ОКТЯБРЬСКАЯ ГОДОВЩИНА В МОСКВЕ Одиннадцатая годовщина Октябрьской революции в Москве прошла в условиях чрезвычайных мер охраны, предпринятых трусливым партийным руководством. За десять дней до праздника начались аресты большевиков-ленинцев, обыски и засады в их квартирах, продолжавшиеся 29, 30 и 31 октября. Всего в эти дни арестовано было 50 товарищей. Не ограничившись этим, партийное руководство распорядилось через райкомы и ГПУ установить усиленное наблюдение за рабочими-оппозиционерами, о чем последние были предупреждены теми самыми партийцами, которым многомудрое начальство поручило вести наблюдение. Были "подтянуты" созданные месяца два назад дружины свистунов и громил, получившие наименование "дружин по борьбе с оппозицией". На обязанность этих дружин была возложена организованная охота за листовками оппозиции и теми, кто их расклеивает. Бюро ячеек посвятили очередной кампании борьбы с оппозицией специальные заседания, где обсуждались директивы начальства не допустить выступлений большевиков-ленинцев на вечерах воспоминаний. Вопросом чести для аппаратчиков было выполнить эту директиву, и они выполнили ее -- отменив вечера воспоминаний вовсе. Собственно, вечера воспоминаний были, были докладчики и доклады, но рабочим вспоминать не разрешалось, т. к. нужно было выполнить директиву. Несмотря, однако же, на все строгие предупредительные меры, листовка большевиков-ленинцев была распространена на многих предприятиях 5 и 6 ноября, разбрасывалась в колоннах демонстрантов и даже на Красной площади, перед трибуной. Об этом свидетельствует казенная сводка от 12 ноября за подписью некоего казенного информатора Гречушкина187. Этот информатор меланхолически повествует: "5 и 6 ноября разбрасывались и расклеивались листовки, посвященные празднику и якобы (якобы!) произведенным арестам троцкистов"... "На фабриках NoNo 2, 3, 5 Москвошвей, "Пролетарский труд", имени Петра Алексеева и целом ряде других предприятий разбрасывались листовки. На внешних стенах мебельной фабрики имени Рыкова вечером 6 ноября были наклеены листовки, ячейка их срывала, а утром 7 числа были вторично расклеены листовки. В типографии "Гудок" в раздевальных ящиках были разбросаны листовки. На заводе "Пролетарский труд"... обнаружились листовки..." "7 ноября листовки разбрасывались на Красной площади среди демонстрантов. В колонну завода "Авиаприбор" около мавзолея Ленина неизвестным брошена пачка листовок. После прохождения колоннами трибуны, около храма Василия Блаженного, проходящим демонстрантам раздавались листовки. Когда с Красной площади проходила фабрика "Пролетарский труд", один человек кинул в колонну пачку листовок..." "8 ноября оппозиционерами разбрасывались листовки на работавших предприятиях. В Хлебопекарне No 26 какая-то женщина бросила в окно через решетку пачку листовок и скрылась. В эти же дни листовки разбрасывались и по общежитиям". Это меланхолическое повествование казенного информатора заканчивается бурным бюрократическим аккордом: "Необходимо отметить, что ячейки приняли решительные меры для борьбы с распространением листовок". Ну, еще бы. Разве напрасно тратится миллион рублей на бюрократически-паразитический аппарат партии и профсоюзов? Разве напрасно попечительное начальство повысило перед праздником партийный максимум (и только испугавшись возмущения рабочих, задержало его проведение в жизнь)? Только и здесь, в деле борьбы с оппозицией, аппарат сфальшивил и не справился с задачей. Примеров достаточно приведено в казенной сводке. Но она далеко не полна. Мы можем прибавить многие десятки крупнейших предприятий Москвы, где были разбросаны тысячи оппозиционных листовок (среди них "Морзе", МОГЭС, "Икар", "АМО", "Динамо", "МЭМЗА", "Красная роза", "Каучук", трамвайные парки и многие др[угие]). И мы можем сообщить сотни случаев, когда рабочие, партийные и беспартийные, распространяли эти листовки и не потому ли всемогущие бюрократы оказались бессильными бороться с оппозицией перед 7-м, 7-го и после 7-го ноября, что с ней была рабочая масса. Одиннадцатая годовщина Октябрьской революции в Москве свидетельствует, что никакими репрессиями, гонениями и издевательствами ленинской оппозиции от рабочего класса не оторвать. Большевики-ленинцы (оппозиция) Товарищ, прочитав, передай другому! [После 12 ноября 1928 г.] Л. Троцкий. ЧТО ТАКОЕ СМЫЧКА? Слово это вошло в международный обиход. Ни о чем так много не говорили после смерти Ленина, как о смычке. И, пожалуй, ни в одной области так много не путали, как в этой. В сущности, всю теорию социализма в отдельной стране вывели из смычки. Ход мыслей был таков: раз смычка есть правильное или становящееся все более правильным взаимоотношение между государственной промышленностью и крестьянским хозяйством, то не ясно ли, что постепенное, хотя бы и медленное, развитие производительных сил на фундаменте смычки автоматически ведет к социализму (если не помешает интервенция). Все это рассуждение построено на целом ряде ученических ошибок. Оно исходит, прежде всего, из того, будто смычка уже осуществлена. Кризис хлебозаготовок188 явился решающим опытным опровержением этой мысли, которую мы задолго до того подвергли теоретической критике. Но и действительно осуществленная смычка между промышленностью и крестьянским хозяйством представляла бы собой не фундамент будущего национального социалистического хозяйства, а лишь фундамент правильных и устойчивых взаимоотношений между пролетариатом и крестьянством отдельной страны на весь период "передышки", т. е. либо до войны, либо до революций в других странах. Победа пролетариата в передовых странах означала бы для нас радикальную перестройку самого хозяйственного фундамента в соответствии с более продуктивным международным разделением труда, которое одно только и может создать настоящий фундамент для социалистического строя. Наконец, третья ошибка состоит в том, что в течение переходного периода смычка, даже и достигнутая в том или другом виде, сегодня вовсе не заключает в себе гарантии своей устойчивости на завтрашний день. От дисгармонического и потому кризисного капиталистического хозяйства мы стремимся перейти к гармоническому социалистическому хозяйству. Но переходный период вовсе не означает постепенного потухания противоречий и смягчения кризиса. Наоборот, уже и теоретический анализ должен предсказать, что сосуществование двух систем, капиталистической и социалистической, одновременно и борющихся между собой и питающих друг друга, должно, время от времени, придавать кризисам неслыханную остроту. Плановое начало и, не в последнем счете, регулировка цен если не парализуют, то крайне ослабляют механизм рынка, который по-своему преодолевает капиталистические противоречия. Плановое начало в переходный период по самому существу своему является в известной мере инструментом обобщенных кризисов. Это совсем не парадокс. Плановое начало, в условиях переходной эпохи применяемое впервые, в отсталой стране, да еще с зыбкими международными экономическими отношениями, уже в самом себе заключает огромный риск просчетов. Лаплас189 говорил, что мы могли бы предвидеть будущее во всех областях, если бы имели ум, способный учитывать все процессы вселенной, понимать их взаимодействие и проецировать их будущее. Такого ума не было и у Лапласа. Не будем вдаваться в вопрос о том, каков процент Лапласов в нынешнем руководстве. Необходимость априорного разрешения хозяйственных задач, которые формулируются уравнением с огромным числом неизвестных, неизбежно ведет к тому, что путем плановой регулировки и пригонки частей устраняют иногда частные затруднения, загоняя их внутрь и накопляя и подготовляя таким путем обобщенные кризисы, которые взрывают уже как будто наладившиеся экономические взаимоотношения. Если прибавить к этому низкий теоретический уровень и практическое короткомыслие хозяйственного руководства, то нетрудно понять, что плановое начало может стать самоубийственным орудием, доводя кризисы до напряжения, угрожающего всей системе в целом. Классическим примером является все тот же хлебозаготовительный кризис, ибо он идет по линии взаимоотношений между государственной промышленностью и крестьянским хозяйством, т.е. именно по линии уже будто бы обеспеченной смычки. Все на том же Седьмом пленуме ИККИ, который осудил оппозицию, а с нею вместе и марксизм, Бухарин, как известно, выбрал как раз вопрос хлебозаготовок обеспеченность190 автоматического укрепления смычки и социализма. Бухарин говорил:191 Это его обличение, столь широко скомпрометированное дальнейшим ходом хозяйственной жизни, полностью вытекает из механического представления об экономике переходного периода как об экономике потухающих противоречий. Наиболее абстрактным и наиболее законченным в своей схоластической безжизненности выражением этого взгляда явилась та статья Бухарина, которая мотивировала постановление Седьмого пленума ИККИ о нашем социал-демократическом уклоне. Статья эта из абстракции оценки дедуктивно выводила абстракцию социализма в отдельной стране и требовала от нас, чтобы мы указали тот пункт, ту грань, где планомерный процесс укрепления смычки и ее перерастания в единое плановое хозяйство мог бы быть прерван какими-либо внутренними факторами. Бухарин писал:192 В эту схему возрастающей гармонизации взаимоотношений города и деревни и экономики вообще Бухарин без труда включал все практические хозяйственные вопросы. Крестьянство обогащалось, кулак врастал в социализм. Незачем говорить, что хлебозаготовки шли из года в год лучше. Мы говорим о бухаринской схеме. В речи своей на Седьмом пленуме ИККИ Бухарин выбрал вопрос о хлебозаготовках для иллюстрации противоречия между троцкистским и партийным пониманием хозяйственных проблем. Вот что сказал Бухарин:193 Рыкову пришлось в июле 1928 года признавать, что он на Пятнадцатом съезде давал неправильную оптимистическую картину хозяйства, не предвидя хлебозаготовительного кризиса и его остроты. Между тем, этот кризис был совершенно точно предсказан в ряде документов оппозиции, а еще раньше в нашем докладе о промышленности на Двенадцатом съезде, когда впервые была формулирована проблема ножниц194. Предупреждение, несмотря на всю свою ясность, не было ни усвоено, ни даже понято. Наоборот, оно послужило основой для обвинений в сверхиндустриализме, которые в свете нашего хозяйственного опыта не могут быть иначе названы, как идиотскими. Какой процент в хлебозаготовительном кризисе заложен в объективных противоречиях планового начала в крестьянской стране, а какой вытекал из мелкобуржуазного, пассивно-выжидательного хвостистского отношения к проблеме смычки, на этот вопрос, конечно, нельзя ответить с математической точностью. Но совершенно несомненно, что исключительное сгущение кризиса является результатом теоретической схоластики и практического короткомыслия. Положительная проблема смычки с 1923 года встала, как отрицательная проблема ножниц. Административное регулирование цен при неправильной политике в области распределения национального дохода и в вопросе о диспропорции загоняло, до поры до времени, противоречия внутрь, скрывая их от глаз и питая бухаринскую иллюзию потухающих противоречий. От руководителя торговли Микояна мы слышали в 1926 году, что если государственные тресты с трудом поддаются регулировке, то в отношении хозяйственных функций в деревне задача осуществлена на 100%. Это то же самое, как если бы сказать, что...195 Таким образом, теоретическая схоластика переходного периода заполнялась практикой спиритизма в руководстве внутренней торговлей. Хлебозаготовительный кризис 1927 года явился оптовой расплатой за блуждания и ошибки предшествующих лет, вернее сказать, началом расплаты. Проблема ножниц дает проблеме перерастания демократической революции в социалистическую совершенно точное рыночно-числовое выражение. От уничтожения самодержавно-помещичьего режима крестьянство выгадало на земельной ренте и налогах около пятисот миллионов рублей. На ножницах, т. е. на изменении соотношения промышленных и сельскохозяйственных цен, крестьянство теряет около полутора миллиардов в год. Таковы основные индексы смычки. Крестьянский выигрыш на земельной ренте есть окончательный баланс демократической революции. Крестьянский проигрыш на ножницах цен есть не окончательный, а сегодняшний баланс социалистической революции. Государственная промышленность обменивает продукты на продукты крестьянского труда с миллиардным минусом для крестьянина по сравнению с довоенным временем. Когда эти иллюстративные цифры были впервые приведены нами на одном из пленумов ЦК, их попытались, разумеется, оспорить. Яковлев, известный укротитель цифр, попытался свести ценностный дефицит крестьянского хозяйства к тремстам-четыремстам миллионам рублей. Хлебная забастовка верхних слоев крестьянства показала, что справиться с хозяйственной материей труднее, чем с ее статистическим отражением. Но даже и укротитель арабских цифр Яковлев не решился отрицать, что баланс двух революций, демократической и социалистической, сводится пока для крестьянства -- при одном положительном слагаемом и другом отрицательном -- с итоговым минусом в несколько сот миллионов. Разумеется, под демократической революцией я имею в виду не февральскую, которая ничего мужику не дала, а октябрьскую, которая радикально разрешила аграрный вопрос. Крестьянство очень четко различало демократический и социалистический этапы революции, высказываясь за большевиков, но против коммунистов. Отступление НЭПа явилось прямым результатом мужицкого подсчета выгод и убытков от демократической и социалистической революции. Практически задача смычки на основах НЭПа формулировалась так: добиться того, чтобы государственная промышленность и торговля обменивали "социалистические" продукты на продукты распыленного крестьянского хозяйства по крайней мере в такой же пропорции, в какой это делал довоенный капитализм, а затем и в такой, в какой это делает мировой капиталистический рынок. Своевременное сжатие ножниц до довоенного уровня означало бы разрешение проблемы смычки -- не навсегда, но на некоторый период, [разрешение] задачи дальнейшего равнения по ценам мирового хозяйства. Нет таких календарей, которые указывали бы сроки, в течение которых мы обязаны разрешить эти задачи. Но перетягивать сроки нельзя. Хронический хлебозаготовительный кризис свидетельствует о том, что сроки перетянуты и что чем дальше, тем более героические меры нужны для выхода из кризиса. Подойдем теперь к этому противоречивому хозяйственному процессу с критерием Седьмого пленума ИККИ: чем является наша революция "сама по себе"? В свете основных экономических процессов и фактов на этот вопрос приходится ответить так: наша революция имеет противоречивый и двойственный характер. Даже если оставить в стороне вопрос о том, в какой мере революция справилась на двенадцатом году с вопросом о материальном положении промышленных рабочих, то остается тот неоспоримый факт, что социалистическая сторона октябрьской революции ложится пока еще тяжелым дефицитом на бюджет крестьянства, т. е. подавляющей массы населения. Замазывать этот факт могут только трусы из породы реакционных национал-социалистов или американизированные дельцы, которые из всей американской техники усвоили пока что главным образом технику пускания пыли в глаза. Крестьянин пытался противопоставить большевика коммунисту, т. е. по существу -- революционного демократа социалистическому реорганизатору хозяйства. Если бы это были действительно две разные политические породы, выбор не представлял бы для мужика никаких затруднений: он поддержал бы большевика, от которого получил землю, против коммуниста, который покупает у него задешево хлеб и доставляет ему по дорогой цене и в недостаточном количестве промышленный товар. Но вся суть в том, что большевик и коммунист -- одно и то же лицо. Вытекает это из того, что демократический переворот явился лишь вступительной частью социалистической революции. Мы опять возвращаемся к марксовой формуле о диктатуре пролетариата, которая оказалась подперта крестьянской войной. Если бы крестьянин получил землю из рук демократической диктатуры, а не пролетарской, тогда советский режим при нынешнем соотношении цен не мог бы, вероятно, продержаться и года. Но дело в том, что тогда советский режим не мог бы и установиться. Об этом у нас с до статочной полнотой сказано в другой главе. Здесь мы вскрываем, какое полновесное содержание сохраняет и до сего дня вопрос о политических путях перерастания демократической революции в социалистическую. Только потому, что аграрный вопрос как революционно-демократический вопрос был разрешен не через демократическую, т. е. мелко-буржуазную, а через пролетарскую диктатуру, только благодаря этому факту [крестьянин] не только поддержал советскую власть в ожесточенной трехлетней гражданской войне, но и мирился с нею, несмотря на длительную убыточность для мужика государственной промышленности. Демократическая и социалистическая революции в деревне еще не срослись. Не в том смысле не срослись, что деревня еще не перестала быть деревней -- эта задача имеет пока что лишь перспективный и отдаленный характер. Даже не в том смысле, что социалистическая промышленность на деле доказала крестьянину свою возрастающую для него выгодность по сравнению с капитализмом. Нет, мы имеем в виду гораздо более скромный этап: социалистическая промышленность далеко еще не сравнялась с довоенной капиталистической в обслуживании деревни. Ножницы цен постоянно возобновляют разрез между демократической и социалистической революцией, придавая ему острый политический характер. До тех пор, пока этот разрез не зарубцевался, нельзя говорить о том, что создан фундамент -- не фундамент самостоятельного социализма, а фундамент правильных взаимоотношений между пролетариатом и крестьянством в течение того же периода, который отделяет нас от победоносной революции пролетариата в передовых капиталистических странах. Из нашего анализа апологеты капитализма и мелкобуржуазные реакционеры, в первую голову меньшевики, сделают вывод о необходимости возврата к капитализму. Им попытаются помочь официозные кляузники, которые скажут, что из моего анализа и нельзя сделать другого вывода. А так как мой анализ не может быть опровергнут, ибо он опирается на фундамент несомненных и правильно объясненных процессов, то официозные критики будут только с другого конца подталкивать мысль в сторону меньшевистских выводов. Между тем, из моего анализа вытекает не экономическая необходимость возвращения к капитализму, а политическая опасность реставрации капитализма. Это совсем не одно и то же. Сказать, что государственная промышленность пока менее выгодна для крестьянина, чем довоенный капитализм, вовсе не значит сказать, что возвращение к капитализму в нынешних условиях было бы для крестьянина выгоднее даже сегодняшнего положения вещей. Нет, возвращение к капитализму означало бы прежде всего страшное напряжение борьбы внутри мирового империализма за право распоряжаться Россией No 2. Это означало бы, в свою очередь, включение России в цепь империализма как заведомо подчиненного звена, т. е. на полуколониальных началах. Это значило бы превращение крестьянина [в] данника империализма при чрезвычайной задержке развития производительных сил в стране. Другими словами, Россия заняла бы свое место не в ряду Соединенных Штатов, Англии, Франции и т. д., а в том ряду, где значатся Индия и Китай. Но все эти соображения относятся к области исторического прогноза. Реакционность меньшевиков и оттобауэровщины в том и выражается, что они берут капитализм "в отдельной стране" вместо того, чтобы рассматривать вопрос о судьбах капиталистической России в свете международных процессов. Трудно требовать и трудно ждать, чтобы крестьянин в своем отношении к советской власти руководствовался сложным историческим прогнозом, как бы ни был этот последний ясен и неоспорим для каждого серьезного марксиста. Даже пролетариат, тем более крестьянство исходит из жизненного опыта. Колониальная кабала есть историческая перспектива. Но вместе с тем жестокая реальность. Вот почему из нынешнего положения, которое все еще характеризуется отсутствием фундамента смычки, вытекает не историческая необходимость возврата к капитализму, а политическая опасность его реставрации. [Ноябрь 1928 г.] ИЗ ДОКЛАДА УГЛАНОВА НА ПЛЕНУМЕ МК И МКК "В области внешней торговли пассивный баланс (минус 145 милл. руб"). "В области себестоимости продукции -- в первом полугодии программное задание не выполнено". "В области снижения цен" -- реальных достижений "по понятным причинам" -- нет. Безработица увеличилась на пятьдесят с лишним тысяч человек. 5. "Посевная площадь под зерновыми культурами сократилась на 3,4% ([19]27 г. - 87 миллионов десятин, в [19]28 г. 84 мил. десятин. 6. "В области текстильной промышленности: а)хлопка не хватает в общей сумме на 150 мил. руб.: б)положение со льном тяжелое, хотя цены на лен и подняты на 22%; в)в отношении шерсти неизбежно напряжение (шерстяная промышленность в нынешнем году будет стоять 5-6 дней") 7. "Трудно сейчас сказать что-либо конкретное о перспек-тивах на будущий год". "Все же ясно, что вряд ли удастся осу-ществить экспорт зерновых продуктов в будущем году". 8. "В такой же мере еще не ясна перспектива в отношении заработной платы". "Рискованно в этой области что-либо говорить -- посмотрим". 9. "Индустриализация предполагает не только постройкуновых фабрик и заводов, но и соответствующее оборудованиесуществующих... Текстильные фабрики у нас оборудованыплохо; нужны солидные ремонты. Между тем, нам денег наэто не дают. Мы обязаны требовать, и мы требовать будем. В этом вопросе нам никто уклона не пришьет, вплоть до Красной профессуры: "враги, мол, тяжелой индустрии"... 10. "Оппозиция живуча. Ее философия захватывает кое-ко-го из наших партийцев, главным образом в верхушечном слое.Те, кто в последнее время увлекается пришиванием уклонов --должны четко представить себе всю перспективу этого дела.Это в перспективе -- фракционная борьба, а там дальше --и раскол партии". "Надо понять, что в партии у нас сейчас остается чрезвычайно небольшой слой195, которых страна знает и которым она верит..." "Московская организация, выдержавшая на протяжении последних четырех лет борьбу со всякого рода оппозициями -- имеет право выступить застрельщиком в борьбе с пришивателями уклонов196..." "Нечего заниматься свержением совершателей ошибок, давным-давно исправленных и осознанных..." "Больше терпимости..." "Оппозиция пытается влиять на нашу партийную политику и влияет". "Мы должны дать этому влиянию соответствующий отпор". [Конец ноября 1928 г.] Л. Троцкий. НА ЗЛОБЫ ДНЯ 1. О "блоке" с правыми и о чепухе вообще Заключительные строки моей "Беседы с благожелательным партийцем"197 совершенно неожиданно вызвали смущение и даже почти возмущение у нескольких товарищей, живущих, правда, в одной и той же колонии. Им почудилось, что заключительные строки беседы могут быть поняты как прокладывание путей для "блока" с правыми. Не больше и не меньше. Эти товарищи стали даже посылать призывные телеграммы по другим колониям. Мне сперва показалось -- прошу прощенья, -- что здесь перед нами некоторое проявление меряченья, болезни, вызываемой, как известно, однообразием природы и монолитностью жизни. В нашем заявлении Шестому Конгрессу, написанном задолго до того, как борьба центристов с правыми вышла наружу, говорится: "Может ли оппозиция поддержать правых против стоящих формально у власти центристов, чтобы помочь опрокинуть последних, чтобы "отомстить" им за безобразную травлю, за грубость и нелояльность, за врангелевского офицера, 58-ю статью и прочие заведомо темные дела? Такие комбинации левых с правыми бывали в революциях, и такие комбинации губили революцию. Правые представляют то звено внутри нашей партии, за которое буржуазные классы подспудно тянут революцию на путь термидора. Центр делает в данный момент попытку отпора или полуотпора. Ясно: оппозиция не может иметь ничего общего с комбинаторским авантюризмом, рассчитывающим при помощи правых опрокинуть центр". Заявление наше сохраняет и сейчас всю свою силу, вопреки некоторым торопливым голосам, которые после июльского пленума объявляли заявление "устаревшим" и считали, что положение спасается только "Послесловием"198. Неправильность такой оценки сейчас совершенно ясна. "Послесловие" реагировало на определенный -- очень знаменательный -- эпизод в борьбе центристов с правыми и реагировало правильно. Оно, вместе с другими документами и выступлениями наших единомышленников, несомненно ускорило кризис право-центристского блока, разъяснивши довольно широким кругам, в чем тут, собственно, дело. Можно сказать, и это вовсе не будет самомнением оппозиции, что такого рода документами мы чрезвычайно облегчили центристам их "победу" над правыми (не беря в то же время на себя и тени ответственности за центристов), ибо называли людей и вещи своими именами, что совершенно недоступно центристскому косноязычию. Если "Послесловие" брало определенный момент во взаимоотношениях центристов с правыми, то заявление рассчитано на более длительный период. Вот почему оно сохраняет всю свою силу и сейчас, когда кампания против правых приняла открытую форму и широкие аппаратные масштабы. Перечитайте его сейчас и сопоставьте с упражнениями децистов. Но об этом не стоит и говорить. Сохраняет, разумеется, свое значение и приведенное выше место, заранее отвергающее "комбинаторский авантюризм", который стал бы "пытаться при помощи правых опрокинуть центр". В некоторых письмах товарищи спрашивали: "Неужели есть и такие?" Персонально я никого не имел в виду в нашей среде. Но логика борьбы может у известных элементов создать такие настроения. Предупреждение было тем более необходимо, что насчет зиновьевцев поручиться уж во всяком случае нельзя было, нельзя и сейчас. Недаром же Бухарин вступил от имени тройки в официальные переговоры с Каменевым199, и не случайно Каменев и Ко об этих переговорах до сведения партии не довели, оставляя тем самым себе и этот путь открытым. Здесь, стало быть, нужно было заранее провести ясный и четкий водораздел, что и было сделано в заявлении. Какой-нибудь лихой децист скажет: "А вы разве отвечаете за зиновьевцев?" Нет, не отвечаем. Но мы живем жизнью партии и активно вмешиваемся во все ее внутренние отношения. "Послесловие" цитирует слова Рыкова: "Главная задача троцкистов заключается в том, чтобы не дать этому правому крылу победить". Как замечательно звучат эти слова теперь, когда Рыков с Углановым "монолитно" голосуют за резолюции, в которых объявляется, что их собственная, Рыкова и Угланова, "главная задача заключается в том, чтобы не дать этому правому крылу победить". Вот он куда забрался, троцкизм. Большую сделал карьеру за короткий срок. Ноябрьский пленум монолитно усыновил "главную задачу троцкистов". Но мы все же не обольщаемся. Голова у нас не кружится. Мы помним немецкую поговорку: "Когда два разных человека говорят одно и то же, то это совсем не одно и то же". Эти слова еще больше относятся к разным политическим группировкам. Однако, польза есть. Теперь и отсталый партиец должен будет шевельнуть мозгами: как же это Рыков с июля по ноябрь успел заделаться троцкистом, т. е. пламенным "борцом" против правого уклона? В полном соответствии с заявлением Шестому Конгрессу "Послесловие" подтверждало грозное обвинение Рыкова: "Именно так. Правильно. Победа правого крыла была бы последней ступенью термидора... Рыков прав. Главная наша задача сейчас заключается в том, чтобы не дать правому крылу победить". Таким образом, мы заняли в этом вопросе вполне своевременно ясную и отчетливую позицию, не оставлявшую места никаким лжетолкованиям. Откуда же родилась столь внезапная тревога нескольких товарищей, которые, по французскому выражению Л. Толстого, сгоряча даже заставили "играть телеграф"? Тревога родилась из нескольких заключительных строк беседы. Воспользуемся же этим поводом, чтобы рассмотреть вопрос в том более конкретном виде, в каком он встает перед нами на нынешнем более развернутом этапе. Что вся беседа в целом направлена против обывательской пошлости правого крыла (одна из его черт), этого не станут отрицать вышеуказанные товарищи. Что же в таком случае означают заключительные строки? Неужели же в них есть столь грубое противоречие не только с заявлением и "Послесловием", но и с самой беседой? Нет, противоречия нет и в помине. Строки эти требуют к себе живого и жизненного политического отношения, а не педантского. В самом деле, беседа сводит все вопросы к вопросам партийного режима, т. е. "режима Ярославских", у которых в руках "большие ресурсы, не идейные, конечно, но в своем роде тоже действительные... до поры до времени. Они вас (правых) пытаются душить, проводя по существу вашу же политику, только с рассрочкой платежа..." и т. д. Мой корреспондент скулит по поводу всего того, что совершается в партии, и жалобно уговаривает меня вернуться на правильную стезю. Есть, значит, и такие правые. Надо вообще иметь в виду -- замечу пока мимоходом -- крайнюю разношерстность внутреннего состава и правой, и центристской группировок как результат подпольно-аппаратных форм партийной жизни. Всяких передвижек и перегруппировок будет еще немало. На этом ведь и основана в последнем счете наша политика по отношению к партии. Вот почему ясная и принципиально законченная характеристика правых и центристов должна на практике, т. е. в агитации и пропаганде, дополняться большой гибкостью в обращении с живым человеческим составом этих группировок. Один язык -- с Рыковым или Углановым и другой -- с таким же рядовиком или даже кадровиком, который по собственной инициативе обращается к вам с письмом и слезно умоляет оппозиционеров вернуться в партию. Другой тон, другой язык -- но линия, конечно, должна быть одна. И вот линии нашей я не нарушил ни в малейшей степени. Я ее только развил, конкретизировал и чуть продвинул дальше. Я говорю этому благожелательному и растерянному рыковцу: вы плачетесь на положение партии? Вы боитесь развала? Правильно. Опасности страшно велики. В партии нет возможности говорить по совести и начистоту. Самокритика означает попросту, что всем приказано сейчас самокритиковать Угланова. Опаснейшая, ибо непосредственнейшая из всех опасностей -- партийный режим. В чем же выход? В том, чтобы перевести партию на легальное положение. Уменьшить в 20 раз, т. е. свести к 5-8 миллионам, партбюджет, который стал базой бюрократического самоуправства. Дать возможность партийцам тайно голосовать. Подготовить честно Шестнадцатый съезд, т. е. так, чтобы вся партия могла с полной свободой выслушать представителей всех трех течений, для чего, конечно, оппозицию надо вернуть в партию. Перечислив эти требования, беседа заключает: "Вот строго практические предложения. На почве этих предложений мы были бы согласны даже и с правыми договориться, ибо осуществление этих элементарных предпосылок партийности дало бы пролетарскому ядру возможность по-настоящему призвать правых к ответу, и не только правых, но и центристов, т. е. главную опору и защиту оппортунизма в партии". Вот эти строки и вызвали смятение. Это-де может быть истолковано, говорят мне, как блок с правыми против центра. Нет, дорогие товарищи, вы тут не продумали вопрос до конца, не представили себе конкретно создающуюся обстановку. Да, по-видимому, недостаточно задумались и над тем, что такое блок. У нас был блок с зиновьевцами. Ради этого блока мы шли на отдельные частные уступки. Чаще всего это были, впрочем, уступки некоторым из наших ближайших единомышленников, которые сами политически или тактически тяготели к зиновьевцам. В отдельных случаях эти уступки были явно чрезмерны и дали отрицательные результаты, что мы твердо себе запомнили на будущее. Но во всем остальном блок объединился на почве идей пролетарской левой, т. е. на нашей почве. Какой же блок может быть с правыми? На какой почве? Можно ли вообще, хоть на одну минуту, серьезно говорить или думать об общей с ними платформе? В переговорах с Каменевым Бухарин ставил вопрос так: "Заключим блок против Сталина, а положительную платформу будем потом писать вместе". Буквально! Но так могут ставить вопрос либо лошадиные барышники, либо в конец запуганные, растерянные и опустошенные Балаболкины. Что у нас может быть общего с этими двумя "категориями" (если говорить философским языком теоретика Сталина)? Что же в таком случае означает фраза о том, что "на почве этих предложений мы были бы готовы даже и с правыми договориться"? Она означает именно то самое, что в ней сказано. Конкретно говоря, она отвечает благожелательному партийцу: вместо того, чтобы ныть и скулить, потребуйте для начала возвращения оппозиции из ссылки, на этот счет у нас с вами будет полное "соглашение". Потребуйте еще честного созыва партийного съезда. А что же я обещаю правым в виде компенсации? Ответ дан в тех же строках: "По-настоящему призвать правых к ответу, и не только правых, но и центристов, т. е. главную опору и защиту оппортунизма в партии". Где же тут блок? Где тень намека? Или хотя бы тень этой тени? Нет, без "меряченья" тут дело не обошлось. Заключительное место беседы звучит злейшим издевательством над правыми: доигрались, мол, голубчики, туго приходится, аппарат жмет -- не захотите ли полакомиться демократией, попробуйте, попробуйте, а мы поддержим... как веревка -- повешенного. Вот ведь какой смысл в заключительных строках. Только разве что злорадство в них слегка прикрыто, чуть-чуть, ибо беседа ведь ведется с благожелательным партийцем. Но кроме издевательства над правыми в этих строках есть и более серьезный смысл, предназначенный для наших единомышленников в партии. Исключена ли возможность того, что по вопросам партийного режима правые будут попадать в оппозицию к аппарату и повторять наши элементарнейшие требования на этот счет? Нет, такая возможность не исключена, она вероятна, а при развитии борьбы и неизбежна. Уже на ноябрьском пленуме, при всей его монолитности, раздавались чьи-то голоса протеста против того, что московские секретари смещались в порядке "самокритики", т.е. без конференций и без масс (см. газетный отчет о речи Сталина). Как же быть в этих случаях нашим единомышленникам в составе партийных ячеек? Обличать ли им узурпаторскую систему перевыборов? Требовать ли правильно подготовленных и созванных конференций? Да, обличать и требовать. Но ведь тут они "совпадут" с правыми? Не они совпадут с правыми, а правые в этой области будут иногда "совпадать" с нами, застенчиво отрекаясь от своей теории и практики вчерашнего дня и тем самым помогая нам разоблачать и их самих, и весь партийный режим. Что же в таком "совпадении" страшного, если мы не делаем при этом ни малейшей уступки, а продолжаем с удвоенной силой развертывать нашу принципиальную линию? Именно в предвиденье того, что такого рода "совпадения" или "полусовпадения" голосований или выступлений по вопросам партийного права возможны, даже неизбежны, и написаны мною приведенные выше заключительные строки беседы200 . Если допустимо сравнение из совсем другой и нам совершенно чуждой области, то я взял бы пример дуэли, очень пригодный для освежения интересующего нас вопроса. Дуэль есть варварски-"рыцарская" и гнуснейшая форма разрешения личных конфликтов: тут дело идет попросту о том, чтобы перерезать друг другу глотку. Однако перед каждой дуэлью "цивилизованные" противники вступают друг с другом в "соглашение", непосредственно или через секундантов, насчет условий дуэли, т. е. насчет того, с какой дистанции и из какого револьвера враги будут палить друг в друга. Можно ли сказать по поводу этого "соглашения", что противники заключили блок? Как будто, нельзя. Какой тут, к дьяволу, блок, когда дело идет о взаимоистреблении. Но в "цивилизованном" обществе и взаимоистребление совершается не из-за угла, а по известным нормам, требующим предварительного "соглашения". Партийный устав представляет собою закрепленные нормы обсуждения, коллективного решения действия201, а также и внутренней идейной борьбы. Поскольку мы, оппозиция, хотим вернуться в партию и фактически большей своей частью входим в нее (см. речь Сталина), постольку мы признаем и устав как регулятор партийной жизни, а, значит, и нашей борьбы с правыми и центристами. Это и есть готовое соглашение. Но оно попрано, раздавлено, уничтожено. И мы готовы заключать "соглашение" с любой частью партии, в любом месте, в любом отдельном случае для частичного хотя бы восстановления партийного устава. По отношению к правым и центристам как политическим фракциям это означает, что мы готовы заключать с ними соглашение об условиях непримиримой идейной борьбы. Только и всего. В своей ноябрьской горе-речи, о которой надо будет еще сказать особо, Сталин уже говорит о блоке левых с правыми -- не то как о факте, не то как о возможности. С одной стороны, он тут явно намекает на переговоры Бухарина с Каменевым (и тут мы помогаем центристской борьбе против правых, разоблачая то, что центристы боятся назвать по имени); с другой стороны, он дает аппаратчикам "линию" на случай возможных совпадений в выступлениях или голосованиях правых и левых по вопросам элементарнейших партийных прав. Сталин хочет и нас, и правых этим испугать. А мы не боимся. В этом и состоит более серьезный смысл заключительных строк моей беседы. Пускай правые разоблачают узурпаторство, которое они помогали создавать и сегодня еще целиком поддерживают. От нас они будут получать только принципиальные удары, которые куда серьезнее сталинских организационных щипков. И пусть центристы, "монолитно" заседая с вождями правых в монолитном Политбюро, обвиняют нас в блоке с правыми -- по той, видите ли, причине, что мы великодушно разрешаем правым требовать отмены 58-й статьи. Да ведь это же картина для богов олимпийских или для... "Крокодила"202, если бы только у этого грозного по имени зверя оставался в пасти хоть один зуб. 2. Еще раз о лозунгах демократии для Китая Некоторые товарищи, совершенно солидарные со мной в оценке движущих сил и перспектив китайской революции, возражают против парламентарно-демократического лозунга (Учредительное собрание). Разумеется, это разногласие не такого принципиального значения, как вопрос об оценке основных тенденций и сил революции. Однако и этот вопрос может для известного периода приобрести огромное значение, как в среде большевиков -- вопрос об отношении к Третьей думе203. К великому удивлению моему, один из товарищей, критикующих лозунг Учредительного собрания, совершенно серьезно усматривает в нем с моей стороны маневр с целью "обмануть" китайскую буржуазию. Он приводит поэтому против меня из моей критики программы Коминтерна цитату, начинающуюся словами: "Классы обмануть нельзя" и т. д. Тут явное и крупнейшее недоразумение. О политическом смысле лозунга учредилки для Китая все существенное сказано в моей работе "Китайский вопрос после Шестого Конгресса"204. Повторяться здесь не буду. Если искать в "Критике программы" общетеоретического обоснования этого лозунга, то оно дано в параграфе "Об основных особенностях стратегии в революционную эпоху", где говорится: "Без широкого, обобщенного, диалектического понимания нынешней эпохи как эпохи крутых поворотов невозможно действительное воспитание молодых партий, правильное стратегическое руководство классовой борьбой, правильное комбинирование ее тактических приемов и прежде всего -- резкое, смелое, решительное перевооружение205 при очередном переломе ситуации". Замечательно, хотя и не совсем неожиданно, что т. Радек оказался солидарен в этом вопросе как раз с теми товарищами, которых он обвиняет в ультралевизне: не в первый раз ультралевые лозунги, чисто формальные и негативные, вытекают из правых посылок. В полученной мною от т. Радека телеграмме -- эта телеграмма, в виде исключения, дошла; не приходится ли из этого сделать вывод, что "сам" Менжинский против лозунга учредилки?206 -- Радек заявляет: "Остается правилным лозунг уничтожения дудзюната207 и объединения Китая под властью Советов". Лозунг же учредилки "неприемлем". Если считать, что верна резолюция февральского пленума ИККИ, заявившая, что "остается правильным курс на вооруженное восстание", тогда, конечно, приходится признать правильным и лозунг Советов. Ибо надо связывать концы с концами. Но я считал и считаю, что провозглашение в феврале 1928 года курса на вооруженное восстание было преступнейшим безумием, какое вообще только можно себе представить. Задолго до февраля контрреволюция в Китае захлестывала рабочий класс и партию. В своем "Китайском вопросе после Шестого Конгресса" я выяснил основные хронологические вехи перелома обстановки в Китае на основании неоспоримых фактов и документов. Китай проходит сейчас не через революцию, а через контрреволюцию. В такой период лозунг Советов может иметь значение только для узких кадров как подготовка их к будущей, третьей китайской революции. Эта подготовка имеет, разумеется, огромное значение. Лозунг Советов должен стоять в ней рядом с лозунгом борьбы пролетариата за диктатуру, во главе всех обездоленных масс населения, и прежде всего -- деревенской бедноты. Но, помимо теоретико-пропагандистской подготовки революционных кадров к будущей революции, остается вопрос о мобилизации возможно широких рабочих кругов для активного участия в политической жизни переживаемого периода. Страной сейчас управляет военная диктатура на службе верхов буржуазии и иностранных империалистов. Эта диктатура, поскольку она недавно вышла из революционной борьбы (нами постыдно и преступно проигранной), не может быть очень устойчивой. Она еще только идет [к] устойчивости, устанавливая "переходный режим" пяти палат Сунь Ятсена208. Вздорно-реакционная выдумка Сунь Ятсена (которого у нас крайне некритически рекламировали даже в тот период, когда его идеи стали главным тормозом революционного развития в Китае). Филистерская фантазия пяти палат становится теперь орудием "национальной", "конституционной" маскировки фашистского режима, т. е. военного господства централизованной партии Гоминьдан, представляющей в самом концентрированном виде интересы капитала. Этим самым вопросы государственного строя и политического режима становятся в Китае в порядок дня. Вопросы эти не могут не захватывать широкие круги рабочих. В нереволюционной обстановке на эти вопросы нет других ответов, кроме лозунгов и формул политической демократии. Совершенно не могу понять, каким образом т. Радек, обвиняющий меня в неумении отличать буржуазную революцию от социалистической и отказывающийся даже для революционного подъема выдвинуть лозунг диктатуры пролетариата, как якобы несовместимый с этапом буржуазной революции, считает в то же время лозунг Советов совместимым с этапом буржуазной контрреволюции. При подъеме массового движения, в условиях общереволюционного кризиса Советы, вырастая из этого движения, обслуживают текущие потребности его, становятся естественной, понятной, близкой, "национальной" формой объединения масс и помогают партии довести эти массы до вооруженного восстания. Но что будет означать лозунг Советов сейчас, в нынешних условиях Китая? Не забывайте, что никакой советской традиции там нет. Она могла бы быть, даже в случае поражения. Но ее нет. Причиной тому реакционное руководство Сталина и Бухарина. Лозунг Советов, не вырастающий сейчас из массового движения и даже не опирающийся на опыт прошлого, будет означать голый призыв: сделайте так, как в России, т. е. это есть лозунг социалистической революции в самом его чистом, абстрактном и абсолютном виде. Скромненькое ограничение роли Советов "против дудзюната" никакой реалистической поправки в себе не заключает, а только доводит ошибку до абсурда. Пропагандировать Советы надо для завоевания власти пролетариатом и беднотой, путем вооруженного восстания. А противопоставить сегодня фашистской механике Гоминьдана надо лозунги демократии, т. е. те лозунги, которые при господстве буржуазии открывают наиболее широкое поле для политической активности народа. Этап демократии есть большой важности этап в развитии масс. При определенных условиях революция может позволить пролетариату перескочить через этот этап. Но именно для того, чтобы облегчить себе в будущем эту отнюдь не легкую и отнюдь не обеспеченную заранее операцию, нужно всемерно использовать межреволюционный период для того, чтобы исчерпать демократические ресурсы буржуазии, разворачивая лозунги демократии перед широкими массами и вынуждая буржуазию приходить на каждом шагу в противоречие с этими лозунгами. Этой марксистской политики никогда не понимали анархисты. Не понимают ее и руководящие оппортунисты Шестого Конгресса, перепуганные насмерть плодами своих трудов. Но мы же, слава создателю, не анархисты и не переконфуженные оппортунисты, а большевики-ленинцы, т. е. революционные диалектики, понявшие смысл империалистической эпохи и динамику ее крутых поворотов. [Декабрь 1928 г.] Л. Троцкий. ПАКТ КЕЛЛОГА И БОРЬБА ЗА МИР (Несколько беглых замечаний) Вопросы международных отношений становятся всегда тем неотложнее и острее, чем прочнее себя чувствуют господствующие классы важнейших государств. Маркс отмечал, что Восточный вопрос209, эта язва старой Европы, неизменно становится в порядок дня каждый раз после новых поражений революции. Так и сейчас: ряд международных поражений, последним звеном которых был разгром китайской революции 1925-1927 годов, привел к обнажению международных противоречий и снова выдвинул со всей силой вопросы международной политики СССР. Нынешняя политика каждого государства является политикой его господствующего класса, стало быть, представляет собою продолжение и приспособление внутренней политики в сфере межгосударственных отношений. И наоборот: внутренняя политика является в той или другой степени функцией (производной величиной) его внешней политики. Сказанное целиком относится и к политике пролетарского государства. Связь внутренней политики с международной идет здесь естественно по двум каналам: Коминтерна и дипломатии210. В период революционного подъема центр тяжести международной борьбы естественно переносится на Коминтерн, и роль советской дипломатии столь же естественно определяется как роль важного, но вспомогательного орудия. Наоборот, после поражений революции, неизбежно ослабляющих Коминтерн, дипломатическая работа получает видимость "самодовлеющего" фактора и обнаруживает стремление освободиться от слишком близкого и "компрометирующего" соседства Коминтерна. Изменчивое отношение между дипломатией (т. е. по существу Политбюро ЦК) и Коминтерном наблюдалось в течение всего последнего шестилетия не раз, в зависимости от хода международной революционной борьбы. Выселение Шестого Конгресса Коминтерна из Кремля в Колонный зал явилось "символическим" выражением победы дипломатического фактора над международно-революционным. Во внутренних делах право-центристский курс давал до сих пор замедление темпа, увеличение трений, усугубление противоречий, т. е. пока что минусы экономически-количественного характера, лишь подготовляя политически-качественное проявление в виде потрясений и катастроф. Об этом сказано было достаточно. На поле международной классовой борьбы право-центристский курс неизменно приводил к катастрофам везде и всюду, где складывалась революционная ситуация (Германия, Болгария, Эстония, Англия, Польша, Китай...). Вот почему -- отметим мимоходом -- правильная оценка поворотов и зигзагов политики центризма мыслима только в том случае, если брать ее в международных масштабах. Ряд жестоких поражений международной революции нанес, с одной стороны, тяжкие удары Коминтерну, а, с другой, ослабил международное положение Советского Союза. Если Коминтерн оказался выселен в Колонный зал, то правительство Советского Союза сочло себя вынужденным подписать пакт Келлога. Откладывая пока общий обзор право-центристской дипломатии за шесть лет, остановимся на вопросе о пакте Келлога в связи с докладом Литвинова на декабрьской сессии ЦИК211. Что такое пакт Келлога о ненападении? Это двойная дипломатическая петля, которую сильнейшее в мире капиталистическое государство одним концом набрасывает на более слабые государства, а другим -- на собственные трудящиеся массы. Пакт о ненападении есть в действительности пакт о таком ненападении, которое протекало бы в обстановке, наиболее благоприятной для буржуазии Соединенных Штатов и тех государств, которые будут действовать с ней заодно. Наиболее благоприятной будет та обстановка, при которой наиболее окажутся обмануты народные массы Соединенных Штатов, а, по возможности, и других стран. Истолкование "нападения" и ответственности за него будет принадлежать буржуазии тех стран или той страны, в руках которой окажется наибольшее количество газет, кабеля, радио, пароходов, а главное -- золота. Отсюда ясно, что пакт Келлога в такой же мере может быть рассматриваем в качестве гарантии мира, как и Лига наций, которую он перекрывает, чтобы "контролировать" ее. В том или другом второстепенном конфликте Лига наций может предупредить войну (хотя, как показывает пример Боливии -- Парагвая212, и на этот счет шансы невелики). Основное значение пакта Келлога еще более, чем Лиги наций, состоит, однако, в концентрации конфликтов, т. е. в подготовке условий для мировой сверхвойны, в которой окончательно будет решаться вопрос о мировом господстве Соединенных Штатов. Всякое пацифистское или полупацифистское использование пакта Келлога есть прямое прислужничество американскому империализму, т. е. помощь ему в деле "духовной" подготовки мировой сверхвойны. Могло ли вообще в таком случае советское правительство подписать пакт Келлога? Решать этот вопрос безусловно отрицательно, на основании одной лишь принципиальной характеристики пакта как злостно империалистического замысла было бы неправильно. Тогда пришлось бы сделать вывод, что одинокое рабочее государство вообще не может подписывать никаких соглашений с империалистскими правительствами. Это вернуло бы нас к бухаринской постановке вопроса о Брест-Литовском мире. Правильная постановка вопроса будет такова: действительно ли нынешнее положение советского правительства вынуждало его в целях самосохранения подписать пакт Келлога? И если вынуждало, то сделано ли было все необходимое, чтобы честно выяснить цель и смысл этого вынужденного подписания и тем свести к минимуму отрицательные его стороны? Единственная мотивировка подписания, допустимая с точки зрения революционно-пролетарской политики, могла бы быть только такой: наше международное положение крайне ухудшилось; нас окружают; военная опасность близка; отказ наш от подписания мирного пакта облегчит врагам возможность сегодня же обмануть рабочие массы насчет нашей воинственности и обрушить на нас войну; присоединившись к волчьему пакту -- без малейших иллюзий -- мы выигрываем новую отсрочку, которую мы используем для разоблачения пакта и вообще для укрепления нашего международного положения. Вопрос о подписании или неподписании пакта есть вопрос о соотношении сил и об остроте угрожающих нам опасностей. Принципиально подход тот же, что и к Брестскому миру. В том, первом, случае мы посредством подписания империалистского грабительского мира стремились на ближайшее время вырваться из войны; в нынешнем случае мы путем подписания хищнического пакта стремимся не дать нас в ближайший срок втолкнуть в войну. Только на этой линии можно было бы вообще искать доводов за подписание. Но здесь, однако, выступает наружу большое различие условий и обстоятельств. В Бресте мы стояли под военным ультиматумом, и договор давал непосредственные результаты: приостановку неприятельского наступления. Ни того, ни другого сейчас нет. Характер Брестского мира как акта военного насилия был очевиден. Характер пакта прикрыт маскировкой. Вернее сказать, сам пакт есть маскировка будущих военных насилий. Вынужденность нашего присоединения к пакту далеко не так очевидна, как в Бресте. Точно так же гораздо менее ясны непосредственные результаты. Все это само по себе способно придать в глазах масс подписанию пакта характер добровольной и демонстративной поддержки инициативы американского империализма как якобы действительно направленной на поддержание мира. Посмотрим теперь, как дело обстоит с мотивировкой. "Правда" от 28 июня, т. е. до подписания, дала в передовой статье в основном правильную характеристику пакта. Она указывала, что "каждое из капиталистических правительств заинтересовано в том, чтобы пустить своему народу пыль в глаза, скрыть от него угрозу кровавых авантюр". Эту именно цель -- "усыпить бдительность масс и отвлечь их внимание от самой жгучей, роковой проблемы капиталистического общества" -- и преследует пакт, "новый документ буржуазной лжи и чудовищного лицемерия". Ясно, что такого рода характеристика ни в каком смысле не предвещала подписания этого документа правительством рабочего государства. Какие же это обстоятельства и соображения побудили подписать пакт? Все, что говорилось на этот счет в официозных заявлениях, речах и статьях, не может быть названо иначе как бюрократическим бормотанием. Ни одного ясного и членораздельного слова. Представитель наркоминдела Литвинов в речи своей перед декабрьской сессией ЦИК мобилизовал, очевидно, все доводы, какие имелись налицо. Этим он только обнажил деляческую беспринципность и оппортунистическую беспомощность так называемой "генеральной линии" в вопросах мировой политики. Вот вся его аргументация: "Наше правительство отнеслось критически к этому пакту (Келлога), отметив его недостаточность и ограниченность. Принцип отказа от войны заключался в наших проектах пакта о ненападении, которые мы предлагали ряду государств. Но наши проекты шире охватывали вопросы ненападения и не допускали никаких экивоков (двусмысленностей). Тем не менее, усмотрев, что государства, подписывающие пакт Келлога, берут на себя известные моральные обязательства перед общественным мнением в смысле ненападения, что пакт некоторое, хотя и ограниченное значение имеет, наше правительство не колеблясь присоединилось к этому пакту... Наш Союз оказался, таким образом, в числе первых государств, ратифицировавших так называемый пакт Келлога, который до сих пор еще не ратифицирован даже ни одним из 14 государств, подписавших пакт в Париже и считающихся инициаторами пакта... Не считая нашего Союза и некоторых мелких и средних государств, пакт был принят весьма неохотно большинством его участников". Что общего имеет этот язык с языком пролетарской политики? Советский дипломат не всегда и не везде может говорить все то, что обязан сказать коммунистический агитатор. Тут есть известное разделение труда. Агитатор должен досказать то, чего полностью не может сказать дипломат. Но может ли дипломат, т. е. правительство рабочего государства, становиться на позицию, диаметрально противоположную марксистской оценке международных отношений? Оказывается, что пакт Келлога есть не инструмент будущей сверхвойны, а подлинный инструмент мира, хотя и имеющий свои недостатки. В июне "Правда" справедливо указывала, что такую оценку пакту Келлога -- этому "словоизвержению дипломатов-мошенников" -- дают Клайнсы213, Макдональды, "Форвертс" и прочие "социал-ханжи всех стран" ("Правда", 28 июня 1928 г.). В декабре социал-ханжеская оценка официально предъявляется миру от имени советского правительства. Литвинов оговаривается: тот инструмент мира, который мы предлагали, был лучше. Но так как и несовершенный пакт Келлога налагает "моральные обязательства перед общественным мнением" ("Правда" это называла: "Пустить своему народу пацифистскую пыль в глаза"); так как пакт имеет значение "в смысле ненападения" ("Правда" писала: "Скрывает от народа угрозу кровавых авантюр"), -- то "наше правительство, -- говорит Литвинов, -- не колеблясь, присоединилось к этому пакту"... Миротворческое значение пакта так бесспорно, что правительство пролетарской диктатуры к нему присоединяется, "не колеблясь". "Пакт, -- по словам Литвинова, -- был принят весьма неохотно большинством его участников". Но это "не считая нашего Союза", который присоединился вполне "охотно". Все с начала до конца опрокинуто на голову. Не потому мы присоединяемся к "документу чудовищного лицемерия", что вынуждены; что хотим попытаться отвести непосредственно угрожающий удар (хотя и тут еще оставалось бы объяснить, как и чем подписание нам может помочь, и от какого именно удара). Нет, мы охотно присоединяемся в деле умиротворения капиталистического мира к американской инициативе, от которой сторонится большинство буржуазных государств. Не потому они сторонятся, что, как более слабые хищники, боятся американской петли, а потому, что они -- в противовес Америке -- "не хотят мира". Во время Вильсона214, а затем после 1923 г. европейская социал-демократия только и делала, что рекламировала мудрость и миролюбие американской буржуазии в противовес европейской. Теперь роль европейской социал-демократии перешла к советской дипломатии, т. е. к руководству ВКП. Разве это не постыдное падение? Молотов на ленинградском активе объяснял, что пакт подписан нами "для разоблачения империалистского пацифизма" (Правда, 13 сент. 1928 г.). Но это лишь отвратительное "марксистское" звукоподражание, которого мы наслышались достаточно в период Гоминьдана, Англо-русского комитета и пр. С таким же успехом мы могли бы войти в Лигу наций или объединиться со Вторым Интернационалом -- "для разоблачения". Центристы, развившиеся (переродившиеся) из большевизма и связанные его традициями, капитулируют перед буржуазией или ее215 агентурой не иначе как "для разоблачения". Если эта политика подвела безоружный шанхайский пролетариат под штыки Чан Кайши, то опять-таки во славу "разоблачения". Надо беспощадно разоблачать центристский маскарад "разоблачителей"! Ослабившее своей политикой советскую республику и Коминтерн; утратившее веру в международную революцию; запуганное трудностями, которые оно же усугубляет; само ослабляемое преступными разгромами растущего левого крыла, -- центристское руководство ищет выхода на пути бесплодного международного приспособленчества, пытается принять покровительственную окраску, чтоб "нейтрализовать" мировую буржуазию. Врага оно этим не обманет, а революционный пролетариат усыпит, охладит или оттолкнет. Оно и здесь помогает врагу оттачивать нож против диктатуры пролетариата. [Декабрь 1928 г.] Приложение НОВЫЙ КУРС Предисловие Настоящая брошюра выходит со значительным запозданием: нездоровье помешало мне выполнить работу более современно. Но, в конце концов, вопросы в протекавшей до сих пор дискуссии только поставлены. Вокруг этих вопросов, внутрипартийного и хозяйственного, подняты в дискуссии тучи пыли, которая во многих случаях образует почти непроницаемую завесу и жестоко ест глаза. Но это пройдет. Пыль осядет. Реальные очертания вопросов выступят наружу. Коллективная партийная мысль постепенно извлечет из прений то, что ей нужно, станет более зрелой и уверенной в себе. А это раздвинет базу партии и сделает устойчивее партийной руководство. В этом и состоит объективный смысл резолюции Политбюро о новом внутрипартийном курсе, каким бы задопятным истолкованиям она ни подверглась. Вся предшествующая работа по чистке партии, по повышению ее политической грамотности и теоретического уровня, наконец, по установлению стажа для партийных должностных лиц может получить свое завершение только в расширении и углублении самодеятельности всего партийного коллектива, как единственной серьезной гарантии против всех опасностей, связанных с новой экономической политикой и затяжным развитием европейской революции. Но несомненно, что новый партийный курс может быть только средством, а не самоцелью. Для ближайшего периода можно сказать, что вес и ценность нового курса будут определяться тем, в какой мере он облегчит нам разрешение центральной хозяйственной задачи. Управление нашим государственным хозяйством по необходимости централизовано. Это приводило на первых порах к тому, что вопросы и разногласия, связанные с центральным хозяйственным руководством, сосредоточивались в крайне тесном кругу лиц. Партийная мысль в целом еще не подошла вплотную к основным вопросам и трудностям планового руководства государственным хозяйством. Даже на XII съезде вопросы планового руководства хозяйством прошли скорее формально. Этим объясняется в значительной мере то, что намеченные в резолюции XII съезда пути и методы почти не нашли до последнего времени своего применения и что Центральному Комитету пришлось на днях снова поставить вопрос о необходимости воплотить в жизнь хозяйственные решения XII съезда, в частности -- о Госплане. Но и на этот раз решение Центрального Комитета сопровождается с разных сторон скептическими суждениями по адресу Гос-плана и планового руководства вообще. За этим скептицизмом нет никакой творческой мысли, никакой теоретической подоплеки, вообще ничего серьезного. И если такой дешевый скептицизм терпится в партии, то это объясняется именно тем, что партийная мысль еще не подошла вплотную к вопросам централизованного планового руководства хозяйством. Между тем, от успешности такого руководства зависит судьба революции -- полностью и целиком. Эта брошюра только в заключительной главе подходит к вопросу планового руководства, исходя из частного примера, выбранного нами не произвольно, а нам навязанного в партийной дискуссии. Надо надеяться, что на ближайшем же этапе партийная мысль подойдет ко всем этим вопросам гораздо более конкретно, чем это происходит сейчас. Когда следишь за нынешней хозяйственной дискуссией со стороны, -- а таково сейчас мое положение, -- то кажется, будто партия вернулась на год назад, чтобы снова более критически проработать решения XII съезда. Это и значит, что вопросы, которые составляли как бы монополию тесного круга лиц, ныне становятся постепенно в центре внимания всей партии. Со своей стороны, могу только посоветовать товарищам, работающим над хозяйственными вопросами, внимательно проштудировать дискуссию на XII съезде о промышленности и провести от нее необходимые нити к дискуссии нынешнего дня. Я надеюсь в ближайшее время к этим вопросам вернуться. Надо признать, что во время партийной дискуссии -- устной и письменной -- пущено в оборот огромное количество "фактов" и сведений, которые не имеют ничего общего с действительностью, а представляют собою -- мягко говоря -- продукт мимолетных вдохновений. Доказательства этого имеются и в нашей брошюре. Потребность прибегать к таким сильно действующим средствам выражает, в сущности, неуважение к партии. И я думаю, что партия должна ответить на такие приемы тщательной проверкой цитат, цифр и фактов, брошенных в оборот. Это -- одно из важных средств партийного воспитания и самовоспитания. Наша партия достаточно созрела, чтобы не быть вынужденной качаться между "штилем" и дискуссионным неистовством. Более устойчивый режим внутрипартийной демократии обеспечит надлежащий характер партийной дискуссии и приучит к тому, чтобы предъявлять партии только проверенные данные. На этот счет партийное общественное мнение должно выработать в себе критическую беспощадность. Заводские ячейки должны на своем повседневном опыте проверять и данные дискуссии и ее выводы. Было бы также весьма полезно, если бы учащаяся молодежь в основу своих работ -- исторических, экономических, статистических -- положила углубленную проверку для себя тех данных, которые введены в оборот нынешней партийной дискуссии, и на которых партия будет завтра и послезавтра основывать свои решения. Еще раз повторяю: важнейшим завоеванием, которое партия сделала и которое она должна удержать в своих руках, является тот факт, что основные хозяйственные вопросы, разрешавшиеся в немногих учреждениях, ныне поставлены в фокусе внимания всей партийной массы. Этим самым мы входим в новый период. Полемическая пыль осядет, ложные данные будут извергнуты партийной мыслью, а основные вопросы хозяйственного строительства уже не сойдут более с партийного поля зрения. Революция будет в выигрыше. Л.Троцкий Постскриптум. В эту книжку наряду с главами, печатавшимися в "Правде", вошло несколько новых глав, а именно: "Бюрократизм и революция", "Традиция и революционная политика", "Недооценка крестьянства", "Плановое хозяйство". Что касается ранее печатавшихся статей, то я не изменил в них ни одного слова: это позволит читателям легче судить, насколько чудовищно смысл этих статей искажался и искажается подчас во время дискуссии. Л. Т. Вопрос о партийных поколениях В одной из резолюций, принятых во время московской дискуссии, я встретил жалобу на то, что вопрос партийной демократии осложнился спорами о взаимоотношении поколений, личными выпадами и пр. Эта жалоба свидетельствует о неясности мысли. Личные выпады -- одно, а вопрос о взаимоотношении поколений -- совсем другое. Ставить сейчас вопрос о партийной демократии без анализа состава партии -- как в смысле социальном, так и в смысле возраста и политического стажа -- значило бы рассеивать самый вопрос в пустоте. Отнюдь не случайно вопрос о партийной демократии встал прежде всего, как вопрос взаимоотношения поколений. Такая постановка подготовлена всем прошлым нашей партии. Схематически эту историю можно разбить на 4 периода: а) четвертьвековая дооктябрьская подготовка, единственная в истории; б) Октябрь; в) пооктябрьский период и г) "новый курс", т. е. открывающийся период. Что дооктябрьская история, несмотря на ее богатство, сложность и различие пройденных этапов, представляла только подготовительный период, это сейчас совершенно бесспорно. Октябрь дал идейную и организационную проверку партии и ее кадрового состава. Под Октябрем мы понимаем наиболее острый период борьбы за власть, начиная, скажем, с апрельских тезисов т. Ленина и кончая фактическим завладением государственным аппаратом. Октябрьская глава, измеряемая месяцами, по содержанию своему не менее значительна всего подготовительного периода, измерявшегося годами и десятилетиями. Октябрь не только дал безошибочную, единственную в своем роде проверку великого прошлого партии, но и сам стал источником величайшего опыта для будущего. Через Октябрь дооктябрьская партия впервые узнала себе настоящую цену. После завоевания власти начинается быстрый рост партии и даже нездоровое ее разбухание. К ней, как к могущественному магниту, тяготеют не только малосознательные элементы трудящихся, но и явно чуждые элементы: службисты, карьеристы и политические приживалы. В этот весьма хаотический период партия сохраняется, как большевистская партия, только силой фактической внутренней диктатуры старой гвардии, проверившей себя через Октябрь. В вопросах сколько-нибудь принципиального значения новые члены партии -- не только из среды трудящихся, но и чужеродные элементы -- почти безапелляционно приемлют руководство старшего поколения. Карьеристские элементы считали, что таким послушанием они вернее всего обеспечат себе положение в партии. Эти элементы, однако, просчитались. Путем сурового самоочищения партия освободилась от них. Ряды ее сузились. Но партийное самосознание поднялось. Можно сказать, что партийная самопроверка и чистка явились исходным моментом, когда новая пооктябрьская партия впервые сознала себя, как полумиллионный коллектив, который не только состоит под руководством старой гвардии, но и сам призван разбираться в основных вопросах политики, обдумывать и решать. В этом смысле чистка и весь связанный с нею критический период представляют собою как бы вступление к тому глубокому перелому, который намечается сейчас в жизни партии и войдет, вероятно, в ее историю под названием нового курса. Однако нужно понять ясно с самого начала: суть переживаемых трений и затруднений не в том, что секретари кое-где переборщили и что их нужно слегка осадить, а в том, что партия в целом собирается перейти в более высокий исторический класс. Партийные массы как бы говорят руководящему аппарату партии: "У вас, товарищи, есть дооктябрьский опыт, которого нам в большинстве не хватает; но под вашим руководством мы приобрели пооктябрьский опыт, который становится все более и более значительным. И мы хотим быть не только руководимы вами, но и вместе с вами участвовать в руководстве классом. Мы хотим этого не только потому, что это наше право, как членов партии, но и потому, что это жизненно необходимо для рабочего класса в целом. Без нашего низового опыта, не просто учитываемого сверху, а нами самими активно вносимого в жизнь партии, руководящий партийный аппарат бюрократизируется, а мы, низовики, не чувствуем себя в достаточной степени идейно вооруженными перед лицом беспартийных". Нынешний перелом вырос, как сказано, из всего предшествующего развития. Незаметные, на поверхностный взгляд, молекулярные процессы в жизни и сознании партии подготовили перелом значительно ранее. Кризис сбыта дал большой толчок критической работе мысли. Приближение германских событий заставило партию встрепенуться. Именно в этот момент с особенной остротой обнаружилось, до какой степени партия живет на два этажа: в верхнем -- решают, в нижнем -- только узнают о решениях. Критический пересмотр внутрипартийного положения был, однако, отсрочен напряженным и тревожным ожиданием близкой развязки германских событий. Когда выяснилось, что эта развязка ходом вещей отодвинута, партия поставила в порядок дня вопрос о новом курсе. Как это нередко бывало в истории, "старый курс" именно за последние месяцы обнаружил наиболее отрицательные и прямо-таки нестерпимые черты аппаратной замкнутости, бюрократического самодовольства и игнорирования настроений, мыслей и запросов партии. По бюрократической инерции аппарат в целом враждебно столкнулся с первыми попытками поставить в порядок дня вопрос о критическом пересмотре внутрипартийного режима. Это не значит, конечно, что аппарат состоит сплошь из бюрократизированных элементов, а тем более из каких-либо закоренелых и неисправимых бюрократов. Нисколько! Подавляющее большинство аппаратных работников, пройдя через нынешний критический период и уяснив себе его смысл, многому научится и от многого откажется. Идейно организованная перегруппировка, которая вырастет из нынешнего переломного момента, будет иметь, в последнем счете, благотворные последствия как для рядовой массы партийцев, так и для аппарата. Но в аппарате, каким он казался на пороге нынешнего кризиса, черты бюрократизма достигли чрезвычайного, поистине опасного развития. И именно эти черты придают происходящей ныне идейной перегруппировке в партии столь острый характер, порождающий законные опасения. Достаточно сказать, что еще 2-3 месяца тому назад само упоминание о бюрократичности партийного аппарата, о чрезмерности комитетского и секретарского зажима встречало у ответственных и авторитетных представителей старого партийного курса, в центре и на местах, высокомерной пожимание плеч или возмущенный протест. Назначенство? Ничего подобного! Казенщина? Выдумка, оппозиция для оппозиции и пр. Эти товарищи искренно не замечали бюрократической опасности, носителями которой они были сами. Только под решительными толчками снизу они стали постепенно признавать, что бюрократизм, пожалуй, есть, но лишь кое-где, по организационной периферии, в отдельных губерниях и уездах, что он представляет отклонение практики от правильной линии и пр. и пр. И этот бюрократизм они истолковывали, как простой пережиток военного периода, т. е. как нечто такое, что постепенно идет на убыль, хотя и недостаточно быстро. Незачем говорить о коренной фальши такого подхода и такого объяснения. Бюрократичность -- не случайная черта отдельных провинциальных организаций, а общее явление. Идет оно не от уезда через губернию к центру, а скорее -- наоборот, из центра через губернию в уезд. Оно вовсе не является "пережитком" военного периода, а представляет собою результат перенесения на партию методов и приемов администрирования, накопленных именно за последние годы. Бюрократизм военного периода, какие бы в отдельных случаях уродливые формы он ни принимал, представляется младенческим по сравнению с нынешним бюрократизмом, сложившимся в условиях мирного развития, когда партийный аппарат, несмотря на идейный рост партии, продолжал упорно думать и решать за нее. В связи со сказанным единогласно принятая резолюция ЦК о партстроительстве получает огромное принципиальное значение, которое полностью должно быть учтено сознанием партии. Недостойно было бы, в самом деле, представлять себе дело так, будто вся суть решений сводится к более "мягкому", более "внимательному" подходу секретарей и комитетов к партийной массе и к некоторым организационно-техническим изменениям. Резолюция ЦК не даром ведь говорит о новом курсе. Партия готовится вступить в новый фазис развития. Дело идет, конечно, не о ломке организационных принципов большевизма, как пытается кое-кто изобразить, а об их применении к условиям нового этапа в развитии партии. Вопрос идет, прежде всего, об установлении более здоровых взаимоотношений между старыми партийными кадрами и послеоктябрьским большинством членов партии. Теоретическая подготовка, революционный закал, политический опыт представляют собою основной капитал партии, и носителем этого капитала являются, прежде всего, старые кадры партии. С другой стороны, партия есть, по самому существу своему, демократическая организация, т. е. такой коллектив, который мыслью и волею всех своих членов определяет свою дорогу. Совершенно ясно, что в сложнейшей обстановке, на другой день после Октября, партия могла тем увереннее и правильнее прокладывать себе дорогу, чем полнее она могла использовать накопленный опыт старшего поколения, вверяя его представителям наиболее ответственные посты в партийной организации. С другой стороны, это приводило и приводит сплошь да рядом к тому, что старшее поколение, занимая в партии положение кадров и поглощенное вопросами управления, привыкает думать и решать за партию, выдвигая по отношению к партийной массе на первый план чисто школьные, педагогические методы приобщения к политической жизни: курс политграмоты, проверку партийных занятий, партшколы и пр. Отсюда-то и вырастает бюрократизация партаппарата, его замкнутость, его самодовлеющая внутренняя жизнь, словом все те черты, которые составляют глубоко отрицательную сторону старого курса. Об опасностях дальнейшей жизни партии на два резко разграниченных этажа я и говорил в письме о молодых и стариках в партии, при чем под молодыми я имею в виду, разумеется, не учащуюся только молодежь, но все вообще пооктябрьское поколение партии, начиная, прежде всего, с заводских и фабричных ячеек. В чем выражалось то недомогание, которое все резче и резче стала ощущать партия? А в том, что масса членов партии говорила себе или чувствовала так: "Верно или неверно думают и решают в партийном аппарате, но там слишком часто думают и решают без нас и за нас. Когда же с нашей стороны раздается голос недоумения, сомнения, возражения, критики, мы слышим в ответ окрик, призыв к дисциплине, а чаще всего обвинение в оппозиционности и даже во фракционности. Мы партии преданы до конца и готовы все ей отдать. Но мы хотим активно и сознательно участвовать в выработке партийного мнения и в определении путей партийного действия!" Несомненно, что первые проявления этих низовых настроений не были своевременно подмечены и учтены руководящим аппаратом партии, и это обстоятельство явилось одной из важнейших причин тех антипартийных группировок в партии, значение которых не нужно, конечно, преувеличивать, но предостерегающий смысл которых было бы недопустимо преуменьшать. Главная опасность старого курса, как он сложился в результате как больших исторических причин, так и наших ошибок, состоит в том, что он обнаруживает тенденцию ко всему большему противопоставлению нескольких тысяч товарищей, составляющих руководящие кадры, -- всей остальной партийной массе, как объекту воздействия. Если бы этот режим упорно сохранялся и дальше, то он несомненно грозил бы, в конце концов, вызвать перерождение партии -- притом на обоих ее полюсах, т. е. и в партийном молодняке и в руководящих кадрах. Относительно пролетарской основы партии, заводских ячеек, учащихся и пр. характер опасности совершенно ясен. Не чувствуя себя активными участниками общепартийной работы и не получая надлежащего и своевременного ответа на свои партийные запросы, значительные круги партии стали бы искать для себя суррогата (фальшивой замены) партийной самодеятельности в виде всяких группировок и фракционных образований. В этом именно смысле мы и говорим о симптоматическом значении таких группировок, как "рабочая группа". Но и на другом, на правящем полюсе не менее велика опасность того курса, который задержался слишком долго и предстал сознанием партии, как бюрократизм. Было бы смешной и недостойной политикой страуса не понимать или не замечать, что формулированное резолюцией ЦК обвинение в бюрократизме есть обвинение именно по адресу руководящих кадров партии. Дело не в отдельных уклонениях партийной практики от правильной идеальной линии, а именно в аппаратном курсе, в его бюрократической тенденции. Заключает ли в себе бюрократизм опасность перерождения или нет? Было бы слепотой эту опасность отрицать. Бюрократизация в своем длительном развитии грозит отрывом от массы, сосредоточением всего внимания на вопросах управления, отбора, перемещения, сужением поля зрения, ослаблением революционного чутья, т. е. бльшим или меньшим оппортунистическим перерождением старшего поколения, по крайней мере, значительной его части. Такие процессы развиваются медленно и почти незаметно, а обнаруживаются сразу. Усматривать в этом предостережении, опирающемся на объективное марксистское предвидение, какое-то "оскорбление", "покушение" и пр. можно только при болезненной бюрократической мнительности и аппаратном высокомерии. Велика ли, однако, опасность такого перерождения на деле? Тот факт, что партия поняла или почувствовала эту опасность и активно откликнулась на нее, чем и вызвала, в частности, к жизни резолюции Политбюро, свидетельствует о глубокой жизненности партии и тем самым вскрывает живые источники противоядия против бюрократической отравы. В этом главная гарантия революционного самосохранения партии. Но поскольку старый курс пытался бы удержать во что бы то ни стало, путем зажима, все более искусственного отбора, застращивания, словом, приемов, основанных на бюрократическом недоверии к партии, постольку фактическая опасность перерождения значительной части кадров неизбежно возросла бы. Партия не может жить только капиталом прошлого. Достаточно того, что прошлое подготовило настоящее. Но нужно, чтобы настоящее было идейно и практически на высоте прошлого, чтобы подготовить будущее. Задачей же настоящего является: передвинуть центр тяжести партийной активности в сторону основной толщи партии. Могут сказать, что такого рода передвижки центра тяжести не совершаются сразу, путем прыжка; партия не может "сдать в архив" старшее поколение и зажить сразу по-новому. Вряд ли стоит серьезно останавливаться на таком глупенько-демагогическом доводе. Говорить о сдаче в архив старшего поколения могли бы только сумасшедшие. Речь идет именно о том, чтобы старшее поколение сознательно переменило курс и тем самым обеспечило бы свое дальнейшее руководящее влияние во всей работе самодеятельной партии. Нужно, чтобы старшее поколение рассматривало новый курс не как маневр, не как дипломатический прием, не как временную уступку, а как новый этап в политическом развитии партии. Тогда окажутся в великом выигрыше и руководящее поколение и партия в целом. Общественный состав партии Вопрос не исчерпывается, разумеется, взаимоотношением поколений. В более широком историческом смысле вопрос решается социальным составом партии, и, прежде всего, удельным весом в ней фабрично-заводских ячеек, пролетариев у станка. Первой задачей класса, захватившего власть, было создание государственного аппарата, включая армию, органы управления хозяйством и пр. Но орабочение государственного, кооперативного и пр[очих] аппаратов означало, по самому существу своему, ослабление и разжижение основных фабрично-заводских ячеек партии и чрезвычайный рост в партии администраторских элементов, как пролетарского, так и иного происхождения. В этом противоречие положения. Выход из него мыслим только по пути серьезных хозяйственных успехов, здорового пульсирования фабрично-заводской жизни и постоянного притока в партию рабочих, остающихся у станка. Каким темпом пойдет этот основной процесс, через какие он пройдет приливы и отливы, сейчас предсказывать трудно. Разумеется, и на данной стадии нашего хозяйственного развития нужно сделать все, чтобы вовлечь в партию как можно большее количество рабочих от станка. Но серьезное изменение партийного состава -- в таком, примерно, размере, чтобы фабрично-заводские ячейки составляли две трети партии, -- может быть достигнуто очень нескоро и лишь на основе очень серьезных хозяйственных успехов. Во всяком случае, мы обязаны считаться с еще очень продолжительным периодом, в течение которого наиболее опытные и активные члены партии -- в том числе, разумеется, и пролетарского происхождения -- будут заняты на различных постах государственного, профессионального, кооперативного и партийного аппарата. И этот факт сам по себе уже заключает опасности, служа одним из источников "бюрократизма". Совершенно исключительное место занимает и будет занимать по необходимости в партии обучение молодежи. Воспитывая через посредство рабфаков, партийных университетов, высших специальных учебных заведений новую советскую интеллигенцию с высоким процентом коммунистического состава, мы тем самым отрываем молодые пролетарские элементы от станка не только на время обучения, но, по общему правилу, и на всю дальнейшую жизнь: рабочая молодежь, прошедшая через высшие школы, будет в свое время, очевидно, поглощена промышленным, государственным или тем же партийным аппаратом. Таков второй фактор нарушения внутреннего равновесия в партии к невыгоде для "основных" фабрично-заводских ячеек. Вопрос о том, происходит ли коммунист из пролетарской, интеллигентской или иной среды, имеет, разумеется, свое значение. В первый пореволюционный период вопрос о дооктябрьской профессии казался даже решающим, ибо отвлечение от станка на те или другие советские должности представлялось чем-то временным. Сейчас в этом отношении уже определилась глубокая перемена. Нет сомнения, что председатели губисполкомов или комиссары дивизий представляют собою известный общественный советский тип, в значительной мере даже независимо от того, из какой среды вышел каждый отдельный предгубисполкома или комиссар дивизии. За эти шесть лет создались довольно устойчивые группировки советской общественности. Мы имеем, следовательно, -- и притом на сравнительно длительный срок -- такое положение, что очень значительная и наиболее подготовленная часть партии поглощена различными аппаратами руководства и управления, хозяйствования и командования; другая значительная часть учится; третья часть рассеяна в деревнях, работая на пашне, и только четвертая часть (по численности в настоящее время менее 1/6) состоит из пролетариев, работающих у станка. Совершенно очевидно, что рост партийного аппарата и сопровождающие этот рост черты бюрократизации порождаются не фабрично-заводскими ячейками, которые объединяются через аппарат, а как раз всеми другими функциями партии, осуществляемыми ею через посредство государственных аппаратов управления, хозяйствования, командования, обучения. Другими словами, источником бюрократизма в партии является возрастающая передвижка внимания и сил в сторону правительственных аппаратов и учреждений при недостаточно быстром росте промышленности. В виду этих основных фактов и тенденций мы должны себе отдать тем более ясный отчет в опасностях аппаратного перерождения старых кадров партии. Было бы грубым фетишизмом думать, будто старые кадры только потому, что они вышли из лучшей в мире революционной школы, заключают в себе самодовлеющие гарантии против всех и всяких опасностей идейного измельчания и оппортунистического перерождения. Нет! История делается через людей, но люди вовсе не всегда сознательно делают историю, в том числе и свою собственную. В последнем счете вопрос, конечно, будет разрешен большими факторами международного значения: ходом революционного развития в Европе и темпом нашего хозяйственного строительства. Но фаталистически возлагать всю ответственность на эти объективные факторы так же неправильно, как и искать гарантий только в своем субъективном радикализме, унаследованном от прошлого. При одном и том же революционном заряде и при одних и тех же международных условиях партия может лучше или хуже противостоять разлагающим тенденциям, в зависимости от сознательности, с какой она относится к опасностям, и от активности, с какой она борется против них. Совершенно очевидно, что порожденная всей обстановкой разнородность общественного состава партии не ослабляет, а, наоборот, чрезвычайно обостряет все отрицательные стороны аппаратного курса. Нет и не может быть другого средства к преодолению корпоративного и ведомственного духа отдельных составных частей партии, как их активное сближение в режиме партийной демократии. Поддерживая "штиль", разобщая всех и все, партийный бюрократизм одинаково тяжело, хотя и no-разному бьет и по заводским ячейкам, и по хозяйственникам, и по военным, и по учащейся молодежи. Особенно остро, как мы видели, реагирует на бюрократизм учащаяся молодежь. Не даром т. Ленин предлагал для борьбы с бюрократизмом широко привлекать учащихся. По своему составу и связям учащаяся молодежь отражает все социальные прослойки, входящие в нашу партию, и впитывает в себя их настроения. По молодости и отзывчивости она склонна этим настроениям немедленно же придавать активную форму. Как учащаяся молодежь, она стремится объяснять и обобщать. Этим вовсе не сказано, что молодежь во всех своих проявлениях и настроениях выражает здоровые тенденции. Если бы это было так, это означало бы одно из двух: либо в партии все обстоит благополучно, либо молодежь перестала отражать свою партию. Но нет ни того ни другого. Рассуждение о том, что базой нашей являются не ячейки учебных заведений, а ячейки фабрик и заводов, в принципе верно. Но когда мы говорим, что молодежь является барометром, этим самым мы как раз и отводим ее политическим проявлениям не основное, а симптоматическое значение. Барометр не создает погоды, а только отмечает ее. Политическая погода создается в глубине классов и в тех областях, где классы соприкасаются друг с другом. Заводские ячейки создают прямую и непосредственную связь партии с основным для нас классом, с промышленным пролетариатом. Деревенские ячейки в гораздо более слабой степени создают связь с крестьянством. С ним же, главным образом, связывают нас военные ячейки, поставленные, однако, в совершенно особые условия. Наконец, учащаяся молодежь, вербуемая изо всех слоев и прослоек советской общественности, отражает в своем пестром составе все плюсы и минусы наши, и мы были бы тупицами, если бы не прислушивалась внимательнейшим образом к ее настроениям. К этому нужно еще прибавить, что значительная часть нашего нового студенчества состоит из членов партии с достаточно серьезным для молодого поколения революционным стажем. И совершенно напрасно сейчас наиболее ретивые аппаратчики фыркают на молодежь. Она -- наша проверка и наша смена, и завтрашний день за нею. Но вернемся, однако, к вопросу о партийном преодолении разнородности отдельных частей и групп партии, разобщенных своими советскими функциями. Мы сказали и снова здесь повторяем, что бюрократизм в партии вовсе не есть отмирающее наследие какого-либо предшествующего периода, наоборот, это явление по существу новое, вытекающее из новых задач партии, новых ее функций, новых трудностей и новых ее ошибок. Свою диктатуру пролетариат осуществляет через советское государство. Коммунистическая партия является руководящей партией пролетариата, а, следовательно, и его государства. И весь вопрос в том, как осуществлять это руководство, не сплетаясь слишком тесно с бюрократическим аппаратом государства и не подвергаясь в этом сплетении бюрократическому перерождению. Коммунисты внутри партии и внутри государственного аппарата сгруппированы по-разному. В государственном аппарате они находятся в иерархической зависимости друг от друга и в сложных персональных взаимоотношениях с беспартийными. Внутри партии все они являются равноправными, поскольку дело идет об определении основных задач и методов работы партии. Коммунисты работают у станка, входят в завком, управляют предприятиями, трестом предприятий, синдикатом, стоят во главе ВСНХ и пр. Поскольку же дело идет о руководстве хозяйством со стороны партии, она учитывает -- должна учитывать -- опыт, наблюдение, мнение всех своих членов, размещенных на разных ступенях административно-хозяйственной лестницы. В этом и состоит основное, ни с чем не сравнимое преимущество нашей партии, что она имеет возможность в каждый данный момент взглянуть на промышленность глазами коммуниста-токаря от станка, коммуниста-профессионалиста, коммуниста-директора, красного торговца и, сочетав воедино взаимно дополняющий опыт всех этих работников, определить линию своего руководства хозяйством вообще, данной его отраслью в частности. Совершенно очевидно, что такого рода действительное партийное руководство осуществимо только на основах живой и активной партийной демократии. И наоборот, чем больше преобладания получают аппаратные методы, тем больше руководство партии заменяется администрированием ее исполнительных органов (комитетов, бюро, секретарей и пр.). Мы видим, как при усилении такого курса все дела сосредоточиваются в руках небольшой группы лиц, иногда одного секретаря, который назначает, смещает, дает директивы, призывает к ответственности и пр. При таком перерождении руководства основное и неоценимое преимущество партии -- ее многообразный коллективный опыт -- отступает на задний план. Руководство получает чисто организационный характер и вырождается нередко в простое командование и дергание. Партийный аппарат входит во все более детальные задачи и вопросы советского аппарата, живет его повседневными заботами, подвергается его воздействию и из-за деревьев перестает видеть лес. Если партийная организация, как коллектив, всегда богаче опытом, чем любой из органов государственного аппарата, то этого вовсе нельзя сказать об отдельных должностных лицах партаппарата. Наивно, в самом деле, думать, что секретарь, в силу своего секретарского звания, воплощает в себе всю сумму знаний и умений, необходимых для партийного руководства. На деле он создает себе подсобный аппарат, с бюрократическими отделами, с бюрократической информацией, бумажными справками, и этим аппаратом, сближающим его с советским аппаратом, отгораживается от живой партии. И происходит по известному немецкому выражению: "Ты думаешь, что двигаешь других, а на самом деле двигают тебя". Весь переплет бюрократической повседневности советского государства вливается в партийный аппарат и создает в нем бюрократический сдвиг. Партия как коллектив не ощущает своего руководства, ибо не осуществляет его. Отсюда недовольство или недоумение даже в тех случаях, когда руководство по существу правильно. Но оно не может удержаться на правильной линии, поскольку разменивается на мелочи, не приобретая систематического планомерного и коллективного характера. Таким образом, бюрократизм не только нарушает внутреннюю спайку партии, но и ослабляет правильное воздействие ее на государственный аппарат. Этого сплошь да рядом не замечают и не понимают те, кто громче всего кричат о руководящей роли партии по отношению к советскому государству. Группировки и фракционные образования Вопрос о группировках и фракциях занял в дискуссии центральное место. На этот счет надо высказаться со всей ясностью, так как вопрос очень острый и ответственный. А ставится он сплошь да рядом фальшиво. Мы являемся единственной партией в стране, и в эпоху диктатуры иначе быть не может. Различные потребности рабочего класса, крестьянства, государственного аппарата и его личного состава давят на нашу партию, стремясь найти через ее посредство политическое выражение. Трудности и противоречия развития, временная несогласованность интересов разных частей пролетариата, или пролетариата в целом и крестьянства -- все это напирает на партию через ее рабочие и крестьянские ячейки, через государственный аппарат, через учащуюся молодежь. Даже эпизодические временные разногласия и оттенки мнений могут выражать в какой-то отдаленной инстанции давление определенных социальных интересов; эпизодические разногласия и временные группировки мнений могут, при известных условиях, превратиться в устойчивые группировки; эти последние могут, в свою очередь, раньше или позже развернуться в организованные фракции; наконец, сложившаяся фракция, противопоставляя себя другим частям партии, тем самым более поддается давлению, идущему извне партии. Такова диалектика внутрипартийных группировок в эпоху, когда коммунистическая партия по необходимости монополизирует в своих руках руководство политической жизнью. Каков же вывод? Если не хочешь фракций, -- не нужно постоянных группировок; если не хочешь постоянных группировок, -- избегай группировок временных; наконец, чтобы оберечь партию от временных группировок, нужно, чтобы в партии вообще не было разногласий, ибо где два мнения, там люди всегда группируются. Но как же, с другой стороны, избежать разногласий в полумиллионной партии, которая руководит жизнью страны в исключительно сложных и трудных условиях? Таково основное противоречие, коренящееся в самом положении партии пролетарской диктатуры, и от этого противоречия нельзя отделаться одними только формальными приемами. Те сторонники старого курса, которые голосуют за резолюцию ЦК в уверенности, что все останется no-старому рассуждают, примерно, так: вот чуть-чуть приподняли над партией крышку аппарата, и сейчас же обнаружились тенденции ко всяческим группировкам; надо снова поплотнее привинтить крышку. Этой коротенькой мудростью проникнуты десятки речей и статей "против фракционности". Эти товарищи в глубине души считают, что резолюция ЦК есть либо политическая ошибка, которую можно замять, либо аппаратная уловка, которую нужно использовать. Я думаю, что они грубейшим образом ошибаются. И если что может внести величайшую дезорганизацию в партию, так это упорство в старом курсе под видом почтительного принятия нового. Партийное общественное мнение неизбежно вырабатывается в противоречиях и разногласиях. Локализировать этот процесс только в аппарате, преподавая затем партии готовые плоды в виде лозунгов, приказов и пр., значит идейно и политически обессиливать партию. Делать всю партию участницей формирования решений -- значит идти навстречу временным идейным группировкам с опасностью их превращения в длительные группировки и даже во фракции. Как же быть? Неужели нет выхода? Неужели нет места для партийной линии между режимом партийного "штиля" и режимом фракционного расщепления партии? Нет, такая линия есть, и вся задача внутрипартийного руководства состоит в том, чтобы ее каждый раз -- особенно на повороте -- найти, в соответствии с данной конкретной обстановкой. Резолюция ЦК прямо говорит, что бюрократический режим в партии является одним из источников фракционных группировок. Вряд ли эта истина нуждается сейчас в доказательствах. Старый курс был очень далек от "развернутой" демократии, и однако же он нимало не уберег партию не только от нелегальных фракционных образований, но и от того взрыва дискуссии, который сам по себе -- смешно было бы закрывать на это глаза! -- чреват образованием временных или длительных группировок. Для предотвращения этого требуется, чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности и не толкали этим добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности. Но ведь такая постановка вопроса о фракциях означает оправдание мясниковщины? -- слышим мы голос высшей бюрократической мудрости. Разве? Но, во-первых, вся подчеркнутая нами фраза представляет собою точную цитату из резолюции ЦК. А, во-вторых, с какого это времени объяснение равносильно оправданию? Сказать, что нарыв явился результатом дурного кровообращения, вследствие недостаточного притока кислорода, вовсе не значит "оправдать" н