опавшуюся картонную папку и взял несколько исписанных и исчерканных листов бумаги оттуда. Неожиданно мой взгляд упал на черную бархатную штору, за которой я предполагал окно, и мне невыразимо захотелось поскорее отодвинуть ее, и я потянулся к шторе и резко, не задумываясь, отдернул ее в сторону -- всю! Яркий солнечный свет будто воспламенил меня с ног до головы! Передо мною действительно было окно, мое окно, выходящее на зимнюю улицу утра. Я обернулся, огляделся по сторонам, но, вместо космического пространства, я теперь находился у окна в своей комнате. Но я вспомнил! Бумаги из папки!.. И тут я сладостно ощутил несколько листков бумаги в своей руке. "Господи! Они со мной!.." -- подумал я. Я тут же принялся читать их. Они были написаны моим почерком. С трудом расшифровывая всевозможные исправления, я торопливо переписал все, что мог, в общую тетрадь, я очень боялся, что эти бумаги растают, растворятся, мне даже некогда было вдумываться в то, что я переписывал. Но когда последняя строчка, слово, оказались переписанными на чистовик, в тетрадь, я успокоился, отлистнул несколько страничек назад и впервые прикоснулся к содержанию, и в моей голове зазвучали стихи, мои стихи, из Астральной библиотеки! Кто?.. Бегу по ласковым дорогам И по шипам воспоминаний. Там пыль столбом стоит, ей-Богу, В крови шипы: и все же -- манит... Как сон. И кто меня разбудит... И даже ночью -- чья-то сила! - Я сплю и вижу то, что будет! - А значит "будет" -- тоже было!.. Я в чьей-то памяти живущий! Сегодня, может, в умиленье, Моей судьбы: просторы, гущи Он вспоминает на мгновенье... Иллюзия Мы -- узники, мы время заучили, Мы думаем, что время приручили... С наручными часами неразлучники. Одело время нам уже наручники!.. Убеждай себя Пока хоть что-то отрицаю: Во мне от мира в стороне Лишь мира отблески мерцают. Весь мир вместился бы во мне... А потом... Все будет: жизнь, и будет смерть, потом... Вначале не желаем -- не иначе! -- Расстаться с материнским животом, Не потому ль, родившись, горько плачем?.. Все испытаем: радости, печали. Все будет: жизнь и будет смерть, потом... Мы покидаем свой телесный дом С такою неохотою вначале... Тупик Он взглядами моими облицован, - Весь горизонт вокруг моей судьбы. Всего до горизонта жизнь ходьбы... Я горизонтом прочно окольцован. Но, может быть, с неведомых высот Все взгляды мне свои удастся веско Свести в единый взгляд и горизонт Тогда -- перешагнуть, как обруч Детский...  * Часть пятая ПУТЬ *  Вы верите в Бога? В тихом утреннем коридоре отделения милиции, ровно в девять часов по повестке, я постучался в комнату девять. -- Да!.. -- отозвался чей-то бодрый голос за лакированной деревянной дверью. Я шагнул в комнату. В трех метрах от меня за столом у пришторенного окна сидел человек в штатском костюме, галстуке: на вид ему было лет сорок, жилисто-поджарый, какой-то уютный, во всем теле играет энергия, лицо длинное, отштрихованное несколькими морщинками, неприметный, подобных людей я встречаю очень часто, но быстро забываю. -- Можно? -- спросил я. -- Входите! -- энергично засуетившись с какими-то бумагами, точно мимоходом, но добродушно, предложил он. Я прикрыл дверь за собой, сердце у меня зачастило... Но я решился. -- Вы следователь Васильев? -- спросил я. -- Да! -- ответил человек в штатском. -- Я по повестке, -- сказал я и подошел к столу следователя, и протянул ему бумажку с бледными, голубенькими прожилками казенного штампа. На его чернильных линейках красовалось несколько беглых слов, написанных шариковой ручкой. -- А!.. Хорошо! -- сказал следователь, просмотрев повестку и узнав из нее, кто к нему явился. -- Вот вам бумага, вот ручка, -- услужливо предложил он. -- Напишите свою автобиографию. Подобное предложение поразило меня. Я ожидал худшего, но пока все происходило довольно загадочно, и все же -- благополучно! Пока благополучно! Свежие листы машинописной бумаги стопкой лежали передо мной на столе, за который я уселся. Следователь что-то перелистывал, вчитывался, отмечал красным и синим карандашом, а я, тайком посматривая на него, думал о себе... Я заметил, как Васильев выразительно поглядел в мою сторону. -- Пишите, пишите, -- сказал он, -- я, такой-то, такой-то, полностью -- фамилия, имя, отчество, родился тогда-то и там-то... -- Да, да... Я знаю, -- отозвался я. Шевелящаяся строка легко потянулась за казенной ручкой и, отставая от чернильного пера, замирала, засыхая. -- Будьте добры, пишите подробнее, -- попросил Васильев. Я написал следующее: "Я, Сергей Александрович Истина, родился в городе Р... в 1956 году 19 января. С 1959 года по 1964 год находился в детском саду номер 123 г. Р... С 1964 года и по 1975 год учился в средней школе N 70 г. Р... Параллельно со средней школой с 19... по 19... гг. я учился в детской музыкальной школе по классу гитары. По окончании средней школы в 19... г. поступил в речное училище для обучения на матроса-моториста, а в 19... г. закончил названное училище с отличием. Затем два года служил в армии в качестве матроса на военном крейсере в Балтийском море (с 19... по 19... гг.). В 19... г. поступил, а в 19... г. закончил кинотехникум в г. Р... Потом сразу же после окончания кинотехникума в 19... г. поступил, а в 19... г. закончил Р... государственный университет по специальности "журналистика". С 19... работал корреспондентом областной газеты "Вечерний Р...". С 19... и по настоящее время исполняю обязанности директора кинотеатра "Лесного поселка" города Р... Являюсь членом ВАГО, как некогда, искренний приверженец любительского телескопостроения (с 19... г.). С 19... г. был членом ВЛКСМ и выбыл в 19... г. по возрасту. Пишу стихи. Публиковался в журнале "Д...", в поэтических сборниках. В 19... г. награжден почетной грамотой обкома ВЛКСМ за участие в Пресцентре областной конференции молодежи". Я поставил точку, перечитал получившуюся довольно сухой автобиографию, она уместилась в одном машинописном листке, поставил свою подпись, сегодняшнее число. Теперь это уже был документ, и я не замедлил положить его следователю на стол. Васильев, сразу же отложив все свои бумаги в сторону, внимательно прочитал мою автобиографию. Я сидел и ожидал, что ему что-нибудь не понравится или он скажет: "Так-с... Пройдемте в камеру!.." -- Итак.... -- сказал Васильев, и я замер от этой фразы!.. -- Итак, Сергей Александрович, -- продолжил Васильев, -- вам необходимо еще срочно принести мне фотографию три на четыре, справку с места работы, характеристику, справку из военкомата, и о том, что вы не состоите на учете у психиатра. -- Это все? -- спросил я, почувствовав успокоение от мысли, что меня, по крайней мере, сразу сажать не собираются. -- Да, это все, -- подтвердил Васильев. -- Скажите, пожалуйста! Когда мне можно будет поднести вам эти документы?! -- Чем быстрее, тем лучше! -- подытожил следователь, и тут я совсем осмелел. -- А что, собственно говоря, случилось? -- поинтересовался я. -- У меня задание: собрать эти документы, Сергей Александрович, -- хитро, но добродушно прищурившись, ответил следователь. -- Хорошо! Но на каком основании?! -- теперь уже требовательно поинтересовался я. -- Понимаете... -- задумчиво произнес Васильев, -- был телефонный звонок, анонимный. Мне поручено проверить поступившие факты. -- В чем же меня обвинили? -- уточнил я. -- В общем, предупредили, что вы пьяница и дебошир, приводите к себе домой различных женщин, ну и так далее... -- Хорошенькое дело! -- возмутился я, -- Но я же почти не пью, и дома меня не слышно, ну, а насчет женщин, по-моему, это не запрещается холостым, да и потом, я вовсе не привожу разных!.. -- Я все уже прекрасно знаю, Сергей Александрович!.. Тот телефонный звонок не подтвердился. -- А тогда зачем приносить документы? -- Вы же взрослый человек и понимаете, что все надо подтверждать документально! -- возразил следователь. Я уже собрался уходить, как Васильев окликнул меня у двери: -- Сергей Александрович! -- Да... -- невесело отозвался я. -- А Вы верите в Бога? -- спросил следователь. -- А какое это имеет значение? -- тоже спросил я. -- Знать, -- это значит уметь, а уметь, -- это значит действовать! Так гласит восточная мудрость, Сергей Александрович. Но я ничего не ответил и вышел из кабинета. "Почему он спросил, верю ли я в Бога?.. -- рассуждал я про себя, -- Значит, Катя -- отпадает... Тогда... Тогда... Боже мой! Конечно же это!.. За мной подсмотрели в церкви!.. Теперь или с работы снимут, или упекут в сумасшедший дом! Не дай-то Бог!" Я шел и переживал, но самое интересное, что переживал кто-то во мне, а не я сам! Я будто бы наблюдал свои переживания со стороны... И я даже подумал о том, что вполне могу, сию минуту, запросто развеселиться, расхохотаться, если потребуется, прямо здесь, на улице, неподалеку от отделения милиции. "Нет... -- остановил я себя мысленно, -- Тогда уж точно примут за сумасшедшего и упекут незамедлительно!.." И я ускорил шаг по направлению к автобусной остановке. Однако через несколько шагов я почувствовал, что мне хочется оглянуться. Я оглянулся и увидел, как черная ворона, довольно крупная, захлопала корявыми крыльями на ветру, поднялась вверх и скрылась за четырехэтажным зданием отделения милиции. Ворона как будто выскочила в открытую форточку на втором этаже из комнаты следователя Васильева. Ошибиться на счет точности определения комнаты я не мог, ибо она располагалась самой крайней на этаже, в конце коридора, я помнил. Но только мог ли я поручиться за то, что ворона вылетела именно из той самой форточки? Впрочем, я не придал этому особенного значения: "Даже если и вылетела, ну и что?" И я опять зашагал к автобусной остановке, но более энергично, потому что решил побыстрее зайти в гости к Вике. Бурелом Вика жила со своей четырехлетней дочерью Оксаной в двухкомнатной квартире. С мужем она уже три года как разошлась, он так и не бросил наркоманить, и, кроме шприца, его мало что интересовало, а молоденькой женщине нужен был мужчина, его ласки и обязанности... Помнится, еще когда Вика ходила в мелких подростках, я очень нравился ей, да и что говорить: она мне тоже!... Как-то стройненькая, с проклюнувшейся грудкой девочка на полном серьезе попросила меня с нею прогуляться! Это и была соседка Вика... И я прошелся с нею до парка и обратно к нам во двор. Как же по-женски, еще тогда, она себя вела! Шла рядом важно, разговаривала медленно, как взрослая. В общем, воображала себя точь-в-точь как на свидании с любимым, как это демонстрируется в наивных кинофильмах... Нет! Все-таки женщина -- всегда женщина! У нее не бывает возраста! Наверное, не возрастом женщины отличаются друг от друга, а опытом, а может даже и не опытом вовсе, а чем-то иным, неуловимым, врожденным... А еще, вспоминается, я встречался с одной девушкой, Галей Романенко. Сидел я как-то в обнимку у своего подъезда с Галей, а из подъезда выскочила Вика, озорная такая и веселая. Выскочила и тут же -- насупилась, погрустнела, потому что увидела меня в обнимку с девушкой! Остановилась Вика и несколько секунд смотрела на меня, озлобленно, надменно, а потом... -- У-у! -- погрозила она мне кулаком. -- Предатель! -- выкрикнула она мне в упор, плюнула прямо в лицо и убежала. А я остался сидеть оплеванным рядом с опешившей Галиной. Удивительное дело, может, и совпадение, но с той Галиной, на которой я даже собирался жениться, у меня, после того случая, пошли разлады: я упрекал Галину в холодности, а она меня в горячности, а потом и совсем расстались мы с нею навсегда, и я не жалею! Честное слово -- не жалею! Не жалею потому, что не было бы у меня сейчас Вики, а меня не было бы у Вики. И я не пришел бы сегодня к той, вчерашней озорной девчонке в гости... Теперь я сидел в гостях, в уютном кресле с подлокотниками. Вика возилась у себя на кухне: готовила чай для нас. Я погрузился в воспоминания... Неожиданно вспомнилось, как Вика заплакала, когда она выходила из своей квартиры в свадебной фате, и увидела меня: я спускался вниз по лестнице, и только на мгновение мы переглянулись, и все было ясно еще тогда... Вика разревелась, все думали, что от радости, но я-то знал от чего! Не по своей воле судьба определила ее замуж тогда. Тот щуплый субъект, который вышел в приличном костюме из квартиры вместе с Викой в качестве ее жениха... За несколько месяцев до свадьбы, со своим дружком, он затащил Вику в подвал нашего дома, там ей сделал укол и насиловал как хотел... Через два месяца мать Вики узнала об этом, она встретилась с родителями того субъекта, и было решено: сыграть свадьбу... А что оставалось делать, Вика оказалась беременной... Судьбу Викиного отца я не знал, да и кто был ее отцом, я тоже не знал. Она уходила, ускользала от подобных разговоров, а я не настаивал. Викина мама оставила эту двухкомнатную квартиру молодоженам, а сама уехала в деревню, где когда-то родилась и жила, уехала к своей старенькой маме. И даже после развода дочери с мужем-наркоманом она не вернулась в город. Ей очень хотелось и верилось, что дочка найдет еще хорошего человека, снова выйдет замуж и будет счастлива. Она не возвращалась, чтобы не мешать дочери заново устроиться в жизни, хотя Вика слезно скучала по ней и укоряла ее за это в письмах... На одном этаже с Викой в соседней однокомнатной квартире проживала добрая, ласковая старушка, бывшая учительница Мария Федоровна. Ей, наверное, было уже под восемьдесят! Но она, худенькая и суетливая, жила независимо от своего возраста и была настолько заботливым человеком, что даже свои болезни словно оберегала от дурного глаза, заботилась о них, и болезни уважали ее, не одолевали мучительно, а приходили к ней, как старые приятели на огонек. -- Вот и сердечко расшалилось опять, словно детство вспомнило, -- говорила Мария Федоровна о своих, иногда случавшихся сердечных приступах. Мария Федоровна очень любила Оксанку, "Викину дочурку", как говорила она. С откровенным удовольствием выручала Вику эта старушка: присматривала за ее крохотной девочкой. Благодаря чему мы с Викой могли безболезненно проводить свободное время по своему усмотрению. Вот и сейчас Оксанка была в гостях у Марии Федоровны... Мои размышления прервались, в проеме двери возникла Вика. У нее в руках был поднос с чайным сервизом. -- Ну, вот и чай! -- воскликнула она. -- Ее нельзя понять со стороны! -- заговорил я. -- И календарь она имеет свой, -- я широко развел руки, -- Где сроки будней каждому ины. Я от любви полжизни -- ВЫХОДНОЙ! -- громко и весело продекламировал я. -- Ах так! -- улыбчиво удивилась Вика, -- Я, значит, там, на кухне стараюсь себе, стараюсь, а он, бездельник, оказывается, уже полжизни ВЫХОДНОЙ! Да еще от чего, -- от любви! -- игриво выкрикнула она последнюю фразу. -- Да что вы, мадам, -- развлекательно оправдался я. -- Ну, я тебе сейчас устрою Великие Будни! -- радостно прошипела на меня Вика. Быстро поставила поднос на стол и погналась за мною, а я убежал от нее на балкон и закрылся там на шпингалет: показывал язык, строил рожицы через мутное стекло... Вначале, когда я пришел сегодня к Вике, она взволнованно выслушала мой рассказ о посещении отделения милиции. Но успокоилась, поняв, что ничего страшного не ожидается. -- Если тебя из-за веры преследуют, то это благородные муки, Сережа... -- сказал она и поддержала, -- да Бог с ними со всеми! Неужели ты пропадешь без их должности. Пусть еще поищут такого директора!.. Если что, приходи работать к нам в парк!.. -- Все! Сережа! Хватит... Чай остывает... -- кричала в мутное окно Вика. Я оставил свои шалости и вошел в комнату, и мы с Викой обнялись. -- Любимый человек мой... -- прошептала она возле моего уха. Раздался телефонный звонок... Вика подошла к аппарату и сняла трубку. -- Да, -- сказала она. -- Да, сейчас, одну минутку, -- и она прикрыла микрофон трубки своей узенькой ладонью, обратилась ко мне. -- Это тебя, Сережа. -- Кто? -- спросил я. -- Какой-то Иван, -- сообщила Вика и подала трубку мне. А я уже подошел и легким движением подхватил трубку из ласковых рук. -- Алло! -- огласил я свое присутствие у аппарата. -- Алло! Здравствуй, Сергей, -- сказал Иван. -- Здравствуй! -- ответил я. -- Послушай, тебе Корщиков не звонил? -- поинтересовался Иван таким тоном, словно он стоял сейчас на том конце провода и озирался по сторонам, высматривая засаду. -- Нет... -- ответил я и поинтересовался в свою очередь, -- а что случилось? В это время я увидел, как Вика приостановилась у кресла и стала прислушиваться к моим словам. Теперь и мне приходилось говорить, будто за углом засада... Больше всего я беспокоился о том, что Иван может спросить что-нибудь такое, на что в присутствии Вики отвечать я не смогу. Но я успокаивал себя: "Иван благоразумный человек!" Однако я вслушивался в его голос настороженно и отвечал медленно, вкрадчиво анализируя свои слова. -- Слушай, Сереж, -- говорил Иван, -- если тебе вдруг по-звонит Корщиков и будет предлагать коврик, то ты ни в коем случае не покупай его! -- А почему? -- спросил я. -- Тебе надо отходить от них! -- сказал мой учитель. -- От кого? -- спросил покорно я. -- От Корщикова и от Ани, понятно? -- внушительно определил Иван. -- Да... А почему? -- не сопротивляясь, все так же покорно спросил я. -- Об этом потом, при встрече! -- утвердил учитель. -- Хорошо, -- согласился я. -- Ну пока, -- попрощался Иван и повесил трубку. Я тоже положил трубку и посмотрел на Вику, и улыбнулся ей, а сам подумал: "Я не успел спросить, что за коврик?.." -- Давай пить чай, -- сказал я Вике. -- Что-то не так? Зачем он звонил? -- спросила она. -- Не обращай внимания, -- это с работы. А на работе, сама понимаешь, всегда каждый день какая-нибудь кутерьма! И тут я вспомнил еще и о пропавшем магнитофоне, но сразу же отмахнулся от этой вчерашней, тяжеловесной мрачности... Мы с Викой сидели друг возле друга, и пили чай, и переглядывались. Жила Вика скромно. Ничего особенного, дорогого, как и лишнего в ее комнатах не находилось. В одном углу в комнате стоял на тумбочке с отпиленными ножками черно-белый телевизор "Крым", в другом углу висела икона, под ней горела лампадка, в противоположном углу несколько книжных полок, поставленных прямо на пол друг на дружку, в последнем углу на стуле чернел телефонный аппарат, а посредине комнаты -- два старых кресла и невысокий стол. В соседней комнате находились две кровати: одна большая, деревянная, а другая маленькая, детская, тоже деревянная; был там еще шифоньер и трельяж... Странное дело, но сегодня я начал видеть Вику по-иному. Я сидел и пил горячий чай, и во мне просыпался художник. Я словно отделился от того, что видел раньше, и заново созерцал Вику. Я старался не мешать Вике быть или объявиться в моих мыслях такой, какая она была высвечена этими молчаливыми мгновениями чаепития. И я видел Вику заново: осмысленные карие глаза, отточенная фигура, мягкие, невесомые жесты, милый овал лица, цветение и магнетизм аромата вокруг нее, а эти губы, а волосы, спадающие на плечи, всегда будто тают у меня в руках... -- Мы по соседству жили и любили. Мои ладони бережно так плыли у девочки по трепетной груди. И тайна ожидала впереди... -- невесомо и сладко продекламировал я. Вика встала с кресла, поставила свою чашку с недопитым чаем на стол, подошла ко мне, села на колени, и обняла меня за шею, и тихо попросила: -- Прочти мне еще что-нибудь... -- и она, как малыш, прильнула ко мне всем своим телом. -- Я прочту тебе "Лунную балладу", -- задумчиво сказал я, немного помолчал и, вздохнув, заговорил: "Я шел. Светил мне серп Луны. К себе любовь -- колдунья звала. Я усмехнулся. Предрекала: "Пути настанут солоны..." Бросал я вызовы годам, все шла колдунья по пятам. Луна росла и шаром стала. И шаг замедлил я устало, и осмотрелся в первый раз: колдуньи лик меня потряс! Обветрен я, она все та же, как мне в отместку молода, и не влечет уж, как тогда... "Ты шаг за шагом шел от жизни, -- она сказала в укоризне. -- Ты усмехнулся, был невежда, теперь тебе -- одна надежда!.." Колдуньи облик дивно стих, в глазах ее иные толки. И только лунные осколки сверкают серпиками в них... Теперь, в исходе полнолунья, -- мне солоно. Молчит колдунья..." -- Сережа, -- прошептала Вика. -- Я здесь, Вика, -- отозвался я. -- Я люблю твои волосы, -- заговорила она, близко рассматривая меня. -- Я люблю твои карие глаза, я люблю твой курносый нос и ямочки на щеках, когда ты смеешься, я люблю твое тело. Я вся пропахла тобою, Сережа, Сереженька... -- Как долго мы рисовали друг друга, -- прошептал я. Сердцебиение времени истощало чувства. Мы оба устали, мой обновленный взгляд скользнул по зеркалам трельяжа. Передышка... И снова сердцебиение времени, и снова передышка, и теплота успокоения... Когда я поднялся к себе в квартиру и только успел раздеться и зайти в свою комнату, как тут же раздался телефонный звонок. Я быстро прошел в прихожую и поднял трубку. -- Алло! -- сказал я. -- Алло! -- ответили мне. По голосу, по-моему, это был Корщиков. -- Саша? -- спросил я, чтобы удостовериться в своем предположении. -- Да, Сережа, это я... -- подтвердил Корщиков. -- Как там, во Дворце Здоровья? -- поинтересовался я. -- Все хорошо, от Ани привет, -- сообщил Корщиков. -- Спасибо, -- поблагодарил я. -- И ей тоже! Большой привет! -- Я передам, -- сказал Саша, но вдруг: -- Слушайте, Сережа, я вам потом перезвоню, -- заволновавшись, быстро заговорил он. -- Когда, Саша?! -- крикнул я в трубку, потому что какой-то невнятный шум, то ли шипение, будто вьюга, клочками начал прорываться в трубке, и голос Корщикова тускнел -- не разобрать, и пропал... Я подождал пару минут у аппарата нового звонка, но и через десять минут, когда я уже успел немного перекусить на кухне, телефонного сигнала не последовало... "Корщиков хотел предложить мне коврик! -- подумал я. -- Но ему что-то помешало?.." Тогда я, разуверившись в продолжении разговора, вернулся к себе в комнату, достал из укрытия фотокопию Священной Книги Тота, поставил пишущую машинку на стул возле дивана, удобно сел и продолжил печатать свой "конспект-перевод", прислушиваясь к прихожей. *** ... Первая Тайна открывает нашему познающему началу главную основу о происхождении Вселенной в результате возникновения Космической Первопричины, которая обратилась к выявлению и рассмотрению собственных атрибутов с целью определения себя для себя, самосозерцания. Эта Божественная первооснова зеркально отражается в своем Вселенном повиновении атрибутов (самой себе), и она трансформировалась таким образом в движение, которое люди воспринимают как Триединое Божество Творящее. Эта Триединость определяется формой Абсолютной троичности и выявляется в Тернере Подвижном, который основывает следующий аспект - фундамент Триединства начальных, первых трех Арканов. R этой троичности человек может только лишь стремиться и постоянно, неустанно приближаться, но не постичь таковую, как она есть на самом деле. Человек стремится к абстракции,к отвлеченности, путем синтеза часностей выходит на обобщение идей, которые в феноменальном мире в чистом виде замечены и выявлены быть не могут.Это происходит сознательно и даже искусственно, то есть происходит - целенаправленно - разрыв всех частных отношений данного атрибута.Здесь и возникает огромный архив всех возможных возможностей, потенциалов.Эта работа увлекает человека до высшей потенциальности приближения к Божеству, к объему Троичности, где в определенный момент и наступает Вселенская грань Всеединства, после пересечения которой человек уже не может, не в состоянии осознать сами построения Тернера, потому что таковое уходит из его сознания,растворяется в нем. Все верования планеты имеют в своей основе Божественный Тернер. Запечатлен он всегда целостным по сути, но в атрибутах своих. Эти атрибуты возможно уместить,отштриховать в следующих трех системах: 1. Все возникает из вечности и возвращается обратно в таковую. Дажесекунды наблюдаются на циферблате времени,но они не отделимы от общего временного объема. 2.Отец, мать, сын... То есть Активное, Пассивное и последствие реализации их взаимоотношения. 3.Дух, Разум и Сила. Итак, Аркан Первый говорит о Едином, Тернере Божественном. Он в очередной фундаментальной основе своей трактует о Вселенском Волевом импульсе, самопотоке.Таким образом, он возникает среди Первого и Третьего Аркана Священной Книги Тота. О Мировом Активном Начале Вселенская точка отсчета осознается человеком первенствующей основой Активного Самоначала. Самостоятельность от наружного и оригинальность, как любого отдельного атрибута, так и основы - сути всякого формирования, и являет главный аспект теории о Первичности вообще. Любое данное возникновение,существование материи, по сути ее находится прежде теории о материи вообще. Возникновение и сам исход возникновения есть формы материи; появляясь, атрибуты регулируют в материи данную им частность, обособленность; эта частность, обособленность и являет собой возникновение, перевоплощает наружу Активным началом принадлежащей ей силы, в долю личной сути в форме,которая ранее была лишь возможностью и стала реально существолвать теперь. Через стройную классификацию и четкую систему взаимоотношений всех Божественных Атрибутов познается Мировое Активное Начало. Только отстранившись от непостижимого Целого,человек переходит к познанию его Частных атрибутов. Как только я поставил последнюю точку в третьем параграфе, как в прихожей требовательно зазвонил телефон. Я метнулся к аппарату. -- Алло! -- послышалось в трубке. -- Саша, вы? -- тут же я уточнил. -- Да, да, это я! -- Что там произошло? -- А-а!.. Да это линия что-то закапризничала, а двушек у меня больше не оказалось! -- объяснил Корщиков. -- Ясно! -- сказал я. -- Вы о чем-то хотели со мной поговорить? -- Хотел, -- подтвердил Корщиков. -- Как бы нам встретиться? -- поинтересовался он. -- Ой, вы знаете, Саша, я в ближайшие две-три недели основательно занят, -- на ходу соврал я. -- Если можно, то лучше по телефону. -- Жаль, -- печально протянул Корщиков. Я нагло обманывал его, без чувства стеснения, а он, верно, это ощущал как-то... Разве я мог тогда предположить, что больше не буду разговаривать с Корщиковым никогда... Впрочем... -- Я тут с одним товарищем изготавливаю коврики, своим, так сказать, для энергетической балансировки тела, -- пояснил Корщиков, а я уже понимал, куда он клонит. -- Коврик специальный, массажный, -- говорил он. -- А что он из себя представляет? -- спросил я, а сам подумал: "Значит, Иван был прав!.." -- Квадрат из мягкой резины, где-то 30 на 40 сантиметров: с одной стороны его подклеен толстый поролон, а с другой -- густо (одна к одной) наклеены рядами обычные конторские кнопки. -- Интересно, а как им пользоваться? -- продолжал расспрашивать я, анализируя на ходу свои вопросы, их тон. -- Два-три раза в день, от нескольких секунд до нескольких минут; на нем желательно стоять босыми ногами. Это незаменимая среда в комплексе энергетических занятий. -- Послушайте, Саша, можно немного отвлечься и задать вопрос иного плана? -- Конечно, можно. -- Вот в той книге, что я отпечатал, -- двадцать две тайны, так сказать, теоретические, но там упоминается, что существуют еще и пятьдесят шесть малых тайн, непосредственно реализационных, минорных по отношению к двадцати двум мажорным, это верно? -- Да, это так... -- подтвердил Корщиков. -- И можно рассчитывать, что их тоже удастся заполучить? -- вкрадчиво поинтересовался я. -- Будут и пятьдесят шесть, -- коротко сказал Корщиков. -- А когда? -- настаивал я. -- Будут, будут! -- Интересно, -- сказал я, задумавшись. -- Сережа, так вы коврик купите себе? -- спросил ненавязчиво Корщиков. -- А сколько он стоит? -- Недорого: пять рублей! -- Вы знаете, Саша, наверное куплю, но сейчас у меня туговато с финансами. Вот разве что недельки через две-три... -- Жаль... -- снова печально протянул Корщиков. Я уже начал раздумывать. Я разрывался между установкой Ивана и заманчивым обещанием Корщикова о пятидесяти шести арканах, а следовательно, коврик лучше было бы купить. Но, все: "Решайся или не решайся сразу!" -- вспомнил я, и победила установка учителя. -- Нет. Раньше точно не смогу! -- Что же... -- сказал Корщиков. -- Если я не уеду за это время... -- А куда вы собираетесь ехать?.. -- Хочу поработать с телом, восстановиться где-нибудь в хорошем лесном крае, годика за два... -- Да, это здорово! -- наигранно позавидовал я. -- В общем, Сережа, если надумаете купить, позвоните во Дворец. -- Хорошо, -- согласился я. -- До свидания, -- сказал Корщиков. -- Всего доброго, -- я медленно положил трубку на аппарат. Наплыв Чем-то не тем занимаюсь я! Не так живу, не так думаю! Все хочу не так! Думаю остановить свои мысли. Отстраниться от мира, очертить себя... Хотя бы ненадолго это делать научиться! Хорошо ли врать? Хорошо ли не врать? Как это все мне надоело! Все же расслаблюсь, поплыву не сопротивляясь, но и не растворяясь... Я отправился вместе с Викой и ее маленькой дочерью в гости к моему давнишнему учителю по звездному искусству, Алексею Алексеевичу Михееву. Михеев редко пребывал дома. В основном его можно было застать в самодельной обсерватории, расположенной возле огромного кладбища на краю города. Туда мы все и направились. Некогда я сам строил телескопы: полировал зеркала, конструировал окуляры, помогал Михееву ремонтировать его обсерваторию: красил ее высокий железный корпус, крепил множество болтиков, сверлил дыры. Господи, как же это все давно было... Михеев встретил меня с радостью. Разговорились. Он сетовал на свои беды, рассказал историю с ворами-негодяями, что искорежили дверь в обсерваторию, но не проникли внутрь, совсем недавно... Я внимательно слушал старого человека. Алексею Алексеевичу это нравилось, и он думал, что Вика, -- моя жена, а я ничего не объяснял ему... Было холодно, но безветренно, когда мы поднялись в помещение под куполом, открыли его, и открылось небо. Алексей Алексеевич свое небо знал наизусть... Власти города определили место для обсерватории у кладбища, но Михеев был рад этому: "Здесь небо чище!" -- говорил он. Его не любили обладатели всех начальствующих кабинетов, куда он приходил просить, требовать... Один раз, когда очередная дверь за его спиной полностью не захлопнулась, до него донеслись слова: "Когда же умрет этот несносный любитель?!" И вскоре Михеев умер... Я его так уважал... Я любил убегать к живому Михееву из этого мира. Алексею Алексеевичу так и не удалось вывесить звездный флаг над нашим далеким городом, где давно забыли о небе, но любили рисовать красные звезды, где царило бесцарствие. Но Михеев не огорчался, на его двери в обсерватории значилась надпись: "БЕЗ ДУШИ НЕ ВХОДИТЬ!" Правда, эта надпись изрядно обожжена спичками любопытных, исцарапана прохожими... Мне пришло письмо от Геннадия Филипповича Жирова, тоже отпетый любитель, в котором написано о смерти Михеева... Но сейчас Михеев был жив, и он суетился у своих телескопов, налаживал их, корректировал оси, менял, будто патроны, окуляры, заряжал их в металлические трубки... Вике очень понравилась Луна: ее поверхность в прожилках каналов, в чешуе кратеров, а свет у Луны -- дивный, точно свет Вселенского холода и равнодушной печали. У меня таилось чувство какого-то ожидания... Я уже несколько раз занимался дыханием Астрала, я заботился о разжигании всех цветов радуги... И теперь я постоянно ощущал некоторое жжение на затылке и теплые струи и волны в позвоночнике. Что-то должно неминуемо очень скоро произойти... Я торопил события, пребывал в желаниях... Я видел, как уже горел бикфордов шнур моего терпения и светлячок его огонька, жужжа, будто пчелка, приближался к одинокому бруску динамита, на котором лежал мой букет чувств, завернутый в мысли прежних устоев. Я ожидал взрыва. Оксанка, замечательная девочка! Мне нравилось это маленькое существо в спортивной шапочке и модной крохотной куртке, наверное потому, что оно было частью Вики. Алексей Алексеевич человек тяжеловесный, медлительный, умел долго думать, но основательно работать. На вид крупнолицый, скуластый, краснощекий, широкоплечий, высокий, но мягкий и слабохарактерный. Звезды, еще до нашего прихода под купол, проявились на небе и теперь мерно блистали. "А может, Михеева не стало потому, что я начал уходить в другое? А может, потому, что я стал уходить в другое, -- не стало Михеева?.." -- думал я. Вот и семья -- Наташа!.. Я не вижу тебя... -- Я рядом, совсем близко, протяни руку... -- Где?.. Где ты?.. -- я ласково ощупывал воздух, но ничего не чувствовал и щурился. -- Вот моя рука, Сережа... И тут, в своих ладонях, я ощутил мягкую тяжесть прозрачного пространства. -- Господи!.. -- воскликнул я, -- это твоя рука, Наташа!.. Как я хочу тебя видеть, милая... Не ощущать, а видеть!.. Живую и близкую... -- Я тоже этого хочу, Сережа, -- и Наташа заплакала, словно тайком, но всхлипы, теплые всхлипы выдавали ее. -- Не плачь... Зачем же ты меня расстраиваешь... Не плачь, -- умолял я и слышал все же всхлипы. -- Боже мой! Сережа!.. -- всхлипывала Наташа. -- Я ничего не понимаю, и мне опять становится страшно... -- Не бойся, ничего не бойся. Я же рядом, иди, я обниму тебя... Я стоял, не в состоянии сделать хотя бы полшага навстречу Наташе! -- Что это?! -- воскликнул я, обнимая Наташу. -- Это малыш, -- прошептала она. -- Малыш... -- ласково повторил я. -- Да... -- мягко всхлипнув, отозвалась Наташа у моего плеча. -- Но он... -- только и сказал я. -- Это девочка, наша девочка, Сережа... -- Это... моя дочь?... -- Да... Она сейчас уютно спит. -- Дай... Я подержу ее... Мое дыхание прерывалось от счастья: отец... я отец... Я держал на своих руках, в целом свете, единственного ребенка! Моя душа отливала золотистым блеском радости, и моему сердцу стало очень жарко в груди, оно будто ласкалось к невидимой девочке... -- Как ты ее назвала? -- тихо и нежно спросил я. Наташа не отозвалась, и я испугался!.. "Что же я буду делать с невидимой девочкой, она погибнет!.." -- Наташа! -- снова громко и взволнованно позвал я. -- Тише, -- послышалось рядом, -- ты разбудишь малышку. -- Почему ты молчала, Наташа? -- Я еще не назвала нашу девочку. -- Можно назвать ее мне? -- шепотом попросил я. -- Мне это будет приятно. -- Так пусть же торжествует все на свете... Я назову ее Сабина, можно?.. -- Сабина... -- повторила Наташа. -- Ты недовольна? Коль нет -- скажи. -- Нет... Напротив. Мое все то, что и твое. Я рада. -- Приблизь ко мне свои губы, Наташа. Я тебя поцелую. -- И я тебя тоже поцелую... Вот мои губы, Сережа... -- Семья моя, родные вы мои, -- я обнял Наташу, стараясь не разбудить малышку Сабину, мою доченьку, и я целовал, целовал невидимое, но родное: Господи... Господи... Господи... Уроки созерцания Пока мое в движенье тело: могу трусливым быть и смелым, могу один ходить, с толпой, -- но только не самим собой! Пока в движенье только я, с последней мысли острия, вспорхнув, -- я к образам причислен, -- тогда я только вижу мысли! Пока мое в движенье тело -- я нахожусь своем без дела!.. Бездвижно тело, -- бытия простор! -- В движенье только я!.. Карабкаются в гору мысли, -- до неба дотянуться б им!.. Порой над пропастью зависнут, а там, внизу -- бездонный дым. А там, внизу -- простор безумства, без крыльев -- смерть... Я так раним. По краю ходят мысли, чувства. Но только б не сорваться им!.. Осторожно -- чувства пламенные... Суть надежно -- чувства каменные! Их слагают только праведники, воздвигают, будто памятники! Безмятежно, все они вдалеке... Сердцу нежно и душа налегке! Приму себя за постоянство, опорной точкой бытия, и размышлениям пространства молитвенно придамся я... И то, что было неподвластно, недосягаемо извне: понятно будет мне и ясно. Все под рукою, как во сне... Весь, беззвучно, предаюсь я пению! Осветляют душу только тьмой. Поклоняюсь только вдохновению: каждый выдох, вдох -- учитель мой... Чтобы распознать просторы гения, осознавши скованность свою, для души беру уроки пения: душу в целый космос распою! Невежество я в людях презираю, бесстрастен к проявленьям чувств людских, но я с великой нежностью взираю на их тела, на все одежды их... За что себя мы привязали к телу? -- Желания огромно разогрев, которые так часто оголтело, не исполняясь, будят жадный гнев!.. Желания, как стая волчья, -- страсти! -- Мы наслаждаться чувствами хотим!.. Голодного желанья лязг -- порождено лишь телом, -- только им... Такие вот невежества приметы, -- желанные телесные тиски! Я в людях презираю только это, бесстрастен к проявленьям чувств людских!.. Но как прекрасны тело и одежды! -- Они, как воплощенье Божества! И я на них гляжу бесстрастно, нежно, как на судьбу земного естества... Ты властительно -- терпенье! Топчут пусть тебя они: то ли люди, то ли тени, только ты их не гони! Расстелись в покорстве лести. И от смеха и от слез топчутся они на месте на твоей ладони грез... Не гони их, что убоги! Зря на них не сквернословь... Ведь твоя ладонь им строго ограничила любовь! Ограничила пространство, мысли, долю, суету. И они смакуют пьянство, дружбу, драки, красоту! То ли тени, то ли люди: шаг с ладони, и конец! Чувства, помыслы им судьи; Бог -- верховный образец... Столько о земном остроге понаписано всего! Но ничто о Боге, о терпении его... Я в людей влюбленный нелюдим, я теперь живу совсем один. Вещи, люди -- мыслятся вокруг, -- словно вечность разомкнула круг!.. Мир, как настроение мое, моего сознанья бытие... Письмо из Москвы Здравствуй, Сергей! Привет тебе из нашей столицы! Ты знаешь, невероятно, как много впитал я в себя за время учебы, а точнее, пребывания в Москве! Сережа, я теперь имею множество друзей. Среди них артисты, поэты, писатели, даже ученые... Но это все, как говорится, столичные издержки! Шутка, конечно, но, главное, действительно не в этом. О занятиях я и не говорю: они протекают более или менее успешно. Основное мое известие для тебя в том, что я возникаю по-новому, совершенно другим человеком, и происходит это благодаря одной удивительной организации, в которую я не так давно вступил! Они -- солнечные люди, Сергей. Я сказал бы даже: солнечные зайчики среди многих и многих теней!.. Ну-ка, попробуй отгадать: что это за организация?.. Ты говоришь: "Металлисты"? -- Нет! -- "Память"? -- Нет! -- "Баптисты"? -- Опять -- нет! И ты конечно же задумался: "Тогда кто же!" Отвечу: кришнаиты! Да, да! Именно так! Я предчувствую: в недалеком будущем все изменится, все будет по-другому!.. Ладно, не буду предсказывать, лучше опишу, какое это удовольствие являться кришнаитом!.. Понимаешь, Сергей, прежде всего, это самое верное и первое лекарство от сумасшедшего мира нашего... У меня деревянные четки: бусинки на закольцованной веревочке -- 108 штук! Я их перебираю каждый день: кладу одну бусинку на стык -- между первой и второй фалангой среднего пальца, туда, где обычно у нас ручка или карандаш располагаются, прижимаю эту бусинку большим пальцем и как бы начинаю немного растирать ее, а в это время я читаю Великую Мантру: Хари Кришна, Хари Кришна, Кришна, Кришна, Хари, Хари, Рама, Хари Рама, Рама, Рама, Хари, Хари. И так все бусинки по очереди по кругу. Итого -- шестнадцать кругов в день! Но, только если первый круг начал по часовой стрелке, то следующий обязательно должен читаться наоборот, против часовой стрелки. Это важно, потому что эти 108 бусинок разделяет одна крупная бусинка, она является -- символично -- самим Кришной, а через него не перескакивают! Мантру можно читать вслух, можно и про себя, но это вначале, а потом все же лучше, да ты и сам почувствуешь необходимость в чтении вслух. Читать можно и на ходу, в троллейбусе, где угодно, а четки прекрасно укладываются в специальный мешочек: его подвешивают на шею, и в нем имеется прорезь для руки, можно четки держать в кармане, это не страшно. В общем, на это занятие я трачу не так уж и много времени, а то ты подумаешь, что я с утра до вечера сижу в молитвах; поверь -- всего полтора-два часа в день, не больше. Зато, Сергей! Я испытываю такое наслаждение! Во-первых, многие привязки от мира сего рвутся начисто! Становишься свободным, успокоенным, целенаправленным, сдержанным, отступают гордыня, эгоизм. Во-вторых, приходят сказочные ассоциации, интуиция разветвляется непредсказуемо объемно! А в-третьих, легче видеть в жизни более главное! Мир открывается широко, крупным планом, приходит искренняя доброта и радость! А если читать не по шестнадцать кругов в день, а тридцать два, шестьдесят четыре и более, то... можно выйти на Вселенскую Первопричину!.. Но это возможно только для Священно-Преданных Кришнаитов. Вообще, конечно, Мантру надо читать двадцать четыре часа в сутки, а шестнадцать кругов -- грешный минимум! Список состояний, ощущений и чувств, осмыслений можно продолжать невыразимо долго -- не хватит слов во всех земных языках вместе взятых! Так велико получаемое от чтения Великой Мантры... Ко всему прочему: удивительная вибрация во время чтения Мантры. Сам попробуй прочитать ее несколько раз подряд, и ты услышишь, что будто нежный космический музыкальный инструмент вибрирует в тебе, и вскоре ты сам, все твое тело становится этим вселенским звучанием! Но, продолжу... Все кришнаиты, конечно, и я теперь, -- вегетарианцы! Мы едим очень вкусную пищу, которую готовим сами, но первое блюдо, возвышающееся над всеми, это, конечно же -- прасад! Я думаю, что тебе не станет скучно и ты не будешь возражать, если я перескажу тебе рецепт приготовления прасада. Если попробуешь приготовить -- уверен, пальчики оближешь! Для этого нужна глубокая кастрюля, в которой, желательно, никогда не приготавливалось мясо. Берешь рис, сколько хочешь, моешь его, перебираешь. Потом растапливаешь в кастрюле сливочное масло на малом огне, высыпаешь туда рис и поджариваешь его до золотистого цвета. А в это время готовишь остальные компоненты прасада: чистишь и режешь картошку на ломтики. Делаешь салат из овощей: шинкуешь капусту, морковь, петрушку, помидоры, ну и другое что, по желанию. Все это перемешиваешь в глубокой посуде. Как только рис стал едва золотистым, тут же добавляешь к нему картошку, периодически помешивая. Если необходимо, добавь масла. Потом закладываешь в эту же кастрюлю приготовленный салат, снова хорошо все перемешиваешь, продолжая поджаривать. Последний этап: посоли все это на глаз; залей прасад водою до уровня компонентов, добавь перца, только красного! Ну, и различные вкусовые приправы для аромата, кроме чеснока и лука! Кастрюлю прикрываешь крышкой и на среднем огне пропариваешь хорошенько ее содержимое, можно время от времени помешивать прасад, но это уже зависит от кастрюли, потому что прасад неплохо готовится в скороварке, без помешивания. Готовность определяй по опыту, и не более того! Как хочешь, но пробовать прасад -- нельзя! Ни в коем случае этого делать нельзя, пока он не будет приготовлен окончательно и предложен Кришне. Приготовление прасада требует тщательной чистоты и аккуратности, хорошего настроения, все продукты во время очистки, резки, шинковки тоже пробовать нельзя! У тебя должна быть на голове косынка, чтобы волосы не сыпались -- это важно... Первым должен вкусить твой прасад -- Кришна. Делается это так: положи из кастрюли одну-две ложки на тарелку или в какую иную посуду, но из которой никто не ел, и мысленно предложи Кришне, можешь пропеть или проговорить нараспев девять раз Мантру, которую я тебе написал. Только тогда можно есть прасад всем желающим. Но есть его необходимо до конца в своей тарелке: нельзя оставлять прасад для отходов! Да, чуть не забыл: те две ложки прасада, предложенного Кришне, тоже можно есть -- они наиболее ценные! Разложи их по маленькому кусочку по всем тарелкам желающих, прасад нельзя выбрасывать в отходы! Я тебе скажу, что у нас, например, есть один человек, весьма образованный, известный, фамилию не называю, так вот он, когда мы собираемся у кого-нибудь на квартире есть прасад и читать Мантру, просто пообщаться, доедает прасад со всех тарелок, если где-то кто-то, в основном из новеньких, не рассчитал свои силы и положил прасада больше, чем сможет осилить! Вообще прасад надо предлагать всем друзьям, товарищам, родственникам, соседям, даже незнакомым, по случаю, -- это первое, благое дело!.. Кроме прасада у нас масса и других великолепных вегетарианских восточных блюд, но прасад -- это основное блюдо и его готовить и есть надо обязательно! В разумном сочетании с чтением шестнадцати кругов в день прасад незаменим на пути просветления Преданного! "Преданным" именуется каждый кришнаит... У нас есть и священные книги, их много, но на русский язык пока переведены Источник Вечного Наслаждения (жизнь бога Кришны), Бхагавадгита -- как она есть (из Вед), Книжка Иддийского мышления, и то все это в основном у нас имеется, к сожалению, пока в ксероксах. Есть среди нас и большие авторитеты -- это Оля и Слава! Прекрасные люди, глубоко преданные. Если хочешь, я тебя с ними познакомлю, когда приедешь в Москву. А в самом деле: когда же ты приедешь? Уж не женился ли ты там? Да и на письмо мне, на последнее, не ответил, Сергей! Не отмалчивайся! Может, что случилось? Пиши мне и обязательно приезжай в гости, -- я столько интересного тебе расскажу и покажу! Сходим на занятия в Литинститут, если хочешь, сам убедишься, как мы там обучаемся. Слушай, есть предложение: в .....месяце, .....цатого, будет открытие памятника Сергию Радонежскому в селе Радонеж. Вот и приезжай, прогуляемся, пообщаемся, вырвемся из городского лабиринта улиц на поднебесные просторы, так сказать! А?.. Ты согласен?.. Обязательно напиши мне и обязательно приезжай! Всего в письме не опишешь... Жду! До свидания! Твой друг Юра Божив. Письмо в Москву Здравствуй, Юра! Привет из Р... Только что прочел твое письмо, проснулся утром и прочел. Правда, я его получил еще вечером, но у меня вчера был весьма трудный день, и я сунул твою дорогую мне весточку к себе под подушку, не распечатывая. Извини... Юра! Ты напрасно думаешь, что я отнесусь настороженно к твоему увлечению кришнаизмом. Во-первых, удивительно, но факт! Мы с тобою параллельно друг другу идем к одной цели! Во-вторых, у меня для тебя тоже есть сюрприз! Но прежде вот что: я только что звонил одному своему товарищу и он согласился поехать вместе со мной на открытие памятника, так что через месяц жди в гости -- нагрянем! Я не женат. Впрочем... Подробности при встрече, но я сейчас очень счастлив, Юра!.. Не буду многословным, а то ты, я чувствую, сидишь уже, как на иголках, в ожидании обещанного сюрприза! Понимаешь, я тут недавно приобщился, так сказать, к одному уникальному труду, мне кажется, что тебе будет небезынтересно хотя бы чуть-чуть с ним познакомиться. Вот сейчас заворожу тебя, а потом ты целый месяц в томлении проведешь, уверен! Высылаю тебе из первой части этого труда небольшой отрывок моего конспекта. О Воле и Вере Вера -- это направленность нашей души, которая стремится как бы закольцеваться, ограничиться лишь собою едино, будто в круг, отвергая при этом, не воспринимая иные любые утвержденности в целом свете! Вера имеет и свое Высшее развитие -- экстаз -- это полный отход от мира, отстраненность от опыта, чувств, какой бы то ни было авторитетности, отход от своего "я". Тогда мы полностью канем в бездонье души и ее сокровенности и возникнем в осознании восторга -- "азь есмь". Непостижимо высоко и непередаваемо это состояние духа человеческого! Он становится абсолютным. И такой дух -- это все. Он не имеет жажды, неверия, устремления и других состояний, мешающих ему торжествовать. Веру можно воспитать. Но самое интересное то (здесь я еще не разобрался до конца), что возникновение веры возможно (и, или -- лишь, не знаю!) -- при воздействии внешней среды, которая посылает тебе страшные, иной раз и кровавые испытания, позывные, дабы произвести тот единственный, необходимый толчок на путь просветления и торжества духа! Вера -- это бодрость души и качество ее самосознания. Воля -- это направленность нашей души, способной рассмотреть в самой себе, посредством разрозненных своих потенций, которые находились, как возможности, самою себя. Воля, она как и вера, имеет Высшее свое проявление -- экстаз -- это уход в проявленный мир, отрицание пассивности, ее разноцветности протекания, утверждения только своего "Я". Мы целиком уходим в последующее развитие проявленного мира, где выявляется элемент созерцания: великолепие форм, обманчивость красоты их, и мы всем этим упиваемся, существуем в это время вне себя, сливаемся с феноменальными проявлениями, срастаемся с ними, существуем их существованием, а обратную сторону сути нашей мы направляем опытом, в свою основу и фундаментируем в неприкосновенность свое "Я". Иными словами, мы низвергаем себя и осуществляем! Творчество! Таким великолепно и противоречиво, оно и происходит: мы осознаем свое несравненное величие и тут же ниспадаем до своей мизерности и незначительности. Но это может понять только тот, кто сам испытал магию творчества. И Воля и Вера едино принадлежат "чистому духу", связаны в одно целое по происхождению. Воля -- это утверждение Веры вовне, а Вера, наоборот, -- утверждение Воли внутри себя! Волю невозможно произвести без Веры, а Вера сопровождает всегда сам акт воли! "Короче говоря, -- прочь сомнения, и вперед!" -- это от меня. Ну вот и написана крохотная частица моего сюрприза... Итак, жди в гости! Твой друг Сергей Истина. До свидания, Юра! До свидания -- в Москве! Первый выход из тела -- Стой! -- крикнул покойник. -- Я никуда... Саша! Я никуда не пойду! -- испуганно сказал я и с невероятным трудом повернул прочь, но ноги!.. Мои ноги, будто ватные и тяжелые! -- Нет! Ты пойдешь со мной, -- заорал, сотрясаясь от гнева, покойник. -- Уйди прочь! -- оскалился я. -- Идем! -- злобно и торжествующе прошипел Саша, потянулся ко мне, и схватил холодной рукою меня за руку, и сжал ее крепко, и начал тащить меня. Его пальцы, словно когти, впивались в мою кожу. Я метался взглядом по сторонам: какой-то двор, клочки двора, и в нем -- два низеньких деревянных дома, прилепленных друг к другу: один синий, а другой зеленый. Боже мой, это же его двор! Саша в нем жил до смерти! Вот на этом месте стоял в тот день его гроб. Я вырывался изо всех сил и неуклонно продолжал пятиться к калитке: "Может, удастся выскочить на улицу!.." -- думал я. -- Нет... Нет! -- сопротивлялся я, но покойник был силен. -- Прочь, нечистая сила, прочь! -- орал я растерянно. -- Идем! -- продолжал настаивать Саша. -- Я уведу тебя в лучший мир! -- И он впивался мне в глаза безжалостно ледяным взглядом и снова тащил меня за похолодевшую руку за собою. Как из трясины, с огромным трудом, я вырвал свою руку. Я поднес ее, обессиленно дрожащую, ко лбу своему и все же перекрестился! Я преодолевал сопротивление Саши, который, в буквальном смысле, повис на моей руке, пытался оторвать ее от лба, живота моего, одного плеча, другого! А я, в остывающих усилиях, продолжал невероятное притяжение своей руки к себе и молился, хотя рука пыталась вытянуться куда-то вперед и утащить меня. Я молился, шатаясь от напряжения, и читал громко вслух молитву Господнюю... и она помогла мне. И тогда я стал открывать глаза, просыпаться от этих ужасов, а когда совсем пришел в себя, то застал себя лежащим на диване, усердно крестящимся отяжелевшей и похолодевшей рукою, будто Саша продолжал еще незримо виснуть на ней, больно уцепившись за нее, и я действительно ощущал присутствие покойника и его мертвую хватку!.. Ото лба к животу, от живота к плечу одному, к плечу другому: ото лба к животу, от плеча к плечу, ото лба к животу, от плеча к плечу... Крестился я усердно. Все рассеялось и угасло... Я окончательно проснулся, но была еще ночь: я лежал в клейком страхе и боялся пошевелиться, ибо мне все казалось, что покойник где-то здесь: вынырнет снова из ночного мрака моей крохотной комнаты и злобно повиснет у меня на руке!.. Будто он притаился и ждет, когда я закрою глаза... "Отчего он так на меня зол?.. -- раздумывал я, продолжая лежать в оцепенении на диване. -- В какой лучший мир он меня тащил?! Все... Больше я не пойду к нему на могилу -- никогда! Дьявол какой-то!.. Господи!.. Избавь меня от лукавого! Прости, если в чем согрешил, и помоги, и укрепи!.." Впрочем... Надо самому себя укрепить!.. Что это я, совсем раскис и ошалел от страха! Я тут же встал с дивана, подошел к окну, отдернул тяжелую штору. Но узорчатые снежные занавески на стеклах отдернуть нельзя было: из-за них не видно улицы... Я приоткрыл форточку, достал сигарету из ячейки отопительной батареи под подоконником, я там сушил целую пачку, и закурил; ночной зимний холод облил мне лицо, плечи, грудь, он стекал по ногам, и теперь я будто стоял в незримой, ледяной луже по щиколотку. Дым от сигареты уползал из комнаты в черную отщелину неба над моей головой. "Обычный сон... -- думал я. -- Это обычный сон... Но когда же... Когда же я смогу выйти из тела!.." Я выбросил окурок в форточку и закрыл ее, задернул штору, прошел через комнату, и лег на диван, и укутался теплым одеялом. Я не уловил момент, когда уснул снова!.. Утром, в семь часов, меня разбудил будильник. В девять я собирался посетить отделение милиции; документы, требуемые от меня следователем Васильевым, теперь лежали приготовленные во внутреннем кармане моей куртки. Чтобы ничего не забыть поутру, я позаботился об этом еще с вечера, но нынче у меня появился иной план. Я решил не направляться сразу же к следователю, а прежде заглянуть с этими документами на прием к начальнику отделения милиции, некоему Липкину, -- именно эта фамилия значилась у меня в качестве подписи на моей недавней повестке, я помнил. Ровно в десять я уже был в отделении милиции у двери начальника, и уверенно постучал в его дверь, и незамедлительно приоткрыл ее внутрь. -- Можно? -- поинтересовался я, но тут же получил ответ: -- Ждите... Я закрыл дверь. "Знакомый голос у этого начальника!.. -- подумал я. -- Откуда же я помню его?.." -- Это озадачило меня и я стоял и раздумывал, -- что делать дальше?.. -- Молодой человек! Вы по какому вопросу? -- спросила как-то настороженно меня девушка, выглядывая в проем стеклянной перегородки. -- Мне по личному вопросу к Липкину! -- Липкин сегодня не принимает. Приемный день у него был вчера! -- скоренько сообщила девушка. -- Но я же не могу прийти вчера, мне надо сегодня! -- отшутился я. -- Приходите в следующую среду: с двух до пяти и начальник примет вас, -- тут же подсказала девушка. -- Ну что ж! -- сказал я. -- Тогда мне остается идти в кэгэбэ. -- У вас что-то серьезное?.. -- забеспокоилась девушка, потянулась хрупкой рукою к телефонному аппарату и подняла, продолжая озадаченно глядеть на меня, трубку, и поднесла ее к уху, все так же, не отрывая от меня глаз. -Да, да! У меня серьезное! -- настойчиво и решительно подтвердил я. А девушка уже откликнулась на голос, возникший в телефонной трубке: -- Это я, Лена, -- ласково, будто подлизываясь к трубке, сказала она. -- Тут молодой человек пришел... Знаете?.. Да... Но... Он по очень важному делу, говорит!.. Собирается идти в кэгэбэ, если вы его не примете сегодня!.. -- И она обратилась ко мне: -- Начальник спрашивает, как ваша фамилия?.. -- Истина, Сергей Александрович, -- подсказал я. -- Алло! -- снова заговорила в трубку девушка. -- Его зовут Сергей Александрович Истина... Нет, нет... Это у него фамилия такая... Истина... Ага!.. Сейчас спрошу!.. -- Вы у какого следователя? -- осведомилась девушка у меня. -- У Васильева, -- бодро ответил я. -- Он у Васильева, -- сообщила девушка в трубку. -- Ага!.. Хорошо!.. Приглашу!.. Есть!.. Девушка положила трубку и предложила мне подождать немного. Сама же вызвала по селектору Васильева из его кабинета и тот, минут через пять, недоверчиво глянув на меня, прошмыгнул в кабинет начальника отделения милиции, бегло поздоровавшись со мною на ходу. А еще минут через пять девушка за стеклянной перегородкой вежливо предложила мне пройти в кабинет Липкина. Я сразу же вошел. Липкин что-то рассматривал в толстой черной папке, Васильев стоял справа у стола своего начальника и переминался с ноги на ногу, скрестив руки за спиной. -- Разрешите? -- напористо, но негромко произнес я. Липкин поднял взгляд от стола и осмотрел меня с ног до головы. Я тоже оглядел начальника. "Боже мой!.." -- воскликнул я про себя от неожиданности. Липкин улыбнулся мне, неприятно оскалившись при этом, словно передразнил меня. "Вот это да!.." -- рассердился я. А Липкин почесал о рукав свой ноздристый нос, и на рукаве осталась влажная полоска. Мне стало противно, и я перевел свой взгляд на Васильева. -- Я требую официального объяснения, -- заговорил я с убедительными акцентами, -- на каком основании меня незаконно преследует ваше отделение милиции? После этих слов я подошел к столу Липкина с левой стороны и остановился как раз напротив "своего" следователя, а следователь по-прежнему продолжал угрюмо помалкивать и беспокойно переминаться с ноги на ногу. -- Сергей Александрович, -- начал Липкин. -- Да! -- сказал озлобленно я. -- Видите ли... мы не все можем говорить... существуют... профессиональные, в некотором роде рабочие тайны... Ну... -- снова противно оскалился Липкин. -- Вы же образованный человек, -- сказал он. -- И должны понимать это!.. "Да уж!.. -- раздумывал я. -- Я-то все понимаю, дорогой Остап Моисеевич! Начальник отделения милиции! Вот и в штыки мы с тобой!.. Интересно, ты делаешь вид или действительно не узнаешь меня?! Может, взять и сказать тебе прямо сейчас, напрямик, что мне все известно, что ты, Остап Моисеевич, связан с Зоей Карловной, библиотекарем, общаешься с нечистой силой, Купсиком, а меня преследуешь, мешаешь мне, -- запугиваешь, закрываешь мне дорогу к лучшему!.. Хотя... Нет!.. Ты, Остап Моисеевич, от меня именно этого заявления только и ждешь!.. Ловко задумано!.. Но меня теперь не проведешь просто так, ловкачи!.. Представляю себе: как только я тебе все это выложу, так ты сразу же меня и отправишь в психиатрическую... Нет уж!.. То, что я подслушал телефонный разговор Зои Карловны и твой с Купсиком, -- я не докажу, а этого тебе и надо!.. Так вот почему дверь в кабинет у меня была приоткрыта, когда Зоя Карловна разговаривала, чтобы мне слышно было! И ты вел переговоры с Купсиком, опять же, чтобы я слышал!.. С ума меня хотите свести, списать, мешаю вам!.. Как же! Еще бы!.. Тьма всегда устрашает свет!.. В темной комнате даже зажженная спичка -- опасность, ее тут же обступают страшные чудища теней!.. Нет уж!.. Я не настолько глуп, чтобы поддаться на твою дьявольскую авантюру, Остап Моисеевич!.. Но насторожить я тебя все-таки сейчас насторожу!.. Ты правильно заметил, Остап Моисеевич, -- я образованный человек!.." -- Да, ваше отделение милиции, -- заговорил я, -- несет свою службу исправно! -- Стараемся! -- отметил Остап Моисеевич. -- Конечно стараетесь, -- подтвердил я. -- Еще бы!.. Если и вы лично, начальник отделения милиции, бдительно, в свое свободное время продолжаете работать, извините, сыщиком, даже у Долланского... -- Позвольте! -- будто припоминая, воскликнул Липкин, и от волнения облизал свои припухшие губы, как и там, в спортзале у Долланского. -- Вы тоже ходите заниматься?! -- спросил он. "Ну... Отродье!.. И притворяться же умеет!.." -- подумал я. -- Да, -- торжествующе подтвердил я слова Остапа Моисеевича. -- Так... -- сказал он, обращаясь ко мне, -- вы принесли положенные документы? -- Видимо, он продолжал вынуждать меня прийти в ярость, в раздражение. Он думал, что я сорвусь, и он все же, разведя руками в непонимании, наберет телефонным диском задуманные 03. -- Вот они, -- ответил я, полез в карман и вытащил бумаги. -- Хорошо! -- недовольно подытожил Липкин. -- Идите сейчас, пожалуйста, с Васильевым, -- и он бросил короткий, ножевой взгляд на молчаливого следователя и снова обратился ко мне и добавил, -- и сдайте эти документы ему. Васильев усиленно посмотрел мне в глаза, будто завуч на провинившегося ученика в присутствии директора школы. -- И все же, -- настойчиво сказал я, -- я недоволен вашими действиями и считаю мх противозаконными!.. -- Скоро, очень скоро все, что вы задумали, -- сбудется! -- сказал Липкин. -- Не понял... -- озадаченно возмутился я, -- что сбудется? -- Читайте последние постановления партии и правительства, -- то ли съязвил, то ли неумело пошутил Остап Моисеевич. "Ну, это уже слишком, -- подумал я. -- Какая тупая наглость!.. При чем тут партия, постановления и правительство?! Абсурд или очередная уловка? В дураках меня хочет выставить!" -- А вы сегодня будете у Долланского? -- неожиданно даже для самого себя спросил я. Остап Моисеевич помолчал... Васильев тем временем уже вышел из кабинета. Я оказался один на один с Липкиным. -- Советую вам не уходить отсюда в таком настроении, -- будто о чем-то предупредил меня Липкин и состроил дружелюбную физиономию. -- А что может случиться? -- поинтересовался я. -- Всякое может произойти, -- ответил Остап Моисеевич и добавил: -- Птицы -- великолепное зрелище, не правда ли? -- Да... -- вслушиваясь и анализируя, произнес я. -- Всегда хорошо, что в меру хорошо! -- сказал Остап Моисеевич. -- Не понял? -- насторожился я. -- Дело в том, что если птицы очень большие, то они могут и заклевать насмерть! -- заключил Липкин. -- Это предупреждение? -- спросил я. -- Это размышления вслух, -- ответил Остап Моисеевич и снова гадко улыбнулся. Я вышел из кабинета. Поднялся к Васильеву, отдал ему документы и молчаливо покинул мрачное здание законности. На улице, сразу же напротив отделения милиции, находилась бочка с пивом на колесах. Возле нее стоял Остап Моисеевич. Он залпом сдул одуванчик пены со своей кружки и начал пить прозрачно-коричневый настой из нее, искоса провожая меня брезгливым взглядом. Я свернул за угол... Прямо в автобусе я решил проехать свою остановку, выйти на конечной и направиться в церковь! Так я и сделал. Метрах в ста от храма за мной увязался какой-то цыганенок лет девяти-двенадцати на вид. Я шел очень быстро, а он перебирал ножками по ледяному асфальту, поскальзывался, но семенил рядом со мною и приставал: -- Дядь! Дядя! -- Отстань, -- говорил я. -- Дядь! Дай двадцать копеек! -- не унимался мальчуган. Наконец я остановился, оценил своего просителя: растерзанные ботинки вместо шнурков завязаны веревкой, а там, где должны быть шнурки -- торчат клочки снега; пальто нараспашку, в бахроме, а глаза -- озорные и липучие! Я сунул ему в замурзанную ладонь двадцать копеек. -- Держи, -- сказал я и пошел дальше. Но мой преследователь вовсе и не подумал от меня отставать. Он снова побежал рядом. -- Дядя! Дядя! -- опять повторял он. Я продолжал идти быстро и молчал. -- Дядь! Дядя! Рвусь -Русь! Россия -- Рос и я -- Россия! Сэр -- Эсер -- СССР!.. Я остановился. Меня удивил этот необычный способ зарабатывать деньги. -- А как же будет "Мистика"? -- спросил я и покосился в улыбке на цыганенка. -- Мистка? -- опешенно переспросил он. -- Нет же, -- заулыбался я и повторил по слогам, -- мис-ти-ка. Мальчуган задумался. -- Да... -- сказал я, -- не знаешь!.. И я, признаться, тоже не знаю. -- И я зашагал было прочь, как цыганенок окликнул меня: -- Дядь! Дядя! Я замедлил шаги и, продолжая медленно уходить от мальчугана, обернулся в его сторону. -- Миссия -- Мис и Я -- Мистика! -- проорал мальчуган обрадованно, помахал мне рукой и увязался за другим прохожим. "Да... Ты прав, парень... -- подумал я, -- Наташа и Я, Мис и я... Мистика!.. Это близко..." Я ступил на паперть городского храма. Десятки больших и малых колоколов ловко и медно зазвонили. Священник во всем черном угрюмо подергивал веревочки вразнобой. Вся прохожая зала церкви была пронизана музыкой перезвона. Мягко и трепетно отозвалась душа... Я плавал в золотистом аромате храма среди свечечных огоньков и беззвучно молил Господа услышать меня: "Господи, -- говорил я, даже не шевеля губами, -- опереди меня в негодных решениях моих и прегради путь к ним! Да созреет сердце мое, и пусть оно даст росток радости! Господи! Останови неуемную волю мою и обступи меня верой Божественной!.." Я не заметил, как уже плыл по улицам среди расступавшихся прохожих, говорливых и оборачивающихся мне вслед: я чувствовал это... И так, беззвучно, я проплавал весь день... Дома я оказался один. Мне стало тоскливо. Негодование, вначале бесформенное, а потом осознанное и направленное, просыпалось, росло и крепло. "Бога нет!.. -- вспоминались слова, -- но есть что-то вроде него!.." Негодование перерастало в ненависть и, наконец, я уже яростно метался по комнате от окна к дивану. Я озлобленно отрицал все! Я ненавидел все! Зажимая свое тело в кулак, я был готов ударить себя о стену, сбросить с пятого этажа, размозжить об пол! Я орал про себя на себя и на все на свете! Потом я достал бутылку вина и отпил его... Вскоре моя сокрушительная жажда притупилась. Я бросил свое тело на диван, и оно обмякло, теперь уже в сладком блаженстве. Еще с утра между лопаток на позвоночнике я ощущал необычное -- будто кто-то незримый придавил свинцовым пальцем один из позвонков моих или этот позвонок налился свинцовой тяжестью. А иногда этот позвонок обозначался роем шипучих мурашек или его словно кто-то щекотал... Я еще не заснул, но уже как бы контурно осознавал себя в преддверии сна. Тем не менее я все осознавал. Я чувствовал, что позвонок начал наливаться свинцом все сильнее и сильнее. Затем, неожиданно, свинцовый сгусток начал передвигаться вверх по позвоночному столбу. Вдруг свинцовый сгусток остановился на затылке... Он тяжелел и тяжелел, мне казалось, что он провалится в череп! И тут, интуитивно, я помог ему: мысленно я передвинул его дальше, выше, по черепу к макушке. Здесь он опять остановился... Я не знал, что будет сейчас, но вдруг ясно почувствовал, как еще один сгусток мурашек зашевелился у меня в копчике! Я ожидал, что же будет дальше. Сгусток мурашек начал расти, будто напористый фонтанчик, и подниматься по позвоночнику к макушке. Наконец, его напор стал невыносимо сильным. Мощный фонтан мурашек напирал на свинцовый сгусток, засевший на макушке. И вот этот свинцовый сгусток, будто пробка из-под шампанского, выстрелил из макушки и улетел куда-то вперед меня, растворился, а освободившийся фонтан мурашек вырвался на свободу и хлестал над моей головой: я ощущал его струи и брызги! Но самое неожиданное случилось дальше: вдруг все мое тело начало выдвигаться куда-то вперед! Оно выдвигалось из моего же тела, лежащего на диване. Я чувствовал себя в теле, но мое земное тело, будто мумия, оставалось позади меня! Потом какая-то бездна, полная невесомость, ощущение полета в абсолютно черной бездонности. Теперь все отчетливо прояснилось: я осознавал и ощущал, что выдвинулся из своего земного тела, где-то приблизительно по пояс, и я висел далеко за диваном, пространство комнаты я тоже понимал и мог, мысленно, ориентироваться в нем. Правда, пошевелиться никак не мог. Очень хотелось сглотнуть слюну, это мне мешало, я пытался это сделать, но не получалось, а горло мое клокотало, и я его чувствовал на уровне живота своего другого тела, и я уже начинал понимать, что это тело -- астральное! Все же мне удалось с невероятными усилиями проглотить слюну, промочить окаменевшее горло земного тела, и тут же я снова ощутил себя в своем прежнем человеческом состоянии. Астральное тело исчезло, точно его и не было! Два звонка и встреча Больше ни на одном из занятий у Долланского Остап Моисеевич не присутствовал, больше меня никто не тревожил повестками из отделения милиции, даже все люди вокруг меня стали какими-то обыденными и невзрачными... Я продолжал встречаться с Викой. Она все приближалась ко мне, а я испытывал неловкость, холодность, но вида не подавал! И там, где не хватало мелодики моих, где-то оборвавшихся, чувств, я доигрывал сам, по памяти... Моя мама весьма глубоко и основательно ушла в свою докторскую диссертацию. Страшно полюбила тематические командировки по стране. Часто ее не бывало дома по неделям. Теперь я все больше и больше ощущал одиночество. Мой первый выход в Астрал вспоминался мне, будто сон, и бывало, что я и не верил в этот выход! Я считал его нереальным, но и возражал на это каждый раз: ведь память, память астрального тела жила во мне, как откровение. Учителю я еще не рассказывал об этом выходе. Я не то чтобы не решался, а, скорее, берег впечатления астрального тела, осознавал его молчаливое существование. Мне казалось, а это потом и подтвердилось, что новое хорошо осваивается в два, в три приема. Напористость без передышки -- путь в открытую, голую гору, а этапность -- ступени в этой горе. С голой горы легко скатиться, а на любой из ступеней можно свободно и основательно передохнуть. Так я постигал тайну преодоления препятствий и продвижения. Новое всегда лучше как бы забывать, а потом опять вернуться к нему, и происходит удивительное: новое становится хорошо освоенным старым! А все потому, что оно успело прийти в равновесие с прошлым опытом, можно сказать -- улеглось... И мое астральное тело тоже улеглось теперь во мне, и я был твердо уверен, что не так уж и далеко то время, когда память астрального тела, мой скромный астральный опыт, понадобится мне для совершенства. Однако требовались консультации. Я боялся натворить чего-нибудь неисправимого, и потому сегодня решил, что обязательно позвоню Ивану. Эта тишина, которая сформировалась вокруг меня в последнее время, честно сказать -- нравилась мне. Нравилась своим спокойствием и беззаботностью человеческих отношений. Но вскоре мне предстояло разочароваться в своем блаженстве, ибо, как я потом буду понимать, тишина, или затишье в жизни, это первый признак, что ты на неправильном пути! Это значит, что ты не мешаешь, что ты -- серенький, неопасный, тепленький! Что ты не зажигаешь спичек, не включаешь ночник души своей и не обнажаешь тем самым шевелящийся мрак чудовищных теней! Постольку поскольку я занимался литературой, у меня и среда общения вычерчивалась своеобразная. Однако в последние полгода я абсолютно перестал ходить на какие-либо литературные скопища нашего города. Только иногда меня навещал мой старый приятель, прозаик и поэт, -- Павел Мечетов. Ему нравились эти занудливые, графоманские объединения и он приносил оттуда вести суетливой простоты. Сегодня как раз был день одной из таких наших литературных аудиенций. Обычно мы встречались у меня дома: перетасовывали книги на моих книжных полках в поисках ответов на причудливые вопросы, возникающие у нас. В этот раз мы встретились у меня в кинотеатре: сидели, пили чай, слушали тихую музыку, спорили по обыкновению, размышляли, обменивались чтением своих литературных опытов... -- Ты прав, конечно, Сергей, -- рассуждал Паша. -- Любовь, как говорил Бэкон, лучше отстранять, отличать от главных дел, основных в жизни занятий. -- Паша всегда начинал с того, что соглашался со мной, а потом... -- Да, -- продолжал он, -- любовь должна дополнять, а не доминировать!.. Но!.. Может ли любовь быть наполовину?.. Можно ли на какое-то расстояние отодвинуть свои чувства в сторону, а потом, по желанию, возвратить их обратно?.. Не кажется ли тебе, что чувства либо есть, либо их нет, а поскольку и любовь тоже -- чувство, то, значит, она тоже: либо существует, либо нет! По-моему, невозможно любовь где-то оставлять, забывать на какое-то время или отбрасывать ее; как бы не пришлось потом потратить времени больше на ее поиски или возвращение, нежели выиграть свободы от нее на сотворение больших дел? А? Как ты думаешь? -- Я полагаю, что ты прав, Паша, но прав -- однобоко, искривленно как-то, -- сказал я. -- Почему же? -- возразил Паша. -- А вот почему: любовь -- это состояние, ты согласен? -- спросил я, ибо памятовал о том, что в разговоре с Мечетовым всегда необходимо иметь представление о его платформе, иначе можно было уйти в такие дебри, что и не отыщешь друг друга. -- Да, -- согласился Мечетов, -- любовь -- это состояние, но состояние, сформированное из чувств, из комплекса чувств! -- Хорошо, -- сказал я, -- идем дальше... Зачем же смотреть на любовь так спектрально, я сказал бы -- не по-литературному, Паша! Ведь, смотри: к чему же свою любовь привязывать, определять навек среду ее обитания!? Она ведь и так выродиться может, или привести к сумасшествию, или ограничить!.. Такая любовь -- горе и невзгоды! Пожалуй, при такой любви из постели-то не выберешься, и от ее губ не оторвешься, молчать будешь, и дальше ее груди -- ничего не увидишь! Мне кажется, Бэкон прав: надо научиться отодвигать любовь, а я уточнил бы по-своему! Любовь надо уметь переносить с объекта на объект. -- Ну, это оправдание для разврата, -- возмутился Мечетов. -- Послушай, Паша: мы сейчас не будем с тобою, если ты не возражаешь, углубляться в подобные, я считаю, мелкие переносы любви. Это, я тебе скажу, кому как вздумается -- заниматься развратом или еще чем... Давай-ка остановимся поближе к Бэкону! Согласен? -- Ну, давай! -- согласился Мечетов. -- Бэкон имел в виду, -- продолжал я, -- отстранение любви от главных дел, а главное дело для человека, по большому счету, это все-таки путь к истине, не правда ли? -- Согласен, -- сказал Мечетов. -- Так вот, -- уверенно заговорил я дальше. -- Я и определяю, что надо научить свою любовь переносить от конкретного, любимого человека и превращать эту любовь в устремленность к истине. Любовь -- это энергия устремленности, ее очарование! -- Ну, хорошо! -- вмешался Мечетов. -- Ты отвел свою любовь от любимого человека, а он, этот человек -- раз, и все, его нет, ушел, предположим, и навсегда! -- Я понимаю, что ты имеешь в виду, Паша, -- сказал я -- И сейчас постараюсь тебе объяснить, почему я так думаю... Да, конечно же, я согласен, что если любимого человека, словно куклу, отвергать и привлекать по своему желанию, то это мало к чему хорошему приведет... Но здесь необходим бумеранговый такт! Запустил бумеранг, а пока он возвращается, мало того, что он успеет сделать что-то важное -- поразить необходимую цель, ты, ко всему прочему, имеешь полное ощущение, что этот бумеранг принадлежит лишь тебе, и он обязательно вернется, и ты даже знаешь когда, и все это радует тебя, но у тебя есть свободное от него время и восторг встречи -- впереди!.. Ты меня понимаешь, Паша? -- Начинаю понимать, но как это будет выглядеть на практике, так сказать, в жизни?! Говорить-то хорошо и легко! У меня вон трое детей, и куда их и жену забумерангивать, и как?! -- спросил Мечетов и, тяжело вздохнув, добавил, -- писать не дают. Мы немного помолчали. Я посматривал на Пашу, а он на меня. Паша на два года был моложе меня, но, действительно, чудотворец, не иначе, -- уже имел троих детей! Выглядел он измученно, но был подвижен в жестах и мимике... Сам невысокого роста, но широкоплечий. Вечно в старых одеждах, еще бы, -- зарплата у него сто рублей, -- охранник на заводе: работа -- сутки на трое, "один к трем" -- как любил шутить он. Глаза у Паши голубые, лицо острое, а лоб размашистый и высокий. Паша -- по-ляк по деду. Раздался телефонный звонок. Я извинился перед Мечетовым и поднял трубку. -- Алло... -- услышал я тихий голос Ани. "С чего бы это вдруг она позвонила?.." -- подумал я. -- Алло -- отозвался я. -- Здравствуй, Аня! -- Здравствуй, Сережа... -- медленно проговорила она, что не было похоже на ее тон общения, и я немного насторожился. -- Давненько мы с тобою не разговаривали, -- сказал я игриво. -- Сережа... -- будто позвала меня Аня на том конце провода, и я отмахнул от себя шутливый тон. -- Мне надо с тобою встретиться, -- сказала Аня. -- Ты сегодня сможешь часов в шесть в том кафе, где мы с тобой как-то сидели прошлым летом, помнишь? -- Это возле автострады? -- припомнил я. -- Да, -- подтвердила Аня. -- Ну это же летнее кафе, насколько я помню! -- возразил я. -- Там, рядом, его зимний зал, -- все так же тихо, даже, как мне показалось, печально сказала Аня. -- Ты сможешь прийти? -- медленно проговаривая слова, спросила она. -- Хорошо! -- согласился я вопреки всем наставлениям Ивана. -- Я буду там в шесть, -- сказал я, даже не успев пожалеть об этом. -- А что случилось? -- крикнул я, будто вдогонку, потому что мой вопрос повис в телефонном проводе, по которому уже звучали отрывистые сигналы: Аня положила трубку... Я тоже положил трубку на аппарат. -- Слушай, зачем ты ходишь в литобъединение? -- спросил я Пашу, чтобы поскорее приглушить чувственную остроту и привязанность к отзвучавшему телефонному звонку. -- Я же тебе уже говорил: я хожу туда, чтобы заряжаться! Меня берет злость от того, как они погано пишут, эти его члены, и я начинаю работать, как бы отталкиваясь от них! -- объяснял Мечетов. -- Что ж, может, ты и прав... -- подчеркнул я. Тревога от телефонного звонка улеглась. Предстоящий вечер в моих мыслях перевесил весь день. Я точно знал, по крайней мере, не было повода сомневаться в этом знании, что мне встреча с Аней худого принести ничего не могла, и поэтому на сердце у меня все-таки лежало относительное, но спокойствие. Но зато теперь я прямо начинал чуть ли не физически ощущать, как время дня потекло быстрее, оно ускорялось на глазах. Я давно уже сделал вывод: хочешь быстрее жить -- поставь себе какую-нибудь цель и достигай ее. Хочешь жить долго -- живи бесцельно! Только цель должна быть не ожидаема тобою, а достигаема! "Значит, я очень хочу этой встречи, -- подумал я, -- ибо не почувствовал бы я тогда устремление времени". -- Как пишется тебе? -- спросил Мечетов, прервав мои размышления. -- Да как пишется... Пишется как пишется!.. По-разному... Когда как, -- сказал я. -- Прочти что-нибудь, -- попросил Мечетов. Я полез в свой дипломат, лежавший на столе поодаль, достал оттуда свой походный блокнот в коричневом кожаном переплете, полистал немного его, остановился на одной из страничек. -- Вот, совсем коротенькое, -- сказал я. -- Как называется? -- спросил Мечетов. -- "Молитва", -- ответил я и принялся читать: Да поможет мне Господь - Выжить в этом мире! Пусть здоровой будет плоть И душа пошире! Пусть не буду в нищете, В гневе и простуде! Пусть не буду в суете, Но вокруг чтоб -- люди!.. -- Хорошо... -- похвалил меня Мечетов, -- что-нибудь еще прочти, -- попросил он. И я прочел: Я иду разведанной дорогою, Подвожу я первый свой итог: Может, за небесными порогами - Одинок на свете я и Бог!.. Наступило молчание... -- Сергей, -- наконец, проговорил Паша, -- зачем ты пишешь о Боге? -- Мне это становится все ближе, -- ответил я. -- Не пиши о Боге, -- попросил Паша. -- Почему? -- возразил я. -- Ты знаешь, -- сказал Паша, -- у меня был один друг, очень близкий друг. Он погиб. Такой хороший был: прямо божественный человек. Все его хвалили, не могли нарадоваться ему! -- Ну и что? -- спросил я. -- К чему ты об этом заговорил? -- К тому, что я никогда не буду, пока живу здесь, на этой земле, стремиться к Богу!.. -- Это почему же? -- удивился я. -- Потому, что я чувствую: существует какая-то необъяснимая, неведомая нам, простым смертным людям, тайна, которая все контролирует, это как грань какая-то! Переступи ее -- и ты уже не жилец на Земле! И ты уже уходишь в какое-то другое измерение... -- В божественное, -- подсказал я. -- Да, наверное, туда... А я хочу жить на Земле, здесь, на Земле, понимаешь меня? -- разгорячившись, спросил Мечетов. -- У меня трое детей, -- я почувствовал, что Паша беспокоится и обо мне тоже, в страхе потерять меня, и мне стало тепло и приятно от этого. -- Понимаю, -- сказал я, -- ты имеешь в виду, что хороший человек Богу нужен и он забирает его себе, а плохой человек -- ни Богу, ни дьяволу не нужен!.. Так, что ли? -- Да, я об этом подумал, -- подтвердил Мечетов. -- Не знаю, не знаю, -- сказал я. -- Но ведь к Богу, только к нему и надо идти! Это же и есть истина! -- Да, это истина, но лучше быть на Земле! -- сказал Мечетов. -- Не знаю, что лучше, но я буду стремиться к Богу, -- сказал я, и Паша задумался. -- Ты пойми, что это же путь совершенства, -- исподволь подтолкнул я его размышления. Мы немного помолчали, а потому снова разговаривали и пили чай на фоне тихой музыки. Паша тоже почитал мне свои новые стихи и переделанную главу из повести, а чуть позже Мечетов уехал домой. Когда я проводил Пашу и вернулся в кинотеатр, в малом фойе бушевала мужиковатая контролерша: -- Ишь ты! Наглый! -- выкрикивала она. -- Я щас милицию вызову! -- И, заметив меня, поспешила ко мне навстречу. -- Сергей Александрович! -- выкрикнула контролерша мне навстречу. А причиной ее гнева оказался прорыв в кинозал без билета одного из местных лоботрясов. Мне пришлось провести с ним профилактическую беседу у себя в кабинете, и беседа эта затянулась минут на тридцать. Потом лоботряс ушел. А меня ожидала уйма неотложных дел. Сначала я помог перебрать пыльные книги в библиотеке и перестрясти их; Екатерина тоже помогала. Потом я сам с помощью молотка и отвертки отремонтировал в двери большого фойе сломанный врезной замок: тот безбилетный лоботряс изрядно согнул его щеколду; сходил на завод и договорился о побелке потолка и покраске пола в библиотеке, хотя это должна была быть их забота, заводская, ибо библиотека принадлежала им. Все это время, пока я метался по этажам кинотеатра и что-то утрясал и потрясал по привычке, меня не покидали две мысли: встреча с Аней и необходимость разговора с учителем. В конце концов я сильно устал и где-то уже около половины пятого, отмахнувшись от всего на свете, пошел и заперся в своем кабинете изнутри, на ключ. Я набрал телефон Ивана, не обращая внимания, что в кабинет, будто нарочно или по какому другому умыслу, время от времени кто-то да стучался. По телефону я подробно поведал учителю о своем первом выходе, об ощущении астрального тела. -- Все хорошо! -- подытожил Иван. -- Литературу по мистике читать прекращай, она тебе уже не нужна. Теперь набирай астральный опыт, свой, неповторимый!.. И учитель преподал мне прямо по телефону целевую установку на предмет моей дальнейшей работы над собой: -- Теперь всегда старайся отделять важное от второстепенного, и делай это при любых обстоятельствах, даже -- во сне! Не вступай в спор, если он ведется предметно, а не идейно. Уклоняйся от бездуховных обществ, проходи мимо них. Не позволяй себя унижать, не допускай страха и сомнений. Важное -- это цель, второстепенное -- средства. Цель -- манит тебя, увлекает, но не иди напролом, во что бы то ни стало, пробуй различные варианты пути, обязательно попадешь на свой, если же в одном месте будешь прорываться -- потратишься понапрасну и даже можешь погибнуть, помни об этом!.. Цель должна быть только одной -- совершенство, а путь посвящения -- есть средства! Первая, конечная цель -- Космическое сознание, овладевай им, входи в него, объемли его, оно только твое!.. И ты в нем в ответе за все!.. Умей вовремя переключаться с Воли на Веру, с воздействия на созерцание, с подачи на восприятие -- это залог твоего физического и духовного здоровья, островок безопасности на трассах и тропинках Космического Сознания!.. Учись плакать, когда смеется твоя душа, и смеяться, когда она плачет. Ощущай все время упругость вокруг себя, свою легкость и твердость на земле. Все твои движения должен предварять незримый, радостный вихрь! Никому и ничему на свете -- не давай себя подавлять. иди на толпу смело, не обращая внимания на ее состояние! Либо будь безразличным к объекту твоего подавления, либо уйди от него в сторону, укройся с отрешенным спокойствием, либо погаси его словом или действием. Если что-то наметил, постарайся не изменить этому решению: хотя бы ради спора с самим собою, хотя бы и абсурдно, но выполни его. Обязательно делай каждый день физзарядку для ума и тела. Для тела определи необходимый минимум упражнений и выполняй его. Здесь очень важно учесть, не забыть обо всех органах и функциях, -- их пределы -- это твоя мощь, поддерживай их на высоте солнечного восторга... Для ума: тренируй память только временную, длительная память порождает привязки. Предпочти обращаться к справочникам и записным книжкам, к профанам с энциклопедическими знаниями, чем к своей длительной памяти!.. Умей переключаться с объекта на объект совершенно безболезненно: рассматривая теперешнее, не помни о прошлом, если оно не находится в логической цепи данности твоего внимания... Логику любви, помни о ее существовании, но возносись над ней духом своим!.. При знакомстве с новым не старайся запоминать его длину, ширину, высоту в цифрах -- все только в образах! Для тебя важно не имя человека, а что есть его суть и образ! Лучше запомни его голос, чем фамилию!.. Замечай и полюби все прекрасное. Ограничивай себя от мира, по мере возможности, конечно, но лучше всегда произведениями искусства. Если на улице взгляд негде остановить, то лучше смотри на траву, дерево, облако, закрой глаза или уйди с этого места!.. Но не гнушайся по своей воле или по воле других, если ты это предпочел для себя мерзким, отвратительным. Спокойно, например, рассматривай труп собаки, кошки, человека и др. Дыши спокойно, без отвращения, если таковы обстоятельства, испорченным воздухом, даже можешь и наслаждаться им, анализировать его состав, но не отрицай его! Освободись от условностей, от веры в приметы, от религий, от святостей!.. Постарайся не принимать на себя обязанностей, а если и случится выполнять таковые, то выполняй их с прилежанием знатока и стороннего наблюдателя, скрупулезно, энергично, но холодно, хотя с виду и радостно!.. Никому, ничего и никогда не запрещай, ибо то, что ты запретил кому-то, каким-нибудь образом непременно скажется на тебе отрицательно или на чем-либо важном для тебя, здесь даже возможна и прямая связь: то, что ты запретил, сам же и выполнишь от и до, сотворишь, так сказать, ощутишь!.. И еще: не менее двух часов в день гуляй пешком и молчи... или же размышляй в полушепоте, чтобы прохожие не видели и не слышали, или же делай оное про себя!.. Радость и горе -- всегда сдерживай, если хочется бежать, прыгать, петь, плясать от восторга, или обратное от горя, -- ни в коем случае этого не делай: тратишь энергию понапрасну!.. Помни, что все вокруг тебя -- результат твоего настроения, ты породил окружающее!.. Полюби всех женщин на свете. Они несут энергию тебе, но смотреть на них надо мельком, ненароком, как бы улавливать ноги, груди, улыбки, взгляды... И все это копи, копи в себе и переводи мысленно в энергию радости жизни, порождай вихрь устремленности!.. Но ни в коем случае не увлекайся, не привязывайся к женщинам, особенно к прохожей женщине, не приставай взглядом или мыслями своими, не становись рабом образного, астрального разврата!.. Ибо тогда ты теряешь, а не приобретаешь энергию свою, а копить, компенсировать ее потом будет дважды тяжелее. По возможности, живи один, пока не будет достаточно астрального опыта, и, если для этого необходимо покинуть социум, на время, -- покинь его -- не колеблясь!.. Не имей авторитетов и ничему и никому не поклоняйся, но при этом не создавай в себе культ гордыни!.. Мне ты покоряешься -- только как учителю, и не более! Когда-то ученик обязательно должен перестать являться таковым перед образом учителя, а учитель -- уходит в отставку. еще несколько, так сказать, практических советов: упражняйся по астральному видению. А именно, ежедневно, кроме энергетических упражнений, -- совершай как бы мысленные путешествия, но до мелочей рассматривай все возникающие образы при этом и заканчивай подобное занятие, к примеру, "по звонку будильника", как это советует Г.О.М. Учись созерцать, рассматривать свое тело и его внутренности, видеть их энергетическую сущность, и так же поступай и с другими, тебя окружающими людьми. Проходишь мимо здания: залезь внутрь и попутешествуй; проезжает машина, сядь в нее мысленно и образно прокатись; попереворачивайся на постели, поделай всевозможные физические упражнения, и так далее... Мысленно, но все так же пристально рассматривай какие-нибудь предметы, а потом сравнивай их с настоящими. или же рассматривай настоящие предметы, изучай их углубленно, а потом повтори мысленно... Воображай предметы, несуществующие в природе, и рассматривай их так же до мелочей и подробностей... Переключайся с воображемых одних предметов на другие быстро и свободно, но сосредоточенно! Если будешь это свободно выполнять при отягчающих обстоятельствах, условиях (шумы и прочее), тем ценнее результат!.. И как дополнение: никому и ничему, никогда и нигде -- не приклеивай ярлыков собственного мнения, -- это искажение мира, чреватое ударами по тебе!.. А твое затишье сейчас -- это западня. Жди и верь моему опыту, скоро все откроется!.. -- Как это? -- заволновался я. -- Могут начать окручивать, настраивать, расстраивать. В худшем случае: скажем -- удар ногой в живот, и все кончено!.. -- Что, так серьезно?! -- сполошился я. -- Да. Могут и убить! Главное, не расстраивайся, не раздражайся, не позволяй себя вывести из себя!.. Да! И еще: помни, что в Астрале могут заблокировать тебе обратный ход в тело физическое. Пока ты в Астрале, с ним сохраняется слабая, чисто символическая связь, поэтому не проявляй агрессивности или настойчивость в Астрале, -- это чревато потерей энергии, ориентировки, и, в конечном результате, не исключено -- блоком!.. И вообще запомни, что если захочешь подраться -- тебе предоставят такую возможность, чтобы вовлечь. Захочешь отомстить -- тоже предоставят ситуацию и ею приманят. И прочее!.. Я решился и рассказал Ивану о ведьмах, отделении милиции, Остапе Моисеевиче, Купсике, пропавшем магнитофоне. -- Ну вот, сам начинаешь убеждаться, -- сказал учитель, -- они не дремлют, а значит, что сейчас уже готовят тебе сюрпризы. Будь бдителен и осторожен, не поддавайся на их провокации! На этом урок учителя закончился... Уже было пять часов, когда я оделся, вышел из кабинета в малое фойе. Я собрался ехать на встречу с Аней в кафе. Я заметил, как, скрываясь в углу, стоял неподалеку от приоткрытых дверей в большом фойе Кирилыч и подслушивал разговор кассира с контролером. Мне было неинтересно, о чем там говорят, и вообще, ситуация показалась противной, и я нарочно громко кашлянул: Кирилыча передернуло, и киномеханик поспешил на цыпочках взбежать на второй этаж к себе в кинопроекционную. Контролерша, услышав мой кашель, выглянула в малое фойе. -- Уже уходите, Сергей Александрович?! -- крикнула она как мужик каким-то сухим голосом. -- Да. Уже сил нет. Устал! -- отозвался я, замыкая кабинет. -- Вот, я говорю, гадина какая! -- выругалась контролерша. -- Это вы насчет того лоботряса? -- уточнил я. -- Да. Вот такие же гады и магнитофон сперли. А вам и отвечать, и волноваться, Сергей Александрович... -- последнюю фразу о моем волнении и ответственности контролерша проговорила с ехидством в голосе. -- До свидания! -- сказал я. -- До свидания, Сергей Александрович, до свидания... -- поспешила ответить контролерша и широко улыбнулась: зубов у нее почти не было, но торчало впереди под губами несколько гнилых пеньков. Улыбка точно испачкала ее лицо. Я уехал из кинотеатра... С неба на землю медленно оседал удивительно белый снег. Я прошагал от остановки троллейбуса до кафе сквозь тяжелые, крупные хлопья снега. Аня уже сидела за столиком, несмотря на то, что было еще без пятнадцати шесть. Зимний зал выглядел хорошо: уютно и просторно, -- людей почти не было. Возле Ани, на столике, дымилась чашечка густого черного кофе, наполовину отпитая. Я подошел и присел рядом со своей таинственной знакомой. -- Я пришел, -- сказал я. -- Спасибо, -- медленно проговорила Аня. -- Ты что-то хочешь мне сообщить? -- осторожно, чтобы не обидеть, спросил я, ибо почувствовал недоброе: никогда Аня не встречалась со мною в подобном состоянии. -- Да, -- сдавленно выдавила из себя Аня. -- Корщиков... умер. Мы помолчали... Мое сердце больно шевельнулось: раз, другой... -- Как это случилось? -- спросил я. -- Его тело нашли в Крыму, на берегу горной речки. Сидел мертвый возле кустарника и улыбался... Эксперты говорят: искупался, сел и умер от разрыва сердца... Его труп просидел с улыбкой целый месяц. Мы снова помолчали... Мне стало не по себе. Корщиков и мне был где-то близким человеком. -- Ты думаешь... он... ушел? -- тихо спросил я, будто боялся разбудить Аню, вывести из печали. Я не хотел мешать ей прислушиваться к грусти... -- Ушел... -- сказал Аня, и по ее щеке скатилась слеза.  * Часть шестая АСТРАЛ *  Москва Имя Наташи теплилось у меня на душе каждый день. Вика продолжала оставаться рядом со мною. Ее сопровождали чувства, а меня привычка и удовольствие... Она приближалась ко мне, будто к горизонту. Тянулась и верила в меня, шла навстречу, а я всегда был под рукой, но вдали, и я понимал, что Вика когда-то устанет и больше не сможет идти, а я больше не смогу удаляться: мы остановимся друг против друга на недосягаемом расстоянии, и если Вика отвернется от меня или угаснет навсегда, я перестану быть горизонтом и встречусь с Наташей, я обязательно с нею встречусь тогда!.. И пусть имеют в виду все холостяки на свете, что их одиночество, их несчастье -- быть половинкою, из-за того, что где-то, кто-то их видит горизонтом... И пока холостяки нужны тем, идущим к горизонтам, они, холостяки, останутся лишь горизонтами, и не сблизиться им ни с кем и никогда!.. О беспощадные люди, оставленные без взаимной любви, -- перестаньте стремиться к своей любви, забудьте о ней, отрекитесь от нее, ведь она повязана вами, ведь она, ваша любовь, ваш любимый, но отринувший вас человек -- весь свой недолгий век на земле проживет горизонтом, из-за вас!.. Горизонт, хотя и пребывает в широте и просторе, но все же остается одиноким, остается горизонтом, недосягаемым, остается холостяком. Пожалейте горизонт! Отпустите его, не идите к нему, отвернитесь от него!.. Я знал одного человека, который покончил с собой, чтобы его любимый перестал быть горизонтом... Но разве могла меня оставить теперь Вика? Она уже чувствовала себя моею женой. Господи, как же тяжело быть горизонтом любви... Но в этом виноват лишь я, я сам! Милая, добрая Вика... Я становлюсь жестоким, но поверь, это необходимо! Я ожесточаюсь, я, точнее, холодею ко всему на свете, даже к своему телу, и могу решиться на многое: теперь. Прости меня, Вика. Но я вынужден тебя убить. Пришло время поездки в Москву. И вот, проехав на троллейбусе, пролетев на самолете, промчавшись на экспрессе и встретившись в условленном месте в столице с моим другом -- поэтом, я, Вика и друг-поэт Юра Божив сели в одну из подмосковных электричек. Мы, как и договаривались в письмах, направлялись в село Радонеж, на родину Сергия Радонежского по случаю открытия его памятника. До отправления электропоезда оставалось минут пять, когда голос диктора объявил по вагонной радиосети: "Уважаемые товарищи! Внимание! Открытие памятника Сергию Радонежскому в селе Радонеж сегодня не состоится. По решению исполкома его открытие переносится. День открытия будет сообщен дополнительно средствами массовой информации!.." Это объявление прозвучало еще раз. Вика расстроилась. Еще бы! Целый месяц готовиться к этой поездке, прожужжать мне уши о том, как это хорошо, что люди к Вере возвращаются, и вдруг -- переносится! Религиозность Вики становилась эмоциональной, потому что только истинно верующий позволит себе поехать за тысячу с лишним километров на святой обряд. А тем более, что открытие памятника святому вообще никогда еще не происходило в истории христианства. Такое должно состояться было впервые... Мы не вышли из электрички после объявления и несколько остановок просидели молча, посматривая то друг на друга, то в окно. Вика обладала женским магнетизмом, будто вокруг нее образовался какой-то провал пространства, который так и тянуло заполнить. Конечно, не все мужчины одарены способностью болеть женщиной! Это как страх высоты: он не у каждого человека! Только те, кому он знаком, поймут, что такое болеть женщиной, обладающей магнетизмом... Да