тот театр, каким мы его представляем себе - с пьесой, сценой, актерами и зрительным залом, - а на какое-то старинное - или новейшее? - массовое действо... Действо, в котором нет актеров -- одни зрители, и нет зрителей - одни только актеры... - А что? - говорил Каштанов. - Не будем бояться слов, если они помогают что-то понять. Действительно, коммунарский день давал всем то чувство очищения и обновления, которое прежде они испытывали только в театре, да и то редко. Когда начинался безумный этот день и вихрь событий захватывал всех, то отлетали, как шелуха, привычные формы поведения. Ребята - и Каштановы вместе с ними - переставали помнить себя. Исчезали сдерживающие человека путы, падали они, и при строжайшей, невиданной прежде дисциплине, все чувствовали себя свободными, как никогда. Неприлично было только одно -- не участвовать, оставаться зрителем, не поддаваться общему духу и духу общности. Каждый старается обрадовать всех, никто не ищет радости только для себя - и потому все "выкладываются", как любил говорить Костя Костромин. "Все на пределе, иначе зачем?" - повторял он. А если человек выкладывается, если он на пределе, он становится самим собой. Невозможно, работая на пределе сил, думать еще и о том, как ты выглядишь. Они говорили так легко, как никогда не умели говорить на уроках, они постепенно научились говорить и шепотом, и тихо, и во весь голос, и даже Козликов, который на уроках говорил только в полный голос и басом, так что его, Козликова, постоянно выставляли за дверь, - даже он стал тише и говорил, если нужно было, почти шепотом. Все было хорошо; но что-то вызывало у Каштанова тревогу. Сначала она была неясной, потом все более определенной. Как бы не превратились все эти их "действа" в самоцель, в игру в бисер... Он вовсе не собирался создавать "педагогическую провинцию" на Семи ветрах, оторванную от мира, замкнутую в себе! Вовсе не хотел отрывать ребят от их почвы, от Семи ветров! Цель. У ватаги "Семь ветров" должна быть более ясная цель... Однажды Каштанов рассказал ребятам такую историю. - Один очень старый человек - я познакомился с ним случайно, в библиотеке, ему больше восьмидесяти - вспоминал, как во время революции выпускали из тюрем их города политических заключенных. Народу собралось много, и, чтобы обеспечить порядок, поставили оцепление. Он был в то время гимназистом старшего класса и стоял в этом оцеплении. На другой день приходит на урок, и физик вызывает его. "Я урока не знаю", - сказал он. "Ах, да, - сказал физик, - вам же некогда! Вы же революцию делали, молодой человек!" - и поставил пятерку. Ребята слушали Каштанова, не понимая, куда он клонит. - "Вам было некогда, вы революцию делали!" Посмотрите, ребята, - продолжал Каштанов. - В этом веке одному поколению было некогда учиться - оно делало революцию, другому поколению некогда было гулять и веселиться - оно училось, еще одному поколению некогда было и учиться, и веселиться, и все ему было некогда - оно защищало страну... А теперь вы пришли в этот мир, новое поколение... А что вам "некогда"? И ради чего вам "некогда"? Я не допрашиваю вас и меньше всего хотел бы, чтобы мои слова прозвучали укором. Я сам не знаю точного ответа на этот вопрос и приглашаю желающих подумать. Желающие, конечно, нашлись. Говорили: "А может быть, это и хорошо, что на все есть время и нет никаких "некогда"?" Спрашивали Каштанова: "А вам что было "некогда"?" Подшучивали над собой: "Учиться нам некогда... А из-за чего? Да просто так - некогда, и все!" А Костя Костромин вспомнил урок о Базарове - "Нужен ли я России?", вспомнил, как шли они вечером на ветру, и вдруг ему представилось, что все вокруг него братья и что для этого-то он, наверно, и нужен стране... И он сказал, что не знает, но может быть, некогда им - болтать, говорить пустые слова, попусту тратить время, потому что надо теперь, чтобы... А что надо теперь? Что? На этот раз у Кости была идея, но он не мог ее выразить и в конце концов сказал что-то вроде того, что теперь надо, чтобы все вместе шли и никого не потерять... Чтобы каждый человек был на виду, каждый как брат, для которого ничего не жалко... - А то что это у нас? - сказал Костя. - Вот коммунарский день - и все равны. А вот кончается, вот урок - одни отличники, а у других кошки на сердце скребут, я знаю... - Пусть учатся, кто им мешает? - сказал Леня Лапшин, давно уже вернувшийся из своей Громославки, но почти ничего не рассказывавший о путешествии. - Кто им мешает? - Не знаю кто, но это ведь отговорка... Все равно мы должны... Ну чтобы всем жилось по-человечески, ну что тут долго говорить! - Да, ребята, говорить не надо, формулу в один миг не найдешь. А может, не надо и формул... Давайте просто подумаем: кому сейчас в классе тяжелее всего? Кому больше всех нужна наша помощь, поддержка? - сказал Каштанов. - Валечке Бурлаковой, - сказала Галя Полетаева. - Она все время с братом и сестрой сидит, а они болеют, в детский сад не ходят... - Пашке, - сказал Саша Медведев, - Паше труднее всех, - повторил он, и Паша Медведев похолодел: неужели он расскажет сейчас про его тетрадь и про все, что с ней связано? - У Паши мать в вечерний техникум пошла, он от плиты не отходит, готовит на всех, - сказал Саша. - Да брось! Ты что! - Паша вздохнул с облегчением. - Подумаешь, у плиты. Я уже научился. Я вчера рулет картофельный с мясом сделал! И тут Клава Киреева голос подала... Позже Каштановы говорили между собой, что из-за одних этих слов бывшей Керунды стоило им работать. - Тане Прониной плохо, - сказала Клава. - Ее во дворе у нас только и зовут, что крысенком, крысой... И всю жизнь она крысенок, как и живет -- не знаю... - А что с этим сделаешь? - нерешительно сказал Каштанов. - Что-нибудь можно сделать, - задумался Костя Костромин. Донжуан Саша Медведев разволновался: - И вообще - почему наши девчонки должны чахнуть? Все-таки они наши! Так было и решено: ни одной чахлой девчонки в текущей пятилетке! x x x Клава Керунда - королева, ей везде хорошо, всюду ее верх... А вот Проша из компании Керунды... Сидит на уроках неподвижно, и только иногда по тонкому, острому, худенькому личику пробегает какая-то волна, какая-то тревога, словно Таня спорит с кем-то, защищается, и ей больно. Мучительная гримаса человека, которому снится дурной сон. Да ведь и вся жизнь Тани Прониной была дурным сном. Дома ее ругали за то, что она неряха, бездельница, плохо учится. Тане казалось, что она одним видом своим раздражает отца и мать, и она бежала из дома при первой возможности, за что ей еще больше попадало. В школе тоже каторга. Способностей за собой Таня не знала, с первого класса привыкла отвечать на любой вопрос молчанием, так что учителя считали ее упрямой и своенравной. Она ходила с Керундой на танцы в клуб - но кто с ней будет танцевать, с дурнушкой такой, с крысенком? И одета она совсем не для клуба, и колечко у нее самое дешевенькое, медное, с красным стеклышком, за рубль сорок в табачной лавке купленное... Получше чувствовала себя Таня в компании ребят, собиравшихся вечером у них в подъезде, тут был у нее и свой защитник. Но ведь у них в компании какие порядки? Сегодня Длинный ее обнимает при всех, сегодня она Длинного девушка, а завтра он уступит ее кому-нибудь из своих дружков, если захочет, и Таня знала, что она так же безропотно будет сидеть с другим, потому что у них все девчонки так, и если не послушаться, нарушить закон - изведут. И за меньшее доставалось ей. После первого коммунарского дня Боша, Света Богомолова, рассказала в компании, что Таня была "урюк", так ведь сколько хохоту было, как только ни обзывали ее, потешаясь и зная, что Крысенок не ответит. А один собрал в кулак ее маленькое остроносое личико: "Смотрите, вот урюк! Урюк!" Но ведь сказано было: ни одной чахлой девочки! Таня и знать не знала, что из-за нее собралась в классе самая большая куча мала - или Совет задачи, как говорил Каштанов Наталье Михайловне Фроловой, не любившей слишком вольных слов. Задача: спасти Таню Пронину... От чего? От кого? Все было неясно. - Да к ней и не подойдешь, - сказал Саша Медведев. Он пытался поговорить с Прошей на перемене, но она почему-то посмотрела на него с ненавистью: "Отстань! Отойди!" - Снимем тебя с донжуанов, Сашок, - сказала Маша Иванова. -- Мальчишка называется... - Может, провожать ее из школы и в школу? - предложил Сережа Лазарев. - Что же ей теперь - под конвоем ходить? Костя повторял: - Давайте, ребятишки... Давайте... Что-нибудь... Чтобы напрострел! -- А у самого тоже ни мыслишки. - У нее собственного достоинства нет, - сказала Галя Полетаева и покраснела, испугалась, что так и про нее могут подумать. Но храбро закончила: - Позволяет мальчишкам, вот они и рады... Сама себя за никого считает... - Ну нет, ну нет, так что? Без тебя знаем, что нет! А что ты предлагаешь? Костя повернулся к Мише Логинову: - А что есть достоинство, с точки зрения лорда-толкователя? Миша Логинов поправил замечательную свою прическу, за которой он ездил в Москву, на Новый Арбат, пробурчал какое-то "парам-парам, парам" и обнародовал свое толкование: - Есть некто Икс... У него свое "я"... Икс сам не унижает его и никому не позволяет унижать... Вот это - достоинство. И прояснилась задача, условия ее стали определеннее. Надо что-то такое сделать, чтобы Таня могла собой гордиться... Чтобы она безусловно - и не понарошку, а в действительности! - лучше всех оказалась... Чтобы она начала уважать свое "я", говоря словами Миши Логинова. - Может, с ней позаниматься, чтобы она пятерок нахватала? -- предложил Саша Медведев. - Так сразу и нахватает она пятерок... - Я знаю, что надо делать! - закричала Аня Пугачева и ладошками по столу забарабанила от восторга. - Я знаю! Я давно собиралась! Ну и хохотала куча мала, услышав Анино предложение! Остановиться не могли, животики надорвали. - А что вы - струсите? Струсите? - не отступала Аня. И предложение ее было принято. x x x На другой день после уроков Аня Пугачева шла за Прошей неотступно: - Ты куда? - Домой, куда? - Я с тобой! - Иди. - А что ты так грубишь - "иди"? - А чего я тебе сгрубила? Иди! Проша страсть как не любила этих "хороших" девочек, этих маминых дочек, чистеньких, ухоженных, с пятерками и четверками в дневниках. Все они хвастаются, выставляются, а на других и не смотрят, будто и не люди вокруг них. - Ну все равно я от тебя не отстану, - шла за ней Аня. -- Кострома записался, Игорь, Сергей, я, Наташка Лаптева, Маша Иванова и даже Валечка Бурлакова, а она знаешь какая трусиха? Она даже песни про войну слушать не может, боится! Проша молчала. Какое ей дело до Валечки Бурлаковой, и чего к ней вдруг пристали? Чего от нее хотят? Таня всегда пугалась, когда видела, что от нее чего-то хотят. - Нас быстро научат, - говорила Аня, не отставая. - Потом три дня на сборе, и все. Представляешь себе, какими вернемся? Будем вот так ходить, нос задрав, вот такТы любишь нос задирать? - А чего мне нос задирать-то? - удивлялась Таня. - Больная я, что ли? - Ой, ты не знаешь! Это такое блаженство - нос задирать! Это я тебе сказать не могу! Ну? Я тебя записываю? - Чего "записываю"? Чего я согласна? Ничего я не согласна, отстань, что ты привязалась? Аня вскипела. Терпение ее иссякло. О ней же заботятся, а она? - А что ты, собственно, воображаешь из себя? Что ты из себя ставишь? - говорила она, забежав вперед и преграждая Тане дорогу. - Тебя просят, уговаривают, а ты? И Аня только рукой махнула, когда Костя потом спросил ее: как, договорились? - Мальчишку я любого на что хочешь уговорю, а с девчонками... Лучше с ней не связываться! Лучше давайте кому-нибудь другому поможем... На что из-за нее люди решаются, а она? Костя посмеялся и сказал, что он сам поговорит с Таней. Задачу Костя взял на себя нелегкую, можно сказать, фантастической трудности задачу, потому что куча мала придумала прямо-таки диковинный способ Таниного спасения. Для развития и укрепления чувства собственного достоинства Таня Пронина, Крысенок, Тихоня, самая боязливая из всех девочек в классе и во дворе, должна была... И написать не могу, рука не пишет. Но честное слово, не я это выдумал, это они! Короче говоря, Таня Пронина должна была не больше и не меньше, как прыгнуть с парашютом. А так как одна она ни за что не прыгнет, то решено было и всем добровольцам срочно записаться в секцию при городском клубе ДОСААФ, всем вместе пройти курс обучения, поехать на сбор и совершить положенные три прыжка. Все это Аня Пугачева давно разведала, потому что давно готовилась к этому подвигу, да не могла решиться одна, и уговорить никого не могла. Даже Сергей-дзюдоист и Игорь, бесстрашный мотоциклетный наездник, даже они с парашютом прыгать отказывались, и довод Анки-хулиганки: "Человек должен все испытать" - легко отметали. Ну, не хотели они с парашютом прыгать, ну, вечно она что-нибудь придумает! Но если все вместе? Да еще из таких благородных побуждений, как спасение Крысенка? Записались почти все, кроме самой Тани Прониной. Чего только Костя Кострома не плел! - Мы, - говорил он, - вот так за руки возьмемся и вместе прыгнем. Первый раз, - говорил он, - совсем не страшно, и второй не страшно, а только третий страшно... - Еще и три раза прыгать? - ахнула Проша. - Хоть бы один! - Так один! Один только разок! - уговаривал Костя, заглядывая Тане в глаза. - А потом всю жизнь будешь про себя знать: я с парашютом прыгала! Вон, посмотри, сколько людей... Нет, ты посмотри, - Костя заставил Таню поднять голову и посмотреть на ребят в коридоре. - Видишь, сколько людей? И никто не прыгал с парашютом! И учителя никто не прыгал! И отец с матерью твои - прыгали? - Не прыгали, - отвечала совсем замороченная Таня. - Не прыгалиА ты будешь - прыгала! Тебя, например, биологичка вызовет, захочет пару поставить, а ты ей: "Раиса Федоровна, а вы с парашютом прыгали? Нет?" Ну, если боишься так сказать, то я за тебя скажу! Хочешь, я за тебя скажу? Проша рассмеялась. Ну, не рассмеялась, конечно, никто не видел ее смеющейся, но улыбнулась - и тут только Костя заметил, что она, оказывается, красивая. Лицо тонкое, глаза тревожные... - Да я же высоты боюсь, - объясняла Таня, - я когда к Керунде приду, она на девятом живет, я с балкона и вниз посмотреть не могу! Но Костю теперь не остановить. - С балкона, - вскричал он, - всякому страшно! С балкона-то - без парашюта прыгатьА там-то - с парашютом! Разница или не разница? Вот зажмурь глаза... Нет, ты зажмурь... Ну что тебе, трудно? Зажмурила? И представь себе, что ты - с парашютом... Вот так у тебя шлем, вот комбинезон, вот ранец сзади... Ну? Представила? Теперь шагай - раз! Ну - шагай! Шагай! Ну! И Таня Пронина шагнула... x x x Чувства Тани в эти дни можно сравнить с чувствами человека, к которому пришла неожиданная слава. Ведь что такое слава? Внимание и интерес к твоей особе со стороны неизвестных тебе, далеких людей. Таня не понимала, что случилось, что она такое сделала, но только вдруг она стала чуть ли не главной фигурой в классе. Нет, с ней не обращались как с больной, она не чувствовала жалости к себе, но всем почему-то стало очень интересно с ней, все стремились быть рядом с нею, и мальчишки и девчонки. Галя Полетаева собрала несколько девочек после уроков, закрыла дверь стулом и изложила потрясающие сведения о том, как режиссер учил начинающую Бриджит Бардо ходить привлекательной походкой: выдвинул верхние ящики сдвинутых в два ряда письменных столов и велел тренироваться - ходить между столов и задвигать ящики... "туловищем", сказала Галя, разложила особым образом книжки на партах и продемонстрировала, как это делается, и все хохотали до упаду, тренируясь в походке "а ля Бриджит". - Женщина все должна уметь, от этого у нее гордость! - Такую теорию подвела Аня Пугачева, и Таня, сначала смущавшаяся не столько от необходимости пройтись "а ля Бриджит", сколько от общества этих девочек, которые неделей раньше не обращали на Таню никакого внимания, смеялась вместе со всеми, высовывала язык от старательности и была как во сне: да она ли это? Саша Медведев, известный донжуан, за всеми девчонками в классе переухаживал, а на Таню до сих пор внимания не обращал. Теперь он не отходил от нее, подсаживался и на химии, и на биологии, разговаривал о книгах и принес ей "Воскресенье" Толстого. - А интересная? - спросила Проша. - Я не читал, ты попросила - я достал... - Я "Накануне" просила, - сказала Таня то ли серьезно, то ли угрюмо - никак Медведев не мог ее понять. Роман Багаев подсел с другой стороны и предложил книгу "про лю-боффь", на что Таня отвечала почти с кокетством: - А кто тебе сказал, что я люблю про любовь? - А про что ты любишь? - Про что, про что... Про шпионов, вот про что! Роман был в восторге и объявил, что Таня завтра же получит английский детектив, вот такой томище, потом французский, потом американский, - от возможности что-то сделать для нее, для Тани Прониной, он был искренне счастлив, Таня это чувствовала. Роман Багаев, который, кажется, и контрольную списать за так не даст, а что-нибудь в обмен потребует! - Вот, - объясняла Тане Керунда, когда они шли домой. - Видишь? Кто-нибудь из мальчишек обратит на тебя внимание - и сразу все липнуть начинают. Такие они, мальчишки. У них собственного мнения ни у кого нет! Но кто же был тот, кто обратил на Таню внимание? Она терялась в догадках. А главное, девочки к ней переменились! Лариса Аракелова, с которой они и двумя словами за всю школу не перекинулись, гордая, важная, неприступная для всех Лариса Аракелова, молчаливо сидевшая на последней своей парте и ни в ком на свете не нуждавшаяся, - даже она подошла к Тане Прониной и как-то сумела разговориться с ней, пригласила домой, стала показывать свои кофточки, блузки, платья, которые надарили ей бесчисленные Ларисины бабушки и дедушки, - и кончила тем, что почти силой заставила Таню примерить синий свитер с высоким воротником, а потом стала уговаривать ее, чтобы она этот свитер взяла себе. - Да у меня денег нет, - испугалась Таня. - А возьми так - ну, в подарок. - Нет... И мать спросит - откуда? Что я скажу? - Ну, придумаешь что-нибудь... - Нет, я уже ей столько врала, - протянула Таня. - Врала-врала, врала-врала, врала-врала - больше не хочу! И вообще - чего вы все вдруг ко мне пристали? Так мне это подозрительно! И никто не мог Танины подозрения рассеять - наоборот, каждый день приносил ей новый сюрприз. На занятиях в секции ДОСААФ, где они учились складывать парашют, все только и старались, что помочь ей, даже Козликов - он ведь тоже явился в секцию, невзирая на тяжелые шуточки типа "Козел в небе"; а Сережа Лазарев на каждой перемене подходил к ней -- давай заниматься дзюдо, давай, я тебе приемы покажу! Таня и удивлялась, и смеялась, и отмахивалась, и сердилась, но Сергей, не смущаясь, ходил за ней с таким видом, будто цель его жизни только в том и состоит, чтобы эту свою нелепую идею осуществить: научить Таню Пронину приемам дзюдо. И ведь уговорил! Пошла с ним Таня в зал, и учил он ее - ну, не дзюдо, конечно, а драться учил - и все время уговаривал: - Ну, бей... Бей сильнее... Что есть силы бей... Нет, ты не размахивай руками, как девчонка... - А кто же я, по-твоему? - говорила Таня, и было в ее голосе какое-то лукавство, проблески лукавства - открывалась Танина душа. Сергей не ответил на вопрос, кто она такая, заставил ее снова и снова ударять: - Ну - бей! Не попала... Вот сюда бей! И - раз! - как пушинку повалил он Таню, но бережно, осторожно, прижал руками плечи ее к спортивному мату и какое-то мгновение не отпускал, смотрел ей прямо в глаза, близко-близко, так что Тане показалось, что сейчас он ее поцелует, - и пошевельнуться нельзя под его руками, и хочется, чтобы он поцеловал ее. Сергей поднялся, смущенный, помог Тане подняться, и, хотя он объявил, что теперь они каждый день будут ходить в зал, отрабатывать приемы до полного автоматизма, больше почему-то заниматься с Таней он не стал, а Таня не знала, радоваться ли ей этому или огорчаться. Но пожалуй, больше всех поразил ее Алексей Алексеевич. - Танечка, - сказал он ей как-то, остановив в коридоре, - а вот я заметил: ты никогда не опаздываешь на уроки. Почему? Рано встаешь? Серьезно он говорит? Или шутит? Нет, вроде бы серьезно... Таня действительно никогда не опаздывала, потому что боялась: войдешь в класс, - а на тебя все смотрят... Ей и к доске выходить всегда было пыткой, не могла она выносить, чтобы все на нее смотрели. - Ты боишься, когда на тебя смотрят? - спросил Алексей Алексеевич. Среди ребят было известно, что он все мысли угадывает. - Ну, не боюсь, а неловко... Да и зачем опаздывать? Выговор же сделают! Вот если бы Каштанов ругал ее за опоздание, Таня нашлась бы, что ответить, или замолчала бы, упрямо глядя в пол - и под пыткой от нее слова не добились бы. Но что же он хочет от нее? - Опаздывать плохо, - согласился Каштанов. - Сама потом никак на урок не настроишься, да и учителю мешаешь... Но еще хуже бояться... Страх калечит человека... Ты вот что... Ты обязательно опоздай на этой неделе. Решись опоздать - и опоздай! - Тут Каштанова кто-то позвал, и он пошел, но напоследок подмигнул Тане, как заговорщик. Да что же это такое? Как будто весь мир вокруг Тани переменился, все не так! Все новое! Таня потерла тонкой рукой лоб, нахмурилась, остро взглянула вслед Каштанову; в душе ее шевельнулось привычное недоброе чувство к нему, как ко всем взрослым, от которых хорошего не жди, и тут же Таня почувствовала, что ничего недоброго к Каштанову не испытывает и ни к кому нет у нее недоброго - все в школе симпатичны ей. А в тот же день... - Драгоценные "урюки"! - возбужденно говорил Костя Костромин на большой перемене, собрав вокруг себя Машу, Вику с Юрой Поповым, Сергея и Романа - почти всю ватажку "урюков". - Драгоценные "урюки", мы чуть было не прокололись, и притом со страшной силой! Оказалось, что у Тани Прониной вот-вот будет день рождения, шестнадцать лет ей исполняется. Елена Васильевна случайно на последнюю страничку журнала заглянула, ну прямо будто подтолкнуло ее что-то! - А кто Пронина? "Урюк"! А мы кто? "Урюкн"! Так что же мы?! И опять сама собою возникла куча мала. Предложения сыпались со всех сторон, и тут же их отвергали. - Не проходит, - говорил Костя. - Еще давайте. Попов, Юрик, ты что молчишь! - У меня нет идей. - Так мы тебе и поверили, что у тебя нет идей, - сказала Маша и вспомнила, как Лариса Аракелова рассказывала ей про свитерок, который Проша не взяла. - Все! - закричала Маша. - Подарочек есть! Я беру на себя! - А что, если каждый ей по книжке подарит? Будет сразу библиотека, - предложила Вика Якубова - ей хотелось, чтобы и у них с Юрой Поповым оказалась "идея". - Хороших книг не достанешь, а плохие - зачем? - сказал Роман Багаев. И тогда Юра Попов, у которого никогда прежде не было идей и который, кажется, ничего в жизни не хотел, кроме одного: ходить с Викой Якубовой, держась за руки, - этот Юра Попов придумал нечто такое, что и все "урюки" смутились, а Костя сказал неуверенно: - Да... Вот это напрострел... Это надо мысленно перебрать, что же у нас получится... Но, поспорив и обсудив разные варианты. Совет дела все-таки принял предложение Попова. Было решено, что в этой операции должен участвовать весь класс, а не только одни "урюки". x x x Был субботний вечер накануне Таниного дня рождения. Отец и мать уехали к родственникам, они должны были вернуться поздно, а может быть, и утром, в зависимости от того, как будет держаться на ногах отец после застолья. Вообще-то дни рождения Тани никогда не справляли, ни разу не было в ее доме молодых компаний, не играла музыка, не танцевали, и подруги приходили к ней очень редко, да и то до порога: "Таня дома? Выйдешь?" А уж когда у нее день рождения - никто не знал, а если и спрашивали ее для приличия, то тут же и забывали. И Таня сама почти не замечала своих дней рождения, почти забывала о них и не ждала их. Но на этот раз, в новом своем состоянии, Таня чего-то ждала. И все-таки - шестнадцать лет, паспорт получит... Может, получить паспорт и уехать куда-нибудь из этого дома, подальше от хмурых лиц, от брани, от упреков? Бросить школу - все равно учение впрок не идет, только зря время тратит... Поступить в ПТУ с общежитием... или уехать куда-нибудь... Как это Паша Медведев складно говорит? "Посевернее, повосточнее..." Представив себе, что она уехала куда-то далеко-далеко, и почувствовав себя совсем свободной, Таня приободрилась и решила даже, пока матери дома нет, испечь пирог: а вдруг кто-нибудь к ней завтра придет? Всю жизнь, можно сказать, все шестнадцать лет Таня жила с предчувствием дурного: каждый день с утра ждала она неприятностей и в школе, и дома, и во дворе, и когда предчувствия ее сбывались, то она с мстительным удовлетворением говорила себе: "Ну вот, я так и знала". Но в последнее время, с тех пор как она с ребятами стала заниматься в парашютной секции и уже прошла весь курс, с тех пор как все в классе отчего-то переменились к ней, у Тани появились другие предчувствия: она стала ждать хорошего. С утра ждала хорошего! И опять предчувствия ее не обманывали: каждый день что-нибудь хорошее и происходило! Приготовляясь к хорошему, Таня решилась самовольно, без разрешения, открыть для пирога банку яблочного джема. Раскатала тесто, поставила пирог в духовку, и тут позвонили в дверь и вошел человек, которого Таня меньше всего ожидала: Фокин. - Привет, Татьяна... Разрешите - с днем рождения? - Привет... А ты откуда узнал? - Узнал, - веско сказал Фокин и посмотрел Тане прямо в глаза, но не с угрозой посмотрел, как обычно, а с особым, непонятным Тане значением, так что она впервые смогла выдержать его взгляд. - Вот, подарочек... Разрешите преподнести? Правда, по памяти, но, по-моему, ничего... Оценишь? И Фокин достал из папки акварельный портрет Тани. Ну точно это была она! Только, может, чуть-чуть больше глаза, и чуть-чуть живее они, чем у Тани, и как-то так повернуто ее лицо, что и она это, Таня, без сомнения она - и все же как будто и другая какая-то... Как будто это не та Татьяна Пронина, которая сейчас есть, а та, которая будет когда-нибудь. - Ой, Фокин... - только и сказала Таня. - Меня, между прочим, Владимиром зовут. А ты не чувствуешь по рисунку, как я к тебе отношусь? - Ты?! Никто никогда не объяснялся Тане в любви, даже таким неопределенным образом! Значит, это он? Это все в классе из-за него? Это он в нее влюбился? - Ну, ты зачем говоришь что не надо, Фокин, - на всякий случай пробормотала Таня. Что теперь будет? Что вот сейчас, сию минуту будет? Что ему надо? И она страшно обрадовалась, когда в дверь позвонили опять. - Некстати, - поморщился Фокин. - Я тебя в комнате подожду, можно? Таня открыла дверь - Роман Багаев. Понятно, за Фокиным пришел, ведь они дружки. Но и он с подарком - целых три книжки из серии "Стрела", про шпионов, аккуратно завернутые и перевязанные ленточкой. - Спасибо... А я... Я про шпионов не люблю, - честно сказала Таня, - это я так, сболтнула... - А ты капризная, Танечка! Но знаешь, женщине это к лицу. Вот я давно смотрю на тебя, смотрю... - Рома Багаев запнулся, что было непохоже на него. - Ты самая красивая в классе... По-моему. Самая красивая! Ну, это неслыханная ложь, так Таню не обманешь. Но вот же портрет ее акварельный: большие, чуть суженные глаза, и взгляд такой задумчивый... А вдруг... А что, если... А кто знает... А может быть, и вправду она самая красивая в классе, а? Да ведь и еще в дверь звонят! Кто еще? Что такое? Таня открыла дверь. Лапшин пришел, Леня Лапшин! Мало того: он еще и на "вы" с ней говорит, Лапшин, этот злюка, этот ненавистник, этот задавака! И объясняет: - Как вам сказать... Человек ведь должен быть на высоте, не так ли? - Ну, я не зна-аю... - И в торжественные минуты он должен говорить на "вы", не так ли? Таня почувствовала, что у нее слегка кружится голова. Да что с ней? Не кто-нибудь, а Лапшин говорит ей, что он думает о ней, что она, очевидно, сама чувствует это, поскольку человек угадывает мысли на расстоянии, не так ли? Это доказано, это парапсихология, не так ли? Лапшин стоит перед ней и несет эту чушь, а она, Таня, такая опытная, такая недоверчивая, не проведешь ее и не обманешь - она верит Лапшину, как только что верила Багаеву, а пятью минутами раньше верила Фокину... Верит! И еще Сергей Лазарев пришел! - Танечка, - сказал он, - расти большая и красивая... Таня вздохнула с облегчением: хоть один нормальный человек, и слова нормальные. - Смотри, я тебе кулончик вырезал... Видишь? "Т" - твоя буква. Сергей говорил так тихо, кулончик его пластмассовый такой трогательный был, что Таня забыла и о Фокине, и о Багаеве, и о Лапшине... А перед Таниной дверью, вернее, этажом ниже толпилась очередь поздравителей. - Сейчас кто? - деловито спрашивал Миша Логинов. - Я за Александром, - сказал Паша Медведев. - Я бы пошел скорее, а то она с лестницы начнет спускать, - сказал Юра Попов - он был и не рад, что придумал всю эту историю. И как ему в голову пришло! Сам не знает. - Может, Козликова пустим? - сказал Миша. Козликов, войдя в квартиру, начал свое объяснение решительнее всех: - Пронина... Эта... Проша... Как это... Я тебя люблю, Пронина! -- и бухнулся на колени. - Ой! - закричала Таня и побежала на кухню. - Пирог сгорел! На лестничной площадке недоумевали. Еще Игорю Сапрыкину предстояло идти, Щеглову, Попову, Саше Медведеву и самому Мише, а тут -- грохот какой-то в квартире, беготня... - Может, она его убила, Козликова? - Я же говорил, сейчас с лестницы начнет спускать, - мрачно сказал Попов. - Остались от Козлика рожки да ножки... На лестнице запахло горелым. - И вроде она его уже осмаливает, - сказал Игорь. А Таня Пронина не знала, что и делать. - Это из-за тебя. Козликов, из-за тебя весь пирог сгорел! -- кричала она. - Одни угольки остались! Чем ей теперь угощать? А ведь еще и девочки гурьбой ввалились - и Маша, и Галя Полетаева, и Лариса Аракелова, и Валечка Бурлакова, и все! Почти весь класс пришел! И с подарками! Но ничего - и торты принесли, и конфеты, и вина. Да только не получился праздник, потому что прибежал Костя Костромин и принес известие: вызов на сбор парашютов! Завтра в шесть утра подают автобус к Дому культуры, всем быть! Три дня подготовки на аэродроме и - прыжки. Вот тут Таня Пронина и расстроилась окончательно. Справки у нее не было от окулистаВсе справки были, а к окулисту она собиралась в понедельник! - Ну, всегда у нас так, - сказала в сердцах Наташа Лаптева. - Я не нарочно... Я хотела... Я думала... - оправдывалась Таня. - А без справки нельзя? - И в автобус не посадят, нечего и думать, - махнул рукой Костя. - Ну, только ты это... Не плачь, - бормотал Сережа Лазарев. -- День рождения ведь... Но Таню никак было не успокоить: неудачница она! Неудачница! Удивительно устроен человек! Три недели назад даже мысль о прыжке с парашютом казалась Тане чудовищной, а теперь она рыдала из-за того, что не удастся ей прыгать завтра же... - Ладно, - сказал Сергей. - Я тоже не поеду. Получишь справку, тогда и прыгнем вместе. Не в последний же раз! Нашлись и еще добровольцы отложить прыжок, но Костя охладил товарищеский пыл, напомнив об инструкторе, клубе, тренировочном сборе: что же будет, если они все не явятся? Ребята растерялись. Выхода вроде бы не было. Но тут Лариса Аракелова вспомнила, что есть у нее в Москве дедушка-окулист... И конечно же, у него есть бланки с печатью... И это ничего, что поздно, что девятый час, - если поторопиться на восьмичасовую электричку, то к одиннадцати можно поспеть к нему, и это не страшно: Лариса записку напишет... Конечно, справку могут и не принять, скажут - из местной поликлиники нужно, но все-таки... - Ясно, - сказал Костя. - Собирайся в миг! Кто проводит Татьяну? Кто поедет? - Я, - сказал Фокин. - Я могу, - сказал Роман. - Чего - я! - сказал Козликов. - Я, я Москву как свои пять знаю! - сказал Саша Медведев. - Ты сама выбери... - сказал Медведев Паша. - Определенно. Времени на раздумья не было, они все стояли кольцом, и каждый действительно был бы рад мчаться с Таней Прониной в Москву за справкой, чтобы могла она завтра вместе со всеми сесть в автобус и поехать на сбор парашютистов. Тут только и обнаружилось, что они не шутя объяснялись Тане в любви, не только потому что придумали такой спектакль, в деталях разработали его и организовали. Не знаю, поверят ли, но в эту минуту они все вместе и каждый в отдельности любили Татьяну Пронину, потому что когда сделаешь человеку что-нибудь доброе, то отчего-то очень любишь его... И наоборот: кому зло сделаешь, даже если нечаянно, того и не любишь. - Ты скажи определенно: с кем поедешь? - сказал Медведев Паша. Таня показала на единственного, кто не предлагал своих услуг, потому что знал, что поедет он. - Вот с ним, - сказала Таня, и они побежали на электричку с Сережей Лазаревым. Но на лестнице, когда спускались торопясь, пришлось Тане и Сергею пройти сквозь компанию, расположившуюся на ступеньках, и Сергей, как он ни спешил, остановился, услышав: - Крыса... Подцепила какого-то... В другое время Сергей тут же и бросился бы в драку, но нельзя ему было, только оглянулся он, запоминая лица, да и Таня тащила его за руку. И все же Сергей свистнул на улице, вызвал Игоря Сапрыкина к окну! Что-то сказал ему, а уж потом они с Таней побежали и еле-еле успели на электричку. А ватага "Семь ветров" высыпала из квартиры и мгновенно окружила Таниных обидчиков. - Тут сейчас одна девушка прошла, - сказал Костя Костромин. - И кто-то что-то произнес... А у меня... А у нас... Слух хороший... Так кто же? Так как же теперь будет, ребятишки? - Да, парни, сейчас начнется... - сказал Роман Багаев храбро. Не слишком это было разумно - выделяться из ватаги. Завтра-то ведь один по улице пойдешь. Но Роман уже не первый нерасчетливый поступок совершил за последнее время. - Ну ладно, - миролюбиво сказал Костя. - Чего там, а? А давайте так... Вот в той квартире живет Татьяна Пронина... Как ее зовут? - Татьяна, - сказал один из компании. - Татьяна, - подтвердил другой. - Татьяна... Таня... Танька... - сказали остальные, и в общем всем даже и смешно стало. Чего уж там - ну пусть будет Таня! - И ночью повторяйте: Таня! Пронина! Проша! - сказал Миша Логинов. - Прекрасная Проша! - сказал донжуан Саша Медведев. А сама Таня Пронина об этом джентльменском договоре так и не узнала. Даже больше того: она и не заметила, что никто не зовет ее во дворе ни Крысенком, ни Крысой, ей это теперь казалось естественным. А если бы кто и обозвал, то... Ну не зря же Сергей Лазарев в спортзале учил ее драться, отрабатывал приемы "до полного автоматизма"! x x x Что же касается прыжков с парашютом, то ничего у Тани не вышло, потому что дедушка Ларисы Аракеловой, окулист, справку Тане выдать отказался, а, напротив, тщательно проверив ее зрение, выписал Тане очки. И опять ей пришлось плакать, как только представила она себе, что вдобавок ко всему будет теперь еще и очкарик... Напрасно успокаивал ее Сережа, напрасно уверял, что Роман, великий доставала, добудет ей необыкновенную итальянскую оправу и Таня будет еще красивее в очках, - никак не мог успокоить Таню. Но во всех этих волнениях они с Сергеем опоздали на последнюю электричку, и пришлось им всю ночь гулять вдвоем по Москве, сидеть на вокзале, греться друг возле дружки, так что к утру Таня успокоилась. Только Сережу ей было жалко - из-за нее и он не смог поехать со всеми на сбор и на прыжки. ...Через несколько дней был обычный урок английского языка. Евгения Григорьевна весело вошла в класс и объявила, что сейчас парашютисты будут рассказывать о своих подвигах по-английски. Козликов на этих ее словах поднялся и пошел к двери. - Я лучше еще раз прыгну, - сказал он, - чем по-английски... Все посмеялись, Козликова успокоили, Евгения Григорьевна посмотрела на ребят. Парашютистов можно было отличить без всяких значков. Они сияли. - Ну вот и хорошо, - сказала Евгения Григорьевна. - А то все хмурые сидели, хмурые, в класс не войдешь. Есть прекрасное английское слово: чиир-ап. Это значит - бодрись! Нос кверху! Чиир-ап! Но тут открылась дверь, и на пороге появилась Таня Пронина - в новом светлом свитере, в больших модных очках и с независимым видом. - Евгения Григорьевна, можно войти? - спросила она спокойно, прошла неторопливо по классу и села рядом с Сергеем Лазаревым. - Вот это... Чиир-ап! - воскликнул Володя Козликов. - Напрострел, - сказал Костя Костромин. Наташа Лаптева повернулась к нему: - А вот опять... Вот ты мне скажи: что мы в отчет о работе запишем? Ну, что? - А ты запиши, - сказал Миша. - Ни одной чахлой девчонки в текущей пятилетке! ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ТАРАХТЕЛКА БЕДА НАВИСЛА НАД ДЕВЯТЫМ без буквы классом, и над Каштановыми, и над школой, и над многими людьми. Беда! Никто не ждал, никто не знал, - а то бы всей ватагой навалились бы. Но кто мог знать? Уже давно перестали бояться всевозможных ЧП, уверены были, что никто не нахулиганит, не подерется, не оскорбит товарища, не станет вдруг прогуливать, не напьется, не сворует; сбылось, к удивлению Фроловой, предсказанье Алексея Алексеевича, что настанет время, когда никаких проблем не будет с ребятами, ничего дурного не будет происходить и не нужно будет никаких разбирательств, собраний, персональных дел. Когда Каштанов говорил так, Наталья Михайловна смеялась и головой качала: "Фантазер! Ну и фантазер! Разве так бывает?", а Каштанов отвечал, что, может, и не бывает, но будет. И вот, пожалуйста - никаких хлопот со старшими, даже уроки давным-давно срывать перестали. Но ведь тридцать душ в девятом, тридцать жизней, и в каждой жизни - свои опасности, и каждая из них - опасность для всех. ...Аня Пугачева по прозвищу Анка-хулиганка всю жизнь водилась только с мальчишками, с детства, и не вообще с мальчишками, а вот с такими, как Игорь Сапрыкин и Сережа Лазарев, отпавшими от учения и не второгодниками только потому, что их на второй год не оставляли, несмотря на то что они решительно все для этого делали. Они всюду ходили втроем, Игорь, Сергей и Аня. Но был в Аниных друзьях недостаток: они были понятны Ане и ей было с ними не тревожно. А с некоторых пор Аня искала в мальчишках таинственно чужого, таинственно опасного. Аня Пугачева любила опасности. - Вы хорошие мальчишки, - говорила она. - И ты, Игорек, и ты, Сереженька... Только... Только с вами нестрашно. А я люблю, когда страшно. Когда дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься. Как это бывает, Аня не знала, никогда у нее руки не холодели и не становилась она как деревянная. Но она чувствовала, что так бывает. Читала страшные рассказы - "Колодец и маятник", например, или "Убийство на улице Морг" - автора она не помнила - и все ждала, чтобы ей и в жизни что-нибудь ужасное встретилось. А не встречалось. Другие девчонки хоть двоек боятся, на уроке дрожат, или родителей своих - Аня же двойку спокойно принимает, только рожицу скорчит - мол, не повезло. Папа с мамой ее любят, не дергают, не поучают, верят ей, и она считается в семье самостоятельной и независимой - ничего, считается, с ней случиться не может: Анка за себя постоит. И действительно, Анка без страха проходила мимо самых опасных компаний, наверняка зная, что здесь есть и знакомые ее, и все считают ее своей - никто на Семи ветрах ее не тронет, и во всем Электрозаводске тоже. Даже словечка оскорбительного вслед ей не пустят, а если что, то она и ответить может. Каждое лето Анка ездила в деревню, к бабушке, и был у нее там один знакомый хороший, который по ее просьбе научил ее браниться самыми последними словами. "Сначала брезгливость была, а потом ничего", - говорила Анка Сергею и Игорю и демонстрировала свое странное умение с таким бесстыдством, что у ребят глаза на лоб лезли, они даже и переглянуться не могли, хотя и сами по этой части были великие мастера, у них на Семи ветрах в мужской компании с первого класса никто иначе и не разговаривал. "Человек все должен сам испробовать, ну все!" - повторяла Анка без конца. А то вдруг заявила, что у нее теперь такие планы на жизнь: - Выйду замуж, буду тунеядкой, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду. Игорь злился, а Сергей призывал его относиться к Анкиным словам снисходительно: - Слабый пол, и придираться к ней - кощунство. Но Игорь придирался. Он постоянно упрекал Аню и за ее намерение ходить по кабакам и за то, что она водится со всякими... Аня отвечала: - Мне шестнадцать лет, и я очень хорошо разбираюсь в людях! Я всех людей насквозь вижу! - Ты - насквозь? - Насквозь. - Ладно, - сказал Игорь однажды. - Если ты так, то давай сходим к Жердяю, а потом ты мне про всех скажешь... И посмотрим, как ты насквозь! - Жердяй? - Юрка Жердев. Длинный такой, из дома десять. - А-а, такой... с усиками? - С усиками, - сквозь зубы подтвердил Игорь. - Студент-вечерник. Пойдем к нему, у него часто собираются. - Пошли, я люблю, когда меня учат, - беспечно объявила Аня. - Я почему всегда с мальчишками? У них всему-всему научиться можно. Пошли! Ну что он наделал, Игорь? Завелся, потерял всякое соображение и здравый смысл! Разве здравомыслящий человек привел бы Анку в гости к Жердяю? Стоило ему пригласить Аню потанцевать, как она не согласилась, она выдохнула: "Да!" - и первая положила руки на плечи Жердяя, так что он даже удивился. - Ну, как вам нравится наша жизнь молодецкая, в смысле вечерняя? - Я такую музыку люблю, - ответила Аня с восторгом. - Я вообще всякую такую жизнь люблюЯ замуж выйду, тунеядкой буду, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду! Вот как она шутить умеет, не то что какая-нибудь деревенская девчонка, которая только и знает, что за коровой ходить и за курицей! В квартире Жердяя было именно то, что Анка называла словом "кабак": полумрак, полумузыка, полунезнакомые люди... И девушки такие... Во всем фирменном. Все это Аня только в кино видала, не знала она, что и у них, на Семи ветрах, такая жизнь идет... вечерняя, молодецкая! - Не знаю, как вы, Анна, а я больше люблю простую гитару... А из групп - наши. У наших гармония есть, они более мелодичны... А это что? Один только ритм... - И слов не знаем! - согласилась Аня пылко. - Не поймешь, про что поется. Может, совсем и не про то, правда? - Может, и не про то, - с намеком сказал Жердяй. И что это Игорь ей знаки подает, возле магнитофона с мрачным видом сидя? Что он на часы показывает? Ведь рано еще, никто не уходит... - "Веселые ребята" много записали. - Жердяй обнял Аню, прижал к себе, повел ее медленно. Никто бы из мальчишек в классе не решился так. Ане чуть ли не впервые в жизни было стыдно, но она не сопротивлялась - здесь, у Жердяя, именно сопротивляться было бы стыдно. - И "Песняры" много записали, - продолжал шептать ничего не значащие слова Жердяй. - А вот "Лейся, песня" - маловато. - "Лейся, песня"? - Аня ослабела в руках Жердяя, ноги у нее подкашивались, в глазах все мелькало от близости его лица. Что же это такое? Ни ухаживаний, ни записочек, и подруг не подсылал к ней, как в деревне у них делают, а вот так, сразу, с первой минуты... Что это такое? - "Лейся, песня", - ласково объяснял Жердяй. - Вполне приличный ансамбль. Приходите, Анна, когда-нибудь... Послушаем "Лейся, песню"... Придете? Обещаете? А пленка на магнитофоне - без перерыва. Ни минуты отдыха, одна мелодия кончается - сразу другая. Аня и остановила бы это бесконечное брожение в полумраке, в обнимку, но боится, что она упадет. Просто умрет она без рук Юры Жердева. Какая, оказывается, жизнь бывает! Вот знала она, знала, ждала! - Вы говорите - "Анна". - Аня тоже на "вы", впервые она на "вы" с молодым человеком. Это взрослых волнует сердечное "ты", а Пугачевой Ане именно "вы" в новинку. - А меня все Анкой зовут, или по фамилии, или Анка-хулиганка... А в детстве Нюрой звали и даже Нюшкой... Я будто и забыла, что я Анна, - говорила Аня чужим, незнакомым ей самой голосом, и так умно говорила она. С Юрой Жердевым такой умной себя чувствуешь! - А мы все забыли свои имена, - с грустью философствует Юра Жердев. - Не знаем, кто мы и на что способны... В каждом слове у него намек, и так жутко-радостно от его намеков! Да подхвати ее сейчас Жердяй на руки, да понеси он ее далеко-далеко - Аня и не шелохнулась бы, только прижалась бы к нему, бесконечно чужому и такому близкому. Игорь все-таки улучил минутку, отозвал Аню в сторону, отвел в прихожую и попытался объяснить, что происходит, как на нее все смотрят, что о ней шепчут. Но Аня даже и не слышала его, не видела. Кто он? Разве они знакомы? - Ну и что же, что я с тобой пришла? Я тебе сколько раз говорила и Сергею: не ваша я девчонка, и нечего за мной контроль устраивать! Напрасно Игорь напоминал ей, что она всех насквозь видит, намекал на репутацию Жердяя - Аня смотрела в комнату, где Жердяй с другой танцевал, и не могла отвести от него глаз. - Иди, все равно я с тобой домой не пойду! Я эти ограничения не люблю! И тут Игорь увидел, что Аня неузнаваемо изменилась за этот час в доме Жердяя. Когда они шли сюда, она была совсем свой человек, а теперь? Голова поднята, глаза блестят, красота какая-то новая появилась... И воротничок на платье то и дело поправляет незнакомым Игорю женским движением, и светится вся, - но чужим, странным светом взрослой женщины светится... Вот она какая, оказывается, когда с другимКто он перед ней? Кто он перед Жердяем, с которым она так счастлива? Игорь Сапрыкин схватил куртку и бросился вон. Такие катаклизмы и землетрясения, гибель цивилизации и всемирное обледенение... Попробуйте, скажите Игорю, что это все мелочи жизни, чепуха, что жизнь длинная и еще много всякого будет в ней, - так он вам и поверит, как же. Разве он не сам видел Анку, эту дурочку, нет, эту дуру набитую - разве он не сам видел ее в объятиях чернявого Жердяя, студента-вечерника? И разве он не сам привел Анку в почти не знакомый ему дом, к Жердяю, с которым у него и дел-то было - пластинку перекупить или кассету магнитофонную достать? Перед уроком биологии Сергей сказал: - Хочешь, я этого Жердяя?.. Видел я его, ножки тоненькие. - Не поможет, - уныло говорил Игорь. - По-моему, у нее не хватает. -- Он повертел пальцем у виска. - Хотя сейчас такие стали попадаться, - профессионально рассуждал Сергей, - худые, а жилистые. Скрутит - и "ой" не скажешь. Вошла биологичка Раиса Федоровна, потребовала, чтобы все встали как полагается: - Ну что это - мы в девятом классе не умеем вставать! Книги листать - все! И вызвала, как нарочно, Игоря! - Расскажите, Сапрыкин: какие факты свидетельствуют о происхождении человека от животных? Ну что в мире творится? Ну при чем тут факты о происхождении? Если бы Игорь сидел, обливаясь кровью, или с выбитым глазом, или с переломанными руками - стали бы его спрашивать о происхождении человека от животных? Но у него же сердце разбито, душа кровью обливается, он глухой и немой - и его же еще и вызывать, его же еще и мучить? - В ухе есть извилины, - тосковал Игорь у доски, - которые человеку не нужны. Не нужны они человеку в ухе... Не нужны... - А где нужны человеку извилины? - поинтересовался Фокин. - ФокинВот если бы вы так же бойко отвечали у доски, как болтаете за партой, вот это была бы сенсация! - Рождается с хвостом или с волосяным покровом, - корчился Игорь. Не мог же он сказать Костиной, что он давно уже уроков не учит, а биологию - ни при какой погоде; что его давно уже на других уроках и не вызывают, предоставляя ему возможность по пять-шесть часов в день тупо смотреть в парту и доходить до такого состояния, что даже на переменах он не оживлялся; что было неписаное правило, тайно заключенный договор - он, Игорь Сапрыкин, никому не мешает и честно списывает все контрольные и домашние работы, чтобы учителя могли за него отчитаться при случае, а учителя, в свою очередь, не досаждают ему требованиями учить уроки и рассказывать про химизм доменного процесса, треугольники, английские глаголы, Наташу Ростову и про разные там атавизмы и рудименты в теле человека! Договор же есть! И все соблюдают его строго! Одна эта старомодная Раиса Федоровна, на пенсию скоро, а все не может понять правил новой школы и все вызывает зачем-то, себя мучает и людей мучает... Но нет, она тоже новые правила понимает! Четверку поставила! Тоже и ей нужны четверки в журнале! Урок биологии - это клуб занимательных встреч. Костя с Машей шепчется, технари в шахматы играют, Толик Зверев читает, уютно положив книгу на парту и локоть на парту же, супруги Поповы смотрят в глаза друг другу, шепчутся любовно, и Вика просит Юру сегодня не приходить к ней, а он настаивает, а она говорит: "ЮраЯ сейчас на тебя обижусь!" Саша Медведев пристает к Гале Полетаевой, а она отмахивается от него, она занята, она обсуждает с Аней Пугачевой важные ее дела. Аня описывает красавца Юру Жердева: - Подбородок вытянутый, тут усики такие, вот так идут, вниз, и нос с горбинкой! - Нос с горбинкой - значит, мужественный, - объясняла Галя Полетаева. - А страшно с ним, Галь... Ну до того страшно! Дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься. - Как деревянная - значит, любишь, - объясняла Галя Полетаева. На перемене Игорь отозвал Аню в сторону. Но разве теперь от нее добьешься толку? Хоть умри. Девчонка чем от мальчишки отличается, понимал теперь Игорь: парень хоть враг тебе смертельный, а все же к нему пробиться можно, поймет. А девчонка - раз! - закрылась - и не достучишься. Ни капли надежды! - Ну что ты "должен со мной поговорить", - передразнивала Анка Игоря. - Ну что? Я каждое лето в деревне, так я видела! У нас в деревне тоже так вопрос ставят: "Ты моя девчонка" - только ему улыбайся, только с ним в кино... На этом Аня стояла твердо: не позволю свою свободу стеснять! Деликатную тему насчет Жердяя она обходила, но на самую принципиальную высоту поднимала вопрос о праве человека ходить, с кем ему вздумается. - Даже обидно! Как на собственность смотрят, как на вещь! Даже на мотоцикле нельзя ни с кем прокатиться! А мотоциклы - моя страсть! - Да катайся, кто тебе мешает? - угрюмо говорил Игорь. - Вот скоро подсохнет... - Знаю я твою тарахтелку! Как заведешь, вся милиция сбегается! - Та-ак... А у Жердяя твоего? "Ява"? - А почему ты его так называешь - Жердяй? А если я тебя начну обзывать, тебе понравится? И вообще, почему я должна перед тобой отчитываться? Перед мамой не отчитываюсь, перед папой не отчитываюсь, перед учителями не отчитываюсь, а перед тобой должна? Но от всех этих страданий, от того, что знала Аня, что поступает дурно, она вдруг расплакалась, не стесняясь Игоря, и уткнулась, плача, ему в грудь. - Игорь.... Игорек... Ну что же я - совсем? Я умею в людях разбираться... Только... Ничего, что я тебе скажу? Можно, я скажу? Я никому, только тебе... Я, Игорек... Я его люблю... Провалиться бы Игорю, испариться! Или нет, пусть это продолжается всю перемену, все уроки и всю жизнь - пусть Анка вот так и стоит, обливает слезами его серый буклевый пиджак, плачет и объясняется в любви. Нужды нет, что не ему она объясняется, кому-то другому, а все-таки - в любви! Игорь утешал Аню, как мог, и наконец сказал: - А может, тебе еще кого-нибудь полюбить? Другого какого-нибудь? Он вовсе не имел в виду себя и не предлагал себя в качестве другого. Игорь не Жердяй, он никогда не говорил намеками, он сказал именно то, что хотел сказать: любого другого, только не Жердяя! Аня всхлипнула и успокоилась поразительно быстро: - Смешной ты, Игорек. До чего вы все маленькие - ужас! ...Такая история с этой любовью, дети. Никто в ней ничего не понимает, потому что если бы она была понятна, то была бы она не любовь, а что-то иное. Теперь жизнь Ани Пугачевой измерялась одним: свиданиями с Юрой Жердяевым, студентом-вечерником. Она была счастлива. Она нашла своего героя. Еще недавно они разговаривали с Галей Полетаевой, и Галя сказала: "Прости меня, но я лично никогда не поверю, что кто-нибудь может повесить на стену портрет любимой и всю жизнь молиться на него. Я вообще не могу понять, как может один человек молиться на другого! Вот мне и действует на нервы вся эта классика, вся эта литература". Приятный холодок под сердцем ощутила тогда Аня. Именно в жизни так и бывает! Именно там, где меньше всего ждешь! Она нашла человека, который повесит ее портрет на стену и будет молиться на него всю жизнь! Жердяев Юра готов был встречаться с ней и днем, и вечером, так что непонятно было, когда же он работает или учится. Он на все был готов для нее! Ей до того не верилось, что это правда, что она даже решалась искать доказательства его готовности на все. Они переходили улицу в самом бойком месте города, и Аня вдруг уронила платочек - как раз когда машины двинулись на них на перекрестке. Заскрипели тормоза, водитель едва успел остановиться, а Жердяй самым хладнокровным образом поднял платок и подал ей, даже отряхнул, прежде чем подать. Она думала, что, когда они окажутся в безопасности, он задаст ей вопрос или даже возмутится, - но он ни словом не упрекнул ее. И когда в кино пошли, и все спрашивали лишний билетик, и девушки с парнями с завистью смотрели на них, пока они шли к входу, Аня вдруг остановилась на самом пороге и сказала застенчивому парню в такой маленькой ушанке, что она сидела у него на голове как тюбетейка: - Вам нужны билеты? У нас как раз есть. Жердяй и не попытался выправить положение. Он отдал эти два билета и так спокойно взял у парня трешку и выдал причитающуюся ему сдачу, словно никакой другой идеи у него и не было - так он и собирался дойти до дверей и эффектно отдать билеты другому. Аня подумала: а если бы она с Игорем Сапрыкиным так поступила? Продал бы он эти билеты? Да он завизжал бы, словно его режут! А они с Юрой ничуть не пострадали оттого, что не пошли в кино. Толпа знакомых у кино приветствовала их радостными возгласами, Жердяй представлял Аню, и когда один из приятелей его пошутил неудачно, Жердяй сурово его остановил: - Я не позволяю так обращаться с женщинами! Приятель сделал серьезное лицо, Анка нечаянно наступила ему на ногу и сказала: - Извините! Ей нравилось, ей так нравилось, что она в своем ярко-зеленом пальто и в красном беретике, надвинутом на самый нос, стоит в кругу этих взрослых людей и ей и в голову не приходит чего-нибудь бояться! Семь ветров, кажется, специально выстроены для гуляний - широкие, как реки, улицы, широкие тротуары, идет парочка - никому не мешает, и ей никто дороги не заступает. Многие смотрели им вслед, и каждый раз Ане было приятно, что Юра так подчеркнуто, но скромно гордится ею, и она радовалась за Юру. Хорошо, что у него теперь есть такая замечательная девушка, как Аня. - А я не признаю дневной формы обучения, - говорил ей Юра. Он ей постоянно излагал свои взгляды на жизнь, у него на каждый случай был какой-нибудь взгляд или правило. - Живешь, - продолжал он, - как на сквозняке. У меня потребности сформировались. То нужно, другое... А тянуть с родителей? Нехорошо, правда? Но на этот раз Жердяй не дождался восхищенного, как всегда, ответа. В привычном шуме машин, троллейбусов, автобусов услышала Аня нечто такое, что заставило ее насторожиться. Так и есть! Из тысячи звуков узнала бы она это хриплое, с завыванием тарахтенье почти самодельного аппарата, который и мотоциклом-то не назовешь, - так, изделие кружка "Умелые руки". А вот и сам мастер Самоделкин, Игорь Сапрыкин, во всей своей красе: в оранжевом шлеме, словно космонавт, полулежа... Нечто среднее между генералом, принимающим парад, и самоубийцей, прыгающим с десятого этажа. Стиснутые зубы, упрямый взгляд и готовность умереть каждую минуту, потому что каждую минуту его тарахтелка может рассыпаться. Р-раз! - пролетел он мимо Ани с Жердяем, потом вывернулся почти на месте и еще раз мимо промчался, и еще, и чуть не на тротуар въехал, чуть не сшиб их! Тарахтелка визжала, трещала, петляла вокруг них кольцами, гремя и дымя. Жердяй заметил: - Из бабушкиной кровати он ее выпилил, что ли? - Бежим! - закричала Аня. Но, не глядя на них, Игорь совершал круг за кругом, и машина его захлебывалась в гневе, угрожающе гремела на всю округу: "Прочь-прочь-прочь-прочь! ПрочьПрочь-прочь-прочь!" Аня не выдержала, бросилась бежать, Жердяй не мог ее оставить, он тоже за ней пошел. Но куда убежишь, куда спрячешься на Семи ветрах? На этих проспектах? Жердяй останавливался, показывал Игорю кулак - и действительно решил убить его при случае, просто убить! Но Игорь вновь и вновь наскакивал на них, как железный всадник, и тарахтелка доходила в реве до высших степеней гнева и страдания. x x x А представим себе, что действие нашей истории происходит на полгода раньше. Как поступил бы Игорь Сапрыкин? В конце концов, рассудил бы он, что он может сделать? И в чем Жердяй виноват, если Анка с ним ходить хочет? Жердяй ее не отбивал, вел себя вежливо и ничем не нарушил семьветровских законов. Ну, может, потолковали бы... Но третьим лишним Игорь ходить бы при них не стал. Погоревал бы, погоревал - и все позади осталось бы. А как поступил бы тот же Игорь Сапрыкин полгода спустя, когда ватага "Семь ветров" наберет силу? Да полгода спустя ему и не пришлось бы никак поступать, потому что Анка Пугачева, как и другие ребята, действительно научится видеть людей насквозь и, оставаясь Анкой-хулиганкой, она только поиздевалась бы над манерами Жердяя, только устроила бы спектакль, да такой, что Жердяй не знал бы, куда и деться от этой напасти. Но Игорек наш столкнулся с неразрешимой задачей после трех коммунарских дней, после историй с Громославкой и Прекрасной Прошей, и он был, как и все, не тот человек, что в начале года. Теперь он понимал, что он отвечает за Аню, он научился доверять себе, а не только законам Семи ветров, и ему казалось, что, как в истории с Таней Прониной, это не он защищает Аню, а вся ватага. Полгода спустя, даже если бы и случилось такое, он тут же побежал бы к Косте, или к Сергею, или к Паше Медведеву, или даже к Фокину, наверняка с Жердяем знакомому, - да к любому кинулся бы, и результат был бы одинаков: Жердяй обходил бы Аню за три квартала. Ответственность за товарища у Игоря уже появилась, а умения положиться на товарищей еще не было. "Главное, - тосковал Игорь, - я сам ее к нему привел... Ну что мне за это?" Он, Игорь, во всем виноват - с этого пункта Игорь сойти не мог. А значит, он должен держаться сам, и нечего ему надеяться на кого-то. Он знал, что со стороны это выглядит постыдно. Что кажется, будто он потерял гордость. Что так люди не поступают. Что он Анке никто. Все это он прекрасно понимал. Но не мог он больше ее оставить, как оставил в первый вечер у Жердяя, а потом, в подъезде карауля, видел, как Жердяй провожал ее вместе с другими гостями своими, как держал под руку и обнимал за плечи. Нет! Третий лишний, пятый лишний, десятый лишний - не оставит он ее! Каждый день, лишь кончались уроки, Игорь выводил свою тарахтелку из квартиры, спускал ее по лестнице, и, как патрульный или как шпик последний, иногда презирая себя, иногда ненавидя себя, но ни на мгновение не расслабляясь, мотался он по городу, ездил за Анкой и всюду ее провожал. Молча, насупившись, встречал ее возмущение, крики и брань. И не было силы на свете, чтобы остановить его. Даже на уроках он зорко следил за Анкой, как старорежимная классная дама, и однажды на уроке математики, когда Фокин решал задачу на доске, а математичка Клавдия Петровна ходила вдоль рядов и приговаривала: "Невидимые линии пунктиром... Пунктиром... Пунктиром...", Игорь перехватил Анкину записку к Ларисе Аракеловой. Вот он до чего опустился! Сергей, все это видевший, сурово осудил его, но Игорь решительно развернул записку. Аня просила у Ларисы какую-то "вяз. кофт., о кот. мы гов. - оч. оч. оч! Только на суб.!". Значит, в субботу... В субботу космическая машина Игоря протарахтела по узкой шоссейке и стихла у первой развилки. Одного только боялся Игорь, устраивая засаду: чтобы не ошибся он и чтобы Жердяй не изменил обычный маршрут, о котором он однажды рассказывал в компании, где и Игорь был. До двенадцатого километра, а там направо, в лесок, на укромную полянку. Но все шло, как по расписанию. Жердяй с Аней стрелой пронеслись мимо Игоря на сверкающей красной "яве". Аня была совершенно счастлива в этот день. Настоящая жизнь началась у нее, и хорошо, что не послушалась она ни Игоря с Сергеем, ни Гали Полетаевой, которая нерешительно сказала, что все-таки не стоит с Жердяем ходить, ни совести своей, глухих и тяжелых предчувствий. Ни перед кем она не отчитывалась, никого не боялась - свободна! Когда они встретились после школы, как договорились, и Юра протянул ей каску, Аня расшалилась и заявила: - Нет, без берета я не поеду! Жердяй сказал, что можно каску на берет надеть, но Аня лукаво заспорила: - А если он останется под шлемом, то как узнают, что это я? Жердяй во всем ей уступал, во всем! Ему даже в удовольствие ее прихоти исполнять, он просто молится на нееНи слова не говоря, он снял ремень и хитрым образом прикрепил красный беретик поверх мотоциклетной каски. И вот он крепкими руками ведет мощную машину, а за ним величественно восседает Аня в шлеме, поверх которого надет берет, прихваченный жердяевским поясом так, что пряжка пришлась под подбородок. Мигом выехали из города, и теперь Аня летит по шоссе за широкой спиной Юры Жердяева. Но только успела Аня подумать о том, что наконец-то и Сапрыкин от нее отстал, как услышала она ненавистный треск позади. Испорчена поездка, испорчена вся жизнь Ани! Жердяю на своей "яве" легко было уйти от Игоря - и откуда только он взялся на этой пустой шоссейке? С неба, что ли, свалился? Десант? Надо же кончать с этим парнем! Жердяй не любил, очень не любил, чтобы кто-нибудь становился на его пути. Пошутили - и достаточно. Жердяй ссадил Аню у автобусной остановки под бетонным навесом и велел ей ждать. - Ну ты подумай, а? - говорила Аня, чувствуя себя виноватой перед Юрой. - Да ты не беспокойся, Аня. Я его попрошу, он уедет. Или приглашу с нами... Ты не возражаешь? - спокойно сказал Жердяй и вновь вызвал восхищение у Ани. Вот человек! Жердяй разогнал "яву" и пошел навстречу сильно отставшему Игорю. А Игорь - прямо на него и, кажется, не собирается сворачивать или останавливаться, чтобы мирно поговорить. Ладно, посмотрим, у кого нервы крепче. Два ездока, сближаясь, посылали друг другу проклятья. Черный шлем Жердяя охватывал клубок досады, холодной злобы и дальновидного расчета. Оранжевый шлем Игоря разрывался от ненависти, презрения и восторженного предчувствия неминуемой гибели. Игорь меньше всего боялся за свою жизнь, и не нужна была ему жизнь. Все воспитание на Семи ветрах держалось, если говорить очень коротко, на том, что своя и чужая жизни ничего не стоят. Игорь знал, что не свернет, но он был на пять лет моложе Юры Жердева, он был еще весь пропитан семьветровским духом и потому не ждал и не надеялся на то, что противник его свернет. Он знал, что Жердяй едет его убивать. Ну что ж... Игорь замер в ожидании страшного удара и что есть силы вцепился в высокий руль своей тарахтелки. Ах, Каштанов, дорогой мой Алексей Алексеевич, что же вы наделали, неразумный вы человек, недалекий человек! Зачем же вы раньше времени разбудили энергию своих воспитанников -- еще до того, как появился у них жизненный опыт и хоть малейшая способность к расчету и предвидению? Зачем внушали им высокие идеи об отношении человека к человеку, об ответственности за товарища? Зачем проводили свои "вечера горящих сердец" - и вот зажглось, горит юное сердце, и катится Игорь навстречу своей гибели. А жизнь, которую ему предстояло прожить? Кто ее проживет за него? Почему, за что, постановлением какого суда обрывается она? И есть справедливость в том, что вам придется сурово ответить за жизнь Игоря Сапрыкина, дорогой Алексей Алексеевич. Никто не скажет: непредвиденные обстоятельства. Скажут: надо было предвидеть! Вам детей доверили, а вы? Вот они, плоды опасного свободомыслия... Закрыть, немедля прекратить все эти коммунарские дни ("Почему - коммунарские? Какая еще коммуна? Где - коммуна?"), всю эту "кучу малу" ("Что за выражение? Что он себе думал? На поводу у детей идет!"), всю эту "шамонь" ("Нет, вы только подумайте! Труд на заводе они называют "шамонью"!). Прекратить все это самодеятельное творчество! А самого Каштанова... Летел навстречу гибели Игорь Сапрыкин, шли последние секунды молодой жизни. А вместе с ним погибают на наших глазах Каштанов, Каштанова, Фролова Наталья Михайловна - директор больше всех виноват. И погибает идея Каштановых. Не оправдала себя идея, никому она не нужна, если из-за нее люди гибнут. ДетиДети! Во всех своих приключениях и происшествиях оберегайте и свою жизньКаждый из нас имеет право не думать о себе, но нельзя не помнить о тех, с кем спаяна, слита, кровоточащими нитями связана наша жизнь. Но все это будет потом - широко разойдутся круги от этого поединка на шоссе. А пока что на весь мир печально тарахтит тарахтелка, мчится Игорь на верную смерть ради Анки, и уже болит все его тело, руки-ноги переломанные заранее ноют в тоске, разбитая голова гудит невыносимо, и сердце почти остановилось еще до того, как должно было остановиться оно навсегда. В последнюю долю секунды Жердяй едва заметно вильнул рулем и, точно рассчитав, словно он не в смертельной гонке, а в бильярд на деньги играет, ударил Игоря так, что тот вылетел с машиной за кювет, и над черным полем по обе стороны шоссейки, где только что гремела какофония двух столь несхожих и несогласных ревов, звучал теперь только мерный, гармоничный гул красной "явы". А может быть, я все придумал... Может, и не разойдутся никакие круги. Дорожно-транспортное происшествие. Два неопытных мотоциклиста не сумели разъехаться на мокром шоссе. x x x Надо бы подумать и о Жердяе. Что чувствует человек, убивший человека? Но я этого представить себе не могу. Я вообще не умею и не делал многое из того, что умеют и делают мои герои. Я, например, никогда не прыгал с парашютом, и внимательный, придирчивый читатель наверняка заметил это. Но я и не ездил на мотоцикле, не занимался дзюдо, как Сережа Лазарев, и в художественной школе, как Володя Фокин, не занимался, и не учился на цветника, подобно Гене Щеглову. Я рассказываю о классе, настолько честно, как могу, и не хотел бы обеднять его из-за того только, что у меня-то самого лишь одна жизнь, а не тридцать. Простите меня, дети, - я надеюсь на ваше воображение и на ваш опыт, который во многом, или хотя бы в чем-то наверняка больше моего. И уж во всяком случае отказываюсь я описывать чувства Жердяя. Как описать мрак? Он бессодержателен. К тому же в моем представлении Жердяй этот - законченный злодей, а злодеев нынче не принято выводить, не модно. Считается, что в каждом человеке непременно есть и хорошее, - мол, сложен человек. Сложен-то сложен, но это литературно-психологическое обстоятельство не спасает нас, когда мы встречаемся в жизни с настоящим злодеем. Каждому из нас за жизнь встречается по одному форменному, фирменному злодею, а если не повезет - то и несколько их встретится. И нечего в них искать чистое и доброе! Бегите от злодеев, дети! - Ну вот, - сказал Жердяй спокойно, вернувшись к Ане. - Он просто кое-чего не понимал, а я ему объяснил. - Что ты ему объяснил? - Что у нас с тобой все хорошо. У нас с тобой все хорошо, Аня? - И он поправил сбившийся беретик на каске. - А где Игорь? - спросила Аня для очистки совести. - Игорь? Вон, домой поехал - слышишь, тарахтит? Аня прислушалась. Впервые захотелось ей услышать успокоительный треск Игоревой громкой машины, впервые представилось ей, что это самый чистый звук, который она когда-либо слышала. И еще она подумала: а смог бы Юра Жердев вынести столько из-за нее? Она так страстно хотела услышать далекое, мирно утихающее тарахтенье, что она услышала его совершенно явственно, и успокоилась. Они свернули на закрытую, уютную полянку, Жердяй объявил: "Приехали, сударыня!", быстро набрал сыроватых сучьев, плеснул бензина, ловко разжег костер, разложил привезенную снедь, налил Ане из металлической фляги. - А чего тут? - спросила Аня. - Чтобы узнать вкус пищи, надо попробовать, - ласково сказал Жердяй. - А ты? А себе? - А я за рулем, - почти нежно сказал Жердяй. Но словно фантастически огромная курица закудахтала вдруг невдалеке, покудахтала, покудахтала, захлебнулась, и вдруг громом и грохотом наполнился лес, и на поляну, побитый, покалеченный, с разодранной щекой и с горящими, но не безумными, а ясными глазами вылетел Игорь на своей стойкой машине, сам он ее сделал, мастер Самоделкин, из вековой прочности бабушкиной кровати выпилил. Выскочил на поляну - и прямо по разложенной снеди, через костер - Жердяй и Аня едва успели отскочить в разные стороны. Игорь пролетел между ними с диким воем, но наскочил на маленький пенек - и через голову покатился. Жердяй пошел на него, лежачего, но Игорь поднялся. И как жив человек? - Не трогай его! - закричала Аня, вцепившись в Жердяя. - Видишь, он какой? У нас все такие в классе! - добавила она с неожиданной гордостью, потому что почувствовала внезапно, как исчез томивший ее страх перед Жердяем, - хотя она не понимала, конечно, в ту минуту, что Игорек навсегда сохранил ее прекрасное свойство никого не бояться. ДетиНикого и ничего не бойтесь. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ БРОНЗОВЫЙ ВЕК РАЗУМЕЕТСЯ, ИГОРЬ Сапрыкин ни одному человеку не рассказал о поединке, а насчет ран и царапин его почти и не спрашивали - эти семьветровские вечно ходили израненные, в синяках. Так Каштанов и не узнал о беде, которая на этот раз прошла, можно сказать, стороной. Да он много чего не знал. Не знал, например, что биологичка Раиса Федоровна Костина жаловалась за его спиной, что из-за него, Каштанова, из-за его нововведений ребята стали дерзкими (а они и всегда дерзили Раисе Федоровне, и куда больше, чем теперь); и родители некоторые приходили жаловаться - чересчур самостоятельные стали ребята; и физик Лось произносил речи о том, что если все теперь такие честные и благородные, то почему плохо учатся? Вот не переведет он Лазарева и Сапрыкина в десятый класс, не поставит им тройки, пусть хоть режут его! Люди ведь как устроены? Ничего не делает человек и ничего не делается вокруг него - вздыхают: "Бездельник, что с него возьмешь? " Но чуть кто берется за работу - сразу и критики, сразу и совершенства какого-то небывалого требуют, и малейшие недостатки не прощаются. Плохо пришлось бы Алексею Алексеевичу, если бы не повезло ему, если не было бы у него защиты. Директор Фролова не во всем Каштанова понимала, но интуитивно доверяла ему, и притом безгранично, и все время, как умела, снимала напряжение вокруг Каштановых. Там посмеется, там поддакнет, там вздохнет: "Ох, и не говорите!", а то и вовсе строгое лицо сделает: "Уж я возьмусь за этого Каштанова! Уж я ему покажу!" И так, прикидываясь то легкомысленной, то глупенькой, то неопытной, Фролова, не жалея себя, укрывала Каштанова, старалась, чтобы на него поменьше обращали внимания: пусть работает спокойно! Пусть работает человек! А может, и не одно только везение было у Каштанова. Ведь он сознательно перешел в школу Фроловой, говоря жене, что почти все равно, где работать и кем работать, но очень важно, с кем работать. Придерживаясь этого правила, выбирая работу не по месту, а по людям. Каштанов и за всю свою жизнь не встречал дурного начальства, и оттого, пожалуй, и сохранился его пыл, сохранялась уверенность в том, что человек все может, - уверенность, которая была его главной воспитательной силой. - А вот, ребятишки, еще задачка... Попробуем решить? - говорил Каштанов ватаге "Семь ветров". - Игоря и Сергея на второй год из-за физики оставляют. - Игорька! - ахнули все. - Сережу! - А я им говорила! Я говорила им! - закричала Аня Пугачева, не глядя на Игоря. - Я им говорю, а они мне: "Где это ты видела, чтобы в девятом на второй оставляли!" А я им: "Может, в других местах и не оставляют, а у нас на Семи ветрах все бывает!" - Это все понятно, - сказал Каштанов, - но как быть? Костромин даже головой покачал - ну и вопрос! - Куча мала! - объявил он. - Кто? Добровольцев оказалось достаточно. Спорили до позднего вечера и наутро рассказали Алексею Алексеевичу о своем решении. Каштанов хохотал на всю школу и говорил, что только в шестнадцать лет можно пускаться в такие безумные предприятия. Что же касается Игоря и Сергея, то надо было видеть, как вытянулись у них лица. Совсем не до смеха им! - Ну вы чего... Ну чего... Да идите вы... - бормотал Сережа Лазарев. - Зачем же... за неделю? - с тоской спрашивал Игорь. - А чтобы на пределе! - весело отозвался Костя. - Закон: все на пределе! Иначе зачем? Леня же Лапшин объявил, что больше чем неделю на эту пустяковую "Физику-9" и не нужно. - Разве это физика? - Леня небрежно пропустил страницы учебника через пальцы. - Это же так... игрушки... Тут и неделю нечего делать. - За неделю японский можно выучить, - сказал Паша Медведев. - И вообще, отвечайте определенно! Согласны или не согласны? - А чего их спрашивать? - возмутился Лапшин. - С понедельника приступим, все подсчитано. Операция по спасению Лазарева и Сапрыкина была разработана так. Во-первых, назначили трех "тьюторов" - это Миша Логинов откуда-то модное иностранное слово добыл: тьютор. Вроде репетитора, только из своих, и, конечно, бесплатно. Тьюторами сделали Мишу, Фокина и Леню Лапшина - они знали физику получше. В учебнике "Физика-9" оказалась 261 страница. Разделили учебник на три части, вышло примерно по 90 страниц на тьютора. - Это вам - по девяносто, а нам с Игорем - двести шестьдесят, - затравленно сказал Сергей. - Двести шестьдесят одна, - сурово поправила Наташа Лаптева. - Двести шестьдесят страниц физики за неделю - свихнемся, - тихо сказал Игорь. - Двести шестьдесят одна страница, и не свихнетесь, - поправила Наташа Лаптева. - Сдадите, - а там хоть в психушку, нам дела нет, правда, Михаил? - сказал Паша Медведев. Дело и вправду клонилось к "психушке", но Миша объявил наконец, в чем секрет: каждый тьютор превратит свою порцию учебника в 20 вопросов и ответов. Выучить всю физику за неделю - страх и ужас, прямая дорога в психиатрическую клинику. Но выучить 60 вопросов за неделю? 10 вопросов в день? Что же тут страшного? Что невозможного? - Выучим, - весело сказал Володя Фокин и пристально посмотрел на Игоря. - Выучим! Игорь поежился: - Ну, ты вообще живодер. Это сейчас - разговорчики, сейчас - смеются, сейчас - шуточки, а завтра придется сидеть над этой проклятой физикой! Сейчас они равны, вольны и свободны, а завтра невидимая черта разделит их: с одной стороны тьюторы эти и вся ватага, а с другой - они с Сергеем, и все взгляды - на них, и все внимание - им, как будто они больные... Одно облегчение вышло: в школу не ходить неделю. - Занимаемся методом полного погружения: от всего отключились, в голове только физика, больше ничего, - объяснил Миша Логинов. И еще выяснилось, что заниматься будут у Саши Медведева, - у него родители отдыхать уехали, они с Любочкой одни - с той самой Любой, которая "мэйкапар" учила... Все продумано, никуда не денешься! Фокин составил расписание: в понедельник начинает он, дает двадцать вопросов и ответов. Час рассказывает, час учат, час спрашивает - и так колесом до середины вторника; с середины вторника и всю среду - Михаил. Четверг и пятница - Лапшин. К вечеру в пятницу, по расчетам кучи малы, Игорь с Сергеем будут знать примерно сорок вопросов из шестидесяти. - Да? - сказал Сергей. - Сорок? - Сорок, - подтвердил Фокин. - В субботу и воскресенье доколотим, в понедельник сдадите. Самое поразительное то, что от этой уверенности, от всех этих расчетов, от потрясающей продуманности Игорю и Сергею стало казаться, что все именно так и будет: в будущий понедельник они, целый год физики не открывавшие, каким-то образом будут знать. С тех пор как начала действовать ватага, им всем стало казаться, что решительно все можно сделать, все получится, все у них выходит. Ведь не одна только Таня Пронина переменилась в классе... Алексею Алексеевичу очень хотелось рассказать физику Лосю о затее Кости Костромина и его друзей, но он удержался. Он только посидел с ребятами в Совете дела, подал идею превратить курс физики в набор вопросов и ответов, а в остальном решил не вмешиваться, и Елене Васильевне вмешиваться запретил. Он присматривался к ребятам, к действиям Кости и вспоминал, что прежде у них с Еленой Васильевной было лишь одно слово для ребят: темные, темненькие! "Войны и мира" не читали и читать не хотят, учебник физики в руки не брали и брать не хотят, язык - бедный, манеры ужасные, шуточки тяжелые, и эти постоянные скандалы и драки, как у пятиклашек... Темнота... "Но какая же темнота?" - думал теперь Каштанов, с его новым знанием ребят. Леня Лапшин, у которого "руки-ноги дрожат", когда ему чего-то хочется, который мог посреди года в Громославку уехать, а вернувшись, и говорить о поездке своей отказался, все внутри себя держит, расплескать боится или боится выглядеть хвастуном, - он, Леня Лапшин, - темнота? Или Паша Медведев, который, в Ларису Аракелову влюбившись, пишет ей письма в толстой тетради, уже чуть ли не сотое письмо, весь класс об этом знает, и все молчат - ни шуточки, ни слова, ни полслова... А история с Таней Прониной? А коммунарские дни? А веселые "урюки", "изюмы", "курага" - это что, темнота? - Мы смотрим на них с точки зрения формального образования, - говорил Каштанов жене, - по классному журналу, по отметкам. Мы бюрократы от педагогики, за журналом детей не видим... А ну как сгорят все наши журналы синим огнем?.. Вот ты представь себе, что в один прекрасный день пожар -- и все журналы сгорели, выгорели, спалил их гром... Что тогда? Какими тогда предстанут перед нами ребята? Но Каштанова не соглашалась с ним. - Да, - говорила она, - ребята попались действительно неплохие, и вообще нет на свете плохих ребят, присмотришься, так в каждом что-то доброе. И все же темнота, темнота, без "Войны и мира", без Достоевского, без книг, без физики, без "Илиады" Гомеровой - темнота! - Ну, хватила... "Илиада", - бурчал Каштанов. - Да, "Илиада"! Почему тебе - "Илиада", а им - нет? Что же умиляться тем, что они хорошие, - а мы-то что им дали? Почему мы их на "Илиаду" обокрали? "Илиаду" у них украли почему? Каштанов замолкал. Елена Васильевна тоже была права. Права, права, права... Все вокруг него правы! Ну что же... Ну что же! Зато он теперь знает путь к "Илиаде", знает выход из лабиринта темноты... Он - вместе со всеми в школе - приведет ребят к свету или хотя бы выведет на дорожку с указателем "свет", но это будет не только книжный свет, не только способность и радость читать "Илиаду", это будет свет деятельной жизни, питаемой культурой... Это будет свет добрых отношений и деятельной любви друг к другу... Как Костя говорит? "Все на пределе! Иначе зачем?" "Да, да, - думал Каштанов, - вот это оно и есть... Вот главное... Стремление к бесконечному пределу, к высшему качеству работы, жизни -- вот что должны мы дать ребятам... Вот что у нас стало, кажется, получаться, - с удовлетворением отмечал он. - И это ничего, что они пока что мало читают, не слушают музыки, не разбираются в живописи, не ходят в театры... Это все придет, если мы сумеем разжечь в них стремление к пределу и веру в свои силы". x x x Игорь и Сергей переселились к Саше Медведеву. Утром в понедельник Костя разбудил всех в шесть утра. Люба жарила "генеральскую яичницу - на сто яиц", как говорил Костя, а сам он проводил веселый инструктаж. - Вот здесь, - показывал он, - лобная мышца, она вот отсюда, со лба идет и сзади, на затылке, прикрепляется... Я читал... Теперь смотрите... Когда надо внимательно слушать, сокращаем лобную мышцу, глаза открываются, и на лбу, вот так, собираются морщины. - Костя широко открыл глаза и собрал лоб гармошкой. - Кто на все в жизни смотрит с любопытством, у того потом морщины вот так, параллельно... А кто много думает, у него как? - Как? - Любочка слушала с интересом, чтобы сегодня же принести в класс эти необыкновенные сведения. - Кто много думает, - продолжал Костя, - у того мышца, наоборот, на глаза наползает, человек вроде как хмурится, и у него морщины вертикальные, у переносицы, вот так... - Вот так? - нахмурилась Люба. - Точно. Но что же из этого следует? Главное - не путать, когда надо слушать, а когда думать... Работай лобной мышцей вовсю, не жалей ее... Ну? Давайте, работайте! Сначала - внимание... Так... Лоб наверх! Так... Теперь думаем... Теперь - слушаем... Думаем... Слушаем... - Перестань, Костыль, - оборвал Сергей. Костя рассмеялся. - Вот возьми идиота. В чем сущность идиота? - В чем сущность идиота? - ошалело переспросил Игорь. - Да. - Ну... дурак он. - Вот то-то и оно, что не дурак! А просто он не может сосредоточиться, внимания у него нет! Если бы идиот хоть на пять минут сосредоточился на чем-нибудь, он бы такую гениальную мысль выдал! Костя дурачил бы их без конца, но тут позвонили в дверь и явился, ровно в семь, минута в минуту, первый тьютор - Фокин. - Готовы? - не улыбнувшись, не поздоровавшись, сказал он, и от мрачной его решимости, от холодного прямого взгляда сжались сердца у Игоря и Сергея. Костя тоже переменил тон, распоряжался кратко и сурово: - Размещаемся так: Сергей в этой комнате, Игорь - в той, и... И работайте лобной мышцей! А мы с Сашей и с Любочкой в школу побежали. ...К обеду, пока Игорь с Сергеем учили вопросы, Фокин увешал всю квартиру плакатами: "Вырастим из Сапрыкина и Лебедева простых советских гениев", "Все на пределеИначе зачем?" - и тому подобное. У дверей он приладил решето, над ним нарисовал крестьянина с развевающейся бородой, как на плакате 20-х годов: "Помоги голодающим!" Паша Медведев притащил из дому кастрюлю горячего супа. - За стол! За стол! За стол! - Откуда же суп, Паша? - У матери с плиты стащил... - А хватится? - Скажу: мираж... Мираж был! Народу сбежалось много, все галдели, строили планы, и только Игорь с Сергеем помалкивали. Фокин велел всем помолчать. - Сергей, быстро: что измеряют в молях? - Количество вещества... - А как обозначается? - "Ню"... - А "мю" что такое? Игорь? - Молярная масса... - Физик упадет, - сказала Маша Иванова. - Если он услышит от Игоря Сапрыкина слова "молярная масса", он просто упадет. С ним инфаркт будет. - Игорь, кто - Броун? - продолжал Фокин невозмутимо. - Который броуново движение... - Три главных термодинамических параметра... Сергей! - Объем, давление и температура... v, р, t... - Упадет! - в восторге закричала Наташа Лаптева. - Время, ребятишки, время! - Костя посмотрел на часы. - Все у нас - напрострел, но только - время... Поехали дальше! - А кастрюлю-то давайте унесу, - говорил Паша Медведев на кухне. - Кастрюля-то не мираж! x x x Все шло по расписанию. Закончил свои вопросы Фокин - вовремя, час в час, вступил Миша Логинов. По вечерам почти вся ватага собиралась на кухне Саши Медведева - ни за чем, просто так. Вдруг что-нибудь понадобится? В решето "для голодающих" набросали денег, кто сколько мог, и за стол садились по десять, по пятнадцать человек, девочки варили не переставая. - Бубнят, бубнят, с шести утра, деться некуда! - жаловалась Любочка. - Я уже всю вашу физику выучила! Я закон Гей-Люссака наизусть знаю! А зачем он мне? - Пригодится, Любочка, пригодится! - успокаивал ее Саша. - Зачем он мне пригодится? Прямо в ушах стоит: при постоянном давлении относительное изменение объема данной массы прямо пропорционально... При постоянном давлении относительное изменение объема данной массы прямо пропорционально... - Чему, Любочка? - Изменению температуры, дурак! - отрезала Люба и отвернулась от брата. Под вечер приходила и Каштанова, чтобы разогнать ребят по домам, но и сама засиживалась, болтала с девчонками, а однажды принесла толстый том Гомера. - "Вышла из мрака сиять с перстами пурпурными Эос..." - читала она. Девочки слушали. - Ну вот, а нам не разрешают с маникюром ходить, - говорила Клава Керунда. - Ты думаешь, Эос, богиня зари, ходила с маникюром? - С перстами пурпурными! Все смеялись, представляли себе розовые лучи зари - пурпурные пальцы богини, а Маша Иванова, заглядывая Каштановой в глаза, приставала к ней: - А вы с первого взгляда Алексея Алексеевича полюбили? А хорошо с мужем на одной работе работать? А вы плавать умеете? А кого вы в классе больше всех любите? Ну скажите, что вам, жалко? А что такое любовь? - Ну Маша, Маша! - смеялась Каштанова. - А я знаю, что такое любовь, - говорила Маша. - Сказать? Любовь -- это такое необыкновенное чувство, при котором очень хочется жить! Очень интересно жить! Каштанова смотрела на эту крутолобую, крепкую девочку и думала... Да ничего она не думала, вот в этом вся штука, потому что после десяти лет работы впервые узнала она радость вот так, ни для чего сидеть с ребятами и не воспитывать их, не ругать, не добиваться от них чего-то, а просто сидеть с ними, болтать о том, о сем и подчиняться объединяющей силе, называемой любовью: необыкновенное чувство, при котором хочется жить... Они замолкали, и тогда слышны были голоса из большой комнаты, где три тьютора, Фокин, Лапшин и Логинов, пытали Игоря и Сергея: - Что такое калория? - Количество теплоты, необходимое для нагревания одного грамма воды на один градус... - Цельсия. Добавляй: Цельсия, - с терпеливым упрямством говорил Фокин. - Закон Кулона? - слышали на кухне спокойный голос Миши. - Сила взаимодействия двух неподвижных заряженных тел... - В вакууме... - В вакууме... - поспешно добавлял Игорь. - Прямо пропорциональна произведению их зарядов... - И обратно пропорциональна? - И обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними... - Кто открыл электромагнитную индукцию? - Фарадей, в тысяча восемьсот тридцать первом году. Девочки на кухне только переглядывались. Кто бы мог поверить в понедельник, что Игорь и Сергей в субботу будут так отвечать? Тогда, в понедельник, им казалось, что они все верили в такую возможность, но лишь сейчас они поняли: то была не вера, то была надежда... В понедельник они уговаривали себя, а вот сейчас - верят... Но когда они возьмутся за следующее дело, они будут действительно верить в успех с первой же минуты. - А я решила: я замуж по расчету выйду, - сказала Аня Пугачева ни с того ни с сего. - Ну, не по расчету, не дача-машина, а так... с расчетом. Чтобы достаток был. А то к нам приходила одна женщина, у нее сердце, она на заводе работать не может, на почте... И вот у нее сын, мальчик такой хороший... И вот он просит деньги на кино, а у нее иногда и десяти копеек нет, она говорит: "Посиди дома, посмотри картиночки в книжечках..." А он обижается... Представляете себе? Детство же! А детства нет. Надо за такого выйти, чтобы детей любил... И чтоб достаток был... Не по расчету, а с расчетом... - Ну, я не знаю, - говорила Каштанова. - Не уверена. - Сначала я думала, что с милым рай в шалаше, - продолжала Аня, - а теперь решила применять другое выражение: "стерпится - слюбится"... - Всегда у тебя, Ань, какие-то мысли, - возмущалась Наташа Лаптева. -- А я замуж не пойду... Я буду адвокатом по трудным подросткам... - Прокурором ты будешь, - говорила Аня. - Прокурором, а не адвокатом. - Нет, адвокатом. А то плохо ведут себя, из-за них неправильное представление о молодежи... - Не знаю, - говорила Елена Васильевна Ане. - Я бы не смогла -- с расчетом... А вдруг жизнь неинтересной покажется? А вдруг жить не захочется? - А может, я на все плюну и так выйду, - вздохнула Аня. ...А в большой комнате все бубнили про электричество и электродинамику, и на кухне прислушивались к голосам мальчишек, прислушивались к себе и не понимали; отчего они в одном классе сидели и даже не замечали Игоря с Сергеем - есть они или нет... А теперь они стали главными людьми. Отчего так? В понедельник после уроков вся ватага собралась в кабинете физики. Миша был наиболее влиятельным человеком в глазах Виктора Петровича, его и послали поговорить с Лосем, чтобы он разрешил всем, кто хочет, на диковинном этом экзамене присутствовать. - Все равно под дверями будут стоять, - сказал Миша Виктору Петровичу. Сбились кучей за последними столами кабинета. Костя объявил: "Если кто подсказывать, то..." - и сидели не дыша. И опять, и опять должен я остановиться, прервать рассказ, чтобы напомнить себе самому и читателю напомнить о грандиозных событиях, происходящих в мире, о важнейших проблемах, над которыми бьются умнейшие и значительнейшие люди, о драмах, несчастьях, смертях, трагедиях... И какие книги есть на свете! О великой любви, о тяжелой войне, о высоких людях, о потрясающих душу подвигах... Так стоит ли волноваться из-за Сережи да Игоря, из-за того, что они, жалкие, физику запустили, а теперь сдавать ее должны? Стоит ли превращать ничтожный этот случай из жизни двух мальчишек в событие? Да ведь событие, дети. Событие! И никто не может предсказать, какие неисчислимые последствия из этого события произойдут, потому что нет людей обыкновенных, каждый из нас - лицо историческое, и вся судьба человечества зависит от того, как будут отвечать сейчас Игорь и Сергей, победит ли ватага "Семь ветров", станет ли больше веры в себя у этих ребятишек, с каким настроением будут дальше работать Каштановы и что от их работы произойдет... А может быть, эта глупая история с Сапрыкиным и Лазаревым будет тем толчком, от которого опять как-то изменятся взгляды Каштанова? А может, он, Алексей Алексеевич, станет великим педагогом? А может, завязывается узелок судьбы Миши Логинова, или Ани Пугачевой, или Наташи Лаптевой, или братьев Медведевых? Ничего этого знать нельзя, но и забывать об этих возможных исходах нельзя, и нам остается лишь одно: с уважением относиться к любому, даже самому незначительному, человеческому поступку и каждый раз, на что-то в жизни решаясь, делая какой-то выбор, выбирать, решаться и поступать так, словно от этого действительно зависит судьба мира. От каждого нашего шага по земле планета наша неизмеримо, на малую величину ускоряет или замедляет свое движение. Но не существует приборов, которые могли бы это ускорение или замедление зарегистрировать, до того ничтожны силы одного человеческого шага. Но они есть, эти силы, и мы не просто ходим по земле, мы еще и вертим ее... Не знаю, как вы отнесетесь к такому рассуждению, читатель. Но я говорил об этом с Мишей Логиновым, и он сказал: "Совпадает". Потому я и решился написать об этом. ...Физик Лось, бородатый, с веселыми насмешливыми глазами, загадочный для школы человек, потому что про него одни говорили, будто он пишет диссертацию, а другие - будто он сделал важное изобретение, этот самый физик, оглаживая круглую черную бородку, аккуратно со всех сторон подстриженную, с любопытством смотрел на Игоря Сапрыкина. - При какой температуре холодильника КПД двигателя будет равен единице? - При абсолютном нуле. - Почему? - Ну, там... Ну, формула Карно... Там в знаменателе t первое минус t второе... Если t второе абсолютный нуль... - Хорошо. А скажи, почему, когда идешь по сырому грунту, следы шагов сразу намокают? - Ну, мокро же... Грунт-то сырой... - Грунт сырой, и все же надо наступить, чтобы показалась влага. Игорь замолчал. И Сергей, рядом сидевший, молчал. И замерла ватага на последних партах, только Фокин что-то беззвучно шептал - Фокин, ни разу в жизни никому не подсказывавший. Костя тронул его за рукав и показал глазами: молчи! - А эти... капилляры! - заорал вдруг Игорь. - Капилляры образуются! Ногой наступишь - грунт плотнее, получаются капилляры, и вот - мокрый след! - Разумно, - сказал Лось, - и похоже на правду. А скажи мне, Сергей Лазарев, скажи мне... Сергей напрягся, как в спортзале перед решающей схваткой. - Скажи мне, ради бога, почему сначала был бронзовый век, а потом - железный. Почему не наоборот? Сергей обмяк. Это же не физика! История! Он историю не учил! На последних партах зашушукались. Наташа Лаптева посмотрела на физика с гневом. Нарочно с толку сбивает! Вот все они такие, никогда с ними не договоришьсяВсегда назло делают! "Бронзовый век... железный век..." Игорь тупо перебирал слова, пытаясь сосредоточиться... В голове всплыло никчемное длинное слово "библиотека" и вертелось, мешая. Сергей все усилия сосредоточил на том, чтобы забыть слово "библиотека", но чем больше он старался, тем прочнее держалось оно: "Библиотека, библиотека..." При чем тут библиотека? Спросил бы лучше закон Гей-Люссака... Шестьдесят вопросов выучил, и все мимо... Бронзовый век... Железный век... Библиотека... Но, нарушая все уговоры. Костя громко и спокойно сказал в тишине, так что сразу спало напряжение: - Лобную мышцу, Сергей. Сергей улыбнулся, преувеличенно нахмурился, потом выпучил глаза, играя лобной мышцей, и тут же сообразил, успокоившись: да это же просто! Что он детские вопросики задает? - А температура плавления? - сказал Сергей. - У бронзы-то меньше! Бронза-то вон на каком огоньке расплавится, а для железа какой огонь нужен? - Сами посудите, Виктор Петрович! - крикнул Роман Багаев. И все зашумели, повскакали с мест, окружили физика - экзамен кончился, не было в нем больше смысла. Игорь с Сергеем, ватага "Семь ветров" выиграли. Они пошли из школы гурьбой, перебирая подробности операции. Роман Багаев посочувствовал Елене Васильевне: - А вам, наверно, завидно? Хотите, мы вот так же литературу выучим, все! - Ой, ну пожалуйста, не надо! Я вас умоляю! - смеялась Елена Васильевна. - Это же какой-то... бронзовый век! Ну и что? Бронзовый! А потом будет железный, атомный и какой там еще! Теперь все будет хорошо, потому что ватага их действительно как коммуна стала! - Послушайте! - забежал вперед Паша Медведев, потрясенный только что сделанным открытием. - Стойте! Все стойте! Вот был вопрос: "Кому на Руси жить хорошо?" Слышите? Но это же и ответ! Никто не слышит? Это же ответ! "Ко-му-на-Ру..." - коммунару! - Ну, мистика! - рассмеялась опять Елена Васильевна. - Напрострел, - сказал Костя Костромин. А что, дети, - коммуной, ватагой жить веселее и легче. Но где ее взять, ватагу? Самим сделать. Ведь главное а жизни что? Главное в жизни - вовремя спохватиться! ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ГРОМ И МОЛНИИ УЖЕ С ПЕРВОГО УРОКА ДЕВЯТЫЙ без буквы класс увидел, что Костя Костромин не в духе. Давно не было этого с ним, почти с самого начала года, и вот опять - сидит хмурый, безучастный или подает резкие реплики, от которых учителей оторопь берет. Пытались понять, в чем дело, пытались его встряхнуть, расспрашивали Машу Иванову, но и она, вещунья и колдунья, ничего не понимала. - Поссорились вы, что ли? Ты ему нагрубила? - спрашивала Галя Полетаева. - И нагрубить нельзя вашему Косте? Носитесь с ним! - отвечала Маша. Но они не ссорились. Если бы поссорились, было бы легче. Поссорились - помирятся. А теперь что? Так продолжалось несколько дней, пока однажды на перемене Костя не постучался к Наталье Михайловне Фроловой, директору, и, как-то странно ерничая - она даже подумала: не пьян ли? - протянул ей листок: - Так что вот... Прошение... Прошу резолюцию... Вот здесь, наискосок: раз-ре-шаю... Или: не воз-ра-жаю... Фролова, ничего не понимая, взяла листок и не поверила глазам своим: это было заявление об уходе из школы в связи с поступлением в вечернюю школу рабочей молодежи. - А мама, отец знают? - машинально спросила Фролова, чтобы оттянуть время и успеть сообразить, в чем дело, подготовиться. - Во всех инстанциях утрясено. - А причины? Мне гороно не утвердит. - Там объяснено: по личным причинам, по семейным обстоятельствам. - Какие же у тебя семейные обстоятельства? - Личные. Она попыталась превратить дело в шутку: так лично-семейные или семейно-личные? Но Костя отшутился вежливо и замолчал. Будь на его месте любой другой ученик 18-й школы, она бы с ним и разговаривать не стала, она просто его за плечи бы обхватила и, болтая всякую чепуху, вывела бы вон из кабинета: иди, иди, милый! Или накричала бы, или пригрозила бы страшными карами - в зависимости от настроения и от возраста ученика. Но Костя, знала Фролова, человек серьезный... Что случилось в классе? Только что она видела Каштанову - вроде бы все в порядке. Перехвалили они этого Костромина! А всегда он говорит с ноткой нахальства - и придраться не к чему, и задетой себя чувствуешь. И тут Костромин раскрылся: - Ну, это так говорится - семейные, личные... А просто я пораскинул мозгами, Наталья Михайловна... Кончу школу, поступать буду. А школьный балл? Здесь у меня от силы четверка будет, а в вечерней я свободно медаль получу. Или хотя бы пять баллов средних. Все так делают, кто поумнее. Будете мне мешать? Фролова и поверила Косте и не поверила, но так обиделась! Что бы за этим ни крылось - правда, розыгрыш или что-то серьезное, - все равно обидно! Бессмысленная, безнадежная, унизительная жизнь! Трудишься дни и ночи, вертишься дни и ночи, а потом приходит лучший из них, гордость школы, и вот так - словно в лицо плюнул. Взрослому, нужному школе работнику она сказала бы, что надо подождать, подумать, и всеми силами дала бы понять, что он нужен, - и конфликт был бы исчерпан. Но уверять этого мальчишку, что без него школа не обойдется? Наталья Михайловна была очень добрым человеком, но обида взяла верх, и она подписала заявление. - Вот. Иди. Костя удостоверился, что обмана нет, помахал листочком в воздухе, попрощался и ушел. Фролова отыскала Каштанова в учительской, отозвала в сторону: - Ну вот, Алексей Алексеевич. Что это? Больше всего она боялась, чт