со  всех
ног, оставив королей в саду наедине друг с другом.
   Тут занавес упал и объявили антракт.
   Теперь маленькие зрители не могли дождаться продолжения. Всем  хотелось
знать - рассмеется ли принцесса?
   Тим втайне  надеялся,  что  она  останется  серьезной.  Хотя  с  начала
спектакля прошло совсем мало времени, она уже стала  ему  словно  сестрой:
вдвоем, взявшись за руки, они могли без страха глядеть в  лицо  смеющемуся
миру. Но Тим слишком хорошо знал, как кончаются сказки. С тоской  ждал  он
той минуты, когда принцесса рассмеется.
   И ждать ему пришлось недолго. Когда поднялся занавес,  принцесса  снова
появилась в окне, а оба короля уселись на край бассейна перед фонтаном. За
сценой послышались пение и смех,  и  вдруг  в  саду  перед  дворцом  опять
появился бродяга. Он вел на поводке гуся в золотом ошейнике,  а  вслед  за
ним, положив руку гусю на хвост, семенил  какой-то  толстяк,  -  казалось,
рука его приклеилась к перьям. Другой рукой он тащил за собой  щупленького
человечка, которого швыряло на ходу из стороны  в  сторону.  Тот,  в  свою
очередь, тянул за собой старушонку, старушонка -  мальчонку,  мальчонка  -
девчонку, а  девчонка  -  собачонку.  Казалось,  какая-то  волшебная  сила
нанизала их всех на одну веревочку.  Они  прыгали  и  скакали,  словно  на
невидимых пружинах - туда и сюда, вверх и вниз. И при этом  так  хохотали,
что во дворцовом саду отдавалось эхо.
   Принцесса высунулась из окошка, чтобы получше разглядеть  это  шествие.
Она широко раскрыла глаза, но лицо ее оставалось серьезным.
   "Не смейся, не смейся, сестренка! - мысленно просил ее Тим. - Пусть они
все смеются, все, кроме нас с гобой".
   Но он просил напрасно. Грустный молодой король по рассеянности погладил
собачонку, скакавшую самой последней, и вдруг рука его словно  прилипла  к
собачьему хвосту. В испуге он схватился другой рукой за руку  Короля-отца.
И вот уже оба  короля  присоединились  ко  всем  остальным,  завершая  эту
диковинную процессию. По их судорожным движениям было видно, что им  очень
хотелось  бы  освободиться  от  странного  колдовства,  но  это  никак  не
удавалось. Пришлось им примириться со  своим  непривычным  положением,  и,
пожалуй, они даже начинали находить в нем удовольствие. Ноги их, казалось,
вот-вот пустятся в пляс, уголки губ подрагивали, и вскоре  они  уже  стали
смешно подпрыгивать и подскакивать, то и дело прыская со смеху.
   В это мгновение из окошка послышался смех принцессы.  Заиграла  музыка.
Все танцевали, скакали и хохотали до упаду, и дети в зале тоже хохотали  и
топали ногами от удовольствия.
   Бедный Тим сидел, словно окаменев. Он был как скала в море смеха.
   Старенькая фрау Рикерт рядом с ним так смеялась, что даже закрыла  лицо
руками и наклонилась вперед. Из глаз ее катились слезы.
   И тут Тим впервые заметил, как похожи движения смеющегося  человека  на
движения плачущего. Он закрыл лицо руками, нагнулся вперед и  сделал  вид,
будто тоже смеется.
   Но Тим не смеялся. Он плакал. И сквозь слезы повторял про себя:
   "Зачем ты рассмеялась, сестренка? Зачем, зачем ты рассмеялась?"
   Когда занавес упал и зажегся свет, старенькая фрау Рикерт  вытащила  из
сумочки кружевной платочек, приложила  его  к  глазам  и,  вытерев  слезы,
протянула Тиму:
   - На-ка, Тим, вытри и ты слезы. Вот видишь! Я так и знала,  что  уж  на
этом спектакле ты обязательно будешь смеяться!
   И старушка торжествующе поглядела на сына.
   - Да, мама, - вежливо сказал господин Рикерт, - это была  действительно
счастливая мысль!
   Но когда он произносил эти слова,  лицо  его  оставалось  грустным.  Он
понял, что мальчик по доброте душевной и от отчаяния обманул  старушку.  А
Тим понял, что господин Рикерт все понял.
   Впервые с того рокового дня на ипподроме в душе его поднялся бессильный
гнев против барона. Гнев словно захлестнул его. И в эту минуту  он  твердо
решил, что добудет назад свой смех, чего бы это ему ни стоило.




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ШТОРМ И ШТИЛЬ

                                             Кто смеется, тот спасен!
                                                      Английская поговорка


        11. ЗЛОВЕЩИЙ БАРОН

   К счастью для Тима, пароход  отправлялся  в  Геную  на  следующий  день
утром. Старенькая фрау Рикерт махала платком со ступенек  белой  виллы,  и
Тим махал ей в ответ, пока вилла не скрылась из виду.
   Директор пароходства сам проводил Тима на причал. Он купил  ему  брюки,
куртку и ботинки, ручные часы и новенький матросский рюкзак. Протянув Тиму
на прощание руку, он сказал:
   - Выше голову, малыш! Когда через три недели ты  вернешься  назад,  мир
будет казаться тебе совсем другим. И ты наверняка будешь  снова  смеяться.
Решено? Тим замялся. Потом быстро сказал:
   - Когда я вернусь, господин Рикерт, я буду снова смеяться. Решено! - Он
пробормотал еще: - Большое спасибо! - но совсем невнятно, потому  что  ему
сдавило горло, и взбежал по сходням на палубу.
   Капитан корабля, человек угрюмый и мрачный, был  не  дурак  выпить.  До
всего остального ему, собственно говоря, не было никакого  дела.  Он  едва
взглянул на Тима, когда тот ему представился, и буркнул:
   - Обратись к стюарду. Он здесь тоже новенький. Будешь  с  ним  в  одной
каюте.
   Тим впервые в жизни очутился на пароходе. Он растерянно бродил по  нему
в поисках стюарда, то взбираясь, то спускаясь вниз по железным  лестницам,
шагал по узким коридорчикам, попадал то на нос, то на корму, то на нижнюю,
то на верхнюю палубу. Экипаж корабля не носил формы. Поэтому Тим  даже  не
знал, к кому обратиться. Блуждая по  пароходу,  он  случайно  попал  через
открытую настежь дверь средней палубы в какое-то небольшое помещение вроде
маленькой гостиной; из середины ее вела в глубь  корабля  покрытая  ковром
лестница с высокими полированными перилами. Снизу поднимался запах жареной
рыбы, и Тим догадался, что там, как видно,  и  есть  его  будущее  рабочее
место.
   Справа от лестницы находился камбуз, из которого  неслись  всевозможные
вкусные запахи; прямо - за  приоткрытой  двустворчатой  дверью  -  большой
салон-ресторан; столы и стулья здесь были привинчены к полу.
   Какой-то человек в белой куртке как раз расставлял приборы. Его  фигура
и большая круглая голова с  курчавыми  темными  волосами  показались  Тиму
знакомыми, хотя он и не мог вспомнить, кто это.
   Когда мальчик вошел в салон, человек в белой куртке обернулся и сказал,
ничуть не удивившись.
   - Ну вот ты и пришел!
   Тим был поражен. Он знал этого человека. И, как ни странно, даже помнил
его имя. Его звали Крешимир. Это был тот самый  человек,  который  задавал
ему на ипподроме неприятные вопросы, а потом на  прощание  сказал:  "Может
быть, я смогу тебе когда-нибудь помочь..." Это был тот самый человек,  чьи
колючие водянисто-голубые глаза напоминали глаза  господина  в  клетчатом,
барона Треча, которого искал Тим.
   Крешимир не дал Тиму долго раздумывать. Он повел мальчика  в  их  общую
каюту, бросил рюкзак Тима на койку, а потом  вынул  из  своего  рюкзака  и
протянул ему точно такие же клетчатые брюки и белую  куртку,  какие  носил
сам.
   Новый наряд пришелся Тиму как раз впору и был ему очень к лицу.
   - Ты  словно  родился  стюардом!  -  рассмеялся  Крешимир.  Но,  увидев
серьезное лицо Тима, осекся и умолк. Он задумчиво поглядел на  мальчика  и
пробормотал, обращаясь скорее к самому себе, чем к Тиму:
   - Хотел бы я знать, что за сделку вы заключили! Потом, словно  стараясь
отогнать неприятную мысль, он тряхнул головой, выпрямился и громко сказал:
   - Ну, а теперь за работу! Отправляйся-ка на камбуз к  Энрико  и  помоги
ему чистить картошку. Если ты мне понадобишься, я тебя позову.  Через  зал
направо!
   Тиму пришлось до самого вечера чистить на камбузе картошку. Кок Энрико,
старый  пьяница  из  Генуи,  точно  так  же,  как  и  капитан,  мало   чем
интересовался, кроме водки. На корабле капитан обычно не только  хозяин  и
командир, но и образец  поведения  для  любого  из  своих  матросов.  Если
капитан строг и деловит, то и экипаж у него такой  же.  Если  он  ленив  и
небрежен, как это было здесь, на пароходе "Дельфин",  то  и  вся  команда,
начиная  с  помощника  капитана  и  кончая  корабельным  коком,  ленива  и
небрежна.
   Энрико без передышки рассказывал Тиму очень забавные истории  на  самой
чудовищной смеси немецкого с итальянским,  и,  так  как  Тим  ни  разу  не
рассмеялся, кок решил, что мальчик, вероятно, его не понимает. Несмотря на
это,  он  все  рассказывал  и  рассказывал  свои   истории,   видно,   для
собственного удовольствия, и даже не  обратил  внимания  на  то,  что  Тим
срезает с картошки слишком толстую кожуру.
   Когда пароход, уже под вечер, вышел наконец из гамбургской гавани, Тиму
пришлось пойти в салон-ресторан помогать Крешимиру. И все время,  пока  он
находился  в   салоне,   он   чувствовал   на   себе   испытующий   взгляд
водянисто-голубых  глаз  стюарда.  В  замешательстве  Тим  даже  перепутал
некоторые заказы. Одной американке он принес вместо виски лимонный сок,  а
какому-то шотландскому лорду поставил на стол вместо  яичницы  с  ветчиной
два куска орехового торта.
   Крешимир всякий раз поправлял его ошибку без единого  слова  упрека.  И
между делом вводил Тима в тайны его новой профессии:
   - Подавай с левой стороны! Когда обслуживаешь правой рукой, левую держи
за спиной! Вилка - слева, нож - справа, острой стороной к тарелке!
   После ужина Тима снова послали на камбуз помогать повару  мыть  посуду.
Он делал это неловко и был  рассеян,  потому  что  в  голове  его  роилось
множество вопросов. Почему барон не поехал в том купе, в котором Тим  ехал
в Гамбург с господином Рикертом? Почему Крешимир оказался  вдруг  стюардом
на том самом пароходе, на который  нанялся  Тим?  Почему  господин  Рикерт
устроил его именно на этот пароход? Почему? Почему? Почему?
   И вдруг Тим услышал "почему", сказанное вслух. Резкий голос спрашивал:
   - Почему вы очутились на этом корабле? А другой отвечал:
   - А почему бы мне на нем не очутиться? Это был голос Крешимира.
   - Пройдемте на палубу! - приказал первый голос.
   Тим услышал шаги, громыхавшие по узенькой  железной  лестнице,  которая
вела на корму. Потом шаги и голоса стихли. Но в  ушах  Тима  они  все  еще
продолжали звучать. Ему казалось, что  он  узнает  голос,  обращавшийся  к
Крешимиру. И вдруг - в эту минуту он как раз вытирал супницу, -  вдруг  он
понял, чей это голос.
   Это был голос человека, которому он продал свой смех,  -  голос  барона
Треча.
   Супница выскользнула у него из рук и, упав на  пол  камбуза,  разбилась
вдребезги. Кок Энрико, вскрикнув: "Mamma mia!", отскочил в сторону, а  Тим
бросился бегом вверх по лестнице, вслед за голосами.
   Наверху, на корме,  никого  не  было.  Два  корабельных  фонаря  тускло
освещали кормовую палубу и покрытую парусом шлюпку. И  вдруг  Тим  услышал
шепот.  Он  взглянул  в  ту  сторону,  откуда  доносились  голоса,  и  ему
показалось, что за шлюпкой кто-то шевелится.  Тим  подкрался  на  цыпочках
поближе и увидел, что из-за шлюпки торчат четыре ноги в  ботинках.  Больше
ему  ничего  не  удалось  разглядеть.  Но  он  был  уверен,  что   голоса,
доносившиеся из-за шлюпки, принадлежат Крешимиру и барону. Шаг  за  шагом,
не дыша, Тим подходил все ближе и ближе. Один раз скрипнула  половица.  Но
двое людей, спрятавшихся за шлюпкой, как будто ничего не услышали.
   Наконец Тим подошел так близко, что смог подслушать  разговор,  который
они вели между собой полушепотом.
   - ...просто курам на смех! - шипел барон. - Уж не  хотите  ли  вы  меня
уверить, что истратили все деньги, которые принесли вам акции?
   - Как только вы  передали  мне  акции,  они  сразу  стали  падать...  С
молниеносной быстротой, - спокойно заметил Крешимир.
   - Согласен! - Барон рассмеялся купленным смехом. - Акции упали,  потому
что я пользуюсь некоторым влиянием на бирже. Но четверть миллиона, по моим
расчетам, у вас все-таки должно было остаться.
   - Эту четверть миллиона я внес в  банк,  который  сразу  затем  лопнул,
барон!
   - Такое уж ваше счастье! - Барон снова  рассмеялся.  Тим  почувствовал,
что по спине у него бегают мурашки. Он готов был броситься на барона.
   И все-таки у него хватило ума понять, что он должен во  что  бы  то  ни
стало дослушать разговор до конца.
   - Даже если вам пришлось снова начать работать, - сказал теперь  барон,
- это еще не причина наниматься именно на этот  пароход,  чтобы  оказаться
вместе с мальчиком.
   На этот раз рассмеялся Крешимир.
   - Никто не может мне этого запретить! - крикнул он.
   - Тише! - зашипел Треч. Крешимир продолжал вполголоса:
   - Я продал вам свои глаза и получил взамен ваши -  колючие,  рыбьи.  За
это вы передали мне акции стоимостью в один миллион. Ни  одна  копейка  из
этого миллиона не попала в мой карман. Вы перехитрили меня. Но на этот раз
я перехитрю вас, барон. Я дважды видел вас с  мальчиком  на  ипподроме.  Я
следил за  ним  и  установил,  что  после  этого  мальчик  стал  регулярно
выигрывать на скачках. А затем я установил, что малыш стал мрачен и угрюм,
словно больной одинокий старик.
   Когда Тим услышал эти слова, сердце его заколотилось так, будто  хотело
выскочить, но он не шелохнулся.
   Крешимир продолжал:
   - Я все равно выведу вас на чистую воду! Я доищусь, что  за  сделку  вы
заключили с мальчиком, барон! Я наблюдаю за ним уже четвертый год,  и  мне
стоило немалого труда устроиться стюардом на этот пароход. А теперь...
   - А теперь, - перебил барон Крешимира, - я снова предлагаю вам миллион.
Наличными. Задаток прямо сейчас!
   - На этот раз, барон, преимущество на моей стороне! - Крешимир  говорил
медленно, словно  что-то  обдумывая.  -  То,  что  мне  известно,  я  могу
использовать по-разному: потребовать  назад  мои  глаза,  принять  от  вас
миллион или же, наконец, - и это было бы, пожалуй, совсем не так  плохо  -
могу заставить вас расторгнуть контракт с мальчиком, каков бы ни был  этот
контракт.
   Тим в темноте кусал свой кулак, боясь застонать.
   Несколько минут на палубе царило молчание. Потом снова  раздался  голос
барона:
   - Моя сделка с мальчиком вас не касается. Но если вы  так  уж  дорожите
вашими  старыми  глазами,  я  готов,  пожалуй,  на  известных  условиях...
Крешимир, тяжело дыша, перебил его:
   - Да, барон, я дорожу моими старыми глазами. Я  дорожу  моими  старыми,
простодушными, глупыми, добрыми глазами больше, чем  всеми  богатствами  в
мире. Хотя вам никогда этого не понять!
   - Мне этого никогда не понять, - подтвердил голос барона. - И  все-таки
я согласен на известных условиях расторгнуть нашу сделку. Будьте  любезны,
взгляните, пожалуйста, на свое лицо вот в это зеркальце!
   За этими словами наступила напряженная тишина. Тим  обливался  холодным
потом - и от волнения, и оттого, что старался ни единым шорохом не  выдать
своего присутствия.
   Наконец он услышал, как Крешимир тихо сказал:
   - Вот они и опять мои!
   - А теперь послушайте мое условие, - сказал барон, Но Тим больше ничего
не стал слушать. У Крешимира снова были  его  глаза!  А  он,  Тим,  слышал
сейчас так близко свой смех,  что,  казалось,  до  него  можно  дотянуться
рукой... Больше он не мог сдерживаться. Он бросился к шлюпке и крикнул:
   - Отдайте мне мой...
   Но тут он попал ногой в петлю каната, споткнулся, стукнулся головой  об
острый нос шлюпки и без сознания грохнулся на палубу.



        12. КРЕШИМИР

   Когда Тим проснулся, корабль качало; за толстым  стеклом  иллюминатора,
то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, танцевала звезда - сердито рдеющий
Марс. Тим лежал на верхней койке каюты, в которой спал вместе со стюардом.
Над Атлантическим океаном брезжил серый рассвет.
   В каюте кто-то возился. Тим повернул голову. Это был  Крешимир.  В  эту
минуту он тоже повернул голову. При слабом свете  лампочки,  горевшей  над
койкой Крешимира, взгляды их встретились.  У  стюарда  были  добрые  карие
глаза.
   - Ну, малыш, как ты себя чувствуешь? - ласково спросил он. Тим  еще  не
совсем проснулся Он никак не мог вспомнить, как он здесь очутился. И  этот
Крешимир, который сейчас его о чем-то спрашивал, был  совсем  другой,  чем
тот, которому он помогал вчера вечером в салоне-ресторане.  Этот  Крешимир
был куда спокойнее, мягче, добрее. Стюард подошел поближе к койке Тима.
   - Тебе лучше, малыш?
   Теперь в памяти Тима  постепенно  стали  всплывать  события  вчерашнего
вечера. Голоса за дверью камбуза, разговор  за  шлюпкой,  его  собственный
крик...
   - Где барон? - спросил он.
   - Этого я не знаю, Тим. На корабле его,  во  всяком  случае,  уже  нет.
Скажи мне только одно; ты вчера вечером подслушивал? Мальчик кивнул:
   - Я рад, господин Крешимир, что вы вернули свои глаза.
   - А ты, Тим? Что бы ты хотел получить назад от барона?
   - Мой... - Тим запнулся. Он вспомнил про контракт и крепко сжал губы.
   И тут Крешимир хлопнул себя ладонью по лбу.
   - Как же это я сразу не догадался! - воскликнул он.  -  Этот  почтенный
мошенник хохотал, как маленький мальчик! Ведь  я  чувствовал:  что-то  тут
вроде не так - не подходит.  Теперь  я  знаю,  что  это  было:  его  смех!
Вернее... - Крешимир поглядел прямо в глаза Тиму, - вернее, твой смех.
   - Я этого не говорил! - крикнул Тим. - Неужели я... вчера  вечером  это
крикнул?..
   - Нет, Тим, ты не успел крикнуть. И в  этом,  наверное,  твое  счастье.
Ведь я знаю параграфы о молчании в контрактах господина барона. Ты  ничего
не сказал.
   Но Тим все равно не мог успокоиться. Ему необходимо было сию же  минуту
проверить, действителен ли еще контракт.  Надо  было  срочно  поспорить  с
Крешимиром. О чем-нибудь совершенно невероятном.
   Тим хотел было вскочить с постели, но, как  только  он  приподнялся,  у
него закружилась голова и застучало  в  висках.  Пришлось  снова  положить
голову на подушку.
   Крешимир подал ему приготовленную заранее таблетку и стакан воды:
   - Вот, прими-ка, Тим! Сегодня тебе придется полежать в каюте. А  завтра
все пройдет. У тебя ничего серьезного, только шишка на лбу, -  это  сказал
рулевой, а он раньше был санитаром.
   Тим послушно проглотил таблетку, продолжая думать о том, какое бы  пари
ему заключить. Наконец он придумал одно пари и снова перевел  разговор  на
Треча: пари это касалось барона.
   - Какое условие поставил вам барон, господин  Крешимир?  Ну,  когда  он
вернул вам ваши глаза?
   - Никакого! - рассмеялся Крешимир. - Когда ты вскрикнул и  бухнулся  на
палубу, сбежались матросы, и барон поспешил стушеваться - спрятался в тень
шлюпки. Тут я и шепнул ему: "Одно из двух: либо вы вернете мне  мои  глаза
без всяких условий, либо я сейчас расскажу кое о чем всем этим людям".
   - А он?
   Крешимир опять рассмеялся:
   - Барон даже стал заикаться от  волнения.  Говорит:  "Бе-бе-без  всяких
усло-вий!"
   Тим быстро отвернулся к стене. Бесплодная попытка рассмеяться  исказила
его лицо.
   - Дорого бы я дал,  чтобы  узнать,  где  сейчас  барон,  -  пробормотал
Крешимир.
   Это была та реплика, которой ждал Тим. Он поспешно сказал:
   - Давайте спорить...
   - Можешь говорить мне "ты", - перебил его Крешимир.
   - Тогда давай спорить, что через пять минут мы  узнаем,  где  находится
барон!
   - А на что мы спорим, Тим?
   - На кусок орехового торта!
   - Ну что ж, это я могу тебе дать. Ведь если я не  ошибаюсь,  ты  должен
выиграть это пари, как и все остальные. Значит, по рукам!
   Стюард протянул мальчику руку, и Тим пожал ее.
   В ту же минуту  кто-то  включил  радио  в  соседней  каюте.  Передавали
прогноз погоды. Потом стали сообщать новости из светской жизни.
   Тима и Крешимира сначала раздражало, что радио помешало  их  разговору,
но тут они прислушались. Диктор говорил:
   "Известный  предприниматель  барон  Треч,   состояние   которого,   как
утверждают  в  осведомленных  кругах,  составляет   несколько   миллиардов
долларов, устроил этой ночью в Рио-де-Жанейро банкет  для  промышленной  и
торговой верхушки бразильской столицы. В самом начале приема барон покинул
своих  гостей  и  явился  назад  лишь  спустя  два   часа,   чем-то   явно
расстроенный. Было замечено, что по возвращении он все время  оставался  в
черных очках. Предполагают, что вновь дала о себе знать давнишняя  болезнь
глаз,  от  которой,  как  считалось,  барон  окончательно  излечился.  Нам
сообщили  по  телефону,  что  банкет  продолжается  и   барон,   по   всей
вероятности, снова..."
   За стеной каюты выключили радио, и тут же  послышалось  журчание  воды.
Как видно, открыли кран рукомойника.
   Лицо Тима стало таким же серым, как рассветная мгла. Он  снова  выиграл
спор и теперь знал, что контракт остается в  силе.  Но  его  поразило  это
странное сообщение.
   - Как можно так быстро долететь до Рио-де-Жанейро? - растерянно спросил
он.
   - При таком богатстве все возможно, - ответил Крешимир.
   - Но ведь с такой скоростью и самолет не летает!
   На это стюард сначала совсем ничего не ответил. Потом он пробормотал:
   -  Я  думал,  ты  хоть  знаешь,  с  кем  связался...  И  вдруг  страшно
заторопился, боясь опоздать на работу. В дверях он  еще  раз  обернулся  и
сказал:
   - Попробуй уснуть, Тим! Думать в постели  -  дело  пустое.  К  счастью,
здоровая натура мальчика победила, и Тим в  самом  деле  уснул.  Когда  он
снова проснулся, было около полудня, Крешимир принес ему полную миску супа
и выигранный кусок орехового торта, и на душе у него  вдруг  стало  как-то
удивительно легко и спокойно. В первый раз за все это время  его  страшную
тайну разделял другой человек. А ведь этот человек оказался победителем  в
опасном единоборстве  с  бароном.  Это  вселяло  в  Тима  надежду  -  нет,
радостную уверенность, что все обойдется благополучно. В первый момент  он
даже забыл о странном  сообщении  из  Рио-де-Жанейро,  которое  слышал  по
радио.
   После обеда в каюту на  минутку  зашел  рулевой,  громадный  детина  из
Гамбурга по имени Джонни. Он справился о  самочувствии  Тима,  ощупал  его
шишку удивительно бережными пальцами, дал ему еще одну таблетку,  а  потом
сказал:
   - Завтра будешь в полной форме, малыш! Надеюсь, ты больше  не  попадешь
ногой в петлю или еще в какую ловушку! Смотри!
   С этими словами он вышел из каюты.
   "Если б ты только знал, - подумал Тим, - в какую я попал ловушку!" И он
снова заснул: рулевой дал ему снотворное.
   Проснулся он ночью, когда Крешимир  вернулся  в  каюту.  Стюард  оперся
локтями о край койки Тима и сказал:
   - Какая все-таки подлость со стороны этого, негодяя!
   - О чем вы... - Тим поправился: - О чем ты говоришь?..
   - Да все о том же! Я знаю, что ты должен  молчать.  Ну  и  прекрасно  -
молчи! Но мне-то известно, в чем дело.  Он  смеется  твоим  смехом,  а  ты
выигрываешь любое пари! Ну, а что будет, если ты проиграешь?
   - Я только об этом и мечтаю, - тихо ответил Тим. Больше  он  ничего  не
сказал.
   - Об этом я подумаю, - пробормотал Крешимир. Потом он разделся  и  тоже
лег в постель.
   Когда каждый потушил лампочку над койкой,  Крешимир  стал  рассказывать
про свою родину, про деревню в горах Хорватии.
   Семь дней в неделю голодал Крешимир в детстве. Семь дней  в  неделю  он
мечтал разбогатеть и наесться досыта. И вот  однажды  по  деревне  проехал
автомобиль. За рулем сидел какой-то господин  в  клетчатом  костюме.  Этот
господин подарил ему кулек гранатов - целых семь  штук,  а  каждый  гранат
стоил тогда динар. Мальчик прошел пешком десять километров до побережья  и
продал гранаты на пляже.
   - Да, Тим, у меня впервые оказались в руках собственные  деньги,  очень
много денег, как мне тогда казалось. Целых семь динаров. И знаешь,  что  я
купил на них? Не хлеба, хотя мне очень  хотелось  хлеба,  а  кусок  торта!
Знаешь, такой торт - сверху крем, по углам вишни, а  посередине  половинка
грецкого  ореха.  Про  этот  торт  мне  рассказывали  в  деревне  девочки,
побывавшие на побережье.
   Все свои деньги я отдал за один кусок торта. И где-то за штабелем досок
у причала я с жадностью уничтожил его в одну минуту.  При  этом  я  думал:
"Так вот что едят каждый день на завтрак ангелы на небе!"
   Потом меня вырвало. Мой живот был просто не приспособлен к такой  пище.
Когда  я  брел  по  дороге  обратно  в  свою  деревню,  я  опять  встретил
автомобиль, в котором сидел господин в клетчатом...
   Крешимир замолчал, и теперь Тим думал о маленьком мальчике из переулка,
где всегда пахло перцем, тмином и анисом. Потом стюард  стал  рассказывать
дальше: как господин в клетчатом  начал  с  тех  пор  часто  появляться  в
деревне с кульком гранатов; как в одно прекрасное воскресенье он поговорил
с родителями Крешимира и  устроил  мальчика  стюардом  на  один  из  своих
кораблей; как он брал его иногда с собой в поездки и  водил  на  ипподром;
как  Крешимир,  легкомысленно  играя  на  скачках,  задолжал  господину  в
клетчатом много денег и как он в конце концов продал  ему  лучшее,  что  у
него было, - свои глаза.
   - А теперь я вернул их назад! - заключил Крешимир. - И ты тоже  вернешь
свой смех. Это так же верно, как то, что меня  зовут  Крешимир.  Спокойной
ночи!
   У Тима стоял ком в горле. Срывающимся голосом он ответил:
   - Спокойной ночи, Крешимир! Спасибо!



        13. ШТОРМ

   Рассказ  Крешимира  глубоко  взволновал  Тима.  И  море  в   эту   ночь
разбушевалось. Тим спал неспокойно - метался в постели, ворочался  с  боку
на бок.
   Вдруг в его чуткий сон ворвался грохот грома. Секунду  спустя  в  глаза
ему - сквозь закрытые веки - сверкнула ослепительно яркая молния. И  снова
- во сне или наяву? - раздался удар грома.
   Тим вскрикнул и в испуге проснулся. Ему показалось, что  сквозь  грохот
грома он расслышал свой собственный смех. Он протер глаза,  и  взгляд  его
упал на иллюминатор: через круглое толстое стекло в  каюту,  прямо  ему  в
лицо, пристально смотрели водянисто-голубые глаза.
   Тим в ужасе снова смежил веки. Обливаясь холодным  потом,  не  в  силах
пошевельнуться, он так и  остался  сидеть,  наклонившись  вперед.  Прошла,
казалось, целая вечность, прежде чем он отважился опять  открыть  глаза  и
тихонько позвать Крешимира.
   Стюард не  отзывался.  Там,  за  бортом,  за  тонкой  железной  стеной,
бушевало море, с грохотом ударяя об нее через равные промежутки времени.
   Тим не решался больше взглянуть  в  иллюминатор.  Он  позвал  Крешимира
погромче. Но тот все не отзывался.
   Тогда Тим крикнул так, что сам испугался своего голоса:
   - Крешимир!
   Но и на этот раз не последовало никакого ответа.
   Тим закрыл глаза, чтобы не смотреть на иллюминатор, и ощупью нашел  над
головой тоненький провод лампы. Когда провод оказался у него в  руках,  он
от волнения рванул его изо всех сил. Но свет зажегся, и Тим открыл глаза.
   Как  только  исчезла  темнота,  попрятались  по  углам  и  страхи;  Тим
перегнулся через край койки  и  посмотрел  вниз.  Постель  Крешимира  была
пуста.
   И  снова  из  углов  каюты  поползли  страхи.  Увидев  в  зеркале   над
умывальником свое искаженное испугом лицо, Тим испугался еще больше.
   Но каким-то странным  образом  это  зрелище  собственного  отражения  в
зеркале дало ему толчок к действию. Он вскочил с постели и начал  поспешно
одеваться. У него было такое чувство, будто все  страхи  собрались  в  его
отражении, а сам он от них свободен и может делать  что  хочет.  Теперь  у
него хватило смелости выбежать из каюты в коридор. Ощупью пробрался он  по
качающемуся кораблю к железной лестнице и поднялся наверх. На  палубе  его
окатила набежавшая волна, и он промок до костей. Но, хватаясь за тросы, он
продвигался  по  качающемуся  скользкому  баку  все  дальше  и  дальше;  с
отчаянной ловкостью вскарабкался на шлюпочную палубу и, добравшись наконец
до штурвальной рубки, вошел в нее. Здесь было  тепло  и  дымно:  маленькая
лампочка из толстого стекла тускло освещала рубку.
   Рулевой Джонни, великан из Гамбурга, смотрел на мальчика  со  спокойным
удивлением:
   - Что это тебе понадобилось в такую погоду здесь, наверху?
   - Рулевой, где Крешимир?
   Тим почти прокричал свой вопрос, чтобы заглушить рев волны, ударившей в
эту минуту о борт корабля.
   -  Крешимир  болен,  малыш.  Но  ты  за  него  не  беспокойся!  У  него
аппендицит, а от этого в наше время не умирают!
   - Где он? - упорно повторил Тим. - Где он сейчас?
   - Неподалеку от нас случайно оказался патрульный катер. Он отвез его на
берег. А ты разве не слыхал, как машина смолкла?
   - Нет, - уныло ответил Тим. И,  стараясь  говорить  спокойным  голосом,
добавил: - Крешимир не заболел. Все это устроил барон. Я видал его глаза в
иллюминаторе.
   - Ты видал глаза барона в иллюминаторе? -  рассмеялся  Джонни.  -  Это,
паренек, тебе пригрезилось. Давай-ка раздевайся, возьми вон  то  одеяло  и
ложись спать тут на скамейке. Здесь у меня  тебе  наверняка  не  приснится
эдакая дрянь!
   В теплой штурвальной рубке, поблизости от добродушного Джонни, Тиму и в
самом деле стало казаться, что все это просто ему померещилось. Но тут  он
снова вспомнил радиопередачу об исчезновении барона  из  Рио-де-Жанейро  и
свое отражение в зеркале над умывальником - дрожащее, искаженное  гримасой
лицо. И понял, что барон способен на все. И в то же  время  решил  никогда
больше, насколько это будет в его силах, не бояться барона. Потому что,  к
счастью, Тим видел барона и в минуту слабости.
   Наконец он молча лег  на  привинченную  к  полу  скамейку  с  матрацем.
Скамейку качало вверх и вниз и из стороны  в  сторону,  потому  что  качка
здесь, наверху, чувствовалась еще сильнее, чем внизу, в каюте.
   Смятенные мысли и странное ощущение где-то под ложечкой не давали  Тиму
уснуть. Час проходил за часом, а он все не спал и не спал. Джонни спокойно
стоял у руля, раскуривая сигарету  за  сигаретой.  Шторм  понемногу  начал
стихать.
   В течение всех этих часов Тим перебирал в уме самые  невероятные  пари.
Пари, которое он теперь заключит, будет настолько нелепым и  неисполнимым,
что он проиграет его во что бы то ни стало. Барон нагнал на него страху  -
ну что ж! Пусть-ка теперь у  него  самого  от  страха  поджилки  трясутся!
Однако, сколько Тим ни думал, он не мог выдумать такого пари, которое было
бы не по плечу барону. Ну, предположим,  Тим  поспорит,  что  лесной  орех
больше кокосового. Во-первых, какой дурак согласится об  этом  спорить.  И
потом, вполне возможно, что Треч уж разыщет такое местечко на  земле,  где
лесные орехи и вправду больше кокосовых,  да  еще  позаботится,  чтобы  их
корабль туда причалил. И Тим  отбрасывал  это  пари  так  же,  как  многие
другие, придуманные в эту ночь. Случай с трамваем, в котором  он  ехал  на
вокзал с господином Рикертом, то и дело приходил ему в голову.
   "А что, если выдумать что-нибудь такое, - подумал  он  вдруг,  -  чтобы
нельзя было сослаться  на  оборванный  провод?  Что,  если  заставить  эту
громоздкую железную махину, называемую трамваем, оторваться от  рельсов  и
взлететь в воздух? Ведь трамвай все-таки не ласточка.  А  Треч,  при  всех
своих дьявольских возможностях, все же не чародей!"
   Тиму показалось, что он нашел ахиллесову пяту барона. Он приподнялся на
локтях и сказал:
   - Рулевой, знаете, в Генуе есть летающие трамваи!
   - Ложись-ка и спи! - ответил Джонни, не особенно  удивившись.  -  Опять
тебе что-то примерещилось.
   - Нет, рулевой, я вовсе не сплю. И это совершенно точно: в  Генуе  есть
летающие трамваи. Давайте спорить на бутылку рома!
   - Ерунда! - сказал Джонни. - Выдумки! Кроме того, мне не  совсем  ясно,
откуда ты возьмешь деньги на бутылку рома.
   - Бутылка лежит у меня в рюкзаке, - соврал Тим. - Ну так как, спорим?
   Джонни повернулся к нему лицом:
   - Даже если бы ты спорил со мной на миллион, я все равно бы  в  это  не
поверил. Слишком уж хорошо я знаю и Геную и трамваи!
   - В таком случае вы можете спорить безо всякого риска. Бутылка  рома  -
ведь это для рулевого просто клад!
   - Даешь мне честное слово, что, если я  с  тобой  поспорю,  ты  тут  же
уляжешься и закроешь глаза?
   - Честное слово! - крикнул Тим.
   Тогда рулевой протянул ему руку и сказал:
   - Если в Генуе...
   Он запнулся, потому что в этот момент  что-то  пронеслось  мимо  окошка
штурвальной рубки, стукнувшись на лету о стекло. Но, видно, так - какой-то
пустяк, Джонни не обратил на это никакого внимания. Он повторил:
   - ...если я увижу в Генуе хоть один летающий трамвай, я проиграл пари и
ты получишь бутылку рома. А если не увижу ни  одного,  значит,  бутылка  в
твоем рюкзаке - моя. Ну вот, а теперь будь-ка любезен лечь. Через три часа
тебе выходить на работу.
   На этот раз Тим и вправду уснул. Ему снилось, что он слышит во сне свой
собственный смех. И в этот смех  врывалось  дребезжание  трамвая,  который
проносился над его головой прямо по небу. Когда  рулевой  Джонни  разбудил
Тима на рассвете, в ушах его все еще дребезжало. И от этого звука ему было
как-то не по себе.



        14. ПАРИ, КОТОРОЕ НЕВОЗМОЖНО ВЫИГРАТЬ

   Тим хоть и не без тревоги думал о Генуе, в то же  время  никак  не  мог
дождаться, когда вдали покажутся очертания города.
   Однако прошло еще немало дней, прежде чем  пароход  "Дельфин"  вошел  в
генуэзскую гавань. Было это в ясный, сияющий голубизной полдень.  Тим  под
каким-то предлогом забежал в штурвальную рубку  и  теперь  стоял  рядом  с
Джонни, глядя на приближающийся город; на нем  были  брюки  в  черно-белую
клетку и фартук из грубого серого полотна,  который  дал  ему  надеть  кок
Энрико, пока он чистит картошку.
   Дома на улицах Генуи были уже хорошо видны. Можно было  различить  даже
автобусы и автомобили. С каждой минутой видимость становилась все лучше  и
лучше.
   Вдруг у Джонни  вырвался  возглас  изумления  -  что-то  среднее  между
клекотом и рычанием. Тим удивленно взглянул на него:  рулевой  зажмурился,
потом осторожно  открыл  глаза,  но  только  затем,  чтобы  тут  же  опять
зажмуриться. Наконец он снова широко  раскрыл  глаза  и  сказал  медленно,
почти торжественно:
   - Я схожу с ума!
   Тим начинал понимать, в чем дело. У него пересохло в горле.  Но  он  не
осмеливался перевести взгляд на  город.  Он  все  еще  не  сводил  глаз  с
рулевого.
   Теперь и Джонни взглянул на Тима и, качая головой, сказал:
   - Ты был прав, Тим, в Генуе есть летающие трамваи. Ты выиграл пари.
   Тим сглотнул слюну. Какой смысл отводить глаза? Придется  это  увидеть.
Он повернул голову и стал смотреть вдаль - на город. Там на одной из  улиц
между домами летел по воздуху трамвай - самый настоящий трамвай: его  было
очень хорошо видно.
   Но вдруг под колесами трамвая оказались рельсы и  твердая  мостовая  из
булыжника. Трамвай теперь уже больше не летел, а катил по рельсам вдоль по
улице.
   - Это был просто мираж! - почти с восторгом крикнул Тим. - Я проиграл!
   - Ты словно рад, что проиграл! - удивленно сказал Джонни. И Тим  понял,
что допустил ошибку. Но раньше чем он успел поправиться, Джонни продолжал:
   - И все-таки ты выиграл спор, Тим. Ведь мы спорили о том, увидим ли  мы
в Генуе хоть один летающий трамвай, а не о том, есть ли они там  на  самом
деле. А видеть - мы его видели, во всяком  случае  -  я.  Тут  уж  никаких
сомнений быть не может.
   - Так, значит, я все-таки выиграл? Вот хорошо! - сказал Тим. На сей раз
он постарался произнести это с радостью.  Но  голос  его  был  хриплым,  и
никакой радости в нем не чувствовалось. К счастью, в эту минуту Джонни был
занят своим рулем.
   - И как толь, ко тебе пришло в голову заключить такое дурацкое пари?  -
спросил он Тима через плечо. - Тебе что, часто так везет в спорах?
   - Да. Я еще ни разу в жизни не проиграл ни одного  пари,  -  равнодушно
ответил Тим. - Я выигрываю любое. Рулевой пристально взглянул на него:
   - Только  не  воображай  чересчур  много,  паренек!  Есть  такие  пари,
выиграть которые просто невозможно.
   - Например? - взволнованно спросил Тим. - Назовите мне хоть одно!
   Рулевой снова  остановил  на  нем  испытующий  взгляд,  всего  на  одну
секунду. С этим мальчиком творилось  что-то  неладное.  Но  Джонни  привык
отвечать на поставленный вопрос. И, сдвинув на лоб свою белую фуражку,  он
почесал в затылке. В это мгновение  что-то  снова  пролетело  мимо  окошка
рубки, стукнувшись о стекло. Джонни обернулся,  но  ничего  не  увидел.  И
вдруг он придумал:
   - Пожалуй, я знаю одно пари, которого тебе ни за что не выиграть, Тим.
   - Я согласен держать с вами это пари, рулевой, даже не зная, о чем оно.
Если я проиграю, я отдам вам назад вашу бутылку рома.
   - Хочешь купить кота в мешке, паренек? Ну что ж! Я согласен. Ром всегда
остается ромом. И раз уж ты во что  бы  то  ни  стало  решил  проиграть  -
пожалуйста! Итак,  спорим...  -  Рулевой  на  минуту  умолк,  взглянул  на
мальчика и спросил: -  Ты  наверняка  пойдешь  со  мной  на  пари?  Я  это
спрашиваю только из-за бутылки рома.
   - Наверняка! - ответил Тим так решительно, что Джонни отбросил все свои
сомнения.
   - Тогда держи со мной пари, что ты еще сегодня вечером станешь  богаче,
чем самый богатый человек на земле.
   -  Значит,  богаче,  чем  барон  Треч?  -  тихо  спросил  Тим.  У  него
перехватило дыхание.
   - Вот именно.
   Тим протянул ему руку куда быстрее, чем ожидал Джонни. Это  было  пари,
которое невозможно выиграть. Значит, Тим  его  обязательно  проиграет.  Он
громко сказал:
   - Спорю на бутылку рома, что еще сегодня вечером я  стану  богаче,  чем
барон Треч!
   - Ты, малыш, просто маленько того... -  сказал  Джонни,  отпуская  руку
Тима. - Но, по крайней мере, я  хоть  получу  назад  мою  бутылку.  В  это
мгновение в рубку вошел капитан.
   - А юнге что здесь понадобилось? - угрюмо спросил он Джонни.
   - Я позвал его, чтобы он принес мне чашку кофе, - ответил Джонни.
   - Тогда пусть поторапливается.
   Тим со всех ног бросился в камбуз. В эту минуту ему хотелось запеть. Но
тот, кто не умеет смеяться, не может и петь.
   Когда он вернулся в штурвальную рубку,  неся  на  подносе  чашку  -  по
дороге кофе только два раза  чуть-чуть  расплескался,  -  то  увидел,  что
капитан все еще стоит на том же месте.
   Джонни, широко улыбнувшись, подмигнул ему за  спиной  капитана,  и  Тим
ответил ему тем же, но с совершенно серьезным лицом. Потом он выскочил  из
рубки и сбежал на палубу. Ему так хотелось сейчас  расхохотаться!  Но  рот
его только скривился в жалкое подобие улыбки.
   Низенькая  пожилая  голландка,  которая  шла  в  это  время  по  палубе
навстречу Тиму, испугалась, увидев его искаженное гримасой лицо. Позже она
сказала своей соседке по каюте:
   - С этим мальчиком дело нечисто. Тут какая-то чертовщина. Надо запирать
на ночь покрепче дверь каюты.
   Тим, чтобы никому не показать своего волнения, спрятался  на  корме  за
кабестаном с намотанной якорной цепью и решил сидеть здесь,  на  свернутых
канатах, сваленных в кучу, пока пароход не причалит к  Генуе.  Он  слыхал,
что в Генуе есть знаменитый кукольный театр. Вот куда он  пойдет  и  будет
смеяться там вместе со всеми. Но еще приятнее было представить  себе,  как
он гуляет по улице и вдруг  улыбнется  кому-нибудь  совсем  незнакомому  -
маленькой девочке или, может быть, какой-нибудь старушке. И Тим погрузился
в мечты о солнечном мире, полном света и дружелюбия. Солнце сияло вовсю на
голубом небе, светило ему прямо в лицо, и мечты от этого были  еще  больше
похожи на правду.
   С судовой радиостанции скучным голосом передавали  какое-то  сообщение,
но Тим не обращал на это никакого внимания. Он мечтал.
   Через некоторое время сообщение начали повторять  снова.  Услыхав  свое
имя, Тим очнулся и стал прислушиваться. До него долетел конец фразы:
   "...Талеру к капитану в штурвальную рубку".
   Словно мыльные пузыри, лопнули радужные  мечты.  Тиму  показалось,  что
солнце палит нестерпимо. Угрюмый капитан еще ни разу за все это  время  не
обратил на него внимания. Раз он вызывает его к  себе,  значит,  случилось
что-то из ряда вон выходящее.
   Тим выбрался из-за кабестана с якорной цепью, прошел по юту, взобрался,
уже в третий раз за это утро, по железной лестнице на верхнюю палубу. Руки
его, хотя он держался за холодные железные перила лестницы,  были  мокрыми
от пота.
   Когда он вошел в рубку, капитан посмотрел на него как-то странно: в его
взгляде не было и следа обычного равнодушия. Рулевой вглядывался в даль  и
даже не повернул головы в сторону Тима.
   - Тебя зовут... - Капитан запнулся, откашлялся и  начал  снова:  -  Вас
зовут Тим Талер?
   - Да, господин капитан.
   - Вы родились...
   Капитан прочел по бумажке, которую держал в руке, год и место  рождения
Тима, а также важнейшие даты  его  биографии.  И  Тим  после  каждой  даты
отвечал:
   - Да, господин капитан!
   От напряженного ожидания на глазах его выступили  слезы.  Когда  допрос
кончился и капитан опустил наконец руку с листком, наступила поразительная
тишина. На полу рубки дрожал солнечный зайчик,  а  Тим  упорно  глядел  на
широкий затылок рулевого - тот все еще, не оборачиваясь, смотрел вперед.
   - Значит, я могу поздравить вас первым, - нарушил тишину капитан.
   - С чем, господин капитан? - срывающимся голосом спросил Тим.
   - А вот с чем... - Капитан кивком головы показал  на  бумажку,  которую
держал в руке. И тут же  спросил:  -  Вы  что,  приходитесь  родственником
барону Тречу?
   - Нет, господин капитан.
   - Но вы знаете его лично?
   - Да, знаю...
   - В таком случае я зачитаю вам радиограмму:
   "Барон Треч скончался тчк Сообщите Тиму Талеру назначении  единственным
наследником  тчк  Брат-близнец  покойного  новый  барон   Треч   принимает
опекунство до совершеннолетия тчк Генуя  пароходство  Треча  "Феникс"  тчк
Главный директор Грандицци".
   Тим стоял с  окаменевшим  лицом,  все  еще  не  сводя  глаз  с  затылка
рулевого. Он выиграл самое  невероятное  пари  на  свете.  Всего  лишь  за
бутылку рома. Он, четырнадцатилетний мальчик, стал в это  мгновение  самым
богатым человеком на земле. Но его смех умер вместе  с  бароном  и  теперь
вместе с ним будет похоронен. Он, самый богатый человек на  земле,  беднее
всех людей. Он навсегда потерял свой смех.
   Затылок рулевого  дрогнул.  Джонни  медленно  повернул  голову.  Чужие,
удивленные глаза смотрели на  Тима.  Но  Тим  видел  их  всего  лишь  одно
страшное мгновение. Джонни едва успел  подхватить  на  руки  упавшего  без
сознания Тима.



        15. СУМАТОХА В ГЕНУЕ

   Широкое небритое лицо склонилось над Тимом:
   - Ты меня слышишь?
   - Да, рулевой, - прошептал Тим.
   Заботливая рука приподняла его голову, и в  рот  его  капля  за  каплей
потекла вода.
   Он снова услышал над ухом голос рулевого:
   - Как же так вышло, что я видел в  Генуе  летающий  трамвай?  И  почему
барон так срочно умер? Почему ты радуешься проигранным пари и падаешь  без
чувств, когда выигрываешь?
   В сознании Тима, которое понемногу стало проясняться, все снова и снова
звучали эти "почему",  напоминая  ему  его  собственные  "почему",  так  и
оставшиеся без ответа. Его охватило смятение, и он чуть снова  не  лишился
чувств.
   В эту минуту послышались голоса и шаги, и капитан вошел  в  штурвальную
рубку в сопровождении какого-то незнакомого человека.
   Тиму, лежавшему на скамье, прежде  всего  бросился  в  глаза  огромный,
ослепительной белизны кружевной носовой платок, торчавший у незнакомца  из
верхнего кармана пиджака его черного костюма. Потом до него донесся  запах
гвоздики. Этот  запах  буквально  ударил  Тиму  в  нос,  когда  незнакомец
приблизился к нему, чтобы представиться:
   -  Диретторе  Грандицци.  Я  считай  себя  очень  счастлив  первый  вас
поздравить от имени всей нашей фирма, синьор! Я жалей, что ви нездоров, но
я понимай - небольшой шок. - Он развел руками и склонил  голову  набок.  -
Ах, такой богатый в одна маленький минутка. Это чертовски  не  так  легко,
но...
   Что говорил затем директор Грандицци, Тим не понял. Вслушиваться в  его
речь было слишком утомительно.  Только  последняя  фраза  дошла  до  него,
потому что директор произнес ее, наклонившись к самому его уху:
   - Теперь я пересаживать вас на баркас, синьор! Но тут на сцену выступил
Джонни.
   - Предоставьте мальчика мне, - пробурчал он. -  Я  сам  отнесу  его  на
баркас. Господин капитан, вам придется пока постоять у руля.
   Несмотря на то, что корабль уже бросил якорь, общая суматоха  была  так
велика, что капитан послушно поплелся в штурвальную рубку и встал за руль.
   К пароходу пришвартовался баркас  пароходной  компании,  присланный  за
богатым наследником. Джонни с Тимом на руках спустился по трапу на  баркас
с такой легкостью, словно он нес не Тима,  а  узелок  с  бельем.  Директор
Грандицци подбегал к  нему  то  с  одной  стороны,  то  с  другой,  и  его
благоухающий  кружевной  платок  развевался,  словно   хвост   у   пуделя,
прыгающего вокруг своего хозяина.
   Только теперь  Тим  заметил,  что  директор  почти  совсем  лысый.  Две
последние черные пряди, красовавшиеся по обе стороны головы, были зачесаны
в виде остроугольного треугольника прямо на лоб.  Это  придавало  круглому
лицу директора что-то опасное и делало его похожим на маску.
   Очутившись на баркасе, рулевой посадил Тима в угол скамьи на корме. При
этом он успел ему шепнуть:
   - Тебе еще нужно взять у меня две бутылки рома - твой выигрыш.  Приходи
в восемь часов к памятнику Христофора Колумба. Только один.  А  если  тебе
понадобится помощь - тем более приходи! Понял?
   Тим не кивнул.  Он  только  тихонько  сказал:  "Угу",  потому  что  уже
научился быть осторожным.
   - Желаю удачи, малыш! - пробасил Джонни, взглянув на  директора.  Затем
он пожал Тиму руку своей огромной лапищей и вернулся назад на корабль.
   Как только баркас отвалил, Тима снова обдало запахом гвоздики. Директор
Грандицци уселся с ним  рядом.  Двум  нарядно  одетым  господам,  сидевшим
напротив, на  носу  баркаса,  он  сделал  знак  разговаривать  потише.  Те
понимающе кивнули и  стали  о  чем-то  шептаться,  поглядывая  на  Тима  с
нескрываемым любопытством.
   - Синьор, я отвезу вас в отель, - вполголоса сказал директор. - Там  ви
будет отдыхать один часок, а потом наша пароходная компания ожидает вас на
маленький прием.
   Тим, который еще только сегодня утром был юнгой и помощником стюарда на
товаро-пассажирском пароходе средней величины, чувствовал  себя  несколько
непривычно в роли богатого наследника, окруженного подчеркнутым вниманием.
Но ему уже не раз приходилось терпеть всякие превращения в погоне за своим
смехом, и к этой новой перемене  он  отнесся  довольно  хладнокровно.  Его
мучило совсем другое: теперь его погоня не имела никакого  смысла  -  ведь
смех его умер.
   В ответ на все, что говорил директор Грандицци,  Тим  рассеянно  кивал.
Только  один  раз  он  покачал  головой  -  когда  директор  сказал,   что
пресс-конференция назначена на восемь часов.
   - Ах, ви не любить пресса, синьор? Но газеты - полезная  вещь,  синьор,
очень полезная!
   - Я знаю, - ответил Тим.
   Здесь, в мягко  покачивающемся  баркасе,  он  чувствовал  себя  гораздо
лучше.
   - Раз ви признает необходимость газет, то  зачем  не  хотите  маленький
конференция? - не отставал директор Грандицци.
   - Потому что... - Тим лихорадочно придумывал предлог для отказа. -  Все
это для меня так ново и неожиданно.  Нельзя  ли  отложить  конференцию  на
завтра?
   - О, конечно, синьор. Но сегодня вечером...
   - Сегодня вечером я хочу погулять  один  -  осмотреть  город,  -  резко
перебил его Тим. (Грандицци говорил с такой  подобострастностью,  что  его
все время хотелось одернуть.)
   Однако директора не так-то легко было сбить с толку.
   - Нет, нет, синьор, не один, -  поспешно  возразил  он.  -  Вас  теперь
всегда будет сопровождать детектив - как это?  -  телохранитель.  Вы  ведь
теперь такой богатый!
   - А я хочу побродить по городу один! - крикнул Тим.
   Нарядно одетые господа, сидевшие на  носу,  поглядели  на  Тима  весьма
озадаченно. Один из них, балансируя на качающемся баркасе, подошел к  нему
и спросил:
   - Не могу ли я быть вам чем-нибудь  полезен?  Моя  фамилия  Пампини.  Я
главный переводчик фирмы.
   Он, как видно, решил использовать случай, чтобы представиться  богатому
наследнику. Но когда  он  протянул  Тиму  руку,  баркас  резко  накренился
вправо. Переводчик Пампини повалился прямо на колени Тиму,  потом  кое-как
поднялся, бормоча тысячу извинений, но тут же снова повалился на колени  к
директору Грандицци. Разъяренный директор наорал сначала  на  переводчика,
потом на рулевого баркаса. Одного он обозвал болваном,  другого  -  ослом.
Тут он сообразил, что рулевой не  понимает  по-немецки,  и  повторил  свои
ругательства по-итальянски, причем на этом языке они оказались, по крайней
мере, раз  в  пять  длиннее.  Переводчик,  ссутулившись,  забился  в  угол
скамейки на носу баркаса. В это время баркас причалил к ступеням мола.  На
нижней ступеньке уже стоял наготове шофер в синей форме, почтительно держа
в руке синюю фуражку. С его помощью - он протянул руку  Тиму  и  осторожно
подтянул его к себе - и в то же время поддерживаемый под руку  директором,
правда скорее символически, Тим первым  сошел  с  баркаса  на  землю.  Все
обращались с ним так, будто он какой-нибудь очень старый и совсем  больной
господин.
   Наверху, на молу, толпилось множество мужчин в черных  костюмах  -  они
заслоняли  Тиму  вид  на  Геную.  Директор  Грандицци  стал   по   очереди
представлять их Тиму. У всех у них были фамилии, оканчивающиеся  на  "ици"
или "оци", и все эти фамилии Тим забывал в ту же секунду.
   Самое странное в этой торжественной процедуре  представления  было  то,
что ее устроили для четырнадцатилетнего мальчика  в  закатанных  до  колен
клетчатых брюках, какие обычно носят коки, и в свитере с чужого плеча.  По
правде сказать, глядя на эту сцену, можно было помереть со смеху.  Но  все
ее участники оставались убийственно серьезными, и это, пожалуй, было  даже
хорошо для бедного Тима.
   Подкатил шикарный черный  автомобиль,  и  шофер  почтительно  распахнул
дверцу. Сначала влез Тим, за ним - директор Грандицци; они сели на красные
кожаные сиденья, машина тронулась; господа в черных костюмах с  серьезными
минами и исполненными важности жестами выстроились в ряд и,  подняв  вверх
правую руку, замахали им вслед.
   Только теперь, в пути, Тим вспомнил про матросский  рюкзак,  подаренный
господином Рикертом: он остался на пароходе вместе со  всеми  вещами.  Тим
рассказал об этом директору, но Грандицци только улыбнулся.
   - О, разумеется, синьор, мы можем забрать ваши личные вещи с  парохода.
Но господин  барон  уже  позаботились  о  вашем  новом,  более  элегантном
гардеробе.
   - Барон? - с недоумением спросил Тим.
   - Новый господин барон, синьор!
   - Ах, вот оно что! - Тим откинулся на кожаную подушку сиденья и  только
сейчас увидел в окно улицу Генуи, по которой  они  проезжали  -  мраморный
портал и медную дощечку у подъезда: "Отель Пальмаро".
   Потом мимо окна пронесся веер невысокой пальмы, круглая клумба с кустом
лаванды посередине,  и  автомобиль  мягко  затормозил.  Дверцу  автомобиля
поспешно растворили; швейцар в ливрее с золотым позументом подал Тиму руку
и снова с такой осторожностью помог ему выйти из машины, словно Тим был не
мальчишкой, а глубоким стариком. Теперь Тим стоял  в  самом  низу  широкой
мраморной лестницы. Какой-то человек, приветственно  махнув  ему  рукой  с
верхней ступеньки, крикнул:
   - Добро пожаловать!
   Человек этот был одет в клетчатый костюм, а  на  носу  его  красовались
огромные черные очки от солнца.
   - Новый господин барон, брат-близнец прежнего! -  шепнул  Грандицци  на
ухо Тиму.
   Но Тиму как-то не верилось, что это брат-близнец.
   И когда новый барон, спустившись с лестницы, воскликнул, смеясь:
   "О, какой у тебя прелестный разбойничий наряд!" - Тим догадался о  том,
о  чем  не  догадывался  директор.  Он  узнал  этого  человека  по  своему
собственному смеху. Никакого брата-близнеца не существовало.
   Барон был жив. А значит, жив был и смех Тима.



        16. РАЗБИТАЯ ЛЮСТРА

   В роскошном номере отеля, представляющем собой анфиладу из трех комнат,
Тим  впервые  оказался  наконец  совсем  один.  Барон  уехал  на  какое-то
совещание, сказав, что зайдет за ним, когда вернется.
   Тим как был, в клетчатых брюках и широком  свитере  Джонни,  прилег  на
тахту. Под головой у него была целая гора полосатых шелковых подушек.  Тим
не сводил глаз с люстры, похожей на причудливое образование  из  застывших
стеклянных слез.
   Впервые за долгое время он чувствовал себя снова почти совсем спокойно.
Не из-за тех превращений, которые произошли с ним благодаря свалившемуся с
неба богатству - об этих превращениях Тим  пока  еще  имел  весьма  слабое
представление, - а из-за того, что теперь он знал твердо: смех его жив.  И
еще ему во всей этой неразберихе стало ясно одно: барон -  его  опекун,  а
значит, он никуда больше не исчезнет; теперь они словно привязаны  друг  к
другу. В  погоне  за  своим  смехом  Тим,  казалось,  был  почти  у  цели.
Оставалось только найти уязвимое место барона... Увы,  Тим  тогда  еще  не
знал, что издали многое видно гораздо лучше, чем вблизи.
   В дверь постучали, и Тим еще не успел ответить "войдите", как  в  номер
вошел барон.
   - Ты отдыхаешь? Прекрасно! - сказал Треч в дверях. Потом  его  длинная,
худощавая фигура сложилась вдвое, словно перочинный нож,  и  он  уселся  в
роскошное кресло с инкрустацией из слоновой кости. Положив ногу  на  ногу,
он с усмешкой взглянул на Тима.
   - Последнее пари - просто блеск! Примите мое уважение, Тим Талер!
   Тим глядел на барона и молчал. Казалось, и  это  забавляет  барона.  Он
спросил:
   - А по совести говоря, ты что хотел - проиграть или выиграть это  пари?
Мне было бы очень интересно это узнать. Тим осторожно ответил:
   - Чаще всего пари заключают, чтобы выиграть.
   - В таком случае, это была отличная находка!  -  воскликнул  барон.  Он
вскочил с кресла и, скрестив руки на груди, начал ходить взад и вперед  по
номеру.
   Тим, полулежа на тахте, спросил:
   - А наш контракт еще действителен? Ведь я заключил его с первым бароном
Тречем, а не с его братом-близнецом.
   Треч вернулся из спальни обратно в гостиную и на ходу ответил:
   - Контракт был заключен с бароном Ч.Тречем. Меня зовут Чарлз Треч. А до
этого я называл себя Чезаре Треч. И в тот раз Ч., и в  этот  раз  Ч.,  мой
юный друг!
   - Но раз нет никакого брата-близнеца, - поинтересовался Тим, - кого  же
тогда похоронили вместо вас?
   - Одного бедного пастуха, у которого не было никакой родни.
   Треч говорил, словно смакуя каждое слово.
   - В Месопотамии находится моя главная  резиденция  -  небольшой  замок.
Там-то ему и устроили торжественные похороны.
   Барон снова направился в дальнюю комнату. Тим услышал  его  удаляющийся
голос:
   - Ты никогда не слыхал про  людей,  заключивших  контракт  с  чертом  и
подписавших его своей кровью?
   Барон уже возвращался в комнату, где лежал Тим. Тим довольно равнодушно
спросил:
   - А разве черт есть на самом деле?
   Треч снова опустился в кресло с инкрустацией из слоновой кости и  почти
простонал:
   - Ты что, правда совсем дурачок или  только  прикидываешься?  До  черта
тебе, кажется, вообще нет никакого дела!
   Тим никак не мог понять,  почему  этот  разговор  так  волнует  барона.
Однако, услыхав слово "контракт", он насторожился. Он  подумал,  что  Треч
решил  поговорить  с  ним  насчет  контракта.  Но  барон   все   продолжал
разглагольствовать. Он говорил о Вельзевуле,  властителе  ада,  о  демонах
Форказе, Астароте и Бегемоте, о ведьмах и о  черной  магии,  о  знаменитом
волшебнике докторе Фаусте, у которого одно время был слугой известный черт
Мефистофель.
   Заметив, что на мальчика эти разговоры наводят  скуку,  он  поднялся  с
кресла и пробормотал:
   - Придется действовать более прямо.
   Тим снова положил голову на подушки. Правой рукой, свисавшей  с  тахты,
он рассеянно теребил шелковую домашнюю туфлю, - эти туфли  принесли  сюда,
как только он вошел в номер. Взгляд Тима снова обратился к  люстре:  в  ее
стеклянных  слезах   множество   раз   отражалась   крохотная   и   нелепо
искривленная, худощавая фигура барона.
   - Хочешь выучить заклинание,  -  решительно  спросил  Треч,  -  которым
доктор Фауст вызывал черта?
   - Нет, - ответил Тим, не поворачивая головы. Он увидел, как  исказились
гримасой лица маленьких баронов в сверкающих каплях люстры.
   - Тогда давай хоть я произнесу заклинание! - сказал барон. В голосе его
звучала плохо скрытая досада.
   -  Как  вам  угодно,  барон,  -  равнодушно  ответил  Тим.  И  все-таки
любопытство его пробудилось, когда  он  увидел,  как  множество  крошечных
Тречей, отраженных в множестве переливающихся стекляшек, подняли вверх для
заклинания свои тонюсенькие ручки.
   Медленно, глухим голосом Треч принялся произносить какие-то неслыханные
слова:

   Багаби лака бахабе,
   Ламак кахи ахабабе,
   Ламак, ламек бахляз,
   Кабахаги забаляс...

   Как только барон дошел до середины заклинания, люстра  начала  легонько
покачиваться - наверное, оттого, что он так сильно размахивал руками, -  и
потревоженный громадный паук стал быстро спускаться с нее  вниз  на  своем
тонком канате.
   Тим всегда терпеть не мог пауков, а  тут  еще  таинственное  заклинание
барона усилило чувство омерзения, и, схватив шелковую домашнюю туфлю, он в
бешенстве швырнул ею в паука.
   Барон как раз договаривал последние слова заклинания:

   Бариолаз Лагоцата кабелаз...

   Вверху на потолке что-то хрустнуло, и вдруг громадная люстра с грохотом
и звоном рухнула на пол рядом с креслом всем грузом  своих  переливающихся
стеклянных слез.
   Тим испуганно поджал ноги. Барон, раскрыв рот и все  еще  подняв  вверх
руки, стоял за спинкой кресла с огромной шишкой на лбу.
   Как видно, осколок люстры угодил ему в голову.
   В номере стало необычайно тихо. Но грохот, вероятно, был слышен во всем
отеле. Кто-то уже решительно колотил в дверь.
   Только  теперь  барон  опустил  руки.  Сгорбившись,  усталой   походкой
окончательно выдохшегося человека подошел он к двери, чуть приоткрыл ее  и
сказал в щелку несколько слов по-итальянски. Тим их,  конечно,  не  понял.
Потом он снова захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и произнес:
   - Все бесполезно. С простаком не сладишь!
   Тиму эта фраза была так же малопонятна, как и таинственное  заклинание.
Не вставая с тахты, он приподнялся и спросил:
   - Что бесполезно?
   - Средневековье! - ответил  барон  без  всякой  видимой  связи.  И  Тим
остался в полном недоумении. Больше он ничего не стал  спрашивать,  только
сказал:
   - Извините меня, пожалуйста, за люстру. Я хотел попасть в паука. -  Это
пустяки. Нам просто поставят в счет стоимость люстры, - пробормотал барон.
   - Почему же нам? - переспросил Тим. Он вдруг вспомнил, что он чудовищно
богат, и потому добавил: - За люстру, барон, заплачу я.
   - Вряд ли это окажется возможным, - возразил Треч, и на губах его снова
появилась усмешка. - Ты ведь еще не достиг совершеннолетия, мой  милый,  а
значит, не можешь истратить ни копейки  без  согласия  опекуна.  А  опекун
твой, как тебе хорошо известно, барон Треч. - Он поклонился с  насмешливой
улыбкой. - Но, разумеется, ты будешь получать деньги на карманные расходы.
   Тим, юнга в клетчатых брюках и старом свитере, поднялся с тахты и  тоже
поклонился:
   - И вам, барон, приходят иногда в голову блестящие идеи. Разрешите  мне
теперь переодеться. Я хотел бы остаться один.
   В первый момент Треч уставился на  мальчика,  не  произнося  ни  слова.
Потом  он  вдруг  весело  рассмеялся.  И,  все  еще  продолжая   смеяться,
воскликнул:
   - А ты, оказывается, способен на  большее,  чем  я  думал,  Тим  Талер!
Поздравляю!
   Только теперь он заметил, что Тим, слушая его смех, побледнел.
   Этот смех - веселые раскаты и переливы, - которым он всякий раз, словно
лассо, ловил своих собеседников, не подействовал на мальчика. По отношению
к нему он не имел никакой силы. Ведь это был его собственный смех.
   Треч поспешно направился к двери. Но прежде чем  выйти  из  номера,  он
вытер  рукавом  своего   пиджака   полированную   поверхность   небольшого
письменного столика, стоявшего на его пути, почти у самой двери; при  этом
он, искоса взглянув на Тима, пододвинул локтем на середину  стола  кожаный
бювар с письменными принадлежностями.
   Только после этого он открыл дверь и, оглянувшись через плечо, сказал:
   - Всегда к вашим услугам, господин Талер!  Я  позову  камердинера.  Это
очень преданный мне человек, родом из Месопотамии.
   - Спасибо, - сказал Тим. - Я привык одеваться сам.
   - Что ж, тем лучше, - усмехнулся барон. - Значит, на этом мы сэкономим.
   Наконец он  вышел,  бесшумно  закрыв  за  собой  дверь.  На  лестничной
площадке барон постоял немного в раздумье.
   - Парень, видно, решил заполучить назад свой смех, - пробормотал он.  -
Он презирает могущество, которое дают темные силы. Или равнодушен к  нему.
Он хочет света, а свет... - барон медленно направился в свой  номер,  -  а
свет, как известно, преломляется зеркалом.  Надо  будет  попробовать  этот
способ.
   Войдя в свои апартаменты, Треч тут же снова опустился в кресло. Над его
головой висела точно такая же люстра, как в номере у Тима.  Взгляд  барона
упал на легонько покачивающиеся стеклянные слезы,  и,  вспомнив,  как  Тим
швырнул туфлей в паука, он вдруг расхохотался.
   Он так хохотал, то наклоняясь вперед, то откидываясь назад, сотрясаемый
смехом, что кресло под ним  скрипело.  Он  хохотал,  как  мальчишка.  Смех
подымался откуда-то изнутри и  выходил  на  поверхность,  как  пузырьки  в
стакане  с  газированной  водой.  И  все  снова  и  снова   рулада   смеха
оканчивалась счастливым, захлебывающимся смешком.  Но  барон  был  из  тех
людей,  которые  никогда  не  отдаются  с  веселой  беззаботностью   своим
чувствам. У него отсутствовал талант быть счастливым. Он имел привычку все
объяснять и разлагать на части, даже свои собственные чувства. И  на  этот
раз, как только смолк последний счастливый  смешок,  барон  задумался  над
тем, чему он, собственно говоря, смеялся. И тут он с изумлением установил,
что смеялся над  самим  собой,  над  своей  неудачной  попыткой  завоевать
расположение Тима при помощи фокусов с черной  магией.  Итак,  попытка  не
удалась. Треч оказался побежденным. И все-таки он смеялся. Это было что-то
новое для барона, совсем неожиданное.
   Он поднялся с кресла и,  шагая  взад  и  вперед  по  комнате,  принялся
рассуждать вслух.
   - Поразительное дело, - бормотал он себе под нос, - я купил этот  смех,
чтобы обрести власть над сердцами и душами других людей. И вот... - он был
так ошарашен, что даже остановился, - и  вот  я  обрел  власть  над  самим
собой, над моими настроениями, ужасающими капризами и  причудами.  У  меня
больше нет никаких настроений! Я их высмеиваю!
   Он снова стал шагать взад и вперед по комнате.
   -  Раньше  я  приходил  в  бешенство,  когда,  испытывая  свою  власть,
оказывался побежденным. Я  мог  буквально  вцепиться  зубами  в  ковер  от
ярости. А теперь,  даже  потерпев  поражение,  я  остаюсь  победителем:  я
смеюсь!
   Барон потрогал  свою  шишку  на  лбу  -  он  выглядел  при  этом  почти
счастливым - и воскликнул:
   - Невероятно!  Все,  чего  я  добился  в  жизни,  я  получил  благодаря
коварству и обману, козням и лукавым победам над другими. И  вдруг  теперь
что-то досталось мне само собой, просто так,  без  всяких  усилий,  только
потому, что где-то внутри у меня сидит какое-то клокотание, которое  может
в любой момент подняться на поверхность и явиться в мое распоряжение. Нет,
смех стоит гораздо дороже, чем я предполагал! Да за него не  жалко  отдать
целое королевство!
   И снова этот длинный, худощавый человек бросился в кресло. Лицо его  на
мгновение стало лицом господина  в  клетчатом  с  ипподрома,  замкнутым  и
хитрым.
   "Ну что ж, гонись за  своим  смехом,  Тим  Талер!  Гонись,  гонись!  Ты
никогда не получишь его назад! Я держу его крепко, изо всех сил, зубами  и
когтями!"



        17. БОГАТЫЙ НАСЛЕДНИК

   Обычная форма юных богатых наследников выглядела во времена  Тима  так:
короткие серые штаны, курточка в красную  и  черную  полоску,  белоснежная
шелковая рубашка, галстук в красную шотландскую клетку, такие же  носки  и
коричневые замшевые полуботинки на толстой подметке.
   Тим  стоял  в  этом  костюме  перед  зеркалом  в  человеческий  рост  и
причесывался,  в  первый  раз  в  жизни   смочив   предварительно   волосы
одеколоном. На ковре у его ног лежал раскрытый иллюстрированный  журнал  с
фотографиями чемпиона по теннису. Тим старался уложить  волосы  точно  так
же, как у чемпиона. Наконец это ему кое-как удалось.
   Некоторое время он пристально рассматривал свое лицо в  зеркале,  потом
попробовал  приподнять  вверх  уголки  рта.  Но  это  даже  отдаленно   не
напоминало улыбку.
   Тим грустно отвернулся от зеркала и стал бесцельно  бродить  по  своему
номеру  из  комнаты  в  комнату.  Он  покачался   от   нечего   делать   в
кресле-качалке, подробно рассмотрел картины, висевшие на стенах - все  это
были корабли в открытом море,  -  потом  поднял  телефонную  трубку  цвета
слоновой кости, но тут же снова положил ее на рычаг  и,  наконец,  раскрыл
кожаный бювар с вычурным тиснением, который барон,  уходя,  пододвинул  на
самую середину полированного письменного стола.
   В бюваре лежала пачка почтовой бумаги. В  левом  верхнем  углу  первого
листа было напечатано прямыми серыми буквами:
   ТИМ ТАЛЕР, ВЛАДЕЛЕЦ ПРЕДПРИЯТИЙ "БАРОН ТРЕЧ И К<sup>o</sup>".
   Справа стояло: "Генуя ... числа ... года".
   В шелковом боковом кармашке бювара лежали почтовые конверты. Тим  вынул
один из них и прочел внизу под чертой: "Отправитель -  Тим  Талер.  Генуя,
Италия. Отель "Пальмаро".
   Тим сел в кресло у письменного стола, открыл авторучку, лежавшую  рядом
с бюваром, и решил написать письмо.
   Когда он взял из стопки листок бумаги и отодвинул  бювар,  он  заметил,
что  в  полированной  поверхности  стола,  словно  в  зеркале,  отразилась
наоборот надпись, напечатанная вверху листика. А если прочитать ее?
   РЕЛАТ МИТ "К<sup>o</sup> И ЧЕРТ НОРАБ" ЙИТЯИРПДЕРП ЦЕЛЕДАЛВ
   При этом ему бросилось в глаза слово "черт".
   "Похоже, там написано "черт", - подумал Тим. -  Но,  это  уж  известное
дело,  -  прибавил  он  мысленно,  -  когда  черта  помянут,  он  везде  и
мерещится".
   Он положил листок поровнее и начал писать письмо.

   "Дорогой господин Рикерт!
   Я добрался до Генуи не совсем благополучно. Барон умер, и теперь я  его
наследник. Но я этого вообще-то совсем не хотел.  Скорее  уж  наоборот.  К
сожалению, сейчас я ничего не могу вам объяснить. Может быть, когда-нибудь
после. Пожалуйста, постарайтесь установить связь со  стюардом.  Его  зовут
Крешимир, и у него аппендицит. Крешимир вам может все рассказать, а  я,  к
сожалению, ничего! Поговорите еще, пожалуйста, с рулевым  "Дельфина";  его
зовут Джонни, и он родом из Гамбурга. Он знает все.
   Теперь я самый богатый человек на свете, и так называемый новый барон -
мой опекун. Хорошего тут ничего нет, но, может быть, это  мне  поможет.  Я
стараюсь, чтобы барон не заметил, что я ничего этого не хочу. Вы,  и  Ваша
мама, и стюард, и Джонни были ко мне очень добры. Может быть,  Вы  найдете
какой-нибудь выход для меня. Но, наверное, я должен  выпутываться  сам.  И
это, наверное, очень хорошо, что у меня есть план и цель, потому  что  это
помогает мне забывать, что я теперь уже не настоящий человек.
   Передайте, пожалуйста, привет Вашей маме,  и  большое  Вам  спасибо  от
Вашего грустного Тима Талера.
   Только, пожалуйста, не пишите мне.  Может  быть,  потом  я  пришлю  Вам
какой-нибудь тайный адрес.
   Тим."

   Он еще раз прочел  письмо  с  начала  до  конца,  потом  сложил  листок
вчетверо и запечатал его в конверт. Но как раз  в  тот  момент,  когда  он
хотел написать адрес, за дверью послышались шаги.
   Тим поспешно сунул письмо во внутренний карман своей куртки.  В  ту  же
секунду раздался стук в дверь, и, прежде чем Тим успел ответить "войдите",
в его номер снова вошел барон.
   Он увидел рядом с раскрытым бюваром незавинченную ручку и спросил:
   - Что, пишите личные письма, господин  Талер?  С  этим  вам  надо  быть
поосторожнее. Впрочем, в вашем распоряжении имеется секретарь. Тим  закрыл
бювар, завинтил ручку и сказал:
   - Если мне понадобится секретарь, я его позову.
   - Неплохо прорычал, юный лев! - рассмеялся барон. - Мне  кажется,  что,
надев новый костюм, вы мгновенно усвоили новые манеры. Это весьма и весьма
похвально!
   Снова раздался стук в дверь. Треч недовольно крикнул:
   - Che cosa vole? [Что вам угодно? (итал.)]
   - La garderoba per il signore Thaler! [Вещи господина Талера!  (итал.)]
- ответил кто-то за дверью.
   - Avanti [войдите (итал.)], - буркнул Треч.
   Слуга в длинном зеленом фартуке с поклоном внес  рюкзак  Тима,  положил
его на подставку для чемоданов и остался стоять у  двери.  Тим  подошел  к
нему, протянул руку и сказал:
   - Большое спасибо!
   Слуга с удивлением и даже как будто  с  неудовольствием  неловко  пожал
протянутую ему руку.
   - Non capisco! [Не понимаю! (итал.)] - пробормотал он.
   - Он не понимает, - рассмеялся барон. - А вот это он наверняка поймет!
   С этими словами Треч вытащил из кармана пачку бумажных лир  и  одну  из
бумажек протянул слуге.
   Слуга, просияв, воскликнул:
   - Grazie! Mille grazie! Tante grazie, signore barone! [Спасибо! Большое
спасибо! Огромное спасибо, синьор барон! (итал.)]  -  и,  низко  кланяясь,
попятился к двери.
   Треч запер за ним дверь и сказал:
   - В прежние времена холоп,  прежде  чем  переступить  порог  господских
покоев, снимал обувь, а войдя, падал на колени и целовал своему  господину
носок сапога. Увы, эти благословенные времена ушли безвозвратно!
   Тим не обращал внимания на слова барона. Его вдруг поразила мысль,  что
в рюкзаке лежит его фуражка, а за подкладкой фуражки - контракт с  Тречем.
Как бы невзначай он подошел к  рюкзаку,  развязал  его  и  тут  же  увидел
фуражку - она  лежала  сверху.  Взяв  ее  в  руки,  он  услышал,  как  под
подкладкой зашуршала бумага. Тим вздохнул с облегчением.
   Продолжая слушать разглагольствования  барона,  он  старался  незаметно
вытащить контракт из-под подкладки и переложить его во  внутренний  карман
куртки.
   - В таком отеле, как этот,  -  продолжал  свою  речь  барон,  -  вполне
достаточно пожимать руку троим: портье,  чтобы  всегда  говорил  в  случае
надобности, что вы только что вышли, директору, чтобы не  разглашал  ваших
тайн, и шеф-повару, чтобы вкусно кормил нужных вам людей.
   - Я приму это к сведению! - заметил Тим.
   Про себя он подумал: "Когда я снова смогу смеяться, я с радостью  пожму
руку всем слугам и горничным".
   Зазвонил телефон. Тим взял трубку и сказал:
   - Слушаю. Это Тим Талер.
   - Ваш автомобиль подан, синьор! - раздался голос в трубке.
   - Большое спасибо! - ответил Тим и нажал на  рычаг.  Барон,  пристально
наблюдавший за Тимом, заметил:
   -  Никогда  не  называйте  своего  полного  имени,  мой  милый!  Вполне
достаточно сказать "да", причем  таким  тоном,  чтобы  дать  почувствовать
недовольство:  ведь  вас  потревожили.  И  никогда  не  говорите  "большое
спасибо",  если  вам  сообщают,  что  автомобиль  вас   ждет.   Совершенно
достаточно  буркнуть  "хорошо!".  Богатство   обязывает   к   определенной
невежливости,  господин  Талер.  Очень  важно  уметь  держать   людей   на
расстоянии.
   - Я приму это к сведению! - снова повторил Тим.
   И снова подумал: "Ну погоди, дай только  мне  вернуть  мой  смех!"  Они
вместе спустились по лестнице в зал - в  таких  фешенебельных  отелях  его
обычно называют холлом, - и при их появлении некоторые  господа  поднялись
со своих кресел и поклонились. Один из них подошел поближе и произнес:
   - Разрешите, господин барон...
   Даже не взглянув на него, барон ответил:
   - Мы спешим. Позже.
   Затем они сошли вниз по  мраморной  лестнице  и  направились  к  своему
роскошному автомобилю.
   Шофер распахнул перед ними  дверцу,  и  барон  с  Тимом  опустились  на
красное кожаное сиденье.
   Тим не заметил, что впереди и позади  их  автомобиля  едут  две  другие
машины с личной охраной. Не понял он и выкриков газетчиков, которые, бегая
по улицам, размахивали своими листками:
   - Il barone Treci e morto!
   - Adesso un ragazzo di quatrodici anni e il piu ricco uomo del mondo!
   Барон с улыбкой перевел их выкрики Тиму:
   "Барон Треч умер! Четырнадцатилетний мальчик - самый богатый человек на
земле!"
   На перекрестке машина остановилась перед светофором. Треч в  это  время
давал Тиму указания, как надо вести себя на приеме, на который они  сейчас
ехали. Но Тим плохо его слушал  -  он  засмотрелся  на  маленькую  смуглую
девочку с черными, как вишни, глазами, которая стояла на тротуаре рядом  с
продавцом  фруктов  и,  широко  раскрыв  рот,  старалась  откусить   кусок
огромного яблока. Заметив взгляд Тима,  она  опустила  руку  с  яблоком  и
улыбнулась мальчику.
   Тим кивнул ей, снова забыв,  как  печально  кончается  всякий  раз  его
попытка улыбнуться.
   И девочка вдруг  увидела,  что  лицо  за  стеклом  автомобиля  исказила
ужасная гримаса. Она испугалась, заплакала и спряталась за спину  продавца
фруктов.
   Тим закрыл лицо  руками  и  откинулся  на  спинку  сиденья.  Барон  же,
наблюдавший за этой сценой в зеркало, опустил стекло со своей  стороны  и,
смеясь, что-то крикнул девчушке по-итальянски.
   Девочка с еще мокрым от  слез  лицом  выглянула  из-за  спины  продавца
фруктов, робко подошла к машине и протянула свое яблоко барону. Когда Треч
дал ей за это блестящую монету, она просияла, пискнула: "Grazie, signore!"
- и рассмеялась.
   В это мгновение машина тронулась, и барон протянул яблоко Тиму.
   Но Тим невольно отдернул руку, и огромное красное  яблоко,  блестевшее,
словно лакированное, покатилось с его колен на пол, под ноги шоферу.
   - Вам надо научиться, господин Талер,  -  сказал  Треч,  -  заменять  в
будущем свою улыбку  чаевыми.  В  большинстве  случаев  чаевые  производят
гораздо более сильное впечатление.
   "Зачем же ты тогда купил мой смех?" - подумал Тим.
   Вслух он сказал:
   - Я приму это к сведению, барон. Спасибо, синьор!



        18. В ПАЛАЦЦО КАНДИДО

   Палаццо Кандидо, как ясно уже по итальянскому  названию,  -  это  белый
дворец: снаружи - белый мрамор, внутри - белая штукатурка. Когда  барон  с
Тимом поднялись по белой мраморной лестнице на первый  этаж,  их  со  всех
сторон окружили директора.  Все  они  показались  Тиму  какими-то  странно
знакомыми - наверное, это они тогда встречали его на  пристани.  Директора
хранили почтительное молчание, пока барон разговаривал с Тимом.
   - Этот дворец, - сказал Треч вполголоса, - представляет собой музей,  и
за то, что его предоставили в наше распоряжение,  нам  придется  заплатить
много денег. В залах его висят картины мастеров итальянской и  голландской
школы. Нам придется их осмотреть. Такого рода обязанности на нас  налагает
наше положение. Так как вы, господин Талер, вероятно, ничего не смыслите в
живописи и вообще в искусстве, рекомендую вам осматривать картины молча, с
серьезным лицом. У тех картин, возле которых я буду покашливать, вы будете
стоять  несколько   дольше,   чем   у   других.   Изображайте   молчаливую
заинтересованность.
   Тим кивнул молча, с серьезным лицом.
   Но когда они в окружении свиты  директоров  начали  обходить  картинную
галерею, Тим не стал  следовать  предписаниям  барона.  От  картин,  перед
которыми Треч покашливал, он чаще всего  сразу  же  отходил.  Зато  у  тех
картин, возле которых Треч не кашлял, Тим задерживался дольше.
   В музее было больше всего портретов, написанных маслом. Лица  людей  на
портретах голландских мастеров  казались  совсем  прозрачными  и  удивляли
выражением сосредоточенности; узкие губы их всегда были крепко сжаты. Лица
на портретах итальянских художников отличались красивой смуглостью кожи, а
из-за веселых полукругов около уголков губ все  время  казалось,  что  они
вот-вот озарятся улыбкой.  Как  видно,  голландские  портреты  были  более
знамениты - чаще всего барон покашливал  перед  ними;  но  Тиму  нравились
совсем другие лица - менее замкнутые, открытые, с ямочками  возле  уголков
рта. Иногда барону приходилось чуть  ли  не  подталкивать  его,  чтобы  он
отошел от такого портрета, зато директора на "ици" и "оци" находили, что у
мальчика совсем неплохой вкус. Когда Треч заметил это, он, не долго думая,
решил прервать осмотр картинной галереи и сказал:
   - Пора, однако, перейти к основной части нашего мероприятия, господа!
   Теперь все направились в зал, где  стояли  празднично  накрытые  столы,
составленные в форме буквы "П". Место во главе стола было украшено ветками
лавра. Здесь должен был сидеть Тим.
   Но прежде чем все заняли свои  места,  появился  фотограф,  щупленький,
подвижный человечек с чересчур длинными черными волосами; волосы все время
падали ему на глаза, и он всякий раз откидывал их  со  лба  величественным
движением головы. Фотограф попросил всех присутствующих встать в  полукруг
так, чтобы Тим оказался в центре. Кроме директоров,  здесь  оказалось  еще
много каких-то других людей, но им Тим не должен был пожимать руку.
   Щупленький фотограф  прикрутил  свой  аппарат  к  штативу,  поглядел  в
видоискатель и стал дирижировать собравшимися,  изо  всех  сил  размахивая
руками и выкрикивая:
   - Ridere, sorridere! Sorridere, prego!
   Тим, стоявший  впереди  Грандицци,  обернулся  через  плечо  и  спросил
директора:
   - Что он говорит?
   - Он говорит, чтобы ты... простите, чтобы  вы...  Вернее,  он  говорит,
чтобы мы улыбнулись... Улыбнитесь!
   - Спасибо! - ответил Тим.
   Он резко побледнел. Теперь фотограф обратился прямо к нему и повторил:
   - Sorridere, signore! Улибайтэсь, пожалюста!
   И все уставились на мальчика. А он стоял, крепко сжав губы. Фотограф  с
отчаянием повторял:
   - Улибайтэсь! О, пожалюста, пожалюста!
   Барон, стоявший позади Грандицци, ни единым словом не  пришел  Тиму  на
помощь.
   И Тим сказал:
   - Мое наследство - тяжелая ноша, господин фотограф. И я  еще  не  знаю,
что мне делать - смеяться или плакать. Разрешите мне пока подождать  и  со
смехом, и со слезами.
   По полукругу пробежал шепот. Одни переводили слова Тима на итальянский,
другие выражали удивление и восхищение. Только Треч весело улыбался.
   Наконец снимок был сделан - правда, без улыбающегося наследника.
   После этого все сели за стол. По одну сторону от Тима сидел  Грандицци,
по другую - барон. Носовой  платок  директора  Грандицци  испускал  аромат
гвоздики. Казалось, что пахнет сладким перцем.
   Прежде  чем  приступить   к   еде,   директора   произнесли   множество
торжественных речей - кто по-итальянски, кто на плохом немецком. И  всякий
раз, когда слушатели смеялись, кивали или аплодировали, они поглядывали на
мальчика, сидевшего во главе стола.
   Один раз барон шепнул Тиму:
   - Вы устроили себе нелегкую жизнь,  господин  Талер,  слишком  поспешно
заключив пари. Тим шепотом ответил:
   - Я знал, что меня ожидает, барон.
   На самом же деле еще никогда в  жизни  на  душе  у  него  не  было  так
скверно, как сейчас, когда  все  рассматривали  его,  словно  какую-нибудь
диковинную зверюшку. Но твердое  решение  не  уступать  барону  ни  в  чем
укрепляло его силы и не давало падать духом.
   Только на одно короткое мгновение Тим задумался - он вспомнил о рулевом
Джонни.  И  тут  вдруг  он  снова  превратился  в  маленького  мальчика  и
испугался, что сейчас разревется. Но, к счастью,  как  раз  в  эту  минуту
барон поднялся, чтобы произнести речь, и Тим снова взял себя в руки.
   Прежде всего барон воздал  должное  способностям  и  деловым  качествам
своего умершего брата, затем перешел к тем высоким задачам, которые  стоят
перед всяким, кто управляет огромным богатством, и, наконец,  в  коротких,
энергичных выражениях пожелал  юному  наследнику  сил  и  мудрости,  чтобы
разумно и с благой целью использовать столь грандиозное наследство.  Потом
он сказал несколько слов по-итальянски. Очевидно, это была шутка, и он сам
рассмеялся ей, словно маленький мальчик.
   Дамы и господа за столом  были  так  очарованы  его  смехом,  что  тоже
рассмеялись и принялись усиленно аплодировать.
   На этот раз смех барона не задел Тима. Он всегда теперь носил  на  руке
часы, которые подарил ему господин Рикерт в Гамбурге, и в эту  минуту  как
раз смотрел на них.  Часы  показывали  восемнадцать  тридцать  -  половину
седьмого. В восемь он должен встретиться с Джонни.  А  судя  по  тарелкам,
бокалам и приборам, банкет затянется еще надолго. Очевидно, Тиму  придется
подняться из-за стола раньше всех. Но  как  это  сделать?  Ведь  он  здесь
главное действующее лицо...
   Банкет  и  в  самом  деле  длился  очень  долго.  Когда   после   супа,
последовавшего за закусками, подали на стол главное блюдо - почки в  белом
вине, - было уже двадцать минут восьмого.
   Мысли Тима были заняты только одним - предстоящей встречей с Джонни,  и
он даже сам не заметил, какие трудности  ему  пришлось  преодолеть,  чтобы
выглядеть за столом хорошо воспитанным молодым человеком. Он ел  так,  как
ели посетители  ресторана  на  пароходе  "Дельфин",  и  барон  не  успевал
удивляться столь  же  прекрасным,  сколь  естественным  манерам  мальчика.
Увидев, с  какой  грацией  Тим  накалывает  на  вилку  кусочек  почки,  он
пробормотал:
   - Нет, я явно недооценивал  этого  паренька!  Когда  стрелки  на  часах
показали без двадцати восемь, Тим нагнулся к уху барона и шепнул:
   - Мне нужно выйти. Барон поспешно ответил:
   - Туалет направо по коридору.
   - Спасибо, - сказал Тим.
   Он поднялся и прошел мимо всех парадных столов к двери,  сопровождаемый
многочисленными взглядами. Он очень старался идти  так,  как  ходит  любой
самый обыкновенный мальчик четырнадцати лет.
   В коридоре ему вдруг пришло в голову приоткрыть дверь в  зал  и  громко
крикнуть им какое-нибудь словечко - вот бы они подскочили! Но здесь  стоял
слуга в золотой ливрее, и Тим  со  спокойным  достоинством  проследовал  в
туалет.
   В ту минуту, когда он снова вышел в коридор, слуга в золотой ливрее как
раз отвернулся, и Тим на цыпочках - ведь шаги по мрамору отдаются  эхом  -
прошмыгнул через площадку на лестницу и поспешно сбежал вниз.
   Перед порталом палаццо стоял швейцар в ливрее с золотыми  галунами.  Но
он, как видно, не знал мальчика в  лицо  и  посмотрел  на  него  с  хмурым
безразличием. Тим настолько осмелел, что даже спросил его,  где  находится
памятник Христофора Колумба.  Но  швейцар  его  не  понял.  Он  неуверенно
показал рукой в сторону трамвайной остановки. И Тим быстрым шагом пошел  в
указанном направлении.



        19. ДЖОННИ

   Дожидаясь трамвая - прошла, казалось, целая вечность, - Тим то  и  дело
оглядывался через плечо на портал палаццо, но, кроме швейцара,  неподвижно
стоящего у дверей, там по-прежнему  никого  не  было.  Как  видно,  долгое
отсутствие Тима ни у кого еще не вызвало беспокойства. Тим  с  нетерпением
изучал схему трамвайных маршрутов, посреди которой было  помещено  длинное
прямоугольное зеркало. И вдруг он - не в первый раз за эти сутки! -  узнал
благодаря отражению нечто новое о нравах барона. Он увидел в зеркало,  что
за выступом палаццо стоит тот самый автомобиль, на котором он приехал сюда
вместе с бароном. За этим автомобилем виднелись еще две  машины,  и  возле
первой из них стояло двое людей, о чем-то беседовавших друг с другом. Один
из них в эту минуту как раз указывал рукой на Тима.
   Теперь Тиму вспомнилось, что директор Грандицци, еще когда они плыли на
баркасе,  говорил  о  детективах,  которые  будут  его  постоянной  личной
охраной. Может быть, это как раз и есть его тайные телохранители?  Вот  уж
это было бы совсем некстати - ведь барон не должен знать, что Тим  виделся
с Джонни.
   В эту секунду подошел трамвай. У  него  было  два  прицепа  с  открытой
площадкой - значит, и с той стороны площадки есть ступеньки!
   Это было на руку Тиму. С тех пор,  как  он  лишился  своего  смеха,  он
понемногу  приучился   в   трудном   положении   рассуждать   спокойно   и
хладнокровно. Он вскочил на  площадку  среднего  вагона  и,  протолкавшись
между стоявшими там людьми, успел, прежде чем тронулся  трамвай,  сойти  с
другой стороны площадки. И тут он со всех ног бросился бежать через улицу,
проскочил под самым носом у несущейся на полной скорости гоночной машины и
помчался по тротуару.
   Прежде чем свернуть в узкий переулок, он еще раз быстро оглянулся назад
и увидел, что один из детективов  как  раз  собирается  перебежать  улицу.
Тогда Тим понял, что  избавиться  от  телохранителей  ему  поможет  только
хитрость. К счастью, он находился в  той  части  Генуи,  которая  славится
своими запутанными переулками  и  проходными  дворами;  большинство  домов
имеет здесь два входа: парадный и черный. Тим с независимым видом вошел  в
маленькую закусочную, в которой пахло тушеным мясом и оливковым маслом, и,
тут же выйдя в другую дверь, очутился в переулке, где прямо  перед  домами
стояли лотки с жареными каракатицами. Здесь он юркнул  в  какую-то  дверь,
над которой висела вывеска: "Trattoria" - "Закусочная", и, выскочив  через
черный ход траттории, попал в переулочек с  ювелирными  лавками;  пробежал
вдоль  витрин  с  россыпями  драгоценных  украшений,  свернул  в  узенький
поперечный переулочек на другой стороне и, очутившись в  толпе  болтливых,
крикливых, ругающихся хозяек, догадался, что находится на небольшом рынке;
снова пробежал через какую-то тратторию,  где  пахло  прокисшим  вином,  и
вдруг  оказался  перед  раскрывшейся  в  эту  минуту  дверью  подъехавшего
автобуса. Не долго думая, он вскочил на подножку; дверь за ним  закрылась,
и автобус тронулся.
   Кондуктор с  улыбкой  погрозил  ему  пальцем  и  протянул  руку,  чтобы
получить деньги за проезд. Тим,  совсем  забывший  о  деньгах,  машинально
сунул руку в карман своей полосатой куртки и со вздохом облегчения нащупал
в нем мелочь и бумажные деньги. Он протянул кондуктору одну из  бумажек  и
сказал:
   - Христофор Колумб.
   - М-м-м? - переспросил кондуктор.
   - Христофор Колумб! Памятник! - повторил мальчик, стараясь говорить как
можно отчетливей. Теперь кондуктор его понял.
   - il monumento di Cristoforo Colombo, - поправил он  Тима  поучительным
тоном.
   И Тим старательно повторил:
   - Иль монументе ди Кристофоро Коломбо.
   - Bene, bene! - улыбнулся кондуктор. - Хорошо, хорошо!
   Потом он дал Тиму 85 лир сдачи, оторвал билет и объяснил  знаками,  что
скажет, когда ему выходить.
   Тим кивнул с серьезным  лицом  и  подумал:  "Вот  повезло!"  Радоваться
по-настоящему он не мог, но ему стало легче. Минут через десять - автобус,
проехав мимо гавани, стал подниматься по  переулку  в  гору  -  кондуктор,
тронув Тима за плечо, указал рукой  в  окно  на  большой  белый  памятник,
стоявший среди пальм  перед  огромным  зданием  со  множеством  стеклянных
дверей.
   Тим сказал по-итальянски единственное слово, которое знал:
   - Грацие! Спасибо!
   Потом он вышел из автобуса и, оказавшись на большой площади, растерянно
огляделся по сторонам. Он понял, что большое здание - это вокзал. Часы над
главным входом показывали без пяти минут восемь.
   Среди людей на площади он не обнаружил своих детективов. Но и  рулевого
Джонни тоже нигде не  было.  Тим  нарочито  медленно  поплелся  в  сторону
памятника, обошел его кругом и только тут увидел рулевого - Джонни  стоял,
прислонившись к стволу огромной пальмы, сам  чуть  ли  не  с  нее  ростом.
Трудно было его не заметить.
   Тим бросился к нему со всех ног и повис бы  у  него  на  шее,  если  бы
Джонни был не таким громадным.
   - Я удрал, Джонни! - крикнул он, еле переводя дыхание. - Барон  навязал
мне каких-то детективов, но я...
   - Барон? - с изумлением перебил его рулевой.  -  Я  считал,  что  барон
умер.
   - Он превратился в своего брата-близнеца!
   Джонни свистнул сквозь зубы. Потом он взял Тима за руку и сказал:
   - Пойдем посидим с тобой тут в одном кабачке.  Пусть-ка  попробует  нас
разыскать!
   И он повел за собой Тима по бесконечным переулкам  и  переулочкам.  То,
что Джонни назвал  "кабачком",  заслуживало,  собственно  говоря,  лучшего
названия. Помещение, по форме похожее на коридор, постепенно расширялось и
заканчивалось  полутемным,  почти  квадратным  залом.  Пол  здесь  был  из
струганых досок, темные деревянные полки по стенам чуть ли  не  до  самого
потолка уставлены бутылками всех форм, цветов и  размеров.  Выглядело  все
это очень торжественно, словно собор из бутылок.
   Рулевой  подвел  Тима  к  свободному  столику  в  самом  дальнем   углу
квадратного зала. Теперь тот, кто входил в дверь, не мог  бы  их  увидеть.
Когда подошел кельнер, Джонни заказал два стакана красного вина. Потом  он
вытащил из левого и из правого внутреннего кармана своей куртки по бутылке
рома, поставил под стул Тима и сказал:
   - Вот он, твой выигрыш. Я прячу его из-за кельнера. Еще  подумает,  что
мы собираемся распить здесь принесенное вино.
   Тим, в свою очередь, тоже вытащил что-то из внутреннего кармана куртки.
Это было письмо к господину Рикерту.
   - Ты отвезешь его в Гамбург, Джонни? Я боюсь отправлять его почтой.
   - Будет сделано, малыш!
   Письмо перекочевало в карман рулевого. Потом Джонни сказал:
   - А ты стал прямо пижоном, Тим! Ну как, здорово быть богатым?
   - Немного утомительно, - ответил Тим. - Но вообще-то можно  вести  себя
как  хочешь.  Если  неохота  смеяться,  можешь  не  смеяться,  даже  когда
фотографируют! А это не так уж мало.
   - А ты что, против того, чтобы смеялись? - озадаченно спросил Джонни.
   Тим понял, что проболтался. Он чуть себя  не  выдал.  А  ведь  ни  один
человек на свете не должен узнать от него, что он продал свой смех. Но ему
так и не удалось исправить свою ошибку каким-нибудь невинным  объяснением,
так как Джонни заговорил снова. Казалось, он попал в свою стихию: говоря о
смехе, он даже выражался более гладко, чем обычно.
   - Я согласен, - сказал он, - что вежливые улыбочки и  смешки  действуют
на нервы. Ничего нет противнее, чем когда тебе в "Доме моряка" с  утра  до
вечера умильно  улыбаются  какие-то  старые  дуры.  Улыбаясь,  уговаривают
воздержаться от алкогольных напитков;  улыбаясь,  накладывают  на  тарелку
кислую капусту; улыбаясь, призывают молиться перед сном.  Даже  аппендицит
тебе из брюха вырезают и то с улыбочкой. Улыбочки,  улыбочки,  улыбочки...
Ей-ей, просто никакого терпения не хватит!
   Кельнер принес вино и профессионально улыбнулся, подавая  стаканы.  Тим
закусил губу; он сидел, не подымая глаз от стола, и  Джонни  с  удивлением
заметил, что мальчик готов  расплакаться.  Он  замолчал,  дожидаясь,  пока
уйдет кельнер. Но и тогда он лишь поднял свой стакан и сказал:
   - За твое здоровье, Тим!
   - За твое здоровье, Джонни!
   Тим только чуть пригубил вино - оно показалось ему кислым.
   Ставя на стол пустой стакан, Джонни пробормотал:
   - Хотел бы я доискаться, в чем тут дело...
   Но Тим его понял. Он вдруг оживился и зашептал:
   - Постарайся поговорить  с  Крешимиром.  Он  все  знает  и  может  тебе
рассказать. А я не могу. Мне нельзя.
   Рулевой задумчиво посмотрел на мальчика. Наконец он сказал:
   - Кажется, я кое о чем догадался... - Потом он нагнулся  к  Тиму  через
стол и, глядя ему прямо в глаза, спросил: - Скажи-ка, а этот тип показывал
тебе какие-нибудь фокусы?
   - Нет, - ответил Тим. - Ничего он мне не  показывал.  Только  один  раз
сказал наизусть какой-то старинный заговор.
   И тут Тим рассказал рулевому о странном разговоре  в  номере  отеля,  о
заклинании и о том, как рухнула люстра.
   История с люстрой невероятно развеселила Джонни. Он  прямо  взревел  от
смеха и так колотил кулаками по  столу,  что  стаканы  заплясали,  а  вино
расплескалось. Задыхаясь от хохота, он еле выговорил:
   - Вот умора! Нет, это просто блеск! Да понимаешь ли ты, что стукнул эту
старую обезьяну по самому больному месту? А, Тим? Нет, серьезно, малыш?!
   И Джонни снова покатился со смеху.
   - Ты не мог бы сделать ничего лучшего, - продолжал  он,  в  изнеможении
откинувшись на спинку стула,  -  чем  разнести  эту  люстру.  Такого  этот
господин просто не переносит!
   Рулевой со смехом поднял руки вверх, изображая,  как  барон  произносит
заклинание, и с комической торжественностью проговорил:
   О повелитель крыс, мышей, Лягушек, блох, клопов и вшей!
   Тим тоже невольно откинулся  на  спинку  стула.  Ему  стало  вдруг  так
спокойно оттого, что хоть  один  человек  на  свете  осмелился  высмеивать
барона и потешается над ним. Впервые за  долгое  время  он  снова  услыхал
смех, который был ему не противен.
   Когда Джонни, насмехаясь, договаривал свое  шутливое  заклинание,  Тим,
опустив глаза, смотрел на струганые доски пола. И вдруг он увидел огромную
жирную крысу. Пронзительно пища, она с дьявольским бесстрашием  подскочила
к ноге Джонни, явно собираясь его укусить. Тим всегда не  переносил  крыс.
Он вскрикнул:
   - Рулевой, крыса!
   Но и Джонни уже  успел  заметить  злобного  зверька.  Он  действовал  с
замечательной ловкостью и присутствием духа. Отдернув ту ногу, на  которую
спешила взобраться крыса, он с невероятной быстротой высоко поднял  другую
и одним, хорошо рассчитанным ударом покончил со своим коварным врагом. Тим
на мгновение отвернулся при виде раздавленной  крысы  ему  чуть  не  стало
дурно.
   Но Джонни, неустрашимый Джонни, сказал, улыбаясь во весь рот:
   - Ага, повелитель шлет вперед своих  гонцов!  Выпей-ка  вина,  Тим,  не
смотри в ту сторону!
   На этот раз Тим отхлебнул большой глоток и почти  тут  же  почувствовал
действие вина. Ему стало лучше, но голова слегка закружилась.
   - Теперь у нас почти не осталось  времени,  Тим,  -  сказал  Джонни.  -
Вот-вот он явится собственной персоной!  Хочу  сказать  тебе  только  одно
того, во что ты не веришь, нет и на самом деле! Ты меня понял?
   Тим, не понимая, покачал головой. Голова у него кружилась все сильнее.
   - Я хочу сказать, - пояснил Джонни, - что тебе  надо  всегда  разносить
люстры, если барон вздумает снова тебя допекать. Смекнул?
   Тим кивнул. Но он только наполовину понял то, что хотел сказать Джонни.
Глаза его слипалась. Ему ведь пришлось до этого выпить вина еще в  Палаццо
Кандидо, а он совсем не привык к таким напиткам.
   - Старайся насмехаться над этой старой обезьяной, - продолжал Джонни. -
Ты теперь достаточно богат,  чтобы  вести  себя  свободно.  Разумеется,  я
говорю о внешней свободе. Внутренняя  свобода,  малыш,  покупается  совсем
другим богатством - смехом. Существует старая английская пословица...  как
это... сейчас вспомню... - Рулевой наморщил лоб. -  Удивительное  дело,  -
пробормотал он, - только сейчас была в голове и вдруг вылетела. Ну,  прямо
так и вертится на языке. Видно, хлебнул лишнего.
   - И мне тоже как-то не по себе от вина, - проговорил Тим,  еле  ворочая
языком.
   Но Джонни его не слушал - он все старался вспомнить пословицу. И  вдруг
он крикнул:
   - Ага, вспомнил: "Teash me to laugh, save  me  soul!"  Как  это  я  мог
забыть?
   Он со смехом постучал себя по лбу и вдруг, все еще продолжая  смеяться,
повалился с побелевшим лицом  со  стула  на  пол  и  застыл  без  движения
неподалеку от убитой крысы.
   Тим, мгновенно протрезвев, вскочил  и  стал  испуганно  озираться,  ища
помощи,  но  тут  взгляд  его  случайно  упал  на   кельнера,   равнодушно
смотревшего на происходящее. В этот момент он как  раз  получал  деньги  с
какого-то господина. Господин этот стоял к Тиму спиной. Но Тим узнал его с
первого взгляда. Это был барон.
   И тут Тим снова превратился как бы в другого Тима. Внешне спокойный, он
кивком головы подозвал кельнера, а  потом  опустился  на  колени  рядом  с
Джонни. Рулевой, не приходя в сознание, медленно и с  трудом,  но  все  же
вполне отчетливо повторял английскую поговорку.
   В ту же минуту Тим  увидел  рядом  с  собой  склонившегося  кельнера  и
барона, стоящего за его спиной.
   - Господин Талер! Какая счастливая случайность!  -  воскликнул  Треч  с
хорошо разыгранным изумлением. - Мы ищем вас уже больше часа!
   - Если с рулевым что-нибудь случится, - не слушая,  крикнул  Тим,  -  я
заявлю на вас, барон! И на кельнера тоже! Теперь Треч развеселился.
   - Для волнения нет никаких причин,  господин  Талер!  -  заметил  он  с
улыбкой. - Его здоровью это не повредит! Правда, со  службы  нам  придется
его уволить. Но человек такой силы без труда найдет себе работу в доках.
   Между тем посетители пивной начали проявлять любопытство и, столпившись
у столика, стали, перебивая друг друга, подавать разные  полезные  советы.
Они, как видно, считали, что Джонни пьян.
   Треч, стремясь, как всегда, избежать публичной сцены, потянул  Тима  за
рукав к выходу.
   - Ваш портрет, господин Талер, напечатан сегодня во всех газетах. Будет
очень неприятно, если вас тут узнают. О рулевом вы в самом деле можете  не
беспокоиться. Пойдемте!
   Несмотря на сопротивление Тима, не хотевшего оставлять Джонни одного  в
таком состоянии, барону удалось в конце концов вывести его на улицу.
   Нельзя было допустить, чтобы Треч  успел  обо  всем  догадаться.  Кроме
того, у Тима было смутное чувство, что в этой странной,  запутанной  игре,
где участвовала и дохлая крыса, и упавший в обморок рулевой, и  английская
пословица, выиграл не барон, а Джонни.
   И Тим покинул пивную, до потолка уставленную бутылками,  гораздо  более
спокойно, чем могло показаться.
   Роскошный автомобиль, ожидавший их у входа, загораживал чуть ли не весь
переулок. Позади него стояли еще две другие машины, и Тим заметил,  что  в
них сидят оба хорошо известных ему субъекта. Из озорства он кивнул  им,  и
они, слегка огорошенные, кивнули в ответ.
   В машине, откинувшись на красную кожаную спинку заднего сиденья,  сидел
директор Грандицци. Когда барон и Тим уселись с ним рядом, он захихикал:
   - Ах ви маленькая беглец! Ви неплох водить нас за нос, синьор!  Но  моя
мудрый друг Астарот...
   - Заткнись, Бегемот! Он не в курсе! -  рявкнул  барон  на  директора  с
необычной для него грубостью.
   Но тут же, обратившись  к  Тиму,  любезно  разъяснил  ему,  что  они  с
Грандицци являются членами так называемого "Клуба Ваала" и иногда называют
друг друга смеха ради клубными прозвищами.
   У Тима было смутное ощущение, что он уже слышал как-то  раз  от  барона
про Астарота и Бегемота, но он не мог вспомнить, где и когда это было. Тем
более, что все это время повторял про себя английскую  поговорку,  которую
сказал ему Джонни.
   Когда автомобиль  проезжал  мимо  памятника  Христофора  Колумба,  Треч
сказал Тиму:
   - Завтра рано утром  мы  вылетаем  в  Афины,  господин  Талер!  Самолет
принадлежит фирме. Он будет ждать нас на аэродроме ровно в восемь часов.
   Тим кивнул, ничего не ответив. Он, наверное уже в десятый раз, повторял
про себя английскую поговорку. Наконец он решился спросить Грандицци:
   - А что это значит: "Тич ми ту лаф, сейв май соул"?
   - На каком это языке? - осведомился Грандицци.
   - На английском, - спокойно ответил барон. - Старая пословица, такая же
глупая, как большинство пословиц. - Он повторил фразу с хорошим английским
произношением. Потом вполголоса перевел: - "Кто смеется,  тот  спасен!"  А
буквально: "Научи меня смеяться, спаси мою душу!"
   Тим сказал как можно равнодушнее:
   - А-а, понятно!
   И больше не произнес ни слова. Он все повторял и повторял про себя  эту
пословицу,  только  теперь  у  него  получалось:  "Научи  меня   смеяться,
рулевой!"



        20. ЯСНЫЙ ДЕНЬ В АФИНАХ

   Самый большой филиал концерна барона Треча находился в Афинах - древней
столице Греции. В этом городе барон был необычайно оживлен и  любезен.  Он
старался даже по возможности  оградить  Тима  от  директоров  и  банкетов.
Вместо  этого  он  водил  его  гулять  по  улицам.  Правда,  на  некотором
расстоянии вслед за ними всегда ехал автомобиль, и по первому знаку  Треча
шофер мог подкатить к тротуару и распахнуть дверцу.
   Барон не стал показывать Тиму те  достопримечательности,  ради  которых
приезжает в Афины большинство иностранных туристов. Он не поднимался с ним
на Акрополь -  поглядеть,  как  блестит  между  белыми  колоннами  веселой
голубизной Эгейское море; не  водил  его  смотреть  на  мраморные  статуи,
излучающие - от ямочек у щиколотки  до  полукругов  возле  уголков  губ  -
божественный смех; не показал ему ясно сияющего неба над высокими храмами.
Вместо всего этого он повел его на афинский рынок.
   - По крайней мере,  половина  тех  денег,  которые  получают  здесь  за
товары, попадает в мои руки, - сказал он Тиму. - Вы, господин  Талер,  как
мой наследник, должны знать, каким образом создается  наше  богатство.  Ну
разве не наслаждение глядеть на эти краски?
   Треч отправился с Тимом прежде всего в рыбные ряды. Выпучив  глаза,  со
сверкающей красной полосой под жабрами,  лежали  здесь  рыбы  тысячами,  в
больших открытых холодильниках. Богатства моря были представлены  во  всей
своей роскоши. Блистало серебро, отливала голубизной сталь; то тут, то там
виднелись ярко-красные и матово-черные пятна и полосы. Но барон смотрел на
все это глазами торговца.
   - Этот тунец доставлен сюда из Турции, - объяснял он. - Мы закупаем его
там совсем дешево. А эта треска из Исландии -  одна  из  самых  прибыльных
наших торговых операций. Хамса, каракатицы и сардины привезены  из  Италии
или пойманы здесь, в Греции.  На  этом  много  не  заработаешь.  А  теперь
пройдем дальше, господин Талер!
   Треч прямо  упивался  рынком.  Они  остановились  возле  оштукатуренной
стены, на которой висели ободранные бараньи  туши  со  свесившимися  набок
языками.
   - Эти бараны доставлены из Венесуэлы, -  сказал  барон.  -  А  вон  тех
свиней мы закупили в Югославии. Весьма выгодное дело!
   - А еще что-нибудь, кроме рыбы, покупается здесь, в Греции?  -  спросил
Тим.
   - Конечно, - рассмеялся Треч. - Кое-что поставляет нам  и  эта  страна:
изюм,  вино,  бананы,  кондитерские  изделия,  оливковое  масло,  гранаты,
шерсть, ткани, инжир, орехи и бокситы.
   Треч перечислял товары с такой  торжественностью,  словно  читал  вслух
Библию. Тем временем он привел Тима в молочный ряд, где на столах  Повсюду
возвышались  горы  белоснежного  творога.  Странная  это  была   прогулка.
Протискиваясь сквозь толпу, они шли все дальше и  дальше  мимо  торговцев,
азартно расхваливающих свой товар, и громко торгующихся покупателей. Когда
они проходили по рыбному ряду, им пришлось  шагать  по  лужам,  в  которых
плавал нарезанный кружочками лук; возле бараньих туш они обходили  ручейки
стекавшей крови, а когда стали  пробираться  между  лотками  с  овощами  и
фруктами, то все время смотрели под ноги, чтобы не наступить на  кожуру  и
не поскользнуться.
   Прямо перед Тимом вертелись  трое  мальчишек.  На  глазах  у  всех  они
перебегали от лотка к лотку, таская  маслины.  Никто  не  обращал  на  них
никакого  внимания;  даже  продавцы,  сердито  прикрикнув,  тут  же  снова
начинали торговаться с покупателями. Воришки весело хохотали.
   Прошло не меньше двух часов, показавшихся Тиму кошмарным  сном,  прежде
чем он, взбудораженный и  измученный,  покинул  рынок,  с  его  толкотней,
шумом, выкриками, - это гигантское чрево города  с  чудовищным  аппетитом,
приводившим в такое восхищение барона.
   По знаку барона к