й, хотя и совсем не громкий. И все сразу  умолкали, глядя
на него с уважением.
     Ну так что, начнем? -- сказал он. -- Мне скоро уходить, мама ждет.
     Да, да, начнем,  -- поддержала его  Юлия  с притворным оживлением. -- А
завтра я всех приглашаю на пирог с маком! -- Ее пламенный взор, устремленный
на Толека, говорил: "Тебя приглашаю", и  у мамы Жак опять сжалось сердце.  И
она решила полюбить Толека, невзирая на розовые уши.
     Юлия,  не  отрывая  глаз от своего  белобрысого, прикрутила мясорубку к
столу.
     -- Готово, -- объявила она и взялась за решето с маком.
     В эту минуту мама Жак сообразила, что не успела помыть мясорубку.
     "В конце концов, -- подумала она, -- немного пыли в пироге " маком... "
Однако в душе у нее шевельнулось недоброе предчувствие.
     -- Симпатичная рыжеволосая Кристина накладывала мак в мясо рубку. Толек
крутил ручку. Первые обороты дались ему с трудом.
     -- Погоди, погоди, -- сказала Кристина, глядя на решетку мясорубки,  --
там что-то застряло...
     Если б Юлия обладала даром предвидения, она бы немедленно придумала для
своих  друзей другое  развлечение. Мама  Жак замерла под дверью. Рыжеволосая
Кристина  разобрала  мясорубку, и  вдруг  кухня огласилась  всеобщим  воплем
отвращения.
     Что это! -- перекрыл всех страшный голос Юлии.
     Дохлая мышь, -- ответил Толек, исследуя останки с холодным любопытством
ученого, -- Совершенно высохшая. Юль, откуда ты взяла такую мумию?
     -- Приятного аппетита, -- сказал бородач и загоготал.
     Воцарилась неловкая  тишина. Бородач, внезапно смутившись,  кашлянул  и
начал забавляться вилкой.
     Сильное напряжение,  владевшее  Юлией  уже  несколько  часов, неминуемо
должно было разрядиться каким-нибудь  взрывом. Позорная находка в  мясорубке
послужила последним  толчком: Юлия истерически расхохоталась, но смех быстро
сменился  не  менее  истерическим  плачем. Гости повертелись еще минутку  на
кухне  и после  нескольких безуспешных попыток успокоить  ее  или рассмешить
удалились, разводя руками.
     Рыдающая  Юлия  осталась  одна,  если  не  считать  покойницы  мышки  в
мясорубке и притаившейся за дверью мамы.
        11
     Рождественский вечер получился невеселый. После вчерашнего происшествия
Юлия погрузилась в  состояние  глубочайшего уныния, и ощущение безысходности
передалось остальным членам семьи. Один Бобик был в прекрасном настроении --
он сам зажег все свечки на елке и ухитрился закапать ковер стеарином.
     Праздничный ужин, как всегда  вкусный, был  съеден без энтузиазма, хотя
мак в меню практически  отсутствовал: только клецки были  чуть-чуть посыпаны
им сверху. Мясорубка, освобожденная от  своего ужасного содержимого, мокла в
растворе  соды и  стирального  порошка, хотя было ясно, что  в  любом случае
никто никогда не рискнет ею воспользоваться. И  все-таки  на  следующий день
настроение  в доме Жаков несколько  изменилось  к лучшему.  Встало  чудесное
солнце, небо  было  изумительно синее, и снег  заманчиво искрился  на  белых
улицах. Этого было достаточно, чтобы всем стало немного повеселее, а тут еще
позвонил Толек и осведомился у Юлии,  разумеется "от имени всех  наших", как
там самочувствие...
     "От имени  всех наших", -- вздохнула  Юлия,  вешая  трубку по окончании
разговора. -- Он всегда выступает как  представитель коллектива. -- И  снова
вздохнула, хотя лицо ее слегка просветлело.
     Он непременно  в  тебя  влюбится, увидишь, --  поспешила утешить  дочку
мама. С момента  злополучной  истории  в кухне  ее мучили угрызения совести:
ведь  вымой  она  мясорубку,  на  пути ее  ребенка к счастью  не возникло бы
никаких препятствий.
     Юлия опять помрачнела.
     -- Толек никогда в меня не влюбится,  -- сказала она пророческим тоном.
-- У него всегда будет возникать в памяти дохлая мышка в мясорубке.
     Цеся собрала со стола  посуду, оставшуюся от обеда. Уставляя тарелки на
поднос, она напряженно думала о своем. С утра  ее просто разрывали сомнения:
идти  или  не  идти на свидание с  бородачом? Многое  было  против встречи с
незнакомым  донжуаном. Однако  Целестина  опасалась,  что упустит первый  и,
возможно, единственный в жизни случай пойти на свидание.
     Отнеся поднос на кухню,  Цеся  заперлась  в  ванной  и, стоя там  перед
зеркалом,  предалась  печальным  размышлениям. Если  она явится на свидание,
бородач будет разочарован, поскольку без косметики Целестина выглядела  тем,
кем была:  шестнадцатилетней  закомплексованной школьницей. Отсюда вывод  --
надо  прибегнуть  к помощи  косметики. Но  как раз  этого Цеся не собиралась
делать, ибо,  если  бородач  и  есть  Тот  Единственный,  Суженый, Тот,  что
Навсегда,  он должен увидеть ее, так  сказать, "в натуральном виде", во всей
ее  скромной  сути.  Она  поступит  честно  --  обойдется без  косметических
ухищрений, и, если он  влюбится в нее такую, какая  она есть, это и будет та
самая настоящая, чистая любовь. Единственно и исключительно.
     Так как же быть: идти или не идти?
     "Разумеется, идти",  --  подумала Цеся, после  чего  ею  снова овладели
сомнения.
     А собственно, почему бы не посоветоваться с родными? Пусть подскажут. В
результате Цеся,  как  всегда,  все  рассказала  домашним,  а домашние,  как
всегда, приняли ее заботы близко к сердцу.
     -- Может так случиться,  что ты в него влюбишься? -- испытующе спросила
мама.
     Цеся  вопреки  своему  убеждению заявила, что,  пожалуй, наверняка,  не
влюбится.
     "Пожалуй" или "наверняка"? -- потребовал уточнения отец.
     Наверняка.
     Тогда зачем идти на свидание?
     Цеся задумалась.
     Ну, если он захочет со мной встречаться... будет наконец с кем гулять и
ходить в кино...
     Для прогулок могу купить тебе собаку, -- мрачно сказал отец.
     А в кино можешь ходить со мной, -- самоотверженно предложил дедушка.
     И  вообще, нечего договариваться с первым встречным  только потому, что
тебе надоело быть одной, -- решительно заявила Юлия.
     Ну, а если больше никто никогда на меня не посмотрит? -- высказала Цеся
свои тайные опасения.
     Посмотрит, к сожалению. Спорю на миллион, -- заверил ее отец.
     Так что же, идти или не идти?
     Как  бы ты ни  поступила, потом  будешь жалеть, --  пригрозил  дедушка,
начитавшийся Верлена.
     -- Стало быть,  идешь? Да?  -- допытывалась Юлия.  -- Возьми мое черное
пальто.
     Это еще зачем?! --  возмутилась мама. -- Стиль  роковой женщины  не для
нее. Я считаю, нужно одеться как можно скромнее.
     Лучше  всего надень школьную форму с эмблемой на рукаве, -- съязвил  из
своего угла дедушка. -- Единственно и исключительно, того-этого.
     Цеся, ну  зачем  тебе все это? -- горестно  вздохнул отец. --  Господи,
почему ты мне  дал аж двух дочерей?  Свидания, романы... платья  им покупай,
женихов ищи. За что мне такое наказание, за какие грехи? Телятинка, не ходи,
умоляю тебя.
     Стоп! -- прикрикнула Юлия. -- Оставьте ее в покое.
     Вот именно,  --  добавила Цеся. -- Я  себя чувствую так,  как будто мне
предстоит операция на сердце, а не обыкновенное свидание.
     Дедушка перебрался  из одного угла в другой, держась  за поясницу  -- у
него болели нервные корешки.
     -- Ох, тоже мне проблемы,  того-этого!  -- простонал он,  усаживаясь  в
кресло.  -- А почему, собственно,  никто не  волнуется, когда  Юлия бегает с
одного свидания на другое?
     Я? Я? -- возмутилась Юлия.
     Юлька не  пропадет, -- убежденно сказал Жачек. -- Могу поспорить, что в
нашей помощи она не нуждается. В случае чего сама врежет нахалу в поддых.  А
потом еще и по физиономии съездит.
     Под общий хохот Цеся приняла окончательное решение.
     -- Я пошла, -- вскочила она. -- Уже без пяти четыре.
     Смех немедленно оборвался:  все как будто осознали  его  неуместность в
столь  серьезный момент. Цеся надела свое старое пальто и выбежала  из дома,
провожаемая внимательными  взглядами. На  улице  она оглянулась. Ну конечно,
один только дедушка сумел сохранить достоинство. Впрочем, скорее всего из-за
своих  корешков. Остальные  высыпали  на балкон и  печально  смотрели на нее
виноватыми глазами. Так в наш цивилизованный век смотрят  на корову, которую
за веревку волокут на бойню.
     Все это не особенно окрыляло.
     Цеся  дошла  до Оперы, и тут  ноги отказались ей  повиноваться. В конце
улицы  уже виднелись  припорошенные снегом деревья парка имени Монюшко.  Ох,
неужели он там, среди этих деревьев? Неужели уже ждет -- или не ждет?
     Цеся стояла, переминаясь с ноги на ногу, и колебалась.
     В конце концов она решила, что в парк пойдет, но только не к памятнику.
Она зайдет бородачу со спины,  с той  стороны, откуда  он  ее ждать никак не
может.  Просто  проверит,  там  ли  он. Если  пришел  на  свидание,  значит,
Целестина Жак  все-таки  представляет  собой  некую  ценность  как  женщина.
Объективно.
     И она пошла вниз по улице.  На  снег ложились  голубые тени, солнце уже
клонилось к  закату.  Оранжевые лучики, прорываясь  сквозь заснеженные кроны
деревьев, слепили глаза. Парк  был уже совсем близко, и Цеся, спохватившись,
остановилась.
     Она стояла  на перекрестке, против которого плавно  закруглялась ограда
парка. Отсюда  был  отчетливо виден стоящий на высоком постаменте  бронзовый
бюст  Монюшко, окруженный  буйно  разросшимися  туями и  кустарником. Затаив
дыхание, Цеся спряталась за столбик со светофором и из этого укрытия бросила
взгляд на другую сторону улицы.
     Возле памятника никого не было.
     Никого...
     Так, значит. Объективной  ценности как женщина она не представляет. Это
она знала давно, но почему-то сейчас особенно остро ощутила разочарование.
     А может быть, она просто-напросто опоздала? Может, он уже был и оставил
какую-нибудь весточку?
     Не   хватает  только,  чтобы   он  увидел,  как  лихорадочно  она   его
высматривает.
     Нужно  где-нибудь   спрятаться.  О,  можно  там,  за  кустиками  позади
памятника.  Если бородач придет, она позволит ему немного подождать и, когда
он начнет проявлять беспокойство, осторожно выберется обратно на дорожку и с
независимым видом выйдет на лужайку перед памятником.
     Цеся  перебежала  мостовую  в недозволенном  месте,  перескочила  через
низкую ограду, продралась сквозь живую изгородь и скользнула за кусты, сзади
подступавшие к памятнику.
     Влетела она  туда столь стремительно,  что сбила с ног какого-то типа в
дубленке:  он  повалился  лицом в снег  и  теперь, цепляясь  одной  рукой за
ближайший кустик, силился подняться.
     Цеся  почувствовала себя страшно неловко.  Бедняга.  Но откуда  она,  с
другой стороны, могла знать, что за этими туями кто-то прячется?
     -- Извините, -- пробормотала она, протягивая лежащему руку помощи.
     Пострадавший,  вероятно  сторож или садовник,  совершенно ошеломленный,
ухватился за нее и стал подниматься.
     -- Черт подери! -- с яростью произнес  он, вставая на ноги.  -- Что это
за манеры?! -- И, смахнув  с лица мокрый снег, протер глаза. --  Ну, знаешь,
малявка! -- презрительно добавил он, поглядев на Цесю.
     И тут у Цеси захватило  дух. Перед ней, на  расстоянии  вытянутой руки,
стоял  во всей  своей красе  бородач! Стоял, глядя на нее  своими бездонными
глазами, и не узнавал!
     "Мое  пальто",  --  мелькнуло  у  Цеси в  голове. Да,  синее пальто  со
школьной эмблемой  на  рукаве  и серым  кроличьим воротником, старая  шапка,
надвинутая на неподведенные  глаза, бледные губы до неузнаваемости  изменили
ее, превратив в совершенно другого человека.
     -- Мне правда очень жалко, -- сказала она. -- Надеюсь, с вами ничего не
случилось. -- Подождала  минутку  и, не  получив  ответа, сочла,  что  может
отойти, -- До свидания.
     После чего перелезла через сугроб и выскочила на лужайку  перед  бюстом
Монюшко.
     Постепенно она  начала осознавать весь комизм ситуации. "Только со мной
такое  могло случиться,  --  подумала  Цеся. -- Ну  и  прекрасно.  Моральная
проблема  разрешилась сама  собой". Неудержимый  смех подступил к  горлу,  и
Целестина громко прыснула.
     -- Минуточку! -- крикнул ей  вслед бородач. Он выбежал из-за  кустов  и
торопливо ее догонял. -- Куда идешь, малышка?
     Цеся посчитала, что вовсе не обязана отвечать.
     -- А у тебя ничего ножки, -- одобрительно заметил бородач. -- Послушай,
кроха, хочешь пойти в кино?
     В  Целестине  взыграло  чувство юмора, искавшее выхода, как  бушующее в
плите пламя.
     -- Нет, знаете, -- ответила она, -- не хочу. Вы не слишком-то любезны.
     -- У меня есть лишний билет, -- сообщил бородач.
     -- Что, девушка подвела?
     -- Скажешь тоже! -- воскликнул он крайне самоуверенно. -- Я ни с кем не
договаривался.
     -- Тогда зачем было прятаться в кустах?
     Бородач растерялся:
     -- Ну ладно. Я ее оттуда высматривал. А она не пришла.
     Цесе давно не было так весело.
     -- И  что  же, во мне вы нашли достойную замену? -- спросила она, всеми
силами стараясь сдержать смех.
     -- Ну  и ехидна же  ты, -- смутился бородач, -- Ладно,  пошли в кино. Я
тебя прошу.
     Целестинино сердце растаяло, как мороженое на батарее. "О несравненный,
восхитительный бородач! "
     --  К  сожалению,  никак  не  могу,  --  надменно  ответила  она.  -- Я
условилась встретиться с одним мальчиком.
     Бородач вдруг разозлился:
     --
     Чего  я с  тобой разговариваю? Не хочешь -- не  надо, у меня таких, как
ты, навалом.
     -- Ну и прекрасно, -- ответила Цеся,  немного обидевшись. -- Я пойду, а
то у меня ноги мерзнут.
     Бородач  пробормотал  себе под нос что-то нелестное и сердито зашагал в
сторону  улицы  Шопена. Цеся  пошла  своей  дорогой.  В  общем-то, она  была
довольна.  Правда, бородача она безвозвратно  утратила, однако  в результате
все-таки оказалось, что ее объективная ценность как женщины не столь уж мала
-- вопреки предположениям.
     Худо-бедно, одного мужчину она уже отвергла.
     Как это здорово подымает дух.
     И сейчас, ох, что же он ей сказал?
     О небо!
     Он сказал... он сказал: "У тебя ничего ножки"!!!
        12
     Хуже  нет,  чем  после  праздников  идти  в  школу, --  мрачно  сказала
Целестина, встретившись с Данной у школьных ворот.
     Точно,  -- печально подтвердила Данка.  -- Интересно,  что нас  сегодня
ждет? Я за все праздники ни разу книжки не открыла.
     Просто как будто тебя заново заковывают  в кандалы, -- продолжала Цеся,
уныло шлепая по тротуару, посыпанному солью. -- Одно из двух: либо не должно
быть школы, либо перерывов в занятиях.
     Данка нерешительно толкнула тяжелую дверь.
     У тебя хандра? -- догадалась она.
     Просто я не люблю школу, -- вздохнула Цеся.
     Кто любит!
     Я бы  любила,  если  б  на  уроках  не  спрашивали.  Мне даже  нравится
заниматься.  Ненавижу  только,  когда меня  начинают  проверять,  -- заявила
Целестина, направляясь к раздевалке.
     В гудевший  на  разные  голоса класс  девочки  вошли уже в окончательно
испорченном настроении. Павелек, с которым Данка  опять успела  поссориться,
бросил  на нее косой взгляд. Он сидел на крышке парты  и изучал  "Спортивное
обозрение", явно позаимствованное  у Гайдука.  Гайдук,  как всегда  мрачный,
читал какую-то толстую книгу. Книга стояла перед ним  вертикально,  так  что
можно было  разобрать  заглавие на  оранжевой  обложке. "Лекции  Фейнмана по
физике",  --  невольно  прочла Цеся.  Ага,  выходит  все-таки, он  не только
бульварную прессу читает.  Фамилия "Фейнман" была Цесе откуда-то знакома, но
она не  стала вспоминать,  откуда. В  классе  стоял  галдеж, все  вертелись,
болтали, переходили от парты к парте, шумно здоровались. Цеся села  на  свое
место, повесила сумку с книжками и совершенно невольно поглядела налево.
     Она  вовсе не собиралась  смотреть на Гайдука  -- с какой стати? --  но
взгляд как-то сам собой за него зацепился.
     И  самое ужасное,  что он тоже  посмотрел  на нее --  в ту  же секунду.
Глянул мельком, будто для того только, чтобы  увидеть, какое у нее выражение
лица.
     Оба подскочили и стремительно отвели глаза.
     Цеся  от  досады  покраснела. Ах,  до чего глупо  получилось!  Еще этот
Гайдук подумает, что она специально на него посмотрела.
     А, ну конечно, все понятно: ему захотелось убедиться, заметила ли Цеся,
какую умную книжку  он читает.  Дешевый трюк. Отдал Павелеку свою бульварную
газетенку  и перекинулся на научную литературу. Фейнман --  это же тот самый
физик, о  котором  недавно упоминал отец. Наивный Гайдук считает, что на нее
произведет  впечатление эта показуха.  Кому охота читать  ученые труды перед
первым уроком? И книжку так поставил, чтобы название было видно. Вот дурак!
     --  Ха-ха-ха!  -- тоненьким  голосом  иронически  рассмеялась  Цеся,  а
поскольку губ при этом она не разжимала, то получилось злобное: "Хм-хм-хм! "
Гайдук  покосился  на нее сбоку  и, заметив ее  усмешку,  покраснел как рак.
Книгу он положил на парту и даже перестал делать вид, что читает.
     Так ему и надо. Жалкая личность.
     Один только есть, один-единственный, не похожий на них на всех мужчина.
Красивый,  черноволосый,  одетый  по последней  моде. Цеся закрыла  глаза, и
перед ее внутренним взором возник  образ бородача, держащего ее в объятиях и
бархатным голосом спрашивающего: "Почему? Почему?! "
     О, если б это  могло повториться еще раз! Она бы  уж  не ляпнула насчет
карпов,  о  нет!  Она бы  откинула  голову назад и  шепнула  обольстительно:
"Поцелуй меня"...
     Целиком поглощенная воображаемой беседой с бородачом, Цеся не заметила,
что в классе  уже целых  десять минут  находится  Дмухавец. Только  какое-то
особенно  громкое  восклицание  учителя,  который,  раскачиваясь  на  стуле,
рассказывал  о  "Псалмах Давида", вырвало  ее из  мира  грез. Но  ненадолго.
Оглядев класс, Цеся убедилась, что все, как один, раскрыв тетради, с бешеной
скоростью записывают лекцию, что Дмухавец весьма поощрял.  Он  ввел в классе
университетскую систему занятий и не любил, когда кто-нибудь ее нарушал. Так
что Цеся схватила  ручку и для отвода глаз тоже склонилась  над партой. Но в
тетради ее вместо конспекта лекции появился демонический  профиль бородача с
горящим глазом и пышными волосами, обрамляющими прекрасное чело.
     А как его, собственно, зовут?
     Аллан.
     Роберт.
     Франческо.
     Время шло. Дмухавец красочно  развивал  тему, урок приближался к концу.
Цесина  тетрадь  была  густо  исчерчена.  Ее  страницы  украсили  пятнадцать
профилей и три портрета анфас волоокого брюнета, а также множество вариантов
его предполагаемого имени  -- все это было окружено  цветочными гирляндами и
кровоточащими сердцами. Цеся как раз заштриховывала последнее, когда, словно
сквозь  туман, услышала,  что Дмухавец,  успевший закончить  лекцию, терзает
Данусю.
     Она ахнуть не успела, как ее подруга была изобличена в невежестве.
     --  Зрелище,  достойное  сожаления,  --  язвительно  объявил  Дмухавец,
пренебрежительно махнув в Данкину  сторону рукой, --  Остается предположить,
что  проблеск  ума в твоих  глазах -- обманчивая  видимость.  Я бы на  твоем
месте, Филипяк, постарался хоть немножко расширить  свои познания. Выражение
тупого невежества  никак не  украшает  твою  хорошенькую мордашку. У меня ты
сегодня получаешь  "неудовлетворительно".  Дело  дошло  до  того,  что нужно
принимать решительные  меры. По математике ты безнадежно отстала, английский
завалила, химия  и  физика -- твои, так сказать, ахиллесовы пяты. Интересно,
что ты собираешься сделать, дабы выкарабкаться из этой трясины?
     Данка  стояла  молча.  Лицо  ее не выражало  ничего, кроме  враждебного
упрямства. Учитель присел на крышку соседней парты.
     -- Почему ты не занимаешься? -- мягко спросил он, глядя на Данку из-под
очков добрыми близорукими глазами.
     Данка упрямо молчала.
     -- Ну, скажи, -- уговаривал ее Дмухавец, --  И не стой такая надутая, а
то можно подумать, что у тебя двойной подбородок.
     Данка немедленно подняла голову.
     -- Вот это уже лучше,  -- одобрил Дмухавец,  -- Ну. а как насчет учебы?
Тебе что, просто не хочется заниматься?
     Данка недоверчиво посмотрела на учителя, но, подумав, подтвердила:
     -- Не хочется.
     -- И  что  же? Бросаем школу?  -- Дмухавец, скрестив руки,  невозмутимо
сидел на  парте,  покачивая  ногой.  А  дальше  как?  Замуж  или  работа  --
разумеется, физическая? Но учти: если  замуж,  то за какого-нибудь  балбеса.
Более или  менее приличные экземпляры в наше время совсем  избаловались:  им
подавай невест с образованием.
     Воцарилась тишина.
     Хм!..  -- сказал Дмухавец, --  А знаешь, что мне  пришло  в  голову? Не
проще  ли  подогнать  хвосты?.. А? Сговориться  с какой-нибудь  старательной
подружкой, чуть-чуть позаниматься, и все дела. Что ты говоришь?
     Но, собственно... -- пробормотала Данка.
     Не  такая уж это глупая идея, а? Что  бы ты  сказала,  например, насчет
нашей симпатичной и  трудолюбивой Целестины Жак? Весьма положительная особа,
хотя как  раз  сегодня полностью  меня  игнорировала. Весь урок  рисовала  в
тетради... Минутку, что же она там нарисовала?
     Склонившись  над  помертвевшей  Цесей, Дмухавец  заглянул в ее тетрадь.
Увидев  там в  бесчисленном  количестве  портреты  и  инициалы,  он  осекся,
улыбнулся и сообщил:
     -- Ан нет, кое-что она все-таки  записала... Ну конечно, я  же  говорю:
Целестина у нас -- трудолюбивая пчелка. -- И обратился к Цесе: -- Тебе бы не
хотелось помочь Дануте? Занятие, скажем прямо, неблагодарное: сия юная особа
шевелить мозгами не приучена. Ну, что ты на это скажешь?
     Цеся, у которой ноги стали ватными от волнения -- еще немного, и все бы
узнали!..  --  кивнула,  не  в силах выдавить ни  единого  звука.  Свернутую
трубкой тетрадь она судорожно сжимала обеими руками.
     -- Вот и хорошо, -- сказал Дмухавец и потрепал ее по плечу, как старого
товарища по оружию. -- Попалась наша Цеся. С сегодняшнего дня на нее ложится
серьезная  ответственность.  Филипяк,   будь  добра,  постарайся   не  очень
отравлять подруге жизнь...  А вот и звонок.  --  Учитель подошел к кафедре и
собрал свои вещи, -- Прощайте, молодые люди. До завтра. -- И вышел.
     А  за ним выбежала  Целестина, решившая  на время перемены  куда-нибудь
спрятаться,  чтобы  этот  противный  Гайдук  не  вздумал  ненароком   с  ней
заговорить. Это ей  сейчас, когда ее мыслями и сердцем завладел несравненный
бородач, было совсем ни к чему.
        13
     В тот же день Цеся и Данка принялись за учебу. Они расположились было в
комнате девочек, но оттуда их выкурили две Юлины подружки,  с громким смехом
объявившие,  что пришли обмывать  зачет  по станковой  графике. Это вынудило
Цесю и Данку перебраться в столовую, однако там как  раз накрывали к обеду и
Веся  вежливо,  но решительно  их выпроводила.  На  кухне  мама  разогревала
рождественский бигос.  В комнате родителей отец  готовил доклад  к какому-то
важному симпозиуму. Дедушка в своем закутке  разыгрывал в одиночку шахматную
партию,  избрав  вариант Спасского,  а  в  перерывах позволял  себе капельку
вздремнуть.
     У тебя  негде  заниматься,  -- с удовлетворением  отметила  Данка. -- Я
пошла домой.
     Ни  в  коем  случае,  --  горячо  запротестовала  Цеся.  --  Я  обещала
Дмухавецу...
     Да  брось  ты, -- просительно  сказала  Данка. -- Не обязательно так уж
сразу...
     Обязательно, --  уперлась Целестина.  -- Пошли со мной,  -- и,  потянув
подружку за руку, открыла дверь, ведущую на чердак.
     На лестнице, по которой девочки поднимались на башенку, пахло мышами. В
самой башне было ужасно холодно, неуютно и  уныло. Тем не менее Цеся не пала
духом.
     -- Тут  можно  устроить  премилую  комнатку,  -- заявила она. -- Ты  не
представляешь, на что была похожа старая кладовка, в которой у нас  с Юлькой
теперь  спальня. Гляди.  Берется  система удлинителей -- в  тайнике под нами
есть  розетка,  --  сюда  ставится электрический  камин, и  вот  пожалуйста,
отличный уголок для занятий.
     Данка несколько оживилась:
     Так сюда и проигрыватель можно принести?
     Конечно, ясное  дело, -- соблазняла ее  Цеся. -- И плитку -- чай  будем
пить. Полный комфорт.
     Довольные  собой, девочки  спустились вниз, в  квартиру, где  в  нос им
резко  ударил  запах пригоревшего  бигоса. В  связи с этим Данка, сочтя, что
пищей духовной  она уже  насытилась, полетела домой  обедать, предварительно
поклявшись  Цесе,   что  сегодня   в   виде   исключения   приготовит  уроки
самостоятельно.
     Цеся же отправилась на кухню, где, руководимая инстинктом, выработанным
давним  опытом,  быстро  изжарила на большой сковороде яичницу с луком.  И с
этой сковородой и горкой тарелок поспешила в комнату.
     Семейство  уже   сидело  за  столом.  В   воздухе  ощущалась  некоторая
напряженность.
     Я, правда, ничего не имею против эмансипации женщин, -- как раз говорил
отец, с отвращением взирая на тарелку с обугленным бигосом, которую держал в
руке, -- твори, дорогая Иренка, работай, но только пощади мой желудок.
     Что ты,  Жачек!  --  Мама была чрезвычайно  удивлена. --  Ты всегда так
любил бигос!
     -- При одном виде такого  бигоса у меня начинаются нервные судороги, --
с  горечью  сообщил отец и отставил  тарелку,  -- Ничего не поделаешь,  поем
сухого хлеба.
     Почему сухого? -- спросила мама с раскаянием.
     Чтобы вам больно было на меня смотреть! -- прорычал Жачек.
     Цесина яичница подавила нарастающий конфликт в зачатке. Обед был съеден
в  атмосфере  относительного благодушия.  Одна Юлия сидела  с  отсутствующим
лицом, задумчивая я грустная. Дедушка,  ни на что не обращая внимания, читал
за едой "Кандида" Вольтера.
     Бобик,  уже  пятый  день  ожидавший  появления  рыжих  волос на  груди,
пользуясь привилегиями больного, не проявлял аппетита.
     А Цеся подумала, что ее аппетита хватило бы на троих.
     Что-то здесь не сходилось. Ведь она была влюблена! Бородач с его пылким
взглядом не шел  у нее  из головы. О ком  же, как не о нем,  она думала весь
урок польского?  И  потом на математике? И по  дороге  домой? Юлия,  которая
влюблена   в  Толека,  не  прикоснулась   к   яичнице,  а   Цеся   поела   с
удовольствием... Вторым тревожным симптомом было то, что  при воспоминании о
бородаче,  сбитом  с ног  и  барахтающемся  в  снегу,  Целестине  неудержимо
хотелось  смеяться. Тем паче, что с  той минуты,  когда  она,  вернувшись со
свидания,  все  рассказала  домашним,  этот  случай  стал  излюбленной темой
дурацких шуточек и язвительных острот, так что в конце концов ее приключение
из романтического воспоминания превратилось в юмореску.
     Но так или иначе, бородач был неотразим.
     Неотразим -- двух мнений быть не могло.
     Фантастически прекрасен.
     Цеся уплела три  толстых куска хлеба  и  яичницу и, к своему изумлению,
обнаружила,   что  по-прежнему  голодна  и  могла  бы  поесть  этого  самого
пригоревшего бигоса.
     И поела.
     Ее несколько беспокоило,  что скажут родные по поводу такого необычного
аппетита,  однако никто на  нее  не обращал  внимания, поскольку мама в  это
время демонстрировала сидящим за столом  маленькую бесформенную керамическую
фигурку.
     Нет, ты только посмотри, Веся. И вы все посмотрите. Правда прелесть?
     Очень  миленькая, -- рассеянно  подтвердила тетя  Веся, ковыряя  вилкой
бигос.
     Пять  лет ребенку,  а какой  способный! --  восхищалась мама. Работа  с
детьми во Дворце культуры была ее страстью.  Примерно каждые  две недели она
открывала среди своих подопечных новый талант.
     А что это должно изображать? -- спросила Цеся.
     Как, ты не  видишь? --  единодушно возмутились обе художницы. -- Это же
кролик. В прыжке.
     --  По-моему, он больше смахивает  на  змею,  --  пробормотал  дедушка,
разглядывая фигурку через очки. -- В прыжке.
     -- А почему оно зеленое? -- без обиняков спросил отец.
     --  Нет, вы безнадежны! -- со вздохом  сказала мама.  -- Никакая это не
змея. Это кролик. В прыжке.
     --  Ты что,  зеленого  кролика  не видал? -- поддержала  маму Юлия.  --
Впрочем, возможно, малыш хотел цветом что-то выразить.  Например, что кролик
неотделим от красок луга. Мама вздохнула.
     --  Боюсь, что  нет,  -- робко призналась она. --  Просто  у нас другой
глазури не было. Только зеленая.
     Отец умилился.
     -- Честная моя Иренка! -- сказал он и  поцеловал жену в лоб. -- Золотце
мое!
     -- Ты, наверно, хочешь, чтобы я заварила чай, -- догадалась мама.
     -- Верно, а откуда ты знаешь?
     --  Откуда знаю,  оттуда  знаю. Но  бежать  на  кухню не собираюсь.  Вы
забываете  про  мои  расширенные  вены.  Сегодня  у  меня  были  две  группы
четырехлеток, а с них глаз нельзя  спускать ни на секунду. Я битых  два часа
простояла на ногах.
     --  Заваривает  чай самый благородный, -- провозгласила Юлия, -- Что же
никто не встает?
     -- У меня подагра, -- пробормотал дедушка, не отрываясь от Вольтера. --
И я сед как лунь.
     Цеська, поди завари чай.
     А кто жарил яичницу?
     -- Ты, -- признали присутствующие, -- Пускай Юля заваривает.
     --  Чего это вы  дурака  валяете? --  поинтересовался из своего  уголка
Бобик.
     Малолетка  дружно одернули.  Решительно  он  слишком  много  стал  себе
позволять.
     Впрочем, вряд ли Бобик в  состоянии был  понять, какого напряжения воли
требует путешествие из столовой в кухню, в особенности когда на дворе бушует
такой вихрь, что аж крыша ходуном ходит. В комнате тепло  и уютно, а в кухне
-- холодно, противно, к тому же почти всегда полно грязных тарелок, кастрюль
и всяких ненужных вещей непонятного назначения. Кому захочется туда идти?
     -- Так уж и быть, я пойду, -- сказала, неохотно вставая, Цеся.
     -- Звонят, -- оживился Бобик, -- Может, это Новаковский!
     -- Цеся, поди открой, -- сказал дедушка.
        14
     Судьба   стучится   в   двери   по-разному.  Порой   громко,   поистине
драматически,  а  иногда  тихо и  коварно. В данном случае Судьба объявила о
себе робким звонком.
     Привет,   здрасте.  Юля  дома?  --  хором  сказали  стоящие  за  дверью
художники.
     Привет, здрасте. Юля дома, -- ответила Цеся.
     Гости  переступили  порог.  Их  было  трое.  Толек  и  кудрявый  Войтек
почтительно  поддерживали   под   руки  рыжеволосую   Кристину,   бледную  и
заплаканную.
     -- Зови быстрей Юлю, детка, -- нетерпеливо сказал Толек, после чего без
лишних  церемоний смело распахнул  дверь в комнату девочек и  втолкнул  туда
своих спутников.
     Цеся с удивлением посмотрела им вслед: краем глаза она успела заметить,
что  на Кристине  надето пальто,  которое  ей, мягко  говоря, широковато,  а
кудрявый волочит набитый чемодан и чайник.
     Сей предмет домашнего обихода напомнил Цесе о чае -- коли уж мерзнуть в
этой  передней, так хоть не зря. И, позвав  сестру, она поспешила  на кухню,
чтобы домочадцы,  могли  получить  причитающуюся  им  послеобеденную  порцию
теина.
     Управившись  со своей задачей, Цеся потащила поднос в  столовую; когда,
нажав  локтем дверную  ручку, она вошла в комнату, ей почудилось, будто  она
попала в самый центр циклона.
     Юлия,   стоя   перед  сплоченным   фронтом   прочих  членов  семейства,
убедительно им втолковывала:
     Для вас наступила минута испытания.  Сейчас мы узнаем, окончательно  вы
превратились  в  жалких   мещан  или  кое-какие   человеческие  чувства  еще
сохранили.
     Почему она нас  оскорбляет? -- обращаясь к Жачеку, с  упреком  крикнула
мама.
     Юлия, почему ты нас оскорбляешь? -- спросил отец, возводя глаза к небу.
     Сейчас поймете, -- заявила Юлия, грозно хмуря черные брови. -- У меня в
комнате находится человек, который попал в беду.  Он должен  некоторое время
пожить у нас.
     Какой еще человек? -- вскинулся Жачек.
     С  моего  курса. Без  крыши над  головой, -- пояснила Юлия. --  Отец --
малоземельный крестьянин в Жешувском воеводстве. Ну, что?
     Какого пола этот человек? -- сурово спросил Жачек.
     -- Женского, разумеется. Какого же еще?
     Отец вздохнул:
     Существует еще другая возможность. Но раз девушка, пусть поживет.
     Да ведь Юля сначала говорила  о  какой-то  молодой паре! --  с тревогой
напомнила мама.
     Ну конечно, ведь они муж и жена. Кристина и Войтек, -- разъяснила Юлия.
-- Положение трагическое, жить негде.
     Тоже мне  невидаль! --  буркнул  дедушка, --  Сколько их таких, молодых
пар, которым негде жить, того-этого. Неужели мы каждую должны опекать?
     Не  каждую, а только  эту!  -- рявкнула  Юлия, --  Нам  под  мастерскую
выделили дополнительный метраж. Вам не стыдно, что у вас излишки  площади, а
другим даже негде спать? Кристина  ждет  ребенка,  и  ведьма,  у которой они
снимали комнату, их выставила, как только это заметила.
     Положение в самом деле трагическое, -- выступил Жачек в защиту гонимых,
-- Я считаю, надо бы им как-то помочь.

     Могут они у нас жить или нет?! -- угрожающе крикнула Юлия.
     Сразу почему-то стало тихо.
     Оба? -- спросила мама слабым голосом.
     --  Ну, хотя бы только Кристина, -- уступила  Юлия. --  Войтек может  с
кем-нибудь спать валетом в общежитии. Или у Толека. Ведь это  не надолго, от
силы на два-три месяца. А там как-нибудь утрясется.
     -- А когда этот ребенок должен родиться? -- поинтересовалась мама.
     Юлия замялась.
     --  Ну,  скоро...  собственно,  еще много  времени...  -- сказала она с
деланной беззаботностью.
     А точнее? -- спросила мама, охваченная наихудшими предчувствиями.
     Точнее... не знаю, -- солгала Юлия, ломая от волнения пальцы, --  Мама,
прошу тебя, не преувеличивай трудности.
     Я ничего но преувеличиваю, --  вскипела мама. -- Мне только хотелось бы
знать, кто будет спать на раскладушке.
     Я буду спать на раскладушке, -- твердо заявила Юлия.
     После  этого  заверения  Цеся  решила,  что  ей пора  выступить  в роли
миротворца.
     -- А вот и чаек!.. -- радостно воскликнула она.
     Появление  чая  всегда  действовало на семейство  Жак  успокаивающе.  В
полном согласии  все  уселись  за  стол, с  наслаждением созерцая  ароматную
золотисто-красную  жидкость  и   время  от  времени   обмениваясь  вежливыми
просьбами передать сахарницу.
     Тетя  Веся извлекла  из  ящика  буфета  песочное  печенье  и предложила
угостить   пребывающих  в   соседней  комнате  художников.  Юлия,   перестав
тревожиться о судьбе подруги, понесла гостям тарелку с печеньем, а остальные
продолжали не  торопясь прихлебывать чай. Было  тихо  и спокойно, как  после
грозы. Все мирно сидели вокруг стола в золотом ореоле  света, отбрасываемого
лампой Целестининой бабушки.  Бобик сладко  посапывал  в постели, падающие с
крыши капли мерно стучали по жестяному карнизу.
     И, разумеется, никому  не пришло в голову, что в жизни семьи начинается
новая эра.

        Глава III

        1
     В сопровождении буйных ветров  и  внезапных  ливней незаметно  подоспел
февраль. Желтый дом с башенкой стойко выдерживал превратности погоды и, хотя
крыша кое-где протекала,  обеспечивал надежный приют всем  своим обитателям.
День  ото дня все ярче светившее солнце заглядывало сквозь запыленные окна в
запыленную  квартиру  Жаков, где  в  дружном симбиозе проживало  уже  восемь
человек.  Кристина  оказалась  малообременительным  постояльцем. Она  упорно
питалась хлебом  и  плавлеными  сырками, обедала  в  столовке,  а  в  ванную
прокрадывалась, когда все остальные спали. Они с Юлей целые дни проводили на
лекциях или  на занятиях  либо где-то  развлекались.  А поскольку творческой
работой обе художницы занимались  до глубокой  ночи, единственным человеком,
ощущавшим  присутствие  Кристины  в   доме,  оказалась   Цеся.   Как  она  и
предполагала,  ей  пришлось  перебраться  из  своей комнаты  в  большую,  на
раскладушку. Но в большой комнате жили тетя Веся с Бобиком; кроме того,  она
служила столовой, гостиной,  где  смотрели телевизор,  мастерской, где Бобик
занимался  рисованием,  и  складом  Бобикиных  игрушек,   которых  развелось
видимо-невидимо. Короче говоря, своего угла у Целестины не было.
     Мы бы  не могли заниматься у тебя? -- спросила она однажды, когда Данка
с  особенно  страдальческим выражением  лица трудилась над сочинением  среди
раскиданных по столу кубиков Бобика.
     У   меня   нет   условий,  --  торопливо   ответила  Данка,  решительно
предпочитавшая омерзительной роскоши  своей  комнаты спартанскую обстановку,
ибо,  как  известно, бытовые  трудности  в  случае неудачи  могут  послужить
неплохой отговоркой.
     Все говорило за  то, что надо осваивать башню.  В один прекрасный день,
заручившись согласием мамы, подружки  втащили на  башню электрический камин,
надувной матрас, одеяла,  лампу,  проигрыватель, кипу пластинок, кастрюльку,
кипятильник, пачку  чая,  сахар, чайные ложечки,  кружки --  ну  и, конечно,
тетради и книги.
     Оборудование  башенки   оказалось  увлекательнейшим  занятием,  которое
поглотило Цесю  с Данкой до  такой степени,  что они  только  на второй день
вспомнили, с  какой, собственно, целью отгораживаются от  мира.  А вспомнив,
торжественно  отметили  начало  совместных  занятий; протянув удлинитель  от
штепселя в  кладовке, прослушали от начала до конца долгоиграющую  пластинку
Марыли Родович.
     Она изумительна, -- произнесла Данка мечтательно.
     Изумительна, -- согласилась Цеся. -- Приступим к математике?
     Сейчас. Минуточку, -- Данка растянулась на надувном матрасе  и укрылась
одеялом, -- Поставь-ка теперь Немена.
     Цеся, как человек обязательный и крайне добросовестный, заколебалась.
     Я дала слово Дмухавецу, что вытащу тебя из отстающих, -- напомнила она.
     Да, да, -- рассеянно проговорила Данка. -- Обожаю этот момент, когда он
прямо, понимаешь, рыдает. Немен, разумеется.
     Потрясающе,  -- поддакнула Цеся, -- Правда,  потрясающе. Послушай, пора
начинать.

     -- Чайку бы попить, -- оживилась Данка.
     А больше ничего не хочешь? -- рассердилась Цеся. -- Данка, не
     ужели ты не понимаешь: у тебя сплошные двойки.
     Честно  говоря,  меня это не  особенно  беспокоит, -- любезно объяснила
Данка. -- Но ты не волнуйся, я обязательно начну заниматься, дай  мне только
немного времени, чтобы преодолеть  внутреннее  сопротивление.  Математику  я
просто ненавижу.
     Данка! -- простонала Цеся. -- У меня больше нет сил. Ты же  знаешь, что
это необходимо!..
     Ко всему еще, --  продолжала  Данка,  закрывая свои  загадочные глаза и
забавляясь длинной  прядью волос, упавшей на плечо, -- ко всему еще Павел на
меня обиделся.
     Это же ты на него обиделась! -- взревела Цеся.
     А,  в  самом деле.  Эти  вечные  ссоры... я совсем  запуталась. Так или
иначе,  я  себя чувствую  ужасно  одинокой. Трагически одинокой. Все  вокруг
лишено  смысла. Часто  мне  кажется, что  единственный выход -- смерть! -- И
Данка, тяжело вздохнув, упала навзничь,  словно не выдержав груза тягостного
и бессмысленного существования.
     Цеся даже испугалась:
     Не говори чепухи. Жизнь прекрасна.
     Глупая ты,  -- лениво пробормотала Данка  и укрылась за надежной стеной
многозначительного молчания.
     Правда  прекрасна,  --  не  сдавалась  Цеся.  --  Просто...  э-э...  ну
замечательна!
     Данка  легким  движением приподнялась  и, опершись  на  локоть, одарила
подругу долгим снисходительно-ироническим взглядом.
     -- Таким несложным существам, как  ты,  -- сказала она, -- все  кажется
замечательным.
     -- Я несложное существо?! -- Цеся даже вздрогнула от обиды.
     Данка украдкой зевнула.
     Ах,  не  будем  об этом,  --  сказала она.  --  Хочешь,  я  тебе прочту
стихотворение?
     Стихотворение?
     Да,  послушай, -- сказала Данка  и,  вскочив с  матраса,  с неожиданным
пылом продекламировала:

     По сухим стебелькам иллюзорных растений.
     Шелестящих под тяжестью грустных шагов.
     Я миную руины желаний и теней
     По развалинам снов и угасших цветов.
     Безуспешно истлевшие запахи чувствую
     Безвозвратно минувших цветений и лет.
     Жизни время, прощай, твои краски безвкусные
     Слишком много мне дней обвели в черный цвет.

     Воцарилась тишина. Данка продолжала стоять с протянутой вперед рукой, и
в прекрасных ее глазах горел огонь вдохновения. Цесю пробрала дрожь.
     -- Ты потрясающе декламируешь, -- сказала она.
     Данка очнулась.
     Декламирую?..  Ах  да, верно, я  ведь тебе не говорила, кто автор этого
стихотворения.
     Ну, кто?
     Я, -- просто сказала Данка.
     Господи! -- вырвалось у Цеси, -- Ты?!
        Я.
     Но  ведь... это...  потрясающе!..  Ты гений! Ты...  ты...  -- заикалась
Цеся, не находя слов от восхищения.
     Да, -- скромно подтвердила Данка.
     Мне даже в голову не приходило...
     Вот именно.
     Ты станешь великой поэтессой, увидишь!
     Не исключено, -- вздохнула Дайка.
     Не думала, что ты такая... выдающаяся... Я  бы в жизни ничего подобного
не написала...
     Да, пожалуй, -- согласилась Данка, -- Ты, правда, вроде еще не доросла.
Что ни говори, поэзия такого рода требует зрелости и внутренней чистоты.
     Безусловно, -- печально сказала Цеся.
     А ведь это не лучшее из моих произведений, -- скромно добавила Дануся.
     У тебя еще есть?!
     Естественно. Теперь  ты  понимаешь, почему у  меня  нет  времени  учить
уроки?
     Цеся пришла в себя:
     --  Минуточку.  Может быть, я и в состоянии это понять... отчасти... но
ведь учиться все равно нужно.
     Данка вздохнула:
     --  Только поэтому  я и согласилась с тобой заниматься. -- И она  снова
уселась на матрас, изящно подогнув длинные, стройные ноги.
     Цеся смотрела на нее с восхищением.
     --  Ты чудо!  -- вырвалось  у нее от  всей души.  Данка  снисходительно
усмехнулась:
     --  Не  преувеличивай... Знаешь  что? Поставь  Немена. Он меня  здорово
вдохновляет.
     Когдя Цеся поспешно бросилась к проигрывателю, Данка добавила:
     -- И свари  кофе. Здесь чертовски холодно. Выпьем по чашечке, и я  тебе
прочту еще несколько стихотворений.
        2
     Мама Жак  находилась на  кухне,  где  мыла посуду,  одновременно  читая
научно-фантастический роман под названием  "День трифидов".  Она  не в силах
была   оторваться  от  чтения  и  поэтому  пристроила   книжку  на  верхушке
возведенного  на краю раковины  сложного сооружения  па  стаканов  и  банок.
Читая, она время от  времени  нехотя брала тарелку или вилку и исключительно
из  чувства  долга подставляла  под струю горячей воды; так она  ее держала,
пока вода не  начинала жечь пальцы.  Тогда мама Жак откладывала  вилку  (или
тарелку) и со спокойной совестью на  пять минут погружалась в чтение,  после
чего повторяла операцию. Она уже дошла до середины книжки  (а именно до того
места,  где несколько слепцов, преследуемые  смертоносными трифидами, бредут
по  опустевшему  городу),  как   вдруг   этот   удивительный  мир  подвергся
бесцеремонному   нападению   извне.   На  пороге  кухни   возникла  Юлия   в
сопровождении Толека  и  бородача  и,  мило улыбаясь,  попросила чего-нибудь
перекусить.
     Прочь! -- рассеянно сказала мама и вернулась к прерванному чтению.
     Мама... -- прошептала Юлия, смущенно покосившись на Толека. --  Хотя бы
парочку бутербродов...
     Я сказала:  исчезни, -- пробормотала мама, в  ужасе  следя за  трифидом
сверхъестественной  величины,   который   хлестал  слепцов  своим   ядовитым
жгутиком.
     Но мама... по крайней мере скажи, где масло, я сама сделаю...
     Масла нет, -- в  ярости  прорычала  мама  Жак,  не  отрывая  от  книжки
взгляда, полного  панического страха. -- Ничего  нет,  вообще ничего,  я  же
сказала: исчезни.
     Юлия  покачала  головой.  Подойдя к матери, она развязала ее  передник,
закрутила кран над раковиной и нежно проворковала:
     Иди, мамочка, в комнату и почитай в спокойной обстановке. Я все помою.
     Ты? -- бестактно удивилась мама.  -- А что случилось? -- Она  еще не до
конца осознала, что на пороге кухни стоит вожделенный Толечек.
     Юлия улыбнулась сладко и неискренне:
     Просто мне захотелось помыть посуду. Обычное дело.
     Обычное  дело? --  Маминому изумлению  не было  границ.  -- Насколько я
помню... -- Тут ее взгляд упал на знакомую белокурую шевелюру и оттопыренные
розовые уши. --  Ах да! --  наконец сообразила она. -- Ну  конечно! Конечно!
Как  я  могла забыть! Чего  еще можно ждать от  хорошей дочки  и  прекрасной
хозяйки!  --  Пожалуй, у  нее  это  вышло  даже чересчур  убедительно.  Юлия
закусила губу и деликатно отстранила мать от раковины.
     --  Приветствую  вас,  друзья,  --  обратилась  мама  к молодым  людям,
особенно любезно улыбаясь Толеку. -- Простите меня за мою рассеянность, но я
читаю потрясающую книжку...
     Толек посмотрел на обложку:
     А, книжка действительно потрясающая! Сам только что прочел.
     Мама подарила ему взгляд, исполненный непроизвольной симпатии.
     Кошмар, верно?
     Юлия, подойдя к раковине, принялась мыть посуду,  стараясь, чтобы это у
нее  получалось  профессионально  и  в  то же  время  изящно. Мама  и Толек,
неожиданно нашедшие  общий язык, с увлечением громко обменивались мнениями о
научной фантастике вообще  и авторе  книги в частности, как  вдруг  мама Жак
случайно опустила глаза и окаменела.
     Тс-с!  -- прошипела она таким голосом, словно увидела возле своей туфли
миниатюрного трифида.
     Что случилось? -- едва слышно спросил Толек.
     Мама медленно поднесла палец к губам, а затем этим же пальцем торопливо
ткнула вниз, украдкой указывая на нечто находящееся на полу. Толек, которому
передалось  ее  волнение, испуганно вытаращил  глаза  и, не  меняя положения
головы,  покосился  туда,  куда  она показывала. И  увидел  маленькое  белое
существо, безмятежно дремлющее у стены.
     -- О! -- сказал он.
     -- Вот именно! -- прошептала мама Жак.
     Мышь, право слово, мышь! -- обрадовался бородач.
     Тс-с! -- подпрыгнула мама.
     Почему "тс-с"? -- удивился бородач.
     Она может услышать, что мы о ней говорим.
     Но,  -- заикаясь,  пробормотал  бородач,  --  она,  наверно,  мало  что
понимает...
     А, в самом деле, -- опомнилась мама Жак.
     Мы ведь все  время  разговаривали громко и тем не менее ее не спугнули,
-- отважился заметить Толек.
     В эту секунду занятая  посудой  Юлия уловила, о чем идет  речь. Недолго
думая, она  отставила тарелку, которую мыла, вытерла  руки, подошла к Толеку
и, увидев мышку собственными глазами...  грациозно  упала в обморок,  избрав
объятия Толека в качестве последнего оплота.
        3

     Что-то с этими мышами нечисто, -- изрек дедушка за ужином.
     С чего ты взял! -- сказал Бобик, ковыряясь в булке ложечкой.
     В этом доме никогда не водилось  мышей, -- продолжал  патриарх рода. --
Никогда, повторяю, того-этого! Махонькой серой мышки не видели, не говоря уж
о белых!
     Но теперь-то они есть! -- вскричала Юлия, грохнув кулаком по тарелке.
     -- Юлия,  только без  истерик,  -- одернул ее  отец,  --  Передай  мне,
пожалуйста, горчицу.
     Все кончено, все кончено, все кончено! -- твердила Юлия.
     Что кончено? -- поинтересовался дедушка.
     Теперь я всегда для него буду ассоциироваться с мышами!
     Отец улыбнулся уголком рта:
     А почему бы ему не называть тебя своей маленькой серой мышкой?
     Белой, -- уточнил дедушка.
     Я люблю тебя, Мышка, -- прикинула Цеся. -- Мышка, будь моей навсегда.
     Заткнись! -- взорвалась Юлия.
     Девочки, перестаньте, -- попыталась разрядить обстановку мама.
     Нет, решительно  что-то  с этими мышами  нечисто,  -- повторил дедушка,
ловко нарезая колбасу.
     С чего ты взял? -- неуверенно проговорил Бобик.
     Почему-то они всегда появляются в районе кухни.
     Это понятно, -- вмешалась мама, -- их тянет к пище.
     При жизни и после смерти, -- сострила Цеся.
     Из этого  я делаю вывод, что  где-то  поблизости у них норка, -- сказал
отец.
     Наверно, в старой кладовке, -- догадалась мама. -- Или на чердаке.
     С чего ты взяла! -- с отчаянием произнес Бобик.
     Тетя Веся внимательно посмотрела на сына.
     Бобик, -- сказала она, -- ты имеешь отношение к этим мышам?
     Я? -- крикнул Бобик со слезами в голосе. -- С чего ты взяла?!
     Молодец, Веся,  у  тебя прекрасная  интуиция, --  одобрительно  заметил
дедушка. И, нацелив на внука вилку, рыкнул: -- А ну, отвечай немедленно, где
мыши!
     Не скажу! --  мужественно крикнул  Бобик, выпячивая грудь;  на глаза  у
него навернулись слезы, губы дрожали.
     Вот, пожалуйста, -- сквозь зубы процедила Юлия, -- Все ясно.
     Бобик, ты, кажется,  сейчас получишь, того-этого, -- пригрозил дедушка.
-- Немедленно говори, где мыши!
     Бобик стиснул зубы, словно опасаясь, как бы жестокий старец не вырвал у
него признание вместе с языком, и с такой  энергией затряс головой, что едва
не свернул себе шею.
     Он не скажет, -- убежденно произнесла тетя Веся. -- Пропащее дело.
     Мама задумчиво помешивала ложечкой в стакане.
     Бобик, а кто тебе дал мышек?
     Новаковский, -- непроизвольно вырвалось у Бобика.
     Парочку, верно?
     Да, -- доверчиво сказал мальчик и всхлипнул. -- Самца и самочку.
     Проклятый Новаковский! -- простонала Юлия.
     Приятно иметь мышек, да? -- ласково продолжала расспросы мама.
     Да! -- горячо подтвердил Бобик. -- У  них уже  два раза рождались дети!
Такие крошечные, лысенькие, как червяки.
     У-у-у! -- вырвался у Юлии вопль омерзения.
     Они растут очень быстро, -- с нежностью сказал Бобик.
     Жачек посмотрел на него и сказал раздумчиво:
     Наш дорогой сосед, младший Новаковский, а?
     Верно! -- обрадовался дедушка. -- Чем ближе, тем лучше: не будет хлопот
с  возвратом инвентаря, того-этого. В  крайнем  случае можно подбросить  эту
пакость ему под дверь.
     Да, сынок, --  решительно сказала тетя Веся, -- завтра ты разыщешь всех
мышек и отдашь их Новаковскому.
     У Бобика ручьем хлынули слезы отчаяния.
     --  Так я и  знал! Так и знал! Вы  мне никогда  ничего  не  разрешаете!
Собаку не  захотели покупать, а теперь  даже этих  несчастных  мышек  нельзя
оставить, хоть они и бесплатные!..
     Взрослые в растерянности переглянулись.
     Дурацкая история, -- промолвил Жачек.
     Ребенок прав, -- сказала мама Жак, -- Не плачь, Бобик, одну мышку тебе,
вероятно,  позволят  оставить, да,  Веся?  Скажем,  самца.  А  остальных  ты
отнесешь Новаковскому. Его родители, думаю, ошалеют от радости.
     Ху-ху! -- засмеялась Юлия.
     Мышке будет немного скучновато одной,  но  зато ты сможешь держать ее в
комнате,  --  поспешила  добавить  тетя Веся.  -- Я  куплю  тебе специальную
клеточку, хорошо?
     Хорошо, -- утешился Бобик.
     А где ты их до сих пор прятал? -- полюбопытствовал дедушка.
     -- В кладовке, -- признался Бобик, -- В старом шкафу.
     -- Вот и все дела, -- сказал отец, обращаясь к Юлии, -- Теперь ты снова
сможешь пробуждать в своем избраннике романтические порывы. Разумеется, если
в доме не появятся тараканы.
        4
     Классное  собрание. Дмухавец, по своему  обыкновению, плюхнулся на стул
за  кафедрой так, будто в его суставах разом  разболтались  какие-то  важные
винтики.
     -- Нет,  это все не для моего здоровья, честное слово, -- произнес он в
пространство  простуженным голосом. -- Все в сборе? Прекрасно, обойдемся без
переклички.  В  нашей  многотрудной  жизни надо,  по  возможности,  избегать
занятий  ненужных и бессмысленных.  М-да.  В  силу  обстоятельств я вынужден
сегодня вернуться к анкете, на которую вы отвечали на прошлой неделе.
     Класс вздохнул. Снова-здорово! Дались ему эти анкеты...
     -- Не вздыхать, не вздыхать, -- погрозил пальцем учитель, -- Мои анкеты
только  кажутся скучной выдумкой старого чудака; собственно, правильнее было
бы сказать, что  таковы они лишь с  вашей точки зрения. Для меня эти измятые
клочки   бумаги  --  подлинный  кладезь  знаний  о  вас--  Дмухавец   встал,
высморкался, спрятал платок и прошелся по классу. -- Плохо дело,  -- сообщил
он.
     Класс проявил некоторое беспокойство.
     -- Ваш обобщенный образ вызывает у меня тревогу, --  признался классный
руководитель. -- Судя по анкетам, все вы просто паиньки. А по-моему, молодые
люди такими быть не должны.
     Легкий шум удивления.
     --  Знаете,  какими,  по-моему,  должны быть молодые люди?  --  спросил
Дмухавец.
     Минутная тишина.
     -- Знаем, знаем, -- голос с одной из последних парт.
     -- Кто там знает? -- поинтересовался Дмухавец.
     Молчание.
     -- Вот именно, -- разочарованно проговорил Дмухавец, -- Ведь не встанет
и не скажет, что думает. Боится. Чего? Угадать трудно. Никому ведь не грозит
двойка за  плохой ответ. Да  и я не  стану выгонять своего  ученика из школы
лишь потому, что он  открыто  заявит: "Пан Дмухавец -- зануда".  Правда,  вы
меня недостаточно хорошо знаете.  Возможно,  вам  кажется,  что  я сторонник
полицейских  мер.  Взять хотя  бы такой  факт: большинство  из вас заполняет
анкеты измененным почерком либо сообщает о себе неполные данные из опасения,
как бы я не распознал автора по такому, например, признаку, что  у него  два
брата и один велосипед.
     Смешок в аудитории. Легкая разрядка.
     -- Какова же была тема анкеты? -- насмешливо продолжал Дмухавец. -- Что
за мучительный вопрос был вам задан?  "Кто я? Чего я хочу достичь в жизни? "
И  какие же  интимные и тайные  признания, какой поток  волнующих откровений
хлынул  на  эти  страницы?  --  Поднеся  стопку  листков  к глазам,  учитель
саркастическим   тоном  прочитал:   --   "Я   --   ученик   первого   класса
общеобразовательного лицея. Мое хобби -- игра на гитаре и коллекционирование
фотографий  Кшиштофа Кравчика.  Еще у  меня есть собака, потому что я  очень
люблю животных.  У  собаки  смешная кличка: Бегония. В  будущем  я хотел  бы
посвятить себя Искусству". -- Дмухавец посмотрел на класс -- Ковальчук, будь
добра, объясни, почему ты сочла необходимым изменить почерк и выдать себя за
представителя сильного пола? Ведь всего неделю назад я встретил тебя в парке
вместе   с   твоей  собакой   Бегонией,  и  для  меня  не   секрет,  что  ты
коллекционируешь фотографии Кшиштофа Кравчика,  поскольку сама  мне  об этом
сказала. Откуда же эта боязнь  быть  узнанной? Неужели ты никогда  так  и не
осмелишься поставить подпись под своими признаниями? А что будет во взрослой
жизни,  когда потребуется четко определить  свою позицию, выступить в защиту
угнетаемых или включиться в борьбу со злом?
     Беата  Ковальчук  смущенно  закусила  губу  и  втянула голову в  плечи.
Дмухавец велел ей сесть.
     --  Половина из вас, -- сказал он, -- заявляет, что в  будущем намерены
заниматься  искусством.  Ни  один не  пожелал  стать политиком. Две  барышни
честно признались, что после  окончания школы собираются выйти замуж  и быть
образцовыми  матерями. Одна хочет  стать врачом.  Некий предприимчивый юноша
строит далеко  идущие  планы: он  откроет  маленькую  мастерскую по  ремонту
автомобилей  и со временем  превратит ее в  небольшой  заводик. Писал он  на
всякий  случай левой рукой, должно быть опасаясь, как бы я  не перебежал ему
дорогу.
     Смех в аудитории, перемигивания.
     -- А  теперь,  --  произнес Дмухавец, откладывая  все  листочки,  кроме
одного, --  займемся единственным ответом,  под которым стоит  подпись, хотя
анкета, насколько  вы  помните,  была  анонимной.  Послушайте. "Кто я? Я  --
конгломерат   огромного   количества   атомов,    обладающий   неисчислимыми
возможностями.  Однако  писать  я  о  них не  буду,  так как  считаю  анкеты
бюрократическим  изобретением психологов. К тому же  тема сегодняшней анкеты
на редкость неудачна. С уважением Ежи Гайдук".
     Всеобщее ошеломление. В классе сразу стало тихо. Ежи Гайдук, решительно
не замечая устремленных на него взглядов, сидел неподвижно, с каменным лицом
индейского воина.
     --  Ну,  и  что  вы  об  этом  скажете?  --  полюбопытствовал  классный
руководитель,  обводя  взглядом  своих  учеников. Никто ему не  ответил.  --
Послушай, Ежи, -- Дмухавец приблизился  к парте, за которой сидел Гайдук, --
твои товарищи молчат. Ты случайно не знаешь, почему?
     Гайдук неторопливо пожал плечами.
     --  В свое время, -- не  отступал  учитель,  --  я довольно внимательно
штудировал учебники по  психологии развития. В  них настойчиво утверждалось,
что молодежь охотно  занимает крайние  позиции  и не  признает компромиссов,
полна  идеалистических  представлений и склонна к агрессивной  поверхностной
критике  и опрометчивым  суждениям. Однако  к  вам я  никак  не  могу  этого
отнести. Никак, хоть тут тресни.
     Гайдук иронически усмехнулся.
     --  Он усмехается,  -- во всеуслышание  объявил учитель. -- Нет, нет, я
серьезно, Ежи, дружок,  ну скажи что-нибудь!  Даю слово, такие явления,  как
юношеский  идеализм  и  склонность  к  агрессивной критике,  существуют.  За
примерами недалеко ходить:  возьмите третий "А". Почему  в твоем классе один
осторожнее другого?
     Дмухавец  явно ждал ответа. Ежи Гайдук,  насупившись, встал. Вид у него
был решительный.
     Третий  класс вы  дольше  знаете, -- пробормотал  он. -- А что касается
нашего класса -- я не могу говорить от имени своих одноклассников.  Я их  не
знаю.  От  своего  имени  --  пожалуйста,  скажу.   Да,  я  осторожничаю,  я
конформист, потому что хочу как можно скорее поступить в институт. Для этого
требуется аттестат без троек и  положительная  характеристика. Ежели я займу
крайнюю  позицию  и буду  с  юношеским  задором подвергать  все  агрессивной
критике, такой характеристики мне не видать.
     Думаешь? -- засопел Дмухавец.
     Уверен, -- холодно ответил Гайдук. -- Однажды я уже оставался на второй
год за нонконформизм.
     В классе вдруг поднялся шум.
     --  Он  прав! -- подал голос от двери  Павелек  и встал  с извиняющейся
улыбкой, -- Вы нас призываете быть искренними и тому подобное... но
     разве можно  быть по-настоящему откровенным  с  учителями? Мне кажется,
нельзя.
     Точно! -- поддержал его ломающийся баритон с последней парты.
     Школа  по своей  сути всегда казенна, --  заявил  Павелек. --  Тут  нет
ничего удивительного, ведь в школе  устанавливаются отношения:  властелин --
подданный. Извините, но странно, что вы этого не видите, пан учитель.
     Мы  должны  только  учиться и сидеть тихо! --  Баритончик на  последней
парте явно осмелел.
     Пока  не  получим  аттестата  и права на  самостоятельность, -- добавил
Павелек.
     А вот и нет! -- крикнул Дмухавец  и схватился за сердце. -- Вы  никогда
не  получите  права  на такую  самостоятельность,  которая  избавит  вас  от
необходимости  участвовать в  жизни  общества!  Когда- нибудь  вам  придется
сказать "да"  или  "нет",  выступить  в  поддержку слабых против  сильных --
можете не сомневаться, жизнь поставит вас перед такой проблемой. А вы к тому
времени уже не в  состоянии  будете  ни  бороться,  ни  рисковать,  так  как
привыкнете  к  мысли,  что  самое  безопасное -- сидеть  и не  рыпаться,  --
Дмухавец остановился перед Гайдуком, тыча ему пальцем в грудь.
     От  меня вы  никаких деклараций  не услышите,  -- обозлился Гайдук.  --
Думаете, ребята из третьего "А" искренни?
     Безусловно.
     -- А я в их болтовню не верю. Они просто знают, чего вы от них ждете.
     Гайдук хватил через край. Дмухавец покраснел, засопел и сорвал
     с носа очки:
     Ну, знаешь!.. Мальчишка! За кого ты меня принимаешь?!
     Вот, пожалуйста, -- пробормотал Гайдук.
     С  места вскочила  черноволосая  Кася.  Она  была  старостой  класса  и
действовала из лучших побуждений.
     Нет,  пан учитель... он совсем так не думает, как говорит... то есть...
мы очень извиняемся... ну, Гайдук, извинись перед паном учителем...
     За что?  --  огрызнулся  Гайдук. На  него просто страшно было смотреть:
фанатический блеск в  глазах,  насупленные  брови, нижняя  челюсть  выпячена
вперед. -- За откровенность?
     Дмухавец едва заметно усмехнулся и надел очки.
     -- Ну, а ты что об этом думаешь? -- спросил он.
     Вопрос был адресован Павелеку, но угодил в Целестину.  Она нерешительно
поднялась, краснея от волнения.
     -- Я... я думаю... -- начала  Цеся, ощущая пустоту  в голове. Одного ее
быстрого  взгляда  было достаточно,  чтобы оценить  выражение лица  учителя;
Дмухавец не казался  таким добряком, как обычно,  -- Я думаю, вы  правы, пан
учитель, -- на всякий случай выпалила она.
     -- Ах, так? -- буркнул Дмухавец.
     А Гайдук вскинул голову, будто его ударили.
     Да, да, безусловно, -- добавила Целестина, чувствуя, что  проваливается
в какую-то страшную бездну.
     А  в   чем  конкретно  я  прав?  --  вежливо  поинтересовался  классный
руководитель.
     Ну... во всем... -- брякнула Цеся, едва сдерживая слезы.
     Она  понимала,  что поступает подло  и  отвратительно.  К несчастью,  в
голове у нее  был полный  хаос, и,  даже если  б  она  собралась с  духом  и
попыталась сказать,  что думает на самом деле,  получился бы глупый и жалкий
лепет.
     --  Цеся трусиха, -- коротко резюмировал Дмухавец, --  А Гайдук дал мне
по носу, хотя знаете, что? Пожалуй, он прав...
     В эту секунду Ежи Гайдук как укушенный сорвался с  места, сгреб с парты
тетради и книги,  сунул портфель  под мышку  и,  не сказав ни слова, покинул
класс, захлопнув за собою дверь.
        5
     Часом позже он  все  еще  стоял на мосту, устремив  невидящий взгляд  в
мутные воды Варты.
     Значит, так оно. Значит, так.
     Значит, она такая.
     Напрасно он  позволил втянуть себя в этот разговор.  Старому хитрецу  и
без того все известно.
     А  Целестина  его  предала,  подло предала. Струсила. Трудно,  впрочем,
требовать от девчонки, чтоб она была смелой, как парень.
     Ах, нет, неправда, не обманывай себя, болван. Она  должна быть смелой и
сильной и всегда иметь собственное мнение по любому вопросу. Должна верить в
тебя и всегда быть рядом...
     Хотя, собственно, почему? Кем ей приходится Ежи Гайдук?
     Никем.
     Ладно, но тогда и она будет никем для Ежи Гайдука.
     Никогда больше, никогда -- даже если не знаю, что...
     Никогда в жизни.
     Конец.
        6
     -- Я хотел спросить, -- сказал Бобик, выглядывая из-за ровного строя
солдатиков, -- есть такой дом -- ковыряльня?
     Что? -- остолбенела тетя Веся.
     Ковыряльня. Купаются в купальне, а ковыряются в ковыряльне.
     Ковыряются? -- Тетя Веся даже выронила ложку.
     В носу, --  пояснил Бобик, -- А где еще можно?  В трамвае нельзя,  дома
нельзя, на улице нельзя... Нигде нельзя. Значит, должна быть ковыряльня.
     Жачек так и покатился со смеху.
     -- Ой, правда,  истинная правда! -- выговорил  он  наконец  срывающимся
голосом, -- Куда бы обратиться с предложением?
     Цеся  неодобрительно  посмотрела на  развеселившихся родственников.  До
чего  ж они  заурядны! Какие там тонкие  чувства, возвышенность --  ужасные,
примитивные люди, прозаичные, без полета. С Данкой разговаривают, как с себе
подобной,  даже  не подозревая,  какой могучий  у  нее ум. Данка  ведет себя
вежливо, разве что улыбнется в сторону, может, чуточку высокомерно...  Но, в
конце концов,  трудно  ей удивляться.  Не всякий выдержит общение с командой
присяжных  остряков, тем более  человек  с  такой утонченной  психикой. Сама
Цеся, после  того  как  открыла  в  Данке  поэтессу, постоянно  пребывала  в
состоянии робкого восхищения. Подчас у нее  даже не  хватало духу заставлять
свою  необыкновенную  подругу  делать уроки. Кроме того, теперь  она  на все
смотрела как бы Данкиными глазами -- по крайней мере, так  ей  казалось -- и
неизменно  приходила  к  убеждению,  что  этому  талантливому и беззащитному
существу  судьба  уготовила  сплошные   невзгоды  и  вообще  все  окружающее
оскорбляет ее легко ранимую душу. В  преданном сердце обуреваемой дружескими
чувствами Телятинки горело  желание  убрать с  Данусиного  пути  все  шипы и
тернии.
     Перестаньте!  -- резко сказала она.  --  Вы даже не знаете,  что  Данка
пишет стихи!
     О-о-о-о! -- как сговорившись, хором вскричали родственники.
     Я тоже когда-то писала стихи, -- объявила тетя Веся.
     Ну да! -- поразилась Целестина.
     И  как  будто  неплохие,   --  призналась  тетка,   эта,  казалось  бы,
воплощенная посредственность. --  Даже получила награду  на конкурсе  "Белая
гвоздика".
     Веся  у  нас всегда была чертовски поэтична,  -- захихикал Жачек, видно
вспомнив что-то очень веселое.
     А о чем было то стихотворение? -- полюбопытствовала Цеся.
     Тут  Данка не выдержала  и вмешалась. Снисходительно  улыбнувшись,  она
сказала:
     Какая же ты, Цеся, наивная.  Разве  вообще  можно ответить на вопрос, о
чем это стихотворение?
     Я могу ответить, -- сказала тетя Веся. -- Вероятно, потому, что мне уже
тридцать  пять лет. Так  вот, в  том  стихотворении речь,  разумеется, шла о
любви, а также, естественно, о непонимании.
     Чего кем? -- спросил Жачек.
     Кого  чем, -- буркнула  Веся, -- Ясное  дело,  что меня не понимал мир.
Передайте кто-нибудь еще кусочек пирога.
     И  мне  тоже,  -- оживился  Жачек.  --  Пирог  --  объедение,  пальчики
оближешь.
     Почему вы все время едите? -- с отчаянием воскликнула Цеся.
     Так  уж мы сконструированы, -- любезно объяснил Жачек. --  Впрочем, это
относится к  большинству здесь  присутствующих. Даже ты и твоя подруга, хоть
вы  и существа  высшего  ряда, должны время от времени снабжать горючим свою
пищеварительно-выделительную систему. Тебе, дитя мое, как будущему врачу это
лучше знать. Даже Словацкий<sup>5</sup> имел обыкновение обедать.
     -- Кажется, он был большой сластена, -- лукаво заметила тетя Веся.
     -- Ха-ха!  -- загрохотал  Жачек. -- Что касается меня, то я,  когда  ем
такой пирог, заметно облагораживаюсь.
     Больше Цеся не могла выдержать.
     -- Дануся, -- сказала она умоляюще-извиняющимся тоном, -- может, пойдем
в башню?
     Ну ладно, -- вздохнула Данка. -- Пора в самом деле браться за учебу.
     Святые слова,  милостивая государыня,  --  ехидно  произнес  Жачек.  --
Учение -- свет. А о поэзии мы поговорим лет через пять.
     Подруги вышли в коридор.
     Не знаю,  какая муха их сегодня укусила, -- смущенно сказала  Цеся.  --
Отец просто невыносим.
     Ну   почему?  --  снисходительно  улыбнулась  Данка.   --  Он  у   тебя
симпатяга...
     Из-за дверей бывшей  комнаты девочек,  которая теперь  служила  приютом
Юлии и Кристине, доносились голоса художников. Когда Юлины друзья появлялись
в доме, Цеся обычно убегала куда  подальше, однако на сей раз вынуждена была
изменить  своему  правилу, так как оставила в  комнате портфель  с книгами и
тетрадями.  Если б не Данка,  Целестина предпочла  бы  отправиться в школу с
невыученными  уроками  --  она  готова была сделать что  угодно,  лишь бы не
входить  в  комнату,  полную людей. Но  рядом  стояла  Данка, и  по  ее лицу
разливалось выражение блаженной лени.  Цеся напрягла всю свою волю и, приняв
светский вид, постучала в дверь.
     В комнате плотной завесой висел дым. Везде -- на стульях, на диване, на
полу  --  расположились  художники;  в  их  пестром  обществе  царила Юлия в
пурпурном  халате с черным зигзагом  на спине. Цеся, не  отрывая  взгляда от
кончиков  своих  туфель,  протиснулась за  спинами ярких  девиц к  столу, па
котором лежал портфель.
     Судорожно, как за спасательный круг, ухватившись за ручку портфеля, она
выпустила  из  легких  воздух  и  шмыгнула  обратно  к  двери,  преследуемая
мучительным ощущением, будто кто-то все время за ней наблюдает.
     У порога Цеся все же  осмелилась поднять глаза и... захлебнулась дымом.
Она кашляла и плакала, а в голове стучала одна-единственная мысль: "Бородач,
бородач, бородач... "
     Бородач сидел на полу возле дивана и в упор смотрел на Цесю.
     Эй, Юлька, --  сказал он наконец, хлопнув по  коленке старшую из сестер
Жак, -- глянь-ка, это кто ж такой?
     Это?  Это моя сестра, -- рассеянно ответила Юлия, прислушиваясь к тому,
что в это время рассказывал ее драгоценный Толек.
     Бородач встал и, перескакивая через тела коллег, настиг Цесю.
     -- Подумать только! Вот так встреча!  -- сказал  он  и вышел  следом за
перепуганной Целестиной  в коридор. --  Ну  что, -- спросил он,  --  пошли в
кино?
     Стало  быть,   это  всего-навсего  Юлькин  однокурсник!  Цеся  испытала
некоторое разочарование. Подсознательно бородач представлялся ей чуть  ли не
полубогом -- ну, скажем, киноактером  или лыжником  европейского класса.  То
обстоятельство,  что  черноокий  красавец  оказался  обыкновенным  студентом
Академии  художеств, сыграло против него: неотразимое очарование  незнакомца
сильно померкло.
     -- Здравствуйте, -- подчеркнуто  громко произнесла Данка, задетая  тем,
что  бородач до  сих пор не обратил на  нее внимания, хотя она стояла рядом,
грациозно прислонясь к вешалке для верхней одежды.
     Цеся с легкой опаской подумала, что ее подруга очень хороша собой.
     Бородач окинул Данку рассеянным взглядом.
     -- Мое почтение, -- произнес  он и немедленно повернулся к Цесе: -- Нам
просто суждено пойти в кино.
     Цеся отличалась застенчивостью и скромностью. Но при этом она была
     представительницей  своего  пола,  и  вдобавок  шестнадцатилетней   его
представительницей. Эти два фактора и определили ее ответ.
     -- Если для вас это имеет такое значение... -- сказала она, наслаждаясь
своей новой ролью и  искоса  поглядывая па Данку,  -- Что ж, можно пойти. Но
только на хороший фильм.
     Пошли сегодня! -- нетерпеливо воскликнул бородач.
     Сегодня мы занимаемся, -- твердо ответила Целестина.
     Тогда завтра!
     Если для вас это имеет такое значение... -- упивалась Цеся, -- пожалуй,
мне было бы удобно завтра на двадцать. Днем я опять буду занята.
     Можем завтра отменить занятия, -- не без ехидства предложила Данка,  --
Такой случай...
     -- О нет!  -- возразила  Цеся.  -- У  нас еще физика.  Да  и  польский.
Дмухавец с тебя три шкуры сдерет.
     Одного  взгляда на решительно  выдвинутый вперед Цесин подбородок  было
достаточно:  Данка поняла,  что  спорить  бесполезно. И,  вздохнув,  покорно
открыла дверь, ведущую на башенку.
        7
     Вечером следующего дня  Цеся с подкрашенными ресницами, в Юлином пальто
и  Юлиной  шапочке подходила к кинотеатру  "Балтика", источая  тонкий аромат
французских духов  сестры  и  чувствуя себя красивой  и  соблазнительной. Ей
казалось, помани она пальцем -- весь мир будет у ее ног.
     Появился  элегантно  одетый  бородач, издали  помахивая билетами.  Цеся
подошла к  нему, улыбаясь, как Джиоконда. Ох, ну  и забавный у него был вид!
Увидев  ее,  бедняга остановился  как  вкопанный,  хлопая глазами и  пытаясь
понять, кто же она в самом деле и почему так изменилась.
     Это  ты?  --  на  всякий  случай  спросил  он,  чем доставил  Целестине
несказанное удовольствие.
     Я, -- ответила она, взмахнув ресницами.
     Значит, тогда, с рыбами, которые текли...
     Тогда тоже была я.
     Но в парке у памятника...
     Цеся взяла его под руку, восхищаясь своей непринужденностью.
     --  Все  очень  просто,  --  объяснила  она.  --  Метаморфозы  со  мной
происходят в  зависимости от того,  дает мне сестра  свое  пальто  или  нет.
Сегодня дала.
     Бородач недоверчиво поглядел на нее и коротко засмеялся:
     -- Нет, знаешь... ты в самом деле... Ты мне в самом деле нравишься.
     -- Угум... -- проворковала Цеся.
     Бородач был  ну,  может, не столь неземной  и  восхитительный,  как  ей
показалось вначале,  но, безусловно, ужасно симпатичный. Кроме того, он  был
такой красивый, такой яркий и вообще артистичный, что притягивал все женские
взоры в  радиусе  десяти метров.  Целестина  всерьез  недоумевала, почему  в
обществе  этого красавца  чувствует  себя  легко, свободно  и  уверенно.  Не
заикается, не краснеет,  не потупляет глаз. Наоборот, Телятинка с удивлением
отметила, что  она  находчива и  остроумна, просто-таки чертовски остроумна.
Разговор   завязался  непринужденный  и  веселый,  оба   от  души  смеялись,
поддразнивали  друг друга.  Бородач  взял Цесю под руку  и  повел,  легонько
прижимая к  себе.  Очень  приятно было  так  шагать,  сознавая  себя  эдаким
маленьким  беззащитным эфемерным созданьицем, нуждающимся в  заботе и ласке,
неспособным пройти и пяти метров без поддержки сильной мужской руки.
     Цеся упивалась этим новым, неведомым прежде чувством, как вдруг увидела
Гайдука. Он стоял, подпирая стенку, в ярко  освещенном вестибюле кинотеатра.
Лицо  у  него  было  бледное  и  осунувшееся,  под   глазами   круги.  Стоял
сгорбившись, глубоко засунув руки в карманы, неподвижным взглядом уткнувшись
в пол.
     -- Пожалуйста,  говори мне "ты",  --  трещал  бородач, лавируя в толпе,
заполнявшей вестибюль.
     Они приближались к Гайдуку, и Цеся совершенно непроизвольно высвободила
свою руку из руки бородача.
     --  Привет! -- крикнула она. -- Ты почему сегодня не  был в школе? -- и
помахала Гайдуку рукой.
     В ответ она была удостоена взгляда, после которого ей вдруг показалось,
что из вестибюля исчезли все, кто там находились. Воцарилась мертвая тишина,
всякое движение прекратилось, одна Цеся  стояла перед Гайдуком  в необъятной
пустоте, понимая,  что в чем-то виновата,  что совершила какую-то  страшную,
непростительную ошибку.  В неподвижных чистых глазах Гайдука было презрение,
отвращение и горькая насмешка. Когда же он посмотрел на бородача, взгляд его
стал издевательским. Потом Гайдук опустил глаза и замер, снова уставившись в
пол.
     -- Меня зовут Зигмунд, -- сказал бородач и потащил Цесю дальше.
     Она пошла за ним, а голова у нее звенела, как  пустой жбан. Чего  этому
Гайдуку надо? Что случилось? В чем она виновата?!
     Впрочем,  ей-то  что.  Не станет  она  из-за  него переживать.  Даже не
подумает. Нахал. А она, дурочка, еще ему помахала. Интересно, зачем? Нет, ну
какой  нахал!  Ладно с  сегодняшнего  дня она тоже  перестанет его замечать.
Какое ей, собственно, до него дело?
     Бородатый Зигмунд, который ровным счетом ничего не заметил,  обнял Цесю
за плечи и весело чмокнул в щеку. Прекрасно. Пусть Гайдук видит. Цеся  гордо
вскинула голову и в объятиях бородача вплыла в зал.
        8
     Я целовалась, -- сказала Цеся и в упоении закрыла глаза.
     Шутишь! -- тихо воскликнула Данка. -- С этим художником?
     А то с кем же!
     В  кино? -- допытывалась Данка, забыв  о  ватрушке,  которую  держала в
руке.
     -- Нет, после кино, -- ответила Цеся, не открывая глаз.
     Девочки  стояли под пальмой  в конце коридора. Большая перемена  только
что началась, и изо всех дверей в коридор хлынули ревущие потоки одолеваемых
голодом и жаждой  учеников  общеобразовательного  лицея.  Все  они  либо уже
что-то жевали, либо разворачивали пакеты с завтраками.
     Возле стенгазеты  двое  ребят серьезно  обсуждали  актуальные  проблемы
спорта.  Неподалеку  от  них  три  выпускника  громко  разглагольствовали  о
Кьеркегоре<sup>6</sup>.  Целестина открыла  глаза и подумала, что мужчины  в
самом  деле смешной народ. Столько  страстей из-за  какого-то там футболиста
или философа, а заглянешь им в душу -- непаханая целина.
     Думаю, он в меня влюбился, -- сказала она, горячо желая,  чтобы так оно
и было на самом деле.
     А ты? Скажи, что ты почувствовала, когда он тебя поцеловал? -- спросила
Данка с набитым ртом.
     --- Знаешь... -- Цеся немного подумала, после  чего ответила честно: --
Целоваться,  конечно,  приятно,  но,  пожалуй,  вокруг этого  слишком  много
шуму...  Я  имею в  виду  всякие фильмы и  тому  подобное, понимаешь? Честно
говоря, меня ужасно разбирал смех, но, может, это только я такая дурочка...
     Смех  разбирал?  --  Данка  была просто  возмущена.  --  Ну  слушай, ты
действительно какая-то недоразвитая!
     Да понимаешь... от него пахло одеколоном "Ярдли", и я представила себе,
как он  стоит  перед  зеркалом и одеколонит свои усики... -- пискнула Цеся и
захихикала.
     Данка посмотрела на нее соболезнующе:
     Ну ты даешь! А  чем  от него должно было пахнуть, луком?  Нет, у тебя в
самом деле мозги набекрень.
     Да  нет  же,  нет, правда  было  очень здорово,  -- поспешила  заверить
подругу   Цеся,  поняв  задним  числом,  что  в  таких  признаниях  излишняя
откровенность неуместна. -- Я пошутила; он потрясающий, серьезно.
     Ну видишь, -- успокоилась Данка.
     А  как  там Павелек? --  спросила  Цеся,  чтоб не оставаться в долгу, и
развернула свой завтрак. Ей опять чертовски хотелось есть.
     Павелек?  -- переспросила Данка и выбросила в  корзинку пустой пакет от
завтрака. -- Мы снова поссорились.
     Похоже, у вас это хроническое. Из-за чего теперь?
     Из-за  Гайдука, --  беззаботно  ответила Данка. -- Павел  пошел  к нему
домой.  Узнать, почему  он  не ходит в школу.  Гайдук велел  ему убираться и
заявил, что в школу больше  не вернется. Можно сказать, вышвырнул дурачка за
дверь, а тот еще его защищает. А меня заодно Павелек обозвал глупой гусыней,
вот я и обозлилась.
     Пронзительный звонок перекрыл шум в  коридоре. Цеся завернула в  бумагу
нетронутый завтрак. Пора было возвращаться в класс. Впрочем, у нее все равно
почему-то начисто пропал аппетит.
        9
     Дома  никого  не  было.  Холодные пустые комнаты;  тишина, подчеркнутая
тиканьем будильника; разбросанные по  полу в столовой машинки Бобика и клоун
с оторванными  ногами  --  от  всего этого дурное настроение Целестины могло
только ухудшиться. Честно говоря, это было даже не дурное настроение. У Цеси
началась тяжелейшая хандра. По причинам, ей не известным.
     Намыливая руки, Телятинка воспользовалась случаем и поглядела на себя в
зеркало.  Она  пришла к  заключению,  что выглядит  отвратительно:  нос  как
картошка,  глаза  -- щелки, волосы тусклые, сама  сгорбленная, поникшая,  на
лице выражение тупой тоски, предвестницы черной меланхолии.
     Мир ужасен. Атмосфера отравлена, в воде фенол и прочая пакость, озонная
оболочка  вокруг  Земли насквозь  продырявлена, еще немного -- и космическое
излучение  уничтожит всю жизнь  на планете. Ни дня  без войны,  постоянно на
земном шаре кто-то кого-то  убивает. Дожди кислотные  и радиоактивные, и  во
всех овощах пестициды, у маленьких детей в костях стронций 90, число больных
белокровием увеличивается  с  каждым годом.  Кроме того,  люди  неискренни и
непостижимо лицемерны, и вообще -- почему, нельзя ни с кем найти общий язык?
     Кошмар. Кошмар.
     Цеся  уныло побрела на кухню. Может, если поесть, настроение исправится.
Она поставила на плиту  кастрюлю  с фасолью  по-бретонски и  попутно  локтем
столкнула  бутылку  с  молоком.  Пока  вытирала линолеум,  фасоль пригорела.
Ужасный  смрад распространился  по  всему дому. Целестина села  на  кухонную
табуретку и расплакалась.
     Разумеется, именно  в эту  минуту  угораздило  явиться  отца. Он открыл
дверь  своим  ключом и, почувствовав  запах  горелого,  направился прямо  на
кухню.
     Что  случилось?  -- испуганно спросил он  при виде  утопающей в  слезах
дочки.
     Ничего, просто у меня хандра, -- объяснила Цеся, безудержно рыдая.
     Ой-ой-ой! -- сочувственно вздохнул отец.  -- Не позавидуешь. -- И, взяв
с тарелки кусочек огурца, съел его с аппетитом, хрустя и чавкая.
     Не чавкай! -- сквозь слезы крикнула дочка.
     Почему?
     Меня это ужасно раздражает!
     -- Ах, бедняжка. Послушай, а отчего, собственно, у тебя хандра?
     Цеся рассказала -- в общих чертах. Она выложила ему  все,  хотя вряд ли
он, бедняга, был повинен в том, что озонная оболочка похожа на решето.
     Это неприятно,  -- согласился Жачек. -- Подумать только, а я и не знал,
что она продырявлена.
     Вы все слепые и близорукие! А мир на грани катастрофы!
     Мы не можем быть  одновременно слепыми и близорукими,  -- внес поправку
инженер Жак.
     Можете!  --  бушевала Цеся. --  Вы холодные эгоисты!  Вам  плевать, что
рядом мучается человек.
     Какой человек? -- немедленно спросил отец.
     Я вообще говорю! -- тонким голосом  крикнула Цеся. -- Человек, одинокое
существо, а вас это нисколько не волнует!  Одиночество и бесчувственность --
вот болезни двадцатого века!
     -- Ага... --  сказал  отец понимающе.  --  Бесчувственность. Кажется, я
начинаю кое-что соображать...

     -- Ничего ты не соображаешь!!!
     Опять ревем,  --  констатировал  Жачек,  вытирая  дочкино лицо кухонной
тряпкой.  --  Ничего страшного, гормональная  перестройка  организма, других
веских причин не вижу. Знаешь, дочка, я тебя утешу.
     Не хочу.
     А,  это  другое дело. Если тебе  нравится  хныкать,  тогда в самом деле
лезть с утешениями в высшей степени бестактно.
     Ну, а как ты меня можешь утешить, как?
     Я могу, например, тебе сказать, что с миром ничего плохого не случится.
Человек, как таковой, -- создание, не лишенное разума. Я верю в человека.
     Ну и верь  на здоровье, -- ответила Цеся и громко высморкалась. -- Меня
этим не утешишь.
     Однако реветь ты уже перестала. Скажи  на милость, а откуда у тебя  эти
устрашающие сведения?
     Из газет, -- сердито ответила Цеся.
     Сие означает, что, кроме тебя, еще кое-кому известно об этих ужасах?
     Ну, наверно.
     Тогда  не стоит огорчаться.  У  людей, как  правило,  есть общественное
чутье  и   инстинкт  самосохранения.   Кроме   того,   нельзя  сказать,  что
человечество  состоит  исключительно из  преступников, тупиц и невежд. Я сам
лично знаю нескольких благородных и разумных индивидов. Надо  только,  чтобы
их становилось все больше. И чтобы они объединили свои усилия.
     Это ты здорово завернул, -- признала Цеся.
     Лет  через  десять  и  ты  сможешь к  ним присоединиться.  Например,  в
качестве эксперта ООН по борьбе с белокровием.
     Не смейся.
     А что? У тебя есть все возможности.
     Нет, а если  серьезно -- ты правда считаешь, что я могла  бы в какой-то
степени на все это повлиять?
     Все  мы  можем  в какой-то степени на это влиять, --  ответил  Жачек на
удивление  серьезно. -- Из крупиц складывается целое, силы суммируются: одна
порошинка пустяк,  а много  -- взрывчатый материал. Ты  моими делами никогда
особенно не интересовалась, но представь себе, что и я в меру своих скромных
возможностей  оказываю кое-какое влияние на судьбы мира,  хотя всего-навсего
проектирую  судовые  двигатели. И  неважно, что мне хотелось  бы  заниматься
совсем другим. То, что я делаю сейчас, очень нужно,  и  я считаю,  ты должна
мной гордиться.
     Ты у меня молодчага,  -- сказала Цеся, окончательно  осушив  слезы,  --
Хорошо, что именно ты мне достался в папочки.
     Хорошо, что ты мне досталась в дочки. На редкость удачный ребенок.
     Ну уж... -- усомнилась Цеся.
     А я говорю, удачный. Как хандра?
     Телятинка вслушалась в себя.
     Вроде чуть-чуть полегчало.
     Ты сегодня прелестно выглядишь. Жизнь, она свое берет, как говорится. И
глазки как-то по-особенному блестят.
     Неужели? -- обрадовалась Цеся.
     Единственно  и исключительно, --  сказал Жачек,  -- Послушай, а  откуда
столько дыму?
     Фа-фасоль! -- завопила Цеся, вскакивая, -- Я забыла выключить газ!
     Так выключи,  -- посоветовал  отец,  торопливо  отступая к  порогу.  --
Проветри  кухню  и  приготовь  обед  или  что-нибудь  в этом  роде.  Похоже,
способность  превращать  каждое блюдо  в  уголь у нас  в семье передается по
наследству.
        10
     Холодильник зиял  пустотой.  Цеся, изо всех сил  стараясь не  поддаться
панике, обшарила кухню и нашла яйца и морковь. Это уже было кое-что.
     Подойдя  к  открытому окну,  она  бессмысленно  уставилась  на  дом  но
противоположной стороне улицы.
     Что-то   неотвязно  ее  мучило.  Телятинка  закрыла  глаза  и  занялась
самоанализом.
     Гайдук. Да, именно.
     Почему он не хочет вернуться в школу?
     Цесе начинало  казаться, что  это каким-то боком связано с ее постыдным
выступлением на  классном собрании. Да, верно,  отсюда  это  ощущение вины и
подавленность. Она поступила отвратительно.  Отвратительно.  Но  неужели его
это так задело?
     Ну  конечно  же,  конечно.  Ведь он был  абсолютно прав.  И  нуждался в
поддержке. Павелек вот отважился. А она...
     Ох, какая  мука! Ну почему  она непременно должна  ляпнуть какую-нибудь
глупость  и почему,  коли уж ляпнет,  не  может об этом забыть и страдает, и
стыд  ее  гложет?  Цеся  со свистом  втянула  воздух. Ах, идиотка,  идиотка,
идиотка!
     Идиотка, -- сказала она вслух и застонала.
     Кто идиотка? -- спросил отец из ванной,
     -- Мария Каллас, --  со злостью ответила Целестина. Черт возьми, в этом
доме нельзя ни минуты побыть одной!
     Хлопнула дверь ванной. На пороге появился отец, розовый и бодренький.
     --  Что,  что? -- спросил он. -- А почему ты плачешь, когда вспоминаешь
Марию Каллас?
     --  Потому что хочу  стать  оперной  певицей,  --  с отчаянием ответила
Телятинка, -- И меня точит профессиональная зависть.
     Хе-хе! --  угрюмо хмыкнул отец, не зная, что  обо всем этом думать.  --
Пожалуй, все-таки гормональная перестройка. Обед будет или мне самому встать
к плите?
     Будет.
     А что, позволь узнать?
     Глазунья  и  морковка, -- задумчиво ответила Цеся. -- Я  спешу... --  и
вдруг,  оборвав на полуслове, замерла,  в  озарении  уставясь  на  отцовские
шлепанцы.
     Ни с того ни с  сего  она  в мгновение ока вдруг поняла, что ее долг --
да, да, товарищеский долг --  навестить Гайдука. Нужно позвонить Павелеку  и
узнать адрес. Кто-то,  в конце концов, должен проявить к человеку участие. И
не кто-то, а именно она, это ясно.
     Отец беспокойно переступил с ноги на ногу.
     -- Ну  ладно уж, ладно. Куплю тебе новые тапочки, -- покаянно  пообещал
он, -- Честное слово, прямо сейчас пойду и куплю.  Только не  смотри на меня
таким испепеляющим взглядом. Очень прошу, единственно и исключительно.
        11
     Спустя  полчаса  морковка  тушилась на  слабом огне, очищенная картошка
дожидалась своей  очереди,  а Целестина  приводила в порядок кухню. Нетрудно
догадаться,  что  это занятие меньше всего отвечало ее  душевному состоянию.
Кухню  должна  была убрать  Юлия,  причем еще накануне  вечером,  однако она
уклонялась от подобных обязанностей с такой последовательностью, что это уже
никого не  удивляло. Целестина подвязала передник, с отвращением вздохнула и
открыла  кран  с  горячей водой.  Застывший  жир  кусочки  макарон и ошметки
капусты. Мерзость. Когда  Цеся  отскребла первую тарелку,  в кухню впорхнула
Юлия.  В новом платье,  сшитом  из двух  больших  турецких платков, она была
просто ослепительна.
     Ее   чудесные  черные  волосы  блестели   заманчивым  блеском,  мерцали
обрамленные  пушистыми ресницами глаза, когда же она присела  на  табуретку,
чтобы покрыть лаком ногти, от  нее повеяло тонким  ароматом  духов "Масуми".
Сев, Юлия закинула ногу на  ногу, не  сознавая  ни того,  сколь  изумительно
красива линия ее икр,  ни того, что младшая сестра с завистью смотрит на нее
поверх раковины, заваленной грязной посудой.
     -- Что ты делаешь? -- спросила она, не глядя в Цесину сторону. -- Моешь
посуду?
     Нет, -- неожиданно ответила Цеся и закрутила кран. -- Нет, не мою.
     Ты что, спятила? Так эта грязь и будет стоять? -- встревожилась Юлия.
     Не будет. Ты вымоешь.
        Я?!
     Ты! -- рявкнула Целестина.
     Я не могу, -- снисходительно бросила Юлия. -- У меня ногти намазаны.
     Тогда Целестина выхватила у сестры  пузырек  с лаком и,  скрипя зубами,
проехалась кисточкой по всем ногтям сразу.
     У меня тоже! -- крикнула она.
     Что с тобой происходит? -- Юлия оторопела от изумления.
     Ничего!  Только с меня хватит! Довольно  на мне ездить!  Все вы на  мне
ездите! Никто меня не любит!
     На крик стали собираться домочадцы.
     Что она говорит?
     Я говорю, что  с сегодняшнего дня  прекращаю мыть горшки!  Пускай Юлька
этим занимается!
     Правильно, -- поддержал Цесю отец.
     И я так считаю, --  пробормотал дедушка, защелкивая  портсигар. -- Юлия
должна набираться  опыта, того-этого. Цесе приходится много заниматься, а вы
там у себя в академии...
     Что мы у себя в академии, а? -- вежливо спросила Юлия.
     Лодыря гоняете, -- пояснил дедушка. -- А Цесе уже сейчас пора думать об
аттестате зрелости и экзаменах в институт.
     Юлия все колотит, -- заметила мама.
     Не имеет значения, -- изрек дедушка. -- Это она нарочно.
     Ну, знаешь!.. -- возмутилась Юлия.
     Не убоимся взглянуть правде в глаза, -- отважно провозгласил отец. -- В
этом доме существует угнетаемое меньшинство. Я имею в виду Целестину и Весю,
     А некая художница бьет баклуши, -- прошипела Целестина.
     Я не узнаю Телятинку, -- задумчиво проговорила мама.
     -- Она стала многоречива,  --  признал Жачек. --  И  тем  не менее наша
младшая дочь права. Мы на ней ездим.
     -- Да, -- с жаром произнесла Цеся, -- И вдобавок мне нечего носить.
     Все так и вытаращили глаза.
     --  Что происходит? -- поразился дедушка, -- Телятинка,  ты  же  всегда
считала, того-этого, что в женщине самое важное -- внутреннее содержание...
     Я  изменила  мнение.  Человека  с  внутренним содержанием  платье  тоже
украшает.
     Да ведь у тебя масса платьев, -- сказала удивленная мама.
     Все Юлькины. Они мне в груди широки! -- со слезами в голосе воскликнула
Цеся; на это  никто ничего не мог возразить. -- И то, в чем хорошо брюнетке,
мне совершенно  не  идет. Каждый сразу поймет, что  я таскаю обноски старшей
сестры, и невесть чего подумает! Кроме, конечно, одного, что  я женственна и
элегантна!
     Кто подумает? -- Жачек потерял нить Цесиных рассуждений.
     Ну... никто! Никто  не  подумает!..  То  есть  подумает,  вернее...  --
Целестина густо  покраснела.  Слезы  навернулись  ей  на глаза и закапали  с
ресниц,  -- Господи, какая я несчастная! -- вдруг  вырвалось у нее, -- Никто
меня не понимает, никто не любит!
     Домочадцы, задетые за живое, переглянулись.
     -- Ну что  ты, Цеся... -- выступил от общего лица дедушка.  -- Мы  тебя
очень любим, того-этого, поверь...
     Но на Цесю это признание не произвело никакого впечатления, закрыв лицо
руками, она разрыдалась и стукнулась лбом о кухонный стол.
     -- Плохо дело, -- сказала Юлия. И, отставив лак, вышла.
     Минуту спустя  она  вернулась  вместе  с  Кристиной,  которая несла  на
вытянутых руках свою прелестную белую блузку. Блузка была вся в оборочках, в
рюшечках и расшита несметным количеством причудливых закорючек.
     Долгих два  месяца  трудилась Кристина  над этим  шедевром, целые  часы
проводя за  рукоделием и теша  себя мыслью  о грядущих днях, когда она снова
станет стройной и элегантной.
     Получай на время это чудо, -- торжественно  произнесла Юлия, а Кристина
вручила Цесе блузку, радостно кивая рыжей головой.
     Но... я не могу... -- пробормотала Цеся без особой убежденности.
     Бери,  бери, --  сказала Кристина. --  К  твоей  цветастой  юбке  очень
подойдет.
     Наверняка понравишься, -- заявила Юлия.
     Кому? -- спросил отец немножко громче, чем следовало бы.
     Ну... каждому. Что, нет, Цеська?
     Цеся  уже   не   плакала.  Она   взяла  блузку,  просияла   и   убежала
переодеваться.
     В самом деле, -- вполголоса заметила Юлия, -- она права. Пора
     покупать дочке наряды, дорогие родители.
     Что ты говоришь! -- отмахнулся отец. -- Цеся еще ребенок.
     Ребенка тоже нужно одевать. К тому же Цеся  как  раз  вышла из детского
возраста, -- сказала мама, -- Я так считаю, Жачек: нужно пересмотреть бюджет
и выкроить немного деньжат.
     Отец помрачнел: он  ужасно  не любил  говорить о деньгах.  У  него, как
правило, не хватало  средств для  удовлетворения всех безумных  потребностей
своих домочадцев.
     -- Снова прикажешь залезать в долги?
     Жачек явно намеревался подавить мамину инициативу.
     Мне скоро заплатят за "Орлицу I", -- робко напомнила она. --
     Можно было бы купить Цесе дубленку и красивые сапожки. И платье.
     Сколько тебе заплатят? -- спросил отец сурово.
     А, не знаю.
     Почему не знаешь?
     Ну, не знаю, почему не знаю.
     Не знаешь, а уже покупаешь дубленку.
     Я другое  знаю,  Жачек.  У меня иногда складывается впечатление, что ты
скуп.
     А у меня складывается впечатление, что ты безрассудно
     расточительна.
     Не ссорьтесь из-за денег! -- сказала Юлия. -- Ссоры из-за денег
     убивают настоящую любовь.
     Родители переглянулись и вдруг расхохотались.
     Жаченька,  --  сказала мама, падая в  объятия  мужа, --  я считаю, пора
кончать этот спор.
     Верно. Если наша любовь под угрозой...
     Давай просто  условимся,  что...  ...  что  мы  пойдем  на  компромисс.
Дубленку покупать не станем, а купим платье.
     И сапожки.
     И сапожки.
     Скрипнула дверь ванной, и появилась Целестина.
     Родители  умолкли   и  уставились   на  младшую  дочь.  Цеся  выглядела
прелестно.  Ее  лицо  выражало  глубокую  решимость,  глаза  были  подернуты
загадочной пеленой. Она окинула своих родственников невидящим взглядом и, не
проронив ни слова, шагом сомнамбулы направилась к двери.
     -- Куда ты идешь? -- спросила мама, испытывая странное чувство -- нечто
среднее между жалостью и тревогой.
     Цеся вздрогнула,
     -- К одно... -- сказала она, -- К одной девочке. Скоро вернусь.
        12
     Собственно говоря, почему она солгала?
     Ведь всем было ясно, что ради подружки она бы не стала так наряжаться.
     Проклиная в душе свою беспредельную глупость, Цеся выбежала из подъезда
и торопливо зашагала  по направлению к  улице  Сенкевича.  Павелек не помнил
номера дома, в котором жил Гайдук. Цеся узнала только, что в этом доме внизу
продовольственный магазин.
     Итак, на Сенкевича. Смелее.
     Было  солнечно  и  холодно. Сильный  ветер без труда  пронизывал тонкое
Юлино пальто и Кристинину блузку. Он дул прямо в лицо, и Цеся почувствовала,
как  в уголках глаз  у нее скапливаются  слезы. Она сама толком не знала, от
ветра это или из-за хандры.
     Цеся  перешла  мостовую, чудом избежав смерти под колесами мчавшегося с
огромной скоростью грузовика. И, поглощенная своими  мыслями, даже  этого не
заметила.
     Родителям она соврала, потому что  испугалась,  как бы ее не подняли на
смех.  Но испугалась-то почему? Ее вышучивали  столько  раз, что  она  давно
должна была приобрести стойкий иммунитет. Да и  шутки всегда были беззлобные
и никому вреда не приносили.
     И тем не менее на этот  раз ей почему-то не захотелось,  чтобы объектом
шуток стал Гайдук. Бородач  -- пожалуйста, сколько угодно. Когда бы  Зигмунд
ни появлялся,  отец буквально засыпал его  колкостями и насмешками;  кстати,
бородач выдерживал натиск, не моргнув и глазом. Но Гайдук?
     Очень уж Гайдук к ним ко всем не подходил.
     Цеся  ойкнула,  вспомнив его  злобный  взгляд, и  остановилась.  Отвага
окончательно ее покинула.
     --  Привет!  --  крикнул  с  противоположной  стороны улицы  бородач  и
бросился через дорогу к Целестине.
     Видно  было, что он  немало  потрудился над  своей  внешностью:  из-под
дубленки  выглядывал  воротничок шикарной  клетчатой рубашки  и узел модного
вязаного галстука. Явно гордясь  достигнутыми  результатами, он  остановился
перед Цесей, скаля в улыбке зубы:
     -- А я как раз  к тебе. У меня есть билеты на  "Рим" Феллини, на четыре
часа.  Правда  до  восемнадцати  не  пускают,  но  ты  сегодня   как-то  так
выглядишь... тебя пустят.
     Цеся едва обратила внимание на комплимент. Предложение пришлось  совсем
некстати.
     Боюсь, я не успею. Мне еще нужно зайти к одно... к одной девочке.
     Я пойду с тобой.
     Ой, нет! -- крикнула Цеся.
     Если ты  меня стесняешься, я могу  подождать  и у подъезда, -- обиженно
сказал  бородач. --  Где  живет твоя  подруга? --  И,  обняв Цесю потянул за
собой.
     -- На Сенкевича,  -- нехотя ответила Цеся и  сняла  со своей талии руку
бородача. -- Знаешь, мне что-то неохота идти в кино.
     --  Не  валяй дурака!  --  возмутился  бородач,  --  Билетам,  что  ли,
пропадать!
     Цеся со вздохом подумала, что пылкие брюнеты нужны не во всякую  минуту
жизни.  Они подходили к  большому  дому  на улице  Сенкевича. Цеся  оставила
бородача возле продовольственного магазина и вошла в ближайший подъезд.
     В списке жильцов Гайдук не значился, но Павелек сказал, что Ежи живет у
некоей пани Пюрек. Цеся стала подниматься по ступенькам, пытаясь утихомирить
норовящее выпрыгнуть из груди сердце.
     Она  остановилась перед дверью квартиры номер восемь.  Стало быть,  это
здесь.  Совершенно  не думая о  том,  что делает,  Цеся вынула  зеркальце  и
внимательно на себя посмотрела. Ну конечно, никаких перемен, к сожалению.
     Еще минуты три  прошло в  колебаниях и  топтании  на месте,  и наконец,
внезапно  набравшись  решимости, Цеся нажала кнопку звонка, чувствуя, как ее
сердце проваливается  в  желудок  и там странным  образом  продолжает громко
стучать. Звук неторопливых шагов за дверью едва не заставил ее убежать сломя
голову.
     Дверь открылась; на пороге стояла старушка в темном домашнем халате.
     Цеся заставила себя заговорить:
     -- Здравствуйте. А Ежи дома?
     Старушка окинула Цесю испытующим взглядом.
     --  Он  у  себя, --  сказала  она  тихим голосочком.  Но и не  подумала
сдвинуться с места.  Лишь внимательно оглядев Цесю, она решилась: -- Заходи,
пожалуйста.
     В коридоре напротив  входа  висела  картинка, изображающая юную  деву с
кошечкой. Картинка была овальная, девица, изображенная на ней, -- пухленькая
и сияющая.  Слева  была  узкая  дверь, застекленная  матовым стеклом.  В  ту
минуту,  когда  Цеся  оторвала  взгляд  от  улыбающейся красотки,  эта дверь
приоткрылась,  и  мгновенно  стало  ясно,  что  картинка  сулила  обманчивые
перспективы: Гайдук  стоял  на  пороге мрачный и злой, хмуря брови  и  глядя
исподлобья.
     -- Привет, -- сдержанно сказал он, -- Входи.
     Цеся  послушно  вошла. Сердце у нее колотилось, щеки горели, назойливый
шум  в ушах заглушал все остальные звуки. Она с ужасом обнаружила, что не  в
силах выдавить  ни единого  слова. Гайдук медленно закрыл дверь и обернулся.
Он тоже молчал. Все  это было похоже на  какой-то  страшный сон. Минуты шли,
оба продолжали молчать, и это молчание становилось все более нестерпимым. По
коридору прошаркала пани Пюрек,  зажурчала  струя воды,  загремел чайник. Во
дворе кричали мальчишки  и  кто-то с  грохотом  захлопнул  мусорный ящик.  В
соседней квартире разливалось радио: передавали арию из "Искателей жемчуга".
     Только Цеся подумала, что еще секунда -- и она или грохнется в обморок,
или разревется, как Гайдук наконец заговорил:
     -- Садись. -- И пододвинул ей стул.
     Цеся  села  и стала оглядывать комнату в  надежде, что так  будет легче
овладеть  собой.  Рука  Гайдука,  лежавшая  на  спинке  стула   позади  нее,
отдернулась как ошпаренная, когда Целестина прикоснулась к ней плечом.
     -- Хорошо у тебя, --  сказала Цеся  не очень  уверенно, обводя взглядом
аскетически пустую комнату.
     В ней  не было ничего,  кроме дивана, стола и полки с книгами. На стене
висел вырезанный  из  газеты портрет улыбающегося мужчины на фоне исписанной
мелом доски.
     Гайдук враждебно молчал.
     Я  пришла  спросить,  --  выдавила из  себя  Цеся, -- не нужно ли  тебе
помочь... ты совсем перестал ходить в школу...
     Перестал, --  противным голосом подтвердил Гайдук,  --  А в помощи я не
нуждаюсь. Привык справляться сам. Во всех случаях.
     Они взглянули друг на друга и, смутившись, одновременно отвели глаза.
     Ты... обиделся? -- прошептала Цеся. -- За то, что я тогда...
     Гайдук с усилием рассмеялся:
     С чего бы это мне на тебя обижаться?
     Потому что я тебя не поддержала.
     -- А зачем тебе было это делать? --  спросил Гайдук деревянным голосом.
--   Каждый  поступает  так,  как  считает  нужным.  --  И   вдруг  все  его
самообладание куда-то испарилось. -- Разве я могу на тебя  обижаться за  то,
что  ты  не  такая,  как  я  думал!  --  быстро проговорил  он.  И  тут  же,
спохватившись, нахмурился и сунул руки в карманы. -- Ну, а теперь иди. Не то
этот тип, который тебя ждет внизу, помрет с тоски.
     -- Там... никого нет!.. -- горячо воскликнула Цеся. Она сама  не знала,
почему ей так важно, чтобы Гайдук в это поверил.
     Но он не поверил.
     -- Я говорю о том типе,  что с тобой пришел. Я вас видел  из окна.  Тот
самый, с которым  ты ходишь в кино  и в  парк. -- Гайдук  изобразил на  лице
нечто вроде улыбки: -- От меня можешь не скрывать, я никому не скажу.
     Цеся пристыженно молчала.
     -- Теперь небось тоже в кино собрались? -- осведомился Гайдук с прежней
неприятной ухмылкой. -- Поторопись, начало, наверно, в четыре... -- И, когда
смертельно обиженная  Цеся встала, добавил: -- Да и я должен уходить. У меня
свидание.
     Цеся бросила на него быстрый взгляд.
     Ну, иди же наконец! -- крикнул. Ежи и зажмурился.
     Целестина, гордо выпрямившись, торопливо вышла, задыхаясь от
     сдерживаемого  плача. Выбежав из дома,  она опрометью  бросилась  через
улицу.  Бородач,  о  котором  она  совершенно  забыла, посмотрел  на  нее  с
удивлением,  а  потом,  убедившись, что это не шутки, подхватился  и кинулся
следом.
     -- Стой, голубушка, --  сказал  он, обнимая  ее сзади за  плечи, -- Что
происходит?
     Цеся посмотрела на него невидящим взором:
     Ничего, ничего. Пошли. Пошли в кино.
     Но  что  все-таки случилось?  Эта  идиотка  тебя обидела? Говорил -- не
ходи.
     И  был прав, -- сказала  Цеся  безжизненным голосом,  -- Был прав,  был
прав, был прав.
     Ну что с тобой? -- Бородач взъерошил Цесину челку. -- Не расстраивайся!
     Цеся как будто внезапно его заметила.
     -- Зигмунд! -- сказала она с удивлением. И вдруг горько зарыдала. Слезы
хлынули  у нее из  глаз,  как  из  водопроводного  крана,  целыми  потоками.
Открытым ртом она судорожно хватала воздух, в носу громко забулькало.
     Проходящая  мимо  полная  дама, нагруженная  авоськами  с  картошкой  и
морковью,  остановилась, привлеченная  любопытной сценой. Бородачу, кажется,
это не понравилось.
     -- Люди смотрят, -- буркнул он. -- Успокойся.
     Цеся отчаянно ревела, обеими руками вцепившись  в его рубашку.  Правда,
она  пыталась сдержать рыдания и что-то  произнести; в конце  концов ей  это
удалось.
     --  Я... ничего...  но...  понимаю! Я...  ничего... не...  понимаю!  --
вырвалось у нее.
     Со стороны  Звежинецкой  улицы приближалась другая дама. Из  ее авоськи
уныло торчали две бледные куриные ноги.
     Что случилось? -- громко спросила она у дамы с морковкой.
     Не  знаю, милочка. Похоже, он  ее  бросить  хочет. Плачет, бедняжка,  и
плачет.
     Бородачу  нисколько   не  улыбалась  перспектива  оказаться   в  центре
общественного внимания. Вдобавок его новенькая  рубашка  промокла от слез  и
измялась. А пренебрежительное отношение к своему гардеробу он не каждому мог
простить.
     Идем же наконец! -- прошипел он. -- Или я пойду один!
     До чего ж нетерпеливый, обманщик! --  Дама с цыпленком подошла поближе,
готовая из женской солидарности активно включиться в действие.
     Бородач схватил Цесю за руку  и  поволок в  безопасную сень подворотни.
Цеся покорно последовала за ним, пряча свое отчаяние в носовой платок.
     Чего не терплю, так это истеричек и уличные  сцены! --  сердито  сказал
бородач, когда они укрылись в темноте подворотни.  -- Если ты немедленно  не
успокоишься, я пойду в кино один.
     Я... ничего...  не... пони... --  рыдала Цеся,  и вид  у нее был такой,
будто она  вот-вот начнет биться головой о  стену, вследствие чего  бородач,
который в самом  деле больше всего на свете не  терпел  истеричек и  уличные
сцены, откашлялся, поправил галстук и смело выш