Альберт Иванов. Лилипут -- сын Великана --------------------------------------------------------------- OCR -=anonimous=- ? http://members.spree.com/entertainment/rostov_don/ --------------------------------------------------------------- Повесть-сказка.  * ЧАСТЬ I *  ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ ЗДРАВСТВУЙТЕ В этом приморском городе его знали, наверно, все местные жители. И разве только новая молочница не знала его. Когда она впервые заголо-сила рано утром во дворе: "Молоко-о-о!", он вышел из подъезда, везя за собой бидончик на тележке. Молоч-ница застыла с открытым ртом, по-хожим на безмолвное "О", которое перед этим так зычно тянула. И ее можно простить за это. Мальчик с тележкой был удивительно малень-ким, пожалуй, ненамного выше свое-го бидона. Зато одет, как взрослый франт: высокая фетровая шляпа, клетчатый костюмчик-тройка, гал-стук "бабочка", модные красноватые туфли на высоких каблуках. Мальчик подошел ближе, и потрясенная молочница узрела на его жилете еще и цепочку карманных часов. И тут из-за угла дома выскочила огромная собака с красной пастью. Собака бросилась к мальчику, молочница зажмурилась. Стояла тишина... Молочница осторожно приоткрыла один глаз. Собака сидела, возвы-шаясь над мальчиком, а он дружески тряс ее тяжелую лапу обеими руками. Ей это нравилось, она улыбалась и мела пыль хвостом. Усатый мужчина с пустым поводком в руке, очевидно, ее хозяин, весело помахал кепкой маленькому франту, а тот с достоинством приподнял шляпу. Собака умчалась на свист хозяина, и мальчик подкатил тележку с бидон-чиком к молочнице. -- Очень-преочень здравствуйте! -- поклонился он ей. -- Большая хорошая погода, не правда ли? -- Хорошая... Большая... -- запинаясь, ответила она. -- Здравствуйте очень... У мальчика были синие глаза. Из-под шляпы торчали темно-рыжие и жесткие, как у эрдельтерьера, волосы. -- Вы меня поняли, -- доверчиво сказал он. -- Что... поняла? -- пробормотала молочница. -- А что я сказал: "Очень здравствуйте". И сами мне так же ответили. Почему вот говорят: "Я очень хочу, я очень рад"? Значит, можно сказать и "очень здравствуйте"? Да? -- Да... -- выдохнула она. -- А еще лучше... -- на секунду задумался мальчик, -- очень большое здравствуйте! -- Очень большое... здравствуйте, -- повторила молочница, маши-нально наливая ему молоко в бидончик. -- Нижайшее спасибо и высочайший поклон, -- сказал он, рассчиты-ваясь. -- Маленькое до свидания. -- М-маленькое?.. -- голова у нее пошла кругом. -- Ну не большое же, не огромное? -- удивился мальчик. -- Мы же завтра увидимся? -- А вы... кто? Кто ты такой? -- выпалила молочница, набравшись храбрости. -- Мальчик с пальчик, -- важно произнес маленький незнакомец. Молочница растерянно взглянула на свой палец, словно сравнивая. -- Нет-нет. Вы обычный взрослый человек. А я ростом с палец... ну, пусть великана, если в этом великане -- хотя бы метров пять. -- Он подумал, сомневаясь, и добавил: -- С половиной. -- С половиной... Таких не бывает, -- поджала губы молочница. -- Вы меня разыгрываете. -- Правильно! Правильно! Разыгрываю! -- обрадовался мальчик, подпрыгивая и хлопая в ладоши и, собственно, становясь тем самым мальчиком, каковым он и был, несмотря на свое взрослое обличье. Он вдруг спохватился и вновь принял серьезный вид. -- Разрешите представиться, -- и так молодцевато щелкнул каблука-ми, что ей нестерпимо захотелось отбить перед ним что-то вроде чечет-ки. -- Иван Сергеев. Сын великана. У моего папы рост -- один метр восемьдесят три сантиметра! Мое второе имя -- Пальчик. Так меня все прозвали, -- доверительно сообщил он. Шляпа на его голове сама собой приподнялась вместе с волосами, вставшими дыбом. Хлюп -- и опусти-лась. -- Разыгрываете, -- вяло махнула рукой молочница, улыбаясь. -- Но чуть-чуть, -- строго заметил мальчик. Он далеко оттянул свою "бабочку", и галстук со свистом возвратился на место. -- А ты... А вы случайно не взрослый клоун? А то есть такие... -- Таких нет, -- шмыгнул носом мальчик. -- Я еще не взрослый и, увы, -- он так и сказал "увы", -- еще не клоун. Понимаете, все лилипуты -- или акробаты, или гимнасты, или жонглеры. А я не хочу. Я смешной, а? -- с надеждой спросил он и шевельнул черными мохнаты-ми бровями. Молочница даже не заметила, откуда они взялись, и хихикнула. -- Спасибо, -- повеселел он. -- Вы знаете, я так и хочу назвать свой будущий номер: "Сын великана". Представляете, на арене цирка шпрехшталмейстер объявляет: "Сын великана!" -- звонко провозгла-сил мальчик и тихо закончил: -- И выхожу я. Молочница с рокочущим смешком схватилась за живот. -- Ты? -- Я, -- широко улыбнулся он. -- Сын великана?.. -- задыхаясь, сказала она. -- Сын, -- подмигнул он. -- Ой, не могу, -- она села прямо на траву. Из глаз у нее катились слезы, в горле булькало. Она хлопала себя по бокам, безуспешно пыта-лась вымолвить хоть слово. -- Ха-ха-ха! -- вдруг захохотала она таким басом, что на гулкой железной крыше с треском поднялись голуби. Пальчик изящно откланялся и покатил домой свою тележку. А из подъездов заспешили к молочнице наконец-то проснувшиеся, вероятно, от ее столь жизнерадостного смеха, сони жильцы. МАЛЕНЬКОЕ ДО СВИДАНИЯ Квартира Пальчика была на первом этаже. Дверь ее могла бы пока-заться странной непосвященному человеку, потому что ручка и замочная скважина находились невысоко от пола. Но ведь любому, даже высокому человеку, ничего не стоило нагнуться, в то время как Пальчик не мог же вечно носить с собой табуретку. Итак, Пальчик вытащил за цепочку ключ из жилетного кармана -- как видите, там были не часы -- и открыл замок. Затем надавил обеими руками на ручку, толкнул дверь плечом, и она отворилась. -- Молоко-о! -- прокричал он. И родители вышли навстречу. Они были очень высокие. Иногда Паль-чик думал, что им здорово повезло. Так он думал, когда маленький рост не позволял ему играть в футбол с мальчишками во дворе -- мяч сбивал бы его с ног. Но зато никто не мог, как Мюнхгаузен на пушечном ядре, взлететь, вцепившись в шнуровку, на том же мяче, посланном мощным ударом в небо, а затем под восторженные крики спуститься во двор на самодельном, заранее приготовленном парашюте! Да мало ли какие большие преимущества давал Пальчику его небольшой рост! Кто мог бродить в густом бурьяне обычного пустыря, как в таинственных джунг-лях тропического леса? Кто мог на рыбалке мужественно помериться силами с глупой озерной щукой, попавшейся на крючок, будто с какой-нибудь океанской меч-рыбой? Кто мог спрятаться во время игры в прятки так, что никто не смог бы найти его и за целый год? Кого почтительно пропускали на любой фильм, когда он с билетом в первый ряд, важно поглаживая приклеенные рыжие усы, шел среди расступившихся зрителей? И, наконец, кто ходил в цирк каждый день, собираясь стать самым маленьким в мире клоуном?! -- Здравствуй, старик, -- сказала мама. -- Ты уже встал? -- Здорово, старик, -- вторил ей папа. -- Он уже встал. -- Привет, старики, -- ответил Пальчик. -- Я еще не ложился. Обращение друг к другу "старик" принято среди людей искусства. А родители Пальчика были цирковыми артистами. Когда-то они очень переживали, что их сын такой маленький. Но потом привыкли. Главное, он был всегда здоровым и никогда не унывал. Для любых родителей их дети -- самые лучшие на свете, хотя бы до тех пор, пока они еще не выросли. Самые умные, самые красивые и даже самые высокие. Родители Пальчика настолько привыкли к нему, что удивлялись, что у других такие неестественно крупные, толстые и неуклюжие дети. И, кроме того, какой физик, врач или даже токарь-многостаночник сумеет похва-статься тем, что может во всем советоваться со своим маленьким сыном, раскрывая все тайны профессии, вместе ломать голову над еще недости-жимым, с волнением ждать совета, одобрения или критики?.. Пальчик перешел лишь в третий класс, но вот уже лет шесть постигал секреты циркового искусства! -- Понимаете, старики, -- сказал Пальчик, -- я не спал всю ночь. Все думал над своим коронным номером. И... не придумал. -- Он растерянно вздохнул, потому что был не таким уж взрослым, каким хотел казать-ся. -- Я умею жонглировать, ходить по проволоке и играть на трубе. Знаю всякие фокусы... Но я не хочу просто смешить, как обычные клоуны. Я хочу такое большое разноцветное представление, чтобы... чтобы лю-ди смеялись и плакали. В общем, мальчик мечтал о настоящем искусстве. Мечты всегда бывают о чем-нибудь Настоящем. -- Все хотят, старина, -- добродушно похлопал папа мизинцем по плечу сына. -- Ты еще не нашел себя, -- мягко сказала мама. -- А вы нашли себя? -- спросил Пальчик. -- Еще нет... Не совсем нет и не совсем да. Ты понимаешь? -- сказала мама. -- Иногда приходится искать всю жизнь. А ты так мало видел... -- Да, но я вижу то, что другие не видят, -- возразил Пальчик. -- Вот сейчас я вижу в трещине паркета мурашонка, он затаился и ждет, когда мы уйдем. Он хитрый. Он делает вид, что нас не замечает, а сам начеку. Я на него взгляну, он сразу отворачивается, будто его тут и нет. Он та-кой смешной, что хочется смеяться... И он такой беспомощный, что хо-чется плакать... Папа с мамой переглянулись и понимающе закивали головами. -- Я мог бы, конечно, дрессировать муравьев, жучков или божьих коровок -- они такие чудесные, но ведь зрители ничего не увидят. А какой бы номер получился! Великан среди лилипутов! Ведь человек -- великан среди них, правда? Может, после моих выступлений люди чаще смотрели бы под ноги, чтоб никого не раздавить. Папа и мама молчали. -- А если поставить вокруг арены увеличительные стекла? -- вдруг предложил папа и сам себя похвалил: -- Фантастическое зрелище! Знание -- сила! -- У тебя вечно размах, -- заметила мама. -- Можно просто поста-вить на арене домик из увеличительного стекла! -- Но тогда все букашки станут большими и покажутся людям некра-сивыми, и даже уродливыми, -- грустно сказал Пальчик. -- Ты не огорчайся, -- бодро произнес папа. -- Раз человек думает о чем-то все время, значит, придумает. Взгляни -- какую шуточку я сочинил. В руке у него появилась сигара, он ударил себя кулаком в глаз и прикурил от посыпавшихся искр. -- Каково? -- с восхищением сказал он. -- Тем, кто не поймет, будет очень жалко твой глаз, -- смутился Пальчик. -- А кто поймет?.. -- насупился папа. -- Тот догадается, что в кулаке у тебя зажигалка, поэтому -- искры. А сама сигара с какой-нибудь хитростью. Верно, на конце ее порох, он и вспыхивает сразу от искр. -- М-да, -- сокрушенно признался папа. -- Никудышный я фокусник. -- А я? На ладони у мамы появилась белая мышка и юркнула в пышный рукав. Мама вытянула руки вперед и сплела пальцы. Мышка выскочила из другого рукава и прошмыгнула в соседний. Мгновенно выбежала следом, снова скрылась, и тут же -- опять и опять. По ладоням все в том же, одном направлении, засновала молниеносная белая мышка! Мальчик улыбнулся. -- Это уже лучше. Мама торжествующе поглядела на папу. -- У тебя там через плечи в рукава ведет гибкая трубка и сквозь нее бегают белые мышки, а кажется, что только одна. Так? -- засмеялся Пальчик. Лицо у мамы омрачилось, а папа хохотнул. -- Но это уже можно показывать, -- сказал Пальчик. -- Не догадаются? -- обрадовалась мама. -- Не знаю... Ну, просто детям понравятся мышки. -- Детям и мой фокус понравится, -- обиделся папа. -- Особенно в темноте. Красочное зрелище! -- Во-во, в темноте, -- рассмеялась мама. -- Когда твоего бедного глаза не видно. Папа мрачно засопел. -- Ну, а если ты выстрелишь из большого револьвера и вроде бы попадешь в мою сигару? -- предложил он сыну. -- Старо, -- ответил тот. -- А если в полумраке ко мне из заднего ряда прилетит зажженная свеча? -- вслух размышлял папа. -- На леске? Слабо, -- опять забраковал Пальчик. -- Сам знаю, -- буркнул отец и ушел размышлять в комнату. -- Пап, я придумал! -- Что??? -- выскочил папа. -- Но это для взрослых, а то малышня жуть напугается, -- предупре-дил Пальчик. -- Пусть сигара -- взорвется! Все на миг ослеплены!.. А потом ты стоишь безголовый, только воротник торчит, а твоя отделив-шаяся голова у тебя под локтем попыхивает размочаленным окурком! И мысль хорошая: о вреде курения. Мол, голову не теряй. -- Так, -- сосредоточенно сказал папа. -- С пиджаком ясно -- скроет башку. Но ведь рост останется прежним, вдруг заметят?.. Нет-нет, надену широченные брюки, ноги внутри них незаметно согну в коленях -- вот и уменьшился!.. Голова под мышкой, так же по-клоунски раскрашенная, будет из резины с тем же париком!.. Локоть, который ее поддерживает, -- муляж, а моя настоящая рука внутри нее сжимает щеки и губы с окур-ком... Голова -- как живая. Она курит, втягивая щеки. Ура! -- он чмокнул сына в голову так, что тот чуть не упал, и вновь исчез в комнате. Снова выскочил. -- А как эффектно я буду уходить! Голова под мышкой попыхивает себе дымком... Смешно, -- серьезно сказал он. -- А лучше ты выезжай на коне. "Всадник без головы" -- вот это номер, а? -- увлеклась и мама. -- Я не умею. Я упаду, -- озадачился папа. -- Потренируйся на ослике, -- посоветовала мама. -- Давайте завтракать. -- Я еще не хочу, -- отказался Пальчик. -- Я погуляю, ладно? -- Но, может быть, ты переоденешься? -- неуверенно предложила мама. -- Все-таки в "рабочей одежде" не очень удобно... -- Ничего. Мне в этом костюме лучше думается. Маленькое до свидания! Пальчик взял из угла вешалки длинную отцовскую тросточку -- она была складная, -- мгновенно сделал ее небольшой и, вертя в пальцах, пошел на улицу. ГАВ -- СЫРОЙ МАТЕРИАЛ Пальчик шел, на него глядели. Нельзя сказать, нравилось или не нравилось это ему. Кому приятно, когда все смотрят на тебя, как на какую-то невидаль? Кому не приятно, когда все оглядываются на тебя, будто на знаменитость? Словно на мальчика, который снимался в кино. Хоть он и был маленький, но, как всякий человек небольшого роста, был высокого мнения о себе. Когда-то он старался не замечать взглядов прохожих. А потом привык. Он шел и думал. Он шел и не думал. Он шел и отвлекался по сторонам. Пальчик вдруг заметил, что булыжная мостовая похожа на разом упавшую каменную стену. Что черепичные крыши приморских домиков, наверно, покрыты не черепицей, а половинками цветочных горшков. Что оперение ласточек и галок похоже на фрак, только ласточки носят его изящнее. Он любил все на свете сравнивать. И, может быть, именно поэтому в будущем его непременно ждали необычайные приключения. Ему нередко казалось, что Удивительное может встретить его чуть ли не за каждым углом. Он вдруг заметил около летнего кафе в парке бездомных собак. Они униженно вертелись у входа, ожидая подачки. Один из псов, молодой и некрупный нахал невнятной породы, держал на весу больную лапу. Ему больше всех перепадало кусков, его жалели. Зажав добычу в зубах, он, хромая, удалялся от кафе, оглядывался, не следит ли кто за ним, и... удирал со всех ног в кусты. Затем, облизываясь, ковылял назад, снова держа на весу лапу. Пальчик рассмеялся. Пес-хитрюга сконфузился и независимо отмах-нулся хвостом. Пальчик вышел к морю. На берегу большого моря стоял человек. Он был мрачен и весел. В руках он держал мешок, в котором шевелилось что-то живое. -- Кому щенки, -- мрачно кричал человек, -- от чистопородной дворняжки? -- весело предлагал он. Люди от него шарахались. -- Даром отдаю, -- мрачно цедил человек. Люди ускоряли шаг. -- Куда вы? Там дальше нет ничего! -- весело говорил он им вдогон-ку. -- Даром, говорю! -- мрачнел он. -- Извините, -- приподнял шляпу Пальчик, -- а почем даром? -- Почем, почем... -- пробурчал человек и весело окинул его взгля-дом. -- А вы не замечали, молодой человек, что даром -- значит, за так? -- А вы не замечали, -- спросил Пальчик, -- что булыжная мостовая у вас под ногами похожа на разом упавшую стену, сложенную из не очень дикого камня? -- Не понял, -- мрачно ответил человек и весело добавил: -- Из не очень дикого, то есть обработанного? -- Ага, -- заулыбался Пальчик. -- Ну, а... -- с мрачной веселостью задумался тот, -- вы не обращали внимания, что крыши покрыты не черепицей, а вроде бы половинками цветочных горшков? -- Ага, -- снова заулыбался Пальчик. -- Но вы уж наверняка не знаете, что оперение ласточек и галок похоже на фрак? -- А вот и знаю, -- мрачно обрадовался человек и весело помрач-нел, -- только ласточки носят его изящнее! -- Я рад, что мы можем поговорить с вами на равных, -- серьезно сказал Пальчик и кивнул на мешок. -- Отпустите их. -- Они погибнут. -- А раздать?.. -- Сами видите, не берут. -- А оставить себе? -- Не могу я их оставить себе! -- удивился человек. -- Моя Жучка приводит их в дом по нескольку в год. У меня же не псарня! Я каждый раз дарю их знакомым и незнакомым, знакомым знакомых, незнакомым знакомых и знакомым незнакомых, но не всегда берут. До чего плохие люди, им их даже не жалко! -- беспомощно взглянул он на мешок. -- Они хорошие люди, -- возразил Пальчик, -- но они об этом забыли. И надо, чтоб им стало жалко. -- Так вы считаете: раз нет жестокости, нет и жалости?.. -- задумался человек. И вдруг с радостной свирепостью завопил: -- Кому щенки?.. А не то всех утоплю! Сразу набежали добрые люди, забывшие, что они добрые. Вскоре мрачный веселый человек остался лишь с одним щенком. -- Злой, жестокий тип, -- осудила хозяина толстая, как снеговая баба, девушка, уносившая сразу двух. -- Мне их жалко, -- оскорбился человек, -- потому и угрожал! Я за шесть лет сорок восемь собачат раздал! Девушка тут же хотела вернуть ему щенков, но он угрюмо сказал: -- Не топить же? Могу. И она поспешно удалилась. -- Возьмешь? -- предложил он Пальчику последнего. -- Да я уже... -- Решение пришло внезапно. Пальчик обернулся на пса, который, по-прежнему поджав лапу, дежурил у входа в кафе. Пес сразу понял -- бездомные собаки сразу это понимают -- и быстро подбежал к нему, как к своему господину, которого уже отчаялся найти. Чтоб подчеркнуть это, он сел рядом с Пальчиком и гавкнул на повеселев-шего мрачного человека. -- Умен -- собака! -- восхитился тот. -- Вы не волнуйтесь, одного-то щенка как-нибудь да пристрою. -- Нет, вы поймите, -- затараторил Пальчик, -- я, правда, вдруг решил взять его. Хотел уже вашего щенка, а потом вспомнил про него, -- погладил он своего пса, -- и подумал: "Все равно надо брать, ведь нельзя жить без собаки!" А с двумя могут домой не пустить, верно? -- Могут-могут, не мешай. Кому щенка? -- закричал человек, держа последнего за шкирку. -- Пошли, Гав, -- тут же нашел Пальчик имя своей собаке. И они пошли. Пальчик невольно оглядывался на того щенка, и Гав ревниво закрывал ему своим боком путь назад. Маленькая девочка в скверике, увидав Пальчика, дернула дедушку за штанину и заканючила: -- Куклу хочу! Вот такую! -- Это не кукла, а человек, -- строго сказал дедушка. -- Все равно хочу! -- И заревела. -- А собаку еще больше хочу! -- И указывала на Гава, который даже поджал хвост. -- Капризная девочка? -- посочувствовал Пальчик. -- Очень, -- пожаловался дедушка. -- Деспотичный тиран. -- А почему вы щенка не хотите? -- На благородного денег нет, -- нахмурился старик. -- А разве дворняжки -- плохие? Она щенка хочет, любого. Ему, конечно, с ней будет неважно, раз она капризная, но ему будет хорошо, если он дворняга. Такой не пропадет. Вон там даром раздают! -- Хм... -- призадумался дедушка. -- Знаете, я давно хотел ей купить собачку. Но эту самую собачку, которую я никогда не видел, мне было заранее жалко. Из-за нее, -- он покосился на ревущую внучку. -- Я всегда думал, что надо породистую... Я даже и не полагал, что можно взять дворняжку. Действительно... Так где дворняжек дают? -- встрепенулся он. Пальчик вновь показал вдаль на хмурого веселого человека. -- Благодарю вас! -- И, схватив девочку на руки, дедушка вихрем понесся туда, где дают дворняжек. -- Широкое пожалуйста! -- крикнул Пальчик вслед. И они с Гавом зашагали домой. Проходя мимо кафе, Гав поджал было по привычке лапу, взглянул на хозяина, и они оба улыбнулись. Да-да, собаки тоже улыбаются и даже смеются, но по-своему. Так, посмеиваясь, они и заявились домой. Родители ничего не сказали против собаки. Мама сразу повела Гава купать в ванной, чему тот крайне изумился, а папа сосредоточенно спросил: -- Он что-нибудь умеет дельное? -- Пока ничего, -- признался Пальчик. -- Сырой материал? -- Совершенно сырой, -- кивнул сын. -- Но хитер! Из ванной доносились плеск воды и жалобное тявканье пса, уже недовольного расплатой за домашнюю жизнь. ШЕСТОЙ ЭТАЖ Ровно через неделю после того, как Гав поселился у них, и произошло удивительное событие. Но сначала о псе -- Гав очень изменился за это короткое время, бездомные приятели ни за что бы его не узнали. Слежавшаяся шерсть, отмытая от уличных ночевок, стала необычайно пушистой -- поэтому он как бы увеличился вдвое и превратился в белый шар. У него появился красивый ошейник, а на кончике хвоста -- бант, мамина выдумка. Пра-вда, он красовался недолго -- Пальчик его снял. Хватит, что на него одного глазеют на улице, а тут еще и второе чудо природы -- Гав с таким украшением! Да и сам пес неодобрительно отнесся к банту: крутился волчком в погоне за собственным хвостом и пытался сорвать позорящую его мужское достоинство ленту. -- Он же не девочка, -- заявил Пальчик маме. -- Разве? -- рассеянно сказала мама. -- Сразу видно, -- закивал Пальчик. Гав с благодарностью посмотрел на него и, скосив челюсть набок, лихо сдул пышную бахрому над глазами, а затем показал маме большой дерзкий язык. А может, он высовывал язык просто для того, чтобы было легче дышать. Кто знает? Недаром Пальчик говорил, что он хитрый. И вот, в тот знаменательный день Пальчик, все время размышлявший о своем коронном номере, вспомнил, что на чердаке их дома, кажется, до сих пор валяется его старая деревянная лошадка -- качалка. Ему понадо-билось ее седло. Лошадка у него уже была, причем живая -- Гав. И хотя Пальчик не знал, каким будет его цирковой номер, но он почему-то ясно представлял, как выезжает верхом на своем псе на арену. А дальше? А дальше -- видно будет!.. Гав, конечно, не станет возражать против се-дока. Во-первых, он, Пальчик, совсем легкий, во-вторых, Гав тоже про-славится. Пес увязался за хозяином на чердак. Наверно, он что-то пред-чувствовал. Вначале они поехали на лифте на последний пятый этаж. Пальчик, взяв с собой папину тросточку, нажал ею в кабине на нужную кнопку. О доме, да и о самом лифте тоже необходимо рассказать особо. Старинный пятиэтажный дом высился над новыми малорослыми пяти-этажками, превосходя их раза в полтора высотой. И еще: у него было свое лицо -- как говорила мама. Но Пальчик видел, что у дома не одно, а много лиц: каменные женские головы над каждым окном; темные, с потеками от дождей, фигуры сов под балконами; а на фронтоне даже стоял металлический рыцарь с копьем, на котором вращался флажок-флюгер. Лифт тоже был старый, под стать дому: решетка и двери -- из меди с завитушками, в которых угадывались морды каких-то загадочных животных и птиц; на толстом стекле за решеткой были навечно протрав-лены четкие номера этажей; сама кабина -- темного дерева с резными неведомыми растениями; на задней стенке -- мутное зеркало в облупив-шейся позолоте тяжелой рамы; панель черного железа с кнопками этажей, на каждой из которых витиевато извивалась цифра... При каждой оста-новке кабина издавала тонкое мелодичное звяканье. Лифт давно хотели заменить, но он все-таки служил и его оставили в покое. Тем более, дом этот оказался последней причудой знаменитого зодчего и, став памятником архитектуры под охраной государства, вооб-ще не подлежал никаким переделкам. Судя по дате "1899", выбитой под карнизом крыши, он был построен в последний год того века, после которого вся таинственная романтика прошлого окончательно уступила место веку XX с его сугубым техницизмом. Заметим, что именно на грани смены любых веков следует искать чего-то необычайного. Поднимаясь в кабине с невозмутимым Гавом, который воспринял свою явно первую поездку на лифте как нечто само собой разумеющееся, Пальчик неожиданно обратил внимание, что... Но тут лифт с медной музыкой остановился напротив двери, на матовом стекле которой виднелась цифра "5". А Пальчик по-прежнему неотрывно смотрел на кнопочную панель кабины. Он впервые заметил, что на ней не пять кнопок, а восемь. Последние три были перечеркнуты тусклой красной краской. Впрочем, такое встречается и в новых домах, но Пальчик с подобным не сталкивал-ся и поэтому очень заинтересовался странным явлением: дом пятиэта-жный, а кнопок восемь! Да еще шестая, седьмая и восьмая -- почему-то запрещенные! Какой бы мальчишка устоял перед соблазном нажать хотя бы на шестую кнопку из любопытства? Пальчик не устоял. К тому же, он вдруг искренне поверил, что обязательно случится что-то немыслимо удивительное! И кабина взяла и поехала. Лифт остановился... на шестом этаже. За решеткой на двери четко красовалась цифра "б". Вновь использовав тросточку, на этот раз ее изогнутую ручку как крючок, Пальчик осторожно отворил, сначала внутрь, узорные дверцы кабины, затем, затаив дыхание, -- дверь этажа наружу. В лицо пахнуло ветром. Пальчик стоял потрясенный... -- Пошли? -- раздался чей-то басок. СТРАННЫЙ ПАРК Пальчик оглянулся. Но, кроме Гава, здесь больше никого не было. Почудилось?.. Дверь лифта была распахнута прямо в какой-то густой, дремучий парк. Здесь, на "шестом этаже", уже была осень с ворохами желтых и красных листьев. Вечерело, от деревьев падали длинные тени.. . Не решаясь выйти из кабины, Пальчик потрогал рукою кленовый лист у двери. Лист оказался настоящим. Гав внезапно выпрыгнул наружу и обернулся. -- Эй, Пальчик! Айда за мной, -- баском позвал он. -- Гав-гав! -- Так это... ты? -- вконец растерялся Пальчик. -- А кто же? -- с достоинством ответил пес. -- Ясно, я. Гав-гав! -- А разве ты разговариваешь? -- Как видишь, -- пожал плечами пес. -- А почему? -- А, а, а, -- передразнил его Гав. -- Бэ! Откуда я знаю? Я сам здесь в первый раз. Гав-гав! -- Но ты и говоришь, и лаешь... -- Пальчик все еще не решался выйти. Пес на мгновение задумался. -- Не знаю, почему я говорю по-человечьи, но лаю, наверно, потому, чтоб не разучиться. Пальчик хмыкнул и, наконец, осмелился выйти, на всякий случай подперев приоткрытую дверь "этажа" папиной тросточкой, чтоб не могли вызвать снизу кабину. Шахматный кафель "лестничной площадки" лежал перед входом прямо на земле. Кабина лифта одиноко стояла в укромном уголке парка и напоминала старый забытый киоск с двойными дверьми. Сразу забыв обо всем, Пальчик побежал вслед за Гавом по заброшен-ной тропке. -- Теперь-то я могу высказать все, что о тебе думаю, -- обернулся на ходу Гав. Пальчик даже поежился. Не часто ведь выпадает нам услышать, что думает о нас наша собака. -- За снятый бант спасибо, -- коротко заявил Гав. -- А дальше?.. -- Все, -- недоуменно ответил пес. -- Но я же тебя приютил! -- воскликнул Пальчик, ободренный пре-жней похвалой Гава и теперь захотевший, чтобы хвалили и дальше. -- Можно сказать, спас! -- Ты от скромности не умрешь, -- осудил его пес. -- Извини, но твой характер оставляет желать лучшего. Да, именно, желать лучшего, -- просмаковал Гав эти слова. -- Точнее не скажешь! В меру вежливо и с глубоким смыслом. -- Ну ты даешь! -- обиделся Пальчик. -- Я даю только лапу, -- отрезал пес. -- Могу еще подавать брошенную палку. Но давать неизвестно что... Нет уж, гав-гав! Не в моих правилах, сэр. Хорошо сказано, достойно, -- похвалил себя он. -- Сэр. -- Сэр?.. -- оторопел Пальчик. -- Наверно, один из моих многочисленных предков был английским терьером, -- призадумался Гав. -- За ответом в карман не лезем. Карма-нов нет, -- пояснил он. -- Куда ты все время бежишь? -- задыхаясь, взмолился Пальчик. -- Не куда, а почему! Я бегу потому, что у собак, как известно даже людям, нормальная температура тела -- тридцать девять градусов! У меня шуба. Когда я бегу, мне прохладней. И, окромя того, шерсть развевается и в глаза не лезет, -- действительно, Гав за словом в карман не лез. -- Не "окромя", а "кроме", -- машинально поправил его Пальчик. -- "Окромя"! -- упрямо подтвердил пес. -- Буфетчица Оля в кафе "Улыбка" всегда говорит "окромя". Понял? "Окромя засохших котлет ничего нету!" -- он облизнулся, вспомнив ее слова. -- Она лучше знает, она старше тебя. -- А что она еще говорит? -- невольно засмеялся Пальчик. Пес остановился и надулся. -- "Пива вся!" Гав-гав-гав! -- рявкнул он. -- С тобой можно в цирке выступать! -- рассмеялся Пальчик. -- А с тобой -- нет. -- Со мной?? -- Ты забыл о своем характере. Тщеславие, гордость, самолюбова-ние -- вызывающее поведение! -- Какое?.. -- Вызывающее на серьезные размышления. Неплохо сказано, сэр, -- похвалил себя Гав. -- Я слышал в кафе, туда заходят актеры: искусство требует жизни, ясности, опыта, простоты! А у тебя ничего этого нет, окромя, извини, твоего роста. "От горшка два вершка, а туда же!" Так говорит буфетчица Оля. "Я знаю жизнь", -- говорит она. Она знает! Голова у Пальчика пошла кругом. -- Тебе надо многому учиться. Ты даже лаять не умеешь, гав-гав! Даже твой рост -- вызов окружающим. Ты на всех смотришь свысока! -- Это я-то?! -- Это ты-то. Подумай, взвесь, рассуди. Хорошо сказано, сэр, -- одобрил себя пес. -- Рассуди, взвесь, подумай! Когда буфетчица Оля взвешивает продукты, она всегда думает о суде. И ты должен думать. Когда взвешиваешь, не обвешивай. Себя не обвешивай, не обманывай, не дури. Сначала подумай, потом взвесь! -- Да помолчи ты! -- прикрикнул Пальчик, оглянувшись. -- Слова не дают сказать, -- обиделся пес. -- Гав-гав! Всю жизнь молчал. -- И, очевидно, опять вспомнив буфетчицу Олю, азартно выкри-кнул: -- На чужой роток не накинешь платок! Цыплят по осени счита-ют! -- И туманно пояснил: -- Это она говорила после ревизии прош-лой осенью, когда у нее не сошелся баланс в отчете за цыплят табака. -- Погоди ты... -- прошептал Пальчик. Гав обернулся и уставился в ту же сторону. По боковой аллее удалялся представительный сенбернар, ведя на поводке тощего бородатого человека, облаченного в жалкую жилетку-попонку и какие-то кургузые штанцы.. Нет-нет, мы не оговорились, пес вел на поводке человека, а не наоборот. И даже ошейник поблескивал бляхами на шее бородача. Что-то вроде переплетенной из ремешков корзинки свисало у человека на грудь с ошейника. Неужели это?.. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ Пальчик и Гав, прячась за деревьями, бесшумно проследовали за странной парой. Перед калиткой в заборе сенбернар что-то прорычал своему спутнику, и человек послушно надел на лицо ту "корзинку" с ремешками. Так и есть -- намордник! Странная пара исчезла за калиткой, и Пальчик с Гавом недоуменно воззрились друг на друга. -- Хорошо, хоть не на четвереньках. -- Как сказала бы буфетчица Оля... -- начал было Гав. Но не успел Пальчик узнать, что она сказала, как... Кто-то поднял его за шиворот в воздух. Он с ужасом увидел над собой черную мохнатую лапу, а выше -- угол клыкастой пасти. Пасть что-то оглушительно пролаяла куда-то вниз мимо него. Пальчик беспомощно посмотрел на задрожавшего, прижавшегося к земле Гава. Гав жалобно затявкал, в чем-то оправдываясь. Пасть над Пальчиком опять что-то пролаяла оробевшему Гаву, и тот снова жалко залепетал. Лапа разжалась, Пальчик упал на спину, глядя, как внушительно удаляется громада пса, мощного черного терьера, с красной повязкой на правой передней лапе. Страж порядка грозно направился к выбежавшему из-за кустов маль-чишке, который весело собирал букет из осенних листьев. Он был одет так же, как и тот бородач, и тоже с ошейником. Не успел черный терьер приблизиться, как на поляну выскочила красивая собака колли и торопли-во пристегнула к ошейнику мальчишки поводок. Страж облаял их и двинулся дальше. -- Эй! -- тихонько крикнул Пальчик пацану. -- Вы что тут, все с ума посходили?! Мальчишка сердито огрызнулся, хоть на непонятном, но все же чело-веческом языке, и побежал вслед за хозяйкой, увлекаемый поводком. -- Да-а... Тут такое творится! -- забормотал Гав. -- Надо уносить ноги и лапы. Особенно тебе -- ноги. Но сначала давай спрячемся, -- тревожно взглянул он на черного терьера вдали. Когда они торопливо забрались в чащу кустарника, Гав поведал следующее. Оказалось, этот терьер -- и впрямь стражник -- облаял Гава за то, что тот выгуливает человеческого "щенка" без ошейника. -- И без намордника... -- буркнул потрясенный Пальчик. -- До намордника ты не дорос, мал еще, -- не понял иронии Гав. -- Ты еще не опасен. -- Ну и порядочки здесь, на шестом этаже! -- Не лучше, чем у нас на первом, -- изрек Гав. -- Но человек -- умнее! Он царь зверей! -- Это у вас... У вас -- царь, а здесь -- как собачка, гав-гав, -- хмыкнул пес. И не без гордости стукнул себя лапой в грудь. -- Здесь мы -- умнее! -- Если вы здесь и умнее, в чем даже буфетчица Оля засомневалась бы, -- съязвил Пальчик, -- то это еще не значит, что надо грубо обращаться с живыми существами! -- запальчиво выпалил он в упор, у Гава даже закачалась бахрома над глазами. И сам понял, что далеко не прав. -- У нас тоже так... Прости, Гав, -- пробормотал он, -- я зарвался. -- Не зарвался, а заврался, -- кивнул пес. -- Что же делать?.. Где лифт? -- встрепенулся Пальчик. -- Постой. Так идти опасно, -- остановил его Гав и приказал: -- Снимай мой ошейник. Хорошо, что меня искупали и его под пышной шерстью не было видно... А теперь присобачивай ошейник на себя. Потерпи, дружок. Гав-гав, и готово! Он откусил от куста гибкий прут. -- Привяжи его себе вместо поводка. Правильно, -- одобрил Гав. -- Покрепче. И пойдем искать лифт. А то нарвались бы снова на того, черного мордатого, и конец! -- Как -- конец? -- Ну, как... -- уклончиво ответил пес и рассердился. -- С меня -- штраф, а тебя -- извини, на мыло. Вот как. Пальчик убито промолчал. А затем глупо спросил: -- А они что, моются здесь? -- Они даже моются -- там, -- ткнул лапой вниз Гав. -- Ваши мамы их моют, -- насмешливо продолжил он, -- вам самим -- лень! -- Да ладно тебе... -- смутился Пальчик. -- Я мог бы и сам тебя помыть, мама просто опередила. -- Почему-то мама всегда тебя опережает, когда надо что-то сделать. Странно, да? -- Но я... -- Не спорь, слушайся. А ну-ка, к ноге! -- скомандовал Гав. -- Рядом! Рядом иди, бестолковый... Кому говорю! -- Ну хватит тебе, -- взмолился Пальчик. -- А кто меня еще вчера этими командами донимал?! Ну ладно, потерпи, -- смягчился Гав, взяв зубами прутик-поводок и ведя Пальчика по аллее. На перекрестке дорожек вновь появился черный страж. Он покосился на них и одобрительно гавкнул. -- Что он сказал? -- прошептал Пальчик. -- По-вашему: так держать! -- процедил Гав, не разжимая зубов. -- Курс? -- не понял Пальчик. -- Нет, тебя. Так держать -- на привязи. -- Болван лопоухий! -- не выдержав, вдруг крикнул Пальчик черному терьеру, сам страшась своей смелости. Но тот и ухом не повел. -- Ты для него -- пустобрех, -- криво усмехнулся Гав. -- Почему ты меня понимаешь, а он -- нет? -- озадачился Пальчик. -- Да потому что он местный, а мы с тобой с другого этажа. -- Но ты-то ведь тоже с другого, а вы с ним разговаривали. Черный терьер куда-то исчез, и Гав отпустил прутик: -- У собак повсюду один язык. -- А почему ж я тогда и людей здесь не понимаю? Тот мальчишка, помнишь? Ни он меня не понял, ни я его... -- Да у вас, людей, там тоже язык разный. Помню, в наше кафе "Улыбка" зашли какие-то дядьки в шляпах, уж буфетчица Оля им и так и этак кричала: "Гав-гав! Кофе нет!", а те ни бум-бум. "Иностранцы", -- вздохнула она. Пришлось им сварить. Так-то... -- Ладно. А почему и здесь люди -- одетые, а собаки -- раздетые? -- Нам это ни к чему, у нас шерсть. Да и люди иных голых собачек в жилетки и попонки одевают. -- Выходит, и здесь... -- начал Пальчик. -- Хорошие хозяева и здесь заботятся, -- перебил его Гав. -- Не то вы, неженки, окоченеете. Быстро темнело. Кабины лифта нигде не было видно. -- Заблудились? -- ужаснулся Пальчик. -- Не хнычь. Жди меня здесь, я сам быстрее найду. Гав унесся, а Пальчик устало опустился на обломок кирпича. Ждал он недолго. За дремучим кустарником, густо усыпанным желты-ми листьями, послышались чьи-то шаги -- Пальчик вскочил. Но это был не Гав, а черный терьер, поменьше размерами, чем прежний громила, подобрее своей кудлатой внешностью, но тоже с красной повязкой на лапе. Верно, жалкий вид имел мальчонка в клетчатом костюмчике, с ошей-ником вокруг тонкой шеи и привязанным к нему прутиком. Ни дать ни взять потерявшийся "щенок". Страж порядка сразу же заскулил над ним. Пальчик догадался, что терьер, сочувствуя, бормочет что-то вроде: "Ах, ты, несчастный! Потерялся! Где же твой хозяин, бедолага?" Не успел Пальчик опомниться, как и этот терьер взял его тоже за шиворот -- только не лапой, а зубами -- и понес прочь. Напрасно Пальчик негодовал, размахивал руками и вопил: -- Оставьте меня! Пустите! Гав, где ты? На помощь! Добряк терьер уносил его все дальше и дальше от того места, куда должен был непременно вернуться Гав, и только сдержанно порыкивал на строптивого найденыша. Страж толкнул калитку в заборе, и перед ними оказалась улица. Здесь уже горели фонари. Низкие машины, похожие на гоночные, которыми, лежа, управляли разномастные псы, проносились взад и вперед мимо двух-трехэтажных домов. Дома были похожи на комфортабельные большие конуры с островерхими крышами и круглыми застекленными входами, к которым вели открытые и столь крутые лестницы, какие у нас увидишь разве что на собачьих площадках. У иных внизу стояли грубо сколоченные сторожки, возле которых сидели на цепи люди в попонках и, охраняя хозяев, грозно покрикивали на прохожих -- собак. Очевидно, они орали: "Не подходи! Укушу!" или, вернее, "Поколочу!", потому что у каждого была здоровенная палка. Недаром говорится: на своем подворье и собака пан. А уж человек и подавно, если он на собачьей должности! Все это успел подробно разглядеть ошеломленный Пальчик, оттого что они с терьером стояли долго у перехода, ожидая, пока мраморный дог-регулировщик не взмахнет своим полосатым хвостом в нужную сторону, наконец-то разрешив идти пешеходам. Когда терьер переносил Пальчика через улицу, из-за угла внезапно вылетело спортивное авто. Его вела взбалмошная болонка с окрашенным в ядовито-синий цвет мехом. Раздался визг тормозов. Терьер, взвизгнув еще громче, взмыл в воздух так высоко, словно обладал способностью вертикального взлета, и с перепугу выпустил Пальчика. Тот шлепнулся на багажник авто, скатился на землю и дал деру. Ныряя под ноги лающих псов, он помчался куда глаза глядят... ХИТРАЯ ЛОВУШКА Вот когда пригодился ему маленький рост. Шмыг туда, шмыг сюда -- и нету. В пустынном, как ночной парк, переулке он проскочил меж прутьев железной ограды и, перепрыгивая через какие-то цепи, ведущие в сторож-ку, юркнул в ее приоткрытую дверь. Здесь шло тихое веселье. Трое двуногих сторожей, каждый со свистком на тесемке у груди, с дубинкой, прислоненной к табуретке, в непременном ошейнике, от которого куда-то наружу тянулась цепь -- возможно, даже на соседний участок, -- тихо бражничали при свете тусклой лампы за дощатым столом. Пальчика они не заметили, он нырнул за пузатое ведро. Краснорожие сторожа пили зеленую, пенящуюся, едко пахнущую жид-кость из больших кружек, бесшумно сдвигая их разом и разом заглаты-вая, а потом, беззвучно притоптывая войлочными башмаками, безмол-вно шевелили губами, иной раз так широко разевая рты, что даже при-вставали с места. Пальчик догадался: они поют. И судя по тому, что были они при свистках, дубинках и на цепях, гуляли они втихую -- на работе. Снаружи послышался чей-то недовольный лай, и люди, отталкивая друг друга и опрокинув жбан, заметались по комнате. И чем старательней они пытались одновременно втроем выскочить во двор, тем больше запутывали свои цепи. В сторожку просунулась квадратная голова бульдога, возмущенно гавкнула, приведя тем людей в некое остолбенение, затем исчезла и показался наконечник брандспойта. Миг -- и мощная струя воды букваль-но сдвинула всех сторожей в угол, будто распластав по стене. Они взвыли, как стадо паровозов! Пальчик был не столь любознательным, чтоб узнать, чем кончится эта выволочка. Он нырнул под струей, проскочил между ногами бульдога и кинулся к ограде. Ошеломленный хозяин невольно повернулся ему вслед вместе с пожарным шлангом. Проходивший за оградой пес-водолаз раскрыл было рот на всю эту суету, но с ходу заглотив с "полметра" мощной струи, пронесшейся над беглецом, брякнулся на спину с раздув-шимся брюхом. Никто так и не услышал, что хотел он пролаять. А Пальчик уже летел по переулку вдаль. Опомнился он только на тихой и уютной, словно потаенной, площади, внезапно выросшей на его пути. Посредине ее ярко горел одинокий фонарь, установленный на чугунных собачьих лапах. Рядом высилась, уходя в темноту неба, ажурная металлическая мачта, похожая на высокий строительный кран. Но все это Пальчик заметил бегло, мельком, внима-ние его нацелилось на другое -- на большую странную скатерть, разост-ланную прямо на камнях мостовой под фонарем. Скатерть была заставле-на разными аппетитными кушаньями: стопками лежали бутерброды, ломтики ветчины выглядывали из половинок хлеба, как розовые язычки; горками были сложены краснобокие яблоки, насыпом навалены бархати-стые сливы; сонно желтели нежные груши; торчали разноцветные бутылки с напитками, окруженные хороводом прозрачных бокалов; а все это охватывала причудливо разложенная гирлянда румяных сосисок. Где-то вверху над Пальчиком кто-то шумно задышал. Он задрал голову. Позади, не замечая его, согнувшись к хищному броску, стоял оборванный тощий человек, жадно созерцая царское угощение. "Бездом-ный", -- жалостно подумал Пальчик. Человек напомнил ему прежнего Гава у входа в кафе. А потом шевельнулась мысль: "А я какой?.." Пальчик опять молча уставился на скатерть с кушаньями и сглотнул слюну. Хоть он и был маленький, но голод у него был большой. Что-то настораживало Пальчика и того человека, что стоял позади, прежде чем броситься к скатерти. Такое же чувство, вероятно, испытыва-ли и еще несколько оборванцев, только сейчас замеченных им. Они выглядывали из-за углов площади и тоже медлили... Пальчик догадался: пугала всех та особая, как перед чудовищным выстрелом, тишина. И чем дольше она растягивалась, тем больше было не по себе. Наконец, человек, стоявший за Пальчиком, не выдержал. Чуть не сбив его с ног, он кинулся к заветной скатерти-самобранке. Следом бросились другие оборванцы. Руки жадно накинулись на разложенные яства. Паль-чик не помнит, как тоже оказался под фонарем. Если б у него было даже шесть рук, всем бы нашлось дело по душе. Но и двумя он сумел ухватить сразу и бутерброд и цепь сосисок. Что это?! Все оказалось твердым, будто камень. Напавшие на скатерть истошно закричали -- сверху резко упала темная сеть! Пойманные в западню, люди метались, падая на раскатывающихся под ногами плодах, дико орали, а самые голодные даже и сейчас пытались откусить хоть кусок от красочной бутафорской пищи. Ячея этой сети была настолько мелка -- да что там Пальчик, даже мышь не смогла бы выскользнуть из нее! Ажурная металлическая мачта, высившаяся рядом с фонарем, и впрямь оказалась краном -- он загудел, заскрежетал. Продетые проволо-кой, нижние края сети, сжимаясь со всех сторон, сомкнулись под бездом-ными скитальцами огромным мешком, и мачта подняла всех в воздух. Тут же, деловито урча, подкатил открытый грузовичок, до этого скрывавшийся наготове где-то в ближайшем переулке. Очевидно, здесь он назывался не "собачьим", а "человечьим ящиком". Сеть с пленниками незримые "человечники" сбросили в кузов, и водитель -- беспородный пинчер, прорычав приветствие невидимым ловцам людей, скрывавшимся где-то высоко вверху в кабине крана, повез добычу прочь. А выскочившие из тьмы проворные шавки начали готовить новую бутафорскую приманку на скатерти под фонарем. СПАСАЙСЯ, КТО ХОЧЕТ Вскоре грузовичок -- пленники угрюмо притихли в кузове -- остано-вился возле низкого мрачного строения с частыми решетками на окнах. В глубине двора высилась зловещая кирпичная труба. Выскочившие из караулки клыкастые охранники -- доги, расстегнув сеть, похватали пленников и мигом отправили в камеру. Оглушительно лязгнул засов, и бездомные бродяги очутились в темноте. Несколько крупных звезд виднелось в окне и казалось, что они тоже пойманы и сидят за решеткой в соседнем, хотя и более просторном, помещении. Пальчик вспомнил жуткие слова Гава: "С меня -- штраф, а тебя...", и горько заплакал. Никто не попытался его даже утешить. Люди как бы поменялись с собаками жизнью. Так, в прежнем мире Пальчика ни один пес не стал бы жалеть другого, попавшего вместе с ним в беду. Разве что собака-мамаша, успокаивая, принялась бы вылизывать своих заскулив-ших щенков. Еще в кузове машины Пальчик пытался заговорить с другими пленни-ками -- ну и пусть они вроде иностранцев, а все-таки можно же друг друга понять или ободрить хотя бы взглядом, жестом, пожатием руки нако-нец! -- но они молча смотрели на него равнодушными, тупыми и по-звериному обреченными глазами. Вначале-то, когда их только поймали, была вспышка яростного отчаяния: они кричали, рвались на волю, а затем безысходно замерли, полузакрыв глаза, и лишь изредка вздрагивали всем телом. Такое же продолжалось и в камере. Приткнувшись кто где, все по-прежнему молчали и вздрагивали. Лишь в одном молодом оборванце неожиданно пробудилось что-то человеческое. Не вытерпев скулежа Паль-чика, он больно щелкнул его пальцем по макушке -- да уймись ты, мол, и без того тошно! Как ни странно, Пальчику стало легче. Он сразу умолк, почесал затылок и принялся лихорадочно размышлять, как дать тягу отсюда. Нет, бесполезно... Дверь закрыта плотно -- ни щелочки. А решетка на окне, даже если тебя туда и подсадят, -- такая частая, что сквозь нее, даже ему, и голову не просунуть. Подкоп тоже не вырыть -- пол цементный. А самое страшное: неизвестно, когда за ними придут. Пальчик понимал, что его ждет. За свою маленькую жизнь он уже прочитал немало книг и еще больше посмотрел фильмов, в кино и по телевизору, чтоб знать, какая судьба ожидает, к примеру, пойманных бездомных собак. И та кирпичная труба во дворе, которую он увидел, когда их стаскивали с машины, не оставляла в том никаких сомнений. Только сейчас Пальчик по-своему понял выражение "вылететь в трубу" -- это значит: дымом, пеплом, прахом... Внезапно вспыхнула лампа на потолке. Проскрежетал засов, железная дверь отворилась -- появились двое охранников -- догов и тонконогая изящная борзая. К ней тут же метнулся из дальнего угла камеры низень-кий косматый человек, в когда-то нарядной, а теперь грязной и разлохма-ченной попонке. Он встал на колени, пустил слезу и ударил себя кулаком в грудь, виновато понурив голову. Борзая что-то протявкала охране и погладила его по нечесаной гриве. Он благодарно лизнул ее лапу языком. Охранники о чем-то заспорили с ней. Она, как говорится, оборзев, визжа, показывала на цифры, выбитые на ошейнике косматого пленника. Затем, вздохнув, вынула из элегантного кошеля, висевшего у нее на витом поясе, две блестящие монетки. Они молниеносно исчезли в мохнатых лапах догов. На прощание один из них дал такого пинка космачу, что тот вылетел за дверь. Пальчик, наконец, понял, что хозяйка борзая нашла свою пропажу и выкупила на волю. А что если она вдруг заинтересуется и им самим! Может, пожалеет его и тоже выкупит? Он бросился к ней: -- Возьмите и меня! Спасите! Она поначалу с любопытством посмотрела на него, поглядела на его ошейник без всяких цифр, а потом что-то пренебрежительно сказала охране. Похоже: "Такой мне и даром не нужен. Дескать, маленький, проку от него!" И, повернувшись, небрежно смазала его хвостом по уху так, что он шлепнулся на пол. Доги хохотнули, вся камера -- тоже. Вот предатели! Компания удалилась, свет погас. Несмотря на свой страх, а, может, именно от страха и от усталости, Пальчик впал в забытье, скорчившись у стены. Очнулся он от внезапного голоса, тихо донесшегося сверху: -- Эй, Пальчик! Ты здесь? Гав-гав! Он ошалело вскочил: -- Здесь я! Здесь! -- И отбежал к противоположной стене камеры, чтобы лучше видеть окно. Это был Гав. Он умудрился взобраться на крышку бака, стоящего во дворе чуть сбоку от окна. -- Держись, дружок! -- Гав зацепил решетку каким-то крюком. Пальчик оглянулся на других пленников. Они беспокойно зашевелились. Гав исчез, наступила тишина. И... Раздался шум машины. Крюк, впившийся в решетку, задрожал. Решетка заскрипела -- на пол посыпались камешки -- и со звоном вылетела наружу! Первым опомнился тот молодой оборванец, который недавно отвесил щелчок за скулеж. Он с такой прытью ринулся на волю -- Пальчик еле успел вцепиться в лохмотья его штанины! -- что мгновенно, броском пловца, нырнул во двор. Пальчик отцепился и откатился в сторону... На земле валялся крюк со змеящимся тросом, он был привязан к машине -- тому грузовичку, что привез их сюда. Кто это?.. Гав!.. Миленький! Родненький Гав!.. Пронзительный рев сирены!.. Пальчик оглянулся на ходу: из проема окна быстро лезли беглецы!.. Что, где?.. Гав куда-то тащил его... Подтолкнул зачем-то в кабину грузовичка... Умница Гав! Он сел за руль!.. Где-то рядом остерве-нело лаяла охрана, кричали люди!.. Все стихло и осталось позади. Грузовичок мчался по ночной улице. -- Но ты же не умеешь водить машину! -- опомнился Пальчик, во все глаза глядя на лихого водителя. -- Там, у нас, не умею, а здесь могу. Я много чего умею -- еще и сам не знаю, -- ответил Гав-рулевой. -- Понимаешь, там я -- как собака, а здесь -- как человек. -- Ну ты молодец! -- Зато ты раззява, как я погляжу. -- Ведь ты же здесь человек, а не я, -- нашелся Пальчик. Гав гордо надул щеки. -- Я-то здесь человек, а ты и здесь не собака. Гав-гав! -- Ладно тебе, хватит, -- смутился Пальчик. -- Откуда ты? Куда ты пропал? -- Это ты пропал! -- заявил Гав, тревожно посматривая на огни фар, появившиеся в зеркале заднего вида. -- Я нашел лифт, прибегаю -- тебя нет! Дошел по следам аж до той площади, где ловушка... Там следы пропали. Понял, тебя поймали вместе с другими придурками... Пальчик обиженно шмыгнул носом. -- ... и увезли, -- продолжал Гав. -- Порасспросил местных -- язык до Киева доведет, -- и вот я здесь! Он вновь опасливо покосился на зеркало. Огни позади на пустой темной улице не исчезли. Наоборот, они росли, приближаясь. Так и есть, сзади завыла сирена. Погоня! На крыше настигающей их машины завертелась мигалка. Очевидно, раньше не включали ни сирену, ни мигалку, надеясь догнать без шума, заранее не спугнуть. Гав стал бросать грузовичок из стороны в сторону, не давая погоне обогнать его и преградить дорогу. Сирена выла, как сумасшедший волк. А, может, еще безумней! Впереди появилась другая машина, тоже с мигалкой и сиреной! -- Вправо -- во двор! -- вскричал Пальчик. Гав чуть помедлил и только в последний миг резко свернул под арку дома. Обе машины преследователей, хотя и затормозив, с треском стол-кнулись! Из-за погнутых дверц, громко лая, полезли черные терьеры... Все это мельком увидел, оглянувшись, Пальчик, а затем их грузовичок, проскочив проходным двором, вылетел на другую улицу. -- Из-за тебя я стал предателем, -- проворчал Гав. -- Как -- предателем? -- Как! Молча. -- Наоборот! Ты же меня спас! -- Гав-гав! Я своих предал. Это как если б ты предал все человечество. -- А-а... -- растерянно протянул Пальчик. -- Но ты не беспокойся. Я видел: они живы остались. -- Это меня и утешает, -- буркнул Гав. -- Я тебе честно скажу: был со мной там, у нас, случай. Поймали как-то меня и моих приятелей собачни-ки и посадили, понимаешь, в "собачий ящик". Ну, а потом пошли живодеры кваску попить. А мальчишки подкрались к фургону, открыли засов и нас выпустили. Я одному от радости прямо на голову из машины прыгнул!.. Нет, своего спасения я никогда не забуду! Понял? Добро рождает добро, -- философски заметил он, гоня машину. -- Гав-гав! -- А "гав-гав" рождает "гав-гав", -- кивнул Пальчик. -- Это ты о чем? -- подозрительно спросил пес. -- О том же. Зло вызывает зло . -- А ты, гляжу, поумнел тут, в собачьем мире, -- одобрительно произнес Гав. -- Нам надо срочно в парк, к лифту! -- спохватился Пальчик. -- А куда мы едем? -- Пока что, не куда -- а от кого?! Думаешь, я теперь знаю, где тот парк? Город кончился. По бокам густо потянулись деревья. -- Давай назад! -- приказал Пальчик. -- Ты что? Там нас вмиг сцапают! -- А пес с ними! -- храбрился Пальчик. -- Пес с тобой, -- строго заметил Гав. Взглянул на него, и они оба засмеялись. -- Что же делать?.. -- Машину придется бросить. Переждать где-нибудь до утра... А утречком, -- "мечтательно" произнес, словно предвкушая, Гав, -- по-веду я тебя на поводке в парк прогуляться. Он свернул по узкой дорожке в лес, грузовичок запрыгал на ухабах. -- Машину спрячем, пусть нас поищут... -- бормотал Гав. -- И сами где-нибудь схоронимся, переждем. -- А что мои родители скажут? -- внезапно ужаснулся Пальчик. -- Ох, и влетит нам! -- Хуже будет, если не влетит, -- глубокомысленно ответил Гав. -- Как?.. -- Если мы вообще не вернемся. Действительно... Пальчик об этом не подумал. На какой-то поляне Гав с налету въехал в кустарник и выключил мотор: -- Надежное местечко... Сразу и не найдешь. БРОШЕННЫЙ НА ДАЧЕ Беглецы выбрались из грузовичка. -- И все-таки надо уходить отсюда подальше... Мало ли что! -- беспокоился Гав. -- А если они вдруг пустят по следу собак-ищеек? -- забеспокоился Пальчик. -- Тогда все, -- обреченно сказал пес. -- Гав-гав, и готово! Даже я, не профессионал, и то тебя разыскал. А им, обученным, -- плевое дело. Услышав неподалеку журчание ручья, Пальчик приободрился: -- Ты никогда не видел фильмов о разведчиках? -- Нет... -- Даже по телевизору? -- Я всего неделю назад, у тебя дома, впервые увидал телевизор. Да и то мы, собаки, только сам телевизор видим, а что по нему показывают -- нет. У нас свое, особое зрение. -- Поэтому вы и не знаете, что от погони надо уходить по воде, -- важно сказал Пальчик. -- Вода не оставляет следов. -- М-да, -- покачал головой Гав. -- Тогда жаль. -- Чего жаль? -- Что мы телевизор не можем смотреть. -- Конечно. Знаешь, какие передачи бывают интересные, да еще по цветному!.. -- По цветному -- тем более не можем, -- перебил его Гав. -- Мы вообще цвета не различаем. -- Значит, у вас все-все в черно-белом изображении? -- А у тебя сейчас в каком? -- огрызнулся Гав, направляясь к ручью. -- Ну, сейчас ночь... -- Зато у нас всегда изображение четкое, -- заявил Гав, уже шлепая по мелкой воде. -- И в жизни нам это цветное зрение -- как пришей кобыле хвост, -- обернулся он на идущего следом за ним по ручью Пальчика. -- И где ты таких слов понабрался? -- Где! У буфетчицы Оли, -- гордо сообщил Гав. -- Но ты же там по-человечески не понимал. -- А здесь понимаю. Там запомнил, а здесь вспомнил. Осторожно -- коряга, -- предупредил он. -- Спасибо, -- Пальчик перешагнул. -- Ну и почему ж вам цветное зрение не нужно? -- А толку от него. Главное у нас -- нюх! -- Подумаешь... -- А вот ты видишь, что скоро лес кончится, а за ним стоит одинокий дом и под крыльцом дрыхнет -- тоже от буфетчицы Оли словечко -- какой-то бездомный человек? Это ты видишь? -- повторил Гав. -- Не-ет... -- Я своим нюхом вижу. А ты уж теперь раскрашивай эту картинку в любой цвет, не возражаю. Пальчик не нашелся, что ответить. Гав не ошибся. Проплутав по извилистому ручью, чтобы сбить возмо-жную погоню с толку, они выбрались на пригорок, где за заборчиком стоял одноэтажный дом-конура с темным круглым окном-входом, побле-скивающим под луной. Пошел дождь... Как только они тронули калитку, из-под крыльца выбрался какой-то невысокий голодранец. Он мигом надел на себя ошейник и, бренча цепью, стал что-то орать на непрошеных гостей. Но Гав зарычал, и тот притих. Наверняка в доме никого не было, и сторожевой человек чувствовал себя неуверенно в одиночку. Тем более любая собака была для него каким никаким, а высшим существом. Поэтому он, вероятно, и захотел отыграться на своем малорослом сопле-меннике Пальчике, не представляющем никакой угрозы, когда вдруг замахнулся на него дубинкой. Но Гав заслонил собой мальчонку и вновь рыкнул. Человек заскулил, униженно оправдываясь, и посторонился, про-пуская их под крыльцо. Здесь было сухо и мягко. Земля застелена травой, в уголке -- миска с большой костью. Голодранец, мгновенно юркнув за ними, спрятал кость в охапке сена. Дождь, усиливаясь, забарабанил по настилу над головой. -- Хорошо, что дождь, -- поежился Пальчик. -- Есть такой фильм "И дождь смывает все следы". -- Пусть смывает, -- кивнул Гав. -- Жалко его, да? -- поглядел на человека Пальчик. -- Собачья жизнь... -- Понятно, жалко. Да только не поэтому. Собачья жизнь тоже разная бывает. Вот у тебя -- я жил неплохо. А бывает, приманят летом хозяева бездомного пса, он приживется на даче, полюбит их, станет нести верную сторожевую службу... Придет осень, они его бросят и уедут себе в город. А он их ждет, тоскует и надеется, что вернутся: сегодня, завтра, послезав-тра... Ты что, разве не слышал про такие случаи? -- Слышал. Так ты думаешь, он -- тоже?... -- голос у Пальчика упал. -- Не я так думаю, а так оно и есть, -- Гав почесал голодранца за ухом. Человек добродушно и благодарно заулыбался. -- А что если их всех-всех к нам? -- вдруг загорелся Пальчик. -- Найдем лифт и... и постепенно всех перевезем! Гениально, да? -- Угу, -- с иронией кивнул Гав. -- А там их в дур дом, да?.. Бывал я там -- во дворе, конечно, -- уточнил он. -- Нет, Пальчик, у вас своя жизнь, у них своя. Они только с виду на вас похожи, а так они вроде ваших собачек. Тут, Пальчик, другой мир, как на другой планете. -- А, говоришь, телевизор не смотрел? Не из книг же ты о планетах знаешь? -- раздосадованно сказал Пальчик. -- Не из книг, -- согласился Гав. -- От буфетчицы Оли. Она однажды вывела настырного клиента на улицу, показала на далекие звезды и заявила: "Только вон там, гав-гав, на дальних планетах, куда тебе, оглоеду, лететь миллионы лет и не долететь, только там, запомни, сливки не разбавляют, если они там есть!" -- А тот? -- невольно улыбнулся Пальчик. -- Согласился. -- С чем? -- Пить ее сливки. Потому что туда, куда она показывала, очень уж далеко, -- важно разъяснил пес. -- Значит, им никак помочь нельзя? -- жалобно оглянулся на голод-ранца Пальчик. -- Не знаю... -- Я подумаю, -- серьезно сказал мальчуган. -- Посоветуюсь с родителями. -- Во-во, -- кивнул Гав. -- Пусть у них голова болит. У них она больше. Брошенный дачный человек забился в сено и заснул. -- А знаешь, -- задумчиво произнес Гав, -- ты мне подал интересную мысль. -- Какую? -- сонно пробормотал Пальчик. Его тоже тянуло в сон под неумолчный, говорливый перестук дождя. Уже сквозь сон он слышал что-то о переселении бездомных собак из их города сюда, на "шестой этаж", -- грандиозный план, задуманный Гавом. А что, собаки здесь как-нибудь приспособятся, судя по нему, Гаву! Они могут, как видишь, разговаривать с местными псами, и, когда они переселятся, то Гав сделает... Но что именно тот сделает, Пальчик уже точно не услышал -- он окончательно заснул. Ему снилось, что он выступает вместе с Гавом у себя в цирке... А потом -- наоборот: Гав показывает дрессированного человека -- Паль-чика! -- в местном цирке! Под восторженный лай всего зала он склады-вает на арене большие кубики с чужими буквами в какие-то собачьи слова, делит и умножает цифры и даже кружится на четвереньках, подвывая под популярную мелодию "Собачьего вальса". "Ужас! Приснится же такое!" -- подумал он, просыпаясь утром. И, оказавшись на подстилке под дачным крыльцом, ясно ощутил, что сон не так уж далек от теперешней жизни. Мягкий солнечный свет падал от входа, Пальчик посмотрел на все еще спавшего подкрылечного "хозяина" -- теперь его можно было разгля-деть, как говорится, воочию. Из-под сена торчала голова с всклокоченными волосами: лоб без единой морщинки, пухлый рот, пробивающиеся над верхней губой усики... Ему было никак не больше шестнадцати лет, а по собачьим меркам, наверно, не свыше трех. Он жалобно заскулил во сне -- очевидно, снилось что-то местное, жестокое. Пальчик вдруг вспомнил о Гаве -- пса не было -- и поспешно высунулся из-под крыльца. Слава Богу, вот и он! Гав бежал от ручья, останавливался, встряхива-ясь всем телом, и вокруг него вспыхивали радужные водяные брызги. Уже искупался? Приятно, не по-осеннему, припекало солнце, и мир вокруг был такой безмятежный, как наевшийся рыбы большой и пушистый рыжий кот. -- Я все разведал, -- доложил пес. -- Нашей машины нет. Вот видишь, ее все-таки нашли. Погони тоже нет, иначе бы нас давно сцапали. Да, а ты был прав, я увидел по следам: ищейки потоптались у ручья, гав-гав, и ушли. -- Ура! -- прошептал Пальчик, оглянувшись на спящего хозяина. -- А ты не радуйся, -- заметил рассудительный Гав. -- Возможно, наши приметы раздали всем постовым. -- Ну мои-то ладно. А тебя толком никто и не видел. -- Оболтус, дурень, болван, глот с оглоедом впридачу! Это не я, а буфетчица Оля, -- как бы извинился Гав. -- А носовые приметы? Приме-ты запаха? Неужели не знаешь, что каждая тварь имеет свой запах?! -- Ну знаю... А как же они эти "носовые приметы" собрали и раздали? В скляночках? -- съязвил Пальчик. -- В бутылочках, -- ответил Гав. -- В письменном виде, дурачина. Вот, скажем, ты -- пахнешь страхом, кожей коричневых ботинок, домом родителей, тюрьмой -- это я приблизительно называю твой особый запах. Для него нет названия, кроме двух слов. -- Каких? -- Запах Пальчика. -- А твой -- Гава? -- Именно. Весь твой запах они, конечно, передать по постам не могли, но его приметы запросто сообщили. Достаточно запахов страха и тюрьмы. -- Я и так приметный. Ну, а с тобой как? -- А у меня приметы -- подозрительной личности, напавшей на тюрьму, угонщика грузовика и напарника того самого бродяги, который пахнет тюрьмой и страхом. То есть тебя! Понял? Гав-гав! -- распалился пес. Услышав громкий лай, голодранец тут же раскрыл глаза и полез было из сена, но, увидев вчерашних незнакомцев, тяжко вздохнул и снова лег. Верно, он спросонья подумал, что наконец-то вернулись его хозяева. -- А чего ты мокрый? -- спросил Пальчик пса и вылез из-под крыльца наружу. -- Я ручей переходил. -- Но он же мелкий, а ты весь-весь мокрый! -- Что мне, умыться нельзя? -- Полностью? -- По-другому я не умею. Я не кот, -- обиделся Гав. -- А разве вы умываетесь? -- Мы умываемся. Если меня сегодня утром вдруг потянуло умыться, значит здесь, -- подчеркнул Гав, -- принято умываться. Кстати, твои родители тоже принимают ванну. Всю! -- уточнил он. -- А не споласкива-ют одну только рожу, как ты, лентяй. -- Опять буфетчица Оля? -- Нет, на этот раз -- я. -- А "рожу" откуда ты взял? -- хмыкнул Пальчик. -- Да ты сам на второй день, как привел, похвалил меня маме: "Нет, ты посмотри, какая у него приятная рожа!" -- Это я образно... -- И я образно, -- отрезал пес. -- Что, съел? -- А вот съесть я бы что-нибудь съел, -- мечтательно произнес Пальчик. -- Ну. с тобой-то проще, -- серьезно заявил Гав, -- там у нашего хозяина я где-то кость видел. Ничего не попишешь -- везде свои порядки. И Пальчик его торопливо остановил. -- Неудобно. Последнее отнимать? Мы же в гостях, -- схитрил он. Гав почесал задней лапой затылок: -- М-да. Действительно... -- А что здесь сами собаки едя г? -- поинтересовался Пальчик. -- Да все, что и вы там, у себя. -- Я бы с удовольствием съел то, что вы едите здесь. -- Ха-ха... А я бы с удовольствием съел то, что вы едите там. Они засмеялись. -- Ты не волнуйся, -- добавил Гав. -- Я не жадный, как и ты. Уж поделился бы с тобою объедками. Пальчик молча проглотил обиду, пес был по-своему прав. -- Как же мы теперь в город вернемся? До темноты переждать? -- Тоже опасно, -- задумался Гав. -- Вдруг ищейки вернутся и начнут здесь рыскать повсюду!.. Ну, а с одеждой твоей... -- не договорив, посмотрел он на Пальчика. И заставил его переодеться, вывернув все наизнанку. Правда, с башма-ками -- даже самому Гаву! -- это никак не удалось совершить. И он великодушно разрешил оставить их в прежнем виде. -- Хорошо бы постричь тебя наголо, -- вслух размышлял он, проха-живаясь вокруг преображенного мальчугана. Пальчик наотрез отказался. -- Все равно нечем, -- отмахнулся Гав. И вдруг с интересом посмо-трел на окно дачи. -- Можно разбить окно и постричь тебя кусочком острого стекла -- волосинку за волосинкой. -- Не буду: волосинку за волосинкой! -- отказался Пальчик. -- Знаешь, у нормального человека их сколько? -- Сколько? -- Не сосчитать! -- выпалил он, безуспешно пытаясь вспомнить. -- Так то у нормального, -- ухмыльнулся Гав. -- А мы -- пучком, пучком... -- И пучком не буду. Тебя бы так -- пучком!.. -- Меня ни к чему. Моих внешних примет у них, по-моему, нет, -- сказал пес. -- Ладно, оставайся таким, как есть. Вот мама обрадуется, увидев тебя! -- Да уж обрадуется, держи карман шире, -- уныло оглядывал себя Пальчик. -- Обрадуется, обрадуется, -- твердил Гав. -- А теперь надо отбить твой собственный запах. -- Отбить? Мой?! -- вздрогнул Пальчик. -- И мой, -- кивнул пес. -- Мой надо еще сильнее отбить. На моей совести преступлений больше. Только две разбитые машины чего сто-ят!.. Чем бы отбить? Чем? -- сокрушался он, вертя головой по сторонам. -- Вон, дубинкой, -- насмешливо посоветовал ему Пальчик, кивнув на сторожевую палку гостеприимного "хозяина". -- Можно! -- обрадовался Гав. -- Сначала я побью тебя, потом ты -- меня. И что мы получим? Мы получим, -- довольно потер он передние лапы, -- запахи боли, побоев, огорчения, стыда, синяков, ссадин... -- перечисляя, загорелся он. -- Эта дубинка отлично отобьет любой личный запах. А ты умен! Не ожидал, -- похвалил он мальчугана. -- Нет, я глуп, -- поспешно запротестовал Пальчик. -- Лучше не надо. Учти, будет больно, -- предупредил он. -- Ради нашего спасения можно и потерпеть. Итак, за дело! -- Он схватил дубинку. -- Другого выхода нет. Пальчик втянул голову в плечи. Гав привстал на цыпочки, размахнулся и вдруг застыл, ловя носом ветерок. -- Так. -- Он отбросил палку в сторону, мальчуган облегченно вздох-нул. -- Верхнее чутье никогда меня не обманывало. Он унесся куда-то в чащу травы, и Пальчик поспешно спрятал дубинку в лопухах, наивно надеясь, что пес ее не найдет или по крайней мере забудет, если она не будет торчать на глазах. Гав вернулся с большим пуком каких-то растений. Даже Пальчик, у которого не было ни верхнего, ни нижнего чутья, почувствовал их особый запах. -- Мята! -- догадался он. Мама иногда клала ее в разные приправы. -- Нет, я не мял. Я срывал осторожно, -- возразил пес. -- Называется так -- мята! -- Глупое название. Это, -- он показал на пук, -- еще не мята. А вот теперь, -- он азартно помял растения, -- мята! Уж она-то отобьет запах получше любой дубинки! Из-под крыльца, потягиваясь, выбрался "хозяин" и удивленно уста-вился на своих гостей. Впрочем, тут любой бы изумился, увидев, что они натирают друг другу одежду и шерсть пучками какой-то травы, запихивая ее даже в карманы и надевая на головы что-то вроде травяных венков. Взглянув на "хозяина", Пальчик с грустью отметил, что на шее у него висит размочаленный обрывок веревки. -- Может, снять с него веревку? -- спросил Пальчик, напоследок поправив венок на голове пса. -- Ты что? Это вроде документа, пусть неважнецкого, а все же. Сразу видно, что хоть какого-то хозяина когда-то имел и, может быть, потерял-ся. Тебя вон даже с ошейником заловили. А то и пристреливают бродячих прямо на улице! Смотря на кого нарвешься. -- Это уж точно, -- вспомнил Пальчик второго черного терьера, который посочувствовал ему в парке. -- Эх, бедняга, -- подошел он к голодранцу и хотел было погладить его по руке. Но тот отскочил и заворчал на него, а затем, умильно улыбаясь, подбежал к Гаву и низко склонил кудлатую голову. Пес стал с доброй улыбкой ерошить ему волосы. Если бы у человека был хвост, он сейчас бы завилял им вовсю. И Пальчик неожиданно вспомнил, что мы сами подчас больше жале-ем собак, чем людей. Тому же псу часто находим и доброе слово, и ласку. Даже с родителями мы не так мягки и открыты всей душой. И нередко огрызаемся, когда нас хотят по-доброму пожалеть, считая это излишним сюсюканьем. А вот собаки чутко отзываются на ласку. Так что и подкрылечного "хозяина", и Гава можно было понять. -- А он здесь не пропадет? -- сказал Пальчик. -- Проголодается, убежит в город. Он еще молодой. Может, его кто-то и пожалеет. Возьмет к себе, вымоет, как меня твоя мама, и живи! -- беззаботно откликнулся Гав. -- А давай сами его вымоем, -- предложил Пальчик. -- Тогда он кому-то больше понравится! -- Ну, я не знаю... -- Гав добродушно оттолкнул приставалу, и тот ушел под свое крыльцо. -- А вдруг он кусается?! Тебя-то он точно цапнет, не сомневайся. Если б тогда меня вздумала мыть не твоя мама, а какая-нибудь дворняга, я бы ей задал жару! -- Ну и помой его сам. -- Хитрый какой! Не слажу я с ним, он больше меня, -- отказался Гав. -- Еще вырвется, удерет, и ищи-свищи. А так у него тут все же ка-кой-то дом. -- Ты же сам говорил: может, он кому-то понравится, его возьмут, выкупают... -- Э-э... -- протянул пес. -- Тогда-то он сопротивляться не будет, как и я у вас. Когда тебя к себе берут, это сразу чувствуется. Можно и потерпеть, раз у вас такие дикие причуды -- мучить живую тварь горячей водой да еще с мылом! -- Убедил, -- согласился Пальчик. -- Пошли? -- сказал Гав. -- Пошли. Только... -- Там видно будет, -- решительно оборвал его пес. -- Слышал пословицу: смелость города берет? И на всякий случай привязал к ошейнику, который Пальчик так и позабыл снять за это время, новый гибкий прут лозины. Они пошли, благоухая мятой на всю окрестность. Голодранец, высунув голову из-под крыльца, грустно смотрел, как Гав ведет Пальчика на поводке в сторону города. Они оглянулись и помахали ему на прощание: рукой и лапой. ПЕРВЫЙ ЭТАЖ Выехать вчера из города было легче, нежели сегодня войти. Поперек дороги был установлен полосатый, как палка регулировщика, шлагбаум. И двое бородатых черных терьеров с повязками, прежде чем кого-нибудь впустить или выпустить, свирепо обнюхивали каждого. Один из них, явно туповатый малый, то и дело сверялся с какой-то бумажкой, а уж затем нюхал. "Нас ищут, -- екнуло сердце у Пальчика. -- С приметами сравнивают". Он замедлил шаг, но Гав смело потащил его за собой. Туповатый терьер сунулся к ним, но второй облаял его и поднял шлагбаум, пропу-ская путников. -- Что он сказал? -- спросил Пальчик, когда опасность миновала. Теперь он уже не отставал, а, напротив, тянул пса вперед. -- Он сказал: "Пропусти деревенщин! Не чуешь, что ли? Сельские жители! Этот запах ни с чем не спутаешь, прямо с ног валит!" -- уже привычно процедил Гав сквозь зубы, не выпуская прут-поводок, -- Вот видишь, а ты хотел из нас отбивную сделать, -- заулыбался Пальчик. -- От большой отбивной я бы не отказался, -- причмокнул пес. -- И от маленькой -- тоже. -- С лучком, с перчиком, с чесночком! -- Фу! Какие жуткие вкусы! Запомни/дружок: лучок, перчик и твой чесночок добавляют только в несвежую пищу, чтоб никто ничего не почувствовал. -- Но моя мама именно... -- Не знаю, как твоя мама, а буфетчица Оля именно так говорила. А она в своем кафе много лет работает, уж она-то знает, -- заявил пес. -- Я сам однажды попробовал, потом чихал и долго свой нос в холодной луже держал, чтобы не свербило. На неделю нюх потерял! -- Ничего ты не понимаешь. Это произошло исключительно потому, что у вас тонкий нюх, а у нас нет. А перец с чесночком... -- Так бы сразу и говорил, -- перебил его Гав, -- что нюха нет. А еще спорит. Пальчик только ладошкой махнул: пса не переубедишь. Хорошо, что дома у них он такой молчаливый. Не то б до белого каления маму довел, если б вмешивался в ее кухонные дела. На кухню даже папа со своими советами побаивается заходить, когда она готовит. Однажды она застави-ла его целый час лук резать, пока он, раскаявшись, все слезы не выплакал. Не подумайте, что Пальчик и Гав теперь полностью забыли про опасность. Они не торопились и настороженно поглядывали по сторонам, нет ли поблизости черных терьеров. Спешить, а тем более мчаться стремглав, было нельзя -- это могло привлечь внимание. Они шли по улице с широкими газонами, -- очевидно, центральной. Кое-где в землю были воткнуты круглые щиты с изображением человече-ского силуэта, перечеркнутого крест-накрест. -- Сэр, -- видимо, снова заговорила в Гаве его "родословная", -- хоть здесь вроде бы и мой мир, но я никак не соображу, что это за знаки такие. -- Обычные знаки, -- вздохнул Пальчик. -- У нас такие же есть, только против вас. А эти запрещают выгуливать по траве нас. Теперь сообразил? -- Кого -- нас? -- уточнил Гав. -- Нас, людей. Надень очки! -- Ах вас?! -- довольно хмыкнул Гав. И сразу пошел по траве, ведя его по тротуару. -- Приятно чувствовать себя господином. Хоть раз выгуляю себя по-человечески. Пальчик предупредил, что, возможно, даже и собакам здесь это запре-щено. Но Гав ответил, что нижнее чутье говорит ему совсем о другом. А с нижним чутьем не поспоришь. Город уже не удивлял Пальчика, за эти два дня он всякого навидался. Однако многое для него было странно. За столиками кафе, выставленны-ми прямо на тротуар, сидели гурманы -- королевские пудели, курцхаары, шпицы, эрдельтерьеры и другие породистые особы. Беспородные, заметил он, держались отдельно. В основном они были обслугой: официантами, шоферами продуктовых машин, дворниками... Породистые холеные соба-ки, развалившись в ажурных креслах, ели длинными мелкими ложками поросячий фарш, смешанный с яичным желтком, из глубоких прозрачных мисок, а на десерт смаковали изысканное блюдо: "мороженое мясо". Об этом, глотая слюнки, сообщил Пальчику Гав, которому про все, в свою очередь, поведал ею чуткий нос. Л пили "аристократы" исключительно безалкогольные напитки. Гав рассказал, как он еще в детстве вылакал у киоска лужицу пролитого пива: у него отнялись задние лапы, он полз, оглядываясь и глупо лая на них, потому что они его не слушались. -- Поучительная история, -- строго взглянул он на Пальчика, словно подозревая, что в будущем тот непременно начнет попивать. Первых блюд никто из породистых собак не ел, и ничего горячего -- тоже. Трескали -- по выражению Гава, позаимствованному известно у кого, -- только холодные закуски, чему, наверно, позавидовали бы многие человеческие дети. Иные оригиналы еще и смачно хрустели сочными морковками, яблоками, капустными кочерыжками и малосольными огур-цами. Впрочем, как и у нас. Расплачиваясь, клиенты небрежно швыряли на стол монеты: -- Сдачи не надо! Оставь на кости, -- это напоминало наше выраже-ние: "на чай". Пальчик заметил, что никто не курит. -- Отбивает нюх, -- пояснил Гав. -- Как нижнее, так и верхнее чутье! -- А среднее бывает? -- поддел его Пальчик. -- Средними бывают только люди, -- парировал Гав. -- Индусы, например. -- Кто?.. -- Не помнишь, что ли, твой папа зачитывал маме из газеты: "Сред-ний индус съедает в год четыре яйца"! Пальчик опять не стал с ним спорить, все равно ничего не докажешь. Поддергиваемый "поводком", он свернул за Гавом в боковую улицу. Здесь вместо чистеньких нарядных кафе потянулись обычные грязноватые харчевни для беспородных собак. В отличие от породистых, те были не столь разборчивы в еде. Официанты подавали им всякие жилистые обрез-ки, хрящи и кости. Зато вопреки собачьим правилам они налегали на какую-то явно хмельную бражку -- задние конечности у них и впрямь отказывали подчас полностью. И если кто-то умудрялся упасть под стол, то быстро подъезжал фургон, ловкие шавки хватали бедолагу за хвост и швыряли в кузов. -- В тюрьму? -- посочувствовал Пальчик. -- Судя по запаху от фургона, -- шевельнул носом Гав, -- их повезут в баню. -- Повезло, -- удивился Пальчик. -- Ага, -- кивнул пес. -- Их там моют брандспойтами. -- Он снова понюхал и дополнил: -- Под большим давлением. Пальчик вспомнил, как пес-хозяин поливал из пожарного шланга трех цепных людей, и задумчиво сказал: -- Интересно, кто у кого тут пить научился, люди у собак или собаки у людей? -- Ничего интересного, -- отрезал Гав. -- И запомни: там, у нас, собаки не пьют, хотя про иных клиентов буфетчица Оля и говорит: "Пьет, как собака!" Поэтому сделай выводы сам. -- А мы правильно идем? -- забеспокоился Пальчик, которому не хотелось делать обидные для людей выводы. -- Скоро доберемся. Верхнее чутье говорит... -- важно начал Гав. Внезапно у идущей впереди пекинесы развязался шнурок на талии, и на землю, тихонько звякнув, упал кошелечек. Она, не заметив, переступила через него задней ногой, продолжая оживленно тараторить с подружкой-бульдожкой. Пальчик мгновенно поднял кошелек и протянул его владели-це. Она вежливо протявкала что-то -- вероятно, "спасибо" -- не ему, конечно, а хозяину Гаву, а затем вдруг раскрыла кошелек. "Вот удача! -- подумал Пальчик. -- Хочет наградить за находку. Может, тогда хоть морковки поедим?" Но пекинеса, наоборот, молниеносно пересчитав мо-нетки, вдруг нервно забрехала: а где, мол, остальные? Немедленно верните! Гав-гав-гав!.. Ей пронзительно подвывала приятельница-бульдожка. На их брехню и ругань заспешил черный терьер -- постовой. -- Бежим! -- вскрикнул Гав и, выпустив "поводок", закинул себе Пальчика на спину. Схватившись от неожиданности за его уши, тот вихрем поскакал на нем, словно на коньке-горбунке. Что тут началось! Все повыкатывали глаза и поразевали рты. Виданное ли дело? Это все равно, что где-нибудь у нас по улице пронесся бы пес верхом на человеке! К счастью, всего лишь несколько секунд понадобилось беглецам, чтоб очутиться в заветном парке, -- никто даже опомниться не успел. -- Покатался, и хватит, -- Гав взбрыкнул, сбросив седока на ворох листьев. -- Ну, что я говорил? Мигом добрались! Верхнее чутье меня не обмануло, -- и он важно повел лапой вокруг. -- Видишь? Пальчик узнал и забор, и калитку, и аллейку. -- За мной! -- помчался Гав дальше. Пальчик заспешил следом. Они быстро свернули туда, сюда, влево, вправо... Кабина лифта!!! Пальчик оторвал от ошейника и отбросил в сторону прут-поводок и схватил папину тросточку, подпирающую дверь. Они кинулись в кабину, закрылись, и он поспешно нажал кнопку первого этажа. Кабина, медно позвякивая на этажах, начала опускаться. -- Спасибо, Гав, -- обнял Пальчик за шею пса. Пес лишь что-то невразумительно проворчал по-собачьи и лизнул его в нос. И Пальчик окончательно понял, что они, наконец, у себя: Гав разучился говорить. Дома мама встретила Пальчика по меньшей мере странно -- как ни в чем не бывало. -- А, это вы, -- сказала она, открыв на торопливый стук дверь. -- Сынок, ты что, ключ потерял?.. Пальчик недоуменно взглянул на Гава: а ты, мол, заверял -- обрадует-ся! Гав же покосился на него так, словно говорил: а ты утверждал, что нам влетит! Затем мама с интересом посмотрела на вывороченную наизнанку одежду сына: -- А что! Для твоего будущего номера -- уж не знаю какого -- наряд вполне оригинальный. Только не пойму, зачем ты ошейник себе нацепил. Что же вы не погуляли? -- вдруг поинтересовалась она. -- Не погуляли?! -- вскричал Пальчик. Мама посмотрела на часы: -- Через три минуты вернулись. Ну ладно, скорей переодевайся, мой руки -- и обедать. И где ты так быстро испачкался? В траве какой-то, весь мятой пропах! Пальчик только радостно улыбался. -- Постой, -- спохватилась мама. -- Да ты, по-моему, у нас подрос. Отец! -- позвала она. Папа вошел в переднюю. -- Старик, тебе не кажется, что ты растешь? -- не сговариваясь с мамой, сказал он, удивленно глядя на сына. Пальчик посмотрел на свои ноги. И правда, то ли брючины укороти-лись, то ли он вытянулся. -- Ну-ка, -- папа подвел его к дверному косяку, где одна над другой виднелись карандашные черточки, и сделал новую отметку. -- На целых четыре сантиметра повзрослел! -- И всего за какие-то три минуты! -- изумлялась мама. -- Я думаю, тебе твой Гав помог. Обычно ты мало двигаешься, а теперь бегаешь с ним, как заводной. Чудеса! Сам Пальчик был поражен еще больше: во-первых, здесь прошло всего три минуты, а там, на "шестом этаже", -- больше полутора суток; во-вторых, он неожиданно подрос на столько, на сколько раньше ему потребовалось чуть ли не два года. Если б родителям было известно то, что знали они с Гавом! Но Пальчик решил пока молчать. Взрослые особый народ, могут вмешаться и все испортить. За обедом мама хотела дать Гаву котлет, но сын попросил пригото-вить их псу особо -- без перца и чеснока: -- А то нюх слабеет. Гав с благодарностью посмотрел на хозяина. Или это только почудилось?.. После обеда Пальчик как прилег отдохнуть, так и проспал богатыр-ским сном до утра следующего дня. Он не слышал, как мама раздела его и протерла влажным полотенцем лицо, руки и ноги; не видел, как купали и мыли земляничным мылом повизгивающего чумазого Гава; не чувствовал, как потом ночью пес потихоньку перебрался к нему на постель со своего тюфячка, -- спал, и ему снился "шестой этаж", все, что пережили они с Гавом. И поэтому утром Пальчику уже казалось, что все их невероятные приключения ему, наверно, приснились. Благоухающий клубничным запа-хом пушистый Гав лежал поверх одеяла в ногах постели. На стуле аккуратно висел выглаженный костюмчик. На полу стояли начищенные башмаки. Пальчик встал и взглянул в зеркало. Там отражалась его чистенькая припухшая со сна рожица. Никаких следов вчерашних похождений! -- Гав! А тебе что снилось? Пес бросился к нему, запрыгал, завертел хвостом. Что-то залаял и, конечно же, не сказал ни единого слова. Пальчик торопливо оделся, нащупал в кармане ключ и выбежал вместе с Гавом из квартиры. В лифт они попасть не успели. Какой-то дядька прямо перед их носом гулко захлопнул дверь и поехал вверх. Пальчик внезапно прильнул к стеклу двери -- одинокий желтый лист, кувыркаясь, слетел с кры-ши удаляющейся кабины. Увеличиваясь, он планировал все ниже в лиф-товой шахте, пока не очутился за стеклом прямо перед лицом мальчу-гана. -- Видел, Гав?! -- воскликнул Пальчик. Пес стоял рядом, опираясь передними лапами на дверь, и тоже смо-трел на падающий за стеклом осенний лист. Они невольно оглянулись на открытую дверь подъезда: на дворе стоял зеленый летний июль. Теперь не надо было и проверять... ПРОЩАЙ, ГАВ Целую неделю Пальчик не подходил к лифту. Нет, он не забыл о нем. О таком не забывают. Да и нам не следует забывать, что ему было всего восемь лет. Он просто... боялся. Да-да, боялся. Будь он обычным маль-чишкой, он бы, не задумываясь, собрал ораву сорванцов -- и давай! И пошло бы, и поехало бы, только держись!.. Но хотя он и подрос на три сантиметра -- четвертый, как оказалось, папа щедро прибавил, -- он все же по-прежнему оставался Пальчиком. Робким мечтательным мальчу-ганом, несмотря на свой бойкий язычок. Впрочем, бойким он бывал иногда и только со взрослыми. Ему так хотелось снова подняться на "шестой этаж"! Можно было, конечно, позвать с собой папу -- с ним не страшно. А если и папу там схватят?.. Можно даже пригласить и милиционера -- да что там одного, все 14-е отделение милиции, -- так ведь еще неизвестно, как обернется дело. Вдруг это вызовет "войну" этажей!.. Нет, тут нельзя было поступать с бухты-барахты. Но самое главное -- на восьмой день Пальчик неожиданно узнал, что не всякому дано подниматься на "запретные этажи". Совершенно случай-но он увидел и услышал, как один привереда мальчонка, войдя в кабину лифта с бабушкой, подпрыгивал, не доставая до кнопок, и требовал нажать на шестую кнопку. -- Она перечеркнута. В нашем доме только пять этажей, -- внушала ему бабушка. -- Нажимай! -- приказывал малолетка. -- А вдруг лифт сломается? -- И пусть! -- Мы можем застрять между этажами. -- Все равно! -- твердил он. Пальчик с беспокойством увидел через стекло, как бабуся осторожно нажала на шестую кнопку. Кабина даже не шевельнулась. -- Ты слабо надавила! Бабушка нажала опять. Снова бесполезно. -- Дай я! -- потребовал внук. Она приподняла мальчонку, и он надавил сам -- поочередно на все перечеркнутые верхние кнопки. Кабина по-прежнему стояла на месте. Тогда он нажал на четвертую, и они уехали вверх. Вероятно, лифт слушался только лишь тех, кто искренне верил в его волшебные свойства. Другого объяснения нет. Но, может быть, кабина теперь и его, Пальчика, не послушается? Что было, то прошло? И было ли? Снова одолели сомнения. Вдруг тот желтый лист занесло еще прош-лой осенью со двора в лифтовую шахту и теперь он просто слетел с кабины? Тогда, значит, все чудеса действительно приснились! Это надо было непременно проверить. И обязательно вместе с Гавом. Если все -- правда, то можно опять угодить в беду, а без верного пса, пожалуй, и вновь не выпутаться. В последнее время Гав стал вести себя странно. На прогулках, остав-ляя хозяина, он подбегал ко всем бродячим собакам и о чем-то подолгу перетявкивался с ними. Часто приводил хвостатых бездомных ски-тальцев к ним во двор, и они нередко собирались прямо у подъезда Пальчика. Папа удивленно говорил, что с некоторых пор их двор напоминает псарню. А древняя бабка со второго этажа даже вызвала как-то собачни-ков. Им удалось схватить только двух псов, остальные разбежались. Да и тех Пальчик потихоньку выпустил из фургона, незаметно открыв решетку. Собачники убрались восвояси не солоно хлебавши, но проблема все равно осталась. Бездомные собаки по-прежнему наведывались во двор. Пальчик догадывался, что все это каким-то образом связано с Гавом. Уж очень у него был деловой вид, да и недаром он шептался с четвероногими бродягами. Но постепенно собак и во дворе, и в окрестностях становилось меньше и меньше. И древняя бабка со второго этажа дошла в своей вздорности до упрямого утверждения, что по ночам, когда она от бессонницы целы-ми часами глядит во двор, там творится что-то несусветное! К ним в подъезд выстраивается собачья очередь, собаки заходят одна за другой, но, заметьте, ни одна не выходит! И что еще? Войдут, а потом слышится гул лифта. Вероятно -- так решила бабка, -- они устроили тайный ночлежный притон на чердаке. По ее скромным подсчетам, там их теперь скрывается не менее 532 -- 534!.. Милиции пришлось проверить настойчивые жалобы. Чердак, как и следовало ожидать, оказался пуст. После этого на бабку махнули рукой, хоть она и продолжала твердить прежнее. А вскоре в городе исчезли все бездомные псы. Вот этого уже никак отрицать нельзя. Раньше они крутились на набережной, у столовых и кафе, и даже возле ночного бара. А теперь -- ни одного, кроме тех, кто на законном основании и на поводке семенит рядом с хозяином или хозяйкой. Так вот, после того, как по необъяснимой причине в городе не осталось ни одной бездомной собаки, Пальчик и взял Гава с собой совершить проверочную поездку в кабине лифта. Они вошли, закрыв за собой двери, и он опять несмело нажал папиной тросточкой на шестую кнопку. И кабина опять поехала. Второй... третий... четвертый этаж... Следующий -- цифра на дверном стекле пятого этажа поползла вниз и скрылась. Шестой! -- Приехали! -- воскликнул Гав. -- Долгонько же ты собирался. -- И распахнул двери в парк. Пальчик снова не решился выйти, медля, как и в прошлый раз. -- Правильно, оставайся, -- посоветовал Гав. -- Это мой мир. Наш, собачий. Пусть он нелеп и, возможно, жесток, но другого для нас нет. -- Ты меня оставляешь? -- пробормотал Пальчик. -- Не огорчайся... Ты неплохой паренек, но ты еще маленький. И многого не понимаешь. Слушай, -- пес вдруг озорно улыбнулся и вновь стал тем прежним Гавом, -- а старуха-то, со второго этажа, дош-лая, как сказала бы буфетчица Оля. Это я научил собак по ночам сюда переселяться. -- И они сами на лифте ездили? -- Пара пустяков, и того меньше -- пустяк. Что ж, по-твоему, собака глупее зайца? -- А почему -- не жирафа? -- хмыкнул Пальчик. -- Говорят же: если зайца бить, он спички зажигать научится. А если собаку не кормить да без жилья оставить, она даже улицу на зеленый свет перебегать додумается. Жизнь чему хочешь научит. Особенно плохая, голодная и холодная. Прощай, Пальчик! Я тебя буду вспоминать... -- Прощай, Гав... Я буду скучать без тебя... -- Я тебе сразу напишу письмо, когда устроюсь. -- А как?.. -- Лапой. И положу на крышу кабины. -- Так ты умеешь читать и писать? -- Здесь я чего только не умею! Помнишь -- даже машину водить. Внизу кто-то застучал, негодуя на задержку лифта. -- Закройте дверь, наконец! -- донесся снизу возмущенный голос. -- Безобразие! Гав неожиданно встал на задние лапы и выкрутил когтями кнопку шестого этажа: -- Чтобы никто сюда не ездил. Ты не обижайся. Это не против тебя. Та же бабка может навести сюда собачников, если, не дай Бог, докумекает. Пальчик забыл сказать ему о том, что не всякий может попасть на запретные этажи. Но ведь кто знает, заказана ли сюда дорога и собачникам?! -- А как же ты станешь посылать мне письма? -- Вызову кабину. Кстати, ты напрасно тогда подпирал тросточкой входную дверь -- на ней же есть кнопка вызова лифта, -- Гав выскочил в парк. -- Прощай, Пальчик! -- повторил он. -- Прощай... -- повторил его бывший хозяин и поехал вниз. Пятый... четвертый... третий... второй... Пальчик вышел на своем первом этаже, виновато взглянув на незнако-мого неимоверно пузатого толстяка. -- Катаются тут всякие, -- пробасил тот. -- Лифты портют! -- Портят, -- не выдержал Пальчик, -- Есть, которые портят, -- обиделся пузан, боком пролезая в каби-ну. -- А есть, которые портют. Ты из вторых. -- А вы из первых, -- сказал Пальчик, потому что лифт не пошел: явная перегрузка. Толстяку пришлось выйти и топать пешком. А Пальчик все стоял. Затем кабина уехала. Он с надеждой посмотрел вверх: может, это вызвал Гав. А что? Здесь прошла всего пара минут, а там -- целый день. Кнопка погасла, никто не сел, он нажал ее -- кабина опустилась вновь. Так и есть! Сердце Пальчика забилось -- над крышей лифта торчал угол конверта! В конце концов раздвижной папиной тросточкой ему удалось сбросить его сверху и поймать. На конверте красовался адрес, написанный от руки, то есть от лапы, печатными буквами: "Первый этаж, квартира 1. Моему другу Пальчику". ПИСЬМО ДРУГА "Троекратное гав-гав! По-прежнему удивляешься, что я грамотный? У нас, на шестом этаже, мы и сами еще не знаем все, на что мы способны. Да что я тебя убеждаю? Ты и сам знаешь, что даже у вас первой в космосе побывала собака, а не человек. Лайка! Лай-ка -- понял? Ее имя означает: "попробуй скажи". И она облаяла весь земной шар сверху и снизу, облетев вокруг него. Но лучше я расскажу о нашей собачьей жизни. Все мои бездомные сородичи, которых я сюда переправил, удачно устроились на работу на новой фабрике по индивидуальному изготовлению ошейников для двуно-гих друзей. К нашей собачьей радости, здесь обитают бродячие стаи, которые тоже не имеют паспортов и слоняются с места на место: сегодня здесь, завтра там. И власти приветствуют тог факт, когда какой-нибудь бродяга берется за ум и поступает на работу. И никто не спрашивает, откуда ты взялся. Да и все мы, пришлые, про это -- молчок! Любому бродяге сразу же выделяют в общежитии конуру со всеми удобствами, паек и монетки, по вашим деньгам -- рублей пять, на развлечения: собачьи бега, собачьи вальсы и колбасу "собачья радость". Есть возмо-жности и для роста: кто много работает, тот больше ест, а значит -- растет. Если не может вверх, то может вширь. Ну, а я устроился лучше всех. Помнишь дачу, где мы ночевали под крыльцом? Как и у вас, здесь нужны сторожа. Я разыскал хозяев дачи. и они наняли меня сторожить их загородный дом. А в помощники я взял того голодранца. По твоему совету, я его искупал в ручье, теперь-то он на радостях, что пристроился, и пикнуть не посмел. Живу в самом доме, а помощнику, помня чуткость и отзывчивость твоей мамы, постелил тюфяк в передней. Работа моя сезонная: осенью, зимой и весной. Летом хозяева будут здесь жить сами. Планы на будущее такие: оставлю им своего помощника, разыщу любую бродячую стаю и до новой осени стану путешествовать по родному краю, пока не растрясу, по словам буфетчицы Оли, поднакопленные деньжонки. Такая жизнь по мне! Береги свое здоровье, хорошо учись в школе, не огорчай меня и своих родителей. Врать, понятно, плохо, но ты все-таки соври им, что, мол, нашелся мой прежний хозяин и на коленях упросил вернуть меня ему. "На коленях" -- хорошо сказано, а? Дорогой сэр, родители сразу растрогают-ся! Смело передавай им мое спасибо за их заботу: все равно не поверят, зато спасибо-то все равно получат. Их малиновое мыло -- до сих пор этот запах ничем отбить не могу -- сыграло решающую роль в том, что меня взяли в сторожа. Хозяева, как только увидели и нюхнули, враз решили, что я еще тот чистоплюй, как сказала бы любезная буфетчица Оля, и что на такого можно вполне положиться. При таком, мол, типе, как я, беспокоиться за чистоту на даче не придется. А то у них был раньше сторож, неделю посторожил, а потом пришлось три дня вымывать бранд-спойтами дом внутри. Вот и все главные новости. Твой четвероногий друг -- Гав-Гав. Одного "Гава" для меня здесь маловато, я все-таки при службе. Кстати, мне так и выдали документ на имя "Гав-Гав". В переводе на ваш язык оно означает примерно: Пес Песов или Пес Собаков. Крепко жму твою лапу!" Пальчик был очень растроган и рад письму Гава. Извините, Гав-Гава. Особенно тому известию, что Пес Собаков благополучно устроился и не забыл о подкрылечном "хозяине". Конечно же, Пальчик передал его благодарность папе и маме, на что они, улыбнувшись, тоже сказали: "Спасибо". И хотя они, может, и не поверили, но "спасибо" Гав-Гава при них так и осталось. Но, как часто бывает в жизни, они поверили придуманному хозяину, который забрал-де своего пса. И огорчились, они уже привыкли к собаке. -- Ты не расстраивайся, -- сказали они сыну. -- Хочешь, мы другого тебе достанем? Купим, а?.. -- Другого не нужно, -- грустно ответил он. -- Друзей не покупа-ют. -- И задумчиво добавил: -- Друзья познаются в беде... Пальчик не знал, что после этих искренних, прочувствованных слов он вырос сразу еще на один сантиметр.  * ЧАСТЬ 2 *  СЕДЬМОЙ ЭТАЖ Без Гава было скучно. Новых пи-сем он не присылал: видимо, в лич-ной жизни ничего нового не случи-лось. Наверно, и у него уже наступи-ло лето: ведь две минуты здесь -- как полтора дня там. Пальчик тоже написал письмо и сумел-таки поло-жить его на кабину лифта. А вдруг Пес Собаков догадается, что ему мо-жет прийти ответ тем же путем. До-статочно лишь вызвать лифт на "шестой этаж". В своем письме Пальчик предла-гал: раз уж Гав будет летом свобод-ным и собирается побродяжничать, то пусть он заедет сюда, к нему, и как бы побродяжничает и у них. Пальчик, конечно, понимал, что Псу Собакову теперь неинтересно воз-вращаться в собачье прошлое и гулять на поводке, но можно же в конце концов наплевать на самолюбие хотя бы денек-другой. Пальчик надеялся, что Пес Собаков не выкинул вывинченную в лифте кнопку "б". Она словно ключ в другой мир, ее всегда легко поставить на место. Но, если Гав ее все-таки выбросил или потерял, то как, спустив-шись сюда, он вернется обратно?.. Пальчика осенило: даже в таком случае подняться на "шестой этаж" -- просто. Надо нажать на кнопку "седьмо-го" и, когда кабина поравняется с "шестым", тут же приоткрыть двери внутрь. Кабина непременно остановится. А дальше проще пареного: открыть дверь этажа -- и там! А что если он, Пальчик, сам немножко погостит у Гава? Поднимется к нему этим самым способом, выйдет и спрячется в парке до темноты -- а вдруг, к счастью, окажется там именно ночью! -- потом осторожно проберется через город, затем -- через лес и ручей на ту дачу, дорога знакома. Ну, пробудет он на "шестом этаже" один день -- значит, по своему времени всего какую-то минутку. Подумаешь! Ему и в голову не приходило посмотреть хоть краешком глаза: а что же там, на "седьмом этаже". Настолько он соскучился по другу. Это трудно понять тем, у кого никогда не было собаки. Итак, Пальчик решился. Принимая меры предосторожности -- внача-ле ему не везло и пришлось "кататься" на лифте с жильцами, -- он, наконец-то, оставшись один, нажал на седьмую кнопку. Промелькнул пятый этаж, начинался "шестой", и Пальчик уже приготовился дернуть двери на себя, как внезапно сзади из ми-крофона раздался громкий голос: "Граждане! Пользуясь лифтом..." Пальчик, вздрогнув, невольно обернулся и упустил нужный момент -- кабина остановилась на "седьмом этаже". "... предохраняйте его от порчи собой и детьми! Помните, лифт сохраняет здоровье!" -- закончил свои призывы скучающий диспетчер. Мальчуган мог, конечно, тут же надавить, ну, допустим, пятую кнопку и снова сделать попытку остановиться по пути на "шестом". Но... из-за дверей "седьмого" донеслась веселая музыка, и он не выдержал. "Я только взгляну, -- сказал он сам себе, -- и назад". Папиной тросточкой он быстро открыл двери кабины и этажа и высунул голову. Резким порывом ветра сорвало вдруг его шляпу -- она покатилась по булыжной мостовой. Пальчик бросился за ней. Оглянувшись на ходу, он увидел, что выскочил из дощатого покосившегося киоска, с окном, крест-накрест заколоченным досками. Заброше