Л.Д.Троцкий. Архив в 9 томах: Том 6 --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский ? http://lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/ Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net Date: 29 Sep 2005 --------------------------------------------------------------- Архив Л. Д. Троцкого. Том 6 Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского Предисловие Шестой том "Архива Троцкого" в основном завершает публикацию документов первого периода эмиграции, когда Л.Д.Троцкий, находясь в Турции, сосредоточивал свои основные усилия на формировании международной коммунистической оппозиции, не идя еще на окончательный организационный разрыв с компартиями и Коминтерном. Том охватывает 1931-1932 гг. Как и документы, опубликованные в пятом томе, представленные здесь материалы свидетельствуют о двойственности и противоречивости политической линии и организационных усилий лидера международного коммунистического оппозиционного движения. С одной стороны, он продолжал подчеркивать "внутренний характер" своей оппозиции, ее принадлежность к единому коммунистическому движению. Он считал, что оппозиция совершила бы пагубную ошибку, :решив создать сегодня IV Интернационал. Но, с другой стороны, он вынужден был считаться с тем фактом, что его сторонники были изгнаны из компартий и уже сформировали свои самостоятельные группы или же находились в процессе их оформления. Троцкий продолжал настаивать на четком организационном и политическом размежевании. Хотя он рьяно отрицал обвинения в том, что происходит формирование параллельных компартий, фактически он все больше видел в группах, лигах и прочих объединениях своих последователей эмбрионы будущих партий, а в их международном объединении - зародыш будущего Интернационала. Не случайно, отвергая необходимость создания Четвертого Интернационала, он, в отличие от прежних лет, относил эту свою позицию только к данному времени, не предрекая, какие действия будут предприняты в недалеком будущем. Троцкий уделял особое внимание деятельности находившегося в Париже Интернационального Секретариата оппозиции (его стали называть в этот период также Административным Секретариатом). Том открывается рядом писем М.Миллю (Окуню), эмигранту из России, занимавшему в начале 30-х годов пост исполнительного руководителя этого Секретариата. Письма свидетельствуют, что усилия Троцкого по объединению оппозиционных коммунистических групп, по преодолению раскола в национальных организациях, прежде всего в Коммунистической лиге Франции, не приводили к успеху. Сам Милль, на которого Троцкий первоначально возлагал большие надежды, не оправдал его ожиданий, стремился к бюрократическому единоличному решению сложных вопросов и, главное, своевольничал, нарушал указания "пророка в изгнании", пытаясь в то же время убедить Троцкого, что он последовательно выполняет его волю. Троцкий стремился активизировать Интернациональный Секретариат, но все его усилия в этом направлении к успеху не привели. В то же время поначалу Троцкий даже как бы заискивал перед Миллем, и это свидетельствует о том, насколько скудны были находившиеся в его распоряжении активные кадры. Троцкий подчас резко упрекает и даже разоблачает Милля, но в следующем письме, в ответ на жалобы последнего, чуть ли ни извиняется перед ним, допуская обычно совершенно не свойственные ему интонации. Видно, что на Милля, как на единственного постоянного члена Интернационального Секретариата, он сильно рассчитывал. Чуть позже Троцкий писал, что из его писем Миллю "можно было бы составить большой том". Разочарование, однако, наступило довольно быстро. С середины 1931 г. Троцкий перестает обращаться лично к Миллю и адресуется к Интернациональному Секретариату в целом, а в октябре того же года происходит полный разрыв с Миллем. Троцкий констатирует: "К поведению т. Милля я не могу отнестись иначе, как с величайшим возмущением... [Он] считает возможным и допустимым пытаться превратить Интернациональный Секратариат в оружие своих субъективных настроений и личных зигзагов". По многим документам прослеживается плохо скрытое, а иногда и открыто выражаемое разочарованием тем, что Интернациональный Секретариат не в состоянии наладить эффективеное руководство национальными секциями, находится в жалком состоянии, что его "Бюллетень" выходит лишь от случая к случаю. Не меньшее чувство досады и даже озлобления проявлял Троцкий по адресу многих лидеров национальных секций своих сторонников. Хотя свои гневные, а подчас и издевательские письма он считал лишь "дружескими увещеваниями", они не только интонциями, но во многих случаях и содержанием не отличались или почти не отличались от разоблачительных филиппик по адресу политических противников. Присоединение одной из французских оппозиционных групп к Коммунистическо лиге Франции Троцкий комментировал презрительными словами: "Группа `Лютт де клясс', которая в течение нескольких лет переезжала с одного идеологического курорта на другой, примкнула к левой оппозиции". Тем не менее, как и подобало правоверному марксисту-ленинцу, Троцкий искал "объективные" причины неудач своего движения. В июле 1931 г. он высказал мнение, что возникший "революционный прилив" бъет как по правой, так и по левой оппозициям официальному сталинистскому коммунизму. "...При таких условиях, - полагал он, - та фракция, которая не просто плывет по течению, а критически перерабатывает обстановку и сознательно ставит все вопросы стратегии, должна неминуемо быть на известное время оттерта в сторону". Почему же? Ответ на этот вопрос не следовал. Правда, почти вслед за этим лидер оппозиции все же вынужден был перейти от "объективных факторов" к "субъективным", признав в том же документе, что оппозиция "до сих пор" сделала "очень мало", что оппозиционные группы "нередко не имели ничего общего с большевизмом", что "мы делали... немало ошибок", что рабочие "не поспешили броситься очертя голову на призыв левых оппозиционных групп в разных странах". Призывая к конкретному анализу обстановки, причинно-следственных связей явлений, Троцкий далеко не всегда следовал собственному призыву, особенно в тех случаях, когда такой анализ мог оказаться политически вредным для его движения или же для него лично. Отсюдя и те негодующие упреки, язвительные характеристики, стремление навязать оппозиционерам собственный строй мыслей, которые прослеживаются у автора почти всех публикуемых документов все больше и больше. Естественно, он был крайне уязвлен репликой Г.Урбанса, лидера одной их германских оппозиционных групп, который возразил против того, чтобы в качестве незыблемой истины признавали "каждую запятую Троцкого". В чем только ни обвинил Троцкий Урбанса в связи с этой фразой: в глубокомысленном богемстве и люмпенпролетарском цинизме, в том, что тот, мол, сводит дело к своей лавочке и, наконец, в идейном шарлатанстве и авантюризме! Не менее презрительно отзывался Троцкий о П.Навилле, французском писателе-сюрреалисте, возглавлявшем одну из групп в Коммунистической лиге Франции, которая соперничала с группой Р.Молинье, пользовавшегося поддержкой оппозиционного "пророка". "Политическая бесплодность этого человека доказана полностью, - гласил своего рода приговор Навиллю. - Ждать от него революционной инициативы можно так же, как от козла молока. По складу это консервативный, недоверчивый и политически робкий буржуа, испорченный случайной прививкой марксистской теории". Не ясно, сознательно ли бросил автор последнюю фразу или она прорвалась случайно. Но в ней Троцкий был ближе к истине, чем во множестве своих сочинений - "прививка" марксизма могла только испортить западного интеллектуала... Столь же жесткие и хлесткие отрицательные характеристики давались бывшим соратникам по коммунистичской оппозиции в СССР. Одним из немногих иключений был Х.Г.Раковский, которого Троцкий именовал живым воплощением интернационализма. Все же многие конкретные оценки политической ситуации Троцким, особенно когда он выходил за пределы положения в оппозиционном коммунистическом движении или в компартиях, отличались достоверностью, несмотря на то, что каждый раз они окрашивались в догматизм творца теории перманентной революции. В наибольшей степени это относилось к оценке ситуации в Германии, где в услолвиях "великой депрессии" начала 30-х годов резко усилились экстремистские политические настроения и влияние Национал-социалистической рабочей партии Гитлера. Уже в сентябре 1931 г. Троцкий считал возможным приход национал-социалистов к власти, что означало бы, по его мнению, неизбежность войны между Германией и СССР. В то же время он отвергал свойственную не только коминтерновским теоретикам, но и некоторым из тех, кто считал себя его последователями, тенденцию весьма расширительного толкования "фашизма". Эта тенденция состояла в том, что чуть ли ни любой сдвиг вправо в системе политической власти той или иной страны квалифицировался как "фашистский переворот", и в том, что предсказывалась фатальная неизбежность "фашистской стадии" в развитии капиталистических стран. Полемизируя со своими британскими последователями Ридлеем и Аггарвалой (точнее, последние причисляли себя к таковым, Троцкий же от них отмежевался), оппозиционный лидер счел немотивированным выдвижение ими на первый план вопроса о возможности фашистской власти в Великобритании. Он обоснованено оценил "полное ничтожество" Фашистской партии О.Мосли и тем более экстремистской Гильдии Св.Михаила. В более широком плане он характеризовал фашизм как "специфическую форму диктатуры финансового капитала, не тождественную с империалистической диктатурой как таковой". Не трудно увидеть, что по существу эта дефиниция почти не отличалась от определения фашизма, данного Коминтерном через четыре года, на его Седьмом конгрессе. Но это было сделано через два с половиной года после прихода нацистов к власти в Германии. В начале 30-х годов же официальный коммунизм, в отличие от Троцкого, видел фашизм не столько у партии Гитлера, сколько у социал-декмократов, против которых и направлял свои стрелы. Через год Троцкий смог уже довольно объективно оценить социальную базу национал-социализма, признав, что он выражает отнюдь не только интересы "финансового капитала". "Разношерстные массы мелкой буржуазии, оторвавшись от старых партий или впервые пробудившись к политической жизни, сомкнулись под знаменем со знаком свастики. Впервые за всю свою историю промежуточные классы - ремесленники, торговцы, "свободные" профессии, служащие, чиновники, крестьяне - разобщенные условиями и привычками жизни, традициями и интересами, оказались объединены в одном походе, более причудливом, фантастическом и противоречивом, чем крестовые походы средних веков". Эта оценка может рассматриваться как зародыш того интерклассового понимания германского нацизма, которое постепенно сложилось в историографии после второй мировой войны. Правда, из этого комплекса Троцкий исключал рабочий класс, что можно считать понятным, учитывая коммунистические догматы нашего героя. Впрочем, из относительно взвешенного анализа ситуации в Германии делались весьма субъективные, хотя и выгодные для авторитарно-коммунистического мышления Троцкого, выводы о том, что в целом буржуазно-демократический строй если еще и не становится анахронизмом, то вступает в полосу, когда он вынужден будет отойти на "запасные позиции". Вот еще одно высказывание Троцкого, относящееся, как и предыдущее, к концу лета 1929 г.: "...Можно сурово осуждать крайние партии за пристрастие к насилию; можно надеяться на лучшее будущее. Но факт остается фактом: провода демократии не выдерживают социальных токов слишком высокого напряжения. Между тем, это еще только начало эпохи". Из других стран, которым удедялось наиболее внимание в 1931-1932 гг., следует выделить Испанию, где была ликвидирована авторитарная власть генерала Примо де Ривера, а вслед за этим развернулась демократическая революция, продолжавшаяся почти все десятилетие. Из документов, посвященных этой стране, видно, какие грандиозные планы строил Троцкий в связи с испанскими событиями. Поначалу казалось, что факты подтверждают его расчеты, и он вновь и вновь использовал их для того, чтобы призвать к развитию перманентной революции. Троцкий отлично понимал, что добиваться в Испании низвержения буржуано-демократического устройства и замены его диктатурой пролетариата означало бы "играть роль дурачков и болтунов". В то же время он призывал к неуклонному углублению революции и тем самым ставил буржуазную демократию под сомнение в противоречии с собственными утврждениями. Здесь, как и в массе других случаев, на помощь приходило удобное орудие диалектики, в частности концепция единства противоположностей и диалектического "снятия", то есть отвержения достигнутого путем его максимального развития. Задача в том, провозглашал Троцкий, чтобы "на основах парламентской стадии революции стать сильнее, собрав вокруг себя массы. Только так можно преодолеть парламентаризм". Троцкий резко критиковал испанскую компартию и Коминтерн, которые пропускали "месяц за месяцем" и этим подготовили, по его словам, исход революции не в русском, а в "немецком стиле", то есть создание собственно демократического режима. Правда, иногда ему казалось, что испанская компатртия воспринимает его лозунги, и он считал это результатом критики со стороны оппозиции. Но вскоре ему приходилось не раз убеждаться, что компартия Испании от установок перманентной революции весьма далека. Троцкий отвергал сепаратистские программы некоторых левых испанских групп, в частности тех, которые провозглашали себя его последователями. В первую очередь это относилось к Рабоче-крестьянскому блоку, а затем к Каталонской федерации во главе с Хоакином Маурином, которые фактичекски выступали за отделение Каталонии от Испании. Созданная позже на базе этих организаций Рабочая партия марксистского объединения (ПОУМ) не была, как это утверждалось в официальной коммунистической литературе и как пишут многие авторы по наши дни1, "троцкистской организацией" - Троцкий неустанно критиковал ее установки. Довольно трезвые оценки можно встретить в публикуемых документах касательно ситуации на Дальнем Востоке, в частности положения в Китае, японской агрессии в Маньчжурии, перспектив развития событий в этом регионе. Япония увязла в Маньчжурии, полагал Троцкий. Попустительство Лиги Наций ведет к тому, что Япония будет "втягиваться в Китай" все более и более, считал он. Национальное пробуждение Китая будет расти, тогда как Япония будет предпринимать все новые захваты и насилия. "Этот процесс имеет свою автоматическую логику. Международное положение Японии будет становиться все более напряженным. Военные расходы будут непрерывно увеличиваться, первоначальные соображения экономической выгоды... подменятся соображениями военного престижа". В то же время миллионы китайцев берутся за оружие. "Уже в качестве партизанских отрядов, постоянно висящих над японскими коммуникациями и угрожающих отдельным японским отрядам, импровизированные китайские войска и сейчас могут представлять для японцев грозную опасность". Как видим, оценки и прогнозы были весьма точными и тонкими, особенно если иметь в виду, что приход нацистов к власти в Германии и возникновение "оси" Берлин-Токио были еще впереди. В документах, предлагаемых в данном томе, Троцкий могократно обращался к ситуации в СССР, хотя и реже, чем в 1929-1930 гг. Наибольшее внимание он уделял росту власти бюрократии, бюрократичекому "перерождению" государственного и партийного аппарата, который, по его мнению, в первые годы большевистской власти носил пролетарский характер. Троцкий всеми силами пытался утвердить своих сторонников и более широкий круг читателей в убеждении, что между ленинским этапом в развитии партии и страны и ситуацией при Сталине существет непреодолимая пропасть. Разгром оппозиции стал вместе с тем разгромом партии Ленина, утверждал он в начале 1932 г. Острый ум лидера коммунистической оппозиции напряженно искал объяснения случившегося, причем только такого объяснения, которое, во-первых, никак не поставило бы под сомнение основные марксиско-ленинские догмы, а, во-вторых, позволило бы оправдать и возвеличить Ленина и его соратников, прежде всего себя самого. Близкая история и современность были для Троцкого неразрывно связаны, и недавнюю историю он в полном смысле рассматривал как "политику, опрокинутую в прошлое". Почему рабочий класс не предотвратил установление власти бюрократии? Как обосновать сохранение диктатуры пролетараиата в условиях растущенго сталинского единовластия? Удобное объяснение или, точнее, оправдание происшедшего и происходившего Троцкий находил в необходимости наведения порядка в стране, оживления экономики и повышения уровня жизни населения, что сочеталось с неизбежной усталостью рабочего класса "после каждго великого революционного напряжения" и с падением его политических интересов. В этих факторах он видел главную причину упрочения бюрократического режима и роста личной власти Сталина, в котором новая бюрократия "нашла свою персонификацию". Нетрудно заметить, что этим самым Троцкий невольно признавал неизбежнсоть бюрократического перерождения советской системы. Применительно к действиям Сталина и его присных по "исправлению" истории, главным образом в связи с публикацией в конце 1931 г. статьи Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма", Троцкий фактически предрекал грядущий "большой террор", хотя, разумеется, не только не употреблял этого термина, но и не представлял себе масштабов и сфер будущей кровавой резни. Имея в виду, что обвинения в "контрабанде троцкизма" выдвигались не только против бывших оппозиционеров, капитулировавших и вроде бы вновь занявших видное положение в советской иерархии, но и против молодых исследователей, не связанных в прошлом с оппозицией, Троцкий показывал, что, по существу дела, многие области общественной деятельности и важнейшие сферы гуманитарных исследований в СССР находились в руках тех, кого власть имущие без труда могли обвинить в том, что они являются "авангардом буржуазной контрреволюции". В то же время вновь и вновь Троцкий тешил себя иллюзией, что в СССР, в ВКП(б) продолжают действовать значительные оппозиционные силы, что рабочий класс прислушивается к голосам его тайных сторонников, что возможно объединение групп, выступающих против власти Сталина, его относительно мирное, почти безболезненное отстранение от власти и т. п. В начале 1932 г., в преддверии XVII конференции ВКП(б), провозглашалось: "Рабочие недовольны не советским режимом, а тем, что бюрократия заменяет собой Советы. В разных рабочих ячейках "троцкисты" поднимают голос, иногда очень мужественно. Их исключают. Это начало новой главы в жизни правящей партии. Критические голоса более уже не смолкнут". Действительно, критические голоса "троцкистов" еще раздавались. Но звучали они все реже и глуше, их не только "исключали", но и отправляли в тюрьмы. "Новый этап" действительно приближался, однако он означал не возвращение Троцкого в качестве "победителя на :белом коне", а завершение установления личной неограниченной власти Сталина, закрепленной кровью и всеобщим ужасом "большого террора", то есть вступление СССР в полосу зрелого тоталитаризма. Неоправданно оптимистический настрой, скорее всего продиктованный политической целесообразностью, как он ее понимал, Троцкий сохранял и позже, утверждая, что "левая оппозиция" в партии и рабочем классе расширяется и крепнет. Небезынтересно отметить, что Троцкий не только почти полностью отказывался от критики советской действительности, но и фактически выступал апологетом сталинской власти, когда он публиковался в большой прессе западных держав, в частности Соединенных Штатов. Какие только чудеса можно прочитать в его интервью американским газетам "Либерти" и "Нью-Йорк Таймс" в августе-сентябре 1932 г.! Отвергались очевидные для любого объективного наблюдателя истины - факты олигархической власти "узкой группы в Кремле", преследования религии, эксплуатации "предрассудков невежественных масс" с помощью, в частности, демонстрации мумии Ленина в Мавзолее, субсидирования зарубежной коммунистической прессы советским государством и т. п. Что касается последнего вопроса, то аргументация Троцкого ничем не отличалась от обычной демагогии советских дипломатов и пропагандистов об "отдельности Коминтерна", то есть о том, что помощь, мол, оказывется не государством, а партией по линии Коммунистического Интернационала, как будто между их финансовыми ресурсами существовала какая-то пропасть! В то же время расправу с крестьянством во время сплошной коллективизации Троцкий полностью поддержал, хотя и глухо упомянул о каких-то не названных им "ошибках". Одновременно он фактически взял на себя долю коллективной ответственности за террористическую политику большевиков в целом: "...Кто принимает революцию, вынужден принять ее последствия. Я принадлежу к тем, которые стоят на почве Октябрьской революции, и готов нести ответсвенность за все ее последствия..." От обычной большевистской демагогии такого рода декларации Троцкого отличались лишь бльшим словесным мастерством, великолепным умением жонглировать фактами, находить исторические аналогии и псевдологичные причины и следствия. Впрочем, и в такого рода выступлениях Троцкий изыскивал возможности для пропаганды своей теории перманентной революции, в частности допуская, что "европейский капитализм гораздо ближе к социалистической революции, чем Советский Союз - к национальному социалистическому обществу". В 1931-1932 гг. Троцкий уделял значительную (порой основную) часть своего времени продготовке крупного труда "История русской революции", который оказался самым весомым его произведением по исторической проблематике и не утратил своего историографического звучания до наших дней, несмотря на сугубо политическую окрашенность. Выпущенная впервые на русском языке в Берлине2, эта работа появилась почти одновременно в США на английском, а затем в разных странах на французском, испанском, польском, немецком и других языках. Несколько лет назад она переиздана в Москве3. Многие документы, публикуемые в данном томе, связаны с подготовкой этой работы - подбором материалов, выработкой позиции по тому или иному вопросу, контактами с издателями и пр. Особенно это относится к письмам сыну Троцкого Л.Л.Седову и американцу М.Истмену, а также к документам, связанным с судебной тяжбой с германским издателем Г.Шуманом4. Своего рода конспект своего труда, облеченный в форму блестящего устного выступления, Троцкий представил в лекции "Что такое Октябрьская революция", прочитанной 27 ноября 1932 г. в Копенгагене и публикуемой в конце данного тома. Помимо многих других вопросов, поставленных в этом выступлении, которые, очевидно, привлекут внимание специалистов и других читаталей, бросается в глаза обоснование "закона комбинированного развития", под которым Троцкий понимал неизбежность ускоренной, догоняющей модернизации отсталых стран, которые в погоне за хозяйственным авангардом человечества перепрыгивают через промежуточные стадии. * * * В данный том включены статьи, интервью, заявления, письма, единственное устное выступление Т роцкого (о нем только что было сказано) и другие материалы. Помимо документов Троцкого публикуются также несколько писем его секретаря М.И.Певзнер Л.Л.Седову. Авторство документов оговорено только в тех случаях, когда оно не принадлежит Троцкому. Документы взяты в основном из Архива Л.Д.Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. Несколько документов извлечены из коллекции Б.И.Николаевского в Архиве Гуверовского Института войны, революции и мира и из коллекции Л.Д.Троцкого - М.Истмена в библиотеке Лилли Индианского университета (все эти коллекции хранятся в США). Поисковые данные указываются только в отношении материалов Гуверовского Института и Библиотеки Лилли. Некоторые включенные в том материалы ранее публиковались, в частности в многотомнике "Writings of Leon Trotsky" (Нью-Йорк) и сборнике "Троцки и България: Кореспонденция през 1929-1933 година" (София, 1993). Эти материалы в данном издании переданы по архивным первоисточникам, однако даны и ссылки на публикации. Том завершается примечаниями и указателями имен и географических названий. В подготовке тома к печати, наряду с его основными составителями, докторами исторических наук Ю.Г.Фельштинским и Г.И.Чернявским, участвовал доктор исторических наук А.В.Панцов. Том построен в соответствии с теми источниковедческими и археографическими требованиями, которые сформулированы во вступительной статье ко всему изданию. Мы считаем своим приятным долгом вновь выразить свою сердечную признательность администрациям архивов, давших любезное разрешение на публикацию документов, хранимых в их фондах. 1 В отдельных случаях это связано не только с недостаточной компетентнотью авторов, но и с их политической предвзятостью. См., например: Жуков Ю. Иной Сталин: Политическая реформа в СССР 1933-1937 гг. - М.: Вече, 2003 - С.262 и др. 2 Троцкий Л. История русской революции. Берлин: Гранит, 1931-1933. - Т. 1-2. В 3 кн. 3 Троцкий Л. Д. История русской революции. -М.: Терра, 1997. - Тт. 1-2. В 3 кн. 4 О сущности спора см. вступительную статью ко всему изданию. 1931 [Письмо М.Миллю] 4 января 1931 г. Дорогой товарищ Милль! Вы, конечно, получили документы, исходящие от группы Штифта. Я им совершенно не отвечаю. Моя точка зрения известна. Что думает предпринять интернациональный секретариат? Способен ли он на решение по этому вопросу? Вы, конечно, понимаете, что малейшая попытка прямо или косвенно сделать русскую оппозицию и меня в частности ответственным за пакости Даниэля1 и компании будет означать открытый разрыв не только с группою Даниэля, с которой вообще мы не можем иметь ничего общего, но и со всеми теми, кто выступит в качестве ее защитника против нас. Я спрашиваю, способен ли интернациональный секретариат принять сейчас решение? Я считаю, что единственное, притом наиболее мягкое решение, которое мог бы вынести интернациональный секретариат, должно было бы иметь приблизительно следующее содержание: Принимая во внимание, что все австрийские группы и подгруппы обнаружили полное отсутствие серьезной связи с интернациональной левой оппозицией, принимая во внимание чрезвычайную принципиальную неустойчивость этих групп, принимая, наконец и в особенности, во внимание то обстоятельство, что руководство одной из этих групп - "Манруф" - оказалось повинным в действиях, несовместимых с основами революционной морали, - интернациональный секретариат считает невозможным видеть ни в одной из нынешних австрийских оппозиционных групп, как они себя обнаружили в последнее время на деле, представительство международной левой оппозиции в Австрии, а, следовательно, и их участие в европейской конференции. Это не есть мое официальное предложение интернациональному секретариату, так как я считаю, что секретариат должен сам проявить в этом вопросе инициативу. Первые сведения о конференции У[нитарной] О[ппозиции] имеют прямо-таки трагический характер. Тем более поразительным кажется мне то, что вы пишете об этом в письме к т. Франкелю: несмотря на все, У[нитарная] Оппозиция является для нас полем деятельности; Эмиль2 и др[угие] хотят-де рвать с У[нитарной] О[ппозицией], что недопустимо, и пр. и пр. У меня такое впечатление, будто вы воспроизводите все те доводы, которые вчера т. Гурже направлял против вас. Не скрою от вас, что ваша позиция явилась для меня политической неожиданностью и жестоким ударом. Я продолжаю ее объяснять как незаконное, но все же временное расширение организационного компромисса на область принципиальных вопросов. Опасности на этом пути совершенно ясны: вы не завоюете доверия правого крыла, но вы потеряете доверие левого крыла. Секретариат, как и новая исполнительная комиссия3, при такой политике неизбежно повиснет в воздухе. Я не теряю, однако, надежды, что еще прежде, может быть, чем это письмо дойдет до вас, ход борьбы разрушит искусственную примиренческую позицию и вернет вас лично на правильный путь. [Л.Д.Троцкий] [Письмо М.Миллю] 6 января 1931 г. Дорогой товарищ Милль! Отвечаю на ваше письмо от 2 января. Сейчас, как и раньше, я вполне допускаю, что марксистское крыло Лиги4 или отдельные его члены делают те или другие частные ошибки. Но это ошибки в пределах нашей, марксистской, лево-оппозиционной политики. Как показывают статьи этих товарищей, они честно мыслят, хотят учиться и учатся. Навилль же флиртует с марксизмом, фехтует формулами, сменяет одну позицию на другую в зависимости от соображений второстепенного порядка. Этим вопрос решается. Незачем, мне кажется, гадать о том, сможет ли марксистское крыло собрать большинство или нет. Такие гадания излишни, если из них заранее делать пессимистические и примиренческие выводы. Надо поставить себе задачей исключить возможность руководящей роли флюгеров, как в Лиге, так и в интернациональной организации, иначе раскол абсолютно неизбежен. Спасти от раскола как Лигу, так и интернациональную организацию можно сейчас не примиренчеством, а совершенно непримиримой борьбой против Навилля и Ландау. Исход конференции У[нитарной] О[ппозиции], насколько могу судить по первым данным, в частности по отчету в "Веритэ", представляет собою прямую измену правого крыла. Поведение Гурже, Навилля и пр[очих] нисколько не лучше поведения Томского, Сталина, Бухарина в вопросе об англо-русском комитете. То, что Навилль сфабриковал критическую резолюцию, не имеет ровно никакой цены. Бухарин фабриковал такие резолюции десятками, чтобы под видом критики британских оппортунистов обеспечить дальнейшее подчинение британской компартии этим самым оппортунистам. Неужели же вы думаете, что можно рвать со Сталиным, Томским, Бухариным для того, чтобы делать уступки их маленьким подражателям? Самая опасная позиция - это позиция инспектора над борющимися течениями. Можно колебаться, выжидать, тормозить, примирять, пока не ясно, о чем, собственно, идет спор, т. е. пока не определились принципиальные линии. Но ведь сейчас эта стадия окончательно оставлена позади. На платформе Навилля (сочетание оппортунизма и вероломства) не может быть не только дружной работы, но нельзя долго сохранить и организационного единства. Если эта платформа не будет разбита и беспощадно осуждена, то раскол абсолютно неизбежен. Вот почему для сохранения организационного единства Лиги нужен беспощадный идейный разгром фракции Навилля-Ландау. Я не знаю, способен ли Навилль стать революционером. Я не считаю это исключенным. Но он может сделать шаг на этом пути, лишь почувствовав на своих боках, что есть вещи, которыми нельзя фехтовать и с которыми нельзя флиртовать. В этих условиях всякая политика, которая направлена на смазывание противоречий, на выработку "единодушных" резолюций и пр., есть не только ошибочная, но преступная политика. То обстоятельство, что вы принимаете участие в повседневной работе Исп[олнительной] Комиссии, кажется мне вдвойне неправильным и с личной стороны и с политической. Во-первых, это неосторожно. Во-вторых, вы рискуете утратить необходимую дистанцию и необходимую перспективу, которые вам, как члену секретариата, абсолютно необходимы. От т. Сюзо я ответа не получил. Откровенно вам скажу, я опасаюсь, что ваше примиренческое поведение успокаивает его совесть, т. е. вызывает у него иллюзию, что возможна какая-то диагональ (при фактической поддержке Навилля). Такая позиция чрезвычайно скомпрометировала бы наших итальянских товарищей и затруднила бы им в дальнейшем положение перед лицом официальной итальянской партии. Я послал сегодня тезисы против оппортунистического крыла в синдикальном вопросе. Единственный упрек, который я делаю себе, это то, что тезисы эти слишком мягки. Но так как я назвал их "предварительными замечаниями", то я сохраняю за собой право дополнить их и уточнить. Крики о том, что мы хотим разрыва с У[нитарной] О[ппозицией], представляют ведь дословные повторения воплей Сталина-Бухарина по отношению к Китаю, по отношению к Индии, по отношению к Англии. Здесь нет ни одного нового слова, ни одной свежей буквы. Все это плагиат у русских центристов и правых, у тех самых господ, которые держат наших единомышленников в тюрьме. Мы с вами сговаривались в том смысле, что вы будете неофициально представлять и защищать интересы русской оппозиции. Я не знаю, возможно ли для вас это при нынешних ваших настроениях. Но мне кажется, что первейшей вашей обязанностью, если вы наше соглашение берете всерьез, является не примиренчество с Сюзо и Навиллем, а разъяснение Сюзо, что дело идет о выборе между русской оппозицией и левым крылом Лиги, с одной стороны, и между кликой Навилля, с другой. Я уже писал Навиллю, что не намерен ни в малейшей мере компрометировать семь с половиной тысяч сидящих в тюрьмах и в ссылке революционеров хотя бы тенью ответственности за политику маленьких французских Томских, Сталиных и Бухариных. Надеюсь, в своих тезисах я показал и доказал, что борьба идет в данном случае по той же самой линии, которая привела нас к расколу с право-центристским блоком в СССР. Вот это надо понять прежде всего. Это надо поставить выше всяких отдельных промахов и недомолвок тт. Эмиля, Франка и др. Статья Франка, во всяком случае, неизмеримо выше всего того, что писали по этому поводу Навилль и Гурже. Отмежевание Гурже от Франка на непартийной конференции есть вероломный акт. Вы пишете по поводу конференции У[нитарной] О[ппозиции]: "Все, кроме Гурже, согласны, что результаты слабые, что принятая резолюция об единстве не выражает вполне нашего мнения". Вся эта характеристика, мне кажется, неправильна в корне. Что значит, "результаты слабые"? Разве это политическое определение? Извините: конференция показала, что вся работа Лиги в У[нитарной] О[ппозиции] подготавливала, проводила, осуществляла подчинение левых коммунистов левым и полулевым центристам. Конференция регистрирует важнейший этап на пути этой политической измены, - разумеется, бессознательной, разумеется, проделанной с наилучшими намерениями, но все же измены. Мне было бы очень обидно оказаться с вами в разных лагерях, но я бы очень хотел, чтобы вы прониклись той мыслью, что дело идет о таких вопросах, где не может быть и речи об уступках с моей стороны. Тезисы мои написаны были до получения последнего номера "Веритэ" с отчетом о конференции. Если бы я имел этот номер, я написал бы гораздо решительнее и беспощаднее. Почему вы пугаете уходом Корнета5 и Бернара6? Речь Корнета была, судя по отчету, самой лучшей на конференции. При твердой и решительной позиции с нашей стороны не уйдет ни Корнет, ни Бернар. Ведь сейчас именно Навилль с Гурже стараются вогнать клин между Лигой и У[нитарной] О[ппозицией]. Именно они кричат, что Лига хочет подчинить себе У[нитарную] О[ппозицию]. Именно они пугают сталинизацией и проч. Если посадить их на место, т. е. идейно разбить и осудить, то мы найдем без труда общий язык с У[нитарной] О[ппозицией] и, что еще важнее, с синдикатами. Но для этого вам самому надо стать в боевую линию. Вам сын уже писал, чтобы вы не печатали в "Бюллетене" посланные вам раньше выдержки из моего письма Нину. Причина такова. Я считал, что с арестом Нина связь с ним надолго прервана, и потому решил искать связи с испанскими товарищами через посредство "Бюллетеня". Но вчера получено было от жены Нина следующее письмо: "Сегодня А[ндреса] отправили в политическое отделение вместе еще с 8 другими товарищами. Условия очень хорошие, да и раньше не было плохо. К ним очень внимательны и стараются удовлетворить все их требования. А[ндрес] все время работает. А[ндрес] просил вам передать, что он совершенно согласен с вашей точкой зрения (письмо от 12/XII), а также согласны и другие товарищи (не оппозиц[ионеры]). Сейчас они ведут большую работу. Вместе с ними сидит много рабочих, самые передовые, и возможно, что там будет образована крепкая партия. Репрессии очень мягкие, некоторых уже освободили, и все думают, что скоро освободят и остальных..." Я придаю этому сообщению огромное значение. В революционной атмосфере Испании коммунизм может в короткий срок развиться в огромную силу под гегемонией левой оппозиции. Лозунг советов сейчас должен в Испании получить центральное значение. Я опасался, что испанские товарищи сочтут, что этот лозунг является преждевременным. То обстоятельство, что не только т. Нин, но и коммунисты - не оппозиционеры поддерживают этот лозунг, имеет в моих глазах огромное значение, и мы должны ждать в Испании уже в ближайшее время серьезных успехов компартии. Разумеется, письма жены Нина печатать не надо, как и не надо сообщать о тех свободах, какими заключенные пользуются в тюрьме. Наоборот, я считаю, что "Веритэ" подняла слишком малый шум по поводу ареста Нина. В последнем номере об этом уж нет ничего. Это ошибка. Надо повторять и трубить, и кричать, что Беренгуер7 держит в тюрьме Нина, высланного Сталиным. Буду с нетерпением ждать от вас более утешительных (т. е. более решительных) писем. Крепко жму руку. Подпись [Л.Д.Троцкий] [Письмо М.Миллю] 15 января 1931 г. Дорогой товарищ Милль! 1. Дело, по-видимому, идет о полной перестройке исполнительной комиссии с устранением Навилля. Разумеется, вам там виднее. Но я, признаться, опасаюсь, что эта организационная мера произведет неблагоприятное впечатление, особенно в других секциях. Можно было сразу радикально перестроить исполнительную комиссию, оставив Навилля при первой реформе в меньшинстве. Но тогда решено было создать примиренческую исполнительную комиссию. После того Навилль находился в состоянии непрерывного отступления, которое он сможет документально доказать. При этих условиях его изъятие из исполнительной комиссии может показаться немотивированным и будет выглядеть как личная месть. Боюсь, что это принесет больше вреда, чем пользы, особенно в других секциях. Я все время решительно выступал против политического примиренчества, с тем, чтобы необходимые организационные выводы сделаны были уже на конференции. И в этом случае дело рисовалось мне так, что Навилль будет выбран в исполнительную комиссию при твердом марксистском большинстве. С точки зрения интернациональной организации это было бы, мне кажется, гораздо выгоднее. Впечатление у меня такое, что от некоторого принципиального и политического примиренчества наши друзья перешли к организационному экстремизму. Столь резкий поворот внушает мне опасения. Возможно, конечно, что я отсюда не все вижу и что условия не оставляют других путей. Очень хотел бы от вас узнать на этот счет подробности. 2. Получили ли вы мои тезисы о синдикальных разногласиях8? Какова будет их дальнейшая судьба? 3. Нужно ли мне еще давать тезисы по поводу "турнан"9 и по поводу интернациональной политики? 4. Получили ли письмо тов. Франкеля, посвященное Ландау? Каково поведение интернационального секретариата в этом вопросе? 5. Как обстоит дело с Сюзо? Этот вопрос гораздо важнее, чем участие или неучастие Навилля в исполнительной комиссии. Когда вопрос о Сюзо решался здесь, то для меня лично это имя ничего не означало, и я просто надеялся на то, что вопрос о лице будет урегулирован вами, Раймоном [Молинье] по соглашению с Навиллем. На самом деле произошло совсем не так, и это в корне изменило вопрос об интернациональном секретариате. Сюзо так и не отважился ответить на мой прямой запрос. Мне пишут, что другой его товарищ стоит на правильной позиции. А остальные члены их группы? Сколько их? Группа в целом, мне кажется, обязана определить свою позицию. Секретариат сейчас ключевая позиция, т. е. должен ею стать. Для того, чтобы он мог осуществлять серьезное и в то же время тактичное руководство, он ни в каком случае не должен быть составлен на основах действительной солидарности во всех остальных вопросах. Это предполагает обновление состава секретариата. Поскольку Навилль явно не имеет поддержки большинства в Лиге, постольку он должен был бы быть заменен. Правда, я представляю себе временно некоторое переходное положение: от Лиги входят в секретариат два лица, от большинства и от меньшинства. Это станет особенно необходимым в случае удаления Навилля из исполнительной комиссии (это не мое предложение, повторяю, но я считаюсь теперь с этой возможностью). Очень прошу вас сообщить мне ваши вполне конкретные соображения и предложения на этот счет, по возможности в календарной форме с расчетом не на пятилетку, конечно, а на гораздо более короткий срок. 6. С большим нетерпением ждем номера 3 "Бюллетеня". Раз издание выходит теперь на шапирографе, то вы гораздо свободнее в отношении сроков и размеров каждого номера. Вы можете выпустить No 4, по-моему, через неделю или две после 3-го, подобрав текущий материал. В нем сейчас недостатка, я думаю, нет. 7. Получил вчера резолюцию бордигистов насчет демократических лозунгов. Худшей "каши" (употребляю ленинское словцо) - каши мыслей, формул - давненько не встречал, хотя, вообще говоря, недостатка в путанице не наблюдал. Будет очень хорошо, если вы им ответите. Может быть, и я позже вмешаюсь в дело. Вы спрашиваете насчет библиографии. Напоминаю вам о ленинских тезисах по вопросу о демократии (эпоха I конгресса Коминтерна)10. В моей книге "Терроризм и коммунизм"11 (против Каутского) есть, помнится, отдельная главка, посвященная демократии, да и во всей книге немало говорится на этот счет. Ближе к вопросу относятся тезисы II конгресса о парламентаризме12 (они в значительной мере направлены были против Бордиги). Таковы основные документы. Теперь несколько слов о наших друзьях бордигистах. Если оставить в стороне 3-ий параграф их резолюции, который вставлен ими самими чисто механически, без всякой связи с текстом, то дело представляется у них так: демократия есть принцип эксплуататоров, революционные партии не понимали этого; русские в 1917 году путались между демократией и диктатурой; только бордигисты открыли чистый принцип диктатуры. После того, как этот принцип открыт, всякое обращение к лозунгам демократии становится реакционным. Другими словами, диалектика развития человечества подменена метафизикой развития сектантского кружка. Ход мыслей бордигистов представляет собою отрыжку рационалистического просветительства XVIII века13: раньше царили заблуждения и предрассудки, а ныне открыт правильный принцип общества, на основе которого оно и должно теперь строиться; ибо раз мы, просветители, сие поняли, то остается только мелочь: перестроить общество. Курьез состоит в том, что просветители как раз открыли принцип демократии, который они формально противопоставили всему прошлому человеческому развитию, как некоторое абсолютное начало. Бордигисты же... открыть не открыли, а заимствовали у русской революции "принцип" диктатуры пролетариата, но освободили его от исторической реальности и противопоставили демократии, как абсолютную истину абсолютному заблуждению. Это показывает, что они "абсолютно" не поняли ни теории, ни практики русской революции, а, кстати сказать, и марксизма в целом. Они не дают себе труда объяснить, что они разумеют под демократией. По-видимому, только парламентаризм. А как быть, напр[имер], с такой мелочью, как независимость Индии от Великобритании? Это есть чисто демократический лозунг: дело идет об освобождении одной нации от другой нации (конечно, бордигисты начнут нам объяснять, что эти нации классовые, о чем мы, грешные, никогда не догадывались; но в том-то и суть, что дело идет об освобождении одной нации, буржуазно-феодального колониального типа, от другой нации, буржуазно-империалистического типа). Как же быть с демократическим лозунгом национальной независимости? Наши [...]14 этот вопрос проглядели. Должны ли коммунисты бороться против всяких насилий и козней полиции, направленных против свободы собраний, свободы стачек, свободы печати и пр.? А что это такое, как не борьба за демократию? Как быть с аграрным вопросом в той же Индии или в Венгрии, или еще в десятках других стран? Что земельные нужды крестьян могут их побудить поддержать диктатуру пролетариата даже в такой отсталой стране, как Индия, об этом мы знаем. Но для осуществления этой возможности нужен целый ряд реальных исторических условий, и в том числе правильное понимание аграрно-демократической проблемы. Индусские крестьяне не знают диктатуры пролетариата и познакомятся с ней только после того, как она уже совершится - при их полусознательном содействии. Я говорю: полусознательном, потому что индусский крестьянин, при всей ограниченности и смутности своих политических взглядов, вполне "сознательно" хочет забрать в свои руки землю, и эту свою волю он выражает в той формуле, что земля должна принадлежать не помещикам, а народу. Это есть чисто революционно-демократическая программа, означающая ликвидацию всех видов и пережитков феодализма. Что скажут бордигисты крестьянину? Твоя программа демократична, а потому реакционна. Мы предлагаем тебе программу диктатуры пролетариата и социализма. Крестьянин ответит им на индусском языке какой-нибудь очень крепкой формулой. Что скажем крестьянину мы? Твоя демократическая земельная программа представляет огромный исторический шаг в развитии общества; мы, коммунисты, преследуем более радикальную историческую задачу, но мы полностью и целиком поддерживаем твою демократическую задачу и для данного периода делаем ее своей задачей. Только таким путем можно довести крестьянство до того, что оно в ходе своей борьбы поддержит диктатуру пролетариата. Курьез состоит в том, что бордигисты преподносят здесь в виде собственного открытия ту самую чепуху, которую сталинцы и зиновьевцы приписывали мне под видом теории перманентной революции (перепрыгивание через демократию, через крестьянство и т. д.). Было бы очень хорошо, если б вы указали на эту сторону вопроса. Читали ли вы, к слову сказать, мою книжку о перманентной революции? /Там этот вопрос разобран наиболее подробно и наиболее близко к условиям сегодняшнего дня (я забыл выше указать эту книжку при перечне литературы)/15. Выше уже сказано, что бордигисты проявляют парламентский кретинизм наизнанку, сводя, очевидно, проблему демократии полностью к Учредительному собранию и вообще к парламенту. Но и в пределах парламентской постановки вопроса они кругом неправы. Из их антидемократической метафизики должна бы вытекать тактика бойкотизма по отношению к парламенту. На этой точке зрения стоял товарищ Бордига в период II конгресса, но затем он отказался от этой позиции (вообще, я думаю, следовало бы строго отделять в полемике бордигистов от Бордиги; мы его взглядов не знаем, так как условия, в каких он находится, лишают его возможности высказываться16; мы думаем однако, что вряд ли Бордига взял бы на себя ответственность за карикатурные взгляды данной группы его учеников). Недурно было бы поставить бордигистам вопрос в упор: стоят ли они за бойкот парламента или за участие в парламенте? Если коммунистического депутата арестуют с нарушением депутатской неприкосновенности, то призовут ли бордигисты рабочих к протесту против нарушения наших демократических прав? Эти доктринеры не понимают, что подготовку диктатуры мы ведем наполовину, на три четверти, а в некоторые периоды на 99/100 на основах демократии, причем отстаиваем каждую пядь демократических позиций под нашими ногами. Но если демократические позиции рабочего класса можно отстаивать и защищать, то, может быть, их можно и завоевывать в тех странах, где их нет? Демократия есть орудие капитализма, учат наши критики. Да, но это противоречивое оружие, как и весь капитализм противоречив. Демократия служит буржуазии, но в известных пределах она служит пролетариату против буржуазии. Вся беда в том, что бордигисты берут демократию и диктатуру пролетариата не как исторические учреждения, которые диалектически сменяют друг друга, а как два голых принципа, из которых один означает зло, а другой добро. В заключение отмечаю еще, как невероятный курьез, пункт 5-й, касающийся России. Там говорится, что большевики поддерживали лозунг Учредительного собрания "в течение очень короткого времени, от падения царизма до попытки установления капиталистической власти..." На самом деле социал-демократы с начала своего существования, т. е. с 1888 года, выдвинули лозунг Учредительного собрания17. Лозунг этот играл гигантскую роль в воспитании пролетариата и партии, начиная с первых лет нынешнего столетия. Под этим лозунгом проходила революция 1905 года. Вся работа большевиков между двумя революциями шла под лозунгами: 1) демократическая республика, 2) земля крестьянам (демократический земельный переворот), 3) 8-часовой рабочий день (требование рабочей демократии). Бордигисты, пожалуй, объявят теперь, что все это было сплошной ошибкой, ибо относится к мрачному периоду, когда не была еще открыта абсолютная истина "диктатуры пролетариата". /Я написал здесь больше, чем собрался написать, увлекшись темой. Вы можете как угодно использовать эти строки, которые ни в каком случае не предназначаются для печати, а только для вас лично. Поэтому прошу вас не цитировать их, ссылаясь на меня, ибо для печати я должен был бы писать гораздо точнее, в большем порядке и, конечно, не так жестоко в адрес бордигистов, среди которых должны быть хорошие ребята.../18 [Л.Д.Троцкий] [Письмо А.Монтегю] 16 января 1931 г. Дорогой товарищ Монтегю! Наконец-то вы снова обнаружились в Европе. Ваше намерение посетить Константинополь великолепно. Мы будем очень рады видеть вас у нас. Весь вопрос только в сроке. Вы, вероятно, читали в газетах о том, что норвежское правительство разрешило мне приехать на неделю для чтения лекций19. Инициатива всего этого дела принадлежит радикальному студенческому союзу в Осло. Я не сомневался, что правительство откажет. Между тем, оно, по-видимому, не отказало, а разрешило: официального сообщения у меня еще нет. Весь вопрос теперь в транзитных визах, так как ехать морем: Константинополь - Гамбург - Осло, было бы очень дорого. Весьма возможно, что из всего этого предприятия ничего не выйдет. Но вопрос окончательно выяснится в течение ближайших 8-10 дней. Если поездка состоится, то я в течение всего февраля буду отсутствовать. Вот почему я сегодня лишен возможности условиться с вами о сроке вашего приезда сюда. Во всяком случае, я вас буду держать в курсе дела и надеюсь, что ваш приезд к нам не затянется. Марджери Уэллс20 очень дружески держала меня в курсе вопроса о моей визе и делала все, что могла. Я ей за это искренне признателен. Любопытно, что буржуазное норвежское правительство оказалось смелее британских социалистов. Ходят слухи, что и немецкое буржуазное правительство разрешит мне въезд в Германию: в отличие от социал-демократов, которые отказали. Для въезда в Англию придется, очевидно, ждать пришествия к власти консерваторов. В этом нет ничего удивительного и парадоксального: хозяин всегда смелее и решительнее лакея. Верно ли, что Бернард Шоу21 подверг правительство Макдональда торжественному проклятию? В "Манчестер Гардиан" я не нашел этого проклятия. Каковы ваши ближайшие планы? Остаетесь ли вы в Лондоне? Крепко жму вашу руку в ожидании нашей встречи. [Л.Д.Троцкий] [Письмо М.Миллю] 30 января 1931 г. Дорогой товарищ Милль! Отвечаю вам на ваше письмо от 23 января. 1. По поводу салоникских выборов думаю, что ваши письма правильны, хотя сам я крайне мало осведомлен о внутренней обстановке. Поскольку они почувствовали себя задетыми, ваше второе письмо кажется мне тактичным и очень уместным. Было бы неосторожно форсировать сейчас греческий вопрос22, чтобы не накапливать кризисов. 2. Что Франк23 давно уже катится к капитуляции, для меня ясно, и я ему уж об этом писал еще задолго до конференции. Вся история с конференцией имеет недостойно авантюристский характер. Всему этому вопросу, в связи с вопросом о Ландау, я посвящаю письмо, которое либо одновременно с этим, либо завтра, вам пошлю. Я вынужден в этом письме занять позицию против т. Веля, который своей политикой больше всего помогает Ландау, как раньше - Нойман, Иокко и пр. Тов. Вель своей постановкой вопроса толкает колеблющихся в сторону Ландау. Это прямо вытекает из письма Зейпольда, который сообщает, что, напр[имер], тов. Маргот выражается в том смысле, что Ландау ведет плохую политику, но что с тов. Велем тоже нельзя сработаться, поэтому приходится сохранять Ландау. Письмо тов. Зейпольда в этом смысле только подтверждает те опасения, которые у меня все время были относительно политики тов. Веля. 3. О французской Лиге. То обстоятельство, что из Исполнительной комиссии совершенно устранили оппозицию, кажется мне ошибочным шагом: это лишает большинство возможности знать, чего хочет меньшинство, выслушивать его предложения, вынуждать его делать предложения и пр. Только так можно подготовить совместную работу, сведя трения к минимуму. Но так как я не знаю всех условий и мотивов, то высказываю свое мнение в предварительном порядке и ни в каком случае не для распространения. 4. По поводу отставок вообще и отставки Навилля, в частности. Сразу всего, конечно, достигнуть нельзя, но мы должны вести дело к тому, что отставки вообще недопустимы. Разумеется, товарищ может подать в отставку в том смысле, что он облегчает организации решение. Но если организация подтверждает мандат, то он не имеет права выходить в отставку. Наш "аппарат" еще слишком слаб и неавторитетен, чтоб установить такую дисциплину. Но мы должны эту мысль пропагандировать, как единственно правильное понимание революционной дисциплины. 5. Вы пишете о том, как невыгодно и неприятно отстаивать "умеренность". Я с этим не могу согласиться. Отстаивать умеренность в отношении организационных форм борьбы, в отношении репрессий, изъятий и пр. - совершенно необходимо и диктуется потребностями самосохранения [и] роста каждой организации. Чем больше лояльности со стороны большинства по отношению к меньшинству, чем больше внимания к справедливым или правильным мыслям и предложениям, тем скорее будут изолированы интриганские элементы. Принципиальная непримиримость вовсе не исключает организационного примиренчества и максимальной тактичности. Поскольку тов. Вель выступает организационным максималистом (исключить Ландау), прежде чем немецкие оппозиционеры поняли о чем идет дело, постольку я решительно против тов. Веля - за умеренность, за более мирный тон - и в то же время за большую идейную непримиримость. 6. В протоколах секретариата я читал мнение Сюзо о том, что мы не можем допускать [выделения] из себя фракций (т. е. подфракций). Его аргументы мне показались очень формалистическими: он, в сущности, повторяет официальные аргументы Коминтерна. Разумеется, фракция во фракции не есть норма. Но когда создаются два противостоящие друг другу оттенка, то фракционные группировки совершенно неизбежны. Если разногласия имеют временный характер, то подфракции должны рассосаться (при правильном руководстве). В противном случае подфракции должны расколоться. Объявлять же фракцию запрещенной - бессмыслица: это значило бы просто душить идейную жизнь левой оппозиции. Совершенно правильно, что нам надо строжайше следить за тем, чтобы организация действительно жила жизнью демократического коллектива. Лучше избыток в этом отношении, чем недостаток. 7. О секретариате. Из вашего письма мне все же не ясно: участвует ли в нем Сюзо или не участвует? Вышел ли он формально, или только неглижирует24 работой? Бесформенность такой ответственной организации, как секретариат, недопустима, по-моему, ни на один день. Если тов. Франк уже выбран, то он, разумеется, должен войти немедленно в работу, как временный член секретариата, впредь до утверждения его национальными секциями. Было бы желательно, конечно, сохранить Сюзо. Следует поэтому вопрос перед ним поставить ребром: если он вышел, что было бы крайне нежелательно, - то необходимо немедленно пригласить другого итальянского товарища. Как обстоит дело с архивомарксистом25? Было бы очень желательно его участие хотя бы с совещательным голосом, при условии, если это серьезный товарищ и если в Афинах ему вполне доверяют. Как обстоит на этот счет дело с венгерцами? Не надо забывать того, что интернациональное бюро при нынешнем составе недееспособно. Европейскую конференцию удастся созвать не так скоро. Во всяком случае, не раньше французской или немецкой конференции. В течение всего подготовительного периода секретариат будет фактически играть роль бюро. Но именно поэтому его нужно всегда держать в оформленном состоянии, а, кроме того, желательно его расширить. Этот вопрос я сейчас считаю самым важным. Секретариат является, при совершенно неизбежных кризисах в разных секциях, важнейшим орудием интернациональной левой оппозиции. 8. No 3 "Бюллетеня" производит благоприятное впечатление. Наша публика здесь недовольна примиренческим духом статьи о Франции. Мое письмо к болгарам не предназначалось для печати (я вам об этом, помнится, писал). Но большой беды в напечатании нет. Больше всего меня смущают две резолюции интернационального секретариата: по поводу австрийских групп и по поводу чехословацких студентов. В каком составе интернациональный секретариат вынес эти решения? Неужели всеми тремя голосами? Это было бы, разумеется, очень хорошо, но я в этом не уверен. Кроме того, секретариат не имел права выносить такого решения. По этому поводу Ландау, да и Навилль (если он не голосовал с вами) могут поднять протест, и не без основания. Если допустить, что интернациональное бюро существует, то секретариат должен был внести предложение на утверждение бюро. До сих пор нигде не заявлялось о том, что Бюро при нынешнем положении фактически не существует. Но если даже исходить из того, что бюро не существует, то секретариат должен свое предложение представить либо на референдум секций, либо - еще лучше - на саму конференцию. Во всяком случае, крайне неосторожно было придавать мнению секретариата видимость окончательного решения, притом в таком исключительной важности вопросе, как исключение целой организации. Неудобство такого решения увеличилось бы в десять раз, если бы выяснилось, что один из членов секретариата голосовал против или воздержался. Кстати: я думаю, что и бюро, если бы оно правильно функционировало, не могло бы взять на свою лишь ответственность решение об исключении или о непри[...]26 целой организации. У меня все-таки такое впечатление, что юридически-организационная сторона у секретариата в загоне. Без этого нельзя установить демократический режим, ибо демократия предполагает правовую почву под ногами. 9. Что касается вздора, будто секретариат должен быть техническим аппаратом Т[роцкого] (слова Сюзо), то противодействовать такого рода опасениям, подозрениям и инсинуациям лучше всего расширением состава секретариата и точной его конституцией. Кстати, в письме к вам, помнится, я предлагал оставить Навилля в составе секретариата, введя другого француза от большинства. Я думаю, что это было бы во многих отношениях целесообразнее и, в частности, свидетельствовало бы, как мало кто-либо стремится превратить секретариат в технический аппарат. Но сейчас, по-видимому, уже сделанного не переделаешь... 10. А все-таки важнее всего и превыше всего - Испания. В эту сторону надо обратить и взоры, и усилия. Я получил большое и ценное письмо от тов. Н[ина], которое свидетельствует о полной нашей с ним солидарности. Я сейчас уже совершенно не сомневаюсь, что Н[ин] вполне одобрит взгляды, развитые в моей работе об Испании, так как они во всем основном с ним согласованы (его письмо получено было как раз когда я заканчивал статью). Политически мы заинтересованы в том, чтоб статья эта вышла как можно скорее, т. е. до новой волны, которая, по-видимому, не за горами. Хотя я послал один русский экземпляр статьи непосредственно в Испанию, но я не уверен, дойдет ли он. Как только статья будет переведена на французский язык, необходимо послать ее в нескольких экземплярах в разные пункты Испании (Мадрид, Барселона и пр.). Твердо рассчитываю на то, что перевод не затянется. Я уже писал, что хорошо было бы в Париже же перевести статью и на испанский язык, чтобы застраховать себя полностью. Инициатива левой оппозиции в испанских событиях27 может иметь решающее значение для интернациональной левой оппозиции в целом. Сейчас инициатива выражается в том, чтобы своевременно дать программу и как можно шире распространить ее. Одновременно надо обеспечить секретариат и "Веритэ" несколькими добросовестными корреспондентами в разных частях Испании. Мне приходит в голову такая мысль: нельзя ли было бы выпустить один номер "Веритэ" в шесть (6) страниц и статью об Испании поместить целиком во вкладном листе? Тогда этот вкладной лист (вернее, полулист) можно было бы послать в значительном числе в Испанию; полулист можно было бы напечатать в большем количестве экземпляров, чем весь номер. Обсудите, пожалуйста, с Раймоном [Молинье], что тут можно сделать, и сообщите мне. Испанский вопрос сейчас - самый важный из всех вопросов. [Л.Д.Троцкий] Административному Секретариату Интернациональной левой оппозиции Копия: Правлению немецкой оппозиции, французской оппозиции Уважаемые товарищи! Кризис немецкой левой оппозиции, принявший неслыханно острые формы за последние недели, побуждает меня высказать некоторые соображения. 1. В числе других документов я получил копию переписки тов. Веля с берлинским Правлением. Я не могу считать правильным тот характер, какой т. Вель придал своей борьбе против ошибочной и крайне опасной политики Правления, руководимого т. Ландау. Тон писем т. Веля может быть объяснен только его крайне нервным состоянием, вызванным тяжелыми личными ударами, но политически не может быть оправдан, тем более в официальной переписке. Тов. Вель ставит задачей своей борьбы изгнание т. Ландау из рядов оппозиции. Незачем говорить, что я не могу присоединиться к такой постановке вопроса. Задача состоит в изменении всего характера работы немецкой оппозиции и ее интернациональной ориентации. Эта задача не может быть достигнута одним ударом. Во Франции борьба имеет гораздо более ясное принципиальное содержание. Однако, насколько я могу судить, левое крыло Лиги, составляющее ныне ее большинство, отнюдь не ставит себе задачей вытеснить т. Навилля из состава Лиги. Со своей стороны я считаю безусловно необходимым сделать все - кроме принципиальных уступок - для сохранения возможности совместной работы. То же самое я отношу полностью и целиком к тов. Ландау, характер ошибок которого не случайно сблизил его с Навиллем. 2. В европейской оппозиции мы имеем преимущественно молодых товарищей, из которых многие оказались в оппозиции раньше, чем имели возможность серьезно и длительно участвовать в партии и в массовой борьбе. Оппозиция формируется к тому же в условиях все еще продолжающегося революционного отлива, что питает сектантские и кружковые настроения. Австрия дает нам пример того, какие карикатурные образования склонны искать приюта под знаменем левой оппозиции. Этот пример есть в то же время серьезный урок и серьезное предостережение. В первую очередь - по адресу тов. Ландау. Тов. Ландау несет двойную ответственность за "Манруф". Он не только игнорировал все предостережения относительно "Манруфа", но позволил себе в самой недопустимой форме атаковать товарищей Милля и Молинье, которые дали совершенно объективную оценку группы "Манруф". Последний поворот в этой группе жестоко наказал т. Ландау, показав, что организационные комбинации и личные связи не заменяют политического воспитания на основе определенной программы. Идеи т. Франка составляли вчера еще его личное достояние. Для того, кто был знаком с его эволюцией за последний год, не могло быть сомнения, что Франк во всех важнейших вопросах революционной политики сползает с марксистской позиции. Этого своего мнения я от него, разумеется, не скрывал. Если бы т. Франк со своими взглядами выступил в печати (а он подготовил немецкую брошюру), он встретил бы, разумеется, необходимую оценку. Принципиальная полемика могла бы дать толчок идейному развитию оппозиции. В какую сторону эволюционировал бы при этом сам Франк дальше - есть вопрос личный, которого я не предрешаю. Но то, что характеризует "австро-оппозиционизм", по счастливому выражению тов. Франкеля, - это кружковое комбинаторство и закулисный авантюризм. Осколок группы Фрея, проделавший вместе с ним все ошибки последних лет и месяцев, плюс группа "Манруф", проделавшая все шатания, какие возможны для кружка, плюс Франк, который считал обе другие группы политически негодными - эти три группы принимают на конференции совершенно новые взгляды, которые до сих пор в печати не были изложены и совершенно не подверглись обсуждению в рядах интернациональной оппозиции. Можно ли представить себе худшую идейную неразборчивость, которая и есть основа организационного авантюризма! Тов. Ландау требует теперь, чтобы группа "Манруф" в 24 часа отказалась от своих новых взглядов. Как будто это что-нибудь изменит или подвинет нас на шаг вперед! Наоборот, новый поворот был бы только новым подтверждением полной идейной несостоятельности этой группы. В отношении австрийских групп я вполне присоединяюсь к заключению Интернационального Секретариата ("Бюллетень" No 3), которое должно быть представлено на утверждение всех секций и будущей европейской конференции. В отношении тов. Ландау вывод мне кажется не менее ясен. Надо признать и открыто сказать - лучше всего было бы, если бы это сказал сам т. Ландау, - что в вопросе о "Манруфе" он, несмотря на свою наибольшую близость к этой группе, оказался наименее способен правильно оценить ее. А так как т. Ландау является в значительной мере руководителем этой группы, то надо сделать вывод, что применявшиеся им методы руководства не отвечали своей цели. Это значит: т. Ландау надо радикально пересмотреть свои методы работы. Мы ему все в этом поможем. 3. Отношение немецкого Правления к французскому кризису дополняет сделанный только что вывод и укрепляет его. Если немецкое Правление не было осведомлено о ходе кризиса, то об этом приходится только пожалеть. Но к т. Ландау это совершенно не относится: он был осведомлен настолько, насколько вообще может быть осведомлен товарищ, живущий в другой стране. Т[оварищ] Ландау не хватало не информации, а правильного критерия, т. е. марксистского понимания революционной политики. И то, и другое можно приобрести путем опыта и размышлений. К сожалению, т. Ландау проявил чрезвычайное невнимание к принципиальным вопросам: в отношении Франции, как и в отношении Австрии, он гораздо больше заботился о личных и организационных комбинациях, чем об их принципиальной основе. В этом, несомненно, самый тревожный признак. Т[оварищ] Ландау необходима новая ориентация. Ему необходимо серьезно переучиться, иначе те положительные качества, которые у него имеются, будут идти не на пользу, а во вред революционному движению. 4. Австрийский и французский уроки бросают яркий свет на работу т. Ландау в Германии. Т[оварищ] Ландау вел все время непримиримую и непрерывную борьбу за руководство, причем никто решительно не знает, каковы принципиальные основы этой борьбы. Правда, личную борьбу т. Ландау вел с видимостью успеха. Но это был успех за счет организации в целом. Дальнейшее движение по тому же пути превратило бы немецкую оппозицию в расширенное издание группы "Манруф". 5. Не правы ли все же в таком случае товарищи, видящие решение вопроса в устранении т. Ландау из рядов оппозиции? Нет. Это "решение" целиком лежит в плоскости приемов и методов самого Ландау. Если бы мы имели организацию, ясно и твердо знающую свой путь, с крепкими кадрами, то устранение того или иного лица могло бы быть решением данного личного вопроса. Но ведь положение в Германии совсем не таково. Организация в целом нуждается в марксистском самовоспитании. Первая задача состоит в том, чтобы помочь организации в целом разобрать, обсудить, понять ошибки нынешнего Правления, руководимого т. Ландау. Без этого организация не сдвинется с места. Обсуждение должно идти на основе определенных тезисов, открыто и на глазах всей интернациональной левой оппозиции. Только таким образом можно постепенно сформировать действительно революционные кадры, у которых все другие соображения подчинены постоянной заботе об идейной выдержанности, сплоченности и революционной стойкости интернациональной фракции. И только на этом пути может определиться в дальнейшем политическая судьба каждого отдельного товарища. 6. В письме от 13. I Правление заявило, что оно вынесет решение относительно французского кризиса, и что это решение должно быть обязательно для всех членов немецкой организации, как внутри, так и вне Германии. Одно это постановление - в возможность которого я бы никогда не поверил, если бы сам не прочитал бы его - показывает, в какую невылазную трясину ведет организационно-комбинаторский подход к принципиальным вопросам. Каким образом Правление может приказывать членам организации занимать определенную принципиальную позицию, притом в вопросе, составляющем предмет международной дискуссии? Здесь национальная дисциплина, карикатурно понимаемая, ставится выше интернациональной дисциплины и, что гораздо важнее, выше тех принципиальных основ, на которые дисциплина только и может опираться. Оказывается, что немецкий товарищ, временно находящийся во Франции и работающий в Лиге, должен голосовать по спорным вопросам не как коммунист, а как... немец. Но и в самой Германии надо было бы признать никуда не годным того коммуниста, который подчинился бы правлению, приказывающему ему сверху, какую ему занять позицию в дискуссии. Неудивительно, что при таком ультрабюрократизме берлинское Правление находится в состоянии войны со всеми важнейшими провинциальными организациями. 7. 12 июля прошлого года я писал Правлению немецкой оппозиции через т. Мюллера: "Вообще я должен сказать следующее: если Правление хочет приобрести авторитет (а оно обязано этого хотеть), то оно не должно действовать так, как если бы оно уже обладало несокрушимым авторитетом, и должно поменьше опираться пока что на чисто формальные права. Правление должно себе усвоить спокойный, товарищеский тон и проявлять величайшую терпимость, особенно по отношению к своим внутренним противникам. Правление не может приобрести авторитета, не доказав на деле всей организации свою полную объективность и добросовестность во всякого рода внутренних конфликтах и свою постоянную заботу об интересах организации как таковой. Только из такого рода авторитета, который не завоевывается в один день, может вырасти право на применение организационных мер, репрессий и проч. Без этого организация не может жить. Но попытка применять репрессии без должного авторитета и без убеждения организации в правильности этих репрессий неизбежно ведет не к упрочению организации, а к ее ослаблению и прежде всего к упадку авторитета самого правления. Мой горячий совет поэтому: при твердости политической линии - как можно больше осторожности и мягкости, как можно больше терпения и такта во всех личных вопросах, конфликтах и недоразумениях"28. Я и сейчас смогу только повторить эти слова. За срок, протекший после цитированного письма, Правление, к сожалению, чудовищно усилило административные меры, но нисколько не повысило своего авторитета. Выход из кризиса немецкой оппозиции может для данного момента найтись только на пути хорошо подготовленной и добросовестно организованной конференции. Л.Троцкий 31 января 1931 г. [Письмо М.Миллю] 5 февраля 1931 г. Дорогой товарищ Милль! 1. Вам вчера уже послали поправку к статье об Испании29. Посылаю вам сегодня в переписанном виде всю 12-ю страницу с поправкой, чтобы избежать каких бы то ни было недоразумений. Если, паче чаяния, "Бюллетень" уже сверстан и в текст статьи поправку внести нельзя (что было бы очень досадно), то я прошу вас приложить поправку в конце "Бюллетеня", или, если и это невозможно, превратить ее в сноску и на отдельной бумажке вложить в "Бюллетень". Необходимость поправки ясно видна из моего письма к Нину, копию которого при сем прилагаю. 2. Относительно т. Горкина30 я бы советовал попытаться ликвидировать с ним дело мирно, т. е. предложить ему самому написать Исполнительной комиссии Лиги или Административному секретариату письмо в том смысле, что, так как он по личным причинам не может сейчас отдавать необходимого времени Лиге, и так как, с другой стороны, он вынужден сотрудничать в "Монд"31, что несовместимо с принадлежностью к Лиге, то он выходит из организации, сохраняя сочувствие нашим взглядам, и пр. Этим путем был бы избегнут лишний скандал и в лице Горкина мы сохранили бы "попутчика", который в тех или других случаях мог бы быть нам полезен. Обсудите, пожалуйста, это дело с Раймоном [Молинье], который тоже мне писал на эту тему. 3. По поводу последнего номера "Веритэ" я писал Раймону. Номер производит хорошее впечатление. 4. Совершенно недопустимым фактом является несуществование Секретариата. Мне об этом пишет Феросси32. Если Франк33 поглощен делами Лиги, надо наметить кого-либо другого. Секретариат - слишком важная позиция. "Бюллетень" выходит очень редко и, следовательно, обязательства остаются невыполненными. Это ни в каком случае не упрек вам, ибо ни один человек не может справиться. Необходимо ближе притянуть Сюзо и найти французского товарища. 5. Ужасно меня удивило то, что вы пишете об Австрии. Вы, очевидно, так поглощены французскими делами и "Бюллетенем", что не читали платформы Франка: она целиком направлена против нас, уличает нас в каутскианстве по вопросу о бонапартизме и пр. Автор, очевидно, забыл, что Бухарин и Сталин уже года три-четыре тому назад обвиняли нас в каутскианстве по этому самому вопросу. Сообщение о том, что Нойман читал "троцкистский доклад" есть сознательная инсинуация, чтобы прикрыть собственную полукапитуляцию. Мысль Франка такова: троцкизм ведет к социал-демократии. Как же вы этого не заметили? Ей-ей, ума не приложу. Это еще раз показывает, что дела Лиги вас слишком поглощают. Франк - хороший журналист с марксистской подготовкой. Как политик он слаб, а хуже всего то, что он по природе скептик, резонер и потому во всякой организации непременно окажется в оппозиции и выпадет из организации. Если нам удастся поставить немецкий еженедельник, то в качестве сотрудника Франк будет полезен (если до того времени он не капитулирует). Из группы же его решительно ничего, по-моему, не выйдет. [Л.Д.Троцкий] [Письмо А.Монтегю] 6 февраля 1931 г. Дорогой товарищ Монтегю! Я задержался с ответом, ожидая со дня на день разрешения вопроса о Норвегии. Но дело затягивается. Вопрос о германской визе все еще неясен. Я телеграфировал поэтому сегодня в Норвегию, что в течение февраля не рассчитываю на визу. Таким образом, если вы будете здесь в 20-х числах, то вы почти наверное застанете меня на Принкипо. Я бы вас просил предупредить меня телеграммой о дне и часе вашего приезда. Тогда кто-нибудь из членов нашего дома встретил бы вас в Константинополе и облегчил бы вам дальнейший путь на Принкипо и здесь к нам на дачу. Если бы, вопреки всем ожиданиям, дело с Норвегией разрешилось скорее, чем можно думать, я вам в последнюю минуту дам телеграмму по лондонскому адресу. Крепко жму руку в письме, надеясь вскоре пожать ее в натуре. [Л.Д.Троцкий] Письмо доктору Залингеру34 Многоуважаемый господин доктор Залингер! В ответ на Ваше письмо от 31 января позволю себе высказать некоторые преджварительные соображения. Прежде всегго попытаюсь ответить на формированные судом вопросы о взаимоотношениях между мной и Керенским. Керенский формально примкнул после Феральского переворота к народной партии "социалистов-революционеров", я был марксистом и входил в партию большевиков. Керенский вступил министром юстиции в правительство князя Львова35. Большевики вели против этого правительства непримиримую борьбу. В июне, когда Керенский стал военным министром, он подготовил наступление на Восточном фронте36. По поручению партии большевиков я формулировал на съезде Советов письменное заявление, в котором наступление объявлялось величайшим преступлением против народа и революции. 3-5 июля 1917 г. рабочие и солдаты Петербурга37 выступили с оружием в руках на улицы, требуя перехода власти в руки Советов38. В ответ на это движение Временное правительство возбудило обвинение против вождей большевистской партии на основании статей 51, 100 и 106 Уголовного уложения. Постановление судебных властей (прокурора Каринского, судебного следователя Александрова) гласило в отношении большевиков: "...являясь русскими гражданами, по предварительному между собой и другими лицами уговору, в целях способствования находящимся с Россией государствам во враждебных против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии. Для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных против неприятеля действий, а также в тех же целях в период времени с 3-5 июля 1917 г. организовали в Петрограде вооруженное восстание"39. Первоначально постановлено было подвергнуть аресту: Ленина, Зиновьева. Коллонтай, Ганецкого, Козловского40, Семашко, Сахарова41, Раскольникова42, Рошаля43, Гельфанда (Парвуса) и Суменсон44. 23 июля по этому же обвинению были арестованы Троцкий и Луначарский. Судебный следователь Александров предъявил мне то же обвинение, что и вышеименованным членам партии, включив мое дело в общее следствие. Ленин скрывался от преследований Керенского с 6 июля до Октябрьского переворота, т. е. в течение почти четырех месяцев. Я оставался в тюрьме с 23 июля по 4 сентября, когда, в момент наступления Корнилова на Петербург45, я был выпущен под залог, внесенный профессиональными союзами. Обвинение с меня не было снято, как и с других большевиков. В своих мемуарах, изданных Рейснером, Керенский целиком поддерживает приведенное выше обвинение в отношении всех большевистских вождей. Утверждение противной стороны, будто я лично Керенским не назван, ложно. На самом деле на странице 309 мемуаров Керенский прямо называет мое имя, как обвиняемого по тому же делу о государственнй измене. Если это обвинение, инициативу которого Керенский приписывает себе (стран. 308-309), ставилось серьезно, - а могло ли оно ставиться иначе? - то целью его могло быть только физическое уничтожение вождей большевистской партии. Никакого другого приговора, кроме смертной казни, нельзя себе представить в отношении людей, повинных в том, что они во время войны вступили в тайную связь с правительством враждебного государства и на его деньги, по его указаниям и в его интересах вызывали восстания внутри страны. Октябрьский переворот, низвергший правительство, во главе которого стоял Керенский, был произведен Военно-Революционным комитетом46, председателем которого я состоял. Правительство Керенского было арестовано. Сам Керенский бежал на фронт, где ему удалось двинуть против Петрограда несколько кавалерийских частей под командой известного монархиста генерала Краснова47. Между казаками Керенского-Краснова и революционными отрядами, отправленными Лениным и мною для обороны подступов к столице, произошло сражение у Пулково, под Петроградом. Жертвы были с обеих сторон. Казаки были отброшены и сложили оружие48. Керенский бежал. Радиограммой, написанной в штабе пулковского революционного отряда, я известил через царскосельскую радиостанцию правительства и народы других стран об окончательной ликвидации правительства Керенского. Таковы основные политические этапы, характеризующие политические взаимоотношения между Керенским и мною. Личных взаимоотношений у нас не существовало, не было даже и формального знакомства. Если выразить взаимоотношения между мной и Керенским на языке немецкой политики, то придется сказать, что противоположность между нами несравненно больше, чем между Носке49 и Либкнехтом50, ибо Носке и Либкнехт принадлежали все же в прошлом к одной партии, и Носке не обвинял Либкнехта в получении денег и директив от царского штаба. Если судьба Либкнехта не стала судьбой вождей большевизма, то это, во всяком случае, не вина Керенского. Важнейшие из приведенных выше фактов изложены в основных чертах в мемуарах самого Керенского и могут быть подтверждены бесчисленными документами и свидетельствами. Вряд ли в этом, однако, есть необходимость, ибо факты эти никем никогда не оспаривались. Второй вопрос суда касается того, в какой мере "при нынешнем состоянии исторических исследований можно доказать наличие в книге Керенского объективной неправды в отношении Ленина и большевизма?" Если допустить на минуту, что Ленин и большевики находились в связи с немецким штабом и специально с генералом Людендорфом, то останется спросить, каким образом после германской революции51, когда все архивы имперской Германии стали открыты политическим партиям, в частности и тем, которые непримиримо враждебны большевизму, с одной стороны, Людендорфу, с другой (социал-демократия), - каким образом данные о соглашении Людендорфа с большевиками не были опубликованы в целях политической борьбы52? Почему, с другой стороны, молчали Людендорф и те офицеры, которые, по версии русского обвинения, знали об этом тайном соглашении? Ясно, что разоблачение такого факта нанесло бы смертельный удар не только вождям русского большевизма, но и германским коммунистам, как ученикам и последователям Ленина. Если вообще нужны доказательства того, что дело идет о клевете - одной из самых чудовищных, какие знает политическая история человечества, - то самое простое было бы допросить генерала Людендорфа и тех офицеров германского генерального штаба (Шидицкий53 и Люберс54, если последние вообще существуют), которые, согласно обвинительному акту, были в курсе тайного соглашения. Что касается исторических исследований, то вряд ли сейчас, в 1931 г., можно найти хотя бы одну серьезную историческую книгу, которая вообще считалась бы с клеветой, опровергнутой всем дальнйшим ходом развития, и. в частности, достаточно известной историей Брест-Литовских переговоров. В последней книжке издающегося в Берлине русскими эмигрантами "Архива революции"55 напечатана обширная статья бывшего полковника русского генерального штаба Д.Г.Фокке, посвященная Брест-Литовским переговорам56. В этой работе, крайне враждебной по отношению к большевикам, полковник Фокке, принимавший участие в Брестских переговорах, а затем бежавший за границу, говорил между прочим: "Присутствуя решительно на всех заседаниях только что закончившихся переговоров о перемирии и точно зная, что вне этих заседаний Иоффе не вел никаких тайных бесед ни с ген. Гофманом, ни с кем-либо другим из немцев, мы отдавали себе лучший отчет о характере `связи' Смольного с Берлином, о котором в понятном патриотическом рвении кричало в России все, что после переворота оказалось правее большевиков. Нам было ясно, что никакой `связи' в смысле прямого сговора наперед, у Германии с большевиками не было" ("Архив русской революции", т. ХХ, стр. 96, Д.Фокке, "На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии"). Второй пункт второго вопроса касается того, насколько "объективная неправда" книги Керенского задевавет Троцкого, "не назыапя его по имени"? С формальной стороны вопрос этот отпадает, ибо Троцкий, как уже указано, назван по имени в книге Керенского именно в связи с "объективной неправдой" на стран. 308-309, не говоря уже о том, что Троцкий был в свое время арестован Керенским по обвинению, основанному на "объективной неправде". Совершенно очевидно, с другой стороны, что, будучи ближайшим сотрудником Ленина в период подготовки Октябрьской революции, я не мог не знать, на какие средства и в чьих интересах ведется эта подготовка. Суд не может не признать, что, если немецкие офицеры генерального штаба, Шидицкий и Люберс, сообщали русскому прапорщику Ермоленко57 о том, что Ленин является агентом Людендорфа, то для Троцкого этот факт не мог оставатьсмя тайной. Во всяком случае, таково было убеждение правительства Керенского, предъявившего мне то же обвинние, что и Ленину58. * * * Таковы первые сведения, которые я могу сообщить по поводу вопросов суда. Эти сведения могут быть подтверждены неограниченным числом аутентичных цитат и свидетельстких показаний. Я в любой момент готов развернуть и уточнить свою аргументацию. Я в любой момент готов прибыть в Лейпциг, чтобы представить все необходимые объяснения суду лично. Вместе с тем мне представляется совершенно незыблемым, что договор должен был быть признан недействительным даже в том случае, если бы историческая наука оказалась сегодня не в силах дать ответ на вопрос об "объективной неправде" в мемуарах Керенского или разошлась в своих мнениях на этот счет. Допустим на минуту, что автор А. в своей книге сообщил об авторе Б. порочащие сведения в связи с такими обстоятельствами, которые не имеют общественного интереса и вообще не входят в круг исторической науки. Допустим, что издатель Х. при заключении договора с автором Б. сознательно скрыл бы от последнего как изданную им книгу автора А., так и свои рекламы, в которых он уже от собственного имени повторял порочащие сведения. Допустим, далее, что издатель Х. расписывался при переговорах в особом уважении к автору Б. и к его "миросозерцанию". Мог ли бы суд колебаться хоть на минуту в расторжении заключенного при таких услрових договора? Думаю, что нет. Ибо при этом отходит на второй план самый вопрос о том, отвечали ли порочащие сведения А. относительно Б. действительности или нет и верил ли в эти сведения издатель или нет. Ответ на этот вопрос может, разумеется, иметь решающее значение для общей оценки личности Б., но никак не для оценки поведения издателя З., ибо оставется фактом, что издатель не только утаил от автора Б. такие обстоятельства, которые должны были для последнего иметь решающее значение, но и сделал автору прямо противоположные заявления (в данном конкретном случае: посвящение на книге о Либкнехте, устные и письменные заявления об особой симпатии к личности автора и его "миросозерцанию"). Суд постановил, однако, расширить рамки процесса. Я, со своей стороны, могу только приветствовать это, уже потому хотя бы, что это укрепляет мою позицию в процессе. Но вместе с тем я смею думать, что при нынешней постановке вопроса, не ограничивающейся формальными моментами, но входящей в обсуждение политической основы конфликта, суд должен иметь возможность выслушать меня лично, и германское правительство не может мне отказать в праве предстать перед германским судом для предъявления объяснений, неразрывно связанных со всей моей политической деятельностью. [Л.Д.Троцкий] 6 февраля 1931 г. [Письмо Г.Франкфуртеру] 14 февраля 1931 г. Многоуважаемый Господин доктор Франкфуртер! В дополнение к моему письму от 6/II59 считаю необходимым привести нижеследующие сообщения и данные. Трудность задачи исторической экспертизы на суде состоит в данном случае в том, что приходится доказывать отрицательное обстоятельство, т. е., что такой-то факт не имел и не мог иметь места. Современный естествоиспытатель попал бы в очень затруднительное положение, если бы ему пришлось доказывать, что ведьм на свете не существует. В плоскости политической тайная связь большевиков с правительством Гогенцоллерна и штабом Людендорфа является - по крайней мере, для того, кто владеет всеми элементами вопроса - не менее грубой фантастикой, чем участие нечистых духов в физических процессах. Суеверия опровергаются надежно лишь положительным изучением природы. Клевета относительно большевиков может быть полностью опровергнута лишь изучением истории большевизма и русской революции. Я надеюсь в течение ближайших двух недель прислать в ваше распоряжение главу своей новой книги "История русской революции", - главу, которая анализирует условия возникновения клеветы и характеризует главных ее участников. Рассказать, как было дело, значит в известной степени показать, как оно не могло быть. Что касается изданных Шуманом мемуаров Керенского, то я позволяю себе сослаться на свою автобиографию, XXVI глава которой специально посвящена критике того варианта клеветы, который заключен в "Мемуарах" только что названного автора. В мой критический разбор, однако, вкралась фактическая ошибка, которую считаю необходимым здесь же исправить. Как показывают документы, воспроизведенные в советских изданиях, агент русской и немецкой контрразведки прапорщик Ермоленко, вопреки моему ошибочному утверждению, назвал в своих показаниях имена двух офицеров немецкой контрразведки, с которыми он вел переговоры и которые ему раскрыли будто бы роль Ленина: это капитаны генерального штаба Шидицкий и Люберс. В предшествующем письме я указывал на этих лиц, как на желательных и притом очень ценных свидетелей. Главная цель настоящего письма - сослаться на суждения трех иностранцев, из которых один был осторожным противником большевиков, а два других - непримиримыми врагами. Я имею в виду американского профессора Эдуарда Росса60, чешского профессора, впоследствии президента Чехословацкой республики Масарика и французского посла Палеолога61. Американский профессор Эдуард Росс, посетивший Россию в 1917 г., выпустил книгу о русской революции в 1918 г. Росс счел необходимым выдвинуть в этой книге ряд соображений для проверки "гипотезы" о связи лидеров большевизма с германским штабом. Автор приходит к выводу, что никаких доказательств связи представлено не было; что Ленин и Троцкий - старые революционеры, жизнь которых можно проследить год за годом; что у Ленина есть такие-то и такие-то научные труды; что Троцкий возглавлял Петроградский совет с 1905 года; что Ленин и Троцкий в течение многих лет боролись с царизмом и буржуазией. "Было бы странно, - рассуждает Росс, - если бы люди после многих лет безбоязненной преданности своему делу, люди, недоступные угрозам и подкупам со стороны царских министров, вдруг попали бы под искушение немецкого золота" ("Russia in Upheaval", by Edward Ross, Professor of Sociology, University of Wisconsin, New-York, 1918, page 335). И наконец, - недоумевает Росс, - если допустить подкуп, как же никто из окружающих людей не заметил и не понял этого? Как же все остальные дали немецким агентам возможность совершить во главе народных масс величайший исторический переворот? Эту постановку вопроса нельзя не признать убедительной. Профессор Масарик имеет перед многими иностранными противниками большевиков то преимущество, что он знаком с русским языком и литературой вопроса. Мало того: он провел около года в России, в том числе и тот критический период, к которому относится возникновение интересующей нас клеветы. Масарик пишет о себе: "Когда я занялся изучением России, я следил за направлением Ленина с самого его возникновения; по прибытии в Петербург во время войны я наблюдал начало его революционной пропаганды. почти полгода я провел под большевистским режимом, наблюдал его возникновение и следил за его развитием." (Die Welt-Revolution, T.G.Mazaryk. Erich Reiss Verlag, Berlin, 1925, page 185). Масарик не забывает при этом подчеркнуть: "Что касается принципов, то я являюсь более радикальным противником большевизма, чем многие господа в Париже и Лондоне" (201). Это не мешает автору отвергнуть вздорные вымыслы относительно большевиков, созданные злой волей, страхом и невежеством. Десятки страниц его книги (особенно начиная со стр. 133 немецкого издания) представляют собою, часто даже независимо от намерений автора, опровержение клевет и легенд. Попытку истолковать брест-литовский мир как доказательство связи большевиков с германским правительством Масарик опровергает следующими словами: "Я знаю, что большевиков обвиняют в одностороннем германофильстве ввиду того, что они заключили с немцами мир. Я не согласен с этим взглядом. Большевикам не оставалось другого выхода" (203). В период брест-литовских переговоров и позже правительства Антанты пытались, как известно, подкрепить легенду о большевиках при помощи убедительных документов. Американец Сиссон опубликовал брошюру "The Bolshevist Conspiracy", 1918,62 - на основании бумаг, перекупленных им у агентов контрразведки. Поддельный характер этих документов был очень скоро разоблачен на основании их собственного текста, безграмотного и противоречивого. Вот что пишет по этому поводу Масарик: "Как некритически и неосведомленно судили о большевиках, показывает опубликование антибольшевистских документов. Я не знаю, что американцы, англичане и французы за них заплатили, - содержание обнаруживает для знатока ясно, что наши друзья приобрели подделки (это было очень наглядно доказано; документы, происходящие якобы из разных стран, были написаны на одной и той же машинке)" (стр. 204). Значение показаний Масарика, надеюсь, совершенно очевидно. В заключение приведу еще сообщение бывшего французского посла Мориса Палеолога. Под датой 17 октября 1914 г. он записывает такой разговор: "Один из моих информаторов, Б., имевший сношения с передовыми кругами, сообщил мне, что в настоящее время с большим жаром обсуждаются странные тезисы анархиста (sic63) Ленина, находящегося в Швейцарии... - Не является ли Ленин агентом германской провокации? - Нет, это не продажный человек... Он убежденный, фанатик, но человек очень высокой нравственности. Его все уважают. - Тем более он опасен". Показание Палеолога интересно в двояком отношении. Во-первых, оно свидетельствует, что официальные патриоты Антанты не нуждались ни в каких данных, чтобы заподозрить или обвинить революционера в связях с германским штабом (в Германии дело обстояло, конечно, не многим иначе). Во-вторых, высказанная в этой беседе Палеологом элементарная мысль, что Ленин может стать опасным именно как не продажный, а убежденный человек, притом "высокой нравственности", звучит, как априорное опровержение позднейшей версии о тайных связях большевиков с правительством Гогенцоллерна. Таковы три свидетельства, каждое из которых имеет свой вес. Условия, в которых мне приходится работать - прежде всего отсутствие в Константинополе библиотеки - делают для меня крайне затруднительными библиографические изыскания. Пока ограничиваюсь сказанным. [Л.Д.Троцкий] В Политбюро ЦК ВКП(б) Вам, разумеется, известно через берлинское полпредство, что процесс мой с дрезденским издателем Шуманом, владельцем фирмы К.Рейснер, перешел в суд следующей инстанции, по инициативе издательства, потерявшего процесс в двух низших инстанциях в Берлине и в Дрездене. Как вам, опять-таки, известно через берлинское полпредство, вступившее с дрезденским издательством в близкую связь со времени возникновения моего с ним конфликта и обеспечившее ему крупный советский заказ, Шуман требует от меня книгу "Ленин и эпигоны", полагая, очевидно, что распоряжение этой рукописью еще более улучшит его отношения с соответственными органами советского правительства. Новая судебная инстанция (Оберландесгерихт)64 сочла нуждым не ограничиваться чисто юридической стороной дела, а выяснить также и его политическую основу. С этой целью суд признал необходимым привлечь научную экспертизу по рекомендации Лейпцигского университета. На рассмотрение эксперта судом ставятся следующие вопросы, которые привожу достовно: "1. Как надлежит рассматривать отношения между Троцким и Керенским? а) В чем состоят противоречия между Троцким и Керенским? б) Как воздействовали эти противоречия на взаимоотношения Троцкого и Керенского? Стремился ли, в частности, этот последний к личному уничтожению Троцкого? 2. Возможно ли при состоянии нынешних исторических исследований установить в книге Керенского объективную неправду в отношении Ленина и большевизма? Насколько в этом случае задевается личность Троцкого без того, чтобы он был назван по имени?" Политическое значение этих вопросов выходит далеко за рамки моей тяжбы с Шуманом. Хотя лейпцигский суд и не является, конечно, последней исторической инстанцией, тем не менее неблагоприятная или двусмысленная политическая мотивировка решения65 может на значиительный срок дать свежую пищу не только русским эмигрантам, но и мировой буржуазии. С другой стороны, ясный и отчетливый ответ суда на поставленные им же вопросы нанес бы очень ощутимый удар наиболее злобным врагам Октябрьской революции и большевизма. Сама по себе клевета Керенского настолько груба и противоречива, что суд, независимо от его политических тенденций, должен будет прийти к правильным ответам на приведенные выше вопросы, если только вооружить адвокатуру и экспертизу всеми необходимыми документами и источниками. Совершенно ясно, что иностранный адвокат при всей добросовестности не в силах разобраться в показаниях Керенского и других о "продажности" большевиков. Как вам не безызвестно, я не имею возможности прибыть в Германию на время процесса, чтобы дать необходимые разъяснния и парировать на месте новые доводы. Прикрепленный к Константинополю, где нет библиотеки и совершенно отсу