Джеймс Крюс. Тим Талер, или Проданный смех --------------------------------------------------------------- OCR: Библиотека Анонимуса --------------------------------------------------------------- Дорогие маленькие и большие читатели! В этой книге говорится про смех и про деньги. Смех объединяет людей всего мира. И в московском метро, и в нью-йоркском смеются точно так же, как в парижском. Остроумной шутке так же весело улыбнутся в Токио, Каире и Праге, как в Мадриде, Копенгагене и Стокгольме. К настоящим богатствам, таким, как счастье, мир, человечность, деньги никакого отношения не имеют. А вот смех имеет, да еще какое! Когда кто-нибудь вот так, как в этой книге, променяет свой смех на деньги, это очень печально. Ведь это значит, что он променял настоящее богатство на фальшивое - счастье на роскошь, и пожертвовал свободой, которую дарит нам смех. Смейтесь, дорогие читатели, над теми, кто считает, что все на свете продается за деньги, и их оружие заржавеет и придет в негодность! А теперь запаситесь вниманием и терпением, и вы узнаете, какой трудный, запутанный и горький путь прошел один мальчик - звали его Тим Талер, - прежде чем понял, как дорог смех и даже самая обыкновенная улыбка. Джеймс Крюс. Эту историю рассказал мне один человек лет пятидесяти; я познакомился с ним в Лейпциге, в типографии, куда он так же, как и я, заходил узнавать, подвигается ли дело с печатанием его книги. (Речь в этой книге, если не ошибаюсь, шла о кукольном театре.) Человек этот поразил меня тем, что, несмотря на свой возраст, смеялся так сердечно и заразительно, словно десятилетний мальчик. Кто был этот человек, я могу только догадываться. И рассказчик, и время действия, и многое другое в этой истории так и осталось для меня загадкой. (Впрочем, судя по некоторым приметам, главные ее события развернулись около 1930 года.) Мне хотелось бы упомянуть, что записывал я эту историю в перерывах между работой на оборотной стороне бракованных гранок - длинных-предлинных листов второсортной бумаги. Потому и книга разделена не на главы, а на "листы", но листы эти, собственно говоря, и есть не что иное, как главы. И еще одно предупреждение. Хотя в этой книге говорится про смех, смеяться читателю придется не так уж часто. Но, пробираясь ее путями сквозь темноту, он будет, сколько бы ни кружил, все ближе и ближе подходить к свету. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОТЕРЯННЫЙ СМЕХ Что ж, по рукам, король! Но, право, верь, Смех означает: человек не зверь Так человек природой награжден Когда смешно, смеяться может он! Из пролога кукольной комедии "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!" 1. МАЛЬЧИК ИЗ ПЕРЕУЛКА В больших городах с широкими улицами и теперь еще встречаются переулки такие узкие, что можно, высунувшись из окошка, пожать руку соседу из окошка напротив. Иностранные туристы, которые путешествуют по свету с большим запасом денег и чувств, случайно очутившись в таком переулочке, всегда восклицают: "Как живописно!" А дамы вздыхают: "Какая идиллия! Какая романтика!" Но эта идиллия и романтика - одна видимость, потому что в таких переулках обычно живут люди, у которых совсем мало денег. А тот, у кого в большом богатом городе так мало денег, нередко становится угрюмым и завистливым. И дело тут не только в людях, тут дело в самих переулках. Маленький Тим поселился в таком переулке, когда ему было три года. Его веселая круглолицая мама тогда уже умерла, а отцу пришлось наняться подсобным рабочим на стройку, потому что в те времена не так-то легко было найти хоть какую-нибудь работу. И вот отец с сыном переехали из светлой комнаты с окнами на городской сад в узкий переулок, вымощенный булыжником, где всегда пахло перцем, тмином и анисом: в переулке этом стояла единственная во всем городе мельница, на которой мололи пряности. Вскоре у Тима появилась худощавая мачеха, похожая на мышь, да еще сводный брат, наглый, избалованный и такой бледный, словно лицо ему вымазали мелом. Хотя Тиму только исполнилось три года, он был крепким и вполне самостоятельным пареньком, мог без всякой посторонней помощи управлять океанским пароходом из табуреток и автомашиной из диванных подушек и на редкость заразительно смеялся. Когда его мама была еще жива, она хохотала до слез, слушая, как Тим, пустившись в далекое путешествие по воде и по суше на своих подушках и табуретках, весело выкрикивает: "Ту-ту-ту! Стоп! Аме-е-рика!" А от мачехи он за то же самое получал шлепки и колотушки. И понять этого Тим не мог. Да и сводного брата Эрвина он понимал с трудом. Свою братскую любовь тот проявлял весьма странным способом: то кидался щепками для растопки, то мазал Тима сажей, чернилами или сливовым джемом. И уж совсем непонятно было, почему доставалось за это не Эрвину, а Тиму. Из-за всех этих непонятных вещей, приключившихся с ним на новой квартире в переулке, Тим почти совсем разучился смеяться. Только когда отец бывал дома, звучал еще иногда его тоненький, заливистый, захлебывающийся смех. Но чаще всего отца Тима не было дома. Стройка, на которую он нанялся, находилась на другом конце города, и почти все свободное время уходило у него на дорогу. Он и женился-то во второй раз главным образом для того, чтобы Тим не сидел целый день дома один. Только по воскресеньям ему удавалось теперь побывать вдвоем со своим сыном. В этот день он брал Тима за руку и говорил мачехе: - Мы пошли гулять. Но на самом деле он шел вместе с Тимом на ипподром и ставил на какую-нибудь лошадь, совсем немного, мелочишку, то, что удалось скопить за неделю потихоньку от жены. Он мечтал, что в один прекрасный день выиграет целую кучу денег и опять переберется с семьей из узкого переулка в светлую квартиру. Но, как и многие другие, он напрасно надеялся на выигрыш. Почти всякий раз он проигрывал, а если и выигрывал, то выигрыша едва хватало на кружку пива, на трамвай да на кулек леденцов для Тима. Тиму скачки не доставляли особого удовольствия. Лошади и наездники мелькали так далеко и так быстро проносились мимо, а впереди всегда стояло так много людей, что, даже сидя на плечах у отца, он почти ничего не успевал разглядеть. Но хотя Тиму было мало дела и до лошадей и до наездников, он очень скоро разобрался в том, что такое скачки. Когда он ехал с отцом домой на трамвае, держа в руках кулек с разноцветными леденцами, это значило, что они выиграли. Когда же отец сажал его на плечи и они отправлялись домой пешком, это значило, что они проиграли. Тиму было все равно, выиграли они или проиграли. Ему так же весело было сидеть на плечах у отца, как и ехать в трамвае, даже, по правде сказать, еще веселее. А самое веселое было то, что сегодня воскресенье и они вдвоем, а Эрвин с мачехой далеко-далеко, так далеко, словно их и вовсе нет на свете. Но, к сожалению, кроме воскресенья, в неделе еще целых шесть дней. И все эти дни Тиму жилось так, как тем детям в сказках, у которых злая мачеха. Только немного похуже, потому что сказка - это сказка, начинается она на первой странице и кончается, ну, скажем, на двенадцатой. А такое вот мучение изо дня в день целый год, да еще не один год, а много лет подряд, - попробуй-ка его вытерпи! Тим так привык упорствовать, дерзить, стоять на своем, что, не будь на свете воскресений, он наверняка - просто из одного упрямства - превратился бы в отпетого сорванца и грубияна. Но так как, к счастью, воскресенья все-таки есть на свете, он остался обыкновенным мальчиком. Даже смех его звучал по-прежнему: он словно подымался откуда-то из глубины и заканчивался счастливым, захлебывающимся смешком. Правда, его смех раздавался теперь все реже и реже. Тим стал замкнутым и гордым, невероятно гордым. Только так он и мог защищаться от нападок мачехи, пилившей его весь день без передышки, хотя иной раз и без всякого злого умысла. Тим очень радовался, когда пошел в школу. Теперь он с раннего утра до самого обеда был вдали от своего переулка - не за полкилометра, а за тридевять земель. Здесь в свой первый учебный год он стал снова часто смеяться, и случалось, учитель, взглянув на него, забывал, за что собирался сделать ему замечание. Теперь Тим и сам старался помириться с мачехой. Стоило ей разок похвалить его за то, что он притащил один тяжелую сумку картошки, и он чувствовал себя совершенно счастливым, становился покладистым и сговорчивым и готов был помогать ей с утра до вечера. Но, снова получив нагоняй, он опять замыкался, мрачнел и надевал маску гордеца. Тогда к нему было не подступиться. Ссоры с мачехой сказывались на его школьных занятиях. Тим, хоть и был куда сметливее многих в классе, часто получал отметки хуже других ребят, потому что невнимательно слушал, когда учитель объяснял урок. И еще из-за домашних заданий. Делать дома уроки ему было очень трудно. Только он садился со своей грифельной доской за кухонный стол, как появлялась мачеха и прогоняла его в детскую - комнату, где он спал вместе с Эрвином. Но детская была царством его сводного брата, а тот ни на секунду не оставлял Тима в покое: то требовал, чтобы Тим с ним играл, и злился, когда тот отказывался; то расставлял на столе свой конструктор, и Тиму даже некуда было положить тетрадку. Как-то раз Тим, окончательно выведенный из терпения, укусил Эрвина в руку. Это не прошло ему даром. Увидев кровь на руке своего любимца, мачеха принялась вопить, что Тим преступник, коварный злодей, разбойник с большой дороги. Отец не проронил за ужином ни единого слова. С этого дня Тим перестал бороться со сводным братом и готовил уроки, пробравшись тайком в спальню родителей. Но Эрвин выследил его и донес, а одна из заповедей мачехи гласила: "В спальне родителей детям делать нечего!" Теперь Тиму ничего не оставалось, как готовить уроки в обществе Эрвина. Если тот занимал единственный столик, стоявший в комнате, Тим садился на кровать и писал, положив тетрадку на тумбочку. Но сидел ли он за столом или примостившись у тумбочки, он все равно, как ни старался, не мог сосредоточиться на задаче. Только по средам, когда Эрвин ходил в школу во вторую смену, Тиму удавалось сделать уроки так, как ему хотелось. А ему хотелось, чтобы учитель остался им доволен. Да и вообще ему хотелось жить в дружбе и добром согласии со всем миром. Но, как это ни печально, его домашние работы с каждым годом нравились учителю все меньше и меньше. "Светлая голова, - говорил учитель, - но лентяй и совершенно не собран". Как он мог догадаться, что Тиму приходится каждый день заново отвоевывать себе место для приготовления уроков? Тим не рассказывал ему об этом: он был уверен, что учитель и сам все знает. Так случилось, что и школа подсказала Тиму все тот же грустный вывод: жизнь непонятна, а все взрослые - конечно, за исключением его отца - несправедливы. Но и этот единственный справедливый человек его покинул. Через четыре года после того, как Тим в первый раз пошел в школу - все эти годы он с трудом перебирался из класса в класс, - отец погиб на стройке: на него свалилась доска, упавшая с огромной высоты. Это было самое непостижимое из всего, что случилось до сих пор в жизни Тима. Сначала он просто не хотел этому верить. Только в день похорон, когда красная, зареванная мачеха дала ему пощечину за то, что он забыл почистить ее туфли, он вдруг ясно понял, как он теперь одинок. Ведь сегодня было воскресенье. В этот день Тим впервые заплакал. Он плакал об отце, и о себе, и о том, как плохо устроен мир, и сквозь плач он услышал, как мачеха в первый раз сказала: "Прости меня, Тим". Час, проведенный на кладбище, был словно дурной сон, который хочешь поскорее забыть и от которого остается лишь смутное, щемящее чувство. Тим ненавидел всех этих людей, стоявших вокруг него и говоривших что-то, и певших, и читавших молитвы. Его раздражала плаксивая болтовня мачехи, тут же переходившая в причитания, если кто-нибудь приближался к ней, чтобы выразить "глубочайшее соболезнование". Он был один со своим горем и не хотел делить его ни с кем. И как только толпа начала расходиться, он тут же убежал. Без всякой цели бродил Тим по улицам, и когда он очутился возле городского сада и прошел мимо окон той квартиры, где совсем еще маленьким смеялся и кричал: "Ту-ту-ту!", его охватило такое отчаяние, что ему чуть не стало дурно. Из окна его прежней комнаты выглянула чужая девочка с нарядной куклой на руках и, заметив, что Тим смотрит в ее сторону, высунула ему язык. Тим быстро пошел дальше. "Если бы у меня было очень много денег, - думал он, бродя по улицам, - я снял бы большую квартиру, у меня была бы там отдельная комната и каждый день я давал бы Эрвину на карманные расходы, сколько он ни попросит. А мать могла бы покупать себе все, что захочет". Но это были только мечты, и Тим это знал. Сам того не замечая, он шагал теперь в сторону ипподрома, туда, где проводил раньше с отцом счастливые воскресенья. Когда отец был еще жив. 2. ГОСПОДИН В КЛЕТЧАТОМ Тим добрался до ипподрома, когда первый заезд уже близился к концу. Зрители кричали и свистели, выкликая все громче, все чаще одно только имя: "Ветер!" Тим стоял, с трудом переводя дыхание: во-первых, он только что бежал, а во-вторых, ему вдруг показалось, что где-то тут, среди этих кричащих и аплодирующих людей, стоит и его отец. У него неожиданно возникло чувство, что здесь он у себя дома. Это было то место, где он всегда оставался наедине с отцом. Без мачехи и без Эрвина. Все воскресенья, проведенные с отцом, стоял он в этой толпе, среди шума и выкриков. На душе у Тима стало вдруг удивительно спокойно, почти весело. И когда ликующая толпа внезапно выкрикнула многоголосым хором: "Ветер!" - Тим даже рассмеялся своим звонким, заливистым смехом. Он вспомнил, как отец однажды сказал: "Ветер еще слишком молод, Тим. Но вот увидишь, придет день, когда о нем заговорят". И сегодня о нем заговорили. Но отец этого уже не слышит. Тим и сам не знал, чему он рассмеялся, но он и не задумывался над этим. Он был еще не в том возрасте, когда люди много размышляют о самих себе и о своих поступках. Какой-то человек, стоявший неподалеку от Тима, услыхав его смех, резко повернул голову и принялся внимательно его разглядывать, задумчиво поглаживая рукой свой длинный подбородок. Затем, словно внезапно решившись, он направился прямо к Тиму, но, приблизившись к нему, быстро прошел мимо, наступив ему при этом на ногу. - Прости, малыш, - сказал он, не останавливаясь, - я нечаянно! - Ничего, - улыбнулся Тим, - все равно у меня ботинки грязные. Говоря это, он взглянул себе под ноги и вдруг увидел в траве блестящую монетку в пять марок. Человек быстрым шагом уходил все дальше и дальше; поблизости никого больше не было. Тим поспешно наступил на монету, оглянулся по сторонам и, сделав вид, что хочет завязать шнурок, украдкой поднял ее и сунул в карман. Потом, стараясь идти как можно медленней, он побрел в сторону выхода. Вдруг какой-то длинный, худощавый господин в клетчатом костюме остановил его и спросил: - Ну что, Тим, хочешь поставить на какую-нибудь лошадку? Мальчик растерянно взглянул на незнакомца. Он и не заметил, что это тот же самый человек, который всего несколько минут тому назад наступил ему на ногу. Рот у незнакомца был словно узенькая полосочка, нос - тонкий, крючковатый, а под носом - черные усики. Из-под клетчатой кепки, низко надвинутой на лоб, глядели колючие водянисто-голубые глаза. Когда этот человек неожиданно обратился к Тиму, тот почувствовал, что у него пересохло в горле. - Я... У меня нет денег... - выговорил он наконец, запинаясь. - Нет, есть. Пять марок, - сказал незнакомец. И, словно между прочим, добавил: - Я случайно видел, как ты нашел монету. Если ты собираешься ставить на какую-нибудь лошадь, бери-ка вот эту квитанцию. Я ее уже заполнил. Верный выигрыш! Тим слушал его, то краснея, то бледнея, потом понемногу пришел в себя, и лицо его снова приняло свой обычный смуглый оттенок. (Цвет лица он унаследовал от матери.) - Детям ведь, кажется, не разрешается играть на скачках, - проговорил он наконец и снова запнулся. Но незнакомец не отставал. - Этот ипподром, - заявил он, - один из немногих, где не так уж строго придерживаются этого правила. Не то чтобы это разрешалось официально, но здесь на это смотрят сквозь пальцы. Так что же ты думаешь о моем предложении, Тим? - Я вас совсем не знаю, - тихо ответил Тим. Только сейчас он заметил, что господин этот называет его по имени. - Зато я о тебе много чего знаю, - заявил незнакомец. - Ведь я встречался с твоим отцом. Это решило дело. Правда, у Тима как-то плохо укладывалось в голове, что отец его водил знакомство с таким странным, хорошо одетым господином; но раз незнакомец знает, как зовут Тима, значит, уж каким-то образом он был знаком с его отцом. Постояв еще немного в нерешительности, Тим взял заполненную квитанцию и, достав из кармана свою монету, пошел к кассе. В этот момент громкоговоритель объявил, что начинается второй заезд. Незнакомец крикнул: - Давай скорее, пока не закрыли окошка! Вот увидишь, я принесу тебе счастье! Тим протянул кассирше деньги и квитанцию, взял отрывной талончик и обернулся, ища глазами господина в клетчатом. Но тот уже исчез. Второй заезд кончился, и лошадь, на которую поставил Тим, пришла к финишу первой, на три корпуса обойдя другую. Тим получил в окошке свой выигрыш: такой кучи ассигнаций он никогда еще не видел. И опять то краснея, то бледнея, только на этот раз от радости и гордости, стоял Тим у кассы и с сияющими от счастья глазами показывал всем любопытным выигранные деньги. Радость и горе всегда живут рядом. На Тима вдруг снова нахлынули воспоминания об отце, которого сегодня похоронили: никогда он не выигрывал столько денег! Слезы сами потекли по лицу Тима, и он расплакался у всех на глазах. - Э, парень, кому привалило такое счастье, тому уж хныкать не след, - раздался вдруг у него над ухом скрипучий гортанный голос. Тим увидел сквозь слезы человека в помятом костюме и с помятым лицом. Слева от него какой-то рыжий верзила с высоты своего роста внимательно разглядывал Тима. Справа стоял низенький, лысый, элегантно одетый господин; он смотрел на Тима с живым участием. Все трое, казалось, держались вместе; во всяком случае, они в один голос спросили, не хочет ли Тим выпить вместе с ними лимонаду, чтобы отпраздновать выигрыш. Тим, пораженный такой доброжелательностью не меньше, чем счастьем, неожиданно выпавшим на его долю, кивнул в знак согласия и, всхлипнув еще разок, сказал: - Я хотел бы посидеть за столиком вон там, в саду. Сколько раз он сидел здесь с отцом и пил лимонад! - Хорошо, малыш, в саду так в саду, - опять сказали в один голос все трое. И через минуту они уже сидели вместе с Тимом за столиком в тени большого каштана. Господин в клетчатом, который принес Тиму счастье, больше не появлялся, и вскоре Тим совсем позабыл о нем, тем более что трое новых приятелей, заказав себе пива, а мальчику - лимонаду, принялись развлекать виновника торжества всякими фокусами. Рыжий верзила, поставив себе на нос стакан с пивом, долго балансировал с ним, не пролив при этом ни капли; человек в помятом костюме и с помятым лицом всякий раз вытаскивал из колоды ту самую карту, которую наобум называл Тим, а низенький лысый господин проделывал всевозможные смешные штуки с деньгами Тима. Он заворачивал их в носовой платок, свертывал его, потом расправлял, и... платок оказывался пустым. Лысый хихикал и говорил: - А теперь, мальчик, сунь-ка руку в левый карман твоей курточки! Тим лез в карман и, к своему изумлению, находил там все свои деньги. Да, это было удивительное воскресенье! Еще три часа назад Тим, бесконечно несчастный, бродил один по городу, а теперь он то и дело смеялся, да так весело, как уж давно не смеялся, даже несколько раз подавился от смеха лимонадом. Его новые товарищи необычайно нравились ему. Он был горд, что нашел себе настоящих друзей, да еще с такими редкими профессиями: "помятый" оказался чеканщиком монет, рыжий - кошелечных дел мастером, а лысый - специалистом по каким-то кассовым книгам, - Тим не совсем его понял. Когда Тим попытался было широким жестом оплатить счет, принесенный кельнером, все трое, улыбаясь, решительно замахали на него руками. Низенький лысый господин сам заплатил за все, в том числе и за лимонад, выпитый Тимом; и когда Тим распрощался со своими новыми друзьями, в кармане его лежал нетронутым весь выигрыш. Тим собирался уже вскочить в трамвай, как вдруг столкнулся носом к носу с господином в клетчатом. Без всякого предисловия тот заявил: - Эх, Тим, Тим, ну и глупый же ты мальчик! Теперь у тебя не осталось ни гроша! - Ошибаетесь, господин, - рассмеялся Тим. - Вот мой выигрыш! Он вытащил из кармана пачку денег, показал ее незнакомцу и, немного помолчав, добавил: - Они ваши. - Деньги, которые ты держишь в руке, - презрительно сказал незнакомец, - просто разноцветные бумажки. Они ничего не стоят! - Я получил их в кассе! - крикнул Тим. - Это уж совершенно точно! - В кассе, дружок, ты получил настоящие деньги. А эта троица, с которой ты сидел в саду, наверняка обменяла их на фальшивые. Я их хорошо знаю. Жаль, я слишком поздно увидел тебя в их компании. Только я хотел подойти, а их уж и след простыл. Ведь это самые настоящие мошенники! - Ошибаетесь, господин! Один из них - кошелечных дел мастер... - Ну, ясно, ворует кошельки! - Ворует кошельки? - растерянно переспросил Тим. - А что же тогда делает чеканщик? - Печатает фальшивые деньги. Он фальшивомонетчик. - А третий? Специалист по кассовым книгам?.. - Этот продает здесь поддельные талоны. Короче говоря, мошенничает на скачках! Нет, Тим не хотел этому верить. Тогда господин в клетчатом достал из своего бумажника ассигнацию и сравнил ее с ассигнацией Тима. И правда, ни на одной из ассигнаций Тима, сколько Тим ни смотрел через них на свет, нельзя было отыскать водяных знаков. Тим удрученно кивнул. И вдруг, швырнув бумажки на землю, принялся в бешенстве топтать их ногами. Какой-то старичок, проходивший мимо, удивленно взглянул сперва на Тима, потом на деньги, потом на господина в клетчатом и вдруг бросился бежать, словно увидел черта. Господин в клетчатом немного помолчал, потом вытащил из кармана монету в пять марок и, протянув ее ошарашенному Тиму, предложил ему прийти сюда снова в следующее воскресенье. Затем он поспешно удалился. "Интересно, почему он сам не играет на скачках?" - подумал Тим. Но тут же забыл про этот вопрос и, сунув деньги в карман, пошел пешком домой - в свой переулок. Фальшивые деньги так и остались валяться на земле. Мачеха, как ни странно, на этот раз не отлупила Тима, хотя он удрал с похорон и так поздно вернулся домой. Она только оставила его без ужина и, не сказав ни слова, тут же отправила спать. Зато Эрвину было разрешено сегодня лечь попозже и посидеть еще немного с гостями; гости молча проводили Тима неприязненными взглядами. За этим странным воскресеньем последовала длинная печальная неделя. Тим, как всегда, получал затрещины и колотушки дома и еще чаще, чем всегда, замечания и предупреждения в школе. И все время он раздумывал над тем, идти ли ему в воскресенье на ипподром или остаться дома. Монету он спрятал - засунул в щель в стене соседнего дома, чтобы ее случайно не нашел Эрвин. И всякий раз, проходя мимо этого дома, он невольно улыбался: мысль, что ему, может быть, еще раз посчастливится выиграть на скачках, доставляла ему тайную радость. 3. ВЫИГРЫШ И ПРОИГРЫШ Когда наступило долгожданное воскресенье, Тим знал уже с самого утра, что после обеда пойдет на скачки. Не успели старинные часы в гостиной пробить три раза, как он потихоньку выскользнул за дверь, выковырял из щели в стене соседнего дома свою монету и со всех ног помчался на ипподром. У входа он с разбегу налетел на какого-то человека, и человек этот оказался не кем иным, как господином в клетчатом. - Оп-ля! - воскликнул господин в клетчатом. - Ты, я вижу, еле дождался! - Ой, извините, пожалуйста! - запыхавшись, пробормотал Тим. - Ничего, малыш! А я тебя тут как раз дожидаюсь. Вот получи-ка квитанцию. Пять марок не потерял? Тим отрицательно покачал головой и достал из кармана монету. - Молодец! Тогда иди к окошку. Если выиграешь, подожди меня потом здесь у входа. Я хочу с тобой кое о чем побеседовать. - Хорошо! Тим снова поставил на ту лошадь, имя которой написал в квитанции незнакомец, и, когда скачки кончились, оказалось, что он, как и в прошлое воскресенье, выиграл целую кучу денег. На этот раз он быстро отошел от кассы, никому не показав своего выигрыша. Ассигнации он засунул во внутренний карман куртки и, стараясь придать своему лицу выражение полного равнодушия, поспешно покинул ипподром через дырку в заборе. Ему не хотелось встречаться с господином в клетчатом: при виде этого человека ему всякий раз становилось как-то не по себе. И потом, ведь незнакомец сам подарил ему квитанцию и деньги. Значит, Тим ничего ему не должен. Позади ипподрома за забором расстилался луг, и на нем росло несколько высоких дубов. Тим лег на траву под самым большим дубом и стал думать о том, что ему делать со своим богатством. Хорошо бы оно помогло ему подружиться со всеми - с мачехой, и с братом, и с учителем, и с товарищами по школе. А отцу он поставит мраморную плиту на могилу, и на ней будет надпись золотыми буквами: "От твоего сына Тима, который никогда тебя не забудет". Если останутся деньги, Тим купит себе самокат, как у сына булочника, - с гудком и надувными шинами. Он все грезил и грезил наяву, пока наконец не уснул. О господине в клетчатом Тим так больше ни разу и не вспомнил. Если бы он увидел его сейчас, то наверняка бы очень удивился: странный незнакомец беседовал с тремя жуликами, которые в прошлое воскресенье угощали Тима лимонадом. Но, к счастью или, вернее, к несчастью, Тим этого не видел. Он спал. Его разбудил резкий голос - голос господина в клетчатом. Он стоял здесь, под дубом, рядом с Тимом. Глядя на Тима в упор, он спросил не слишком приветливо: - Ну что, выспался? Тим кивнул, еще не совсем проснувшись, приподнялся и на всякий случай ощупал снаружи внутренний карман своей куртки. Карман показался ему странно пустым. Тим быстро сунул в него руку и вдруг окончательно проснулся: карман и в самом деле был пуст - деньги исчезли. Господин в клетчатом насмешливо прищурился. - А де-де-деньги у вас? - запинаясь, пробормотал Тим. - Ну нет, соня! Деньги у одного из троих мошенников, с которыми ты кутил в прошлое воскресенье. Он тебя выследил. Видно, такая уж у меня судьба: всегда я прихожу слишком поздно! Только он меня завидел, сразу пустился наутек. Так-то мне и удалось тебя обнаружить. - В какую сторону он побежал? Надо позвать полицию! - Не очень-то я уважаю этих голубчиков... - Незнакомец поморщился. - На мой вкус, они слишком плохо воспитаны. А жулик все равно уже за тридевять земель. Ну, а теперь вставай-ка, братец, да отправляйся домой. В следующее воскресенье придешь опять! - Я, наверное, больше не приду, - сказал Тим. - Так не бывает, чтобы все везло да везло. Это мне отец говорил. - Счастье и беда всегда приходят трижды. Слыхал такую пословицу? А ты ведь наверняка хотел себе что-нибудь купить, правда? Тим кивнул. - Ну вот. И все это у тебя будет, если ты опять придешь сюда в воскресенье и заключишь со мной одну сделку. Незнакомец взглянул на часы и вдруг заторопился. - До следующего воскресенья! - поспешно сказал он. И быстро пошел прочь. Тим медленно побрел в сторону своего переулка; в голове у него был полный сумбур. Мачеха, как всегда, задала ему трепку; сводный брат, как всегда, злорадствовал. И опять потянулась длинная неделя. Но в эту неделю Тим не унывал. Хотя господин в клетчатом и не вызывал у него особого доверия, он твердо решил заключить с ним сделку. Потому что сделка, думал Тим, это что-то вполне солидное и законное, не то что состояние, выигранное на подобранную монетку. Тут каждый что-то дает и получает что-то взамен. И каждый оказывается в выигрыше. Может, конечно, показаться странным, что мальчик из пятого класса размышлял о подобных вещах, но в узких переулках, где взрослым волей-неволей приходится считать каждую копейку, дети рано начинают серьезно относиться к деньгам. Мысль о воскресенье помогла Тиму справиться со всеми неприятностями и огорчениями недели. Иногда ему думалось, что, может быть, это отец попросил господина в клетчатом последить за сыном и помочь ему, если с ним что-нибудь случится. Но потом ему приходило в голову, что отец, наверное, выбрал бы для такого поручения кого-нибудь посимпатичнее. Так или иначе, Тим был вполне готов заключить сделку с незнакомцем; мало того, эта сделка его очень радовала. Он снова стал часто смеяться своим прежним детским смехом, и смех его всем нравился. У него вдруг появилось множество друзей - гораздо больше, чем когда-либо раньше. Странно: чего только он прежде не делал, чтобы добиться дружбы, каких только не прилагал усилий! Добровольно брался за любые поручения, помогал всем и во всем... А теперь каждый сам хотел стать его другом. И право же, он ничего для этого не предпринимал, только смеялся. Теперь ему охотно прощали все то, за что раньше бранили. Один раз, например, на уроке арифметики Тиму вспомнилось, как он налетел второпях на господина в клетчатом, и он вдруг рассмеялся своим звонким, заливистым, захлебывающимся смехом. И тут же испуганно зажал рот рукой. Но учителю и в голову не пришло рассердиться. Смех прозвучал так весело и забавно, что расхохотался весь класс, а вместе с ним и учитель. Потом учитель поднял палец вверх и сказал: "Из всех взрывов я признаю только взрывы смеха, Тим. И то не на уроке!.." С тех пор Тима прозвали "взрывным", и многие ребята не хотели ни с кем, кроме него, играть на переменке. Даже на мачеху и Эрвина действовал заразительный смех Тима - теперь и они иногда смеялись. В общем, с Тимом творилось что-то непонятное, и виною тому был господин в клетчатом. Но Тим не отдавал себе в этом отчета. Как ни велик был его горький опыт, вынесенный из жизни в узком переулке, он все равно оставался простодушным и доверчивым мальчиком. Он и не замечал, как нравится всем его смех; он забыл, что со дня смерти отца прятал от всех свой смех, как скряга - сокровища. Он просто думал, что после всех злоключений на ипподроме стал намного умнее и научился отлично ладить с людьми. А ведь если бы он уже тогда знал, как дорог его смех, ему бы не пришлось, быть может, вытерпеть столько бед. Однажды, возвращаясь из школы, Тим повстречался на улице с господином в клетчатом. Как раз за минуту до этого Тим следил за шмелем, кружившим над ухом спящей кошки; шмель, словно маленький самолет, выбирал место, чтобы приземлиться. Это выглядело так забавно, что Тим громко рассмеялся. Но как только он узнал незнакомца с ипподрома, всю его веселость словно рукой сняло. Вежливо поклонившись, он сказал: - Добрый день! Однако незнакомец сделал вид, будто не заметил Тима. Он только буркнул, проходя мимо: - На улице мы не знакомы! И, не оглядываясь, пошел дальше. "Наверно, так надо для заключения сделки", - подумал Тим. И тут же снова рассмеялся, потому что кошка, проснувшись, испуганно дернула ухом, на котором сидел шмель. Рассерженно жужжа, маленький самолет полетел прочь, а Тим, насвистывая, свернул в свой переулок. 4. ПРОДАННЫЙ СМЕХ В это воскресенье Тим хотел поскорее улизнуть из дому и пораньше прийти на ипподром. Но около половины третьего взгляд мачехи случайно упал на календарь, висевший на стене, и она вдруг вспомнила, что сегодня годовщина ее свадьбы: как раз в этот день она вышла замуж за отца Тима. Она немного всплакнула (теперь это случалось с ней частенько), и вдруг оказалось, что дел по горло: надо отнести цветы на могилу, сбегать в булочную за тортом, намолоть кофе и пригласить соседку, переодеться, а значит, сначала погладить платье; Тиму было приказано вычистить всю обувь, а Эрвину идти за цветами. Тиму очень хотелось, чтобы ему поручили отнести цветы на могилу отца. Если бы он поторопился, он поспел бы еще к началу скачек. Но когда мачеха была чем-нибудь расстроена (а она теперь только и делала, что расстраивалась), она не терпела никаких возражений: если ей перечили, она расстраивалась еще больше и с громким плачем валилась в кресло, так что в конце концов все равно приходилось ей уступать. Поэтому Тим и не пытался ей возражать и покорно отправился в булочную. - Стучись с черного хода! Три раза! Скажи, очень важное дело! Хозяйка булочной встретила Тима хмуро, но это его не обескуражило ("Пусть ворчит сколько влезет... Смотри не уходи с пустыми руками!.. С места не сходи, пока старая карга тебе не отпустит!.."). Тим передал заказ мачехи в точности ("Шесть кусков орехового торта!.. Пусть отрежет от самого свежего!"). К своему огорчению, он услышал от хозяйки булочной ответ, к которому мачеха его совсем не подготовила. Фрау Бебер - так звали булочницу - сказала: - Сперва надо расплатиться за старое, а тогда уж я опять начну записывать в долг. Так и передай дома. У кого нет денег, может и без тортов обойтись. Так и скажи! На двадцать шесть марок сдобы накупили! Интересно, кто это у вас там все поедает?! Для директора водокачки и то столько не заказывают! А уж у них-то в семье любят полакомиться - кому-кому, а мне это хорошо известно! Тим онемел от удивления. Правда, изредка он получал от мачехи кусочек кренделя или коврижки. Но... на двадцать шесть марок сдобы! Да ведь это целые горы! Пирогов, пирожных, печенья, плюшек! Неужели мачеха съедает все это тайком от него и от Эрвина, когда соседка приходит к ней пить кофе? Он знал, что приятельницы часто болтают на кухне, когда они с Эрвином уходят в школу. А может, это Эрвин тайно наведывается сюда за пирожками? - Это мой брат покупает у вас в долг пироги? - спросил Тим. - Бывает, что и он, - буркнула фрау Бебер. - Но чаще всего сдобу берет к завтраку твоя мать. Ах да, ведь она тебе, кажется, мачеха... Да ты, никак, ничего об этом не знаешь? - Нет, почему же, - поспешно возразил Тим, - конечно, знаю! Но на самом деле он ничего не знал. Эта новость не возмутила его и даже не рассердила. Ему только стало грустно, что мачеха лакомится потихоньку от него и от брата, а долг все растет. - Так-то, - сказала фрау Бебер, давая понять, что разговор окончен, - а теперь отправляйся-ка домой и передай, что я тебе велела. Понял? Но Тим не двигался с места. - Сегодня, - сказал Тим, - годовщина того дня, как отец женился на матери, то есть на мачехе. А потом... - Тим вдруг вспомнил про сделку, которую он заключит сегодня на ипподроме с господином в клетчатом, и поспешно добавил: - А потом, фрау Бебер, я отдам вам деньги сегодня вечером. И за ореховый торт тоже. Это уж точно! - Сегодня вечером? Фрау Бебер постояла с минуту в нерешительности, но в голосе Тима было что-то такое, что ее убедило. Ей почему-то вдруг показалось, что он обязательно вернет ей сегодня вечером весь долг. Или хотя бы часть. Для верности она все-таки спросила: - А где ты возьмешь деньги? Тим состроил мрачную гримасу, словно разбойник на сцене, и ответил басом: - Украду, фрау Бебер! У директора водокачки! Он так похоже изобразил разбойника, что фрау Бебер рассмеялась, подобрела и отпустила ему шесть кусков орехового торта да еще и седьмой в придачу - просто так, бесплатно. Мачеха стояла в дверях, с нетерпением дожидаясь Тима. Казалось, она все еще (а может быть, уже опять) была чем-то расстроена. И не успел Тим подойти, как она затараторила без передышки: - Лучше бы уж я сама пошла! Ореховый торт принес? А про долг она что-нибудь говорила? Да что же ты молчишь? Тим скорее откусил бы себе язык, чем передал ей свой разговор с фрау Бебер. Кроме того, он спешил на скачки, а для объяснений с мачехой потребовалось бы немало времени. - Она мне один кусок даром дала... Можно, я пойду играть, ма? (Ему еще ни разу не удалось выговорить до конца слово "мама".) Мачеха тут же разрешила ему идти и даже дала на дорогу кусок торта. - Какой тебе интерес слушать наши пересуды! Иди-ка лучше поиграй! Только смотри возвращайся вовремя! Не позже шести! Тим со всех ног помчался на ипподром, жуя на ходу торт. Всего лишь три капли крема упали по дороге на землю да одна на воскресные синие штаны. Господин в клетчатом стоял у входа. Хотя первый заезд давно начался, он не проявлял ни малейшего нетерпения и был, казалось, совершенно спокоен. Сегодня он выглядел приветливей, чем обычно. Он пригласил Тима выпить с ним лимонаду в саду за столиком и съесть кусок орехового торта. "Видно, такое уж сегодня воскресенье, - решил Тим. - Что ни шаг, то кусок торта". Между тем незнакомец с убийственно серьезным лицом отпускал такие забавные шутки, что Тим то и дело покатывался со смеху. "А все-таки он приятный человек, - подумал Тим. - Теперь я понимаю, почему отец с ним дружил". Незнакомец приветливо смотрел на него ласковыми карими глазами. Будь Тим чуть-чуть понаблюдательней, он бы вспомнил, что еще в прошлое воскресенье у господина в клетчатом были водянисто-голубые глаза, холодные, как у рыбы. Но Тим не отличался особой наблюдательностью. Жизнь еще мало чему его научила. Наконец господин в клетчатом заговорил о сделке. - Дорогой Тим, - начал он, - я хочу предложить тебе столько денег, сколько ты пожелаешь. Я не мог бы выложить их на стол, отсчитать звонкой монетой. Но я могу наградить тебя способностью выигрывать любое пари! Любое!.. Понял? Тим понуро кивнул, но слушал он очень внимательно. - Разумеется, не задаром. Все имеет свою цену. Тим снова кивнул. Потом срывающимся голосом спросил: - А что вы за это хотите? Незнакомец немного помедлил, в раздумье глядя на Тима. - Тебя интересует, что я за это хочу? Он растягивал слова, как жевательную резинку. И вдруг слова посыпались скороговоркой - теперь их едва можно было разобрать: - Я хочу за это твой смех! Как видно, он и сам заметил, что говорит слишком быстро, и потому повторил: - Я хочу за это твой смех! - И это все? - смеясь, спросил Тим. Но карие глаза поглядели на него с каким-то странным, грустным выражением, и смех его оборвался - не хватало счастливого, захлебывающегося смешка. - Ну так как же? - спросил господин в клетчатом. - Ты согласен? Взгляд Тима случайно упал на тарелку с куском орехового торта. Ему вспомнилась фрау Бебер, долг и все то, что он собирался купить, если бы у него было много денег. И он сказал: - Если это честная сделка, я согласен. - Ну что ж, мой мальчик, тогда нам остается только подписать контракт! Господин в клетчатом вытащил из внутреннего кармана пиджака какую-то бумагу, развернул ее, положил на стол перед Тимом и сказал: - Ну-ка, прочти это внимательно! И Тим прочел: "1. Этот контракт заключен ... числа ... года между господином Ч. Тречем, с одной стороны, и господином Тимом Талером, с другой, и подписывается обеими сторонами в двух экземплярах." - А что такое "обеими сторонами"? - спросил Тим. - Так называются участники контракта. - А-а-а! Тим стал читать дальше: "2. Господин Тим Талер передает свой смех в полное распоряжение господина Ч.Треча." Когда Тим во второй раз прочитал слова "господин Тим Талер", он показался сам себе почти совсем взрослым. Уже ради одних этих слов он готов был подписать контракт. Он и не подозревал, что этот небольшой второй пункт изменит всю его жизнь. Потом он прочел дальше: "3. В порядке вознаграждения за смех господин Ч.Треч обязуется заботиться о том, чтобы господин Тим Талер выигрывал любое пари. Этот пункт не имеет никаких ограничений." Сердце Тима забилось сильнее. Дальше: "4. Обе стороны обязуются хранить полное молчание о настоящем соглашении." Тим кивнул. "5. В случае, если одна из сторон упомянет какому-либо третьему лицу об этом контракте и нарушит оговоренное в пункте 4-м условие о сохранении тайны, другая сторона навсегда сохраняет за собой право: а) смеяться или б) выигрывать пари, в то время как сторона, нарушившая условие, окончательно теряет право: а) на смех или б) на выигрывание пари." - Этого я не понял, - сказал Тим, наморщив лоб. Господин Ч.Треч - наконец-то мы узнали его имя! - объяснил ему: - Видишь ли, Тим, если ты нарушишь условие о сохранении тайны и расскажешь кому-нибудь об этом контракте, ты тут же потеряешь способность выигрывать пари, но и смеха своего назад уже не получишь. Если же, наоборот, я расскажу об этом кому-нибудь, ты получишь назад свой смех и при этом сохранишь способность выигрывать пари. - Понятно, - сказал Тим, - молчать - это значит быть богатым, но никогда не смеяться. А проговориться - это снова стать бедным и все равно не смеяться. - Совершенно верно, Тим! Ну, читай-ка дальше. "6. В случае, если господин Тим Талер проиграет какое-нибудь пари, господин Ч.Треч обязуется возвратить господину Талеру его смех. Но при этом господин Тим Талер теряет в дальнейшем способность выигрывать пари." - Тут вот в чем дело... - хотел было объяснить Треч. Но Тим уже и так все понял. Поэтому он перебил его: - Я знаю! Если я когда-нибудь проиграю пари, я получу назад мой смех, но больше никогда уже не буду выигрывать. Он поспешно прочел последний пункт контракта: "7. Это соглашение вступает в действие с того момента, как обе стороны поставят свою подпись под двумя экземплярами. ...числа ...года." Слева уже стояла подпись господина Треча. И Тим нашел, что это вполне порядочный и честный контракт. Он достал огрызок карандаша из кармана и хотел было подписать бумагу справа. Но господин Треч отстранил его руку. - Подписывать надо чернилами, - сказал он и протянул Тиму авторучку, сделанную, судя по цвету, из чистого золота. На ощупь она казалась какой-то странно теплой, словно была наполнена комнатной водой. Но Тим не обратил на это никакого внимания. Он думал сейчас только об одном - о своем будущем богатстве - и смело поставил подпись под двумя экземплярами. Красными чернилами. И не успел он подписать, как господин Треч улыбнулся самой очаровательной улыбкой и сказал: - Большое спасибо! - Пожалуйста, - ответил Тим и тоже хотел улыбнуться, но не смог изобразить на своем лице даже кривой усмешки. Губы его были крепко сжаты, и разжать их он был не в силах: его рот превратился в узенькую полосочку. Господин Треч взял один из экземпляров контракта, аккуратно сложил его вчетверо и положил во внутренний карман пиджака. Другой экземпляр он протянул Тиму: - Спрячь его хорошенько! Если контракт из-за твоей небрежности попадется кому-нибудь на глаза - значит, ты нарушил условие о сохранении тайны. Тогда тебе плохо придется! Тим кивнул, тоже сложил свой экземпляр вчетверо и сунул его под подкладку фуражки - с одной стороны она немного отпоролась. Затем господин в клетчатом положил перед ним на стол две монеты по пять марок и сказал: - А вот и фундамент твоего богатства. И весело рассмеялся - смехом Тима. Потом он вдруг заторопился - подозвал официантку, уплатил по счету, встал и поспешно сказал: - Ну, желаю успеха! И удалился. Теперь и Тиму надо было спешить, чтобы успеть поставить на какую-нибудь лошадь, - начинался последний заезд. Он подошел к окошку, взял квитанцию и, не долго думая, написал на ней имя: "Мауриция". Если контракт в его фуражке настоящий, эта лошадь все равно придет первой. И Мауриция пришла первой. Тим, поставивший в этот раз целых десять марок, получил в кассе множество ассигнаций - по двадцать, пятьдесят и даже по сто марок. Стараясь, чтобы никто этого не заметил, он спрятал деньги в карман своей куртки и быстро покинул ипподром. 5. ДОПРОС Выйдя за ворота ипподрома, Тим осторожно ощупал карман: там ли еще выигранные деньги? Когда он услышал хруст ассигнаций, сердце его заколотилось. Он, Тим Талер, стал теперь богатым человеком! Он может поставить мраморную плиту на могилу отца. Заплатить долг фрау Бебер. Купить что-нибудь мачехе и Эрвину. А если захочет, даже приобрести самокат. С гудком и надувными шинами. Чтобы полнее насладиться своим счастьем, Тим пошел домой пешком. Ему хотелось купить по дороге какой-нибудь подарок мачехе, но было воскресенье и все магазины оказались закрытыми. Тим крепко сжимал рукой в кармане пачку выигранных денег. Уже отойдя далеко от ипподрома, он встретил на улице троих ребят из своего класса и остановился с ними поболтать. Один из них вдруг спросил: - Что это у тебя в кармане, Тим? Лягушка? - Паровоз! - ответил Тим и хотел засмеяться. Но губы его сами собой сложились в узенькую полосочку. Правда, ребята этого не заметили. Они хохотали над его ответом, и один из них крикнул: - А ну-ка, покажи, какой там у тебя паровоз! - Может, поедем на нем в Гонолулу? - предложил другой. Тим только все крепче сжимал в кармане пачку бумажек. - Мне пора домой. До свиданья! - сказал он. Но не так-то просто было отделаться от ребят. Они подождали, пока Тим прошел немного вперед, а потом, крадучись, догнали его, и один, внезапно схватив его за локоть, выдернул его руку из кармана. К их изумлению, по улице разлетелись ассигнации - по двадцать, пятьдесят и даже по сто марок! Это было тем более удивительно, что Тим жил в узком переулке и мальчишки прекрасно знали об этом. - Откуда у тебя столько денег? - в недоумении спросил один из них. - Ограбил директора водокачки! - ответил Тим и хотел, несмотря на всю свою досаду, рассмеяться. Но вместо улыбки на лице его появилась такая наглая гримаса, что мальчишки испугались. Они, как видно, решили, что Тим сказал им правду, и, вдруг сорвавшись с места, бросились бежать со всех ног. Издалека до Тима донеслись крики: - Тим Талер украл деньги! Тим Талер - вор! Тим с грустью собрал свои бумажки и запихал их в карманы. Потом он побрел к речушке, протекавшей через город, сел на скамейку на берегу и стал смотреть на утиный выводок, копошившийся у самой воды. Маленькие утята, переваливаясь, беспомощно ковыляли в траве, и еще вчера Тим наверняка рассмеялся бы при виде этого зрелища. Но сегодня они даже не показались ему забавными. И от этого ему стало еще грустнее. Он глядел на них без всякого участия, как глядят на пустую стену. И он понял, что в это воскресенье он стал совсем другим мальчиком. Только когда начало смеркаться, Тим побрел домой. Не успел он свернуть в переулок, как заметил, что перед дверью их дома стоит мачеха, окруженная соседками. Они взволнованно о чем-то толковали, но, едва завидев Тима, разбежались, словно вспугнутые куры, и скрылись в своих домах. Однако двери во всех домах остались чуть приоткрытыми, а на каждом окне, мимо которого он проходил, шевелились занавески. Мачеха все еще стояла у полураскрытой двери. Вид у нее был такой, словно сейчас наступит конец света. На ее бледном как мел лице угрожающе торчал острый нос. И как только Тим подошел поближе, она, не говоря ни слова, отпустила ему пощечину сперва по правой, потом по левой щеке и потащила за руку в дом. - Где деньги? - взвизгнула она, едва затворив за собой дверь. - Деньги? - ничего не подозревая, переспросил Тим. И снова получил две затрещины, да такие, что в голове у него загудело, а на глаза навернулись слезы. - Давай сюда деньги, негодяй! Преступник! А ну-ка, отправляйся на кухню!.. Она чуть ли не силой поволокла его в кухню. Тим все еще не понимал, в чем дело. И все же он вытащил деньги из кармана и положил их на кухонный стол. - Господи, да ведь здесь сотни! - заорала мачеха и уставилась на Тима, словно перед ней был не Тим, а теленок о двух головах. К счастью, дверь в эту минуту отворилась, и в нее протиснулась запыхавшаяся фрау Бебер. За ней появился Эрвин - рот его был широко раскрыт, он пожирал глазами бумажки, лежащие на столе. - Директора водокачки никто не грабил, - выпалила фрау Бебер, едва отдышавшись. - У них ни копейки не пропало! Тима вдруг осенило. Так вот почему мачеха оказала ему такой прием! Ведь он шутя обещал фрау Бебер ограбить директора водокачки. И ребятам из школы сказал то же самое. А они видели, что у него в кармане много денег, и наябедничали. Так, значит, вот как было дело! Он хотел было тут же все объяснить, но мачеха снова разбушевалась и не дала ему выговорить ни слова. Она трещала без передышки: - Ах, не у директора водокачки? Ну, так еще где-нибудь! Говори, где украл деньги! Правду говори! Пока не пришла полиция. Весь переулок уже знает! Правду говори, слышишь! И Тим сказал правду: - Я ни у кого ничего не брал. На этот раз оплеухи и подзатыльники посыпались на него градом. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не вмешалась фрау Бебер и, удержав мачеху, не спросила Тима: - Правда ведь, Тим, ты говорил мне, что сегодня вечером вернешь весь долг за пироги? - Долг за пироги? Да при чем тут долг за пироги? - вне себя от бешенства взвизгнула мачеха. - Прошу вас, фрау Талер, разрешите мне поговорить с мальчиком, - остановила ее булочница. Мачеха с ревом опустилась на табуретку, ухватившись за руку Эрвина. А фрау Бебер между тем продолжала допрос: - Говори правду, Тим! Откуда ты знал, что сегодня вечером у тебя будет много денег? Тим на мгновение прикусил язык. Мысли кружились, словно стая вспугнутых воробьев. "Только не проболтаться про господина Треча! И про договор! - твердил он про себя. - Не то он потеряет силу!" Наконец Тим проговорил, запинаясь: - Я... один раз... давно уже... нашел... пять... десять... марок. И я хотел пойти на ипподром и поставить на какую-нибудь лошадь. - Теперь он снова говорил уверенно, без запинки. - Я думал, что, может быть, выиграю немного денег... И тогда я поставил на Маурицию и правда выиграл. Вот это все! Он показал рукой на кухонный стол. Потом вытащил из кармана отрывной талончик квитанции и приложил его к деньгам. Фрау Бебер хотела получше рассмотреть талончик, но мачеха уже схватила маленькую полоску бумаги и внимательно изучала ее не меньше трех минут. Никто в кухне не проронил ни слова. Тим стоял молча, выпрямившись, словно застыв. Эрвин в нерешительности искоса на него поглядывал. Фрау Бебер, сложив руки на груди, улыбалась. Наконец мачеха снова бросила талончик на стол и встала с табуретки. - Выигрыш на скачках - это шальные деньги, - произнесла она поучительно. - Они не заработаны честным трудом! И вышла из кухни. Теперь и фрау Бебер внимательно рассмотрела узенькую бумажку и, кивнув головой, сказала: - Тебе повезло, Тим! Из комнаты донесся громкий голос мачехи. Она звала Эрвина. Сын ее послушно зашаркал из кухни, не сказав Тиму ни слова. Мальчик, продавший свой смех, почувствовал себя вдруг отверженным. Стараясь сдержать слезы, он спросил фрау Бебер: - А разве выигрывать на скачках нечестно? Булочница ответила не сразу. Помолчав, она сказала: - Хозяева бойни тоже выиграли. В лотерее. И на эти деньги купили себе дом. А про них ничего плохого не скажешь. Потом она взяла со стола тридцать марок и, вынув три марки из кармана своего передника, положила сдачу на стол: - За пироги заплачено, Тим. Не унывай! С этими словами она вышла. Тим услышал, как хлопнула входная дверь. Теперь он остался один на кухне. Обида, отчаяние и грусть переполняли его сердце. Немного подумав, он сгреб деньги со стола и сунул их в карман. Он решил уйти из дому. Насовсем. Далеко-далеко. Но только он хотел открыть дверь квартиры, как услышал голос мачехи: - Сию же минуту ложись спать! Немного помолчав, она добавила: - Деньги положи в кухонный шкаф! Тим понял, что ветер переменился. Он послушался, отнес деньги на кухню и, голодный, взволнованный, обессиленный, лег в постель. Другая постель была пуста. Эрвин спал сегодня в комнате мачехи. И, раньше чем Тим успел о чем-нибудь подумать, он уснул глубоким, тяжелым сном. 6. МАЛЕНЬКИЙ МИЛЛИОНЕР На следующий день торговля в булочной фрау Бебер шла очень бойко. Лавка была полна любопытных - каждому хотелось услышать историю про выигрыш Тима. Эту историю фрау Бебер повторяла все снова и снова, приправляя рассказ похвалами своему товару: - ...А потом мальчонка и говорит мне, что собрался ограбить директора водокачки. Надо вам сказать, директор водокачки и все его семейство в восторге от наших сдобных булочек! Ну так вот, я как услыхала, что у мальчишки в кармане тысячи, думала, меня прямо удар хватит! Скорей надеваю воскресное платье и бегом на водокачку. Ведь было как раз воскресенье: мне все равно туда заказной торт нести с надписью из крема: "Желаю счастья в день рождения!" Мой муж эти надписи прекрасно делает! Ну, и узнаю, значит, что там ни о каком ограблении и слыхом не слыхали! "Дорогая фрау Бебер, - говорит мне господин директор, - я знаю, вы женщина с понятием, и булочки у вас чудесные, но тут, видно, вышла ошибка. У нас, говорит, ничего не украли". И так далее в том же духе... Тим сделался героем дня. У соседей, в школе и даже дома. Мачеха, нацепившая на пальто рыжую лису, стала обращаться с ним осторожнее; сводный брат то и дело задавал ему разные вопросы насчет скачек; соседи называли его не то в шутку, не то из зависти "маленьким миллионером", а на школьном дворе ему проходу не давали. Тима радовало это всеобщее внимание. Он давным-давно уже простил тем троим ребятам, что они на него донесли, а мачехе - оплеухи и подзатыльники. Ему хотелось теперь шутить и смеяться вместе со всеми. Но как раз это-то у него и не получалось. Как только он пытался улыбнуться, на лице его появлялась наглая гримаса. И вскоре он махнул рукой на эти попытки. Он перестал улыбаться. Он привык делать серьезное лицо. А разве может случиться с мальчиком что-нибудь хуже этого? Соседи начали поговаривать: - Заважничал! Задрал нос! Товарищи по классу стали его избегать, и даже мачеха, которая сделалась теперь немного спокойнее, называла его "кислятиной". Впрочем, мачеха никогда уже больше не говорила, что деньги, выигранные на скачках, шальные. С некоторых пор она считала, что выигрыш на скачках вполне законное и очень почетное дело. Она даже как-то раз спросила Тима, не хочет ли он взять двадцать марок из выигранных денег, чтобы пойти в воскресенье на ипподром и поставить на какую-нибудь лошадь. До сих пор Тиму еще не досталось ни копейки из этих денег: с мечтами о мраморной плите и о самокате пришлось пока распроститься. А теперь - от обиды и из упрямства - он отказался и от двадцати марок. С тех пор как он узнал про долг за пироги, он стал смотреть на мачеху другими глазами. Он больше не доверял ей. Всю эту неделю Тим думал о том, что хорошо бы на свете вовсе не было воскресений. Он боялся, что мачеха уговорит его пойти на ипподром. И страх его был не напрасным. Уже в субботу вечером она начала разговор издалека: - Хочешь еще хлеба, Тим? Вообще-то говоря, когда человеку везет, надо пробовать счастье до трех раз. А впрочем, до завтра времени много. Еще успеешь решить, идти тебе или нет. Правда? И Тим, конечно, пошел. Не только потому, что Эрвин и мачеха за завтраком повели разговор о скачках и не прекращали его до обеда и за обедом: Тиму хотелось испробовать силу контракта - странной бумаги, лежавшей под подкладкой его фуражки. Теперь он и сам уже толком не знал, что это такое - честное соглашение ила подлая сделка? Они поехали втроем на трамвае к ипподрому. Бледное лицо Эрвина впервые в жизни покрылось красными пятнами, а мачеха, как всегда, тараторила без передышки - о риске, о спекуляции на скачках, о слишком высоких ставках. Она вручила Тиму двадцать марок, осыпая его бесчисленными предостережениями, а потом еще добавила: - Только не ставь на Фортуну, Тим! В трамвае я слыхала, что у Фортуны никаких шансов! Не то она больна какой-то лошадиной болезнью, не то еще что-то. Слышишь Тим? Только не на Фортуну. Уж конечно, теперь-то Тим твердо решил поставить на Фортуну. Контракт лежал у него в фуражке - раздумывать было нечего. Да и мачехе было полезно доказать, что он лучше ее разбирается в таких вещах. Но как только они очутились на ипподроме, мачеха и Эрвин вообще забыли о существовании Тима - так захватило их то, что творилось вокруг. Нарядные дамы и элегантные господа, лошади, которых вели под уздцы маленькие жокеи в красных картузах, шум, болтовня, суматоха, толкотня возле кассы и у барьера - от всего этого глаза разбегались. - А ты разве не будешь смотреть? - спросила мачеха, когда Тим отдал в окошко квитанцию и получил талон. Тим мотнул головой. - На какую лошадь ты поставил? - спросил Эрвин. - На Фортуну! - ответил Тим громче, чем это было необходимо. Мачеха взбеленилась. - На Фортуну? Да ведь я же тебе сказала, что эта лошадь... что я слыхала в трамвае... Выстрел, возвестивший начало скачек, перебил ее болтовню. Послышался топот копыт, зрители начали шуметь, выкрикивая имена фаворитов, и мачеха с Эрвином бросились вперед в надежде разглядеть лошадей, хотя это было нелегко из-за множества цилиндров, кепок и шляп. Но пробраться сквозь толпу им не удалось - они стояли теперь неподалеку от Тима, севшего в сторонке на траву. Время от времени Эрвин взволнованно кричал, обернувшись к Тиму: - Фортуна выходит на третье место! И снова: - Фортуна перегоняет! И, наконец, захлебываясь от восторга: - Фортуна впереди! Но потом вдруг начало казаться, что Фортуна обессилела. Она споткнулась, ее обошли, и Эрвин крикнул: - Пропали наши денежки! Фортуна выдохлась! Теперь мачеха повернула голову к Тиму, взгляд ее говорил: "Вот видишь! Я же предупреждала! Вот не послушался!.." Но когда до финиша оставалось уже совсем немного, Фортуна начала вдруг с невиданной скоростью наверстывать упущенное время. Эрвин орал как одержимый: - Молодец, Фортуна! Ай да Фортуна! А ну-ка, а ну-ка, а ну-ка!.. И толпа выкрикивала все громче и громче: - Фортуна! Фортуна! Фортуна! Потом раздался дружный рев, и Тим понял: Фортуна победила! И господин Треч тоже победил. Тим, собственно говоря, еще и потому сел в сторонке, что надеялся увидеть господина Треча. Но из-под немногих клетчатых кепок, на которые натыкался его взгляд, на него смотрели совсем незнакомые лица. Треча нигде не было. (А между тем он был здесь, на ипподроме, правда, на этот раз не в клетчатом. Переходя с места на место, он, прищурившись, внимательно наблюдал за мальчиком.) Эрвин, запыхавшись, подскочил к Тиму. - Выиграли! - заорал он во всю глотку. - Давай-ка сюда талон! Но Тим крепко держал талон в руке и ждал, пока поредеет толпа у кассы. Только когда у окошка не осталось ни одного человека, он подошел и получил свой выигрыш - две тысячи марок! - Довольно большой выигрыш, - сказал он, протягивая деньги мачехе, - здесь должно быть две тысячи марок. - А ты проверил деньги? Тебя не обсчитали? - Да уж наверно не обсчитали, - ответил Тим. - А ну-ка давай сюда! Я сама пересчитаю! Чуть ли не выхватив деньги у него из рук, она принялась пересчитывать ассигнации; ошиблась, пересчитала снова и наконец сказала: - Сошлось! Ровно две тысячи марок. И тут все трое замолчали. Мачеха уставилась на пачку бумажек, которую держала в руке; Эрвин стоял с открытым ртом; лицо Тима, как всегда, оставалось серьезным. Наконец мачеха прервала молчание: - Что же нам теперь делать со всеми этими деньгами? - Не знаю, - сказал Тим. - Это твои деньги! И мачеха разрыдалась; кто знает - от радости ли, от потрясения или от всего этого, вместе взятого. Она бросилась целовать то одного, то другого мальчика, а потом вытерла глаза носовым платком и сказала: - Пойдемте, дети! Это надо отпраздновать! И опять Тим сидел в саду под каштаном за тем самым столиком, за которым сидел когда-то с отцом, потом с мошенниками, а еще в прошлое воскресенье с господином в клетчатом. Мачеха была в приподнятом настроении и тараторила без передышки: - Я прямо как чувствовала, что Тим неспроста поставил на Фортуну! Ну и хитрец же ты! - И она ласково потрепала его за ухо. Потом она заказала лимонаду и каждому по куску торта, на этот раз не орехового, а шоколадного. Эрвин болтал без умолку об игрушечной электрической железной дороге и о коричневых полуботинках на толстой подметке. Только Тим сидел молча, не раскрывая рта, - мальчик, который не мог смеяться. 7. БЕДНЫЙ БОГАЧ Теперь Тиму приходилось каждое воскресенье отправляться с мачехой и Эрвином на ипподром. Он делал это нехотя и иногда даже притворялся больным. Изредка ему удавалось улизнуть в воскресное утро из дому, и тогда он являлся домой поздно вечером. В такие дни мачеха с Эрвином ходили на скачки без него. Но им не везло. Если они и выигрывали, то не больше нескольких марок. Поэтому Тиму приходилось в следующее воскресенье снова идти вместе с ними и с каждым разом все увеличивать ставку. Вскоре он сделался самым знаменитым человеком на ипподроме - его там, как говорится, знала каждая собака. Везенье его вошло в поговорку. О тех, кто часто выигрывал, говорили: "Везет, как Тиму!" Тим быстро сообразил, что ему лучше выигрывать не всегда одинаково - когда побольше, а когда и поменьше, - и часто ему удавалось это подстроить. Если он ставил на знаменитого рысака, на которого ставили и многие другие, выигрыш был не так уж велик; если же выбирал какую-нибудь захудалую лошаденку, на которую почти никто не решался поставить, то выигрывал огромные суммы. Мачеха, заявившая вначале, что все выигранные деньги принадлежат Тиму, а она только распоряжается ими как его опекунша, вскоре заговорила о "наших выигрышах", о "наших деньгах", о "нашем лицевом счете в банке". Тим получал от нее всего лишь несколько марок на карманные расходы, и все же ему удалось понемногу скопить на мраморную плиту. Эти деньги Тим решил отложить. Он обменял серебро и медь на ассигнации и спрятал их в большие старинные часы, так как случайно сделал открытие, что подставка у этих часов с двойным дном. Мачехе неожиданное богатство словно в голову ударило. Очень скоро у нее оказалось ровно столько врагов, сколько было жителей в узком переулке. Своей бывшей подруге, с которой она когда-то пила по утрам на кухне кофе, она заявила прямо в лицо, что та слишком плохо одета и с ней стыдно показаться на улице. (Подарить подруге новое платье ей, разумеется, и в голову не приходило.) Пироги, торты и коврижку фрау Бебер она ругала на каждом перекрестке и покупала теперь дорогое печенье и пирожные в кондитерской в центре города. (То, что фрау Бебер отпускала ей прежде целые горы сдобы в долг, разумеется, выпало у нее из памяти.) Эрвин, которому фрау Талер всякий раз старалась потихоньку подсунуть еще немного денег на карманные расходы, разыгрывал мальчика из богатой семьи. Он носил полуботинки на чудовищно толстой подметке, длинные брюки и очень яркие галстуки. Кроме того, он потихоньку курил и изображал из себя знатока лошадей. Только Тим втайне проклинал богатство, виновником которого был сам. Часами бродил он теперь в отдаленных кварталах большого города, надеясь встретить господина в клетчатом. Может быть, Треч согласится вернуть ему его смех, если Тим навсегда откажется от богатства? Но Треча нигде не было. Господин в клетчатом, однако, не терял Тима из виду. Время от времени по кварталу, где жил Тим, проезжал роскошный автомобиль, и в нем, откинувшись на кожаные подушки, сидел господин в клетчатом кепи. Заметив на улице Тима, он приказывал шоферу остановиться и с озабоченным, почти боязливым выражением лица наблюдал за мальчиком. Этот господин позаботился и о том, чтобы в квартиру Тима попал календарь, где рядом с рекламными стишками, воспевающими кофе, какао и масло, были приведены изречения знаменитых людей. На первой странице календаря можно было прочесть: "К контракту надо относиться, как к браку: сначала взвесить все "за" и "против", а потом хранить верность. Ч.Треч." К счастью для Тима, мачеха оторвала и припрятала этот листок, потому что на оборотной стороне его был напечатан гороскоп - объяснение судеб по звездам. Она родилась под созвездием Скорпиона. Тяжелее всего Тиму было то, что очень скоро к нему стали враждебно относиться в переулке. Серьезное выражение лица соседи принимали за признак высокомерия и зазнайства и решили между собой, что мачеха, Эрвин и Тим одного поля ягоды. "Выскочки!" - только так их теперь и называли. Поэтому никто так не радовался, как Тим, - насколько он вообще мог еще радоваться, - когда мачеха сняла квартиру в богатом квартале и они переехали из переулка в большой дом на широкой улице. Мебель - разумеется, только старую - мачеха раздарила соседям по переулку - тем немногим, с кем она еще разговаривала. Она хотела подарить и большие старинные часы, в которых были спрятаны сбережения Тима, но, к счастью, Тим вовремя услыхал об этом и попросил ее разрешить ему поставить часы в своей будущей комнате на новой квартире. Он просил об этом так горячо, что мачеха наконец согласилась; она была скорее удивлена, чем рассержена. Так сейф, отбивающий время, оказался вместе с Тимом в его собственной отдельной комнате, где он впервые в жизни мог без всякой помехи готовить уроки. Мачеха, поселившись в новой квартире, наняла прислугу. Но ни одна прислуга не могла с ней ужиться. За Марией последовала Берта, за Бертой - Клара, Клару сменила Иоганна, и, наконец, когда Иоганна ушла, появилась пожилая женщина по имени Грит. Она сумела продержаться дольше всех, потому что не спускала мачехе ни одного слова и, когда та ее ругала, огрызалась в ответ. Так они то ссорились, то мирились, а время шло, пока наконец Тиму не исполнилось четырнадцать лет. Теперь пора было подумать, какую профессию ему избрать. Мачеха настаивала и даже требовала, чтобы Тим поступил учеником в контору при ипподроме. Это имело свои причины. Год назад, как раз в тот день, когда Тиму исполнилось тринадцать лет, он поставил большую сумму на лошадь, которую только из милости в последний раз допустили к скачкам. Ни один человек, кроме Тима, не решился на нее ставить. Но раз на нее поставил Тим, лошадь, к изумлению всех знатоков, пришла первой. Тим получил в окошке тридцать тысяч марок. После этого выигрыша он объявил мачехе, что теперь они достаточно богаты и больше он не будет играть на скачках. Ни слезы, ни побои не могли изменить его решения. С этого дня он больше ни разу не был на ипподроме. И вот теперь мачеха надеялась, что Тим снова почувствует вкус к скачкам, если поступит учеником в контору при ипподроме. Она даже вступила в переговоры с самым богатым в городе устроителем скачек. Но Тим упрямился и говорил, что хочет пойти в моряки и отправиться в плавание и никогда больше не играть на скачках. Однажды - это было через несколько дней после того, как Тим окончил школу, - мачеха снова завела свой обычный разговор о будущем Тима: - Ведь ты уже не ребенок, Тим! Так и так пора тебе приниматься за какое-нибудь дело. А в конторе ты со своими способностями можешь разбогатеть! Ведь я тебе только добра желаю, мой мальчик! Ведь не о себе думаю, только о тебе! - Не пойду я в контору, - резко ответил Тим. - Я хочу отправиться в плавание! Мачеха сперва рассердилась, потом разъярилась, а под конец расстроилась. Как всегда, она стала плакать и кричать, что он хочет ее покинуть, чтобы на старости лет она осталась без гроша в кармане и пошла просить милостыню. Хочет бросить ее и своего брата Эрвина на произвол судьбы, а сам стать богачом. Да и вообще он ничуть не привязан к своей семье! Даже никогда не улыбнется! Последнее замечание задело Тима куда больнее, чем могла подозревать мачеха. Кровь бросилась ему в лицо. Ему захотелось убежать сейчас же, сию же минуту! Но, с тех пор как он потерял свой смех, он приобрел самообладание, редкое и удивительное для мальчика его лет. Он и на этот раз настолько овладел собой, что мачеха ничего не заметила, разве только, что он покраснел. - Дай мне в следующее воскресенье столько же денег, сколько тогда, в последний раз, - сказал он. - У меня, наверное, будет большой выигрыш. И раньше, чем мачеха успела ответить, Тим выбежал из дому, помчался к реке, сел на уединенную скамейку на берегу и попытался справиться со своим волнением. Но это ему не удалось - он заплакал. Он не хотел плакать и боролся с собой, но рыдал все горше и горше, пока наконец не дал полную волю своему отчаянию. Когда же рыдания стали стихать, а слезы иссякли, Тим начал трезво и хладнокровно обдумывать свое будущее. Он решил, что в следующее воскресенье снова поставит на какую-нибудь захудалую лошадь и выиграет много денег. Все деньги он отдаст мачехе, а сам просто убежит, бросив ее и Эрвина. Может, наймется юнгой на какой-нибудь корабль, может, еще кем-нибудь. Насчет денег ему беспокоиться нечего. Играть на скачках можно везде. А от богатства - теперь-то уж он знал это наверняка - все равно никакой радости. Он отдал свой смех за то, что ему вовсе не нужно. И тут же на берегу Тим принял еще более важное решение: во что бы то ни стало он вернет свой смех! Он отправится за ним в погоню и разыщет господина Треча, где бы тот ни скрывался, хоть на краю света. Как было бы хорошо, если б в целом мире нашелся хоть какой-нибудь человек - пусть пьяный кучер или полоумный бродяга, - с которым Тим мог бы поделиться своим решением! Самые сложные вещи иной раз становятся простыми, когда поговоришь о них с кем-нибудь. Но Тиму нельзя было ни с кем говорить об этом. Он должен был замкнуться в своей тайне, как улитка в раковине. Сложенный вчетверо листок бумаги, лежавший теперь вместе с деньгами в больших старинных часах, сделал его самым одиноким мальчиком на земле. Тим стал думать об отце и о деньгах, скопленных на мраморную плиту. И он решил еще вот что: прежде чем навсегда покинуть город, он поставит плиту на могилу отца. Он понимал, что это будет не так-то просто, но твердо надеялся преодолеть любые трудности. Теперь он спокойно поднялся со скамьи: у него был план; оставалось только привести его в исполнение. И план этот придавал ему силы. 8. ПОСЛЕДНЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ Когда наступило воскресенье - последнее воскресенье, проведенное Тимом в родном городе, - мачеха уже за завтраком начала проявлять нетерпение Она сварила сегодня особенно крепкий кофе и пила его жадными глотками, но почти ничего не ела. Тиму она дала немного больше денег, чем он попросил. Нарядившись в свое самое шикарное шелковое платье, вышитое цветами, она достала из шкафа лису, чтобы надеть ее, когда будет выходить из дому. - Ах, как любопытно, как любопытно, - тараторила она, - выиграем мы сегодня или нет?! Ты уже знаешь, Тим, на какую лошадь будешь ставить? - Нет, - ответил Тим. И это была правда. - Так ты еще и не думал об этом? Хочешь ставить прямо так, с бухты-барахты? - Тим уж знает, что делает! - заявил Эрвин. Успехи сводного брата на скачках внушали ему и зависть и уважение. После завтрака они сели втроем в такси и поехали на ипподром. Едва выйдя из машины, мачеха бросилась было к окошку кассы. Но Тим сказал, что ему нужно сперва немного оглядеться, и мачеха сочла это вполне разумным - пусть потолкается в толпе, послушает, что говорят люди. На ипподроме успели уже почти совсем позабыть Тима: ведь он целый год не играл на скачках. И все же кое-кто его помнил; когда он проходил, некоторые зрители шептались, подталкивая друг друга локтями. Особенно большой интерес к Тиму проявлял какой-то человек с курчавыми темными волосами и странно колючими водянисто-голубыми глазами. Он вертелся вокруг Тима, словно верный пес вокруг хозяина, и буквально не сводил с него глаз, как-то ухитряясь при этом оставаться незамеченным. Когда Тим начал читать список лошадей, человек этот встал с ним рядом. - На Южного, кажется, никто не поставил! - заметил он как бы между прочим, даже не взглянув на Тима. - А ты что, тоже собираешься ставить? - Да, - ответил Тим, - и как раз на Южного! Теперь незнакомец повернулся к нему лицом. - Очень смело, малыш! Ведь у Южного, можно сказать, никаких шансов! - Увидим, - ответил Тим. Ему вдруг почему-то захотелось рассмеяться. Но смеяться он не мог. Серьезно и грустно смотрел он на незнакомца, который начал теперь подшучивать над смелым замыслом Тима и его надеждами на выигрыш. Он проводил Тима до самой кассы. По дороге незнакомец все продолжал шутить. Он подсмеивался над маленькими жокеями, внимательно вглядываясь при этом в лицо Тима. Но лицо Тима оставалось по-прежнему серьезным. Почти уже дойдя до окошка кассы, спутник Тима остановился; Тим тоже невольно замедлил шаг. - Меня зовут Крешимир, - сказал незнакомец. - Я желаю тебе добра, малыш. Я знаю, что на этом ипподроме ты ни разу не проиграл. Случай редкий и удивительный. Можно, я задам тебе вопрос? Тим поглядел в водянисто-голубые глаза незнакомца, и они показались ему странно знакомыми. Они напоминали ему кого-то, только он никак не мог вспомнить, кого именно. - Пожалуйста! - сказал он. - Спрашивайте. Не сводя глаз с мальчика, Крешимир тихо спросил: - Почему ты никогда не смеешься, малыш? Тебе не хочется? Или... ты не можешь? Тим почувствовал, что краснеет. Кто этот человек? Что он знает о Тиме? Ему вдруг показалось, что у этого человека глаза Треча. Может быть, это Треч так изменился? И хочет испытать Тима? Пожалуй, он слишком долго медлил с ответом. Крешимир сказал: - Твое молчание достаточно красноречиво. Может быть, мне когда-нибудь удастся тебе помочь. Не забудь: меня зовут Крешимир. До свидания! И человек исчез в толпе, запрудившей ипподром. Тим сразу потерял его из виду. Встревоженный, он подошел к окошку кассы и поставил на Южного все деньги, какие у него были. Едва отойдя от окошка, он наткнулся на мачеху и Эрвина. Наверняка они нарочно его здесь дожидались. Но на этот раз Тим не стал говорить им, на какую лошадь поставил. Зато он сегодня впервые вместе с ними следил за скачками. Южный оказался необычайно темпераментным молодым жеребцом; он всего в третий раз участвовал в скачках. Поговаривали, что его слишком рано выпустили на ипподром. До сегодняшнего дня он оба раза приходил к финишу четвертым. Правда, был один случай, когда в самом начале заезда он понесся вдруг как стрела и, обойдя остальных, вырвался на полкорпуса вперед. Но вскоре он отстал и пришел, как и в первый раз, четвертым. Все это Тим узнал из беседы каких-то двоих людей, стоявших неподалеку от него в толпе. Впервые в жизни он с волнением следил за скачками. Он боялся, что после разговора с Крешимиром его контракт с господином в клетчатом окажется недействительным. Результат скачек должен был показать, справедливы ли его опасения. Выстрел возвестил начало первого заезда. Лошади побежали, и Южный сразу, как всегда, оказался на четвертом месте. Двое мужчин рядом с Тимом разговаривали теперь о лошади, шедшей впереди. Но потом разговор снова перешел на Южного. В возрастающем шуме до Тима доносились только обрывки фраз: - Многому научился... бережет силы... вырвется... Однако шансов на победу у Южного, по-видимому, не было никаких. Он все еще держался четвертым, но лошади, бежавшие впереди него, ушли далеко вперед. Эрвин и мачеха все приставали к Тиму, чтобы он сказал им, на какую лошадь поставил. А Тима охватили сомнения. Теперь он со страхом следил за скачками. Южный едва заметно выдвинулся вперед. До финиша оставалось уже совсем немного. И вдруг лошадь, бежавшая впереди, споткнулась. Две другие, шедшие вслед за ней, испуганно мотнув головами, подались в сторону. В это мгновение Южный пронесся мимо них великолепным галопом и благополучно пришел к финишу первым. В реве толпы звучало скорее разочарование, чем восторг. Тим услышал, как рядом с ним кто-то сказал: - Самые нелепые скачки из всех, какие я видел! На большом табло в самом верху появилась надпись: "Южный". Тим вздохнул с облегчением. Как ему хотелось сейчас рассмеяться! Но вместо этого он молча вынул из кармана талончик и, протянув его мачехе, сказал: - Мы выиграли! Получи, пожалуйста, деньги сама! Фрау Талер в сопровождении Эрвина бросилась к окошку кассы. А Тим, не дожидаясь их возвращения, поехал на трамвае домой, достал из старинных часов контракт и деньги и, сунув контракт за подкладку фуражки, а деньги во внутренний карман куртки, хотел было уже выйти за дверь, как вдруг услышал, что мачеха с Эрвином поднимаются по лестнице. Он едва успел спрятаться за портьеру, закрывавшую вход в небольшой чуланчик. И тут же дверь квартиры отворилась, и мачеха стала громко звать его по имени. Тим не откликнулся. - И куда это он запропастился? - услышал он снова голос мачехи. - Он такой чудной последнее время! Голоса стали удаляться - теперь они уже доносились не то из кухни, не то из спальни. Тим услышал еще, как Эрвин спросил: - Теперь мы чертовски богаты, правда? И резкий голос мачехи издалека что-то ответил. До Тима долетело: - ...сорока тысяч... "Ну, - подумал Тим с холодным спокойствием, - теперь я наверняка им больше не нужен". Он вышел из чулана, неслышно открыл и закрыл входную дверь, пробрался, прижимаясь к стене, под самыми окнами своей квартиры и бросился бежать со всех ног в сторону кладбища, на восточную окраину города. Только когда толстый усатый кладбищенский сторож спросил его у входа, какой номер могилы ему нужен, он сообразил, что ошибся: мраморную плиту для отца надо было, наверное, заказать заранее где-нибудь в другом месте. И все-таки Тим решил хотя бы что-нибудь разузнать. - Не могу ли я заказать у вас мраморную плиту? - вежливо спросил он сторожа. - Мраморные плиты у нас не разрешаются, только каменные! - буркнул усатый. - Да и вообще ты обратился не по адресу. Но мастерская надгробных памятников все равно по воскресеньям закрыта! И вдруг Тиму пришла в голову отчаянная мысль. - Давайте спорить, что на могиле моею отца уже лежит мраморная плита! И на ней золотыми буквами написано; "От твоего сына Тима, который никогда тебя не забудет". - Ты проиграл пари, мальчик, еще не успев его заключить! - Все равно, давайте спорить! На плитку шоколада! (Он еще раньше заметил плитку шоколада на подоконнике сторожки.) - А у тебя хватит денег на плитку шоколада, если ты проиграешь? Тим вытащил из кармана свои ассигнации. - Ну как, спорим? - Более дурацкого пари и не выдумаешь! - пробормотал кладбищенский сторож. - Ну что ж, давай! Они ударили по рукам и побрели по громадному, похожему на парк кладбищу, туда, где находилась могила отца Тима. Уже издали они заметили троих рабочих в комбинезонах, возившихся у могилы. Толстый кладбищенский сторож, ускорил шаг. - Да ведь это... - Он фыркнул, как морж, и бросился бежать к могиле. На могилу как раз положили новую мраморную плиту. На ней золотыми буквами были написаны имя и фамилия отца и даты его жизни. Внизу стояла подпись: "От твоего сына Тима, который никогда тебя не забудет". Рабочие не обратили ни малейшего внимания на крик сторожа. Они показали ему какие-то бумаги, подтверждавшие, что плита эта положена на могилу вполне законно. Среди документов было даже специальное разрешение на замену каменной плиты плитой из мрамора. Сторож, как выяснилось, клевал носом, когда рабочие проходили мимо его сторожки, и им не хотелось его будить. - А заплатить за все это, - добавил один из них, - должен некий Тим Талер. - Верно, - сказал Тим. - Вот деньги - Он достал из кармана ассигнации и, сосчитав их, передал одному из рабочих. Теперь у него осталось всего пятьдесят пфеннигов. Кладбищенский сторож, ворча, поплелся обратно к сторожке. Рабочие собрали инструменты, приподняли на прощание кепки и тоже пошли к выходу. Тим, зажав в кулаке монету в пятьдесят пфеннигов, остался стоять один у могилы отца. В другой руке он держал свою фуражку, за подкладкой которой был спрятан странный, непонятный контракт. Он рассказывал тому, кого давно уже не было в живых, все, что ему так хотелось бы рассказать хоть одному живому человеку. Наконец он умолк, еще раз осмотрел новую мраморную плиту и нашел ее очень красивой. Потом негромко сказал: - Я вернусь, когда снова смогу смеяться. До скорого свидания! Но вдруг запнулся и прибавил: - Надеюсь, что до скорого... Проходя мимо сторожки, он взял у рассерженного сторожа плитку шоколада. На последние деньги он купил трамвайный билет. Куда он едет, он и сам не знал. Он знал только, что ему надо найти господина в клетчатом и вернуть проданный смех. 9. ГОСПОДИН РИКЕРТ Трамвайный вагон был почти пуст. Кроме Тима, здесь сидел только кругленький, небольшого роста пожилой человек с веселым лицом, немного похожий на добродушного мопса. Он спросил мальчика, куда гот едет. - На вокзал, - ответил Тим. - Тогда тебе придется сделать пересадку. Этот трамвай не идет к вокзалу. Это я знаю точно: я и сам еду на вокзал. Тим держал свою фуражку на коленях и, ощупывая пальцами подкладку, слушал, как шуршит под его рукой сложенный вчетверо контракт. И вдруг ему пришло в голову, что теперь он должен стараться как можно чаще заключать самые невероятные пари. Может быть, какое-нибудь он и проиграет. Ведь тогда он вернет свой смех! И он сказал: - Держу пари, что этот трамвай идет к вокзалу! Кругленький человечек рассмеялся и сказал то же самое, что и кладбищенский сторож: - Ты проиграл пари, еще не успев его заключить! - И добавил: - Ведь это "девятый"! Он еще никогда не шел до вокзала. - И все-таки я держу с вами пари! - сказал Тим с такой уверенностью, что человек с удивлением замолчал. - Что-то уж чересчур ты в этом уверен, малыш. Так на что же мы будем спорить? - На билет до Гамбурга, - быстро ответил Тим. Он и сам был обескуражен своим поспешным ответом. Эта мысль так неожиданно пришла ему в голову! И все же она пришла не случайно. Ведь он давно уже решил отправиться в плавание. - А ты что, собираешься ехать в Гамбург? Тим кивнул. Приветливое лицо "мопса" расплылось в улыбке. - Тебе незачем спорить, малыш! Дело в том, что я тоже еду в Гамбург и взял два билета в двухместном купе. А тот господин, который должен был ехать со мной, задержался. Значит, ты можешь составить мне компанию. - И все-таки мне хотелось бы заключить с вами пари, - серьезно ответил Тим. - Хорошо! Давай поспорим. Но предупреждаю: ты проиграешь! А как тебя зовут? - Тим Талер. - Хорошее имя. Звучит, как звон монет [талер - старинная немецкая серебряная монета, равная трем маркам]. А моя фамилия Рикерт. Они пожали друг другу руки. Так они одновременно и познакомились и заключили пари. Когда по вагону прошел кондуктор, господин Рикерт спросил его: - Скажите, пожалуйста, этот трамвай идет к вокзалу? Только кондуктор хотел ответить, как вагон качнуло, и он остановился. Тим чуть не упал на господина Рикерта. Кондуктор побежал на переднюю площадку. Как раз в эту минуту на нее вскочил чиновник управления городского транспорта с серебряными нашивками на кителе. Он взволнованно сообщил что-то кондуктору, тот взволнованно что-то ответил, потом вернулся в вагон и обратился к господину Рикерту: - Сегодня вагон в порядке исключения пойдет к вокзалу, потому что на нашей линии поврежден провод. Но обычно "девятый" не ходит по этому маршруту. Он приложил два пальца к козырьку фуражки и снова пошел на переднюю площадку. - Черт побери, ловко же ты выиграл спор, Тим Талер! - рассмеялся господин Рикерт. - Сознайся-ка, ведь ты наверняка слыхал, что на этой линии оборван провод. Ну, сознайся! Тим грустно покачал головой. Ему гораздо больше хотелось проиграть этот спор, чем выиграть. Теперь ему окончательно стало ясно, что господин Треч обладает необыкновенными возможностями. На вокзале господин Рикерт поинтересовался, где оставил Тим свой багаж. - Все, что мне нужно, со мной, - ответил Тим очень неопределенно и совсем не по-детски. - А паспорт у меня в кармане куртки. У Тима и правда был при себе паспорт. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, он добился у мачехи, чтобы она выхлопотала ему собственный паспорт, ссылаясь на то, что ему придется показывать паспорт в кассе на ипподроме. Этот довод убедил мачеху, тем более что Тим целый год вообще отказывался играть на скачках. Но только теперь Тим понял, как необходим ему паспорт. Ведь он ехал в Гамбург. Купе господина Рикерта оказалось в первом классе. На двери купе висела табличка с его именем: "Христиан Рикерт, директор пароходства". А внизу на той же табличке стояло еще одно имя, и, прочитав его, Тим побледнел: "Барон Ч.Треч". Когда они сели на свои места, господин Рикерт спросил: - Тебе нехорошо, Тим? Ты так побледнел! - Это иногда со мной бывает, - ответил Тим (и нельзя сказать, чтобы это было неправдой, потому что с кем же этого иногда не бывает!). Поезд шел некоторое время вдоль Эльбы. Господин Рикерт глядел на реку, на ее берега; видно было, что это доставляет ему удовольствие. Но Тим не смотрел ни в окно, ни на господина Рикерта. Ласковый взгляд "мопса" время от времени незаметно останавливался на лице мальчика, но затем снова обращался к живописным берегам реки. Господин Рикерт был озабочен: он не переставая думал об этом мальчике. Наконец он решил подбодрить его каким-нибудь забавным рассказом о морском путешествии, но, едва начав рассказывать, тут же заметил, что мальчик рассеян и совсем его не слушает. Только когда господин Рикерт перевел разговор на барона Треча, место которого в купе занимал сейчас Тим, тот стал вдруг внимательным и даже разговорчивым. - Барон, наверное, очень богат? - спросил Тим. - Чудовищно богат! У него есть свои предприятия во всех частях света. Пароходство в Гамбурге, которым я заведую, тоже принадлежит ему. - Разве барон живет в Гамбурге? Господин Рикерт сделал неопределенное движение рукой, которое, как видно, должно было означать: "А кто его знает?" - Барон живет везде и нигде, - пояснил он. - Сегодня он в Гамбурге, завтра - в Рио-де-Жанейро, а послезавтра, может быть, в Гонконге. Главная его резиденция, насколько мне известно, это замок в Месопотамии. - Вы, наверное, очень хорошо его знаете? - Никто его хорошо не знает, Тим. Он меняет свой внешний вид, как хамелеон. Вот приведу тебе пример: много лет подряд у него были поджатые губы и колючие рыбьи глаза. Причем могу поклясться, что они были водянисто-голубого цвета. А когда я встретился с ним вчера, оказалось, что глаза у него карие, добрые. И теперь он уже не надевает больше на улице черные очки от солнца. Но самое странное, что человек этот, на лице которого я - клянусь тебе! - никогда раньше не видел улыбки, хохотал вчера, словно мальчишка. И ни разу не поджал губ. А раньше он делал это поминутно. Тим поспешно отвернулся к окну. Только что он невольно поджал губы. Господин Рикерт чувствовал, что что-то в его рассказе одновременно привлекает и расстраивает мальчика. Он переменил тему разговора: - А что ты собираешься делать в Гамбурге? - Хочу поступить учеником кельнера на какой-нибудь пароход. И опять Тим сам удивился своему внезапному решению: в эту минуту оно впервые пришло ему в голову. А впрочем, и это решение было не так уж неожиданно; ведь с чего-нибудь да надо же начинать, если решил отправиться в плавание. На лице сидевшего напротив человека, похожего на добродушного мопса, появилась радостная улыбка. - Послушай-ка, Тим, да ты ведь просто счастливчик! - не без торжественности произнес господин Рикерт. - Когда ты собираешься ехать на вокзал, трамвай меняет ради тебя свой маршрут, а когда тебе нужно найти место, ты тут же натыкаешься на человека, который может тебе его предоставить! - Вы можете устроить меня учеником кельнера? - Кельнер на корабле называется "стюард", - поправил его директор пароходства. - Для начала ты поработаешь мальчиком в кают-компании, а может быть, юнгой. Но самое главное сейчас вот что: родители твои согласны? Тим немного подумал, потом ответил: - У меня нет родителей. О мачехе он умолчал: он знал, что она ни за что бы не разрешила ему отправиться в плавание. Да и вообще он больше ни минуты не хотел думать о том, что оставил позади. Его занимало сейчас другое: была ли его встреча с господином Рикертом и вправду счастливой случайностью? Или и здесь, как в истории с мраморной плитой и с "девятым" трамваем, приложил руку господин в клетчатом? Вместе со смехом Тим потерял и кое-что другое: доверие к людям. А в этом, как известно, тоже мало хорошего. Господин Рикерт спросил его о чем-то, и Тиму пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять смысл вопроса, - голова его так и гудела от разных мыслей. - Я спрашиваю, согласен ли ты, чтобы я о тебе немного позаботился? - повторил господин Рикерт. - Или, может быть, тебе не нравится мое лицо? Тим ответил, не задумываясь: - Нет, нравится! Даже очень нравится! И это была правда. У него вдруг возникло чувство уверенности, что этот человек хотя и служащий, но вовсе не сообщник господина в клетчатом, который теперь - к этой мысли Тиму надо было еще привыкнуть! - превратился в богатого барона Треча. И от этой уверенности Тим стал снова самым обыкновенным, доверчивым четырнадцатилетним мальчиком. - Что с тобой? - прямо спросил его господин Рикерт. - Ты сегодня еще ни разу не улыбнулся. А ведь у тебя было для этого столько поводов. С тобой стряслась какая-нибудь беда? Больше всего на свете Тиму хотелось сейчас броситься господину Рикерту на шею, как это бывает в театре на сцене. Но ведь все это было не в театре, а на самом деле. Жгучая тоска охватила Тима - тоска по человеку, которому он мог бы рассказать все. Ему было так трудно справиться с тоской, и отчаянием, и с чувством полной беспомощности, что блестящие крупные слезы градом покатились по его щекам. Господин Рикерт сел рядом с ним и сказал, словно между прочим: - Ну-ну, не плачь! Расскажи-ка мне, что с тобой случилось! - Не могу! - крикнул Тим, уткнувшись лицом в плечо господина Рикерта. Все его тело сотрясалось от рыданий. Маленький кругленький директор пароходства взял его руку в свою и не выпускал до тех пор, пока Тим не уснул. 10. КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР Корабль, на который Тим должен был поступить помощником стюарда, назывался "Дельфин". Это был товаро-пассажирский пароход, курсировавший между Гамбургом и Генуей. До отплытия парохода у Тима оставалось еще три свободных дня. Это время он мог провести в доме господина Рикерта. Дом господина Рикерта, белый, как облако на летнем небе, стоял на шоссе, проходившем вдоль берега Эльбы; на фасаде его красовался полукруглый балкон, поддерживаемый тремя колоннами. Высокое крыльцо под балконом охраняли два каменных льва весьма мирного и благодушного вида. Со стесненным сердцем глядел Тим на этот радостный, светлый дом. Раньше, когда он был еще мальчиком из переулка и умел смеяться, все это наверняка показалось бы ему волшебным сном - домом прекрасного принца из сказки. Но тому, кто продал свой смех, трудно быть счастливым. Серьезный и грустный, прошел Тим между двумя добрыми львами в белую виллу. Господин Рикерт жил вместе со своей матерью, милой, приветливой старушкой; голова у нее была вся в белых кудряшках, а голосок как у девочки, и по всякому малейшему поводу она звонко и весело смеялась. - Ты все такой печальный, мальчик, - сказала она Тиму. - Так не годится. Да еще в твоем возрасте! Еще успеешь узнать, что жизнь не так сладка. Правда, Христиан? Сын ее, директор пароходства, кивнул и тут же, отведя мать в сторону, объяснил ей, что с мальчиком, судя по всему, случилось какое-то ужасное несчастье и поэтому он очень просит ее обращаться с ним как можно бережнее. Старушка с трудом поняла, о чем толковал ей сын. Она выросла в обеспеченной, жизнерадостной семье, вышла замуж за обеспеченного, жизнерадостного человека, и старость у нее была тоже обеспеченная и жизнерадостная. Она знала об узких переулках в больших городах только из трогательных историй, над которыми проливала горькие слезы, а про ссоры, зависть, коварство и тому подобные вещи слыхом не слыхала да и не хотела слышать. Всю жизнь она оставалась ребенком. Она была словно вечно цветущий голубой крокус. - Вот что, Христианчик, - сказала она сыну после того, как он рассказал ей все, что знал, - пойду-ка я немного погуляю с мальчиком. Вот увидишь, уж у меня-то он рассмеется! - Будь осторожнее, мама, - предупредил ее господин Рикерт. И старушка обещала ему быть осторожнее. Для Тима прогулки с ней оказались особенно тяжелыми как раз потому, что он страшно привязался к этому милому ребенку восьмидесяти с лишним лет. Когда она брала его за руку своей маленькой мягкой ручкой, ему хотелось подмигнуть ей и рассмеяться. Он даже подразнил бы ее немного, как старшую сестру, - это ей вполне подошло бы. Но смех его был далеко. С ним разгуливал по белому свету странный господин в клетчатом - богатый барон Треч. Теперь Тим понимал, что продал самое дорогое из всего, что у него было. Во вторник старенькой фрау Рикерт пришла в голову замечательная идея. Она прочла в газете, что кукольный театр дает сегодня представление по сказке "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". Это была сказка про принцессу, которая не умела смеяться. Фрау Рикерт помнила сказку очень хорошо и решила посмотреть представление вместе с мальчиком, который не умеет смеяться. Она находила свою идею просто блестящей, но пока никому о ней не рассказывала. Все утро она то и дело загадочно хихикала, а после обеда пригласила обоих "мальчиков" - господина Рикерта и Тима - пойти с ней на спектакль театра марионеток. И так как оба они ни в чем не могли отказать старушке, все трое отправились в кукольный театр. Кукольный театр находился совсем близко от их дома. Он давал спектакли в Овельгене, предместье Гамбурга, расположенном на самом берегу Эльбы; чистенькие домики, окруженные садами, словно выстроились в ряд у реки под ее прежним высоким берегом. Здесь, в задней комнате небольшого трактирчика, и расставил свои ширмы театр марионеток. Тесный зал был полон ребят. Только кое-где над спинками стульев возвышались головы матерей и отцов. Фрау Рикерт тут же высмотрела три свободных места во втором ряду и, смеясь и жестикулируя, стала к ним пробираться. Ее сын и Тим покорно следовали за ней. И не успели они занять места, как в зале погас свет и маленький красный занавес маленького театра поднялся. Спектакль начался прологом в стихах: король вел беседу с бродягой. Они повстречались ночью в чистом поле, когда взошла луна. Лицо у короля было бледное и грустное. У бродяги, даже при лунном свете, играл на щеках румянец, а с губ ни на минуту не сходила улыбка. Вот их беседа, послужившая прологом к сказке: КОРОЛЬ. Владенья наши облетела весть: Принцесса без улыбки где-то есть. Я человек серьезный, смеху враг, И с ней хочу вступить в законный брак. Послушай, друг, получишь золотой, Коль мне укажешь путь к принцессе той! БРОДЯГА. Да вон он, замок! Там она живет! Я сам спешу, сказать по правде, в замок тот. Тебе ж, король, нет смысла торопиться: Войду - и расхохочется девица! КОРОЛЬ. Напрасный труд! Хвастливые слова! Она не рассмеется! И права: Кто не забыл, что ждет в конце нас всех, Того не соблазнит дурацкий смех. Земля, конечно, шарик хоть куда, Но всякий шарик - мыльная вода! И тот, кто в этом дал себе отчет, Не станет хохотать, как дурачок. БРОДЯГА. Король, король, а видно, не дурак. Все вроде так. И все-таки не так: Выходит, в жизни к смерти все идет, И цель-то смерть. Ан нет, наоборот! Бокал с вином не для того блестит, Чтобы потом сказали: "Он разбит". Он для того искрится от вина, Чтобы сейчас сказали: "Пей до дна!" Ну что ж, что разобьют в конце концов! Пока он цел. И полон до краев! КОРОЛЬ. Что радости ему, что он блестит, Раз день придет, и скажут: "Он разбит"? БРОДЯГА. Да потому и радуется он, Что знает: нет, не вечен блеск и звон! КОРОЛЬ. Ну, видно, мы друг друга не поймем. Давай-ка к ней отправимся вдвоем. Спеши! Смеши! А рассмешишь ее, И королевство не мое - твое! БРОДЯГА. Что ж, по рукам, король! Но, право, верь, Смех означает: человек не зверь. Так человек природой награжден: Когда смешно, смеяться может он! Занавес опустился, и теперь в зале стало почти совсем темно. Только сквозь щелочку в занавесе пробивалось немного света. Большинство ребят не поняли пролога и теперь шептались друг с другом, с нетерпением ожидая, когда же начнется настоящее представление, только трое людей впереди, во втором ряду, сидели совсем тихо: каждый из них думал о своем. Старенькая фрау Рикерт сердилась, что она, оказывается, думает точно так же, как какой-то бродяга. Она была не слишком высокого мнения о бродягах, хотя и раздавала много денег нищим. Ей гораздо больше хотелось бы согласиться с королем - ведь он был такой серьезный и такой грустный. Господин Рикерт, сидевший справа от нее, вглядывался в полутьме в лицо Тима. Только один тоненький светлый луч падал на лоб мальчика, бледный, как у короля на сцене. Господин Рикерт боялся, что затея его матери оказалась не совсем удачной: ведь только вчера он видел, как Тим плакал. У Тима была лишь одна мысль: "Только бы со мной сейчас никто не заговорил!" Его душили слезы. И все снова и снова в ушах его звучали последние строчки пролога: Так человек природой награжден: Когда смешно, смеяться может он! Смеяться может... Может смеяться... Занавес поднялся, и постепенно внимание Тима привлекла к себе очень бледная и очень серьезная принцесса, выглядывавшая из окна замка. В саду, окружавшем замок, как раз под окном принцессы, появился король-отец. Как только дочь его увидела, она тут же тихонько отошла от окна. Его величество король сел на край бассейна у фонтана и стал петь грустную песню воде и цветам. Он жаловался им, что обращался ко всем знаменитым шутникам - шутам и дуракам - и испробовал все шутки, какие только есть на свете, чтобы заставить свою дочь рассмеяться. Но - увы! - безуспешно. Потом король, вздыхая, поднялся. Дети в зале сидели не шелохнувшись. Его величество бродил взад и вперед по саду, сокрушаясь о себе и о своей дочери, а потом вдруг остановился и крикнул: "О, если бы кто-нибудь ее рассмешил! Я тут же отдал бы ему в жены принцессу да еще полкоролевства в придачу!" Как раз в это мгновение в сад вошли бродяга и грустный молодой король. Услыхав вопль отчаяния, изданный королем-отцом, бродяга напрямик заявил: "Ловлю вас на слове, ваше величество! Если я рассмешу принцессу, я получу ее в жены! Половину королевства можете оставить себе: вот этот господин, который меня сопровождает, отдает мне свое королевство целиком!" Король удивленно взглянул на путников, оказавшихся невольными свидетелями его обещания. Бледный молодой король понравился ему гораздо больше, чем краснощекий бродяга. Ведь у королей на этот счет свои вкусы. Однако, не желая нарушить слово, он сказал: "Если тебе удастся, незнакомец, рассмешить принцессу, ты станешь принцем и ее супругом!" Бродяге только этого и надо было. Он вдруг помчался куда-то