Малгожата Мусерович. Целестина, или шестое чувство

---------------------------------------------------------------
     Перевод с польского К. Старосельской
     Изд: "Детская литература", М., 1981
     Отсканировал: Сергей Водолеев
---------------------------------------------------------------


        Глава I

        1
     Десятого декабря 1975  года, как обычно,  в  разных точках земного шара
часы показывали разное время.
     В Познани было пять утра.
     По  улице  Словацкого,  в  точности так же как по  другим улицам других
польских городов, держась  поближе к домам, торопливо шагали первые дрожащие
прохожие, то озаряемые неземным светом  люминесцентных ламп, то исчезающие в
полумраке  раннего  утра. Если бы кому-нибудь из  этих  невыспавшихся  людей
пришло в голову  поглядеть  наверх, ему бы наверняка  представилось зрелище,
достойное внимания. Однако  в  пять часов утра в  декабре  прохожему  ничего
подобного  в  голову взбрести не может. В пять часов утра в декабре прохожий
щелкает  зубами, смотрит под ноги и спешит на  работу.  Нет у  него  времени
глазеть по сторонам. Было б время, он бы уж скорее встал на пятнадцать минут
позже.
     В этих обстоятельствах никто не заметил, что на балконе старого  дома с
башенкой  пылает костер. Костер  был  внушительный. Пламя гудело, выбрасывая
снопы искр, живые  мерцающие  отблески  выхватывали  из  темноты неподвижную
фигурку  в  резиновых сапогах  и свитере, натянутом на  пижаму.  Фигурка эта
принадлежала  шестилетнему   Бобику,  не   по  годам   развитому   мальчику,
проживающему  вместе  с  семейством  Жак  на  втором  этаже желтого  дома  с
башенкой.
     В данном случае Бобик играл в Нерона.
     Сведения  об  этой  любопытной  исторической  личности  запечатлелись в
подсознании ребенка  лишь накануне вечером. Виной тому был дедушка,  который
за ужином затеял утомительный спор с  дядей Жачеком. Бобик в это время сидел
перед телевизором и смотрел передачу "Спокойной ночи, малыши".
     Подхваченный  волнами  красноречия,   дедушка,   горячась,  по   своему
обыкновению, подробно комментировал  гнусные поступки императора, поднявшего
руку  на собственную мать, деятельность которого  он как раз недавно подверг
внимательному анализу. Бобик сидел тихо, не сводя с  экрана  голубых глазок,
и,  казалось,  был целиком захвачен приключениями глупого  козленка. Дедушка
никак  не  мог  предположить,  что его слова  западут  в душу внука.  Однако
запали.  К   счастью,  ни  одно   из  преступлений   античного  изверга   не
подействовало на детское  воображение сильнее, чем  эффектное мероприятие но
поджогу Рима.
     Ночью Бобик спал неспокойно.  Около шести его разбудили грохот ящиков с
бутылками  и  громогласные проклятия молочника. Мальчик  вылез из  кроватки,
вытащил из-под кресла резиновые сапоги, отыскал впотьмах свитер и отправился
на  балкон, ловко миновав кушетку,  на которой спала мама. Он помнил, что на
балконе  дядя  Жачек  обычно  сжигает  ненужные рулоны  калек  с  секретными
проектами  для познаньских предприятий металлообрабатывающей промышленности.
У  дяди  для этой цели имелась специальная банка от джема  "Ассорти". Однако
Бобик решил воздать кесарю кесарево и развести костер прямо на каменном полу
балкона.
     Калька  горела великолепно, но чересчур  быстро.  Огонь  грозил вот-вот
погаснуть. Тогда Бобик подкинул в костер пухлую пачку общественно-культурных
еженедельников, несколько скучных, по его мнению, брошюр, большое количество
собственных  рисунков,  изображающих  преимущественно   танки,   и  наконец,
руководимый скорее догадкой,  нежели опытом,  плеснул  в  огонь  денатурату,
которым накануне его двоюродная сестра Цеся протирала стекла в буфете.
     Горело  отлично. От денатурата  пламя  стало вроде бы голубое. А  когда
занялась занавеска, приобрело изумительный желтый  оттенок. Бобик долго  еще
наслаждался  бы этой  феерией красок,  но он был  умный ребенок и знал,  что
пожары  начинаются  именно с  занавесок.  По крайней мере, это  он  вынес из
одного поучительного телевизионного фильма.
     Посему Бобик спокойно отправился в ванную, чтобы набрать в кувшин воды.
Это заняло некоторое  время. Когда он  вернулся, занавески уже  не было,  но
огонь  догорал.  Бобик оросил водой ковер, на котором тлело несколько  искр,
плеснул  для  порядка на  закопченные  стены  и  окончательно залил  Неронов
костер.
        2
     Все  семейство  Жак,  мягко  колышась  в  объятиях  Морфея,   исподволь
продвигалось к неотвратимому пробуждению.
     Возле  Бобика,  который немедленно  заснул мертвым  сном,  посвистывала
носом его мама. Она спала спокойно, ибо в ее  подсознании была  закодирована
информация о том, что в ретушерской мастерской  графического комбината имени
Касшпака первая смена начинает работу в восемь часов.
     В соседней комнате  дядя Бобика, инженер Жак,  спал, крепко обняв одной
рукой  свою жену. Дяде Жачеку вскоре предстояло быть безжалостно разбуженным
звоном будильника. Он уходил на  работу к семи. Зато пани  Жак, скульптор по
профессии  и по призванию, вела  неупорядоченный образ жизни и просыпалась в
зависимости  от  того,  в  котором  часу  ночью  исчерпалось  ее  творческое
вдохновение.
     Маленькая  комнатка  в  глубине коридора  принадлежала дедушке.  Сквозь
закрытую   дверь  оттуда  доносился  громкий  храп,  возвещавший  миру,  что
старейший представитель рода Жак спит сном праведника.
     В  другой маленькой комнатке, переделанной  из  бывшей кладовки,  спали
сестры Жак  -- Юлия и  Целестина.  Юлия, посвятившая  себя  служению изящным
искусствам изящная особа, которую  расточительная природа наделила не только
множеством талантов, но и внешностью испанской кинозвезды, спала безмятежно,
и легкая  улыбка  не сходила  с ее красивых  губ  --  даже во  сне  она была
довольна  собой.  Зато Целестина,  прозванная  в семейном  кругу Телятинкой,
лежала, сжавшись в комочек, -- ей снилось, что ее никто не любит.
        3
     Целестина открыла глаза в половине седьмого.
     С минуту она лежала  неподвижно,  наслаждаясь  теплом  постели.  Все ее
шестнадцатилетнее   существо  содрогалось  при  мысли,  что  с  этим  теплом
предстоит   расстаться.   Но   это   продолжалось   недолго:  Целестина  Жак
вырабатывала в  себе  сильную  волю,  исходя  из предпосылки,  что раз уж не
блещет красотой, то, по крайней мере, должна быть достойна уважения. Хотя бы
только собственного.
     Героически  отбросив  одеяло,  Целестина  села  в  постели.  Интересно,
который  час?  В  комнате  было темно.  С  соседнего  дивана вместе с тонким
ароматом французских  духов неслось тихое,  ровное дыхание. Художница Юлия в
это время вставать не имела обыкновения.
     Цеся  нащупала в  темноте мягкую ткань  халата  и,  неловко засовывая в
рукав  руку,  пыталась  угадать, ушел ли уже отец  на  работу и  не забыл ли
оставить ей горячую воду для чая.
     Отец,  вероятно,  уже   ушел,  поскольку  в  квартире   царила  тишина,
нарушаемая  лишь  душераздирающим  храпом дедушки. Цеся запахнула халат и по
длинному   холодному  коридору  побрела  в  ванную  --   мрачное  помещение,
оборудованное  арматурой  начала  века.  Висящая  над  умывальником лампочка
пролила желтый свет на  лицо  Целестины. Объективно говоря,  это было милое,
жизнерадостное,  розовое  лицо  со  светлыми  глазами,  светлыми  бровями  и
светлыми ресницами  в обрамлении взлохмаченных  светлых волос. Светлые глаза
глядели открыто и серьезно, а выражение лица свидетельствовало  о  природной
безмятежности  и  чувстве  юмора.  Казалось бы,  такие внешние данные  могли
вполне удовлетворить  шестнадцатилетнюю  школьницу.  Однако  Целестина  была
другого  мнения.  Она считала, что  безнадежно  некрасива,  хуже  того:  что
некрасивость ее банальна, отталкивающа, скучна и прозаична. "С  таким лицом,
думала она, -- не  покажешься ни  соблазнительной, ни  загадочной.  С  таким
лицом  всегда  будешь  выглядеть  рассудительной,  здоровой  и  омерзительно
обыкновенной".
     Не удивительно,  что до  сих  пор  в  нее  никто не  влюбился. Она сама
понимает:  это  не  лицо,  а кусочек розового  мяса без намека на интеллект.
Разве при виде такого в сердце хоть одного стоящего мальчика может вспыхнуть
пламенное чувство? Исключено.
     -- Уж не будем говорить про икры, вслух произнесла Целестина, продолжая
разглядывать  себя в зеркале.  --  Чересчур толсты. Чересчур толсты, гораздо
толще, чем нужно.
     Где-то   в   глубине  ее  души   нарождалось  предчувствие  хандры.  До
контрольной  по математике  оставалось  считанных  полтора  часа.  За  окном
темнело хмурое  утро.  Было  холодно  и тоскливо. Цесиному внутреннему взору
представилось бесконечное  пространство времени, отделяющее данную минуту от
смертного  часа. И время это  было заполнено  главным образом  одиночеством,
поскольку  с такой внешностью только на одиночество и можно рассчитывать.  К
другим девочкам  придет большая  любовь,  и станут они жить счастливо, растя
детей и внуков. А она будет трагически одинока.
     Почему-то вода не текла из открытого крана.
     Целестина с трудом оторвала взгляд от своего отталкивающего отражения в
зеркале.
     -- Почему из  крана ничего не течет? -- задала  она себе  вопрос. И тут
заметила  на  умывальнике  записку, в  которой  отцовскими  каракулями  было
нацарапано:
     "Цеся, воды нет, черт  подери. Наверно, мы опять  затопили Новаковских.
Сходи  извинись, и пусть включат.  Ага, и позвони в Госстрах, вызови агента,
пускай оценит ущерб. Боже, что за жизнь. Жачек".
     -- Да ведь я не успею! -- раздраженно воскликнула Целестина.
     Она решила умыться остатками воды из чайника и обойтись без чая.
     Отцовскую  записку  оставила  на  умывальнике, пускай кто-нибудь другой
звонит  в Госстрах  и  уговаривает соседей  открыть  главный кран. Ей  нужно
внутренне  сосредоточиться  перед  контрольной.  Кроме  того,  на  полке под
зеркалом  лежала  какая-то новая  интересная  коробочка  с  золотой надписью
"Элизабет Арден". Следовало ознакомиться с ее содержимым.
     Тушь для ресниц. И какая, хо-хо!
     Зачем  Юльке  подмазывать  чудесные  черные  ресницы? Обычная  история:
необъяснимое отсутствие чувства меры. "Другое дело я", -- подумала  Цеся и с
отвращением взглянула в зеркало.
     А если разок пройтись тушью по этим белесым мохрам вокруг глаз?
     Прошлась.
     Ого, взгляд  как будто  стал более глубоким. И глаза чуть  зеленей, чем
обычно.  Ну-ну.  Цеся  надула  губы  и,  опустив  ресницы,  кинула  на  себя
обольстительный взгляд.
     Ох!
     Нет, обольстительно не получается. А если игриво?
     Она  посмотрела  игриво,  после чего со  стоном отчаяния  придала  лицу
нормальное выражение.
     Зовущий взгляд. Нате, пожалуйста,
     О боже! Совсем как если бы звала поесть помидорового супу.
     Нет, из этого ничего не получится. И она поглядела в зеркало деловито и
смиренно.
     Вот так. Да, да. Только так.
     Теперь надо чего-нибудь перехватить, одеться и отправляться в школу.
        4
     На улице было еще хуже, чем она думала. С черного неба прямо за шиворот
лила ледяная  жидкость, ветер риал  полы  пальто. Улица Словацкого  казалась
угрюмой  и  противной. Цеся  перешла дорогу и остановилась возле освещенного
газетного   киоска,   перед   которым   выстроилась   очередь   за  "Голосом
Велькопольским". На  полочке у окошка  между  пластмассовыми  солдатиками  и
картонкой с авторучками  "Зенит" стояло  зеркальце,  в  котором Цеся увидела
свое  отражение: некий  фрагмент  плохо  одетой,  мало интересной  девицы  в
нахлобученной на глаза вязаной шапке.  Из-под шапки  торчал  большой красный
нос, по носу скатывались капли дождя. Зрелище было плачевное.
        5
     На улицах  темень, дождь,  холод.  Прохожие прячут  носы  в воротники и
укрываются под зонтами. Одиночество. Ни единой родственной души.
     Цесю  постепенно  одолевала   суперхандра,   горестное  сознание  своей
обреченности и  бессмысленности  всего происходящего. Ведь если подумать  --
что ее ждет в жизни?
     Как  можно надеяться  упорядочить мир  своих чувств, если за три месяца
занятий в  новой школе она не  смогла  найти  себе  подругу, не говоря уж  о
каком-нибудь мальчике...  С начала учебного  года  на Цесю никто  так  и  не
обратил внимания, а сама  она была слишком застенчива и слишком горда, чтобы
добиваться  расположения  одноклассниц.  Все   эти,  как  правило,   бойкие,
нарядные,  уверенные  в  себе девочки неизменно вызывали у  бедной Телятинки
восхищение, смешанное  со страхом.  Та же Дан на  Филипяк,  которая с самого
начала   привлекла   ее   внимание   как   своей   поэтической,   загадочной
немногословностью, так  и высокоодухотворенным  выражением  лица, до сих пор
еще просто не заметила Цесиного существования.
     Дома   то   же  самое.   Целестине  удивительно  везло   --   в   любых
обстоятельствах  ей  было  уготовано  последнее  место.  Она  не  доставляла
родителям столько хлопот, сколько взбалмошная, ленивая, легкомысленная Юлия,
напротив  --  незаметно  и  добросовестно  выполняла  все возложенные на нее
обязанности. И тем  не менее  отец  с матерью, хотя любили  Цесю  не  меньше
старшей дочери,  замечали ее  значительно  реже. Сама же  Юлия, которая этой
осенью ценой больших усилий, с помощью всех возможных связей, наконец попала
в  Академию  художеств,  с  первого  дня  занятий  безвозвратно пропала  для
Целестины.  В  доме   Жаков   появились  экстравагантно  одетые   девицы,  в
присутствии которых Цеся чувствовала себя покрытым пылью предметом домашнего
обихода, и косматые живописцы,  смотревшие только  на Юлию, поскольку, ясное
дело, Юлия была прекраснее всех.
     Естественно, Целестину должна была снедать зависть.
     Она  завидовала  Юлиной   красоте,   талантам,  удивительному  обаянию,
непринужденности,  поразительному умению одеваться во что попало  и при этом
выглядеть, как  манекенщица с обложки  французского журнала мод, и, конечно,
успеху у мальчиков -- этому больше всего.
     При  всем при том  не следует думать, что у Цеси был скверный характер.
Завидовать сестре она завидовала, но  ненависти не питала,  напротив, горячо
ее любила, восхищалась, чуть ли не преклонялась.  Плохо она думала только  о
себе. В глубине ее души прочно укоренилось убеждение, что  она в подметки не
годится  другим  девочкам.  Самой  себе  она признавалась,  что, разумеется,
обладает  разнообразными  духовными ценностями,  однако  ее  достоинства,  к
сожалению, удручающе немногочисленны. Неуверенность в себе осложняла жизнь и
не позволяла Цесе добиться полного взаимопонимания с окружением.
     Если бы кто-нибудь  сказал Цесе, что от самого дома за  ней, как верная
тень, следует высокий мальчик в куртке с капюшоном, она бы ни на секунду  не
усомнилась, что это какое-то недоразумение или кто-то вздумал ее разыграть.
     И тем не менее такой мальчик существовал!
     Он ходил за ней изо дня в день уже три месяца. Каждое утро занимал свой
пост  за газетным киоском против желтого дома с башенкой. Прятался там, пока
не увидит  выходящую из  дома  Целестину, а потом  шагал за  ней  по  пятам,
восхищаясь ее стройной фигуркой и  грациозными движениями, а также чудесными
светлыми волосами,  развевающимися вокруг прелестной головки. Ему и на ум не
могло прийти, что в это самое время Целестина клеймит себя как омерзительную
эгоцеитристку и принимает решение прекратить безостановочное копание в своей
душе  и  посвятить  себя  служению  этому  злосчастному  миру. Постричься  в
монахини,  или  наняться судомойкой в  детский  дом,  или  же отправиться  в
ближайший лепрозорий и  там всячески помогать прокаженным. Либо  поступить в
медицинский, разумеется в будущем,  Во всяком случае, неуклонно стремиться к
самосовершенствованию, а  значит,  первым  делом избавиться  от зависти, ибо
зависть -- чувство недостойное.
        6
     В  начале девятого Цеся бочком  проскользнула  в дверь 1-го класса "Б".
Почти все уже сидели  на  местах. Атмосфера  была довольно  напряженная, как
обычно  перед  контрольной.  Даже переговаривались,  понизив  голос.  Входя,
Целестина в который уж раз в душе порадовалась, что в сентябре выбрала место
на  второй  парте в ряд, возле двери. Теперь стоило сделать один шаг, и  она
оказывалась в своей надежной  крепости. Если б ей нужно  было пересечь класс
под обстрелом  глаз  всех сидящих  за партами, она  бы,  вероятно, предпочла
повернуться и  убежать  домой, не  вынесла  бы мысли, что каждый  критически
оглядывает ее безобразно толстые икры.
     В  то  же время  ее  терзала  другая,  парадоксальная  мысль:  Цеся  не
сомневалась, что, пройди она трижды взад  и  вперед по  классу,  на  нее все
равно никто не  посмотрит. Во  всяком, случае, сейчас она  сидела  за  своей
партой  рядом с самым  красивым мальчиком в  классе,  и  не только он, но  и
вообще ни одна душа не обратила внимания на то обстоятельство, что сегодня у
нее накрашены ресницы.
     Самого красивого в классе мальчика звали  Павелеком, и он был похож  на
всех  киноактеров  сразу,  а  больше  всего  -- на  тот неопределенный идеал
мужской красоты, который носит в своем сердце каждая женщина. У него были не
очень длинные, но и не очень  короткие золотые волосы ослепительная улыбка и
лучистые синие  глаза. Когда Цеся искоса  на  него  поглядывала,  она видела
маячащую на  заднем  фоне  угрюмую  физиономию  некоего  Ежи Гайдука  и  его
круглую, коротко  остриженную  голову, не  идущую  ни  в  какое сравнение  с
римским профилем Павелека.
     От того, что Цеся сидела за одной партой с неотразимым Павелеком, толку
не было  никакого,  если не  считать  некоторых  преимуществ чисто  учебного
плана.  Панелек  был  прекрасным  математиком  и  охотно  позволял  у   себя
списывать, если его об этом просили. Без просьбы  он не  только не предлагал
своих услуг,  но вообще  не замечал Целестину, чему она даже  не удивлялась.
Чего-чего, а хорошеньких девочек в  классе хватало, и  Павелеку в самом деле
было на кого посмотреть.
     В данную минуту он как раз смотрел на черноволосую Касю, обладательницу
кудрявой головки, вздернутого носика и пушистых ресниц. Цеся тоже  поглядела
на Касю  с  бескорыстным одобрением. Павелек перевел взор на рыжую Беату,  а
следом  за  ним  на  нее  посмотрела  и  Цеся,  отметив  попутно,  что Беата
подрисовала брови.  Ну  и  ну, ничего себе! Нос она  тоже  напудрила,  с ума
сойти!
     А Гайдук не сводил неприязненного взора с Цеси.
     Этот чего пялится? Зануда.
     Пялится и пялится.
     Цеся  смерила  Гайдука суровым  и  высокомерным взглядом. Нечего  глаза
пялить. Что за омерзительный тип!
     Уставится такой и мысленно  критикует  каждый изъян Цесиной  внешности,
Все  они  одинаковы. Бегают  только  за красивыми девчонками и первым  делом
обращают внимание на ноги. "Ты сам не больно-то хорош, дружок. У тебя прыщей
полно, вот так".
     Ход  мстительных Цесиных размышлений бесцеремонно нарушила  математичка
пани Пощик, которая, энергично распахнув дверь, вторглась в класс.  Это была
румяная  озабоченная  седовласая  особа; в  руках она  тащила  целую  охапку
тетрадей для контрольных работ.
     В  классе   мгновенно   изменилось   настроение.  Прекратились   всякие
перемигивания  и  прочие проявления бессловесного кокетства.  Теперь  уже не
было ничего важнее контрольной работы.
        7
     Прошло полчаса,  и  Цеся благополучно  завершила последние  расчеты. На
этот раз ей удалось обойтись без помощи  Павелека, чем можно было гордиться.
Не успела она в душе себя похвалить, как дверь класса скрипнула, и на пороге
появилась Данка Филипяк. Целестина посмотрела на  нее с  восхищением.  Данка
была похожа на  русалку со Свитязь-озера --  стройная, бледная,  с туманным,
загадочным взором,
     Это что такое? -- спросила  пани  Пощик, с  недоумением глядя в сторону
двери.
     Проспала, сообщила Данка. Ее длинные каштановые волосы были растрепаны,
кофточка застегнута криво.
     Что же будет с твоей контрольной?
     Ничего.
     Почему ты  так неаккуратно одета?  -- спросила пани Пощик, к возмущению
Целестины.
     Данка строптиво молчала, уставившись себе под ноги.
     -- После урока  зайдешь к классному руководителю. -- Холодно произнесла
учительница. -- Мое терпение  иссякло,  Филипяк. У тебя ужасные отметки и ни
малейшего желания взяться за ум.
     Данка молча села па свое  место. Едва Цеся стала прикидывать, успеет ли
изготовить шпаргалку для опоздавшей  русалочки,  как Павелек что-то зашептал
ей в  ухо.  Цеся обернулась.  Павелек  пододвигал к ней свернутую  трубочкой
записку:
     -- Передай Данусе...
     --  Новацкий!  --  в  ту  же секунду раздался  голос пани Пощик. От  ее
бдительного  ока не  укрылось подозрительное шевеление на второй  парте. Она
приблизилась и протянула руку.
     Павелек проявил удивительную расторопность. Схватив бумажный  рулончик,
он  попытался его  уничтожить с  такой поспешностью, будто это была какая-то
нелегальщина, а не обыкновенная шпаргалка.
     -- Дай-ка это сюда? -- твердо сказала учительница.
     И Павелек, вдруг лишившись сил, выпустил из пальцев записку.
     --  "Не  сердись, дорогая, я  тебе все  объясню! -- прочла  вслух  пани
Пощик, --  Перепиши поскорее, вдруг  успеешь. Может,  хоть троечку поставит.
Она не очень-то наблюдательна. Целую, всегда твой -- Малыш".
     Класс дружно взорвался от смеха.
     Письмецо адресовано Данке Филипяк? -- прозвучал строгий вопрос.
     Онемевший Павел покачал головой.
     А кому же? -- удивилась пани Пощик.
     Павел кивнул в сторону Цеси, даже не взглянув на нее.
     Краем глаза Цеся увидела испуганное  лицо Данки. В следующую секунду до
нее  дошло,  что,  кроме  Данки  с  Павелеком,  одна лишь  она  знает,  кому
предназначалась  записка.  Еще  в  голове у нее  промелькнул образ  русалки,
стоящей перед  директором  и  покорно принимающей обвинения и Цеся вскочила,
преисполненная самоотверженных дружеских чувств.
     -- Эт-то мне, -- едва слышно выговорила она, тыча пальцем в шпаргалку.
     Пани Пощик недоверчиво посмотрела на нее. В классе царила тишина.
     -- Ах, так, -- сказала наконец учительница.
     -- Д-да, -- прошептала Цеся, у которой уже перехватывало дыхание.
     Она прекрасно понимала, что версия, будто Павелек адресует ей
     нежные  записочки,  в высшей  степени  неправдоподобна.  Павелек -- ей!
Скорее всего, пани Пощик в это не поверит. Однако пани Пощик поверила.
     -- Хорошенькое дело! -- сказала она сурово. -- После урока пойдете
     со мной к  классному руководителю. И Филипяк  тоже, как  опоздавшая. --
Учительница вздохнула: -- Вот обрадуется пан Дмухавец!..
     Она  отвернулась,  а  Цеся немедленно принялась  за  изготовление новой
шпаргалки. Еще оставалась надежда, что Данка успеет списать.
        8
     После  звонка  пани  Пощик  повела всех  троих  в  учительскую.  Нельзя
сказать, чтоб у Цеси от этого испортилось настроение. Двойка за контрольную,
конечно, штука  неприятная,  но, во-первых, до  сих  пор у нее по математике
были  приличные отметки,  а во-вторых, игра стоила свеч! Данка  смотрела  на
Цесю благодарными  и преданными глазами. Павелек  строил  дурацкие  рожи  за
спиной пани Пощик. В окно заглянуло солнце.
     Математичка скрылась за желтой дверью учительской. Провинившимся велено
было ждать классного руководителя. Павелек, дабы ожидание не прошло впустую,
приоткрыл  желтую  дверь  -- теперь они  могли  видеть  и слышать  все,  что
происходило внутри.
     Дмухавец,  седой,  всклокоченный,  с  добрым взглядом из-за старомодных
очков, только что проглотил таблетку аспирина и теперь, стоя перед зеркалом,
разглядывал свое горло. Пани Пощик подошла к нему, оперлась  об умывальник и
вполголоса кратко изложила суть произошедшего в 1-м классе "Б".
     -- Ну, и что вы на это скажете, коллега?
     Дмухавец с отчаянием посмотрел на нее сквозь запотевшие стекла очков и,
не говоря ни  слова, глотнул  горячего чаю  из  термоса.  Потом откашлялся и
бессильно опустился на стул.
     Почему именно сегодня! -- простонал он.  -- Я болен, и  на службу  меня
привело  исключительно чувство  долга.  У меня тридцать восемь и пять, а  вы
тут, золотце мое, такие номера откалываете.
     Я откалываю? --  взвилась  пани Пощик.  --  Это  Жак откалывает.  Нужно
поставить в известность ее родителей!
     Никого ставить в известность я не буду,  -- заявил Дмухавец, -- Где эта
записка?
     Он  взял  протянутую  ему  скомканную  бумажку, не  читая,  разорвал  и
выбросил в мусорную корзину.
     Пани Пощик, обреченно вздохнув, села.
     Вы разорвали вещественное доказательство, -- устало отметила она.
     Я не читаю чужих писем.
     Это было не письмо, а шпаргалка.
     Письмо,  -- упрямо  сказал Дмухавец, --  К  тому же, если верить  вашим
словам, любовное. Читать подобные  вещи,  по-моему, возмутительно.  Вдобавок
они до сих пор еще делают ужасные орфографические ошибки.
     Ну, и как вы собираетесь поступить?
     Я  подумаю, -- беззаботно ответил преподаватель польского, сморкаясь  в
большой  платок.  -- Сегодня,  честно говоря,  меня больше  всего  беспокоит
состояние собственного здоровья.
     Ваше равнодушие  меня  ужасает!  --  сказала  пани  Пощик.  -- Я  люблю
молодежь и в таких случаях не могу оставаться спокойной.
     Дмухавец  неожиданным  движением  приложил  ладонь  ко  лбу,  определяя
температуру. Помолчав  минуту с загадочным выражением лица, он  жестом велел
пани  Пощик  сделать  то  же самое. И наконец, относительно  удовлетворенный
результатом обследования, заявил:
     -- Аспирин.  Чудодейственное лекарство. Когда-нибудь пробовали? --  Тут
он посмотрел  на разгневанное лицо  математички и торопливо добавил: --  Что
касается  молодежи, какая уж тут любовь! --  Покаянный взгляд в сторону пани
Пощик: -- По правде говоря,  многих  из них  я просто недолюбливаю. Однако в
меру  своих сил, --  поспешил он  заверить собеседницу, --  в меру своих сил
стараюсь  быть мягким  и снисходительным. В  конце  концов,  каждому из  нас
довелось в свое время пройти через этот ад, именуемый молодостью.
        9
     Цеся стояла в очереди за хлебом.  Было  пятнадцать часов  десять минут,
когда Целестина Жак  присоединилась к очереди, выстроившейся перед булочной,
что на  улице Домбровского, возле магазина с  милицейским обмундированием. В
эту булочную  дважды в течение  дня завозили свежий хрустящий хлеб, и именно
поэтому два раза в день перед ней вырастала очередь.
     Цеся  шаг  за шагом продвигалась вперед. Настроение у нее было довольно
мрачное. Отчасти, конечно, из-за Дмухавеца. Последний не преминул нацарапать
в   ее  дневнике  что-то  насчет  пользования  шпаргалками.  Цеся  прекрасно
понимала:  рано  или  поздно,  подписывая  дневник,  кто-либо  из  родителей
обнаружит,  что  она  схватила двойку за  контрольную.  Впрочем,  это ее  не
пугало. Главная причина дурного настроения заключалась в том, что она  снова
возвращалась из школы одна.
     После уроков в раздевалке Данка явно собралась подойти к  Цесе: на лице
у нее было написано, что сейчас она в шутливо-дружеском тоне предложит новой
подруге вместе  прогуляться.  Но  в эту  самую минуту  в  раздевалку  влетел
Павелек и, властно схватив  Данку. за рукав, вытащил из школы. Из  окна было
видно, как, обнявшись,  они удаляются в  направлении Грюнвальдской улицы;  в
Цесину сторону Данка даже не смотрела.
     Очередь  достигла  прилавка,  на  котором  лежали блестящие  коричневые
буханки.  Цеся купила две  штуки,  засунула  их в сумку с  книжками и  пошла
домой.
     Жуя отломленную  от  буханки горбушку, Цеся приближалась к своему дому,
издали приглядываясь к его странным очертаниям. Почти все окна этого  здания
имели  разную форму.  Балконы  тоже были  разные,  изукрашенные  подтеками и
язвами отвалившейся штукатурки. Нелепая башенка  с жестяным петушком венчала
сие  творение  архитектурной  мысли  начала  века. Окно в  кухне  Жаков было
распахнуто настежь --  вероятно, кто-то  что-то  уже  готовил. Цеся  ощутила
пустоту в  желудке и ускорила  шаг. "Интересно,  почему у  Новаковских такие
закопченные  окна? " -- подумала она, входя  в подъезд, выложенный узорчатым
кафелем.
     Взбежав по неосвещенной лестнице, она открыла дверь в  квартиру. Воздух
дома,  нагретый, пахнущий пылью, горелым, Юлиными духами,  кислой капустой и
еще  чем-то  неуловимым,  характерным и  милым, обволок исстрадавшуюся Цесю,
словно принимая в дружеские объятия. Дома было привычно, хорошо и уютно.
     Хотя как будто что-то случилось.
     Целестина направилась  в большую комнату. Там, как обычно, царил легкий
беспорядок, ибо единственное в квартире просторное помещение имело несколько
назначений.  Обставлена   эта   комната   была   довольно  странно,   в  ней
сосуществовали вещи  разного  происхождения --  от  современной  стандартной
стенки  до  бидермайеровской<sup>1</sup>  кушетки,  оставшейся  от  бабушки,
Целестины Жак.  Над  кушеткой на фоне стены, оклеенной  довоенными  обоями с
цветочками, красовалась полузасохшая пальма, ухаживать  за которой всем было
недосуг, но которая тем не  менее с поразительной жизнестойкостью продолжала
выпускать все новые и новые листья. Боковую стену украшали две выдержанные в
бурых тонах  картины Коссака<sup>2</sup> в  золотых рамках и меланхолический
пейзаж с дикими утками. Маме Жак, едва она после свадьбы обосновалась в доме
с  башенкой,  было  недвусмысленно  запрещено прикасаться к  этим  предметам
старины.  Дедушка  тогда  заявил,  что  лучшим  местом   для  экспонирования
произведений   познаньского   художественного  авангарда  является   спальня
молодоженов,  и то  лишь  потому,  что находится в глубине квартиры. По этой
причине, несмотря на присутствие в доме художницы, облик  большой комнаты не
изменился, что, следует признать, только пошло ей на пользу. Когда же в доме
появился Бобик,  гостиная Жаков утратила последние следы былой изысканности.
На  почетном  месте,  на  сосновой  полке,  блестел и  сверкал  ярко-красный
металлический  трактор,  любимая Бобикина игрушка. Под ногами перекатывались
кубики и  жалобно похрустывали пластмассовые  солдатики, которым  ежеминутно
кто-нибудь  каблуком  раскалывал  головы.  В  ковер  были втоптаны бананы  и
печенье, на  обоях  вились  шоколадные  разводы, а из  кушетки  торчал  клок
конского волоса, вырванный маховиком жестяного гоночного автомобиля.
     Когда  Цеся вошла в комнату, на кушетке сидели представители семейства.
Дедушка, седой и взъерошенный, метал из-под черных бровей  гневные взоры. По
правую  руку от пего расположился его  сын, отец  Целестины и Юлии,  который
старательно изображал грозного тирана, принимая соответствующие позы и хмуря
светлые,  как,  пшеничные  колосья,  брови  над  добрыми  светлыми  глазами.
Задвинутая  в  угол  кушетки  полнотелым  Жачеком  его  сестра,  тетя  Веся,
согнулась в  виноватой  позе.  Зато  у  ее  сыночка  Бобика,  стоящего перед
семейным трибуналом, вид был вполне беззаботный.
     Полная, черноволосая, румяная мама Жак и Юлия, ее вполовину уменьшенная
копия, сидели рядом па приставленных  сбоку  стульчиках, поскольку места  на
кушетке  хватало  только  для  троих.  Этим  отчасти  умалялась  серьезность
судилища, так как художницы  не умели, находясь вместе, молчать. То одна, то
другая,  склонясь к уху соседки, шепотом  поверяла той очередной секрет  или
сплетню.
     Появление  Цеси почти не  было замечено. ... и  моя  лучшая  английская
калька! -- Цесин отец  как раз заканчивал обвинительную речь. --  О чем  ты,
собственно, думал, Бобик?
     Я, собственно, думал что она здорово горит, -- честно ответил мальчик.
     -- Но почему именно калька?
     Ты сам ее жжешь, -- урезонил дядю Бобик.
     Я ведь жгу использованную! Понимаешь?
     Понимаю,  -- подтвердил  Бобик, устремляя на  дядю открытый и преданный
взгляд.
     А  занавески,  занавески,  того-этого?!  --  охрипшим  голосом  вставил
дедушка. -- От  занавесок  же всегда  начинается...  ... пожар!  --  крикнул
Бобик, который был ребенком умным и догадливым.
     Дедушка терпеть  не мог, когда  его  перебивали или,  того хуже, мешали
завершить рассказ эффектной концовкой.
     Помолчи, сопляк! С чего это тебе так весело?
     Бобчик, --  заговорила  мама Жак  своим приятным  альтом, -- неужели ты
совсем не боишься?
     Чего?
     Наказания. За то, что устроил пожар.
     Бобик глубоко задумался, стараясь постичь самого себя.
     Не очень, -- признался он наконец.
     Он над нами издевается! -- рявкнул дедушка.
     Хи-хи! -- вырвалось у Бобика.
     Цеся устало присела возле большого стола:
     А что, собственно, произошло?
     Бобик пытался ночью поджечь дом, -- отчеканил отец.
     -- Ага, -- пробормотала Целестина, не выказывая удивления.
     Воцарилось  неловкое  молчание.  Взрослые  напряженно  соображали,  что
следует предпринять, дабы, во-первых,  как можно скорее положить  конец этой
неприятной сцене, а  во-вторых, основательно  проучить Бобика  и обезопасить
себя на будущее от подобных выходок.
     И ко всему  прочему ты не  закрыл  кран!  -- укорила ребенка его кузина
Юлия, заодно проверив, не  поползла ли петля на ее золотистом чулке, -- Вода
лилась целый час. У Новаковских затопило транзистор и только что выстиранное
белье.
     Кстати, а  страховой агент  был? --  поинтересовался  отец, именуемый в
семье Жачеком.
     Скоро будет.
     У меня ноги болят, -- пожаловался Бобик. -- Вам-то хорошо, вы сидите.
     Он явно над нами издевается! -- загремел дедушка.
     Жачек  невольно встал. Робкие  солнечные блики заиграли на его лысеющей
голове. Сунув руки  в карманы растянувшейся куртки домашней вязки, он изрек,
тщетно силясь принять суровый вид:
     Послушай, мой мальчик. Заменяя некоторым  образом твоего отца, который,
к сожалению... хм... это...
     Развелся, -- услужливо подсказал Бобик.
     Развелся, -- смущенно  повторил  Жачек,  -- Стало  быть, заменяя  здесь
некоторым образом...
     Бобикина мама  неожиданно  опустила обесцвеченную  перекисью  голову  и
всхлипнула  в платочек. Этой худенькой, маленькой, вечно озабоченной женщине
жизнь дарила исключительно  разочарования. Когда такой человек всхлипывает в
платочек, картина получается душераздирающая. Не случайно у Жачека был такой
вид,  будто его  сердце рвется  на части. Мама Жак  и Юлия притихли, скорбно
поглядывая на тетю  Весю, дедушка вздыхал не меньше двенадцати раз в минуту.
Зато Бобик сосредоточенно ковырял в носу.
     Словом,  --  мучился  Жачек, -- некоторым  образом... Слушай,  Бобик, а
может, ты сам скажешь, как тебя наказать?
     Убей  меня, -- предложил Бобик, проникаясь искренним  интересом к столь
необычной перспективе.
     Солнце  совсем  вылезло   из-за  туч,  и  сверкающие  его  лучи  сквозь
закопченные  стекла ворвались в  комнату. Дедушка встал, потянулся до хруста
костей и подошел к окну.
     Распогодилось,  того-этого,  -- заметил он. -- Недаром у  меня поясницу
ломило.
     Обещали  сильное похолодание, я слышала прогноз,  -- вставила мама Жак,
массируя свой пухлый подбородок.  -- Хорошо, что  я успела закончить "Орлицу
П", можно ставить ее в парке, пока земля не замерзла.
     При  чем тут твоя  орлица? -- спросил Жачек, растерянно моргая светлыми
ресницами, -- Мы говорим о Бобике и его проступке.
     Звонок, -- сказала Целестина.
        10
     Юлия пошла открывать и минуту спустя ввела в комнату какого-то толстяка
в старомодном пальто,  обеими руками прижимавшего к себе туго набитую папку.
В  отличие  от страховых  агентов, ежегодно являвшихся для сбора  взносов, с
этим они  имели дело впервые. Госстраху приходилось столь часто иметь дело с
обитателями  желтого дома, что отношения между сотрудниками этого учреждения
и жильцами установились почти родственные.
     -- Вату выбросили! --  доверительно сообщил  человек с папкой и отогнул
уголок.   Папка  в  самом  деле  была   набита  сверточками   в  характерной
бело-зеленой обертке. -- Поторопитесь, пани Жак, не то все раскупят.
     Он отставил папку, оглядел собравшееся в столовой многолюдное общество,
и  взгляд его задержался на  балконной стене, разрисованной полосками сажи и
водяными  потеками; наверху, надо всем этим, развевался недогоревший обрывок
занавески.
     -- Ого! -- проговорил он.
     Бобик, как автор, подошел поближе.
     --  Пожар, а?  --  риторически  вопросил  страховой  агент.  --  Ну,  у
Новаковских  потери я уже оценил. С возмещением за залитие проблем не будет.
Единственно и исключительно. Зато с этим... -- Он подошел к стене и потер ее
пальцем, -- Кто поджег? -- спросил он.

     -- Я, -- сказал Бобик.
     --  Сколько тебе годков, молодой  человек? -- спросил толстяк, глядя на
Бобика с официальной холодностью.
     -- Почти шесть, -- ответил Бобик, -- Единственно и исключительно. Жачек
фыркнул  в кулак,  тетя  Веся прикусила  губу,  а страховой агент, ничего не
сказав, стал обмеривать стену при помощи никелированного складного метра.
     Тысчонку вам за  убытки отвалят, -- вынес он наконец заключение.  -- Но
только  благодаря  тому,  что   ребенок   несовершеннолетний.  На   тысчонку
наберется. Единственно и исключительно.
     Слышите?! -- закричал Бобик, хватаясь за голову.
     Да, на тысчонку, --- подтвердил страховой агент.
     -- Вы еще на мне заработаете! -- взвыл осчастливленный ребенок.
     Жачек вскочил как ужаленный:
     Нет, нет, ни в коем случае!
     Как можно! -- добавил дедушка.
     Страховой агент был возмущен:
     Видите ли, пан Жак, больше вам никак не причитается...
     Жачек замахал руками:
     --  Ах, нет... вы не  понимаете! Мы  решительно  не можем  принять  эти
деньги.
     -- Да вы что?! -- поперхнулся представитель Госстраха.
     Ни  за  что  на свете,  -- поддержал  сына  дедушка.  --  Ни  за  какие
сокровища, того-этого.
     Из воспитательных соображений, -- объяснил Жачек.
     Толстяка  усадили, на кушетку и стали горячо  и путано  растолковывать,
почему им никак невозможно принять выплату по страховке.
     Тем временем мама и Юлия погрузились в тихую беседу, совершенно забыв о
причине собрания. Еще через минуту мама встала и, прикладывая к пышной груди
отрез  коричневого кашемира,  принялась обсуждать  со старшей  дочерью фасон
платья. Юлия,  стройная  и  элегантная, сидела  в  красивой и непринужденной
позе,  закинув ногу на ногу, щуря свои испанские глаза и мило надувая губки.
Цеся угрюмо посматривала на сестру,  изо  всех, сил стараясь  не допустить в
душу губительный яд зависти.
     --  Но  послушайте,  -- ерзал  на  кушетке  агент,  --  войдите  в  мое
положение... Существуют инструкции, и я обязан их соблюдать...
     Тетя Веся, сочтя свою миссию на  собрании уже выполненной, выскользнула
в кухню, постаравшись никого при этом не потревожить.
     Вскоре   из   кухни   донеслось  громыхание   кастрюль  и  по  квартире
распространился запах  жареного  лука. Целестина  облегченно  вздохнула. Как
хорошо, что в доме есть, тетя Веся!
     Тетя Веся,  добрый кухонный  гений, возвратилась  в  родной дом  вскоре
после  развода,  который состоялся без  малого год назад.  Дома  она застала
давно уже  ставшую привычной ситуацию: поскольку ни  на Юлию,  ни на  маму в
кухонных делах  рассчитывать не  приходилось, обеды готовила  Целестина. Что
касается прочих  домашних занятий, то мама Жак уделяла им внимание только по
необходимости,  Юлия же просто подобными вещами пренебрегала. Был, правда, в
жизни  семьи длительный период, когда старшую дочь пытались приучить к труду
и прививали ей навык к исполнению тех обязанностей,  которые, увы, неизбежно
уготованы каждой женщине. Впрочем,  Юлия быстро  смекнула, что, если  каждый
раз,  приступая  к  мытью посуды,  разобьет минимум один  стакан, она  будет
лишена  чести  помогать  мамочке. Так оно  и  случилось. Зато добросовестная
Целестина продолжала трудиться столь же самозабвенно, посуды  не била и даже
гордилась своей сноровкой. Постепенно все хозяйство легло на ее плечи.
     Тетя Веся работала  ретушером в  цеху глубокой печати, а  это означало,
что ее  не бывает дома с утра до обеда или  с обеда до вечера, в зависимости
от смены. Поселившись в доме с башенкой, она сразу же до собственному почину
взяла на себя  часть домашних обязанностей. Однако в  силу  обстоятельств ее
помощь  была  несистематической.  Так  или  иначе,  Цеся  осталась  кухонной
кариатидой семейства Жак.
     Вот и сейчас она поднялась со своего места и направилась к двери. Нужно
было  помочь  тете Весе,  на чью долю сегодня, вне  всяких  сомнений, выпали
тяжкие  переживания.   По  дороге  Цеся  еще  услышала,  как   представитель
Госстраха,  упорно отказывавшийся нарушить служебный  долг,  был  подвергнут
испытанию подкупом. А именно: мама предложила ему взятку в виде керамической
настольной скульптуры под названием "Фрина Ш".
        11
     По прошествии  получаса  семейство Жак  стало  собираться за  обеденным
столом. Никто  уже  не  помнил о страховом агенте, который ушел побежденным,
унося керамическую взятку. Тетя Веся оторвалась от плиты. Бобик, как будущая
надежда  нации,  был удостоен  котлетки с морковкой. Остальные  члены  семьи
получили пельмени из  пачки и капусту.  Блюда  эти были  встречены с  шумным
неудовольствием. За  столом недоставало только дедушки,  который после ухода
агента удалился в свою комнату  и погрузился  в чтение, не  внемля сигналам,
доносящимся из внешнего мира.
     Дедушка вот уже два  трудных для  него года был  на пенсии. До того он,
инженер  с  довоенным дипломом,  о чем любил  упоминать,  вел активный образ
жизни.  Когда же его вынудили бросить работу и  за ничегонеделание брать  из
государственной  казны деньги, он воспринял это очень болезненно.  Одно лишь
его  несколько  утешало:  к нему постоянно  обращались за  профессиональными
консультациями. Кроме  того,  он  нашел для себя увлекательнейшее занятие, а
именно: решил  восполнить пробелы в  своем знании  литературы, во  множестве
накопившиеся за его долгую жизнь, поскольку прежде у него никогда не хватало
времени  для неторопливого,  со  смаком,  вдумчивого  чтения  художественных
произведений.  Будучи человеком  обстоятельным  и внутренне  организованным,
дедушка разработал  простую  систему:  записавшись  в близлежащую  публичную
библиотеку,  он брал там  в  алфавитном порядке  все книги, которые  еще  не
читал.  Из  патриотических соображений дедушка начал со стеллажа с  польской
литературой.  В  конце  второго года  пенсионерской  жизни  в  книге  одного
известного польского автора он и нашел подходящий псевдоним для Целестины.
     Телятинка, поминутно спотыкаясь о разбросанные повсюду  игрушки Бобика,
разносила тарелки с пельменями. Она как раз ставила на стол последнюю, когда
в передней раздался звонок.
     -- Это наш друг из  Госстраха. Единственно и исключительно,  --  сказал
Жачек, подмигивая жене, -- Рассмотрел "Фрину" и торопится вернуть обратно.
     Однако  на  пороге появилась  тетя  Беся,  ведущая за  собой  бледную и
озябшую Данку Филипяк. Цесю пригвоздило к месту.
     -- Здравствуйте, -- страдальческим голосом произнесла Данка. -- Цеся, я
не помешаю? Мне нужно с тобой поговорить...
     Больше Данке не дали произнести ни слова. Папа Жак усадил  ее за стол и
положил на чистую тарелку изрядную порцию пельменей.
     Как-никак  первая подруга с  тех пор,  как  Телятинка, бедняжка, начала
учиться в лицее. Такого гостя надлежало принять достойно.
     -- Пельмешек? -- искушающе спросил Жачек.
     Данка охотно согласилась, улыбнувшись через стол Целестине. "О господи,
-- молилась Цеся, -- лишь бы только родственнички не качали свои штучки! "
     -- Я не голоден!  -- возвестил миру Бобик, тараща глазенки и  складывая
трубочкой розовые губки, -- Я поем только немножко морковки, в морковке есть
витамин "эм".
     А в  котлете витамин "ка", -- слукавила тетя Веся. Бобик был помешан на
витаминах, и это следовало использовать с умом,
     Тоже  мне мания, -- издевательски  заметил  Цесин  отец, --  Кто-нибудь
когда-нибудь видел витамин?
     Я видел! -- одернул его  Бобик, свирепо хмуря светлые бровки. -- Он был
зеленый и ползал по тарелке.
     А какого он примерно размера? -- поинтересовался Жачек, сохраняя полную
серьезность.
     Вот такой, -- показал Бобик. -- С крапинками. На вид очень здоровый.
     Не может быть.
     Он  мне сказал,  что  если  я  не  съем  салат,  то  никогда  не  стану
пожарником.
     О  господи!  --  сказал  Жачек.   --   Это  было  бы  чревато  ужасными
последствиями.
     Чревато,  -- повторил ребенок, наслаждаясь  новым  словом, --  Чревато,
черт побери.
     Сыночек!!!
     Чреватая кровяная котлета, -- отчетливо произнес Бобик.
     Цеся сидела  как на иголках. Что подумает Данка об их семейке? Пока что
ее  родные показали себя не  с наилучшей  стороны.  А ведь еще  всякое могло
случиться.
     Вошел дедушка,  уткнувшись  носом  в  книгу.  Недавно  он  приступил  к
изучению  французской  литературы,  и  занятие  это целиком  его  поглотило.
Оторвать от чтения старшего Жака мог только пожар. Глава рода машинально сел
за стол, на ощупь взял ложку и отведал капусты, не переставая читать.
     -- Дедушка, -- чуть ли не простонала Целестина, -- у нас гости.
     Дедушка как будто очнулся.
     Ах,  да, -- рассеянно  пробормотал он, едва поглядев в Данкину сторону,
-- Простите, что я читаю, но этот Барбюс мне смертельно наскучил.
     Чреватый кровяной барбюс, -- сказал Бобик, нехотя засовывая в рот ложку
тушеной морковки.
     Цеся боялась  даже взглянуть на свою ослепительную одноклассницу. А тем
временем  собравшиеся за столом обращались с гостьей запросто, словно она не
была обладательницей одухотворенного лица  и загадочного взгляда. И, о стыд,
отец даже позволил  себе  отпустить грубоватую  шуточку насчет миндалевидных
Данкиных глаз: он сказал, что, по всей вероятности, у нее есть еще одна пара
миндалин, притом увеличенных...
     Ох, как было бы здорово, если б можно было повернуть время вспять!..
     Не  намного,  минут на десять:  звонок бы раздался,  когда Цеся  была в
кухне, -- она бы  сама открыла  дверь и  увела  Данку куда-нибудь в укромный
уголок. А так...
     В  конце  концов  Цеся отважилась поднять глаза на Данку, ожидая самого
плохого.  Однако  на русалочьем лице гостьи  играла  снисходительная улыбка:
кажется, ей было весело. Она с аппетитом поглощала пельмени и даже как будто
стала   чуть   менее   одухотворенной.   "Это   под   влиянием   моих  милых
родственничков, -- подумала Цеся, -- Они так безнадежно прозаичны".
     Наконец можно было встать из-за стола.
     --  Идите,  девочки, --  проникновенно сказала  тетя Веся,  -- Я  помою
посуду. Я все понимаю, сама когда-то была молода. Идите, идите к
     себе.
     "К себе".  Легко  сказать.  У самой  двери  Цеся  сообразила,  в  каком
состоянии  оставила  утром  комнатушку,  где  жили  они с  Юлией.  Позор.  К
сожалению, в квартире  не  было другого  уголка, где  две полувзрослые особы
женского  пола могли  бы  углубиться в интеллектуальную беседу.  В кухне все
вверх дном. К  дедушке в комнату нельзя: надо же ему где-то единоборствовать
с Барбюсом, да и  вообще  такого в  заводе не  было,  дедушкина комната  ---
святыня.  У родителей все завалено  глиной и гипсом, в углах, словно пугала,
торчат обрубки незаконченных скульптур  для индивидуальной маминой выставки;
исключение  составлял уголок за  книжным стеллажом, где  отец  устроил  свой
кабинет,  который со свойственной ему  педантичностью  содержал в  идеальном
порядке. Однако там он сам любил вздремнуть после обеда.
     Цеся вздохнула. Увы, ничего не поделаешь...
     Предупредив Данку,  что в комнате  немного  не прибрано, она  с опаской
приоткрыла дверь.
     О чудо! Юлия убрала комнату!
     Это был верный  признак того, что сестра  работала. Всегда,  прежде чем
окунуться  в  стихию   творчества,  Юлия   мыла  пол,  а  иногда,  в  случае
необходимости, даже окна. В комнате все сверкало,  воздух был напоен запахом
свежевыстиранных занавесок и дождя. Легкий диссонанс в эту  симфонию чистоты
вносил огромный  стол  сестры, заваленный изрезанной  бумагой,  заставленный
незакрытыми бутылочками с плакатной  тушью  и множеством сосудов  с  грязной
водой от кистей. Посреди забрызганного красками и клеем листа картона  белел
большой  прямоугольник  -- след  от произведения искусства,  с которым Юлия,
очевидно, умчалась на занятия в Академию.
     Цеся усадила Данку па диван.
     -- Здорово, что ты наконец зашла, -- сказала она, преодолевая робость.
     Я  должна  была тебя поблагодарить.  Такая  у меня возникла  внутренняя
потребность,  --   ответила   Данка.   Слова   ее   прозвучали   красиво   и
многозначительно.
     Не  за что, -- простодушно ответила Цеся и тут же засомневалась, стоило
ли так отвечать.
     Павел поступил отвратительно. Никто не сделал для меня столько, сколько
ты.  И так  бескорыстно, --  продолжала  Данка,  полузакрыв свои  подернутые
туманом глаза.
     Не о чем говорить. -- Цеся погрязла в банальностях.
     Я  очень  одинока,  -- сказала Дайка печально и посмотрела Цесе прямо в
глаза.
     Целестина набрала воздуху в легкие. Одинока. О господи!
     Да? -- задала она идиотский вопрос.
     Бесконечно одинока, -- повторила Данка.
     А... Павел? -- отважилась спросить Цеся.
     Павел  не считает меня человеком. Моя внутренняя жизнь его абсолютно не
интересует.
     Цеся сочувственно вздохнула.
     Он только  и знает, что спрашивает, почему я от  всего прячусь!  А  как
можно это объяснить? Я боюсь жизни. Ты тоже боишься жизни?
     Кто не боится.
     Мир такой чужой и неприветливый...
     Это  верно, --  согласилась Цеся,  -- Стоит  выйти  за порог, и  у меня
появляется  ощущение,  будто  я прыгнула в  ледяную воду...  Ой  нет,  это я
глупости говорю...
     Наоборот,  это очень интересно, --  сказала Данка без всякого интереса,
--  А мне  ничего  не  хочется... из школы  меня,  наверно, выгонят.. я ведь
совсем не занимаюсь. Только  целыми часами кручу пластинки. Смотрю в стенку,
слушаю музыку, и мне становится спокойно.
     Хандра у тебя, что ли?
     Она у меня всегда, -- простонала Данка, -- Знаешь, я просто не  вижу  в
нашей жизни смысла. Зачем учиться? Зачем мучиться? Все равно умрем.
     Это просто хандра,  -- заявила Цеся, наконец почувствовав себя уверенно
на знакомой почве,  --  От  нее можно избавиться. Я  знаю  несколько хороших
способов. В зависимости от степени нужно...
     Я одинока, -- перебила ее Данка, с тоской глядя в потолок.
     Если хочешь, -- вырвалось у  Цеси из глубины души, -- я могу быть твоей
подругой. Давай с завтрашнего дня заниматься вместе. Договорились?
     Ты  это предлагаешь  из жалости, --  вздохнула Данка, -- А я и  того не
стою. Я слабая, безвольная курица...
     А ты не  будь курицей, -- лаконично  посоветовала ей Цеся, которой  эта
волынка постепенно начинала  надоедать.  -- Возьми себя в руки. От депрессии
лучшее средство  --  напряженная  работа.  Такая,  чтобы сразу были  заметны
результаты.
     Наоборот... когда много работы, я совсем скисаю.
     Лень,  -- коротко сформулировала Цеся, -- Самое  простое -- махнуть  на
все  рукой. Моя мама всегда говорит,  что работать над собой нужно  до конца
жизни, так как никогда не поздно еще что-то исправить.
     Раздался смешок.
     -- Я  бы  этого  не  сказал, --  произнес  Целестинин  отец. Он  стоял,
прислонившись к дверному косяку, и преспокойно подслушивал.
     Цеся даже вскрикнула от негодования:
     Подслушиваешь?
     Ни в  коем разе,  --  возразил отец,  -- Я  только пришел спросить,  не
хотите ли компоту. Тетя Веся меня прислала.
     --  Ты  не  мог  хотя  бы  кашлянуть?  Или  постучать!  --  Цеся   едва
сдерживалась, чтоб не расплакаться.
     Как не стыдно, в самом  деле! Подслушивают, вмешиваются  в  разговор...
Нет, это невыносимо!
     Дверь  была  открыта, --  оправдывался  Жачек, -- Ну,  так  как  насчет
компота?
     Мы не хотим! -- со злостью отрезала Цеся.
     Я бы выпила... -- Данка робко улыбнулась Жачеку.
     Извини меня за папу, -- сказала Цеся, как только отец скрылся за дверью
кухни.
     Ты  что?   У  тебя  ужасно  симпатичные  родственники!   --   убежденно
воскликнула Данка. -- Послушай, а как они относятся к твоему мальчику?
     Никак  не  относятся,  потому  что  у  меня  его  нет,  --  мужественно
призналась Целестина.
     Шутишь! Как это -- нет?
     Очень просто. Никому мало-мальски интересному я не приглянулась.
     Потрясающе! У тебя хватает смелости быть одной!
     Просто я никому не нужна. -- Цеся печально усмехнулась.
     Да  ведь   ты  очень  красивая!  --  воскликнула  Данка,  непроизвольно
перенимая роль утешительницы.
     Какое там, -- сказала Цеся еще печальнее.
     Хорошенькая!
     Это ты хорошенькая... -- Цеся с завистью поглядела на Данусю.
     Ненавижу свою физиономию, -- угрюмо призналась Данка.
     Ты  что,  с ума  сошла?!  --  изумилась  Цеся,  --  Подойди к  зеркалу,
посмотри,  какое   у   тебя  выразительное  лицо,  а  у  меня  что?  Розовая
картофелина. Телятина.
     Да  нет,  это  как  раз  у тебя  выразительное  лицо! --  из вежливости
упорствовала Данка.
     Ничего подобного! У тебя!
     Нет, не у меня! У тебя!
     А я говорю, что у тебя, и не спорь!
     О господи! -- простонала вдруг Данка.
     Девочки  отвернулись  от  зеркала  и, поглядев  друг на дружку,  бешено
расхохотались.
     Приятно такое слушать, а?
     Тщеславные идиотки.
     Нам только об этом и тверди -- какие мы хорошенькие.
     Мальчишкам нравятся хорошенькие.
     Вот  именно. Ты читала в "Филиппинке"?  Девочки  больше  всего  ценят в
мальчиках ум и чувство юмора.
     А мальчики?
     Ты  еще спрашиваешь!  Конечно,  им  нужно, чтоб была  смазливая и умела
вкусно готовить.
     Не может быть.
     Представь себе.
     Вот дураки.
     -- Не дождется он, чтобы я ему готовила и стирала носки.
     Это еще кто же?
     Хотя бы Павел.  Этот  человек меня  раздражает.  Вчера  устроил ужасную
сцену ревности, а сегодня написал для меня сонет.
     Шутишь.
     -- Нисколько.  Настоящий  сонет,  по всем правилам. Я была  в восторге,
пока мама не сказала, что все от начала до конца содрано у Шекспира.
     Наверно, у него самого не получалось, -- великодушно сказала Цеся.
     Похоже на то, -- пискнула Данка.
     И  девочки,  переглянувшись,  в  приступе  смеха  повалились  на диван.
Смеялись до полного изнеможения.
     С  завтрашнего дня, -- проговорила наконец Цеся,  отсмеявшись и вытирая
слезы, -- с завтрашнего дня будем заниматься вместе, хорошо?
     Ладно. Ты молоток.
     Я  тебе  помогу: по  математике и  вообще  но  всем предметам. В  конце
концов, невелика наука.
     Да уж наверно.  Если какая-то  там Ковальчук может получать  четверки и
пятерки...
     Вот именно. Будешь приходить каждый день, ладно?
     Ну... не знаю, что скажет Павел...
     -- Как хочешь, -- уже суше произнесла Цеся и переменила тему.
     Жачек был так напуган, что высунул нос из кухни, только когда
     услышал, как за Данкой захлопнулась входная дверь.
     -- В Телятинку при посторонних вселяется дьявол, -- заявил он.
     -- Оставь ее, -- попыталась умиротворить  его тетя Веся, --  Ей  ужасно
хотелось, чтобы подружке все понравилось.
     -- Так стараться ради какой-то бледной немочи?! -- вспылил Жачек.
     Именно в эту минуту в комнату вошла Цеся.
     Бледной  немочи!  --  крикнула она.  -- Данка красотка! А ты, папа, без
очков уже вообще ничего не видишь!
     Без очков  я только  увидел, что  у нее  постоянно  приоткрыт  рот,  --
Огрызнулся уязвленный Жачек. -- Потому и позволил себе тонкий намек
     насчет  миндалин. А вообще, можете считать  меня самонадеянным глупцом,
но больше всего мне  нравятся собственные дети. -- Он с восхищением поглядел
на  Целестину,  -- Просто кровь с молоком: мордашка красная, глазки блестят,
здоровая, упитанная, аж лоснится. Разве сравнишь с  этой  подружкой твоей...
да она  же, с  позволения сказать, ни  рыба ни  мясо. "Упитанная"! "Мордашка
красная"! Знал бы Жачек, как больно задел свою младшую дочь, он бы, наверно,
предпочел помалкивать целую неделю.

        Глава II

        1
     Совершенно  неожиданно  выпал  снег. В  этом, правда,  не  было  ничего
противоестественного -- на дворе стояла  зима. Но декабрь в  том году больше
смахивал на дождливый ноябрь, и никто из жителей Познани даже не мечтал, что
на рождество выпадет  снег. И  тем не менее перед самыми  праздниками первые
утренние прохожие с изумлением увидели мир преображенным, идиллически тихим,
сверкающим невинной белизной.
     Ежи  Гайдук  стоял  у открытого  окна и  жадно  вдыхал  пахнущий снегом
воздух. Улица Сенкевича была еще пуста, кое-какое движение началось только в
продовольственном,  магазине на  первом  этаже. Было  холодно, но  на  такие
мелочи Ежи Гайдук не  обращал внимания.  Он стоял в пижаме у  окна и смотрел
поверх крыш  домов  на  макушку  желтой башенки,  освещенную  слабым  светом
уличного люминесцентного фонаря. Ничего  больше увидеть  он бы не смог, даже
наполовину высунувшись наружу. И  все-таки вот уже три месяца по утрам, едва
открыв глаза, подходил к окну и смотрел в сторону дома, где жила Целестина.
     Ежи Гайдук  был человеком одиноким.  С раннего детства его  воспитывала
бабушка, так как родители давно  умерли. В  маленьком городке, где они жили,
не было средней школы, а поскольку бабушка решила дать внуку образование, он
был  отправлен  в  лицей  в Познань. Комнату  сняли  у  пани Пюрек,  которая
заслуживала доверия  хотя бы по одной  причине: она  была  родом из того  же
города, что и Гайдуки. Кроме того, что было весьма существенно, сия  пожилая
дама не  требовала за  комнату  оплаты  вперед.  Ежи  у  нее жилось  хорошо,
завтраками и ужинами она его кормила, а обедать можно было в кафе-молочной.
     Ежи  Гайдук  был неразговорчивый,  застенчивый,  чертовски способный  и
начитанный подросток.  Два последних свойства в школе пока не были замечены,
ибо этому препятствовали два первых. Однако отсутствие
     общественного признания Ежи не волновало. Он был всецело поглощен
     изучением университетских учебников физики, а также "Размышлений" Марка
Аврелия. Это  до такой  степени  его  занимало,  что  позаботиться  о  своей
внешности времени уже не  оставалось, поэтому выглядел он  -- с точки зрения
ровесниц -- весьма непрезентабельно. Впрочем, на ровесниц он тоже не обращал
внимания. За исключением Целестины.
     Но Целестина в самом деле была исключением.
     Ему нравилось на нее смотреть. Вот и все.
     Ему вообще  нравилось все, что имело к ней хоть какое-нибудь отношение.
Например, ее дом,  ее улица,  ее  сапожки, ее  отец и  велькопольский  хлеб,
который она  покупала каждый  день, из чего можно было  заключить,  что этот
сорт ей особенно по вкусу. Все, что  касалось Целестины, было таинственным и
исключительным, окрашенным неизъяснимой прелестью, удивительным и волшебным.
     Гайдуку было очень интересно, как там, в этом странном доме, внутри. Он
пытался представить себе  его обитателей: симпатичных, уравновешенных -- так
ему  казалось  --  родителей и утонченную элегантную Цесину  сестру, которую
однажды  видел   издалека.  И  ее  саму  --  всегда  надменную,  прелестную,
загадочную,  зеленоглазую Цесю, которая  с начала учебного года  от силы три
раза удостоила его взглядом. Что она теперь делает?
     В воображении промелькнула  картина: красиво накрытый стол, за которым,
негромко  переговариваясь, сидят Цесины родные, отщипывая  кончиками пальцев
крошечные кусочки от каких-то воздушных булочек.
     Ежи  посмотрел на  часы. Нужно  торопиться.  Чтобы занять  свое место в
укрытии  перед Цесиным домом и ждать. Сегодня она наверняка будет  в хорошем
настроении. Она наверняка любит снег.
        2
     Первым  проснулся  Жачек. Он  нехотя  вылез  из  постели и  в  темноте,
стараясь не разбудить жену, набросил на себя какую-то одежку. Потом пошлепал
на кухню, чтобы поставить воду для кофе.
     В кухне  он обнаружил чудовищный  беспорядок. Раковина завалена грязной
посудой, посреди усыпанного крошками стола -- лужа молока.
     --  Значит, вчера была Юлечкина очередь  мыть посуду, --  вслух заметил
отец. -- Удивительно, до чего легко догадаться.
     Он  достал  из шкафчика большую  кастрюлю и налил в  нее холодной воды.
Потом с невозмутимым спокойствием направился в комнату дочек.
     Девочки еще спали.  В комнате было  темно, вследствие  чего Жачек  счел
уместным зажечь лампу под потолком.
     Поток яркого света залил комнату. Цеся вскочила немедленно в состоянии,
близком к шоковому. Юлия продолжала спать мертвым сном.
     Телятинка, -- ласково проговорил отец, --  ты не знаешь, в котором часу
вчера вернулась твоя сестра?
     Н-не-н-наю,  --  невразумительно  пробормотала Цеся, силясь сообразить,
откуда  взялся  отец,  представший  перед  ней  в дамском  голубом  атласном
халатике,  с прижатой  к животу красной кастрюлей: из мира сновидений или он
существует наяву.
     Я спрашиваю, когда  вернулась  Юлия, -- повторил отец тоном, не сулящим
ничего доброго.
     Какая-то струна в  Цесе вдруг оборвалась,  и  она  бессильно  упала  на
подушки.
     Понятия не имею, -- слабо пискнула она. -- Это все?
     Что касается тебя -- да, -- великодушно промолвил отец. -- Можешь спать
спокойно. -- И, зачерпнув  горсть ледяной воды из кастрюли, тонкой  струйкой
вылил ее на шею старшей дочери.
     Юлия  вскочила  с пронзительным  воплем.  Целестина,  которая,  получив
разрешение отца, нырнула  было под  одеяло и  даже  успела  задремать, пулей
вылетела из постели, дрожа, как в лихорадке.
     Жачек выглядел, как Чингис-хан, несмотря на халатик.
     Вставай, грязнуля, -- сурово произнес он. -- Кастрюли ждут!
     Ради бога... -- плаксиво пролепетала Юлия. -- У меня срочная халтура, я
всю ночь работала. Только-только заснула. Кто меня будит и зачем? Это камера
пыток?
     К счастью, сегодня я не  спешу, -- сказал Жачек, --  К счастью,  у  нас
сегодня конференция. К счастью, я имею  возможность  заставить тебя заняться
делом. Встаю утром, захожу на кухню, и что же видят мои усталые глаза? -- Он
замер, устремив на дочку вопрошающий взгляд.
     Что они видят? -- упавшим голосом спросила Юлия.
     Они видят плоды твоего лентяйства. Ты  вчера должна была вымыть посуду.
Неужели мать, посвятившая себя служению искусству, или престарелый  дедушка,
или  школьница-старшеклассница  обязаны  делать  за тебя  твою  работу  лишь
потому, что ты неряха?
     А почему бы и нет? -- грубо ответила Юлия, -- Пусть делают.
     Значит, отказываешься вставать и мыть посуду?
     Выкинь это из головы, -- сказала Юлия и зарылась в подушки.
     В таком случае,  я тебя  оболью, -- решительно заявил Жачек, зачерпывая
ладонью воду.  --  Ну, что ты теперь скажешь? -- И он плеснул  воду дочке на
спину.
     Очередной вопль сотряс воздух.
     -- Не люблю, когда у вас конференции, -- сказала Юлия, с трудом
     приходя в себя. -- Боже праведный, как трудно жить в сумасшедшем доме!
     И встала.
     -- Вот и умница, -- похвалил  ее Жачек. -- Что мне в тебе нравится, так
это твое благоразумие. Вымой кастрюльки, а потом приготовь нам всем завтрак.
Если я каждый день буду подымать тебя таким образом, возможно, ты привыкнешь
раньше ложиться спать.
     Весьма довольный собой, Жачек отправился в ванную. И тут только осознал
глубину своей ошибки. Через двадцать минут он должен был стоять на остановке
автобуса-экспресса "Б"  -- умытый, выбритый, одетый. А тем временем им самим
разбуженная дочка мыла посуду,  что вследствие устарелой конструкции газовой
системы  исключало  для  него  возможность  пользоваться  горячей  водой  за
стенкой, то бишь в ванной.
     Жачек  понял,  что  дело  плохо  лишь в  ту минуту, когда  на его  лице
запенился  наложенный  толстым  слоем  крем для  бритья.  Из  крана  ленивой
струйкой текла  холодная вода,  а  умывание холодной водой  в ледяной ванной
декабрьским ранним утром было,  испытанием, превышающим  возможности Жачека.
Ломая  пальцы, он  соображал, что бы такое  сделать. Потребовать, чтобы Юлия
прервала работу?  Отпадает. Она немедленно уляжется обратно в постель, а это
сведет на нет положительный эффект его нового воспитательного метода. Тогда,
может быть, согреть немного  воды в кастрюле? Исключается. Это означает, что
ему придется торчать на кухне  и ждать, а Юлия лопнет от мстительного смеха.
Нет, ни за что.
     И Жачек решил сделать вид,  будто не побрился  просто  по рассеянности.
Сейчас  он сотрет с  лица  крем, оденется, позавтракает и только перед самым
уходом,  когда  Юлия  освободит  подступы  к  горячей  воде,  расправится  с
двухдневной щетиной и наспех умоется.
     Однако, едва начав вытирать щеку, он вспомнил, что минуту назад выдавил
последние остатки крема из тюбика. Если стереть тот крем, что на лице, потом
не  удастся побриться. Скрежеща зубами,  Жачек  торопливо оделся,  поминутно
поглядывая на часы. Спасти его могло только одно: Целестина.
     -- Цеся!  -- проникновенно зашептал Жачек, теребя дочку за плечо, -- На
помощь!
     Цеся подскочила, как на пружине, и проснулась с бьющимся сердцем.
     К-который час?
     Поздний! --  шепнул отец. --  Помоги, спаси, сбегай в киоск. У меня нет
ни капли крема для бритья;
     Хорошо, -- простонала  Цеся и выползла из постели, попутно взглянув  на
отца из-под припухших век, -- У тебя же есть крем. На лице.
     Да, -- охотно согласился Жачек, -- но не для бритья.
     А для чего?
     Для маскировки.
     Цеся надолго замерла.
     Почему? -- спросила она, устремив на отца отсутствующий взгляд.
     Жачек  застонал. О  том, чтобы объяснить все  с самого начала, в данной
ситуации не приходилось и думать.
     -- Беги в киоск, только сразу!
     Пока  полусонная Целестина  хваталась  за разные детали  туалета, Жачек
побежал обратно в ванную.
     И окаменел, взявшись за ручку.
     За время его  недолгого  отсутствия ванную  оккупировал  дедушка. Дверь
была закрыта на задвижку. Из-за двери доносилось громкое пение.
     --  "Гей-гей, батька  атаман!  "  --  хриплым голосом  распевал дедушка
печальную думку. Судя по отчетливо слышному шуму воды, он стоял под душем.
     Из  груди Жачека вырвался  горестный  стон. Выходит,  он все  прозевал.
Дедушка принимает душ -- стало быть,  Юлия кончила мыть посуду. Горячая вода
снова доступна. Но, увы, не для Жачека.
     Он заглянул на кухню.
     Юлии  там  не  было. Три  с  грехом пополам вымытые тарелки  стояли  на
сушилке. Остальная посуда  в нетронутом виде  покоилась в  раковине. Лужа на
столе не уменьшилась ни на миллиметр.
     Пение в ванной стало громче.
     --  "...  И ветер  уснул  на кургане,  и заснула  вода  в  Днепре",  --
меланхолически выводил дедушка.
     Жачек пришел в ярость.
     Шлепая туфлями, он побежал в комнату дочек.  И увидел там  Юлию, сладко
спящую на мягких подушках. Бледная, нетвердо держащаяся на ногах Цеся ощупью
искала туфлю.
     -- А-а-а-а! -- взревел доведенный до крайности отец.
     Цеся подпрыгнула и открыла глаза.
     -- Уже, уже бегу, -- испуганно пробормотала она и  в чем была выскочила
из комнаты.
     Вот почему романтически настроенный Ежи Гайдук, прятавшийся за газетным
киоском против желтого дома, был в высшей  степени удивлен, увидев владевшую
его  мыслями  одноклассницу  несущейся  через  дорогу  в  войлочных домашних
тапочках и  красном платье,  надетом на пижаму,  из  одной  штанины  которой
торчал, развеваясь, чулок.
        3
     Учитель  польского пан Дмухавец жил  на  улице Рузвельта.  Проснулся он
рано  из-за того, что под  находящимся  но  соседству Театральным  мостом  с
громким ревом пронеслась электричка. Учитель  встал, накинул халат и  первым
делом взглянул на градусник за окном,  желая  узнать, сколько  градусов  тот
показывает.  Убедившись,  что столбик ртути  съехал до минус  двух, Дмухавец
зевнул, завязал поясок у халата и закурил  сигарету.  И тут ему  бросилось в
глаза, что вокруг все как-то побелело.
     Дмухавец  любил  снег.  Больше  всего,  пожалуй,  на экране телевизора.
Особенно ему  нравились  прыжки  с  трамплина и вообще  любые  соревнования,
участникам которых то и дело приходится идти  на риск. Глядя  на  что-нибудь
эдакое, он  всякий раз тешил себя мыслью,  что ему в свое время не взбрело в
голову стать спортсменом. Что же касается осадков  в виде снега -- без этого
он  вполне  мог  бы обойтись. Рано или  поздно снег  на  тротуаре  неизбежно
превращается  в  омерзительное месиво, и  самая  прочная обувь в  два  счета
промокает насквозь.
     Дмухавец  недовольно  посмотрел в окно.  С  виду бело и красиво.  А что
толку? Предчувствие  скорых перемен лишало всякой прелести зимний пейзаж. Не
пройдет и получаса, как невесомый небесный пух превратится в грязную кашу!
     В   семь  пятнадцать,  как  обычно,  Дмухавец  отправился  в  школу.  В
соответствии с его прогнозом снег уже начал подтаивать. С лязгом и скрежетом
проезжали трамваи, люди толпились на остановках. Дмухавец поежился и  побрел
в сторону улицы Мицкевича.
     Первый урок  сегодня  в  3-м  классе  "А".  Задиристые  ребятки.  Снова
придется  поволноваться:  классные  оппозиционеры,  безусловно,   попытаются
выместить  на нем свое ожесточение и будут упрекать за  несовершенство этого
мира. Неужели они всерьез считают, что ему этот мир  нравится? С ними всегда
так: позволишь  высказываться откровенно, тебя же потом и замучают. Дмухавец
вздохнул,  но  то  был вздох  удовлетворения: на самом деле он очень  любил,
когда  его  мучили, подобным образом,  а к  3-му  классу "А"  питал истинную
слабость.  С некоторой грустью он  подумал,  что собственный  его класс, 1-й
"Б", не станет терзать своего классного руководителя: от них не дождешься ни
любопытства,  ни обвинений,  ни  требования немедленно дать ответ на миллион
ехидных и  каверзных  вопросов. 1-й класс "Б" состоит из  запуганных овечек,
которые смотрят учителю  в рот и  норовят  угадать каждое  его желание. Ни о
каком бунтарстве и речи быть не может.
     Дмухавец в последний раз затянулся,  бросил  окурок и перешел дорогу на
перекрестке.  По   улице  Мицкевича  вереницей  тянулись  машины,  поминутно
застревая в заторах. В воздухе  пахло выхлопными  газами и  дымом. Учитель с
отвращением  месил  ногами  тающий  снег,  пока  не решил, потеряв терпение,
изменить свою обычную трассу и свернуть на улицу Словацкого. Дорога до школы
так несколько удлинится, но, но крайней мере, ноги не промокнут.
     На  улице  Словацкого  было  тихо и  бело.  По тротуару с левой стороны
тянулось  всего  несколько цепочек черных следов, окна освещенного газетного
киоска  отбрасывали  на  снег  желтоватый  отблеск.  Какая-то  легко  одетая
девочка, не глядя по сторонам, перебежала заснеженную мостовую и скрылась  в
подъезде дома с башенкой.
     В  газетном  киоске Дмухавец  получил  краткую  информацию  о  том, что
"Голос" уже  кончился. Нисколько  не удивившись,  он  отошел  от окошечка  и
увидел, как  в тот же  момент от боковой стенки  киоска отделился долговязый
парень в куртке с капюшоном. Верзила налетел на Дмухавеца, отдавил ему левую
ногу,  извинился басом и, не подымая глаз, задумчивый, сгорбленный,  зашагал
по тротуару, размахивая портфелем.
     Было что-то  знакомое в этой длинной, нескладной фигуре и  неторопливых
движениях занятого своими мыслями человека.  Дмухавец часто попадал впросак,
не узнавая собственных учеников. Во-первых, он был близорук,  во-вторых, все
эти  молодые люди  издали выглядели  совершенно  одинаково.  Однако в данном
случае  Дмухавецу  явно  попался  оригинал. У верзилы не  было  ни дубленого
полушубка,  ни  джинсов, ни  курточки до пупа. Он определенно  не следил  за
модой. Кроме  того,  долговязый был коротко острижен, и  лишь по этой детали
Дмухавец узнал своего ученика из 1-го класса "Б". "Гайдук, -- подумал он, --
Физик  говорит,  что  парень очень  толковый, только некоммуникабельный". На
уроках польского  Гайдук  поражал Дмухавеца короткими  меткими  замечаниями,
которые  выпаливал  скороговоркой,  глядя  в  сторону.  Сочинения  он  писал
посредственные,  откровенно  вымученные,  и  лишь  кое-где  в  них  сверкали
оригинальные обороты, вырывавшиеся у автора как бы помимо воли.
     Дмухавец с  удивлением  обнаружил, что вновь  оказался на  шумной улице
Мицкевича.  Перед  большим  домом,  на  нервом  этаже   которого  помещалось
Управление но делам печати, учитель в недоумении остановился. На  ступеньках
у входа в управление сидел Ежи Гайдук и явно чего-то ждал.
     Гайдук заметил Дмухавеца. Учитель подошел ближе.
     -- Здравствуй, -- сказал он, -- Что ты здесь делаешь, дружок?
     -- Жду, -- прозвучал лаконичный ответ.
     Гайдук   поднялся  и  стоял   перед   классным  руководителем  в   позе
непринужденной, но не лишенной почтения. Взгляд у него был отсутствующий.
     Опоздаешь в школу.
     Гайдук посмотрел на часы.
     Думаю, что нет, -- вежливо ответил он.
     Может, пойдем вместе? -- неожиданно для себя предложил Дмухавец.
     Я  жду одного  человека. Большое спасибо, --  серьезно ответил мальчик,
невольно бросив тоскливый взгляд на угол улицы Словацкого.
     Дмухавец почувствовал, что  ему  лучше поскорее убраться.  Он кашлянул,
пробормотал невнятно "извини" и быстро зашагал в направлении школы.
        4
     Нет, нет, Гайдук не был запуганной овечкой.
     Дмухавец сидел на своем стуле за кафедрой и незаметно присматривался  к
долговязому ученику. Было  двенадцать часов дня, и в мрачный класс заглянуло
солнце,  высунувшееся из-за соседней  крыши. Беата Ковалъчук в красивой позе
стояла за партой и с чувством декламировала:
     -- "Плывунья с парусами, дочь островерхой Иды, ладья, из бука... "
     Ежи Гайдук что-то читал под партой.
     Учитель  литературы Дмухавец с  трудом  подавил в себе  убеждение, что,
если  человека не  интересует  Кохановский<sup>3</sup>, он не  так  уж глупо
поступает, используя время урока для чтения. Откашлявшись, Дмухавец собрался
было  звучным голосом попросить  Гайдука  не  заниматься посторонним  делом.
Однако внезапно его  одолело  обычнейшее  любопытство книжного маньяка.  Ему
ужасно захотелось узнать, что читает Гайдук.
     -- Что ты читаешь, Гайдук? -- спросил он добродушно.
     Мальчик вздрогнул.
     -- Покажи, -- потребовал учитель, надеясь увидеть авангардистский роман
или томик поэзии.
     Но увидел "Спортивное обозрение".
     На второй парте у двери кто-то презрительно фыркнул. Дмухавец покосился
в  ту сторону  из-под очков  и убедился, что  фыркнула  тихая блондиночка по
фамилии Жак. Мало того, она еще и засмеялась иронически.
     А Ежи Гайдук вдруг покраснел.
        5
     После уроков Цеся подошла к Данке.
     -- Дануся, -- начала она.
     Подруга натягивала сапожки. Подняв на Цесю свои затуманенные глаза, она
рассеянно спросила:
     -- Да?
     -- Может, зайдешь после обеда, позанимаемся немножко?
     Данка расхохоталась:
     -- Ну, знаешь, у  меня  найдутся дела поинтереснее! Мы с  Павлом идем в
кино. На "Крестного отца". И тебе советую. Нашла дурочку -- заниматься перед
праздниками! -- И, послав Цесе лучезарную  улыбку, снова взялась за "молнию"
на своем сапоге.
     С другого конца раздевалки шел Гайдук, глядя прямо на Целестину. Похоже
было,  он  намеревался ей  что-то  сказать. Цеся вспомнила, как презрительно
фыркнула на уроке, и  вдруг поняла:  вес, что  бы  ни сказал  сейчас Гайдук,
придется  ей не по нутру и  только испортит  настроение.  Вид у Гайдука  был
грозный  и  отталкивающий, светлые глаза  сердито сверкали  из-под  козырька
вязаной шапки.
     Цеся подхватила  сумку с  книгами,  повернулась на каблуках  и трусливо
ретировалась в коридор, а оттуда в туалет.
        6
     В канун рождества в доме Жаков  пахло коврижкой. Теплый  аромат волнами
плыл  из  кухни в комнату, подымался к потолку и снова  опускался вниз.  Еще
пахло  хвоей, хотя елка стояла на балконе. Продрогшая Цеся закрыла за  собой
входную дверь и  с наслаждением  втянула воздух в  легкие.  Итак, праздники.
Чудесные  дни,  свободные от  школы,  от  зубрежки,  от  неверных  подруг  и
кошмарных  темных личностей, читающих  исключительно "Спортивное обозрение".
Вкусные пироги, семейный уют, неповторимое рождественское  настроение, елка,
коляды и телевизор.
     Из кухни пахнуло луком и чесноком.
     -- Мамуль! --  закричала Цеся. -- Можно что-нибудь быстренько кинуть на
сковородку? Мне нужно уходить!
     Мама, растрепанная, раскрасневшаяся, выглянула из кухни:
     Скажи, радость моя, в какие края ты направляешься? Может, заодно купишь
рыбку?
     Ладно, куплю, -- согласилась Цеся. -- А направляюсь я за подарками.
     --  Много-много рыбки,  -- сказала  мама, думая о чем-то  другом, -- Ты
случайно не знаешь, где машинка для мака?
     Этого Цеся не знала. Тогда мама пустилась в  обход, спрашивая одно и то
же  у  всех  по  очереди:  у  Бобика,   чистившего  миндаль,  у  тети  Веси,
занимавшейся уборкой,  и у погруженного в  чтение  дедушки.  Безрезультатно.
Машинки для мака никто не видел.
     Цеся пошла на кухню.
     На обед были макароны  в миланском соусе -- в доме Жаков они появлялись
весьма  регулярно, примерно два раза  в  неделю.  Главное  достоинство этого
вегетарианского  блюда заключалось в том,  что приготовить его не составляло
труда.  Достаточно  было  просто   сварить  макароны  и  залить  их  горячим
томат-пюре, куда добавлялось растительное масло и множество отчаянно дерущих
горло приправ, среди которых преобладали кэрри и черный перец.
     Пока  Цеся  кашляла  над  тарелкой с  макаронами,  из города  вернулась
припорошенная снегом Юлия.  Ее  черные глаза сверкали, сверкали  снежинки на
воротнике и на плечах, блестели волосы под пушистой шапочкой.
     Я купила себе новое пальто, -- объявила она сверкая.
     На какие деньги? -- удивилась мама.
     --   Мне  заплатили  за  декорации.  Помнишь,  мы  делали  к  годовщине
Октябрьской революции.
     Да, да, -- вспомнила мама. -- Ну и как, много ты заработала?
     Достаточно, -- скромно призналась Юлия, -- Сама погляди, -- и, кинув на
стул  сумку, доверху набитую свертками, закружилась вокруг  собственной оси:
ни дать ни взять Снежная королева.
     Ничего пальтишко,  того-этого, -- заметил дедушка, ковыляя по коридору.
-- По нынешней моде, разумеется. А что там у тебя в сумочке?
     Подарки, -- ответила Юлия. -- Для всех.  Но только один человек получит
свой подарок сегодня. Телятинка.
     Цеся подавилась макарониной.
     Что ты сказала?
     С сегодняшнего  дня плюй в  собственную тушь,  --  заявила Юлия, вручая
сестре пакетик в фирменной бумаге "Польской моды".
     В пакетике была тушь "Макс Фактор" и зеленоватый карандашик для век.
     -- Больше тебе некуда выбрасывать деньги? -- возмутилась мама. -- Такую
дорогую косметику для шестнадцатилетней девчонки! Я считаю, это чересчур.
     Привлеченные,  как  магнитом,  этим  замечанием,  немедленно  появились
остальные домочадцы. И, естественно,  не  преминули воспользоваться случаем,
чтобы  затеять  семейную  дискуссию,  которая,  по  обыкновению, носила  все
признаки запальчивой перебранки, тогда как на  самом деле представляла собой
просто дружеский обмен мнениями. К счастью, отец еще  не  вернулся с работы,
иначе Целестину общими усилиями неминуемо довели бы  до депрессии. Покричали
минут десять,  после чего  дедушка подвел  итог  дискуссии, сделав следующее
заявление:
     -- А пускай красится. В конце концов, в школу ей сегодня уже не идти.
     Цеся  с облегчением отодвинула почти не тронутые макароны и заперлась в
ванной,  где  в  течение получаса трудилась  над  созданием  нового  облика.
Результат ее не удовлетворил. Как ни крути, все равно похожа на дошкольницу,
а с размалеванной  физиономией --  на дошкольницу,  собравшуюся на маскарад.
Неожиданно  Цесе  захотелось  плакать. Жалость  к себе  наполнила  ее  глаза
слезами,  однако  она вспомнила про  накрашенные ресницы, и слезы сами собой
высохли.
     "Хорошая штука  косметика, -- подумала  она.  --  Иной раз помогает  не
хуже, чем чувство юмора". -- И с мрачным видом вышла из ванной.
     Никто не обратил на нее внимания.  Никто не издал не только восклицания
--  хотя  бы вздоха  восхищения.  Ну  и  ладно,  не хотят --  не надо. Мама,
наполовину  погрузившись  в стенной  шкаф,  с маниакальным  упорством искала
машинку для мака. Бобик окунал в сок одно печенье за другим и съедал их  без
аппетита, но зато с громким чавканьем. Тетя Веся, дымя сигаретой, небрежно и
с явной неохотой чистила кресла дико ревущим пылесосом. Дедушка читал,  отца
не было дома.  Юлия, в пурпурном  халате,  с выражением  глубокого уныния на
лице бродила по квартире в поисках чулка.
     Я опоздаю, я опоздаю! -- твердила она.
     Ты куда? -- поинтересовалась мама. -- Для тебя тоже найдется работа.
     Я  приглашена  к  однокурснику.   Скромный  семейный  вечер  по  случаю
рождества, -- равнодушно ответила Юлия.
     Ее слова произвели  неожиданный эффект. Мама с грохотом  уронила медный
таз и взволнованно подбежала к дочке.
     -- К Толеку? -- спросила она.
     Юлия слегка покраснела.
     Да,  --  ответила  она потупясь, -- Но ты не думай, не официально... Он
просто так меня пригласил... Впрочем, там будет вся наша компания.
     Ах, вот оно как... -- разочарованно протянула мама.
     Так, к сожалению... -- вздохнула Юлия.
     Ничего не понимаю, -- сказал Бобик.
     Не беда, -- заметила Юлия.
     И что же вы там будете делать? -- спросила мама.
     Коллективно молоть мак. Мама у Толека больна, так что...
     Ого! -- возмутилась мама Жак. -- А мне кто поможет молоть мак?
     Юлия махнула рукой:
     Оставь. У тебя же все равно нет машинки.
     Бобик выхлебал остатки сока из чашки.
     Я уже не ребенок, -- заявил он.
     А кто? -- спросила Цеся.
     Мужчина, -- ответил Бобик.  -- Через  неделю  у меня на  груди вырастут
волосы.
     Ну да! -- изумилась Цеся. -- Откуда ты знаешь?
     Они уже начали расти. У меня есть такие точечки.  Здесь  и здесь. Через
неделю вылезут рыжие волосы, как у дяди Жачека.
     А почему  через неделю? --  поинтересовалась Цеся. Нет, решительно этот
Бобик оригинальный ребенок.
     Твой папа так говорит. Что, если не будет  бриться, у него через неделю
вырастет борода.
     Тетя Веся выключила пылесос. Воцарилась странная тишина.
     У меня пятнышки уже с утра, -- закончил Бобик в этой тишине.
     Тетя Веся в мгновение ока подскочила к сыну.
     Какие пятнышки! -- крикнула она.
     Бобик  показал.  После  чего  был немедленно  раздет до  пояса,  и всем
присутствующим  представился случай  подивиться безошибочному инстинкту тети
Веси. Бобик был покрыт отчетливой мелкой сыпью розового цвета.
     Иренка! -- простонала тетя Веся. -- Что это?
     Понятия не имею, -- призналась Цесина мама.
     Наверно, дифтерит, -- сказал дедушка.
     О господи! -- Тетя Веся разрыдалась.
     Бобик пришел в восторг.
     Меня положат в больницу! -- радостно заявил он.
     Сыночек! -- всхлипывала тетя Веся.
     -- Или тиф. При  тифе  тоже  бывает сыпь, -- продолжал  строить догадки
дедушка.
     Или корь, -- сказала мама.
     Цеся вздохнула. Та еще семейка!
     Успокойтесь, -- сказала, она, -- ничего опасного у него нет.
     А ты откуда знаешь?
     Я это изучала.
     Где, в школе?


     -- Нет. У  меня есть кое-какие книги по медицине... Это  краснуха. Врач
вам скажет то же самое.
     Краснуха? Но почему ты так уверена?
     Симптомы. Температуры  нет.  Пятнышки мелкие, розовые  и не  сливаются.
Лимфатические  узлы за ушами и на  затылке увеличены. Если б у него был жар,
можно  было  бы  предположить, что  это экзантема  субитум,  хотя,  впрочем,
экзантема субитум бывает обычно у детей до трех лет.
     Родные глядели на Целестину, разинув рот.
     Его даже но  надо  укладывать в постель, --  сказала Целестина, щелкнув
Бобика по носу, -- Болезнь протекает в легкой форме.
     Цеся,  --  с  уважением  произнесла  мама, --  ты  правда  собралась  в
медицинский?
     Я это всегда говорила.
     Все-таки я  схожу  с ним в  поликлинику, --  нерешительно  сказала тетя
Веся.
     Правильно,  -- поддержала  ее Целестина.  --  Излишняя  осторожность не
помешает. Хотя краснуха не дает осложнений.
     Тетя Веся посмотрела на племянницу с изумлением, смешанным  со страхом,
и на всякий случай засунула Бобика в постель.
     Однако с этой минуты Цесин авторитет в семье несколько возрос.
     Даже по Юлии можно было это заметить.
     -- Ну-ну, --  сказала она, глядя на Цесю не без уважения, -- Не думала,
что ты чем-нибудь серьезно интересуешься.
     Цеся в душе вскипела.
     У каждого свои интересы, -- ответила она с кажущимся спокойствием, -- А
ты чем интересуешься, сестрица?
     Я? -- запнулась Юлия и растерянно захлопала ресницами.
     --  Ха-ха-ха! -- мстительно засмеялась Цеся и унесла на кухню тарелку с
нетронутыми макаронами.
     Юлия  отыскала  пропажу  на  батарее.  К  сожалению,  чулок оказался  с
дефектом  и к  тому  же  от  другой пары.  Поэтому взбудораженная  художница
продолжала циркулировать между ванной и остальной частью квартиры.
     -- Я серьезно интересуюсь Искусством, -- заявила она.
     Заскрежетал ключ в замке.
     Привет! --  сказал радостно сияющий Жачек. --  Никогда не угадаете, что
произошло!
     Тебе дали премию! -- обрадовалась мама.
     Нет...  --  Отец немного сник, -- Моя новость совсем из другой области,
-- снова  просиял  он. Осуществлена устойчивая термоядерная реакция в плазме
дейтерия!!!
     -- О господи! Какое счастье! -- обрадованно воскликнула мама Жак.
     Она, правда, понятия не имела, о чем идет речь, однако, будучи
     женщиной  мудрой, охотно  разделяла мужнины радости.  Кроме  того,  она
никогда не забывала, что Жачек в свое время мечтал стать физиком-теоретиком,
но,  уйдя  с  третьего  курса  университета,  поступил в  политехнический и,
собственно, до сих нор не простил себе этой измены.
     Кто знает,  -- удовлетворенно вздохнул  Жачек. плюхнувшись  на стул, --
какие перспективы теперь откроются перед  человечеством! Управляемая реакция
синтеза!  Представляете?  Интересно,  что  скажет  по  этому поводу Фейнман.
Знаешь, Иренка, тот, который занимается квантами и кварками.
     Ага, -- убежденно поддакнула мама. Биографии великих физиков она  знала
назубок.
     А  мне  интересно, --  сказала  Юлия,  зловеще качая головой, -- каковы
будут последствия. Из этого можно сделать новый вид оружия?
     Ну, знаешь!.. -- возмутился Жачек.
     Когда Склодовская открыла радар, тоже все радовались.
     Боже! Радар! -- простонал Жачек. -- Чему ты училась в школе?
     Ничему,  -- честно ответила  Юлия. -- Я  считала, что с моими  внешними
данными это не обязательно.
     То был не радар, а радий.
     Все  равно  кончилось  плохо, -- пробормотала  Юлия. --  Могли  бы  уже
перестать заниматься такими делами. В особенности если  учесть, что половина
земного шара голодает.
     Ха!  -- рявкнул Жачек, --  А  может быть, именно это открытие  позволит
решить проблему голода.
     Как раз! -- презрительно бросила Юлия.
     Когда в девятнадцатом веке было доказано существование электрона, никто
не предполагал, что благодаря этому открытию человек  полетит на  Луну.  Да,
моя   милая,  электрификация   деревни,   техническая  революция,   развитие
электроники, путешествия в космос... -- распалился Жачек.
     Дорогой,  --  деликатно  перебила его  мама, --  ты  случайно  не видел
машинки для мака?
     Для чего? -- вернулся на землю Жачек.
     Для мака.
     Как будто видел. Кажется, она в кладовке, в коробке.
     Я ухожу, -- объявила Цеся.
     Не  пообедав?  -- огорчилась мама, -- Такие  вкусные  макарончики, а ты
даже не дотронулась!
     Сегодня на обед вкусные макарончики? -- с тоской спросил отец.
     Да, -- ответила мама, -- В миланском соусе.
     Я  люблю  тебя,  жена моя,  торжественно  воскликнул  Жачек. --  но  за
миланский соус благодарю, сыт по горло. Решительно требую яичницу.
     Цеся  задумчиво  приглядывалась  к  старому  Юлиному  пальто,  небрежно
брошенному в  угол. Практически это было совсем новое пальто. Совсем новое и
довольно-таки красивое. Хотя и чересчур  экстравагантное. Длинное, черное, в
обтяжку, с огромным лохматым воротником из черной овчины.
     -- Юлия, что ты собираешься делать с этим пальто? -- спросила она. Юлия
посмотрела на сестру снисходительно.
     -- Отдать тебе, --  заявила  она. --  Оно  уже  вышло из моды. И шарфик
возьми и шапку. К моему новому они не подходят.
        7
     Ежи  Гайдук тоже отправился в город.  И  тоже за подарками. Впрочем,  в
своих намерениях  он  не  был оригинален  -- половина  жителей Познани в эту
минуту осаждала магазины, покупая рождественские сувениры.  Вторая  половина
пекла пироги с маком и коврижки. Отдельные представители обеих  групп стояли
в  очередях  за разными  продовольственными продуктами,  главным  образом за
карпом.
     Как обычно, выйдя из дому, Ежи Гайдук завернул на улицу  Словацкого. Он
немного постоял  возле киоска, но Цеся не появилась.  Окна ее квартиры  были
освещены ярко и весело. Ежи пришел к заключению, что, вероятно, сегодня Цеся
принадлежит к числу пекущих  коврижки,  и двинулся по направлению к  центру.
Ему  предстояло купить  бабушке какой-нибудь красивый подарок. Денег у  него
было  порядком,  поскольку  все вокруг надумали к  рождеству  привести  свои
телевизоры в исправность, а починка телевизоров многочисленным знакомым пани
Пюрек  стала главным  источником  доходов  Ежи  Гайдука,  с тех  пор как  он
поселился в Познани.
     Времени у него было немного.  Поезд уходил  в семь вечера: ужинать  Ежи
собирался у бабушки. Он шел вдоль освещенных витрин, где над грудами сумок и
зонтов  висели  на  ниточках  шары  и  деды-морозы  из  пенопласта. И  вдруг
остановился, словно перед ним внезапно опустился шлагбаум.
     Цеся!
     Она стояла внутри магазина, склонившись над прилавком  с зонтами. Потом
выпрямилась  и  замерла  в  задумчивости,  загадочно  улыбаясь своим мыслям.
Вокруг толпились люди, ее толкали, протискивались  сбоку и сзади к прилавку,
а  она преспокойно стояла  в этой  суете и выглядела  изумительно, но как-то
совсем иначе, чем в школе.
     Одета она была во что-то черное. На макушке -- маленькая яркая шапочка.
     Светловолосая головка в этой шапочке была похожа па весенний  цветок на
длинном черном стебле. Ежи не мог отвести от нее глаз.
        8
     В магазине  было жарко  и душно. Целестина оторвала взгляд от  зонтов и
увидала в стекле свое восхитительное отражение. Двух  мнений быть не  может:
одежда  красит человека.  В  старом  Юлином пальто и вязаной шапочке в стиле
"ретро"   Телятинка  себе  понравилась.   Правда,  благодаря  косметике  она
выглядела  на добрых несколько лет старше, но в этом не было ничего дурного,
совсем даже  наоборот.  Минут пять  Целестина  Жак  простояла, любуясь своим
элегантным  силуэтом,  однако  в  конце   концов   суровая  действительность
напомнила о себе: карпы потекли.  То ли целлофановый мешочек порвался, то ли
еще что случилось -- короче говоря, из сетки Цесе накапало прямо в сапог,  и
она  поняла, что  надо  поскорей купить  для мамы зонтик и  поспешить домой,
чтобы там прикончить непокорных рыбок.
     Цеся  выбрала  первый  попавшийся  зонт,  получила  у  продавщицы  чек,
заплатила деньги и  наконец вышла из магазина.  Карпы продолжали течь, сетку
трясло от  резких конвульсий.  Цеся  решила,  что разумнее всего  преодолеть
небольшое  расстояние  до дому  бегом. А о  дальнейшей судьбе  карпов пускай
заботятся другие.
     И побежала.
     Снова  пошел.  снег,  в  воздухе  стало  совсем бело.  Холодные  хлопья
кружились над землей, подгоняемые ветром. Тот же  ветер, как на крыльях, нес
Цесю и ее  рыб  и  вдруг на углу кинул  все эти сокровища в  объятия идущего
навстречу человека.
     -- Ого!  -- услышала она приятный баритон, и кто-то  крепко обхватил ее
за талию.
     Цеся подняла  глаза и почувствовала, что ей дурно. Ее обнимал бородатый
брюнет студенческого  возраста. Свет, падавший  из книжного магазина, озарял
его  строгие,  мужественные черты и  зажигал  золотые  искорки  в  бездонных
глазах. Бородач, не ослабляя объятий, разглядывал Цесю с интересом, какового
достойны    лучшие    представительницы     пре<img    alt="0x08    graphic"
src="StrangeNoGraphicData">
     красного  пола.  От него исходил интенсивный  запах одеколона  "Ярдли".
Цеся в одну секунду потеряла голову.
     -- Пустите меня! -- холодно сказала  она, хмуря брови.  Голову потерять
она могла, но ни за что не могла позволить, чтобы он об этом догадался.
     Бородач засмеялся, как Мефистофель.
     Почему? -- спросил он глубоким голосом, заставившим Цесю затрепетать.
     Потому что у меня карпы текут, -- собравшись с духом, ответила она.
     Удивление,   появившееся   на  лице  бородача,   было  наградой  за  ее
непреклонность. Он мгновенно разжал объятия и отпустил Целестину на свободу.
Цеся была уверена,  что. едва это произойдет,  она немедленно удалится, всем
своим видом демонстрируя возмущение. Но почему-то, к собственному изумлению,
продолжала стоять на  месте, с нарочитой  неторопливостью помахивая сеткой с
рыбами. Бородач перевел взгляд на карпов.
     Вон оно что... сказал он  с  сочувствием, -- Обстоятельства против нас.
Но мы еще встретимся,  надеюсь. Например, послезавтра,  в  парке  Монюшко, у
памятника. В четыре.
     Вот еще, -- ответила Цеся, с трудом скрывая восторг. Впервые в жизни ей
назначили свидание!
     Значит, в четыре, -- повторил бородач тоном человека, не сомневающегося
в  победе,  -- Ждать буду пять минут,  --  и, окинув Цесю  пламенным взором,
ушел, нарочито пружиня шаг.
     А Цесю мгновенно  охватило  черное  отчаяние. Красавец, конечно, понял,
что ошибся. Небось идет теперь и думает: ну и дура. Карпы! О  подлая судьба!
Ну что ей стоило помолчать --  всегда лучше загадочно  молчать, чем городить
всякую ерунду, какая только взбредет в  голову.  И  почему  она не позволила
удержать себя в объятиях, что, кстати, было чрезвычайно приятно!
     На  свидание  бородач  не  придет.  Это ясно. Впрочем,  может, оно и  к
лучшему.  Он решительно  чересчур  красив.  Такие,  как правило,  избалованы
успехом у женщин.
     Если б он увидел Целестину Жак при  свете дня, его бы постигло жестокое
разочарование.
     Да,  но  ведь пока  что он ее видел при вечернем освещении. Кроме того,
встретиться  предложил  уже  после того,  как  она брякнула  насчет  карпов.
Значит, карпы его не остановили.
     Может быть, он все-таки придет на свидание?
     Пусть  приходит. Целестины  у  памятника он не застанет.  Если  она ему
понравилась,  пусть остается в  ого  памяти  прекрасным  воспоминанием.  Она
избавит его от разочарования, а себя -- от позора.
     -- Я не пойду на свидание  -- громко сказала Целестина Жак и  энергично
зашагала вперед.
        9
     Семья Жаков в некотором роде находилась в особом положении: жила в доме
так называемой старой постройки. В этом были свои преимущества и недостатки.
К  недостаткам  относились:  прогнивший  потолок  в  ванной,  с  которого  в
дождливые дни  лила  вода,  а  также  полчища  короедов,  подтачивающих  все
деревянные  части  здания.  Преимуществ  насчитывалось  больше.  В  странной
квартире  Жаков,  нетипичной  даже  для   дома  старой  постройки,  хотя   и
соответствующей по метражу государственным нормам, было множество прелестных
закутков, которые даже самый придирчивый управдом не решился бы причислить к
жилой площади.
     Посреди  квартиры  тянулся длинный узкий  коридор без окон, от которого
отходили многочисленные запутанные  ответвления; в конце каждого были разные
диковинные помещения: две комнаты,  две комнатушки, кухня, ванная, несколько
тайников  неизвестного  предназначения,  кладовка и  прачечная. В  одном  из
тайников находилась дверка, за которой начиналась чертовски крутая лестница,
ведущая на чердак, а с чердака -- на башенку, увенчанную жестяным петушком.
     Сейчас мама Жак последовательно обшаривала  все эти помещения, но нигде
не могла найти машинку для мака. Положение  становилось  угрожающим: мак она
замочила  уже двадцать четыре часа назад. Было просто  необходимо провернуть
его через машинку,  чтобы на праздничном  столе появился пирог  с  маком.  А
какой же праздничный стол без макового пирога!
     В повседневной  жизни семейство готово было терпеть немалые неудобства,
чтобы создать своей кормилице условия для творческой работы. Однако по  мере
приближения  рождества в умах членов семьи  начинали происходить неожиданные
перемены. Дедушка превращался в  придирчивого, брюзгливого свекра, только  и
норовящего отругать невестку за бесхозяйственность. Дети, то есть Целестина,
Юлия  и  Бобик,  требовали вкусных вещей  и праздничного  настроения.  Жачек
приводил примеры счастливых семей, в которых неработающие матери создают уют
и кормят домочадцев пирогами с капустой. Словом, на бедную служительницу муз
оказывалось такое давление, что она вынуждена была, превозмогая самое  себя,
запять место у плиты. Тем паче, что во Дворце культуры, где она
     руководила мастерской скульптуры и керамики, в это время года по случаю
праздников  как раз был перерыв в  занятиях, так что ссылаться на недостаток
времени не имело смысла.
     Обыскав чердак, мама  полезла на башенку. Шансы найти  там машинку были
ничтожно малы, поскольку в  башенку никто  не заглядывал с  того  дня, когда
Целестине  исполнилось  десять   лет  и  разгулявшаяся  именинница  чуть  не
вывалилась  из окошка башни на улицу. Однако мама не хотела  пренебрегать ни
единой возможностью:  открыв  низенькую  дверку,  она  внимательно  оглядела
башенку изнутри.
     Небольшое  квадратное  помещение было  почти  пусто,  если  не  считать
лежащей  в углу  кипы старых газет. Машинки, разумеется, не было и в помине.
Мама выглянула из  окна и... забыла и про мак, и про пофыркивающий  на плите
бигос.  За  окном стояли  сине-голубые сумерки,  ветер бесшумно гонял  сухие
снежные  хлопья.  В  доме  напротив  загоралась  и  гасла  гирлянда  елочных
лампочек.
     У  подъезда желтого дома стояли  и болтали две девочки.  В одной из них
мама узнала Цесю.
     Эй! -- крикнула она.
     Алло,  алло!  -- завопила снизу  Цеся. -- Погляди, Данка, моя  мама  на
башне! Ну-ка, спусти нам свои косы!
     Карпы в сетке вроде бы угомонились. Возможно, потому, что Цеся положила
их на  снег. Ей пришлось  это сделать: иначе невозможно было образно описать
подруге   сегодняшнее   приключение.   Но  тут   она  подхватила  авоську  и
распрощалась с Данкой.
     Послушай, Цеська, мне ужасно хочется слазить на эту башенку, -- сказала
Данка, глядя вверх, -- Это же просто фантастика. Можно там посидеть?
     Приходи  послезавтра  утром,  --  сказала  Цеся,  которая,  правда,  не
допускала и  мысли  о том,  чтобы  пойти на свидание с бородачом,  однако на
всякий  случай вторую  половину дня  предпочла  не  занимать,  -- Там правда
здорово, только холодно.
        10
     Цеся  вошла  в переднюю, где  на  этот раз  пахло  бигосом. Из  комнаты
девочек доносился многоголосый шум.
     Мои ребята  пришли, хотят помочь тебе молоть мак, -- сказала Юлия маме.
-- У Толека мы уже все смололи.
     Да что вы все заладили мак, мак! -- рассердилась мама, --  Я пока никак
машинку не найду. -- И вдруг замолчала, испытующе глядя на дочку, у, которой
на щеках пылал румянец, волосы рассыпались и глаза сияли, как черные звезды,
--  Толек тоже пришел?  -- сказала  она тоном скорее утвердительным,  нежели
вопросительным.
     --  Да, -- шепнула Юлия и закрыла  глаза, -- Мама,  он  чудо. Чудо! Я в
него безнадежно влюблена.
     Цеся отложила  свои  покупки и подошла  поближе.  Ничего нет интереснее
сердечных дел.
     -- Толек -- это какой? -- шепотом спросила она.
     Юлия бросила на нее недовольный взгляд:
     А, это ты.  Слушай, Телятинка,  когда мы тебя допустим в свое общество,
изволь  быть на высоте,  понятно? Изобрази из себя  милую,  благовоспитанную
девочку. И без того  дрожишь от страха, как бы кто из родственничков чего не
выкинул.
     Ну, знаешь, доченька!..
     Ты  не представляешь, -- зашептала Юлия, -- какая у него семья. Мать --
настоящая графиня. Красивая, элегантная, благоухающая.
     Что ты  говоришь? -- растерялась мама Жак и украдкой покосилась на свои
стоптанные туфли.
     Мы  мололи мак, а она пекла коврижку, -- трагическим шепотом продолжала
Юлия, -- и при этом  была в  бархатном  платье с  воротничком  из  настоящих
кружев!
     О господи! -- сказала мама.
     А  отец -- прямо  лорд, клянусь.  Все  время  сидел в  кресле  в  стиле
Людовика Шестнадцатого и читал Руссо.
     Почему ты  считаешь, что лорды читают Руссо,  сидя  в  креслах в  стиле
Людовика Шестнадцатого? -- спросила  мама, пытаясь скрыть, какое впечатление
произвели на нее слова дочки.
     Наш  дедушка тоже читает Руссо,  --  вмешалась Цеся  в  порыве местного
патриотизма.
     Дедушка!  -- фыркнула Юлия.  -- Дедушка читает Вольтера. Кроме того, он
читает ради  пополнения  своего образования, а  тот,  представь себе, просто
наслаждается.
     Юлька! -- хором закричали из комнаты.
     Иду! --  сладким голоском  откликнулась  Юлия,  -- Так  что помните, --
прошипела она,  адресуясь  главным  образом к Цесе,  --  все должно быть  на
уровне. Цеська, прибери кухню, чтобы мне не пришлось краснеть. Мама, извини,
конечно, но... ты бы не могла надеть свое красивое платье...
     Мама язвительно усмехнулась, и ее черные глаза весело блеснули.
     --  С  воротничком вот беда,  -- сказала она. -- К этому  бы платью  да
брабантские кружева, n'est pas? <sup>4</sup><sup></sup>
     -- Юлька! Юль-ка! -- скандировали в комнате.
     Юлька повернулась,  грозно  сверкнула смоляными глазами и исчезла. Маму
вдруг осенило.
     Знаю! -- прошептала она. -- Знаю! Я знаю, где машинка!
     И где же? -- поинтересовалась Цеся.
     Это я по ассоциации с графиней и коврижкой...  Сама  же осенью спрятала
ее в старую форму для коврижки и поставила на полку под лестницей.
     И  мать с  дочерью, не  сговариваясь, одновременно устремились к двери,
ведущей на чердак. И действительно, в нише под лестницей лежала завернутая в
бумагу пропажа.
     Но это же мясорубка! -- заметила Цеся.
     Мясорубка для мака, --  популярно объяснила мама. -- Беги к Юле, скажи,
что через две минуты можно начинать. Кстати, не понимаю, почему они из этого
устраивают целое представление?
     Прибранная кухня выглядела вполне  прилично. Мама положила мясорубку на
стол и побежала в дальнюю комнату за горшочком с многоножкой, который должен
был  придать   скромному   интерьеру  более   торжественный   вид.   Однако,
возвращаясь, она услышала голоса Юдиных друзей,  доносящиеся уже из кухонных
недр, вследствие чего отставила  многоножку за  ненадобностью  и на цыпочках
подкралась к двери, чтобы поглядеть на этого замечательного Толека.
     Она  увидела  кудлатого  лупоглазого  блондинчика с  большими  розовыми
ушами, и ее материнское сердце сжалось от  разочарования. Как, ее прелестная
дочка -- и этот смешной гномик? Несчастная  Юлия,  где у нее глаза? Ну  нет!
Лучше уж второй, бородатый, хотя тоже, пожалуй, мелковат...
     Впрочем, какой он  ни есть с  виду,  этот блондинчик,  а  личность явно
незаурядная. Мама  Жак убедилась в  этом, едва он заговорил. Голос у  Толека
был мощный и звучны