---------------------------------------------------------------
     © Галина Шувалова, 1998.
     Невероятная хроника лета 1997 года
     (для старшего школьного возраста и взрослых)
---------------------------------------------------------------




     5 мая, 23 часа
     На Чертово озеро спустилась ночь.  Здешние жители, как всегда,  заперли
двери на замки и засовы.
     Дома в этих краях старые, дореволюционные.  Иные покрепче, если хозяева
с руками, другие на ладан дышат.
     Пять штук прилепились к самому берегу, один за  другим, метрах в десяти
от воды.  Домики эти очень чистые. Влажные ветры сдувают малейшие соринки со
стен и окон. Есть еще один, казенный, на противоположной стороне. Да рядом с
ним пара заброшенных  подсобок. А весь остальной  берег нежилой: где болото,
где лесок, где гора.

     На  самом краю болота, в  домике, осевшем на один бок, светилось  окно.
Хозяйка дома, восьмидесятилетняя бабка Настасья, с трудом  приподняла крышку
подполья и откинула ее к стене. Она осторожно ступила длинными и худыми, как
жерди,  ногами на  приставную лесенку и спустилась на пару ступеней. Здесь в
земляной стене обычно  делают  нишу  для банок с разными заготовками. Однако
взгляд  Настасьи,  не задержавшись  на банках,  устремился  вниз  и сразу на
что-то наткнулся.  Прищурив  слабые  глаза, она  вгляделась в угол подполья.
Тусклая  лампочка  едва светила,  однако  было  заметно, что  угол  выглядит
странно. Настасья спустилась вниз и угрюмо  оглядела  большое  темное пятно,
захватившее уже часть пола и обеих стен. Влага, похоже, прибывала: волнистая
граница,  обозначившая сырой участок, медленно расползалась в стороны, меняя
очертания. Настасья  провела рукой по  холодной стене, посмотрела на ладонь.
Постояла, что-то прикидывая. Потом осторожно поднялась вверх по лестнице.
     Она  погасила  в доме свет, отодвинула  занавеску и посмотрела  в окно.
Озеро,  окутанное тьмой, выглядело непривычно большим. Лед недавно  сошел, и
масса  воды  казалась  выпуклой,  как чай в  переполненном  блюдце. Настасья
смотрела поверх  водной  глади в некую точку  посреди озера. Туда, где  тьма
сгущалась до полной  черноты.  Долго стояла она у окна, неудобно согнув свою
на удивление прямую спину. Потом задернула занавески и ушла спать.

     Соседний двор,  отгороженный  от  Настасьиного  общим  забором,  любого
удивил  бы  своей  формой, не будь нынче так темно:  он  напоминал  рубашку,
сорвавшуюся с  веревки.  Рубашка эта  лежала,  широко  раскинув рукава вдоль
кромки воды, отрезая два соседних двора от берега. Она просто таки вцепилась
в землю, ухватив, сколько  смогла, и теперь изо всех сил  удерживает. Оно  и
понятно, ведь это дом Ивана Петровича - председателя уличного комитета.
     Иван  Петрович,  человек  пенсионного  возраста  -  лет  шестидесяти  с
небольшим, сидел в этот час спиной к телевизору, весь  опутанный  рыболовной
сетью, и орудовал толстенной иголкой.
     - Натяну завтра! - с удовольствием сообщил он. - Теперь-то что: берег у
меня вона, какой длинный.
     И с воодушевлением прибавил:
     -  Как   я  тогда  на  постановление  о   прирезках   отреагировал,  а?
Своевременно! Скажи?
     Жена и не думала отвечать.
     -  Недопонимаешь.  Они это  постановление еще и утвердить-то не успели,
все раздумывали, резину  тянули. А я уже  сориентировался. Сейчас бы, может,
уже и не  разрешили. И тогда-то буча какая  была! Настасья-то ничего. Молчит
себе.  Но  уж Александра  - та вечно  в дискуссию вступит:  "Не за  счет  же
соседей!  Где такое  написано? Покажи!" Интересное  кино! А за счет кого же,
если не  за счет соседей? Сама бы  посудила: спереди дорога проезжая, позади
озеро.  В озеро, что ли, участок прирезать? А она:  "Может, я тоже хочу себе
прирезать!" Совсем совесть потеряла. Ладно я, у меня право на прирезки есть:
я же уличный комитет.
     Жена не подавала голоса. Это Ивана Петровича не смущало:
     - И беспризорник ейный такой же растет, как это... конфликтный! Так все
зверем на меня и смотрит: зачем Шарика ихнего утопил. До чего ж злопамятный!
А что мне было делать? Он мне к забору притронуться не давал!
     Иван Петрович старательно продел нитку в огромное ушко.
     - Сколько там ему, беспризорнику-то, будет? Двенадцать, что ли. Скоро в
рэкет подастся.
     - А  я давно говорю,  надо дом  на сигнализацию  поставить,  -  подала,
наконец, голос жена. Она выговаривала слова медленно и важно.
     -  Вона,  чего  удумала!  -  поразился  Иван  Петрович. - Такие  деньги
тратить! Дом-то весь доброго слова не стоит.
     - Зато жили бы себе спокойно. Тогда бы уж точно бояться нечего.
     Иван  Петрович  стянул  суровой  ниткой  очередную  дыру  и  миролюбиво
продолжил:
     - Ладно. Вот  выберут меня  в  органы самоуправления, тогда,  может,  и
поставим.

     Дальше по берегу в небольшом домике,  отрезанном от воды вторым рукавом
Иван-Петровичева двора,  свет был  уже  погашен.  Баба Шура  и  Сережка,  ее
неродной  внук, точнее сказать - внучатый  племянник,  уже  улеглись  спать.
Сережка  долго  ворочался  с боку  на бок, пытаясь угнездиться поудобнее  на
своем  облезлом  диванчике.  Потом  замер,  уставившись  в   потолок  широко
открытыми глазами.
     - Баба Шура, ты не спишь?
     - Пока еще нет.
     - Ты меня в нахимовцы-то отдашь?
     - Отдам. Кому ж еще там учиться, если не тебе. На казенный-то счет.
     - А когда  отдашь-то? Меня  Тимоня прошлым летом уже  и плавать научил.
Говорит, в порядке благотворительности.
     - Как скажут, так и пойдешь. Депутат помочь обещал. Опять одна  буду. -
Баба Шура вздохнула. - Ладно, спать пора.
     - Да, плохо одной. Жалко, что Шарика нет, - тоже вздохнул Сережка.
     - Да хватит уж тебе Шарика-то вспоминать. Целый год прошел.
     - Нет,  баба Шура. Я его никогда  не забуду.  Он все понимал.  Особенно
когда в угрозыск играли. Гришкин-то Гоша совсем дурной.  С ним можно  играть
только до первой кошки.  А  потом  только его и видели!  И звать бесполезно:
только прохожих смешить. А Шарик мог быть даже настоящей сыскной собакой.
     -  Да  ничего  уж такого особенного в нем  не было. Собака  как собака.
Просто ты его сильно любил. Привязался,  как к родному, - баба Шура зевнула.
- Спи давай.
     - А сторож  был какой хороший. Я вот думаю все-таки, что  Иван Петрович
его не  утопил, а продал. Таких собак  ведь поискать. Так что он еще к моему
отъезду может найтись. Вот ты и будешь не одна.
     - Не выдумывай. Так и купили бы твоего Шарика. Людям своих собак девать
некуда. Утопил его Петрович, вот и все. Спи, утром в школу.
     - Ладно. Спокойной ночи.

     В  следующем доме -  небольшом, но ладном, обложенном новым  кирпичем -
жил студент-океанолог Тимоня со своими родителями. В этот поздний час Тимоня
сидел  за большим  письменным столом и разглядывал конспект по  физике.  Там
было на  что  посмотреть:  на  каждой  странице рядом с  записями теснились,
отвлекая   внимание,   рисунки:   что-то   вроде   тонущих  уродцев.  Тимоня
сосредоточился  на  тексте. Он полистал конспект, посидел, задумчиво глядя в
окно.  Потом  откинулся  к  спинке стула и начал медленно,  почти  не глядя,
вычерчивать в тетрадке линию: вот что-то вроде головы, толстая шея, а дальше
- некая упрощенная форма  тела. Другого человечка он начал выводить с ног и,
небрежно наметив  руки,  сразу  вычертил голову. Нарисовав  несколько  куцых
фигурок, он решительно провел над ними горизонтальную линию. И все они сразу
оказались под водой. Тимоня  на этом не остановился. Он продолжил рисование.
Теперь под водой  теснились совершенно  уже ни на что  не похожие  существа.
Тимоня отказывал им в самом необходимом: лишал конечностей и даже заменял их
плавниками и хвостами. Особенно долго он трудился над последним уродцем: все
конечности  на   этот  раз  сконцентрировались  в  центре  живота.  Их  было
многовато. Но  весь смысл, видимо,  заключался  в манере  рисования  - столь
старательно и сосредоточенно Тимоня подергивал рукой, чтобы линии получались
неровными,  зыбкими.  Выходило  нечто  вроде  креветочной  мякоти,  лишенной
хитинового покрова.
     - Это что за наскальная живопись?- спросил отец, с интересом заглядывая
ему через плечо.
     Тимоня и сам повнимательнее вгляделся в свой рисунок.
     - Так. Иллюстрация к процессу экзамена.
     Отец задержался возле рисунка, постоял, повернув голову набок, и ничего
больше не сказал.

     Последний прибрежный дом - дом начальника милиции  Сан  Саныча - уперся
боком в невысокую, приземистую  Воронью гору. В доме было тихо  и темно. Еще
час  тому  назад  Сан  Саныч сидел  в своем  кабинете, в  здешнем  отделении
милиции. Придя домой, он, по-видимому, наскоро поужинал и лег спать. На днях
Сан Саныч  отправил свое семейство  к  старикам в деревню. Он, собственно, и
сам туда собирался этим летом, да только планам его суждено было измениться.

     Дальше Воронья  гора вплотную подступила к воде, так  что все остальные
дома  расположились позади нее. Дорога, обегающая  озеро,  из  улицы Озерной
плавно  перетекала здесь в улицу Подгорную.  А по  берегу потянулись болота,
пересеченные  густыми рощами, и дорога,  резко отступив от озера, затерялась
за ними. Словно болота эти и перелески вынуждены были уступить улице Озерной
маленький участок своей территории.
     Некому  было  в  этот час появиться на  улице. Понапрасну фонари роняли
желтые пятна на  раскисшую землю. И столбы, опутанные проводами, как  связка
альпинистов, стремились скрыться во тьме, будто им здесь неуютно.
     А  в  небе сгрудились  зловещим букетом  вертикальные облака.  Ветра не
было. Но он уже где-то родился.

     6 мая 2 часа ночи
     Сережка проснулся  от  громкого,  как выстрел,  хлопка. Он выскочил  на
веранду  и  спросонья   таращил  глаза,  пока  не  сообразил,  что  форточка
распахнута настежь,  а  полиэтиленовая  пленка,  натянутая  на  перепончатое
летнее окно вместо второй рамы, отскочила, разом вырвав все кнопки, и теперь
билась на ветру, как простыня. В дом с воем врывался ветер. Сережка подбежал
к окну, захлопнул форточку и попытался запереть ее на самодельную задвижку -
изогнутый  гвоздь,  который  все проскакивал  нужную точку. Во тьме за окном
стоял настоящий  рев.  Мощными  рывками ветер подхватывал с земли  все,  что
плохо лежит.  По  двору Ивана  Петровича с грохотом  каталось  ведро. Старый
забор  жалобно  стучал  отскочившими  планками.  Сережка  раздумал закрывать
форточку  и  просунул  голову  наружу.  В  лицо  ударил  свежий запах  воды.
Настоящая морская буря!  С  силой рванул ветер, швырнув в лицо мелкие капли.
Сережка  от  неожиданности больно  ударился о  раму. Он поморщился и  втянул
голову  обратно.  В  этот  момент  поблизости  раздался оглушительный треск.
Сережка закрыл форточку. Пока он боролся  с непослушным гвоздем, встала баба
Шура и приковыляла на больных ногах.
     - Ну, приладил кое-как? Дай-ка я ее одеялом завешу, а то выстынет все к
утру.
     Она  зацепила небольшое ватное одеяло специальными петлями за гвозди. У
бабы Шуры по всему дому свои приспособления. У нее всегда тепло.
     -  У  сарая,  никак, крышу  снесло, - предположила она.  -  Загляни-ка,
Сережа, во двор: крыша-то цела?
     Сережка вышел в коридор и приоткрыл дверь, ведущую во  внутренний двор,
он  же сарай, какие встречаются еще  в здешних домах старой посройки. Тысячи
тонких, как  иголки, сквознячков  взревели над  Сережкиной головой, будто он
заглянул в  огромную губную  гармошку.  В оконце  под самой  крышей смотрела
бледная луна, изъеденная неровными темными пятнами. Она  была неподвижна, но
в то же время безостановочно неслась сквозь мутные облака. Сережке стало еще
холоднее, он поскорее отвернулся от окна.
     - Цела твоя крыша, - сказал он и тщательно закрыл дверь.
     Всю ночь бушевала непогода. К утру ветер поутих.

     6 мая, 9 часов
     Проснувшись, Сережка  увидел  бабу  Шуру  возле  раскаленной печки. Она
просовывала в раскрытую дверцу поленья, устанавливала их  вертикально, потом
прикрывала дверцу, оставив узенькую щель, и ждала, пока  дрова займутся. Вот
она  плотно  закрыла  печь  и,  кряхтя,  начала подниматься с  пола. Сережка
выскочил  из-под одеяла, попрыгал перед  трескучей  печкой, чтобы  согреться
хорошенько, и быстро оделся.
     Баба Шура поставила варить кашу. Сережка схватился за ведра.
     - Так что там поломалось-то, а? Баба Шура!
     - Да рябина наша. И так неудачно: макушка прямо к Петровичу завалилась.
Ну да леший с ним. Иди за водой.
     Сережка шагнул на крыльцо, придерживая  одной рукой капюшон. Он  ожидал
ветра. Но сильного ветра  уже не было. По дороге  он  взглянул на рябину. Да
уж, действительно неудачно сломалась. То-то будет ругани!
     Следом за ним к колонке подошел мужчина с  Подгорной. Сережка его плохо
знал. Но тот, оказывается, знал Сережку, потому что спросил:
     - Ваши знают, что вода в озере поднялась?
     - Какие наши? - не сразу понял Сережка.
     - Передай бабе  Шуре и  всем соседям, чтобы обратили  внимание на воду.
Что-то непонятное.
     Сережка схватил ведра и, нещадно раскачивая ими, заспешил домой.
     Возле забора уже обсуждалась проблема упавшей рябины.
     - Я  эту  макушку себе на дрова распилю! Она  мне  и так чуть забор  не
поломала! - кричал Иван Петрович.
     -  Пили-пили!  Тебе  же  все  мало!  Главно дело,  все тебе впору,  все
годится!
     А позади них молчало огромное неузнаваемое озеро. Деревья погрузились в
воду до самых веток, будто двинулись вброд на другой берег. Заборы затонули.
И почти все, что напоминало о человеческом присутствии, исчезло. Только пять
одиноких домишек жались  друг к другу у самой  кромки воды, да еще кирпичное
сооружение на том  берегу.  Будто к ним-то и подбиралось озеро всю ночь,  да
сил пока не хватило.
     - Баба Шура! Потоп!
     Тут только увидела баба Шура, что полдвора у нее  как не бывало. А Иван
Петрович,  растерянно  открыв  рот,  уставился  на свой сарай,  от  которого
виднелась одна  крыша.  И  вокруг  этой крыши  плавали  поленья.  Вода  косо
пересекла двор, демонстрируя явный уклон в сторону Настасьиного дома...
     -  Александра! -  испуганно ахнул Иван  Петрович.  - Гляди, Настасью-то
совсем затопило!
     Да. Настасьино крыльцо  было уже на  дне озера.  Ничто не  мешало  воде
просочиться под двери в дом.
     -  Горе-то какое! - причитала баба Шура.  - А  ты  беги к  Настасье!  -
крикнула она Ивану Петровичу. - И ты, Сережа, тоже!
     Но  бежать не пришлось. Настасья уже запирала за собой калитку. В одной
руке у нее  была палка, в другой большая сумка.  На  ногах резиновые сапоги.
Выставляя палку вперед, она зашагала к перекрестку.
     - Настасья! Иди к нам! У нас пока еще сухо, - позвала баба Шура.
     Настасья шагала,  глядя  прямо перед собой прозрачными серыми  глазами.
Спина прямая и неподвижная, как стенка.
     - Слышишь, что говорю? - повторила баба Шура.
     Настасья была уже у перекрестка. Она  слегка повернула голову и махнула
рукой: хватит, мол.
     -  Ни за что не зайдет. Вот куда, спрашивается, отправилась? - покачала
головой баба Шура.
     - В центр пошла, - сказал Сережка. - Может, у нее там родственники.
     - Нет у нее никого.
     А  вода прибывала.  Откуда она только  бралась? Растекалась  в стороны,
заключая в  губительные объятия  Настасьин дом. Едва  коснувшись бревенчатых
стен, она обращалась множеством  прозрачных пальчиков, которые забирались во
все щели, проникали в малейшие  углубления и дырочки. И когда она нащупала в
завалинке, почти на уровне окна, какую- то брешь, она устремилась туда.
     Затонуло болото.  Поля  вдоль новых берегов намокли, как губка, и влага
расползалась все дальше. В довершение всего что-то сильно рвануло со стороны
комбината.

     6 мая 11 часов
     Все,  кто  жил  на Озерной и  Подгорной,  столпились на Вороньей  горе,
сплошь  утыканной  желтыми  цветочками  мать-и-мачехи.  Светлое  серое  небо
обступило гору со всех  сторон. Ветер стих. Только редкие порывы раскачивали
ивовые ветки,  тяжелые от  толстых  почек. Собравшиеся  топтались  на  сырых
тропинках. Озеро  поднялось  до  середины склона и ползло выше,  будто в нем
бродили  дрожжи.  Будто  оно  само  было   гигантской   набухшей  почкой.  В
неспокойной мутной воде плавали ломаные ветки.
     Мальчишки носились  по  берегу. За ними с громким лаем гонялся  Гришкин
Гоша.  Эта компания уже сгоняла  пару раз на другой берег и сообщила, что на
комбинате лопнули какие-то трубы.  Приехала  аварийная, а на  территорию  не
пускают.  Это сообщение  никого особенно  не удивило.  Все  продолжали молча
смотреть на маленький островок, торчащий из воды заросшей кочкой. К островку
со  стороны   берега  всегда,  сколько   помнится,   вели  досчатые  мостки,
начинающиеся высокими воротами. Так вот этих  мостков, разумеется,  давно не
было видно.  Только глупо  торчала  на поверхности перекладина ворот.  И сам
островок чуть ли  не весь ушел в воду.  Никто  толком  не  знал,  что там за
постройки,  поскольку  и летом  и  зимой все скрывали густые заросли.  Знали
только, что там складские помещения комбината. К тому же остров с давних пор
был обнесен колючей проволокой в четыре ряда, да еще крест-накрест. И ворота
всегда  наглухо закрыты.  Короче говоря, вход  воспрещен.  А раз  нельзя, то
нельзя.  Все  привыкли  к  закрытому  островку  и уже  не  замечали  его.  И
неудивительно, что нынче вспомнили о нем не сразу.
     - Что же, они там так и сидят? - спросил наконец кто-то.
     - Конечно.  Сам  посуди: где был бы сейчас Федя? Да мы бы только  его и
слышали! Он бы никому покоя не дал.
     Сережка именно в этот момент  пробегал по тропинке  и даже остановился:
действительно! Федя может утонуть!
     Все опять замолчали. Выходило, надо что-то предпринимать.
     Со стороны шоссе раздались голоса. На гору поднялись  двое пожарников в
сопровождении начальника милиции Сан Саныча. Иван Петрович  с  суровым видом
пошел им навстречу.
     -  Здравствуйте, -  важно произнес он.  - Здесь  вопрос  серьезный:  на
острове люди. Их надо как-то снимать оттудова.
     - В  чем,  собственно,  сложность? -  спросил один из  пожарников. - На
озере живете, у каждого лодка во дворе. Давайте лодку, мы сплаваем.
     -  На нашем  озере лодок  не водится. У нас  не принято,  - сказал Иван
Петрович. И сказал почти правду. Только чуть-чуть преувеличил: у него самого
была лодка, да еще моторка у Тимони.
     - Тимоня где? У Тимони моторка есть, - раздалось из толпы.
     - Уже пошел за ней, - ответил Тимонин отец.
     Тут заговорили сразу чуть не все хором:
     - А ты-то сам, Петрович, чего скромничаешь?
     - Он спасать-то не очень. Только топить мастер.
     - А кому, как не тебе за Федей плыть?
     И все посмотрели на Ивана Петровича, потому что Федя - его родной брат.
Напрасно Иван Петрович надеялся, что об этом все забыли.
     -  Мою  лодку  смолить  надо, -  быстро сказал  он.  -  И  вообще:  где
начальство с комбината? Кто должен ихний объект спасать? Шишкин?
     -  Ладно,  Петрович, ты  активный, так  ты тут руководи. -  сказал  Сан
Саныч. - А я на комбинат съезжу. Что они там, ей богу, с ума посходили.
     - Кто со мной плывет? - крикнул Тимоня из-под горы.
     Сережка спустился к воде  и вопросительно посмотрел на  Тимоню. Но было
ясно: не возьмет. Взрослых полно. Хотя никто, похоже, на остров не рвался.
     В  результате поплыли двое: Тимоня  и один  пожарник. Народ  перебрался
повыше, чтобы обзор был лучше.
     -  Кто же там может  быть? - удивленно  спросил  второй пожарник. - Там
вроде бы и места нет.
     - Там двое  людей  с комбината, работники склада, - авторитетно ответил
Иван Петрович. - Они там даже живут.
     - Ну и дела. Жить им, что ли, больше негде?
     - Ну-у... один там сразу после эвакуации обосновался. Алкоголик. Уж лет
сорок живет,  истопником работает. Его дом-то  снесли, пока он  в Казахстане
работал. Обидели человека. Считай, просто выселили на остров.
     - Вот-вот, -  вмешалась в разговор самая старая из местных бабок - баба
Нюша, - точь в точь как ты своего Федю.
     -  Я? Я  устроил его  на  работу  в комбинат.  Уж  чего лучше  в его-то
положении? Там тебе и столовая, и прачечная.
     - Вот-вот. Добрые люди пригрели, а ты и рад.
     - Он там напарником работает!
     -  Напарник, что надо, - засмеялся кто-то, - с таким  на  воздух быстро
взлетишь! Слава Богу, хоть от берега далеко.
     - Просто  вырос твой  Федя  при институте,  так и повелось, - заключила
баба Нюша.
     - Слова сказать не дадут! - обиделся Иван  Петрович. - Завидуют. Я ведь
уличный комитет, - пояснил он пожарнику.
     - Да-а, - понимающе протянул тот, - есть чему позавидовать.
     А баба Нюша тут же оказалась в центре внимания. Поворачивая голову то к
одному, то к другому, она охотно отвечала на вопросы.
     - Баба Нюша, а что, истопник и вправду сорок лет на острове живет?
     -  Живет. Я-то  сама его с пятьдесят седьмого году так и не  видала. Он
тогда  вернулся  с эвакуации тощий, седой, загорелый, чуть ли  не обугливши.
Все считали,  что  он в голод помер. Дом его снесли. А он  вдруг и появился.
Оказывается, уезжал вместе с институтом.
     - С каким еще институтом?
     - Да ты не знаешь, тебя  еще на свете не  было.  Тут институт был,  где
нынче комбинат. Дуня-то там уборщицей работала.
     - Какая Дуня?
     -  Да  ты  не знаешь,  она  уж померла  давно.  Дуня, Федина-то  мать и
этого-вон, Ивана Петровича. На остров-то с  тех пор никто  уборщицей идти не
хочет.
     - Странно  однако:  истопник с  институтом эвакуировался. Что  ж его на
фронт не взяли?
     - Дак первый-то призыв был до сорока пяти лет.
     - Что? Сколько же ему лет?
     - Да вот считай. Больше моего.
     Лодка причалила  к  острову.  Все  замолчали,  пытаясь разглядеть  хоть
что-нибудь. Только все скрывали заросли. Потом моторка снова затарахтела.
     Иван Петрович обратился к пожарнику:
     - Вот Вы, как специалист, скажите свое  мнение:  откудова столько вдруг
воды?
     -  Это выяснить  нужно. Скорее  всего,  из других водоемов пришла после
таяния льдов.
     -  Наше озеро с другими водоемами не связано, - сказал Иван Петрович. И
никто ему не возразил, потому что это было очевидно.
     -  Тогда  трудно сказать,  -  пожал плечами  пожарник.  -  Но  если это
действительно так, то потопа быть не должно.
     - Во-во. Так нам власти и скажут: не должно его быть и нету! - заключил
какой-то шутник. - С нашим озером вечно что-нибудь неладно.
     - А что еще неладно? - заинтересовался пожарник.
     - Бывает, тонут. Приезжие, конечно.
     - Почему именно приезжие?
     - А мы предпочитаем не купаться. По крайней мере, далеко не плаваем.
     - А почему? - спросил пожарник.
     - Не принято у нас. Так с давних пор повелось.
     - В наше-то время совсем в  воду не заходили, - вставила баба Нюша. - А
в старое время и дома по берегу не строили, русалок боялися.
     - А как же эти пять домов ?
     - Так это новые  считалися дома. Дед мой рассказывал, как их всем селом
отговаривали у  воды строиться. Старики пугали: ключи придут. Только и тогда
стариков-то плохо слушали.
     - Да, ключи в озере есть,  - сказал Сан Саныч - Я-то сам не здешний. Но
думаю, потому здесь и тонут.
     - Да от ключей уж ничего не осталось! - убежденно сказал Иван Петрович.
-   Их   там  илом,  небось,  завалило.   Раньше  вода  возле  них  воронкой
закручивалась, даже с берега было видать. Там-вон, у мостков. А теперь нет.
     Моторка приближалась. В  ней сидели трое. Это  вызывало недоумение. Все
молча ждали.
     На гору  поднялись Тимоня,  пожарник и Федя. Федя шел  последним, являя
собой,  как обычно, жуткое зрелище: небритый, седые клочья вокруг лысины, на
беззубом  лице блаженная  улыбка. Кто угодно испугается. Только пугаться тут
некому. Федю знают все, особенно его лучшие друзья - собаки. Что называется,
каждая   собака  его   знает.  А  пожарники  -  народ   крепкий,  на  всякое
насмотрелись.
     Ликующий, неуправляемый голос Феди, звучал не умолкая:
     - Сижу,  думаю:  все, думаю, Федя. Допрыгался, Федя. Крышка. А истопник
молчит, как рыба. Даже не обернулся. Привет, Серега! - закричал Федя, увидев
Сережку.
     - Здравствуй, Федя.
     - А истопник-то где? Где второй-то? - раздавалось со всех сторон.
     - Наотрез  отказался плыть,  - сказал пожарник, с  недоумением  пожимая
плечами. - Что с ним сделаешь? Если вода дальше пойдет, опять поплывем.
     -  Пьяный,  небось!  - громогласно  предположила баба  Груша,  Гришкина
бабушка.
     - Да нет, - возразил Федя. - Он вообще с острова редко выходит.
     - Вот до  чего  человека обидели! - укоризненно сказал Иван Петрович. -
Даже спасаться не захотел. Одичал. Сорок лет по острову с багром бегает. Как
к мосткам подплывешь, того и гляди по башке хватит.
     - И нечего там делать! -  строго оборвала его баба Нюша. -  У него там,
говорят, свои сети натянуты. Не один ты рыбу ловишь.
     - Уж не  знаю, что за рыба в  вашем озере может водиться, - с сомнением
сказал пожарник Ивану Петровичу. - Мы летом  возле комбината воду брали, так
пена там вот таким слоем!
     -  На  территорию не пускают,  у них секретность,  - насмешливо добавил
второй, - а воду зачерпни обычной банкой, и все секреты налицо.
     - Да. Крутая помойка, - задумчиво произнес Тимоня.
     - И рыбы больной много, - добавил кто-то.
     - Да больная-то рыба  спокон веку здесь  попадалася, -  опять  вставила
баба Нюша.
     - Странно, с чего бы это, - с сомнением произнес пожарник.
     - Только  раньше-то ее мало было, не то что нынче, - не унималась  баба
Нюша.  - Нынче-то совсем не то. А в старые времена вода до чего чистая была!
Настоящее зеркало! Специально приезжали посмотреть. И очень холодная.
     - Русалок-то не видно было? - спросил веселый пожарник.
     - Не знаю. Не видала. Наши-то  на лодках не плавали.  Не положено было.
Лодку только графский сторож держал, да урядник. Только помню, в тринадцатом
году  на праздник один художник  поплыл к ключам, да стал тонуть. Сторож его
еле вытащил! А потом рассказывал:  глаза  у того художника выпученные, прямо
белые. Что-то, говорит, увидел, а что - не мог объяснить.
     - Ну, пошло-поехало, - буркнул Иван Петрович. - Опять сказки.
     - Интересно. Что же все-таки он увидел? - спросил кто-то.
     - Да русалку и увидел, - опять засмеялся пожарник.
     Примчались явно разочарованные мальчишки: вода больше не поднималась.
     Они проверили свои отметины на высоком собачьем пляже.
     - Ну ладно, пошли, что ли,  - с  неудовольствием сказал  Иван  Петрович
Феде.
     - Да нет, Иван Петрович, - засмущался Федя, - я лучше на остров...
     -  На остров, -  пробурчал  Иван  Петрович, - кто  тебя  туда  повезет,
интересно.

     12 мая
     Вода  значительно отступила. Похоже, она  уходила  в болото: там  стало
больше топей. Теперь граница озера  пролегла  по  злополучному забору  Ивана
Петровича. Крыльцо Настасьи просохло на  ветру. И только  в  подполье у  нее
стояла вода. Иван Петрович лично это проверил и пообещал вызвать  спасателей
из  районной  организации.  А  вопросами  загрязнения  водоема  в результате
прорыва труб на комбинате должна была заняться Санэпидстанция района.

     15 мая, утро
     В  это  холодное  утро  на  небо было страшно  смотреть. Оно  полнилось
черно-белыми облаками.  Облака эти медленно перемещались, наползали  друг на
друга, выталкивали  друг друга вверх,  громоздились  все выше и выше,  пугая
невероятными  размерами  небес. И  под этим трехэтажным  небом морщилось  от
ветра озеро, сжавшееся уже почти до прежних размеров. Светлое и колючее, как
алюминиевая   терка.  Из-за  Вороньей  горы,  слегка  оперившейся   зеленью,
показалась  крупная  фигура  бабы  Груши.   Приложив  руку  козырьком,   она
внимательно  вглядывалась  в перекресток  дорог. По шоссе со  стороны центра
приближался  "уазик"  темно-зеленого  цвета.  Когда  он свернул  направо, на
Озерную, баба Груша затрусила в том же направлении.
     Через  час баба  Груша  стояла  посреди магазина и произносила  гневный
монолог. Покупателей не было. Две молоденькие продавщицы и  кассирша слушали
ее, подперев кулаками щеки.
     - В Санэпиднадзор  должны были  сообщить  еще  когда! А  оттуда  вторую
неделю никого нет!  Это о чем-то  говорит?  Не больно зовут, значит. Еще бы!
Трубы-то лопнули где? На комбинате!  Ясное дело: ни к  чему им эта проверка.
Им и  спасатели не нужны: зачем лишний раз о себе напоминать? Главное, чтобы
все  шито-крыто  было.  Поначалу-то  я  решила,   что   приехали  нормальные
спасатели. Пошла просто поглядеть, как воду у Настасьи откачают. Я ж у нее с
тридцать  девятого году не была. Тогда еще девчонкой молоко им носила. У нее
еще  мать была  жива. А теперь-то  к ней никто не  ходит. Вы ж ее знаете: ей
никто не нужен. Так  вот,  вхожу  в  дом,  а там  уже  наш  Петрович торчит.
Спасателей этих двое. Один, потолще такой, с  насосом, другой налегке. Этот,
с  насосом,  в  подпол  полез.  Встал  на  одну  ступеньку,  чтобы  до  воды
дотянуться. Не знаю, что он там  вытанцовывал  на этой лесенке,  только  она
треснула, он  в  воду  и  ухнул.  Я уж  другому-то  говорю:  руку  ему  дай,
спасатель! Утонет ведь! Ну, дал он ему руку. Тот вылез, переоделся в ватник.
Сели в машину и укатили.
     - А кто теперь воду вычерпает? - поинтересовалась кассирша.
     - Так вот и  я к Петровичу пристала! Кто, говорю, воду-то вычерпает?  А
он:  да они же и  вычерпают. Вот очухаются маленько и вернутся. Они  же свои
ребятки,  комбинатские. Вот тут мне все и стало ясно! Даже аварийку районную
вызвать не хотят: есть,  значит, чего скрывать. А Петровичу я так и сказала:
а ты,  говорю, Петрович,  дурак. Под чужую  дудку пляшешь,  а сам  знать  не
знаешь, какие они тут дела  делают. Дождешься,  что  внук родной,  Валька, в
озере какой-нибудь отравы наглотается! И этих циркачей чтобы больше не было,
говорю! Так он пообещал сам воду вычерпать.
     - Он вычерпает, пожалуй, - усомнилась продавщица.
     В этот момент хлопнула дверь и в магазин вошел Федя. Сияя как всегда он
бодро прошел к кассе и, почти целиком просунув голову в окошко, сказал:
     - Здравствуй, тетя Таня!
     Тут одна из продавщиц, новенькая, развеселилась. Она, видно, к Феде еще
не привыкла. А баба Груша лишь сочувственно вздохнула: Федя старше тети Тани
лет на двадцать. Но мальчишки зовут ее так, и он туда же.
     - Я вообще-то в аптеку, - доверительно сообщил он.
     - А зачем же в магазин зашел? - спросила тетя Таня.
     - Да так. Здесь все свои.
     - В аптеку-то не опоздаешь? Иди поскорей.
     - Да успеется! Они до семи работают. А мне только таблетки.
     Новенькая продавщица затряслась от смеха:
     - Таблетки? А тебе какие помогают?
     - Да не мне, истопнику! - укоризненно сказал Федя, повернувшись к  ней.
- Мне-то зачем?
     Продавщица покатилась со смеху. Тетя Таня сердито посмотрела  на нее  и
покачала головой.
     -  А  к  нам  на  остров  главный  инженер  пришел,  проверяет  склад и
котельную. Так  я и  рад,  что таблетки  понадобились! Не хочу  я зря ему на
глаза попадаться.
     Федя счастливо улыбнулся.
     -  Вот! - вскричала баба Груша, - подняв указательный палец. - Слыхали?
Вот об  этом я и говорю!  Сами все прилижут, все  последствия уничтожат -  и
концы в воду! Потопа как не бывало!
     Федя внимательно выслушал ее и согласно закивал:
     -  Да! Ничего себе  был  потоп!  Вода-то  поднялась как, а? Поликлинику
совсем затопило!
     - Все три  этажа! - опять не удержалась  новенькая продавщица. Ей одной
было так  смешно, хотя  все прекрасно знали, что поликлиника стоит далеко за
Вороньей горой, а там никакого потопа не было.
     - Да не та поликлиника! - Федя выпрямился во весь рост и повернул к ней
покрасневшее лицо. - Старая поликлиника! Там еще было написано "Продукты".
     Девушка совсем  уже неприлично расхохоталась. Все  осуждающе замолчали.
Замолчал и Федя. Теперь стало слышно, как шумно он дышит.
     - Федя, Федя! Ты что? - забеспокоилась баба Груша.
     Все разом повернулись в его сторону.
     Лицо  Федино  покраснело, лишь резко  белела  кожа  над бровями. Теперь
отчетливо стали  видны  Федины  смешные  веки:  они у  него, как у черепахи,
сверху  и  снизу  одинаковые. И  между  этими  набухшими  веками  беспомощно
метались  зрачки. Губы  дергались. Федя пытался  что-то сказать,  но не  мог
выдавить из себя ни звука.
     - Была, была там поликлиника до войны! - отчеканила баба Груша так, что
в ушах зазвенело.- И еще в пятидесятые годы была! Потом там магазин сделали,
а  после  подсобку  комбинатскую.  А потом  там крыша упала,  так  ее вообще
забросили.
     Она  повернулась  к новенькой продавщице и  выразительно похлопала себя
ладонью по лбу: мол, ума у тебя куда меньше, чем у Феди.
     Федя притих, заскучал.
     - Там специалисты принимали... - печально сказал он. - Картинки были  с
лампочкой внутри. Я же помню. Что ж я совсем уже, что ли?
     Взгляд его устало скользнул по окнам.
     -  Ну,  пойду  за таблетками, -  сказал  он и пошел  к  дверям,  шаркая
пятками.

     29 мая, 9 часов
     Небосвод   до  краев  залит  яркой   голубизной.  Все   вчерашние  тучи
растворились  в ней  без остатка.  Оттого,  наверное, эта небывалая свежесть
небес.  Из-за Вороньей горы  слепящим белым  пламенем рвется  солнце. А  над
заборами роятся новенькие, глянцевые цветки вишни с пушистыми тычинками. Они
похожи на белых пчел.
     Тимоня  вышел  из  гаража  с  ведром  голубой  краски  и  направился  к
перевернутой моторке.
     - Привет, Тимоня! - крикнул Сережа с крыльца.
     - Здорово. Что не в школе?
     - А у нас каникулы начались.
     - Поздравляю.
     - А ты что, лодку будешь красить?
     - Пора.
     Тут  Сережка  услышал  глухой  щелчок.  От  стены  прямо  ему под  ноги
отскочила  "пулька" и исчезла  в  траве. Сережка  повернул голову  и  увидел
Вальку, хихикающего и готового в любой момент смыться.
     - Поймаю - мало не будет, - пообещал Сережка.
     Валька  немедленно скрылся  за дверью дедовой веранды и  моргал оттуда,
расплющив нос о стекло.
     А Тимоня обмакнул кисть и провел  ею по  металлическому борту.  Голубая
полоса  слилась с небом.  Цвет в цвет!  Тимоня даже усмехнулся.  Он  перевел
взгляд на озеро. Вода была гладкая  и  голубая,  как небо. Вернее, почти как
небо: прибавился еле ощутимый мрачноватый тон. Как бы капля чернил.
     Всего несколько дней,  как наладилась погода, а  все вокруг  совершенно
изменилось! Комаров  появилось  несметное количество.  Зелень  рванула,  как
сумасшедшая. Возле бабы-Шуриной  калитки в момент вымахали несколько  кустов
полыни. Пока Сережка спохватился, они стали совершенно неистребимы и грозили
совсем  блокировать вход.  Совсем еще недавно из кленовых почек выпростались
кулачки на тонких черенках,  а теперь это уже развернутые листья.  И  только
медлительный шиповник  еще  распрямляет сложенные  сначала пополам, потом  в
гармошку, проглаженные и прихотливо упакованные кем-то зеленые пальцы.




     5 июня, 14 часов
     День был  ветреный,  небо  - пронзительно  синее.  Солнце ныряло  между
клочьями  облаков, разметавшимися  по  небу. Оно яростно жгло,  вынырнув  на
чистое  пространство. Зато когда  скрывалось, все вокруг  резко  хмурилось и
становилось таким же мрачным, как озеро. По синей воде пролегла черная рябь.
Озеро словно надело непробиваемую кольчугу в два пальца толщиной.
     Сережка вошел в дом. Баба Шура громко двигала по плите кастрюли.
     - Все готово! - сказала она, обернувшись. - Иди мой руки.
     Сережка загромыхал умывальником и не услышал, как в дверь постучали.
     - Здравствуйте,  соседи, - бесстрастным голосом сказала бабка Настасья,
неожиданно возникшая в дверях. Сережка вытаращил глаза. Настасья никогда еще
не заходила к ним в дом.
     Баба Шура тоже сразу все оставила и внимательно посмотрела на нее.
     - Здравствуй, Настасья. Заходи, присаживайся.
     - Дай, соседка, семенной картошки, если осталась. Моя вся в подвале под
водой пропала.
     - Конечно-конечно, - заспешила баба Шура, -  два  ведра  оставалось. Мы
ведь уже посадили. А тебе воду-то откачали?
     - Нет.
     - Да ты садись, Настасья. Мы как раз обедать собрались.
     - Нет. Спасибо. Пойду. Картошки-то дашь?
     - Сейчас-сейчас. Хоть чаю выпей!
     Настасья  так  и  стояла,  прислонившись  к  косяку.  Тогда  баба  Шура
отправилась в  сарай  за картошкой  и  вернулась  с двумя ведрами  проросших
клубней.
     - Шура! Ты дома? - раздалось с улицы.
     Торопливо шаркая пятками, в дом чуть ли не вбежала баба Груша.
     - Утопленника выловили!
     - Да ты что! Мужчину? Женщину?
     - То-то и оно, что неизвестно. Вот бегаю, своих проверяю: целы ли. Надо
бы к Настасье заскочить, только...
     Тут баба Груша  увидела Настасью  и вытаращила глаза. Но быстро сменила
выражение лица и сказала:
     - Ну и слава богу. И идти не надо.
     - Пойду, - сказала Настасья.
     - Сережа, отнеси картошку-то до дому - сказала баба Шура.
     - А где утопленника выловили? - спросил Сережка.
     - На той стороне, возле комбината.
     - А Гришка-то знает? - спросил Сережка.
     - Еще бы. Он, поди, уже там.
     - То есть как это? И за мной не зашел?
     Он  выскочил из-за стола  и кинулся  к  калитке,  размахивая  ведрами с
картошкой.
     - Баба Шура, я быстро! Картошку закину и сгоняю за озеро. Одна нога там
- другая здесь!
     -  Надо  же,  Настасья-то к  тебе  пожаловала,  - сказала  баба  Груша,
присаживаясь к столу.  - А к ней-то  самой  так  просто  не  зайдешь. Совсем
нелюдимая. И что за человек такой?
     - Оказывается, вода у нее в подполье так и стоит, - сказала баба Шура.
     -  Ну,  возьмусь  я  за Петровича,  -  пообещала  баба Груша. -  Уж как
божился, что сам вычерпает.
     - Этот вычерпает, жди.
     - Вот  и  я говорю,  никудышный  мужик.  Не поймешь, кто  из них больше
ущербный, он или Федя.
     - Оба ущербные, каждый на свой манер, - заключила баба Шура.

     Сережка решил бежать напрямик через болото.
     - Серега! Подожди! - послышалось сзади.
     Его догонял Гришка.
     - Я сначала за Васькой забежал! Он тоже хочет посмотреть!
     Сережка обернулся на бегу и увидел этого неизвестного Ваську.
     - Он наш дачник! - пояснил Гришка.
     Выбежали на болото. Сережка прыгал с кочки на  кочку, перемахивая через
хлюпающие ямы.  Потом нырял сквозь сплошную  сеть  веток. За ним след в след
нырял  Гришка. Васька  только  успевал  выставлять  вперед  локти, чтобы  не
получить веткой в глаз.
     - Скоро? - кричал Васька.
     - Скоро!
     Внезапно болото  кончилось. Показался  ровный зеленый берег и кирпичное
здание комбината.
     Возле  воды толпились люди.  Иван  Петрович уже  расхаживал  с  суровым
видом, засунув руки в карманы своих коротковатых брюк. Сан Саныч  и еще один
молоденький милиционер стояли возле утопленника, накрытого брезентом.
     - Опоздали, - разочарованно протянул Гришка, - уже накрыли.
     - Не мешайте, - строго сказал Иван Петрович.
     - Кого ждут-то? - громким шепотом поинтересовался Гришка.
     - Следователя, - ответил Васька с видом знатока.
     Ветер разогнал облака. Солнце пекло нещадно.
     Среди собравшихся были совсем незнакомые лица: видно, комбинатские. Все
вполголоса  переговаривались  между  собой,  а  мальчишки  прислушивались  к
разговорам.
     -  Эту лодку первым заметил вахтер. Он ее еще вчера  в камышах  увидал.
Смотрит, лодка вверх дном.
     - Что же, этот утопленник уже два дня здесь плавает?
     - Может, и больше.
     - А еще вахтер говорит, будто вначале он как бы шевелился.
     - Ага,  сейчас,  шевелился!  -  саркастически вставил Иван Петрович.  -
Шевелился бы - встал бы да пошел. Тут мелко.
     - Вахтер лодку-то на  берег вытянул, а под ней труп этот вниз лицом. Он
его перевернул на спину, а лица вообще нет. Каша какая-то.
     - А одет во что?
     - Не знаю, сейчас посмотрим.
     Наконец рядом  остановилась машина. Следователь вышел, хлопнув дверцей,
и зашагал прямо сквозь  толпу. Все послушно расступились, вытягивая  шеи ему
вслед.  Мальчишки   короткими  перебежками  продвигались  поближе,  пока  не
оказались  в  первом  ряду.  Но  следователь  отодвинул  всех  на  приличное
расстояние. Он переговорил о чем-то с Сан Санычем, а потом коротко сказал:
     - Откройте.
     Молоденький  милиционер откинул  брезент...  Все, кто хоть  что-то  мог
увидеть, невольно ахнули.  Вернее сказать, прозвучал глубокий, громкий вдох.
К сожалению следователь не подпустил ближе.  Видно было  лишь,  как за углом
ткани потянулись липкие нити, переливаясь в ярких лучах солнца  разноцветной
радугой.
     - Чушь какая-то, ей богу, - изумленно произнес Сан Саныч.
     Мальчишки чуть  шеи не  свернули, пытаясь  разглядеть утопленника. Тело
было темным,  синеватым и  каким-то склизским на  вид. И от него повсеместно
тянулись эти странные нити. Будто развернули мокрую конфету.
     - Не могу разобрать... Может это одежда? - предположил Гришка.
     - А по-моему, никакой одежды нет, - сказал Сережка.
     - Возьмите образцы массы, -  распорядился  следователь  после короткого
молчания. - Вахтера вызывали?
     Он подошел к Сан Санычу, и опять не стало слышно, о чем они говорят.
     - В кислоте растворили! - дошло до Ивана Петровича.
     - В какой еще кислоте! - нервно воскликнул интересный мужчина с тонкими
усиками и с галстуком. - Вы думаете, что говорите? Откуда в озере кислота?
     - Да нет, Булат Васильевич, -  заискивающе произнес Иван Петрович,  - Я
говорю, его еще до озера кислотой побрызгали. Чтобы было не узнать. Мафия. А
про озеро-то вопрос другой. Надо санэпидстанцию вызвать.
     - Да кто вы такой, чтобы санэпидстанцию вызывать? - взвился мужчина.
     - Я-то? Я председатель уличного комитета с того берега.
     - Попрошу всех разойтись! - гаркнул Сан Саныч.
     Молоденький   милиционер   и   человек   в   штатском,   приехавший  со
следователем, подняли носилки и понесли к милицейской машине.
     -  Слушай, этот,  в галстуке, кто  такой? -  спросил  Сережка Гришку  в
расчете на то, что он как бабы-Грушин внук всех знает.
     - Главный инженер с комбината, - ответил тот.

     8 июня, 13 часов
     Настала жара. Это  обычное дело  в здешних краях:  недели  две жара,  а
потом  до конца лета  солнце из-за облаков не показывается. Если  не открыть
вовремя купальный сезон, то можно его и совсем пропустить. Но  именно теперь
Сан  Саныч  повесил у  магазина  и  на двух столбах  возле озера объявление:
"Купаться  запрещено  до официального заключения комисси Санэпиднадзора".  А
комиссия что-то не спешила.
     Жара здесь и всегда-то  плохо  переносится. Но в эти дни было  особенно
тяжко:  ни ветерка!  Озеро замерло,  разогретое. Камыш не шелохнется,  будто
воткнутый  в студень. Лишь ночами ветер  гонит тучи куда-то на север,  будто
вагоны с дождем проездом.
     Сан Саныч,  пользуясь  обеденным перерывом, окучивал свою картошку. А к
нему спешил Иван  Петрович. Лысина его была прикрыта кепкой. Широкие брючины
зацепляли головы  одуванчиков.  Иван  Петрович старался  бежать прошлогодней
тропинкой,  но ее,  к сожалению,  практически  не было:  мощный дерн,  густо
утыканный цветами, напирал со всех сторон, не оставляя места даже для  одной
ступни.
     Еще не добежав, Иван Петрович во весь голос сообщил:
     - Сан Саныч! В нашей округе никто не  пропал. Но это и так все знают. А
я вот  установил, что на комбинате тоже все целые.  Так  что утопленник - не
нашинский. Пришлый.
     - Все сказал? -  Сан Саныч поспешно шагнул через борозду ему навстречу.
- Знаешь, Петрович, у тебя свои дела, у меня - свои.
     - Напрасно ты мной пренебрегаешь, - сказал Иван Петрович, - я лицо тоже
ответственное.  Хоть  у  меня  и  так  дел  по  горло.  Воду-вон  у Настасьи
вычерпать. Козу-вон купил. Все я да я. Рук не хватает.
     И он зашагал было прочь, но тут же развернулся и затрусил обратно.
     - Вот что я думаю: надо с разных точек зрения подойти. Может, человек в
лодке просто химикаты вез, да перевернулся?
     Сан  Саныч  сердито  обрабатывал  борозду,  не поворачивая головы. Иван
Петрович продолжал мыслить вслух:
     - Может собутыльник? Пил с истопником на острове да утонул?
     - Когда это у истопника собутыльники были? Ты хоть одного видел?
     - Ну,  может этот утопленник поначалу на мостки  забрел, а истопник его
багром огрел?  Вот  что! - Иван  Петрович оглянулся и  с  таинственным видом
закончил: - надо Федора допросить.
     - Знаешь что! - возмутился Сан Саныч. - Федора  своего сам  допрашивай.
Вот прямо сейчас иди и займись!

     8 июня, 14 часов
     В кабинете Сан Саныча раздался телефонный звонок.
     - Добрый день, Сан Саныч. Вас беспокоит главный инженер комбината.
     - Я Вас внимательно слушаю.
     -  Сан Саныч! Что за объявления Вы развешали на столбах? Опоздали!  Это
уже  лишнее: наши специалисты взяли пробы воды по всему берегу и на глубине.
Проведенный анализ показал, что все примеси в пределах нормы. Так что будьте
добры, снимите свои бумажки!
     - Я готов их снять.  С превеликим удовольствием. Но мне нужен документ,
на основании которого я это сделаю. И  по  закону это должно быть заключение
Санэпиднадзора.
     - Ну что ж, ждите комиссии. Мы свое дело сделали.
     - Это уж точно.
     - Только заметьте: у нас работают научные сотрудники. Люди имеют ученые
степени, между прочим. И мне непонятно: зачем Вам, человеку,  отвечающему за
спокойствие  в  населенном  пункте,  нужно  привлекать к  озеру  скандальное
внимание? Тем более, что причин для этого нет!
     Повесив  трубку, Сан  Саныч  несколько  раз  недовольно хмыкнул.  Потом
произнес вслух:
     - Ученые.  Где они, ученые? Ученые  -  это подвижники! Они своей жизнью
рискуют. А не чужой.

     8 июня, 15 часов
     В  кабинете  Сан  Саныча  снова  раздался  звонок.  Звонил  следователь
районной прокуратуры.
     - Что у вас нового? - поинтересовался он.
     - Ничего существенного, обстановка нормальная.
     - Хорошо. Только я  попрошу Вас не  делать  самостоятельных  выводов  о
существенности  происходящего. Я должен быть  в курсе всех  событий.  Будьте
внимательны ко всему, что касается озера. Приеду на следующей неделе.
     -  Да  я и так здесь как привязанный! Комиссии  все нет, люди вот-вот в
воду полезут. А в воде неизвестно что!
     -  Я  позвоню  Вам  накануне  своего  приезда.  Подготовьте пожалуйста,
подробный отчет по обстановке на озере.

     11 июня, 12 часов
     Баба Груша вела  разговор  в  магазине.  Покупателей  было  мало.  Двое
дачников  разочарованно  топтались  в хлебном  отделе,  рассматривая  пустые
витрины. Продавщицы облокотились на прилавок.
     - Народ дурной до чего! - говорила баба Груша голосом, рассчитанным  на
большую аудиторию.  - Подъезжает машина.  Оттуда выходит  такой, в цветастых
шортах вот посюда, и к воде. Я только рот открыть успела, а он свои шорты на
куст - швырк, в воду  плюхнулся и  поплыл. Написано русским языком: купаться
запрещено. Ну  просто  не терпится идиотам! Ладно, не отравился, не утоп.  А
глядишь, прыщами какими пойдет?
     - Это точно,  - закивала продавщица, - пока эта комиссия соберется, все
тут неизвестно чем покроемся.
     - Комбинат закрыть надо! - митинговала баба Груша. - Да  разве закроют!
Потому и комиссию тормозят!
     -  Наверняка.  Только  не  верится мне, чтобы  труп  из-за  загрязнений
растворился, - вступила в разговор кассирша.
     - Почему бы и нет? Теперь химию используют и надо и не надо.
     -  Да  что  уж лишнее говорить.  Тогда бы уже  давно вся  рыба в  озере
растворилась.
     Этот аргумент кассирши оказался очень веским. Баба Груша задумалась, но
не надолго:
     - А заметили, как много в этом году больной рыбы?
     - А у нас этой больной рыбы полно! - раздался радостный голос Феди.
     За разговорами не заметили, как он вошел.
     - Я тут попробовал одну: ну, там, поджарил, посолил.
     - Ну и как? - усмехнулась продавщица.
     -  Не знаю, - Федя  пожал плечами.  - Хрустит.  Как  все равно лампочку
съел.
     - Ну и здоровье у тебя, Федя!
     Подойдя к кассе, Федя просунул голову в окошко, насколько смог:
     - Здравствуй,  тетя  Таня! Веришь, нет, тетя Таня,  я  сейчас  чуть  не
заблудился! На маршрутку сел у горы. Еду-еду, гляжу: где я?
     - Пешком ходи! - поучительно сказала баба Груша. - Все в магазин пешком
ходят, один ты на маршрутке.
     - А маршрутка удачно  подошла, я  и сел. Так  вот:  выхожу  - ничего не
понимаю.  Хорошо, ребята  с  молокозавода  ехали. Садись, говорят,  Федя, до
магазина подкинем.
     - Ну ладно. Идти надо, - с сожалением произнесла баба Груша. - В общем,
нечего в  этом озере купаться.  И раньше-то за озером слава  дурная  была, а
теперь еще утопленники растворяться начали!
     - А  вот  интересно,  почему  он  под  лодкой лежал?  -  ни к  кому  не
обращаясь, спросила тетя Таня.
     - Да он топляк! - Федя пренебрежительно махнул рукой. -  С ним возиться
- только зря время терять.
     Все ошарашенно взглянули на него. А Федя продолжал:
     - У нас тоже такой под мостками мотался.
     Все молчали.
     -  Тебя,  Федя,  только  и  слушать!  - сказала,  наконец,  баба Груша,
неодобрительно покачав головой.
     В магазин  вошел Тимоня.  Он прошел к  витрине и  углубился в  изучение
скудного ассортимента колбас.
     -  А  к нам  на остров Сан Саныч пришел.  Иди,  говорит, Федя, погуляй.
Только  зря он меня  прогнал. Лучше  бы  меня расспросил.  Что ему  истопник
расскажет? Он уже и говорить-то почти разучился.
     -  Ну,  пора тебе  уже наверное, Федя, - рассудила  тетя Таня.  -  Иди.
Истопник там тебя заждался.
     - Да вряд ли, он топляков наверное ловит.
     И опять все уставились на него.
     - Ну хватит, Федя! - строго сказала баба Груша. - Тебя послушаешь - всю
ночь спать не будешь.
     Когда дверь за Федей закрылась, тетя Таня сказала:
     - Не хотела бы я оказаться на  этом острове. Как они только там  живут?
Ужас какой-то.
     - А что еще за топляки? Это же надо такое придумать! - недоумевала баба
Груша.
     - Топляки - это бревна, которые по воде сплавляют, - пояснил Тимоня.
     - Ах, бревна. Ну ладно. И то слава богу.

     14 июня, 8 часов
     Тимоня допил кофе, надел на спину  рюкзак и попрощался с родителями. Он
отправился  на  два  дня  на практику, а мать  с отцом собирались  ехать  за
билетами в далекий город, в гости к Тимониной бабушке.
     - Так брать на тебя билет? - поинтересовалась еще раз мать.
     - Нет. Я решил с вами не ехать.
     - Ну, смотри. Ты, конечно, очень самостоятельный. Но нас не будет целый
месяц. С голоду не умрешь?
     - Это вряд ли.
     По соседству Сан Саныч закрывал за собой калитку.
     - Здорово, Тимофей. Зайди в участок, - строго сказал он.
     - Сейчас не могу, Сан Саныч,  уезжаю до послезавтра. Допрашивайте прямо
здесь.
     - Ну, ладно, вопрос такой: лодка-то, под которой  утопленник обнаружен,
оказывается, твоя.
     - Ну, моя. То есть не моя, а еще деда. Старая лодка, она мне  не нужна.
Ее в потоп унесло, я ее и не искал.
     - А почему мне сразу не сказал?
     - Вот спросили - я и сказал.
     -  Приедешь  - зайди в  участок, распишись в  показаниях.  Больно уж ты
независимый. И  вообще странный ты парень:  зачем тебе лодка,  если рыбу  не
ловишь?
     И добавил:
     - Впрочем,  и  дед твой странный был.  Плавал-плавал а рыбы  вечно -  с
гулькин нос.

     17 июня, утро
     Жара все такая же.  И где только проливались тучи, предназначенные  для
этих мест?  Огород нужно поливать каждый вечер. Ягоды  черной  смородины уже
начали  темнеть,  а  красной  -  светлеть.  Высоченный  укроп  вытянулся над
грядками, как сахарный тростник.  Сумасшедшее  лето! Но  лучше всего удались
лопухи и крапива, хотя их никто никогда не поливал.
     Душно.  Только в  доме  и  спасение:  дома-то  здесь  скрыты  от солнца
вековыми деревьями.
     Оба озерных пляжа  -  один против другого - весь день усеяны полуголыми
людьми.  Напрасно  Сан Саныч  лично  разъезжал на милицейской машине  вокруг
озера  и  вещал  в  мегафон:"Купаться запрещено! Опасно  для жизни!"  Стоило
машине  отъехать к другому пляжу,  как вновь прибывшие тут  же  плюхались  в
воду.
     Ясно было, что ничего особенного ни с кем не происходит.
     - Да ну, тут париться! Пошли купаться! - не выдержал Васька. - Зря, что
ли, дачу возле озера сняли?
     -  Я  бы  искупался, - с  сомнением сказал  Гришка,  да баушка говорит,
прыщами пойдем.
     - Ерунда! - решительно сказал  Сережка. - Пацаны из класса уже купались
- и ничего. Ну что, Васька, поплыли? Ты же, говоришь, плавать умеешь?
     - А то! Разряд имею. Давайте втроем наперегонки!
     - Вдвоем. Гришка не умеет.
     - Не то  что  не умею, - Гришка повел плечом, - просто  на середину  не
плаваю.
     - Почему? - удивился Васька.
     - А никто из наших на середину не плавает.
     - Кто умеет, тот плавает, - сказал Сережка.
     - А баушка говорит, что родному внуку и баба Шура не разрешила бы.
     -  Слава богу, я двоюродный, - холодно ответил  Сережка. - Мне, считай,
повезло. Ну что, плывем?
     Решили плыть с ближайшего пляжа на противоположный, где их  будет ждать
Гришка со шмотками.
     Возле дома Сан Саныча мальчишки с интересом остановились: по тропинке к
мостику бежал сам Сан Саныч в двухцветных  плавках. Добежал, присел, вытянул
руки и бухнулся в воду.
     - Тоже спекся! - пояснил Сережка. Оба расхохотались.
     Вода даже в такую жару показалась прохладной.
     -  Макнемся! - Завопил Сережка и  понесся,  распихивая народ и поднимая
вокруг тучи брызг. А уж брызги-то хороши: один ил!
     Васька на бегу лупил кулаками по воде. Все вокруг возмущались.
     - Вот кто  прыщами-то пойдет!  - кричал Сережка.  -  Которые  у  берега
толкутся!
     Мальчишки оттолкнулись от  мягкого дна и, окунув лица в  воду,  сделали
первый рывок. Чем дальше от берега,  тем чище становилась вода. Водоросли на
дне очищались от ила. В них застыли без движения стаи рыб. Их не видно, пока
не спугнешь, пока внезапно не сорвется с места кучка темных спинок.
     - Не смотри в воду! - крикнул Сережка Ваське.
     - Почему?
     - Лучше не надо.
     И для убедительности прибавил:
     - Береженого бог бережет: вдруг в озере кислота? Глаза все-таки.
     Васька плыл грамотно: выставлял углом локоть, потом  плавно уводил руку
под воду, легко перекатываясь с  одного бока на другой.  Сережка предпочитал
плыть  нестандартным "паровозиком". Он таранил воду головой,  безостановочно
работая  руками,  как  мельница,  и через  равные  промежутки  времени резко
выталкивался из воды. Скорость отличная!
     -  Отдыхать будем? - крикнул Сережка, когда поравнялись  с островом.  -
Можно за проволоку подержаться!
     Он  обернулся... На пляшущей поверхности металось перепуганное Васькино
лицо,  исчезая  и  появляясь  вновь  среди  беспорядочных  толчков  воды.  В
следующий момент Васькина голова выдернулась,  громко  глотая воздух. Волосы
плотно, как тина, облепили лоб над выпученными  глазами.  Васька бил по воде
руками. Удержаться  на поверхности таким  образом  было невозможно.  И когда
прилизанная  голова  снова  скрылась  под  водой, Сережка  нырнул и с  силой
толкнул Ваську снизу вверх. Он читал: так делают дельфины.
     - Плыви! Я тебя страхую!
     Васька плыл плохо, неуверенно.  Только  возле берега стал  приходить  в
себя и выровнялся.
     Гришка сидел на берегу.
     - Вы чего так долго? - удивился он.
     Сережка не ответил. Васька отплевывался  и тер глаза.  Натянули треники
прямо на мокрые ноги и пошли.
     -  Слушайте,  что я видел...  -  начал  Васька, - в  воде что-то  очень
противное было.
     - Да где ты увидел-то? - удивился Сережка.  - Мы же рядом  плыли. Я еще
нырнул в том месте.
     - Может, утопленник? - предположил Гришка.
     - Может быть, - испуганно сказал Васька.
     - А как он выглядел-то?, - спросил Гришка.
     - Даже не  знаю. Нет,  наверно  не утопленник.  Прозрачный.  Как медуза
огромная. Только у нее такие, как бы, розовые ручки... гадкие.
     Васькино лицо перекосила нервная гримаса.

     17 июня, 21 час
     Баба Шура пришла от бабы Груши  и  начала ругаться. Оказывается,  нужно
было сразу сообщить ей о том, что Васька чуть не утонул.
     - Зря я тебе разрешила с Тимонькой плавать. Теперь покою никакого нет.
     - Да ну, баба Шура. Наслушалась бабы Груши. Ей всегда все не так. А мне
плыть еще легче, чем пешком идти.
     -   Я  знаю,   сама   виновата.  Так-то  подумать:  отправляю  парня  в
Нахимовское, так как же плавать не научить? Должен же человек  хоть на  воде
держаться! Только прошу  тебя,  Сережа, не плавай ты  больше в нашем  озере.
Хорошо, что все обошлось. И хватит Бога гневить.
     - Ну вот, уже и Бога. Ты что, теперь в Бога веришь?
     -  Да где уж  там! Где теперь настоящие-то  верующие?  То-то  и  плохо.
Может, стариков бы слушали. Не лезли бы в эту проклятую лужу. А Бог - он все
видит.
     - Ну  да, видит. Что же тогда  Настасью залило,  а  не Ивана Петровича?
Несправедливо.
     - Типун тебе на язык. Наш-то дом ближе к воде стоит, чем Петровича. Нас
тогда бы вперед залило. А от Настасьи вообще бы одна труба осталась.
     - А помнишь, ты говорила, что сама в озере купалась?
     - Ну как же, когда в пионерах были, так целыми отрядами в воду лезли, с
предрассудками боролись! Про озеро всегда плохо говорили, да кого  ни спроси
- сам никто ничего не видел. Ну и плюнули: не видели - значит ничего и нету.
Никто из озера на берег  не выполз и за ноги никого не  схватил. Но была все
же история: Валька Боков  однажды чего-то испугался, так его никакими силами
больше в  воду было  не затащить! Уж как мы  над ним  потешались. А в  школе
сколько  стыдили за суеверие!  А теперь  вот ваш Васька,  говоришь,  увидел.
Может, и вправду что-то есть.
     Когда улеглись спать, баба Шура опять принялась за свое:
     - Не лезь в воду, Сережа, договорились?
     - Что-то ты, баба Шура, на себя не похожа. Никогда ничего не боишься, а
тут вдруг испугалась.
     -  Да нехорошо как-то нынче с озером. И  потоп, и утопленник  этот... И
Васька  ваш вот теперь... Ты-то сам ничего такого не видел? Может, просто не
говоришь мне?
     - Я в воду не гляжу. Мне Тимоня сразу запретил.
     - Почему?
     - Не  объяснил. Да мог и  не запрещать,  я и сам ни за что не посмотрю:
боюсь Шарика увидеть.
     -  Ну вот,  опять про Шарика.  От него последние косточки - и те, поди,
илом занесло.
     Баба  Шура замолчала. Сережке тоже не хотелось больше разговаривать. Но
уснуть все не удавалось
     За  окном  светилось  лиловое  небо. Слышно  было,  как  шумят  листья.
Начинался ветер. Он гудел, залетая в  трубу, завывал в щелях чердака.  Потом
затихал. Но это лишь  усиливало беспокойство,  потому что в эти минуты ветер
копил  силы,  чтобы снова наброситься  на  человеческое жилье. Что-то в этом
тревожило  Сережку. Он  попытался привыкнуть к повторяющимся  звукам и долго
лежал  с закрытыми глазами, внушая себе,  что ветер отдаляется, перемещается
куда-то  за озеро.  В результате  получилась  странная  картина,  будто воют
одновременно  два ветра:  один близко, другой далеко.  Словно две  тоскующие
собаки на разных концах поселка.
     -  Все-таки, баба Шура, как это  Иван  Петрович смог Шарика утопить? Да
Шарик его просто  покусал бы! Мне не верится. Как я тогда жалел, что в школу
пошел! Сколько раз просто так мотал, а тут как назло отправился. Хоть бы мне
знать, что Иван Петрович свои прирезки делать начнет! И почему ты мне до сих
пор не хочешь рассказать, как все случилось?
     - Да зачем тебе зря душу калечить. История-то плохая.
     - Все равно расскажи. Иначе я его все время жду.
     -  Ну ладно, - вздохнула баба Шура. - Может и вправду лучше рассказать.
Он  когда на  Петровича бросился, тот,  может, с перепугу,  лопатой  его  по
голове огрел. Шарик-то и затих. Не  знаю, убил он его или оглушил. Рана была
между ушами  огромная. Сказал, дохлый. Пока я Сан Санычу звонила, он  его  в
лодку погрузил да к ключам отвез.
     Сережка почувствовал,  как  по  виску к подушке  съехала слезинка.  Под
щекой стало мокро. Он перевернулся на другой бок и закрыл глаза.

     22 июня, вечер
     Медленно спадала  жара. Пришел тяжелый, душный  вечер.  Только  к самой
ночи непонятно откуда пахнуло холодом. Тимоня недавно перебрался ночевать  в
маленькую  комнатенку, оборудованную на чердаке.  Единственное  окно  здесь,
затянутое  сеткой  от  комаров,  открыто  настежь  уже  третью  неделю.  Под
раскаленной крышей жара еще сильней. Но зато отсюда хорошо видно озеро.
     Стены, воздух, стволы деревьев  наполнены избытком солнечного жара. Все
тяжко дышит. Живые ткани  распарены, разбудоражены и  вот-вот забродят,  как
тесто, рискуя взломать отведенные границы. Что будет с этой землей,  если не
настанет ночь?
     Но планета медленно перевалилась пылающей щекой в тень. Где-то в вышине
раскаленные массы воздуха,  шипя, схлестнулись с пустотой.  И понеслась вниз
эстафетой, перескакивая по кирпичикам мироздания, команда "стоп".
     Даже в самую длинную белую ночь, когда солнечные лучи так и не покидают
этот край земли  насовсем,  настает  такой момент. Лаборатория  жизни сводит
свой баланс.
     Тимоня перевернулся на живот  и уперся подбородком в сложенные руки. Он
смотрел на светлое, дымящееся, как парное молоко, озеро, пока не уснул.

     25 июня, 19 часов
     Жара  спадала.  Сережка,  Гришка  и  Васька  пришли  на  собачий  пляж.
Вообще-то этот пляж действительно предназначен для того, чтобы купать собак.
Но, как правило, здесь всегда пусто. Солнце начало спуск к  линии горизонта.
Длинные тени  пролегли через пляж. Гладкая вода старательно копировала небо,
розоватые облака и очертания берегов.
     - Давайте друг друга пугать! - предложил Гришка.
     - Ну еще, - буркнул Васька. - Тут у вас и так-то не больно весело.
     - Почему? - удивился Гришка.
     - Утопленники всякие. Истопники.
     - А ты что, истопника видел? - удивился Гришка.
     - Нет, слышал как-то. А он что, страшный?
     - Да не очень. Вот Федя - тот вообще атас!
     - Да брось  ты про Федю.  Нашел над кем  смеяться, -  сказал Сережка. -
Давай лучше свою страшную историю.
     -  Чего  я-то сразу? Ну,  вообще,  ладно,  - он немного подумал. - Это,
э-э... Одна тетенька  и  с ней еще  дяденька поехали в какую-то  там область
картошку  убирать. А там  были  грибные  места. Вот они  и попросили  одного
старика показать им, где  грибы  растут. Он их повел. И  правда, грибов было
много. А  тетенька оглянулась - видит, сквозь деревья озеро  виднеется. И  в
той стороне  грибов еще больше. Она туда пошла, а старик  ей строго говорит:
"Туда  не ходи".  А  дяденька  не слышал этого  и тоже  туда направился. Вот
прошло время, смотрят они, а дяденьки-то и нет.  Побежали они к озеру, а там
из воды торчит девушка с длинными  волосами и синими глазами и  его за  руку
тянет. Тетенька подбежала, схватила его за другую руку, и к себе как дернет!
И  вытянула  его. А русалка  та как зубами лязгнет! Злющая  сразу такая! Вся
скривилась. Они и убежали.
     Помолчали.  Васька  опасливо  покосился  на воду.  Озеро  окрасилось  в
розовый цвет. Очертания противоположного берега и острова теряли четкость.
     - А у нас, когда мы во Львове жили, - начал Васька, - сосед был геолог.
Так он говорил, что они  вот так же в  глухой  тайге  вокруг костра сидели и
страшные  истории  рассказывали.  Вот  так  они  говорили-говорили  и  вдруг
смотрят: лишняя голова! Они все свои пересчитали, а сзади еще одна, с черной
такой рожей. Потом  этот неизвестный увидел, что на него смотрят,  и побежал
такими огромными прыжками.
     - Кто это был-то?
     - Не знаю. Может, снежный человек.
     - Тоже послушать приходил?
     Сережка вдруг резко  повернул  голову и  уставился куда-то в промежуток
между Гришкиной и Васькиной головами.
     - Ты чего, Серега? - испуганно спросил Гришка.
     Сережка молчал,  все  так  же  пристально глядя  в некую точку.  Васька
побледнел и уставился  туда же. В темной зелени будто мелькнула  голова. Что
такое?
     - Валька! - разозлившись, крикнул Сережка. - Подслушиваешь, гад?
     Тут  все  трое вскочили,  ясно  разглядев в кустах  толстую  физиономию
Вальки.
     - А  я  все слышал! А я  все  слышал!  - Валька скорчил рожу  и кинулся
бежать. Мальчишки за ним.
     - Сейчас мы  тебя макнем! - кричал Сережка. - Не бойся, не утонешь! Жир
не тонет. Может, немного растворишься!
     Валька вдруг будто на что-то  налетел да чуть  не упал. Выяснилось, что
он не  один,  а  с  козой Рамоной. Видно, он  рассчитывал,  что  Рамона, как
собака, побежит вместе с  ним. А та встала как вкопанная, передними копытами
уперлась, рога в землю. Валька отчаянно дергал веревку и плаксиво подвывал:
     - Козу напугаете! У нее молоко пропадет!
     Сережка, подбоченившись, встал перед ним, закрыв тропинку.
     - Деда! Деда! - истошно заорал Валька.
     И тут навстречу его воплям понеслись другие.
     - Валька! Валька! - с неподдельным ужасом кричал  Иван Петрович. - Беги
отсюдова!
     Мальчишки резко остановились, озираясь по сторонам.
     - Беги-и!
     Куда  бежать? Все четверо сбились в  кучу. А  в зарослях, совсем рядом,
уже что-то происходило, но в сумерках ничего было не разобрать. Потом что-то
плюхнулось.   Кусты   закачались,  ветки  пригнулись  к   земле.   Мальчишки
попятились...  С куста  свесилась,  облепив каждую  ветку,  сверкая розовыми
бликами, странная студенистая масса.
     - А-а! -  сдавленно  заорал Васька  и кинулся сквозь густой  малинник к
дороге.  Валька  и Гришка тут же бросились за  ним.  Коза тоже вдруг рванула
галопом через распоротый надвое малинник.
     А бесформенное  нечто  тыкалось  вместе  с  ветками в траву,  сползало,
растягиваясь и истончаясь. И внутри него  вырисовывались какие-то веревочки.
Сережка пятился  к малиннику. Масса  раскачивалась вместе с кустом.  Сама по
себе  она, вроде,  не шевелилась. Но в последний  момент, когда Сережка  уже
сорвался с места, длинная липкая капля, свисающая к  земле, резко дернулась.
И вслед за  этим вся передняя  половина массы скользнула  с  нижних  веток к
земле  и  неловко  перевернулась,   обнажив  сморщенную,  изрытую  какими-то
складками изнанку...
     Вся Озерная улица высыпала на дорогу. Соседи окружили Ивана Петровича и
недоверчиво слушали его рассказ:
     - Из ейного подпола вылез! Кого она там развела? Нечистая сила!
     Он неуверенно перекрестился слева направо.
     - Я у ней лестницу свою оставил. Ей богу, не пойду туда больше!
     Никто не перебивал  Ивана  Петровича,  но  никто ему особенно-то  и  не
верил.
     - А Настасья сама где?
     - Да разве ж она выйдет из дому без надобности? Она не из любопытных.
     - Милые мои, да жива ли она?
     Внимательнее всех слушал Ивана Петровича Тимоня. Сережка подошел к нему
поближе:
     - Тимонь! А мы тоже его видели. На поляне.
     - Правда? - строго спросил Тимоня.
     - Да! - закричал Гришка, крепко держась за руку подоспевшей бабы Груши.
     Валька испуганно закивал. А Васька еще раньше убежал домой.
     - Пошли, - сказал Тимоня.
     Гришка не  двинулся с места.  Про  Вальку  и говорить  нечего. Сережка,
стараясь скрыть легкую дрожь, направился к собачьему пляжу.
     -  Куда тебя  понесло!  -  закричала баба  Шура  и даже попыталась  его
догнать. - Вечно тебе больше всех надо!
     Заметно стемнело. С неба уходили розовые краски. Но и в сумерках хорошо
был  виден сверкающий след на ветвях. Тимоня наклонился. В углублениях между
сухими  кочками стояли  лужицы густой  массы. А на поляну  тянулся  длинный,
стеклянистый, постепенно пропадающий след. Сережка посмотрел на Тимоню.
     Резко затрещали ветки, и на поляну вышел Сан Саныч.
     - Почему мне не сообщили? Тебе, Тимоня, видать, нужней.
     Он наклонился и стал рассматривать сохранившиеся следы.
     А Тимоня сказал Сережке:
     - Идем.
     Сначала они пошли к Ивану Петровичу и взяли насос, а  потом отправились
к Настасье.  Народ разошелся. Кроме опоздавшего к месту событий Сан  Саныча,
на собачий пляж никто больше не пошел.
     У бабки Настасьи в доме было, в  общем-то,  не  страшно.  Только как-то
голо. Настолько голо, что Сережке все  время хотелось поскорее уйти.  Тимоня
наладил насос  и  выкачал воду.  Они  с Сережкой залезли в подвал и вытащили
ящик прогнившей картошки. Ничего подозрительного они там не увидели.
     -  Вы, баба  Настасья,  поставьте в  подвал электрообогреватель.  Иначе
сырость до осени продержится, - посоветовал Тимоня.
     - Дорого, - сказала Настасья.
     - Тогда крышку не закрывайте. Но это опасно:  сами  можете свалиться. У
вас подвал под самой дверью.
     - Стульями загорожу.
     По дороге Тимоня молчал.
     - Тимонь! Как ты думаешь, что это такое?
     - Мало ли, что я думаю. Думаю, что все бывает.

     25 июня, 22 часа
     -  И что тебе все неймется, - не могла успокоиться баба Шура. -  Что за
черт в  тебе сидит? Где что  ни случись -  тебе сразу  надо встрять.  Что  я
матери скажу? Она же скоро на день рождения приедет. И что? Я ведь последний
раз  с ней  даже  поссорилась.  Сказала: ребенка  я  тебе  не  доверю.  Сама
неустроенная, где уж тебе за ребенком смотреть! И что? Я-то сама что могу? Я
и сама не знаю, куда ты завтра влезешь.
     - Что  я такого сделал-то? - оправдывался  Сережка. -  Наоборот, доброе
дело: воду у бабы Настасьи откачали.
     -  Вот-вот.  Взрослые  мужики побоялись, а  ты полез.  Тоже  мне, герой
нашелся.  Неизвестно, что  там у нее в  подвале  творится.  Пусть  Сан Саныч
занимается! Тут такие дела непонятные происходят, а ты во все суешься.  Нет,
ты меня точно до инфаркта доведешь!
     - Ну конечно, доведу я тебя, - пробурчал Сережка, - всегда одно и то же
говоришь.
     - Сережа,  обещай сейчас же, что в  озере купаться не будешь! -  начала
вдруг баба Шура с новой силой. - Все сегодня так испугались! Дачники Грушины
с этим твоим Васькой собрали вещи и укатили в город.
     - Правда?
     - Да. Груша-то  в убытке осталась. А  мы с тобой  не дачники. Нам здесь
жить. Другого дома у меня нет.
     - Может, озеро тут и не при чем.
     - Может, и так. Только слишком уж подозрительно. У меня, кстати, до сих
пор  тетрадка лежит,  которую  ученый  Дуне оставил, просил спрятать,  когда
институт уезжал. Почему прятать надо  было, не сказал. Но Дуня говорила, что
человек он был очень порядочный.
     - Как это, Дуне оставил, а тетрадка у тебя?
     -  А  Дуня  когда  слегла,  Федю  за мной  прислала,  попросила тетрадь
забрать.  На  кого  ей было  оставить?  Ивану  своему  она  даже  словом  не
обмолвилась. Ему такие вещи доверить нельзя.
     - А где тетрадка? Я хочу почитать.
     -  Возьми,  почитай.  Я  читала.  Ничего  особенного.  Все  только  про
водоросли, про институтские  дела. Но что-то есть, значит, раз просил никому
не  отдавать.  Сказал, обязательно  вернется за  тетрадью. Да теперь  уж  не
вернется. Полвека прошло.
     Приближалась  ночь. Сережка не спал. Он никак не мог забыть эту мерзкую
дергающуюся каплю. А  особенно  морщинистую изнанку. Фу! Как мозги какие-то.
Сережка поежился. Поднялся с постели и вышел в коридор.
     - Ты куда? - спросила баба Шура.
     - Пить захотелось.
     Только пить  он  не стал, а просто еще раз проверил, хорошо ли  заперты
двери.
     А над  озером опять  пронесся  ветер, проложив  по воде черные  зигзаги
волн. Макушки деревьев закачались из  стороны в сторону,  замотали головами.
Потом несколько веток вырвались из  общей массы и указали направление ветра.
Тогда вся листва всех деревьев ринулась в одну сторону, оголив стволы с юга.
И снова взвыли щели чердака. И снова казалось, что где-то завыла собака.

     26 июня, 9 часов
     Сережка решил прямо с утра почитать тетрадь, пока не явился Гришка. Все
старье у бабы Шуры, как известно, хранилось в ободранном  трофейном сундуке,
который  ее  отец  привез, как она  говорила, "еще  с той германской войны".
Стоял  этот  сундук во внутреннем дворе.  Сережка  откинул  крышку  и  сразу
закашлялся.  Сквозь взлетевшее  облачко пыли он  увидел  множество  странных
вещей. Кроме старых журналов с посекшимися краями и пожелтевших выкроек, там
был  золоченый  крест  на ленте  -  царская  награда,  старые  монеты и даже
поблекшие игрушки. Сережке не пришлось долго искать. Вскоре  он обнаружил на
дне  сундука, в углу, толстую общую тетрадь  в  голубой корочке. На ней было
написано:  "Группа комплексных  исследований". Сережка  уселся  на крыльце и
раскрыл тетрадь. На титульном листе  значилось: "Дневник научного сотрудника
Института медицинской генетики Старцева И.И."
     Нельзя сказать, чтобы  он читал внимательно. Несколько раз он готов был
уже  закрыть тетрадь.  Даже  заглянул в конец: долго  ли еще читать? Так что
вернее будет сказать, что он не прочел, а просмотрел эти записи.

     Голубая тетрадь
     26 июня 1940 г.
     Наконец-то   мне   это  удалось:  группа   "Комплексных   исследований"
существует!  Конечно,  произошло  это  после  длительного обивания  порогов.
Возможно, дело решило то обстоятельство, что я руководил рядом экспериментов
в Крымском университете  и  на Севастопольской базе. Как  бы то ни было, мне
удалось  доказать целесообразность  подобных исследований в  районе здешнего
озера,  как в достаточно обособленном  природном комплексе.  Весьма  удобным
представляется при этом расположить лабораторию на острове, поскольку  будут
вестись  гидробиологические работы. К  тому  же  мы не располагаем способами
консервирования живого вещества, которые бы в дальнейшем допускали анализ на
C, N, H и т.д., и поэтому анализ приходится проводить на месте сбора.
     В связи  с  организацией группы уже выделены средства и даже  проведены
некоторые работы. В частности, с  берега к острову настилаются новые мостки.
Заказаны  печи для элементарного анализа,  газомеры.  В состав группы входит
пока лишь один сотрудник,  он же начальник - это я.  Однако не теряю надежды
найти  толкового ассистента, который  умел  бы к  тому  же хорошо  плавать и
нырять. Последнее качество приобрело неожиданно решающее значение, поскольку
толковые  биологи в  моей лаборатории имеются, а ныряльщиков не оказалось. А
работы будет много. Лаборатория и основная научная тема остаются за мной. От
консультационного  приема  в  местной  поликлинике  я  тоже не  отказываюсь.
Собственно  говоря, именно вся эта работа в совокупности может  быть названа
комплексными исследованиями. И звучит убедительно.
     Я выбрал долгий путь. Но только так можно что-нибудь найти.
     На острове кроме  складских  помещений  есть чудесный старый  домик,  в
котором  вполне  можно  жить.  Говорят,  домик  этот  принадлежал  графскому
сторожу.  Нынешний  сторож,  он же  истопник,  Савельич  -  товарищ  хмурый,
страдает пристрастием к спиртному и всегда молчит. Я полагаю, что летом  ему
здесь делать особенно нечего и рассчитываю поработать в одиночестве....

     27 июня 1940
     Формальной задачей группы является:
     а)  проведение   полных  химических  элементарных   анализов  различных
организмов; б) определение радиоактивности путем нахождения в организмах Ur,
Rd и, возможно, Th.
     К прерспективным задачам можно отнести:
     а) изучение скорости воспроизведения живого вещества;
     б) изучение изменения озерного планктона в зависимости от времени года.
     При  этом  будет  использован  опыт   подобных  работ,  проведенных   в
Петергофском Естественно-научном институте.
     Метод описания должен:
     а) охватывать все сообщество, т.е. живое вещество в целом;
     б)   быть  чувствительным  к  интересующим   воздействиям,  таким   как
загрязнения;
     в) описание  должно использовать  количественные  данные  для  удобства
использования  математических  методов  и  возможности давать количественные
прогнозы.

     28 июня 1940
     На складе огромное количество оборудования и химикатов. Интересно, кому
пришло  в  голову сконцентрировать посреди чистейшего озера такое количество
отравы? Я даже попытался поговорить на  эту  тему с Савельичем.  Собственно,
просто поинтересовался:  неужели при  загрузке  ни  одного ящика в  воде  не
утопили?  Тут он посмотрел  на меня,  по-моему, в  первый  раз за все время,
поразмыслил и сказал, пожав плечами: "Зимой таскали".

     29 июня 1940г.
     Проведен начальный этап работы по определению химического элементарного
состава рясок (Lemna).
     Ряски  встречаютя всюду  в здешних  пресноводных водоемах, часто разные
виды вместе. В данном водоеме обнаружено три вида рясок -  Lemna polyrrhiza,
L.  minor, L. gibba.  Вопрос постоянства  состава  организмов  пресных  вод,
насколько   мне   известно,  до  1926г.  систематическому   исследованию  не
подвергался. Сборы  образцов  Lemna  произведены  в  трех  различных районах
озера.

     30 июня 1940
     Новые мостки пользуются большим успехом. Утро начинается с того, что на
берегу  появляются  две-три  хозяйки  с большими  плетеными  корзинами.  Они
преспокойно располагаются на мостках и начинают  полоскать белье. Я высказал
свой протест на этот счет и объяснил, что на острове ведутся научные работы.
На следующее утро  хозяйки вновь  появились, правда, очень рано  -  часов  в
шесть.  Я поинтересовался,  почему они  не хотят полоскать  белье со старого
мостика,  как раньше. Мне ответили,  что здесь вода  чище,  потому что рядом
подводные ключи. Думаю,  завтра все желающие придут еще раньше. Складывается
патовая  ситуация. Поэтому к числу необходимых плотницких работ прибавляется
изготовление и установка деревянных ворот в начале мостков.

     1 июля 1940
     Результаты сравнительного анализа химического состава  Lemna polyrrhiza
в % к живому весу.





     элемент
     название вида

     Lemna polyrrhiza

     проба 1
     проба 2
     проба 3
     Н О
     91,15
     93,10
     91,47
     С
     3,85
     4,20
     4,20
     N
     3,1*10(-2)
     2,6*10(-2)
     3,0*10(-2)
     H
     10,19
     -
     -
     O
     84,15
     -
     -
     K
     3,1*10(-1)
     2,1*10(-1)
     2,3*10(-1)
     Na
     3,2*10(-2)
     3,8*10(-2)
     5,5*10(-2)
     Ca
     1,3*10(-1)
     1,2*10(-1)
     1,8*10(-1)
     Mg
     5,3*10(-2)
     5,2*10(-2)
     3,9*10(-2)
     Mn
     1,4*10(-2)
     1,8*10(-2)
     1,4*10(-2)
     Fe
     6,6*10(-3)
     2,2*10(-2)
     1,4*10(-2)
     Cl
     1,2*10(-1)
     1,6*10(-1)
     1,5*10(-1)
     P
     4,8*10(-2)
     5,6*10(-2)
     6,4*10(-2)
     S
     4,1*10(-2)
     3,2*10(-2)
     5,0*10(-2)
     Si
     2,3*10(-2)
     1,6*10(-2)
     2,9*10(-2)
     Вывод: химический  элементарный состав  для Lemna polyrrhiza  мало  или
даже совсем не меняется.

     2 июля 1940
     Наконец-то! На  образце  ряски,  взятом в  районе  мостков,  обнаружено
несколько капсул.  Это единичные полупрозрачные  шарики. То есть, именно то,
что я  пытаюсь обнаружить в озере с  прошлого лета. Капсулы существуют!  Вот
что главное.  Мне  это  не приснилось!  Эти капсулы  - не  формальная  и  не
перспективная задача моих исследований. Это моя идея-фикс. Я  знаю: это дело
моей  жизни. Год  назад маленькая единичная икринка,  которую я обнаружил на
свае старых мостков, немало смутила  меня. Я,  ведущий  специалист в области
эмбриологии,  никогда  ничего  подобного не видел  и  о  таком не слышал.  В
висячей капле икры амфибий не может находиться одна икринка. Единичным может
быть,  при  том  весьма редко, яйцо  морского ежа. Прошлым летом я не уберег
капсулу. Она  быстро растеклась и высохла.  По-видимому, было слишком  много
света.  Больше  я капсул  не находил.  Нынче  я неизменно присутствовал  при
разборке старых мостков и внимательнейшим образом осмотрел все доски и сваи,
находившиеся  под водой. Но капсул не было.  И вот,  наконец, нашел. Правда,
радоваться  пришлось недолго.  Я поместил капсулы  в чашечку  Петри  и  стал
готовиться  к   детальному   анализу.  Однако  к  тому  моменту,  когда  мне
понадобились подготовленные образцы, на остров откуда-то вернулся Савельич и
уже успел устроить  из чашечки Петри пепельницу.  В ответ  на мое возмущение
Савельич сказал, что там и были "какие-то ошметки".

     4 июля 1940
     Капсул больше обнаружить не  удается.  Попробую  взять образцы в других
районах озера. Эти капсулы не идут у меня из головы. Пресные воды в принципе
изучены на сегодня меньше, чем океан. Но, разумеется, не до  такой  степени,
чтобы   допустить   обитание  здесь  морского  ежа.  Будем  искать  в  озере
таинственный пресноводный  вид. Во  всяком случае, принцип Реди-Валлисниери*
пока еще не опровергнут: каждый организм происходит от себе подобного.

     5 июля 1940
     При встрече со  мной А.Г. высказал сожаление по поводу моего  увлечения
живым  веществом. Он сказал,  что теряет во  мне ученика и соавтора.  И  еще
посоветовал не упоминать о живом веществе в  своих работах по эмбриологии. Я
понимаю  его  опасения.  Но  знал  бы  он!  Я  получил приглашение  посетить
лабораторию скандально  известной  особы, автора "новой  клеточной  теории".
Именно эта почтенная дама так  безграмотно раскритиковала в свое время книгу
А.Г. Однако несколько лет  назад в зарубежной печати появились две ее статьи
об  образовании клеток из  неклеточного  живого  вещества. Все  это не очень
вяжется одно  с другим. При всем  моем безмерном уважении  к А.Г.  я  должен
увидеть и  лабораторию и невероятные эксперименты собственными глазами. А.Г.
мне друг, но истина дороже.
     ___________________________________________________________________________
     8 июля 1940
     В  образцах Lemna  polyrrhiza  обнаружен  ряд элементов, количественное
определение которых потребует  дополнительного  времени: Al,  Ti, V, Ra, Sr,
Ba,  Rb, Cu.  Приступил  к сбору образцов  Lemna minor в шести точках озера.
Капсул на образцах, взятых в районе мостков, не обнаружено.

     9 июля 1940
     Спросил  Савельича,  не  водится  ли  в  озере  какая-нибудь  особенная
живность. Кроме лягушек, он ничего назвать не смог. На приеме в  поликлинике
наслушался  о  выдрах, тритонах,  пиявках и  пресловутом  "волосе",  которым
пугают купальщиков  в  каждом  водоеме.  Интересным  показалось упоминание о
больной  рыбе.  Это  странно,  поскольку  вода  в  озере  отличается  особой
чистотой, что связано, во-видимому, с подводными ключами.

     12 июля 1940.
     Только что  вернулся из Москвы,  и  с очень  неприятным чувством. Скажу
сразу: то, что  я увидел, поразило меня. Я был  готов  ко многому,  но такой
беспомощной профанации  научного  эксперимента я не ожидал. "Новая клеточная
теория" опирается  на опыты  с  растертой  гидрой.  Растирание  производится
запросто,   в  ступке.  После  чего   в  допотопный   микроскоп  наблюдается
образование  новых клеток из полученного "неоформленного живого вещества"! И
автор  считает  это  точным  опытом,   убедительно   опровергающим   принцип
Реди-Валлисниери. Удивительна та  терпимость,  с  которой  эти  эксперименты
воспринимаются  руководством Института биологии.  После прочтения доклада  я
получил  записку  с  вопросом:  что  я  думаю  о  "новом  живом   веществе".
Разумеется,  я  высказался  на  этот счет.  Жалкую кашицу из  гидры  следует
выбросить. Из нее  никогда не образуются новые  клетки, потому что у них нет
для  этого причин.  Зачем вообще неклеточному веществу соединяться  в  более
сложный комплекс, скажем,  в клетку? Оно не сделает этого, по  крайней мере,
до тех пор, пока это  не станет по какой-то невероятной причине необходимым.
Автор новой теории  пытается разрушить основы традиционной клеточной теории,
не зная биологии! Я не отрицаю права  исследователя на любые сомнения. В том
числе  и  принцип "подобное от подобного" точно  так же уязвим,  как и любая
другая  биологическая модель. Но  это  вопрос вопросов! Тут  на  пальцах  не
объяснишься.

     15 июля 1940г
     Сегодня   привезли  заказанную   аппаратуру.  Для  группы   комплексных
исследований  это  газомеры. А лаборатория химической эмбриологии дождалась,
наконец,  кварцевых спектрографов и огромной кварцевой линзы,  изготовленной
по специальным  чертежам в  оптическом институте. Я возлагаю на  нее большие
надежды. Линза  усиливает ультрафиолетовое излучение. Видимый  свет, проходя
сквозь  нее,  сохраняет  обычную  интенсивность.  Это  происходит   за  счет
определенного радиуса  и специального  тонирования стекла.  С  помощью  этой
линзы,  а лучше сказать  - экрана, мы  надеемся провести  серию оригинальных
цитологических    и    гистологических    опытов    по   изучению   действия
формообразующего  поля. К тому  же я  намереваюсь  поставить эксперименты на
животных.

     18 июля 1940
     Имел  неприятный  разговор  с  директором.  Мои  выпады  против  "новой
клеточной  теории" широко обсуждались  и  получили  странную  окраску. Такое
впечатление, что и биология и клеточная теория здесь ни при чем. Но мне не в
чем  упрекнуть  себя.  Все сказанное  я могу подтвердить и  сейчас. Возможно
только, я был слишком резок в выражениях.

     20 июля 1940г.
     Сегодня  к  концу рабочего  дня в  соответствии  с  негласным  приказом
директора института вся  рабочая документация  лаборатории  была уничтожена.
Той же участи подверглись все лабораторные методики и регламенты. Аппаратура
размонтирована,  уложена в  ящики  и  перенесена на склад.  Кварцевый  экран
повидимому поразил  начальство своими размерами. Приказано его  утопить. Это
сделать поручено лично мне, ночью и без свидетелей.

     28 июля 1940
     Я больше не заведую лабораторией. Не одного меня "постигнул астракизм".
Тому  есть  скрытые  причины.  Последнее время  я  предпочитаю хранить  этот
дневник в укромном месте. Так что у меня теперь есть тайник.

     31 июля 1940
     Вытянул на берег  лодку  и  наконец-то увидел  еще  одну  капсулу.  Она
пристала  ко  дну вместе  с водорослями.  Крупная, несколько  иной  формы. И
размеры  ее увеличены не за счет развития  и роста.  Это другая  капсула!  Я
решил  до начала  анализа  держать ее  в воде. Не  хочу рисковать ею.  Думаю
понаблюдать за ней, ежедневно добавляя свежей воды.

     1 августа
     Работы на острове планируется сократить, поскольку  приближается осень.
"Купальный  сезон" скоро закончится. Я решил сменить подход  к теме и начать
совсем  с другой  стороны  -  с  краеведческой работы. Посижу  в библиотеке.
Надеюсь что-нибудь найти в летописях о местной фауне прежних лет.

     4 августа 1940
     Я  знаю об  этих  местах уже достаточно  много. Кажется,  пора  сделать
перерыв. На  днях нашел в  Летописи  упоминание  о том, что  в здешних краях
водились черти. С чем себя и поздравил. Неплохой итог для научной работы.

     5 августа
     Капсула - это нечто  дикое.  Она формируется. И  пугает меня кое-какими
аналогиями.  Не хочу  записывать столь дурацкие впечатления.  Все  выяснится
через несколько дней.

     6 августа 1940
     Я  так  и  не  решился уничтожить  дневник. Тем  более, все  как  будто
спокойно.
     Через пару дней после того, как экран был тайно спущен на дно, я нырнул
взглянуть на  него. Зрелище, представшее  передо  мной, трудно  описать. Это
было  нечто сказочное.  Подводное царство Садко, залитое ярчайшим светом.  Я
стоял на плотном песчаном дне, чистом до  неправдоподобия. Водоросли  - тоже
чистые, без единого пятнышка ила - шевелились в каком-то определенном ритме.
Я  не  сразу  разглядел родник - водяной поток в  воде. Только  почувствовал
вдруг, как по ногам резанул холод. Я нырял несколько раз. Солнечные лучи шли
сквозь экран, вошедший углом в
     песок. Ключевая  вода  омывала стекло. И тут я разглядел четкий рисунок
потока. Он бил  сверкающей,  жирной струей,  не смешиваясь с  озерной водой,
напоминая  более всего глицерин. Он  закручивался  кудрявыми вихрями,  будто
специально  подготовленный  для  съемок  учебного  фильма,  и  потом  нехотя
расходился, пропадая в воде. Я  укрепил экран вертикально. Свет залил меня с
головой.  Я  еще  раз взглянул на  озеро  сквозь  цветное стекло.  Это  было
потрясающее  зрелище. А  к вечеру меня  осенило:  родниковую воду  не так уж
трудно собрать, чтобы подвергнуть анализу.

     Это была последняя запись. Сережка закрыл тетрадь и отнес на место.

     26 июня, 12 часов
     Невеселым  выдался  этот  день.  Взрослые  были  какие-то  смущенные  и
растерянные.  Обычный разговор  не  клеился.  Но баба  Груша  была настроена
иначе.
     К  двенадцати  часам,  когда обычно привозили хлеб, она  была первой  у
прилавка.  Свежий   хлеб   -  единственный  товар,  за   которым   постоянно
выстраивалась  очередь. Собралось  практически  все население окрестности  -
отличная аудитория для  бабы Груши. Она купила круглый и два батона,  помяла
их немного и недовольно помотала головой. Высказалась она, однако, совсем по
другому поводу:
     - Ну, доволен, старый?
     Это относилось к Ивану  Петровичу. Напрасно он пытался скрыться от бабы
Груши за чужими головами.
     - Дачников моих напугал. Съехали. Не знаю, на что теперь жить буду.
     - Я, что ли, виноват? - попробовал оправдаться Иван Петрович.
     - А кто же  еще? Чушь несешь про  какую-то медузу! В  наших-то краях! А
мальчишкам только подскажи! Они такое увидят, что тебе и в голову не придет!
     -  Ну  хватит,  Аграфена! -  сказал Иван  Петрович,  стараясь сохранить
достоинство. - Может, это галлюцинация была.
     - Вот я и говорю: перегрелся, так хоть не болтай языком-то!
     Она сердито развернулась и пошла к другому прилавку. В  этот  момент  в
дверях показался Федя.
     - А я за хлебом! Смотрю, машина хлебная приехала, так я сразу сюда!
     Федя  прошел к  кассе  и топтался  там, ожидая, что его  пропустят  без
очереди. Так и
     бывало, когда его  болтовня становилась невыносимой. Федя был  счастлив
как всегда. Ивана Петровича он не  заметил, хотя тот раздраженно посматривал
на него.
     - Здравствуй, Серега! - просиял Федя, увидев Сережку.
     - Здравствуй, Федя.
     - Смотри, что  у меня есть! -  Федя схватился за карман и достал оттуда
коробок. - Смотри! Хочешь?
     Он приоткрыл коробок  и, не долго думая, дунул  туда.  На  его взмокшем
лице  сразу осели в огромном количестве темные пылинки.  И немедленно начали
расплываться коричневыми пятнами.
     -  Ну уж,  Федя, это ты  просто хулиганишь!  - возмутилась кассирша.  -
Закрой коробок сейчас же! Здесь же продукты! Откуда это у тебя?
     - В резервуаре взял! - беспечно ответил Федя.
     - Федор! Не корчи из себя ученого!  - прикрикнул на него Иван Петрович.
-  Только  и  слышно:  резервуар, лаболатория.  К вам на  остров давно  пора
комиссию направить!
     Федя смутился и попятился.
     -  Дошло наконец?  -  снова накинулась на  Ивана Петровича  баба Груша,
будто  только  этого и  ждала.  -  С комбинатом  воевать пора! А ты  ерундой
занимаешься! Глупости сочиняешь!
     Иван Петрович предпочел промолчать.
     Очередь  двигалась  медленно. На Федю  старались  не смотреть, не желая
пропускать его к окошку кассы. Тут кто-то из маленьких детей зашелся плачем.
Другие начали капризничать, жаться к родителям.
     -  Готовьте мелочь!  -  объявила кассирша,  окинув взглядом очередь...и
вскрикнула! Федя стоял  в  одиночестве посреди  магазина. Покупатели,  тесня
друг  друга,  отодвигались от  него  подальше.  По  старому  Фединому  лицу,
перекатываясь из морщины в морщину, струилась алая  жидкость. Она стекала по
щетине  вдоль уголков рта и  исчезала за воротом  спецовки. А  на  лице была
неизменная Федина улыбка. Это был кошмар.
     - Пойди умойся, Федя! - закричала кассирша.
     Тот  вытер лицо рукавом  и  с  удивлением  разглядывал  бурые  разводы,
отпечатавшиеся на рукаве.

     27 июня, 10 часов.
     В   одной   из   аудиторий   биофака   шел   экзамен:   четверокурсники
географического факультета сдавали биологию.
     Высокие  окна,  выходящие на тихую, практически пешеходную  улицу, были
распахнуты. За ними раскачивались тяжелые ветви столетних деревьев.
     Тимоня сидел за столом лицом к лицу с сонным экзаменатором.
     -  Ну  что ж,  -  меланхолично сказал экзаменатор,  - первый вопрос  вы
осветили,   я  бы   сказал,  богато.   Приятно  услышать  столько  волнующих
подробностей из  жизни  осьминогов. Думаю, на второй вопрос  вам  достаточно
ответить более лаконично.  Что  там  у  вас?  - он заглянул в  билет:  -  "О
происхождении жизни на Земле". Начинайте сразу с теории академика Опарина**.
     - Хорошо, - сказал  Тимоня,  мне все равно, с какой теории начинать. Ни
одна из них не в состоянии дать нормального ответа на вопрос.
     Экзаменатор запоздало вскинул брови. Тимоня продолжал:
     - Теория Опарина имеет тот же изъян: она проскакивает ключевой момент.
     - Постойте-постойте, - экзаменатор протестующе заморгал,  - давайте все
по порядку.
     - Хорошо,  - согласился Тимоня. -  Теория Опарина доказывает, что жизнь
зародилась на  Земле из  неживой  материи.  Сначала  появились  органические
молекулы. Они  стали  объединяться в  комплексы. А  потом эти комплексы ни с
того  ни  с  сего стали реагировать на  раздражители  и  приспосабливаться к
среде.
     Тимоня  выразительно замолчал, давая понять, что несовершенство  теории
очевидно.
     - И  что вам  не  нравится?  Молекулярные  комплексы?  А  вы слышали  о
последних  достижениях ученых  в  этой  области?  О том,  что  уже  получены
искусственным путем практически все  соединения, входящие в состав клетки? И
эти соединения, между прочим, самостоятельно объединяются в комплексы.
     -  Правильно, - спокойно ответил Тимоня. - Все, как у Опарина. А дальше
теория не работает.
     - Совсем? - у экзаменатора вытянулось лицо.
     - Нет,  только  в одной  части, но  зато самой главной:  функциональная
направленность поведения из этих комплексов никак не выводится.  С чего  это
они вдруг начнут хватать пищу?
     - Ну, знаете! - прервал его экзаменатор. - Вы что же, ничего не слышали
о  комплементарности?  О  том, что молекулы  соединяются строго определенным
образом? Молекулы "узнают" друг в друге собратьев по слагаемому комплексу.
     - Как детали собираемой машины? - невозмутимо продолжил Тимоня. - Вот и
я о  том же.  Детали  собирает человек,  мысленно представляющий себе  образ
целой машины. По крайней мере, существует чертеж.
     - Чертеж? Может быть, идея? - неприязненно спросил экзаменатор.
     - Можно и так сказать. Если  нет идеи, и молекулы никто не собирает, то
они просто слепятся в молекулярный ком.
     - Ком?! - экзаменатор окончательно проснулся.
     - Хорошо,  пусть  не  ком.  Узнавая друг  друга,  как костяшки  домино,
молекулы выстроятся в изогнутый хвост.
     - Хватит, пожалуй. Биологии  вы не  знаете. Нужно  прежде всего  хорошо
знать предмет, а уж потом позволять себе вольные рассуждения.
     -  Извините,  один  вопрос,  -  вежливо прервал его  Тимоня,  -  как Вы
думаете,   нет  ли  чего  либо  общего  между  микросомами  и  "микрозимами"
Бэшана***?
     Экзаменатор непонимающе взглянул на Тимоню:
     - Бэшана? Бэшан...Бэшан... - он, прищурившись,  вспоминал. - Напомните,
пожалуйста.
     -  Вот видите, -  холодно  заметил  Тимоня,  - я же не говорю,  что  вы
биологии не знаете. Бэшан работал  в середине девятнадцатого века.  Поставил
ряд блестящих  экспериментов, доказывающих  существование микрозим  - частиц
живой материи,
     независимых  от  клетки.  По его  мнению  они  прекрасно существуют вне
клетки и весьма распространены в природе.
     - Я понял,  о чем вы. Эти факты не нашли научного подтверждения. В наше
время Бэшан забыт.
     - Однако его эксперименты нормального опровержения не получили.
     - Хорошо, к чему вы об этом?
     - К тому, что,  может быть, не стоит так долго париться  над получением
неклеточного живого вещества, если его и так везде полно.
     -  Живого  вещества? -  экзаменатор  поморщился.  -  Вы  слишком  легко
употребляете  этот  термин  Вернадского****.   Им  следует  пользоваться   с
осторожностью. Так где же это его полно?
     - В грозовых  тучах, например, обнаружены  аминокислоты. Почему бы и не
микрозимы? Бэшан  мог иметь  в  виду  соединения, которые сейчас  называются
иначе.
     - А над чем же тогда стоит 'париться', как вы изволили выразиться?
     - Над изучением силы, диктующей форму. Без нее  молекулы узнавать  друг
друга не будут.
     - Стихийный  идеалист, - заключил экзаменатор. -  Больше  четверки  вам
ставить нельзя.
     - Из-за того, что идеалист?
     - Нет, из-за каши в голове.
     Тимоня  спокойно  взял  со стола зачетку, помахал ею  в  воздухе, чтобы
запись просохла, и сказал:
     -  Я ничего не имею против теории  Опарина. Но следует  добавить  в нее
недостающее звено.
     -  'Чертеж', да?  - язвительно  изрек экзаменатор. - Вы  меня  удивили,
молодой человек.  Я потратил на вас полтора часа экзаменационного времени! У
вас   какое-то   пристрастное,  нет,  личное  отношение  к  биологии.  Такое
впечатление,   что  вы  уже   готовы  получить  из  микрозим  своих  любимых
осьминогов, минуя все положенные этапы эволюции.
     - Этапы эволюции -  тоже не догма. Все зависит  от силы, действующей на
живое вещество. А природа сделает так, как ей проще.
     -  Понятно,  -  экзаменатор  медленно  закивал  головой, - первый  день
творения, второй день творения.
     - До свидания, - сказал Тимоня и с достоинством закрыл за собой дверь.

     27 июня, 14 часов
     Следователь включил карманный фонарик, поскольку лампочка в Настасьином
     подполье была совсем слабой. Большой желтый круг подрагивая перемещался
по
     стенам, хранившим следы  лопаты столетней  давности. Потом скользнул на
сырой пол.
     Подполье  было  абсолютно пустым. Следователь  сантиметр за сантиметром
изучал утрамбованную почву, осмотрел нишу.
     -  Ага,  -  сказал  он и  просунул  свернутую  газету  в  дыру, которую
обнаружил в глубине ниши. - Выходит где-то в районе завалинки.
     - Да в нее и кошка не пролезет, - разочарованно сказал Сан Саныч.
     После  этого они выбрались на поверхность. Фонарь выключать следователь
не стал, а  так же тщательно изучил пол в доме. Сан Саныч терпеливо наблюдал
за его действиями и медленно передвигался следом.
     Уже закрывая калитку, следователь негромко сказал:
     - Результаты экспертизы  очень  странные.  В  интересах следствия  этот
случай нужно сохранить в тайне.
     - Какая там тайна! Тарарам на всю округу!
     - И что говорят?
     - Да никто этому не верит. Говорят, померещилось.
     - Вот и придерживайтесь этой версии.
     Они  прошли немного  берегом и остановились на так называемом  собачьем
пляже. Внимательно осмотрели куст, едва хранивший следы медузы.
     -  Вот, видите?  -  Сан Саныч  указал  на  ветки, покрытые слабым белым
налетом.
     -  Разве это не паутина? - усомнился следователь, но принялся аккуратно
соскабливать  коричневую  кожицу  вместе  с  налетом.  Потом он отломил пару
веток.
     Осмотрели  поляну. Углубились в кустарник и пошли вдоль белесого следа,
протянувшегося  по  траве,  по  ветвям и листьям  и  постепенно пропадавшего
где-то на полпути к Настасьиному двору.
     Осмотр места происшествия закончился.



     2 июля, 12 часов
     - Люди! Что это? - громогласно спрашивала баба Груша,  стоя на берегу и
указывая пальцем  на самую кромку воды. Туда, где  сбился  в  белую  полоску
тополиный пух. А вперемешку с пухом - странные розовые и  сиреневые чешуйки.
Ответа баба  Груша, разумеется, ни от кого не ждала. Рядом с ней помалкивали
Сережка с Гришкой.
     - Вот! - продолжала она. - Дождемся! Скоро  на  голову посыпется, а  мы
все молчим?
     Иван Петрович уже спешил к ней по Озерной улице:
     - Не  шуми, Аграфена!  - он подбежал, запыхавшись: - Аграфена. не шуми.
Это ветер с юга, вот к нашему берегу и прибило!
     - А  мне все равно, к какому берегу прибило! Это ж грузовик целый  надо
подогнать, чтобы все озеро трухой засыпать!
     - В понедельник комиссия. Вот они и разберутся.
     - После дождичка в четверг твоя комиссия!
     - Почему моя? - в голосе  Ивана Петровича зазвучала обида. - Ты  что же
думаешь, мне эта труха нравится? Мне сети-вон начисто забило! Так смотришь -
вроде рыба, а на самом деле труха! Пришлось сети вытащить да свернуть1
     Иван Петрович махнул в сердцах рукой и зашагал прочь.
     Сережка с Гришкой с  интересом смотрели на плавающие чешуйки. Некоторые
из них напоминали скорее твердую скорлупу. Другие наоборот казались легкими,
как  перья,  будто  кто-то  вспорол на  берегу  подушку.  Раскаленный воздух
искажал линии, в глазах рябило.
     - Смотри, стрекоза! - закричал Гришка.
     Над водой неподвижно зависла тоненькая синяя стрекоза, словно влетела в
расплавленное стекло и застыла.
     - Э-эх, стрекозу увидали и рады, - с сожалением произнесла баба  Груша,
-  тут раньше  стрекоз было видимо-невидимо. А птиц! А цветов!  Колокольчики
были: одни  синие, другие лиловые. Клеверу  целые  поляны белого и красного.
Гвоздика была, тоже два вида: одна высокая, тоненькая, цветок, как паутинка,
другая  коротенькая,  а цветок  крепкий,  темный.  Фиалки  росли,  вереск. А
ромашек  - море!  Вы этого уже не видали. Да что  уж говорить. Баба  Шура-то
дома?
     - Дома.
     - Пойду проведаю.
     Сережка и Гришка потоптались еще на берегу.
     - Слушай, - заговорил Гришка,  - А там,  на  собьачьем пляже, что было?
Мезуда, что ли?
     - Медуза, - снисходительно поправил Сережка.
     - А баушка говорит, что там вообще ничего не было. Помои, говорит.
     - Да  что  с тобой разговаривать, - отмахнулся Сережка,  - пойдем лучше
вокруг озера обойдем.
     - Опять? Вчера только обходили. И позавчера.
     - А что делать-то? Лучше прогуляться.
     Они не спеша  пошли берегом. Купающихся было много. Только далеко никто
не  плавал,  все  барахтались у  берега.  Значит, какие-то  слухи о  здешних
событиях известны и приезжим. С обоих берегов слышались голоса - смех, визг,
крики. Из-за  них собачьего воя все  равно было бы не услышать, даже если бы
он и был.

     2 июля, 13 часов
     Сан Саныч  и следователь  районной  прокуратуры  подошли  к  озеру чуть
дальше собачьего пляжа.
     - Здесь есть спуск к воде? - поинтересовался следователь.
     - Вот, тут лучше всего будет, - сказал Сан Саныч, вытирая взмокший лоб.
     Осторожно  ступая  по неровному прибрежному  дерну,  они приблизились к
кромке  воды.   Сан  Саныч  раздвинул   ломкие  стебли  таволги  высотой   в
человеческий рост. При  этом  на головы им посыпались мелкие белые цветочки,
похожие на крупу: в это  лето все отцветало очень рано.  Перед ними оказался
небольшой заливчик, отрезанный от  озера стеной камыша. Сверкающая солнечная
дорожка бежала через все  озеро  прямо им под ноги. А вся  поверхность воды,
вся солнечная дорожка были сплошь усеяны розоватыми скорлупками. Будто здесь
всю ночь чистили пасхальные яйца.
     - Вот еще новости, - удивился Сан Саныч.
     Он выломал из  куста  длинный  прут  и попытался  придвинуть  несколько
скорлупок поближе. Вода  заволновалась, заиграла,  слепя  глаза. Следователь
зажмурился.  В  этот  момент  от  камышей  отделилась  человеческая  фигура.
Незнакомец в синей спецовке выпрямился во весь рост.  В ладони у него лежало
несколько  розоватых  лепестков. Он взглянул светло-серыми  глазами  на  Сан
Саныча, потом на следователя. Потом шагнул в заросли таволги.
     - Местный? - спросил следователь, глядя на еще покачивающиеся стебли.
     - Нет. Первый раз его вижу.
     - Из комиссии, может быть?
     - Нет тут никакой комиссии. Тянут что-то с этой комиссией...
     Тут оба одновременно взглянули друг на друга.
     - С комбината наверное кто-нибудь, - неуверенно сказал Сан Саныч.
     - Задержите! Надо установить личность.
     Сан Саныч нырнул в таволгу. На тропинке, обегающей озеро, незнакомца не
было.
     -  Скрылся, - с досадой сказал Сан Саныч. Формы милицейской  испугался.
Подозрительный тип. Ладно. Опрошу участковых.
     Следователь осторожно, с помощью пинцета, вынул из воды одну  за другой
три скорлупки. После этого оба зашагали по берегу дальше.
     - А что там за такие результаты экспертизы, что  мне и знать  нельзя? -
поинтересовался Сан Саныч.
     Следователь тяжело вздохнул:
     - Могу только повторить то, что уже говорил. Случай такого рода,  что к
нему может иметь отношение все, что угодно.
     - Тогда я, знаете ли, слабо понимаю свою задачу.
     - Пока только одно: сообщайте мне о любой ерунде, случившейся на озере.

     2 -3 июля, ночь
     Сережке снился Шарик. Он пытался перегрызть толстую веревку, на которую
был привязан.  Ничего не получалось, он начинал пятиться,  опускать  морду к
самой  земле  и  крутить  головой,  пока  наконец не  выдергивал  голову  из
веревочного ошейника. И тогда он несся во весь дух  домой. Но сон обрывался,
не давая Шарику даже добежать до калитки. В другой раз Шарик перегрызал-таки
веревку и несся по Озерной с обрывком на шее... Среди ночи Сережка проснулся
от надрывного воя.  Он резко открыл глаза. Было тихо. Слышно было лишь,  как
колотится сердце.  Сережка  ждал. Поначалу он  различил  торопливое  тиканье
будильника. Потом где-то вдалеке заскулила собака. Потом протяжно застонала.
Стон  этот сорвался и  перешел в страшный,  утробный  вой. Сережка  встал  с
постели. Он неслышно открыл дверь и вышел на крыльцо. Опять стало тихо. Ночь
стояла душная. Только холодный  ветерок скользнул внезапно по ногам. Сережка
застыл на крыльце и ждал, не сводя глаз с  озера.  Вода  светилась изнутри и
была  светлее  неба.  Березы  другого  берега зависли над ней,  как погасшие
свечи.  По  всей поверхности  раскатились клубы  белесого  тумана. А посреди
озера, у  самой воды, угадывалось  странное розоватое  облако. Но  вот снова
взмыл к  небу  далекий вой. А когда он стал стихать,  Сережка закричал,  что
было сил:
     - Шарик! Шарик! Шарик!
     Опять настала  тишина.  К Сережке спешила, опираясь  руками  о  стены и
стулья, баба Шура.
     - Ты что! Закрывай скорее двери! И так-то страшно, а тут еще ты...

     3 июля
     Утром,  не успел  Сережка  доесть завтрак,  над  забором уже замелькала
белобрысая голова. После Васькиного отъезда Гришка все дни напролет проводил
у Сережки.
     - Здрасьте, баба  Шура! - Гришка влез на завалинку и просунул  голову в
кухонное окно. - Серега, что делать будем?
     - Ну что делать-то будем? -  спросил он опять, когда  Сережка вышел  из
дома.
     - Не знаю. Воды надо натаскать  для огорода. У нас же с бабой Шурой нет
водопровода.
     - Да ну, успеешь еще. Смотри! Гоша плывет! Меня ищет.
     По озеру быстро перемещался  угол рассеченной воды, из которого торчала
напряженно задранная вверх собачья морда.
     - Да это и не Гоша, -  удивленно сказал  Гришка.  -  А чего же он  сюда
плывет?
     Светло-серая морда с заломленными назад ушами была уже у самого берега.
И вот из воды выскочил... Шарик! Первым делом он растопырил все четыре  ноги
и отряхнулся, окатив все вокруг, как поливальная машина. И тут же бросился к
Сережке.
     - Шарик!
     Сережка пытался его погладить, но куда там! Шарик подпрыгивал, стараясь
лизнуть в  лицо, даже  несколько  раз поддал  Сережке в подбородок. На шее у
Шарика болтался обрывок веревки...
     А сосед Иван Петрович уже спешил к забору:
     - Это еще что за дела? Живучий, гад, оказался!
     Шарик оскалил  зубы и бросился навстречу. Сережка  схватился за обрывок
веревки и  попытался  оттащить Шарика. Тут он перехватил  изумленный  взгляд
Ивана  Петровича, упершийся в собачью макушку: там между ушами зияла  рваная
рана,  синюшная, не  затянувшаяся. Сережка увел Шарика к крыльцу. А  из дома
уже спускалась баба Шура:
     - Ну, чудеса! Прибежал!
     - Видишь? Он жил у кого-то за озером! Я так и думал.
     Шарик с бешеной скоростью замахал хвостом и  готов был броситься к бабе
Шуре. Но Сережка  удерживал его.  И когда  баба  Шура подошла, он  почему-то
прикрыл рукой рану на макушке,  сделав вид,  что гладит  Шарика.  Баба  Шура
похлопала  пса  по  спине  и этим  ограничилась. Она  пошла  приготовить ему
поесть.  Гришка  побежал  по  Озерной  и Подгорной,  сообщая  знакомым,  что
вернулся  Шарик.  А  Сережка устроил Шарику новое жилище, пока во внутреннем
дворе, потому что будку надо теперь вытаскивать из сарая.
     Часа через три Иван Петрович подошел к забору с новыми соображениями:
     -  Шарика вашего  проверить надо. Может, он  больной.  Где  он пропадал
целый год? Что ж он, дороги домой не знал? И шерсть, гляди, сизая  какая-то.
У него скорее всего бешенство!
     За обедом баба Шура вдруг сказала:
     - Надо Шарика повнимательнее осмотреть.
     -  Я  так  и знал,  -  упавшим голосом  ответил  Сережка.  - Нашла кого
слушать! Ладно. Я его ветеринару покажу.
     - Да уж ты не тяни с ветеринаром-то. Сейчас прямо иди.
     Сережка насупился. Аппетит пропал.
     В  это время поблизости затормозила машина. Сережка выбежал посмотреть.
Это был фургон. Из кабины выпрыгнул человек в грязном халате... Сережка даже
не  почувствовал,  как  от  изумления и ужаса челюсть  у него поехала  вниз:
собачники! Иван Петрович вызвал фургон! Он кинулся во двор. Сорвал  с гвоздя
крепкую  веревку и  привязал Шарика.  В стене  внутреннего двора  была  одна
доска, не прибитая снизу. Легко отодвинув эту доску, они выбрались наружу. А
дальше  - водой, через затопленные заборы Ивана  Петровича. Пронеслись через
собачий пляж и помчались  дальше по болоту. Шарик  радовался. Он  готов  был
бежать  сколько  угодно.  А Сережка  начал  растерянно  озираться:  куда  же
деваться дальше?
     Выскочили  на поляну, где  стояла,  утопая  в непроходимом  кустарнике,
заброшенная подсобка. Сережка раздвинул частые ветки и поискал глазами вход.
Но его не было. Дверь была  наглухо заколочена. Сережка подобрался  с другой
стороны.  Здесь  были  окна, забитые  кусками  фанеры да к тому  же  досками
крест-накрест. Однако возможность проникнуть  в подсобку  нашлась:  одна  из
фанерок, закрывающих окна, поддалась. Сережка с Шариком залезли внутрь. Было
довольно  темно.  На полу валялись  газеты, рваный ватник,  бутылки. Сережка
сгреб газеты вместе, сверху положил ватник. Они посидели, отдыхая, некоторое
время.
     Но  время  бежало быстро. Болотная  зелень  стала заметно  темнее. Небо
пожелтело.  Солнце двинулось вниз. Сережка привязал Шарика к одной из  досок
бывшего прилавка.
     -  Сиди  тихо.  Я  скоро вернусь, -  сказал он и, сделав  строгое лицо,
погрозил Шарику пальцем.
     Дома Сережка положил в пакет черствую булку  и миску для воды. Подумав,
отрезал кусок сыра. Баба Шура, увидев это, покачала головой.
     -  На-вот  каши остатки, - она  протянула Сережке  кастрюлю. - Вот  еще
теперь новая морока. Где Шарик-то?
     - Далеко, - буркнул Сережка.
     - Да ладно, приводи его домой, - вздохнула баба Шура. - Собачникам-то я
и сама его не отдам.
     Когда  Сережка  вышел  на улицу,  заметно  стемнело. На дороге топтался
Валька.
     - А я знаю, куда ты! - он скроил рожу и попятился к своей калитке. - Ты
Шарика в подсобке привязал! А деда сейчас снова собачников вызовет!
     - Шпионишь, гад?
     Валька не рассчитал. За  забором он скрыться не успел. Сережка засветил
ему отличный фингал!
     - А-а! - заорал Валька басом. - А-а-а! Бабы Шуры скажу!
     Баба  Шура  и сама  уже  спешила к месту происшествия. Иван Петрович  с
женой тоже бежали со своей стороны.
     -  Не тронь  его!  - кричала баба  Шура.  -  Сколько  говорю  тебе:  не
связывайся!
     - Я тебе покажу! - кричал Иван Петрович, толкая калитку.
     Выскочив на  дорогу, Иван  Петрович  кинулся  было на  Сережку,  но тут
что-то отвлекло его внимание. Странный  треск приближался со стороны болота:
будто   сотни  колотушек  лупили  по  Настасьиному  забору.  Из-за  поворота
вынырнула  оскаленная  собачья  морда.  На   конце  веревки,  привязанной  к
ошейнику,  с грохотом  волочился здоровенный обломок деревяшки. В тот же миг
на рукаве Ивана Петровича повис Шарик.
     - Убери собаку! - истошно завопил  Иван Петрович. - В милицию! Звони  в
милицию! -  кричал он перепуганной жене и голос его срывался. - Валька! Беги
к Сан Санычу!
     Иван  Петрович пятился к  своей  калитке, а за ним ехал на всех четырех
лапах, рыча и яростно крутя головой, Шарик. Рукав трещал и явно отрывался.
     Баба Шура пыталась сама схватить Шарика за ошейник, крича при этом:
     - Сережа! Забери ты его!
     Сережка исхитрился схватить Шарика,  но удержать его было очень трудно.
Он  все подскакивал  на  задних  лапах  и лязгал  зубами  в воздухе, пытаясь
дотянуться до Ивана Петровича.
     Никто не заметил, как подошел Тимоня. Только он вдруг сказал:
     - Серега, давай запрем его ко мне в гараж. Там  его  никто не тронет. А
если  тронут,  - тут он выразительно посмотрел на Ивана Петровича, - заявлю,
что меня хотят ограбить.
     Баба Шура испуганно переводила взгляд с Ивана Петровича на Тимоню.
     - Защитник нашелся! Выискался! - с досадой сказал Иван Петрович. - А я,
может, теперь бешенством заболею!
     Он придирчиво рассматривал руку под разорванным рукавом.
     - Деда! Тебе тогда сорок уколов делать будут! - сообщил Валька.
     - Ты хоть помолчи. Тоже мне нашелся.
     Иван Петрович исподлобья глядел вслед Тимоне и Сережке, направившимся с
Шариком  к  гаражу.  Солнце  село.  Малиновый  небосклон  окрасил  дорогу  в
темно-розовый цвет. Шерсть у Шарика стала лиловой.

     3 - 4 июля, ночь
     Тимоня внезапно открыл глаза. В  окно смотрело  озеро,  светящееся, как
никелированное блюдо.  Печально прокричала птица. Это  был  уже второй крик.
Первый Тимоня  услышал еще во сне. Он быстро оделся и спустился по лестнице.
Вышел из дома, зашагал  по белеющим среди травы плиткам к гаражу.  Почему-то
замедлил  вдруг шаг,  обернулся.  Постоял,  прислушиваясь. Опять  прокричала
птица.  Что-то  еще  угадывалось  в  этой тишине.  Тимоня  обогнул  крыльцо,
остановился и  внимательно вгляделся в ночную мглу,  скрывшую соседний двор.
Небо белой ночью светлое, а земля  темная. Что-то  двинулось там,  в сумраке
возле дома, и замерло опять. Тимоня бесшумно выбрался на  дорогу и подошел к
бабы-Шуриной  калитке.  В  темноте  угадывалась  сутулая  фигура,  ступающая
тяжелыми  шагами  то  в одну, то в  другую сторону.  Вот пришелец взялся  за
дверную  ручку и потянул  на себя... Тимоня  в  три прыжка оказался сзади  и
крепко  сжал  рукой  костлявое  плечо.  Незнакомец  взвизгнул  и  присел  на
подкосившихся ногах. Тимоня развернул его к себе:
     - Федя?! Ну-ка тихо. Иди за мной.
     Тимоня потащил Федю за рукав к калитке. Тот не сопротивлялся, но  почти
не шевелил подгибающимися ногами.
     - Что тебе здесь надо? - строго спросил Тимоня.
     Федя задрожал всем телом, лицо его перекосила гримаса. Он несколько раз
дернул головой и вдруг завыл:
     - И-и-и...истопник..
     Больше он ничего не мог выговорить.
     - Что истопник?  -  Тимоня тряхнул его  за  плечи.  -  Ты что,  боишься
истопника?
     Федя, подвывая, отрицательно замотал головой.
     - Иди домой, и побыстрее.
     Федя побежал каким-то зигзагом, припадая то на одну, то на другую ногу.
Из  гаража раздался  глухой лай.  Тимоня тщательно запер калитку и собирался
уже уйти. В это время на крыльцо выскочил Сережка.
     - Ты чего, Тимоня?
     -Тут кое-что произошло. Баба Шура тоже проснулась?
     - Нет. Она спит.
     - Тогда надень куртку и пойдем со мной.
     В гараже опять залаял Шарик.
     Через  некоторое  время  они подошли  к Тимониной лодке,  привязанной к
мостику. Тимоня отключил мотор.
     - Садись на нос, - сказал он Сережке, - будешь фонарь держать.
     Сережка ступил в лодку, и та заходила под ногами.  Тимоня оттолкнулся и
налег  на  весла.  Лодка пошла  легко и  неслышно.  Весла  с  тихим всхлипом
окунались в воду. Впереди запрыгало пятно света от фонаря.
     - Тимоня, мы куда?
     - Тихо.
     Лодка шла прямо на остров. Подойдя вплотную, Тимоня обогнул остров, ища
подходящую бухту. Лодка уткнулась носом в траву. Сережка посветил фонариком.
В светлом круге  возникла ржавая проволока с  колючими узлами,  натянутая на
деревянные столбы. На один из них Тимоня накинул канат.
     - Дай фонарь. Иди за мной, только тихо, - еле слышно проговорил Тимоня.
     - А что мы ищем?
     Тимоня  прервал его,  подняв  ладонь.  Они  пробрались  сквозь  плотные
заросли  и двинулись, не  выбиваясь из тени,  к  площадке, освещенной  парой
фонарей.  Здесь  стояли  три  невысоких  строения.  Со  всех  сторон  к  ним
подступали огромные старые деревья.
     - Выключи фонарь, - сказал Тимоня одними губами.
     Огибая освещенные участки, он направился к ветхому деревянному домику с
осевшей крышей.  Над  входом  навис  козырек. Тимоня  ступил на покосившееся
крыльцо. Сережка  двинулся вслед  за ним, но вдруг резко вздрогнул и присел.
Через мгновенье он сообразил: кричала птица. Тимоня тоже замер, прижавшись к
двери.  Но  птица смолкла, все  было  спокойно. На  двери  оказался амбарный
замок, повешенный на ржавую скобу  длиной во всю дверь.  Прячась за толстыми
стволами,  Тимоня  потихоньку  подбирался   к  следующему  дому  -  длинному
оштукатуренному зданию без окон. Оно  оказалось незапертым. Тимоня осторожно
надавил  на дверь. Та со скрипом пошла внутрь.  Опять оба прилипли к  стене,
пережидая. Но ничего  не произошло. Тимоня вошел, Сережка  за  ним.  В свете
фонаря  показались двойные внутренние  двери. Они были заперты.  Справа были
еще две двери. Тимоня взялся за ручку ближайшей из них.
     - А ты загляни в кочегарку, - шепнул он Сережке.
     Тот  удивленно посмотрел  на него и пошел  к следующей двери, поскольку
других не было. Но тут же обернулся и зашептал:
     - А если там кто-нибудь есть?
     - Сразу беги ко мне.
     Кочегарка была завалена каким-то хламом. Людей там не оказалось. Тимоня
тоже закрыл комнату, в которую едва заглянул.
     Вышли на улицу. Вокруг стало светлее. Последнее строение, расположенное
у  самой  воды,  можно  было  довольно  хорошо разглядеть.  Это было  совсем
небольшое одноэтажное здание с высокими переборчатыми окнами с обеих сторон.
В парках  такие  называются  павильонами.  Тимоня  нажал  на  дверь.  Та  не
поддалась. Тогда он направился к окну.
     - Зайди с  другой  стороны бокса и тоже  посмотри в  окно,  - шепнул он
Сережке.
     - Бокса? - повторил Сережка и пошел к окну.
     Он  припал носом  к  стеклу, пытаясь что-нибудь разглядеть. Но  тут  же
отпрянул и присел: ему почудилось лицо. С замирающим сердцем он снова припал
к окну...  Вот  оно,  лицо: темные  глазницы, открытый  темный рот...  Луна.
Сережка провел рукой по  взмокшему  лбу. Вот почему  стало светлее: на  небе
появилась луна, до сих пор скрытая облаками.  И  теперь она  смотрела в одно
переборчатое окно, а Сережка  - в другое. Но почему розовая? Он перебежал на
Тимонину сторону.
     - Тимоня! - зашептал он.
     Тимоня помотал  головой: мол, погоди. Он осторожно тянул  на себя раму.
Та медленно поддавалась. Тимоня заглянул внутрь. Сережка потеснил его и тоже
просунул  голову.  Вдоль  стен,  между  окнами,  тянулись  стеллажи,  сплошь
заставленные  какими-то едва  различимыми  стеклянными предметами.  На  полу
стояли высокие бутыли,  тускло отражающие  лунный, почему-то розовый свет. И
тут Сережка догадался:
     - Тимоня, здесь же все в дыму!
     Они  отстранились   от  окна.   И   тотчас  мимо  них  проплыли  клочки
красноватого  тумана.  Того,  что  искал Тимоня,  здесь, по-видимому тоже не
было.
     - Уходим, - сказал Тимоня.
     Он быстро, не прячась, пересек  площадку и нырнул  в кустарник. Сережка
поспешил за ним, несколько раз обернувшись. Вот и лодка. Сережка сел на нос.
Тимоня - на весла.
     Лодка  мягко  пошла, рассекая  воду без  малейшего  звука.  Она плыла в
царстве идеальной  симметрии, разделенном  осью берега  на  два параллельных
мира. И даже луны было две. По берегам ни огонька.
     Тихий всплеск прозвучал совсем рядом. Рыба? Сережка включил  фонарь. По
воде  разбегались  крупные  круги.  Всплеск  раздался  чуть  дальше. Сережка
поискал  фонарем.  Лодка  вдруг  покачнулась. В  свете луча мелькнуло что-то
непонятное. Тут он увидел, что сзади за лодку цепляются две блестящие темные
нити! И что Тимоня тоже не сводит с них глаз.
     Нити  переместились, перехватывая борт, вправо.  Потом влево...  Тимоня
перестал грести. И тут над бортом выдернулся бурый, облепленный водорослями,
скользкий и живой... бугор.
     - Тимоня! - вырвалось у Сережки.
     - Тише.
     Тимоня сидел к Сережке спиной, и лица его не было видно.  Он был совсем
рядом с чудовищем. Вдруг он подался вперед и протянул руку:
     - Давай, залезай1
     - Тимоня, зачем! - отчаянно закричал Сережка.
     Лодка плясала на неподвижной воде. Скользкая  "голова" свесилась  через
борт.  Но  слабые нити - щупальца? - не могли подтянуть все туловище. Голова
перевалилась обратно. Сережка  со страхом  и  отвращением смотрел на  сизую,
меняющую форму массу, зажатую в Тимониной ладони. Вторая  нить  выскользнула
за  борт.  Голова   не  появлялась.  Тимоня  все  держался  за  живой  конец
истончающегося на глазах щупальца.
     - Отпусти его, Тимоня!
     Тимоня  с  отвращением  отдирал  от  пальцев  липкую  массу.   В  свете
наступающего утра цвет чудовища стал светлее...
     Лодка  причалила.  Сережка  выскочил на  берег.  У него зуб  на  зуб не
попадал. Не дожидаясь, пока Тимоня привяжет лодку, он бросился домой.
     Лишь  только  ему  удалось  задремать,  раздался  стук в окно.  Это был
Тимоня.
     - Серега! Шарика нет. Посмотри, может, он у вас во дворе.
     - Тимоня, ты что, дверь в гараж не закрыл?
     - Да нет, я закрывал. Это точно.
     Во внутреннем дворе Шарика не оказалось.
     - Что  теперь делать? - Сережка был испуган и совершенно  растерян. - Я
же не знаю, где он все это время был. Где его искать?
     - Найди  Федю и постарайся расспросить.  Я уезжаю на пару дней.  Ты тут
лишнего не болтай. Учти: я никого в озере не видел.
     Было уже утро.

     4 июля, 10 часов.
     Позавтракав наспех, Сережка отправился к мосткам.
     - Гришку бы подождал, - крикнула ему вслед баба Шура.
     - Не хочу.
     Свернув к болоту, Сережка заметил козу Рамону на  длинной веревке.  Она
уткнулась  в Настасьин  забор  и  торопливо  перебирала  вытянутыми  губами,
пытаясь  захватить  как  можно больше листочков  с тонкой  ветки.  По дороге
Сережка  еще пару раз  оборачивался, и через некоторое время  опять  заметил
Рамону. А потом уже увидел крадущуюся фигурку..
     - Валька! - угрожающе крикнул он. - Если знаешь, где Шарик, лучше сразу
скажи! Хуже будет!
     Валька исчез в кустах.
     Сережка издали заметил на мостках линялую спецовку.
     - Федя!
     Человек  в спецовке обернулся. Это  был не  Федя. И  вряд  ли  это  был
столетний  истопник, которого Сережка  никогда  не  видел.  Человек этот был
молодой.
     - А Федя где? - неуверенно спросил Сережка.
     - Не знаю.
     - А вы из комиссии, да?
     Мужчина внимательно посмотрел на него:
     - Можно и так сказать.
     - А вы собаку не видели? Большая такая, почти овчарка.
     - Не видел.
     - И лая не слышали? Может, на острове...
     - Нет. А ты здешний?
     - Да.
     - И где твой дом?
     - Там, - Сережка вяло махнул рукой.
     - У самого берега? На Озерной?
     - На Озерной, - хмуро сказал Сережка. - Мне Федю нужно увидеть.
     Незнакомец смотрел  на  него, словно что-то  решая. Наверное, хотел еще
что-то спросить Но Сережка отвернулся и поплелся дальше. За ним на небольшом
расстоянии  потащился  Валька,  а за  Валькой,  на веревочке,  коза  Рамона.
Сережка даже плюнул, обернувшись.

     4 июля, 11 часов
     Не  успел Сережка войти во  двор, как  на Озерной  появился Гришка.  Он
долго топтался возле бабы-Шуриной калитки, пытаясь закрыть ее на крючок. Ему
что-мешало.  Наконец он  оторвался от калитки и с довольным  видом зашагал к
крыльцу.  Вместо того, чтобы поставить  на крыльцо свою ногу, он поставил на
ступеньку  нечто странное, сиреневое, мутноватое и принялся  стучать  им  по
ступенькам:
     - Топ-топ-топ! Смотри, нога!
     Сережка с неожиданным отвращением смотрел на полупрозрачную трубку. Ему
все больше казалось, что это действительно нога.
     - Перестань! Выброси эту гадость! Где ты ее взял?
     - Нашел, в воде плавала, - Гришка безмятежно  сиял, выставив широченные
редкие зубы. - Не лень же было кому-то делать, а?
     Потом размахнулся и кинул ногу в озеро.
     - Зачем в воду-то?! Совсем не соображаешь?
     - Подумаешь, там и так всякого полно.

     5 июля, 21 час
     Солнце садилось. Медное небо сверкало,  как раскаленная жаровня. Стволы
сосен загорелись  ярко-розовым светом,  медленно  переползающим от  корней к
кроне. Пылали оранжевые настурции. Баба Шура занималась тем, что подвязывала
их  веревочками  к гвоздикам,  вбитым в стену под окном.  Сережка  сидел  на
крыльце. Гришка рядом с ним. Баба Груша только что лично явилась за Гришкой.
Она еще и парой  слов с бабой Шурой  перекинуться не успела, когда во  дворе
появился Сан Саныч.
     - Добрый день, соседи. Вот хорошо, все в сборе. И Сергей тут.
     - Неужели что-нибудь натворил? - спросила баба Шура.
     -  Нет,  все  в порядке. Сергей,  ты мужчину  того, на  мостках, хорошо
разглядел?
     -  Не  знаю. Вряд  ли. Я  на него и не  смотрел особенно.  Мне Федя был
нужен.
     - Федя? Это еще зачем?
     - Да так. Может, он Шарика видел.
     - Ну и что, нашел ты Федю?
     - Нет, конечно. Федя-то пропал!
     - То есть, ты Федю с тех пор больше не видел?
     - Не видел.
     - А что мужчина этот на мостках делал, припомни.
     - Он вообще спиной ко мне сидел, я его  сначала  за Федю  принял. Да вы
лучше Вальку спросите!
     -  Валька и так уже все, что  мог, рассказал. Постарайся вспомнить лицо
этого человека.
     - А что, фоторобот будете составлять?
     - Не исключено.
     За  забором Иван  Петрович перекладывал поленицу, явно  прислушиваясь к
разговору. Где-то рядом с ним Валька дрессировал козу. То и дело слышалось:
     - Рамона, сидеть!
     И тут возле бабы-Шуриной калитки появился тот самый незнакомец.
     - Добрый вечер, хозяйка! Можно вас на минутку отвлечь?
     Баба Шура заковыляла к калитке. Сережка от удивления открыл рот. Валька
затыкал пальцем в сторону незнакомца. Сан Саныч заспешил к забору.
     Незнакомец отступил назад.
     - Минуточку, гражданин! - Сан Саныч выскочил на дорогу.
     Но незнакомец  ускорил шаг,  пересек Озерную  и скрылся  в  придорожных
зарослях.
     - Уйдет! - кричал Иван Петрович. - Валька, беги за ним!
     - Чего я-то? - загундосил Валька.
     Сан  Саныч  ринулся  было  за  беглецом,  но  быстро  понял,  что   это
бесполезно.
     - Оружие  с собой зря не носишь,  - сокрушенно сказал Иван Петрович Сан
Санычу.

     6 - 7 июля, ночь
     Сережка спал.  Но сон был тревожным. Несколько раз он просыпался, будто
что-то  услышав.  Ночь  была  безветренная, лунная. Вот по  крыше  пробежала
кошка. Потом  раздался какой-то непонятный звук. Сережка прислушался. И хотя
после  этого  настала  долгая  тишина,  он  чего-то  напряженно  ждал.  Звук
повторился. Во внутреннем  дворе кто-то  был!  Сережка  вскочил и  выбежал в
сени. Он отворил дверь:
     - Шарик!
     Медленно и  бесшумно возвращалась на место неприбитая  доска. Сережка и
не  заметил бы  этого,  но  луна так ярко светила  в  верхнее  окошко, что в
последний  момент даже мелькнули  бледные пальцы,  осторожно  придерживавшие
доску. Сережка бросился следом.
     Выбравшись  наружу,  он  заметил  тень,  метнувшуюся через  двор  Ивана
Петровича.  Он выбежал  на  дорогу. А  тот,  за  кем  он  бежал, видно, ушел
берегом.  Сережка  вернулся во двор, подошел к полузатопленному забору Ивана
Петровича. По светлому небу растянулись облака, похожие на синих крокодилов.
Их темные отражения застыли в воде. И уже отступая, Сережка увидел далеко на
болотистом берегу, позади Настасьиного двора, удаляющуюся фигуру.
     Потом он долго не мог заснуть. Перед глазами мелькали бледные пальцы. И
уже засыпая увидел эти пальцы жидкими и синеватыми, подергивающимися, как та
медуза на кустах...

     8 июля
     День выдался  нежаркий. На  небе  с утра простокваша из мелких облаков.
Ветер несколько  раз сгонял их в тучи,  и тогда, вроде,  собирался дождь. Но
облака дробились и снова разбегались по небу. Дождь опять прошел стороной.
     До обеда с озера  раздавалось  тарахтенье моторной лодки.  Светло-серая
вода была сплошь изрисована  черными зигзагами  волн. Лодка то скрывалась за
островом и затихала, то выныривала на середину озера и  опять  застывала  на
месте. Гришка  придумал  бегать по  берегу  вслед  за  лодкой,  вооружившись
полевым  биноклем. Сережка не пошел,  и Гришка вот уже часа два  носился как
заведенный  в сопровождении двух  одноклассников  с  Подгорной,  а за  ними,
понятно,  Гоша  с  громким лаем.  Сережка  уселся на  собачьем  пляже вблизи
злополучного куста, который  уже  ничем  не напоминал о той  медузе.  Только
некоторые  листочки еще  оставались  тусклыми. Сережка  понуро ковырял  дерн
острым прутом. Рассказать комиссии про  это? Не  поверят. Вот если бы Тимоня
рассказал, тогда другое дело. Но он уехал. Все время уезжает. А озером-то он
очень сильно интересуется...

     8 июля, вечер
     Голубая тетрадь
     Тетрадь у меня. Она вспоминается  неясным голубым лоскутом, однако я ее
сразу узнал, и это подтолкнуло мою память. Думаю, моя задача - записать все,
что смогу вспомнить. Рука не слушается.
     В голове ряд цветных картинок. Будто прежняя жизнь была игрушечной. Там
знакомые мне люди, но я не успеваю их узнать. Потом начинается шум, картинки
уплывают.
     Чаще всего  вижу остров. Я все  здесь  знаю,  но все  искажено.  Словно
случилось что-то непоправимое. Или я раньше видел все сквозь розовые очки, а
теперь их нет.

     12 июля, 19 часов
     Баба Шура раскрыла дверцы буфета и достала чашки.
     Баба  Груша сидела за  столом и,  глядя в щеку  самовара, поправляла на
голове платок.
     - Ну что, Федя у Петровича не появлялся?
     - Нет. Так ничего и не слыхать.
     Баба Шура поставила на стол варенье, нарезала белую булку. А баба Груша
продолжала:
     -  Что творится  вокруг! Я  теперь своего Гришку  в  восемь часов домой
загоняю, обратила  внимание? Да ты  сама  посмотри: после  девяти никого  из
наших на улице  не встретишь. А эти, -  она махнула рукой в сторону озера, -
которые  отдыхающие,  дождутся.  Плохо  на  озере.  И  тебе советую  Сережку
приструнить. Хотя, конечно, внук-то он тебе не родной. Был бы родной,  ты бы
ему плавать в озере не разрешила.
     -  Да  ты что, Груша! У  меня  роднее-то нету. Просто я его в нахимовцы
отдаю. Должен же он плавать уметь!
     - А я вот и в нахимовцы своего не отдала бы, - баба Груша поджала губы.
- Возле меня целее будет.
     Она отхлебнула чаю и продолжила:
     -  И  не  давай  ему с  Тимонькой  водиться. Что  это  еще  за  дружба?
Тимоньке-то, поди, лет двадцать? Или больше?
     Тут в окошко постучали. Баба Шура выглянула и увидела Тимоню.
     - Нет Сережи, убежал куда-то! - сказала она.
     Баба Груша неодобрительно посмотрела на нее и тоже высунулась в окно:
     - Слушай, Тимоня! Ты лучше Федю поищи! Федю-то давно видел?
     - Я только с поезда. Что с Федей случилось?
     - Пропал. Искать надо Федю. Алкоголика этого, истопника, в КПЗ забрали.
     -  Интересно, -  усмехнулся  Тимоня.  -  Как  послушаешь,  никто  этого
истопника с  пятьдесят седьмого года не видел. Однако точно известно, что он
алкоголик.
     Баба Груша растерянно  заморгала  редкими ресницами.  И даже  не  сразу
нашла, что возразить.
     -  Да  это  же  все знают...  Да он  же еще  до войны  пьяницей был!  -
уверенность возвращалась к бабе Груше. - Настасья-то за него замуж  так и не
пошла! А уж какая любовь была!

     12 июля, 20 часов
     Когда Сережка поливал огород, к забору подошел Тимоня.
     - Ты что это, вроде, прячешься  от меня? А я  хотел  еще раз  на остров
сплавать.
     - Я с тобой не поплыву.
     - А что, страшно?
     - Допустим. Но дело не в этом. Я тебе не верю.
     - То есть?
     - Ты откуда знаешь про бокс и всякие кочегарки? Скажи лучше честно, что
ты там уже не раз был. И про этого липкого урода ты велишь молчать. Конечно!
Кто мне поверит, если ты  скажешь, что его не было! И Шарик из твоего гаража
пропал. Почему я должен тебе верить?
     - М-да, - задумчиво сказал  Тимоня. - Плохо получается. Могу  объяснить
тебе  пока  только насчет острова. Я  там не бывал,  мне просто  кое-что дед
рассказывал. Он там одно время работал. Ну ладно, Серега. Пока.
     - Подожди. Ты знаешь, что комиссия уже здесь?
     - Слыхал.
     - Так им же нужно рассказать про этих медуз! Тебе они поверят.
     - Зачем? Их дело - проверить воду.
     - Тогда, может быть, милиции лучше сказать? Должен же  кто-нибудь этими
медузами заняться!
     - Этим заниматься должен биолог, и притом настоящий ученый.
     - Слушай, Тимоня... У бабы Шуры тетрадка одна  хранится, голубая. Она к
ней попала...  ну, там сложная история.  В общем, эта тетрадка с тех времен,
когда вместо комбината еще институт был.
     - Что же ты молчал? Покажи мне тетрадь сейчас же!
     Сережка отставил лейку. Они отправились в дом.
     Но в трофейном сундуке тетради не оказалось.
     - Баба  Шура! Ты что,  тетрадку  переложила в  другое место?  - спросил
Сережка.
     - Зачем бы мне это нужно? У меня  все в  этом сундуке  хранится. Других
укромных мест и нету.
     - А кто же мог взять?
     - Да ищи лучше. Сам куда-нибудь сунул. Она и затерялась.
     - А кто-нибудь еще про эту тетрадь знал? - спросил Тимоня.
     - Нет. Мне Дуня лично в руки ее передала.
     - А Федя видел?
     -  Федя-то? Да бог его знает. Видел, наверное. Он  же от  Дуни-то ни на
шаг тогда не отходил. Эх, бедняга. Где он теперь. Да и жив ли?
     - Слушай,  Серега, - сказал Тимоня,  когда  они вернулись на огород,  -
вспомни хоть немного, что там было написано.
     - Ну-у, там непонятно было. А ты еще хочешь, чтобы я пересказал.
     - Ну хоть приблизительно, про что было написано?
     - Там все про водоросли.
     - Рисунки были?
     - Нет.
     - А фамилии какие-нибудь?
     - Фамилия была всего одна: Старцев И.И. Наверно, Иван Иванович.

     13 июля
     Тимоня с утра  сидел  в  читальном зале  университетской библиотеки. На
столе перед ним лежала  стопка брошюр доктора Старцева, изданных в тридцатые
годы.
     Тимоня подолгу просиживал в библиотеке этим летом. Сначала  к экзаменам
готовился, потом набрал  литературы по интересным ссылкам. Время  за чтением
летело быстро. Засидевшись допоздна, Тимоня, случалось, отправлялся ночевать
на городскую квартиру отца. Сегодня он задерживаться не собирался: материалы
по  моллюскам,  оставшиеся c прошлой  недели,  он  пока  вернул,  а  брошюры
Старцева тоненькие, их просмотреть недолго.
     Он начал наугад со статьи под названием "О детерминации и случайности".
И вот уже прошел час, а  он все не  мог в ней разобраться. Но бросать работу
не  желал: сквозило в ней  что-то непривычное. Угол зрения, что ли. Пробежав
глазами  несколько  простых  фраз,  он опять  задержался  на втором  абзаце:
"Формальная генетика существенно неполна. Нельзя сводить  наследственность к
набору  чисто химических признаков вне зависимости  от их  пространственного
расположения..." Тимоня пошевелил  нижней челюстью, как это делал дед, когда
его что-нибудь смущало. Он прочел еще несколько строк и отложил работу.  Так
вот чем занимался Старцев. При чем здесь Чертово озеро?  Или с этого и нужно
начинать? Он углубился в описание экспериментов Старцева.
     'Центрифугирование икры амфибий'. После центрифугирования все структуры
протоплазмы разрушены. Однако  зародыши  продолжают развиваться. Невероятно,
но  факт. Но почему это происходит? И что, до Старцева этого никто не  знал?
Тимоня прошел  к абонементу и  попросил  толстую книгу под названием  "Общая
эмбриология".  Совсем  недавно он  готовился  по ней  к  экзамену  и  ничего
особенного  там  не  обнаружил.  Это  была  та  же  самая  книга,  но Тимоня
зачитался, словно впервые взял ее в руки. Написанное только теперь открывало
ему свой смысл.
     Вот  опыты  Ру*****.  В  только  что  начавшем  дробиться  яйце лягушки
разрушен  один  из  первых  двух  бластомеров,  т.е.  от  зародыша  остается
половина.  И  что   же?  Яйцо   продолжает  дробиться.   Развивается  хорошо
сформированный  половинный  зародыш и  в  какой-то мере вторая его половина.
Почему?  Потому  что есть  сила, выгоняющая  зародыши  на свет,  а  весенний
тюльпан из луковицы. Биологическая формообразующая сила. О ней было известно
задолго  до  Старцева. По какому же  принципу действует эта  сила, если  все
части зародыша должны развиться  в различные органы разной формы и величины?
Проще  всего было бы  предположить,  что внутри  икринки находится крошечный
резиновый головастик, сложенный во много раз. Тогда эта сила просто надувает
его.  Но  после  опыта Старцева  все элементы клетки  сорваны со своих мест,
перемешаны или разрушены. Так что "резиновый головастик" разорван в  клочья.
И из этих клочьев все равно формируется головастик. Все дело в силе. Она все
знает:  чтобы органы  получились  нужной  формы  и  размера,  на  них  нужно
действовать  в  разных  направлениях, с разной силой и  длительностью. Умная
сила. А если попробовать ее обмануть? Рискнуть и подложить ей, скажем, чужое
или  измененное  вещество.   Или   искусственное...  Каков  же  будет  тогда
головастик? Дикая мысль. Но не  может  быть,  чтобы  она никогда ни  у  кого
больше не возникла.
     Тимоня  медленно  листал  учебник.  Портрет Ганса Дриша******. Это лицо
постоянно приковывает к себе взгляд. Лицо человека,  заглянувшего  далеко за
пределы  постижимого. Жил в те же годы, что и Старцев. Проделав серию точных
опытов,  выяснил  зависимость  формообразующей  силы  от  координат  будущих
органов.
     Но  при  этом  ввел в  формулу невычисляемую  единицу  "Е". Мистическую
составляющую.  И...  отказался от  дальнейших поисков, признав  весь процесс
непознаваемым. Не осмелился заглянуть дальше.  Испугался? Столкнулся лицом к
лицу с Творцом?
     Тимоня  вдруг  ясно  осознал, какая длинная вереница жутковатых  опытов
предшествовала такому выводу. И как возник пугающий  вопрос: откуда  исходит
эта сила?
     Тимоня  не  мог  оторваться от  знакомого учебника,  будто  впервые его
раскрыл. Будто раньше в нем этих страниц не было.
     Пора было  вернуться к брошюрам.  Невероятно,  но  Старцев,  оставив  в
стороне  вопрос происхождения  силы, математически  вычислил ее! Вот  кривые
распределения,  соответствующие   изменениям  формы  фаланговых   хрящей   в
конечности  тритона. Они рассчитаны  с  помощью непризнанной теории - теории
формообразующего поля.
     Тимоня  внимательно рассматривал  графики  и  сравнивал  с  фотографией
настоящей лапки тритона.
     Формообразующее  поле...  Вот его наглядное действие:  оно ограничивает
рост отдельных  частей зародыша подобно тому, как магнитное поле ориентирует
магнитные опилки. Это и есть та самая умная сила?
     Что ж, Старцев не испугался. Или  притягательная сила науки превосходит
всякий страх?
     Тимоня  читал,  не  замечая времени. Ему казалось, что вот-вот в  конце
страницы он  прочтет  именно  то, что давно его интересует  и что  сразу все
сделает  понятным.  Но страницы  кончались, а конкретные ответы  все куда-то
отодвигались. Тимоня начал листать назад. Едва наметившийся головастик  стал
упаковывать  лапки  и голову  в обратном  порядке, прижимая их все  плотнее,
сливаясь постепенно в единый шарик - в одну единственную клетку,  за которой
только пустота.  Тимоня углубился в  текст до  такой степени, что уже просто
видел эту завораживающую пустоту за клеткой, увеличенную внутренним взором в
миллионы раз...
     Тончайшие лучики устремились со всех сторон навстречу друг другу, будто
несметное  излучение  некой звезды внезапно  повернуло  вспять. Лучи эти,  а
точнее  -   траектории   сил,  слепо  подчиняющихся  каждая  своему  закону,
пересеклись...  нет: яростно схлестнулись,  усиливая и гася друг  друга. И в
самом центре этой мертвой хватки настал  идеальный, нерушимый покой и начала
высвечиваться некая форма величайшей точности.  Несуществующая  катушка,  на
которую сразу начала наматываться живая нить...
     Когда  Тимоня оторвал  взгляд от книг и посмотрел на  большой циферблат
над абонементом, он не поверил себе: восьмой  час! За окнами все еще светло.
Он и не
     заметил, что провел в библиотеке весь день.  Да, интересно, конечно.  И
все  же Тимоня почувствовал легкую досаду: Старцев будто намеренно увел  его
от озера, заставив целый день гоняться за чем-то невидимым, умозрительным. И
только теперь Тимоня вдруг очнулся.

     Голубая тетрадь
     13 июля 12 часов
     Воспоминания  уходят глубже.  Наваливается страшная  тяжесть  ощущений.
Главное ощущение - тревожный, изнуряющий сон. Сон  во сне. Мне снится, что я
просыпаюсь,  встаю.  Наступаю на что-то острое. Мне больно. Я просыпаюсь, но
это следующий сон. В этом сне у  меня нет ног, нет рук. Боль везде. Мысль: я
умер?
     Я не  могу спать. Боюсь сна.  Закрывая глаза, вижу яркий свет. Веки мои
плотно  сжаты, но это не спасает. От мучительного света никуда не  деться. Я
наклоняю голову, стараюсь спрятать лицо в руках. Это сон.
     Сон: я застыл в неудобной позе. Пошевелиться не  могу. Я - монолит. Мне
снится  карандаш.  Я хочу  его взять. Внезапно пальцы на руке сгибаются. Тут
все  резко меняется. Нарастает  шум.  Похоже  на град камней.  Или это масса
пузырей в  воде. Я пригибаю голову. Страшный вихрь переворачивает меня, бьет
о мягкий песок.
     Откуда истопник знал про тетрадь? Теперь это кажется мне странным.

     14 июля, 10 часов утра.
     Переночевав в городской квартире, Тимоня  снова  приехал  в библиотеку.
Обложившись  книгами,  он  снова  открывал  и  закрывал  их.  Закладывал  на
определенных местах. Потом что-то сравнивал,  перечитывал,  подолгу застывая
над страницей или вообще над одной единственной фразой. Пару раз он вышел на
лестницу передохнуть, но и там рассеянно смотрел в окно, думая все о том же.
Он  не спешил закрывать брошюру Старцева под названием "Излучение из глубины
живых систем", хотя уже не один раз прочел ее с первого до последнего слова.
Итак, Старцев  оставил свои  опыты с эмбрионами и  переключился на  взрослые
организмы.  Он  утверждает,  что  клетки  тканей  взрослого организма  имеют
собственное  поле  векторного характера, которое  улавливается за  пределами
клетки.  Его  интересует  излучение клеток всех  тканей взрослого  организма
вплоть до самых глубинных слев.
     Ну,  это уже  слишком! Печень, сердце,  легкие  могут  излучать  наружу
информацию о себе? Да половина лучей потеряется по дороге, а вторая половина
изменится  до  неузнаваемости  и  будет  ни на  что  не  похожа!  И  как  ее
расшифровать?
     Старцев  утверждает,  что в  живой  системе происходит  так  называемое
эстафетное взаимодействие  -  цепочка  передач  излучений от одной клетки  у
другой. Они накладываются одно  на другое, составляя в итоге некую суммарную
информацию о  живом организме. Информация,  якобы, не теряется. Допустим. Но
что можно понять из такого сообщения? Эти векторные наложения камня на камне
не оставят от исходной  информации! Чтобы уловить  первоначальное излучение,
нужно сделать поправку на все векторные передачи! Сколько их там миллионов?
     - Дебри, - буркнул Тимоня.
     Взгляд его  оторвался  от  книг  и безнадежно  скользнул  по опустевшим
столам. Потратить  целый  день,  чтобы  оказаться  в  исходной  точке  своих
рассуждений!
     Ясно было  одно:  чем дольше он читает, тем глубже погружается в пучину
собственного  незнания. Однако вывод  из прочитанного он все же сделал: если
'прочесть'  излучение  клетки,  можно  узнать  о  клетке  все. Или  о многих
клетках. Для природы это одинаково просто или одинаково сложно.

     Голубая тетрадь
     14 июля, 14 часов
     Утром истопник  вытянул багром из воды  сморщенный, шевелящийся сгусток
неопределенного цвета. На свету он сразу застыл без движения, посинел и стал
оплывать. Мне  было жутко. Когда истопник снова пошел к воде, я спросил: "Ты
хоть знаешь,  что  это за топляки?" Он ответил мне  вопросом:  "А ты  сам-то
знаешь?"  И  зашелся  жутким  смехом.   Рассмотрев   как   следует  топляка,
превратившегося  в какой-то обмылок, я понял, что это подобие водяной крысы.
Что-то вроде грубого слепка с нее.
     С острова пришлось уйти. Истопник дал мне  денег и несколько комплектов
журналов со склада.

     14 июля, 10 часов вечера
     -Ай-ай-ай,  - спохватилась вдруг баба Шура. -  Воды  в ведрах ни капли!
Как это я проморгала? Сходи, Сережа, за водой.
     Сережка посмотрел на потемневшие окна.
     - Может, утром, баба Шура? В самоваре-то немного осталось?
     -  Да  в  том-то  и  дело, что  ни капли.  Сходи сейчас. Что такого-то?
Колонка рядом.
     Сережка взялся за  ведра. Он быстро пересек  двор и открыл  калитку. Та
захлопнулась  за  спиной   с  неприятным  скрипом.  Сережка   быстрым  шагом
направился к перекрестку.
     Вот и колонка.  Вода с шумом наполнила первое ведро. Сережка повесил на
кран второе. Взгляд его скользнул над Тимониной  картошкой,  покрытой дымком
тумана, и остановился там, где за чередой елей начиналось озеро. Еловые лапы
сливались  вместе,  как  чернильные   кляксы,  а   в  промежутках  светилась
серебряная вода.
     Второе ведро быстро переполнилось. Сережка поставил его  на землю и еще
раз взглянул на озеро, отыскивая взглядом внезапно мелькнувшую яркую  точку.
Да. Очень далеко, там, где вода отражала нежилой берег, угадывался мерцающий
огонек. И если  учесть, что звезд на  небе не было,  это  могло  быть только
отражением костра, скрытого за прибрежной листвой.
     Сережка заспешил по Озерной назад.  Дойдя до калитки, он  остановился и
взглянул во тьму, где исчезала дорога. Туман слоями наползал  с полей. Яркие
даже  в  темноте  цветы  чертополоха  расплывались   багровыми  пятнами.  Но
болото... Оно было  опутано и  перетянуто туманом, словно бинтами. Да сквозь
него еще этот чертополох...
     Сережку передернуло  не  то  от холода, не то  от страха.  Он закрыл за
собой  калитку  и  пошел к дому,  стараясь глядеть в  землю. Запер  за собой
входную дверь и проверил, хорошо ли закрыта дверь во внутренний двор.
     Он не пошел по ночному болоту к подсобке. А  ведь  огонек мерцал именно
оттуда. Уж кто-кто, а Сережка знал каждый метр берега.

     Голубая тетрадь
     14 июля 22 часа
     Сейчас  посмотрел очередную  порцию собранных  в  озере чешуек.  Многие
напоминают  осколки пластмассовых  рыб.  Где-то  здесь  суть. Эти осколки не
растворяются в воде. Это то, что следует выбросить, отторгнуть! Больная рыба
- это и есть загрязнение, сконцентрированное и связанное.
     А теперь  все  сначала.  Что  такое капсула?  Еле различимая прозрачная
капсула прикрепляется  к твердому грунту где-нибудь в тихом и темном  месте.
Развивается, в зависимости от условий, быстрее или медленнее. А потом, прямо
в "рубашке", предохраняющей топляка какое-то  время от  света, всплывает  на
поверхность,  чтобы  удалиться из воды.  Что  же такое капсула? Капля жизни?
Нечто вроде энергетической фотографии? Более  всего она  напоминает весеннюю
почку.  Назовем  это  'новым эмбрионом', который  начинает  развиваться  под
действием синтезированного формообразующего поля. Разумеется, в определенной
среде.  Скажем, в присутствии  некоего  условия 'Х'.  Не в ключевой ли  воде
дело? Ключ к разгадке - ключ?
     Что ж,  гипотеза  имеется. 'Новый  эмбрион'  - реакция  озера  на живое
инородное  тело.  Излучение  тела,  оказавшегося  в грязной  воде,  искажено
отравляющими  веществами.  Искажение  это в  свою  очередь  'вписывается'  в
реконструированное  поле,  то есть в 'новый эмбрион'.  Развивающийся  топляк
вбирает указанную нечисть в себя. Нечисть - это нечисть!
     Задача  топляка  при этом  не столько созреть, сколько  всплыть.  Более
того: удалиться из воды  тем или иным способом в течение  полусуток. Если он
не вылезет на  берег, то  омертвеет  на свету,  станет полым и  легким,  его
прибьет к берегу. Вернее, не его, а массу чешуек.
     Даже если мне удастся выяснить вс?, я подобен Робинзону, нашедшему клад
на необитаемом острове. Находка эта бессмысленна.  Я  вынужден скрываться от
людей. Истопник - единственный, кто что-то знает.  Необходимо вызвать его на
разговор.  И так ли он  безумен?  Он делает  из топляков порошок  и  бросает
обратно в  воду. А ведь это - подкормка для  следующих топляков! Катализатор
процесса. У меня никак  не идет из  головы  тот  'живой бульон', что был мне
продемонстрирован однажды в доморощенной  московской лаборатории - бульон, в
котором  якобы  самозарождалась жизнь. Для  затравки  туда  помещали немного
грязи из-под  ногтей экспериментатора.  Это было  поистине дико. Отчего же я
снова и снова возвращаюсь мыслями туда?

     15 июля, 11часов
     Старые потемневшие  мостки  прогибались и  скрипели.  Они давно уже  не
подвергались  такой тяжести: четыре  человека, один  за  другим,  с  опаской
продвигались  к  островку.  Первым шел завхоз  комбината.  За ним  - главный
инженер - Булат Васильевич. Потом двое рабочих.
     - Ну,  заходили!  - неодобрительно произнесла баба  Груша,  наблюдая за
процессией
     с Вороньей горы. - То пусто, то густо.
     И она поспешила в магазин с сообщением.
     - Вы когда здесь  последний раз были?  - строго  спросил  завхоза Булат
Васильевич.
     - Недавно, - уклончиво ответил тот. - Здесь все в порядке. И безопасно.
Отопительный сезон-то не начался.
     -  Вы  же  понимаете:  пока  персонал  отсутствует,  вы  лично   несете
ответственность за порядок на складе.
     - Понятно, - вздохнул завхоз.
     - Который год обещаете сменить персонал!
     - Легко сказать. Кто здесь работать-то согласится за такие деньги?
     Тут Булат Васильевич пошатнулся на вихляющейся доске и расставил руки в
стороны.
     - Тут и нырнуть недолго! - возмутился он.
     - Вот и я говорю. Мостки худые. Не очень-то сюда работников найдешь.
     Они ступили на остров.
     - Ну,  скажу я вам,  здесь и  берлога!  -  Булат  Васильевич  осторожно
отцепил полу пиджака от колючей проволоки.
     - Одно хорошо,  Булат Васильевич,  - сказал завхоз: - за столько лет ни
одного ограбления! Сюда ни один вор не заглянет - побоится!
     - А это что?
     Булат Васильевич  остановился возле порыжевшего  металлического  троса,
идущего прямо из-под земли к мощному стволу липы.
     - Это тут спокон веку. Сколько себя помню, - ответил завхоз.
     - Уберите, - распорядился Булат Васильевич, обращаясь к рабочим.
     Начальство скрылось за  дверью длинного барака, а рабочие приступили  к
делу. На конце троса они обнаружили  груз: кладку сцементированного кирпича,
обернутую   толстым,  ржавым  от  времени  листом  железа.   Они  озадаченно
посмотрели друг  на друга,  еще раз проследили  путь троса и, пожав плечами,
принялись уничтожать странное приспособление.

     15 июля, 11 часов 30 минут
     - Задерживать  вас  дольше не  имеем  права. Распишитесь вот  здесь,  -
сказал Сан  Саныч  сидящему  напротив  него  истопнику.  При этом  он  опять
попытался взглянуть тому прямо в глаза. Однако, как и в прошлый раз, не смог
этого сделать.  Сан Саныч с  удивлением понял, что  не может выдержать этого
взгляда, и даже пытаться бесполезно.
     Неподвижные серые  зрачки зависли под  седыми бровями,  как две тяжелые
гири,  точь  в точь  напротив  глаз  Сан  Саныча.  И смотрели  они  с  таким
равнодушием, будто  никого перед ними нет.  Никогда  еще Сан  Саныч не видел
человека с таким пугающим взглядом. Лицо это трудно было назвать старым. Оно
было будто высечено из камня. Время выветрило из него всю легкую  породу, не
будучи в силах разрушить  саму основу, то есть то, что останется в этом лице
до конца.
     Еще раз покосившись на  истопника, которого странным образом не старили
глубокие морщины, Сан Саныч в который уже раз проверил год рождения: 1896.
     -  М-да,  -  сказал  Сан Саныч, стараясь скрыть  растерянность.  -  Как
говорится, больше семидесяти вам не дашь. И  еще,  - добавил  он без  особой
надежды в голосе:  - если появится Федя, немедленно сообщите нам.  Или  если
что-нибудь вспомните.
     Истопник  Савельич  вышел  из здания милиции  и зашагал по центральному
шоссе к перекрестку. Баба Груша увидела его из окна  магазина и замолчала на
полуслове.  Она высунулась в  раскрытое  окно  да так  и застыла в неудобной
позе.  Лишь голова ее медленно поворачивалась вслед за истопником. И не одна
она  - все,  кто был в магазине, не отрываясь провожали его  взглядом. Редко
появлялся он на людях, и всякий раз было одно и то же.
     Высокий  старик в  синей спецовке шагал,  ни на кого не глядя. Волосы и
борода его были  белы, как иней.  Движения замедленны. Он будто давно вымерз
изнутри.
     - Кто это? - оторопело спросил кто-то из приезжих.
     - Истопник, - ответила баба Груша и вроде сама ответу удивилась.
     - Истопник? Ему только в кино сниматься.
     А  старик  вышел к берегу  возле  Вороньей  горы и замедлил шаг.  Нечто
странное   на  поверхности  воды  привлекло  его  внимание.  Истопник  стоял
некоторое время, вглядываясь в  прямоугольный  предмет,  похожий на  большую
раму. Потом он резко развернулся и зашагал к мосткам.

     15 июля, 12 часов
     Сережка  наконец отправился к подсобке. Хотел раньше, но бабе Шуре надо
было именно сегодня  переложить  поленицу  на новое место. Выйдя на  поляну,
Сережка  заметил, что  трава возле  подсобки  достаточно  потоптана. Сережка
осторожно обошел  вокруг.  Заглянул  во все  щели. Похоже, внутри  никого не
было. Он  подошел к  двери. Та  все так же была  заколочена  доской. Однако,
что-то заподозрив еще с вечера, Сережка потянул дверь на себя и не  удивился
тому, что она медленно двинулась навстречу вместе с поперечной доской. Тогда
он проскользнул внутрь и замер возле косяка.
     В  углу  лежал  свернутый  спальник.  Рядом  стопка  журналов.   Кто-то
обосновался здесь. Сережка подошел ближе, присел и сдвинул спальник с места.
Потом развернул и  свернул обратно. Он не искал ничего определенного. Однако
пошарил зачем-то за дверным косяком. Уходить не хотелось. Хотелось выяснить,
кто здесь  живет. Сережка подошел к прилавку. Вот здесь Шарик выломал доску.
Сунул руку под прилавок... и вытащил оттуда знакомую тетрадь. Повертел ее  в
руках. Забрать с собой? Он раскрыл наугад с середины, полистал. Он хотел уже
закрыть  голубую  корочку, как  вдруг в веере  последних  страниц  мелькнули
ярко-фиолетовые каракули, совсем не похожие на  предыдущие поблекшие записи.
Сережка вгляделся получше: неуверенные пляшущие буквы. И написано это совсем
недавно плохим шариковым стержнем. Блестящие темные сгустки уродовали и  без
того непонятные слова, да к тому же еще отпечатывались на обороте. Сережка с
трудом  прочел:   'Утром   истопник  вытянул  багром  из   воды  сморщенный,
шевелящийся  сгусток неопределенного цвета. На свету  он  сразу  застыл  без
движения, посинел и ...'
     Внезапно стало темно. Кто-то загородил дверной проем.  Сережка метнулся
к  стене  и  инстинктивно  присел.  Прямо перед глазами  оказался  прилавок.
Туда-то  Сережка  и  нырнул.  В  подсобку  вошел  высокий  седой  старик. Он
огляделся. Подошел  к окну, приподнял за угол приколоченную фанеру. Осмотрел
другое  окно.  Потом он  остановился, опустив  руки,  и так  стоял, о чем-то
думая.  Вот  он  повернул  голову,  осматривая  стены,  прилавок...  Сережка
наблюдал за  ним сквозь  широкие щели. Старик не  был  похож ни  на кого  из
знакомых.  Он был  особенный, непонятный.  И поэтому  страшный. А  вдруг это
истопник? Ведь  если верить  Тимоне, с ним как-то связано  все происходящее.
Тут  старик склонился  над стопкой журналов и  принялся их перебирать. Потом
подошел к  спальнику  и пошарил под ним рукой. Тетрадь!  Ему  нужна тетрадь!
Старик выпрямился и... шагнул к прилавку.
     У Сережки бешено заколотилось сердце. Осторожным  движением он просунул
тетрадь в щель возле стены и прижал пальцами, чтобы торчала наружу, будто ее
туда специально засунули...
     И тогда старик нашел то, что ему было нужно. Взяв  в руки  тетрадь,  он
раскрыл ее,  полистал,  усмехнулся. Но потом  вдруг  посуровел. Скудный свет
падал сквозь продавленную крышу. Лицо старика застыло,  как  гипсовая маска.
Лишь  глаза внимательно впились в строчки.  Наконец он медленно отвел взгляд
от тетради. Закрыл ее и ушел.

     15 июля, 19 часов
     К  назначенному времени клуб  был полон народу. Люди все прибывали. Они
пробирались  по  рядам, хлопая  откидными сиденьями. Иван Петрович  сидел  в
первом ряду и с беспокойством следил за передвижениями на сцене. Там уже был
установлен стол для президиума, а теперь выносили стулья.
     - Смотри-ка, шесть  стульев, - удивленно бормотал Иван Петрович. - Кого
ж они туда хотят?
     Баба Груша с бабой Шурой устроились  во втором ряду. Сережка с  Гришкой
садиться  не   стали.  Они  прислонились  к  стене  возле  сцены.  Пока  шли
приготовления, Гришка рассматривал выцветшие фотографии артистов.
     -  Смотри:  наверно готовую  карточку  красили: губы-то  у  всех  прямо
ядовитые.
     -  Артисты всегда  красятся, - безразлично  ответил Сережка, - особенно
молодые.
     - Думаешь, они молодые? А баушка говорит, что они все ее ровесники.
     На середину сцены с шумом вытащили трибуну для докладчиков.
     - Та-ак, - недовольно протянула баба Груша. - Без этого нельзя, что ли?
     Появился Булат Васильевич. Он дождался тишины и произнес:
     - Уважаемые земляки! -  по  рядам  пробежал неясный  ропот. - Разрешите
начать собрание. Для начала нам нужно выбрать президиум.
     - Давайте! Только скорее, - крикнули из рядов.
     - Мы сократим формальности,  - Булат Васильевич попытался непринужденно
улыбнуться из-под тонких усиков, он заметно нервничал: - Уважаемая комиссия,
займите, пожалуйста, места в президиуме.
     Пять мест сразу оказались занятыми.
     - И еще нужен представитель общественности. Есть предложения?
     На Ивана Петровича  было жалко смотреть. Он  беспомощно вертел головой,
оборачивался в зал с заискивающей улыбкой...
     - Бабу Грушу туда! Она у нас общественный обвинитель!
     - Да! Пусть баба Груша идет!
     Но баба Груша решительно взяла самоотвод:
     - Я заседать не стану. Я со своего места скажу, чего хочу!
     - Пусть Петрович идет! - крикнул кто-то. - Он это дело любит.
     Возражений не последовало. Иван Петрович торопливо затрусил к сцене.
     Президиум был укомплектован. Председательствовал Булат Васильевич.
     -  Мы  собрались здесь,  чтобы  заслушать отчетный  доклад комиссии  об
экологической  обстановке  в районе  Чертова озера.  Объединенная комиссия в
составе    четырех   высококвалифицированных   специалистов   комбината,   в
присутствии представителя ГорСЭС...
     - То есть как это, не поняла? - перебила баба Груша. - Один он, что ли,
с санэпидстанции?
     -  Вот-вот! Комбинатских-то  четверо,  а проверяющий  один. Это они так
объединилися, - пояснила неугомонная баба Нюша,  которая  тоже пришла сюда с
чьей-то помощью.
     Булат   Васильевич  хотел  сделать  публике  какие-то  разъяснения,  но
внезапно забыл про это.
     В  центре зала  встал во  весь рост широкоплечий,  суровый  Тимоня.  И,
переступая через  колени сидящих, двинулся  между  рядами. Булат  Васильевич
следил за его  продвижением, нервно теребя ус. Добравшись до прохода, Тимоня
направился не к сцене, а к выходу.
     -  Правильно, Тимоня!  -  кричали  из рядов.  -  Они  себе  какие  надо
результаты получат!
     - Самим себя-то проверять - одно удовольствие!
     Тимоня вышел из зала, не обернувшись.
     После вынужденной  паузы  Булат  Васильевич  продолжил, нещадно  теребя
листы бумаги:
     -  Второй  пункт  сегодняшнего собрания: принятие программы действий по
нормализации  экологической обстановки в  населенном пункте. И третий пункт:
избрание  постоянно  действующей  контрольной   комиссии  по  наблюдению  за
осуществлением  соответствующих мер.  Итак,  выступить с  отчетным  докладом
комиссии по первому пункту поручено мне.
     И, прокашлявшись, стал зачитывать доклад.
     - В результате проведенных исследований установлено, что состояние воды
в  озере -  в  пределах  допустимых  норм. Концентрация  вредных  химических
веществ намного ниже предельно допустимой...
     - Оно и видно! - произнес из зала мрачный бас.
     Все заинтересованно повернули головы. Говорил Сан Саныч.
     - Видно, так сказать, невооруженным глазом! - в сердцах продолжил он.
     Булат  Васильевич несколько  секунд пребывал  в  замешательстве.  Потом
обиженно затряс бумагами:
     -  Вот  результаты!  Пробы   брались  с  двенадцати  участков,   и  все
нормальные!
     - Пробы! - презрительно перебила его баба  Груша. - Да у  нас тут народ
всего насмотревши.  Каждый  может  пробу снять. В банку воды набери - и жди.
Тяжелые фракции осядут...
     Тут вся комиссия посмотрела на бабу Грушу.
     - Ну? - спросили из президиума.
     - Ну так я и говорю: вы сами-то в озере купались?
     - Нет, - растерянно произнес представитель ГорСЭС.
     - А чего ж так? Очень вода чистая?
     - Если у Вас есть соображения на этот счет, попросите слова! - вышел из
себя Булат Васильевич.
     - А вы отвечайте, раз народ спрашивает! - потребовали из зала.
     И тут на сцену поднялся незнакомец, за которым охотился Сан Саныч.
     - Я могу подтвердить: вода в озере чистая.
     - А вы, собственно, кто такой? - совсем растерялся Булат Васильевич.
     - Независимый эксперт! - раздалось из рядов под общий смех.
     К  сцене уже спешил Сан  Саныч.  Не обращая на это внимания, незнакомец
обратился к комиссии:
     - Вы же специалисты. Вы  задавались вопросом: за счет чего вода чистая?
Вам  это не  кажется  странным?  Вот этот вопрос и  поставьте первым пунктом
своей программы!
     - Прошу предъявить документы! - строго сказал Сан Саныч.
     - При себе не имею.
     - Тогда прошу следовать за мной.
     Незнакомец не возражал. Однако в зале началось возмущение:
     - Пусть человек скажет! Может он что-нибудь знает!
     - Пусть назовется!
     - Сан Саныч! Пусть он все скажет, а потом уж его забирай!
     Но тут  по залу покатился какой-то встречный шум:  люди как по  команде
поворачивали головы назад. От распахнутых дверей неслись  к сцене удивленные
возгласы,  происходило  какое-то движение. Но вот стоящий  в  проходе  народ
расступился... В дверях стоял встрепанный, раскрасневшийся  Федя.  Он  часто
дышал и не переставая тыкал пальцем в сторону озера:
     - Топляки идут! - выкрикнул он.
     Все  вскочили  со  своих  мест  и,  вытянув  шеи,  пытались  что-нибудь
рассмотреть. Мальчишки бросились к дверям.
     Сначала  ничего было  не  разобрать.  Только  тихое  шипение неслось  с
опустевших берегов, будто  ползло оттуда большое и бессловесное существо. Но
через  несколько мгновений можно было  уже  разглядеть, что и с водой что-то
происходит:  казалось,  озеро шевелится  и  расплывается  в  стороны,  будто
громадный жирный слизняк.
     Люди столпились  в дверях, пытаясь выбраться наружу. Тут кто-то истошно
завопил. Все разом  отпрянули в одну сторону... Совсем близко, почти у самых
дверей клуба стояло на четвереньках, раскачиваясь на тоненьких конечностях и
тараща глаза,  существо.  Оно  силилось поднять  повыше свою  сиренево-синюю
голову, но  подбородка  не было, и  только вытягивалась  и вытягивалась,  не
возвращаясь в  прежнее положение, шея. Да и не шея это была, а истончившееся
туловище. Голова  завалилась на спину, уставясь немигающими глазами  на тех,
кто стоял сзади... Какой-то женщине стало дурно, и она опрокинулась в толпу,
как тяжелый сноп, поддерживаемая многими руками...
     - Расходитесь  по домам!  - крикнул незнакомец, пробиваясь сквозь толпу
вместе с Сан Санычем. -  Заприте  двери и окна! Топляки полезут в ваши дома.
Не  устраивайте  лишней  бойни!  Поливайте  топляков  водой!  Просто  водой,
понятно?
     - С чего  водой-то?  - ошарашенно спрашивали  из  толпы. - Они  же сами
только из воды...

     15 июля, 22 часа
     Тимоня сидел  на кухне возле раскрытого окна, обращенного к Озерной,  и
помешивал ложечкой чай. Лицо его все еще было хмурым.
     За  окном  заметно   стемнело.   Контуры  деревьев  смягчились,  стволы
отбросили длинные  тени. Таинственная подсветка струилась по земле, придавая
загадочность всему,  что  было на пути.  И шла  она  от ярко-бордовой полосы
горизонта.  Вернее, от  одной  ее пламенеющей точки,  в которой  только  что
исчезло  солнце. А выше, в сиреневом  небе,  творилось нечто. Там медленно и
тяжко, как во  сне, бились облака. Неповоротливые глыбы беззвучно сшибались,
вставали вертикально, преграждая друг  другу путь и образуя  гигантский веер
над небесной воронкой, словно их что-то заталкивало вслед за солнцем, да они
не пролезали.  Исполинские  письмена небес. Они пишутся аршинными буквами. И
что  же? Мы  способны  прочесть  лишь одно:  что  завтра  будет дождь.  И то
неточно.
     Но вряд ли кто-нибудь еще смотрел в этот час на небо.
     На пляжах  было по-прежнему шумно. Оттуда неслись крики,  визг.  Кто-то
пел.
     Тимоня  помешивал  чай. Ложечка  с тихим звоном  билась  о края  дедова
бокала, завораживая и  умиротворяя. Тимоня вдруг улыбнулся: вот так же долго
и  сосредоточенно  позвякивал  чайной  ложечкой дед. В  зубах папироса, лицо
суровое.  Сахару   он  клал  огромное  количество,  а  потом  тщательно  его
размешивал.  Процедура  эта затягивалась и  становилась комичной. Потом  дед
пробовал чай, отхлебнув для начала  маленький  глоток. Тимоня  спрашивал: "И
что, это можно пить?" А еще этот бокал никому нельзя  было  мыть, потому что
там всегда  что-то настаивалось: вчерашний  ломоть  лимона, ложка малинового
варенья  или что-нибудь  еще.  Тимоня  называл эту  смесь "культурой". А дед
хмурил  брови  и  отводил  глаза,  чтобы  не  выдать довольной  улыбки:  ему
нравилось, что Тимоня  знает  научные термины.  Он  вообще  большие  надежды
возлагал на внука.
     Тимоня  отхлебнул из бокала. Посмотрел на  часы.  Стало темно. Багровые
блики переместились на стены кухни. По светлым проолифенным доскам, повторяя
древесные круги, растеклись узоры свекольного цвета. Да, странный  закат был
в этот вечер.
     В верхнем углу окна обозначился бледный серпик луны. Он был столь слаб,
что не мог отразиться ни в бокале, ни в стеклянной дверце  шкафа. Однако ему
хватило сил пробиться сквозь облачные завалы. Пол-лета позади. Скоро уж ночи
станут темными,  а на небе  в этот  час  проступят звезды. 'Зерна жизни:'  -
вспомнилось вдруг Тимоне. Аррениус*******, между  прочим, считал, что вместе
со своими  лучами звезды  посылают  в  космос некие  'зерна жизни'.  Тимоня,
помнится, идею не оценил. Зерна в космосе - это уже чересчур. Теперь же он с
неожиданным интересом задержался на этой мысли.
     Почему бы  и нет? Звезда информирует о себе. Как  клетка:  Тимоня успел
усмехнуться:  начитался.  И тут  с  озера раздался  вопль. Тимоня вздрогнул,
уловив в  этом многоголосом вопле неподдельный  ужас.  Он  резко  поднялся и
взглянул  в  окно. В этот момент двор  пересекла ломаная  тень.  Так бывало,
когда кто-нибудь поднимался на  крыльцо.  Тимоня  вопросительно  взглянул на
дверь, ожидая  стука.  Дверь  распахнулась...  Тимоня  внутренне  ахнул.  Он
вцепился в  край  стола и, не  веря глазам, уставился  в  дверной проем.  На
пороге  стояло  нечто  синеватое,  бугристое,  отечное,  похожее  на старый,
набухший от  влаги ствол.  Синюшное лицо - сплошной отек. Никто не  узнал бы
его.  Никто кроме Тимони... Дед. Тимоня  узнал  его  мгновенно.  Сколько раз
приходил  он  к  нему  во сне!  Даже не  показывался,  только  говорил.  Или
показывался, но молчал. Он мог отворачивать лицо, мог выглядеть незнакомцем.
Все равно  Тимоня узнавал  его.  Видно,  жил  в  нем,  отпечатавшись  раз  и
навсегда, образ, который ни  с чем не  спутать. Образ,  записанный  сжато  и
точно - самая суть, знак деда.
     Дед обвел кухню растерянным взглядом, посмотрел на Тимоню. Не удивился.
Сделал неуклюжий шаг...
     -  Плохо что-то  мне, Тимоня.  Все тело  саднит...  - голос  был тихий,
свистящий. А интонации - деда.
     - Ты чай сделал? Дай-ка выпью.
     Дед с  трудом  потащил  к столу  чудовищно разбухшие ноги. На  его  шее
начала вздуваться огромная шишка... и медленно двинулась вниз. Дед  оплывал,
как  свеча, обрастая снизу  бесформенной  массой. Он неуверенно опустился на
стул. Показал на бокал:
     - Налей.
     - Сейчас, - пробормотал Тимоня. - Подогреть надо...
     - Устал я что-то, Тимоня. Может, заболел? Лечь бы надо.
     Ляжет... Как же он ляжет?
     - Не пойму. День же был. Я рыбу ловил возле мостков, да крючком за сети
зацепился. Нырнул, чтобы отцепить-то. А вынырнул  - уж  солнце село. И лодки
нет. А я на середине озера. Не то что-то, Тимоня. А?
     Дед заглянул  ему  в  глаза, словно пытаясь  прочесть в них что-нибудь.
Тимоня стоял  возле  плиты,  боясь  отвернуться,  и  лихорадочно  вспоминал:
зацепился крючком... Был такой случай лет семь назад. Дед  вернулся насквозь
мокрый, сердитый. А отец стал  ему  выговаривать, зачем опять возле  острова
удил...
     - Не то, Тимоня... - в голосе деда звучало тихое отчаянье.
     Горло  у  Тимони  перехватило.   Он  уставился  на  синюшные  сосульки,
облепившие сиденье  стула.  Новые отеки  медленно перемещались  вниз. Тимоня
налил в бокал чай. Но медлил, не подавал его деду.
     - Подвинь чай-то, - сказал дед.
     Он  взялся  за  ушко  бокала  слипшейся синей ладонью.  Но увидев  свои
пальцы,  вздрогнул  и хотел отдернуть руку.  Только  рука  не сразу отлипла.
Бокал накренился, по столу
     растеклась дымящаяся лужа. Дед настороженно  оглядел кухню. Потом опять
уставился
     на свои пальцы.
     - Тебе же пятнадцать лет, Тимоня, а ты взрослый совсем?
     - Это сон, дед...ты просто спишь, - с трудом выдавил Тимоня.
     - Сон, говоришь? - в еле слышном голосе появилась надежда.
     Тимоня  почувствовал  резь под веками. Он  стиснул зубы, чтобы отогнать
слезы.
     - Все нормально, дед. Ты спишь.
     - Значит, сплю... -  дед  задумчиво посмотрел на Тимоню. Лицо  его было
неузнаваемо. Но это был дед. Сердце Тимонино сжалось в комок.
     - Так сколько тебе лет-то?
     - Двадцать один.
     Дед кивнул.
     - А ты учишься? - с беспокойством спросил он.
     - Да. Как ты и хотел, учусь на океанолога.
     - Слушай. Раз  уж сон, скажу тебе. - Голос превратился в шипящий свист.
- Только трудно... Ты их видел? Помнишь, я тебе рассказывал?
     - Видел, - кивнул Тимоня и затаив дыхание вслушивался в дедовы слова.
     - Так вот: их много. Они в таких капсулах прозрачных, как икра. Ждут. К
острову  под  водой прилепились  с теневой стороны. Шевелятся. Проявителя им
мало. А внизу линза большая под водой. Там, где у него сети натянуты.
     Голос исчезал.
     - У кого? У истопника?
     - Да... -  в горле  у деда  что-то  щелкнуло.  Он торопливо  зашипел, с
трудом разлепляя губы: - Ты такой взрослый, Тимоня. Скажу тебе...
     Дед опять покосился на  свои  слипшиеся  пальцы. Рука  его  дрогнула  и
попала в лужу пролитого чая. Дед торопился договорить:
     -  Я на фронт-то  пошел  в сорок  втором. А до того зиму истопником  на
острове работал. Да  я тебе рассказывал. Там склад  медицинский оставался. А
работал я  там вместе с Савельичем.  Так вот: умер он  в ту голодную зиму. Я
его сам  на санках к церкви отвез.  А когда он  в 57-м объявился, я...честно
скажу, испугался.  Заявлять  не  стал.  Боялся  хуже  сделать.  А  самому-то
хотелось выяснить. Тогда и лодку купил... Все туда плавал...  -  дед говорил
уже  совсем  медленно,  каждое  слово  давалось   с  невероятным  трудом.  -
Вот....там... я его и у...
     Дед  замолчал. Только испуганно глядел  на свою  руку, угодившую в чай.
Рука стала сиреневой, полой внутри. И продолжала меняться: на ней появлялись
тусклые белесые  крапинки. Дед попытался  шевельнуть  ею.  Хотел  сравнить с
другой рукой, но и  та была не лучше: расплющилась, растеклась по столу и не
отрывалась... Дед с усилием поднял взгляд.
     Что  теперь? Тимоня замер, готовый ко всему.  А дед смотрел  на него  в
упор и не  видел, поглощенный страшной догадкой. Потом вроде  как вернулся к
действительности  и взглянул  на Тимоню с  укором. Потом...  в  зрачках  его
появились две маленькие мутные точки. Они становились шире... Потом  в  лице
что-то  коротко  сдвинулось.  Это  было  все.  Деда  больше не было.  Мутная
синеватая масса оседала, растекаясь  в стороны. Тимоня потрясенно смотрел на
то, что минуту назад было дедом.
     А  в  двери валилась  сине-лиловая  масса. Тимоня, с  трудом  выходя из
оцепенения, отступил вглубь кухни. Он смотрел на вползающее нечто и различал
руки,  ноги,  головы,  слипшиеся  самым  диким  образом.  И почему-то  вдруг
покосился на стол с чайной лужей. На полу, залитом густой тускнеющей массой,
лежала  прозрачная, похожая на  резиновую перчатку,  рука. Тут он метнулся к
стиральной машине, выхватил шланг  и  быстро  приладил его к крану. Он успел
вовремя: синюшные руки хватались за стены прямо перед  его лицом. Струя воды
ударила  в  "гостей".  Реакция  была  мгновенной.  Поверхность  массы  сразу
мертвела: она застывала и превращалась в плотную пленку. А внутри еще что-то
перекатывалось,  жило,  но  было  уже  безвозвратно  запаяно  внутрь тонкого
панциря. И панцирь продолжал твердеть... Дальше разгадывать эту загадку было
некогда.  Тимоня  выбил  пинком из дверей остекленевшие останки и выбежал во
двор.

     15 июля 23 часа
     Над озером стоял вой. Крики людей слились  в  один  протяжный и  жуткий
звук. Он тянулся по всей Озерной-Подгорной, уходя за гору. И дальше шел уже,
видимо, со стороны комбината.  Тимоня бросился к Сережкиному  дому. Двери  и
окна в доме были закрыты. Вдоль все еще полузатопленного злополучного забора
с громким лаем носился Шарик. Вылезавшие из воды топляки шарахались от него,
направляясь  дальше,  к  владениям  Ивана  Петровича.  А  вот  там  творился
настоящий кошмар. Двор, гостеприимно  распахнутый  к озеру, кишел топляками.
Облепленный ими со всех  сторон, Иван Петрович кричал, задыхаясь и  цепляясь
из последних  сил за перила своего крыльца. Топляки лезли  к дверям. Из дома
неслись  истошные крики. Тимоня без  промедления  кинулся назад, в огород, и
схватился  за шланг для поливки.. Иван  Петрович  тем временем уже рухнул  с
крыльца  и  даже  кричать  перестал.  Только  ноги   его  подергивались  под
навалившейся  сверху живой горой. Топляков этих уже никто не смог бы от него
отлепить.  Тимоня  направил  струю  на  шевелящийся  ком.  В  закрытые  окна
смотрели, вытаращив глаза, жена Ивана Петровича и Валька. Ком застыл. Тимоня
сбил его  двумя  ударами. Иван Петрович  медленно подтянул  ноги и  встал на
четвереньки.  Потом поднялся  на трясущихся ногах. Он стоял, моргая, и  явно
ничего не соображал.
     - Иван Петрович! - закричал Тимоня. - Идите домой! Вон, смотрите!
     Со стороны берега к ним приближался  на гнущихся во все стороны  ножках
тщедушный топляк. Руки его не отделялись от  туловища. Он разевал рот, будто
что-то спрашивал. Тимоня  схватился за шланг. А тот остановился, вгляделся в
сумеречный двор и неверным шагом двинулся к крыльцу.
     -  Да  что  им всем  в  моем  доме надо?  - возмутился очнувшийся  Иван
Петрович.  Он  подбежал  и  со всей  силы  толкнул топляка. Тот упал. Тимоня
прикончил его водой из шланга.
     - Иван Петрович! Идите домой. Заприте все двери, окна, форточки.  Вы же
насквозь мокрый!
     Но  Иван Петрович помчался  на огород. И  сразу же оттуда понеслись его
вопли. Тимоня побежал ему на помощь.
     На огороде  было полно топляков. Некоторые, уже расплывшись, вытянулись
поперек грядок.
     - Отмучились, - заметил Тимоня.
     Иван Петрович лежал ничком, скрытый  кустом смородины.  В руке его  был
зажат шланг, из которого била вода. Но, как ни странно, она  не  действовала
на  нескольких  топляков, сбившихся  на его  спине в невероятную пирамиду. И
похоже, они пытались завладеть шлангом и  завладели бы, если бы не склеились
столь  безнадежно  друг с  другом.  Они грозили  совсем уже  задавить  Ивана
Петровича. Тимоня попробовал спихнуть их лопатой. Топляки загудели, потянули
к Тимоне, насколько могли, головы и руки. У них были широко раскрыты глаза и
рты... Тимоня отпрянул.  Они  боялись  боли!  Эти были  последние, новенькие
топляки. Вскоре они тоже окоченели под действием воды.
     Иван  Петрович  встал  на  ноги и поплелся  прочь с  огорода. А  Тимоня
подошел  к воде,  посмотрел внимательно.  Топляков больше не было.  Начинало
светать.  Тимоня  вдруг  замер   на  месте  и  медленно  повернул  голову  к
Настасьиному дому.
     - Точно! - осенило Ивана Петровича - Они все из ейного подвала лезут!
     Тимоня бросился к  Настасьиной калитке. Следом за ним  Иван Петрович. У
самого дома их догнал Сан Саныч:
     - Насилу отбился! И сразу про Настасью вспомнил!
     Дверь была распахнута и  зияла черной дырой.  Два расплывшихся  топляка
прилипли к  косяку. Проскочив  кухню, Тимоня остановился у порога в комнату.
Щелкнул  выключателем...  Бесформенное  желе,  отвратительным живым  варевом
выпирающее из подполья, жалко съежилось от света.
     - Ну? Что я говорил! - закричал Иван Петрович.
     Тимоня перескочил через дыру  в полу  и вошел  в комнату.  Сан Саныч за
ним. Там были стол и стул. Буфет и кровать. На кровати лицом  к стене лежала
Настасья. Не решаясь подойти ближе, оба застыли на месте.
     Но вот шевельнулась худая рука, вытянувшаяся поверх одеяла.
     - Худо, - глухо сказала Настасья.
     -  Я  вызову  врача! - сказал  Тимоня. Окинул  взглядом  комнату, но  у
Настасьи телефона не было.
     - Беги! - замахал руками Сан Саныч, - я посижу здесь.
     - Идите домой! - Тимоня требовательно потянул Ивана Петровича за рукав.
     - А топляки? Хоть крышку закрыть надо!
     - Крышку закроем. Только не сочиняйте небылиц.  Тут как раз все просто:
топляки шли в дом и сразу падали в открытое подполье!
     Через пару минут Тимоня вбежал к себе на двор. На крыльце распластались
два топляка. Он окатил их водой:
     - Жаль, ребята. Но вам только кажется, что вы люди.
     Он набрал номер неотложки.
     -  Машина в ваших краях, на Подгорной,  - был ответ. - Диктуйте  адрес.
Что у вас там происходит? Милицию вызвали?
     Убегая, уже в дверях, Тимоня обернулся. На полу светлело пятно. Тусклая
пленка, вроде засохшего клея. Так что же "у..."? Увидел он истопника? Узнал?

     16 июля. 8 часов утра.
     Невеселое  озеро  медленно  проявлялось  из  утренней  дымки. Вместе  с
размытым диском солнца оно казалось упрятанным в полиэтиленовый пакет.
     Мальчишки на сей раз не проявили желания сбегать на разведку. Всем было
ясно, что вокруг озера полно  этой  гадости.  Несколько  мужчин  с Подгорной
улицы пошли берегом,  то и дело натыкаясь  на стекленеющие  лужи причудливой
формы. В воде застыли, уткнувшись в берег, розовые омертвевшие тельца мелких
топляков.  Иногда попадались  длинные сплющенные жгуты  -  остатки топляков,
устремившихся было к дороге, да рано выбившихся из сил по причине отсутствия
ног. Мужчины  вытягивали их  подальше на  берег и укладывали рядком.  Решено
было сгрести их в кучи и закопать. Так, с остановками,  дошли до  комбината.
Возле самого берега, примерно в том месте, где в июне  выловили утопленника,
столпилась группа людей. Никто не  проявлял удивления. Все молча смотрели на
воду. А там, уткнувшись лицом в  прибрежную  траву,  вытянув на берег тонкие
руки, застывало,  мутнея на глазах, прозрачно-сиреневое  тело.  Оно  лежало,
уходя ногами в воду. Но здесь было так мелко, что каждый ясно  видел: вместо
ног под водой вытянулся,  сужаясь  книзу,  до  самых ступней,  плоских,  как
лепестки, хвост.  По всему  хвосту,  сверху донизу, пролегла едва различимая
вертикальная борозда.
     - Русалка, - прошептал кто-то.
     - Сфотографировать ее, что ли? - неуверенно предложил Булат Васильевич.

     Озерная  улица  выглядела  потрепанной. Повсюду виднелись следы ночного
побоища. Грядки  на  огородах вытоптаны, поленицы раскиданы. И везде большие
синие  лужи.  Только  у  бабы Шуры во дворе был  порядок. На крыльце  дремал
Шарик.
     Иван Петрович  расхаживал со шлангом по  захламленному двору. Он  полил
снаружи  окна, чтобы  убрать следы любопытных топляков. Потом  принялся мыть
двор.
     Сережка тоже  вышел из  дома. Он уселся на  крыльце  рядом  с Шариком и
гладил его по заросшему темени.
     Иван  Петрович,  покосившись  на  него, что-то пробурчал себе под нос и
сбросил клочья сиреневатой пленки в озеро. Заметив, что выглянула баба Шура,
он возмущено произнес:
     - Это же надо! Всех своих топляков ко мне во двор загнали!
     Он прекратил уборку и опять посмотрел на крыльцо, где  сидел Сережка. И
тут, совершенно неожиданно, он направил шланг на Шарика! Сережка вскрикнул и
обхватил Шарика, пытаясь закрыть от воды.
     - С  ума сошел! - закричала баба Шура, чуть не вывалившись  из окна.  -
Ребенок воспалением легких заболеет!
     - Иван Петрович!  Бросьте!  Хуже будет! -  по Озерной  бежал Тимоня. Он
спешил к Настасье, но видя такое дело, остановился.
     Струя  воды  неохотно ушла  в  сторону.  Иван  Петрович бормотал что-то
неразборчивое, сворачивая шланг.
     Сережка вытирал Шарика чем попало, пока тот не вырвался  и не залез под
крыльцо.
     - Да что ты за него так испугался? - удивилась баба Шура. - Поди в дом,
сам-то переоденься.
     - Здравствуй, Серега! - раздалось у калитки.
     Рядом с Тимоней остановился Федя. Лицо его было серьезным.
     - Истопник  в реанимации, - Федя грустно моргал толстыми веками.  - Я к
Сан Санычу зашел, а у него закрыто.
     - Зачем он тебе? - спросил Сережка.
     - Да  мне-то не Сан Саныч нужен. Я вот  тетрадку принес  Иван Иванычу и
документ.
     - Какому Иван Иванычу?
     - Ну этому, ученому, его Сан Саныч арестовал.
     - Так он в милиции сидит. Еще с вечера.
     - Оставь тетрадь мне, я передам, - сказал Тимоня.
     -  Нет.  Истопник сказал,  Иван  Иванычу. Так что  я  пойду ему  отдам.
Главное, еще документ, - Федя озабоченно поджал губы.
     - Кто же тебя туда пустит? Он же за решеткой сидит.
     - Да я там все знаю. Там просто.
     Федя ушел. Тимоня побежал к Настасье.
     И  тут скрылось солнце. Набежали тучи.  И продолжали стягиваться новые,
теснясь над серым озером. Ветер сделал первую пробу на камышах. Те зашумели,
закачались   и  согласно  изогнулись  в  одном  направлении.  Озеро   быстро
покрывалось мурашками. Это первые крупные капли  стеной  понеслись к берегу.
Вот они с  шумом, как по раскаленной сковорде,  промчались по двору.  Рухнул
ливень. Все кинулись по домам. А дождь с силой лупил  по траве, по стволам и
листьям, по крышам. Иногда чуть затихал, потом стремительно усиливался и лил
сплошными  потоками.  А синие лужи вскипали пеной.  И когда  дождь ненадолго
унялся,  оттуда  полезли  вдруг огоромные  розовые  пузыри.  Они  множились,
наползали друг на друга, образуя зыбкую пирамиду. Ветер трепал их, вытягивал
длинными  пальцами,  но  порвать не  мог.  Видно,  они  были  прочными,  как
воздушные  шары. Только некоторые  отрывались от  грозди и плавно  летели по
воздуху, пугая глазеющих из окон людей. Конечно, пузыри ни в какое сравнение
с топляками  не  шли.  Однако когда новая порция ливня  разом смела  их  без
остатка, многие вздохнули с облегчением.

     16 июля, 9 часов утра.
     Неотложка уехала. Тимоня сидел возле Настасьи.
     - Лекарство я вам сейчас куплю.
     - Не трать деньги. Мне уже лучше.
     - Да нет уж. Как врач сказал, так и сделаем.
     Пора  было  идти.  После  аптеки еще  придется  вычерпать  из  подполья
топляков.  Но  Тимоня  все  медлил.  Он смотрел  на  пожелтевшие фотографии,
приколотые над  кроватью.  На  одной  из  них  высокий  сутуловатый  человек
отмахивался от  фотографа, явно недовольный тем, что его снимают.  На другом
снимке  он же, хмурый, зажав папиросу в  зубах, сколачивал молотком какие-то
доски.
     - Кто это? - спросил Тимоня.
     - Савельич, - ответила Настасья, не повернув головы.
     - Баба Настасья, Вы же сразу знали, что истопник - не Савельич.
     - Как не знать.
     - А почему молчали? Боялись?
     - Боялась? - удивилась Настасья. - С чего мне бояться. Моя жизнь давно,
еще в сорок втором кончилась.
     Она долго молчала.
     - Я пришла тогда на остров, картошки принесла. А его уже нет.
     И еще помолчав, добавила:
     - Добрый был. Очень я его жалела.
     Тимоне пора было уходить. Но нужно было задать еще один вопрос.
     - А вы знаете, кто этот человек, который назвался истопником?
     - Не мое дело.
     - А с дедом моим Вы после войны виделись?
     - Редко.
     - А разговаривали?
     - Нет. Не больно хотели.

     16 июля 10 часов утра
     Сан Саныч сидел за столом в  кабинете, поглядывал  на окно, по которому
вот уже полчаса не переставая текла вода, и отбивал пальцами дробь. Напротив
него сидел незнакомец.
     -  Не морочьте мне  голову, - сказал Сан Саныч. -  Вы  утверждаете, что
потеряли  паспорт.  Утопили в озере. Хорошо, на основании вашей справки 1955
года об  освобождении  я  установил  вашу  личность.  Из  Казахстана  пришла
телефонограмма: Старцев Иван  Иванович,  1905  года  рождения.  В  1955 году
определен  на  поселение   под  Карагандой  без  права   выезда.  Работал  в
лаборатории  при  гидроэкспедиции.  Название  лаборатории   и   годы  работы
установить не представляется возможным. Какие-то сложности с архивом.
     - И что вам не нравится? Сложности с архивом?
     - Нет. Дата рождения. Вы так и будете уверждать, что вам девяносто один
год?
     -  Да. Еще  раз объясняю:  я занимался  вопросами омолаживания.  Ставил
опыты сначала на мышах- полевках, а потом на себе.
     - Могу вам позавидовать, но поверить не могу.
     Сан Саныч перечитал телефонограмму. Потом продолжил свои вопросы.
     - Зачем вы приехали?
     - Чтобы продолжить исследования на вашем озере.
     - А почему столько лет не приезжали?
     -  Когда  пришло разрешение, я был  занят  длительным  опытом. Приехал,
когда смог.
     - Приехал, когда помолодел. М-да. Сказки, да и только.
     -  А топляки  -  не  сказки? Сегодня после захода  солнца готовьтесь  к
новому нашествию. Вчера была только первая партия. Самые прыткие.
     - А если я отпущу вас под расписку?
     - Я сумею принять некоторые меры. Даже на комбинате можно найти кое-что
нужное.  Но  учтите:  мне  никто  ничего  не  даст,  если  у  меня  не будет
документов.
     - Так вам еще и фальшивый паспорт сделать?
     Иван  Иванович устало отвернулся к  окну.  Дождь уже прекратился.  Небо
прояснилось.
     - Так что меня ждет? - спросил он.
     - Я должен передать дело выше по инстанциям.

     16 июля, 10 часов 15 минут
     Выглянуло солнце. От синих луж  не осталось и следа. Темные, вымахавшие
за  лето  листья  клена  слиплись  после  дождя  самым причудливым  образом:
зелеными пачками,  веерами,  гирляндами.  На  солнце они  быстро  подсыхали,
разъединялись и повисали темными лопухами. Дело к августу.
     Тимоня с ведром  и лопатой в руках  возвращался, усталый, от  Настасьи.
Сережка в это время, встав на четвереньки, заглядывал под крыльцо и звал:
     - Шарик! Шарик!
     Просунув руку, Сережка потрогал  землю. Там  было  не просто сыро.  Там
была лужа. Сережка ахнул, как ужаленный! Завертел в панике головой... Увидел
Тимоню и закричал:
     - Тимоня! Шарика-то нет...
     Тимоня оставил ведро с лопатой возле калитки и подошел к крыльцу.
     Губы у Сережки задергались. Он схватил Тимоню за руку и стал трясти:
     - Что делать? А, Тимоня? Он под крыльцо залез, когда Иван  Петрович его
водой облил. А потом еще дождь пошел.
     Тимоня молчал в замешательстве, пожимал плечами.
     - Да не может быть, - пробормотал он. - Я такого не ожидал.
     - Он растворился? Да?! - горло у Сережки перехватило.
     Тимоня тоже опустился на  четвереньки и сунул  голову под крыльцо.  Там
было темно. Под рукой хлюпала какая-то жижа, вода...
     - Об этом я как-то не подумал, - расстроенно проговорил Тимоня.
     А из-за дома тем временем  вышел  Шарик, заинтересовался происходящим и
тоже  попытался  заглянуть под  крыльцо.  Он подошел  справа,  потом  слева.
Никакой лазейки не нашел и тогда протиснул голову между Тимоней и Сережкой.
     - Здрасьте! - Тимоня засмеялся.
     - Шарик! - голос у Сережки прыгал от радости. -  Значит, он  настоящий!
Вот, гляди, и цвет нормальный.
     - Ну ладно, я пошел, - Тимоня зашагал к калитке.
     - Подожди, - сказал Сережка. - Как дальше с Шариком быть? Иван Петрович
ему житья не даст. Тем более, я уеду учиться.
     - Ладно. Что-нибудь придумаем.
     - Слушай, а все-таки: что это за топляки?
     - Это требует научного объяснения. Вот выйдут статьи по этому вопросу -
ты и почитаешь.
     - И где эти статьи выйдут? - разочарованно спросил Сережка.
     - В научном журнале.
     -  Ну уж нет. Научный журнал я читать не буду. И вообще, наука - это не
интересно.
     - Кому как.

     16 июля 12 часов
     - Вы хотите продолжить ночные битвы? - спросил Иван Иванович.
     - А вы помогите, если можете! - повысил голос Сан Саныч.
     - Как? Из камеры? Передавать свои соображения выше по инстанциям?
     - Нет, по инстанциям нельзя.  Мы  тут  все поляжем,  пока по инстанциям
дойдет. Слушайте! - тут он взорвался. - Как вы ухитрились утопить паспорт, а
эту справку допотопную сохранить?
     - Какого ответа вы ждете? - Иван Иванович тоже начал терять терпение. -
Наверное, паспорт выпал, а справка нет.
     За окном снова нахмурилось небо.
     - Сегодня они пойдут раньше, - сказал Иван Иванович.
     Сан  Саныч  громко  забарабанил  пальцами  по  столу.  А Иван  Иванович
произнес, глядя ему прямо в глаза:
     -  Если действительно  хотите  делу помочь, то придется взять что-то на
себя. Под свою личную ответственность.
     Сан Саныч с большим трудом  выдержал этот взгляд. Даже испарина на  лбу
выступила. Да  в чем дело? Опять взгляд тяжелый попался.  Сан Саныч очень на
себя рассердился.  Виду он  не  подал, а про себя  решил,  что  стареет.  Он
выдвинул ящик  стола  и достал толстый  белый бланк.  Занес  туда полученные
данные. И решительно шлепнул печать.
     - На этом основании получите  паспорт. Формально все по закону. В конце
концов, девяносто один год - не так уж много. Не сто девяносто один! Но беру
с вас подписку о невыезде.
     -  Это пожалуйста. Выезжать я отсюда не собираюсь.  А не посоветуете ли
мне в помощь кого-нибудь посмелее, кто хорошо плавает?
     - Есть такой товарищ.
     Сан Саныч снял трубку и набрал Тимонин номер.

     16 июля, 13 часов
     Тимоня встретил Ивана Ивановича возле отделения милиции.
     - Здравствуйте. Я Тимофей.
     - Очень рад! - Иван Иванович протянул руку: - Старцев Иван Иванович.
     Тимонина рука на миг застыла в воздухе. Старцев? Наверное, сын...
     - Времени у нас  мало, - сказал Иван Иванович. - Прямо  сейчас едем  на
комбинат.
     -  Иван  Иванович...  -  Тимоня  запнулся,  пытаясь   скрыть  внезапную
неуверенность  в  голосе. -  Иван Иванович, может быть, первым делом  убрать
экран?
     Теперь замолчал Иван Иванович. Пронзительно-серые глаза остановились на
Тимоне. Тот замер... Этот взгляд  словно иголками приколол к  воздуху, и вот
теперь он завис в неестественной позе - вылитый живой образец, распластанный
между стеклами микроскопа...  Иван Иванович молчал. Давно Тимоне не было так
плохо. Да  в  самом деле: есть ли экран?  С  чего он  взял  про  экран?  Дед
говорил? Так ведь то был не дед...
     - Вы читали дневник?
     - Какой дневник?
     -  Вот  этот. -  Иван Иванович  достал из  кармана тетрадь в  поблекшей
голубой обложке.
     - Нет. Не читал. Но я бы хотел почитать.
     - Для этого нужна определенная подготовка.
     - Думаю, я достаточно подготовлен.
     - Это мы увидим. А где вы учитесь?
     - В университете на географическом, на океанологии.
     - Это хорошо. Надо спешить, поговорим по дороге. Экран обезопасим очень
просто: положим  на дно до  лучших времен. Хотя в ближайшие  дни  он роли не
сыграет.
     Иван Иванович убрал тетрадь в карман широких рабочих брюк.



     Голубая тетрадь.
     15 июня, 15 часов
     Хоть  ты и  Старцев  Второй, а дурак. Ты разгадал механизм самоочищения
озера. Но  никогда тебе не сделать последнего шага. Никогда тебе не поверить
в то,  что случилось с тобой.  Тебе не позволит этого сделать  непреодолимый
барьер - твое церемонное отношение к  науке. Небитый Старцев, знал бы ты!  У
других такого отношения не было.
     И ни за что  тебе не  согласиться на такую биографию, как моя, ибо этим
ты оскорбил бы науку!
     В далекий день седьмого августа сорокового года, наутро после того дня,
который ты запомнил последним, из  Москвы пришли плохие вести.  В  институте
царили растерянность и  неразбериха.  Ждали самого худшего. И не ошиблись. Я
успел передать тетрадь уборщице, не сделав последней записи. За мной пришли,
когда я сидел за микроскопом и изучал капсулу, в которой, наконец, появилось
нечто определенное.  Я  уже тогда догадался, что  имею  дело с тем,  что  ты
назвал "новым эмбрионом".
     А  теперь вспомни  про  экран.  Его  роковую  роль я  понял не сразу. В
пятьдесят шестом году, на  поселении, когда  я работал в  микробиологической
лаборатории  при гидроэкспедиции,  меня осенило. Я чуть  ли  не  по лбу себя
стукнул! Поставив экран на дно, я подготовил тем самым условия  для опытов в
ультрафиолетовом свете,  только под водой. Здесь, в районе ключей, где вода,
не  говоря  уже  о  прочих свойствах,  исключительно  чиста,  новый  эмбрион
читается  идеально!  Любое  существо  является  для  озера инородным  телом,
ультра-фиолетовый свет инициирует его излучение.
     В  первый  момент  я  был  в  восторге:  я  понял,  что  стою на пороге
потрясающего открытия. Но  уже в следующий  миг до  меня дошло, что  экран -
источник  больших бед.  Идеальный топляк,  что само по  себе -  сомнительное
счастье, получится только в  идеальном случае! В остальных случаях получатся
'вариации  на тему организма', которые страшно себе представить. Вот тогда я
и пришел в это свое нынешнее полубезумное  состояние. Я  не жил, а  ждал.  Я
рвался  к  озеру.  Но  о том,  что  сам я мог остаться  в озере  собственным
двойником, я не догадался. Да, это открытие. Идеальный топляк - точная копия
любого  организма. Но акта творения нет! Он так  же недосягаем,  как и  был.
Есть эффект "короткого замыкания":  система воспроизводства  живого вещества
получает возможность пропустить  ряд  звеньев и  идет  по малому кругу. Круг
этот включает в себя условия возникновения  нового эмбриона плюс рукотворный
экран. Природа абсолютно объективна. По человеческим меркам -  объективна до
цинизма.  По  ее  мнению,  очевидно,  мы   имеем  здесь  способ  размножения
"отводками", издревле известный в садоводстве. Всплывают. Вода бурлит. Будто
это не озеро, а кастрюля с кипятком, кишащим ошпаренными крабами.
     Пишу, сколько успею.
     Однажды  летом в  пятьдесят  седьмом году я увидел на станции товарняк,
направляющийся в Питер. Просто влез в вагон и благополучно доехал.  Добрался
до озера. Института не было  и в  помине. Ни здесь, ни  в городе. На острове
совершенно неожиданно нашел документы Савельича. На мысль натолкнул Федя: он
всем  сообщил, что истопник вернулся. Никто меня  не  узнавал. Никто мной не
интересовался. Видно мало было у Савельича друзей. А  родных, сколько помню,
и  вовсе не было. С тех пор я прикован к острову  фальшивыми документами. Но
чего мне было еще желать?
     Идут! Ползут со всех сторон. Залепили окна. Хороши.
     Что  ж, я согласен: я - сумасшедший. У меня варварские методы работы, и
я не заметил, когда они стали такими.
     Тогда,  в  пятьдесят  седьмом,  вместо  того,  чтобы  убрать  экран,  я
отгородил  его  сетями в  надежде  на дальнейшие  исследования. В павильоне,
который  служил раньше боксом, был подвал,  к сожалению,  не бетонированный.
Туда я  спустил необходимое оборудование. Опасаясь, что  вода в конце концов
размоет  подвал,  я  укрепил  стены  тем, что  нашел  -  трубами  и  большой
застекленной дверью.  Все  это  я  закрепил  нехитрым  способом,  с  помощью
металлического  троса  и  противовеса.  Я  запирался  в  боксе,  спускался в
лабораторию и работал часами.
     Ломятся в двери. Надеюсь,  не откроют.  Эти скороспелые  топляки совсем
слабые.
     Я сделал из  тканей топляков несколько литров вытяжки.  Это  прекрасное
средство  для  заживления  ран  и омолаживания.  Кстати,  я  неосмотрительно
упустил 'идеальную' собаку с  идеальной раной  на  голове: это могло вызвать
мистический ужас и панику. Я должен был ее залечить, но не успел. И вот весь
этот  эликсир жизни оказывается  сегодня в озере, полном  ключевой  воды!  И
становится  катализатором  беды. Озеро нашпиговано  новыми эмбрионами. Им бы
еще  зреть и зреть, а они за несколько часов вылезли на поверхность. Жить им
недолго:  они начинают  распадаться,  едва  вынырнув  из воды. Но их слишком
много!
     И  еще  о потопе. Потоп - вопрос  особый. Этот  приход ключевой воды не
случаен:  озеро  вызвало  его.  Чаша  терпения  лопнула. В  этом есть что-то
грозное, космическое.
     Когда я  увидел  дверь  плавающей  в  озере,  я  понял,  что  подводная
лаборатория со  всеми препаратами вывалилась  в воду. Тебя не нашел. Времени
не было.  Я, как мог, защитил приборы, оставшиеся  в боксе  - сдвинул  шкафы
дверцами  друг к другу.  Дневник  спрячу в тайнике -  он на  прежнем  месте.
Надеюсь, найдешь.
     Старцев! Возьми  мою  справку  пятьдесят  пятого  года.  Придумай,  что
хочешь! Скажи, остальные  документы  потерял. Ты  представляешь  себе состав
ключей? Все только  сейчас начинается! Я хотел заняться этим  сам.  Но нужна
аппаратура. Займись этим.
     Вытяжка, помещенная в дисперсную сре..
     Старцев! Ты не опоздал с клеточными полями. Наукой заниматься тебе. Это
не та область, где за битого двух неби...

     17 июля, 10 часов.
     Серое  небо  не обещало ни  дождя  ни солнца. Озеро  тускло светлело  в
середине. Лишь вблизи берегов залег четкий обруч ясной воды. Обычная погода.
Видно, так теперь и будет до осени.
     - Сергей! - требовательно крикнул из-за забора Иван Петрович.
     Сережка неохотно вышел к нему. Баба Шура  тут же бдительно поспешила на
крыльцо.
     - Вот, - Иван  Петрович  с важным видом протянул полиэтиленовый мешок с
обглоданными костями. - Возьми Шарику.
     - Оставьте себе, - Сережка решительно отошел от забора.
     - Не больно гордись! Тоже мне нашелся! Мне Иван Иваныч велел за Шариком
смотреть. Говорит, экспериментальная собака.
     - Без ваших костей обойдемся.
     Тут во двор вошла баба Груша:
     - Ну что, все живы? Не приходили к вам ночью топляки-то эти?
     -  Все.  Нету  никаких  топляков!  -  сказал  Иван  Петрович.  -  Наука
подключилась.
     - А я вот тут  заметку  прочитала про наше озеро, слышишь, Шура? Теперь
вот  почитать несу. Смотри:  - она  ткнула пальцем  в  газету:  -  Необычные
атмосферные явления.
     Тут баба Груша оглушительно рассмеялась:
     - А? Неплохо? Это вроде дождя со снегом. И комбинат ни при чем.
     - А тебе, Аграфена, все плохо: есть топляки, нет топляков, - миролюбиво
заметил из-за забора Иван Петрович.
     Тут за спиной раздалось:
     - Привет, Серега!
     - Здравствуй, Федя.
     - Здравствуй, баба Груша!
     - Где ты пропадал-то столько времени? - поинтересовалась баба Груша.
     -  Да я  на  молокозаводе  с Шариком жил. Истопник  велел его на остров
привести. Вот я  с ним  на  первой маршрутке на молокозавод и махнул.  А там
ребята говорят: мы за твоим  Шариком смотреть не будем. Хочешь - живи вместе
с ним в кочегарке. Я и  жил. А на собрание-то мне обязательно надо было, я и
ушел. Ну и Шарик тоже убежал.
     -  Ой, бедолага, - баба Груша покачала головой. - И зачем  тебе все это
надо было?
     -  Ну  как же? Шарик  же  топляк.  А  истопник  топляков  этих до  того
ненавидит! Такое с ними делал... Что ж я, Шарика к нему поведу, что ли?
     Баба Груша терпеливо вздохнула.
     - Что там на острове-то?  -  забеспокоилась баба Шура. -  Как ты теперь
будешь жить?
     -  А пока истопника нет, там Иван Иваныч будет работать. Он и  говорит:
жил, говорит, Федя на острове, на острове и будешь жить.
     - Да,  Федор  теперь  при науке, - с  удовлетворением  подтвердил  Иван
Петрович.
     Федя   внимательно  посмотрел  на  него   и  прибавил  со  значительным
выражением лица:
     - Да, так и сказал: жил ты, Федя, на острове, на острове и помрешь. А я
сначала думал, Иван Иваныч - топляк. Потом смотрю: нет, не похож.
     - Нет, это невозможно слушать! - сказала баба  Груша, замахав руками. -
Да Федя-то ладно! Люди тут с перепугу такое несут!  Вон, соседка моя  до сих
пор с  полотенцем на голове лежит. Говорит, топляк этот  с ней поздоровался!
Она так и грохнулась.
     -  Да, - согласился  Иван Петрович. -  Люди тут малость очумели. Валька
мой тоже-вон: деда, я в нахимовцы хочу!
     - Да-а, другим можно, а мне нельзя? - заныл откуда-то Валька.
     - Сиди уж. Тоже мне, нахимовец нашелся.
     -  Ну, я пойду, - сказал Федя. - Поеду к истопнику  в больницу.  Скажу:
тетрадку твою Иван Иванычу передал.
     -  Федя! Ты, что ли,  тетрадку стащил?  Откуда  у  тебя тетрадка-то?  -
удивилась баба Шура.
     - У истопника была. Наверно, топляки принесли. Они же умные, и память у
них хорошая.
     Баба Шура только рукой махнула:
     - Пошли, Груша в дом. Не то тут такого наслушаемся!
     - Так чья это тетрадка-то? - спросил Сережка.
     - Истопника. Я уж сколько раз ему говорил:  пойди забери свою тетрадку.
Она в трофейном сундуке лежит. Он только отмахнется и все. А я-то помню, как
он тетрадку маме передал.
     - Кто? - опять спросил Сережка.
     - Истопник. Он тогда молодой был, как Иван Иваныч.

     © Галина Шувалова, 1998

     *Фр.Реди (1626 - 1698) - флорентийский врач и ученый,  сформулировавший
'принцип Реди': 'все живое всегда происходит из живого'.
     А.Валлисниери (1661 -  1730) - падуанский ученый,  натуралист  и медик,
доказавший и уточнивший 'принцип Реди'.

     **Опарин А.И. (1894 - 1980) - русский биохимик, академик.

     ***Бэшан (возможно Б?шан) - ученый, химик второй половины 19 века.

     ****Вернадский В.И.(1863 - 1945) - русский ученый, основатель геохимии,
биогеохимии, радиогеологии.

     *****Вильгельм Ру (1850 - 1924) - немецкий биолог и эмбриолог.

     ******Ганс  Дриш (  1867  -  1941)  - австрийский  ученый,  физиолог  и
эмбриолог.

     *******Аррениус Сванте А.  (1859 - 1927) - шведский ученый, нобелевский
лауреат, работал в области химии, физики, астрономии.








Популярность: 12, Last-modified: Wed, 17 Oct 2007 19:41:03 GMT