ги! Наш Отшельник совсем ушел в свою раковину! И Рыбы-Попугаи, которые, по правде говоря, ничего в этой шутке не поняли, подхватили и понесли ее по всему Синему морю... Ну что ж, когда у тебя есть все, что нужно для полного счастья, можно стерпеть и шутку. Верно? II Но странное дело! Хотя никто (даже дядя Краб), никто не мог больше ни ущипнуть, ни укусить нашего Отшельника (даже для его же пользы), ему, видно, все-таки чего-то не хватало для полного счастья... Иначе почему бы море по-прежнему казалось ему совсем, совсем серым? И почему бы он продолжал петь свою грустную песню: Ах, много в море места, Но не найти никак Нигде такого места, Где был бы счастлив Рак!.. Однажды он, не удержавшись, сказал проплывавшей неподалеку Летучей Рыбке: - Как странно жить в Сером море! Я слыхал, что есть на свете Белое море, и Черное, и Желтое, и даже Красное, но никто и никогда не слыхал про Серое море... - Серое! - засмеялась Летучая Рыбка. - Какое же оно серое? Оно лазурное, бирюзовое, изумрудное, голубое, васильковое! Оно синее-пресинее! Самое синее на свете! И она поспешила вслед за своими подружками, которые выпорхнули на поверхность, чтобы еще раз полюбоваться синими волнами с белыми гребешками. - Кого ни спросишь, все говорят: "синее". Странно! - пробормотал про себя Отшельник. - Почему же только я один этого не вижу? Только я один! - Именно поэтому, - неожиданно раздался чей-то голос, и Отшельник, вздрогнув, на мгновение спрятался в свою раковину. А выглянув оттуда, он увидел... - кого бы ты думал? - самого доброго, самого мудрого из всех морских волшебников. Да, да, ты не ошибся: это был Дельфин. - Именно потому, что ты один! - сказал Дельфин. - Найди себе друга - и тогда ты увидишь! Желаю удачи, и подумай над моими словами! И Дельфин (как и все волшебники, он любил говорить загадками) вильнул хвостом и поплыл по своим делам. А Отшельник (как ты помнишь, он умел не только грустить, но и думать) стал думать... И он подумал: "Дельфин сказал: "Именно потому, что ты один". Ну конечно, когда я найду друга, я буду уже не один... А что же я увижу?.. Ну конечно, я увижу, что море станет синим... И наверно, тогда уже все-все будет совсем хорошо! Значит, надо искать себе друга. Горе в том, что я не знаю, кто такие эти друзья, и где они живут, и как выглядят... Ну что ж, когда я найду настоящего друга, я это сразу узнаю, потому что ведь море станет синим-синим!" С этими словами Отшельник отправился искать себе друга, и, говоря по правде, тут-то наша сказка и началась! III А я должен сказать тебе, что найти настоящего друга не так-то легко, даже на дне морском. Особенно если ты не знаешь, как он выглядит... Отшельник побывал и на отмелях, и в глубинах, и он повидал множество диковинных существ, созданий и даже чудищ, но друга между ними он не нашел. На отмели он встретил Ската и спросил его, не друг ли он. И Скат, который целый день лежит на дне и подстерегает зазевавшихся рыбешек, сказал ему: - О, конечно, конечно, я друг тебе! Иди скорее ко мне, и мы никогда не расстанемся! - и открыл чудовищную пасть... К счастью, наш Отшельник, как ты хорошо знаешь, был очень умный, он понял, что Скат ищет не друга, а добычу, и поскорее поплыл прочь, а разочарованный Скат замурлыкал про себя страшную песню: Куда спешить на дне морском? Тут можно двигаться ползком. Друзья, умерьте вашу прыть: Ползти спокойнее, чем плыть... Он был по-своему прав, потому что Скату гораздо легче ловить ту добычу, которая ползает, чем ту, которая плавает... В глубине моря, где царит вечная тьма, Отшельник увидел какую-то светлую точку, и он, обрадованный, поплыл к ней, и это оказалась глубоководная рыба с таким трудным названием, что она и сама его не знает. И, увидев Отшельника, она стала манить его своей светящейся удочкой, и плохо бы ему пришлось, если бы он соблазнился приманкой, потому что пасть у этой рыбы была не меньше, чем у Ската... Он познакомился с Голотурией и попытался заговорить с ней, но трусливая Голотурия с испугу вывернулась наизнанку и выстрелила в него собственными внутренностями, потому что она приняла Отшельника за врага, а Голотурии всегда так откупаются от врагов... Он пытался подружиться с красивой Медузой, но она оказалась совсем глупой, да вдобавок ядовитой, и он едва успел увернуться от ее ядовитых щупалец. Словом, сколько он ни искал, он ничего не нашел: одни боялись его, другие смеялись над ним, а третьи старались его съесть, и, уж конечно, ни тех, ни других, ни третьих нельзя считать настоящими друзьями! И наконец, очень усталый и очень-очень грустный, он присел отдохнуть и сказал: - Вот я обошел все дно морское и нигде не нашел друга. И море по-прежнему серое. Наверное, для меня оно всегда будет серым. Ах, если бы я мог, я бы утопился!.. IV И тут он услышал, как кто-то с тяжелым вздохом, словно эхо, повторил его слова: - Ах, если бы я могла, я бы утопилась... Отшельник оглянулся (вернее, просто повел по сторонам глазами - ведь они у него, как ты помнишь, на стебельках) и никого не увидел. Никого, кроме Розы, Морской Розы. Но ведь Морские Розы (ученые люди называют их Актиниями), хотя они и не цветы, вздыхать не могут! Но вздох повторился, а потом послышалось всхлипывание. А ведь кругом никого не было, кроме Розы, Морской Розы. - Это ты плачешь? - удивленно спросил Отшельник. Он чуть было не прибавил: "А разве ты умеешь?" - но вовремя удержался. Роза ничего не ответила, но так как она заплакала еще громче, то ответа, в сущности, и не требовалось. - А почему ты плачешь? Тебя кто-нибудь обидел? - спросил Отшельник (ведь не только тело, но и сердце у него было мягкое). - Никто не смеет меня обидеть! - сказала Роза. - Никто во всем море не смеет ко мне прикоснуться! И она гордо выпрямилась и даже перестала плакать. - Тогда почему же ты плачешь? - спросил ее Отшельник так ласково, что Роза тоже смягчилась и ответила ему: - Мне просто грустно. А грустно мне потому, что это море такое серое, серое! Вот если бы я нашла друга, все было бы по-другому. Но ведь я не умею ходить, и все, что мне остается, - это стоять здесь и горевать... Отшельник хотел сказать ей, что он обошел все дно морское и нигде не нашел друга, но ему стало жалко огорчать бедную Розу, тем более что она была такая красивая. И он сказал ей: - Я как раз тоже хожу по дну морскому и ищу друга. Если хочешь, пойдем вместе, и, может быть, если нам очень, очень повезет, каждый найдет себе друга, и тогда море станет синим, и мы совсем не будем грустить. - Да ведь я же не умею ходить, - сказала Роза, и лепестки ее грустно поникли. - Ну, это горе небольшое, - сказал добрый Отшельник. - Если ты хочешь, я могу тебя понести! Мне это будет только приятно! Розе было страшновато сниматься с насиженного места, хоть ей и плохо там жилось... Так всегда бывает! Но Отшельник говорил с ней так ласково и показался ей таким добрым, что она согласилась. И вот Отшельник помог ей сойти с камня и сесть к нему на раковину, и они тронулись в путь! Ох, как закружилась у Розы голова - ведь она прежде не знала, что значит двигаться, и ей показалось, что все несется вокруг нее бешеным хороводом: и камни, и водоросли, и приросшие ко дну устрицы, и морские ежи. Она даже побледнела, но из гордости не издала ни звука - да, она была очень, очень гордая! А через несколько минут она привыкла (тем более что Отшельник, сказать по совести, шел не так уж быстро) и начала громко восторгаться всем, что видела вокруг. - Ах, как хорошо! - восхищалась она. - Как легко дышать, когда не стоишь на месте! Ой, какие пестрые рыбки! Как их зовут? А кто это так сияет? Морские Звезды, вот как! Не думала, что они такие красивые! А это что? А это кто? Ох, как хорошо путешествовать!.. И Отшельник едва успевал отвечать на ее вопросы. Он, правда, много раз видел все, чем она так восхищалась, но (ведь он был очень добрый) думал про себя: "Пусть радуется, бедная! Скоро ей все это надоест, так же как и мне... По правде говоря, мне очень приятно слышать, как она радуется! Интересно, если бы я нашел друга, мы радовались бы с ним вместе или нет?" И он задумался о том, как грустно, что ему никогда, никогда не найти друга; и вдруг Роза, которая уже с минуту как замолчала, спросила, как будто угадав его мысли: - А когда же мы пойдем искать друзей? И тут Отшельник не удержался и рассказал ей всю правду; как он искал друга по всему дну морскому и видел существа, создания и даже чудища, но друга не нашел нигде... - Может быть, никаких друзей вовсе не бывает на свете, - сказал он грустно, - и лучше их и не искать? V - Неправда! - сказала Роза. - Друзья на свете бывают, я уверена, а не нашел ты их только потому, что не знал, где их искать. - А ты знаешь? - спросил Отшельник. - Я знаю! Настоящие друзья живут в Алом городе. Они построили его сами и живут там и дружат, и для них море всегда, всегда синее! И знаешь, говорят, что эти друзья - мои сестры или братья, или вообще какие-то родственники, так что мы должны пойти к ним, и они нам очень обрадуются! - А они не будут щипать нас... для нашей же пользы? - спросил Отшельник, который при слове "родственники" вспомнил дядю Краба. - Надеюсь, что нет, - сказала Роза гордо, - ведь я говорила тебе, что никто не смеет прикоснуться ко мне! Если я этого не захочу, - добавила она, вспомнив, что ведь Отшельник прикоснулся к ней, когда помогал ей взобраться на раковину. Отшельник хотел сказать, что его это очень утешает, хотя его самого, увы, щипали много раз, но не успел, потому что в эту минуту перед ними появился дядя Краб собственной персоной. - Доброе утро, племянничек, - бросил он небрежно и хотел было пройти боком по своим делам (у крабов всегда множество дел), но тут он заметил Розу и от удивления выпучил глаза. - А это еще что такое? - спросил он и махнул своей толстой клешней в сторону Розы. Нельзя сказать, что он был слишком хорошо воспитан! - Это не что, а кто! Это Роза, - объяснил Отшельник. - Мы с ней идем к Алому городу искать друзей! Дядя Краб удивился еще больше - глаза у него на длинных-длинных стебельках совсем вылезли. - Мое дело, конечно, сторона, - сказал он, - но все-таки я должен тебе кое-что сказать. Во-первых, Алый город находится за семью морями, так что ты туда не дойдешь! Во-вторых, по-настоящему он называется не Алый город, а как-то иначе, так что ты его не найдешь! В-третьих, там тоже нет никаких друзей, так что ты зря его ищешь! Словом, ты собираешься совершить глупый поступок! А еще глупее - таскать с собой такую обузу. - И он снова показал на Розу своей толстой клешней. Роза побледнела от обиды, и лепестки ее сжались. И тут дяде Крабу пришлось удивиться еще больше, потому что Отшельник (ведь ты не забыл, что он был очень добрый) впервые в жизни рассердился. - Не смей обижать Розу! - крикнул он и бросился на дядю Краба. Дядя Краб едва успел увернуться. Но все-таки успел. - Мое дело, конечно, сторона, - крикнул он, отбежав бочком-бочком на почтительное расстояние, - но в одном из семи морей ты обязательно встретишь Госпожу К., и она покажет тебе, где раки зимуют! От души желаю тебе этого, дерзкий мальчишка! Для твоей же пользы! Отшельнику стало страшновато - ведь никто не любит, когда ему показывают, где раки зимуют, а раки - особенно. Кроме того, он хорошо знал, кто такая Госпожа К. И он невольно замедлил шаги... - Ты боишься? - мягко спросила его Роза. - Скажи откровенно! Ты боишься этой Госпожи К.? Не бойся! Ведь я с тобой! Как ни страшно было Отшельнику, он едва не засмеялся. Ведь Госпожа К. - так все раки и крабы называют самого страшного своего врага, такого страшного, что они даже не решаются произнести его полное имя. Своими страшными щупальцами она хватает самого сильного краба - и он становится беспомощным, как младенец; своим страшным клювом она раскусывает самый прочный панцирь, как яичную скорлупу... Что может сделать, чем может ему помочь бедная маленькая Роза, если они встретят Госпожу К.? Но он не засмеялся - ведь он не хотел обидеть Розу. - Чему быть, того не миновать, - сказал он храбро. - Но все-таки... все-таки будем надеяться, что мы ее не встретим! - А если мы ее встретим, мы сами покажем ей, где раки зимуют, - сказала Роза, и тут Отшельник расхохотался и с удивлением почувствовал, что ему уже почти совсем-совсем не страшно! И они пошли дальше. VI Да, это было долгое путешествие, куда длиннее его первого путешествия по дну морскому! Они прошли Первое море, и Второе море, и Третье море, а это гораздо скорее сказать, чем сделать. Но вот что удивительно: этот долгий, долгий путь показался Отшельнику гораздо короче. Может быть, потому, что по дороге они делились всем: и каждой крошкой еды, и всеми радостями, и горестями - и весело болтали обо всем, что они видели в пути? Они шли, и шли, и шли, и, когда они пришли в Четвертое море, Отшельник вдруг почувствовал, что он больше не помещается в своей раковине, и вышел из нее, чтобы поискать себе другую. - Постой! - шепотом сказала ему Роза. - Ты хочешь меня оставить? - Да что ты, - сказал Отшельник, - я просто вырос, и мне нужна другая раковина, побольше! - Нет, ты хочешь меня оставить! - настаивала Роза. Она вся совершенно побелела. И ему пришлось долго успокаивать ее, но совсем успокоилась она только тогда, когда он нашел другую раковину и посадил на нее Розу. И они снова тронулись в путь. - Если бы ты меня оставил, я бы сразу умерла, - сказала Роза. - Да и я тоже! - искренне сказал Отшельник. И Роза снова засияла и начала рассказывать ему сказки и болтать всякие веселые глупости, и за разговором они даже не заметили, что вода становится все теплее и теплее, а это могло означать только одно: что они уже пришли в Седьмое море, в то самое море, где живет страшная Госпожа К. - Погоди-ка, что это такое? - сказал Отшельник и остановился, не дослушав сказки о том, как Рыба-Молот (такая есть) женилась на Рыбе-Наковальне (такой на самом деле нет) и что у них родилось множество детей: Рыба-Пила, Рыба-Гвоздь, Рыба-Серп, Рыба-Щипцы, Рыба-Напильник, Рыба-Подкова, Рыба-Меч и множество других рыб, из которых одни бывают, а другие нет... Отшельник остановился потому, что перед ними было ужасное зрелище! Впереди было ущелье между подводными скалами, и у входа в это ущелье лежала целая груда панцирей раков и крабов. Все они были пустые и расколотые пополам, словно орехи, и раздавленные, как яичная скорлупа. И Отшельнику показалось даже, что среди них лежат изуродованный панцирь и клешни дяди Краба. Правда, в такой горе панцирей, клешней и ног трудно было узнать какой-нибудь один панцирь, даже панцирь родственника... Ясно было только одно: где-то поблизости живет Госпожа К... Но путь к Алому городу лежал вперед, только вперед... VII Медленно, осторожно двинулся Отшельник по ущелью, ощупывая каждый клочок дна своими длинными усами и глядя во все глаза, хотя он и знал, что это почти бесполезно, потому что Госпожа К., как и ее родственники - осьминоги, спруты и кальмары, - умеет становиться невидимкой, когда захочет, и вы ни за что не отличите ее от камня или кучи песка, пока она не кинется на вас, а тогда будет уже поздно... Ущелье становилось все уже, все круче вздымались его скалистые стены с мрачными отверстиями пещер, все темнее становилось кругом... А Отшельник все шел... Вот снова стало светлее. Казалось, опасность миновала. Им оставалось лишь несколько десятков шагов до выхода, как вдруг в большой пещере блеснули чьи-то страшные глаза... Показались длинные щупальца... и медленно, беззвучно из пещеры выплыла Госпожа К. - Роза, спасайся! - отчаянно крикнул Отшельник. В ужасе он даже забыл, что Роза не умеет ходить, и, видимо, забыл, что сам он ходить умеет: он застыл на месте. И только угрожающе поднял клешни, чтобы прикрыть Розу... А Каракатица (так по-настоящему называют Госпожу К.) не спеша - ведь она была уверена, что добыча от нее не уйдет! - подплывала все ближе. Вот Отшельник уже мог разглядеть страшные присоски на концах ее щупалец... Извиваясь, как змеи, щупальца все приближались и наконец схватили бедного маленького Отшельника и неумолимо повлекли его туда, где мерцали огромные немигающие глаза. Щелкнул страшный клюв... Отшельник отчаянно боролся, но щупальца были крепкие, как железо... Клешни его бессильно опустились... "Все кончено, - мелькнуло в голове Отшельника. - Прощай, Роза!" И тут сноп сверкающих молний ударил в толстое тело Каракатицы у самого основания ее щупалец. Это Морская Роза пустила в ход свое грозное оружие - жгучие стрелы, спрятанные в ее прелестных лепестках. Да, недаром она говорила, что к ней никто не смеет прикоснуться! Удар - и подернулись пленкой немигающие глаза; удар - и щупальца бессильно повисли, выпустив свою жертву; еще удар - и Каракатица как ошпаренная (в сущности, так и было!) отлетела в сторону, выпустив напоследок "чернильную бомбу" - облако темной, как чернила, краски... Все заволокло чернильно-черной мглой... А когда тьма рассеялась, Каракатицы нигде не было. Путь из ущелья был свободен. - Ну что, кто кому показал, где раки зимуют? - спросила Роза. VIII Путь был свободен, и когда путешественники вышли на отмель, в ослепительном сиянии солнца им открылся город! Причудливы были очертания его стен, уступами поднимавшихся все выше и выше и утопавших где-то наверху, там, где кончается море и начинается небо. И далеко-далеко разносились кругом веселые звуки песен и неумолчная трескотня рыб (ты не забыл, что рыбы большие любители поболтать?). "Ах, как, должно быть, весело тут живется!" - подумали одновременно Отшельник и Роза. И хотя они никогда не видали Алого города, они сразу догадались, что это он. Ведь стены у него были такого чудесного цвета - красные, и розовые, и пунцовые, и ярко-ярко-алые! - Это ведь Алый город? - спросили путешественники у первого встречного. Это оказалась Рыба-Доктор, которая как раз лечила больного Тунца от морской болезни. Доктор оторвался от своего дела и серьезно сказал: - Гм-гм! Алый город? Гм-гм! Это нельзя считать научным названием. Можете называть его Алым городом, если хотите, но на самом деле это Коралловый риф! Ведь его построили кораллы, и с научной точки зрения правильней называть это сооружение Коралловым рифом. - Вспомнила! - неожиданно сказала Роза. - Так и зовут этих друзей... или родственников... Кораллы! Да, да, это они. Идем скорей. Но когда Отшельник и Роза подошли к городу (или рифу) так близко, что им стали видны миллионы прозрачных венчиков, очень похожих на венец лепестков Розы (а именно так выглядят кораллы), Отшельник остановился и заговорил, и в ту же секунду заговорила Роза, так что они сказали хором: - Я НЕ ХОЧУ ИСКАТЬ НИКАКИХ ДРУЗЕЙ, КРОМЕ ТЕБЯ! - Давно бы так! - прозвучал удивительно знакомый голос. - Искать то, что давно нашел, - это попусту тратить время! То был, конечно, Дельфин, морской волшебник. Видя, что ни Отшельник, ни Роза его не поняли, он прибавил: - Чудаки! Да неужели вы до сих пор не догадались, что вы и есть самые настоящие друзья? Про настоящих друзей говорят: их водой не разольешь! А ведь для вас не хватило целых семи морей! - Иги-ги-ги! - тоненько заржал кто-то рядом. Это был Морской Конек, как всегда вертевшийся поблизости. Должно быть, впервые в жизни он засмеялся чужой, а не своей шутке: - Иги-ги-ги-ги! Но, конечно, ни Отшельник, ни Роза не обиделись. Ведь море было синее-синее - самое синее на свете! Жить было так весело, так интересно! И они подхватили веселую песенку, звучавшую со всех сторон. Никто и нигде, Никто и нигде Не жил веселое, Чем рыбы в воде! - пели рыбки. Но ведь мы - ты и я, Мы - такие друзья, Что нам бы могли бы Позавидовать даже и рыбы! - пели Отшельник и Роза. И, по-моему, они совершенно правы! Ведь если ты нашел друга и поешь с ним веселую песню, значит, у тебя есть все, что нужно для полного счастья! Жил-был Фип I Жил-был Фип. Правду сказать, жил он еще так недолго, что даже сам и не знал, кем он был. А был он инкубаторным цыпленком трех дней от роду - маленьким, желтым, пушистым комочком на тоненьких ножках и с тоненьким голоском: "Фип! Фип!" Вместе с тысячами - если тебя интересуют цифры, могу сказать точно: вместе с 39312 (знаешь, как это произносится? С тридцатью девятью тысячами тремястами двенадцатью) - братьями и сестрами он появился на свет в огромном здании, на котором красовалась вывеска: "Птицефабрика Э 2". Появился на свет - так, пожалуй, можно сказать, хотя было там не так-то уж и светло. Правда, там было тепло; но не было ни солнца, ни неба, ни земли, ни травы, ни ветра - словом, ни природы, ни погоды! Но Фип ни капельки из-за этого не огорчался! Ведь он и не подозревал, что на свете бывают такие вещи, как природа, погода, небо, солнце, земля и так далее. Что греха таить, знал он маловато, а умел еще меньше. И все-таки он весело поклевывал вкусную кашку из молотых зерен, косточек, червячков и тому подобного (называется это кормовой смесью) и весело попискивал своим тоненьким голоском: "Фип!" Уж это-то он умел. И так продолжалось - ты не забыл - ровно три дня. А на четвертый день поутру его посадили в картонную коробочку, где уже сидело 35 (тридцать пять) его братьев и сестер - таких же, как Фип, желтеньких и пушистых, и так же перепуганных. Все они, включая Фипа, пищали изо всех сил. Но, как известно, писк обычно мало помогает. Не помог он и нашим цыплятам. Их коробку погрузили в кузов маленького автомобиля "пикапа", где было совсем темно и не очень-то приятно пахло и где уже стояло множество таких же картонных коробок, - все они тоже отчаянно пищали. Но тут что-то громко зафыркало, затарахтело, зарычало: цыплята почувствовали, что все куда-то едет, едет, едет... и запищали еще громче, но, так как они сами не слышали собственного писка, им скоро пришлось перестать. Грузовичок вскоре остановился, и шофер начал передавать притихшие коробочки в руки какой-то тете. Тетя, кстати сказать, была очень миловидная (то есть на нее было приятно смотреть). И шофер на нее так засмотрелся, что даже не заметил, как из одной коробочки полетел на траву желтый пушистый комочек. Это был Фип. II Не от страха (испугаться он не успел), а, наверное, просто от неожиданности (ведь он еще никогда не летал) Фип потерял сознание: он закрыл глаза и как будто заснул. Но когда он пришел в себя и открыл глаза, он испугался по-настоящему: прямо над ним нависла чья-то огромная страшная морда с большими зубами. Бедный Фип не знал, что делать. Он было вскочил на ноги, но они у него тут же подкосились; он снова зажмурился, но так было еще страшней... Все это случилось с ним только потому, что он так мало знал; знай он чуть побольше, он бы понял, что эта страшная, как ему показалось, морда принадлежит веселому, добродушному и любопытному Жеребенку. - И-го-го! Тебя как звать? - спросил Жеребенок, и спросил так приветливо, что даже Фип как-то сразу начал понимать, что бояться вроде бы нечего. - Фип, - ответил Фип. - Ага-га! Фип, понял! - сказал Жеребенок (тут-то Фип и получил свое имя). - А откуда ты взялся, Фип? - Не знаю! - честно ответил Фип. - Иги-ги, потерялся! - сообщил сообразительный Жеребенок. - А что делать будешь? - Не знаю... - опять признался Фип. - Ага-га! А я знаю! Будешь своих искать! - Каких своих? - слабо спросил ничего не понимающий Фип. Жеребенок тоненько заржал. - Вот чудак! Своих не знает! Ты ведь кто? Птица! Значит, и твои - птицы! Мои свои - лошади, а твои свои - птицы! - А кто это - птицы? - заинтересовался Фип. Почему-то это слово ему понравилось. - Иго-го! Птицы - это, брат... Ну, птички, понял? - Не понял, - признался Фип. - Ну, такие, с этими... с крыльями... Ну, которые по воздуху бегают быстро-быстро! Еще говорят... Ага, вспомнил! Которые летают! - с удовольствием повторил Жеребенок. Ему было приятно, что он вспомнил такое трудное слово. Интересная и содержательная беседа продолжалась бы, возможно, еще долго, но в это время кто-то из своих Жеребенка призывно заржал (неподалеку паслось несколько лошадей), и Жеребенок, крикнув: - Бегу, мама! - понесся прочь, успев на прощание только предупредить Фипа: - Ищи своих, а то совсем пропадешь! III Фип встал на ноги и осмотрелся. Какой огромный, яркий, шумный мир окружал его! Зеленый-зеленый луг, синее-синее небо, а там, в небе, что-то ослепительно золотое - Фип было глянул и поскорей снова зажмурился... А как тепло, какие чудесные запахи, какой ласковый ветерок! От ветерка чуть колышется зеленая трава - такая высокая, что не только Фипу можно спрятаться в ней с головой, - и важно покачивают хорошенькими головками цветы. Их так много, они такие разные! Желтые, красные, белые, лиловые... И повсюду, куда ни глянь, - птицы. Они то перелетают с цветка на цветок, с травинки на травинку, то подолгу вьются в воздухе на одном месте, то стремительно, с жужжанием проносятся у Фипа над самой головой. "Ну, тут я не пропаду, - радостно подумал Фип. - Сколько своих!" Но странное дело, к кому бы из них Фип ни кидался, все птицы шарахались от него в сторону и поскорей уносили ноги. Никто из крылатых не только не желал вступить с Фипом в разговор, - никто не отвечал ему даже на самые вежливые вопросы. На Фипово счастье, неподалеку от него на синий с желтым цветок плавно опустилась очень-очень большая птица, пожалуй, больше самого Фипа. У нее были пушистые усики, шесть тоненьких ножек, широкие разноцветные крылья, и при каждом ее движении крылья эти отливали всеми цветами радуги. Наученный горьким опытом, Фип подошел к ней, медленно, осторожно, и первым делом вежливо поздоровался. - Здравствуйте, тетя! - пискнул Фип. - Можно мне спросить у вас одну вещь? Бабочка (ты, конечно, догадался, что это была она) была такая большая, что не испугалась Фипа. - Спрашивай, вежливый малыш, - сказала она. - Тетя, вы - птица? - спросил Фип и тут же понял, что сказал что-то неподходящее. Бабочка взмахнула крылышками, словно собиралась улететь. - Не улетайте, тетя! Пожалуйста! Пожалуйста! - отчаянно пискнул Фип. Бабочка осталась на месте и принялась только усиленно обмахиваться крылышками. - Как ты мог... как ты мог даже подумать обо мне такую ужасную вещь! - сказала она наконец. - Я - птица? Б-р-р! - Но ведь вы же летаете! - пискнул совершенно сбитый с толку Фип. - А кто летает - тот птица... Тут Бабочка тоненько рассмеялась. - Я вижу, ты просто глупыш и не хотел меня обидеть, - сказала она и улетела. IV День шел к концу, а Фипу так и не удалось найти ни одной настоящей птицы. Бедняга совсем расстроился, а особенно огорчало его, что все, к кому он обращался, - все крылатые, все летающие, обижаются, когда он принимает их за птиц. А один большущий (чуть ли не больше самого Фипа) Жук даже обещал его отколотить за такие вопросы. - Что же это получается? - рассуждал Фип вслух, устраиваясь на ночлег под кустиком (ему-то этот кустик казался большим деревом). - Получается чепуха: летают, а не птицы. Ну просто чепуха! - Чепуха, мой друг, твои рассуждения! - вдруг послышалось откуда-то сверху. - Впрочем, меня это не удивляет. У вас там, внизу, все вверх тормашками. Фип поднял голову. Высоко над ним, на ветке кто-то висел вниз головой. От изумления Фип не мог произнести ни звука. - Да-с, - продолжала неизвестная собеседница Фипа, - попробуй рассуждать по-настоящему. Видя, что Фип ничего не понимает, она пояснила: - Насекомые летают, но они не птицы. Я летаю, но я не птица. Вывод: не все, кто летает, - птицы. Фип разинул клювик от удивления и огорчения. - Да-с, - с торжеством сказала незнакомка. - И больше того: не все птицы летают. Страус - не летает. Киви - не летает. Пингвин - не летает. А вот я - летаю. И с этими словами Летучая Мышь (кто же это мог быть, кроме нее?) расправила огромные кожистые крылья и бесшумно исчезла в вечерних сумерках. Вскоре она вернулась, и что-то упало на голову Фипу. Ему показалось, что это были жесткие надкрылья того самого Жука, который недавно грозился его поколотить... - Птицы, а не летают, летают, а не птицы, - рассуждал сам с собой Фип. - Ну, как же тогда мне птиц узнать? - захныкал он так жалобно, что и Летучая Мышь смягчилась. - Птиц узнать очень просто, - сказала она. - Они поют! Да-с! - Птицы поют, птицы поют, - повторял Фип, чтобы не забыть. С этими словами он и заснул. V Утро было чудесное. Только Филу сразу захотелось пить и есть. Он склюнул несколько росинок с листьев и травы и начал поклевывать зернышки, хотя они были зеленые и не такие вкусные, как те, которые давали Фипу раньше, но он был и тому рад и клевал их с большим увлечением. Но вдруг он бросил свое увлекательное занятие и насторожился. Да, сомнений не было - кто-то громко-громко пел: - В реке-кекс! В реке-реке-кекс! Хотя Фип и не знал, что такое "кекс", ни даже что такое река, он так и кинулся на звук этой песни. Вполне естественно: во-первых, ему очень понравилась песня, а во-вторых (и это главное), это была песня и, значит, где-то рядом была и птица. И действительно, на берегу большой лужи (или маленького прудика) сидел кто-то необыкновенно красивый: зеленый, блестящий, с большими блестящими глазами, и пел. Чудесно пел: - В реке-кекс! Фип так заслушался, что забыл обо всем на свете. - Вы, конечно, птичка? - спросил он, когда певица наконец замолчала. - Квак? - спросила певица. - Почему ты так решил? - Мне сказали, что птички поют, а вы так замечательно поете! - Квак, квак я пою? - переспросила зеленая певица. - Замечательно, чудесно! - восхищался Фип. - В жизни не слыхал такого дивного пения! Я думаю, не надо объяснять, что Фип говорил чистую правду: он ведь действительно в жизни не слыхал пения. - Ты, видать, умный головастик, - сказала зеленая певица. - Пою я действительно чудесно, замечательно! Это ты все правильно говоришь. Но только я не птица. Вот еще! Я - Лягушка! Бедный Фип не мог скрыть своего разочарования. - А я думал... а мне говорили - только птицы поют... - жалобным голоском протянул он. - Хе-хе-хе! Кто это тебе говорил? - Летучая Мышь, - сказал Фип. - Летучая Мышь? Хе-хе-хе! - засмеялась Лягушка. - Ну, у нее, известно, все вверх тормашками, она ведь вниз головой спит! Придумала тоже! Только птицы поют! Мы, лягушки, лучше всяких птиц поем, сам слышал! А почему? Тут Лягушка сделала такую большую паузу, что Фипу волей-неволей пришлось спросить: - Да, почему? - Да потому, что мы первые на свете запели. Лягушка снова сделала паузу, и Фипу опять пришлось спросить: - Ну да? - Да! Ведь было время, никто петь не умел, потому что все в воде жили, а там не очень-то распоешься. А вот мы, лягушки, сумели! И запели! Лягушка снова замолчала, очевидно ожидая, чтобы Фип опять выразил свой восторг. Но Фип неправильно ее понял. - А как же мне тогда... - начал было он, но она его перебила: - Да, мы первые запели, а там уж и другие... и птицы эти хваленые, а уж теперь все, кому не лень, поют... Фип снова попытался о чем-то спросить Лягушку, но она не обращала на него внимания. - Все поют, - продолжала она с жаром, - кто может и кто не может. У птиц хоть голос есть какой-никакой, а многие - хе-хе-хе - совсем без голоса поют! До того техника дошла - не поверишь: ногами поют, ногами слушают. Можешь себе представить? - Не могу, - честно признался Фип. - Да вон, гляди, вон он, видишь там, зелененький, коленками назад. Фип посмотрел туда, куда показывала Лягушка, и увидел большого зеленого Кузнечика. Кузнечик сильно чиркнул ножкой по крылу, еще, еще - и полилась всем знакомая песенка. - Видишь, вот он самый и есть, - с удовлетворением сказала Лягушка, - жаль, далековато сидит, а то мы бы его получше рассмотрели. И тут Фип вдруг заплакал. - Ой-ой-ой, что же мне делать? Все летают, все поют, - всхлипывал он, - как же мне птиц узнать? Лягушка заметила, что бедный цыпленок совсем расстроился, и ей стало его жалко. - Как птиц узнать? Это я тебя, головастик, научу, - сказала она добродушно. - Кто поет - хорошо, кто летает - тоже хорошо, но это еще полдела. А главное дело - кто гнездо строит, тот и птица. Понял? - Ничего я не понял, - ответил Фип. - Какие еще гнезда? Где они бывают? - Опять я тебя, головастик, научу, - продолжала Лягушка. - Гнезда всякие бывают. И всюду они бывают: на земле, на кустах, на деревьях... Ищи только лучше. Да вон оно! Вон оно, гнездо! Во-о-о-н там, в тростнике, видишь? - Большое спасибо, тетя, - крикнул Фип и бегом устремился к тростникам, туда, где на высокой, стройной тростинке покачивалось гнездышко, очень хорошенькое гнездышко, сплетенное из сухих травинок. - Птица, птица, выходи! - крикнул Фип еще на бегу. На этот раз он был уже совершенно уверен, что нашел своих. И на его призыв действительно из гнездышка выглянула чья-то очаровательная мордочка, за ней - вторая, третья. Просто удивительно было, как они все там помещались. - Вы - птицы? - спросил Фип упавшим голосом. Почему-то его уверенность начала пропадать. - Хи-хи! - ответили из гнезда. - Он думает, мы птицы. Хи-хи! Хи-хи! Какие ж мы птицы? Ты разве не видишь, мышата мы! - Мышата... - растерянно протянул Фип. - А зачем же вы в гнезде сидите? - Как зачем? Это наше гнездышко! - А мне говорили: птички гнезда вьют. - Птички несут яички, - сообщили ему наперебой все три мышонка. - Несут яички? А куда? - грустно спросил Фип. И тут раздался такой взрыв хохота, что он, повесив голову, зашагал прочь. - Эй, малыш, погоди! - крикнул кто-то ему вслед. Фип неохотно обернулся. Из гнезда выглядывала мордочка побольше. Это была мама мышат, Мышь-Малютка. - Ты ищешь птичек? - спросила она. - Так вот: птички правда живут в гнездышке и правда несут яички, такие белые, кругловатые, а бывают и раскрашенные! - Спасибо, - сказал Фип. - Белые, кругловатые, - повторил он. И вдруг перед его глазами всплыла знакомая картина: белые, кругловатые... Время от времени они лопались, и на волю выходил брат или сестренка Фипа. - Вспомнил! - запищал Фип, очень взволнованный. - Так и есть, и я был в яичке, значит, я правда птица! От радости он начал клевать все, что попало, и сам не заметил, как забрался на какую-то покрытую сухими иголками и колючими ветками кочку. На ее верхушке лежали белые кругловатые предметы, очень похожие на те, о которых Фип только что вспоминал, только маленькие, и он стал клевать их тоже. - Эй, ты! Ты что делаешь? - послышался такой тонюсенький голосок, что Фипов писк мог по сравнению с ним показаться басом. - Это наши яички! Мы их несем сушить, а ты клюешь! - Вы несете яички? - спросил ошеломленный Фип, разыскивая глазами, кто это говорит. - Да где же вы? Значит, вы птички? Где же вы? - Вот мы где, - отвечал тоненький голосок, и тут Фип наконец увидел своего собеседника. Это был рыжий Муравей. - Так это вы птички? - с сомнением сказал Фип. - Птички несут яички, - машинально повторил он заученную фразу. - Да что ты, дяденька, - с искренним недоумением ответил Муравей. - При чем тут птички? Что у них там за яички? Ну, одно-два яичка снесет или там пяток, и все. А у нас, у муравьев, - ого-го! У нас, брат, царица за день столько яичек отложит - и счету нет! Мильон! А то даже тыщу! Так как Фип совершенно не умел считать, на него это муравьиное хвастовство не произвело впечатления. Он понял только одно: он опять не нашел птичек. Окончательно разочарованный, он поплелся прочь. - Что же это получается? - убивался Фип, присев отдохнуть под высоким-высоким, до самого неба, деревом. - Летают - и не птички... Поют - и не птички... Гнезда вьют - и не птички... Яички несут - и то не птички! - разрыдался бедный цыпленок. - Все - не птички! А кто же тогда птички? - сказал он, ни к кому не обращаясь. И в ответ он неожиданно услышал чей-то глубокий, добрый-предобрый голос: - Птицу узнаешь по перу. - И с вершины дерева, под которым сидел Фип, плавно, медленно слетело вниз птичье перышко - красивое, легкое, блестящее. Плавными, широкими кругами опускалось оно все ниже и ниже, и, когда оно заканчивало круг, вновь зазвучал добрый, глубокий голос: это говорило Дерево. - Есть птицы, которые не поют... Есть птицы, которые не летают... И гнезд не вьют... Есть птицы и совсем без крыльев... Но нет птицы без перьев! Дерево умолкло, и, словно поставив точку, перышко опустилось Фипу прямехонько на нос. - A y меня ведь и перьев нет?.. Значит, я сам не птица! - ахнул Фип. Но он не успел даже расстроиться, потому что рядом с ним на землю опустился кто-то, ростом даже чуть поменьше Фипа, но ужасно бойкий, веселый и нахальный и весь в перьях. - Известно, не птица! Курица - не птица! - весело сообщил Воробей (это был именно он и никто другой). - А я разве курица? - спросил бедный Фип. - Ты-то? Ты даже еще не курица, - продолжал насмешник. - Ты - цыпленок, хорошо еще, хоть нежареный! - Ой-ой-ой! - захныкал Фип. - Ну, где же мне найти своих? И он повесил голову с таким убитым видом, что его пожалел бы даже разбойник Коршун, не только честный Воробей. - Да не хнычь ты! - весело чирикнул он. - Вон они, твои! - Где? - недоверчиво поднял голову страдалец Фип. - Квох-квох! - донеслось до его слуха. - Квох-квох! Лучше этого Фип еще ничего не слыхал в своей богатой приключениями жизни. И лучше этой картины он не видел: совсем неподалеку на лужок вышла птица - большая, красивая, пестрая, а за ней, весело попискивая, поспевала целая дюжина таких же желтых пушистых комочков, как сам Фип. Фип рванулся было к ним, но вдруг остановился. - А перья? - спросил он робко. - А перья вырастут! - засмеялся Воробей. - Лети, лети к своим, не сомневайся! И Фип полетел. Со всех ног. Сказка про всех на свете Жили-были... Жили-были, по правде говоря, все на свете. И сказка эта как раз про них - ПРО ВСЕХ НА СВЕТЕ. Но так как про всех на свете сразу рассказать уж очень трудно, то лучше попробуем сначала рассказать про ягненка. А там, глядишь, доберемся и до всех на свете... Так вот, жил-был ягненок, маленький, хорошенький ягненок по имени Барашек. Жил он со своей мамой, неподалеку от большого луга, где росла Кашка (многие называют ее клевером), и он ее очень любил. И между прочим, ел эту Кашку (любую: белую, розовую и даже лиловатую) без всяких фокусов и капризов, без уговоров и сказок. Не то что НЕКОТОРЫЕ! А еще он очень любил своего большого друга, Чмока (его большой друг - это был маленький щенок по имени Чмок). А еще он очень любил играть. И - бывают же такие совпадения! - Чмок тоже очень любил играть! Да, да, любил играть, хотя его Хозяин был УЧПНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Во что они только не играли: и в салочки, и в пряталки, и в казаки-разбойники, и в "горячо-холодно"! Не знаю, поверите ли вы мне или нет, но только Барашек выучился у Чмока играть в такие игры, в какие ягнята никогда не играют. В собачьи игры! Он и палку в зубах таскал (а Чмок ее отнимал), он и на задних лапках (вернее, ножках, какие же у ягненка лапки!) ходил и даже... немножко лаял. Правда, это у него не очень хорошо получалось. Лаял он так: "Бе-е! Бе! Бе-бе!" Но согласитесь - для ягненка и это неплохо! Недаром и Чмок так любил Барашка! Зато, как и все (или очень многие) собачки, Чмок терпеть не мог Кошек. Любимая его песня была такая: Если встречается Кошка с Собакой, Дело обычно кончается дракой. Если Собака с Кошкой встречается, Дело, как правило, тем же кончается!.. Вот однажды играли Барашек с Чмоком на лугу, а из-за кустика на них смотрел маленький Котенок. И так они славно играли, так хорошо веселились, что Котенку, сами понимаете, тоже ужасно захотелось с ними поиграть. Долго он не решался к ним подойти. Но когда друзья набегались и напрыгались до изнеможения и мирно улеглись рядышком - тут Котенок наконец отважился: вышел из-за кустов и пошел прямо к ним. Подошел и говорит: - Примите и меня-я!.. Чмок как вскочит: - Чего, чего? - Поиграть примите, - робко говорит Котенок. - Примем, а? - говорит Барашек. (Котенок ему сразу понравился.) - Ты молчи, овечка! - говорит Чмок. - Еще чего! На что нам Кошки! Котенок очень удивился: - Как на что Кошки?.. А на что... А на что Собаки?.. Эх, лучше бы он этого не говорил! - Ах, на что Собаки?! - зарычал Чмок. - Ты не знаешь? Ну, я тебе сейчас покажу! Сморщил нос, оскалил зубки, кинул задними ногами целую тучу земли и песку да как бросится на Котенка! Котенок - бежать. Чмок за ним. И Барашек следом. И совсем было схватил Чмок Котенка, чуть-чуть в хвостик ему не вцепился, да, спасибо, рядом дерево стояло. Увернулся Котенок и на дерево залез. Сидит на тоненькой веточке - мяучит жалостно. А Чмок под деревом бегает, лает: - Вуф! Воф! Р-р-р! Вэф! И Барашек туда же: тоже прыгает и тоже лает: - Бе-е! Бе! Бе-бе! Словом, целый скандал. Да такой скандал, что на шум вышел из дому сам Чмоков Хозяин. - Мой четвероногий друг, не будешь ли ты так добр кратко изложить мне причины этого с трудом выносимого нарушения тишины? - сказал Хозяин. Конечно, не всякий догадался бы, что все это значит, но Чмок привык к тому, как выражается Хозяин, и он сразу перевел его слова на простой человеческий язык. Получилось: - Ты что тут шумишь? - Я кошку прогоняю, - ответил Чмок и залаял вдвое громче. - Прогоняешь Кошку? - удивился Хозяин. - А каковы мотивы этих странных действий, мой юный друг? В переводе на простой человеческий язык это означало: - А зачем? - Как зачем? - Чмок тоже удивился. - А на что нам Кошки? - И он залаял втрое громче. - Ай-яй-яй! - сказал Хозяин. - Я не ослышался? Ты действительно так сказал? - А на что нам Кошки? - повторил Чмок. - Да чтоб они все пропали! - Бедный мой друг! - сказал Хозяин. - Ты произнес роковые слова, которые могут иметь фатальные последствия. Ну, тут уж и Чмок, несмотря на весь свой опыт, ничего не понял. Он разинул рот и молча уставился на Хозяина. Хозяин печально покачал головой и пояснил: - Я хочу сказать, что добром это для тебя не кончится. Но, видя, что Чмок все равно не понимает, Хозяин сказал просто: - А ну-ка, пойди сюда и послушай сказку. Как тут было не послушаться! Чмок подошел к Хозяину и лег у самых его ног. - Так вот, - сказал Хозяин. - Жил-был один царь - очень злой, глупый и жадный. Такой жадный, что однажды, увидав Воробья, который клевал зернышки, он сказал: "Э-ге-ге! Один Воробей склюет одно зернышко; два Воробья склюют два зернышка; сто Воробьев склюют сто зернышек... да этак я совсем разорюсь! А на что нам Воробьи? Да чтоб они все пропали!" И мало того, что он произнес эти роковые слова, которые могут иметь фатальные последствия, - он еще приказал своим подданным выгнать всех Воробьев из своего царства. И подданные послушно принялись стрелять из ружей, бить в барабаны, трещать трещотками и лупить в кастрюли (не говоря уже о медных тазах), так что бедные Воробышки в ужасе полетели куда глаза глядят, и скоро во всем этом царстве не осталось ни одного-единственного Воробья. Глупый царь этому очень обрадовался. А еще больше обрадовались этому Гусеницы, Жуки и Мошки - ведь Воробьи их клевали! И в скором времени в этом царстве начался страшный голод, потому что Гусеницы, Жуки и Мошки съели весь урожай. А на другой год глупому царю пришлось отправляться за тридевять земель и на коленях умолять Воробьев вернуться обратно... Вот что бывает, когда произносят роковые слова, которые могут иметь фатальные последствия... Понял? - сказал Хозяин и посмотрел Чмоку прямо в глаза. - Чего понял? - переспросил Чмок. - При чем тут Воробьи? Я их и не трогал! - Ну, что ж, поймешь со временем, - сказал Хозяин, засмеялся, махнул рукой и пошел домой. А Чмок подхватил какую-то палочку и со всех ног кинулся обратно к дереву, на котором все еще сидел Котенок. - А на что нам Кошки? - повторял Чмок на бегу. - Чтоб они все пропали! И то ли эти слова действительно были вроде волшебного заклинания, то ли просто глупую щенячью просьбу услыхал какой-то волшебник и решил подшутить над Чмоком, - только, подбежав к дереву, Чмок уже не увидел там никакого Котенка. Котенок исчез. И не только он один. Исчезла полосатая серая кошечка, которая играла с клубком. Исчезла пушистая белая кошечка, кормившая целый выводок котят (котята исчезли вместе с ней); исчезла худая черная кошка, которая стерегла мышиную нору; исчезла рыжая кошка, которая мирно спала в кресле; исчезли все сибирские коты и ангорские кошки, и сиамский кот - с темными, как у соболя, лапками и мордочкой; и голубой персидский кот с курносым носом, - словом, все-все-все коты и кошки исчезли в одну минуту, не исключая игрушечных кошечек и даже глиняных кошек-копилок. Правда, Чмок этого не заметил. У него было очень много разных дел. А на другой день их стало еще больше: он должен был разгрызть одну хозяйскую тапочку, а другую затащить под диван, и облаять трех прохожих (по очереди), и, кроме того, вырыть большую яму под кустом цветущих роз. А еще на другой день его взяли на реку купаться, и потом он до поздней ночи все никак не мог просохнуть, так что только на следующее утро он заметил, что вот уже три дня, как он ни разу не видал своего лучшего друга - Барашка - и очень по нему соскучился. Но на лугу, где они всегда играли, ягненка не было; не было его и на улице, а когда Чмок подошел к калитке дома, где Барашек жил, и стал его кликать, оттуда выглянула Старая Овца - Барашкова мама - и грустно сказала: - Он не выйдет. Вот уже третий день он лежит больной и ничего не ест... ничего в рот не берет... Все просит Кашки - белой, розовой или хотя бы лиловатой. А где я ее возьму? - Старая Овца заплакала. - Кашки? - переспросил Чмок. - Ну, это мы сейчас! - И он понесся на знакомый луг с такой быстротой, что задние ноги у него, как у зайца, обгоняли передние. Три раза Чмок обежал весь луг. Вернее, в первый раз он его обежал сломя голову, во второй - рысцой, а на третий раз он шел шагом, свесив свой розовый язычок. Нигде на всем лугу не было Кашки. И только на самом-самом краю Чмок нашел один-единственный цветочек Кашки, который покачивался на тоненьком стебельке и, видимо, тоже собирался убежать. - Постой, постой! - сказал Чмок. - Куда вы все девались? Где все остальные? Цветок грустно покачал головкой. - Мы ушли, - сказал он. - И мы до тех пор не вернемся сюда, пока сюда не вернутся Шмели. Кто такие Шмели, Чмок уже прекрасно знал (однажды он пытался поймать Шмеля, приняв его за Муху), и потому он сильно удивился. - Шмели? - сказал он. - Да ты что? Они кусачие! Они вас всех перекусают! Цветок засмеялся. За ним засмеялись и другие Цветы. Особенно заливались Колокольчики. - Да ты что! - выговорил наконец Цветок. - Шмели кусаются? Я слыхал, что кусаются собаки! - И он снова засмеялся. Чмок промолчал. - А Шмели, - продолжал Цветок, - это наши лучшие друзья. Мы без них просто жить не можем! - Без этих жужжачих и кусачих? - Чмок удивился еще больше. - Жить не можете? Почему? - Все очень просто, - терпеливо пояснил Цветок. - Если к нам не будут прилетать Шмели, то у нас не будет семян. А ведь мы сами вырастаем из семян, и значит, если к нам не будут прилетать Шмели, нас скоро тоже совсем не будет. Ну, теперь-то ты понял? - Понял не понял, пойду искать Шмелей, - со вздохом ответил Чмок и отправился на поиски. Ему пришлось немало побегать, прежде чем он наконец заметил толстого, важного Шмеля, который чем-то занимался на ветке шиповника. - Извините, - сказал Чмок (очень вежливо!), - можно к вам на минуточку? - Обож-ж-ди! - прогудел Шмель. - Я должен написать письмо. Чмок так и сел. Неужели Шмели умеют писать? Он смотрел на Шмеля очень внимательно, но тот ничего не писал, а, как показалось Чмоку, зачем-то кусал лист шиповника. Наконец Шмель закончил свое дело. - Письмо готово, - сказал он с удовлетворением. - Теперь можно на минуточку! - А где же?.. Где же ваше письмо? - спросил Чмок. - Письмо? - переспросил Шмель. - Письмо - вот оно. Оно у меня не простое, а душистое. Покусаешь листик, останется запах, вот тебе и письмо. Можешь сам прочитать. Подходи, подходи, не бойся! - сказал он, видя, что Чмок не очень торопится. - По-моему, ничем не пахнет, - сказал расхрабрившийся наконец Чмок, тщательно обнюхав листик. - Эх, ты! А я слышал - у Собак нюх хороший. Любой Шмель мое письмо и через три дня прочитает, - сказал Шмель с гордостью. - Ну, да не в этом дело. Рассказывай, зачем пришел. - Ах, да, чуть не забыл, - спохватился Чмок. - Пожалуйста, вернитесь на тот луг, где Кашка росла. Она вас очень просит. И я тоже. Очень-очень! Шмель задумчиво повел усиками. - Оно бы можно, - сказал он. - Да только нельзя. Видя, что Чмок окончательно сбит с толку, Шмель продолжал: - Вот если бы с того луга Мыши ушли, тогда бы можно. А так - нельзя. Там Мышей вдруг развелось видимо-невидимо, а они наши гнезда разоряют. Я как раз и пишу всем Шмелям, чтобы на тот луг не летали, - гудел Шмель, но Чмок его уже не дослушал. Он со всех ног мчался прогонять Мышей. Но что он ни делал (а он и бегал, и прыгал, и раскапывал норки, и лаял), все было напрасно. Со всех сторон из-под земли появлялись насмешливые мышиные мордочки и слышалось: - Хи-хи! Хи-хи! Хи-хи! - Убирайтесь вон! - грозно рычал Чмок. - А то я вас! Мордочки исчезали, но тут же откуда-то сзади снова слышалось: - Хи-хи! Хи-хи! Хи-хи! Совершенно замученный и сконфуженный, поплелся Чмок домой, и, понурив голову и поджав хвостик, подошел он к скамейке, на которой сидел его Хозяин. - Я вижу, мой юный друг, - сказал Хозяин, - что твои дела не в блестящем положении. - Совсем никуда, - признался Чмок и даже лег на землю. - Так, значит, теперь ты понял, что бывает, когда произносят роковые слова, которые... Ну, и так далее? - Понял, - сказал Чмок виновато. - Надо Мышей прогнать. - Ну, что ж, можно помочь твоему горю, - сказал Хозяин. - Но тебе для этого придется потрудиться... - Потрудиться? Пожалуйста! - радостно вскочил Чмок. - ...потрудиться выучить и спеть песню "Про всех на свете", и спеть ее не одному, а кое с кем! И с этими словами Хозяин достал из-за пазухи... кого бы вы думали? Совершенно верно - Котенка. Чмок было насупился, но потом поднял голову и лизнул Котенка в нос. Понятно, это означало: "Не сердись, и давай дружить!". И Котенок сразу его понял: он замурлыкал мелодию песни "Про всех на свете". А Хозяин подхватил. Он-то знал и слова. А чуть попозже запел и Чмок. А назавтра они пели ее втроем: Чмок, Барашек и их новый друг - Котенок. И пели они ее на лугу, где порой слышался мышиный писк (но не так уж часто!), зато снова жужжали Шмели и цвела Кашка - белая, розовая и даже лиловатая. И так как вам, наверно, тоже хочется узнать, что это за песня "Про всех на свете", то вот ее слова: Все-Все, Все на свете, На свете нужны, И Мошки Не меньше нужны, чем Слоны. Нельзя обойтись Без чудищ нелепых И даже без хищников, - Злых и свирепых. Нужны все на свете! Нужны все подряд - Кто делает мед И кто делает яд! Плохие дела У Кошки без Мышки, У Мышки без Кошки Не лучше делишки! И, если мы с кем-то Не очень дружны, Мы все-таки ОЧЕНЬ Друг другу нужны! А если нам кто-нибудь Лишним покажется, То это, конечно, Ошибкой окажется! Все-Все, Все на свете, На свете нужны, И это все дети Запомнить должны! ПОЧЕМУ ДЕРЕВЬЯ НЕ ХОДЯТ - Почему? - сказал Зайчонок, И Зайчиха-мать вздохнула. - Почему деревья, мама, Никогда гулять не ходят? Ведь они уже большие, Почему бы им не бегать? Все ведь, мама, любят бегать, Почему ж они не ходят? - Почему? - сказала мама. - Потому что не умеют! Ног у них, деревьев, нету, Наказание ты наше! - По чему? - переспросила Очень умная Сорока. - По земле! - Сама сказала И сама же рассмеялась. Все вокруг захохотали. Засмеялись звери, птицы, Белки громко затрещали: - Только нам и не хватало, Только нам и не хватало, Чтобы прыгали деревья! - Даже глупые Лягушки Захихикали в болоте: - Ква-ква-ква! Какой он глупый! Вот нашел себе заботу, Почему не ходят палки! Есть же умные вопросы: "Скоро ли начнется дождик? Где найти побольше тины? Чем набить сегодня пузо?" Ты бы вот над чем подумал, Глупый маленький Зайчонок! Правда, Пж - колючий ежик - Проворчал: - Легко смеяться, А попробуйте ответить! Глупых, дети, нет вопросов! Вот ответов глупых - вдоволь! Но никто его не слышал - Все смеялись над Зайчонком. И никто не знал ответа. А Зайчонок не смутился, Просто отошел в сторонку, На траве он растянулся Под тенистым старым дубом, Потихоньку повторяя: - Кто же все-таки мне скажет, Кто же все-таки ответит: Почему стоят деревья, Почему они не ходят? И с зеленой ветки дуба Прозвучал чудесный голос: - Я на твой вопрос отвечу. Я тебе отвечу - правду. И, услышав этот голос, Птицы сразу замолчали, Звери уши навострили, Замолчали и Лягушки - Словно в рот воды набрали. Все узнали этот голос - Соловья узнаешь сразу! I Много лет назад, Зайчонок, У ручья стояла Ива. Год за годом зеленела, Подрастала год от года - Не спеша растут деревья, А какие вырастают! Не спеша живут деревья. Целый век стоят на месте, Уходя корнями в землю, Простирая ветки к солнцу. Ничего они не ищут, Ни о чем они не просят - Им ведь нужно так немного: Свет, Земля, Вода И ветер - То, чего искать не надо, То, что всем дается даром. А еще деревьям нужно, Чтоб Земля была прекрасна, И живут они, деревья, Украшая нашу землю: Красотой листвы зеленой, Красотою тонких веток, Красотой стволов могучих, Несказанной красотою Доброты своей извечной! Потому что все деревья, И кусты, цветы и травы, - Все они живут на свете По Зеленому закону: Ничего они не ищут, Ничего не отнимают, Никого не обижают, Всем готовы поделиться. Так сейчас живут деревья, Так они и раньше жили, Так жила и наша Ива. И она росла неспешно, А своей могучей кроной, Говорят, коснулась неба, А могучими Корнями Глубины земной коснулась. У ручья она стояла, И дружили с Ивой рыбки - Подплывали к ней без страха, У корней ее резвились, И в тени ее прохладной В жаркий день скрывались зайцы И прекрасные олени - Чудо-звери, у которых Над печальными глазами Тоже ведь растут деревья, Только зимние, без листьев. А в ее листве зеленой Песни целый день звучали - С ней дружил народ крылатый: Птицы, радостное племя, На ветвях гостеприимных Вили гнезда, пели песни... Песни петь они умели! А она умела слушать: Ни листок не шелохнется, Заскрипеть сучок не смеет. Мы, певцы, народ пугливый, Мы, певцы, народ крылатый: Нас спугнуть - совсем нетрудно, А вернуть - не так-то просто! Не заманишь, Не заставишь Петь, Когда нам не поется... Песни петь любили птицы, А она любила слушать. Ведь до самой сердцевины Эти песни проникали: Сок быстрее тек по жилам, Ярче листья зеленели, Выпрямлялся ствол упруго... Да, Зайчонок, это правда! II Да, Зайчонок, Все живое На Земле подвластно песне! Почему - никто не знает, Мы, певцы, не знаем сами... Почему при звуке песни И цветы сильнее пахнут, И плоды быстрее зреют, И сердца сильнее бьются? Почему навстречу песне Из глубин морских выходят Осторожные тюлени, Звери мудрые - дельфины? И порой под звуки песни Даже змеи забывают О своем смертельном яде И о злобе ядовитой И танцуют, извиваясь В лад нехитрому напеву, Словно вправду песня может Сделать страшное - прекрасным! Словно вправду песня может Сделать смертное - бессмертным, Словно песня, только песня На Земле не знает смерти. Если ты мне дашь травинку И тебе я дам травинку, То у каждого, Зайчонок, Так и будет по травинке. Если ж песню мне подаришь, Отдарю тебя я песней, То у нас с тобой, Зайчонок, Сразу станет по две песни! Говорят, никто на свете Сотворить не может чуда. Мы, певцы, не верим в это: Знаем, есть на свете песни! III И однажды утром птицы Пели Песню Дальних Странствий. Пели песню о дороге - О дороге, что уводит По холмам и по долинам, По степям необозримым, Мимо рек неторопливых - К снеговым вершинам горным, К морю, к морю-океану, К нашей древней колыбели... Пели птицы, распевали, Пели птицы, воспевали Красоту Земли и Моря. Пели так, что даже камень, Если б эту песню слышал, Если б эту песню понял, - С места своего сорвался, Зашагал бы в путь-дорогу! Жадно вслушивалась Ива В колдовские звуки песни. Сок быстрее тек по жилам, Ярче листья зеленели... Вдруг она к Земле склонилась, И Земле она взмолилась: - Отпусти меня в дорогу! Мать-Земля, сама ты знаешь - Ничего я не искала, Ни о чем я не просила. В первый раз тебя прошу я, Об одном я умоляю: Отпусти меня на волю, Отпусти меня в дорогу! Все живое, все живые, Все создания земные Ходят, бегают, летают... В чем, скажи, я провинилась? Я одна стою на месте, Неподвижна, словно камень... Словно камень, вросший в землю Я не камень! Я живая! Я хочу тебя увидеть! Я хочу увидеть море! Отпусти меня на волю! Отпусти меня в дорогу! Долго не было ответа, Долго Мать-Земля молчала... Наконец весенним громом Смех веселый прокатился: - Вот неслыханные речи! Вот невиданное дело! На веку своем, не скрою, Кое-что я повидала, Кое-что пришлось услышать, - Не видала, Не слыхала, Чтобы дерево ходило! - Мать, не смейся надо мною! Отпусти меня в дорогу! - Отпустить тебя нетрудно, Только прежде ты подумай: Разве знаешь, разве можешь Знать, Куда ведет дорога? Ведь дорога - это тайна. По дороге - неизвестность, И в конце дороги - тайна! - Отпусти меня в дорогу - Я хочу изведать тайну! - Как бы ты не пожалела, Если я исполню просьбу! Не пришлось бы горько плакать, Если ты узнаешь тайну! - Пусть я буду вечно плакать - Отпусти меня в дорогу! Если ты мне мать родная, Если ты меня жалеешь, Отпусти меня в дорогу! IV В это сказочное время, В незапамятные годы, Мать-Земля была моложе, Много мягче и добрее, И она любила Иву. - Что ж, иди, - Земля сказала, Не печалься - ты свободна! Я держать тебя не стану - Уходи куда угодно. Добрый путь тебе, былинка! Добрый путь тебе, травинка! И не бойся - ведь повсюду Вместе я с тобою буду!.. И напрягся ствол могучий, Мощно дерево рванулось, И Земля с тяжелым вздохом Уступила, Расступилась. Зашумев листвою, крона Наклонилась, Покачнулась, Разом корни обнажились - И вперед шагнула Ива. Да, вперед она ступила, Неуверенно и робко, Как беспомощный младенец, - Первый шаг для всех нелегок. Но уже через минуту Гордо выпрямилась Ива И уверенной походкой Великанскими шагами Зашагала по дороге, По дороге, что уводит По холмам и по долинам К морю, к морю-океану, К нашей синей колыбели... Как была Земля прекрасна! Как звала вперед дорога! С каждым шагом открывались Иве новые просторы, С каждым шагом открывались Неизведанные дали, Неиспытанная радость!.. Все вольней дышала Ива, Все быстрей она шагала. Относило ветки ветром, Как относит ветром гриву У летящего галопом Скакуна степных просторов. И зелеными глазами Изумленно вслед глядели Все кусты, деревья, травы... V Первый шаг всегда нелегок, И второй немногим легче, Но всего трудней - последний! ...Вот уже донес к ней ветер Долгожданный запах моря, Долгожданный голос моря - Равномерный, неумолчный, Бесконечный шум прибоя. И - остановилась Ива. Так немного оставалось! А она - остановилась! И натруженные корни Опустила, окунула Прямо в воду ледяную, В воду быстрой горной речки, Хлопотливо, торопливо По камням сбегавшей к морю... Так она стояла, тихо, Словно тихо задремала Под протяжный шум прибоя, Убаюкана напевом Самой древней песни мира, Самой древней колыбельной... VI Но Земля заговорила: - Что же ты остановилась? Ты хотела видеть море - И оно перед тобою. Шаг один тебе остался, И волны коснешься веткой, Изопьешь соленой влаги. - Я не знаю, что со мною, - Тихо Ива отвечала. - Словно червь во мне завелся: Он сосет меня и гложет, Не дает и шага сделать... - Этот червь сосет, былинка, Всех, кто вышел на дорогу. Этот червь зовется голод. - Голод?.. Что такое голод? - Робко Ива повторила И сама затрепетала В ожидании ответа. - Знай, - Земля проговорила, - Час пришел, настало время, Час тебе изведать тайну! Тайна эта всем открыта И у всех перед глазами, Да никто ее не знает, Ибо смотрят - и не видят, Видят - и не понимают, Те, кто понял, - забывают, Вспоминать о ней не любят!.. Погляди, - Земля сказала, - Оглядись вокруг, былинка! И как будто бы впервые Ива зрячими глазами Посмотрела. Увидала. VII Увидала, как олени Щиплют травы, гложут ветки, Как в просторном небе птицы На лету хватают мошек, А серебряные рыбки Червяков в воде глотают... Как из зарослей подводных Щука молнией метнулась, И исчезла в хищной пасти Зазевавшаяся рыбка... Как с высот небесных коршун Камнем ринулся на птицу, И схватил ее когтями, И понес ее куда-то... И как волки жадной стаей Догоняют, настигают Благородного оленя, И поток горячей крови На сырую землю хлынул, Оросил Цветы и Травы... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . - Да! - Печально и сурово Мать-Земля проговорила. - Знала ты закон Зеленый. Есть другой закон - Звериный Правит он на свете всеми, Кто выходит на дорогу! Голод гонит их в дорогу Не затем, чтоб любоваться Красотой Земли и Моря, - Чтобы гнаться за добычей И спасаться от погони! Голод гонит их в дорогу. Утоляют голод - кровью, Алой кровью зверя, птицы Иль зеленой вашей кровью... Ты вступила на дорогу, Ты сама о том просила! И, сама того не зная, Приняла закон Звериный! Ты подобна им отныне - Щуке, коршуну и волку, И, подобно им, отныне Будешь жить чужою кровью. Будешь жить чужою смертью! Вот тебе разгадка тайны! VIII Вдруг Отбившийся от стада Длинноногий Олененок Перед Ивой очутился. Задыхался он от бега, Он дрожал, малыш, от страха, И текли большие слезы Из печальных глаз, глядевших На нее с такой тоскою, Что к нему склонилась Ива. Ива ветку протянула, Чтоб погладить, успокоить И утешить Олененка. Но Земля проговорила: - Это он - твоя добыча! Ешь его! Чего ж ты медлишь? Разорви его на части! Крови досыта напейся! Утоли сосущий голод - И живее вновь в дорогу! И, услышав это слово, Ива что-то простонала, Дрожь прошла по телу Ивы, Корни с судорожной силой В землю влажную вцепились, Ветки гибкие поникли... Черный мрак ее окутал. IX А когда она очнулась, Длинноногий Олененок К ней доверчиво прижался. Он щипал листочки Ивы, Недовольно тряс головкой, Недовольно, громко фыркал: - Фу, как горько! Фу, как горько! И Земли суровый голос Зазвучал сердечной лаской, Материнской добротою: - Ты прости меня, былинка! Я с тобою пошутила... Если ты того захочешь, Все останется, как прежде. Хоть и стала ты другою, Будешь жить, как все деревья, Все Цветы, Кусты и Травы, - По Зеленому закону! И по-прежнему с друзьями Будешь радостно делиться И своей прохладной тенью, И своей зеленой веткой, И своими семенами, И своим дыханьем чистым... Никого ты не страшила - И не будешь ведать страха, Никого не обижала - И не будешь знать обиды, Даже боли не узнаешь, - Смерть твоя, травинка, будет Легкой и благоуханной... - Лишь одно спросила Ива: - Разве нет другой дороги - Той, в которую выходят По Зеленому закону? - Но Земля ей отвечала: - Ты, дитя, узнала тайну. Больше знать тебе не надо. Здесь конец твоей дороги... И навек умолкла Ива. Так стоит она у моря, Головой касаясь неба, Уходя корнями в землю... Лишь поникли ветки Ивы, Листья Ивы поседели, Будто инеем покрылись От дыханья лютой стужи... На ветру они трепещут, И как будто струи льются, И как будто льются слезы, Льются - и не иссякают. Словно вечно плачет Ива, Плачет горько, молчаливо Над великой, древней тайной, Непосильной Для деревьев. x x x Ты спросил меня, Зайчонок, Почему стоят деревья, Почему они не ходят, Я на твой вопрос ответил Позабытой, старой песней - Песней о плакучей Иве. "Позабыли эту песню, А она - не умирает! А она живет на свете - Лишь затихла, затаилась. Так листок таится в почке, Так таится в камне искра, В туче молния таится: Час придет, настанет время - С громом небо озарится! Почему ее забыли? Потому что в песне - правда. Почему не умирает? Потому что правда - в песне. А для этой правды Время И прошло, И не настало..." Так кончали песню прежде. Я закончу по-другому: Нынче время этой песне! Время именно сегодня, Время петь ее сегодня, И сегодня время слушать: Ведь сегодня эту песню Вместе с нами слышат люди! СЧИТАЛИЯ Из окошка мне видна Расчудесная Страна, Где живут Считалочки. Каждый там не раз бывал, Кто когда-нибудь играл В прятки или в салочки... Чудесный край!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сам Заяц Белый вас встречает, Как будто в вас души не чает. Неутомимо, в сотый раз Он повторяет свой рассказ - И вот уже вы там, как дома! Все так привычно, так знакомо: И многошумный Лес Дубовый (Хотя он здесь шумит века, Но с виду он совсем как новый), И Мост, Дорога и Река - Здесь ехал Грека через Реку И сунул руку в реку Грека. Тут шла Собака через Мост - Четыре лапы, пятый - хвост! Вот знаменитые Вареники (Их ели Энеке и Бенеке); Там, помнится, Кады-Мады Корове нес ведро воды... А вот Крылечко Золотое, Горячим солнцем залитое И днем и ночью. А на нем, Набегавшись, сидят рядком, Сидят, обнявшись, как родные, Цари, Сапожники, Портные... А ты кем будешь? Выбирай! . . . . . . . . . . . . . . . Страна чудес! Чудесный край! . . . . . . . . . . . . . . . Здесь - аты-баты, аты-баты! - Не на войну, а на базар Шагают добрые Солдаты И покупают самовар, Здесь за стеклянными дверями - Веселый Попка с Пирогами. Он пироги не продает, А так ребятам раздает... И счастье даром здесь дается! А горе - если иногда Посмеет заглянуть сюда - Надолго здесь не остается: Ведь здесь и горе не беда! Здесь весело блестят слезинки, Здесь плачут так, что хоть пляши! Здесь - в самой маленькой корзинке Все, что угодно для души! Да, все - буквально все на свете! И то, чего не видел свет! И разве только смерти нет - Ее не принимают дети... (Здесь иногда в нее играют, Поскольку здесь - не то, что тут Лишь понарошку умирают, По-настоящему живут!) Здесь и не то еще бывает: На небо месяц выплывает, А вслед за ним встает Луна... Здесь Мальчик Девочке - слуга! Здесь своеволие в почете, Но строго властвует закон, И - если нет ошибки в счете - Послушно все выходят вон... И я здесь побывал когда-то... И, повинуясь счету лет, Я тоже вышел вон, ребята, И мне, увы, возврата нет. Мне вход закрыт бесповоротно, Хотя из каждого двора Так беззаботно и свободно Сюда вбегает детвора, Хоть нет границы, нет ограды, Хотя сюда - рукой подать, И может статься, были б рады Меня здесь снова повидать...