очень бедствовал в молодости), весьма часто спасало его, выводило из очередной авантюры, но и мешало нередко, когда, все-таки срывалась совершенно явная для него выгода. Отсюда удивительная стабильность Алекса Маприя сочеталась с его абсолютной непредсказуемостью. -- Добрый вечер, Алекс, -- с убедительной вежливостью приветствовал основного владельца фирмы Ворбий. -- Добрый, Георгио Фатович, -- коротко ответил Маприй, -- присаживайтесь, пожалуйста в кресло, -- предложил он и, пока Ворбий занимал указанное кресло, спросил: -- проблема при вас? -- Проблемы возникают от действий, -- сказал Ворбий, -- а действия пока еще не произошло, оно предполагается. -- Что ж, выкладывайте, -- снисходительно согласился шеф. В кабинете Президента фирмы, Алекса Маприя, почти всегда звучала тихая, невидимая музыка, она и сейчас напоминала о своем присутствии и в не ярком освещении нескольких настенных бра и при свежем, постоянно кондиционирующемся воздухе было уютно и загадочно, хотелось говорить медленно и обдуманно. -- Вы прекрасно знаете, Алекс, -- заговорил неторопливо Георгио Фатович, -- я никогда не был сторонником поспешных выводов, а тем более подвижником активизации необдуманных действий, и уже совсем никто меня не сможет упрекнуть в излишней инициативе. Не так ли? -- Так, господин Ворбий, -- коротко ответил и тем остановил дальнейшее приближение к теме разговора шеф. -- Меня интересует суть. Если можно короче: что вы хотите предложить, Георгио? -- и его взгляд корыстно метнулся в сторону компаньона. -- Есть один уважаемый человек, он -- профессор, достаточно богатый, но пожилой, живет один на один со своей дочерью и влюблен в нее до безумия, потому что она похожа во всем, как выражался он сам, на его, давно ушедшую безвременно, жену. -- Ну, и что? -- возмутился было Маприй о напрасно теряемом времени на этот разговор. -- Все так и есть. Я тоже подумал в начале приблизительно так же: "Ну и что?" -- Ну, так и в самом деле: ну и что и с того? -- немного успокаиваясь, но поерзывая в своем роскошном рабочем кресле, будто отыскивая среди колючек не колючее место, настоятельно переспросил Маприй. -- Как он появился у вас на приеме? -- внезапно более заинтересованно уточнил он. -- Обратиться к нам в фирму ему рекомендовал один из наших рабов, -- ответил Ворбий. -- Ну и все-таки, что? -- сказал Алекс. -- Здесь дело обстоит так: либо нам придется сделать профессору то, что ему надо, либо нам придется оказать ему услугу -- умертвить его, по последнему поводу подготовительные операции я уже, на всякий случай, предусмотрительно произвел. -- Откуда угроза? -- начиная нервничать, спросил Маприй. -- Тот раб, что рекомендовал профессору нашу фирму, проговорился о своем прошлом и, видимо, насколько я понял из настроения профессора, намекнул ему о возможности иной помощи, нежели когда-то помогли мы этому рабу. -- Понятно, -- определялся в своей позиции Алекс. -- Все бы ничего, да сами понимаете... -- Надеюсь, он уже мертв? -- тут же уточнил Маприй у Георгио Фатовича, не давши ему договорить. -- Есть интересная идея, Алекс. -- Постойте с идеей, вы что, хотите сказать, что этот раб еще жив? -- опершись на стол правой рукой и немного наклонившись корпусом в сторону компаньона, потребовал всем своим видом и беглой, упругой интонацией голоса немедленного ответа шеф. -- Я же должен был... -- Жив или нет, говорите?! -- Пока еще, да, -- как можно мягче сказал Ворбий. -- Что-о?.. -- Маприй не выдержал и вскочил из-за стола, его кресло откатилось в сторону и приглушенно стукнулось о стенку. Маприй, яростно и беспорядочно зашагал по кабинету, он бросал то и дело в сторону своего компаньона выразительно злые взгляды. -- Я пока еще не выполнил инструкцию только потому лишь, что идея... -- попытался оправдаться Ворбий, но его снова оборвали. -- К черту идею! -- вскричал Маприй, -- вы только что сказали о своей рабочей порядочности, и тут же, оказывается, проявили глупую, извините -- дурацкую инициативу и оставили в живых проболтавшегося раба! -- Он обязательно будет уничтожен, я вам об этом говорю с полной ответственностью. -- Так сделайте это немедленно! -- прошипел сквозь зубы Маприй и снова подкатил кресло к своему столу и, напружинившись, уселся в него. -- Ну? -- вопросительно сказал он. -- Мне можно все-таки объяснить идею? -- будто попросился Георгио Фатович. -- Только в двух словах, -- решительно и огорченно определился Маприй. -- Мы делали только перевертышей и на этом неплохо зарабатывали. -- Конкретнее, -- поторопил шеф. -- Что, если мы предоставим профессору, о котором я уже говорил, новое тело, молодое, и хорошо заработаем! Думается мне, что подобной клиентуры гораздо больше, чем нашей сегодняшней и завязок меньше. -- Вы, как я понимаю, предлагаете убийства? -- Почему же так!? Молодых парней и девушек, особенно воспитанников детских домов, у которых совершенно не имеется родственников -- громадное для нас количество!.. Их тела будут продолжать существовать, а изношенные тела наших клиентов совершенно официально будут захораниваться. Конечно же, здесь есть принцип нарушения добровольности с одной стороны, но это будет оправдываться громадной и мгновенной прибылью. -- Хорошо. А секретность? Где гарантия, что не проболтаются? -- Это все можно хорошо подать. -- Нет. -- Это ваш окончательный ответ, Алекс? -- Естественно, вы только отобрали у меня время. -- И вы даже не хотите подумать и все взвесить? -- Взвешивают, когда есть что взвешивать. -- Что ж... Я очень сожалею перед вами за мое разгулявшееся воображение, и очень прошу простить меня, Алекс... -- Когда этот раб будет уничтожен? -- строго уточнил Маприй. -- Я сейчас же отдам команду, -- сказал в некоторой задумчивости Ворбий. -- Поторопитесь, -- приказал Маприй, -- я думаю, вас не устроит жить в отставке на проценты фирмы? -- Алекс, вы можете абсолютно не волноваться. Я больше не потревожу вас по пустякам, а с рабом будет покончено немедленно. -- Только многолетняя совместная работа позволяет мне надеяться на это, -- сказал Маприй, -- во всяком случае, я вам верю..., пока, -- подчеркнул шеф последнее слово. -- Я вам тоже. Ваша дальновидность всегда превосходит мои ожидания, -- попытался перейти на сердечность Ворбий. -- Честно говоря, вы все-таки хитроватый человек, Георгио, и если бы не уважение к вам, сами знаете от кого идущее, я... -- Во всяком случае идея фирмы принадлежит мне, -- спокойно, будто поднапомнив, сказал Ворбий. -- Но начальный капитал мой, -- тут же парировал Маприй. -- Да, -- согласился Георгио Фатович. -- И потому нам работать вместе, а не отставлять друг друга. До свидания, Алекс. -- Ворбий ушел. Тайный разговор Профессор Аршиинкин-Мертвяк проходил по одному из университетских коридоров, как вдруг он заметил среди толчеи студентов знакомое лицо. Это была кандидат психологических наук Виктория Леонидовна Юсман. "Бондаревски Юрий Анатольевич"... -- прозвучало как самое свежее впечатление в голове Василия Федоровича. Юсман не замечала его присутствия поодаль в коридоре, или делала вид, что не замечает, а профессор продолжал пристально высвечивать своим неотступным взглядом таинственную женщину. Но вот, несомненно, ему не показалось, Виктория Леонидовна подала знак своему наблюдателю: большим пальцем правой руки она, через собственное плечо, несколько раз, отчетливо указала на дверь кафедры и вскоре скрылась за ней, и студенты разошлись кто куда. Профессор нерешительно направился к двери кафедры и с робостью студента постучался в нее. Не дожидаясь приглашения, он сам открыл дверь и вошел на кафедру. -- Здравствуйте, Василий Федорович, -- тут же, как только профессор оказался в помещении кафедры психологии, первой с ним поздоровалась Юсман. Она стояла боком у окна и легко, но выразимо и грустно улыбнулась вошедшему. -- Я целую неделю вас пытаюсь увидеть, -- полушепотом заговорил профессор, -- но тщетны были старания, и мои поиски вас, честное слово... -- не договорил он, а только выказывая неловкость объяснения, пожал плечами, замолчал. -- Вы напрасно меня искали, -- сказала Юсман. -- Почему же? -- удивился немного обиженно профессор, -- наша последняя встреча, может случиться так, не окажется для меня бесполезной. -- Вы надеетесь на продолжение? -- кокетливо, но все так же грустно, определилась Юсман. -- Вы меня не так понимаете, -- переходя на еще больший шепот, обеспокоенно заговорил профессор. -- Ваше право выбирать партнера, но ваша подсказка! -- замысловато произнес он. -- Что вы имеете ввиду, Василий Федорович? Какая подсказка? -- и, не дожидаясь ответа, Юсман с отчетливой театральностью громко расхохоталась в сторону приблизившегося к ней профессора. Аршиинкин-Мертвяк теперь стоял уже недалеко от нее, на расстоянии длины двухтумбового стола. -- О-о-ха-хо-хо, -- хохотнула она еще раз, будто для убедительности, -- вы все еще под впечатлением. -- Извините, -- озадаченно спросил профессор, -- но что вы имеете ввиду? -- И вы поверили мне? Вот что я имею ввиду! -- На счет Бондаревски я ничего не стану доказывать, но... "Обратная сторона"... Она действительно существует! И я терпеливо надеюсь на положительный результат. За что и благодарен вам. -- Перестаньте, я прошу вас! Вы сумасшедший человек! -- Хорошо. Я больше не буду вам надоедать. А за подсказку... все равно, спасибо... -- Нет... Вы и в самом деле ненормальный! Несете какой-то вздор. -- Может быть... Может и было бы это вздором, как выражаетесь вы, но... "Они" вас там знают и, как я понимаю, преследуют определенный интерес к вам. -- Вы что, представились от меня? -- Да. Я вынужден был это сделать. -- Надеюсь, вы не ляпнули им, что Юсман Виктория Леонидовна объяснялась с вами от имени Бондаревски Юрия Анатольевича? -- Именно так! -- Что вы хотите сказать, что вы... -- Совершенно верно. Я сказал им то, о чем вы теперь обеспокоены и не хотите почему-то говорить более, чем тогда, в ту удачную для меня ночь. -- Дачную. -- Что? -- Не удачную, а дачную, а при сегодняшних обстоятельствах -- злополучную! -- досадно сказала Юсман, -- дернуло меня, -- озлобленно прошептала она себе под нос. -- Что вы сказали? -- переспросил профессор не расслышав последней фразы. -- Ничего, кроме того, что вы уже сделали ради своей, -- опять Юсман прошептала для себя, -- задницы, конечно. -- Я не пойму, -- профессор более не переспрашивал, -- вы хотите со мной поговорить или нет? -- Да, черт побери мою непредусмотрительность и пьяную вожделенность! -- выкрикнула Виктория Леонидовна, но не очень громко, зато достаточно для того, чтобы озадачить и насторожить профессора -- Хочу! Садитесь... Я тоже сяду, -- и они оба присели, их разделял двухтумбовый темно, полированный стол. -- Вполне вероятно, что вы натворили неисправимое, -- грустно и отрешенно сказала упершись взглядом в полировку стола, Юсман. -- Но вам-то что волноваться? -- взволнованно оправдался профессор. -- Ваше дело позади, и вы имеете то, к чему когда-то стремились и через что, тоже, в свое время, наверняка не без чьего-то участия, получили сегодняшнее удовлетворение от жизни, не так ли? Ведь вы были мужчиной? -- Я и сейчас он, -- коротко ответила Юсман и профессору стало немного не по себе, но жадность собственного удовлетворения, выгоды от "Обратной стороны", тут же одержали над ним верх и Аршиинкин-Мертвяк не обратил внимания на то, что совсем недавно он переспал с мужчиной. -- Какая теперь разница, -- сказал профессор, -- естественно вы осознаете себя как себя, но имеете... -- но он не договорил, Юсман прервала его: -- Извините, но по вашей милости, теперь я могу всего этого, -- Юсман окинула демонстративно взглядом свое тело, -- лишиться. -- Лишиться? -- переспросил профессор. -- Да, именно так все, насколько я понимаю, сейчас обстоит. А вы предлагаете разговор! О чем? -- Но позвольте, почему вы считаете, что все так уж и плохо? Да, "они" действительно интересовались человеком, который направил меня к "ним", но этот, "их" интерес был вызван всего лишь статистикой! -- Ах, какой вы наивный или выдаете себя за такого, но кто же вам скажет подлинный интерес к человеку, направившему вас! -- возмутилась Юсман. -- Хорошо. Пусть, предположим, так: я наивный человек. Но что вам "они" могут сделать? В конце концов, существует законодательство, закон, который не позволит "им"... -- Не позволит "им" возвратить меня в мое природное тело, обладателем которого я являлся, тьфу ты черт! Являлась...гм... Являлся когда-то? -- Разве не так? -- в сомнении произнес профессор. -- Не так! -- отрезала Юсман. -- Все не так как вы думаете. Они теперь поспешат возвратить меня обратно и я лишусь и женского обличия и звания кандидата наук и работы и нормальной зарплаты -- всего! И это -- в лучшем случае! -- Если все так как вы говорите, то "лучший случай" не из лучших. А что же тогда худший? -- насторожился профессор, наконец-таки осознавая, что не исключено, и ему придется хранить подобную тайну и иметь предусмотрительность на будущее не вляпаться в похожий конфликт, и воздух в его груди от этого будто затвердевал на какие-то мгновения и словно тем самым бетонировал легкие. -- Не мне вам объяснять, что есть худший. Об этом не трудно догадаться. Человек, который проговорился, имея, что ему дали, уж тем более не будет молчать, если его лишили даденного, а значит, лучший случай не предвидится. -- Разве "они" могут...убить? -- боязливо спросил профессор. -- А чтобы вы сделали на "их" месте, производя противозаконные энергетические операции? -- Почему же противозаконные? Мне кажется, это вполне официальная фирма. -- Да, естественно, это так, но "там" делают вид, что излечивают, а на самом деле -- энергопересадки. -- Значит я ваш убийца, -- медленно проговорил профессор. -- А вы еще извинитесь передо мной, Василий Федорович! Все глядишь вам легче будет. Но не МНЕ! -- вскрикнула Юсман, и по ее щекам кувыркнулись и зависли на подбородке две слезинки, оставив за собой влажные полоски, которые стали тут же подсыхать. -- Не мне, -- печально и негромко, в остекленелой отрешенности, будто уже не замечая присутствия профессора, сказала Виктория Леонидовна. -- Может, я смогу вам чем-то помочь? -- жалобно спросил профессор. -- Уходите, Василий Федорович. Немедленно уходите, -- только и ответила Юсман, продолжая сидеть неподвижно, почти не моргая. -- Хорошо. Я сейчас уйду, а вы успокойтесь, прошу вас, пожалуйста. -- Аршиинкин-Мертвяк встал со стула и уже возле самой двери остановившись, сказал в полушепоте: -- До свидания, Виктория Леонидовна. -- Идите вы к черту, -- услышал он в ответ от неподвижно сидящей женщины, -- прощайте же, не стойте на пороге и не мучьте меня. -- В-О-ОН! -- довольно громко выкрикнула она и Аршиинкин-Мертвяк тут же выскочил в коридор и захлопнул за собою дверь. Миша Аршиинкин-Мертвяк выскочил в коридор -- он оказался почти пустынным, шли занятия. Теперь, один на один сам с собою, он несколько минут стоял в нерешительности: "вернуться назад в помещение кафедры и попытаться... уточнить отношения с Юсман?.. Или..." -- раздумывал он. "Напрасно... Наверно, я поспешно пригласил сегодня в гости Мишу" -- чередовались мысли у профессора, того самого Мишу, который подрабатывал в спорткомплексе дачного поселка. "Интегральная фирма, оказывается, под вопросом, можно ли с "ними" иметь дело?.." -- пристально переживал ситуацию Аршиинкин-Мертвяк. -- "Вляпаешься, мать ее растак!" -- скользнул ругательный шепоток сквозь зубы профессора, от чего Василий Федорович стеснительно огляделся по сторонам, выглядя при этом так, словно исподтишка испортил воздух, не подслушал ли кто?.. И все-таки выбора не было. Точнее, он был, но тот, кто мог бы его произвести -- никак не в состоянии был это сделать, и потому оставалось хоть и сомневаться, принудительно озадачивать себя, но идти на риск! Потому что жизнь дальнейшая, откажись от услуги фирмы, угрожала непостижимыми для Василия Федоровича муками -- смертоносными! А тут -- надежда. На улице было морозно и снежно, а солнце только напоминало о где-то далеко существующем тепле. -- Здравствуйте! Василий Федорович! -- стоял возле двери кафедры и вспоминал Аршиинкин-Мертвяк. Именно так это сегодня двумя часами назад и было: окликнул профессора возле входа в Университет Миша -- молодой человек направлялся на какую-то кафедру по каким-то своим проблемам. -- О-о! -- как-то покровительственно удивился в ответ на приветствие молодого человека профессор, -- добрый день, Миша, -- сказал он. -- Вы как всегда в спортивной форме, изящно подтянуты, глядя на вас я прямо-таки молодею! -- Хочется быть таким же? -- игриво поинтересовался Миша. -- Еще бы! -- воскликнул Аршиинкин-Мертвяк. Есть люди, на которых даже предусматривающая подвижность одежда смотрится по стариковски, но одежда на Мише короткая, по пояс, кожаная, утепленная изнутри искусственным мехом, куртка коричневого цвета, темно-синие джинсы фирмы "Левис" и кожаные, белого цвета, тоже утепленные, кроссовки, вокруг шеи, поверх воротника куртки, небрежно повязан белый мохеровый шарф, -- одежда на Мише сама отставала от него, даже тогда отставала, когда молодой человек замирал на какое-нибудь мгновение. Дело в том, что Миша обладал присутствием внутренней подвижности, которую ощущал сразу любой, с ним общающийся, человек, у которого непроизвольно возникали желания, порывы к движениям, будь то движениям тела или души. Ну, а уж о Мишиной подвижности физической говорить даже не приходилось. Миша и в самом деле для окружающих всегда выглядел азартным в переплетениях своих мускул, присутствие которых понималось, даже если они скрывались под одеждой: его походка воспринималась легкой и невесомой, но чередовалась она местами с прямо-таки, ощутимо-тяжеловесными фрагментами движений, что подчеркивало беглую и разумную силу этого человека. Кроме того, Миша был "нормального роста", как говорили ему вслед, посматривая многие представительницы женского пола -- чуть повыше среднего. Миша имел четкий, красивый, будто графически вычерченный профиль высоколобого, черноглазого лица и смотрелся запоминающимся для первого встречного. Волосы у него были черные и кучерявые, как у аборигена африканца, и он носил их всегда коротко и аккуратно подстриженными, ни в какое время года не прикрывая головными уборами. Но примечательнее всего являлась его широкая и уверенная улыбка, обнажающая два ряда крепких белоснежных зубов. Эта улыбка имела особый магнетизм, и человек, разговаривающий с Мишей, тут же начинал непроизвольно улыбаться. Улыбка Миши передавалась собеседнику, который, независимо от своего желания, улыбался в ответ, и магнетизм этой улыбки можно было бы сравнить разве что с липкой соблазнительностью чужого зевка, но только, если от зевка частенько хочется поскорее избавиться, то от Мишиной улыбки у каждого начинали обнажаться человечность и хорошие манеры. Мише было двадцать два года, уже около двух лет, как он демобилизовался из десантников, и теперь готовился поступать в спортивный вуз, будучи уже трижды мастером спорта по шахматам, большому теннису и самбо. Миша снимал однокомнатную квартиру в районе станции метро "Тульская" и жил там один, изредка его привлекали женские посещения, любил он строго, без излишеств, но вкусно поесть, практически не пил спиртного, немало читал всевозможных книг, увлекался автомеханикой, но только чисто теоретически, потому что приобрести машину, хотя бы и старую, пока не хватало средств, но права на вождение автомобиля уже имел. И мало кто знал, да в огромном городе этим и не очень-то принято интересоваться, что Миша являлся бывшим воспитанником детского дома, и лишь основательная сила воли не позволяла этому молодому человеку время от времени депрессировать одиночеством и не ранить окружающих заостренными лезвиями эгоизма, чтобы потом от этого самому не мучиться совестливо: эти лезвия эгоизма ему удалось уничтожить, переломать в спорте. -- А вы, Василий Федорович, -- улыбнулся Миша, и профессор тут же оскалил свои неровные зубы в ответ, -- будете опять предлагать в Университет? -- спросил молодой человек, почувствовав, что профессор что-то хочет ему сказать, но как бы раздумывает. -- Да ты же несклоняемый! Всегда в одном лице! -- от души хохотнул профессор, что редко он когда смог бы сделать, и этот хохоток скорее походил на какой-то внутренний толчок, дребезжание развернувшейся пружины, глубоко придерживаемой эйфории, необъяснимого, глубокого возбуждения, но Миша на это не обратил внимание. -- Спорт, Василий Федорович -- моя стихия! -- весело ответил он на шутку профессора. -- Да ты знаешь ли, чудак-человек, что спорт -- это буквально все, что только можно себе представить? Спорт -- это соревнование: кто лучше, больше, дальше, -- объяснил профессор и с добродушной ехидцей, -- "вот мол, как я тебя", -- прибавил в интонации, будто для малого ребенка, -- а соревнование присутствует в любом деле! -- и тут же профессор улыбнулся Мише. -- Пусть так! -- весело ответил Миша. -- С профессорами философии спорить -- бесполезно! -- подчеркнул он последнее слово, -- но я занимаюсь теми видами спорта, которые мне нравятся. -- Молодой человек снова улыбнулся, улыбка перемагнитилась на лицо профессора. Миша, развернувшись красиво корпусом, хотел было уже направиться в сторону входных дверей в здание Университета, думая, что встреча на этом исчерпана, но... -- Миша! Подожди, пожалуйста... -- будто спохватился профессор. -- Да, Василий Федорович, -- сразу же остановился и вежливо отозвался молодой человек. -- Слушай, Миша, у меня есть несколько задачек -- ну, никак не могу решить! Может, поможешь? -- Можно. В следующие выходные захватите с собой на дачу, -- не раздумывая, охотно согласился молодой человек. -- А если сегодня? Как ты на это смотришь? -- Сегодня? -- немного подумал молодой человек. -- В принципе можно. Они при вас? -- Дома. -- Ох, и хитрый вы человек, Василий Федорович! --лукаво прищурившись, проговорил Миша, и снова приняв серьезное выражение лица, спросил: -- у вас какое-то сегодня торжество? -- Ну, если ты придешь, то устроим и торжество. Большего не обещаю -- маленькое, но со вкусом. Так как? Договоримся? -- А почему бы и нет? -- весело сказал молодой человек и улыбнулся, и Аршиинкин-Мертвяк тут же примерил эту улыбку на свое лицо. -- Хорошо, -- определился профессор. -- Часикам к семи сможешь? Устроит? -- Нормально. Аршиинкин-Мертвяк полез во внутренний карман своего кожаного на меху пальто и извлек оттуда какую-то разноцветную карточку. -- Держи мою визитку, -- сказал профессор и протянул карточку молодому человеку. -- Там есть мой домашний адрес и телефон, -- пояснил он. -- Единственное вот..., -- как-то замялся Миша. -- Как ваши домашние? -- А! Из домашних? -- только я и моя дочь. -- А-а др... -- Это и все. Мы живем вдвоем. -- Ну, если так, -- оживившись, сказал молодой человек, -- и мой визит особенно не помешает, я обязательно буду! -- улыбнувшись, согласился он окончательно. Они распрощались до вечера, и Миша направился в здание Университета, а профессор съездил на своей машине в ближайшее кафе перекусить и снова вернулся на работу. Именно так это и было двумя часами назад, а потом..., а потом разговор с Юс... Внезапно, в размышления Аршиинкина-Мертвяка ворвалась студенческая суета, возникшая словно ниоткуда -- наступил перерыв между лекциями. Рыцарь Чести Вечером Аршиинкин-Мертвяк находился у себя дома. Он сидел в своем рабочем кабинете и время от времени посматривал на часы, между тем как, по очереди, терпеливо оценивал шахматные задачи в брошюре, которую он сегодня специально купил в киоске по дороге из Университета домой, он подыскивал среди множества задач, на его взгляд, наиболее интересные, где бы действительно он смог оказаться в затруднении, в случае, если бы он и в самом деле взялся за их решение. Шахматы профессор не любил, но уважал их за развитие логики, и он с удовольствием заменил бы игру в них на что-нибудь более подходящее его сердцу, но такого занятия пока не находилось. Наконец профессор отметил карандашом несколько задач и отложил брошюру в сторону на видное место на своем рабочем столе. "Половина седьмого" -- промыслил он про себя, когда в очередной раз взглянул на свои ручные часы, -- "Скоро должен быть и Миша. Насколько я помню, -- продолжал внутреннее размышление Василий Федорович, -- Этот молодой человек был всегда пунктуальным..." Медленная туманность воспоминаний нежно и тепло стала окутывать профессора и он, откинувшись на спинку дивана, в сонливой истоме липко зевнул, опустил подбородок на грудь и мягко закрыл усталые за день глаза. Нет, он совершенно понимал, что не спит, осознает свое присутствие дома, в рабочем кабинете, сидящим на своем излюбленном диване... Плавно, не отчетливо для того чтобы разглядеть, но достаточно для ласковой ощупи его причудливых чувств, всплывали, откуда-то из неведомой, но понимаемой, точно присутствующей, глубины, в которую теперь стремительно падал Василий Федорович, видения его пережитого прошлого. Видения прошлых лет заговорили о себе: Тогда, они, Василий Федорович и дочь Юля жили уже без супруги и матери. Все на двоих и для двоих. Юля и он -- дочь и отец. Он самостоятельно воспитывал дочь: ухаживал за ней, обучал премудростям жизни. Юля все больше взрослея, напоминала, да что там напоминала -- походила на свою маму, да что там походила -- являлась ее волшебной копией: по форме и движениям тела, в эмоциях и чувственных переживаниях, в логике мышления. И она очень любила своего отца, так же как мама, жена... Насколько у нее получалось, она и вела себя дома, словно маленькая хозяйка: убиралась в квартире, перепачкиваясь при этом с ног до головы, сама кулинарничала -- пока под руководством и присмотром отца, пыталась, и где-то получалось у нее, заниматься стиркой белья, правда, приходилось папе многое перестирывать заново, выжимать, но все-таки! Воспоминания завлекали в свои ласковые глубины профессора, и расслабленный полет в них стареющего человека нравился ему, среди разноцветного мельтешения чувств и образов памяти стали появляться очертания намагниченных деталей, особо близких. И вот... Словно картинки для разукрашивания... Оживающие слайды чувств... Влажная кожа... Дочери... -- семь лет... Юля, только что после совместного купания. Неловко девочка, переминаясь с ноги на ногу, стоит в своей разобранной кроватке... Щекотно... Едва примагничиваются... Щекотные ладони папы... Едва припухшие, но уже упругие груди, не по детски крупные соски, настороженные голени... А лицо -- улыбающейся жены... Капельки воды -- промокает, стирает сухое полотенце... Однажды, когда Юле было уже лет около девяти, он не удержался... Нет, Василий Федорович, продолжительно боролся, смотрел в Юлины сосредоточенные, немного напуганные глаза... Но... На что-то похоже... Близко, неловко, похоже, мучительно... Запретная ласка... Ей... было приятно... Так... он... все-таки... сдался... Потом, где-то еще около года, Василий Федорович продолжал купать свою дочь, но она все больше стеснялась его и ускользала от того, чтобы повторялось... В короткое время она совершенно стала самостоятельной не только в купании, но и в отходе ко сну. И все-таки, в подвижной игре ли, в домашних делах и прочем, нет-нет, да девочка неожиданно оживляясь и тут же, замирая на некоторое мгновение, исподволь, посматривала на своего отца выразительно светящимися от неведомой радости глазами, словно была благодарна... Даже теперь, когда Юля уже стала совершенно взрослым человеком, иногда она так посмотрит на своего отца, будто до сих пор..., те же глаза детства. Отдаленное волнение... Оживающее сновидение... Но разум... ... Внезапно, там в прихожей, надломленной мелодией встрепенулся электрический звонок -- кто-то пришел. Аршиинкин-Мертвяк тоже встрепенулся у себя в кабинете на диване, будто этот звонок ужалил его в душу, и тем самым образные размышления профессора остановились, оборвались, и стали медленно рассеиваться... "Что это? Где я? Почему?..." -- в первые мгновения подумалось Василию Федоровичу. Аршиинкин-Мертвяк ощущал мутную тяжесть в области сердца, мысли его еще путались и теперь спотыкались об убегающих врассыпную , только что властвовавших над ним образов прошлых, но близких лет. Профессор настороженно приходил в себя, осмотрелся по сторонам, разгадывая что произошло... Звонок в дверь повторился, но уже безболезненно для хозяина квартиры. Тут же профессор спохватился и, бегло нащупавши под ногами домашние тапочки, подскочил с дивана, вышел в прихожую и, засуетившись с открыванием зам-ков, поторопился успокоить гостя через дверь: -- Открываю, открываю. -- Но впопыхах Василий Федорович замешкался: вместо того, чтобы открыть замок, он его провернул в обратную сторону -- закрыл на еще один оборот и пока догадался об этом -- думал, что замок заело. -- Минуточку... Одну минуточку... Сейчас открываю, -- оправдывался он пытаясь заполнить паузу собственной неуклюжести, силясь отщелкнуть непослушный замок. Наконец замок поддался, привычно скрежетнул его металлический запор и профессор открыл входную дверь. На пороге оказался Миша. -- Василий Федорович, -- шутливо обратился он к Аршиинкину-Мертвяку, -- вы наверное коллекционируете дверные замки? -- Совершенно нет! У меня их всего два... Проходите Миша. -- Барахлят? -- улыбнулся молодой человек, кивнувши головою в сторону замков, когда профессор уже захлопнул входную дверь и они вдвоем оказались друг против друга в теснине прихожей. -- Могу отремонтировать, -- предложил молодой человек. -- Да нет, -- чувствуя себя немного неловко, сказал профессор, -- замки в норме. Это я так, вздремнул немного... Усталость накопилась... Перепутал, в какую сторону открывать. -- Понятно, -- отчеканил молодой человек, -- так может, я приду в следующий раз? -- Надо всегда жить настоящим моментом, Миша. -- Ясно. Остаемся. Только... -- наигранно сконфузился молодой человек и снова кивнул головой в сторону входной двери. -- Что такое? -- обеспокоился профессор, -- что-нибудь не так? -- Замок, -- сказал Миша. -- Смогу ли я потом... обратно выйти через эту дверь, -- улыбнулся он. -- Выйти-то всегда можно, -- улыбаясь в ответ, сказал хозяин квартиры, -- но, смотря в какой, так сказать, ипостаси, -- и он лукаво заглянул в Мишины спокойные глаза. -- О чем это вы, Василий Федорович? -- ровно и уверенно спросил Миша. -- Ну, есть возможность выйти в хорошем настроении, в плохом, что не желательно, а можно и не выйти вовсе, -- объяснился в игривом тоне профессор. -- Вы что, мне предлагаете у вас остаться жить? -- Человек никогда не предлагает -- он делает лишь то, что вынуждают его производить обстоятельства его жизни. Они и предлагают. -- По-моему, подобные обстоятельства от-сутствуют. -- Сейчас да. Но в жизни всякое бывает, молодой человек... -- задумчиво проговорил профессор, выдержал паузу, и как только гость хотел было что-то сказать, профессор, тут же обеспокоенно и гостеприимно снова заговорил. -- Снимайте обувь здесь, одевайте тапочки, вот они, и проходите в кухню. Она у нас, слава Богу, нормальных размеров, а я сейчас, -- словно отдал распоряжение он и, быстро удалился в свой кабинет и оттуда уже, выглянув на мгновение, добавил. -- Если хотите помыть руки -- свежее полотенце и мыло там, в ванной, -- но выглянув еще раз, выкрикнул уже скрывшемуся молодому человеку за поворотом прихожей, ведущем в сторону кухни. -- Да! Свет в ванной! Его выключатель за кухонной дверью! -- Спасибо! Я уже разобрался самостоятельно! -- откликнулся приглушенно Миша. Послышался шум воды. Аршиинкин-Мертвяк задумчиво остановился у рабочего стола в своем кабинете. Никогда еще в своей жизни он не волновался так. Он чув-ствовал себя человеком, идущим по минному полю, и хотя в руках этого человека и была карта расположения мин, все равно -- жутко и страшно. Приходится каждый свой шаг вымерять по карте, и только бы не оказалось ошибки на ней! Если бы неделю назад... Он давно бы уже вы-проводил, да что там выпроводил -- ни за что бы не пригласил этого молодого человека к себе домой! Но теперь многое меняется. Профессор изо всех сил собирался с духом. Еще днем, до встречи с Юсман, ему казалось, что все так безоблачно и совершенно в задуманном. Но сейчас... "Надо взять себя в руки. Сосредоточиться надо", -- определился он в своих мыслях, но неуверенность в положительном исходе продолжала корчить профессору выразительные рожи, она искушала его фантазию и омерзи-тельно-страшные чувственные картины увязали в его оскаленной душе, и Василий Федорович все жевал и пережевывал уродливые предположения на будущее... Миша теперь уже сидел на жесткой деревянной табуретке в кухне у окна и равно душно перелистывал один из номеров журнала "Путь от себя", который попался ему на глаза оброненным на пол. И вдруг: -- Ну, и что читаем? -- неожиданно услышал он. Молодой человек тут же оторвал глаза от журнала. -- Юля?.. -- озадачился он. -- Меня пригласил ваш отец, -- оправдал он свое одиночество на кухне. -- Да уж понятно, что вы не сами забрались, -- улыбчиво подытожила девушка. -- А папа где? -- поинтересовалась она. -- Насколько я понимаю -- в кабинете, -- ответил молодой человек, -- обещал скоро быть. Я не помешаю вам здесь? -- в свою очередь спросил и он у девушки. -- Нисколько. Я сейчас приготовлю чай. -- Вам помочь? -- Гость обязан пить чай, а не угощать! -- парировала предложение девушка. -- Извините за поведение, нарушающее статус гостя, -- улыбнулся молодой человек. Ничего страшного. Я этого пока не заметила. Девушка поставила на плиту небольшой ни-келированный чайник, ловко извлекла из холодильника кусочки торта, уложенные на мелкой расписной тарелке и, поставив ее посредине кухонного стола, села напротив молодого человека тоже на табуретку. Все это время молодой человек похоже теперь углубленно вчитывался в содержание какой-то статьи в журнале. -- Так что же все-таки мы читаем, -- при-ветливо, заинтересованно улыбаясь, спросила девушка. -- Да так, -- пожавши плечами и протянувши журнал девушке, ответил молодой человек, -- взгляните, если интересно. -- А вам?.. Интересно? -- получая журнал из рук гостя, спросила она. -- Как вам сказать... -- молодой человек не-много сконфузился, -- говорят -- "на безрыбьи и рак рыба!" -- Понятно, -- кокетливо подкивнула головою девушка и вслух прочитала заголовок ста-тьи, -- "Внимание! "Обратная сторона"..." -- на короткое время она задумалась, пробегая глазами содержимое статьи. -- Что-то не совсем улав-ливаю смысл, -- наконец произнесла она свое мимолетное заключение и отложила журнал в сторону. -- Почему же, -- возразил молодой человек, -- насколько я понял -- они реабилитируют некоторого рода людей, исправляют их психику, если клиенты добровольно на это согласны. По-моему, довольно необходимая обществу миссия. Что-то вроде -- психохирургии. -- Все они проходимцы! -- воскликнула девушка, -- Любое благое можно использовать и во вред, и даже неплохо наживаться на этом. -- Ну, так можно начать подозревать всех и вся! -- воскликнул молодой человек. -- А по-моему нужное дело, и оно на своем, никому не мешающем месте. -- А я говорю нет! -- настаивала девушка. -- Если можно разубедить человека в его тяготении к противоположному полу, то почему бы не суметь, если это понадобиться, произвести обратное, а?.. -- Ну, знаете, Юля! Я не агент этой фирмы и не ее жертва и потому не могу ничего сказать вразумительного и оправдательного. -- А жаль, -- немного обиженно сказала девушка. -- Я вас обидел? -- заботливо спросил молодой человек. -- Бог с ней, этой фирмой! -- Да поймите же, что каждый из нас, может случиться так, -- не застрахован от подобных экспериментаторов, пока они спокойно существуют. -- Мне кажется, там наверняка неплохо налажен Федеральный контроль, во всяком случае, я так думаю, -- улыбаясь, попытался оправдаться молодой человек. -- Это вам так хочется думать! -- не унималась девушка. -- И вообще, -- на мгновение призадумалась она, как бы вспоминая что-то. -- Откуда у нас этот журнал? -- и тут же добавила: -- Ах, да! Это наверняка ваш, Миша? -- Как раз-таки нет! -- развел руками в не-доумении молодой человек. -- Это ваш..., в смысле он лежал здесь на подоконнике. -- Интересно, -- снова призадумалась девушка, --значит, его принес папа? -- О чем взволнованная беседа? А? Молодые люди! -- вклинился в разговор на кухне профессор. Он вошел неожиданно. -- Ты уже вернулась из Университета, Юля? -- обратился он к дочери. -- Очень хорошо. -- Добрый вечер папа, -- сказала Юля, не вставая с табуретки и, опустив глаза на лежащий журнал прямо перед ней на столе, сказала: -- Папа? -- Что, Юлинька? -- мягко наклонился к дочери Аршиинкин-Мертвяк. -- Зачем у нас дома такие вещи? -- девушка указала рукой на журнал. -- А что такое?! -- воскликнул Василий Фе-дорович, -- журнал как журнал. Я его сегодня в нашем почтовом ящике нашел, наверное почтальон перепутал, положил не по адресу. -- Смотри, -- сказала напористо Юля, -- какие проходимцы существуют! -- и она торопливо разлистнула журнал на том самом месте, где находилась, только что обсуждаемая до прихода профессора на кухню, статья. Аршиинкин-Мертвяк взял журнал из рук дочери совершенно спокойно и в недоумении успел взглянуть на одно мгновение в сторону Миши, как бы ища поддержки. -- Юля, -- немного оживился молодой человек, -- все-таки вы преувеличиваете. -- Нисколько! Прочти папа, прочти, -- настойчиво попросила она отца. Когда профессор осознал заголовок "Вни-мание! Обратная сторона...", дальше читать он не мог, но делал вид, что читает. Эта статья для него была и в самом деле неожиданностью. Василий Федорович действительно вытащил журнал из собственного почтового ящика сегодня, когда возвращался из Университета домой. Аршиинкин-Мертвяк почувствовал испуг, перемешанный с восторгом: "Они -- напомнили о себе!.. Но что ожидать дальше?.." -- Ну, и что скажешь, папа? -- не удержавшись, поторопила отца с ответом по-поводу статьи Юля. Но профессор молчал. Он, все так же продолжал "вчитываться" в статью и ориентировался: в какой форме лучше выказать свое отношение. -- Судя по твоему виду, папа, так ты, чего доброго, начнешь их сейчас восхвалять и оправдывать! -- подозревала девушка, пытаясь предугадывать реакцию отца. -- Зачем же так: с натиском? -- негромко, исподволь наблюдая за происходящим, попытался предложить сдержанность Миша. Но последняя фраза дочери, собственно говоря сама подсказала профессору то, как себя вести в отношении статьи и он поспешил определиться: -- Этика, -- начал не спеша и замысловато он, -- штука основательно серьезная... -- Вот-вот, папа! -- одобрила отца Юля, -- Ты философ, профессионал! Ты не должен оставаться в стороне. Где гарантии, что мы все можем спать спокойно, если существуют подобные фирмы? Мне кажется, что ты обязательно должен выступить в этом журнале со своей статьей и насторожить его публику. Пусть все задумаются о гарантиях и потребуют не рекламы, а, прежде всего, убедительных доказательств на право существования подобных фирм, существования однозначного, а не двусмысленного, не двувозможного. Девушка говорила горячо и напористо. Но молодой человек не заметил, что ее волнительное беспокойство по поводу статьи вызвано всего лишь не безразличным отношением к гостю, в самом прямом смысле как к противоположному полу. И будь на месте этой статьи какая-либо другая, Юлю бы так же понесло в разговор. "Эта статья -- случайное совпадение по моей неосмотрительности произошедшее", -- мыслил про-фессор. И, все-таки, отец усмотрел, правда не сразу, но понял мотив поведения дочери. Аршиинкин-Мертвяк радовался про себя, за то, что дочь не равнодушна к Мише, это и входило в план его сегодняшнего вечера, но и муть сосала его душу. Ревность и неуверенность в проектируемом исходе заставляли его внутренне переживать, излишне сосредоточиваться, а за это приходилось расплачиваться рассеянностью. Но главное! Василий Федорович понимал главное. Это -- цель... Она вела и вселяла надежду. Одержимость -- это путь Победителя. Победителя невозможно убить и нельзя победить, потому что -- Победителю не с кем сражаться, в противном случае, он не Победитель... -- Вы уж меня простите, конечно... -- обратился к девушке и ее отцу молодой человек, -- насколько я понимаю, я был сегодня приглашен в гости помочь порешать шахматные задачи. -- Да-да! -- воскликнул профессор, спохватившись, точнее ухватившись за эту подсказку гостя, -- Юля! -- обратился он к дочери, будто одновременно оправдываясь и перед нею за нетактичность дальнейшего продолжения разговора о журнальной статье в присутствии гостя, и перед молодым человеком за свою невнимательность и рассеянность, -- Я и в самом деле пригласил Мишу для решения задачек, -- Василий Федорович развел руками. -- Хорошо, -- немного обиженно согласилась Юля, -- я сейчас налью вам чая и не буду мешать. -- Молодой человек, -- обратился профессор к Мише и немного вытянулся во весь рост, неловко имитируя тем самым стойку "смирно". -- Я готов к бою. Приглашаю вас пройти в мой кабинет. -- Вы на меня не обиделись? -- приостановившись по выходу из кухни, спросил молодой человек у девушки. -- Идите сражаться, Миша. Мужчины должны быть на поле боя, а не дезертировать! -- игриво сказала девушка и обронила улыбку. И Миша тот час обнаружил в своей душе какую-то необъяснимую, но приятную находку. Ничего подобного он еще не встречал и потому удалился в кабинет вслед за профессором, задумчиво улыбаясь... Не спеша, с расстановками передвигались шахматные фигуры по лакированной смуглой доске. Противники сидели в кабинете друг против друга у рабочего стола профессора. Рядом с шахматной доской лежала разлистнутая брошюра с задачами. Так же, не спеша и с расстановками противники переговаривались между собой. -- И все-таки, -- молодой человек выдержал паузу и переставил своего слона. -- Вы не любите играть в шахматы, Василий Федорович. Признайтесь, что так. -- Молодой человек ошибается. Скорее... я... не люблю проигрывать. -- Проигрыш -- вывод и опыт. Выигрыш -- не всегда. Так говорил мой первый учитель по шахматам. -- Ваш учитель был совершенно прав, Миша. Но выигрывает лишь опытный... -- Верно...Но шахматы, уважаемый профессор, вы все-таки не долюбливаете. -- Может быть... Может быть, Миша... А что любите вы, кроме... -- Аршиинкин-Мертвяк воз-мутился. -- Ну, так нечестно! Без этой туры мне вас не обойти. -- Что поделать, сдавайтесь. Я ее честно вы-играл, Василий Федорович. -- Ладно. Попробуем заново. Не возражаете? -- Я для этого здесь и сижу, чтобы помочь вам отыскать правильное решение задачи, -- сказал молодой человек. Все фигуры были снова расставлены по схеме и противники опять приступили к ее разработке, и так же медленно переговаривались. -- Так все же, что же любите вы, кроме... спорта и автомеханики? А?.. Молодой человек... -- Наверно, скорее всего ничего существенного больше не люблю. -- А как моя... дочь? -- Юля?.. -- Ну, другой-то... у меня... нет. -- В каком смысле... "как?" -- В самом прямом... конечно... Вам она... Ваш ход... Нравится? -- В каком смысле?.. Нравится. Так нельзя -- королю шах. -- Я перехожу... И что вы все заладили... "в каком смысле"... "в каком смысле"... Все абсо-лютно... в прямом. -- Я не думал об этом. -- Миша на мгновение взглянул на увлеченного игрою профессора. -- Кто думает, а не... действует. Я перехожу все-таки. Тот... всего лишь -- мечтун... Кто же... действует... и... при этом не думает -- безумец..., сорвиголова. Думать и действовать надо одновременно, молодой человек. Все. Ваши белые проиграли, Миша, задачка решена верно... Миша ушел поздно. Профессор, его дочь Юля и молодой человек долго пили чай и вели беседу о разном. Но каждый из них был по своему внутренне насторожен. Каждый из них исподволь наблюдал за другими, прислушивался к интонациям. -- Как тебе понравился вечер? -- спросил у дочери профессор, выйдя из ванной и намереваясь отправиться ко сну. -- Ты хочешь сказать, нравится ли мне Миша?... Да, нравится, папа. Ты невероятно догадлив. Спасибо за вечер, -- заметно волнуясь, сказала Юля и, поцеловав отца в щеку, тут же ускользнула в свою спальню. -- Ну, и чудненько, -- определился профессор, но этой фразы дочь уже не услышала, она прозвучала негромко, один на один с Арши-инкиным-Мертвяком в опустевшей, опустошенной прихожей. Контакт Ворбий уединился в контактной комнате. За ним только что бесшумно скользнула раздвижная самозакрывающаяся бронированная дверь. Закрылась. Она надежно отсекла контактную комнату от основных помещений фирмы, от все-го мира. Здесь, в контактной, которая всего-то была по площади метров двадцать, не более, Ворбий всегда чувствовал себя уверенно и спокойно. Привычно он полуулегся в особое кресло и опустил перед собою передвижной пульт управления. Вдоль всей одной из стен комнаты контакта, во всю длину и пятиметровую высоту этой стены, размещался главный генератор интегральной фирмы: множество приборов со всевозможными светящимися индикаторами, бесчисленное количество переключателей, мигающих кнопок, слы-шался приглушенный шум ветра -- это множество вентиляторных сквознячков, скрыто вмонти-рованных в таинственных лабиринтах генератора, охлаждало его электронные, пластико-металлические недра. Кресло располагалось как раз посредине комнаты напротив генератора. Все остальные стены, потолок и пол контактной комнаты были сажеобразного, прохладно-бархатного на ощупь черного цвета. В комнате не обнаруживались глазами, но скрыто функционировали источники неяркого, чисто-фиолетового освещения. На пульте было всего три фосфоритно светящихся, едва выступающих над его осно-ванием, квадрата, справа налево -- фиолетовый, красный, зеленый, и каждый величиной с карманный блокнот. Ворбий притронулся к фиолетовому квадрату, и тут же этот квадрат стал медленно угасать в свечении, тускнеть, также фиолетовое освещение в комнате начало таять. Погас фиолетовый квадрат -- контактная комната словно растворилась, и только созвездия огоньков генератора теперь будто парили в открытом космическом бездоньи. Ворбий опустил пальцы правой руки на красный квадрат. Так же как и фиолетовый, этот квадрат тоже постепенно угас. На единственном мониторе генератора пошел отсчет времени. До включения вибрационного поля, "болтанки", как именовал этот эффект Ворбий, оставались "секунды раздумья" -- пока еще можно остановить процесс. На экране , прогоняя друг друга, на отведенное мгновение для каждой, появлялись и исчезали последние цифры -- в обратном отсчете: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один... и -- ноль! Погасли огни генератора, стал нарастать мощный шум, он приближался неведомо откуда, можно сказать -- отовсюду и вот... Все понятнее и понятнее... -- это шум ветра, турбинно гулкого ветра. Только зеленый квадрат пульта и яростно бушующий ветер. Нарастающая скорость полета в неведомом направлении... и... Контакт начался. -- В последнее время ты редко стал меня посещать. -- У меня дела, Гермич, много неотложных дел и даже проблем, -- ответил, немного волнуясь, Ворбий. -- Ты что-то скрываешь от меня? Смотри, Ворбий! Если что..., мне будет терять нечего. -- Все, что тебе необходимо и важно знать -- ты всегда знаешь, в курсе. Твой личный банковский счет в Швейцарии пополняется не меньше моего. -- Все это хорошо, Ворбий, но тело! -- Успокойся, ты получишь и тело. Как только соберем значительные суммы, подыщем тебе крепкого и молодого человека и на его имя переоформим счет. Надо еще поработать. -- Ты и не можешь себе представить, Ворбий, как мне тяжело. -- Я понимаю, ты устал. Но поверь мне, го-лубчик, мы еще с тобою порыбачим где-нибудь на роскошных островах, будем пить бочками водку, трахать смазливых девчонок, и с утра до вечера нас будет жарко полизывать солнышко или промокать прохладная тень! А?! Представляешь: сплошное, проливное солнце и множество прохладных промокашек теней, океан или ветвистые заросли, утоляющие жажду остывающего тела, бодрящие пробежки, игры или цивилизованная, комфортная тишина собственного громадного дома. А?! -- Как ты гадок с такими описаниями, Ворбий! Ты же высасываешь мне душу! Молчи... От этого мне еще больше не по себе. -- Друг мой! Ты должен потерпеть... Всего-то, может быть, еще каких-нибудь годика два-три. -- Семь лет прошло. Я уже отчаялся ждать! Лучше бы мне продолжать являться подопытным кроликом. -- Тебя давно бы уже не было в живых, голубчик мой, а сейчас есть не просто надежда, а действительное, реальное ожидание свободной, прилично не ограниченной жизни. А!? Разве я не прав, Гермич? -- Хотелось бы думать так... -- Сам посуди, Гермич, ты приговорен за многочисленные изнасилования молоденьких девочек. За это надо платить, голубчик. Но ты счастливчик! У тебя оказался выбор, ты попал в мою институтскую лабораторию, ко мне. Я произвел с тобой честную, не подложную сделку. В начале, вместо казни, тебя направляют по твоему согласию в мою лабораторию -- везуха! И тут: вместо медленной смерти в институтских застенках, тебе предлагается некоторая работка, командировка, а!? Каково!.. Всего лишь два-три года еще и все, Гермич, и ты -- зановорожденный, молодой и крепкий, красивый парень, а не сорокапятилетняя полуразвалина, а!? Что скажешь? -- Молчи... Молчи я тебя прошу, Ворбий. И без того сатанинский ужас одиночества. Конечно же, ты прав. Я еще поработаю... Я еще по перетаскиваю этих трахнутых из тела в тело... Тоска, потому и скулю. -- Хорошо. Теперь о деле, Гермич. -- Новые инструкции? -- Похоже так. -- Я слушаю. -- Одного пожилого профессора надо будет перетащить в тело молодое. -- Даже профессор хочет стать бабой! Вонючка. -- Нет. Ты меня не совсем понял, Гермич. Профессора перетащишь в тело молодого человека. -- Ну, это другое дело, благородное. А в чем инструкция, Ворбий, для меня такое привычно, не составит особого труда. -- Так-то оно так, но... Здесь конечный ре-зультат немного другой. Профессора посадишь не как обычно, а вот молодого человека... спустя некоторое время, я подскажу, когда вытащишь. -- Что, обратно? -- Нет, голубчик мой. -- Не понял я тебя, Ворбий, а куда же? -- Вообще вытащишь. -- Убить?! -- Что ты все так называешь нехорошо! -- А как же -- получается... убить. Но мы же не договаривались об этом! Я не убийца. Я даже пальцем не тронул ни одну школьницу -- они сами давали, соблазнять соблазнял, но убить... Ворбий! Я не смогу на такое пойти. Мне будет трудно потом жить. -- Дурашка ты, Гермич, и паникер. Да -- па-никер! Вытащишь его как обычно, тебе же не привыкать, и пусть себе что хочет, то и делает. -- А что с ним произойдет, когда я его вытащу? -- Какая тебе разница! Сделаешь свое дело -- хорошо заработаешь. -- Нет. -- Что нет? -- Я этого делать не буду, и не заставите! -- Хорошо. Хорошо, голубчик мой, Гермич. Главное, успокойся: не станешь делать -- не на-до! -- Спасибо, Ворбий, за то, что передумал. -- Конечно, передумал. Ты только пересадишь их местами и больше ничего. -- Значит, потом я не убиваю? -- Да что ты в самом деле заладил: убивать, убиваю. Я же тебе сказал -- нет. Только пересадишь местами. Профессора на место молодого человека, а молодого человека на место профессора. И все. Уяснил?.. Гермич?.. -- А!? -- Ты что замолчал, не отвечаешь!? -- Немного задумался. -- Я говорю тебе: уяснил задачу? -- Да, уяснил. -- Прощай, до следующего контакта, -- коротко, в довольно невежливом тоне остановил диалог Ворбий и нажал на зеленый квадрат. Тут же, вначале, просочились созвездия огней главного генератора и, через непродолжи-тельное время контактная комната осветилась фиолетовым светом. Ворбий отодвинул в сторону пульт с горя-щими тремя квадратами, поднялся из кресла, медленно и уныло прошелся по комнате к раздвижной двери, она открылась. "Сучонок!" -- оскаленно прошипел сквозь зубы представитель фирмы, покидая контактную комнату. Хозяин -- Алло... Я слушаю вас... Говорите!.. -- Добрый день. -- Здравствуйте. -- Извините за беспокойство: это квартира профессора Аршиинкина-Мертвяка? -- Да. Он самый у телефона. -- Василий Федорович? -- Да. Это я. Кто звонит? -- Будем надеяться, что вы еще не передумали, и наш разговор будет удачным. -- Не говорите загадками! Кто вы? -- Вас беспокоит Георгио Фатович, "Обратная сторона". Профессор ничего не ответил. Зависло молчание с десяток секунд. -- Вы замолчали... Может, мне уже не следовало вас беспокоить? -- Нет-нет. Это просто неожиданно. Точнее... -- Василий Федорович заерзал в кресле у рабочего стола, -- я надеялся, ожидал..., хотел, но предполагал, что все-таки... У вас хорошие новости? -- осторожно, настороженно поинтересовался профессор у представителя фирмы. -- Думаю, что именно так, -- коротко ответил Ворбий. -- Но..., это не однозначный ответ, -- похоже, переспросил Аршиинкин-Мертвяк. -- С моей стороны, точнее, -- поправился Ворбий, -- Со стороны фирмы -- ответ одноз-начный: Да! -- Спасибо, -- тут же поспешил поблагодарить профессор. -- Не торопитесь, -- как бы приостановилпорыв благодарности Ворбий. -- Я сказал, что с нашей стороны ответ положителен, как вы и хотели, но в общем-то, его еще пока нельзя объявлять таковым. -- Что такое? -- еще больше насторожился профессор. -- Вы же сказали "Да". -- Это сказали мы, а что скажете вы? -- Конечно же, да! -- Не торопитесь, профессор! Выразить "Да", согласиться, вовсе не значит, что возникла однозначность сторон, вы меня понимаете, что я имею ввиду? -- Теперь понимаю. Но на этот счет вы можете быть абсолютно спокойны: меня устроят практически любые ваши условия. Я же сказал, что я могу хорошо... отблагодарить. -- Это не телефонный разговор, Василий Фе-дорович. -- Понимаю. -- Вы сможете подъехать к нам завтра, го-лубчик мой? -- Смогу. -- В какое время? -- Лучше, если бы это было после трех дня. -- Договорились, Василий Федорович, я бу-ду вас ожидать в половине четвертого, устроит? -- Да. -- В таком случае, до завтра, профессор. -- До свидания, -- сказал Аршиинкин-Мертвяк, но тут же спохватился и взволнованно заговорил в трубку: -- Георгио Фатович! Георгио Фатович, послушайте... -- но осекся, замолчал, потому что в трубке уже пульсировал неумолимый прерывистый сигнал. "А жаль..." -- поду-мал профессор, -- "Надо бы ему было поубедительнее сказать о благодарности, что она и в самом деле будет большой... Они не должны пе-редумать!.." Аршиинкин-Мертвяк живо подскочил из кресла, но... внутренне... остановивши расшатавшуюся шестидесятилетнюю этажерку чувств, стал сосредоточено прохаживаться по кабинету со взглядом еще одержимой безысходности и одновременно нарастающей надежды -- как арестант, ожидающий амнистии... -- Ну, вот... -- по-взрослому снисходительно, в адрес только что прекратившего существование на телефонной линии абонента, проговорил Ворбий и, как хозяин, открыл паузу со смыслом, известным только ему... Медленно положив телефонную трубку на аппарат, он мягко, слегка откатился в своем рабочем кресле назад, к окну, при этом не отрывая жалящего взгляда от своего собеседника... Теперь, Ворбий, будто приготовившись для начала к смачному плевку на расстояние, неотступно сидел за все тем же столом в Приемной Интегральной фирмы. -- Шлифовка идет чудно, конечно же, если вовремя удалять сучки, вроде тебя, мадам, -- сказал представитель фирмы, как бы давая понять, о чем была его пауза, и как бы пригрозившиею, только что, змеино проползшей. Ворбий противно оскалил зубы в сторону своего собеседника, обнаруживая свое видение в этом собеседнике близкой жертвы. -- Я имею возможность загладить свою ви-ну? -- не поднимая опущенной головы задала вопрос представителю фирмы Юсман. -- А как бы ты хотел...ла, уважаемая Виктория Леонидовна? -- с издевкой, в угрожающем тоне, спросил Ворбий. -- Загладить... Надо заплатить или что-то другое? -- все так же безысходно проговорила Юсман. -- Заплатить... -- повторил, наигранно за-думываясь Ворбий -- Нет! -- Он покачал головой, оттопыривши верхнюю губу. -- Что-то другое?.. А вот это, пожалуй... кое-что! А? -- Хотелось, хотя бы так, -- немного ожила Юсман и в надежде на мгновение, взглянула в сторону представителя фирмы и снова опустила глаза. -- Ладно, -- коротко определился Ворбий и немного помолчал, -- В конце концов, ты всегда можешь умереть: поживешь, пока и поможешь, а может..., поможешь и будешь как прежде жить. Все зависит и будет зависеть уже не от тебя, а от обстоятельств, которые сложатся. Тебе больше ничего не остается. Твоя жизнь -- благополучный исход предприятия. У тебя нет выбора, мадам, голубчик мой! -- Я согласна. Что необходимо делать? -- сказала Юсман в интонации, которую давно и нетерпеливо, взволновано ожидала проявить, но еще не было такого дозволения. А теперь, наконец-то, ей разрешено загово-рить в этой интонации, и пусть даже так: надменно -- брошена, как собаке кость, брошено разрешение на подобную интонацию, брошено -- "в фирменной упаковке", упаковке, которую Виктория Леонидовна стала, не раздумывая, распаковывать и тут же примерять на себя, примерять разрешенную интонацию на свой голос, его звучание, примерять как подарок представителя фирмы. И даже, если эта интонация окажется ей не к лицу, то, лишь бы он этого не заметил, должно понравиться хозяину. Нужна необходимая хозяину реакция. Свидание -- Мой отец какой-то необычный в последнее время, и мне кажется, что он... задумал меня выдать замуж. -- сказала Юля, и в ее глазах промелькнула обворожительная догадка о чем-то. -- Вы знаете, Юля, я тоже это заметил, -- поддержал направление разговора молодой человек. -- Интересно, Миша, -- приветливо и застенчиво посматривая на свои ручные часы, проговорила девушка, -- отчего же именно вы, и что, и как могли заметить? -- Целый каскад вопросов! -- воскликнул молодой человек, и девушка подняла опущенную голову и едва, ненадолго, прикоснулась к его лицу своим понимающим взглядом. Миша обнажил свою очаровательную улыбку, которая тут же перемагнитилась на лицо девушки. -- Я должен обязательно отвечать, -- сказал он, -- или мне предоставляется право выбора, например, сохранять страшную тайну? -- Мне кажется, следуя нормальному этикету, вы должны объясниться! -- определилась девушка. -- Извините, но я не в гостях, мы на нейтральной территории и потому... -- Хорошо! -- оборвала собеседника Юля, и в ее голосе выказалась упрямая гордячка. -- Пусть будет, как вам хочется. -- И она сделала вид, что ей абсолютно безразлична тема начатого разговора. -- И все-таки вам не безразлично -- буду от-вечать я или нет?! -- Может... -- Юля призадумалась, -- это именно так. -- Тогда я лучше отвечу? -- Попробуйте, -- задумчиво проговорила девушка. -- В таком случае... Гм... Да... -- запнулся, начавши было говорить, молодой человек, набираясь решительности, -- ваш отец приглашал меня в гости... -- Помочь порешать задачки, -- оборвала его девушка. -- Нет. То есть да, но... решение задачек не являлось, как я догадываюсь... -- Отец предложил вам жениться на мне? -- Да, -- сказал молодой человек и озадаченно обронив заметно взволнованную паузу, уточнил -- то есть нет... -- Так что же? -- Василий Федорович намекнул мне об этом... -- Я не думаю, что нам необходимо больше встречаться, -- коротко сказала девушка. Она сразу же ушла. Уличные фонари будто косились на молодого человека, небрежно освещая переулок напря-женными клочьями света. Ее каблуки отстучали вниз по лестнице. Лестница увела девушку в ла-биринты метро. Гости Это происходило около двух часов дня, того самого дна, который ознаменовался началом... -- Миша, мне некого было больше пригласить, кроме вас, -- наспех объяснился перед мо-лодым человеком профессор. -- Извините. -- Что произошло, Василий Федорович? -- Я все объясню, не волнуйтесь. -- Почему именно здесь, в этом переулке и такая спешка встречи? Ничего не понимаю. Че-стное слово, Василий Федорович. Что-то случилось невероятное? -- Погодите, Миша, с догадками! -- бегло остановил молодого человека Аршиинкин-Мертвяк. -- Скажите: вы помните тот журнал? -- Какой? Их бесчисленное множество! -- Тот самый, который вы невзначай почи-тывали у меня на кухне, в тот вечер, помните? -- Ну, помню, был какой-то журнал, -- сказал Миша. "Ерунда какая-то, причем тот журнал", -- подумал он про себя. -- Пожалуй, не название журнала меня привело сюда, а название его статьи, "Обратная сторона" -- помните? -- Что-то припоминаю... -- задумался нена долго молодой человек, -- кажется, там описы-валась какая-то фирма, которая реабилитировала, или что-то вроде этого, мужеподобных и наоборот -- в нормальных, кажется, путем исправ-ления психики. Но причем здесь статья? -- озадачился еще больше молодой человек. -- Правильно, -- тут же согласился профессор,--и статья не причем, но фирма! Вы помните мой коротенький спор с Юлей по поводу содер-жания работы "Обратной стороны"? -- Не припоминаю в деталях, но в общих чертах да. -- Понимаете, Миша... Как бы вам это правильнее объяснить... Я долго выискивал возможность попасть в эту фирму, потому как, меня, как профессионала, плюс нарекания дочери, весьма заинтересовала правильность, если хотите, со-циальная юридичность в подобной форме ре-шать сложнейшую проблему. "Обратная сто-рона" -- довольно труднодоступная фирма для человека с улицы, не пораженного болезнью по-ла. Но, все-таки, мне удалось, буквально двумя часами назад, договориться о встрече с ее пред-ставителем. Понимаете?! -- То, что вы договорились о встрече и вашу заинтересованность -- я понимаю, Василий Федорович, но! -- Какой вы недогадливый, Миша! -- заботливо похлопал по плечу молодого человека про-фессор (если бы молодой человек оказался по-внимательнее, то он бы обязательно заметил, что профессор сейчас нервничает, то и дело искоса поглядывает по сторонам и будто недоверчиво ощупывает собственные кисти рук, словно проверяя принадлежат ли ему они, его ли это руки), -- помните предостережения Юли? -- Не помню. -- Она говорила, что если могут избавить кого-то от психического неуюта -- прибывать в теле мужчины, но страдать желанием иметь обличие женщины и наоборот -- то есть, помочь обрести общепринятое сознание себя, то есть, полная или приличная вероятность, соблазн, лазейка и для обратного эффекта! -- Хорошо! Возможно это так, но я все равно ничего не понимаю, Василий Федорович. Что должен делать я? Ворваться в фирму и потребовать, чтобы вас туда пропустили, так вы уже договорились об этом. Может мне необходимо их побить, но... -- Это уже ближе, но бить никого не надо, Миша. Я вас очень прошу, -- профессор взглянул на часы,-- через пятнадцать минут мне на-значена встреча, сопроводите меня в эту фирму. -- Телохранителем? Что же вы сразу не сказали. Это нетрудно, но что вам бояться, Василий Федорович, это же вполне официальная фирма. -- Так-то оно так, но "Береженого -- Бог бе-режет" -- как говорится. -- Боитесь, профессор? -- В себе я уверен, но Юлины фантазии, при-знаться, немного навеивают на меня некоторые сомнения, а потом, такая труднодоступность! Остается думать, что в жизни всякое бывает. -- Все-таки вы чудной, Василий Федорович, надо полагать, эта фирма где-то здесь поблизости? -- Мы стоим возле нее, Миша... ... Вечером этого же дня Юля обыкновенно ожидала возвращение отца из университета. На циферблате настенных часов стрелки отследили восемь, половину девятого, но в пятнадцать минут десятого часы развели стрелками, будто руками в стороны, не ведая, будто удивившись, почему от них отстает хозяин. Юля выключила телевизор, подошла к окну, и оглядевши настораживавшийся на ночь двор, потянула за специальные веревочки и захлопнула шторы. Затем она взглянула на телефон, приблизилась к нему, осторожно занесла руку над аппаратом и несколько мгновений казалось ей, что телефон вот-вот зазвонит, но он молчал. "Исправен ли?" -- подумалось девушке и она скоро сняла трубку и прислушалась к ней -- "Гудок есть", Юля положила трубку на место. И тут раздался и в самом деле звонок! Девушка схватила трубку, но неуклюже и аппарат свалился с тумбочки на пол. Звонок повторился дважды подряд. Теперь только Юля сообразила, что звонят в дверь, а не по телефону, и она поспешила в прихожую. -- Добрый вечер, -- сказала, кажется, незна-комая женщина, объявившаяся на пороге, когда Юля открыла дверь. -- Мне можно пройти? -- А вы кто? -- озадаченно поинтересовалась девушка. -- Я -- Юсман Виктория Леонидовна, кан-дидат психологических наук. Я работаю в Уни-верситете. Мы знакомы с Василием Федоровичем. -- Да... Я припоминаю что-то, -- задумчиво проговорила девушка. "Наверно, это и есть из-бранница папы -- промыслилось ей. -- Дачный поселок, и... по-моему я присутствовала на защите ее диссертации?" -- Мне можно войти? -- будто поинтересовалась женщина. -- Конечно, проходите, -- спохватилась девушка, -- но папы еще нет. -- А вы Юля? -- утвердительно спросила гостья, после того как, по-приглашению, молча прошла в гостиную комнату и уселась в предложенное хозяйкой кресло. -- Да, вы не ошибаетесь. -- А что это у вас телефон валяется на полу, поломался? -- Нет. Мое неосторожное движение. -- Бывает, -- будто одобрила Виктория Леонидовна. -- К сожалению, папы еще нет, -- напомнила девушка и тут же уточнила: -- Вы же к нему? -- Нет. Скорее по его поводу. -- Как это понимать? -- Мне необходимо с вами серьезно переговорить, Юля. -- О чем? -- поинтересовалась девушка, хотя ей подумалось, что она понимает смысл данного визита. "Такая пришла не удочерять -- у нее свои планы и стиль, хорош папа!" -- Честно говоря, мне трудно об этом говорить вам, сейчас должна подъехать еще одна женщина, думаю, что тогда мне будет легче объясниться. -- Вы как будто меня к чему-то готовите? Что за внезапная вечерняя таинственность? -- Не стану скрывать, я и в самом деле, как вы правильно догадываетесь, подготавливаю вас. -- К чему? -- Жизнь штука сложная. Вы, человек взрослый и умный... -- Что вы хотите этим сказать? -- Все-таки, давайте дождемся Веру. -- Вера -- это и есть та самая женщина, которая должна подъехать? -- Именно так. Наступило произвольное молчание: Юля сидела так же как и гостья в кресле напротив, их разделял низенький журнальный столик. И вот раздался непродолжительный, но какой-то, как показалось девушке, вкрадчивый звонок в дверь и Юля внутренне насторожилась. "Может, они собрались делить моего отца?" -- думала она, -- "А где же все-таки он сам? Непонятно, ничего непонятно!.." -- Это Вера, -- сказала Юсман. -- А почему вы так уверены в этом? -- удивилась уверенности гостьи девушка. -- Должна быть она, если, конечно же, к вам не имеет кто-либо обыкновения приходить в гости в такое время. -- Но ведь здесь живет еще и мой отец, и это может быть он, скорее всего! -- определилась Юля, обрадовавшись про себя, что сейчас должно многое проясниться. -- Нет, -- категорически заявила Юсман, -- это никак не может быть Василий Федорович! -- А что так? -- съехидничала немного в тоне своего голоса девушка, приостановившись у выхода из гостиной, -- вы бы не хотели с ним встречаться? -- Нет, это не так, Юля. Просто... -- заговорила сбивчивыми расстановками Юсман, -- он..., именно он..., сейчас прийти -- это исклю-чено. -- Ладно, -- определилась девушка, -- сейчас посмотрим! -- и она поспешила в прихожую ко входной двери. "Почему эта женщина так уверена, что отец, именно папа, сейчас прийти не может?" -- по пути в прихожую думалось Юле, -- "Либо она знает, где он, либо успокаивает себя надеждой на желаемое, либо..." Юля, даже не посмотревши в глазок, машинально-ловкими движениями открыла входную дверь: на пороге стояла какая-то, теперь уж точно -- совершенно не знакомая девушке женщина. Выглядела она лет на сорок пять, хотя, возможно, была и моложе: довольно плотненькая, невысокого роста, волосы редкие, цвета свежей ржавчины, коротко подстрижены. Лицо округлое, отчего ее лоб воспринимался заметно ужатым в висках. При виде этой женщины возникало состояние, будто она только что наелась чего-то жирного и сладкого, а руки и губы не вымыла. Ее серый утепленный плащ, казалось, распахнула нараспашку массивная грудь. Но в общем, эта женщина понималась подвижной, прочно стоящей на ногах. -- Что с моим папой?! -- тут же требовательно спросила девушка, и эта взволнованная фраза, которая бесцеремонно обнажила внутреннее волнение Юли, словно преградила путь в квартиру очередному гостю. Женщина на пороге оторопело смотрела в глаза хозяйке квартиры, наконец: -- Он болен, -- сказала она. -- Вы что, издеваетесь?! -- немного подкрикнула в голосе девушка. -- Нет. Он действительно болен, Юля, -- услышала за своей спиной девушка. Юля повернулась назад: сказанное принадлежало Юсман, которая тоже, вслед за хозяйкой квартиры, вышла из гостиной. -- Внезапно заболел, -- снова подтвердила Юсман и добавила: -- Это -- та самая Вера, которая должна была подъехать. -- Проходите, -- сказала печально и медленно Юля женщине, стоящей на пороге. -- Да, но... -- начала было говорить женщина и загадочно замолчала. -- Что? -- тут же задала вопрос ей девушка. -- Дело в том, что я не одна, -- ответила Ве-ра и она молча повела головой в сторону, указывая тем самым на присутствие там, чуть пониже площадки этажа, на ступеньках лестничной клетки, еще кого-то, какого-то человека, которого девушка никак не могла заметить, находясь в прихожей у распахнутой входной двери. -- Кто там? -- оживляясь, спросила Юля у Веры и не дожидаясь ответа, потребовала для себя желаемого подтверждения, -- папа?! -- бы-ло воскликнула она. -- Нет. Это... молодой человек. Вы его знаете. -- Кто? -- настороженно и пугливо забеспокоилась хозяйка квартиры. -- Юленька! -- послышалось с лестничной клетки, -- ради бога, не волнуйтесь, -- продол-жал говорить приближающийся голос. -- Это я. -- Сказал он, объявившись возле Веры. -- Миша? -- что-то соображая про себя, про-говорила девушка. -- Но что делаете здесь вы? -- Они сейчас тебе все объяснят, Юля, -- хо-лодно сказала Юсман. Минут пятнадцать Юлю приводили в чувства, ибо девушке стало нехорошо еще там, в при-хожей: у нее подкашивались ноги, кружилась голова, и она постоянно повторяла одну и ту же фразу: "Что с моим отцом?.., Что с моим отцом?.., Что с моим отцом?.." Ее кое-как довели и усадили поудобнее в кресле в гостиной. Больше всех беспокоился о происходящем молодой человек: он говорил сердечно и волнуясь. Юсман же и Вера оставались хладнокров-но-тактичными, они интонировали свои голоса и производили свои утешительные действия в адрес хозяйки дома, будто сговорившись, словно контролировали себя по инструкции хорошего тона. Когда девушка немного пришла в себя и была способна выслушать и понять -- ей все рассказали. Несколько минут Юля молчала, потом по-просила всех оставить ее одну и когда тяжело-весные гости вечера, такими показались девушке Вера, Виктория Леонидовна и Миша, собрались было уходить, как Юля почему-то, остановила Мишу: -- Миша. -- Да, Юленька. -- Пожалуйста, останьтесь еще немного со мной. -- Хорошо, Юленька -- я останусь. Вы... идите, -- коротко и довольно сухо сказал молодой человек женщинам, тоже остановившимся в прихожей. Виктория Леонидовна Юсман и Вера ушли. Теперь молодой человек и девушка оставались в квартире одни. Юля, медленно передвигаясь, предложила Мише пройти на кухню. Движения ее рук будто парашютировались, иногда останавли-вались, зависали. Оба молчали, пока Юля готовила чай. Миша непроизвольно и как-то виновато посматривал на девушку. -- Вы сегодня какой-то другой, Миша, -- наконец-то печально произнесла девушка уже за питьем чая. -- Мне кажется, я всегда был таким. -- Неправда. -- Разве что-то существенно заметно во мне иное, большее, нежели переживание за вас, Юленька? -- Вы сегодня ни одного разу не улыбнулись, Миша. -- Хорошо. Я попробую, -- и молодой человек натужно обнажил на своем лице улыбку. -- Нет. Это улыбнулись не вы. -- Но это я, Юленька, -- словно оправдываясь, сказал молодой человек, заметно обеспокоившись, -- Я, -- улыбнулся, будто подтвердил он. -- Во всяком случае, раньше вы улыбались не так, Миша. Ведь мне совсем не захотелось улыбнуться вам в ответ. Хотя... Весь мир теперь для меня -- не так. -- А хотите, я вам прочту стихотворение, Юленька? -- О чем? -- О стихах не говорят, их... читают. -- Хорошо. Почитайте..., пожалуйста, -- за-думчиво согласилась девушка. Молодой человек аккуратно отставил недопитую чашку чая в сторону и, облокотившись одной рукой на подоконник, а другой о край кухонного стола, рассматривая что-то в ночном кухонном окне, заговорил: Похоже, капает листва: Распластанные капли листьев... А я у свежего листа Бумаги белой. Так же -- вместе: Бумага, Я -- мой парк раздумий. Бумаги много очернило Любовно Едкое чернило. Но осень, разве же в ином? Она, слезится за окном, Она -- воятель мертвых мумий! К живому тянется всегда, Но откровенная беда: В ее любви, В дождливых ласках -- Живые умирают краски... Люблю, люблю я белый лист, Глядишь, и лист уже не чист... Что, Все способно изменить? Лишь то, Что может все губить? Всегда, везде, И даже в ласках Рождаются И гибнут краски... -- Откуда?.. Откуда вы эти стихи знаете? -- немного помолчавши после того, как молодой человек закончил чтение, настороженно спросила девушка. -- Стихи принадлежат всем и сочиняют их все от какого-нибудь лица, выражая, -- сказал молодой человек. -- А вы... гораздо сложнее, чем я думала, Миша. Но, все-таки..., это же стихи моего папы, откуда они вам известны? -- Здесь нет ничего таинственного, Юленька! Просто... ваш отец как-то подарил мне их. А вам подумалось что-то другое? -- Нет. Скорее всего так. Но почему именно вы, вам? -- задала вопрос Юля, будто самой себе вслух. Молодой человек уловил это в интонации девушки и не стал отвечать. -- А знаете, -- снова заговорила Юля, -- уже довольно поздно... -- определилась она. -- Понимаю, конечно... я сейчас ухожу, -- торопливо оправдываясь, сказал молодой человек. -- Нет, нет!.. Вы меня не правильно поняли... Не так как я хотела, -- в свою очередь оправдалась девушка, -- я имела ввиду -- "поздно", но это не значит, что вам пора уходить. Скорее... Вам поздно уходить. Оставайтесь спать здесь, у нас, я постелю вам в гостиной. Хорошо? -- Хорошо, Юленька. -- Вы остаетесь? -- Да. Обоюдное согласие На следующий день, утром, Юля чувствовала себя уставшей так, будто ребенку запретили входить в излюбленную комнату, но все-таки, переспавши с несчастьем, бедою отца, девушка могла теперь произвести более взвешенный анализ случившегося. Но вдруг, еще одевая халат в своей комнате, ей послышалось, что кто-то находится в папином кабинете... Осторожно вышла она из спальни, остано-вилась и прислушалась к закрытой двери напротив. Девушке мнительно казалось, что кто-то или что-то теперь пристально притворяется тишиной. И вот, действительно, и в самом деле послышалось шуршание бумаги и... медленное движение... конечно же ящика стола!.. -- Кто там? -- негромко, сглатывая взволнованность, спросила Юля, не решаясь открывать дверь в комнату отца, чтобы не спугнуть, возможно возвращение счастья, (отец в кабинете -- почему-то, девушка была абсолютно уверена в этом)!.. У нее на сердце было так же, как если бы это был там он, и в самом деле -- отец. Но снова сосредоточилась тишина. Тогда девушка медленно и осторожно попятилась назад и ускользнула в свою комнату, словно играя в прятки, прикрыла дверь -- пусть папа найдет. Не через долго, отчетливо уловилось: кто-то, будто ощупывая каждый свой шаг -- "точно" вышел из отцовского кабинета!.. Казалось, что молниеносно Юля распахнула дверь своей комнаты в прихожую но..., застала уже уходящего в гостиную Мишу. Молодой человек не заметил увидевшей его девушки и в следующее мгновение скрылся в гостиной. Вначале Юля сиротливо, обмануто оторопела, но вот разочарование словно ударило поддых -- дыхание сводило, каждый вдох будто завязывался в узел в ее груди, который с трудом развязывался при выдохе, а в глазах стекленели беззвучные слезы. Несколько минут спустя, девушка еще про-должала бороться со своим внутренним волне-нием, как оттуда, из гостиной послышался те-лефонный звонок и Юля стала всеми трудно-послушными силами души, которые были разворочены теперь на тяжелые глыбы переживаний, сосредоточивать в себе срочно понадобившуюся внимательность, вслушивалась в телефонный разговор молодого человека с кем-то, отчего ее волнение подернулось хладно-кровным туманом, остановилось в его леденя-щей вязкости и наконец растаяло, забылось, словно девушка внезапно оставивши его объятья, отвернулась от него. --..А втчи.ш.ту ...ше, -- не разобрать что, -- проснулась, -- быстрым шепотом произнес Миша в гостиной по телефону и тут же заговорил через паузы уже обыкновенно, не приглушая голоса. -- Да... Думаю, что нет... Мне очень трудно осваиваться... Попробую, и надеюсь, что все получится... Я очень благодарен вам... Конечно же так... Хочется верить... Вам -- да... Верю... А как, что теперь будет с ним?.. Спасибо... Да, как и планировали... Нет, еще не звонила... Я все понял... Понятно... Конечно... Согласен... Буду продолжать игру!.. Кажется так... Да... До свидания... Когда в гостиную входила Юля, молодой человек успел уже положить трубку на аппарат -- он закончил свой разговор. -- Доброе утро, -- пристальноприсматриваясь к Мише, сказала девушка и присела, так же как и гость, в кресло. -- Доброе утро, Юленька! -- тут же поспешил отреагировать в свою очередь встречным приветствием Миша и постарался улыбнуться. -- Нет, -- определенно рассматривая молодого человека, холодно, твердо заметила Юля. -- Что, Юленька? Что-то не так? -- Вы совершенно разучились улыбаться, мне и теперь, все так же, как и вчера, не захотелось улыбнуться вам в ответ. И вообще, вы стали каким-то другим. -- Что же все-таки изменилось? -- Насколько я помню, вы... не проявляли такого мягкотелого характера, а сейчас... честное слово, -- девушка нерешительно остановилась, -- а впрочем, какая разница! -- предлагая переменить тему разговора, сказала она. -- И все-таки? -- попытался настоять на ответе Миша. -- Сейчас?.. -- Юля отчетливо выдержала паузу, -- вы больше походите на моего папу, нежели на себя, каким я вас помню. Несколько секунд молодой человек молчал, вежливо смотря в глаза собеседнице. -- Я стараюсь, хоть как-то, -- сказал он, -- сгладить ваше состояние, и поверьте, это я делаю не специально, не в соответствии с этикетом, который подразумевает разум -- сегодня я себя так веду и не могу уже быть другим. Скорее, если я стану оставаться таким же как вы меня помните, то именно в таком случае мне придется играть. -- Боже... -- негромко, настороженно и уди-вленно произнесла девушка, едва покачав головой по сторонам, -- вы даже стали говорить его языком. -- Поверьте, это у меня получается произвольно. -- Не надо оправдываться, Миша. Хорошо, что так, -- сказала девушка и негромко всплакнула, опустивши лицо в свои ладони. Но тут же, будто опомнилась, -- расскажите, как это произошло? -- Честное слово, я не хотел бы вас больше, чем уже есть, травмировать. -- Это ничего, -- аккуратно высморкавшись в носовой платок, определилась девушка. -- Вчера, -- сказала она, -- я плохо соображала, все казалось мне нереальным. Пожалуйста, расскажите, как это произошло, еще раз? Как это вообще могло произойти? -- На вопрос "как?", если вы настаиваете? -- Да, я настаиваю! -- Я могу повторить уже рассказанное вчера, но на вопрос "почему?"... -- Его я задала скорее для себя, чем для вас. -- Понимаю... -- задумчиво произнес молодой человек, -- хорошо, -- добавил он через паузу и... медленно стал рассказывать. -- Вчера днем..., гм..., во второй половине дня я и ваш отец встретились в центре, по его, вашего папы, предварительной инициативе на то. -- Зачем? -- спросила девушка. -- Понимаете, Юленька... -- ненадолго зап-нулся молодой человек в поиске подходящего тона для последующего изложения событий, -- ваш отец позвонил мне по поводу вас. -- Меня? -- удивилась Юля. -- Да, именно так. -- Сейчас припоминаю, -- сказала девушка, -- вчера вы об этом говорили, но подробности..., они совершенно потерялись. -- Так вот, -- продолжал Миша, -- Василий Федорович позвонил мне и сказал, что ему срочно необходимо встретиться со мной и что это касается, "очень касается моей дочери" -- это его точные слова. Я не посмел отказать ему в этом, хотя у меня и была намечена очередная тренировка -- я... все-таки встретился с ним. ... И я услышал удивительное от него... Он говорил довольно сбивчиво и волнительно. Дословно привести не могу, но приблизительно следующее: вам, (то есть мне), необходимо срочно жениться на Юле, потом еще что-то подобное, не помню. И наконец, Василий Федорович стал тащить меня куда-то за руки, даже пытался схватить за ноги..., уже собирались прохожие, а он продолжал выкрикивать, и я уже плохо разбирал, что именно... -- Прекратите! -- воскликнула девушка и Миша замолчал. Юля тихо всхлипывала, пожимая красивыми изгибами плеч. -- Извините... Извините меня, -- сказала она, -- что было потом? -- Может... -- хотел было остановить свое повествование молодой человек, но девушка оборвала его и потребовала: -- Продолжайте... Что... -- Юля говорила сквозь всхлипы и слезы с огромным трудом заставляя себя успокаиваться, -- было, -- она перевела снова запнувшееся дыхание, -- дальше? Что... было дальше? -- повторила она свой вопрос более отчетливо. -- Хорошо, -- определился молодой человек и решился закончить коротко. -- Кто-то вызвал скорую помощь, милицию, потом... -- молодой человек смолчал несколько секунд, -- потом Василия Федоровича увезли в больницу... -- сказал он и как бы спохватившись: добавил, -- в психиатрическую. -- И все? -- тяжело переведя дыхание, уко-рительно спросила рассказчика Юля. Она почти успокоилась и теперь сидела и смотрела в упор на молодого человека так, будто на что-то про себя решалась. -- Это все, Юля, -- твердо обозначил молодой человек то, что он больше ничего не знает. -- Ладно, -- сказала девушка немного оживляясь, -- пусть так. Но тогда как же вы, Миша, объясните вчерашнее!? -- Вы имеете ввиду Юсман и Веру? -- осторожно осведомился молодой человек. -- Да, -- отчеканила девушка, -- откуда появились они?! -- Но все очень просто! Стечение обстоятельств! -- вежливо парировал Миша. -- И каковы же они, эти обстоятельства? -- Дело в том, что когда увезли вашего отца в больницу, то я попытался тут же дозвониться до вас, Юленька, чтобы все рассказать, но... ваш телефон молчал, видимо вас не было дома. -- В котором часу вы звонили? -- уточнила девушка. -- Где-то, по-моему, около трех, в четвертом -- точнее сказать не могу. -- В это время я была в университете, -- внезапно опечалившись, подтвердила Юля, ее оживленность спадала на глазах. -- Ну вот, видите, -- обрадовался Миша, -- и тогда я позвонил Виктории Леонидовне. -- Кто это? -- все так же печально и даже теперь безразлично спросила девушка. -- Юсман, которая вчера... -- Да, я вспомнила. Но почему именно ей? -- Так получилось: первый номер телефона в моей записной книжке, попавшийся мне на глаза в той суматохе, принадлежал Виктории Леонидовне. Я искал такого человека, который бы неплохо знал и меня и Василия Федоровича. -- А вы откуда знаете Юсман, "неплохо", если не секрет? -- Да так... -- замялся молодой человек. -- Извините меня за глупый вопрос, Миша. -- Ничего страшного, Юленька, -- опустивши глаза, подытожил умолчание ответа молодой человек. -- Юсман, -- продолжил он, -- она, по счастливой случайности, оказалась психологом, да еще имеющим, как я узнал от нее по телефону, когда дозвонился ей, хорошую знакомую-психиатра, практикующего в одном из психиатричес-ких заведений. Она попросила меня перезвонить ей через полчаса. Я перезвонил и тут -- неожиданность! Та самая, знакомая Виктории Леонидовны, Юсман дозвонилась ей, оказалась... В общем, игра судьбы да и только -- Василий Федорович явился ее пациентом. -- И эту знакомую зовут Вера? -- Да, Юленька. Она, как Вы помните, вчера приходила, и она обещала сегодня позвонить. -- Но почему вы решили, Миша позвонить кому-нибудь, почему? Здравый смысл подсказывает мне, что в такой ситуации, прежде всего, вы все-таки должны были разыскать меня. -- Да, но вас не оказалось! -- Ну, и что!? Поехали бы в университет или непосредственно ко мне домой, дождались бы! -- Это сейчас легко говорить об этом, Юля, но вчера я испугался, что Василия Федоровича..., что Василий Федорович... Я боялся за него и не хотел медлить, больше я не знаю, что мне вам такое сказать, чтобы вы поняли, почему я так поступил, -- сказал молодой человек и замолчал, виновато опустивши голову, будто ожидая приговора. -- Складная сказка, -- проговорила отрешенно девушка. -- Зачем же вы так, Юленька? -- словно попросил о пощаде Миша, -- это все правда. -- Не обижайтесь, Миша. Я не имела ввиду не верить вам. Просто... -- Юля всхлипнула, -- я не желаю верить в это! -- вскричала она и тут же успокоилась и взяла себя в руки. -- Вы сегодня сходите со мной к папе? -- жа-лобно спросила молодого человека девушка. -- Да. Я провожу вас туда и обратно, если хотите, но... -- Что... "но"? -- Но я с ним встречаться не буду, -- определился Миша. -- Почему? Вы чего-то боитесь? -- Да, я боюсь. -- Но чего? Если то, что вы рассказали так и есть, то о каком страхе может идти речь? -- Я боюсь не за себя, а за вашего отца: мое появление не исключено, но все-таки может вызвать у него новый рецидив болезни. Думаю, что не стоит рисковать. -- Об этом я не подумала. Вы правы, Миша. Извините меня, пожалуйста. -- Ничего страшного. Вас можно понять, Юленька. Раздался телефонный звонок. -- Можно я? -- спросил молодой человек у девушки разрешения на то, чтобы самому снять трубку. -- Конечно, -- согласилась Юля, и остановивши свой порыв к телефону, вся насторожилась. Миша снял трубку. -- Алло, -- спокойно сказал он.-- Здравствуйте, -- потом он... помолчал немного, выслушивая кого-то, и на секундочку прикрывши ладонью трубку, шепнул в сторону девушки: -- это Вера. -- Юля не спеша и стараясь не производить шума, аккуратно присела в кресло и снова целиком насторожилась. -- Да, я знаю об этом, -- продолжал говорить по телефону Миша, -- извините, Вера, одну минуточку... Я хотел спросить, Юленька очень волнуется, можно ли ей сегодня посетить отца хотя бы не надолго?.. -- девушка крепко сцепила свои руки. -- Понимаю, -- озадаченно проговорил молодой человек, отвечая Вере, выслушавши ее ответ. -- Но... Как же тогда быть?... ... Что ж... Постараюсь... Но... -- Миша мельком взглянул на Юлю. -- Сделаю все от меня зависящее... До свидания, Вера, -- печально произнес последнюю фразу по телефону молодой человек и положил трубку на аппарат. ... Некоторое время Миша прохаживался по го-стиной, потом... медленно и мягко присел в свое кресло. -- Что же вы молчите? -- не выдержала на-растающей тяжести паузы девушка. -- К отцу вам сегодня... нельзя, -- подытожил свое молчание молодой человек. -- Я пойду. В какой он больнице? -- встрепенулась девушка и решительно поднялась из кресла. -- К нему вас не пустят сегодня и я полагаю... во многие ближайшие дни тоже, -- остановил порыв девушки Миша и она... чуть-чуть еще постояв у кресла, стала заметно обмякать и слабеть на глазах, словно надувная игрушка, из которой выдернули пробку. В конце концов, девушка подкошенно рухнула в кресло. -- Что вы?! Что с вами!? Юленька!! -- торопливо спрашивал Миша девушку. В один прыжок он успел подскочить к ее креслу и уловить падающую в него Юлю. Нежно он похлопывал ее по щекам и не сильно встряхнул за плечи. Юля пришла в себя. -- Голова закружилась, я почти не спала, -- сухо проговорила она. -- Слава Богу... Может, вам лучше прилечь? -- предложил молодой человек.. -- Может и так, Миша. С минуту они оба молчали. -- Почему к нему нельзя? -- спросила Юля. -- Он тяжело болен сейчас. Вера сказала, должен пройти кризис. -- А когда он пройдет? -- задавая вопрос, девушка оперлась на плечи молодому человеку. Миша сидел на корточках у ее ног. -- Нам остается ждать, -- сказал он. -- И надеяться, -- добавила его ответ девушка, -- как это обычно говорят в таких случаях, -- пытаясь защититься улыбкой неудачно искривившей ее приветливые губы, сказала она. -- Не надо так, Юленька. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо, обязательно. Я помогу вам, чем только смогу. -- А знаете, -- грустно и задумчиво обратилась девушка к Мише, -- я сейчас, только что, подумала... Можете вы остаться жить здесь, пока не вернется папа. Они смотрели глаза в глаза, словно угадывая намерения друг друга. -- Вам покажется смешно или удивительно, Юленька, но я... только что подумал об этом же, -- сказал Миша. Находка Сразу же после завтрака Миша ушел, как он объяснился, "на тренировку и по делам", и Юля оставалась дома одна. Сегодня у девушки был выходной. Вначале, ей вспомнилось -- она забыла спросить у Миши, что он делал в папином кабинете и... с кем и о чем потом говорил по телефону, когда она стояла в прихожей и справлялась со своими переживаниями? Девушка откровенно посетовала на собственную неуклюжесть общения и забывчивость. Потом Юля, проходя мимо двери в кабинет отца, остановилась возле нее и долго, переполняемая печальными чувствами одиночества, не решалась на действие, прислушивалась. В кабинете оставалась неподкупная для сомнений -- отчетливая тишина. Продолжительно убеждая и объединяя себя в своем устремлении, Юля, все-таки покорила отношение к двери у себя в душе, что позволило девушке открыть эту дверь и наконец осторожно войти в кабинет. Первое, что бросилось в глаза девушке, пер-вое, на чем остановился ее изучающий расположение вещей и предметов в папиной комнате, взгляд, это не задвинутый до конца один из ящиков стола. Юля медленно приблизилась к столу: ящик едва заметно прищемил какую-то книгу и потому оставался не полностью закрытым. Девушка быстро наклонилась к столу, но замерла на мгновение..., медленно и боязливо потянула она рукой подозрительный ящик на себя, выдвинула его. Она взяла в руки эту книгу, небрежно вмес-тившуюся в ящик при чьей-то спешке или неаккуратности, и разлистнула ее в самом начале: "Дневник" -- завороженно понял девушка, -- "Папин дневник!" Юля попятилась назад, перелистывая эту, довольно увесистую книгу и машинально присела на папин диван. "Но разве это возможно читать?!" -- подумала она и захлопнула дневник, -- "А если... прочитав... я смогу помочь папе?" -- тут же появилась новая мысль и стала сражаться с первой. Несколько минут девушка сидела на диване практически неподвижно, озадаченно. Она присутствовала в состоянии ребенка, когда родителей дома нет, а он разыскал заветное варенье, которое запрещено есть без ведома, но очень хочется, и в ребенке идет борьба воспитания и страсти. В Юле победила страсть. Она разлистнула дневник и начала прис-тально читать записи отца с самого начала: Мой дневник в приличной степени ретро-спективен, в нем я больше излагаю и раздумываю всегда гораздо позже, чем те или иные события происходили в так называемой общепринятой реальности. Данные несоответствия временных плоскостей и помогают мне озадачивать мой разум, вести эти записи. Еще в ранней молодости я задумывался над тем, Что есть правильнее, нет..., сказать будет гораздо точнее -- задумывался над тем: Что есть Ближе мне самому относительно общества. По тому что социальная, общепринятая правильность обязательно предусматривает канон, что-то несдвигаемо-незыблимое, которое всегда является относительным кого-то или чего-то, удобным кому-то или чему-то, необходимым как степень существования, в данном случае существования тех, кто является хозяином правильности, их существования. Но такое не всегда совпадало с моими видениями Мира. Я же задумывался над тем: что есть ближе именно мне, а значит, правильнее именно для меня, а не для всех. Что есть ближе именно мне: совокупление чувств с разумом или разума с чувствами? Ответ на этот вопрос играл для меня существенную роль в жизни, ибо и самой жизни-то моей как таковой могло бы не состояться, в духовном понимании этого, если бы я не решил тогда поставленную перед собой задачу. И я рассуждал приблизительно так: если предположить, что чувства совокупляются с моим разумом, то родится дитя-эгоист, ограниченное пределами собственных владений с болезненными притязаниями на еще не присвоенное. Жить человеком, раздирающим свои слипшиеся глаза, прозревающим слепцом? Но если предположить, что разум совокупляется с чувствами, тогда появляется на свет зрячее дитя, но откровенно, осознанно прищурвающееся чуть-чуть или же сильно, и тогда любой может признать его за своего. Мне было ясно, что я выбираю разум, опло-дотворяющий чувства. Но возникла проблема! Где мне было взять разум, когда я, в те, юнценосные годы своей жизни, жил в основном среди множества "однояйцовых" подростков, да и сам -- обладал только лишь острыми или туповатыми лезвиями чувств и не больше. Все-таки, всплески чувств формировали мой разум! И однажды, мною, раз и навсегда, было ре-шено: я понял, что окружающие меня тогда люди переводили свои чувства, формировали в разум открыто, естественным для их понимания порядком, то есть, они излагали разум только в известных, освоенных пределах своих чувств, которые лишь и являлись аккумулятором появления разума, его поведения и порядка -- логической развертки. Они не запоминали, не накапливали опыт, потому что выбалтывали его, эмоционировали. Для меня стало не секрет, что опыт остается и помнится лишь тогда, когда он подкреплен не выброшенной энергией чувств во вне себя и любое действо, которое не подкреплено не проявленной энергией чувств, способно повториться опять в большей или меньшей степени, а значит проявить повторение, даже повторения ошибок! Я же для себя начал усваивать иной порядок вещей. Да, так же как и у окружающих меня людей мой разум продолжали формировать чувства, но я не делал этого открыто, я стал учиться пере-плавлять свои чувства в разум скрытый, как его я условно именовал про себя, и мои чувства все больше превращались из угнетателей и поработителей в своеобразных доставщиков, прислугу, приносителей разума не проявленного, разума скрытого, о котором я умел стойко молчать. Позже пришло время, когда я сам оживлял те или иные чувства, вызывал их с помощью скры-того разума, если находил пробел опыта, логики в последнем. Чувства, подчиняясь разуму, лишь только в пределах его, найденного мною пробела, проявляли себя и доставляли радость нового, осознанного осознания, и там, где отсутствовал опыт, где когда-то зависал замеченный мною пробел, туман в разуме -- становилось ясно и все понятно и это место моего разума уже не требовало более прояснения, оно не тревожило, не досаждало, не повторялось. Я становился обладателем пространства, которым обладал пробел в моем скрытом разуме, пространства, в котором помещался пробел и я заполнял его прибывшим опытом, и пробел пе-реставал существовать навсегда. Вероятность повтора одной и той же ошибки более не угрожала мне. Я теперь не ожидал своих ошибок, а я намеренно совершал их сам и потому-то они более не повторялись. Состояла ли трудность в выявлении пробелов? Нет! Это было совершенно легко. Дело в том, что мой скрытый разум походил на своеобразный остров, который разрастался среди бесконечного, окружающего этот остров, единого пробела, и я, как бы отсушивал, присваивал, отвоевывал с помощью моих воинов-чувств пространство, которым владел пробел, и остров моего скрытого разума увеличивался в размерах. Как определял я, какое очередное пространство отвоевать у пробела, а какое нет? Эта механика была тоже не сложной. Ведь я только всасывал чувства те, которые считал не-обходимыми -- остальные просто не возникали. Пробел для меня значил ни что иное как сплошное сражение чувств. Лишь те чувства, к которым я как-то выражал свои отношения и всасывались в меня, и только они становились моим скрытым разумом. По каким критериям я измерял свои отношения или не отношения к чувствам? И это оказывалось просто: если то, что встре-чалось, как-то приближалось ко мне, напраши-валось, не имело ничего общего с моими намерениями -- я отворачивался от этого и обяза-тельно забывал, не реагировал; но, если встреча-лось то, что было мне необходимо в развитии тела и души моих, и оно гармонировало с моими намерениями, не восхищало, не страшило, н