шлом была неправильна. Папа этого никогда не сделает, а будет искать очень остроумных и тонких доводов, чтобы доказать, что все было правильно. Перо. Он скрыл от меня, что получил телеграмму [...]181 и поехал182. Это, конечно, возмутительно. Тем не менее Папино поведение по отношению к нему тоже было неправильно. Перо, как член общей организации, имел право на другое отношение, несмотря на свои недостатки, "невыносимость" и пр. Не стоит больше писать. Организационные и личные отношения (последние в нашей среде являются лишь частью первых) не являются Папиной личной сильной стороной, и в этой области - и только в этой области - нет у него "правоты", хотя хотелось бы, чтобы и здесь он был прав - да нет этого. Лично я хотел бы как можно скорее развязаться с редактором183. Я несколько лет жизни потерял, зарывшись в бумаги, письма, переводы, пересылку. Мало чему научился, не было времени ни читать, ни "развиваться", а пользы для дела вышло ой как мало, пинков же много184. Вот сегодня в письме Теодору Папа целит два камня на "богемистых и умников" и на "безответственных". Анонимно. Тягостно как-то письма эти читаются - "кто" имеется в виду: Дилаиль, Гего или кто другой. Или когда по французским делам Папа демонстративно - чтобы унизить других - пишет Фишеру, который во франц[узких] делах ушами хлопает и активного участия не принимает. Или когда по русским делам Папа писал Адольфу - всем было неприятно, и тем, кому пишет Папа, и тем, кому не пишет. Это какие-то будавочные уколы. Зачем?185 Не огорчайся из-за этого письма, мамочка, я уже очень давно пришел к этим выводам, - но ведь не это основное, что делает Папу единственным, незаменимым - для нас сегодня, для многих и многих других позже. Всегда твой [Л.Л.Седов] К общетвенному мнению трудящихся всего мира!186 Вопрос о судьбе Советского Союза близок каждому мыслящему рабочему. 170 миллионов душ совершают величайший в истории опыт социального освобождения. Крушение нового режима означало бы страшный удар развитию всего человечества. Но именно отсюда вытекает обязанность честного, т. е. критического, отношения ко всем тем сложным процессам и противоречивым явлениям, которые наблюдаются в жизни Советского Союза. Самым тревожным признаком внутренней жизни СССР являются, несомненно, продолжающиеся жестокие расправы - в большинстве своем не над сторонниками капиталистической реставрации, а над революционерами, которые вступили в тот или другой конфликт с руководящим слоем. За последние месяцы в мировую печать проникли многочисленные сообщения об исключительно тяжелых репрессиях против оппозиционных членов самой правящей партии, а также иностранных коммунистов, если те не могут рассчитывать на защиту посольства собственной страны. Тюрем оказывается уже недостаточно. Концентрационные лагеря получили такое развитие, какого они никогда не имели в годы гражданской войны. Ответом заключенных на невыносимые преследования являются все учащающиеся коллективные и индивидуальные голодовки и самоубийства. Многочисленные трагические факты засвидетельствованы лицами, заслуживающими полного доверия и готовыми предстать перед любой инстанцией для подтверждения своих показаний. Критическая мысль отказывается совместить эти факты с официальным утверждением, что социалистическое общество установлено в СССР "окончательно и бесповоротно". 5 июня "Правда", руководящая газета СССР, возвестила о принятии Центральным Комитетом правящей партии проекта новой конституции, "самой демократической в мире"187. Передовая статья, комментирующая это в высшей степени важное решение, возвещает в то же время новые еще более страшные репрессии против оппозиционеров. Вопрос настолько важен, что мы считаем необходимым привести дословно заявление "Правды" как непосредственного рупора правящих кругов. Указав на "грандиозные победы социализма", нашедшие свое выражение в новой конституции, газета тут же требует "повышения бдительности" против "классово враждебных социализму сил". Было бы, однако, ошибкой думать, что речь идет о сторонниках восстановления монархии, дворянства или буржуазии. Наоборот, рядом декретов, а затем и соответственными параграфами новой конституции окончательно устранено неравенство граждан по признаку их социального происхождения. Согласно официальным разъяснениям, социалистическое общество настолько окрепло, что может уже не бояться выходцев из дворянской и буржуазной среды. Что же касается "классово враждебных социализму сил", против которых требуются повышенные кары, то "Правда" говорит на этот счет следующее: "Борьба продолжается. Бессильные для прямого нападения, остатки контрреволюционных групп, белогвардейцев всех мастей, особенно троцкистско-зиновьевской, не отказались от своей подлой шпионской, диверсантской и террористической работы. Твердой рукой мы будем и впредь бить и уничтожать врагов народа, троцкистских гадов и фурий, как бы искусно они ни маскировались". Эти слова говорят сами за себя. Публикуя "самую демократическую в мире" конституцию, правящая группа Советского Союза обещает в то же время "уничтожать" сторонников определенного течения социалистической мысли, обвиняя их в таких преступлениях, как "шпионская, диверсантская (?) и террористическая работа". Обвинение имеет заведомо бредовый характер. Оно ничуть не лучше обвинения средневековых еретиков в вызывании засухи и эпидемий или обвинения евреев в употреблении христианской крови. Но угроза истребления не теряет от этого своей страшной реальности. Так называемое "троцкистское" течение носит интернациональный характер и издает книги и газеты не менее чем на 15 языках. Можно различно относиться к этому течению, сочувствовать ему или, наоборот, осуждать его, но всякий мыслящий рабочий, всякий серьезный человек способен из бесспорных документов убедиться в том, что дело идет о революционной группировке, ставящей своей задачей освобождение трудящихся. Так, во время июньских событий в Париже французская буржуазная пресса единодушно травила "троцкистов" за разжигание стачек, а печать Коминтерна обвиняла их в стремлении искусственно вызвать революцию. Можно ли хоть на минуту поверить, что одно и то же течение, руководимое одними и теми же идеями и лицами, стремится во всех капиталистических странах опрокинуть власть буржуазии, а в СССР - восстановить капитализм при помощи "шпионской, диверсантской и террористической работы"? Каждый бескорыстный друг СССР, т. е. друг советских трудящихся масс, должен сказать себе: в официальных объяснениях заключена явная и очевидная неправда. Открыто готовя физическое истребление своих идейных противников, правящая группа не находит ни одного серьезного и веского слова в объяснение или в оправдание этой расправы. Можно ли пассивно и молчаливо терпеть такое положение? Мы, нижеподписавшиеся, заявляем перед лицом общественного мнения всего мира: неправда, будто "троцкисты" и "зиновьевцы" стремятся или могут стремиться к восстановлению капитализма; неправда, будто они имеют или могут иметь какое-либо отношение к шпионским проискам или террористическим покушениям контрреволюции; неправда, будто их деятельность направлена или может быть направлена против социализма. Но зато безусловная правда, вытекающая из всей литературы вопроса, что "троцкисты" являются противниками политики правящей советской группы, противниками все более растущего социального неравенства в СССР, противниками восстановления офицерской касты и прежде всего противниками неограниченной власти и неограниченных привилегий бюрократии. Не советский пролетариат карает своих "классовых врагов", а советская бюрократия в борьбе за свою власть и свои привилегии истребляет ту группу, которая пытается выразить протест и недовольство трудящихся масс. Мы, нижеподписавшиеся, берем на себя полную ответственность за наши слова, которые могут в любой момент и без труда быть проверены: нужно только, чтоб советское правительство дало возможность беспристрастной международной комиссии свободно ознакомиться на месте с действительными или мнимыми преступлениями троцкистов, зиновьевцев и других оппозиционных групп. Ничего иного мы не хотим. Всякая рабочая организация, всякая прогрессивная общественная группа, всякая честная газета, всякий друг трудящихся заинтересованы в полном и бесспорном выяснении этого жгучего вопроса. Надо поднять завесу над непрерывной серией трагедий. Надо добиться расследования. Надо раскрыть правду, всю правду до конца. В рабочих организациях, на собраниях, в печати надо поднять и поддержать требование посылки в СССР беспристрастной, авторитетной для всех комиссии с целью расследования действительных причин ужасающих репрессий бюрократии над революционерами, как троцкистами и зиновьевцами, так и представителями других течений. Если советской бюрократии нечего скрывать в этом деле перед лицом мирового рабочего класса, то она должна пойти навстречу такому требованию. [Л.Д.Троцкий] [После 5 июня 1936 г.] По поводу "программного" письма тов. Цилиги от 14 мая 1936 г. 1) Заявление т. Цилиги, будто я ставлю "ультиматум", требуя от него "капитуляции", "отказа от своей линии" и проч., совершенно неправильно и представляет собой чистейшее недоразумение. Я являюсь редактором определенного издания188, за которое несу политическую ответственность. При печатании статей я руководствуюсь и содержанием статьи, и личностью сотрудника, и его политическими связями. Это мое право и моя обязанность. Я считаю абсолютно вредным и принципиально недопустимым для "Бюллетеня" иметь общих сотрудников с "Социалистическим Вестником". Может быть, моя позиция ложна. Но при чем же тут требование капитуляции? Или "отказа от своих мнений"? 2) Из первых же моих писем т. Цилига должен был уяснить себе, что я ни в малейшей степени не разделял и не разделяю его иллюзий насчет способов и методов борьбы в интересах ссыльных и заключенных. Чтобы добиться результата, надо найти путь к массовым организациям. Но именно для этого не надо связывать себя с такими группами, которые всей своей прошлой и настоящей деятельностью отрезали себя навсегда от масс и могут своим участием только скомпрометировать кампанию. Сумма будет меньше, если в число слагаемых включить отрицательные величины. Между тем, внимание Цилиги направляется преимущественно на отрицательные величины. 3) По мнению Цилиги, для Сталина было бы "страшным ударом" мое совместное выступление с меньшевиками "перед европейским пролетариатом против сталинских преследований за свободу слова, печати, организаций для русского пролетариата". На самом деле нельзя было бы сделать Сталину и, что не менее важно, мировой реакции лучшего подарка. Цилига великодушно готов оставить без рассмотрения вопрос о том, правильны ли были репрессии Ленина и Троцкого против меньшевиков. При этом он столь же великодушно забывает о репрессиях эсеро-меньшевистского правительства против Ленина и Троцкого (обвинение в службе Гогенцоллернам). Мыслящие рабочие не разделят ни великодушия Цилиги, ни его забывчивости. Репрессии меньшевиков против нас не были случайностью, как и наши репрессии против меньшевиков. Завтра Блюм будет сажать в тюрьму наших единомышленников во Франции. Выступать совместно с меньшевиками значит путать все карты, оплевывать и прошлое, и будущее и вносить деморализацию в авангард авангарда. Разоблачения самого Цилиги, которые, кстати сказать, только благодаря б[ольшевикам]-л[енинцам] получили известную огласку, в том числе и в буржуазной печати, на три четверти лишатся своего морального веса после появления статьи Цилиги в "Соц[иалистическом] в[естнике]". Сталинцы на любом рабочем собрании скажут: вот вам ваш ультра-левый Цилига - как только оказался за границей, немедленно побратался с меньшевиками. 4) Нужно ли защищать меньшевиков, анархистов и проч., которых преследует Сталин? Нужно. Вести политику народного фронта во Франции, готовить объединение двух Интернационалов на платформе социал-патриотизма и в то же время держать в СССР меньшевиков в тюрьме значит вести подлую, бесчестную игру, которая служит для прикрытия бонапартистов перед рабочими. Но защищать меньшевиков и анархистов нужно собственными методами, не якшаясь со скомпрометированными и безнадежно изолированными группами. В тысячу раз лучше напечатать статью в буржуазной газете, которую читают рабочие, чем в "Соц[иалистическом] в[естнике]". 5) Тот факт, что Сталин держит в тюрьме безобидных меньшевиков для собственной маскировки, т. е. для прикрытия своих репрессий налево, показывает, насколько скомпрометированы меньшевики в сознании русских рабочих. Мало того. К ним немногим лучше относятся партии Второго Интернационала. Ни Блюм, ни Вандервельде не вступаются теперь за арестованных меньшевиков. Это показывает, в какой мере меньшевики скомпрометированы перед мировым пролетариатом. Какой же смысл имеет блок с этой отрицательной величиной? Цилига видит в этом недопустимый "национальный подход": с другими партиями Второго Интернационала соглашения возможны, дескать, а с меньшевиками - нет. Этот аргумент, как, впрочем, и все другие, показывает, насколько формалистически подходит Цилига ко всем вопросам. Принципиальной разницы между меньшевиками и другими социал-демократами нет, но русские меньшевики политически ликвидированы Октябрьской революцией, а французских еще только надо ликвидировать. Пока меньшевики были силой, т. е. имели опору в рабочих, мы вступали с ними в соглашение против Корнилова, несмотря на то, что сами еще сидели в меньшевистской тюрьме. Соглашение с меньшевиками имело чисто практический характер, и если бы во время борьбы с Корниловым любой большевик напечатал в меньшевистском органе статью, он был бы немедленно исключен из партии. Но после того, как русские меньшевики, благодаря такому "национальному" эпизоду, как Октябрьская революция, оказались политически ликвидированы в международном масштабе, поддерживать их прямо или косвенно своим политическим авторитетом значит совершать реакционный акт, т. е. преступление по отношению к международному и русскому пролетариату. Сказанное вовсе не исключает совместной борьбы с французскими меньшевиками против французского Корнилова - до тех пор, пока французские меньшевики представляют собою организацию. 6) Тов. Цилига рассуждает так, как если бы политическая жизнь нашей международной организации началась только со дня его приезда за границу. Нет, это не так. У нас есть свои взгляды, методы и традиции. И раз т. Цилига обратился со своими статьями в наш орган, то он должен был считаться с нашими взглядами, нашими методами и нашими традициями. Тов. Цилига предлагает "дискуссию". О чем? Для дискуссии нужен и серьезный политический повод. Нужен, по крайней мере, документ, излагающий в систематической форме новую точку зрения. Цилига ссылается на Сапронова, Смирнова189 и др. Этих старых и серьезных революционеров мы знаем давно. Мы работали с ними вместе. Мы порвали с ними на известных вопросах. Все это сопровождалось дискуссией. Аналогичные взгляды в новых условиях формулировались за границей бельгийцем Енно, немцем Урбансом и целым рядом других лиц. У нас с ними была в свое время очень серьезная и обширная дискуссия. Во Франции есть группы, которые откололись от нас, в значительной мере по тем же самым вопросам, которые теперь выдвигает т. Цилига. Знаком ли он со всей этой литературой? Боюсь, что нет. Иначе он не требовал бы дискуссии по вопросам, с которыми мы покончили давно. Разумеется, старые вопросы могут в новой обстановке встать по-новому. Но тогда нужно показать, в чем это новое состоит. Между тем т. Цилига лишь повторяет старое, повторяет гораздо менее систематически и убедительно, чем делали его предшественники и, не ознакомившись даже с нашей идейной историей, требует, чтобы мы начали сначала. Резюмирую: наши разногласия с т. Цилигой гораздо глубже и непримиримее, чем ему кажется. У нас сами методы мышления различны. Откровенно говоря, я думаю, что по методу мышления Цилига гораздо ближе к меньшевикам, чем к нам, и что его тяга к ним не случайна. Разумеется, если, проделав известный опыт в новых условиях, т. Цилига убедится в ошибочности своей коалиции с Даном и заявит об этом открыто, я буду рад убедиться в ошибочности своей собственной оценки политической физиономии Цилиги, и нашему сотрудничеству на страницах "Бюллетеня" не будет препятствий, несмотря на разногласия по важным вопросам и несмотря на то, что "Бюллетень" - не дискуссионный орган. Но это вопрос будущего. Что касается настоящего, то я считаю совершенно исключенным одновременное сотрудничество в "Соц[иалистическом] вестнике" и в "Бюллетене оппозиции". Я уверен, что по этому вопросу в рядах б[ольшевиков]-л[енинцев] не может быть и нет никаких разногласий. Л.Троцкий 3 июня 1936 г. Дополнение к замечаниям по поводу письма т. Цилиги Письмо настолько противоречит марксистскому методу политики, что нелегко даже найти наиболее важные опровержения. Цилига говорит: если с Блюмом против фашистов, то почему не с Даном против сталинской "реакции"? Одну сторону этого "довода" я уже кратко рассмотрел, а вот другая сторона. Блюм по сравнению с фашистами представляет меньшее зло. Но можно ли сказать, что меньшевики представляют меньшее зло по сравнению со сталинцами? Ни в коем случае. Если бы мы имели в СССР выбор только между сталинцами и меньшевиками, мы должны были бы, конечно, выбрать сталинцев, ибо меньшевики способны лишь послужить ступенькой для буржуазии, которая разрушила бы плановое хозяйство и установила бы в стране режим, представляющий сочетание истинно русского фашизма с китайским экономическим хаосом. Страна оказалась бы экономически отброшена на полстолетия назад. Плановое начало есть единственное спасение независимости СССР и ее будущего. Сталинцы тоже готовят взрыв планового хозяйства, но у них другие сроки: мы можем надеяться, что пролетариату удастся справиться с бюрократией, прежде чем она сама взорвет и обобществленные формы собственности. Кому угодно, пусть называет советский режим "государственным капитализмом", но как показывают все пять частей света, только этот режим способен еще развивать производительные силы. Не видеть этого факта из-за подлостей бюрократии, значит быть либеральчиком, а не марксистским революционером. Новый революционный подъем и задачи IV Интернационала 1. Июньская стачка открывает новый период во внутреннем развитии Франции и Бельгии190. Она вызовет, несомненно, не только дальнейшее обострение классвой борьбы в этих странах, но также, с тем или другим запозданием, массовые движения на протяжении значительной части Европы, в том числе и в Великобритании, возможно - и за океаном. Испанская революция выходит таким образом из изолированности. 2. Июньская стачка показала, сколько возмущения и готовности к брорьбе скопилось под обманчивой корой пассивности в пролетарских массах города и деревни за годы кризиса и реакции. Она раскрыла сочувствие к борьбе рабочих со стороны широких масс городской мелкой буржуазии и крестьянства. Она обнаружила, наконец, крайнюю неустойчивость всего режима, неуверенность в себе господствующих классов, их метания между Леоном Блюмом и де ла Рокком. Эти три условия: готовность к борьбе всего пролетараиата; острое недовольство низов мелкой буржуазии; разброд в лагере финансового капитала, - представляют основные предпосылки пролетарской революции. 3. Боевое выступление масс приняло и на этот раз характер всеобщей стачки. Частные, корпоративные требования, важные сами по себе, явились для передовых рабочих необходимым средтвом, чтобы после долгого периода неподвижности поднять и сплотить против буржуазии и ее государства как можно более широкие массы. Всеобщая стачка, открывающая период революционных боев, не может не сочетать в себе корпоративные и частные требования с общими, хотя бы еще не ясно выраженными задачами всего класса. В этом сочетании - ее сила, залог спайки между авангардом и глубокими резервами класса. 4. Наша французская секция за последние годы поставила всеобщую стачаку в центре своей пропаганды. В отличие от всех остальных партий и группировок, говорящих от имени рабочего класса, французские большевики-ленинцы своевременно оцекили положение как предреволюционное, правильно поняли симптоматрическое значение стачечных взрывов в Бресте и Тулоне и под непрерывными ударами оппортунистов и социал-патриотов (Соцпартии, Компартии, С.Ж.Т.) при противодействии центристов Марсо Пивера и пр.) готовили своей агитацией всеобщую стачку. На плодородной почве горсть семян дает большие всходы. Так в условиях социального кризиса и возмущения масс небольшая организация, бедная материальными средствами, но вооруженная правильными лозунгами, оказала неоспоримое влияние на ход революционных событий. Бешеная травля большевиков-ленинцев со стороны всей капиталистической, социал-демократической, сталинской и синдикальной печати, как и репрессии полиции и судей Леона Блюма, служат внешним полдтверждением этой истины. 5. Ни одна из официальных рабочих организаций во Франции, как и в Бельгии, не хотела борьбы. Стачки возникали против воли синдикатов и обеих партий. Только поставленные перед свершившимся фактом, официальные вожди "признавали" стачку, чтобы тем скорее задушить ее. Между тем, дело шло пока о сравнительно "мирном" движении под частичными лозунгами. Можно лишь на минуту сомневаться в том, что во время открытой борьбы за власть аппараты Второго и Третьего Интернационалов, подобно партиям русских эсеров и меньшевиков в 1917 г., окажутся целиком в распоряжении буржуазии против пролетариата? Необходимость нового Интернационала как мировой партии пролетарской революции снова и неоспоримо доказана событиями во Франции и Бельгии. 6. Тем не менее прямым и непосредственным последствием великой июньской волны является исключительно быстрый рост старых организаций. Факт этот исторически вполне закономерен. Так, меньшевики и эсеры лихорадочно росли после февральской революции 1917 г., которой они, как социал-патриоты, не хотели во время войны; германская демократия быстро разбухала после революции 1918 г., которая пришла против ее воли. Прежде чем обнаружить свою несостоятельность перед всем классом, оппортунистические партии становятся на короткое время прибежищем самых широких масс. Быстрый рост социалистической и особенно "коммунистической" партий во Франции является верным симптомом революционного кризиса в стране и готовит в то же время смертельный кризис партий Второго и Третьего Интернационалов. Не меньшее значение имеет неслыханно быстрый рост профессиональных союзов во Франции. Увеличивая по видимости вес и значение объединенного реформистско-сталинского синдикального штаба (Жуо, Ракамон191 и пр.), прилив новых миллионов рабочих и служащих подкапывает на самом деле сам фундамент консервативного синдикального аппарата. 7. Большие массовые движения - лучшая проверка для теорий и программ. Июньская стачка показывает, насколько ложны ультра-левые, сектантские теории насчет того, будто профсоюзы вообще "отжили" свое время и должны быть заменены другими организациями или же будто наряду со старыми, консервативными профсоюзами нужно строить новые, "настоящие". На самом деле в революционную эпоху борьба за экономические требования и социальное законодательство не прекращается, наоборот, получает небывалый размах. Свежие сотни тысяч и миллионы рабочих, вливающиесмя в профсоюзы, разрушают рутину, расшатывают консервативный аппарат, позволяют революционным партиям строить в союзах свои фракции, завоевывать влияние и успешно бороться за руководящую роль в профессиональном движении. Революционная партия, которая неспособна вести в массовых организациях систематическую и успешную работу, окажется еще менее способна создавать свои собственные профсоюзы. Все попытки такого рода обречены на крушение. 8. Вопреки заверениям вождей Второго и Третьего Интернационалов, нынешний капитализм уже неспособен ни дать работу всем рабочим, ни повысить жизненный уровень работающих. Издержки социальных реформ финансовый капитал перелагает на самих же рабочих и на мелкую буржуазию путем повышения цен, открытой или замаскированной инфляции, налогов и пр. Сущность нынешнего "этатизма", государтвенного вмешательства - в "демократических", как и в фашистских странах - состоит в том, чтобы спасти загнивающий капитализм ценою снижения жизненного и культурного уровня народа. Другого пути на основе частной собственности нет. Программы народных фронтов Франции, Испании, как и программа бельгийской коалиции192, представляют заведомый мираж и обман, подготовку нового разочарования рабочих масс. 9. Полная безнадежность положения мелкой буржуазии в условиях загнивающего капитализма приводит к тому, что - вопреки постыдным теориям "социальной гармонии" Леона Блюма, Вандервельде, Димитрова, Кашена и К° - социальные реформы в пользу пролетариата, неустойчивые и обманчивые сами по себе, ускоряют разорение мелких собственников города и деревни, толкая их в объятия фашизма. Серьезный, глубокий и длительный союз пролетариата с мелкобуржазными массами в противовес парламентским комбинациям с радикальными эксплуататорами мелкой буржуазии возможен только на основах революционной программы, т. е. захвата власти пролетариатом и переворота в отношениях собственности в интересах всех трудящихся. "Народный фронт", как коалиция с буржуазией, есть тормоз революции и предохранительный клапан империализма. 10. Первый шаг к союзу с мелкой буржуазией есть разрыв блока с буржуазными радикалами во Франции и Испании, с католиками и либералами - в Бельгии и пр. Эту истину необходимо на основании опыта разъяснить каждому социалистическому и коммунистическому рабочему. Такова центральная задача момента. Борьба против реформизма и сталинизма есть на данный момент борьба прежде всего против блока с буржуазией. За честное единство трудящихся, против бесчестного единства с эксплуататорами! Долой буржуа из народного фронта! "Долой министров-капиталистов!" 11. О дальнейших сроках революционного развития сейчас возможны только предположения. Благодаря исключительным условиям (поражения в войне, крестьянская проблема, большевистская партия), русская революция совершила свое восхождение - от низвержения абсолютизма до завоевания власти пролетариатом - в течение 8 месяцев. Но и за этот короткий срок она знала апрельскую вооруженную манифестацию, июльское поражение в Петрограде и попытку Корнилова произвести контрреволюционный переворот в августе. Испанская революция длится с приливаими и отливами уже пять лет. За этот период рабочие и бедные крестьяне Испании обнаружили такой великолепный политический инстинкт, развернули столько энергии, самоотверженности, героизма, что государственная власть давно уже была бы в их руках, если бы руководство хоть сколько-нибудь соответствовало политической обстановке и боевым качествам пролетариата. Истинными спасителями испанского капитализма явились и остаются не Замора, не Асанья193, не Хиль Роблес194, а вожди социалистических, коммунистических и анархо-синдикалистских организаций. 12. То же самое относится ныне к Франции и Бельгии. Если бы партия Леона Блюма была действительно социалистической, она могла бы, опираясь на массовую стачку, низвергнуть в июне буржуазию почти без гражданской войны, с минимальными потрясениями и жертвами. Но партия Блюма есть буржуазная партия, младшая сестра гнилого радикализма. Если бы в свою очередь "коммунистическая" партия имела что-либо общее с коммунизмом, она с первого дня стачки исправила бы свою преступную ошибку, разорвала бы своей гибельный блок с радикалами, призвала бы рабочих к созданию заводских комитетов и советов и установила бы тем самым в стране режим двоевластия, как кратчайший и наиболее надежный мост к диктатуре пролетариата. Но аппарат коммунистической партии есть на самом деле лишь одно из орудий французского империализма. Ключем к дальнейшей судьбе Испании, Франции, Бельгии является проблема революционного руководства. 13. Тот же вывод вытекает полностью из уроков международной политики, в частности, из так называемой "борьбы против войны". Социал-патриоты и центристы, особенно французские, в оправдание своего прислужничeства Лиге Наций ссылались на пассиность масс, в частности на их неготовность применять бойкот к Италии во время ее разбойничьего нападения на Абиссинию195. Тем же доводом пользуются для прикрытия своей прострации пацифисты типа Макстона. В свете июньских событий становится особенно ясно, что массы не реагировали на международнеые провокации империализма только потому, что их обманывали, усыпляли, тормозили, парализовали, деморализовали их собственные руководящие организации. Если бы советские профессиональные союзы подали в свое время пример бойкота Италии, движение, как степной пожар, неминуемо охватило бы всю Европу, весь мир и сразу стало бы грозным для империалистов всех стран. Но советская бюрократия запретила и подавила какую бы то ни было революционную инициативу, заменив ее пресмыкательством Коминтерна перед Эррио, Леоном Блюмом и Лигой Наций. Проблема междунарлдной политики пролетариата, как и внутренней, есть проблема революционного руководства. 14. Всякое подлинно массовое движение освежает атмосферу, как гроза, и попутно разрушает всякого рода политические фикции и двусмысленности. Жалким и ничтожным оказыввется в свете июньских событий лозунг "объединения" двух Иентернационалов, которые и так уже достаточно объединены в предательстве интересов пролетариата, или домашние рецепты Лондонского бюро (2 ), которое колеблется между всеми возможными направлениями и всегда выбирает худшее. Июньские события обнаружили заодно полную несостоятельность анархизма и так называемого "революционного синдикализма". Ни тот, ни другой, поскольку они вообще существуют на земле, не предвидели событий и ничего не сделали для их подготовки. Пропаганда всеобщей стачки, заводских комитетов, рабочего контроля велась политической организацией, т. е. партией. Иначе и не может быть. Массовые организации рабочего класса остаются бессильны, нерешительны, растеряны, если их не вдохновляет и не ведет вперед тесно сплоченный сознательнывй авангард. Необходимость революционной партии доказана с новой силой. 15. Так все задачи революционной борьбы неуклонно ведут к одной: созданию нового, подлинно революционного руководства, стоящего на уровне задач и возможностей нашей эпохи. Прямое участие в движении масс, смелые, до конца доведенные классовые лозунги, ясная перспектива, самостоятельное знамя, непримиримость к соглашателям, беспощадность к предателям - это и есть путь IV Интернационала. Смешно и нелепо рассуждать о том, своевременно ли его "основывать". Интернационал не "основывают", как кооператив, а создают в борьбе. На вопрос педантов о "своевременности" ответили июньские дни. Дальнейшим спорам места нет. 16. Буржуазия ищет реванша. Новый социальный конфликт, сознательно готовящийся в штаб-квартирах крупного капитала, примет несомненно на первых шагах своих характер крупной провокации или серии провокаций по адресу рабочих. Одновременно идет усиленная подготовка "распущенных" фашистских организаций. Столкновение двух лагерей во Франции, в Бельгии, в Испании безусловно неизбежно. Чем больше вожди народнонго фронта "примиряют" классовые противоречия и тушат революционную борьбу, тем более взрывчатый и конвульсивный характер она получит в ближайший период, чем больше жертв она причинит, тем менее защищенным окажется пролетариат перед лицом фашизма. 17. Секции Четвертого Интернационала ясно и отчетливо видят эту опасность. Они открыто предупреждают о ней пролетариат. Они учат авангард организовываться и готовиться. Вместе с тем они с презрением отбрасывают политику умывания собственных рук; они отождествляют свою судьбу с судьбой борющейся массы, какие бы тяжкие удары ни пали на нее в ближайшие месяцы и годы. Они участвуют в кадждом акте борьбы, чтобы внести в него как можно больше ясности и организованности. Они неутомимо призывают к созданию заводских комитетов и советов. Они связываются с лучшими рабочими, выдвинутыми движением наверх, и рука об руку с ними строят новое революционное руководство. Своим примером и своей критикой они ускоряют формирование революционного крыла в старых партиях, сближаются с ним в процессе совместной борьбы и увлекают его на путь Четвертого Интеренационала. Участие в живой борьбе всегда на передовой линии огня, работа в профессиональных союзах и строительство партии идут одновременно, взаимно оплодотворяя друг друга. Все боевые лозунги: рабочий контроль, рабочая милиция, вооружение рабочих, правительтво рабочих и крестьян, социализация средств производства, - неразрывно связываются с созданием рабочих, крестьянских и солдатских советов. 18. Тот факт, что в момент массовой борьбы французские большевики-ленинцы сразу оказались в центре политического внимания и ненависти классовых врагов, отнюдь не является случайным, наоборот, безошибочно предсказывает будущее. Большевизм, который кажется сектантством филистерам всех мастей, сочетает на самом деле идейную непримиримость с величайшей чуткостью в отношении движения масс. Сама идейная непримиримость есть не что иное, как очищение сознания передовых рабочих от рутины, косности, нерешительности, т. е. воспитание авангарда в духе самых смелых решений, подготовка его к участию в массовой борьбе не на жизнь, а на смерть. 19. Ни одна революционная группировка в мировой истории не стояла еще перед таким страшным давлением, как группировка IV Интернационала. "Коммунистический манифест" Маркса-Энгельса говорил об объединившихся против коммунизма силах "папы и царя... французских радикалов и немецких полицейских". Из этого списка выпал только царь. Но сталинская бюрократия представляет ныне неизмеримо более грозное и вероломное препятствие на пути мировой революции, чем некогда самодержавный царь. Авторитетом Октябрьской революции и знаменем Ленина Коминтерн прикрывает политику социал-патриотизма и меньшевизма. Мировая агентура ГПУ уже сейчас, рука об руку с полицией "дружественных" империалистических стран, ведет систематическую работу против Четвертого Интернационала. В случае наступления войны объединенные силы империализма и сталинизма обрушат на революционных интернационалистов неизмеримо более свирепые преследования, чем те, какие генералы Гогенцоллерна совместно с социал-демократическми палачами обрушили в свою время на Люксембург, Либкнехта и их сторонников. 20. Секции Четвертого Интернационала не пугаются ни грандиозности задач, ни ожесточенной ненависти врагов, ни даже своей собственной сегодняшней малочисленности. Уже сейчас борющиеся массы, еще не сознавая того, стоят гораздо ближе к нам, чем к своим официальным вождям. Под ударами надвигающихся событий в рабочем движении будет идти все более быстрая и глубокая перегруппировка. Во Франции социалистическая партия окажется скоро вытеснена из рядов пролетариата. В коммунистической партии надо с уверенностью ждать расколов. В профсоюзах создастся могущественное левое течение, восприимчивое к лозунгам большевизма. В иной форме, но одинаковые же по существу процессы произойдут и в других странах, вовлеченных в революционный кризис. Организации революционного авангарда выйдут из изолированности. Лозунги большевизма станут лозунгами масс. Ближайшая эпоха будет эпохой Четвертого Интернационала. [Л.Д.Троцкий] [Не ранее июня 1936 г.] Испанский урок Европа превратилась в огромную и очень суровую школу для пролетариата. В одной стране за другой разыгрываются события, которые требуют от рабочих великих жертв кровью, но которые до сих пор приводили к победе врагов пролетариата (Италия, Германия, Австрия...). Политика старых рабочих партий показывает, как нельзя руководить пролетариатом, как нельзя подготовить победу. Гражданская война в Испании сейчас, когда пишутся эти строки, еще не закончилась. Рабочие всего мира страстно ждут вести о победе испанского пролетариата. Если эта победа, как мы твердо надеемся, будет одержана, придется сказать: рабочие победили на этот раз, несмотря на то, что их руководство сделало все для того, чтоб подготовить поражение. Тем больше чести и славы испанским рабочим! Социалисты и коммунисты принадлежат в Испании к Народному фронту, который однажды уже предал революцию, но благодаря рабочим и крестьянам одержал снова победу и создал в феврале "республиканское" правительство196. Через шесть месяцев после этого "республиканская" армия выступает в поход против народа197. Выходит так, что правительство Народного фронта содержало на народные деньги офицерскую касту, снабжало ее авторитетом, властью, оружием, отдавало ей под команду молодых рабочих и крестьян, - и все это для того, чтобы облегчить ей подготовку разгрома рабочих и крестьян. Мало того: и сейчас, во время гражданской войны, правительство Народного фронта делает все, что может, чтобы затруднить победу. Гражданская война ведется, как известно, не только военными, но и политическими мерами. В чисто военном смысле испанская революция пока еще слабее врага. Ее сила в том, что она может поднять на ноги большие массы. Она может даже отнять у реакционного офицерства его армию: для этого надо только серьезно и смело выдвинуть программу социальной революции. Нужно провозгласить, что земля, заводы, фабрики переходят отныне от капиталистов к народу. Нужно на деле приступить к осуществлению этой программы в тех районах, где власть в руках рабочих. Фашистская армия не выдержала бы действия такой программы в течение 24 часов: солдаты связали бы своих офицеров по рукам и ногам и доставили бы их в ближайшие штабы рабочей милиции. Но буржуазные министры не могут допустить такой программы. Тормозя социальную революцию, они заставляют рабочих и крестьян проливать в десять раз больше крови в гражданской войне. В довершение всего эти господа надеются после победы снова разоружить рабочих и потребовать от них уважения к священным законам частной собственности. Такова подлинная суть политики Народного фронта. Все остальное - фразы и ложь! Сейчас многие сторонники Народного фронта укоризненно покачивают головами по адресу мадридских правителей: "Как же это они не досмотрели? Почему они не произвели вовремя чистку армии? Почему не приняли необходимых мер?" Особенно много таких критиков во Франции, где, однако, политика вождей Народного фронта ничем решительно не отличается от политики их испанских коллег. Несмотря на суровый испанский урок, можно сказать заранее, что правительство Леона Блюма никакой серьезной чистки армии не произведет. Почему? Потому что рабочие организации находятся в коалиции с радикалами, следовательно, в плену у буржуазии. Наивно плакаться по поводу того, что испанские республиканцы, или социалисты, или коммунисты чего-то недоглядели, что-то прозевали. Дело совсем не в дальнозоркости того или другого министра или вождя, а в общем направлении политики. Рабочая партия, которая вступает в политический союз с радикальной буржуазией, тем самым отказывается от борьбы с капиталистическим милитаризмом. Буржуазное господство, т. е. сохранение частной собственности на средства производства, немыслимо без поддержки эксплуататоров военной силой. Офицерский корпус представляет собой гвардию капитала. Без этой гвардии буржуазия не продержалась бы и одного дня. Подбор людей, их обучение и воспитание делают офицерство в целом непримиримым врагом социализма. Отдельные исключения не в счет. Так обстоит дело во всех буржуазных странах. Опасность не в военных крикунах и демагогах, которые выступают открыто, как фашисты; неизмеримо грознее тот факт, что весь офицерский корпус при приближении пролетарской революции окажется палачом пролетариата. Выбросить 100 или 500 реакционных агитаторов из армии значит оставить, по существу дела, все по-старому. Офицерский корпус, в котором сосредоточены вековые традиции порабощения народа, надо распустить, раскассировать, разгромить целиком и без остатка. Казарменную армию, которой командует офицерская каста, надо заменить народной милицией, т. е. демократической организацией рабочих и крестьян. Другого решения нет. Но такая армия несовместима с господством эксплуататоров, больших и малых. Могут ли буржуазные республиканцы согласиться на подобную меру? Ни в каком случае. Правительство Народного фронта, т. е. правительство коалиции рабочих с буржуазией, есть по самой своей сути правительство капитуляции перед бюрократией и офицерством. Таков величайший урок испанских событий, оплачиваемый ныне тысячами человеческих жизней. Политический союз рабочих вождей с буржуазией прикрывается защитой "республики". Испанский опыт показывает, как выглядит эта защита на деле. Слово "республиканец", как и слово "демократ", есть сознательное шарлатанство, служащее для прикрытия классовых противоречий. Буржуа бывает республиканцем до тех пор, пока республика охраняет частную собственность. Рабочие же пользуются республикой для того, чтобы низвергнуть частную собственность. Другими словами: республика теряет всякую цену для буржуа в тот момент, когда она начинает приобретать цену в глазах рабочего. Радикалы не могут вступать в блок с рабочими партиями, не обеспечив себе опору в лице офицерского корпуса. Недаром во главе военного министерства во Франции встал Даладье. Французская буржуазия уже не раз доверяла ему этот пост, и он никогда не обманывал ее. Поверить, что Даладье способен очистить армию от фашистов и реакционеров, другими словами, разогнать офицерский корпус, могут только люди типа Мориса Паза или Марсо Пивера. Но их никто не берет всерьез. Но тут нас перебивает возглас: "Как можно распустить офицерский корпус? Ведь это значит разрушить армию и оставить страну безоружной перед лицом фашизма. Гитлер или Муссолини только этого и ждут!" Все эти доводы хорошо известны. Так рассуждали русские кадеты, эсеры и меньшевики в 1917 году. Так рассуждали вожди испанского Народного фронта. Испанские рабочие наполовину верили этим рассуждениям, пока не убедились на опыте, что ближайший фашистский враг сидит в испанской армии. Недаром наш старый друг Карл Либкнехт учил: "Главный враг - в собственной стране!" "Юманите" слезно молит очистить армию от фашистов. Но какая цена этим мольбам? Вотировать деньги на содержание офицерского корпуса, состоять в союзе с Даладье и через него с финансовым капиталом, поручать Даладье армию и в то же время требовать, чтоб эта насквозь капиталистическая армия служила "народу", а не капиталу, - значит либо впасть в полный идиотизм, либо сознательно обманывать трудящиеся массы. "Но не можем же мы остаться без армии, - повторяют социалистические и коммунистические вожди, - ведь мы же должны защищать нашу демократию и вместе с нею Советский Союз от Гитлера!" После испанского урока нетрудно предвидеть последствия этой политики как для демократии, так и для Советского Союза. Выбрав благоприятный момент, офицерский корпус рука об руку с распущенными фашистскими лигами перейдет в наступление против трудящихся масс и, если одержит над ними победу, разгромит жалкие остатки буржуазной демократии и протянет руку Гитлеру для совместной борьбы против СССР. Нельзя без возмущения и прямого отвращения читать статьи "Попюлера" и "Юманите" по поводу испанских событий. Эти люди ничему не учатся. Они не хотят учиться. Они сознательно закрывают глаза на факты. Для них главный урок состоит в том, что нужно во что бы то ни стало сохранить "единство" народного фронта, т. е. единство с буржуазией, дружбу с Даладье. Конечно, Даладье - великий "демократ". Но можно ли сомневаться хотя на минуту, что, помимо официальной работы в министерстве Блюма, он ведет большую неофициальную работу - в генеральном штабе, в офицерском корпусе? Там сидят люди серьезные, которые умеют глядеть в глаза фактам, а не упиваться пустой риторикой в духе Блюма. Там готовятся ко всяким неожиданностям. Даладье, несомненно, сговаривается с военными вождями о необходимых мерах на тот случай, если рабочие проявят революционную активность. Генералы, конечно, охотно идут навстречу Даладье. А между собою генералы говорят: "Потерпим Даладье, пока не справимся с рабочими, а там поставим более крепкого хозяина". Тем временем социалистические и коммунистические вожди повторяют изо дня в день: "Наш друг Даладье." Рабочий должен ответить им: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты!" Люди, которые доверяют армию старому агенту капитала Даладье, недостойны доверия рабочих. Конечно, пролетариат Испании, как и Франции, не хочет оставаться безоружным перед лицом Муссолини или Гитлера. Но чтобы отстоять себя от них, нужно разгромить врага в собственной стране. Нельзя опрокинуть буржуазию, не сломив офицерский корпус. Нельзя сломить офицерский корпус, не опрокинув буржуазию. В каждой победоносной контрреволюции офицерство играло решающую роль. Каждая победоносная революция, если она имела глубокий социальный характер, разрушала старое офицерство. Так поступила Великая французская революция в конце 18 века. Так поступила Октябрьская революция 1917 года. Чтобы решиться на такую меру, нужно перестать ползать на коленях перед радикальной буржуазией. Нужно создать подлинный союз рабочих и крестьян - против буржуазии, в том числе и радикальной. Нужно довериться силе, инициативе, мужеству пролетариата. Он сумеет завоевать на свою сторону солдат. Это будет настоящий, а не поддельный союз рабочих, крестьян и солдат. Такой союз создается и закаляется сейчас в огне гражданской войны в Испании. Победа народа будет означать конец Народному фронту и начало Советской Испании. Победоносная социальная революция в Испании неизбежно перебросится на остальную Европу. Для фашистских палачей в Италии и Германии она неизмеримо страшнее, чем все дипломатические и все военные союзы. Л.Троцкий 30 июля 1936 г. [Письмо Л.Л.Седова А.Цилиге]198 19 октября [193]6 [г.] Уважаемый товарищ, Как мы вам уже сообщили при устной беседе, мы лишены возможности напечатать ваше письмо в "Бюллетене", ибо оно затрагивает вопрос, который непосредственно и близко интересовал Редактора199, лишенного, как вы знаете, возможности, высказаться по затрагиваемому вами вопросу. Чтобы попытаться по крайней мере довести до его сведения ваше письмо, вы должны были бы дать нам перевод его на немецкий или франц[узский] язык, ибо письма и документы к нему на русском языке не допустаются200. Что касается подтверждения в "Бюллетене" получения вашего письма, как мы о том вам обещали, - это не удалось в нынешнем номере по техническим причинам. Мы это следаем в след[ующем] номере, если вы будете настаивать201. С ком[мунистическим] приветом. Редакция. [Отрывок из незаконченной статьи] Вооружение Германии202 и итальянское нападение на Абиссинию положили конец послевоенной эпохе и официально открыли новую предвоенную эпоху. Июньское стачечное движение во Франции и Бельгии открывает новую эпоху революционного прибоя. Все оппортунистические, социал-патроиотические и центристско-пацифистские партии рабочего класса попадают в тиски между надвигающейся войной и надвигающейся революцией. Первыми будут раздавлены в этих тисках промежуточно-центристские организации,объединяющиеся вокруг так называемого Лондонского бюро. События последних двух лет полностью и исчерпывающе подтвердили марксистскую оценку партий, объединенных вокруг Лондонского бюро, как консервативных центристских организаций, неспособных противостоять напору реакции и шовинизма и обреченных в нашу эпоху сдвигаться вправо. Простой перечень фактов не оставляет на этот счет места никаким сомнениям. 1. SAP, вдохновительница лондонского объединения, вызвала раскол в голландской Революционной социалистической партии с единственной целью повернуть ее на путь центризма, вступила в "народный фронт" немецкой эмиграции, самый бесчестный и обманчивый из всех народных фронтов, взяла на себя вероломную защиту сталинской бюрократии против большевиков-ленинцев и фактически ведет борьбу только и исключительно против Четвертого Интернационала. 2. ILP сделала попытку занять в итало-абиссинском конфликте принципиально правильную позицию. Однако пацифистско-парламентския клика Макстона, видящая в партии лишь свой технический аппарат, путем грубого ультиматума повернула партию на путь пацифистской прострации и приняла одновременно исключительнй закон против фракций, т. е. фактически против революционного марксистского крыла. В вопросе об СССР ILP ведет отождествление Октябрьской революции и бонапартистской бюрократии, рекламирует, в частности, сикофантскую компиляцию203 Веббов, которая способна толкьо обмануть рабочих относительно действительных путей и методов пролетарской революции. 3. Испанская партия марксистского единства выдвинула платформу "демократической социалистической революции" и тем начисто отреклась от теории Маркса, Ленина и от опыта Октябрьской революции, одинаково показавших, что пролетарская революция не может развиваться в рамках буржуазной демократии, что "синтез" буржуазной демократии и социализма есть не что иное как социал-демократия, т. е. организованное предательство исторических интересов пролетариата. В полном соответствии со своей платформой испанская партия оказалась во время последних выборов в антимарксистском единстве с партией Асаньи: в составе народного фронта, т. е. в хвосте партий левой буржуазии. Последняя критика народного фронта со стороны вождей партии не ослабляет их преступлений ни на волос, ибо революционные партии познаются по тому, как они действуют в критические моменты, а не по тому, что они сами про себя говорят на другой день после событий. За все годы испанской революции позиция Маурина-Нина обнаружила полную неспособность перейти от мелкобуржуазной фразы к пролетарскому действию. Во Франции блок с Дорио и Марсо Пивером против Четвертого Интернационала очень скоро раскрыл свой реакционный характер: Дорио, под покровительством которого собиралась последняя конференция Лондонского бюро, перешел вскоре со своей организацией в лагерь реакции. Марсо Пивер состоит теперь агентом для левых поручений при Леоне Блюме, который через буржуазную полицию конфискует революционную рабочую газету и через буржуазный суд преследует сторонников Четвертого Интернационала. На последнем конгрессе NAP (май 1936 г.), единственной массовой организации, примыкавшей к Лондонскому бюро, не разделось ни одного голоса против разрыва этой партии с Лондонским бюро. Этот красноречивый факт является неопровержимым свидетельством того, что принадлежность к Лондонскому бюро имеет чисто внешнее, показное значение, никого ни к чему не обязывает, никак не отражается на внутренней жизни отдельных организаций и потому не способна даже формировать в нем подобие левого крыла. Партии Лондонского бюро не имеют ни самостоятельной доктрины, ни самостоятельной политики. Они размещаются и колеблются между левым крылом Второго Иентернационала и Третим Интернационалом в его последнем новейшем фазисе (народный фронт, блок буржуазии для защиты СССР, защита демократического отечества и пр.). В этом смысле он представляет новое издание Интернационала 2 в уменьшенном формате. За последние два года лондонское бюро не заняло ясной революционной позиции ни по одному вопросу, ничем не оплодотворило рабочее движение и не только не вызвало враждебного внимания Второго и Третьего Интернационалов, - наоборот, сблизилось с ними в травле Четвертого Интернационала. Сейчас, когда два старых Интернационала так близко сходятся друг с другом, существование промежуточнонго Интернационала становится совершенно бессмысленным. Когда призрак новой войны стал наполняться плотью и кровью, Лондонское бюро, руководимое SAP, вместо вопроса о программе, большевистской политике, об отборе революционных кадров, выбросило ничего не говорящий лозунг "Новый Циммервальд!" Все те, которые пугаются революционных трудностей, связанных с опасностями войны, поспешили уъватиться за исторический призрак. Прошло нсколько месяцев, и сами инициаторы забыли о своем изобретении. Между тем опасность войны и задача строительства нового Интернационала на гранитном фундаменте принципов остается во всей своей силе. Можно спокойно оставить без особого рассмотрения шведскую партию, которая не выходит за пределы провинциального пацифизма, и тем более группы в Польше, Румынии, Болгарии, лишенные какого бы то ни было качественного или количественного значения. Примыкающее к Лондонскому бюро Стокгольмское бюро молодежи ведет политику SAP, то есть двойственности и фальши, особенно деморализующую и губительную в отношении нового революционного поколения. Физиономия Стокгольмского бюро лучше всего характеризуется тем, что для беспрепятственного продолжения своей дружественной политики по отношению к худшим оппортунистическим, патриотическим группировкам, оно сочло необходимым ислючить из своих рядов представителя большевиков-ленинцев, который был в меньшинстве и не требовал для себя ничего, кроме права свободной критики. Этим актом вожди Лондонского и Столкгольмского бюро доказали наглядно даже для слепых, что революционерам нет и не может быть места в рядах этих организаций. Интересы Четвертого Интернационала, т. е. пролетарской революции, исключают какое бы то ни было сближение, какую бы то ни было снисходительность и терпимость по отношению к партиям, группам и лицам, которые на каждом шагу злоупотребляют именами Маркса, Энгельса, Ленина, Люксембург, Либкнехта для целей, прямо противоположных идеям и примеру этих учителей и борцов. Вожди важнейших организаций Лондонского бюро не юноши и не новички. У всех у них долгое прошлое оппортунизма, пацифизма и центристских шатаний. Ни война, ни Октябрьская революция, ни разгром германского и австрийского пролетариата или предательский поворот Коминтерна, ни приближение новой войны ничему не научили их, наоборот, деморализовали. Возлагать надежды на их революционное перевоспитание нет ни малейшего основания. Прямой обязанностью пролетарских революционеров является систематическое и непримиримое разоблачение половинчатости и двойственности Лондонского бюро, как ближайшей и непосредственной помехи на пути дальнейшего строительтва Четвертого Интернационала. [Л.Д.Троцкий] [Июль 1936 г.] 1937 Ответы на поставленные мне вопросы о Литвинове204 1) С Литвиновым я встретился впервые осенью 1902 года в Цюрихе, где он временно заведовал экспедицией "Искры". Он показался мне тогда больше дельцом, т. к. вел конторские книги (не бог весть какие), надписывал адреса и пр. Но и помимо этого в нем было нечто деляческое. Мне показалось также, что он был недоволен своей работой, как слишком технической и маленькой. Может быть, это было ошибочное впечатление. Помню, встретил он нас, молодых посетителей экспедиции, не очень дружелюбно. Надо прибавить, что киевские беглецы составляли тогда среди эмиграции своего рода аристократию. О тогдашних отношениях Литвинова с Лениным ничего сказать вам не могу. Вы, конечно, знаете, что в "Пролетарской революции" напечатана обширная переписка Ленина и Крупской с Литвиновым, относящаяся, правда, к несколько более позднему времени. 2) Блюменфельда205 я знал довольно хорошо. Это был живой, горячий и упрямый человек, весьма преданный делу. С Засулич он был очень дружен, а у Веры Ивановны [Засулич] было хорошее чутье на людей. Рассказывал ли мне Блюменфельд о поведении Литвинова в киевской тюрьме? Не помню. Что сталось с Блюменфельдом - не знаю. 3) О поведении Литвинова на съезде заграничной лиги206 вскоре после 2 съезда партии - совершенно не помню. Литвинов был в то время малозаметной фигурой и вряд ли мог особенно выделиться на съезде лиги. Во всяком случае, протоколы лиги были в свое время напечатаны, а в последние годы перепечатаны, кажется, в той же "Пролетарской революции". К сожалению, у меня этих изданий нет. 4) Что импонировало Литвинову в Ленине? Думаю, что характер, решимость, твердость. Сам Литвинов, несомненно, отличается крепким характером. Помню, Ленин как-то шутя сказал о нем: "Самый крокодилистый из наших дипломатов". Правда, Ленин сказал это с укором по поводу какой-то излишней уступки Литвинова: смотрите, мол, самый крокодилистый, а все-таки сдал... 5) Крохмаль207 был типичнейшим представителем той мелкобуржуазной интеллигенции, которая органически тяготела к меньшевикам. Если вас интересуют внешние черты, то могу сообщить следующее: Крохмаль был высокого роста, сильно заикался, и это мешало ему как оратору. По профессии он был адвокатом. В обывательском смысле неглупый человек, более образованный, чем Литвинов, но несомненно уступающий ему в характере. Что с ним стало? В 1917 году он был, кажется, правым меньшевиком. Оставался ли в России при советской власти, жив ли сейчас или нет, - не знаю. Марьяна Гурского208 я знал сравнительно мало. Он производил впечатление хорошего и честного, но малосамостоятельного человека. 6) Землячку209 я знал очень хорошо, даже прозвище ее "Землячка" дано ей было мною. Я жил в Верхоленске210 во время приезда туда Землячки и ее мужа Александра Берлина211. О том, что он собирается покончить самоубийством, мы знали и по очереди дежурили в его комнате, когда он переселился отдельно от Землячки. Помню, на столе у него я увидел настроганные пластинки свинца: это он сам изготовил пулю для своего охотничьего ружья, из которого и убил себя. Под видом двоюродного брата я отвозил после этого Землячку в Иркутск. О том, что самоубийство Берлина имело какое-либо отношение к его тюремным переживаниям, - я не знал. Наша верхоленская колония ссыльных объясняла самоубийство чисто личными причинами. 7) Брошюру Соломона212 я прочитал по обязанности, когда собирал материал для биографии Ленина. В этой брошюре нет ни одного верного факта, ни одного честного сообщения: грубая и глупая ложь, которая иногда кажется истерической. Соломон приписывает Ленину свои собственные филистерские пошлые, в частности, антисемитские взгляды и настроения. В суждениях о людях Ленин был очень осторожен, хорошо зная, как оценки переходят из уст в уста. Не может быть и речи о том, чтобы Ленин сообщал Соломону свой взгляд на Литвинова: этого последнего Ленин, во всяком случае, ценил гораздо выше, чем болтливого, лживого и хвастливого дурачка Соломона. 8) Участвовал ли Литвинов на лондонском съезде? Не помню. Это, во всяком случае, очень легко установить по протоколам съезда, которые в советский период перепечатаны с расшифровкой всех псевдонимов. Насколько помню, никакой открытой роли Литвинов на съезде не играл. Не знаю также, имел ли он отношение к переговорам с Фелсом213. Сомневаюсь. Переговоры велись Плехановым, Лениным, вообще именитыми людьми. Вообще, насчет отношения Литвинова к лондонскому съезду решительно ничего вспомнить не могу: если он и был там, то сколько-нибудь заметной роли не играл. 9) В той идейной борьбе, которая развернулась во время мировой войны среди русской эмиграции, Литвинов никакой роли не играл. Живя в Париже, я совершенно не знал, что Литвинов работал в царском военно-промышленном комитете214. О Литвинове вспомнили (в частности, и я), когда он на конференции в Лондоне выступил с заявлением от большевистской партии: очевидно, к этому времени Ленин снова завоевал его. Чичерин в начале войны был социал-патриотом и писал во все концы, в том числе и мне, множество писем. В отличие от Литвинова, он принимал активнейшее участие в идейной борьбе среди русской эмиграции. В 1915 году Чичерин перешел на интернационалистическую позицию и активно сотрудничал в "Нашем слове". Литвинов, насколько помню, никогда никаких статей не писал и в публичных прениях не участвовал. Своеобразным и в своем роде недурным оратором (хотя с ужасной дикцией) он стал уже в процессе своей дипломатической карьеры. Пишет ли он свои речи сам? У меня нет оснований сомневаться в этом. 10) Какое влияние имел Радек в Наркоминделе? Влияния в собственном смысле он не имел никогда. По самому складу своему Радек не может иметь влияния. Он только журналист, очень умелый, очень начитанный, очень хлесткий, но не более того. Он может быть очень полезен партии, фракции или отдельному лицу. Но всерьез его никогда не брали. В Наркоминделе он мог быть полезен, с одной стороны, как информатор, с другой стороны, как рупор. 11) Мог ли Чичерин совместно с ГПУ вести интригу против Литвинова? К сожалению, я не могу отрицать такой возможности. Чичерин сильно деморализовался в последние годы. Его отношения с Литвиновым были остро враждебны. Письма, которые они писали друг о друге в Политбюро, имели исключительно резкий и оскорбительный характер. В то же время Чичерин, уже в силу своих дипломатических обязанностей, был тесно связан с ГПУ. Категорически, однако, ответить на ваш вопрос я не могу. 12) Литвинов не принимал участия во внутрипартийной борьбе, как по отсутствию идейных интересов, так и по осторожности. В воздвигнутой против меня травле он активной роли не играл, но неизменно шел с большинством, стараясь при этом компрометировать себя как можно меньше. К Сталину он относился с острой враждебностью, как к выскочке и пр. Сталин больше опирался на Чичерина и Карахана - противников Литвинова. Как произошло окончательное примирение - не знаю. Оно, несомненно, совпало с моментом замены Чичерина Литвиновым на посту Наркоминдела. 13) Мне не ясно, о какой книге Александрова Вы говорите. Кто этот Александров? Ольминский215? Если так, то могу лишь сказать, что всеми его работами надо пользоваться с осторожностью: марксизмом он не овладел и был всегда склонен к парадоксам. Л.Троцкий Мексика, 16 января 1937 г. Ответы на вопросы редакции "El Tiempo"216 Вы ставите ряд вопросов, касающихся Советского Союза. Ответ на них потребовал бы целой книги. Такую книгу я написал во время моего пребывания в Норвегии. Она называется "Преданная революция" и вышла два месяца тому назад во Франции. Сегодня я получил телеграмму из Нью-Йорка о том, что корректура закончена и что книга выйдет в ближайшие дни на английском языке. Тех, кто интересуется моим мнением о нынешнем экономическом, социальном, политическом и культурном положении Советского Союза, я могу только отослать к этой книге. Одна из ее глав посвящена интересующему вас вопросу о новой советской конституции. Вывод мой таков: все, что есть в этой конституции исторически прогрессивного, заключалось полностью и целиком в старой конституции, выработанной под руководством Ленина. То, что отличает новую конституцию от старой, - это стремление закрепить и увековечить огромные экономические привилегии и неограниченную диктатуру советской бюрократии. Вы спрашиваете меня о суде над 16-ю217. Об этом вопросе я заканчиваю сейчас небольшую книгу218, в которой надеюсь доказать всякому критическому и честному человеку, что московский суд представляет собой величайшую фальсификацию в политической истории всего мира. Такие исторически известные процессы, как знаменитое дело Бейлиса в царской России, дело Дрейфуса219 во Франции, дело о поджоге рейхстага в Германии представляют собой детскую забаву по сравнению с процессом 16-ти. А впереди еще новые процессы... Чем больше растут привилегии правящей советской касты, тем более свирепо она вынуждена подавлять каждый голос критики и оппозиции. Она не может, однако, открыто карать перед лицом народа своих противников за то, что они требуют большего равенства и большей свободы. Она вынуждена выдвигать против оппозиционеров фальшивые обвинения. Для меня было ясно уже с 1927 года, что бюрократия будет в дальнейшем подбрасывать оппозиции всякого рода чудовищные преступления, а для того, чтобы правда не прорвалась наружу, будет все больше и больше душить самостоятельность народных масс. Развивая эти мысли, я писал 4 марта 1929 г.: "Сталину остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр."220 Эти строчки были напечатаны ("Бюллетень оппозиции", номер 1-2) почти за шесть лет до убийства Кирова221. За эти годы я в десятках статей и в сотнях писем призывал своих друзей и единомышленников к величайшей осторожности в отношении провокаторов ГПУ. В этом смысле московский процесс не явился для меня неожиданностью. О том, как он готовился и как были исторгнуты так называемые "признания" у несчастных подсудимых, рассказано в ряде брошюр, вышедших за последние месяцы. Назову следующие: Леон Седов (мой сын): "Le Livre Rouge sur le proces de Moscou"222 ("Красная книга о московском процессе"). Виктор Серж "16 Fusilles"223. (Виктор Серж - выдающийся революционер и замечательный французский писатель). На английском языке вышла в Нью-Йорке книжка М.Шахтмана "The Moscow Trial - the Greatest Frame-up in History", Pioneer Publishers, N[ew] Y[ork]224. Эта книжка пользуется большим успехом, и я могу ее рекомендовать всякому, кто хочет серьезно и честно ознакомиться с московским процессом. Фридрих Адлер, секретарь Второго Интернационала и, следовательно, мой политический противник, сравнил московский процесс со средневековыми процессами ведьм. Адлер очень метко напоминает о том, что святейшей инквизиции всегда удавалось вызывать "чистосердечные покаяния" у всех, заподозренных в колдовстве. Побывав в руках инквизиторов, каждая "ведьма" рассказывала подробно, как она провела последнюю ночь с дьяволом на ближайшей горе. ГПУ применяет более утонченные методы, отвечающие эпохе воздухоплавания и радиовещания, но по существу покаяния исторгнуты методами нравственных пыток, длившихся в течение нескольких лет. Подробнее об этом я говорю в своей новой книжке. Вы спрашиваете, не связан ли московский процесс с антисемитизмом. Несомненно, связан! На это очень проницательно указал в печати Франц Пфемферт, немецкий писатель и издатель, ныне эмигрант. Кто близко следит за внутренней жизнью Советского Союза, кто читает советские газеты от строки до строки и между строк, для того давно уже ясно, что советская бюрократия в еврейском вопросе, как и во всех других вопросах, ведет двойную игру. На словах она, разумеется, выступает против антисемитизма. Темных погромщиков она не только предает суду, но иногда и расстреливает. В то же время она систематически эксплуатирует антисемитские предрассудки для того, чтоб компрометировать каждую оппозиционную группу. В искусственном подборе подсудимых, в характеристике их социального положения, в комментариях к политическим судебным процессам всегда и неизменно сквозит та мысль, что оппозиция есть измышление еврейской интеллигенции. Надо прямо сказать: в этой области сталинская бюрократия в более тонкой форме возродила традицию царской бюрократии. Экономическое и культурное развитие всех других национальностей Советского Союза столь же тяжко страдает от диктатуры бонапартистской бюрократии. Попытки представить меня и моих друзей врагами СССР вздорны и бесчестны. Я не отождествляю Советский Союз с выродившейся бюрократической кастой. Я верю в будущее Советского Союза, который справится с бюрократией и довершит дело, начатое Октябрьской революцией. [Л.Д.Троцкий] 19 января 1937 [г.] Семнадцать новых жертв ГПУ225 1. Извещение о том, что 23 января откроется судебная расправа над новыми 17 жертвами ГПУ, было сделано только 19 января, за четыре дня до суда. Обвинительный акт неизвестен до сих пор. Цель этого образа действий состоит в том, чтобы снова застигнуть общественное мнение врасплох, не дать возможности прибыть нежелательным иностранцам и особенно помешать мне, главному обвиняемому, своевременно опровергнуть новую фальсификацию. 2. Четыре названных по имени обвиняемых - старые революционеры, члены центрального комитета эпохи Ленина. Пятаков в течение не менее 12 лет являлся фактическим руководителем промышленности. Он объявлен организатором промышленного саботажа. Радек был наиболее аутентичным глашатаем внешней политики СССР. Он объявлен организатором военной интервенции. Сокольников226 командовал армией в эпоху гражданской войны, восстанавливал советские финансы в период НЭПа и был послом в Лондоне. Он объявлен агентом Гитлера. Серебряков227 был одним из строителей партии и секретарем ЦК, руководителем южного фронта гражданской войны вместе со Сталиным. Он объявлен изменником. Все Политбюро и почти весь Центральный Комитет героической эпохи революции (за вычетом Сталина) объявлены сторонниками восстановления капитализма. Кто этому поверит? 3. Пятаков и Серебряков в 1923-[19]27 гг. действительно были моими ближайшими единомышленниками. Радек - в течение 1926-[19]27 гг. Сокольников был короткое время связан с оппозиционной группой Зиновьева, Каменева и вдовы Ленина Крупской. Все четверо отреклись от оппозиции в течение 1927-[19]128 гг. Их разрыв со мной был полным и окончательным. Я клеймил их открыто как политических перебежчиков. Они повторяли все официальные клеветы против меня. В 1932 году мой сын, тогда берлинский студент, встретил на Унтер-ден-Линден Пятакова, который немедленно отвернул голову. Сын бросил ему вдогонку: предатель. Этот мелкий эпизод характеризует действительные отношения между капитулянтами и троцкистами. Даже в тюрьмах ГПУ они остаются двумя непримиримыми лагерями. ГПУ оперировало до сих пор только с капитулянтами, которых оно с 1928 года месит, как тесто, вырывая у них какие угодно признания. 15 ноября я писал норвежскому правительству: "Советское правительство не считает возможным требовать моей выдачи. Заговор с моим участием ведь `доказан'... Почему же не предъявить эти доказательства норвежской юстиции?.. Недоверие всего цивилизованного человечества к московскому процессу было бы устранено одним ударом. Этого, однако, они не сделали. Почему? Потому что все это дело есть хладнокровно подстроенный подлог, неспособный выдержать и легкого прикосновения свободной критики". В том же письме, конфискованном норвежским правительством, говорилось далее: "Московский процесс в зеркале мирового общественного мнения есть страшное фиаско... Правящая клика не может перенести этого. Как после крушения первого кировского процесса (январь 1935), она вынуждена была подготовить второй, так теперь, для поддержания своих обвинений против меня, она не может не открывать новые покушения, заговоры и пр."228 Предстоящий процесс необходим прежде всего для того, чтобы попытаться исправить скандальные противоречия, анахронизмы и прямые бессмыслицы процесса 16-ти. Чтобы лучше вооружиться для подготовки нового процесса, ГПУ организовало ночной набег на мой архив в Париже229. Факт этот, отраженный своевременно всей французской печатью, заслуживает серьезнейшего внимания. 10 октября я письмом через норвежскую полицию рекомендовал сыну, проживающему в Париже, сдать мои бумаги в научный институт на сохранение, т. к. мои архивы представляют мою главную защиту против фальсификаций и клевет. Едва сын успел сдать первую часть архива в парижское отделение голландского исторического института, как агенты ГПУ произвели 7 ноября ночью набег на институт, выжгли дверь и похитили 85 килограммов моих бумаг, не тронув ни денег, ни каких-либо других вещей и бумаг. Можно ждать, что похищенные документы послужат опорой для подлогов и фальсификаций в новом процессе. Считаю необходимым предупредить, что у меня имеются копии всех похищенных писем и документов. В том же письме норвежскому правительству я заранее указывал еще одну цель будущего процесса. В тюрьмах и ссылке находятся с 1928 года сотни действительных троцкистов, оставшихся открытыми противниками бюрократии. Их нельзя привлечь по делу Кирова, убитого в 1934 году. Их нельзя привлечь за саботаж промышленности, ибо они живут вне хозяйства, без работы и без куска хлеба. Процесс 16-ти устанавливает эпоху террора лишь с 1932 года. Остается предполагать, что ГПУ исторгнет у обвиняемых признания в каких-либо преступных замыслах, относящихся к периоду 1923-[19]27 гг.: тогда можно будет истребить действительные кадры оппозиции. "Человека с улицы" больше всего поражают признания подсудимых, которые выступают ревностными помощниками ГПУ. Немногие представляют себе те ужасающие формы нравственной и полуфизической пытки230, которым подвергаются обвиняемые в течение многих месяцев, а иногда и лет. Фридрих Адлер, секретарь Второго Интернационала, мой политический противник, метко сравнивает московские процессы со средневековыми процессами ведьм. В руках инквизиции каждая заподозренная в колдовстве женщина кончала чистосердечным покаянием в своих греховных сношениях с дьяволом. Методы ГПУ - пытка неизвестностью и страхом. Разрушив нервную систему, сломив волю, растоптав достоинство, ГПУ исторгает в конце концов у обвиняемых любые признания, продиктованные заранее самими организаторами подлога. В заканчиваемой мною книжке231 я надеюсь до конца раскрыть технику "добровольных признаний", которая составляет ныне самую основу сталинской юстиции. Я покажу вместе с тем, что каждое из этих признаний рассыпается в прах при малейшем соприкосновении с фактами, документами, свидетельскими показаниями и логикой. Часть этой критической работы уже проделана. Кто хочет понять предстоящий новый процесс, тот должен познакомиться, по крайней мере, с одной из следующих двух работ: Леон Седов (мой сын) - Ле ливр руж сюр ле просе де Моску, Пари (на французском языке), или Макс Шахтман - Ды Москоу Траел - ды грейтест фрейм оп ин истори (на английском языке). Обвинения против меня лично, сохраняя неизменно характер подлогов, варьируются в зависимости от дипломатических комбинаций советского правительства. В моих руках номер московской "Правды" от 8 марта 1929 года, где я изображаюсь как агент британского империализма. Та же "Правда" от 2 июля 1931 года на основании грубо подделанных "факсимиле" объявляла меня союзником Пилсудского. Когда я 24 июля 1933 года переселился во Францию, московская печать и вся пресса Коминтерна утверждали, что целью моего приезда является помочь Даладье, тогдашнему министру-президенту, организовать военную интервенцию против Советского Союза. Наконец, в течение последнего периода я оказываюсь союзником Гитлера и сотрудником Гестапо. ГПУ рассчитывает на легковерие, на невежество, на короткую память. Ложный расчет! Я вышел, наконец, из норвежского заточения. Я принимаю вызов фальсификаторов. Не сомневаюсь, что мексиканское правительство, столь великодушно оказавшее мне гостеприимство, не помешает мне прояснить перед мировым общественным мнением всю правду о величайших подлогах ГПУ и его вдохновителей. В течение всего предстоящего процесса я остаюсь в распоряжении честной и беспристрастной печати. Л.Троцкий. Койоакан, Д.Ф.232 20 января 1937 г. 18 час. Новый процесс Еще только несколько дней тому назад я говорил представителям мексиканской прессы, что моим горячим желанием является жить как можно более уединенно, как можно меньше занимать собою общественное внимание и посвятить все свое время книге о Ленине. Но новый московский процесс вынудил меня снова обратиться к печати, прежде всего к мексиканской. Я глубоко и непосредственно заинтересован в том, чтобы общественное мнение страны, оказавшей мне гостеприимство, не было восстановлено против меня систематической кампанией лжи и клеветы. Между тем, для меня нет ни малейшего сомнения в том, что новый процесс, который начинается завтра в Москве, главной своей целью имеет опорочить меня в глазах мирового общественного мнения. Я вынужден прибегнуть к содействию "Эль Насиональ"233, чтобы прояснить действительное положение вещей. Я революционер. Я марксист. В марте этого года исполняется 40 лет, как я непрерывно участвую в революционном рабочем движении. Правящая советская верхушка, видящая во мне своего "врага номер первый", хочет убедить весь мир, что я по неведомым причинам изменил идеалам всей своей жизни, стал врагом социализма, сторонником капиталистической реставрации, вступил в союз с германскими фашистами и применяю методы террора. Согласно последним телеграммам, обвинительный акт обвиняет моих сторонников в СССР в саботаже промышленности, в военном шпионаже в пользу Германии и даже в попытках массового истребления рабочих, работающих на оборону. Когда читаешь эти строки, кажется, что попал в дом буйно помешанных. На самом деле я остаюсь по-прежнему горячим сторонником всех социальных завоеваний Октябрьской Революции. Но я являюсь в то же время непримиримым противником стремления новой правящей касты монополизировать завоевания революции в своих собственных эгоистических целях. Правящая ныне группа говорит: "Государство - это я!"234 Но оппозиция не отождествляет советского государства со Сталиным. Если бы я считал, что при помощи индивидуального террора или саботажа промышленности можно ускорить социальный прогресс и улучшить положение народных масс, я бы не побоялся открыто выступить с пропагандой этих идей. В течение всей своей жизни я привык говорить то, что думаю, и делать то, что говорю. Но я всегда считал и считаю теперь, что индивидуальный террор содействует скорее реакции, чем революции, и что саботаж хозяйства подрывает основы всякого прогресса. ГПУ и его вдохновитель Сталин побрасывает мне бессмысленные идеи и чудовищные методы борьбы с единственной целью: скомпрометировать меня в глазах рабочих масс СССР и всего мира. В начале 1921 года, когда Зиновьев выдвинул кандидатуру Сталина в генеральные секретари партии235, Ленин говорил: "Не советую: этот повар будет готовить только острые блюда". Ленин, конечно, тогда не предвидел, что блюда сталинской кухни достигнут такой неслыханной остроты. Почему и зачем Сталин ставит эти отвратительные процессы, которые только компрометируют Советский Союз в глазах всего мира? С одной стороны, правящая советская верхушка говорит, что социализм в СССР уже построен и что началась эра счастливой жизни; а с другой стороны, те же люди утверждают, что все сотрудники Ленина, старые большевики, вынесшие на своих плечах революцию, все члены старого большевистского Центрального Комитета, все, за исключением одного Сталина, стали врагами социализма и сторонниками Гитлера. Разве это не вопиющая бессмыслица? Разве можно выдумать более злостную клевету не только на несчастных обвиняемых, но и на большевистскую партию в целом и на Октябрьскую революцию? Такими методами правящая клика хочет заставить каждого рабочего и крестьянина думать, что критиковать деспотизм бюрократии, ее произвол, ее привилегии, ее злоупотребления значит быть агентом фашизма. Сталин вынужден готовить все более острые и отравленные блюда по мере того, как в народных массах нарастает недовольство новым абсолютизмом и новой аристократией. Новый московский процесс есть безошибочный симптом острого политического кризиса, который нарастает в СССР. Из числа подсудимых, имена которых названы в сегодняшних телеграммах, я хорошо и близко знаю семь человек: Радека, Пятакова, Сокольникова, Серебрякова, Муралова, Богуславского236 и Дробниса237. Все они играли крупнейшую роль в большевистской партии и в революции, все они принадлежали в течение известного периода к оппозиции, все они, может быть, кроме Муралова, который просто отошел от политики, капитулировали в 1928-[19]29 гг. перед бюрократией. Между оппозиционерами и капитулянтами в СССР царит самая непримиримая вражда. Ни с одним из обвиняемых я после 1928 года не имел ни прямых, ни косвенных сношений. Я рассматривал и рассматриваю капитулянтов как непримиримых политических противников. Я не сомневаюсь, однако, ни на минуту, что ни одно из названных мною лиц не могло заниматься ни терроризмом, ни саботажем, ни шпионажем. Если сами подсудимые признают свои мнимые преступления, то только потому, что следственные методы ГПУ имеют инквизиторский характер: всякий обвиняемый, который отказывается дать те показания, которых от него требуют, расстреливается ГПУ без суда. На скамью подсудимых попадают только те обвиняемые, воля которых окончательно сломлена и которые согласились заранее дать показания, продиктованные суду. Можно ли спасти 17 новых жертв ГПУ? Я не знаю этого. Это в огромной степени зависит от мирового общественного мнения. Если трудящиеся массы, демократическая печать, все вообще прогрессивные партии и группировки поднимут своевременно голос протеста, то им удастся, может быть, спасти на этот раз 17 новых подсудимых. Что касается меня лично, то я готов перед любым свободным и беспристрастным судом, перед любой независимой следственной комиссией доказать при помощи неоспоримых фактов, писем, документов, свидетельских показаний, что московские процессы против "троцкистов" представляют собой самую ужасающую фальсификацию и что подлинными преступниками являются не обвиняемые, а обвинители. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф. 22 января 1937 года Три поправки Сообщение, будто обвиняемый Муралов - муж Коллонтай, неправильно. Муралов - ветеран революции 1905 года, участник гражданской войны, бывший командующий войсками Московского Военного Округа. Уже много лет, как он совершенно отошел от политики. * Разоблачающий характер имеет одна деталь обвинения. Согласно процессу 16-и, покушение готовилось на всех "вождей", кроме Молотова. Почему? Потому что у Молотова, как можно было видеть сквозь строки печати, были трения со Сталиным. Недавно, как видно из речей и статей, произошло примирение. Сталин согласился поэтому предоставить ореол мученика также и Молотову238. Список будущих "жертв" террора составлялся не в вымышленном террористическом центре, а в тайниках ГПУ. * Обращает на себя внимание тот факт, что, несмотря на участие в заговоре многих десятков старых опытных революционеров и несмотря на их союз с Германией и Японией, все террористические покушения организовывались в стиле водевиля и заканчивались неизбежной неудачей. Один Киров был действительно убит в декабре 1934 года. Но я тогда же, основываясь на официальных данных, доказал в печати, что убийство Кирова было организовано при содействии агентов-провокаторов с ведома начальника ленинградского ГПУ Медведя239. Л.Троцкий. 23 января 1937 г. Правда о "добровольных признаниях" Новый процесс, как гласит первая телеграмма, основывается снова на "добровольных" признаниях подсудимых. Где во всей мировой истории можно найти пример, чтобы террористы, изменники, шпионы в течение многих лет вели свою преступную работу, а затем все, как по команде, каялись бы в своих преступлениях? Только инквизиционный суд способен достигать таких результатов. Все подсудимые, которые отказываются каяться под диктовку, расстреливаются еще во время следствия. На скамью подсудимых попадают лишь те деморализованные жертвы, которые пытаются спасти жизнь ценою моральной смерти. Главным свидетелем против меня выступает на этот раз, видимо, Радек. В декабре 1935 года я написал ему, будто бы, письмо о необходимости союза с японцами и немцами. Заявляю: 1. Всякие сношения с Радеком я прервал в 1928 г. Переписка, приведшая к окончательному разрыву, у меня на руках. За последние 8 лет я писал о Радеке не иначе, как в тоне презрения. 2. Радек - талантливый журналист, не политик. Никто из руководителей партии не брал никогда Радека всерьез. На съезде партии 1918 г. Ленин дважды повторил: "Сегодня Радек нечаянно сказал серьезную мысль". Таково было наше общее отношение к Радеку даже в годы хороших личных отношений. Почему я выбрал Радека в качестве доверенного лица? Почему Зиновьев, Каменев и Смирнов, люди несравненно более ответственные и серьезные, ни словом не упоминали об этом письме и моих планах расчленения СССР? 3. Радек сносился со мной будто бы через корреспондента "Известий" Владимира Ромма240. Я первый раз слышу это имя. С этим лицом я не имел никаких связей: ни прямых, ни косвенных. Телеграмма гласит, что Ромм арестован. Пусть Ромм немедленно покажет на суде, когда и где он встречался со мной или с моими уполномоченными. Пусть опишет квартиру, обстановку и внешность, мою или моих уполномоченных. Пусть при этом не повторит ошибки подсудимого Гольцмана241, который встретился будто бы с моим сыном в Копенгагене, где сын никогда не был, в отеле Бристоль, разрушенном в 1917 году. Все эти "детали" отступают, однако, на второй план перед основной бессмыслицей обвинения. Никто не посмеет отрицать, что в моих практических действиях, в литературных работах и обширной переписке наблюдается на протяжении сорока лет единство революционной мысли на основе марксизма. Может ли взрослый и не слабоумный человек допустить хоть на минуту, что я способен вступить в союз с Гитлером против СССР и придунайских стран или в союз с японским милитаризмом против Китая и СССР? Бессмыслица обвинения превышает даже его подлость! Но именно поэтому оно потерпит крушение. Пресса Коминтерна, т. е. пресса ГПУ, будет извергать клевету. Независимая и честная пресса поможет мне прояснить правду. Доводами, свидетельскими показаниями, документами, наконец, делом всей своей жизни я вооружен неизмеримо лучше, чем все прокуроры ГПУ. Правительство Мексики, оказавшее мне великодушное гостеприимство, не помешает мне, я твердо надеюсь, довести разоблачение грандиозных московских преступлений до конца. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф. 23 января 1937 года Почему этот процесс оказался необходим Новый московский процесс вызывает в широких общественных кругах изумление. Между тем уже первый процесс готовил второй. Главные обвиняемые по нынешнему процессу были названы обвиняемыми по процессу 16-ти. Это значит: ГПУ готовило себе резерв. Если бы первый процесс убедил весь мир, не понадобилось бы второго. Но в политическом смысле первый процесс, несмотря на 16 трупов, потерпел жестокое фиаско. Тем самым сделался необходимым второй процесс. Необходимо понять, что недоверие, вызванное первым процессом, распространяется все шире и шире и проникает неизбежно в СССР. Политическая судьба правящей верхушки и, в частности, личная диктатура Сталина, находятся в прямой зависимости от того вывода, который сделает мировое общественное мнение: верно ли, что Троцкий, Зиновьев, Каменев и другие являются союзниками Гестапо, агентами иностранного империализма и прочее? Или же Сталин, в борьбе за личное господство, прибег к методам, которые набросили бы тень даже на Цезаря Борджиа242? Так, и только так стоит сейчас вопрос. Сталин ведет большую и крайне рискованную игру. Но он уже не свободен в своих действиях. Борьба против оппозиции (всякой оппозиции) основывалась в течение 14 лет на лжи, клевете, травле, подлогах. Этот процесс представлял геометрическую прогрессию. Предпоследним ее членом был процесс Зиновьева. Он скомпрометировал Сталина. Тем самым понадобился новый процесс, чтоб перекрыть фиаско. Процесс 16-ти был сосредоточен на терроризме. Новый процесс, насколько видно по первым телеграммам, отводит первое место уже не терроризму, а соглашению троцкистов с Германией и Японией о дележе СССР, саботаже промышленности и даже попыткам истребления рабочих (!). Нам говорили, что показания Зиновьева, Каменева и др. были добровольны, искренни и отвечали фактам. Зиновьев и Каменев требовали для себя смерти. Зиновьев и Каменев взваливали на меня главное руководство террором. Почему же они ничего не сказали о планах расчленения СССР или разрушения военных заводов? Могли ли они, вожди так называемого троцкистско-зиновьевского центра, не знать того, что знают будто бы нынешние подсудимые, люди второй категории? Здесь перед нами уже из первых телеграмм обнажается ахиллесова пята нового процесса. Для мыслящего человека ясно, что новая амальгама243 построена в промежутке между первыми откликами мировой печати на расстрел 16-и и 23 января. По существу, в новом обвинении, как и в старом, нет ни единого слова правды. Гигантский подлог построен по тому же типу, как строятся шахматные задачи. Считаю необходимым еще раз напомнить, что, начиная с 1927 года, я не переставал предупреждать оппозицию о том, что в борьбе деспотической касты над народом неизбежно приведет Сталина к кровавым амальгамам244. 4 марта 1929 года я писал в органе русской оппозиции: "Сталину остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр."245 В этом смысле московские процессы не застигли меня врасплох. Я сохраняю за собой право ответить на все "разоблачения" нового процесса детальными опровержениями. В настоящий момент я еще раз требую - не во имя собственных интересов, а во имя элементарной политической гигиены - создания международной следственной комиссии из безупречных и незаинтересованных общественных деятелей разных стран. Такой комиссии я предоставляю всю свою переписку с 1928 года. В ней нет пробелов. В связи с моими книгами и статьями моя переписка дает полную картину моей политической мысли и деятельности. 7 ноября прошлого года ГПУ попыталось, правда, ограбить мои архивы. Но ему удалось захватить лишь незначительную часть. У меня имеются копии. Я снова повторяю свой вызов организаторам фальсификации: если у них есть доказательства, пусть они не боятся света, пусть примут бой перед лицом международной следственной комиссии и свободной печати. Я со своей стороны берусь доказать перед этой комиссией, что Сталин является организатором величайших политических преступлений в мировой истории. Л.Троцкий. Койоакан, Д.Ф. 23 января 1937 г. Три дополнения Пятаков ложно утверждает, что посетил меня в Осло. Список пассажиров, прилетевших в Осло на аэроплане из Берлина в декабре 1935 года, установить не трудно. Если Пятаков приезжал под собственной фамилией, то об этом оповестила бы вся норвежская пресса. Следовательно, он приехал под чужим именем? Под каким? Все советские сановники за границей находятся в постоянной телеграфной и телефонной связи со своими посольствами, полпредствами и ни на час не выходят из-под наблюдения ГПУ. Каким образом Пятаков мог совершить свою поездку неведомо для советских представительств в Германии в Норвегию? Пусть опишет внутреннюю обстановку моей квартиры. Видел ли он мою жену? Носил ли я бороду или нет? Как я был одет? Вход в мою рабочую комнату шел через квартиру Кнутсена246, и все наши посетители без исключения знакомились с семьей наших хозяев. Видел ли их Пятаков? Видели ли они Пятакова? Вот часть тех точных вопросов, при помощи которых на сколько-нибудь честном суде было бы легко доказать, что Пятаков повторяет вымысел ГПУ. * Тот же Пятаков показывает, что в 1932 году встречался с моим сыном в Берлине. Доказать, что встречи не было, вообще гораздо труднее, чем доказать, что она была (если она действительно была). Однако счастливое обстоятельство пезволило мне еще раз в Норвегии во время новосибирского процесса247 доказать, что и это показание Пятакова ложно. Сын действительно встретил Пятакова на Унтер-ден-Линден и бросил на него такой взгляд молодого негодования, что Пятаков отвел взгляд; сын вдогонку крикнул ему: "Предатель!" Условия интернирования позволили жене и мне письменно сообщить этот факт нашему норвежскому адвокату через полицейскую цензуру. Сын сообщил тот же факт алдкокату независимо от нас. Ясно, что при такой "встрече" не могло быть и речи о каких-либо политических сношениях. * Пятаков и Радек показывают, что они образовали параллельный или резервный, "чисто троцкистский" центр ввиду недоверия Троцкого к Зиновьеву и Каменеву. Трудно выдумать худшее объяснение. Я действительно не доверял Зиновьеву и Каменеву после их капитуляции. Но я еще меньше доверял Радеку и Пятакову. Радека никто не брал всерьез как политическую фигуру. О Пятакове я еще задолго до его покаяния (конец 1927 г.) не раз говорил: "Если придет Бонапарт, Пятаков возьмет портфель и спокойно отправится в канцелярию". "Параллельный центр" выдуман потому, что понадобился новый процесс с новыми обвиняемыми и новыми преступлениями. * Пятаков и другие обвиняемые берут на себя обвинение в саботаже: расстройстве заводов, взрыве мин248, разрушении поездов, отравлении рабочих и пр. и пр. Бесконтрольное бюрократическое хозяйство в сочетании со стаъановской системой249 приводит к многочисленным авариям, взрывам и другим катастрофам в промыгшенности. Сталин хочет использовать процесс для того, чтобы ответственность за преступления бюрократии возложить на троцкистов, которые играют ныне в СССР ту же роль, что марксисты и евреи в фашистсакой Германии. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 24 января 1937 г. Заявление по поводу обвинительного акта и первых показаний подсудимых Я заявляю: 1. Я никогда никому не давал и по своим взглядам не мог давать террористических поручений и вообще рекомендовать этот метод борьбы. 2. Я оставался и остаюсь непримиримым противником фашизма, как и японского милитаризма. 3. С германскими или японскими официальными лицами мне приходилось встречаться, лишь когда я был членом советского правительства. С 1928 года я не встречался ни с одним представителем Германии или Японии и не имел с ними ни прямых, ни косвенных связей или сношений. 4. Я никому не рекомендовал и не мог рекомендовать союз с фашизмом или с японским милитаризмом против СССР, против Соединенных Штатов, против придунайских или балканских стран. 5. Я никому не рекомендовал и не мог рекомендовать таких чудовищных и бессмысленных преступлений, как саботаж промышленности, разрушение железных дорог или истребление рабочих. Сама необходимость опровергать такие обвинения после 40 лет работы в рядах рабочего класса вызывает во мне только физическое отвращение. 6. С 1928 года я не имел никаких сношений с Радеком, не писал ему никаких писем и не давал никаких инструкций. 7. Я не имел никогда никаких связей с Владимиром Роммом, который служил будто бы посредником между мной и Радеком. Только из последних телеграмм я узнал, что Ромм был корреспондентом "Известий" в Вашингтоне. 8. Я не пересылал никаких писем через Шестова250 Пятакову, никогда не видел Шестова и ничего о нем не знаю. 9. Пятаков никогда не приезжал ко мне в Норвегию и потому не мог иметь со мной никаких разговоров. 10. Пятаков не имел и не мог иметь никаких политических или личных сношений со мной или с моим сыном после 1928 г. 11. Из 17 обвиняемых я знал в прошлом и помню теперь только 7: Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова, Муралова, Дробниса, Богуславского. Ни с одним из них я не имел за годы последней эмиграции (1929-1937) никаких сношений: ни политических, ни личных; ни прямых, ни косвенных. 12. Имена остальных десяти обвиняемых не говорят мне решительно ничего. Ни с одним из них я не имел никаких сношений. * Благодаря особым условиям своего существования за границей и характеру своей работы я имею полную возможность при помощи многочисленных свидетелей, документов, писем и пр. неопровержимо доказать перед беспристрастной международной комиссией полную ложность и абсурдность всех выдвинутых против меня обвинений и всех относящихся ко мне показаний московских обвиняемых, несчастных жертв инквизиционного суда. Я имею право требовать, и я требую, чтобы рабочие и демократические организации всех стран создали следственную комиссию, авторитет которой стоял бы выше всяких подозрений. Дело идет не только обо мне и моем сыне, не только о сотнях других жертв, но и о достоинстве мирового рабочего движения и о судьбе Советского Союза. * Я прошу все независимые и честные органы печати перепечатать настоящее заявление. Л.Троцкий 24 января 1937 г. Мдивани Московские процессы имеют характер адского конвейера. На процессе 16-ти были мимоходом названы Пятаков, Радек и др. Этого было достаточно для постройки новой амальгамы. На процессе Пятакова и Радека в таком же порядке названы Мдивани и Раковский. Впереди предстоят, следовательно, новые процессы и новые "параллельные" центры. Неужели грубость этой механики не откроет глаза всему миру? Начиная с 1922 года Мдивани, старый большевик, руководил влиятельной фракцией грузинских большевиков, которая вела борьбу против бюрократизма Орджоникидзе, агента Сталина, и требовала большей свободы для культурной самодеятельности грузинского народа. Больной Ленин стоял полностью и целиком на стороне Мдивани и его группы. У меня есть по этому поводу ряд писем Ленина. Так, 6 марта 1923 г., т. е. накануне последнего удара, Ленин писал Мдивани и его друзьям: "Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дезержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением. Ленин"251. После смерти Ленина началась кампания против меня и вместе с тем против грузинских большевиков. Место старых революционеров заняли выскочки и ничтожные сателлиты. Сталин пользуется московскими процессами для истребления своих противников и даже своих бывших противников в Грузии и на Кавказе вообще. Заявление, будто Мдивани и его друзья хотели отделения Грузии от СССР, так же ложно, как и обвинение "троцкистов" в союзе с Германией и Японией. Знамя патриотизма эксплуатируется и в данном случае для истребления врагов личной диктатуры. Л.Троцкий Койоакан, Д.Ф., 25 января 1937 г. В