Л.Д.Троцкий. Архив в 9 томах: Том 7 --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский ? http://lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/ Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net Date: 29 Sep 2005 --------------------------------------------------------------- Архив Л. Д. Троцкого. Том 7 Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского Предисловие Седьмой тома "Архива Л.Д.Троцкого" включает документы 1933-1934 гг., то есть открывает второй этап как деятельности самого Троцкого в эмиграции, так и в истории возглавлявшегося им течения в международном ревоолюционно-коммунистическом движении. В 1933 г. сторонникам Троцкого удалось добиться согласия французских властей принять его в качестве иммигранта и их решения отменить принятое в 1916 г. постановление о запрещении Троцкому въезда во Францию. Сравнительно длительное - почти четыре года - пребывание на острове Принкипо в Турции сменилось частыми переездами, сначала в пределах Франции, затем в Норвегию и, наконец, в Мексику. 1933 год был переломным и в истории международной коммунистической оппозиции. Бурные события на европейском континенте, прежде всего приход нацистов к власти в Германии, означавший тягчайшее поражение германского рабочего движения на обоих его полюсах - коммунистическом и социал-демократическом, крах политической линии Коммунистического Интернационала, приведший к серьезной перестройке внешнеполитического курса советского руководства в сторону сближения с демократическими европейскими стрранами и США, предопределили окончательный разрыв Троцкого с Коминтерном и большевистской партией, происшедший на протяжении первой половины 1933 г. Международная левая оппозиция только теперь перестала считать себя внутренней левой оппозицией в Коминтерне (хотя сам Коминтерн с подачи Сталина и его присных уже давно, в течение пяти-шести лет, сторонников Троцкого в качестве оппозиции не рассматривал, беспощадно изгоняя их из коммунистических партий). Троцкий взял курс на образование параллельных компартий и их международного объединения - Четвертого Интернационала. Официальное решение об этом было принято пленумом Интернационального Cекретариата Интернациональной левой оппозиции 19 августа 1933 г. (курс на создание новой компартии в Германии был взят еще ранее - весной того же года). При этом, однако, организационное состояние групп и объединений, следовавших за Троцким, отнюдь не улучшилось. Между ними продолжались дрязги, часто по надуманным и личностным или даже просто фиктивным вопросам, расколы, перегруппировки, исключения неугодных лиц и тому подобные дестабилизационные процессы. В то же время эти объединения оставались весьма активными и шумными, стремились использовать любую возможность - предвыборыне капмпании, различные съезды, в частности антифашистский конгресс в Париже, - для пропаганды своих позиций или хотя бы для напоминания о своем существовании. Вместе с тем Троцкий и его сторонники попытались расширить свое влияние путем установления контактов с отколовшимися от социал-демократического движения партиями, взявшими более левый курс. Троцкий попытался установить союз с Социалистической рабочей партией Германии, действовавшей в эмиграции, призывал своих британских сторонников войти в Независимую рабочую партию Великобритании и т. д. Все эти и многие другие проблемы оппозиционного коммунистического движения, его взаимоотношений с другими левыми политическими силами отражает документация данного тома. Однако в центре внимания автора подавляющего большинства документов (в том включены также отдельные письма сына Троцкого Л.Л.Седова и его секретаря М.И.Певзнер) находилась ситуация в Германии и те изменения в Европе и во всем мире, которые, по мнению автора, германские события влекли за собой. Троцкий справедливо полагал, что "за последние год-два ключ к международному положению находится в Германии". Оценка внутреннего положения в Германии после прихода нацистов к власти была более или менее объективной. Любопытно, что уже через неделю после образования правительства Гитлера, 6 февраля 1933 г., Троцкий высказал предположение, что под прикрытием подготовки к выборам (они были назначены на 5 марта) нацисты произведут государственный переворот. Именно так и произошло: воспользовавшись поджогом здания германского рецхстага 27 февраля (современные исследователи устанавливают, что рейхстаг поджег левый авантюрист Маринус ван дер Люббе, а не нацисты, как это утверждалось большинство автором в течение десятилетий), Гитлер через послушного президента Гинденбурга ввел чрезвычайное положение и начал громить демократию. Трезво оценивая ситуацию как тягчайшее поражение германского рабочего класса, Троцкий был далек от тех коммунистических крикунов, которые, сбежав из страны, продолжали повторять вслед за своими коминтерновско-кремлевскими опекунами, что Германия находится накануне революционного взрыва. В статье "Немецкие перспективы" в отношении рабочего класс Германии отмечалось: "Если несколько месяцев тому назад (то есть тогда, когда борьба за власть в Германии достигла апогея - Ю.Ф. и Г.Ч.) он оказался по вине своего руководства неспособен к обороне своих могущественных легальных позиций от наступления контрреволюции, то теперь, на другой день после разгрома, он неизмеримо менее подготовлен к наступлению на могущественные легальные позиции национал-социализма". Троцкий отлично понимал, что "фашистские" репрессии (подобно официальным коммунистам, да и значитеьной части западных наблюдателей он часто именовал германских национал-социалистов фашистами, хотя никакой генетической свзяи между ними и итальянским фашистским режимом не было) не только не окажут "немедленного революционного действия", но, наоборот, приведут к подрыву рабочего класса в обществе. Инача говоря, констатировал Троцкий в свойственном коммунстам лексиконе, в Германии сейчас происходит "не назревание пролетарской революции, а углубление фашистской контрреволюции". Лидер альтернативного коммунистического движения вынужден был признать политический индифферентизм значительной части населения Германии, "озлобленную пассивность" масс, их вступление в нацистские организации. Троцкому нельзя отказать в мужестве: вопреки своим коммунистическим догмам по поводу авангардной революционной роли пролетариата, он пришел к выводу, что "факт массового перехода под знамя со свастикой является непререкаемым свидетельством чувства безысходности, охватившего пролетариат. Реакция проникла в кости революционного класса. Это не на один день". В связи с приходом нацистов к власти в Германии Троцкий выносил весьма суровый приговор и официальному международному коммунистическому движению в целом. "Для мирового пролетариата германская катастрофа и роль в ней Коминтерна неизмеримо важнее, чем всякие организационные маневры, конгрессы, уклончивые заявления, дипломатические соглашения и проч. Исторический суд над Коминтерном произведен. Апелляции на приговор нет". Собственно говоря, именно такая, до предела резкая и категорическая оценка, и была необходима для того, чтобы обосновать необходимость разрыва с Коммунистическим Интернационалом и образования нового Интернационала. По существу же Троцкий бесспорно осознавал и в высказываниях по другим поводам приближался к обоснованию совершенно другой непосредственной главной причины постепенного загнивания и краха III Интернационала. Эту причину он начинал видеть в крахе мировой революции и в осуществлении в СССР того, что официально именовалось социализмом в одной стране, а фактически представляло собой сооружение здания зрелого тоталитаризма. Внимательно следя за социально-политическими явлениями в Германии непосредственно после прихода к власти Гитлера, Троцкий в то же время понимал, что нацификация Германии не была одновременным актом, что она представляла собой процесс, отнюдь еще не предопределенный, что в задаче оставалось еще много неизвестных величин. Хотя в первой половине 1933 г. конфликт между нацистской верхушкой и отрядами штурмовиков не вышел еще на поверхность и призывы последних ко "второй революции", если и раздавались, то не очень громко, для внимательного аналитика, каковым был Л.Д.Троцкий, столкновение СА с правительством Гитлера представлялось неизбежным и близким (в действительности оно произошло через год и увенчалось кровавой расправой со штурмовыми отрядами в "ночь длинных ножей" 30 июня 1934 г.) В то же время в оценке социальной базы Гитлера Троцкий не был последователен. В нее входили, по его мнению, чиновники, служащие, лавочники, роемесленники. Он не видел, что Гитлера энергичо поддерживают значительно более широкие слои населения. Поэтому весьма пессимистические оценки внезапно сменялись приливами оптимизма, отнюдь не соответствовавшего реалиям. "Слишком туго сжатая пружина начинает распрямляться", - утверждал он. Сосредоточиваясь на сугубо классовом, биполярном подходе к событиям в Германии, Троцкий не видел, что острием своим нацистская власть направлена отнюдь не только против "зачатков пролетарско демократии", каковыми он именовал рабочие партии и их прессу, профсоюзы и т. п., а против "буржузной" демократии, то есть против демократии как таковой. Осознание, что в Германии происходит установление тоталитарной системы, еще не проникло в комплекс взглядов и аргументации Троцкого. Немало внимания в статьях и письмах 1933-1934 гг. уделялось перспективам внешней политики Германии. Предрекалось, и события подтвердили правоту этого прогноза, что "на интернациональной арене дальше жестов и фраз Гитлер в данный период пойти не сможет", что он будет всячески доказывать Франции и другим западным державам необходимость поддержать его в борьбе против большевизма. Но вместе с тем, принимая во внимание перспективу не месяцев, а лет, Троцкий считал военную агрессию со стороны Германии неизбежной. "Срок новой военной катастрофы определяется временем, необходимым для вооружения Германии. Дело идет не о месяцах, но и не о десятилетиях". Несколько конкретизируя свои предположения, он высказывал мнение, что большая война в Европе может разразиться не ранее, чем через три-четыре года, что по своей кровопролитности и разрушительности эта "большая война" не будет иметь прецедентов, что в ней может погибнуть "не только фашизм, но и культура Европы", что прежние войны, в частности первая мировая война, "покажутся идиллической увертюрой по сравнению с той адской музыкой, которая надвигается на нас". При этом Троцкий предполагал, что одним из основных очагов войны, наряду с Европой, окажется Дальний Восток, что оба очага войны сольются воедино и что СССР неизбежно будет вовлечен в водоворот собтий. Все эти соображения и предположения давали лидеру альтернативного коммунистического движения все основания для оценки периода после первой мировой войны в качестве промежутка между двумя мировыми войнами. Как видим, объективно политическое положение, которое занимал Троцкий, почти уже равно удаленное от основных субъектов мировой политики - нацистской Германии и милитаризировавшейся Японии, западных демократических держав, сталинского СССР, - давало ему возможность относительно трезво судить о состоянии и перспективах мирового развития и уже в 1933-1934 гг. высказывать такие прогнозы, которые через несколько лет начинали подтверждаться. Интересно в связи с этим отметить, что оценки международного положения и его перспектив были более взвешенными и глубокими, нежели касавшиеся внутренней обстановки в Германии и в других стрнанах. Что же касается социально-экономического и политического положения СССР, то новая линия Троцкого не привела еще к каким-либо существенным сдвигам в его оценках. Более того, явное противоречие между суждениями о крахе Коминтерна и о создании социалистического (в смысле поставленной цели, а не достигнутого результата) строя в СССР Троцкий пытался преодолеть заявлениями по поводу того, что образование новых компартий и IV Интернационала как раз и необходимо, в частности, для "сохранения и возрождения СССР", ибо, "несмотря на все свои бюрократические извращения и ложную хозяйственную политику", СССР "остается и сегодня государством социализации земли, фабрик, заводов и коллективизации сельского хозяйства". Подчас взгляды на внутреннюю ситуацию в СССР оказывались попросту нелепыми. Достаточно сказать, что, по мнению Троцкого, в виде колхозов крестьяне получили не то, что они называли "ВКП(б)" ("второе крепостное право большевиков"), как это было на самом деле, а "организацию сопротивления советскому государству". В то же время Троцкий значительно лучше, чем Сталин и его группа, понимал, что СССР не отделен от остального мира непроницаемой стеной. В данном случае теория перманентной революции позвляла четче, чем теория социализма в одной стране, видеть зависимость развития СССР от того, что происходило в Европе и в остальном мире. Троцкий продолжал идеализировать и извращать ленинский период в развитии России (СССР), то есть то время, когда он сам играл лидирующую роль в становлении тоталитарной системы. Особенно энергично он отстаивал необходимость и правильноть "красного террора", ибо "мы были пионерами", обязательность "диктатуры пролетариата", необходимой, мол, для уничтожения эксплуатации, подавления сопротивления эксплуататоров, сосредоточения власти, средств производства и культуры в руках пролетариата и т. д. Разумеется, при этом неизменно повторялся все тот же спекулятивный логический ход подмены понятия, который был присущ всей коммунистической пропаганде: говорилось о пролетариата - имелось в виду всевластие компартии. Правда, в документах Л.Д.Троцкого неизмеримо четче подчеркивались отличия условий стран Западной Европы и США по сравнению с Россией в смысле перспектив "социалистической революции". Собственно говоря, без подчеркивания этих отличий он не только никак не мог надеяться на установление союза с левосоциалистическими партиями или тем более на объединение своих организаций с ними в рамках нового Интернационала, он даже не мог рассчитывать на сохранение большинства западноевропейских или североамериканских сторонников. В самой общей форме отличие ситуации в Западной Европе в отношении перспектив "социалистической революции" он выразил еще в 1933 г., заявив: "Без революции германский пролетариат не обойдется. Но в своей революции он будет говорить по-немецки, а не по-русски. Я не сомневаюсь, что он будет говорить гораздо лучше, чем говорили мы". Более конкретно Троцкий возвратился к этому вопросу через полтора года, в августе 1934 г., применительно к Соединенным Штатам. Он рассуждал по поводу того, что Советы - "очень пластичная и гибкая правительственная форма", что на основе их возможна широкая борьба интересов и группировок, что монополизация печати не может считаться нормой и т. п. Все эти расуждения в определенном смысле можно было бы рассматривать в качестве одной из идеологических предпосылок будущего еврокоммунизма. Но, разумеется, "мягкие" заявления отнюдь не исключали "жестких" принудительных мер в том случае, если бы в какой-то точке земного шара произошло весьма мало вероятное событие - приход сторонников Троцкого к власти. Более того, можно почти безапелляционно утверждать, что их власть, если бы они вздумаоли начать "строить социализм", обернулась бы жесточайшими репрессиями, подавлением инакомыслия, возникновением сразу же или в конечном итоге тоталитарной системы. Иначе говоря, произошло бы примерно то же, что в странах "народной демократии" после второй мировой войцы, где разговоры о демократии "нового" или "особого" типа вскоре сменились установлением всевластия компартий под фиктивной кличкой "диктатуры пролетариата"1. Имея в виду именно такую перспективу, Троцкий прежупреждал, что только безнадежные филистеры будут думать, будто социалистический переворот можно совершить конституционно. Отсюда и потиворечия, буквально в соседних абзацах его публицистики и переписки. С одной стороны, более благоприятное положение приведет, мол, к тому, что германский пролетариат не будет нуждаться в репрессиях в области печати. Но вслед за этим: "...Я не хочу сказать, что рабочее государство потерпит хотя бы в течение одного дня режим буржуазной `свободы' печати". Относительно трезво оценивая ситуацию, перспективы внутреннего развития Германии и войны в Европе и на Дальнем Востоке, Троцкий сохранял утопическую убежденность в возможности революций в Европе в ближайшее время. На некоторые классовые и политические столкновения он смотрел через увеличительное стекло, видя в них чуть ли ни начало революций. В 1934 г. особое его внимание в этом смысле привлекала Франция. Уличные выступления правоэкстремистских сил в Париже 6 февраля 1934 г., контрдемонстрацию левых сил и политическую забастовку, происшешую через несколько дней, он оценил с огромным преувеличением как "кровавые бои на улицах Парижа", высказав вскоре предположение о воможности появления "советской Франции"! Это, мол, имело бы самые радужные последствия: "Между СССР и Советской Францией диктатура наци не продержалась бы и двух недель. Муссолини не замедлил был последовать в преисподнюю за Гитлером". И уж во всяком случае Троцкий решительно отвергал поиск "изначальныхз ошибок" в марксистской догматике, вполне обоснованное мнение, что крах всех трех Интернационалов генетически и логически связан с ошибочными предположениями Маркса и Энгельса, а затем их главных последователей. Отлично сознавая малочисленность, непрочноть, гетерогенность организаций своих сторонников, непрерывные конфликты между ними, Троцкий безуспешно пытался посредничать между этими группами, в ряде случаев (например, в отношении британских последователей) отказывался полддерживать лишь одну из соперничавших групп, считая обе из них равноправными членами Интернациональной коммунистичекой лиги, как после взятия курса на создание нового Интернационала стала именовать себя Интернациональная левая оппозиция. По поводу столкновений друг с другом двух американских оппозиционных коммунистических групп он с досадой писал, что достаточно было бы сталинцам "опубликовать многочисленные декларации двух борющихся групп друг против друга, чтобы отравить все источники сочувствия к левой оппозиции". Тем не менее лидер альтернативного коммунистического движения был весьма оптимистичен в отношении перспектив формирования нового Интернационала. Особые надежды внушал ему тот факт, что в августе 1933 г. удалось, наконец, созвать в Париже конференцию ряда левосоциалистических и коммунистичекских групп, не примыкавших ни к Социалистическому Рабочему Интернационалу, ни к Коминтерну. На этой конференции, однако, сторонникам Троцкого удалось договориться о совместных действиях и общей программе только с тремя мелкими организациями - Социалистической рабочей партией Германии (напомним, действившей в эмиграции) и голладнскими Рабочей социалистической и Объединенной социалистической партиями. Можно лишь поражаться тому, как ослеплен был Троцкий этим незначительным, более того, оказавшимся фиктивным успехом. Обычно более или менее трезвый политик, он на этот раз оказался во власти весьма радужных грез. Комментируя декларацию своих сторонников, подписанную вместе с названными группами, он высказывал надежду, что "через некоторое время, скажем, через два месяца (!), Декларация будет заменена Манифестом нового Интернационала". Все эти надежды оставались втуне, ибо буквально на следующий день после установления единства действий между союзниками возникали новые острнйшие споры, которые неизбежно вели и привели в разрыву. Мы уже не говорим о том, что малочисленность и слабая влиятельность этих организаций означали, что существенные изменения не произошли бы и в том случае, если бы союз оказался более прочным. Публикуемые документы дают, на наш взгляд, широкое и разностороннее представление о деятельности организаций сторонников Троцкого в различных странах, его взаимоотногшениях с ними, особенно с французской Коммунистичекой лигой и ее руководиителями, с которыми наш герой с лета 1933 г., находясь во Франции, поддерживал постоянный личный контакт. Предлагаемый том шире, что предыдущие, вошедшие в данное издание, дает представление о перипетиях личной жизни Л.Д.Троцкого. Письменное свидетельство Л.Л.Седова позволяет воссоздать некоторые конктертные обстоятельства переезда из Турции во Францию. Письма Троцкого его жене Н.И.Седовой в свою очередь богаты бытовыми деталями пребывания во французской провинции. * * * В седьмой том включены статьи, заявления, письма, заметки Л.Д.Троцкого, документы, подготовленные им для Интернациональнонго Секретариата Интернациональной левой оппозиции (Интернациональной коммунистической лиги) и другие материалы. Переезды 1934 года и ухудшение состояния здоровья привели к тому, что документация этого года существенно беднее предыдущего. Помимо документов, автором которых являлся Л.Д.Троцкий, в данный том, как уже отмечалось, вошли несколько писем и иных материалов его сына Л.Л.Седова и его секретаря М.И.Певзнер. Подавляющее большинство документов взято из Архива Л.Д.Троцкого, хранящегося в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета (Harvard University, Haughton Library) в г. Кембридж (Массачусетс, США). Несколько писем извлечено из коллекции Б.И.Николаевского в Архиве Гуверовского Института войны, революции и мира (г. Пало-Алто, Калифорния, США). Поисковые данные указаны только в отношении документов из Гуверовского института. Все документы публикуются на русском языке впервые. Некоторые из них ранее были опубликованы в изданиях "Writings of Leon Trotsky" (Нью-Йорк), "Oeuvres de Lon Trotsky" (Париж) и др. Однако все эти документы публикуются в настоящем томе по архивным первоисточникам. Предлагаемый том, как и предыдушие, подготовлен докторами исторических наук Ю.Г.Фельштинским и Г.И.Чернявским. Помощь в подготовке к печати документов, связанным с Китаем, оказал доктор историческихз наук А.В.Панцов. Публикаторы следовали в данном томе той же методике, которой они руководствовались в предыдущих томах и которая изложена в предисловии ко всему изданию. Публикаторы вновь выражают свле сердечную благодарность администрациям Хогтонской библиотеки Гарваржского университета и Архива Гуверовского института за любезное разрешение на издание документов, хранящихся в их фондах. . 1 См.: Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т.А. Москва и Восточная Европа: Становление политических режимов советского типа. 1949-1953. Очерки истории. - М,: РОССПЭН, 2002. - 686 с. 1933 [Письмо в редакцию газеты "The Militant"] Принкипо, 3 января 1933 г. В редакцию "МИЛИТАНТ" Дорогие товарищи! За последнее время я имел случай несколько раз убедиться, что Макс Истмен ведет систематическую работу против материалистической диалектики, этой философской основы марксизма и научного коммунизма. По содержанию и теоретическим тенденциям эта борьба нисколько не отличается от других разновидностей мелкобуржуазного ревизионизма, начиная с берштейнианства1 (в его философско-теоретической части). Если Истмен сохраняет при этом свое горячее сочувствие Октябрьской революции и даже левой оппозиции, то субъективно эта вопиющая непоследовательность делает ему честь, ни на йоту, однако, не повышая теоретической ценности его критики марксизма. Я мог бы молчаливо предоставить кротонскую разновидность ревизионизма2 ее законной участи, если бы меня не связывала с самим Истменом довольно старая личная и литературная связь. Истмен перевел недавно на английский язык три тома моей "Истории революции". По общему признанию, он выполнил эту большую работу превосходно. Я ему высказал за это искреннюю благодарность, и здесь готов повторить ее. Но когда Истмен делает попытку перевести марксову диалектику на язык вульгарного эмпиризма, то его работа возбуждает во мне чувства, прямо противоположные благодарности. Во избежание каких бы то ни было сомнений и недоразумений я считаю своим долгом заявить об этом во всеуслышание. С коммунистическим приветом Л.Троцкий Опасность термидора (К последней речи Сталина3) Советский режим основан на союзе пролетариата и крестьянства. Пролетариат составляет меньшинство населения; крестьянство -- подавляющее большинство. Зато в руках пролетариата -- наиболее концентрированные средства производства. Крестьянство, наоборот, раздроблено условиями своего хозяйства. Кроме того, оно неоднородно. Пока не переделана в корне техника, экономика и культура деревни, - а на это при самых благоприятных условиях потребуется еще работа целого поколения, - крестьянство будет выделять из себя кулацкий слой, который неизбежно стремится к капитализму. Механический разгром наличных кулаков ничего не решает. После так называемой ликвидации кулачества как класса советская печать, перешедшая от материализма к идеализму (бюрократы - всегда идеалисты), непрерывно жалуется на силу кулацкой "идеологии", на "пережитки кулацкой идеологии" и пр. На самом деле под этими жалобами скрывается тот факт, что середняк, хотя бы и запертый в колхоз, не видит при нынешней технике и экономике другого выхода для себя, как подняться на уровень кулака. В Октябрьском перевороте сошлись две революции: конец демократической и начало социалистической. Демократическая принесла крестьянству около полумиллиарда золотых рублей, освободив его от арендной платы. Плоды социалистической революции измеряются для мужика тем, сколько он может получить продуктов городской промышленности в обмен на центнер хлеба. Мужик не утопист, он не требует, чтоб ему построили социализм в отдельной стране, да еще в течение пяти лет. Но он хочет, чтобы социалистическая промышленность снабжала его товарами на условиях не худших, чем капиталистическая промышленность. При этом условии крестьянин готов оказать пролетариату и его партии неограниченный кредит политического доверия. Советское государство получило бы возможность маневрировать в зависимости от внутренних условий и мировой обстановки, постепенно втягивая крестьянство в социалистическое хозяйство. Фундаментом массовой коллективизации может быть только эквивалентный обмен продуктов промышленности и сельского хозяйства. Не вдаваясь в теоретико-экономические тонкости, эквивалентным надо считать такой обмен, который побуждает крестьянина, индивидуального, как и коллективного, засевать как можно больше земли, собирать как можно больше зерна, продавать как можно бльшую его часть государству, чтобы получить как можно больше продуктов промышленности. Только такое экономическое взаимоотношение города и деревни - по Ленину "смычка" - может избавить рабочее государство от необходимости применения мер принудительного обмена с деревней. Только с того момента, когда добровольный товарообмен обеспечен, диктатура пролетариата становится незыблемой. Обеспеченная смычка означает теснейший политический союз деревенской бедноты с городскими рабочими, устойчивость главной массы середняков и, следовательно, политическую изолированность кулаков и всех вообще капиталистических элементов страны. Обеспеченная смычка означает незыблемую верность Красной армии пролетарской диктатуре, что, при успехах индустриализации и неограниченных людских, главным образом крестьянских, резервах, дало бы советскому государству возможность справиться с любой империалистической интервенцией. Индустриализация, как разъясняла левая оппозиция с 1923 года, является основной предпосылкой движения к социализму. Без роста индустриализации нельзя дать крестьянину ни ситца, ни гвоздей, ни, тем более, трактора. Но индустриализация должна вестись таким темпом и по таким планам, чтоб систематически, хотя бы и медленно, улучшать взаимоотношение между товарными массами города и деревни, повышая жизненный уровень как рабочих, так и крестьян. Это основное условие устойчивости всего режима ставит предел допустимым темпам индустриализации и коллективизации. Спрашивать: уничтожила ли пятилетка классы, ввела ли социализм - бессмысленно. Но зато обязательно спрашивать: укрепила ли она экономическую смычку между промышленностью и сельским хозяйством. Ответ гласит: нет, ослабила и расшатала. В своей последней речи на пленуме ЦК Сталин хвалился тем, что план коллективизации превзойден в три раза. Но кому нужна эта цифра, кроме бюрократических хвастунов? Статистика коллективизации не заменяет хлеба. Колхозов много, а мяса и овощей нет. Городу нечего есть. Промышленность расстраивается, потому что рабочие голодают. В отношении к крестьянину государство от полудобровольного обмена повернуло полностью на путь продовольственного налога4, принудительного отчуждения, т. е. методов военного коммунизма. Голодные рабочие недовольны политикой партии. Партия недовольна руководством. Крестьянство недовольно индустриализацией, коллективизацией, городом. Часть крестьянства недовольна режимом. Какая это часть? Измерить ее нельзя, но ясно, что при нынешних условиях она не может не расти. "План коллективизации превзойден в три раза!" В этом-то и состоит несчастье. Принудительные колхозы не только не ведут к социализму, но, напротив, подрывают устои диктатуры пролетариата, становясь организационной формой стачки крестьян против государства. Скрывая от государства хлеб или преднамеренно сокращая посевы, крестьянство становится на кулацкий путь: дайте мне, говорит оно, свободно продавать и свободно покупать. Кому и у кого? Тому и у того, кто предложит сходную цену: государство ли, частник ли, иностранный ли капиталист. Крестьянская стачка в пользу свободы внутренней торговли автоматически ведет к требованию отмены монополии внешней торговли. Такова логика ошибок первой пятилетки. Сталин давал в своей речи итоговые цифры. Мы к ним еще вернемся в особой статье. Но при плановом хозяйстве статистические итоги лишь в том случае совпадают с экономическими, если план правилен. Наоборот, ошибочный план может и величайшие достижения скомпрометировать, даже свести к нулю. Пятилетка дала огромные технические и производственные завоевания. Но ее экономические результаты крайне противоречивы. Что же касается политического баланса, то он сводится с явным и притом большим дефицитом. А политика есть концентрированная экономика. Политика решает. Такое социалистическое строительство, которое вгоняет клин между крестьянством и пролетариатом и сеет недовольство в пролетариате, есть ложное строительство. Никакие речи и цифры не могут изменить этой объективной жизненной оценки. Действительный баланс дается не на газетных страницах, а на крестьянских полях, в колхозных закромах, в сырьевых складах заводов, в рабочих столовках, наконец, в головах рабочих и крестьян. Через все свои зигзаги, отставания и забегания вперед бюрократический центризм не укрепил диктатуру пролетариата, а, наоборот, чрезвычайно усилил опасность термидора. Только трусишки могут бояться назвать вслух этот результат. Факты сильнее слов. Чтобы бороться против враждебных фактов, надо назвать их по имени. По имени надо назвать также и виновников: Сталин и его клика. Почему мы говорим именно о термидоре? Потому что это есть исторически наиболее известный, наиболее законченный образец замаскированной контрреволюции, которая сохраняет еще формы и обрядности революции, но уже меняет бесповоротно классовое содержание государств. Тут умники прервут нас, чтобы выложить свою премудрость: во Франции XVIII века дело-де шло о буржуазной революции, в России XX века - о пролетарской; социальные условия резко изменились, изменилась мировая обстановка и пр. и пр. Такими общими местами каждый филистер без труда придает себе вид исключительного глубокомыслия. Различие между Октябрьской и якобинской революциями не составляет тайны и для нас. Но это не довод за то, чтобы поворачиваться к истории спиною. В 1903 году Ленин писал, что большевик - это якобинец, неразрывно связанный с рабочим классом. Я возражал тогда Ленину, подробно разъясняя, чем марксист отличается от якобинца. Мои соображения, правильные сами по себе, били, однако, совершенно мимо цели. Ленин хорошо знал, что марксист и якобинец не одно и то же. Но ему необходимо было для определенной цели выделить их общие черты. Без такого метода нельзя вообще учиться у истории. В том самом смысле, в каком Ленин называл большевиков пролетарскими якобинцами, в реакции против пролетарской диктатуры можно выделить черты термидора. Не всякая контрреволюция может быть подведена под термидор: ни Корнилов, ни Колчак, ни Деникин, ни Врангель не имели ничего общего с термидором. Во всех этих случаях дело шло о вооруженной борьбе капиталистов и помещиков за восстановление своего господства. Эту опасность пролетарское государство отбило. Может ли она повториться? В качестве самостоятельного фактора - нет. Русская крупная буружазия разгромлена радикально. Ее остатки могли бы снова появиться на сцену либо в хвосте иностранной военной интервенции, либо в хвосте термидора. Из всех прежних контрреволюционных движений в Советском Союзе ближе всего к термидору подходило по своему типу Кронштадтское восстание в марте 1921 года5. Все пролетарские элементы из кронштадтского гарнизона были в течение трех предшествующих лет выкачаны для советского строительства и гражданской войны; лучшие успели погибнуть. На судах и в казармах оставался сырой крестьянский элемент, к тому же полуголодный. Многие из этих матросов считали себя большевиками, но они не хотели коммуны; они стояли за Советы, но без коммунистов. Это было восстание недовольного, обиженного, потерявшего терпение крестьянства против диктатуры пролетариата. Если бы мелкая буржуазия победила, она бы на другой же день обнаружила свою несостоятельность. На смену ей могла бы прийти только крупная буржуазия. В условиях нынешней эпохи, т. е. XX, а не XVIII века, для этого понадобились бы не годы, а месяцы, может быть, даже только недели. Мелкобуржуазная контрреволюция, которая искренне считает себя революцией, которая не хочет господства капитала, но неминуемо подготовляет его - это и есть термидор. Силой термидора в Советском Союзе может стать только крестьянство. Для этого нужно, чтобы оно серьезно разошлось с пролетариатом. Разрушение нормальных взаимоотношений города и деревни, административная коллективизация, принудительное отчуждение сельскохозяйственных продуктов противопоставляют сейчас крестьянство советскому государству не менее остро, чем зимою 1920-1921 гг. Пролетариат сейчас, правда, несравненно многочисленне: в этом - завоевание индустриализации. Но пролетариат совершенно лишен активной, бдительной, самодеятельной партии, а номинальная партия лишена марксистского руководства. С другой стороны, крестьянство получило в виде колхозов организацию сопротивления советскому государству. Разрушение начинавшей налаживаться экономической смычки грозит разрывом политического союза между пролетариатом и крестьянством. В этом и состоит источник опасности термидора. Не надо представлять себе дело так, будто разрыв должен пройти по отчетливой социальной линии: здесь крестьяне, там рабочие. Крестьянские массы окружают и обволакивают пролетариат со всех сторон. В составе самого пролетариата имеются миллионы свежих выходцев из деревни. Наконец, явная ложность политики руководства, крушение бюрократического авантюризма, отсутствие ясной ориентировки, полное удушение рабочей демократии, - все это делает и коренных рабочих восприимчивыми к давлению мелкобуржуазной идеологии. В этом второй источник опасности термидора. Не надо воображать, что линия разрыва должна пройти где-либо между партией, с одной стороны, крестьянством и частью рабочего класса, с другой. Нет, линия термидора должна была бы неизбежно пересечь самое партию. В своем "Завещании" Ленин писал: "Наша партия опирается на два класса, и поэтому возможна ее неустойчивость, и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашение... Накакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол (партии - Л. Т.). Но я надеюсь, что это слишком отдаленное будущее и слишком невероятное событие, чтобы о нем говорить"6. Ленин выражал в те дни уверенность в том, что десять-двадцать лет правильных взаимоотношений с крестьянством обеспечат победу пролетарской революции по всемирном масштабе. Именно поэтому он считал, и все мы вместе с ним, перспективу термидора не только отдаленной, но и маловероятной. Из десяти-двадцати лет, условно намечавшихся Лениным, десять лет уже прошло. На поле международной революции Коминтерн знал за этот период только поражения. Сегодня коммунизм, а, следовательно, и международная революция, несмотря на исключительно благоприятные объективные условия, слабее, чем в те дни, когда Ленин писал свое Завещание. В то же время опасность разрыва между двумя классами, на которые опирается диктатура в СССР, стала чрезвычайно реальной и острой. В экономическом положении страны, как оно ни тяжело, нет ничего непоправимого. Нужно только, чтобы было кому поправлять. Нужна партия. Между тем партии в подлинном смысле этого слова сегодня нет. Есть организация, формально включающая в себя миллионы членов и кандидатов. И те и другие одинаково бесправны. В принудительных рамках организации уживаются терроризированные элементы двух партий: пролетарской и термидорианской. Над ними возвышается бюрократия. Она несет вину за ложную экономическую политику, подорвавшую смычку. Еще более тяжелую ответственность несет она за удушение партии. Восстановив своей политикой крестьянство, она политически разоружила и распылила пролетариат. Рабочие не только физически бродят с завода на завод, они и политически не находят себе места. Было бы неправильно представлять себе дело так, что линия термидорианского разрыва должна пройти между сталинским аппаратом и правым флангом партии. Нет, она пройдет через самый аппарат. Какой процент составляют в нем Беседовские и Агабековы? Этого не знают сами завтрашние предатели. Все зависит от соотношения сил вне аппарата. Нужен только достаточный толчок со стороны мелкой буржуазии, чтобы бюрократические термидорианцы осознали себя и перескочили через стену, отделяющую их от классового врага. В этом и состоит третий источник опасности термидора. Но, смотрите, - скажет кто-нибудь из сталинцев или сталинских подголосков, - ведь ЦК собирается чистить партию от правых: это и значит, что Сталин принимает меры против термидора. Нет, отвечаем мы, бюрократическая чистка только облегчает дело термидора. Новая чистка, как и все старые за последние десять лет, направится прежде всего против левой оппозиции, против наиболее мыслящих, критических пролетарских элементов вообще. Несмотря на официальную формулу: "главная опасность справа", - эту формулу повторяет сейчас и Рыков, - тюрьмы и места ссылки заполняются прежде всего левыми оппозиционерами. Но и там, где удары падают на правое крыло, они не укрепляют, а ослабляют партию. Среди правых, наряду с подлинно термидорианскими элементами, есть сотни тысяч, может быть, миллионы, которые глубоко враждебны капиталистической реставрации, но требуют пересмотра всей политики под углом зрения трудящихся масс города и деревни. Программа этих правых смутна. Они могут стать временной опорой термидора; но они могут также поддержать и возрождение партии на революционном пути. Сталинская бюрократия мешает им понять обстановку. Своей чисткой она прежде всего стремится задушить их критическую мысль. Этим она только сплачивает правое крыло. И кто будет чистить? В Париже Беседовский руководил комиссией, которая "чистила" Раковского. Не будем забывать этого. С того времени деморализация аппарата успела зайти еще дальше. Во всех письмах, которые мы получаем из СССР, наиболее трагическая нота такова: никто не верит друг другу, каждый боится, не стоит ли с ним рядом классовый враг с партийным билетом. Громче всего о необходимости чистки будут кричать карьеристы, проходимцы, Беседовские и Агабековы. Кто же очистит партию от чистильщиков? Не аппарат, а сознательные и непримиримые противники аппаратного абсолютизма. Является ли положение безнадежным? Самые слова эти не из нашего словаря. Решит борьба. На стороне пролетарской революции много исторических шансов как негативного характера: ужасающий распад капитализма, бешеная свара империалистов, банкротство реформизма; так и позитивного характера: закаленные кадры большевиков-ленинцев, понимание хода развития, ясная перспектива. Решит борьба. Чт опасность выросла и приблизилась, совершенно неоспоримо. Но яд термидора несет с собой и элементы противоядия. Чем ближе и непосредственнее опасность, тем острее потребность отпора. Чем растеряннее становится бюрократия, чем более фальшивым оказывается всемогущество сталинской клики, тем громче передовые рабочие потребуют большевистского руководства. Последняя речь Сталина - мы к ней скоро вернемся - означает крутой поворот вправо. Каждая фраза бюрократического хвастовства есть замаскированное признание фальши всей "генеральной линии", близко подведшей диктатуру пролетариата к термидору. Сталин собирается лечить болезни новым бюрократическим зигзагом под удвоенным бюрократическим террором. Мы ответим удвоенной борьбой против сталинизма. Л. Троцкий Принкипо 11 января 1933 г. Советское хозяйство в опасности (Письмо в редакцию "САЦ"7) Уважаемые товарищи! В двух номерах вашей газеты от 11 и 12 января помещена статья о моей брошюре "Советское хозяйство в опасности"8. Так как дело идет о крайне важном вопросе, о котором каждый революционный рабочий должен будет, если не сегодня, то завтра, составить себе ясное мнение, то я прошу вас дать мне возможность в настоящем письме выяснить вашим читателям в возможно коротких словах те стороны дела, которые нашли неправильное, по-моему, истолкование в вашей газете. 1. В статье несколько раз говорится, что вы "не во всем" и "далеко не во всем" согласны с взглядами Троцкого на советское хозяйство. Разногласия между нами тем более естественны, что мы принадлежим к разным организациям. Но я не могу не выразить своего сожаления по поводу того, что вы не указали - за одним единственным исключением, о котором ниже, - с какими именно взглядами вы не согласны. Вспомним, как Маркс, Энгельс, Ленин порицали и осуждали уклончивость в больших вопросах, которая чаще всего находит себе выражение в ничего не говорящей формуле: "далеко не во всем согласны". Чего каждый революционный рабочий может требовать от своей организации и своей газеты, это занятия определенной и ясной позиции по отношению к вопросам социалистического строительства в СССР. 2. В одном лишь пункте ваша статья пытается более конкретно отмежеваться от моих взглядов. "Мы думаем, - пишете вы, - что Троцкий оценивает вещи несколько слишком односторонне, когда он главную вину за это положение подсовывает (!) сталинской бюрократии"... Дальше статья поясняет, что главная вина не в бюрократии, а в том обстоятельстве, что перед хозяйством поставлены слишком большие задачи, для разрешения которых нет необходимых квалифицированных сил. Но кто же ставил эти преувеличенные задачи, как не бюрократия? И кто своевременно предупреждал об их преувеличенном масштабе, как не левая оппозиция? Выходит, таким образом, что как раз ваша статья "подсовывает" всю вину бюрократии. Упрек ваш по моему адресу несправедлив и с более глубокой точки зрения. Возлагать на правящую фракцию ответственность за все трудности и все кризисные явления мог бы только тот, кто верит в возможность планомерного развития социалистического общества в национальных границах. Но это не моя позиция. Основные трудности в СССР вытекают: а) из экономической и культурной отсталости, которая вынуждает советское государство разрешать многие из тех задач, которые в передовых странах разрешил капитализм; б) из изолированности рабочего государства в такую эпоху, когда мировое разделение труда стало важнейшей предпосылкой развития национальных производительных сил. 3. Сталинской фракции мы вменяем в вину не объективные трудности, а непонимание природы этих трудностей, неумение предвидеть диалектику развития этих трудностей и вытекающие отсюда непрерывные ошибки руководства. От нас далека, разумеется, мысль объяснять это "непонимание" и "неумение" индивидуальными особенностями отдельных руководителей. Дело идет о системе мысли, о политическом направлении, о фракции, выросшей из старого большевизма. Одну и ту же методологию мы наблюдаем в хозяйственном руководстве Сталина, как и в политическом руководстве Тельмана. Нельзя с успехом бороться против зигзагов Тельмана, не поняв, что дело не в Тельмане, а в природе бюрократического центризма. 4. В другой связи ваша статья упоминает, что левая оппозиция, в частности и в особенности Раковский, своевременно предупреждала против преувеличенных темпов строительства. Но тут же рядом вы пишете об аналогичных будто бы предупреждениях Бухарина, Рыкова и Томского. На проницательность последних ваша статья ссылается дважды, ни словом не упоминая о непримиримых противоречиях между правой и левой оппозицией. Я считаю тем необходимее внести в этот пункт ясность, что именно сталинская фракция не щадит усилий, для того чтобы скрыть или смазать коренное противоречие между оппортунистическим и марксистским крылом в лагере большевизма. С 1922 года левая оппозиция9, вернее ее будущий штаб, открыл кампанию за необходимость выработки пятилетнего плана, стержнем которого должна быть индустриализация страны. Мы доказывали уже тогда, что темп развития индустриализированной промышленности может уже в ближайшие годы превосходить темп русского капитализма (6% ежегодного прироста) "в два, три и более раза". Наши противники называли эту программу не иначе, как индустриальной фантазией. Если Бухарин, Томский, Рыков отличались чем-либо от Сталина-Молотова, то только тем, что еще более решительно боролись против нашего "сверхиндустриализаторства". Борьба против "троцкизма" теоретически питалась почти исключительно Бухариным. Его критика "троцкизма" и составила в дальнейшем платформу правого крыла. В течение ряда лет Бухарин был, если воспользоваться его собственным выражением, проповедником "черепашьего темпа" индустриализации. Он оставался им как тогда, когда левая оппозиция требовала перехода к пятилетке и более высоким темпам индустриализации (1923-1928 гг.), так и в годы ультралевого зигзага сталинцев, когда левая оппозиция предупреждала против превращения пятилетки в четырехлетку и, особенно, против авантюристской коллективизации (1930-1932 гг.). Устами Бухарина говорила не диалектическая оценка советского хозяйства в его противоречивом развитии, а исходная оппортунистическая установка, экономический минимализм. 5. Насколько неосновательно ваша статья сближает критику Бухарина с критикой Раковского, видно из следующего обстоятельства: в те самые дни, когда ваша газета вспоминала о мнимой проницательности Бухарина в прошлом, сам Бухарин на пленуме ЦК категорически и полностью отрекался от всей своей прошлой критики и от всех своих прошлых прогнозов, как в корне ложных ("Правда", 14 января 1933 г.). Раковский же на пленуме ни от чего не отрекался не потому, что в качестве ссыльного он прикован к Барнаулу, а потому что ему не от чего отрекаться. 6. Уже после выхода моей брошюры "Советское хозяйство в опасности" в советской хозяйственной политике произошел поворот, который бросает очень яркий свет на занимающую нас проблему и дает безошибочную проверку прогнозам разных фракций. История поворота в двух словах такова. XVII конференция ВКП в январе 1932 года одобрила принципы второй пятилетки. Темп роста промышленности был намечен около 25%, причем Сталин заявил на конференции, что это лишь минимальная граница и что при разработке плана процент должен быть и будет повышен. Левая оппозиция объявила всю эту перспективу плодом бюрократического авантюризма. Она была обвинена, само собой разумеется, в стремлении к контрреволюции, японской интервенции и капиталистической, если не феодальной, реставрации. Прошел ровно год. На последнем пленуме ЦК Сталин докладывал новый проект второй пятилетки. Он ни единым словом не упомянул о темпах, одобренных год тому назад в качестве минимума. Никто не решился ему напомнить об этом. Сталин предложил теперь для второй пятилетки 13% ежегодного роста. Мы вовсе не делаем из этого вывод, будто Сталин стремится вызвать японскую интервенцию и реставрацию капитализма. Но мы делаем тот вывод, что бюрократия пришла к сокращению темпов не в результате марксистского предвидения, а лишь задним числом, упершись лбом в тягчийшие последствия своего собственного экономического авантюризма. Именно в этом мы ее обвиняем. И именно поэтому мы считаем, что ее новый эмпирический зигзаг не заключает в себе никаких гарантий относительно будущего. Еще ярче различия трех концепций (правой, центристской и марксистской) раскрываются в аграрной области. Но эта проблема слишком сложна, для того чтобы хоть бегло коснуться ее в рамках письма в редакцию. В течение ближайших недель я надеюсь дать по поводу перспектив советского хозяйства новую брошюру. Л. Троцкий Принкипо 26 января 1933 г. Привет немецким большевикам-ленинцам Полученный нами только что No 4 "Перманентной революции"10 показывает, что немецкая левая оппозиция прекрасно выдержала испытание, которому ее подверг заговор небольшой клики капитулянтов, путаников и карьеристов со сталинской бюрократией. Особенно радует та твердость и решительность, с какою местные организации без колебаний, с поистине замечательным единодушием отсекли капитулянтов, несмотря на то, что в их среде были сравнительно влиятельные вчерашние оппозиционеры. Сейчас для всякого ясно: у немецких большевиков-ленинцев имеются серьезные, надежные и самостоятельные пролетарские кадры. Можно сказать без всякого преувеличения: капитулянтские заговорщики оказали крупную услугу левой оппозиции не только тем, что освободили ее от себя самих, но и тем, что помогли ей лучше проверить свои ряды, теснее сплотить их и поднять себя в своем собственном мнении. А это очень важное условие дальнейших успехов! Фальшивый номер "Перманентной революции", выпущенный агентурой Сталина при техническом содействии капитулянтов, не очень отличается по своему морально-политическому уровню от поддельного "письма Зиновьева", пущенного в оборот британскими консерваторами. Слишком поспешные победные крики "Роте Фане", подхваченные злосчастной САЦ, только ярче обнаруживают страх сталинцев перед неутомимой критикой левой оппозиции. Переступив через несколько политических трупов, немецкие большевики-ленинцы двинутся уверенно вперед. С крепким революционным приветом Л. Троцкий Принкипо 2 февраля 1933 г. Правлению левой оппозиции в Германии Копия: Интернациональному Секретариату Каковы возможные планы правительства Гитлера-Гугенберга в связи с выборами в рейхстаг12? Совершенно очевидно, что нынешнее правительство не может допустить рейхстага с враждебным ему большинством. Ввиду этого избирательная кампания и выборы должны так или иначе привести к развязке. Правительство понимает, что даже его полная избирательная победа, т. е. получение им в парламенте 51% мандатов, не только не будет означать мирного разрешения кризиса, но, наоборот, может явиться сигналом к решительному движению против фашизма. Вот почему правительство не может не готовиться к решительным действиям к тому моменту, когда станут известны результаты выборов. Необходимая для этого предварительная мобилизация сил найдет не меньшее применение в том случае, если правительственные партии окажутся в меньшинстве и, следовательно, должны будут окончательно покинуть почву веймарской легальности. В обоих случаях, таким образом, и в случае парламентского поражения правительства (менее 50%), и в случае его победы (более 50%) приходится одинаково ждать, что новые выборы станут исходным моментом решающей борьбы. Не исключен и третий вариант: под прикрытием подготовки к выборам национал-социалисты производят переворот, не дожидаясь выборов. Такого рода шаг тактически был бы, пожалуй, наиболее правильным с точки зрения наци. Но, принимая во внимание мелкобуржуазный характер этой партии13, отсутствие у нее самостоятельной инициативы действия и ее зависимость от недоверчивых союзников, приходится сделать вывод, что вряд ли Гитлер решится на такой шаг. Предположение, что такого рода переворот задуман Гитлером совместно с его союзниками, вряд ли было бы очень вероятным, так как второй задачей выборов как раз и является изменить доли участия союзников в правительстве. Все же в агитации необходимо выдвинуть и эту третью возможность. Если бы страсти слишком разгорелись в предвыборный период, то государственный переворот мог бы стать для правительства необходимостью, даже если его практические планы сегодня не идут так далеко. Во всяком случае, совершенно ясно, что пролетариату в своих тактических расчетах надо исходить из коротких сроков. Разумеется, ни правительственное большинство в рейхстаге, ни разгон нового рейхстага на неопределенный срок, ни фашистский переворот до выборов не будут еще означать окончательного решения вопроса в пользу фашизма. Но каждый из этих трех вариантов означал бы новый, очень важный этап в борьбе революции и контрреволюции. Задача левой оппозиции во время избирательной кампании - дать рабочим анализ трех возможных ближайших вариантов в общей перспективе неизбежной борьбы пролетариата с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Такая постановка вопроса придаст агитации за политику единого фронта необходимую конкретность. Партия все время кричала: пролетариат находится в возрастающей офензиве. На это САП отвечает (речь Штернберга14): "Нет, пролетариат находится в дефензиве, мы лишь зовем его к офензиве"15. И та и другая формула показывают, что люди не понимают, что такое офензива и дефензива, т. е. наступление и оборона. На самом деле, несчастье состоит в том, что пролетариат находится не в обороне, а в отступлении, которое завтра может превратиться в паническое бегство. Мы зовем пролетариат не к офензиве, а к активной обороне. Именно этот оборонительный характер действий (защита пролетарских организаций, газет, собраний и пр.) и составляет исходную позицию единого фронта по отношению к социал-демократии. Перепрыгивать через формулу активной обороны значит заниматься звонкими фразами. Разумеется, в случае успеха активная оборона перейдет в наступление. Но это будет уже следующий этап, путь к которому лежит через единый фронт во имя обороны. Чтобы раскрыть ярче историческое значение решений и действий партии в эти дни и недели, нужно, на мой взгляд, ставить перед коммунистами проблему без малейших смягчений, наоборот, со всей резкостью и непримиримостью: отказ партии от единого фронта, от создания местных комитетов обороны, т. е. завтрашних Советов, означает капитуляцию партии перед фашизмом, т. е. историческое преступление, которое равносильно ликвидации партии и Коммунистического Интернационала. В случае подобной катастрофы пролетариат через горы трупов, через годы невыносимых страданий и бедствий придет к IV Интернационалу. Г. Гуров 6 февраля 1933 г. Беседа с социал-демократическим рабочим16 О едином фронте обороны Настоящая брошюра обращается к рабочим - социал-демократам, хотя автор лично принадлежит к другой партии. Разногласия между коммунизмом и социал-демократизмом очень глубоки. Я их считаю непримиримыми. Тем не менее ход событий нередко ставит перед рабочим классом такие задачи, которые властно требуют совместных действий обеих партий. Возможно ли это? Исторический опыт и теоретический смысл говорят, что вполне возможно: все зависит от условий и характера задач. Так, совместные действия гораздо легче осуществить, когда дело идет не о наступлении пролетариата во имя новых целей, а об обороне старых позиций. Именно так сейчас обстоит дело в Германии. Немецкий пролетариат находится в состоянии отступления и сдачи позиций. Правда, немало есть пустозвонов, которые непрерывно кричат о происходящем будто бы революционном наступлении: эти люди явно не умеют отличать свою правую руку от левой. Пробьет, несомненно, час и для наступления. Но в настоящее время задача состоит в приостановке беспорядочного отступления и в перегруппировке сил для обороны. В политике, как и военном деле, ясно понять задачу значит облегчить ее разрешение. Опьянять себя фразами значит помогать неприятелю. Надо ясно видеть, что происходит: по всему фронту наступает классовый враг, т. е. монополистский капитал и полуфеодальное землевладение, пощаженные ноябрьской революцией. Враг пользуется при этом двумя средствами разного исторического происхождения: во-первых, военно-полицейским аппаратом, который подготовили все предшествующие правительства, действовавшие на основе Веймарской республики17; во-вторых, национал-социализмом, т. е. отрядами мелкобуржуазной контрреволюции, которую финансовый капитал вооружает и натравливает против рабочих. Задача капитализма и юнкерства ясна: разгромить пролетарские организации, политически разоружить рабочих, лишить их возможности не только наступления, но и обороны. Два десятилетия сотрудничества социал-демократии с буржуазией, как видим, ни на иоту не смягчили сердца капиталистов. Эти люди знают один закон: борьбу за барыши. И они ведут ее твердо, настойчиво, беспощадно, не останавливаясь ни перед чем и меньше всего перед своими же собственными законами. Класс эксплуататоров предпочел бы совершить разоружение и разложение пролетариата с наименьшими издержками, без гражданской войны, при помощи военно-полицейских средств Веймарской республики. Но он опасается, и с полным основанием, что одних "легальных" средств окажется недостаточно, чтобы отбросить рабочих в состояние полного бесправия. Для этого в качестве дополнительной силы нужен фашизм. Но партия Гитлера, вскормленная монополистским капиталом, хочет стать не дополнительной, а основной и единственной правящей силой Германии. На этот счет между правящими союзниками идут непрерывные споры, принимающие моментами острый характер. Роскошь взаимных интриг спасители могут позволить себе только потому, что пролетариат сдает позиции без боя и отступает - без плана, без системы, без руководства. Враги так разнуздались, что не стесняются обсуждать вслух, как и куда нанести ближайший удар: вести ли наступление прямо в лоб, отсечь ли прежде всего левый, коммунистический фланг; зайти ли глубоко в тыл профессиональным союзам и отрезать коммуникации и пр. и пр. О Веймарской республике спасенные ею эксплуататоры рассуждают так, как если бы дело шло о старой кастрюле: пользоваться ли ею еще некоторое время или сегодня уже выбросить в сорный ящик? У буржуазии полная свобода маневрирования, т. е. выбора средств, времени и места. Ее вожди комбинируют орудия законов с орудиями бандитизма. Пролетариат ничего не комбинирует и не борется. Его отряды разъединены, а руководители пролетарских отрядов вяло рассуждают на тему о том, нужно ли вообще комбинировать силы пролетариата: в этом и состоит суть бесконечных споров о так называемом едином фронте. Если передовые рабочие не поймут положения и не вмешаются властно в спор, немецкий пролетариат окажется на годы распят на фашистском кресте. Не слишком ли поздно? Здесь мой собеседник - социал-демократ может прервать меня словами: не слишком ли поздно приходите вы с пропагандой единого фронта? Где вы были раньше? Такое возражение будет несправедливо. Вопрос об едином оборонительном фронте против фашизма поднимается не впервые. Позволю себе сослаться на то, что мне самому пришлось говорить по этому поводу в сентябре 1930 года, после первого большого успеха национал-социалистов18. Обращаясь к рабочим-коммунистам, я писал: "Компартия должна звать к обороне тех материальных и духовных позиций, которые успел завоевать для себя в германском государстве рабочий класс. Дело идет самым непосредственным образом о судьбе его политических организаций, его профессиональных союзов, газет и типографий, клубов, библиотек и проч. Рабочий-коммунист должен сказать рабочему социал-демократу: "Политика наших партий непримирима; но если фашисты придут этой ночью громить помещение твоей организации, то я явлюсь к тебе на помощь с оружием в руках. Обещаешь ли ты в случае, если опасность будет угрожать моей организации, поспешить на помощь?" Вот квинтэссенция политики настоящего периода. Вся агитация должна быть построена по этому камертону. Чем настойчивее, серьезнее, вдумчивее... мы будем вести эту агитацию, чем более дельные организационные меры обороны мы будем предлагать в каждом заводе, в каждом рабочем квартале и районе, тем меньше опасности, что наступление фашистов застигнет нас врасплох, тем больше уверенности, что наступление это сплотит, а не расколет рабочие ряды". Брошюра, из которой я привожу эту цитату, написана два с половиной года тому назад. Сейчас не может быть ни малейшего сомнения в том, что если бы эта политика была усвоена своевременно, Гитлер не был бы сегодня канцлером, и позиции немецкого пролетариата были бы несокрушимы. Но прошлого вернуть нельзя. Вследствие совершенных ошибок и упущения времени задача обороны стала сегодня несравненно труднее; но задача остается целиком. Соотношение сил можно и сейчас еще резко изменить к выгоде пролетариата. Для этого нужен план обороны, система обороны, комбинация сил для обороны. Но прежде всего нужна воля к обороне. Прибавлю тут же: хорошо обороняется только тот, кто не собирается ограничиваться обороной, а намерен при первой возможности перейти в наступление. Как же социал-демократия относится к этому вопросу? "Пакт о взаимном ненападении" Социал-демократические вожди предлагают коммунистической партии заключить "пакт о взаимном ненападении". Прочитав впервые такого рода фразу в "Форвертсе"19, я решил, что это случайная и не очень удачная шутка. Но нет, формула о ненападении вошла в оборот и стоит сейчас в центре всех споров. Среди социал-демократических вождей есть опытные и ловкие политики. Тем более приходится изумляться: как могли они выбрать такой негодный для их собственных целей лозунг? Формула взаимного ненападения заимствована у дипломатии. Смысл подобных пактов состоит в том, что два государства, у которых достаточно поводов для войны, обязуются в течение такого-то периода не применять друг против друга оружия. Пакт с таким строго ограниченным содержанием Советский Союз заключил, например, с Польшей20. Если бы, скажем, между Германией и Польшей возникла война, то пакт вовсе не обязывал бы Советский Союз прийти Польше на помощь. Ненападение есть ненападение, и только. Оно вовсе не предполагает совместных действий для обороны, наоборот, оно исключает их: иначе пакт носил бы другой характер и другое название. Какой же смысл имеет эта формула в устах социал-демократических вождей? Разве коммунисты угрожают разгромить социал-демократические организации? Или, наоборот, разве социал-демократия собирается объявить крестовый поход против коммунистов? Ведь дело идет совсем о другом. Если уж пользоваться языком дипломатии, то надо было бы говорить не о взаимном ненападении, а об оборонительном союзе против третьего, т. е. против фашизма. Задача состоит не в том, чтобы приостановить или предупредить вооруженную борьбу между коммунистами и социал-демократами - о такой опасности не может быть и речи, - а в том, чтобы сочетать силы социал-демократов и коммунистов против уже начавшегося вооруженного нападения на них со стороны национал-социалистов. Как это ни невероятно, но социал-демократические вожди подменяют вопрос о реальной обороне против вооруженных действий фашизма вопросом о политической полемике между коммунистами и социал-демократами. Это все равно, что вопрос о том, как предупредить крушение поезда, подменить вопросом о необходмости взаимной вежливости между пассажирами второго и третьего класса. Беда, однако, в том, что несчастная формула "взаимного ненападения" не годится и для той посторонней цели, ради которой она притянута за волосы. Обязательство ненападения между двумя государствами вовсе не устраняет между ними взаимной борьбы, полемики, интриг и подвохов. Польские официозные газеты, несмотря на пакт, пишут о Советском Союзе не иначе, как слюною бешеной собаки. В свою очередь, и советская печать далека от комплиментов по адресу польского режима. Нет, социал-демократические вожди явно попали впросак, попытавшись подменить задачи пролетарской политики условной формулой дипломатии. Совместно обороняться, прошлого не забывать, будущее подготовлять Более осторожные социал-демократические журналисты выражаются так, [что] они-де не против "деловой критики", но они против заподазриваний, брани и травли. Очень похвальные правила! Но как найти границу, где дозволенная критика переходит в недозволенную травлю? И где беспристрастный судья? Тому, кого критикуют, критика, по общему правилу, никогда не нравится, особенно, когда ему нечего возразить по существу. Хороша ли критика коммунистов или плоха, вопрос особый. Если бы у коммунистов и социал-демократов существовало на этот счет одинаковое мнение, не было бы на свете и двух независимых партий. Допустим, что полемика коммунистов плоха. Но разве это смягчает смертельную опасность фашизма или устраняет необходимость совместной обороны? Возьмем, однако, оборотную сторону медали: полемику самой социал-демократии против коммунизма. В "Форвертсе" (беру номер, который лежит у меня на столе) приводится изложение речи Штампфера21 о взаимном ненападении. Тут же нарисована карикатура: большевик заключает договор о взаимном ненападении с Пилсудским, но отказывается от подобного же договора с социал-демократией. Карикатура есть ведь тоже полемическое "нападение", и к тому же на этот раз явно неудачное. "Форвертс" забывает попросту, что договор о взаимном ненападении существовал у Советов с Германией22 в то время, когда во главе немецкого правительства стоял социал-демократ Герман Мюллер23! В "Форвертсе" от 15 февраля, на одной и той же странице, на первой колонке защищается идея пакта о ненападении, а на четвертой колонке коммунисты обвиняются в том, что их завком у Ашингера24 совершил предательство интересов рабочих при заключении тарифного договора. Так и сказано: "предательство". Секрет этой полемики (деловая критика или травля?) прост: у Ашингера предстояли тогда перевыборы завкома. Можно ли требовать, чтоб "Форвертс" в интересах единого фронта прекратил такого рода нападения? Для этого "Форвертс" должен был бы перестать быть самим собой, т. е. социал-демократической газетой. Если "Форвертс" верит тому, что он пишет о коммунистах, то его прямая обязанность раскрывать глаза рабочим на их ошибки, преступления и "предательства". Как же иначе? Необходимость боевого соглашения вытекает из существования двух партий, но не ликвидирует этого факта. Политическая жизнь продолжается. Каждая из партий, даже при самом честном отношении к единому фронту, не может не думать о своем завтрашнем дне. Противники смыкают ряды при общей опасности Представим себе на минуту, что коммунистический член завкома у Ашингера заявляет социал-демократическому члену: так как "Форвертс" назвал мои действия в вопросе о тарифе предательскими, то я не хочу совместно с тобой защищать мой висок и твой затылок от фашистской пули. При самой большой снисходительности, такой ответ нельзя было бы назвать иначе, как идиотским. Разумный коммунист, серьезный большевик скажет социал-демократу: "Ты знаешь всю мою вражду к "Форвертсу". Я всеми силами стараюсь и буду стараться подорвать пагубное влияние этой газеты среди рабочих. Но я делал и буду делать это словом, критикой, убеждением. Фашисты же хотят физически уничтожить "Форвертс". Я обещаю тебе защищать вместе с тобой твою газету из последних сил, но я требую от тебя, чтобы и ты по первому призыву явился на защиту "Роте Фане", как бы ты к ней ни относился". Разве это не безупречная постановка вопроса? Разве она не отвечает элементарным интересам всего пролетариата? Большевик не требует от социал-демократа, чтобы тот переменил свое мнение о большевизме и о большевистских газетах. Он не требует также, чтоб социал-демократ обязался на весь период соглашения замалчивать свое мнение о коммунизме. Такое требование было бы совершенно недостойным. "До тех пор, - говорит коммунист, - пока я не переубедил тебя или ты - меня, мы будем критиковать друг друга с полной свободой, употребляя те доводы и выражения, какие каждый из нас находит нужным. Но когда фашист захочет загнать каждому из нас кляп в глотку, мы совместно дадим ему отпор!" Может ли разумный социал-демократический рабочий ответить на такое предложение отказом? Полемика социал-демократических и коммунистических газет, как бы остра она ни была, не может помешать наборщикам этих газет заключить между собою боевое соглашение о совместной обороне от нападения фашистских банд на типографии газет. Даже социал-демократические и коммунистические депутаты рейхстага и ландтагов, гласные городских дум и пр. вынуждены спешить друг другу на выручку, когда наци прибегают к палкам и стульям. Нужны ли еще примеры? То, что верно в каждом частном случае, верно и в качестве общего правила: непримиримая борьба социал-демократии и коммунизма за руководство рабочим классом не может и не должна препятствовать им смыкать ряды, когда удар грозит рабочему классу в целом. Разве это не ясно? Две мерки "Форвертс" возмущается тем, что коммунисты обвиняют социал-демократов (Эберта, Шейдемана, Носке25, Германа Мюллера, Гжезинского26) в расчистке пути для Гитлера. Возмущаться - законное право "Форвертса". Но газета идет дальше: как же можно, восклицает она, заключить единый фронт с такими клеветниками! Что это: сентиментальность? нежная чувствительность? Нет, тут уж пахнет лицемерием. Ведь не могли же вожди немецкой социал-демократии забыть, что Вильгельм Либкнехт и Август Бебель не раз заявляли о готовности социал-демократии ради определенных практических целей заключить соглашение с чертом и его бабушкой. Основатели социал-демократии отнюдь не требовали при этом, чтобы черт сдал в музей свои рога, а бабушка его приняла лютеранское исповедание. Откуда же такая нежная чувствительность у нынешних социал-демократических политиков, прошедших с 1914 года через единый фронт с кайзером27, Людендорфом28, Гренером29, Брюнингом, Гинденбургом? Откуда эти две мерки: одна - для буржуазных партий, другая - для коммунистической? Вожди центра считают, что всякий нечестивец, отрицающий догматы единоспасающей католической церкви, представляет отродье человечества и обречен к тому же на вечные муки. Это не мешало Гильфердингу, который вряд ли верит в беспорочное зачатие, соблюдать единый фронт с католиками в правительстве и в парламенте. Вместе с центром социал-демократы создали "железный фронт"30. Католики при этом ни на день не прекращали своей нетерпимой пропаганды и полемики во всех церквах. Почему же такая требовательность со стороны Гильфердинга по отношению к коммунистам? Либо полное прекращение взаимной критики, т. е. борьбы направлений в рабочем классе, либо отказ от каких бы то ни было совместных действий. "Все или ничего"! По отношению к буржуазному обществу и его партиям социал-демократия никогда не ставила таких ультиматумов. Каждый рабочий социал-демократ обязан задуматься над этими двумя мерками. Пусть на массовом собрании кто-нибудь сегодня же спросит Вельса31: как это случилось, что социал-демократия, давшая республике первого канцлера и первого президента32, довела страну до Гитлера? Вельс непременно ответит, что главная доля вины за это ложится на большевизм. "Форвертс" повторяет это "объяснение" чуть [ли] ни каждый день. Неужели же ради единого фронта с коммунистами он откажется от своего права и своей обязанности говорить рабочим то, что они считают правдой? Но коммунистам этого совсем и не нужно. Единый фронт против фашизма есть только одна глава в книге пролетарской борьбы. Нельзя вычеркивать предшествующие главы. Нельзя забывать прошлое. Надо учиться у него. Мы помним о союзе Эберта с Гренером и о роли Носке. Мы помним, при каких условиях погибли Роза Люксембург и Карл Либкнехт. Мы, большевики, учим рабочих не забывать ничего. Мы не требуем от черта, чтобы он отпилил себе хвост: ему будет больно, а нам никакой выгоды. Мы берем черта таким, каким его создала природа. Нам нужны не покаяние социал-демократических вождей и не их верность марксизму, а готовность социал-демократии бороться против врага, который ей самой угрожает гибелью. С своей стороны, мы обязуемся соблюдать в совместной борьбе все принятые на себя обязательства. Мы обещаем хорошо драться и довести борьбу до конца. Этого вполне достаточно для боевого соглашения. Ваши вожди не хотят бороться! Но остается все же открытым вопрос: почему социал-демократические вожди разговаривают о чем угодно: о полемике, ненападении, плохих нравах коммунистов и пр., вместо того чтобы ответить на простой вопрос: как бороться с фашистами? По очень простой причине: социал-демократические вожди не хотят борьбы. Раньше они надеялись на то, что Гинденбург спасет их от Гитлера. Теперь они ждут какого-либо другого чуда. Бороться они не хотят. Бороться они давно отвыкли. Борьбы они боятся. По поводу фашистского бандитизма в Эйслебене, Штампфер пишет: "Вера в право и справедливость в Германии еще не мертва" ("Форвертс", 14 февраля). Нельзя без возмущения читать такие строки. Вместо призыва к единому боевому фронту - поповское утешение: "вера в справедливость еще не мертва". Но у буржуазии одна справедливость, у пролетариата - другая. Надклассовой справедливости нет. Вооруженная несправедливость всегда одерживает верх над безоружной справедливостью. Об этом свидетельствует вся история человечества. Кто апеллирует к бесспорному призраку, тот обманывает рабочих. Кто хочет победы пролетарской справедливости над фашистским насилием, тот должен звать к борьбе и создавать органы единого пролетарского фронта. Во всей социал-демократической печати нельзя найти ни строчки, свидетельствующей о действительной подготовке к борьбе. Ничего, кроме общих фраз, ссылок на неопределенное будущее, туманных утешений. "Пусть наци попробуют, и тогда..." И наци пробуют. Они наступают шаг за шагом, спокойно завладевают одной позицией за другой. Эти злобные реакционные мелкие буржуа не любят рисковать. Но им и не приходится рисковать: они заранее уверены, что противник отступит без бою. И они не ошибаются в своих расчетах. Иногда, конечно, борцу приходится отступить, чтоб лучше разбежаться и прыгнуть. Но социал-демократические вожди не собираются прыгнуть. Они не хотят прыгать. И все их рассуждения сводятся к тому, чтобы прикрыть этот факт. Сперва они заявляли, что, пока наци не сходят с почвы легальности, для борьбы нет оснований. Но мы ведь видели эту "легальность": государственный переворот производится в рассрочку. Это возможно только потому, что социал-демократические вожди усыпляют рабочих фразами о легальности переворота, утешают их надеждами на новый рейхстаг, еще более бессильный, чем предшествующие. Ничего лучшего фашисты не могут и желать. Сейчас социал-демократия перестала уже говорить о боях даже в неопределенном будущем. По поводу начавшегося разгрома рабочих организаций и рабочей печати "Форвертс" "напоминает" правительству: не забывайте, что рабочие развитой капиталистической страны объединены условиями производства у себя на заводе. Эти слова означают, что правление социал-демократии уже заранее мирится с разгромом политических, экономических и культурных организаций, созданных тремя поколениями пролетариата. Рабочие "все равно" останутся объединены самими предприятиями. Тогда зачем же вообще пролетарские организации, если дело решается так просто? Руководители социал-демократии и профессиональных союзов умывают руки, отходят к стороне, выжидают. Если сами рабочие, "объединенные предприятиями", прорвут сеть дисциплины и начнут борьбу, тогда вожди, конечно, вмешаются, как в 1918 году, в качестве умиротворителей и посредников, и попытаются на спине рабочих восстановить свои утерянные позиции. Свой отказ от борьбы, свой страх перед борьбой вожди маскируют от масс пустыми разговорами насчет пакта о взаимном ненападении. Социал-демократические рабочие! Ваши вожди не хотят бороться. Значит, это маневр? Здесь социал-демократ снова прервет нас: "Но раз вы не верите в желание наших вождей бороться против фашизма, значит ваше предложение единого фронта есть простой маневр?" Дальше он повторит рассуждение "Форвертса" о том, что рабочим нужно единство, а не "маневр". Такого рода довод звучит довольно убедительно. Но на самом деле, он совершенно пуст. Да, мы, коммунисты, не сомневаемся, что социал-демократические и профсоюзные чиновники будут и дальше изо всех сил уклоняться от борьбы. Значительная часть рабочей бюрократии в критический час прямо перебежит к фашистам. Другая часть, успевшая перевести свои безгрешные "сбережения" за границу, своевременно эмигрирует. Все эти действия уже начались и неизбежно получат свое дальнейшее развитие. Но мы совсем не отождествляем эту наиболее сейчас влиятельную часть реформистской бюрократии с социал-демократической партией или с профессиональными союзами в целом. Пролетарское ядро партии будет несомненно бороться и увлечет за собою значительную часть аппарата. Где пройдет разграничительная линия между перебежчиками, изменниками, дезертирами, с одной стороны, и теми, кто хочет бороться, с другой? Эту линию можно найти только на опыте. Вот почему, не питая ни малейшего доверия к социал-демократической бюрократии, коммунисты не могут не обращаться к партии в целом. Только так можно отделить желающих бороться от желающих дезертировать. Если мы ошибаемся в оценке Вельса, Брейтшейда33, Гильфердинга, Криспина и прочих, пусть они опровергнут нас делом. Мы на всех прощадях покаемся в своей ошибке. Если все это с нашей стороны "маневр", то правильный, нужный, служащий интересам дела. Вы, социал-демократы, остаетесь в своей партии, потому что верите ее программе, ее тактике, ее руководству. Мы считаемся с этим фактом. Вы считаете нашу критику ложной. Это ваше право. Вы вовсе не обязаны доверять коммунистам на слово, и ни один разумный коммунист этого от вас не потребует. Но и коммунисты вправе не доверять чиновникам социал-демократии, не считать социал-демократов марксистами, революционерами, действительными социалистами. Иначе коммунисты не создали бы отдельной партии и отдельного Интернационала. Надо брать факты, как они есть. Единый фронт надо строить не в облаках, а на том фундаменте, какой создан всем прошлым развитием. Если вы действительно верите, что ваше правление поведет рабочих на борьбу с фашизмом, какого же коммунистического маневра вы боитесь? О каком маневре говорит неустанно "Форвертс"? Вдумайтесь как следует быть в обстановку: нет ли тут сознательного маневра со стороны ваших вождей, которые хотят запугать вас пустым словом "маневр" и тем оторвать вас от единого фронта с коммунистами? Задачи и методы единого фронта Единый фронт должен иметь свои органы. Выдумывать тут ничего не нужно: характер органов диктуется самой обстановкой. Во многих местах рабочие уже подсказали организационную форму единого фронта в виде оборонительных картелей, опирающихся на все местные пролетарские организации и предприятия. Эту инициативу надо подхватить, углубить, закрепить, расширить, покрыть картелями промышленые центры, связать картели между собой, подготовить общенемецкий рабочий конгресс обороны. Возрастающее отчуждение безработных и работающих несет с собой смертельную опасность не только коллективным договорам, но и профессиональным союзам, даже и без крестового похода фашистов. Единый фронт между социал-демократами и коммунистами означает прежде всего единый фронт занятых рабочих и безработных. Без этого в Германии вообще немыслима серьезная борьба. Красная профсоюзная оппозиция (РГО)34 должна выйти в свободные профессиональные союзы, в качестве коммунистической фракции. Это одно из важных условий успеха единого фронта. Коммунисты внутри союзов должны пользоваться правами рабочей демократии, прежде всего полной свободой критики. Со своей стороны, они должны соблюдать статуты профессиональных союзов и их дисциплину. Оборона против фашизма не стоит особняком. Фашизм только дубина в руках финансового капитала. Цель разгрома пролетарской демократии - повысить норму эксплуатации рабочей силы. Здесь открывается широкая арена для единого пролетарского фронта: борьба за кусок хлеба, расширяясь и углубляясь, непосредственно ведет к в нынешних условиях к борьбе за рабочий контроль над производством. Заводы, шахты, поместья выполняют свои общественные функции только благодаря труду рабочих. Неужели же рабочие не имеют права знать, куда собственник направляет предприятие, почему он сокращает производство и изгоняет рабочих, как он назначает цены и пр.? Нам отвечают на это: "коммерческая тайна". Что такое коммерческая тайна? Это заговор капиталистов против рабочих и против всего народа. Как производители и как потребители, рабочие должны завоевать право проверять все операции своего предприятия, вскрывать фальшь и обман, чтобы отстаивать свои интересы и интересы всего народа с фактами в руках. Борьба за рабочий контроль над производством может и должна будет стать лозунгом единого фронта. Необходимые организационные формы сотрудничества социал-демократических рабочих с коммунистами найдутся без труда: нужно только от слов перейти к делу. Непримиримость социал-демократической и коммунистической партий Но если возможна совместная оборона против наступления капитала, нельзя ли пойти дальше этого и создать постоянный блок обеих рабочих партий по всем вопросам? Тогда и полемика между ними приняла бы чисто внутренний, мирный, товарищеский характер. Некотрые левые социал-демократы, вроде Зейдевица35, мечтают, как известно, даже о полном объединении социал-демократии с коммунистической партией. Все это, однако, праздные мечты! Коммунистов отделяют от социал-демократии противоречия по основным вопросам. Суть разногласий проще всего выразить короткой фразой: социал-демократия считает себя демократическим врачом капитализма; мы же являемся его революционным могильщиком. Как можно при таком различии исторических ролей думать об объединении? Непримиримость обеих партий особенно ясна в свете новейшего развития Германии. Лейпарт36 плачется по поводу того, что, призвав Гитлера к власти, буржуазные классы прервали "внедрение рабочих в государство", и предупреждает буржуазию о вытекающей отсюда для нее "опасности" ("Форвертс", 15 февраля 1933 г.). Значит, Лейпарт есть сторож буржуазного государства, охраняющий его от пролетарской революции. Можно ли думать об объединении с Лейпартом? "Форвертс" каждый день хвалится тем, что сотни тысяч социал-демократов погибли в войне "за идею лучшей, более свободной Германии"... Газета забывает только объяснить, почему эта лучшая Германия оказалась Германией Гитлера-Гугенберга. На самом деле немецкие рабочие, как и рабочие других воюющих стран, погибали как пушечное мясо, как рабы капитала. Идеализировать этот факт значит продолжать измену 4 августа 1914 года37. "Форвертс" и сегодня ссылается на Маркса, Энгельса, Вильгельма Либкнехта, Бебеля, которые в 1848-1871 гг. говорили о борьбе за единство немецкой нации. Фальшивые ссылки! В ту эпоху дело шло о завершении буржуазной революции. Всякий пролетарский революционер должен был бороться против средневекового партикуляризма и провинциализма, во имя создания национального государства. Сейчас такого рода задача имеет прогрессивный характер только в Китае, Индокитае, Индии, Индонезии и других отсталых, колониальных и полуколониальных странах. Для передовых стран Европы национально-государственные границы стали такими же реакционными оковами, какими раньше были границы феодальных провинций. "Нация и демократия - близнецы", - повторяет "Форвертс". Верно! Но эти близнецы состарились, одряхлели, выжили из ума. Нация, как хозяйственное целое, и демократия, как форма буржуазного господства, стали оковами производительных сил и культуры. Еще раз вспомним Гете: "Все возникающее достойно гибели". Можно уложить еще несколько миллионов душ из-за "коридора", из-за Эльзаса-Логарингии38, из-за Мальмеди39. Можно эти спорные куски земли покрыть сплошь трупами в три, пять, десять рядов. Можно все это назвать национальной обороной. Но человечество будет при этом не двигаться вперед, а ползать на четвереньках назад, в варварство. Выход не в "национальном освобождении" Германии, а в освобождении Европы от государственных перегородок. Буржуазия этой задачи не может разрешить, как феодалы не могли в свое время покончить с партикуляризмом. Коалиция с буржуазией поэтому вдвойне преступна. Нужна пролетарская революция. Нужна федерация пролетарских республик Европы и всего мира. Социал-патриотизм есть программа врачей капитализма; интернационализм -- программа могильщиков буржуазного общества. Это противоречие непримиримо. Демократия и диктатура Социал-демократы считают, что демократическая конституция стоит над классовой борьбой. Для нас классовая борьба стоит над демократической конституцией. Неужели же опыт послевоенной Германии прошел бесследно, как и опыт войны? Ноябрьская революция поставила у власти социал-демократию Социал-демократия перевела могущественное движение масс на путь "права" и "конституции". Вся дальнейшая политическая жизнь Германии развивалась на основах и в рамках Веймарской республики. Результаты налицо: буржуазная демократия, как и фашистская диктатура, являются инструментами одного и того же класса - эксплуататоров. Помешать замене одного инструмента другим посредством апелляции к конституции, - лейпцигский верховный суд40, новые выборы и пр. - совершенно невозможно; необходимо мобилизовать революционные силы пролетариата. Конституционный фетишизм оказывает лучшую помощь фашизму. Сейчас это уже не прогноз, не теория, а живой факт. Я спрашиваю тебя, социал-демократический рабочий: если веймарская демократия проложила дорогу фашистской диктатуре, как же можно ждать, что она проложит дорогу социализму? - Но разве мы, рабочие, не можем завоевать большинства в демократическом рейхстаге? - Не можете. Капитализм перестал развиваться, он загнивает. Число промышленных рабочих не растет. Значительная часть пролетариата разлагается в постоянной безработице. Уже одни эти социальные факты исключают возможность устойчивого и планомерного роста рабочей партии в парламенте, как было до войны. Но если бы даже, наперекор всем вероятиям, рабочее представительство быстро росло, разве буржуазия стала бы дожидаться мирной экспроприации? Ведь фактический аппарат власти в ее руках! Наконец, если бы даже буржуазия упустила время и позволила пролетариату захватить 51% представительства, разве рейхсвер, полиция, стальная каска вместе с фашистскими отрядами не разогнали бы этого парламента, как камарилья разгоняет ныне росчерком пера все те парламенты, которые ей не нравятся? - Значит, долой рейхстаг и долой выборы? - Нет, не значит. Мы - марксисты, мы не анархисты. Мы стоим за использование парламента: это не орудие преобразования общества, но одно из средств сплочения рабочих. Однако в развитии классовой борьбы наступает момент, когда приходится решать вопрос о том, кто будет дальше хозяином в стране: финансовый капитал или пролетариат? Разговоры о нации вообще, о демократии вообще представляют в этих условиях самый бесчестный обман. На наших глазах маленькое меньшинство немецкой нации организует и вооружает чуть ли не половину нации. Вопрос идет сейчас не о второстепенных реформах, а о жизни и смерти буржуазного общества. Никогда еще такие вопросы не решались посредством голосования. Кто теперь отсылает к парламенту или к лейпцигскому верховному суду, тот обманывает рабочих и на деле помогает фашизму. Другого пути нет - Что же остается? - спросит социал-демократический собеседник. - Пролетарская революция. - А потом? - Диктатура пролетариата. - Как в России? Лишения и жертвы? Полное подавление свободы мнений? Нет, на это я не согласен. - Поэтому-то и не может быть у нас единой партии, что ты не согласен стать на путь революции и диктатуры. Но позволь тебе все же сказать, что твое возражение недостойно сознательного пролетария. Да, лишения русских рабочих очень велики. Но, во-первых, русские рабочие знают, во имя чего они приносят жертвы. Даже если бы они потерпели поражение, человечество многому научилось бы на их опыте. А во имя чего немецкий рабочий класс приносил жертвы в годы империалистской войны? Или теперь, в годы безработицы? Куда ведут эти жертвы, что они дают, чему учат? Только те жертвы достойны человека, которые прокладывают путь лучшему будущему. Это первое мое возражение тебе. Первое оно, но не единственное. Страдания русских трудящихся масс так велики потому, что в России в силу особых исторических условий возникло первое рабочее государство, которое вынуждено из чрезвычайной нищеты собственными силами подниматься вверх. Не забывай: Россия являлась самой отсталой страной в Европе. Пролетариат составлял в ней небольшое меньшинство населения. В такой стране диктатура пролетариата должна была принять самые суровые формы. Отсюда вытекали уже дальнейшие последствия: рост бюрократии, сосредоточивающей в своих руках власть, и цепь ошибок политического руководства, которое подпало под влияние бюрократии. Если бы немецкая социал-демократия в конце 1918 года, когда власть была целиком в ее руках, смело стала на путь социализма и заключила бы нерасторжимый союз с Советской Россией, вся история Европы получила бы другое направление и человечество пришло бы к социализму в гораздо более короткий срок и с неизмеримо меньшими жертвами. Не наша вина, что этого не произошло. Да, диктатура в Советском Союзе имеет в настоящее время чрезвычайно бюрократический и уродливый характер. Я лично не раз критиковал в печати нынешний советский режим, который является извращением рабочего государства. Тысячи и тысячи моих друзей переполняют тюрьмы и места ссылки в наказание за свою борьбу против сталинской бюрократии. Но и в оценке отрицательных сторон нынешнего советского режима нужно соблюдать правильную историческую перспективу. Если бы германский пролетариат, гораздо более многочисленный и культурный, чем пролетариат России, взял завтра в свои руки власть, это не только раскрыло бы необозримые экономические и культурные перспективы перед народами Европы, но и сразу же привело бы к решительному смягчению диктатуры в Советском Союзе. Не надо думать, будто диктатура пролетариата непременно связана с теми методами красного террора, которые нам приходилось применять в России. Мы были пионерами. Запятнанные преступлениями, имущие классы России не верили тому, что новый режим продержится. Буржуазия Европы и Америки поддерживала русскую контрреволюцию. Устоять в этих условиях можно было только при страшном напряжении сил и при беспощадной расправе с классовыми врагами. Победа пролетариата в Германии имела бы совершенно отличный характер. Немецкая буржуазия, утеряв власть, не имела бы никакой надежды вернуть ее. Союз советской Германии с советской Россией не удваивал, а удесятерял бы силы обеих стран. Во всей остальной Европе положение буржуазии так скомпрометировано, что ей вряд ли удалось бы двинуть свои армии против пролетарской Германии. Правда, гражданская борьба была бы неизбежна: для этого достаточно фашизма. Но вооруженный властью немецкий пролетариат, имея за своей спиною Советский Союз, очень скоро разложил бы фашизм, привлекая на свою сторону значительные массы мелкой буржуазии. Диктатура пролетариата в Германии имела бы несравненно более мягкие и культурные формы, чем диктатура пролетариата в России. - Зачем же тогда вообще нужна диктатура? - Чтобы уничтожить эксплуатацию и паразитизм; чтоб подавить сопротивление эксплуататоров; чтобы отучить их думать о восстановлении эксплуатации; чтоб обеспечить всю власть, все средства производства, все ресурсы культуры в руках пролетариата; чтобы дать пролетариату возможность использовать все силы и средства в интересах социалистического преобразования общества. Другого пути нет. Немецкий пролетариат совершит революцию по-немецки, а не по-русски - Однако же наши коммунисты нередко грозят нам, социал-демократам: постойте, придем к власти - сразу поставим вас к стенке. - Швыряться такими угрозами могут только отдельные дураки, болтуны или хвастуны, которые, наверняка, разбегутся в минуту опасности. Серьезный революционер, признавая неизбежность революционного насилия и его творческую роль, понимает в то же время, что применению насилия в социалистическом преобразовании общества отведены определенные пределы. Готовиться к революции коммунисты могут, лишь ища взаимного понимания и сближения с социал-демократическими рабочими. Революционное единодушие подавляющего большинства немецкого пролетариата сведет к минимуму репрессии революционной диктатуры. Дело идет не о том, чтобы рабски копировать советскую Россию, превращая каждую ее нужду в добродетель. Это недостойно марксистов. Пользоваться опытом Октябрьской революции не значит слепо подражать ей. Надо учесть разницу в социальной структуре наций, прежде всего в удельном весе и культурном уровне пролетариата. Думать, будто социалистический переворот можно совершить конституционно, мирно, с согласия буржуазии и лейпцигского верховного суда, способны только безнадежные филистеры. Без революции германский пролетариат не обойдется. Но в своей революции он будет говорить по-немецки, а не по-русски. Я не сомневаюсь, что он будет говорить гораздо лучше, чем говорили мы. Что мы будем оборонять? - Хорошо. Но ведь мы, социал-демократы, собираемся все же прийти к социализму через демократию. Вы, коммунисты, считаете это нелепой утопией. Возможен ли в таком случае единый фронт обороны? Ведь надо ясно знать, что именно подлежит обороне. Если мы будем защищать одно, а вы - другое, то совместных действий никак не получится. Согласны ли вы, коммунисты, защищать веймарскую конституцию? - Вопрос уместный, и я постараютсь на него ответить начистоту. Веймарская конституция представляет собою целую систему учреждений, прав и законов. Начнем сверху. Республика увенчивается президентом. Согласны ли мы, коммунисты, защищать Гинденбурга от фашистов? В этом, надеюсь, нет никакой надобности: Гинденбург сам призвал фашистов к власти. Дальше следует правительство, возглавляемое Гитлером. В защите от фашизма оно не нуждается. Потом следует парламент. Когда эти строки появятся в печати, судьба парламента, вышедшего из выборов 5 марта, будет уже, вероятно, решена. Но и сейчас можно сказать с уверенностью: если состав рейхстага окажется враждебен правительству; если Гитлер попытается ликвидировать рейхстаг; если социал-демократия проявит решимость бороться за рейхстаг, - коммунисты поддержат в этом социал-демократию изо всех сил. Осуществить диктатуру пролетариата против вас или без вас, рабочих социал-демократов, мы, коммунисты, не можем и не собираемся. К диктатуре пролетариата мы хотим прийти вместе с вами. Совместную оборону против фашизма мы рассматриваем как первый шаг на этом пути. Не рейхстаг, конечно, является в наших глазах важнейшим историческим завоеванием, которое пролетариат должен защищать от фашистских вандалов. Есть более высокие ценности. В рамках буржуазной демократии и в то же время в постоянной борьбе с нею сложились в течение ряда десятилетий элементы пролетарской демократии: политические партии, рабочая пресса, профессиональные союзы, заводские комитеты, клубы, кооперативы, спортивные общества и пр. Задача фашизма состоит не столько в том, чтобы добить остатки буржуазной демократии, сколько в том, чтобы разгромить зачатки пролетарской демократии. Наша же миссия состоит в том, чтобы положить уже созданные элементы пролетарской демократии в основу советской системы рабочего государства. Для этого надо разбить скорлупу буржуазной демократии и высвободить из-под нее ядро рабочей демократии: в этом и заключается суть пролетарской революции. Фашизм угрожает живому ядру рабочей демократии. Этим самым ясно продиктована программа единого фронта. Мы готовы оборонять ваши и наши типографии, но также и демократический принцип свободы печати; ваши и наши рабочие дома, но также и демократический принцип свободы собраний и союзов. Мы - материалисты, и потому не отделяем душу от тела. Пока мы еще не в силах осуществить советскую систему, мы стоим на почве буржуазной демократии. Но мы не делаем себе на ее счет никаких иллюзий. О свободе печати - А что вы сделаете с социал-демократической печатью в случае, если бы вам удалось завоевать власть: запретите наши газеты, как русские большевики запретили газеты меньшевиков? - Вопрос поставлен плохо. Что значит "наши газеты"? В России диктатура