. Володька рассвирепел. Ноздри курносого носа раздулись и затрепетали. Он с подозрением уставился на простодушную физиономию друга. -- Слушай, ты что, совсем тупой, да?! -- спросил он. -- Как же мы проверим честность нашего населения без сундука? Таир снисходительно ухмыльнулся. -- Ты сам тупой, -- невозмутимо отрезал он. -- Я уж давно все придумал. Зачем нам сундук с драгоценностями, если моя мама привезла из Ленкорани новенький чемодан. Польский, почти что крокодиловой кожи. Володька захлопал глазами. -- При чем здесь почти что крокодиловый чемодан? -- заорал он. -- Где мы драгоценности возьмем? -- Ты, Володька, чудак! -- терпеливо объяснил Таир. -- Зачем нам драгоценности, если все равно такая кристальная честность населения. Мы в чемодан напихаем старых газет, а для весу гирю сунем. У нас есть старинная, медная, сорок фунтов весит. Батя на ней гвозди выпрямляет. Ну скажи, откуда населению знать, что в чемодане? Может, там чего-нибудь получше драгоценностей! Стоит себе на улице новенький польский чемодан, и все тут. Мы уйдем, потом вернемся, а он все стоит себе как миленький. Володька с размаху хлопнул Таира по спине. -- Ну, Таир, -- сказал он восхищенно, -- ты голова! Сказано -- сделано. Натолкали Таир и Володька в чемодан старых газет, сунули гирю и, перегибаясь от. тяжести, потащили его на главную улицу, туда, где кофейня и парикмахерская дяди Арчила. Опыт начался. Они аккуратно установили новенький, сияющий никелированными пряжками чемодан на перекрестке и отошли в сторонку. Но в это время хлынул дождь. В суб- тропиках часто так бывает: ни с того ни с сего -- ливень. Друзья заметались, отыскивая, куда бы спрятаться. Только они забрались под густой каштан, как дождь кончился. Можно было продолжать опыт. Таир и Володька выскочили на перекресток... и остолбенели -- чемодан исчез! Это было настолько неожиданно, что в первый миг Таир и Володька засмеялись. Впрочем, смехом этот звук и не назовешь -- это был первый, короткий, какой-то кудахтающий смешок. Но уже через несколько секунд они притихли и мрачно уставились друг на друга. -- Это что же такое, Таир? -- прошептал Володька. -- Чемоданчик-то -- тю-тю. -- Тю-тю! -- Что же такое получается?! -- горько продолжал Володька. -- Выходит, никакая не кристальная честность у населения! Выходит, у нас жулики живут!!! -- Ну, это ты брось, -- вскинулся Таир. -- Как же это брось, если чемодана-то нету! Таир только руками развел -- что тут скажешь: чемодан будто в воздухе растворился. Мальчишки вновь внимательно оглядели улицу и тут заметили в дверях парикмахерской дядю Арчила. Парикмахер дядя Арчил был знаменитый человек, достопримечательность города. Ни у кого не было таких усов; он мог закладывать их за уши, но не делал этого -- предпочитал, чтобы они свободно развевались на ветру. И под стать усам был огромный, круто выгнутый нос. Представляете, сам маленький, усы -- во! нос -- во! в руке бритва, как шашка, сверкает, и глаза горят, горят фиолетовым огнем. Вид устрашающий. Приезжие боялись у него бриться, слабонервным людям казалось, что дядя Арчил вместе со щетиной вот-вот смахнет им голову. Но, пожалуй, во всем городе не было человека более добродушного. Дядя Арчил знал о своей воинственной внешности и любил напускать на себя вид свирепый и опасный. Володька и Таир пристально разглядывали парикмахера. Тот стоял, распушив знаменитые усы, курил, задумчиво пуская неправдоподобно правильные кольца дыма. -- Как же я теперь домой покажусь? Чемодан-то новенький, почти что крокодиловый... Таир закусил губу, глаза у него подозрительно заблестели. -- Брось, -- пробормотал Володька, -- ну брось ты... Он не мог глядеть, как у Таира, человека мужественного и бесстрашного, набухают глаза слезами. -- Эй! -- заорал вдруг Володька. -- Таир, а может, чемодан просто убрал кто-нибудь? Чтоб он не мок под дождем? Вон дядя Арчил стоит, он ведь давно уже стоит, может, он видел? Таир сразу ожил, глаза его высохли. Володька схватил его за руку и потащил к парикмахерской. Таир и Володька почтительно поздоровались. -- Здравствуйте, дети, -- величественно ответил дядя Арчил, глядя в голубую даль Кавказских гор. И тут Володька заглянул в глубь парикмахерской, увидел знакомый чемодан. -- Гляди, Таир, -- радостно закричал он, -- чемоданчик-то -- вон он! Ну, спасибо, дядя Арчил! Вот спасибо. Мы его забираем. Дядя Арчил сделал резкий выпад в сторону, загораживая Володьке вход в парикмахерскую. -- Не трогай чужой чемодан, Володька, не позорь себя, -- холодно сказал он. -- Это мой чемодан, -- с достоинством сказал Таир и шагнул вперед. -- Наш чемодан! -- поддержал Володька. Дядя Арчил схватился за голову и отступил за порог. -- Вай! Вай! Люди! -- закричал он, и праведное возмущение исказило воинственное его лицо. -- Кто видел, чтоб у таких сопливых мальчишек был такой роскошный чемодан! Таирка, лучше не трогай чужую вещь! -- Моя вещь! -- закричал Таир. -- Наша! -- закричал Володька. Дядя Арчил изумленно раскрыл яростные свои глаза, схватился театральным жестом за сердце. -- Люди! -- закричал он и выбежал на тротуар. -- Люди! Какой позор! Дети таких приличных родителей хотят унести чужой чемодан! И это в нашем городе с такой кристальной честностью населения! И это наша смена! Люди, позор, говорю я! На эти возмущенные крики неторопливо прибрели старики -- завсегдатаи из кофейни напротив. Те самые, что приходят к ее крыльцу с восходом солнца -- сухие, желтые, важные -- и терпеливо ждут своей первой чашечки кофе по-турец- ки, успевая при этом обсудить все новости улицы, города, страны и международной политики. Размеренной походкой подошел постовой милиционер, стал у крыльца, заложил руки за спину и стал покачиваться с пятки на носок, многозначительно глядя на Таира и Володьку. Старики печально качали головами. Таир и Володька настолько ошалели -- просто слова не вымолвить! Они переводили взгляд с торжествующего лица дяди Арчила на печально-укоризненные лица стариков, потом на бесстрастную фигуру милиционера... Просто реветь хотелось от возмущения и злости! Первым опомнился Таир. -- Наш чемодан!--закричал он. -- Не имеете права! Дядя Арчил дернул себя за ус и зловеще спросил: -- Все слышали?! -- Слышали! -- прошелестели старики. -- Позор! Горе их родителям. О-о! Позор. Дядя Арчил мягко, по-кошачьи повернулся к милиционеру: -- И ты, кацо, слышал? -- Глухой я, по-твоему, да? -- флегматично отозвался милиционер. -- Тогда, если ты не глухой, -- почти прошептал дядя Арчил и дернул себя за знаменитый ус, -- тогда веди их туда, куда их давно уже надо отвести, малолетних преступников! И вдруг Володьку осенило. Он улыбнулся и ехидно спросил: -- Малолетних преступников, да? Значит, чужой чемодан, да? -- Чужой! -- решительно ответил дядя Арчил. -- Кто-то забыл на дороге. Такой, понимаешь, рассеянный человек! Задумчивый, понимаешь! -- Ах, задумчивый! -- ворчливо продолжал Володька и вдруг выпалил: -- А знаете, что в этом чемодане лежит? -- Этого никто не знает, -- твердо ответил дядя Арчил, -- никто не знает, кацо! Только хозяин. Он знает, но его нет. Володька торжествующе взглянул на Таира, тот радостно кивнул. -- Тогда, -- сказал Володька, -- забирай чемодан, Таир, и пошли. Потому, что мы знаем, что там лежит. Там лежат старые газеты и еще гиря, медная такая, на ней "сорок фунтов" написано! -- Что говорит этот безумный ребенок? -- закричал дядя Арчил. -- Какой дурак станет класть старую гирю в такой чемодан? К Володьке и Таиру давно уже вернулось чувство собственного достоинства. -- А вы не обзывайтесь, -- холодно произнес Таир, -- открывайте скорее наш чемодан! Решительные лица мальчишек, их уверенный тон удивил всех. Дядя Арчил заколебался. -- Я не могу, -- сказал он и выставил вперед ладони. Потом повернулся к милиционеру. -- Ты, милиция, власть -- ты открывай. Может, там брильянты лежат!! Володька и Таир расхохотались. -- Брильянты! Изумруды! Рубины! -- хохотал Таир. -- Открывайте! Сейчас увидите, какие там брильянты. Милиционер решительно протопал в парикмахерскую, вынес чемодан, положил его на крыльцо и открыл. Секунду он глядел в разверзнутую его пасть, потом вытащил щербатую гирю, показал ее всем. Старики недоуменно пожали плечами, а дядя Арчил отступил в глубь своей парикмахерской, и вид у него был такой, будто он не гирю видит, а ядовитую змею гюрзу. -- Может, я заболел? -- неуверенно спросил он. -- Я ничего не понимаю! Скажите мне вы, безумные дети, зачем вы засунули туда эту дурацкую гирю? -- Для весу, -- буркнул Володька. -- Нет, я с ума сойду! -- Дядя Арчил оглянулся на зрителей. -- Вы можете сказать, почему новенький чемодан стоял один на дороге с медной гирей внутри? -- Можем, -- снова буркнул Володька, -- для опыта. Мальчишки уже понимали, что добром вся эта история для них не кончится. Дядя Арчил тонко улавливал настроение окружающих его людей. Он вновь обрел уверенность. -- Ну-ка, ну-ка, -- зловеще произнес он, -- люди, вы понимаете что-нибудь? Для какого такого опыта? -- Для обыкновенного, -- ответил Таир и опустил голову, -- проверяли кристальную честность населения. Батя сказал вчера, у нас в городе хоть сундук с драгоценностями оставь -- не пропадет. Дядя Арчил просто задохнулся от возмущения. -- Нет, вы слыхали?! -- яростно закричал он. -- Это они нашу честность проверяли! В нашем городе. Нет, этого выдер- жать невозможно! Слушай, милиция, надо их вместе с чемоданом вести скорей домой, и пусть их отцы скорее, не откладывая ни на секунду, надерут им уши или еще что похуже сделают! И повели наших голубчиков всем обществом по домам. А что дальше было, даже говорить не хочется. Выволочка была. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Но жизнь шла своим чередом, и через два дня Таир и Володька помирились с дядей Арчилом. А еще через три дня произошло волнующее событие: дядя Арчил выиграл по денежно-вещевой лотерее охотничье ружье. Этот факт настолько потряс его воображение, что он стал даже чуточку заикаться. Со своей новенькой двустволкой дядя Арчил не расставался ни днем, ни ночью. Отправляясь на работу, он вешал ружье на плечо и шел такой гордый, будто только что освободил город от страшного льва-людоеда. В парикмахерской он ставил ружье в угол и брил очередного клиента. Время от времени он оставлял это занятие, брал ружье и заглядывал в стволы -- не запылилось ли? А если у человека завелось охотничье ружье, его рано или поздно потянет на охоту. И дядя Арчил твердо решил пойти и застрелить насмерть очень дикого кабана. О том, что об этом его решении тотчас же узнал весь город, говорить нечего. Дядя Арчил, брея, размахивал бритвой и объяснял всем желающим, как он это сделает. Он не будет, как некоторые горе-охотники, прятаться в засаде! Нет! Он пойдет страшному кабану навстречу, твердо посмотрит в очень дикие глаза и выстрелит прямо в кабанье сердце! Эти свои кровожадные речи он развивал перед всяким человеком, который хотел его слушать. Таир и Володька потеряли покой. Они целыми днями кружились вокруг парикмахерской и подлизывались к дяде Арчилу. -- Дядя Арчил, а ваше ружье, ваша замечательная двустволка, она центрального боя или не центрального? -- начинал Володька умильным голосом. -- Центрального, дорогой, самого центрального, -- отвечал дядя Арчил и делал вид, что он ужасно занят. -- Этого просто не может быть, чтобы центрального! -- подхватывал Таир. Дядя Арчил переставал шлепать бритвой по широкому точильному ремню. -- Как это не может быть, а? -- грозно спрашивал он и расправлял правый ус. -- Значит, я вру? Ты кому это говоришь, дорогой, а? -- Ну конечно, все может быть, -- поспешно соглашался Таир. -- Дайте ружье, сейчас посмотрю и точно скажу! Таир деловито проходил в заветный угол, где стояло ружье, но дядя Арчил преграждал ему путь. -- Таирка! Не трогай оружие! Не смей к нему прикасаться, кому говорю! Что ты можешь понимать в оружии, такой еще сопливый?! Возмущению Таира не было предела. -- Я не понимаю в оружии?!! -- Он не понимает в оружии?! -- подыгрывал ему Володька. -- Ну, знаете, дядя Арчил, просто я слов не нахожу! -- Таир разводил руки и качал головой. -- Каких-таких слов? -- сердился дядя Арчил. -- Что я должен знать? Что вы мне голову морочите, несчастные?! -- А то! -- назидательно говорил Таир. -- Весь город знает, а вы не знаете. Я таких диких кабанов, может, штук пять кокнул! Ка-ак шарахну куплетом, то есть этим... дуплетом, сразу с копыт долой! -- Точно! -- поддакивал Володька. -- Прямо глядеть было смешно, как он их -- ба-бах! -- и готово! Возмущенный столь беспардонным враньем, дядя Арчил замирал и некоторое время молча открывал и закрывал рот, как карп, выброшенный волной на песок. -- Что говорят эти врунишки?! -- кричал он.--Когда ты, Таирка, мог охотиться на кабана в твои нежные годы?! -- А тогда! С дедом! Деда моего знаете? -- наскакивал Таир. Некоторое время дядя Арчил колебался. -- Это очень уважаемый человек, -- бормотал он. -- Ага!--кричал Таир и сам уже верил тому, что говорил. -- Мой дед не то что некоторые! Он меня всегда на охоту брал. Как приеду к нему в горы на каникулы, так сразу идем охотиться! Я, если хотите знать, все кабаньи привычки во как изучил! Если меня на охоту взять, то уж без добычи не вернешься! -- Это точно! -- подтверждает Володька. -- Если нас взять -- ни один кабан не укроется! -- На охоту вас взять, да? -- вкрадчиво спрашивал дядя Арчил. -- На очень дикого кабана, да? А ну-ка быстро выкатывайтесь отсюда! -- неожиданно повышал он голос. -- Думаете, дядя Арчил дурачок, да? Нет, уважаемые, дядя Арчил вас насквозь видит! Вы меня не заморочите, нет! Володька и Таир с достоинством отступали, усаживались на крыльцо парикмахерской, по очереди гладили общего своего щенка по имени Филимон. -- Раз гоните, мы уйдем!--гордо говорил Таир. -- Но вы еще пожалеете, дядя Арчил! Когда вы придете с охоты с одним вашим ружьем неизвестно какого боя -- центрального или не центрального -- и без единого, самого завалящего кабана, весь город будет смеяться. -- Животики надорвут! -- вступал Володька. -- А у нас, заметьте, еще и ученая собака есть. Наш Филимон специально на кабанов натренированный! Тут уж дядя Арчил окончательно выходил из себя, топал ногой: -- А ну брысь отсюда! Я не знаю, что я сейчас с вами сделаю! Я за себя уже не ручаюсь! Мне еще не хватало с вашим Филимоном, с этой дворняжкой связаться! Володьке и Таиру становилось обидно за Филимона, и они понуро плелись прочь. Но не такие они были люди, чтобы отказаться от своего заветного желания. Сознание того, что человек собрался охотиться на кабана, а их не берет, было непереносимо! И они начали правильную осаду. После школы все другие мальчишки и девчонки отправлялись ловить рыбу, играть в пятнашки и чижа, собирать орехи в лесу, а Володька и Таир, как на работу, шли к парикмахерской, усаживались на крылечко и начинали беседовать. -- Ты представляешь, Володька, -- начинал громко Таир, -- это ужас какой-то, что может случиться с неопытным человеком на охоте! Да если еще зверь такой опасный. Клыки -- во! Щетина -- во! Жуть, подумать страшно! -- Еще бы! -- отвечал Володька замогильным голосом. -- Я как вспомню ту историю, так просто волосы дыбом встают! -- А у меня?! До сих пор дрожь пробирает! -- Таир зябко передергивал плечами. В это время дня клиентов обычно не было вовсе, и дядя Арчил, наточив свои бритвы и подметя парикмахерскую, начинал любовно чистить ружье. Мальчишки делали вид, что не обращают ни на дядю Арчила, ни на его ружье никакого внимания. Просто сидят и беседуют два старых приятеля, заядлых охотника. Они понижали голоса до шепота, и только время от времени кто-нибудь из них громко спрашивал: "А помнишь?!" -- а другой устало пожимал плечами: "Спрашиваешь! Такую историю невозможно забыть! Это на всю жизнь!" -- Какую такую историю?! -- не выдерживал дядя Арчил. -- Что вы еще выдумываете?! Что вы от меня хотите, несчастные?! Все равно не возьму! Не детское это дело! -- Да вы не волнуйтесь, дядя Арчил, -- отвечал Володька таким приторным голосом, что самому становилось тошно. -- Мы просто так разговариваем. Вспоминаем, понимаете, кое-что из прошлых приключений. Вы ведь не охотник. Вы ведь нас понять не можете! -- Я не охотник?! --дядя Арчил потрясал ружьем. -- А вы, значит, охотники? А где ваши ружья, охотники? Мое -- вот оно! Да мне и ружья не надо. Если человек смелый, как орел, он и без ружья любого кабана!.. -- Дядя Арчил распалялся, воинственная кровь предков вскипала в нем. -- Что такое кабан? Кабан -- это просто свинья, только пока еще дикая. Да я с одной вот этой бритвой против него могу выйти! Да я... -- Вы что, его брить собираетесь, дядя Арчил? -- невинно спрашивал Таир. Дядя Арчил останавливался, как конь, налетевший на препятствие. -- Ах так! -- зловеще говорил он. -- Смеяться! Вон с моего крыльца, паршивцы! Чтоб ноги вашей не было. Уже хотел взять -- теперь нет, ни за что! Ни за что! Короче говоря, как вам уже, наверное, стало ясно, Володька и Таир уговорили дядю Арчила взять их с собой на охоту, стрелять очень дикого кабана. Боже мой, что тут началось! Таирова мама кричала, что отпустит сына только через свой труп. Таиров папа хохотал и говорил, что последнего кабана убил лично он семнадцать лет тому назад. Хорошо еще, что Володькина мама была в командировке, а отец в море. Правда, бабушка крепко напугала Володьку. Она решительно заявила, что тоже отправится на охоту, но когда узнала, что придется ехать километров пятнадцать на велосипеде, от намерения своего отказалась. И вот великий день наконец настал. Все препятствия были позади, а впереди трех отважных мужчин ждали охотничьи подвиги. Было раннее воскресное утро. О, что это было за утро! Сколько замечательного, сколько великолепной красоты не видят люди из-за своей глупой привычки спать по утрам, как сурки! Ну сколько восходов солнца встречает за свою жизнь человек? Много? Неправда! Раз, два-- и обчелся! Он их просто просыпает. Самым бессовестным образом! Тугой ветер бил в лицо, ноги упруго нажимали на педали, справа в предутреннем тумане синело море, а в нем плавал горячий бок солнца. -- Чтоб мне лопнуть, если еще хоть один восход просплю! -- орал Володька Таиру. -- Всегда теперь рано вставать буду! -- И я! -- орал Таир. -- Ух, красотища! А дядя Арчил оборачивался, выглядывал из-за рюкзака и молча показывал большой палец. Но велосипед его тут же начинал вихлять, и ему приходилось срочно вцепляться в руль обеими руками. Усы дяди Арчила развевались на ветру, знаменитое ружье висело поперек груди на шее, как автомат, глаза азартно сверкали -- вид у него был воинственный и счастливый. -- Вперед! -- кричал он. -- За мной! Мы ему покажем! Дорога вилась вдоль самого моря. Солнце подцветило багровым цветом низкий туман над водой, и он вдруг стал на мгновение тоже багровым, и показалось, что море до краев налито водой алого цвета, будто это была не вода, а виноградный сок. Длилось это совсем недолго. Солнце стремительно всплывало, поднялся ветерок, разогнал туман, и вновь все вокруг стало пронзительно синим и зеленым. Потом дорога вильнула вдруг в сторону, пошла под уклон, и совсем неожиданно впереди открылось небольшое круглое озерцо, почти сплошь заболоченное и заросшее густым, изумрудного цвета камышом. За озером, неподалеку виднелись на откосе несколько глинобитных домиков. Охотники остановились... Из корзины, приспособленной к багажнику Володькиного велосипеда, выпрыгнул Филимон, с жизнерадостными воплями ринулся в камыши. И исчез. -- Видали? -- спросил Таир. -- Филимон уже след взял! -- Ха! -- возбужденно отозвался дядя Арчил. -- Здесь этих кабанов такая прорва, дорогой, что даже такой лопоухий барбос, как ваш Филимон, может взять след. -- Но-но!--обиделся Володька. -- Вы еще не знаете Филимона! -- Ладно! Не будем об этом, кацо! -- сказал дядя Арчил.-- Мы приехали на охоту. Нас трое, а ружье одно, так я говорю? -- Одно, -- печально отозвались Таир и Володька. -- И кстати, это одно ружье -- мое!--Дядя Арчил торжественно поднял палец. -- Но я справедливый человек! Будем тянуть жребий -- кому убивать первого кабана. Вот смотрите -- беру три спички, отламываю у одной головку, зажимаю в руке. Теперь тяните; кто вытащит обломанную, тот первый. Начинай, Таирка! Таир долго колебался, потом решительно потянул спичку и запрыгал от радости -- спичка была с обломанным концом. Лица Володьки и дяди Арчила вытянулись. -- Скорей давайте ружье, -- заторопился Таир, -- я его сейчас заряжу. Дядя Арчил снял с шеи ружье, вынул из патронташа два патрона. -- Его, черта, пулей надо бить, жаканом, -- сказал он. -- Чтоб наповал. Держи, Таирка. Заряжай! Дорога каждая минута! В камышах что-то зашуршало, там явно ходил какой-то крупный зверь и шумно вздыхал. Таир, как и Володька, в жизни не держал в руках ружья, но видел, что его надо переламывать, чтобы зарядить. Он стал судорожно дергать его, вертеть в руках, об колено даже попробовал ломать -- ничего не получалось. Таир густо покраснел и беспомощно оглянулся на Володьку. Тот в ответ только пожал плечами. Таир снова с остервенением задергал двустволку. Он был в отчаянии. А в камышах шуршало все ближе. Кто-то ломился прямо на них. Дядя Арчил, покручивая ус, с интересом наблюдал, что же будет дальше. А когда Таир зачем-то подул в дуло, так что оно мяукнуло каким-то хриплым мявом, дядя Арчил расхохотался. Он отобрал у Таира ружье, чем-то там щелкнул, легко переломил, вогнал в стволы две медные гильзы и снова отдал. При этом он очень ехидно сказал: -- Пять кабанов стрелял. Тигер не стрелял? Бегамот не стрелял? Жакан из ствола летит. Из приклада не стреляй, пожалуйста, дорогой. На курки нажимать знаешь как? -- Знаю я, -- мрачно ответил Таир, -- волнуется человек, непонятно, да? -- Просто у него ружья другой системы раньше были, -- заявил Володька. Такая наглость озадачила дядю Арчила. Он начал медленно багроветь, и стало ясно, что на этом охота для Таира и Володьки сейчас окончится. Но в этот самый миг раздался заливистый, визгливый лай Филимона, плотная стена голе-настого камыша качнулась, и впереди мелькнуло что-то большое, рыжее и страшное. Таир поспешно вскинул ружье и бабахнул сразу из двух стволов. Приклад сильно толкнул его в плечо. На миг он оглох, а когда пришел в себя, то увидел бегущую от крайнего глинобитного домика старуху. Она проворно нырнула в густые камыши и через некоторое время выскочила оттуда, потрясая над головой жилистыми кулаками. В одном из них было зажато что-то желтое со странной метелкой на конце. Старуха, похожая на бабу-ягу -- загорелая, худая и крючконосая, -- сыпала странными проклятьями на невероятной смеси русского, азербайджанского и еще какого-то неизвестного языка. Бабка ругалась, Филимон прыгал вокруг нее и восторженно лаял. Дядя Арчил озадаченно хмурился, а Таир и Володька, ничего не понимая, растерянно переглядывались. Бабка вынеслась на охотников из камышей как вихрь. Страшное было зрелище... Дядя Арчил подхватил свой велосипед и помчался к дороге. Таир и Володька застыли на секунду и бросились вслед за ним. Вдруг переднее колесо Володькиного велосипеда налетело на кочку, седло лягнуло его и выбросило на землю. Перед глазами мелькнула бледно-зеленая стена камыша, и он с громким чавканьем приземлился спиной во мшистое болото. Баба-яга настигала. Она кричала слишком много слов, понять ее было нелегко. Сквозь восточные проклятья перепуганный Володька разобрал несколько слов: -- Изуродовали!! Отстрелили!! Хулиганы!! Она подбежала поближе, и он все понял. В руках она держала коровий хвост. Хвост, отстреленный одним-единственным залпом из двустволки. ГЛАВА ЧЕТВEРТАЯ В этот день в классе произошло событие. Директор Георгий Саидович привел новенького -- знакомить. Мальчишки настороженно притихли, а девчонки, так те просто глаза вытаращили -- новенький был великолепен. На фоне ребят в одинаковых синих костюмчиках он гляделся романтическим юнгой, только что вернувшимся из кругосветного плаванья. На нем была настоящая морская форменка с полосатым выгоревшим воротником -- гюйсом, в треугольном разрезе ее пестрела тельняшка, и все это довершали черные клеши, широкие, как Каспийское море, подпоясанные ремнем с надраенной до зеркального блеска матросской бляхой. -- Познакомьтесь,-- сказал Георгий Саидович, -- это наш новый ученик -- Виталий Родин. Он приехал к нам с далекого Балтийского моря, из города. .. -- Тут директор замялся, оглянулся на Виталия. -- Из города Дзинтари, это под Ригой, -- спокойно подсказал Виталий. -- Вот-вот! Из города Дзинтари. Будет учиться вместе с вами. Русый чуб волнами спадал новенькому на лоб, глаза были серые, цепкие, спокойные. Был он выше всех в классе и, пожалуй, старше всех. Красивый мальчишка был Виталий Родин. -- Какой-то он нахальный, -- фыркнула Ленка Бородулина, -- даже не смутился! -- Тебя, что ли, смущаться? -- прошептал Володька. -- Влюби-и-илась! -- пропел Таир. -- Дурак! Дурак! -- зашипела Ленка и так заалелась -- вот-вот заплачет. -- Садись, Виталий, -- сказал директор. -- Ребята у нас хорошие, класс дружный. Я пошел. -- Благодарю вас. -- Виталий сдержанно кивнул и пошел на свободное место рядом с Ленкой Бородулиной. Та оцепенела от неожиданности, напряглась как деревянная и уставилась выпученными глазами в какую-то точку на доске. -- Вы позволите? -- спросил Виталий. Класс прямо-таки ахнул, а Ленка чуть со стула не упала. -- Д-да! Я вам позволяю, -- пролепетала она. И тут Таир не выдержал и захохотал. Не приняты были в шестом "а" такие китайские церемонии. -- Слышь, ты, Виталий, -- заорал Таир, -- не приняты у нас тут такие китайские церемонии! Виталий Родин спокойно поглядел на него. Глаза у него были холодные, рысьи какие-то глаза. Класс ждал. И вдруг Родин улыбнулся. И стал еще красивее. -- Не принято -- не надо. А я думал, принято. Но раз не принято, так чего ж. Меня, ты слышал, Витькой зовут. А тебя? -- Таир, -- ответил растерявшийся под лучами столь добродушной улыбки Таир, -- а его Володькой, -- добавил он и ткнул в Володьку, -- а ее, твою соседку,--Ленкой. Родин церемонно поклонился Ленке: -- Виталий. Ленка кивнула и еще более покраснела, хотя, казалось, больше уж некуда. -- Значит, для мальчишек ты Витька, а для девчонок -- Вита-а-алий? -- спросил кто-то. -- Хоть горшком назовите, только не ставьте в печку, -- засмеялся Родин. И всем в классе стало ясно, что парень он хороший. А девчонки на переменках сбивались в табунки и шептались, шептались. Было решено, что он еще и "интересный". Ленке Бородулиной явно завидовали. Виталий Родин, он же Витька, как-то сразу сдружился с Таиром и Володькой. Не то чтобы сдружился -- какая уж тут дружба за такое короткое время! -- просто он общался с ними гораздо больше, чем с другими ребятами класса. Витька сказал, что семья его переехала на юг из-за матери: у нее слабые легкие и климат Прибалтики ей вредил. Отец устроился инженером на местную консервную фабрику. Как-то так получилось, что Виталия Родина никто не стал звать ни Виталием, ни Витькой. Его окрестили по фамилии -- Родькой, и он против нового имени не возражал, оно ему даже нравилось. Первым нашумевшим в школе деянием Родьки была знаменитая история с веревкой. Шестой "а" располагался на четвертом этаже. Седьмые и восьмые классы -- на пятом. Шумела, бурлила большая перемена. Дежурные выгоняли из класса. Народ, естественно, упирался. И тут вдруг заметили в распахнутом окне свисающую сверху веревку. Первым подбежал Таир, потянул -- не поддается. Володька и другие пришли на помощь, тоже потянули. Веревка сердито, как живая, дергалась, сопротивлялась и поддаваться ни за что не желала. Ну тут, конечно, набежало полкласса. Очень стало весело. На крыше, у самой трубы сидел кровельщик. До полудня он чинил крышу и теперь сидел у трубы и ел в свой законный обеденный перерыв котлеты с помидорами. А страховочная веревка у пояса отвязалась от трубы и свесилась через край крыши. После первого же рывка кровельщик судорожно вцепился в трубу. От неожиданности и изумления он даже не успел вынуть изо рта котлету. Рывки становились все сильнее. Кровельщик изо всех сих обнимал спасительную трубу, возмущенно мычал сквозь котлету. Наконец он догадался выплюнуть котлету и заорал во весь голос. Но было уже поздно. Рванули так, что руки его разжались и он покатился вниз, туда, где крыша обрывалась в страшную пятиэтажную бездну. Когда веревка резко и неожиданно подалась, полкласса повалилось на пол. И тут же все услышали дикий крик. Все вскочили, облепили окна, запрокинули головы, к ужасу своему увидели над собой, на краю крыши, висящего человека. Злополучная веревка была привязана к его поясу. Во дворе уже собирались люди, что-то кричали, показывали на человека. Весь класс бросился вниз. Потом никто не мог понять -- почему. Очевидно, просто с перепугу. Всех охватила паника. Они бегали по двору, девчонки причитали, ахали, мальчишки кричали, что надо скорее вызвать пожарных, скорее растянуть внизу брезент, чтобы поймать человека, когда он упадет. Но пожарные не могут приехать мгновенно, а брезента под руками не было. Кровельщик держался из последних сил. Он висел на локтях, вцепившись в ненадежный водосточный желоб, судорожно скреб сапогами о стенки, пытался подтянуться. Но подтянуться ему не удавалось. Силы оставляли его. Весь класс побежал вниз, во двор, но один человек вниз не побежал. Родька метнулся вверх по лестнице, взлетел к чердачной двери и увидел, что петли для висячего замка закручены толстой медной проволокой. Обдирая в кровь руки (откуда только силы взялись!), он стал разгибать проволоку. Ему показалось, что прошло очень много времени, пока распахнулась дверь на чердак. На самом деле он возился минут пять. Но тут дело решали даже не минуты -- секунды. Кровельщик обессилевал. Когда Родька осторожно, на животе подполз к нему, то увидел измученные глаза, полные страха и тоски. -- Сейчас, дяденька! Сейчас, -- забормотал Родька. -- Подержитесь еще маленько, я сейчас. Он осторожно свесился через край крыши, поймал мотающуюся на ветру веревку, быстро на четвереньках добрался до трубы и трижды обежал ее, обмотал веревкой. И в тот же миг кровельщик сорвался. Сдавленно ахнула толпа во дворе, инстинктивно отпрянула назад. Кровельщик, висел, медленно раскачиваясь. Тело его было будто тряпочное. Родька сидел у трубы, не выпуская из рук веревки. Он всхлипывал. От пережитого напряжения и страха зубы его стучали. Потом с воем влетела во двор пожарная машина, мгновенно выпустила из себя серебристую лестницу, и ловкий пожарный взлетел по ней, как матрос парусного флота по вантам. Пожарный бережно подхватил обмякшее тело кровельщика, поставил его на лестницу, помог спуститься вниз. Кровельщик был белый с прозеленью, говорить он не мог, только часто-часто втягивал в себя воздух сквозь намертво стиснутые зубы. Родька стал героем дня. Директор Георгий Саидович жал ему руку, как взрослому человеку, поздравлял и говорил, что гордится им. Мальчишки гулко хлопали по спине и плечам, малыши клубились вокруг него тучей. Девчонки ласково улыбались. Родька делал вид, что он очень скромный, смущенно опускал голову, а сам незаметно подмигивал Володьке и Таиру озорным и отчаянным глазом. -- Эх мы! Лопухи!--говорил Володька. -- Хуже! -- возражал Таир. -- Как глупые ишаки! Как бараны в стаде! Все вниз -- и мы вниз! Тьфу! -- А Родька-то, а?! -- Сила! -- подтверждал Таир. -- Реакция, как у барса. И они безоговорочно признали Родьку вожаком... Все случившееся затем на пляже, вся та история, которая имела столь печальный конец, ни капли не убавила восхищения Родькиной ловкостью. Так, задумались мимолетно, возникло нелепое сомнение и тут же пропало. А дело было так. В воскресенье с самого раннего утра они пошли на пляж. Разливался знойным маревом конец октября, солнце жарко палило, а вода была как кипяченая. Казалось, на пляже собрался весь город, того и гляди, на кого-нибудь наступишь. -- Нет, это не пляж, это лежбище котиков, -- сказал Родька, -- у нас в Дзинтари в разгар лета и то столько народу не увидишь. Правда, и пляж у нас побольше. Он там вдоль всей Юрмалы, на много километров тянется. -- А что такое Юрмала? -- спросил Володька. -- Это такой курортный район. Вдоль Рижского залива один за другим маленькие городки: Булдури и Майори, Дзинтари, Дубулты. Много. Это и есть Юрмала. Там летом хорошо -- песок, дюны, сосны. Иностранцев полно. За какой-нибудь значок всегда можно жевательную резинку выменять. -- И не стыдно? -- спросил Таир. -- А чего стыдного? -- удивился Родька. -- Все ребята менялись. Ченч называется. Обмен. Я тебе, ты мне. Нормальный ход. -- Не знаю, -- неуверенно протянул Володька, -- иностранцы все-таки. Я видел, как в Баку к ним всякие пижоны липли. Противно. -- Эх вы, дремучий народ! -- засмеялся Родька. -- Цивилизация вас еще не коснулась. -- Сам дремучий, -- обиделся Таир. -- Оно и понятно, -- продолжал поддразнивать Родька, -- море ваше -- то ли море, то ли озеро. Никаких международных отношений. Не то что Балтика. "Все флаги в гости к нам". .. -- Ну и катись на свою Балтику, -- разъярился Таир. Ноздри его раздулись, глаза сузились в щелочки. А Володька знал: это верный признак того, что до драки один шаг. Почувствовал это и Родька. Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, хлопнул Таира по плечу. -- Не петушись, Таирка, пусть твой Каспий будет океаном, я согласен. Таир что-то проворчал и отвернулся. Он не терпел никаких насмешек над своим родным морем. Они лежали на горячем песке, лениво пересыпали его в ладонях, глядели на море. Володька и Таир все это объясняли Родьке, человеку в нефтяных делах серому, потому что нефть на Балтике не водится. Зато там добывается солнечный камень-янтарь. Родька рассказал, что это вовсе не настоящий камень, а древняя окаменевшая смола. Они лежали и беседовали обо всех этих ученых делах и чувствовали себя взрослыми, многознающими и умными людьми. И это было очень приятно. А потом вдруг появился мальчишка в невиданном джинсовом костюме. Куртка и штаны у него были новенькие, из синего грубого материала, на штанах сзади красовалась кожаная наклейка со скачущим ковбоем. Но этого мало: на правой штанине чуть повыше колена и на куртке под левым карманом были пришиты красные латки. Исключительно, конечно, из пижонства. Мол, я уже эти штаны и куртку сто лет ношу! Просто глядеть было противно на этого типа. Пришел на пляж со своими липовыми латками, жара, а он разгуливает в костюме, как павлин. Таир и Володька переглянулись, хмыкнули и пожали плечами. До того этот мальчишка со своим ни разу ненадеванным костюмом был им понятен -- глаза бы не глядели. Так вот расхаживал он, как индейский петух, как павлин, и так ему нравился костюм, так явно не хотелось раздеваться, что глядеть на него было не только смешно, но и как-то неловко. Потом он томительно медленно, показушно раздевался. Штаны он не сложил, а поставил, и штанины, ловко расправленные, как трубы, постояли немного. Со стороны казалось, будто стоит человек, обрубленный до пояса, и нет у него ступней. Затем штаны медленно повалились набок, и мальчишка торопливо подхватил их, сложил и выстроил аккуратную стопочку из своего прекрасного костюма. Парень оказался в полосатых нейлоновых плавках с большим фирменным клеймом на левой ягодице. На клейме красовался яркий английский флаг. Потом пижон медленно, дозволяя разглядеть себя, вошел в воду и неожиданно ловко и быстро поплыл кролем. Глаза у Родьки сузились в щелочки, ноздри хищно раздулись. -- А что, ребята, проучим петуха? -- спросил он. -- А как? -- А так. Глядите. Родька вскочил, подошел к одежде мальчишки, схватил ее в охапку, подбежал к Таиру и Володьке. -- Быстро яму копайте! -- приказал он. -- Сейчас будет потеха. Мальчишки быстро стали разгребать песок, потом закопали вещи, разровняли бугорок и разлеглись в живописных непринужденных позах. А потом началось! Хозяин великолепных одежд важно и неторопливо вышел из воды, направился к тому месту, где должны были лежать его вещи. С недоумением уставился на пустое место. Важность все еще не покидала его. И вдруг в один миг она слетела, как шелуха. Мальчишка завопил, заметался из стороны в сторону, потом зачем-то побежал обратно к морю. -- Всегда они бегут не в ту сторону, -- пробормотал Родька. -- Что? -- не расслышав, спросил Володька. -- Ничего. Я так,--ответил Родька. Таир вообще ничего не слышал, он просто корчился от смеха, глядя, как этот надменный петух в мгновение стал мокрой курицей. Володька тоже веселился вовсю. Родька только усмехался снисходительно. Но затем Таиру и Володьке стало не до смеху, потому что мальчишка вдруг заревел басом, да так горько, так безнадежно, будто у него не штаны с курточкой пропали, а, скажем, родной любимый брат. Он размазывал кулаком слезы, шмыгал носом, все топтался и топтался на одном месте. Потом махнул рукой и понуро пошел прочь. -- Хватит, Родька, -- сказал Таир, -- хватит. Уже не смешно. -- Да, -- Володька встал, -- надо его догнать. Мальчишка завернул уже за угол ближайшего дома -- толстый и бесконечно несчастный. -- Ладно, -- согласился Родька, -- я сейчас. Ждите меня здесь. --Он проворно выкопал вещи, свернул их потуже, сунул под мышку. -- Сейчас я этого слюнтяя догоню, -- сказал он и побежал за мальчишкой. ГЛАВА ПЯТАЯ А потом была республиканская учительская конференция -- и целых три дня не было занятий. Володька и Таир уехали в горы и целыми днями пропадали на речке. Речка была с придурью. Это об ее характере. А со стороны поглядеть -- красивая речка, замысловатая такая, извилистая -- течет, петляет, журчит на перекатах, в бочажках замирает, кружит неторопливо палые листья. А с обеих сторон берега -- будто кто ножом суетливо вырубил -- крутые, обрывистые и все в частых узеньких ступеньках. Страшновато и удивительно увидеть вдруг высоко над собой клочья высохших добела водорослей и среди них -- четкий, будто нарисованный, скелет рыбешки или растопыренные в предсмертной тоске рачьи клешни. И странно представить, что этот мелкий, по колено, ручей с теплой, шелковистой водой может подскочить вдруг до такой высоты и реветь, и выдергивать здоровенные деревья, словно гнилые зубы, и выпиливать в каменистых берегах ступеньки. А именно это и происходит каждую весну, когда начинают таять в горах снега. Таир и Володька знали все это по рассказам, но явственно представить себе не могли, потому что сейчас, в середине октября, речка была смирна и добродушна. Они уходили далеко от села к водокачке, спускались, держась рукой за всасывающую трубу, к воде, и речка несла их вниз. Надо было просто лечь на живот и страховать себя ладонями, потому что речка на перекатах настолько мелела, что тащила тебя волоком по шершавым голышам. Потом она снова углублялась, и там можно было нырнуть. Течение тащило тебя, а ты таращился в воде раскрытыми глазами, и голыши на дне сливались в серую ленту. Вода в этой речке была хрустально чиста, ила не было -- течение уносило его вниз к морю. Село наверху было большое. Поля его раскинулись по всей долине. Росли на них чай и цитрусовые растения -- мандарины, лимоны и грейпфруты. Таир и Володька приехали сюда к Таировым родственникам. Здесь было здорово -- тут тебе и горы, и чистый воздух, и козье молоко, но мальчишки тосковали по друзьям своим, по морю и целыми днями не вылезали из речки. В тот день, когда произошла эта история, они решили спуститься вниз по течению как можно дальше. Таир насовал лепешек и сыру в полиэтиленовый мешочек, крепко завязал его, чтобы вода не проникла внутрь, Володька привязал мешочек леской к руке, и они отправились в долгое свое путешествие. Речка подхватила их и понесла. Но уже через несколько сот метров экспедиция была прервана. Таир вдруг остановился, вскочил на ноги и прошептал: -- Гляди, Володька, ты видишь? -- Что? -- Ты видишь эти разноцветные пятна? -- Ну и что? -- Балда, это же нефть где-то сочится! Действительно, на поверхности речки радужно переливались длинные пятна. Таир даже подпрыгивать начал от возбуждения; вода журчала, обтекая его колена, и пятна дробились, сворачивались в тонкие жгуты, но переливались еще ярче. -- Ну-ка, ну-ка, -- говорил Таир и шевелил ноздрями, как пограничная собака, -- поглядим, посмотрим... -- Он стал на колени, понюхал воду, потом зачем-то лизнул ее. Затем вскочил так стремительно, что Володька даже отпрянул. -- Ты понял?! -- заорал Таир. Глаза его как-то по-сумасшедшему сверкали. -- Чего понял? -- Володька на всякий случай отодвинулся подальше. Таир поманил его, зачем-то оглянулся по сторонам, хотя вокруг ни одной живой души не было, если не считать рыб, и прошептал: -- Ме-сто-рож-де-ние! -- Где? -- испугался Володька. Таир поднял палец, помотал его перед Володькиным носом: -- Тс-с-с! Здесь! Где-то! Рядом! Нефть! У-у! Ме-сто-рож-де-ние! -- Ну да?! -- Володька тоже почему-то стал озираться. -- Точно! Раньше плыли -- не было? Не было. Теперь есть? Есть! Откуда? -- Таир обжигал азартным шепотом Во-лодькино ухо. -- Искать надо! По течению пойдем, вверх. Найдем. У-у! Что будет! -- А что? Володька тоже стал перебирать ногами от нетерпения. -- Что! Чудак! Месторождение ведь! Нефть! Польза какая! Черное золото! Что! Он еще спрашивает! С Луны упал, да? -- Сам с Луны упал, -- машинально ответил Володька. -- Надо в село бежать. Расскажем. -- Тс-с-с! Эх ты! Сами найдем! Представляешь? Ищут, бурят, а тут мы сами! Геройский поступок! Юные разведчики недр! Черное золото! Подарок любимой Родине! В "Пионерской правде" вот такой портрет! -- Таир попилил ладонью свой пуп. -- Ну да?! Вот такой? -- Володька тоже попилил. -- Это что! В телевизоре покажут! Точно! По радио! Обалдеют все! Черное золото. -- Бежим! -- Куда? -- Расскажем! Приведем! В "Пионерке", говоришь? -- Ну! -- Родька лопнет от зависти. Ха! Все лопнут! Черное золото! Бежим скорее. -- Да погоди ты! Бежим, бежим. Найти сперва надо. -- А как? -- Вверх по течению пойдем. И на пятна глядеть станем. -- Пошли! Идти пришлось недолго. Метрах в пятидесяти вверх по речке, у самого берега между голышами, четко различались маслянистые темноватые пузырьки. Они медленно всплывали со дна, стремительно растекались по поверхности мерцающими разноцветными пятнами. Еще не веря в неслыханную удачу, Таир и Володька ошеломленно переглянулись и, не сговариваясь, бросились бежать в село. Вздымая мелкую белесую пыль, тревожа своими восторженными воплями разомлевших от жары мохнатых деревенских псов, они пронеслись по главной улице к правлению колхоза. Все работоспособное население было в поле, шла уборка чая. Когда Володька и Таир, запыхавшиеся, окруженные десятком неистово лаявших собак, подбежали к правлению, то увидели на дверях здоровенный висячий замок. Помимо собак их сопровождали несколько местных мальчишек и девчонок. Володька и Таир заметались перед крыльцом. Они оглянулись и тут заметили в тени под развесистой чинарой стариков. Аксакалы сидели неподвижно и задумчиво глядели на облако пыли, в котором метались Володька, Таир, мальчишки, девчонки и собаки. Самый главный аксакал был самый задумчивый и длиннобородый. Когда орущее, лающее пылевое облако подкатило к чинаре, главный аксакал медленно поднял тяжелые веки и погладил узкую белую бороду. -- Месторождение! -- орал Таир. -- Булькает! -- Черное золото!--орал Володька. -- Там! Скорей! -- Гав! Гав! Р-р-тяв!--лаяли собаки. -- Ура! -- кричали местные мальчишки. -- Говори, -- тихо приказал главный аксакал, и все мгновенно умолкли. Только Таир быстро-быстро, захлебываясь гортанными звуками, заговорил по-азербайджански. И Володька даже не удивился тому, что все понимает. От нетерпения он подпрыгивал и все пытался вставить словечко, но ему никак не удавалось вклиниться в стремительную россыпь Таировых слов. Ему казалось, что старики заснули. Они прикрыли темными веками глаза и застыли, только толстые папиросы дымились в узловатых руках. Таир замолк, и наступила напряженная тишина. Вдруг все мальчишки, и все девчонки, и все собаки отпрыгнули назад, потому что главный аксакал неожиданно вскочил как совсем молодой человек и выкрикнул какие-то клекочущие слова. Глаза его сверкали. -- Гав! Гав! Р-р-тяв! -- залились собаки. -- Ура! -- завопили мальчишки и девчонки. -- Месторождение!--закричал Таир. -- Черное золото! -- заорал Володька. -- Лопаты! -- приказал главный аксакал. -- Мотыги! Лом! Все побежали за инструментами, а один не очень старый старик с деревянной ногой проковылял за угол дома и тут же стремительно прикатил на открытой трехколесной коляске. А еще один аксакал приехал на телеге, запряженной мохнатым бодрым коньком с бельмом на правом глазу. С ломами, лопатами и мотыгами погрузились в эти два транспортных средства и в сопровождении восторженных псов, с которых давно уже слетела сонная одурь, помчались к месторождению. Впереди пылила инвалидная коляска, оттуда высовывался Таир и кричал Володьке, который трясся в телеге: -- "Пионерская правда"! Во! Он очерчивал пальцем вокруг лица рамочку. -- Телевизор! -- кричал Володька. -- Во! -- Он рисовал на груди медаль. -- Родька! От зависти! Кх! -- Он приставлял палец к виску. Оба заливались счастливым смехом, а главный аксакал настегивал кизиловым прутом конька, и глаза его горели неукротимым огнем. Приехали к речке. Все бросились, отталкивая друг друга, к месторождению. Сзади неторопливо шел самый старый человек с киркой и с белой бородой. Он шел молча. Все вдруг засмущались, притихли и расступились. Главный аксакал внимательно оглядел булькающее место, улыбнулся и ударил киркой. Тугим фонтанчиком выплеснулась маслянистая жидкость. -- Ур-ра! -- закричали все. -- Р-р-тяв! -- поддержали собаки. Еще раз ударил аксакал. Еще! Он отошел. Заработали лопаты. И вдруг горестно и тихо ахнул Таир. И наступила такая тишина, что стало жутковато. Володька протиснулся вперед и увидел проржавелый, рыжий бок железной бочки. Ее полностью замыло гравием и песком, а в самой середине откопанного куска чернела рваная дыра, пробитая киркой главного аксакала. -- Солярка! --тихо сказал старик. -- Половодье! Водокачка! Движок! Больше он ничего не сказал, но так поглядел на Володьку и Таира, что те съежились и им очень захотелось стать маленькими рыбками, чтобы -- нырь! -- и уплыть с глаз долой. Все отвернулись и молча полезли по откосу к транспортным средствам. Даже собаки ушли. И тоже молча. Только хвосты их выражали презрение. -- "Пионерская правда"! -- сказал Таир. -- Во! -- Он попилил свой живот ладонью около пупа. -- Телевизор! -- сказал Володька. -- Месторождение! -- Родьке -- ни-ни! -- предупредил Таир. -- Могила! -- ответил Володька. В это время зашуршала галька на тропинке. Вниз спускался самый старый аксакал. Он стоял перед ребятами, отдувался, внимательно разглядывал их. Мальчишки совсем сникли. Старик неожиданно улыбнулся. -- Молодцы, -- сказал он. -- Речка сейчас совсем маленькая, рыбе плохо, тесно. Солярка для нее отрава. Малькам -- смерть. Сегодня же эту бочку вытащим. Молодцы! Он повернулся и, опираясь на свой кизиловый посох, кряхтя, полез вверх по тропинке. ГЛАВА ШЕСТАЯ Вернулись учителя со своей конференции, вернулись с гор знаменитые добытчики нефти Таир и Володька, и начались нормальные школьные будни. Будни... Многострадальный директор школы классифицировал замысловатые выходки своих учеников по собственной системе: а) нечаянно; б) по глупости; в) намеренно, но беззлобно и даже остроумно (а в большинстве только с потугами на остроумие); г) мрачные -- из-за обиды на несправедливость (истинную или мнимую); д) беспричинные ("раззудись плечо, размахнись рука"); е) злостное хулиганство. Отец Володьки говорил: -- Ну что, опять? Бедные ваши учителя! Молоко им надо выдавать. Очень вредное производство -- делать из вас, обормотов, людей. Немыслимо трудное дело, нервы надо железные иметь. Ну скажи мне, Володька, зачем вам понадобилось лезть в окно класса по водосточной трубе? Опять вы с Таиркой отличились! -- Ха, -- усмехался Володька, -- почти весь класс полез. -- И девочки тоже? -- изумлялась мама. -- Ясное дело! -- Но зачем? Зачем? Дверей вам мало? Кровельщика мало? Весь город об этом говорит. Зачем в окно-то? Володька опускал голову, бормотал: -- Ну интересно же! Каждый день все в дверь и в дверь. Скукота... -- Ну, гляди, Володька, устрою я тебе веселье, -- грозился отец и показывал свой широкий флотский ремень. А уж что происходило в семье Таира после очередного приключения, можно догадываться, потому что мрачный Таир выходил с пунцовыми, как закат перед штормом, ушами и упорно молчал, не отвечая на сочувственные вопросы Володьки и Родьки. Он только незаметно для них (это ему казалось, что незаметно) потирал мягкое место и мрачно хмурился. Отец Таира был суровый мужчина, хоть и самой, казалось бы, мирной профессии -- кондитер. Такие торты и пирожные делал -- пальчики оближешь! Короче говоря, будни как будни. И вдруг в город пришел праздник. Именно пришел, приехал, прискакал -- красочный, шумный и веселый. И первым, как всегда, пронюхал об этом радостном событии Мамед Караев по прозвищу Очевидец. Просто удивительно, как везло этому Мамеду, неслыханно, антинаучно! Еще только назревает в городе какое-нибудь событие, а он уже тут как тут или поблизости. И уши у него шевелятся будто антенны локатора. Вот и в тот день только собрались сыграть после уроков в чижа во дворе школы, как вдруг вбегает взмыленный Очевидец и вопит на весь двор: -- Вот вы тут играете в палочки-стукалочки, в чижа этого дурацкого, а к нам цирк приехал! Крикнул, крутанулся на пятках, так что гравий брызнул из-под ног, и растворился, исчез. С минуту все ошеломленно молчали, потом не сговариваясь бросили биты и рванулись во всю прыть за Мамедом. И успели в самый раз, точка в точку -- шумное, разноцветное шествие циркачей перешло через мост на речку Жинже, втягивалось в город. Мальчишки и девчонки гурьбой вывернули из-за угла, застыли на миг и тут же заорали, завизжали, засвистели, потому что такое они видели впервые. А поглядеть было на что. Впереди гордо вышагивал одногорбый верблюд-дромадер. На морде его застыло презрительное выражение. За ним на паре белоснежных выхоленных коней пританцовывали, крутили сальто наездницы. Бежали ученые собачки, бородатый важный козел вез в маленькой тележке обезьяну в голубых штанах. Колесный трактор "Беларусь" тащил за собой целый поезд из разноцветных небольших вагончиков. На их крышах весело улыбались артисты, прыгали друг другу на плечи акробаты, силач поднимал неправдоподобно огромные гири. -- Дешевка! -- Родька цвикнул слюной сквозь зубы. -- Балаган. И гири у этого толстяка пустые внутри. Вот у нас в Юрмале... -- Иди-ка ты! -- разозлился Володька. -- Не мешай. -- Гляди, гляди, Володька, -- закричал Таир, -- ты погляди на этого ишака! Ну точь-в-точь мой Чако! За последним вагончиком трусил обыкновенный ослик. И если бы не ленты, вплетенные в гриву, если бы не соломенная шляпа, сквозь которую торчало ухо, ничем бы этот цирковой артист не отличался от ишачка-трудяги, принадлежавшего Таировой семье. -- Ну надо же, -- восхищался Таир, -- у него и пятна белые там же, где у Чако, видал?! На лбу и на груди! Неожиданно из последнего вагончика выскочил человек, и сразу все поняли, что это клоун. У человека было все, что полагается иметь клоуну: рыжие волосы, огромные башмаки, клетчатые штаны и малиновый нос. Клоун вскочил на ослика задом наперед и стал посылать во все стороны воздушные поцелуи. Цирковой поезд удалялся. -- Давай за ними! Айда с нами, Родька! -- крикнул Таир. Родька сморщился: -- Да ну их! Дешевка! Вот у нас... -- Слыхали, слыхали! "У нас в Юрмале"! -- Володька махнул рукой. Родька стал его раздражать. -- Что вы знаете! -- Родька покраснел, рот его нехорошо перекосился. -- Да у нас в Дзинтари чешский "Луна-парк", и "Комната ужасов", и "Американские горы", и... -- А у нас ЦИРК, -- перебил его Таир. -- Побежали, Володька, а он пусть остается со своими незабываемыми воспоминаниями. Родька поглядел вслед приятелям, усмехнулся и пошел по своим делам. А дела у него завелись серьезные. -- Эх вы, салажата, пацаны сопливые, -- пробормотал он. Удивительно ловко разворачивались циркачи! На пустыре у недостроенного еще здания новой поликлиники полукругом выстроились жилые вагончики, мгновенно исчезли яркие костюмы артистов -- их сменили рабочие комбинезоны. Кто-то вбивал колышки, размечал круг, самые сильные собирали и устанавливали высокие мачты из металлических труб. Рычал трактор, скрежетали лебедки, извивались стальные тросы, какие-то веревки, а в самом центре размеченного круга лежал морщинистый брезентовый бугор. Огромный, как уснувший мамонт. Володька, Таир, Мамед да и весь почти класс метались, пытаясь помочь. Их не прогоняли; каждая пара рук здесь была на cчету. Ребята что-то тянули, тащили, перекатывали, но ничегошеньки не понимали в этой суете. Один человек ничего вроде бы не делал. Он стоял в стороне -- коренастый, как грабовая коряга, и негромко командовал. Потом, когда Таиру и Володьке и всем другим мальчишкам и девчонкам показалось, что все уже окончательно и бесповоротно запутано и распутать нет никакой возможности, кряжистый человек прорычал в мегафон такие слова: -- Всем от купола! И все бросились в стороны от брезентового мамонта. -- Включить лебедки на счет "три"!--рычал человек.-- Р-р-раз! Два! Три-и-и! -- рявкнул он, и брезент пошевелился, полез вверх. И куда только делись запутанные тросы, веревки и веревочки! Все стало на свои места. Брезентовый купол натянулся -- и получился огромный шатер. Получился цирк-шапито. Это был какой-то фокус, но никто не удивился -- на то и цирк, чтобы фокусы и чудеса! Таир и Володька старались от души, таскали в шатер скамейки, помогали засыпать арену тырсой -- смесью песка и опилок, забивали бесчисленные колышки вокруг шапито -- брезент начинал звенеть от натяжения, и наконец пришла награда: их заметил человек с мегафоном -- поманил пальцем. -- Цирк любите? -- пророкотал он. Володька и Таир враз кивнули. -- И я люблю, -- поспешно влез в разговор Мамед-Очевидец. -- И я! -- И я! -- И я!.. -- М-м-да!.. -- прогудел человек с мегафоном и насупил кустистые брови. -- Ему бы бороду завести -- вылитый Карабас-Барабас, -- прошептала Ленка Бородулина. -- А я и есть Карабас, -- рокотнул вдруг человек (и как только услышал!), -- но я подобрел со временем. Он подмигнул ребятам и протянул пачку листочков. -- Ну вот ты, курносый, на, бери! Это контрамарки на первое представление. Ждем, -- обратился он к Володьке. -- Раздай всем, кто нам сегодня помогал. Не хватит, приходи ко мне. Спросишь директора. А теперь брысь. По домам! Он так рявкнул, что все вздрогнули, а Ленка прошелестела: -- Карабас. Точно. Живой. Контрамарок хватило на весь класс. Когда Родька подошел и спокойненько протянул руку, Володька едва сдержался, чтобы не съязвить: это же, мол, балаган, вот у тебя в Юрмале. .. Но сдержался. -- Ты теперь главный администратор цирка? -- спросил Родька, широко и нахально улыбаясь. -- Ага! -- отозвался Володька. -- Бери билет. Просим-умоляем от имени администрации прибыть на премьеру нашего представления. Родька хмыкнул. -- Небось боится директор, что палатка его полупустой окажется, вот и раздает щедрой рукой контрамарки, -- сказал он. Но Родька ошибся. В день первого представления цирк был битком набит, а вокруг шапито гудела и волновалась толпа неудачников; они просительно заглядывали в глаза счастливчикам, гордо шагающим прямо в объятия контролеров, и жалостливыми, сконфуженными голосами спрашивали, нет ли лишнего билетика. Контрамарочники прекрасно устроились в проходах, а Володька, Таир и Родька заняли лучшие места -- на самой первой ступеньке. Ноги их упирались в барьер арены. И начался праздник. Собачки играли в футбол воздушными шариками, акробаты совершали немыслимые прыжки и кульбиты, верблюд танцевал вальс, обезьяна показывала высший класс верховой езды, галопируя на козле, клоун... Да, это был замечательный клоун! Он умел делать все, что делали другие артисты, только смешно. Кроме того, он умел играть на обычной пиле, пускать струйки слез из глаз, вынимать из-за пазухи большущий аквариум с золотыми рыбками и делать еще множество замечательных и непостижимых вещей. С Родькиной физиономии давно уже сошла снисходительная усмешка, он хохотал вместе со всеми, хлопал, орал и веселился. Но всех перещеголял какой-то мальчишка. Когда клоун неожиданно выпрыгнул из своих великанских башмаков и сделал сальто, в верхних рядах кто-то так завизжал от восторга, что весь цирк грохнул хохотом и обернулся. -- Гляди, Родька, -- закричал Таир, -- да это же наш старый знакомый визжит, будто его зарезали! -- Какой еще знакомый? -- Родька быстро метнул взгляд назад и нахмурился. -- Ну этот, пижон, у которого мы на пляже костюм спрятали! Гляди, костюм-то тот же! -- Точно! Тот самый, -- подтвердил Володька. -- Мало ли одинаковых костюмов! -- буркнул Родька и отвернулся. -- Да ты гляди, и латки фальшивые те же, -- не унимался Таир. -- Мало ли идиотов одинаковые латки нашивают, -- гнул свое Родька. -- Нет, Таир, это не тот пижон. Это другой, -- сказал Володька. -- Тот был щекастый и белобрысый, а этот худой и черный. Таир вгляделся внимательней. -- А ведь верно, -- удивился он, -- другой парень. Странно. Костюм-то тот же, с кем хочешь спорю. Он внимательно взглянул на Родьку, хотел что-то сказать или спросить, но в это время клоун вытащил на арену упирающегося ослика, точь-в-точь похожего на Чако, ишака-трудягу. Цирковой осел упрямился, как и полагается только ослу, или же (как потом выяснилось) он очень талантливо изображал упрямство. Артист! Клоун вскочил на него, резво объехал арену, вытащил из своих бездонных карманов громадный будильник и большую овальную коробку. -- Вот замечательный хронометр, вот самые вкусные шоколадные конфеты, -- закричал он, -- тот, кто просидит всего одну коротенькую минутку на этом смирном ишачке, получит коробку конфет в вечное свое пользование! Цирк притих. Мальчишки переглянулись. Никто не решался выйти на освещенный прожекторами манеж. Легко глядеть на артистов, а как представишь себя на их месте -- бр-р-! Сотни глаз на тебя смотрят, а ты один-одинешенек на пустом манеже. Страшно. .. -- Ха-ха! Неужели же во всем этом прекрасном городе не найдется храброго джигита?!--насмехался клоун. -- Неслыханно! -- надрывался клоун. -- Бояться маленького, смирного ишачка! Среди зрителей послышался шум, какое-то движение. Мальчишки повернули головы в ту сторону и увидели взъерошенного дядю Арчила, яростно вырывающегося из могучих рук своей плотной жены. -- Пусти! -- крикнул дядя Арчил, встал и сделался одного роста со своей сидящей женой. Он распушил знаменитые усы, сделал свирепое выражение лица и заклекотал, изо всех сил сдерживая себя. -- Нехорошо говоришь, кацо, -- обратился он к клоуну. -- Не пристало джигиту гарцевать на ишаке, даже если этот ишак ученый, но мне невыносимо слушать твои слова! -- Вот бесстрашный человек, вот великий джигит! -- завопил клоун и схватился за голову. -- Ой, пропали мои конфеты, ой, горе мне! Дядя Арчил спускался к арене -- прямой и гордый. -- Мне не нужны твои конфеты, дорогой, не убивайся, -- высокомерно сказал он, -- сейчас ты увидишь, что может сделать Арчил Коберидзе с любым ишаком, даже будь он ишачьим академиком. -- Кто? Кто это -- Арчил Коберидзе?! -- ужаснулся клоун. -- Это я, -- скромно сказал дядя Арчил. -- Ой, ой! Пропала моя голова, -- закричал клоун, и из его глаз брызнули метра на два струйки слез. Зрители захохотали. Но дядя Арчил даже не улыбнулся. Твердой походкой он подошел к ослу и птицей взлетел на него. Ослик не успел шелохнуться. Стало очень тихо. Отчетливо тикал будильник в руках клоуна. Дядя Арчил поднял руку, приветственно помахал зрителям. -- Эх мы, лопухи, прохлопали такие конфеты! Весь класс можно было угостить! -- прошептал Володька. -- Тридцать секунд! Тридцать две! Ой, ой, пропали конфеты! -- кричал клоун. -- Слыхали, -- крикнул дядя Арчил. -- Говорит -- джигитов нет! -- Он поднял над головой сложенные руки. -- Сорок две, сорок три секунды! Мама! Мамочка! Пятьдесят! Зрители хихикали. -- Эх, дураки мы, -- шептал Володька. Р-раз! Никто сперва не понял, как это произошло, -- ослик так резко взбрыкнул задом, что показалось, он сделал стойку на передних ногах. А дядя Арчил кубарем покатился на манеж. Он молниеносно вскочил. Он не обращал внимания на хохот, на притворно-сочувственные слова клоуна. Он хищно согнулся и стал подкрадываться к такому на вид невинному ослику. Дядя Арчил был похож на разъяренного кота. Глаза его горели. Он вскочил на осла и погнал его по кругу, изо всех сил вцепившись в густую гриву. Когда он проносился мимо мальчишек, те видели решительное лицо своего приятеля и шевелящиеся губы. Губы явно шептали проклятья. Ишак бежал все быстрее и быстрее и вдруг остановился на всем скаку, ноги его взрыли тырсу манежа, инерция швырнула дядю Арчила вперед, он скользнул по шее осла и шлепнулся на арену. -- Последняя, третья, попытка!--закричал клоун. -- Оркестр! Туш! Бойко задудели в свои медные трубы музыканты, растерянно озираясь, вновь подошел к ослу дядя Арчил, опасливо взгромоздился на него. Но коварное животное, не дав опомниться бедняге парикмахеру, стало медленно валиться на бок, и дяде Арчилу поневоле пришлось спрыгнуть на манеж. Осел тут же вскочил и побежал по кругу, во всю глотку распевая победную песнь. Слова были такие: И-а! И-а! И-а! И-а! И-а! И-а! Да-а! Это был великий артист! Публика ревела от восторга. Родька оглушительно свистел, засунув в рот четыре пальца. А Володька и Таир сидели понурившись, опустив глаза. Им было жалко дядю Арчила. Они-то знали его гордый, неукротимый и добрый характер, они-то понимали, каково ему сейчас. Завтра ведь весь город будет судачить о победе этого хитроумного ишака. Вдруг Таир встрепенулся. Рот его расплылся до ушей. -- Ну, Володька! Мы его проучим! Мы его накажем! -- заявил од. -- Его уже и так проучили! -- захохотал Родька. -- Джигит! Сидел бы в своей парикмахерской, не высовывался! -- Дурак ты, Родька! -- вскипел Таир. -- Дядя Арчил человек что надо, он нас на охоту брал, а над ним все гогочут. Ему же обидно! -- А не надо было... -- начал Родька, но Таир его перебил: --- Мало ли что не надо! Откуда же он знал, что этот ишак такой опасный?! Нет, мы его проучим. -- Да кого?! Кого?! Родька явно обиделся, не понравилось ему слово "дурак". -- Ясно кого -- клоуна этого! -- Погоди, Таир, объясни толком, -- попросил Володька. -- Как мы его проучим? -- А вот как! Слушайте! -- Он обнял приятелей за шеи, притянул к себе и быстро рассказал о своем плане. -- Гениально!--завопил Родька. -- Чур, я буду наездником. Чур, никому ни слова! -- Почему это ты?!--Володька возмутился. -- Таир придумал, пусть и выходит на манеж. -- Нет, -- твердо ответил Таир. -- Жребий тянуть станем. Три спички. Одна обломанная. Кто ее вытащит, тот и выйдет. ГЛАВА СЕДЬМАЯ На следующий день с раннего утра у кассы цирка толпился народ. Володька, Таир и Родька из кожи вон лезли, чтобы заработать себе контрамарки. Они граблями разрыхляли манеж, сметали жесткими метелочками пыль с алого бархата барьера, с усердием чистили скребниками ишачка-артиста, таскали какие-то веревки и все время старались попасться на глаза директору. -- Вижу, вижу, все вижу, -- сказал наконец директор и вручил им шесть контрамарок, -- можете девочек пригласить! Или дружков. Все шло по плану. Но самое трудное было впереди. Тянули жребий. Спички держал Родька. Потянул Таир -- длинная. Володька -- тоже длинная. -- Ура! -- заорал Родька и швырнул третью спичку в сторону. Таир внимательно поглядел на Родьку, присел, пошарил в траве, нашел спичку. Длинная. -- Ты что же это делаешь? Жульничаешь? -- зловеще спросил Таир. И тут Родька улыбнулся так добродушно и открыто, что Таир невольно улыбнулся в ответ. -- Понимаете, ребята, уж очень хотелось самому этого клоуна проучить, -- с обезоруживающим нахальством проговорил Родька. -- Уж больно дядю Арчила жалко. Вот этой последней фразы ему говорить не стоило. Володька разозлился. -- Видали мы вчера, как ты его жалел. В четыре пальца. Вот ты, оказывается, какой! -- Какой? -- А такой, -- Володька пошевелил пальцами, -- такой... извилистый человек. -- Ладно. Хватит, -- вмешался Таир. -- От дальнейшей жеребьевки мы тебя, Родька, отстраняем. Таир взял две спички, отломал у одной кусочек, зажал в кулаке. -- Тяни, Володька, -- сказал он. Володька потащил и вынул коротенькую спичку. Он поглядел на Таира, смущенно пожал плечами. -- Все честно, -- сказал Таир. -- Значит, ты сегодня выходишь на арену. -- Везет же некоторым, -- пробормотал Родька. -- Не надо было жульничать, -- отрезал Таир. Вечером цирк был снова переполнен. Мальчишки сидели на том же месте, что и вчера, но почти не видели представления. Они ерзали от нетерпения, они ждали выхода клоуна с ишачком. За полчаса до этого коронного номера Таир вскочил, пробрался к выходу и выскользнул из цирка. Володька изо всех сил сжимал кулаки, его колотила нервная дрожь. "Успеет или не успеет? Успеет или не успеет?" --беззвучно шептал он. -- Успеет! Должен успеть! -- подбадривал его Родька. Вот окончился предпоследний номер, вот сейчас выйдет клоун... "Не успеет!" -- прошептал Володька, и в это время запыхавшийся Таир плюхнулся рядом. -- В порядке!--выдохнул он. Володька вымученно улыбнулся и еще сильнее сжал кулаки, ногти впились в ладони. -- Боишься? -- спросил Таир. -- А ты думал! Вот сколько народу -- и все глядеть будут, -- честно ответил Володька. -- Давай я выйду, если дрейфишь, -- предложил Родька. -- Еще чего! Волнуюсь я, понял? -- Ты только не тяни! А то выскочит какой-нибудь чудик и все испортит, -- прошептал Таир. Вышел клоун, втащил за собой упирающегося ишачка, поправил ему залихватскую соломенную шляпу, вынул будильник, коробку конфет и прокричал слово в слово то же самое, что и вчера. Ряду этак в десятом поднялся здоровенный парень, стал пробираться к манежу. Володька испуганно вскочил, и ноги сами собой вынесли его на арену. Он даже не предполагал, как это страшно -- очутиться одному в освещенном круге. Лиц зрителей не видно, и кажется, там, в темноте, шевелится кто-то огромный, глазастый, а ты будто голый стоишь перед сотнями глаз. -- Вот смелый молодой человек! Вот отважный джигит! -- закричал клоун. -- Прошу садиться! Самый смирный из ослов ждет вас! Минута! Всего одна минута -- и конфеты ваши. Володька напряженно вглядывался в ряды зрителей. Где-то там сидели Таир и Родька, Ленка Бородулина, Мамед по прозвищу Очевидец и еще десятки знакомых людей. Но прожектора ослепляли, и Володька никого не увидел. Клоун потянул его за рукав. -- Давай, давай, мальчик, не бойся, -- прошептал он, а вслух закричал: -- Смертельный номер! Джигитовка на осле. Маэстро! Он протянул руки к оркестру, и там сухо и тревожно затрещал барабан. Медленно, как в тягучем, вязком сне, Володька подошел к ишачку, неуклюже взгромоздился на него и почувствовал, что тот дрожит. Ослик тоже нервничал и боялся. Как сквозь вату доносился голос клоуна: -- Тридцать секунд! . . Сорок! . . Ой, пропали мои конфеты! Пятьдесят! Ой, моя голова! Пятьдесят пять! Ослик стоял неподвижно и мелко кивал головой. Клоун запнулся, с изумлением уставился на Володьку. -- Пятьдесят шесть! -- завопил кто-то, и Володька узнал Родькин голос. -- Пятьдесят семь, -- машинально продолжил клоун. -- Пятьдесят восемь! -- надрывался Родька. -- Минута... -- растерянно и негромко пробормотал клоун. Но в цирке стояла такая тишина, что все услышали. -- Ну и дела, -- прошептал клоун, и Володьке стало вдруг жаль его. Но, видно, клоун был не только отличным артистом, но и настоящим мужчиной. Он взял себя в руки, и голос его прозвучал весело и звонко: -- Гр-р-рандиозно! Этот мальчик прирожденный дрессировщик! Уж если он мог укротить этого серого лопоухого хищника, ему никакие львы и крокодилы не страшны!!! Зрители добродушно посмеивались. Володька слез с ослика. Клоун подошел и протянул коробку конфет. Но Володька, неожиданно для зрителей, да и для себя тоже, попятился и спрятал руки за спину. -- Бери, бери, разбойник, -- тихо проговорил клоун, -- ишь чудо-юдо! Заболел, наверное, мой серый. Клоун шутливо замахнулся на Володьку. Очевидно, издали его раскрашенное лицо казалось веселым, но Володька видел, что глаза клоуна были печальны и озабочены. Он почти насильно сунул коробку Володьке и поволок ослика за кулисы. Представление окончилось. Таир и Родька шумно веселились, какие-то незнакомые люди поздравляли Володьку, хлопали его по плечам, но он молча и сосредоточенно пробирался к выходу. -- Ты чего? -- спросил тревожно Таир. -- Ничего. Конфеты надо отдать. Это нечестно. Клоун думает, что осел заболел. Он тревожится. Сейчас пойду и отдам. -- Сдурел! -- возмутился Родька. -- Сам сдурел, -- огрызнулся Володька. Они уже вышли из шатра шапито, когда услыхали пронзительные вопли. Двое мальчишек, сцепившись, катались на земле. Один из них был в знакомом джинсовом костюме с фальшивыми латками, а второй. .. Вторым был тот самый щекастый пижон, над которым мальчишки подшутили на пляже. Он оседлал обладателя роскошного костюма, тряс его и вопил: -- Отдай, отдай! Вор! Ворюга! Это мой! Мой костюм! И по щекам его текли слезы, а лицо было перекошено от злости. -- Псих сумасшедший! -- отбивался оседланный мальчишка.-- Слезь с меня немедленно! Я тебе дам за "ворюгу"! Ненормальный! Раздвинув толпу, появился милиционер, легко приподнял мальчишек за шиворот, встряхнул и поставил на ноги. -- Хулиганите? -- деловито спросил он. -- Вы что это тут за цирк после цирка устроили? Черноволосый мальчишка попытался объяснить: -- Вот этот сумасшедший, первый раз его вижу, набросился сзади ни за что ни про что! -- Ах, ни за что! Ни про что! -- взревел щекастый.-- Это чей костюм?--Он ткнул пальцем в грудь противника. -- Как чей? Мой! -- Нет, мой! Ты его украл! На пляже украл, пока я плавал! Черноволосый так рванулся к обидчику, что милиционер с трудом удержал его. -- Слыхали?! Я же говорил -- ненормальный он! -- Ладно, -- сказал милиционер, -- разберемся. Пошли. И повел мальчишек в милицию. Володька и Таир растерянно переглянулись, поискали глазами Родьку. Но Родька исчез. -- Да-а! -- протянул Таир. -- Не нравится мне все это. Очень не нравится. Надо срочно найти Родьку, пусть объяснит. -- Ладно, никуда Родька не денется, -- завтра в школе поговорим. Тут какая-то ошибка или... -- Вот именно -- или, -- мрачно проворчал Таир. -- Нет, Таирка, быть такого не может. Я знаю, о чем ты думаешь. Не верю. Пойдем скорее, клоуна повидаем! А с Родькой потом. Таир и Володька шагнули в сторону от ярко освещенного входа в цирк и сразу окунулись в непроглядную темень. Только тускло светились слабые лампочки над крылечками домиков-вагончиков. Мальчики осторожно подошли к одному из них и увидели клоуна. Он стоял рядом с осликом, гладил его, целовал теплую замшевую морду и горестно бормотал: -- Ну, что же ты, Сережа, Серенький мой! Заболел? Что же с тобой случилось, милый? Эх, такой номер пропал! Столько мы с тобой работали, и все прахом. Заболел ты, бедняга! -- Да не заболел он, не беспокойтесь, -- проговорил Володька и шагнул из темноты в желтый круг света. -- А, это ты, джигит? -- вяло удивился клоун. -- Вкусные конфеты? -- Не знаю, не пробовал, -- ответил Володька. -- Я их обратно принес. -- Нет уж! Заработал честно -- ешь! Просто Серый заболел! -- Никакой это не Серый! И заработал я нечестно. Этого осла Чако зовут! -- закричал Володька. -- И-а! И-а!--трубно подтвердил Чако. И тут же из темноты, будто эхо, раздалось: -- И-а! И-а! И-а! И появился Таир. За ним бодро трусил артист Сережа, Серенький, двойник ишачка-трудяги Чако. Ослики стали рядом, Володька снял с Чако соломенную шляпу, а клоун зажмурился и яростно затряс головой. -- Двоится! -- прошептал он и открыл глаза. -- Точно двоится! Серый потянулся к клоуну, лизнул его шершавым языком в шею. Чако затрусил к Таиру. -- Погодите, погодите! -- клоун хлопнул себя по лбу. -- Вы что ж это, черти полосатые, вы, значит, моего Серого подменили?! -- Подменили, -- сказал Таир. -- Конфет захотелось? -- Вот ваши конфеты. Забирайте, -- ответил Володька. -- Ничего не понимаю! -- воскликнул клоун. Он был так счастлив встречей с Серым, что готов был простить всех мальчишек на свете. -- Для чего ж вы это все проделали? -- спросил он. -- Дядю Арчила было жалко, -- ответил Таир. -- Какого еще дядю? Не знаю никакого Арчила! -- А кого ваш Серый вчера сбрасывал? Над кем все смеялись? Не знаете! Он же вам сам сказал, мы слышали. "Я, -- говорит, -- Арчил Коберидзе". А он наш друг. Ему обидно. -- Но ведь это же шутка! Это старый цирковой трюк! Ребенку понятно, -- закричал клоун. -- Нам-то понятно. -- Таир грустно улыбнулся. -- А дяде Арчилу обидно. Он целый день никого брить не мог. У него от обиды рука дрожала. -- Да-а! Дела! -- клоун задумался. -- Значит, он парикмахер? Ладно! Завтра же пойду к нему и извинюсь. Видно, это хороший человек, если у него такие верные друзья. -- Только вы поосторожнее, -- предупредил Володька, -- вы сперва извинитесь, а потом уж брейтесь. Дядя Арчил ужас какой горячий человек. Забирайте конфеты. Нам домой пора. -- Нет уж, -- твердо сказал клоун, -- вы их заработали честно. И многому меня научили. Может быть, и пора уже менять старые трюки. Особенно если из-за них хорошим людям -- обида. ГЛАВА ВОСЬМАЯ На следующий день весь шестой "а" лакомился конфетами. А на Володьку приходили глядеть, как на чудо, изо всех классов -- от первого до восьмого. Тяжкое бремя славы легло на Володькины плечи. Поначалу он смущался, потом развеселился и очень серьезно стал рассказывать о своих необычных способностях. -- Я, -- говорил он, -- его загипнотизировал. Я ему мысленные приказы передавал. -- Ой!--пугались девочки. -- Значит, ты гипнотизер? -- Ага! -- говорил Володька и прикрывал ладошкой губы-- уж очень ему хотелось расхохотаться. -- Я, наверное, и учиться брошу, -- продолжал он, -- в цирк пойду. Раз у меня такие неслыханные способности. -- Врешь ты все, -- заявила Ленка Бородулина. -- Ах, так! -- зловеще прошептал Володька. -- Сейчас, сейчас... сделаю тебя черепахой... Сейчас узнаешь... Ленка вдруг застыла, лицо ее стало таким испуганным, что Володька даже растерялся на миг. Потом он расхохотался. Ленка ткнула его острым локтем в бок и выбежала из класса. Таир в этих Володькиных развлечениях участия не принимал. Он ходил мрачный и все высматривал, не появился ли Родька. Странная сцена, разыгравшаяся у выхода из цирка, не давала ему покоя. Но Родьки все не было. И только на следующий день выяснилось, что родители увезли его в Баку удалять гланды. Несколько дней Родька пролежал в больнице. И как раз в эти дни пропал любимый Володькин щен Филимон. Еще утром Володька играл с ним, а когда вернулся из школы, Филимона и след простыл. Сперва ни Володька, ни Таир не беспокоились: характер у Филимона был независимый, и он частенько отправлялся разгуливать по городу, но к вечеру возвращался обязательно. На этот раз Филимон не вернулся. Три дня Таир и Володька прочесывали город, расспрашивали прохожих, по очереди звали Филимона и прислушивались: не отзовется ли? Все было тщетно. Филимон исчез. Володька осунулся за эти дни, глаза его запали и неестественно блестели. А на четвертый день, когда все уже не сомневались, что Филимон пропал окончательно и только один Володька не желал этому верить, Филимон явился. Был он взъерошенный и решительный, на шее его болтался обрывок веревки, а хвост вилял победно и радостно. Захлебываясь лаем, он бросился к Володьке, тот подхватил его на руки, и Филимон мгновенно облизал своему хозяину лицо. Обычно такие телячьи нежности Володькой не допускались, но в тот миг он был так счастлив, что позволял Фильке все. Он сам целовал щенка в холодный влажный нос и приговаривал: -- Филька мой, Филимон, Филимоша... Володькина мама принесла бульон и куриную ногу. Филимон с такой жадностью набросился на еду, что стало ясно: пес не ел несколько дней. -- Да какой же это злодей тебя голодом морил, псина ты моя милая?! -- возмутилась мама. -- Гляди, Володька, -- сказал Таир, -- видал, как конец веревки замусолен? Она не оборвана, ее Филимон перегрыз. -- Вот бы найти этого гада, который Фильку мучил! Я не я буду, если не найду! -- А что?! -- загорелся Таир. -- И найдем! Нас Филька отведет. Филимон внимательно глядел ребятам в глаза и всякий раз, услышав свое имя, с готовностью вскакивал. -- Мальчики, может, подождете, пока отец с моря придет? -- сказала мама. -- Наверняка тот, кто морил Фильку голодом, человек плохой. -- Да что, мы в лесу живем? Не бойся ты, пожалуйста! -- Филька! Вперед! Веди!--закричал Таир, и Филимон бойко побежал, поминутно оглядываясь на мальчишек. Миновали одну улицу, другую, свернули в заросший травой окраинный переулок. В конце переулка дома кончались, узкая извилистая тропка вела в горы. Таир и Володька недоуменно переглянулись, но Филимон с прежней уверенностью бежал вперед. Ребята припустили за ним. Тропинка петляла, змеилась, но упорно вела все выше в горы. Начался голубой грабовый лес. Голубым он был оттого, что стволы деревьев обросли густым синеватым мхом. Только на грабах бывает такой мох. Филимон вдруг свернул с тропинки, и мальчишкам пришлось продираться сквозь густые кусты орешника. -- Куда это он нас завел? -- спросил Таир. Володька только плечами пожал. Ребята были мокрые от пота, исцарапанные; они тяжело дышали, но упрямо продолжали ломиться сквозь густые переплетения гибких веток. Неожиданно орешник кончился, и мальчишки выскочили на небольшую полянку, покрытую высокой, сочной травой. Полянка упиралась в отвесный склон горы, и в этом склоне зияла треугольная дыра. -- Вот это да!--прошептал Володька. -- Пещера! Рядом с входом в пещеру чернел след от костра, чуть поодаль в землю был вбит кол, а к нему привязана веревка. Филимон уселся рядом с колом и уставился в лицо Володьки своими умными и преданными глазами. -- Видал? -- Таир подошел, поднял замусоленный конец веревки. -- Вот здесь его кто-то и привязал. -- Зачем только ему это понадобилось? Непонятно. Мальчишки говорили шепотом. Было жутковато. Глухая тишина висела над поляной, и ребятам казалось, что из черной дыры пещеры за ними наблюдают внимательные, холодные глаза. Филимон вдруг вскочил и неторопливо вбежал в пещеру. Через малое время он выскочил оттуда и уселся перед входом -- одно ухо торчком, другое, как тряпочное, болтается и голова набок -- загляденье! -- Не лаял! -- сказал Володька. -- Пусто там. Никого нет. Пойдем поглядим? -- предложил Таир. -- Пошли! Мальчишки осторожно протиснулись сквозь узкую дыру входа и замерли. После яркого, блистающего зелеными, голубыми, золотыми красками дня пещера, казалось, была залита до краев непроглядным мраком. Таир первым сообразил, что они заслоняют собой вход. -- Давай руку, Володька, -- сказал он,-- отходи в сторону, пусть свет войдет. Глаза постепенно привыкли к сумраку пещеры, и наконец мальчишки рассмотрели ее всю. Потом обстоятельно измерили. Пещера была невелика -- восемь шагов в длину, шесть в ширину, зато свода ее разглядеть было невозможно. У стенки напротив входа лежала груда веток с пожелтевшими уже листьями. Очевидно, кто-то спал на них. Больше ничего в пещере не было, если не считать многочисленных окурков, разбросанных по каменному полу. -- Необитаемой пещеры не получилось, -- Володька усмехнулся. -- Хозяин был, но куда-то ушел или переселился. -- Что же он, гад, Фильку не отвязал?! Псина ведь погибнуть могла! -- Может, просто не успел? -- А может, он вот-вот явится? -- Таир был очень серьезен. -- Знаешь, Володька, давай-ка сматываться отсюда. Через пару дней придем поглядим. Тогда и решим, что с нашей находкой делать. Про эту пещеру, наверное, никто и не знает. -- Кроме того, кто в ней спал и курил, -- Володька усмехнулся. -- Может, это давно было, -- не сдавался Таир. -- Нет, недавно. Не позже, чем три дня назад. Ты что, забыл, когда Филька пропал. -- Верно, -- протянул Таир, он задумался, потом решительно тряхнул головой: --Все равно! Если здесь кто и живет, надо на него поглядеть: что это за тип, который чужих собак ворует, да еще голодом их морит. О своей находке мальчишки не рассказали никому. И только когда в классе появился Родька, все такой же улыбающийся, добродушный и красивый, Володька и Таир открыли ему свою тайну. Володьку поразило, как мгновенно изменилось Родькино лицо. Он побледнел, глаза сделались жесткими, зрачки сузились, стали размером с булавочную головку. -- Как вы ее нашли? -- резко спросил он. Таир и Володька переглянулись. -- Так ты, значит, знал про пещеру? -- спросил Таир. На мгновение Родька смутился, но тут же ясными глазами оглядел приятелей: -- Да откуда ж мне знать! Просто интересно. -- Темнишь ты что-то, -- подозрительно сказал Таир. -- И вообще... скажи-ка, что это за дурацкую сцену мы видели у выхода из цирка? И куда ты тогда исчез? -- Никуда я не исчезал, -- спокойно ответил Родька, -- нас толпа растащила в разные стороны. Я тогда сразу понял, в чем дело. Этот щекастый, видно, большой жук. Он, наверное, кому-нибудь дал свою джинсу, чтобы тот продал тому парню. Денежки поделили, а потом решили костюм отобрать -- поди докажи, что он не ворованный! Жулики! Таир и Володька оторопели. Слишком уж замысловатым казалось им Родькин