ел из подворотни.
     Он бы удивился, если б узнал, что Цеся этого даже не заметила.
        13
     Впервые  в жизни  случилось так, что  Телятинке не от  кого  было ждать
вразумительного совета, и уж меньше  всего -- от домашних. Родные  бы просто
ничего  не поняли, в этом  она была твердо уверена, и  поэтому не  только не
рассказала дома о случившемся  днем, а наоборот,  изложила  фальшивую версию
происшествия,  которое  довело  ее  до  столь  прискорбного  состояния.  Она
сообщила,  что была  у одноклассницы, на  обратном  пути  упала  с лестницы,
расшибла  колено  и исключительно  по этой причине  вернулась вся в  слезах.
Потом   последним  усилием  воли  сняла  с  себя  восхитительную  Кристинину
кофточку, повалилась на диван и до вечера плакала, не снисходя до беседы  ни
с одним из своих родственников.
     Разумеется, никто в эту версию не поверил. Цесю оставили в покое,  лишь
за дверью время от  времени слышались голоса, в которых звучало беспокойство
и  скрытое любопытство.  Цеся  поплакала, поплакала и встала.  Она  пошла на
кухню,  где  в угрюмом молчании поглотила шесть консервированных огурчиков и
полбаночки маринованных грибков. Затем, несколько воспрянув духом, энергично
взялась  за посуду,  вымыла  ее, натерла  пастой  линолеум в  кухне, кое-что
простирнула и почувствовала себя еще лучше.
     За окном  внезапно потемнело,  поднялся сильный  ветер.  Цеся закончила
стирку,  вымыла  руки  и  помазала  их кремом.  Подглядывавшая сквозь щели в
дверях ванной тетя Веся услыхала,  как Цеся, обращаясь к своему отражению  в
зеркале, говорит вполголоса:
     -- Ну  и хорошо.  Оч-ч-чень  хорошо.  О  чем речь,  идиотка? Ты  больше
никогда в  жизни  не  скажешь  ему  ни  слова.  Побольше  гордости, побольше
гордости. Единственно и исключительно.
     Тетя  Веся на  цыпочках  отошла от  двери  и  доложила  семейству,  что
Телятинка как будто пришла в себя.
     И в самом деле, Цеся, сохраняя горькую усмешку и слегка меланхолическое
выражение лица, свойственное  человеку, получившему от  жизни  суровый урок,
попудрила  нос  и под  аккомпанемент бури  села ужинать вместе с остальными.
Дождь  хлестал в окна, стены старого дома  сотрясались  от ураганных порывов
ветра.
     Опять не купили ветчины, того-этого, -- сетовал  дедушка, не одобрявший
беспорядочного ведения домашнего хозяйства.
     Что  ж  ты хочешь, папа,  ведь завтра выходной, -- машинально  ответила
мама Жак, украдкой наблюдая за младшей дочерью.
     Меня надо  было попросить, я  бы купил без очереди, -- заметил отец, --
Могу  очаровать  любую продавщицу.  Единственно  и  исключительно, --  А сам
подумал, с  грустью  поглядывая  на Цесю: "Может, ее кто-нибудь  обидел? Что
произошло сегодня днем? "
     Из  всей нашей семейки люблю одну корейку, -- процитировал дедушка свою
излюбленную шутку. За  столом вежливо рассмеялись.  С  улицы доносился свист
ветра  и  грохот  падающих черепиц,  -- А  вы что больше  всего  любите?  --
обратился он к молчащей Кристине.
     На тротуар со звоном посыпались стекла.
     -- Шампанское, -- странным голосом ответила Кристина.
     Моя мышка тоже любит шампанское, -- заявил Бобик.
     Жачека это сообщение заинтересовало.
     Откуда ты знаешь? Давал ей пробовать?
     Нет. Она мне вчера сказала, -- серьезно ответил Бобик.
     О, -- проговорил Жачек и с интересом посмотрел на племянника.
     Я-то сам больше всего люблю мясо, -- разоткровенничался Бобик. -- Кроме
курочки.  Курочка  мне  надоела.  Смешно,  что  у  нее  с  птицей одинаковое
название. Или вот рыба. Называется в точности так же, как то, что плавает.
     А это и есть одно и то же, -- безжалостно объяснила Юлия.
     Тетя Веся  подпрыгнула, отчаянными жестами пытаясь внушить  племяннице,
чтобы  та  не  лишала  ребенка  иллюзий. Однако Бобика уже  поглотило другое
занятие: он  наблюдал  за  Кристиной,  которая попеременно  то бледнела,  то
краснела, пока наконец не выронила со стуком вилку.
     Мама, что с тетей? -- спросил Бобик.
     Боюсь, что, к сожалению... -- гробовым голосом произнесла Цесина мама.
     Да, уже! -- жалобно простонала Кристина.
     Что такое? Что -- уже? -- потребовал объяснений Бобик.
     Инженер Жак сорвался с места.
     Такси!!!
     -- Где  такси? Зачем такси? --  чуть не плакал Бобик, любивший получать
полную информацию.
     Что за шутки? -- вскипела Юлия. -- Ведь еще не пришло время!
     Но  время  как  раз  пришло.  Новому  обитателю  планеты  не  терпелось
взглянуть  на  нее  собственными  глазами.  Как  известно,  на  земном  шаре
ежеминутно рождается двести  тридцать пять детей. И всякий раз это одинаково
прекрасно.
     В  квартире  Жаков  мгновенно  вспыхнула  паника.  Ибо  выяснилось, что
телефон не  работает. Правда, роддом  был недалеко --  в  каких-нибудь  двух
кварталах от дома,  -- но ведь на дворе бушевала буря.  Никто не осмеливался
предложить Кристине, чтобы она отправилась в больницу пешком.
     Спокойно, у нас еще масса времени, -- повторяла мама Жак, ни секунды не
веря, что говорит правду.
     Господи, что же будет? -- рыдала Кристина.
     А  что должно быть,  того-этого? --  неловко  утешал ее  преисполненный
сочувствия дедушка, -- Все будет хорошо. Кто сказал, что нужно бояться того,
что естественно?
     Мама, я хочу есть, -- заявил Бобик, чувствуя себя заброшенным.
     Цеся собралась с  мыслями:  "Минуточку. Кто здесь намерен стать врачом?
От врача требуется умение, самоотверженность и здравый смысл. Первого у меня
нет. Второе, может, и есть,  но без первого не в счет.  Третьим  вроде бы  я
обладаю. Так воспользуемся же этим".
     Я ухожу, папа, -- сказала она.
     Куда? -- испугался Жачек. -- Уже половина девятого.
     К Новаковским. У них же есть телефон.
     Я с тобой.
     Они  спустились  вниз. Дверь открыл  младший  Новаковский. На  нем была
пижамка из ситца, расписанного красными уточками.
     Предки пошли в кино, -- сообщил он, нахально хрупая леденец. -- А в чем
дело?
     Можно нам воспользоваться  телефоном? -- вежливо спросил Жачек, который
до сих пор не имел случая близко познакомиться с восьмилетним  Новаковским и
не знал, что это за фрукт.
     --  Нет, --  ответил Новаковский,  -- Папа  не  велел  никого впускать,
потому что вокруг полно разных жуликов и маньяков.
     -- Не думаю, что он имел в виду соседей, ха-ха! -- подлизывался Жачек.
     -- Прочь  с  дороги,  Новаковский,  -- сказала  Цеся и,  не вдаваясь  в
объяснения,  втолкнула отца  в прихожую. Затем она  порекомендовала  потомку
дантиста выплюнуть конфету, почистить зубы и снова лечь в кровать.
     -- А я еще и не  ложился, --  заметил малолетний сосед. -- Я смотрю  по
телевизору детектив.
     -- Ты меня. Новаковский, лучше  не зли! -- предостерегла его Цеся. -- Я
еще с тобой не расквиталась за мышей! Марш в постель!  Телевизор я выключаю,
этот фильм не для тебя.
     Новаковский посмотрел на нее иронически и больше  не произнес ни слова,
даже когда незваные гости вторглись в кабинет, где стоял телефон.
     Тут Жачек простонал, что не помнит номера неотложки.
     Но Цеся  знала  все. С покровительственной усмешкой она взяла у отца из
рук  телефонную  трубку, набрала номер, назвала  адрес  и попросила прислать
машину.
     Ну и  ну! --  пробормотал Жачек,  все  больше  и  больше  преисполняясь
уважением   к  Цесе,   по  мере  того  как  его  собственные  спокойствие  и
самообладание испарялись, казалось, безвозвратно.
     С вас один злотый, -- раздался голос от двери.
     Шустрый вундеркинд преспокойно стоял на пороге и, громко грызя леденец,
холодно  глядел  на Целестину. Из  соседней комнаты доносилось гудение вновь
включенного телевизора. Юный  Новаковский  явно  был из  тех людей,  которые
твердо знают, чего хотят.
     -- Ух,  попался  бы ты в мои руки, --  пробормотала Цеся, направляясь к
двери, -- ты б у меня попрыгал! Скажи отцу, что я зайду утром, отдам злотый!
-- крикнула она уже с лестницы, куда не спеша вышла вслед за Жачеком.  -- От
таких типчиков, как ты, деньги лучше держать подальше! -- Ей просто противно
было  смотреть на Новаковского, который, ухмыляясь из-под рыжей челки, стоял
на пороге  в  своей  тонкой  пижамке и  демонстративно помахивал пакетиком с
монпансье.
     Дома  отец  и  Цеся  застали   напряженную  ситуацию,  хотя  напряжение
распределялось неравномерно. Мама, дрожащая и бледная, находилась в  комнате
у Кристины.  Она только  выглянула из-за двери  и, не скрывая разочарования,
тотчас скрылась. По коридору пробежала тетя Веся с пылающим лицом  и кружкой
горячего  молока  в  руке.  В  большой  комнате  было  поспокойнее: дедушка,
потягивая  липовый  чай, читал Гюго,  а Бобик,  стоя на  коленках, с  крайне
сосредоточенным  видом  обучал  свою  мышь  сложному искусству  хождения  по
канату,  то бишь  по  нитке,  протянутой между фикусом и  ножкой стула.  Для
страховки он подставлял под мышку свой беретик: потеряй бедняжка равновесие,
она  бы  прямо в него  и свалилась.  Несчастное животное висело на  передних
лапках, дрожа  от  страха,  и  возмущенная  Цеся  велела  Бобику  немедленно
прекратить эти домашние пытки.
     "Скорая помощь" все не приезжала.
     Жачек,  бледный  как  полотно,  почувствовал  себя вконец обессиленным.
Открыв  трясущимися руками  дверцы  дубового  буфета и стараясь  не  слушать
доносящиеся  из соседней комнаты вскрикивания, он достал бутылку грузинского
коньяка, налил золотистую жидкость  в  стакан от чая, отчаянно  хлебнул и...
поперхнулся.
     Бобику только это и нужно было. Бросив свою жертву, он подошел к дяде и
пронзил его голубым взором инквизитора.
     -- Почему  ты  пьешь  спиртные  напитки?  Сам  всегда говоришь,  что  в
спиртных напитках ищут утешения только слабаки и слюнтяи!
     Ошарашенный Жачек сокрушенно заморгал светлыми ресницами.
     Ну да, --  согласился  он. --  Но, дорогой Бобик, ты должен понять, что
обстоятельства сильней меня. Я никогда  не умел мужественно переносить чужие
страдания.
     Почему  ты  говоришь,  что  обстоятельства сильней  тебя?  -- продолжал
допрос Бобик  своим ясным,  чистым  голосочком.  --  Сам же  говорил, что  у
слюнтяев это главное оправдание.
     Жачек закашлялся.
     Я не слюнтяй, -- заявил он.
     А почему пьешь спиртные напитки? Сам же говорил...
     Бобик! Спать! -- не выдержал Жачек.
     Мне еще не хочется, -- сказал Бобик.
     Нет, ты пойдешь спать! Причем немедленно! Сдается мне, этот Новаковский
оказывает на тебя очень дурное влияние!
     Иду, иду, причем немедленно, -- мгновенно согласился Бобик.
     Новаковский  был   его  любимым  другом  и  единственным  непререкаемым
авторитетом.
     В эту минуту раздался звонок в дверь. Цеся бросилась открывать.
     -- "Скорая помощь"!
     Врач оказался молоденьким толстячком; на  его круглом  лице  отражались
одновременно чувство собственного достоинства  и раздражительность.  Зубы  у
него  росли  вкривь  и  вкось,  отчего  дикция  доктора  отличалась  большим
своеобразием.
     -- Где ложенисла? -- спросил он, взглядом одергивая Цесю и прерывая  на
полуслове ее объяснения.
     Но тут в коридор высыпало все семейство в полном составе.
     Наконец-то! Почему так долго?!
     Я сплашивлаю, где ложенисла?!
     Доктора   впустили  к  Кристине.  Остальные   столпились  возле  двери,
взволнованно  перешептываясь. В  коридоре стояли два  человека с  носилками.
Казалось, тяжесть этой минуты ощущается просто физически.
     Скрипнула дверь, и появился врач во всем своем великолепии.
     -- Забилаем ложенислу, -- распорядился он.
     Пока двое дюжих молодцов выносили Кристину на носилках, доктор устремил
возмущенный взгляд на папу Жака.
     -- Стланно, -- заявил он, -- весьма легкомыслесло.
     Бобик глядел на него как завороженный.
     Вы  мумми-тролль?  --  робко  спросил  он,  осторожно  дотрагиваясь  до
толстячка пальцем.
     Вы должны были отплавить дочь в больнислу еще час назад!
     Но  мои дочери... --  Жачек  от  волнения  совсем  потерял  голову.  --
Скажите, доктор, Кристине что-нибудь угрожает?
     Я спрашиваю,  потому что вы  говорите, как Тофсла  и Вифсла,  -- сказал
Бобик с величайшим почтением.
     Нет,  не тлевожтесль, ей ничегло не угложает... Все идет  как положено,
-- ответил доктор Жачеку.
     Ну надо же! -- в ярости воскликнула Юлия. -- Зачем тогда пугаете!
     Я  не  пугаю, я  пледостелеглаю, -- обиделся  маленький  доктор, --  До
свидания. Ложенисла  будет в клинике  на  Польной, сплавки  можно навести по
телефослу, -- и исчез.
     Десять  минут  спустя Жачек помчался  в телефонную будку на углу  улицы
Кохановского,  чтобы  навести  справки.  Потом  он  наводил  справки  каждые
пятнадцать минут, пока около полуночи  не услышал  сногсшибательную новость.
Когда Жачек  ворвался  в  дом,  на  его  лице можно было  увидеть  выражение
безоблачного счастья.
     -- Девочка!  -- крикнул он. -- Господи, какая  радость! Три с половиной
кило, представьте себе, и голубые глазки!

        Глава IV

        1
     Через неделю Кристина  с дочуркой  вернулись  из роддома.  Новоявленная
гражданка ПНР  пока представляла  собой белый сверток,  из  которого торчала
мордашка  величиной  с  апельсин.  С  первой  минуты  она проявила  энергию,
решительность и своеволие и  вообще в глазах семейства Жак была  законченным
чудом. Собственная семья младенца состояла из одной Кристины, ибо ее супруг,
отец новорожденной, в результате рокового стечения обстоятельств в это время
находился в  Бельско-Подлясском воеводстве, где ему подвернулась халтура,  и
никто не знал, каким способом его отыскать.
     Кристина  была настолько переполнена счастьем, что не  ощущала  никаких
неудобств  в своем новом положении. Дочку она назвала Иренкой,  в честь мамы
Жак, а  других забот  у  нее, собственно,  не было. Пока не наступил  вечер.
Вечером  ожидалось  появление специалиста,  то бишь  медсестры,  которая  по
существующим   правилам   должна   была   приходить   ежедневно   и   купать
новорожденную.
     Когда до восьми часов никто не явился, Кристину охватила паника.
     -- Я  боюсь!  Я боюсь  до  нее дотронуться! -- жалобно  восклицала она,
отвергая предложения, которыми засыпали ее мама, Юлия и Веся.
     Она  требовала,   чтобы  ей  немедленно  доставили   квалифицированного
специалиста, и никак не хотела  понять, что Юлию обуревают лучшие намерения,
что маме Жак в  жизни довелось купать двоих детишек, а тете Весе, правда, на
одного  меньше, но  зато недавно. Положение с минуты на  минуту обострялось:
приближался   священный   час  кормления,   и   маленькая  Иренка  принялась
демонстрировать  силу своих  ненатруженных легких. Это,  в свою  очередь, по
принципу обратной связи довело  молодую мамашу до слез: от волнения она не в
состоянии была справиться с самым простым делом.
     --  Да  это  ж истерия, того-этого, -- бормотал  дедушка,  который тоже
обладал кое-каким опытом по уходу за грудными младенцами, но которому тем не
менее не позволили даже выставить свою кандидатуру.
     Семейство прорекалось  у постели Кристины, маленькая Иренка ревела, как
тур,  Бобик,  слегка  завидуя  ее  успеху в  обществе,  пытался перещеголять
малютку и тоже выл, хотя, в отличие от нее, весело.
     Поистине можно было потерять голову.
     Однако   Целестина,  как  всегда  в  ситуациях,  требующих  решительных
действий,  проявила  спокойствие и  хладнокровие. Не поддаваясь  панике, она
отыскала книжку под названием "Маленький ребенок". Книжечка эта до недавнего
времени   была  для  Кристины  чем-то  вроде  Корана,  но  теперь  оказалась
бесполезной: Кристина не могла прочесть ни строчки.
     Цеся  спокойно  раскрыла "Маленького ребенка",  прочла  соответствующий
раздел и прокралась в ванную, чтобы подготовить там все к церемонии купания.
Задача  была не  из  легких.  Цеся  трижды примеривалась,  пока  наконец  не
убедилась, что готова приступить к делу и что все необходимые принадлежности
разложены  по  местам  в  соответствии  с  предписаниями Института матери  и
ребенка.  Только тогда она пошла за  Иренкой. Малышка тем временем перестала
кричать  и,  открыв  припухшие  глазки,  казалось, прислушивалась  к  бурным
дебатам,  которые  велись в  противоположном  конце  комнаты. Цеся осторожно
вынула младенца из кроватки и, по всем правилам поддерживая головку, понесла
в ванную.
     Извлеченное  из пеленок существо  было таким крошечным, трогательным  и
беззащитным,  что  Цесино  сердце   растаяло.  Маленькая  красная   ручка  с
неожиданной силой  ухватила  Цесю за  палец  своими  пальчиками  толщиной со
спичку, а тоненькие ножки, высвободившись из пут, несколько раз энергично ее
лягнули. То  и  дело  заглядывая в  книжку, Цеся на удивление  ловко  помыла
Иренку,  смазала  пупок зеленкой, сменила наклейку и дрожащими руками надела
на хрупкое тельце свежую  распашонку. Зато с пеленкой пришлось повозиться --
Цесе все время казалось, что она не расправила какие-то складки и  у бедного
ребенка  немедленно  появятся  пролежни.  Однако  крошка  была   чрезвычайно
довольна: стихла, закрыла глазки и  начала  блаженно  посапывать.  Целестина
пригладила рыжеватые Иренкины волосики и, принаряженную, снова  завернутую в
одеяльце, отнесла  обратно в кроватку.  Осталось только  покормить  ребенка.
Цесе в голову не пришло, что она поступила в высшей степени  неосмотрительно
и  что  отныне честь  купать Иренку  будет принадлежать  преимущественно ей,
поскольку у нее это лучше всего получается.
        2
     Ночь была тяжелая. Младенец спал  до двух часов, после чего проснулся и
кричал  до  пяти утра. Цеся и Кристина, ужасно взволнованные, до рассвета не
сомкнули  глаз,  теряясь  в догадках,  что  могло  послужить  причиной  этой
отчаянной   демонстрации.   Кристина  склонялась   к  мысли,  что  ее  дочка
просто-напросто  чертовски  голодна.  Несмотря  на  Цесины  советы, а  также
вопреки  строжайшим запретам  медицины  она  пыталась  доказать,  что,  если
малышка плачет от голода, нужно ее накормить, пренебрегая чьими-то дурацкими
выдумками насчет ночного перерыва.
     Юлия, которая  пыталась  спать в  той же комнате на диване, в  три часа
утра сдалась.
     -- Цеся,  ведь  твоя  кровать пропадает  зря,  -- пробормотала она,  не
открывая  глаз.  -- Пожалуй, я туда переберусь, пусть хоть кто-нибудь в этом
доме выспится.  --  И, сунув под  мышку свою любимую думку, пошла в  большую
комнату в  надежде урвать  хотя  бы  несколько часов сна  на раскладушке, по
соседству с Бобиком и его мышкой.
     В шесть утра Иренка внезапно утихла и, вероятно для восстановления сил,
задремала. Исстрадавшаяся Кристина и едва живая от усталости Цеся немедленно
свалились каждая на свой диван и заснули мертвым сном. Через четверть часа у
маленькой Иренки  наступил  новый  день. Ее бодрый  крик поднял на ноги всех
обитателей квартиры,  за исключением Бобика,  которого в такую рань не могли
пробудить никакие силы. Юлия, чертыхаясь сквозь сон, положила себе на голову
Бобикину подушку, свою думку и  диванный валик, но это не очень-то  помогло:
пронзительные звуки высокой частоты  без труда проникали даже сквозь толстые
стены. Оставался единственно разумный выход: встать и позавтракать.
     К  счастью,  было  воскресенье,  и каждый в  душе  надеялся еще немного
вздремнуть,  когда  Иренка  угомонится.  А  пока  что  был  сварен  кофе,  и
семейство,  дрожа  и позевывая,  собралось  за  столом.  В эту самую секунду
ребенок смолк. Жачек на цыпочках подошел к двери комнаты девочек  и заглянул
в  щелку. Иренка спала. Возле  ее кроватки, положив голову  на спинку стула,
дремала Цеся. Кристина, державшая в одной руке пустую  молочную бутылочку, а
в  другой  --  мокрую пеленку, скаля  зубы и  тряся  рыжей головой, пыталась
беззвучно втолковать Жачеку, что ему надлежит удалиться,  не производя шума.
Сама  она сидела на краешке дивана и боялась пошевелиться, чтобы, упаси бог,
не заскрипели пружины.
     Жачек  отошел,  стараясь  не  дышать. Как легкий зефир,  он впорхнул  в
столовую и плюхнулся на свое место за столом.
     Ну что? --  спросила мама,  у  которой даже бессонная ночь не  стерла с
лица великолепного румянца. Она в непринужденной  позе  сидела  за  столом в
желтом пончо, испачканном керамической глиной, и грызла соленые палочки.
     Нужно что-то придумать, -- сказал отец, широко зевая, и тюкнул ложечкой
по яйцу всмятку.
     Это  ты  насчет чего? Опять яйца... -- ворчал дедушка, -- Ветчиной и не
пахнет, того-этого.
     Из  всей  нашей семейки  люблю  одну  корейку,  -- опередил его  Бобик,
который был в превосходном настроении, поскольку хорошо выспался.
     У  этого ребенка нет ни капли уважения к старшим! -- взорвался дедушка,
который был не в духе, -- Даже любимую шутку не даст сказать!
     Я предлагаю обсудить сложившуюся ситуацию, -- пояснил свою мысль Жачек.
     Никто не против, -- буркнула Юлия.
     Яйца и  яйца, того-этого, вперемешку  с  гречневой  кашей.  Сколько раз
просил не давать мне яиц. И каши.
     Тете Весе пришла в голову гениальная идея.
     А Кристинин муж? -- сказала она.
     Мне  яйца  противопоказаны. Впрочем, не знаю, возможно не яйца, а каша.
Что-то  одно,  во  всяком  случае, вредно,  это точно,  -- недовольно бурчал
дедушка.
     Кристинин муж, Кристинин муж! Войтек  зарабатывает деньги на содержание
семьи, -- вступилась за друзей Юлия, -- А кстати, -- добавила она, -- мог бы
уже вернуться, стервец.
     Бобика заинтересовало новое слово.
     -- Стервец, -- шепнул он в порядке эксперимента.
     В самом деле, Кристине здорово достается, -- заметил Жачек.
     И Цесе тоже, -- не преминула добавить мама.
     Именно.
     Стервец, -- с наслаждением повторил Бобик. -- Сопляк. Слюнтяй.
     Я  бы все-таки советовала его  разыскать, --  робко сказала тетя Веся и
крепко сжала бескровные губы. -- Можно дать сообщение по радио.
     Во вторник, папа, во вторник, -- сказала мама Жак. -- Во вторник  пойду
в мясной и куплю тебе целый круг колбасы.
     Скотина, -- все уверенней бормотал Бобик. -- Скупердяй. Свинья.
     Слава богу, -- сказал дедушка,  сменяя  гнев  на  милость.  --  В  моем
возрасте не  рекомендуется питаться  одними яйцами.  И кашей. Из  всей нашей
семейки люблю одну корейку, того-этого.
     Тетя,  это  тебе  попался  неудачный экземпляр, -- раздраженно  сказала
Юлия.  --  Войтек -- человек другого  поколения. Он любит Кристину и, если б
знал, что его ребенок уже появился  на свет... Не  сомневаюсь,  что он скоро
вернется.
     Однако  до  тех  пор...  мне  бы,  разумеется,  не  хотелось   прослыть
скрягой... -- пробормотал Жачек.
     Ты и так уже прослыл, -- не упустила случая уколоть его жена.
     Просто я не  очень  себе представляю, как мы сможем содержать  еще двух
человек...
     Ой, папа! Не понимаю, почему надо заранее впадать в панику! -- вскипела
Юлия,  -- Есть в тебе все-таки что-то мещанское. Интересно,  как бы ты  себя
чувствовал, если б у тебя родился  ребенок и ты сидел без гроша в кармане на
шее у чужих людей.
     Да уж, наверно, я бы  чувствовал себя не в  своей тарелке, -- признался
Жачек.
     Я буду  тебе  отдавать каждую  заработанную  копейку! -- самоотверженно
заявила Юлия.
     Но-но-но! -- выступил в роли миротворца дедушка, -- Никто не собирается
выкидывать эту  кроху  на улицу! Если  не найдется другого выхода,  я  готов
взять на себя  содержание этих несчастных жертв юношеского  легкомыслия,  --
изрек он тоном, не терпящим  возражений, и откашлялся. -- Мне  и так  платят
слишком  большую  пенсию.  Я, правда, собирался,  по  стариковскому  обычаю,
откладывать понемножку себе на похороны,  но сейчас только  рад, что нашлись
расходы  поважнее, -- Увидев,  что  взоры всех сидящих за столом обращены на
него, дедушка  смутился.  --  Где, черт  возьми,  моя  книжка?!  --  сердито
воскликнул  он,  --  Ходят  туда-сюда,  мусорят,  в  доме  все  вверх  дном,
того-этого,  со  мной,  естественно,  никто  не  считается.  Где  книжка,  в
последний раз спрашиваю!
     А какая? -- стали озираться по сторонам домашние.
     Дедушка прикусил язык. В его любимой библиотеке Дворца культуры, где он
по-прежнему  брал книги в алфавитном порядке, в  последний  раз ему  попался
Дюма-отец.  Заведующая  любезно  отложила для  своего  постоянного  читателя
затрепанную "Королеву Марго", и теперь  патриарх  семейства Жак самозабвенно
поглощал страницу за страницей сего кровавого исторического романа. Он был в
восторге и стеснялся в этом признаться даже самому себе.
     А вам-то что? -- буркнул он.
     У нас сегодня гости, --  как бы  невзначай, бросила Юлия. Она старалась
говорить вполголоса, но мама расслышала.
     Что, что? Что ты сказала?
     Юлины друзья,  верно, придут,  --  объяснила  тетя Веся, запахивая полы
цветастого  халата  и поднимая брови. -- Надо  думать, захотят поглядеть  на
сиротку.
     Какую еще сиротку? Скажешь тоже, тетя!..
     Они всегда ужасно голодные, -- озабоченно проговорила мама.
     Дедушка фыркнул.
     Завели  моду, того-этого!  Знают,  что  их  всегда здесь  накормят.  Ну
ничего,  по  крайней мере  слопают все  яйца,  -- Он  пошарил позади себя на
диване. -- О, вот она, -- сказал дедушка, незаметно пряча книгу за спину. --
Пойду к себе, почитаю немножко.
     Сволочь, -- наслаждался Бобик. -- Сволочь.
     Что этот ребенок говорит последние  пятнадцать минут? -- спросила Юлия.
-- Неужели это никого не интересует?
     Слова на "сэ", -- объяснил Бобик.
     А тебе только такие приходят в голову?
     Юля,  в котором  часу можно ждать  твоих троглодитов? -- уныло спросила
мама.
     Они не троглодиты.
     Сопляксла, -- сказал Бобик. -- Стелвесла. Слюнтяйсла...
     Тем не менее они наверняка явятся в обеденное время. Так вот: я заранее
предупреждаю, что сегодня у нас на  обед только рис, причем в незначительном
количестве, -- заявила мама Жак и намазала маслом кусочек хлеба.
     Господи! -- крикнула Юлия, -- С кем я живу? Сплошные мещане!
     Сблодсла! -- сказал Бобик, и у него началась икота.
        3
     Днем  с  огромным букетом  пришли поглядеть  на  Иренку  Юлины  друзья:
бородач,   Толек  и  две   красивые   девушки.   Кристина,  растроганная   и
взволнованная, крикнула им с порога, чтоб не смели заходить в комнату, не то
они нанесут вирусов.  Гости, вдруг ужасно оробев, послушно остались в дверях
и, переминаясь с ноги на ногу, вытягивали шеи, стараясь  хоть издали увидеть
ребенка.

     -- Вроде бы маловат, нет? -- высказал опасение Толек.
     В самый раз, -- обиделась Кристина, -- Даже на полкило побольше.
     Она была очень чувствительна ко всему, что касалось внешности дочки. По
ее мнению, это был самый прекрасный младенец из всех появившихся  на свет за
последнее  тысячелетие.  Она  могла  часами  лежать  неподвижно,  восхищенно
любуясь маленьким сморщенным личиком с желтенькими крапинками на носу. Потом
брала  крохотную лапку и с нежностью разглядывала микроскопические ноготочки
-- каждый в  отдельности. В принципе Кристина была  бы бесконечно счастлива,
если б не терзавшие ее  страхи.  Полчища  вирусов, стафилококков, гнилостных
бактерий  и прочей нечисти роились над маленьким белым свертком,  содержащим
самое дорогое, что у нее было в этом ужасном мире. Стоило малютке заплакать,
и у Кристины болезненно  сжималось  сердце.  За  проезжающими внизу машинами
тянулись  шлейфы  ядовитых выхлопных газов,  коварно  просачивавшихся сквозь
приоткрытое окно, когда  же окно закрывали,  воображению Кристины рисовались
картины  чудовищных последствий рахита, который появится  у ее ребенка из-за
отсутствия свежего воздуха.  Словом, состояние молодой мамы  было далеко  не
таким   спокойным  и   блаженным,   как  это   предписывалось   медицинскими
руководствами.
     Опять  же:  симпатичные дотоле друзья вдруг превратились в  неопрятных,
пропитанных  никотином  носителей   микробов.  Хотя   Кристина   по-прежнему
продолжала их  любить, она  была  бы просто  счастлива,  если б они поскорее
убрались куда подальше.
     Но  они  все  так  же стояли у  порога  и  глядели на  нее с  искренней
озабоченностью.
     -- Что же теперь будет? -- вырвалось у бородача.
     Кристина в нынешнем своем состоянии предпочитала не думать о будущем --
такие мысли нагоняли на нее тоску.
     -- Вы бы лучше ушли, --  в  сердцах  сказала  она, -- а  то меня только
волнуете.
     Друзья покорно вышли. В  большой  комнате их уже поджидала  озабоченная
тетя Веся.
     Садитесь,  пожалуйста...  вот  "пепси-кола"...  бутерброды  с   крутыми
яичками... а я должна бежать... мы с Цесей стираем пеленки.
     Терпение, тетя,  --  сказала  Юлия ободряюще, --  Через несколько  дней
Кристина окрепнет; встанет и будет сама все стирать.
     Стоявший рядом Толек произнес с начальственным видом:
     Надо бы дежурства установить, что ли... Мы бы все приходили помогать. Я
вижу, у вас дел невпроворот. Юлия, наверно, тоже замучилась.
     Ничего  подобного,   --   брякнула  тетя  Веся  и  испуганно  захлопала
ресницами.
     Юлия вспыхнула.
     Я ведь тебе помогаю, тетя, правда? -- заискивающе спросила  она. -- Как
всегда...
     Ничего подобного,  -- с неожиданной решимостью повторила тетя Веся.  --
Как всегда! Палец о палец не ударишь. Живешь как паразит.
     Ох! -- крикнула  Юлия, в панике оглядываясь на Толека, -- Твои шуточки,
тетя...
     Я  и  не думаю шутить.  Ты всеми  правдами и  неправдами  увиливаешь от
работы. Твоего мужа, если  таковой найдется, ждет  тяжелая жизнь. Горячо ему
сочувствую.
     Произнеся эту обличительную речь, тетя Веся отправилась в ванную, чтобы
закончить стирку пеленок. Проходя по  темному коридору,  она улыбалась  себе
под нос, уверенная,  что  на  сей раз воспитательная  акция  должна  наконец
принести плоды.
        4
     Ванная  была  полна  пара. Пар  палил  из  бака, набитого  пеленками  и
распашонками. Пособие "Маленький ребенок" рекомендовало белье новорожденного
кипятить  после каждой  стирки.  А  стирать было  что.  Младенец  беззаботно
поливал пеленки и изводил  около сорока  штук в  сутки.  Бак,  который  Цеся
приволокла из кухни, вмещал как раз обычную дневную порцию белья. Вошла тетя
Веся в голубом  переднике и с удовлетворением сообщила,  что Юлечке  от  нее
здорово досталось.
     Все сидят в столовой,  -- добавила она. -- И бородач твой там. Красивый
мальчик, но помни, Цеся: внешность обманчива. У него во взгляде есть  что-то
циничное. И вообще, чем  позже ты узнаешь,  какими подлецами бывают мужчины,
тем для тебя же лучше.
     Ой, тетя, ну что ты, в самом деле! -- пролепетала Целестина; она как-то
совсем забыла о существовании пылкого бородача, ни  разу не вспомнила, с тех
пор как они расстались в подворотне, а теперь ей и вовсе было не до него. --
Пеленки чем вытаскивать? -- спросила она.
     Бак извергал клубы пара, пахнущего вареным мылом.
     --  Лопаткой,  -- сказала тетя  Веся, --  Ах да,  тебе звонил  какой-то
мальчик, когда мы тут стирали. Мама подходила. Велела ему позвонить попозже.
     А  где лопатка? -- спросила Цеся и взяла  у тетки из рук пустой таз, --
Он не говорил, как его зовут?
     Сейчас принесу, она на кухне,  -- ответила  тетя. --  Мама ему сказала,
что  ты стираешь пеленки. Сейчас... как же  его... кажется, Петрусь...  Нет,
Ежик.
     У  Целестины  вдруг судорожно  сжался желудок.  Лицо вспыхнуло,  сердце
куда-то провалилось, на глаза навернулись слезы.
     -- Она ему сказала... что я стираю пеленки?!
     В то,  что Ежи Гайдук ей позвонил, трудно было поверить. Но если звонил
он...  если  звонил все-таки он... это же  ужасно. Пеленки!  Мало того,  что
Гайдук ее ненавидит, теперь у него еще появится повод для  издевательств:  в
том,  что в  душе он  будет  над  ней издеваться,  Целестина ни  секунды  не
сомневалась.
     -- Нет, вспомнила, -- сказала тетя Веся, -- Павелек.
     Цеся  почувствовала  одновременно  такое  огромное облегчение  и  такое
огромное разочарование,  что  единственной реакцией, на  какую она оказалась
способна, были безудержные горькие слезы.
        5
     Ежи Гайдук все-таки вернулся  в школу. После  того как  у него побывала
Целестина,  его  настроение  вообще  в  корне изменилось.  Разумеется,  Цеся
по-прежнему ужасно ему не нравилась или, по крайней мере,  он старался, чтоб
не  нравилась, но ведь она специально пришла к нему извиняться --  от одного
этого  можно  было  смягчиться. Когда же  он  увидел  через  окно, как  Цеся
выбегает  из его  подъезда,  заливаясь слезами, то едва не помчался  за  ней
следом. К счастью, на глаза ему  вовремя попался все тот же бородатый болван
-- это спасло Ежи от опрометчивого шага.
     Так или иначе, он решил вернуться в школу.
     И сразу же по  возвращении убедился, что приобрел много друзей. Павелек
--  тот просто  ходил за  ним по  пятам.  На  несколько  дней  Ежи с головой
погрузился в атмосферу мужской  дружбы и  солидарности,  которая вокруг него
возникла.  Он даже как  будто меньше стал думать  о  Целестине  -- Мальчишки
потащили его в кино,  потом  Павел достал билеты на  концерт Эвы Демарчик, а
потом был хоккейный матч Польша -- ГДР, на который отправились всем скопом и
попеременно  то орали,  то дудели в  трубу, подбадривая своих. В промежутках
между развлечениями одноклассники  торчали у Ежи дома,  наслаждаясь тем, что
рядом нет никаких родителей и никто не запрещает курить "экстракрепкие".
     В школе  возле  него тоже  постоянно вертелся  народ.  Павелек  даже  с
разрешения Дмухавсца пересел к Ежи, навсегда покинув Целестинину парту.
     Только Целестина,  единственная в  классе,  смотрела на Гайдука волком.
Если   вообще   смотрела.  Чаще  всего  Ежи   приходилось   довольствоваться
восторженным созерцанием ее профиля с гордо вздернутым носом.
     Однако  в понедельник  что-то неожиданно изменилось.  На перемене  Цеся
сама с ним заговорила. На следующем  уроке  должна была быть контрольная  по
физике,  и  все помчались  в  физический  кабинет в надежде  заблаговременно
спрятать  в столы  то,  что следовало укрыть от постороннего взгляда. Только
поэтому приятели  покинули Гайдука,  который неторопливо вышел из  класса  и
зашагал по коридору в сторону кабинета.
     Шедшая впереди Цеся оглянулась, приостановилась и подождала его. Лицо у
нее было бледное и напряженное.
     -- Ты  мне  вчера звонил?  -- коротко  и  резко  спросила она,  глядя в
сторону.
     Ежи ответил, что нет. Он  и в самом деле  не звонил. Ему бы в голову не
пришло такое.
     -- Угум, я так и  подумала.  На всякий случай  спрашиваю.  Я  не  могла
подойти к телефону,  потому что...  п-писала...  стихи,  --  храбро брякнула
Цеся. Потом вдруг  вспыхнула, повернулась на каблуках и побежала совсем не в
ту сторону, куда надо было.
     К  сердцу  Гайдука подкатила волна  умиления. Он  побрел дальше,  глупо
улыбаясь. В тот  день они с Целестиной больше не обменялись ни словом, но до
вечера из головы не шел ее образ: маленькое личико  с круглыми глазами цвета
крыжовника.
     Около двенадцати Ежи лег в постель.  Почитал на coн грядущий  Фейнмана,
задремал  над книжкой, потом  очнулся, потушил свет  и заснул по-настоящему.
Проснулся он на рассвете. Ему снилось что-то удивительно хорошее и приятное,
какие-то бесконечные  разговоры, в которых он чего-то не успевал  досказать;
он даже не помнил, с кем разговаривал во сне, но у него сохранилось ощущение
радости.  За  окном  было темно, зеленые  стрелки  часов показывали половину
шестого.  Ежи закрыл глаза, уткнулся лицом в  подушку и постарался побыстрее
заснуть, чтобы закончить этот разговор и как можно скорее досказать все, что
не было сказано.
        6
     Цеся  вернулась из  школы в ужасно  подавленном  настроении.  У  Данки,
которая  пришла с  ней, вид  был  довольно-таки  бодрый.  Хотя именно  Данка
схватила сегодня двойку по математике и огорчаться следовало бы ей.
     -- Ну что ты за человек? -- открывая перед подругой дверь родного дома,
спросила  Цеся скорее  печально, нежели гневно. -- Не  могу  понять,  откуда
такая беспечность?  Ведь если  и дальше  так  пойдет, тебя оставят на второй
год!
     Ну, это в самом худшем случае, -- сказала Данка, снимая пальто и бросая
его на вешалку.
     Хоть бы меня по  дружбе  пожалела.  Что я теперь  скажу Дмухавецу? -- с
горечью воскликнула Цеся.
     Ну, знаешь! -- фыркнула Данка. -- Ты порядочная эгоистка!
     Что? -- растерялась Цеся.
     Девочки, это вы? -- крикнула мама из кухни. -- Мойте руки и садитесь за
стол. Сегодня у нас потрясающий обед!
     Кристина постаралась, -- сказала Юлия, выходя из своей комнаты, к груди
она прижимала сверточек с Иренкой, что неожиданно оказалось ей очень к лицу,
-- Войтек вернулся, блудный муж.
     В самом  деле,  усатый Войтек, загорелый  и довольный,  гладил в ванной
пеленки, вкладывая в это занятие всю душу. На нем была рубашка с закатанными
рукавами,  на  ногах  --  новые шлепанцы  Жачека,  и вообще  он  так  хорошо
вписывался  в домашнюю обстановку, что Цеся ощутила легкое беспокойство. Как
выяснилось за обедом, не без оснований.
     --  Войтек  временно поживет  у  нас, --  объявила  за столом  мама, --
Нельзя,  чтобы  молодая  семья вечно  жила  в  разлуке из-за  такой дурацкой
причины, как отсутствие квартиры, это никуда не годится!
     Мама не стала добавлять,  что Кристина с Войтеком  не далее чем сегодня
хотели перебраться в комнату, которую сняли в пригороде, и что не  кто иной,
как она,  еще  недавно  возражавшая против того, чтобы Кристина поселилась у
них  в  доме,  предложила молодым  супругам  комнату, раньше  принадлежавшую
девочкам,  хотя бы до  каникул. Она скрывала даже  от  себя  самой, что  без
памяти  полюбила маленькую Иренку и  не может представить, как расстанется с
этим крошечным существом.
     Тебе.  Цеся, мы выделим уголок в  моей  комнате, --  добавила она, -- Я
только  выброшу несколько  скульптур,  все  равно  там  давно  пора  навести
порядок.
     Уж  лучше  я  переселюсь  в башенку, --  смиренно  сказала  Цеся, в уме
прикидывая, не может  ли  случиться еще  какое-нибудь ЧП, когда для нее и  в
башне  не останется места. Она не знала, что будущее и в самом  деле готовит
ей такой сюрприз.
     Кристина  сварила фантастический обед,  -- расхваливала  Иренкину  маму
Ирена-старшая.
     Действительно,  --  подтвердил  ублаготворенный  Жачек,  --   Одно  это
заставляет  меня  примириться с постепенным  разрастанием  нашего семейства.
Обед великолепный --  не только  вкусный, но  и питательный, --  Покончив  с
ароматным  супом,  он отодвинул тарелку  и деловито полил  соусом  картошку.
Потом отведал  печенку, -- Чудо! -- воскликнул он, --  Крыся, надеюсь,  твоя
любовь  к  мужу будет  крепнуть  изо дня в день и соответственно  ты  будешь
готовить столь же хорошо, сколь регулярно.
     Бобик ел с аппетитом.
     А гномик -- он какой? -- спросил он неожиданно. -- С бактерию?
     Чуть побольше, -- ответила Тетя Веся. -- А что?
     А бактерия какая?
     Чуть поменьше гномика, -- объяснил Жачек. -- А что?
     У меня тут что-то такое на тарелке.
     Наверно, витамин, -- предположил Жачек.
     Нет, это перец, -- возразил дедушка.
     Измученная жизнью Цеся могла поспорить на миллион, что знает, какой  за
этим последует вопрос.
     В перце есть витамины? -- спросил Бобик.
     Масса. Масса витаминов, -- успокоил его Жачек.
     А зачем бог создал бактерии?
     Наступило неловкое молчание.
     Уж он-то знал, зачем, -- нашелся дедушка.
     Новаковский  говорит,  бог  создал   хорошие  бактерии,  чтобы  квасить
капусту, а плохие -- чтобы люди болели. Я думаю, плохие не нужны.
     Нужны, -- сказала тетя Веся.
     А зачем? -- не сдавался Бобик, -- Зачем?
     Взрослые задумались. В самом деле, за каким чертом?
     Болезни  способствуют естественному  отбору, -- объяснила Целестина. --
Слабые, менее стойкие особи гибнут.
     Отличное  мясо, к  слову  о  естественном  отборе,  --  заметил  Жачек,
перемешивая с соусом салат из сырой капусты и подкладывая себе печенки.
     Это я жарил, -- похвастался Кристинин муж.
     Ах, не  может быть!  --  единодушно восхитились  сидящие  за столом, не
подозревая, что их ожидает в следующую минуту.
     А  Бобик  прокашлялся, сел  поудобнее на стуле и пустил  в  ход тяжелую
артиллерию:
     -- А зачем бог создал человека? -- спросил он.
        7
     Итак, в желтом доме на улице Словацкого по-новому складывалась семейная
жизнь.  Цеся  думала  об этом без раздражения,  скорее с  некоей покорностью
судьбе. Было ясно,  что ее  место --  в башне. С этим она примирилась легко.
Зато страшновато становилось при мысли о том, каково будет по утрам попадать
в ванную.
     Кроме  того, возникла немаловажная  проблема мытья посуды, поскольку за
стол теперь  постоянно садилось  восемь, а  то и девять  человек, количество
грязной  посуды катастрофически  возросло,  и, что  самое скверное, никто не
рвался ее мыть.
     Однако  была в  этом  доме  одна  самоотверженная, сознательная  и даже
способная  порой смотреть на  вещи  трезво  особа. Каждый  сеанс  у раковины
отнимал у нее  около  двух  часов. Чтоб  не так  было скучно,  Целестина  за
работой  размышляла о  том  о сем  и в результате дала себе обет  никогда не
выходить замуж. Это  означало, что,  когда она  станет взрослой  и уйдет  из
дому, ей никогда не придется заниматься такой мерзостью, как мытье кастрюль.
     У той же раковины она вспоминала  -- неизвестно,  в какой связи, -- про
Гайдука, у которого оказались красивые светлые глаза и рассеянный взгляд  --
такой   взгляд   бывает   только   у  незаурядных   личностей.  Конечно,  он
невоспитанный сопляк и грубиян, мальчишка, совершенно не  умеющий сдерживать
свои щенячьи  порывы.  В  самом  деле,  ну  разве не  постыдное  зрелище  --
гогочущий  Гайдук, похлопывающий по спине Павелека и выкрикивающий: "Классно
он  его обвел, скажи  нет,  и раз -- в  левый угол! "  Вообще вся эта  орава
молокососов вокруг Гайдука чрезвычайно раздражала Целестину.  Они совершенно
ему  не  подходили. Насколько  лучше  выглядел Гайдук  одинокий и хмурый, со
взглядом,  как  бы  блуждающим  по  просторам безлюдной Вселенной в  поисках
родственной души.
     -- Ты  что, оглохла? -- спросила Данка,  подходя  к  раковине. -- Я уже
второй раз спрашиваю, который час, а ты хоть бы хны, бормочешь  чего-то себе
под нос...
     Цеся вздрогнула и закрутила кран.
     -- Ну, так что, сегодня не  занимаемся? -- спросила  Данка с надеждой в
голосе.
     -- Нет, нет, занимаемся, -- очнулась Цеся, -- Пошли. Берем манатки -- и
на башню!
     Прихватив по  яблоку,  девочки  отправились  в  свое  убежище.  Внизу в
квартире темнота  уже затягивала  углы, а здесь, высоко в  башне, еще  полно
было солнечного блеска. За оконцами виднелись  обнаженные макушки деревьев и
желтое небо,  усеянное мелкими  сверкающими облачками. В  башенке, в  общем,
было чертовски уютно. Цеся включила  рефлектор,  со вздохом  растянулась  на
матрасе и сбросила туфли. Ей отчаянно не хотелось садиться  за уроки. Она не
стала возражать, когда Данка  поставила  пластинку  с какой-то тихой, нежной
музыкой.  Лежала,  поглядывая  то  на  небо,  то  на  пришпиленные  к  узким
простенкам  яркие плакаты, и чувствовала странную сладкую грусть  и  смутную
тоску. Скоро весна... что она принесет?
     -- Мне бы хотелось влюбиться, -- вдруг сказала вслух Цеся и вздрогнула,
испугавшись. Она совсем забыла про Данку.
     Подруга посмотрела на нее снисходительно.
     --  Кому  не  хочется,  --  сказала  она,  флегматично  грызя яблоко  и
одновременно  записывая  что-то  в лежащей  на  коленях  тетради,  -- Честно
говоря, я тоже только об этом и мечтаю.
     Как это?  -- с любопытством спросила Цеся и приподнялась на локте. -- Я
думала, ты влюблена в Павла.
     Что  ты!  --  сказала  Данка.  -- Он  меня не  понимает.  Совершенно. Я
влюблюсь только в человека, который сумеет понять все тайны моей личности.
     О господи! -- взволнованно произнесла Цеся.
     Да, лапочка.  Но, боюсь, это будет не так-то легко.  Погляди вокруг. Ты
видишь хоть одного интересного парня?
     Цеся поглядела вокруг  и увидела только плакаты с  кинорекламой.  Потом
она  дала некоторую волю  воображению и увидела худое лицо с  большим носом,
впалыми щеками и светлыми глазами в длинных ресницах.
     Нет, не вижу, -- решительно сказала она, -- Ни одного.
     Вот именно, -- Данка закрыла тетрадь и быстро догрызла яблоко до конца,
--  Где его, такого, найдешь -- и чтоб интересный  был, и чтоб в то же время
тебя понимал?
     Я бы  не стала так  много  требовать, -- сказала  Цеся  мечтательно, --
Вовсе не обязательно, чтоб он меня понимал.
     Ну  конечно,  --  буркнула  Данка.  --  Когда  и  понимать-то  особенно
нечего...
     Что? -- рассеянно переспросила Цеся.
     Ничего.
     Знаешь что?
     Пока нет.
     Я  бы могла  влюбиться  без  взаимности, --  призналась  Цеся, --  Если
хорошенько разобраться в своих чувствах, можно прийти к выводу, что неважно,
любят ли меня, -- важно только, люблю ли я.
     Ты что!
     Серьезно.
     Ну,  а  твой  бородач? -- полюбопытствовала Данка, -- Он ведь  довольно
интересный, нет?
     Не-ет, -- сказала Цеся, -- Нисколечко.
     Хорошо одевается...
     Дурак он.
     Почему дурак?
     Спорил, что "Кориолана" написал Верди.
     А не он написал?
     Нет.
     Действительно. Зачем спорить?
     Цеся  перевернула  пластинку  на другую  сторону и  снова плюхнулась на
матрас.
     Здорово здесь, -- сказала она, -- Ничегошеньки делать не хочется.
     И  мне!  --  обрадовалась  Данка.  --  Знаешь  что?  Не  будем  сегодня
заниматься!
     О нет!!! -- неожиданно крикнула Цеся и  вскочила  как ужаленная. --  За
работу!
     На нее  вдруг  навалилось  гнетущее  ощущение  случившейся  беды.  Ведь
сегодня Данка получила двойку по физике, а  она,  вместо того  чтобы спасать
положение, вместо того чтобы восполнять  свои  упущения на ниве просвещения,
еще потворствует этой лентяйке.
     Чего только весна не делает с человеком...
        8
     Спустя несколько  дней Данка  схватила очередную двойку,  причем  --  о
ужас! -- у Дмухавеца. Урок польского подходил к концу, и учитель не успел до
звонка  израсходовать  весь   запас  язвительности,  каковым  его   наделила
матушка-природа. Поэтому он  поймал Целестину  на  перемене  и, презрительно
фыркая, задал ей вопрос, который угодил прямо в цель:
     -- Что, Жак, подводим?
     Испуганная Цеся смиренно стояла  перед классным руководителем. Робость,
эта    проклятая    болезнь,   смешалась   с   чувством   вины    в    такой
трудноперевариваемый  коктейль,  что бедная Телятинка не  могла выдавить  ни
слова.
     -- Я тебя просил,  Жак, -- куражился  Дмухавец, -- вытянуть  за уши эту
бездельницу Филипяк. Но ты не только этого не сделала -- ты  сама покатилась
вниз.  Что  означает  несчастная  тройка  с  минусом, которую  тебе поставил
биолог? А?
     Цеся молила провидение, чтобы  Дмухавец вдруг потерял  голос. Спектакль
привлек уже нескольких любопытных,  а под  соседним  филодендроном стоял  ее
одноклассник Ежи Гайдук, со всегдашним своим высокомерным видом погрузившись
в чтение ежедневной газеты.
     О,  сколь жестоко ошибается человек, одаряя  доверием ближних! -- зычно
воскликнул  Дмухавец. Проходившая  по коридору завуч смерила Цесю  взглядом,
выражающим  осуждение  и безоговорочную  солидарность  с учителем, --  В чем
дело,  скажи,  пожалуйста!  --  рявкнул  классный  руководитель.  --  У тебя
неприятности? Ты плохо себя чувствуешь и не справляешься? Ты влюбилась?
     Цеся обрела дар речи.
     Нет!!!  --  крикнула  она.  Не  хватало  только,  чтобы  клеветнические
измышления  Дмухавеца   были  услышаны   под   филодендроном  и  неправильно
истолкованы.
     Что же с тобой, в таком случае? -- спросил  Дмухавец неожиданно тихо  и
ласково. Одновременно взмахом руки он разогнал зевак.
     Я постараюсь... -- простонала Цеся.
     Хотелось   бы  в  это  поверить,  --  с  сомнением  сказал  Дмухавец  и
внимательно присмотрелся к Цесе. -- Ты плохо выглядишь. К тому же отмечается
некоторая вялость ума. Как будто ты регулярно не высыпаешься.
     "Так  оно  и есть", -- подумала  Цеся не без иронии. Иренка  попрежнему
подымала дикий крик  в  два  часа  ночи. Войтек  и Кристина,  не  зная,  как
справиться с  ребенком, однажды ночью,  придя в крайнее  отчаяние, разбудили
сладко  спавшую  в банте Цесю, и с той  поры это  вошло  в обычай,  ибо одна
Телятинка умела вместо  молока напоить  дитя чаем  из травок, приготовленным
особым  способом,  -- так, чтобы Иренка даже не  заподозрила  обмана.  Кроме
того,  Цеся придумала гениальный  способ, как перехитрить ребенка:  во время
ночного  кормления  Иренку  не брали  на  руки, а  только слегка приподымали
изголовье  кроватки.  Когда  малышка  опорожняла  бутылочку,   следовало   с
превеликой  осторожностью  и  очень медленно  опустить  постельку в  прежнее
положение, чтобы насосавшийся, как пиявка, младенец ничего не почувствовал и
не открыл закрывшиеся в процессе еды глазки.
     Затем надлежало в течение двух  секунд на цыпочках  выйти из комнаты, и
тогда можно было надеяться, что Иренка заснет хотя бы часа на три.
     Ты как будто отупела, -- продолжал Дмухавец. -- Скажи, что ты прочла за
последнее время?
     "Болезни детского возраста", -- не задумавшись, ответила Цеся.
     Что?! -- оторопел Дмухавец.
     Ну... это такой учебник... -- смутилась Целестина.
     Сдается  мне, ты  читаешь не те учебники, --  ехидно заметил Дмухавец и
подскочил, потому  что  в эту  секунду над  самой его  головой  оглушительно
зазвенел звонок.
     Перемена окончилась. Целестина могла возвращаться в класс.
     В  дверях  образовалась  пробка,  так как  все стремились войти в класс
одновременно. Цеся, чтобы не толкаться, отошла в сторонку.
     Чего  он от тебя хотел? -- спросила Данка, неожиданно вырастая у нее за
спиной.
     Отстань, -- буркнула Цеся.
     Обо мне что-нибудь говорил?
     Отстань.
     Ну скажи!
     Говорил.
     Что?
     Что я  во всем виновата,  и  что мне нельзя доверять, и  что  он во мне
обманулся, раз я не сумела тебя вытянуть,  -- выпалила Цеся, глядя подруге в
глаза.
     Да?  -- усмехнулась  Данка, отводя взгляд. --  Ну-ну...  Надеюсь, ты не
очень огорчена?
     Очень, -- отрезала Цеся, -- Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
     Хо-хо! И когда же?
     После обеда... -- рассеянно произнесла Цеся.
     Гайдук стоял напротив, по  другую  сторону осаждающей дверь  толпы. Под
мышкой  у  него торчала сложенная газета.  Посвистывая  сквозь  зубы, он, не
замечая Цеси,  высматривал кого-то в глубине  коридора.  Высокий,  прямой, с
большим гордым носом и  глазами, светящимися внутренним светом.  "Ежик",  --
мелькнуло у  Цеси в  голове, и она поймала себя на том,  что загляделась  на
Гайдука. Продолжалось это  от силы  минуту,  но ей  было  достаточно,  чтобы
вспыхнуть при одной  мысли, что кто-то  может  перехватить  ее взгляд. Резко
повернувшись, Цеся вклинилась в гущу толпы и пролезла в класс.
        9
     Был ясный теплый день.  Мартовский воздух пах свежестью и солнцем. Окна
квартиры на третьем этаже дома  с башенкой  по улице Словацкого  были широко
распахнуты. Посторонний наблюдатель,  если  б ему удалось подняться на такую
высоту   и  заглянуть  в  квартиру,   увидел  бы,  что  в  захламленных,  по
обыкновению, комнатах царит лихорадочная суета. Цеся и Данка. которые, не на
шутку разругавшись, притащились из школы унылые  и  мрачные, естественно, не
могли снаружи  увидеть,  что  происходит,  в доме, и потому, едва переступив
порог, остановились, охваченные чувством надвигающейся катастрофы.
     --  Что  случилось?!  --  крикнула  Цеся, увидев  своих  родственников,
суетливо бегающих по коридору.
     Трагедия!  Трагедия! --  воскликнула  мама  Жак, хватаясь за голову. --
Цеся! Дануся! Спасите!
     Что все-таки случилось?! -- рявкнула Цеся.
     Но мама Жак, нервно подпрыгивая, уже удалялась в направлении кухни.
     -- Катаклизм, -- меланхолически произнес отец, стоявший, скрестив руки,
посреди большой комнаты. -- Катаклизм. Право,  не знаю, чем я так  разгневал
судьбу. А  ведь говорил,  просил,  умолял: я  хочу  иметь сыновей. Нет, мне,
разумеется, навязали дочерей. И вот вам плоды этого рокового легкомыслия. --
И, мрачно качая головой, ушел в свой кабинет.
     Из кухни выскочила тетя Веся.
     Где Бобик? Где мой ребенок?! -- кричала она.
     Что случилось?! -- Цеся больше не владела собой.
     Бобик в  песочнице, -- сообщил дедушка, шлепая по коридору, -- Строит с
Новаковским двухэтажный замок для мышей. И слава богу -- хоть этих не будет,
когда они придут.
     Кто придет? -- гаркнула Цеся.
     Дедушка посмотрел на нее, как па бесноватую.
     --  Чего  ты  кричишь?  -- с  упреком  сказал он. -- Пришла  из  школы,
того-этого, и нет чтобы поздороваться --  с ходу  начинает орать. И на кого?
На  престарелого больного пенсионера. У меня мог начаться сердечный приступ,
того-этого.
     Цеся  застонала. "Чистое безумие! " --  в бессильном отчаянии  подумала
она.
     -- Папа, что происходит? -- кротко спросила Цеся, входя в комнату отца.
     Жачек сидел на  диване, глядя в  пространство  остекленевшим  взором, и
остервенело чистил на себе башмаки.
     Папа, ты можешь в двух словах объяснить, что опять стряслось?
     Я  тебе сказал: катаклизм.  Минуту назад позвонила твоя  сестра.  Они с
Толеком и  его родители вышли погулять, и  им  взбрело в  голову нанести нам
маленький визит.
     О боги! -- цепенея, прошептала Цеся.
     Вот так-то, -- сказал Жачек, -- Через пятнадцать минут они будут здесь,
голубушка.
     Мы с Данкой идем на башню, -- заявила Цеся.
     О нет! -- крикнула мама, врываясь в комнату и ныряя в бельевой шкаф. --
Никуда вы не пойдете, нужно прибраться. Ради бога, где кремовая скатерка?
     В стирке,  -- сказала  разумница Цеся. -- Я вчера погладила  другую,  в
клеточку.
     В  клеточку!  -- воскликнула мама, ломая  пальцы. --  Придет графиня  и
этот...  как его... лорд, который читает французских просветителей, а ты мне
клеточку   предлагаешь!  Дануся,  вот  деньги,   сбегай  в  кондитерскую  за
пирожными. Выбери какие-нибудь понеобыкновеннее!
     А может, лучше торт?  --  предложила  Данка, боря у мамы Жак  кошелек и
застегивая пальто.
     Да, торт,  пожалуй,  лучше,  --  согласилась мама.  -- А ты, Цеся, тащи
щетку, надо тут хотя бы подмести!
     Все равно ничто уже не поможет, -- уныло заметил Жачек.
     Цеся сбросила сапожки, подвязала фартук и принялась за уборку.
     Тетя  Веся тем временем  торопливо мыла посуду,  мама побежала  вниз  к
Новаковским одолжить  фарфоровый  кофейный сервиз,  отец  продолжал  чистить
башмаки, и даже  дедушка,  дабы  не  отстать от  других,  ковырялся  в своей
трубке.  Когда через  двадцать минут раздался звонок в дверь, все было более
или менее разложено  по местам, начищено  и выковыряно.  Более или менее  --
внимательный наблюдатель без  труда заметил  бы  выглядывающие из-под  шкафа
заляпанные   грязью   резиновые   сапоги   Бобика,   пыль   на   телевизоре,
потрескавшиеся от старости стены  и  потертый  ковер.  Звонок  прозвенел  во
второй раз.
     --  Здравствуйте,  --  лучезарно улыбаясь,  сказала мама Жак,  открывая
дверь. -- Какая приятная неожиданность!
     У   Юлии  были  испуганные  глаза  и  лицо  белее  мела.  Толек,   тоже
взволнованный, держал под руку  худую элегантную даму с породистым профилем,
в костюмчике  с меховым воротником, сшитом по последней парижской  моде.  На
запястьях у нее позвякивали старинные серебряные браслеты.
     -- Здравствуйте, -- сказала дама великосветским тоном.
     Оробевший  Жачек  тем  временем  тряс  руку  сухонькому  светловолосому
джентльмену,  который, несмотря на оттопыренные  розовые  уши, действительно
смахивал на лорда.
     -- Очень приятно, очень приятно, -- наперебой твердили оба.
     В  кухне тетя Веся лихорадочно  перетирала фарфор Новаковских.  Данка и
Цеся вынули из коробки торт и положили его на красивую тарелку.
     --  Я  туда  не  пойду, -- заявила  тетя  Веся,  --  Нет, нет,  с такой
прической... я неделю не была в парикмахерской.
     -- Тетя! Ты должна! -- шепотом воскликнула  Цеся.  --  Вот  я  точно не
пойду, ни за какие коврижки!
     -- Пойдешь, пойдешь, -- сказала тетя, -- Меня не уговоришь. Кроме того,
погляди -- я в домашнем платье.
     Я иду наверх, -- сообщила Данка. -- Позанимаюсь немножко.
     Цеся вздохнула, налила  воды  в чайник  и  поставила его на газ.  Потом
пошла в ванную -- причесаться и привести себя в порядок. Ситуация была более
чем  серьезная,  следовало пустить в  ход  все  козыри. "Бедная  Юлька",  --
подумала Целестина и щедрой рукой наложила на веки голубые тени.
        10
     -- А вот и Цеся! -- сказала мама.
     Человек, не знакомый  с мамой Жак, глядя на нее, никогда бы не подумал,
что эта красивая полная дама со  спокойными  движениями  и милой материнской
улыбкой взволнована до последней степени. Зато у домашних  не было сомнений,
отчего дрожит ее голос и трепещут черные ресницы.
     -- Садись, дорогая, -- ободрила Цесю мама и взяла у нее из рук поднос с
фарфором Новаковских.
     Пока  величественная дама и ее  лордоподобный супруг оглядывали Цесю  с
головы до ног, Толек дружески подмигнул ей со своего места.
     -- Славная барышня,  -- наконец вынесла свой приговор дама, --  А какой
смелый грим.
     В  самом  деле,  Цеся,  дабы  не  упасть  в  грязь лицом перед высокими
гостями, использовала все возможные средства  из своего и Юлиного арсеналов.
Судя по вытянувшейся физиономии отца, она, пожалуй, перестаралась.
     Молодо-зелено, того-этого,  --  сказал  дедушка и  смущенно закашлялся,
почувствовав на себе панические взгляды  родственников,  как  будто он выдал
позорную семейную тайну.
     Юлия, разумеется, гораздо серьезнее, -- поспешил заверить гостей отец.
     Юлия судорожно улыбнулась и облизнула пересохшие губы.
     Мы  очень любим  Юлечку, кхе-кхе, -- заявил  вдруг лорд, покашливая, --
Она такая нежная. Как цветочек.
     Кому кофе?! -- молниеносно вмешалась Цеся, молясь в душе, чтобы  никому
из родных не захотелось оспорить это мнение.
     К счастью, беседа свернула на гастрономические  темы,  и Жаки позволили
себе немного расслабиться.
     --  Прелестный фарфор,  -- восхитилась изысканная  Толекина мама,  беря
двумя пальцами  хрупкую  чашечку с кофе,  -- Именно  такие  мелочи, семейные
реликвии, переходящие из поколения в поколение, создают атмосферу дома.
     Никто ей не возразил. Разве она была не права?
     Цеся  резала  торт, стараясь,  чтобы треугольнички  получались идеально
ровными и аккуратными. Дедушка неожиданно нашел общий язык  с отцом  Толека:
разговор у них зашел относительно "Опыта о нравах и духе народов"  Вольтера.
Тема  была нейтральная,  и Юлия вздохнула с  облегчением. Пока все шло более
или  менее  гладко. Жачек развлекал  Толекину мать,  популярно  объясняя  ей
основы  квантовой механики. Мама  Жак взяла в  свои  руки бразды правления и
руководила беседой, вставляя то деликатное замечание по  поводу  квантов, то
глубокомысленный  комментарий к Вольтеру. Было в  самом деле очень мило.  Но
идиллия продолжалась недолго.
     Внезапно дверь с  грохотом распахнулась, и в  комнату ворвался Бобик --
зареванный, с грязными дорожками от слез па щеках.
     Новаковский его замуровал! Новаковский его замуровал! -- едва выговорил
он, рыдая, -- Живьем! Живьем!
     Кого?! -- крикнула мама Жак.
     Моего мыша! Моего мыша! --  всхлипывал поглощенный  своим  горем Бобик,
ничего не замечая вокруг. --  Посмотрите! Посмотрите! -- сказал он, кладя на
стол безжизненное мягкое  тельце с  безволосым  хвостиком,  -- Он,  наверно,
умер! Умер!
     Юлия в мгновение ока позеленела.
     Забери это со стола, -- простонала она.
     Дядя,  сделай  ему  искусственное  дыхание!  Сделай  ему  искусственное
дыхание! -- причитал Бобик.
     Мышка  неподвижно  лежала  среди  дивной  красоты  фарфоровых  чашек  и
аппетитных  кусочков орехового торта, а  желтые нарциссы  в темно-синей вазе
скорбно  склоняли  над  ней свои  анемичные  головки. Жачек отнесся  к  делу
серьезно.
     Принеси нашатырный  спирт, --  сказал  он. --  Попытаемся привести ее в
чувство. --  И  коснулся  мыши пальцем.  -- Еще  теплая,  --  проговорил  он
задумчиво.
     Папа!!! -- сдавленным голосом сказала Юлия.
     Он умер от разрыва сердца? -- плакал Бобик.
     Не говорят "он", говорят "она", -- машинально поправила его мама Жак.
     Почему? -- всхлипнул Бобик.
     Мама!!! -- сказала Юлия сдавленным голосом.
     Но было уже поздно. Машина пришла в движение.
     Потому что мышь женского рода, -- объяснила мама.
     Всякая? --  заинтересовался Бобик: даже рыдания перестали  срываться  с
его серых от пыли губ.
     Всякая. Говорят не "этот мыш", а "эта мышь".
     А самцы тоже женского рода? -- пожелал узнать Бобик.

     -- Гм... самцы. Нет, не женского.
     Это  очень интересно, -- отметил Бобик, уже окончательно успокоившись и
готовый задавать дальнейшие глубокие вопросы.
     Мышка  на  столе пошевелилась, и  немного желтого песка  ссыпалось с ее
шубки.  Мать  Толека   сидела,  как   загипнотизированная,  и   глядела   на
подергивающее лайками существо так, словно перед ней была бомба замедленного
действия.
     -- Жив!  Жив! -- завопил Бобик. -- Дайте ему торта, дайте ему торта! --
Просиявший ребенок недолго думая вскарабкался на колени к гостье и, поерзав,
устроился, как ему было удобно.
     Элегантная дама сидела не шевелясь. Она  была удивлена,  но не подавала
виду.
     Какой  милый мальчуган,  --  заметила она  из-за  взлохмаченной головки
Бобика, стараясь не прикасаться к его запыленной курточке.
     За-бе-ри-те  э-ту  мышь,  --  с  трудом  пролепетала  Юлия,  близкая  к
обмороку.
     Ах, в  самом  деле,  --  спохватилась вдруг  мама  Жак и, помогая  себе
ложечкой, положила  мышь на тарелку. -- Жачек,  унеси  эту несчастную тварь.
Извините нас, ради бога. У Бобика бывают такие заскоки.
     Ничего, ничего, -- поспешили успокоить маму гости.
     Мышь была  унесена.  Цеся сманила Бобика с  колен  величественной дамы,
положив на  тарелочку  большущий кусок  торта  и  поставив  эту  приманку на
противоположный конец  стола. Дедушка  ловко свернул  разговор на  Вольтера,
отец возвратился  к квантам, Юлия постепенно начала обретать нормальный цвет
лица. Однако родные ошибались, полагая, что Бобик позволит заткнуть себе рот
тортом.  Проглотив, чудом не подавившись, огромный  кусище, он слизал крем с
пальцев и заметил:
     О, что я вижу? Сервиз Новаковского!
     Вкусный тортик? -- надрывно вскричала мама Жак.
     Замечательный, -- немедленно откликнулась гостья.
     Замечательный, кхе-кхе!
     Я по голубым  рисуночкам  узнал, -- похвастался  Бобик.  -- У меня глаз
наметанный.  Мама  Новаковского  говорила,  что  они  за  него  заплатили  в
антикварном...
     Бобик! -- сказала Юлия.
        11
     И все-таки, несмотря  ни на что, прием прошел  удачно.  После кошмарной
промашки  Бобика  ничего  худшего  случиться  уже  не могло. Сознание  этого
принесло всем  членам семьи Жак острое чувство облегчения:  лед внезапно был
сломан, и общая атмосфера заметно потеплела. Вторая  часть встречи  прошла в
приятной беседе без перебоев.
     Выяснилось,  что  родители Толека,  по  сути  дела,  просто  счастливы:
наконец-то  им  удалось  попасть  в  круг  людей, близких по духу, людей,  с
которыми  можно  потолковать о неслыханно увлекательных  вещах -- таких, как
современные  проблемы  квантовой  механики  или качество керамической  глины
отечественного  производства. Не говоря уж об обоюдном интересе к знаменитым
французским просветителям, который обнаружился у дедушки  и Толекиного папы.
Правда,  дедушка со  свойственной  ему чистосердечностью  несколько  нарушил
общую гармонию, сообщив, что о Руссо сказать пока ничего не может, поскольку
еще  его не прорабатывал --  он добрался  только  до  буквы "Д", -- однако в
задушевной обстановке,  которая  сложилась к  тому  времени,  его  заявление
прошло незамеченным.
     Когда отец и мать  Толека поднялись из-за стола, никто уже не помнил ни
о  мыши,  ни  о сервизе  Новаковского. Чаепитие благополучно завершилось,  и
после заключительного обмена любезностями,  приглашениями в гости и взаимных
восторгов от знакомства  со столь интересными людьми окрашенная в белый цвет
входная дверь наконец захлопнулась за Толеком и его родителями.
     --  Ушли,  слава  богу!  --  сказал  Жачек  и вздохнул  с  облегчением,
бессильно прислонясь к вешалке для верхней одежды.
     И в ту же секунду в дверь легонько  постучали. Это отец Толека вернулся
за своим зонтом.
     Он  наверняка слышал! -- с отчаянием прошептала Юлия,  когда  Жачек, на
этот раз проявив большую осмотрительность, проводил гостя вместе с зонтом на
площадку и удостоверился, что тот окончательно ушел.
     Ничего он не слышал, -- буркнул Жачек без особой уверенности, тщательно
закрывая дверь на задвижку. Он немного глуховат, я сам видел.
     Господи, что ты мог видеть?
     Что  он  глух.  Как   пень,  --  сказал  Жачек  и  добавил  с  оттенком
высокомерия: -- И  вообще,  напрасно ты волнуешься, дорогая, не такие уж они
аристократы.
     Неправда, он не глух как  пень! -- безумно  вращая глазами, воскликнула
Юлия.
     Глух. Глух,  как  Бетховен. Я  своими глазами видел, что  он пользуется
специальным рожком. Вставляет его в ушную раковину.
     Сам ты раковина! --  зарычала Юлия. -- С рожком!  А  он еще хоть куда и
наверняка расслышал твое бестактное высказывание. О  господи, почему  вы все
такие ужасные?
     Юлия, а  что,  этот юноша хочет на  тебе жениться?  -- полюбопытствовал
дедушка.
     Н-не знаю, -- вспыхнула Юлия, -- Я вообще ничего не знаю.
     Конечно, хочет,  --  убежденно сказала мама,  --  Иначе  зачем ему было
приводить родителей?
     Он-то  хочет,  -- изрек Жачек тоном  пророка,  --  но как  они  к этому
отнесутся, вот вопрос.
     Юлия неожиданно начала всхлипывать:
     Это все из-за вас! Из-за вас и из-за этого чудовища Бобика!
     Ну, ну, полегче  насчет чудовища,  --  возмущенно  сказала  тетя  Веся,
выглядывая из ванной, -- Ты знаешь, я не люблю, когда его так называют.
     А я считаю, что по-другому его никак не назовешь.
     А я нет!
     Атмосфера  явно  накалялась, и  Цеся  предпочла  убраться  подальше  от
эпицентра  склоки. Захватив из кухни несколько оставшихся  от обеда холодных
картофельных оладий, она поднялась на башенку.
        12
     Данка, разумеется, лежала  на матрасе и писала стихи. Из  проигрывателя
неслись  звуки  флейты, и вообще не похоже  было, что кому-то здесь  хочется
заниматься.
     Цеся   поставила  перед   Данкой   картофельные   оладьи  и  приглушила
проигрыватель.
     Данка! -- строго сказала она, -- Пора поговорить серьезно.
     Я пишу, -- заметила Данка.
     Ты должна начать что-то делать.
     Не мешай.
     Учиться, к сожалению, нужно, от  этого не отвертишься, как ни старайся,
-- продолжала Цеся, твердо решившая не сдаваться, -- У тебя что, совсем нету
честолюбия?
     Нету. Я пишу. Не мешай мне, черт подери!
     Цеся выключила проигрыватель.
     --  Нет,  ты  меня  выслушай! Мне  надоело!  --  крикнула  она,  --  Ты
относишься ко мне как к вещи! Даже не соизволишь посмотреть в мою сторону!
     Данка  посмотрела  на  Телятинку  с издевательской ухмылкой  и села  на
матрасе, откинув со лба блестящие каштановые волосы.
     Ну, давай говори, хотя я заранее знаю, что ты собираешься сказать.
     Цеся, растерявшись, молчала.
     -- Ну?  -- подбодрила ее Данка. -- Ты остановилась на том,  что у  меня
нет честолюбия.
     Вот именно. И элементарного чувства благодарности, -- выпалила Цеся. --
Ты  даже не замечаешь,  что я трачу на тебя все свободное время. Я хочу тебе
помочь,  но ведь ты сопротивляешься!  Ты так чудовищно  ленива,  что у  меня
просто руки опускаются!
     Ну, ну...
     Хоть намек на  чувство собственного  достоинства у  тебя  есть?  Ты  не
понимаешь,  что это унизительно,  когда  тебя перед всем  классом  постоянно
называют лентяйкой? А ведь ты не глупей других, даже совсем наоборот...
     Данка встала и нервным движением одернула юбку.
     Послушай,  --  сказала она, снимая  невидимую ниточку  с рукава зеленой
вязаной кофты, --  условимся  раз  и навсегда,  что  у меня нет  честолюбия,
чувства  благодарности,  чувства  собственного достоинства и что я лентяйка.
Сразу станет легче жить. И тебе будет спокойнее, и я смогу писать без помех.
     Ничего  не понимаю. Ты что, хочешь остаться на второй год? -- застонала
Цеся, хватаясь за голову.
     В  принципе мне все  равно, --  призналась Данка, -- У меня уже столько
хвостов...
     Да ведь я хочу тебе помочь!
     Не станешь же ты за меня учиться.
     Послушай, -- сказала Цеся, -- Еще  одно. Я за  тебя  отвечаю. Я обещала
Дмухавецу, что тебя вытяну, и обязана это сделать.
     Чего тебе дался  этот  старик? -- обозлилась Данка, --  К учителям надо
относиться по-особому. Были  б они обыкновенные люди --  другое дело, но это
же надзиратели.
     Ха! -- возмутилась Цеся. -- И Дмухавец?
     Ну, может, он в меньшей степени.
     Дануся...  -- снова начала Целестина  просительно. -- Ты  такая  умная,
талантливая,  у  тебя  столько  замечательных  качеств...  подумай  о  своем
будущем.  Чем скорее  ты  кончишь  школу,  тем раньше  станешь свободна!  Ты
непременно будешь великой поэтессой. Отец  Толека сказал, что у тебя талант,
а уж он-то в литературе разбирается...
     Данка подняла голову и нахмурилась:
     Что? Что? Как это он, интересно, может судить о моем таланте?
     Я ему показала тетрадку... с твоей поэмой... -- поперхнулась Цеся.
     С поэмой "Отчуждение"?! -- спросила Данка бледнея.
     Да,  он  пришел  в восторг...  --  Цеся почувствовала,  что  Данку  это
сообщение не особенно обрадовало, и осеклась.
     Принеси  мне  эту тетрадь, -- проговорила подруга безжизненным голосом.
-- И  заодно  отдай  маме  кошелек.  Когда  я  пришла  с  тортом, была такая
суматоха...
     Данка, ты... ты сердишься? -- с замиранием сердца робко спросила Цеся.
     Дануся недвижно, как изваяние, сидела на матрасе, прислонясь к стене, и
лицо ее было лишено всякого выражения.
     -- Принеси тетрадь, -- повторила она.
     Цеся,  в ужасе от  того, что натворила, помчалась в столовую, где возле
тарелки с тортом еще лежала  Данкина тетрадь -- увы,  уже не в том  виде,  в
каком была: Бобик, воспользовавшись случаем, нарисовал в ней акварелью танк,
атакуемый вертолетом со множеством  людей на борту. Телятинка  почувствовала
сухость в горле и странную пустоту в голове. Она не в силах была вообразить,
как  ее  подруга  раскроет  тетрадь, где  на  лучших страницах  "Отчуждения"
намалеван   танк.   Больше   всего  ей  хотелось   отдалить  эту   минуту  в
бесконечность. А пока что она решила пойти к маме.
        13
     Родители были у себя в  комнате, и Цеся, заглянув в дверь, позавидовала
их душевному спокойствию и возможности работать в нормальной обстановке.
     Мама, повязав поверх юбки какую-то тряпку, за большим столом  лепила из
глины изящные сахарницы в форме гиппопотамов. Разгороженная пополам  книжным
стеллажом комната освещалась двумя одинаковыми лампами. Однако одна половина
нисколько не походила на  другую. Вокруг мамы царил хаос: на полу  -- глина,
на столе --  гипс  и глина, на стульях  -- глина и гипс;  на  полках  стояли
бутылочки и баночки с глазурью, кисти в стеклянных банках и высохший стебель
кукурузы в  бутылке от вина. Мама  была весела и полна трудового энтузиазма,
пальцы ее двигались быстро  и ловко, красивые губы  тоже  были в движении --
она  что-то напевала. Отец сидел в своем углу в  наушниках,  предназначенных
для индивидуального пользования телевизором. Однако в данном случае наушники
ограждали его  от посторонних звуков.  Он работал и  не желал слушать всякие
там  дурацкие  куявяки<sup>7</sup>.  Склонившись  над   сверкающим  чистотой
столом, Жачек аккуратно чертил что-то  на  большом  листе  кальки. Его книги
стояли на полках ровными рядами, чертежные приборы были  в идеальном порядке
разложены  по  правую  руку,  а  цветочки  в вазе, хоть  и  очень  скромные,
выглядели свежими и красивыми.
     Мама, -- позвала Цеся.
     Да, да? Смотри, доченька, какой смешной у меня получился гиппопотамчик.
     Гиппопотамчик что надо. Мама, я тебе принесла кошелек.
     Какой кошелек?
     Ну, кошелек. Ты разве не помнишь, что его отдала?
     Мама рассмеялась:
     Не помню. -- Покосившись на Жачека, она с облегчением убедилась, что на
ушах у него звуконепроницаемые наушники.
     Мама, -- спросила Цеся, глядя на мать с нежностью, -- ты любишь деньги?
     Я? -- удивилась мама, -- А что?
     Ничего. Просто мне вдруг интересно стало, как ты к ним относишься.
     Хм! -- мама задумалась, -- Я б сказала -- как к человеку, по которому я
скучаю, хотя он  меня явно  избегает. А что,  деньжата  понадобились? Много,
боюсь, я не наскребу.
     А сколько их у тебя вообще, ты знаешь?
     Не-а, не знаю.
     Никогда-никогда не знаешь?
     Никогда,  --  призналась  мама,  фыркнула  и  тут  же,   спохватившись,
поглядела на Жачека. --  Только  ради бога, не проболтайся отцу! Я знаю, это
мой серьезный недостаток.  Но  мне  недосуг думать о деньгах. Столько других
интересных вещей  на  свете... По-моему,  если  работаешь не  покладая рук и
получаешь за это деньги, наплевать, сколько именно их у тебя.
     Ты у нас трудовая пчелка.
     А что, это плохо?
     Наоборот. Ты молоток.
     Ну,  спасибо тебе большое,  деточка, -- обрадовалась  мама, --  Приятно
заслужить уважение собственной дочери.
     И гиппопотамчики у тебя получаются прелестные.
     Еще бы.  Они  пользуются  грандиозным успехом.  А тебе должны нравиться
хотя бы потому, что благодаря им ты получишь новую кофточку.
     Серьезно?
     Единственно и исключительно. Что вы там с Данной наверху делаете?
     Цеся мгновенно вспомнила, что произошло.
     -- Ох! 3-занимаемся, --  ответила  она,  а  сама подумала,  отчего  это
появляется все больше и больше вещей, о которых нельзя рассказать родителям,
хотя она старается жить честно и следовать их советам?
     Цеся тяжело вздохнула.
     Что, хандра? -- спросила мама.
     Э, нет. Просто жизнь тяжелая.
     Фу, какая  банальность! -- поморщилась мама, -- Могла бы сформулировать
то же самое более оригинально.
     Эх, жизнь, жизнь! -- изрекла Целестина.
     И вообще,  ко всему нужно относиться проще, детка.  Знаешь,  сколько  у
человека чувств?
     Э-э-э... в принципе пять, -- сказала Цеся, будущий медик.
     Шесть  у него чувств. Причем шестое -- может быть, самое нужное. Я имею
в виду чувство юмора. Чем сильнее оно развито, тем легче кажется жизнь.
     Хм-м-м... -- с сомнением сказала Цеся и отправилась на башенку.
     Чувство юмора, ничего себе.
     Вероятно, мама  не  совсем  права.  Когда  заденешь  самые  возвышенные
чувства  другого  человека,  никакой  юмор не  спасет.  Цеся  поднималась по
ступенькам с ощущением, будто сердце  ее весит тонну. Добравшись до площадки
перед входом в башенку, она повернула дверную ручку.
     Дверь  была  заперта.  За тонкими  досками явственно  слышались громкие
рыдания.
     Эй! Открой! -- крикнула Цеся.
     Иди отсюда! -- донеслось из-за двери.
     Данка! Не валяй дурака! Надо поговорить...
     Мне  не надо! Иди, разговаривай с этим типом! Читай ему стихи! О  боже,
боже, что за люди живут на этом свете!
     Дануся... извини... я правда, правда...
     Все небось слушали, да? -- Всхлипывание.
     Что ты -- горячо заверила ее Цеся. -- Никто даже внимания не обратил...
     Профаны! -- прогнусавила Данка и громко высморкалась.
     Что, что?
     А впрочем, я тебе не  верю. Наверняка  все прочли "Отчуждение" и теперь
надо мной смеются! -- Взрыв плача. -- Нет, я  отсюда не выйду!  Как я теперь
покажусь им на глаза!
     Данка, умоляю...
     Отвяжись! Нашли  чем развлекать  своих гостей...  моим "Отчуждением"!..
Подлые!
     Не останешься же ты здесь...
     Именно  останусь.  Теперь  я уже никогда  отсюда  не  выйду,  -- Бурные
рыдания, -- Здесь и умру, зачем куда-то выходить.
     О господи! --  сказала Цеся и без сил опустилась на ступеньки, -- Этого
я от тебя не ожидала, Данка. Ради бога, пойми: ты все преувеличиваешь. Никто
уже о твоей поэме не помнит. Кончай паясничать.
     Я  паясничаю?!  --  В донесшемся  из-за  двери  восклицании  прозвучало
глубокое возмущение.
     Как дура, -- со злостью ответила Цеся. -- Сама же будешь жалеть.
     Увы, хуже способа повлиять на Данку она не могла придумать.
     -- Это мы еще посмотрим, -- ожесточенно заявила добровольная узница.
     С этой минуты за дверью установилось упорное молчание.
        14
     После получаса безуспешных призывов и бесплодных уговоров Цеся покинула
свой пост  под дверями  башенки и сбежала вниз. Ситуация осложнилась -- пора
было просить помощи у родных.
     Семейство  Жак   сидело  в  большой  комнате  за  ужином.  Как  обычно,
собравшись вместе,  все  болтали  и  дурачились  наперебой. В комнате  стоял
веселый  гам.  Цеся  с неодобрением оглядела небрежно накрытый стол,  вокруг
которого, конечно, тоже царил беспорядок.
     Мне нужна помощь, -- объявила она, вступая в круг света.
     О,  Цеся! -- радостно  приветствовала  ее  Кристина,  сидевшая  рядом с
Войтеком в  конце длинного стола. Молодые  супруги с достоинством  сохраняли
продовольственную автономию; в тот вечер их ужин  состоял из ржаного хлеба и
сыра. -- Цеся, хочешь выкупать Иренку? -- закричала Кристина.
     I  am  an engineer<sup>8</sup>, --  долбила Юлия,  которой на следующий
день предстояло сдавать зачет по английскому.
     Она сидела спиной к обществу, опершись о край стола, а ее красивые ноги
лежали на подлокотнике соседнего кресла. В одной руке юная художница держала
учебник, в другой -- стакан чая.
     Садись,  Телятинка,  --   сказала  мама,  кладя  на  тарелку  несколько
бутербродов. -- А где Данка, уже ушла?
     Данка сидит в башне, -- многозначительным тоном сообщила  Целестина, --
Заперлась и не хочет выходить.
     Подумать только! Тебе с колбаской?
     С какой еще колбаской?!
     Обыкновенной, -- ответила мама, -- А хочешь, с брынзой, или со шпротным
паштетом.
     Данка сидит в башне и отказывается выходить! -- крикнула Цеся.
     Ты уже говорила, -- Мама  даже немного обиделась,  -- Не понимаю, зачем
так кричать.
     If it rains, I will stay at home<sup>9</sup>, -- заверила Юлия.
     Бобик кормил свою мышь творогом.
     Знаешь, Цеська, мой мыш уже умеет пить какао.
     Мне, пожалуйста, с брынзой, -- потребовал с другого конца стола Жачек.
     Что вы  заладили: брынза, брынза,  того-этого. Я из  всей нашей семейки
люблю... ... одну корейку! -- торжествующе вскричал Бобик.
     А вот и нет, хе-хе, того-этого. Колбаску.
     Разве это колбаса? -- серьезно заметил Войтек, Кристинин муж, --  Вот у
нас в деревне колбаса так колбаса. А здесь она и на колбасу-то не похожа.
     Точно, -- поддержал его Жачек.
     Когда моя мать делает колбасу, это, честное слово, просто...
     Колбаса! -- радостно выкрикнул Бобик. ...  колбаса. А  здесь, извините,
но это не колбаса.
     Я с вами не  согласен, того-этого, -- вступил в  дискуссию  дедушка. --
Колбаса -- она всегда колбаса.
     Тоже верно, -- малодушно сдал свои позиции Войтек.
     Данка!  -- рявкнула  Цеся, стуча кулаком  по столу. -- Данка! Сидит! В!
Башне! И! Не! Хочет! Выходить!
     Ну и  пусть  сидит, -- разрешил  отец. --  Что  ты,  силой  потащишь ее
ужинать? Может, бедняжка надумала похудеть?
     Отнеси ей наверх: парочку бутербродов, -- посоветовала мама.
     --- Вот этого я как  раз и не могу сделать! -- воскликнула Цеся, сжимая
кулаки. -- Она заперлась изнутри и заявила, что никогда больше не выйдет!
     Что ж, давайте теперь со шпротами, -- капризно сказал дедушка, -- Опять
всю ветчину съели.
     Я могу подрезать еще, -- вскочила тетя Веся.
     Пускай сидит, коли  молодой жизни не жалко, -- махнул  рукой Жачек.  --
Впрочем,  рано   или  поздно  ей  выйти  придется.  Голод,   физиологические
потребности, гигиенические навыки... Накроем голубушку возле  ванной, и дело
с концом.
     Какая  муха ее  укусила? -- заинтересовалась мама.  -- У  этой  девочки
богатая внутренняя жизнь, уверяю вас.
     Неважно, какая муха. Важно, что она решила там умереть.
     О-о-о! -- протянул Жачек.
     За столом сразу стало тихо.
     Говорю вам,  все  очень серьезно,  --  закончила  Цеся.  --  Вы  должны
что-нибудь придумать.
     Но что? -- растерянно спросил Жачек. -- Впрочем,  надеюсь, это не очень
срочно. Раз уж заперлась, пусть сидит, а я пока допью чай.
     Она не выйдет, говорю.
     Что  значит -- не выйдет?  В  крайнем  случае я позвоню ее отцу,  тогда
посмотрим, выйдет или не выйдет.
     А кстати, неплохо было  бы познакомиться  с  ее родителями, -- заметила
мама. -- Похоже, они своей  дочкой мало интересуются, а? Девочка сидит здесь
целыми  днями, домой  возвращается  ночью,  и никто  даже  не  позвонит,  не
спросит.
     Потому что не все матери такие клуши, как... -- начал было Жачек.
     Как кто? -- полюбопытствовала мама.
     Я боюсь за Данку, -- сказала Цеся.
     Так поешь чего-нибудь, Телятинка. -- Мама пододвинула дочке тарелку. --
Как говорится, живот крепче -- на сердце легче.
     Ох, да мне правда сейчас не до этого! Папа, ну пойди, поговори с ней.
     Он бы выполнил эту работу, если б ему заплатили, -- бесстрастно бубнила
Юлия.  --  В условном предложении после "if"  употребляется Past Perfect. He
would have come if she had invited him<sup>1</sup><sup>0</sup>.
     Ну пожалуйста, подымитесь наверх.
     Проголодается  --  выйдет,  --  заявил Жачек, принимаясь  за  очередной
бутерброд. -- Ее можно будет взять измором, увидите.
     Да нет же, -- рассердилась  Цеся. -- Вы недооцениваете  Данку.  Она  не
такая, как вы все, она человек одухотворенный. Пища ей не нужна.
     -- Вот это да!
     --  Она  идеалистка. Ест  не ради  удовольствия,  а  исключительно  для
поддержания сил. Не забывайте, что она пишет стихи, -- горячилась Целестина.
     -- Я тоже когда-то писала стихи, -- напомнила присутствующим тетя Веся.
И, кажется, даже не плохие.
     -- I used to live in  the country<sup>1</sup><sup>1</sup>, черт побери!
-- сказала Юлия.
     В  конце  концов   отец  все-таки  поднялся   из-за  стола.  За  папой,
разумеется, последовала мама, потом к ним присоединились  дедушка с Бобиком.
Шествие  замыкала Веся.  Трое художников остались  в столовой.  Юлия зубрила
английский, а Кристина с Войтеком занялись подготовкой к купанию младенца.
     --  Можно высадить дверь, -- предложил  отец, когда Данка, несмотря  на
многократные призывы, не проявила ни малейших признаков жизни.
     Остальные с сомнением переглянулись. Высадить дверь? На  площадке  было
тесно, душно и мрачно. Темноту рассеивал только слабый отсвет, пробивающийся
сквозь щель под дверью.
     Свет горит, -- заметила тетя Веся. -- Значит, жива.
     Не  понимаю,  какую  ты  видишь  связь  между  одним  и  другим,  --  с
раздражением  возразил  Жачек.  --  Что, по-твоему,  электрическая  лампочка
должна сама погаснуть в присутствии покойника?
     О господи! -- испугалась мама.
     Впустим  ей туда  мыша, -- предложил Бобик.  -- Если она  живая, начнет
визжать. А если не начнет визжать, значит, не живая.
     Или спит, -- сказал Жачек.
     Или не замечает мыши, того-этого.
     Или заметила, но не испугалась, -- добавила тетя Веся.
     Или испугалась, но не подает виду, -- оживился Жачек.
     Или...
     Хватит!  -- крикнула  Цеся,  --  Данка,  открывай,  не  то  мы выломаем
дверь...
     Минуту царила тишина. Потом за дверью послышалось какое-то движение. На
щель упала  тень, и  оттуда  стал потихоньку выползать листок бумаги.  Цеся,
присев на корточки и повернув листочек к свету, прочла вслух:
     "Если выломаете дверь, я выскочу в окно! "
     Не выскочит, -- тешил себя надеждой Жачек.
     Выскочит. -- Дедушка, как всегда, был настроен пессимистически, -- Да и
хорошую довоенную дверь жалко. Я бы позвонил ее родителям, того-этого.
     -- Данка! --  крикнула  Цеся в замочную скважину, -- Мы сейчас позвоним
твоим родителям. Ну как?
     Снова  минутная тишина.  Шорох, шелест -- и в щели под дверью появилась
очередная записка:
     "Родители уехали. Никуда не звоните, не то выскочу".
        15
     На  следующее  утро  положение ни  на  йоту  не  изменилось  к лучшему.
Родителей Данки действительно не оказалось дома  -- во  всяком случае, никто
не подошел  к  телефону ни  вечером,  ни утром. Семейство Жак легло спать, а
спозаранку  были обнаружены следы,  неоспоримо доказывающие, что ночью Данка
побывала  в ванной. Вероятно, она  мылась, причесывалась Юлиной гребенкой  и
вытиралась  дедушкиным  полотенцем,  о чем свидетельствовали разводы от туши
для  ресниц протяженностью  в  полполотенца.  В  кухне  исчезло  кое-что  из
съестного. Судя по всему, Данка решила держаться до последнего.
     За  дверью башенки по-прежнему  царило зловещее молчание, однако в семь
тридцать  оттуда  неожиданно полились  бодрящие  звуки  скрипки.  Это  Данка
включила  проигрыватель  и наслаждалась "Временами года"  Вивальди. Впрочем,
вскоре она,  по-видимому, решила,  что  оптимизм  эпохи позднего  барокко не
соответствует ее душевному  состоянию, поскольку музыка  внезапно оборвалась
на середине  "Весны" и  минуту  спустя на башне  зазвучали заунывные  голоса
певцов из ансамбля "Локомотив ЖТ".
     -- Данка! -- крикнула Цеся, подойдя  к двери, --  Пойдем в школу, прошу
тебя!
     В башне раздался  взрыв горького смеха. И это был единственный звуковой
сигнал, которым Данка самолично удостоила мир.
     -- Мне нужно с тобой поговорить! Открой! -- просила Цеся.
     Данка  увеличила  мощность  звука:  стены  дома задрожали,  сотрясаемые
голосами ансамбля "Локомотив ЖТ".
     Тогда Цеся написала письмо:
     "Данка! Не думай,  что я не понимаю,  почему ты  здесь сидишь. Тебе  не
хочется заниматься, вот и все.  Но от жизни никуда не спрячешься. Если ты не
придешь в школу, я  напущу на тебя  Дмухавеца.  Или сделаю еще чего  похуже.
Твоя подруга Целестина".
     Сунула письмо под дверь и пошла в школу.
     В голове  у  нее был  туман. Ночью  она  почти не  спала --  во-первых,
волновалась из-за  Данки, а кроме того, маленькая Иренка, которую угораздило
именно  в  эту  ночь   разгадать  хитрость  с  отваром  из  трав,   устроила
многочасовой  скандал,  домогаясь  молока.  Вдобавок  Бобик, с  которым Цесе
пришлось волей-неволей устроиться на одном  диване, чертовски  узком, ужасно
ворочался во сне и упрямо стаскивал с нее одеяло.
     Поэтому не  удивительно, что, выйдя на залитую солнцем  улицу, она чуть
не ослепла от яркого света и на ее усталые глаза навернулись слезы. Пахнущий
морозцем ветер гнал змейки сухой снежной пыли, на  тротуаре белели замерзшие
лужи.  Цеся брела, спотыкаясь, щуря слезящиеся глаза и  хлюпая носом. Где-то
внутри  она ощущала  холодную  пустоту --  мама,  конечно, сказала  бы,  это
оттого,  что  она  не  позавтракала,  но  Цеся  знала:  пустота   эта  чисто
нравственного  происхождения.  Телятинка  чувствовала  себя  предательницей.
Конечно, она  была  уверена  в  том,  что Данка только и  мечтает  о широком
распространении своих  произведений, и тем  не менее... Вероятно,  не каждый
достоин чести быть с ними ознакомленным. Вероятно, следовало бы спросить, не
имеет ли  автор ничего  против Толекиного папы.  Вероятно, уровень аудитории
тоже не пустяк. Так или иначе, Цеся твердо знала: она злоупотребила доверием
подруги и  вероломно  ее  предала.  Неважно, что побуждения у нее были самые
лучшие, если Данка восприняла ее поступок как предательство, значит, так оно
и есть.
     Однако  это только одна сторона  вопроса. Есть еще другая  проблема  --
истинная причина, заставившая Данку затвориться в  башне. И дело здесь не  в
Цесином предательстве. По существу, Данка убежала от своих обязанностей. Тут
и нужно что-нибудь придумывать.
     Цеся даже не заметила, что стоит посреди  тротуара и бормочет  себе под
нос.   Только  когда  проходящие  мимо  девчушки   с  ранцами  оглянулись  и
захихикали, она сообразила, что ведет себя довольно странно.
     Решительно устремившись навстречу  ветру, Цеся  перешла дорогу  и возле
газетного  киоска  наткнулась  на  какого-то  верзилу,  который,  сворачивая
трубкой  газету,  в  эту   минуту  отходил   от  окошечка.  Название  газеты
складывалось из больших красных букв и, кажется, имело отношение к спорту --
это единственное,  что Цеся успела заметить  до  того, как подняла  глаза  и
увидела прямо перед собой суровый лик своего одноклассника Ежи Гайдука.
     Он стоял, замерев, прижимая к  груди газету.  На  его хмурой физиономии
светлели неприязненно  сощуренные  глаза.  Брови  сдвинулись  к  переносице,
плотно сжатые губы побелели. Не на шутку струхнувшая Цеся буквально вросла в
землю, не осмеливаясь даже  моргнуть.  Гайдук тоже не  двигался и ничего  не
говорил;  так  они и стояли друг против друга, лицом к лицу,  оба  чудовищно
смущенные.  Коварная  судьба,  по  своему  обыкновению, столкнула  их  таким
способом,  чтобы встреча  вышла  как  можно более  дурацкой  и  неловкой.  А
поскольку оба отличались застенчивостью и были замучены угрызениями совести,
легче задачи судьба не могла перед собой поставить.
     Цеся изо всех сил старалась не покраснеть. Она чувствовала, что румянец
уже  разлился  под  кожей, уже проступает на  щеках, вот-вот она вспыхнет, и
тогда Гайдук подумает...  А,  все равно, что бы  ни  подумал,  наверняка это
будет  ужасно... В "Филипинке" когда-то  писали: чтобы не  покраснеть, нужно
крепко прикусить губу  или  палец. Цеся впилась ногтями в ладонь, а мысли ее
лихорадочно мчались беспорядочным хороводом.  О, в самом деле, предательское
тепло постепенно отступило от щек и шеи. Цеся почувствовала такое  громадное
облегчение, что  более  ничего не  в состоянии была предпринять и продолжала
стоять     неподвижно,    вперив    в    Гайдука    остановившийся    взгляд
загипнотизированного кролика.
        16
     С того  момента,  как  Ежи  Гайдук решил  навсегда выбросить  из головы
Целестину,  которая на классном  собрании проявила  трусость и  оппортунизм,
прошел месяц. За этот период -- весьма  недолгий, говоря объективно,  -- Ежи
неоднократно  менял  свое  отношение  к  Цесе;  на  смену  увлечению  пришло
разочарование, затем прощение и, наконец, новый  расцвет теплых  чувств. Оба
продолжали  дуться. Оскорбленная Цеся, не простившая Гайдуку его грубости, и
терзаемый ревностью  Гайдук, успевший выследить, что бородач  бывает в  доме
Жаков каждый день, избегали встреч, старались друг на друга не смотреть и не
разговаривали.
     Ежи  заставил  себя отказаться  от  вошедшего  в  привычку  ежедневного
ритуала: он  больше не ходил  по улице Словацкого  и не поджидал Цесю  возле
киоска. Он вообще  установил  для себя железный  распорядок.  За исключением
того времени, когда  они  с  приятелями  ходили  на  хоккей или в кино,  Ежи
занимал свой ум  высокими материями, главным образом физикой, которую изучал
исключительно   ради  удовольствия,  а  также  постигал   тайны  конструкции
телевизоров,  которые  чинил для  заработка.  Если ему случалось подумать  о
Целестине больше двух раз в сутки, он сурово себя корил и осуждал как жалкую
размазню.
     В  соответствии с этой  линией  поведения Гайдук  и  сегодня отнюдь  не
собирался  идти в школу по  улице Словацкого. Однако, поскольку  он  глубоко
задумался ("Лекции Фейнмана по физике"), то сам не заметил, как ноги понесли
его излюбленным старым маршрутом. Увидев Целестину,  он так ужасно смутился,
что у него  даже голова закружилась. Потом его обуяла злость, которая быстро
уступила место ощущению безоблачного счастья.  Цеся! Стоит здесь, перед ним,
такая милая,  близкая, дорогая, и ее лицо, знакомое до мелочей, то розовеет,
то  бледнеет. Достаточно протянуть  руку,  чтобы  коснуться пушистых  волос,
конопушек  на щеке, золотистых широких бровей. Зеленые Цесины глаза мерцали,
словно подернутые  слезами, -- при виде этого Ежи почувствовал острый прилив
нежности. <img alt="0x08 graphic" src="StrangeNoGraphicData">

     -- Извини, -- вырвалось у него из глубины души. -- Извини.
     Цесино сердце вдруг подскочило и затрепетало.
     --  Я... -- с трудом выговорила она.  -- Это я...  За  что?  -- И в эту
минуту вдруг вспомнила, что обещала себе никогда в жизни  не разговаривать с
Гайдуком, поскольку он ее оскорбил.
     Гайдук  смотрел  на  кончики  своих  башмаков,  и  поэтому  Цеся  могла
беспрепятственно его разглядывать: темноволосая  коротко остриженная голова,
чуть впалые щеки, большой некрасивый нос, твердая линия упрямой челюсти. Ежи
поднял голову, и застигнутая врасплох Цеся вздрогнула. Их  глаза встретились
на краткую, неописуемо мучительную долю секунды. И тотчас Ежи снова уткнулся
взглядом в  землю, а Цеся почувствовала, что ей становится нестерпимо жарко,
что у нее краснеет лицо, шея, грудь и, кажется, даже локти.
     Ежи наконец набрался храбрости.
     -- Тогда... --  сказал он. -- В общем... тогда... я вел себя по-хамски.
Извини.
     Цеся воскресила  в памяти свои ужасные переживания у Гайдука дома и без
малейшего усилия сумела ответить весьма сдержанно:
     Ах, в  самом  деле, не  за  что.  Ты  придаешь  этому  слишком  большое
значение.
     Чему? -- спросил он, внезапно мрачнея.
     Ну... всей этой истории. Меня она ничуть не задела...
     Ты тогда плакала, -- сказал Ежи и посмотрел Цесе прямо в глаза -- как в
занавешенное окно глянул.
     Я?! -- крикнула Целестина, заливаясь краской. -- Ничего подобного!
     Но  Гайдука  нелегко  было  провести. Он  улыбнулся  и  даже  осмелился
поправить Цесе шарфик. Это было уж  слишком! Задетая за живое -- ох, уж  эта
мужская   самонадеянность!  --  Целестина  отстранилась,   смерила   Гайдука
надменным  взглядом, который столько  раз (на всякий случай...  )  кидала  в
зеркало, и произнесла холодно:
     -- Пока, я пошла в школу.
     Она рванулась  с места так стремительно, что в мгновение  ока оказалась
метрах в десяти от Гайдука,  так что уже глупо было  ее  догонять, тем более
что Ежи почувствовал себя оскорбленным. Поэтому он, как всегда, пошел за нею
следом, с той лишь разницей, что на  этот раз Целестина прекрасно знала, кто
маячит  у нее за  спиной,  и  испытывала  подлинные  мучения  при мысли, что
Гайдук, наверно, смотрит на ее толстые икры и помирает со смеху.
        17
     Было уже  девять часов. Движение на улице Словацкого заметно оживилось.
К  зданию  Воеводского  совета  один  за   другим   подкатывали   сверкающие
автомобили.  Из  окон детского  сада неслась  хоровая песня  о  лягушатах, в
близлежащем трамвайном депо  звенел молот о  железо.  К  Воеводскому  совету
тянулись посетители: кто подъезжал на такси, кто на своих двоих. В  газетный
киоск привезли "Знамя молодых" и две картонные коробки мыла.
     Дедушка стоял у открытого окна и курил трубку. Он смотрел на свет божий
и одним ухом прислушивался к  бормотанию  Бобика,  в то время как другое его
ухо улавливало отголоски уличного шума.
     Квартира была пуста, как обычно в эту  пору дня. Веся работала в первую
смену,  мама Жак  ушла во Дворец  культуры, Жачек -- на службу,  а  учащаяся
молодежь  -- на  занятия. Даже  маленькую Иренку вывезли  на прогулку  --  в
коляске, загруженной  запасными пеленками и бутылочками  с молочной  смесью:
После, прогулки, как и ежедневно, Иренке предстояло несколько часов проспать
в  мастерской  прикладной графики  на  втором этаже Академии художеств,  где
Кристинины однокурсники  окружали малышку  трогательным вниманием, тщательно
скрывая факт ее присутствия от доцента и прочих преподавателей...
     Дедушка и  Бобик  были дома  одни, если  не считать  запершейся в башне
Дануты, которая, включив проигрыватель, упорно гоняла пластинку  с шедеврами
ансамбля  "АББА".  Бобик  в сентябре не был принят  в детский сад, --  из-за
отсутствия мест, а также недостатка практической сметки у своей родительницы
-- и посему,  когда  Веся  работала в первую  смену,  до обеда  находился на
попечении  дедушки.  Оба   очень  любили  эти  спокойные  часы,  заполненные
разговорами и чтением, когда не нужно было огрызаться, выслушивать несущиеся
одновременно со всех сторон окрики и подчиняться противоречивым указаниям. В
обществе  дедушки  Бобик  превращался  в   кроткого   мыслителя,  как  губка
впитывающего все премудрости, которые тот ему открывал.
     Сегодня,  однако,  эта идиллии  была  нарушена  извергающимися с  башни
ритмическими аккордами. Дедушка испытывал некоторое  раздражение. Бобик нет.
Он сидел на ковре в  столовой,  скрестив ножки в красных  колготках, и читал
двухнедельник  под  названием  "Мишка".  К изумлению  родных, Бобик научился
читать неведомо  как  и когда.  Просто  однажды сел  и  прочитал по  складам
заголовок  из  газеты:  "Строители  осознают   общественное  значение  своей
профессии". С этого момента он с каждым днем читал все лучше и лучше.
     -- Дедушка, -- спросил Бобик, отрывая взгляд от цветном иллюстрации, --
здесь есть стихотворение  про  четырех мишек, а почему на картинке их только
два?
     Дедушка выпустил облачко дыма из трубки.
     Наверно, из соображений экономии, -- ответил он.
     Я  уже не в  первый  раз замечаю, --  изрек  Бобик  тоном многоопытного
старца, -- Где же все эти зверюшки? Написано, что есть, а их и не видно.
     Подрастешь  -- узнаешь. А может, и никогда не  узнаешь, того-этого.  Я,
например, могу  только  догадываться,  куда  все  это девается,  --  хмыкнул
дедушка.
     Куда? -- поинтересовался Бобик.
     Скажу, когда тебе исполнится пятнадцать лет, -- пообещал дедушка.
     Удовлетворенный Бобик  кивнул и  погрузился  в  чтение. Группе  "АБ-БА"
внезапно заткнули  рты.  В квартиру Жаков возвращалось настроение лирической
задумчивости.
     --  О,  или вот  этот,  --  сказал  Бобик, переворачивая  страницу,  --
Притворяется, будто он -- Зорро, а на самом деле -- Растяпа.
     --  Да,  да. -- Дедушка  закрыл окно и  повернулся к внуку. -- Я многих
таких знаю. Большинство Зорро, по сути дела, -- Растяпы.
     Бобик печально вздохнул:
     -- Я заметил, что на свете много вранья. Дедушка, почему люди врут?
     -- А почему ты, малыш, врешь, хотя, надо признаться, не часто?
     -- Я вру, потому что вы мне ничего не разрешаете.
     И  другие  врут  по  той же причине. Ну, и еще от  страха.  Из  желания
получше  устроиться.  Иногда ради забавы.  И  по многим  другим причинам,  о
которых я тебе расскажу, когда подрастешь. Знаешь, мне бы хотелось, чтобы ты
никогда не врал.
     Ладно, не буду, -- серьезно пообещал Бобик.
     -- Если будешь всегда говорить правду, в худшем  случае получишь тумака
или  останешься  без  сладкого,  а ложь  --  она  липкая,  от нее  никак  не
избавишься, пачкает все вокруг, а заодно и твою совесть.
     -- У, дрянь! -- сказал Бобик и перекувырнулся на ковре через голову.
     Ты уже перестал читать?
     Надоели мне эти мышки. Что будем делать, дед?
     Немножко приберемся.
     -- Э, нет, это скучно. Цеська приберется. Лучше расскажи, как ты строил
электростанцию.
     На башне  раздался грохот, словно кто-то  опрокинул  табуретку.  Минуту
спустя наверху хлопнула дверь.
     Дедушка  вскочил  и выбежал  в коридор.  Подвертывался случай застукать
Данку -- такую возможность нельзя было упускать.
     Дедушка  встал за дверью, ведущей  на чердак, и  затаил дыхание. Он был
готов к худшему, в том числе и к погоне.
     Однако волнения его оказались напрасны: Данка вышла в коридор одетая, с
портфелем в руке и, увидев притаившуюся за дверью фигуру, объявила:
     -- Я вас простила. Возвращаюсь в школу.
        18
     День  выдался серый и унылый.  У Дмухавеца, как всегда в начале  весны,
болело  сердце. В  классе  было  душно и  темновато,  поэтому учитель  велел
дежурной  открыть окно и зажечь свет. Ребята  сидели вялые  и сонные. Гайдук
что-то  читал  под партой,  блондиночка  в  последнем  ряду  клевала  носом,
подперев  непослушную  голову  руками.  Одна только Жак  проявляла  признаки
тревоги и волнения.
     Она  беспокойно  вертелась на  парте,  поминутно поглядывая  на  дверь.
Дмухавец вздохнул.
     Все на месте? -- задал он традиционный вопрос.
     Ответом была тишина.
     -- Н-нет Дануси... -- выговорила наконец Жак, вставая и сплетая пальцы,
-- Она... немного опоздает.
     --  Почему  ты так  уверена?  --  спросил Дмухавец  довольно  сухо. Его
раздражал пасмурный день, раздражал осовелый класс, раздражала Целестина Жак
со  своей физиономией паиньки и наивными уловками. -- Нет так нет. Ставлю ей
пропуск. --  И,  посмотрев на приунывшую Целестину, буркнул сердито:  -- Она
что, заболела? Пошла к врачу? Ну говори же, я вижу, ты что-то знаешь.
     -- Ничего я не знаю, -- простонала Цеся.
     Перед ее  внутренним  взором появился  образ  подруги, в  ленивой  позе
разлегшейся на матрасе, наслаждающейся музыкой и черносливом, который она  в
большом количестве стащила из кухни.
     -- "Влияние  формативов  на  эмоциональную  окраску слов", --  произнес
Дмухавец голосом больного барсука, -- такова увлекательная тема сегодняшнего
урока.  --  И  вздохнул, подумав, сколько от  него  потребуется  мужества  и
самоотверженности, чтобы вбить в  эти  сонные головы сведения  о формативах.
Тем  временем  боль  в  сердце усиливалась. -- Ну, и каковы  же успехи нашей
сборной, уважаемый Гайдук? -- ядовито спросил учитель, глядя, как его ученик
пытается  незаметно перевернуть страницу журнала "Физкультурник". -- Позволь
узнать, кто тебе дал право вести себя так вызывающе?
     Покраснев  как  рак,  Гайдук  сунул  журнал   в   портфель  и  устремил
испепеляющий взгляд в потолок.
     -- Значит, насчет Филипяк ничего не известно?  --  продолжал  Дмухавец,
морщась от сдерживаемого раздражения.
     Целестина  беспомощно  округлила  глаза,  и  вдруг  из-за  своей  парты
стремительно поднялся сосед Гайдука Павелек.
     Наверно,  с  ней  что-то  случилось,  -- С  тревогой сказал он.  --  Ее
родители  уехали,  я  вчера звонил  целый  день и даже  ночью  --  никто  не
подходит.
     Может,  она  отравилась  окисью  углерода?  --   взволнованно  высказал
предположение  толстячок на первой парте, явно  стремившийся оттянуть начало
лекции  о  формативах.   --  Наша  дворничиха,  бедняга,  как  раз  на  днях
растапливала котел центрального отопления и заснула.
     Класс заметно  оживился--вряд ли Дмухавец добился бы подобной  реакции,
рассказывая о глаголах.
     -- Ну и что, что дальше? -- раздались голоса.
     -- Ее уже нет среди нас, -- скорбно  сказал  толстячок.  -- Она спит, а
угар улетучивается,  вот так-то. Несчастная даже не  заметила, как  покинула
этот мир.
     Дверь  класса распахнулась так резко, словно  ее пнули ногой. Все взоры
устремились  па возникшую  в дверном  проеме Данку  Филипяк,  выспавшуюся  и
бодрую.
     Тряхнув блестящей челкой,  Данка  прошествовала на свое место и  встала
рядом с Целестиной.
     Слушаю  тебя, дитя мое, -- пробормотал Дмухавец,  несколько ошарашенный
этим великолепным выходом па сцену. -- Проспала?
     Нет, -- ответила Данка и надолго умолкла.
     Почему  же ты  опоздала? -- продолжал  допытываться учитель, думая  при
этом,  что многое бы дал, чтобы сейчас оказаться на  пляже в Свиноуйсьце.  И
чтобы  были каникулы, разгар лета  и  душу  переполняло