он  тоже не  мог и все  вечера
проводил где-нибудь в  баре. Прошли две или три недели. И  в одно прекрасное
утро, проснувшись  довольно рано, Хьюг  почувствовал,  что  думает только об
одном, и что думать больше нечего, а пора действовать. Я уже давно  знал,  к
чему он идет, и я заметил это раньше его  самого. Очень часто  люди не сразу
замечают эту мысль; почти никогда не замечают се всю целиком. Ты  понимаешь,
о чем я говорю. У многих гордых людей есть мысль, что если то или другое, не
будет делаться так, как они хотят, то они покончат все сами. У каждого  есть
своя любимая форма этой мысли,  один рисует себе дуло револьвера,  другой --
стаканчик с ядом. И в  этих мечтаниях много успокоения. Жизнь делается легче
человеку, когда он подумает, что может уйти. А я люблю эти мысли, потому что
они утверждают мою власть над человеком. Ты, наверное,  не понимаешь  этого.
Но человек, который находит утешение в мысли о револьвере или о стаканчике с
ядом, верит в мое  царство и считает его сильнее себя. Есть  неприятный  тип
людей,  которые  никогда  не приходят  к  этой мысли.  Эти люди  не верят  в
реальность жизни,  считают ее сном; действительность для них лежит где-то за
пределами жизни. И для этих людей убить себя из-за жизненных неудач  так  же
смешно,  как убить себя  из-за  пьесы, идущей  в  театре, куда  они случайно
зашли.  Я не люблю этих  людей. Но к  счастью  Хыог не  принадлежал  к этому
типу<sup>[7]</sup>.  Он  не  сомневался  в  реальности  жизни.  Только   эта
реальность ему не нравилась, вот и все.
     Хыог был  наблюдательный человек, и он понял, что  думает  об этом  уже
давно.  Но  и  он  все-таки приписал решающее значение неудаче  с  последним
изобретением,  ссоре с Мадж, и все больше и больше усиливавшемуся отвращению
к службе. Причина была, конечно, в другом, Просто "мысль" уже выросла помимо
его ведома  и сознания и закрыла все горизонты. Я люблю эти моменты в  жизни
человека.  Это последнее  и  окончательное торжество материи, перед  которой
человек бессилен. И это  бессилье никогда не бывает так  глубоко и очевидно,
как в эти моменты. Ну вот, значит, дело обстояло так. Хьюг был решительный и
хладнокровный  человек.  Все,  что  нужно  было сделать,  он уже  сообразил,
взвесил  и  рассчитал.  И  ему не  хотелось  больше  тянуть. Ты  знаешь  это
настроение перед отъездом. Когда
     120


     П. Д. Успенский
     человек чувствует, что  он в сущности  уже  уехал,  и когда  он торопит
последние приготовления, и не может даже допустить мысли о задержке. В таком
состоянии духа проснулся Хыог в то утро, с которого я начал мой рассказ.
     Все было  обдумано. Пять лет тому  назад Хьюг застраховал свою жизнь, и
теперь  Мадж  должна  была  получить  страховую  премию  даже  в  случай его
самоубийства.  Хьюг написал ей коротенькое письмо, оставил его в  нсзапертом
ящике стола,  оделся  и вышел из дому  в тот час, когда  обыкновенно ехал на
службу. Но на  этот раз он поехал в город.  Было  еще рано. Сойдя с трамвая,
Хыог  зашел в кафе  и с аппетитом позавтракал.  Я за него  не боялся. Он был
холоден, решителен  и спокоен.  Выйдя  из  кафе,  он  поднялся на  воздушную
железную дорогу и поехал в центр  на Бродвей. Засунув руки в карманы пальто,
он сидел, чуть-чуть брезгливо разглядывая  лица других пассажиров. Это  была
обычная угренняя толпа. Люди, торопящиеся на  службу, в  конторы, в банки, в
магазины. Хьюг смотрел на них, и в уме у него складывалось что-то похожее на
молитву фарисея.  "Благодарю  тебя, Боже, что  я не похож на  них, благодарю
тебя за  то, что ты дал мне силы не терпеть рабства, дал мне силы уйти". Все
эти лица без признаков мысли  говорили Хыогу о том,  во что превратился бы и
он, не будь в нем его вечного протеста,  его борьбы, нежелания примириться с
неудачей. Временами взгляд  Хьюга делался совсем холодно презрительным, и  я
видел, что он чувствует  себя, как индеец прежних времен, который,  не желая
сдаваться,  последний  раз поет боевую  песню  перед  тем,  как броситься  в
пропасть  со  скалы.  Рабы, думал Хьюг, рабы,  даже  не  чувствующие  своего
рабства. Они  уже привыкли. Они  никогда и не мечтали о лучшем, никогда даже
не  ощущали  желания  свободы.  У  них  нет  даже этой мысли.  Великий Боже,
подумать только, что я мог бы быть таким  же! Нет, пока я  верил, что я могу
победить, я соглашался терпеть. Но теперь кончено. Из рабства  нет выхода, а
рабом я быть не хочу.  Я и так  терпел слишком долго. И он  гордо смотрел на
входивших   и  выходивших  на  остановках  пассажиров.  Он  чувствовал  свое
превосходство перед ними, чувствовал свою  силу.  Люди будут продолжать свою
серую и скучную жизнь,  будут ходить трамваи,  рабы будут спешить на работу,
будет идти дождь, будет скверно,  мокро и холодно. А для  него  всего  этого
завтра, даже сегодня,  уже не будет. Заглушенный ветром  и дождем выстрел на
морском берегу<sup>[7]</sup>, толчок в грудь ~ и больше  ничего.  Так должны
кончать смелые, которым не удалось победить. Я видел, что  ему на самом деле
легко,  гораздо легче, чем было накануне.  И я радовался, потому что все это
приближало его к минуте моего торжества, т. е. торжества Великой Материи или
Великого  Обмана  над  духом,  волей  и  сознанием  человека.  Этот   момент
необыкновенно интересен психологически. Чтобы придти к нему, человек  должен
безусловно пове-
     121
     <i>Совесть: поиск истины</i>
     рить  в реальность того,  чего в действительности  не существует, т. с.
поверить в реальность меня и моего царства. Ты понимаешь? Самоубийство,  это
--  результат  безграничной  веры  в  материю.  Если  человек хоть  немножко
сомневается, хоть немножко  начинает подозревать  обман, он не  убьет  себя.
Чтобы  убить, он должен верить, что существует все то,  что ему  кажется.  И
вот,  представь себе,  какая прелесть, в тот момент,  когда он уже  совершил
свой последний  жест -- нажал курок  револьвера,  прыгнул через перила моста
или  проглотил  яд; когда он сознает, что уже все кончено и вернуться  назад
нельзя, у него вдруг мелькает в сознании молния, что он ошибался, что все не
так,  что  все  нужно понимать обратно, что ничего нет,  и есть  только одно
благо,  то,  которое  он  бросил,  жизнь.  Он  вдруг  понимает,  что  сделал
непоправимую глупость  и судорожно ищет вокруг себя за что схватиться, чтобы
вытащить  себя из этой  ямы, чтобы вернуть ушедший  момент.  Это  прекрасно!
Ничто не доставляет мне  такого наслаждения. Если  бы ты только  мог понять,
что происходит тогда в  душе человека, и как хочет  он вернуться тогда назад
на один, только на один шаг. Но, однако, я  возвращаюсь к Хьюгу.  На Бродвей
он  вышел  из вагона, спустился  на улицу и пошел  в один  из самых  больших
оружейных  магазинов. Я прочитал его мысль. Как это ни странно но, эта мысль
бывает у многих людей. Какое-то кокетство  со смертью. Он хотел купить самый
лучший револьвер.
     Ах, мой милый,  вы  нас обвиняете во многом, что с  вами  случается. Но
если бы вы знали, насколько все это мало зависит от нас. Возьми этот случай.
Если бы я знал,  чем кончится покупка револьвера, я от всей души посоветовал
бы Хыогу зайти в аптеку и купить  яду  для больной собаки. А если бы я знал,
что будет дальше, может  быть, я сам привел бы его к этому магазину. Вообще,
я  скажу  тебе  откровенно, никакой  черт  вас  не разберет.  Иногда вы меня
возмущаете до глубины души, иногда вы мне  доставляете глубокую радость, как
раз в тот  момент, когда я этого меньше всего  ожидаю. Но это происшествие в
магазине  было одним из самых  неприятных в моей  жизни,  до такой степени я
чувствовал  себя  глупо и беспомощно.  Вот  слушай. Хьюг  вошел в  магазин и
спросил  себе  револьвер,  удобный доя кармана, с хорони гм  боем,  не очень
большой, не очень маленький,  и самой новейшей конструкции.  Продавец  вынул
около десятка разных револьверов, и Хьюг начал внимательно рассматривать их,
как будто ему было не все равно из какого застрелиться. Сначала я не обратил
на это внимание. Обыкновенное чудачество. Понимаешь, мне  по моей просрессии
довольно часто приходилось присутствовать при таком выборе. Поэтому я стал в
сторонке и занялся  какими-то  своими  мыслями.  Но, наконец, я заметил, что
Хьюг  выбирает револьвер что-то  уже слишком  долго, и мне надоело  ждать. Я
подошел  к  нему и  увидел нечто,  чего уже никак не ожидал. Хьюг был совсем
другой,
     122


     П. Д. Успенский
     совсем не  тот  человек, который вошел в магазин пять или десять  минут
тому назад. Вы не понимаете  этого, но мы знаем, что  у каждого из вас  есть
несколько лиц. Мы обыкновенно даже зовем их  различно.  Так  вот,  представь
себе, что  ты вошел в  магазин с одним человеком, а через пять минут видишь,
что это  совсем другой. Из таких случайностей состоит  наша  жизнь. Меня это
ужасно  рассердило. Главное, я видел, что  Мысль, которая привела его сюда и
над созданием которой я,  надо сознаться,  порядочно  таки поработал,  сразу
побледнела и  съежилась настолько, что я даже с трудом нашел  ее среди целой
толпы новых,  толпившихся, кричавших и  лезших  в фокус  сознания мыслей.  Я
видел, что все эти новые  мысли  совершенно затолкали и  забили  в угол  мою
"мысль"  и понимал, что  все  они  возникли за это время, когда Хьтог  был в
магазине. И, что хуже  всего, все эти мысли имели  совершенно непонятный для
меня  технический  характер.  И  я  не  знал  даже  хорошенько,  как  к  ним
относиться. На прилавке была навалена целая куча  револьверов и магазинок, и
Хыог с горящими глазами и радостным оживленным лицом о чем-то громко говорил
с двумя продавцами, которые тоже, видимо, были заинтересованы любознательным
покупателем и  вытаскивали, и  показывали ему револьверы и ружья все новых и
новых систем. Я плохо понимал, что они говорили, потому что все это состояло
из каких-то технических терминов: "отдача",  "прорыв газов" и тому подобное.
Но их  всех  это,  видимо,  очень  интересовало.  Наконец Хыог  замолчал  и,
сосредоточенно  думая, открывал и закрывал  какую-то коротенькую  магазинку,
изредка только перекидываясь замечаниями с продавцом. Я почувствовал, что он
весь  охвачен какой-то новой мыслью, перед  которой исчезало  все остальное.
Новое изобретение!  Можешь себе представить? Что-то  возникло  в его уме! за
эти несколько  минуг, и это  что-то победило ту  мысль, с  которой  он  сюда
пришел, и все  его прекрасные решения. Когда я  постарался разобрать,  в чем
было дело,  я ничего не  понял.  "Уничтожение  потери газов"  и  "утилизация
отдачи", вот были  две  главные  мысли, как колеса вертевшиеся  в его уме  и
притягивавшие к себе  различные  другие техшгчсские  соображения,  формулы и
расчеты. Ты понимаешь,  все это -- совершенно не моя специальность. Я  понял
только,  что  дело  идет  о  какой-то  новой  системе револьвера  или ружья.
Конечно, я не могу быть вполне равнодушным к  изобретениям в  этой  области.
Это всегда меня сильно  интересует. Только я мало верил энтузиазму Хыога. Он
постоянно увлекался, а  после оказывалось, что все дело выеденного  яйца  не
стоит. И меня очень огорчала перемена  в настроении Хыога. Потому что, как я
тебе уже говорил, мне нравилось его решение. Он был близок к очень красивому
прыжку вниз, в неизвестность.  И я чувствовал, что пока он будет кувыркаться
в  безвоздушном пространстве, я заставлю  его душу наизнанку вывернуться  от
тоски и от отчаяния. Это всегда очень смешно! Но с
     123


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     другой стороны  я не  мог не отнестись  сочувственно к его новой мысли.
Это  был  не измеритель скорости  паровозов! И я  понимал,  что  этим  стоит
заняться. Но тут я наткнулся на стену. Да, вы люди иногда чересчур хитры для
меня. Как я ни старался проникнугь в мысли Хыога, я ничего  не мог разобрать
в них, кроме какого-то стержня со спиральной пружиной, который почему-то был
необыкновенно важен. Пойми мое положение. Если  бы Хыог задумывал что-нибудь
интересное само  по  себе,  ну,  подделать  завещанье,  обольстить  невинную
девицу<sup>[7]</sup>, бросить бомбу  в театре, я мог бы  ему  помочь и очень
реально. Но  тут, в этом  стержне со спиральной пружиной  не было совершенно
ничего, как бы  это лучше сказать... эмоционального. Это была  деталь нового
изобретения и  больше  ничего.  Никакого  преступления  здесь  не было. А  я
становлюсь  деятельным  только  тогда,  когда  дело  пахнет  хоть  маленьким
преступлением. Мне  стало  ясно,  что,  очевидно,  я  обречен  на  полнейшую
пассивность,  хотя  в то же время я видел, что новая идея Хыога, может быть,
окажется  очень  продуктивной даже с  точки зрения преступления. Этот случай
рисует тебе положение, в  котором  я часто оказываюсь последнее время. Очень
многое  совершается без меня и помимо меня. Вы стали для меня слишком хитры.
В доброе  старое  время я все  знал и  предвидел заранее. А теперь  прогресс
техники часто сбивает меня с толку.
     Ну,  хорошо, в конце концов, Хыог купил револьвер, патроны, положил все
это в  карман и вышел из  магазина.  Но я видел, что он вышел уже совершенно
иначе,  чем вошел. Ты не понимаешь этого или, если и понимаешь  умом, то все
равно не можешь видеть. Но мы видим, что  в каждом случае жизни человек идет
различно.  И  'гот, кто решил застрелиться идет совершенно иначе,  чем  тот,
кому  пришла в  голову мысль о новом изобретении. Долго рассказывать это. Но
для нас даже смешно говорить  в этих двух случаях  одно и то же  слово идет.
Буду продолжать. Мне было очень грустно смотреть на  Хыога в его новом виде.
Выйдет  что-нибудь  интересное из его изобретения или  нет,  я тогда  не мог
знать, а  тут  уже явно от меня ускользал очень любопытный случай. Знаешь, я
всегда рассуждаю,  что  лучше синица в  руке, чем журавль в  небе.  Это  моя
любимая  поговорка.  Хыог вышел  на  улицу.  Весь  ум его  был  занят новыми
мыслями, появившимися  и  жужжавшими,  как  рой пчел. Но по странной  черте,
свойственной людям сильной  воли, Хыог все-таки направился туда, куда решил.
И я невольно  подумал: кто знает? Нужно посмотреть до конца.  Иногда бывает,
что  человек,  вырастивший  в  себе  мысль  о  самоубийстве,  стреляется или
вешается тогда,  когда  исчезли все причины,  приведшие его  к  этой  мысли.
Просто  это  делает  уже  сама  Мысль, которая уже  стала самостоятельной  и
подчинила его себе. Я помню одну женщину, которая решила отравиться, если ее
возлюбленный  не вернется с войны. У нее был  флакон с ядом,  и она целовала
этот флакон каж-
     124


     П. Д. Успенский
     дую  ночь, ложась  спать.  Ее  возлюбленный  вернулся с  войны целым  и
невредимым. И в первую же ночь она выпила яд и умерла у него на глазах. Хыог
поехал опять  по воздушной дор<>п', питом электрическим трамваем,  несколько
раз пересаживался, потом долго шел пешком и, наконец, очутился  на пустынном
морском  берегу,  оставив далеко за собой город и гавани и склады. Дальше за
мысом  начинался  пляж  Лонг-Айленда.  Но  это  место, куда он  приехал, был
мрачный  и  пустынный  кусок песка  и  моря.  Для  самоубийства  нель.ш было
придумать  ничего лучше. Направо стояли остатки почерневших стен,  сгоревших
за год до этого складов Джутовой компании. Больше ничего
     видно не было.
     Дождь к этому времени перестал. Хыог  сел на  камень недалеко  от воды,
вынул записную  книжку и  начал быстро  чертить  и  писать.  Я несколько раз
заглядывал  ему через  плечо, но ничего  кроме цифр  и значков там  не было.
Этого  я не понимал, и мне начинало делаться  скучно.  Наконец, Хыог положил
книжку в  карман и встал  с  решительным  и  гордым  видом.  "Нет я  еще  не
побежден, черт возьми, --  сказал  он. -- Я знаю, что я должен победить, и я
всегда знал это. Трусость и малодушие, что я приехал сюда! Эта идея даст мне
свободу.  И я  возьму эту свободу, какой  бы ценой ни пришлось  заплатить за
нее". Он вынул револьвер, зарядил  его, стал на камень лицом к  морю, поднял
руку  и, точно вызывая кого-то на бой  или  сражаясь  с кем-то, сделал шесть
выстрелов один  за  другим в  туманный горизонт. Потом он щелкнул  затвором,
выбросил почерневшие, дымившиеся гильзы, посмотрел на них с улыбкой, положил
револьвер в карман  и пошел  назад к городу. Представь  себе такую картину и
подумай,  каким  дураком  я должен был себя  чувствовать.  Домой  он приехал
только к  вечеру. Его ждал сюрприз. Мадж уехала.  На столе  лежало письмо от
нее  и  ключи.  " Милый  Хыог, --  писала  она, -- не сердись на меня, что я
уезжаю, не простившись с тобой. Это  было бы очень трудно, потому что я тебя
все-таки очень люблю. Только я думаю,  что я  тебе  совсем не нужна  и  даже
мешаю.  Уже давно ты меня совсем не замечаешь,  а  если и  замечаешь, то как
какую-то надоедливую  муху, которая  жужжит  и мешает тебе  работать.  Может
быть,  я  и виновата, что  не понимаю твоих мыслей, но  не могу  согласиться
жертвовать настоящим ради того, чего, может быть, никогда и  не будет. И мне
жалко  всего, что мы  с тобой  потеряли, и я  все  время  плачу о  маленьких
деточках, которые  у нас  могли бы быть, и которым мы  не давали родиться на
свет.  Я знаю все, что ты скажешь, но я не могу больше верить. И я вижу, что
ты перестал меня любить. Я буду жить у тетки в Лос-Анджелесе  и всегда  буду
думать о тебе. Проищи, Хыог". Вот это письмо, как видишь, очень трогательное
и сентиментальное. Я говорил тебе, что самое  больное место  Мадж, это  были
дети, которых  у нее не было. Письмо ее очень сильно подействовало на Хыога.
-- И я
     125


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     хотел застрелиться, -- сказал он. --  Да меня следовало  бы повесить за
одну эту мысль.  Бедная Мадж. Какое счастье, что она не нашла моего  глупого
письма. Ну,  ладно, пускай она пока живет  в Калифорнии. Так даже лучше. А я
буду  работать. И черт меня побери,  если  я  не добьюсь своего. Он долго не
ложился спать. Во-первых, он писал письмо Мадж, тоже очень сентиментальное и
трогательное. Он  просил  подождать его  один год. И обещал  через  год  или
приехать  победителем,  или бросить раз и навсегда все  изобретения и начать
вместе с Мадж новую жизнь на Западе. -- Все будет, моя милая Мадж, писал он,
только не думай, что  я не люблю тебя или  ты  мне  не нужна. Потом он долго
возился с финансовыми расчетами, хотя они были очень просты. У него было две
тысячи  долларов  в сберегательной  кассе. Тысячу  он решил послать Мадж, на
тысячу жить сам. Службу  он решил бросить. Потом он погрузился в вычисления,
относившиеся  к его новой идее, и  сидел над ними всю ночь до утра. Рисовал,
чертил, рассчитывал  и, наконец, в изнеможении бросил карандаш и долго сидел
с закрытыми глазами, видя что-то, чего я не мог видеть. -- Да, -- сказал он,
наконец, -- семь пуль в две секунды, две секунды на заряжение, сто пять пуль
в минуту,  если сделать пули в никелевой оболочке,  то  со  сбережением всех
газов это даст такую силу, какой нет ни у одного револьвера. Это были первые
умные слова, которые я  от него слышал за целый день.  --  Сто пять  пуль  в
минугу, подумал  я, -- да  еще в  никелевой  оболочке. Это недурно. Хыог лег
спать.  Он был человек без  фантазии, и мало думал о прекрасных результатах,
какие могли получиться для всего человечества. А я невольно замечтался.
     Сто  пять  пуль  в  минугу! Серьезно, это  было очень  хорошо. И я  мог
оценить это.
     На следующее утро Хыог  послал  Мадж письмо и  деньги  и сел за работу.
День за днем  пошли без  всяких происшествий. С утра Хыог сидел за чертежным
столом или у  станка, вытачивая разные части, пробуя,  переделывая и вечером
шел в какой-нибудь бар, пил пиво и сидел, медленно куря трубку. От службы он
отказался  и ничем  не интересовался, кроме своей  работы и писем Мадж. Мадж
писала  сначала редко, но потом  она начала скучать. Хыог стал рисоваться ей
гораздо  привлекательнее, она начала писать чугь не каждый день, рассказывая
про  Калифорнию,  про  море,  про  тепло,  про  солнце и  звала Хьюга скорее
приезжать, чтобы  вместе работать и строить будущее для  себя  и  для детей,
которые у них непременно должны были  родиться. "Бросай скорее Нью-Йорк, мой
Хыог, -- писала она, -- и приезжай  сюда. Нас  разлучили эти серые туманы  и
пыль и чад города,  а  солнце опять  приведет нас друг к другу". Мадж вообще
любила  читать  стихи и  выражаться высоким слогом. Она  считала себя  очень
образованной, гораздо образованнее Хыога.  Правда в этом была только то, что
она проглатывала множество книг. Хыог читал ее письма,
     126


     П. Д. Успенский
     коротко отвечал на них и  продолжал  работать. Но в глубине души и  ему
тоже очень  хотелось бросить все, ехать  в Калифорнию к  Мадж  и попробовать
совсем  другую  жизнь  среди  природы, в борьбе с природой. Он  рисовал себе
гору, покрытую сосновым лесом. На уступе горы простой бревенчатый дом и Мадж
на крыльце, махающую ему рукой. Ему вспоминались романы  Брст Гарта,  и хотя
он  знал,  что современная Калифорния уже совсем другая страна,  он все-таки
мечтал о жизни пионеров в  полудиком лесу. Но больше всего он мечтал о Мадж.
Чудак пять лет все еще был влюблен в нее. Вблизи это как-то все затуманилось
ссорами, несогласиями, взаимным непониманием. Но  на  расстоянии Мадж  опять
засияла для него всеми цветами радуги,  и  Хыог опять искренно начал верить,
что нет  женщины  красивее,  очаровательнее, соблазнительнее  и умнее  Мадж.
Правда, она во многом  не  соглашалась с ним,  но это только потому,  что ее
душа стремилась к правде, свободе, и красоте. Он стремился к тому же, только
более длинным  и  трудным пугем, а  она своей  внутренней  мудростью женщины
находила то, что искала, в  солнце,  в природе, в мечте о детях. И это  было
верно  и необыкновенно  хорошо.  Но Хыог не  даром  был американец, и он  не
переставал думать, что если бы ко всему этому прибавить миллион долларов, то
было  бы  еще  лучше.  И  если бы его  мечты  осуществились,  тогда  и  Мадж
согласилась бы с ним, признала бы, что
     стоило работать и стоило терять все эти годы.
     Так прошел месяц, другой,  третий, полгода. И,  наконец, наступил день,
когда  работа  Хьюга вчерне была  кончена. В  результате всего  этого труда,
мыслей, расчетов, внутреннего горения, упорства, напряжения воли,  бессонных
ночей  и  мечтаний  на  свет  родилось  довольно  нелепое на  вид  маленькое
существо. Это был автоматический пистолет; по внешности он был больше  похож
на молоток,  или  на гаечный ключ, чем на  револьвер. Но в  нем  было  много
несомненно  новых черт, обещавших ему большое будущее. Я  сразу почувствовал
это.  Но  меня интересовало  только,  перепадет ли  здесь что-нибудь на долю
Хьюга.  Очень  часто  именно  изобретатели  ничего  не  получают  от   своих
изобретений. Пистолет был плоский и тяжелый. Семь патронов  сидели у него не
в барабане, а в  ручке.  Толчок от выстрела  передвигал назад  верхнюю часть
пистолета,  при  этом  выбрасывалась  в  бок  стреляная  гильза  и  в  ствол
вставлялся  новый  патрон,  подаваемый  снизу пружиной.  Все  это было очень
остроумно и практично. Скорость  стрельбы во много раз превосходила все, что
до того  времени  было известно, а благодаря тому, что не было прорыва газов
между барабаном и стволом, получался чуть не втрое  более сильный бой, чем у
револьвера  того же  калибра. Ну, да что я это тебе рассказываю. Ты сам  это
прекрасно знаешь.  Надеюсь,  ты  теперь понял, что  это  было  за  существо,
родившееся на свет в мастерской Хыога. Были и неудачи во время работы. Очень
долго Хыог бился с экстрактором, который должен был
     127


     Совесть: поиск истины
     выбрасывать  стреляные гильзы. Потом его очень  смущал  предохранитель.
Это  и осталось слабым  местом родившегося в мастерской  ребенка.  Он  часто
начинал разговаривать, когда  его об  этом еще не просили.  Вообще для Хьюга
было много тревог  и сомнении. Раз, когда он уже считал себя близким к цели,
он увидал ошибку в расчетах  и ему<sup>[7]</sup> пришлось всю  работу начать
сначала.  Другой  раз очень много  времени  и труда  пропало из-за ошибки  в
чертеже.
     Когда   я  понял,  что  за  ребенок  должен  родиться,  я  начал  очень
сочувственно относиться к  работе  Хыога. Но помочь  ему я, как  я  уже тебе
говорил, ничем  не мог, потому что ни в мыслях, ни в чувствах у него не было
решительно  ничего  интересного  для  меня,  т.  е.  хотя бы  сколько-нибудь
преступного. Ты  понимаешь, круг моей деятельности  ограничен  определенными
эмоциями. Я не могу из них выйти, точно так же,  как рыба не может летать по
воздуху, и птица  не  может  плавать  под  водой.  Некоторые  из моих коллег
пробовали  изображать летающих  рыб  и  ныряющих птиц. Но  из  этого никогда
ничего  не  выходило.  Мы  --  существа  определенной  стихии.  И  Хыог  был
совершенно чужд этой  стихии.  Ну, как  доска может быть чужда поэзии. Я уже
говорил тебе,  что у него  не было ни  малейшей фантазии в том смысле, как я
это понимаю.  И откровенно говоря, мне часто  делалось даже прямо не по себе
от  всех  его прекрасных  мечтаний  о Мадж, о любви, о свободе,  о счастье и
благополучии,  которое  Хьюг  будет  рассыпать  вокруг  себя,  когда   будет
миллионером. Все это было ужасно пресно и  тошно. Мадж  стала часто  писать.
Она очень хорошо  чувствовала  себя  в Калифорнии,  решила изучить цветочное
хозяйство и работала на цветочной  ферме мужа своей тетки. "Даю тебе  отпуск
на  год,  Хыог,  писала  она.  --  Через  год,  с  изобретениями,  или   без
изобретений, ты должен быть здесь,  мы  снимем кусок земли и будем разводить
цветы". И Хьюг вздыхал над этими письмами, клал их в письменный стол и шел к
своему станку. Ты  не можешь себе представить, до чего иногда бываете смешны
вы, люди.
     Ну  вот, наконец,  ребенок родился,  и  был, как  я уже  говорил  тебе,
довольно нескладным и  неуклюжим  существом,  но  с  очень большими скрытыми
достоинствами и с большим будущим. Я это чувствовал. Кажется, это было ровно
через  полгода, после того, как  Хьюг в одно туманное утро уехал  к морскому
берегу.  Он  ехал опять  туда  же и  по той  же дороге.  Но  теперь  он  был
совершенно в другом настроении. В кармане у него лежал тяжелый металлический
предмет. Хыог дотрагивался рукой до кармана и ощущал уже упоение  победы. Он
вез с собой мишень, попутно построенный  им небольшой пристрелочный станок с
треножником  и две  толстые дубовые квадратные доски. Вся эта ноша  радовала
его. Он  не сомневался в результатах. И толпа утренних пассажиров, спешивших
на службу, вызывала в нем теперь жалость, смешанную с презрением.  Прежде он
боялся этой толпы,
     128


     П. Д. Успенский
     потому что чувствовал себя ее частью. Теперь он глядел на своих соседей
в вагонах, как человек,  который смотрит  издалека, с другой планеты или  из
другой  части света. Бедняги,  думал  он,  они никогда не  испытают  радости
победы,  да  им это, пожалуй, и не  нужно.  Его взгляд точно проникал сквозь
маску  лиц, читал  мысли и характеры. Вот этот молодой  человек в щегольском
сером костюме, с оттопыренной губой. Он совершенно доволен своей судьбой. Он
служит в банке, считает чужие деньги, и ему  больше ничего не нужно. Или вот
этот старик, с  цветочком  на  петличке  и в светлом костюме.  Он  старается
казаться  моложе,  чтобы его  не выгнали  со службы. Он  служит  в  магазине
готового  платья.  А  вот  тому  человеку  скучно.  И  он  смотрит   на  эту
розовенькуто немочку  совсем так, как  должен смотреть  настоящий мужчина на
женщину. Но это не надолго, мой милый. Она выйдет на  следующей остановке. И
ты никогда не решился бы заговорить с ней. А если бы и решился, то из  этого
ничего бы не вышло. Она едет на службу. И думает, что это так и должно быть.
Да, удивляюсь, как еще вас  не начали кастрировать. Лет через сто это  будет
наверное. Стоит только  какому-нибудь миллиардеру прийти  к  заключению, что
кастрированные служащие лучше  нскастрнрованных, и я уверен, что многие сами
согласятся  подвергнуться  маленькой  операции.  А родители будут отдавать в
лечебницы  детей для  операции,  чтобы обеспечить  им  службу в  будущем.  И
комичнее всего, что, может  быть,  одна душа из  десяти тысяч  сознает,  что
такое в  действительности с ней происходит. Остальные думают, что они живут,
и не  шутя  считают себя людьми. И я  тоже был бы таким же, если бы я не был
готов лучше десять раз умереть, чем жить такой позорной жизнью без  свободы,
без своего собственного труда. Да, Хыог  не проявлял особенной  скромности в
этот  момент.  И мне это доставляло удовольствие. За ребенка я был  спокоен,
его  будущее  казалось мне совершенно верным. Но относительно самого Хыога я
совсем не был так уверен. Наоборот, мне казалось, что он во многом ошибается
и что  его еще  ждут большие испытания.  Так  оно и  оказалось впоследствии.
Участь  изобретателей, художников,  поэтов, вообще  людей этой породы иногда
бывает очень интересной. Если говорить откровенно, мне ничто за много лет не
доставило такого удовольствия, как случай с французским художником,  который
застрелился от нужды и неудач, и картины которого через несколько лет начали
продаваться за сотни тысяч. Это было восхитительно, Я видел, что у людей еще
не пропало чувство юмора. И я  сделал все, что мог, чтобы пробудить сознание
этого художника "по  ту  сторону" и  передать ему<sup>[7]</sup> эту приятную
весть. Да, стоило посмотреть, как он это воспринял. Он чуть не задохнулся от
злобы, когда  понял  меня, и задохнулся бы,  если  бы мог дышать.  Но он уже
ничего  больше  не мог,  потому что, строго говоря,  не существовал.  Тем не
менее он почувствовал весь юмор положения. И, честное слово, я


     <b><i>5-1876</b>
     <b></i></b>129



     <i>Совесть: поиск истины</i>
     но желаю  тебе  быть в  его  астральной  оболочке. Он отравил  себя  на
миллион  лет злобой  на люден.  И  он  никогда не простит  им их  остроумия.
Подумай, через пять лет после смерти человека, который застрелился с голоду,
платить  миллион  франков  за  его  картину! Разве это не  великолепно? Но я
отвлекаюсь в сторону. Я надеялся  на нечто подобное  для Хыога. Очень многим
изобретателям н новаторам приходится  пройти по этой дорожке.  И  скоро  мои
предчувствия  начали  оправдываться. Но  в  этот  день  все  шло,  как  Хыог
рассчитывал. Я теперь  уже  не могу тебе  точно сказать, сколько выстрелов в
минуту получилось при первой пробе и сколько дюймов доски пробивала пуля. Но
Хыог  был в  восторге. По силе боя  пистолет  равнялся  большой винтовке,  а
быстрота стрельбы превосходила быстроту митральез, требовавших тогда долгого
заряжения. Все  расчеты  Хыога оправдались  блистательно.  Ребенок  вел себя
безукоризненно. И можно было отдавать его  на суд людей, а людей на его суд.
Хыог возвращался домой, упоенный внутренним торжеством.  Завтра должно  было
начаться триумфальное шествие.
     Но  действительность сказала  другое.  Никакого  триумфального  шествия
завтра не  началось.  На следующее  угро Хыог сообразил прежде  всего, что у
него нет  денег. На  самом  деле  у  него  не  только  не было денег, но уже
набрались мелкие долги.
     На мысль о деньгах Хыог набрел, когда начал думать о патентах. По опыту
прежних изобретений он знал,  что патенты  стоят  больших денег.  Нужны были
модели,  чертежи.  И необходимо  было  сразу  порядочную сумму внести в бюро
патентов.  Особенно дорого  стоили  иностранные патенты. Черт возьми, сказал
Хыог, дело дрянь. Была только одна вещь, которую можно было продать. Это  --
страховой полис. Теперь смешно беречь  его, сказал Хыог.  Если даже  я умру,
ребенок даст  Мадж немножко больше, чем цена  моей жизни. К вечеру полис был
продан.  Хыог заказал  в разных  мастерских разные части  моделей и в разных
чертежных  разные  части чертежей.  О, он  был  осторожный человеке! Он  сам
собирал  модели, сам  делал все надписи  на чертежах.  Эта работа  взяла еще
около месяца  и съела почти все деньги, вырученные за  полис.  Наконец, Хыог
сказал  себе, что пора устраивать  судьбу  ребенка. Но вот туг-то и началось
самое  трудное, то, чего Хыог совершенно не предвидел, к чему он  совершенно
не приготовился, но,  что я хорошо знал, просто в силу моего прежнего опыта.
Началась  борьба  с инертностью жизни. Жизнь неохотно пускает  новое. Редко,
очень редко бывает, что когда новое  приходит, для него уже  бывает расчищен
пугь.  Чаще   всего  на  долю   тех,  кто  приносит  новое,  достаются  одни
разочарования  и  затруднения.  Но  Хыог не ожидал ничего  подобного и самым
наивным образом полагал, что его ждуг  совсем готовые миллионы. Сначала Хыог
написал  письма  на самые  большие оружейные заводы.  Ему  не  ответили.  Он
написал
     130


     П. Д. <u>Успенский</u>
     еще, спрашивал,  получены ли  письма. Никто не отвечал. Хыог поехал сам
на один завод.  Директор был занят. Секретарь, вышедший к нему,  сказал, что
предложения новых  изобретений  рассматриваются  на заводе  три  раза в  год
особой комиссией, что теперь  комиссия будет заседать через  два месяца, что
требуется  представление чертежей и  моделей. Все это секретарь говорил, как
заученный урок. Очевидно, ему часто приходилось иметь дело с изобретателями.
     -- Нет ли у вас человека, понимающего дело, который мог бы
     просто произвести пробу моего пистолета? -- спросил Хыог.
     Секретарь немножко улыбнулся на дерзость и сказал, что все изобретатели
требуют  немедленной  пробы.  Но  во  избежание  потери  времени  на  заводе
установлен  известный порядок.  Проба производится только  тем изобретениям,
которые одобрены комиссией. Добрый день,  сэр! Хыог  ушел,  м  дорогой домой
вдруг  понял, что иначе все и  не  может быть.  Он представил себе завод, на
котором служил,  представил  себе,  что там  получается  предложение  нового
изобретения.   И  он  совершенно  ясно  увидел,  как   директор   равнодушно
проглядывает   письмо,   поданное   секретарем   с  кучей  других   ненужных
"предложений", потому что  "запросы"  и  вообще могущие представить  интерес
письма подаются отдельно, и  ставит на полях карандашом две буквы ^).К.-- по
гср1у --  без ответа. Конечно, иначе не может быть, сказал себе Хыог. С чего
бы этим трупам  вдруг стать живыми  людьми.  Это я  осел, что не понял этого
сразу. Нет, туг нужно  не писать, а самому ехать и искать. Где-нибудь должны
же быть живые люди. А
     живой человек поймет сразу.
     Хьюг  начал  ездить  по  заводам.  Результаты получались приблизительно
такие же,  как от  первого посещения. Требовали моделей и чертежей и просили
зайти через месяц. Но Хыог не хотел давать модели. Он  был далеко не уверен,
что его патенты покрывают все детали изобретения. Он знал вообще, как легко,
сделав  маленькие изменения, взять новый патент и знал,  что  вести судебный
процесс человеку без денег, неизвестному изобретателю против большого завода
совершенно  невозможно. Он понимал, что нужно сначала завоевать рынок, потом
подражания уже  будуг неопасны. Но пока, модели нельзя давать никому. А в то
же время, не видя моделей, никто не хотел даже разговаривать. Прошли еще два
месяца.  Хьюг  был уже  совершенно  без  денег. Он бросил  свою  квартиру  и
переехал в  маленькую  комнату.  Мадж писала редко  и,  как казалось  Хыогу,
начинала забывать его за новыми  интересами своей жизни.  Как-то раз в очень
жаркий день, какие  бывают в  Нью-Йорке летом, когда  находят пеа1  у/еауеа,
Хыог  без  всякого  результата  побывал  на двух заводах  и в конторе  новых
изобретателей, где два  молодых еврея  старались  выпытать  у  него,  в  чем
состоит его изобретение -- и потом без  цели пройдя несколько  улиц, вошел в
Центральный парк. Па скамейке
     131


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     к нему подсел  плохо одетый  седой человек с насмешливым,  умным лицом.
Вышло  так, что  они  заговорили.  Почему-то  незнакомый  человек  возбуждал
симпатию  Хыога.  Днем в  парках Нью-Йорка можно  видеть целую галерею типов
людей, потерпевших крушение на самых разнообразных  путях жизни. И этот ясно
был из таких же. Заговорив со своим  соседом, Хыог  предложил ему сигару. На
него напала  тоска  и хотелось  слышать  человеческий  голос. Седой  человек
говорил что-то забавное по  поводу проходивших  людей.  У него был,  видимо,
наблюдательный и тонкий  ум.  Хыог принял его  за неудавшегося  писателя или
художника и  позвал его зайти выпить стакан пива. В баре было прохладно и не
хотелось  уходить. После  нескольких стаканов  холодного  пива седой человек
начал рассказывать о себе. У Хыога  похолодело на душе, когда он сказал, что
он изобретатель. И чем  дальше Хьюг слушал,  тем больше ему казалось, что он
слышит свою собственную историю, только с ужасным, безнадежным концом. Седой
человек говорил и говорил и  Хыог слушал его, все больше холодея от ужаса, и
в  то  же  время  с   каким-то  болезненным   любопытством  расспрашивал   о
подробностях. Все было  то же самое.  Молодость,  гордые  мечтания,  любовь,
работа, удача и потом сразу какой-то непонятный и бессмысленный конец всего.
Блестящее  изобретение, на  котором наживаются  чужие, полная  невозможность
добиться признания своих прав, бедность, впеки, случайная работа  и сознание
того, что это уже было давно, десять лет тому назад, нет, больше, пятнадцать
лет. Хьюг  понимал, что таких рассказов можно услышать очень много от людей,
с которыми  знакомишься  днем  в парке. У всех  этих,  потерпевших  крушение
людей, есть  чаще  рассказы и  выдуманные, и невыдуманные. Очень может быть,
что  этот человек  все  выдумывал,  очень может  быть,  что это  был маньяк,
фантазирующий об  изобретении,  которого никогда не было. Но это  ничего  не
меняло для Хыога. Важно было то, что он назвал себя изобретателем. Почему он
не сказал, что  он поэт, актер, музыкант? И если даже все это было выдумано,
это  было  до боли похоже на действительность. Я должен помочь ему. если мне
удастся  устроить дело, сказал  про себя Хыог. И это если испугало его. Черт
возьми, может  быть, через десять лет я тоже буду рассказывать кому-нибудь в
пивной  о своем изобретении, подумал  он.  Брр... Хыог записал адрес  седого
человека.  Никакого постоянного  жительства у  него  не было.  Он  дал адрес
табачной лавочки  в одном из трущобных кварталов. Потом  Хыог пошел  домой и
дорогой почувствовал, что он опять боится жизни.
     О, я знал, что это  придет к нему. Жизнь не желала признавать его с его
изобретением, и Хьюг все сильнее и сильнее начинал реализовать факт, что все
сделанное до сих  пор -- самое изобретение, работа, патенты, это все пустяки
в  сравнении с  трудностями  проведения  изобретения  в жизнь.  Он  вспомнил
когда-то прочитанную кни-
     132


     П. Д. <u>Успенский</u>
     гу  о давно сделанных  и потом  забытых  изобретениях и открытых и даже
остановился  на  тротуаре,  разговаривая  сам  с собой.  Паровые машины были
изобретены во времена  римлян, средневековый  монах  изобрел  электр1гчсское
освещение, сколько сиге всего. Да, в этот день Хыог пришел домой с  поджатым
хвостом. Его ждало письмо от Мадж. Мадж просила только одного -- написать ей
правду, что Хыог ее больше совсем  не любит, и тогда она перестанет думать о
нем и перестанет  надоедать ему своими глупыми письмами. Это письмо особенно
больно ударило в сердце Хыога. Писать, разуверять Мадж было бесполезно. Хыог
это прекрасно понимал, да у него и не было больше никаких слов. Он знал, что
тоскует  по  Мадж, но  передать ей это не мог. Все  слова выходили  какие-то
старые и бессильные. Нужно было просто ехать к Мадж. Иначе, Хьюг чувствовал,
что Мадж уйдет от него. Эта мысль уже давно  мучила его. И  в бессонные ночи
он  часто думал, что Мадж может  полюбить другого. Что  я сделаю,  если все,
чего я жду, придет и Мадж не будет, спрашивал он себя. И ему всегда делалось
физически холодно от этой мысли. Ведь, бывает в жизни, говорил он  себе, что
все, чего человек хочет, приходить,  но приходит днем позже, чем  нужно. Да,
жизнь начинала сильно пугать Хыога. Теперь он продавал последние вещи, часы,
инструменты. Опять целыми днями он  ходил и  ездил по Нью-Йорку по заводам и
конторам.  И  его ужасало то, что  кроме него по конторам  и заводам  ходило
много  других изобретателей. У  всех  у них были какие-то удивительные вещи,
которые должны были все  перевернуть в своей области. И все они для служащих
заводов стояли  на одной ступени с самой низкой кастой белых, со  сборщиками
объявлений, даже еще ниже. Их не приглашали  садиться, их никуда не пускали,
с  ними  не  разговаривали.  У  некоторых  дверей  были  надписи:  сборщикам
объявлений, ищущим работы и изобретателям вход  воспрещается. Раньше Хыог не
знал  этого.  За все  это  время Хыог  имел  только два или три  предложения
продать патенты, но за такую ничтожную сумму, что смешно было даже говорить.
Постепенно  Хыог понял,  что он  стучится  в  стену. И, наконец, ему  начало
казаться, что в конце концов он придет к своему прежнему решению и, чтобы пс
пропадало  задаром  изобретение,  пустить  себе  пулю  в  висок   из  своего
пистолета.  Все  на  самом  деле  шло  к  этому. Еще  месяц, другой  и  Хыог
несомненно сделал бы так. У него не было больше терпения. Но одна встреча на
время повернула
     дело как будто к лучшему.
     Раз в маленьком ресторанчике, куда Хыог заходил ужинать, он
     встретил  одного своего  старого товарища по  каким-то вечерним курсам,
где Хыог изучал механику.
     Оказалось, что у этого человека, его звали Джонс, был теперь
     маленький завод  велосипедных частей. Он рассказал Хыогу, что  его дела
очень плохи, что нет никакой возможности бороться с синдика-
     133


     Совесть: поиск истины
     тами, которые съедают мелкие предприятия, что он боролся,  пока мог, но
теперь приехал в Нью-Йорк продавать своп завод одной большой  ассоциации. Но
там  уже знали, что он не может больше держаться п должен будет пойти на все
условия, и  нарочно  тянули дело,  чтобы  заставить его  отдать все  чуть не
задаром, ради только  того чтобы избавиться от долгов. Хыог рассеянно слушал
его.  И хотя  он никому  другому  не  говорил про  свои  дела,  почему-то он
рассказал  Джонсу про  свое  изобретение  и  про все неудачи.  Тот,  видимо,
заинтересовался -- и Хыог повел его к себе домой, просто потому, что  ему не
хотелось оставаться одному.  Ребенок произвел большое впечатление на Джонса.
У него было чутье.  Он  сразу понял все, что крылось  за странной внешностью
ребенка, и начал упорно о  чем-то думать.  На следующий день, рано утром, он
уже сидел у Хыога.
     -- Я думал всю ночь,  -- сказал он. -- Нельзя ли приспособить мой завод
для вашей машины? Может быть, это наш последний общий шанс.  Я чувствую, что
акулы  не  хотят меня пускать  живым и наметили проглотить целиком. Если все
пойдет так, как идет, я через
     год   буду  мастером  на  своем  собственном  заводе.   Они  меня  даже
управляющим не возьмут.
     Вместе  с Хыогом  они начали  разбирать  ребенка по  частям, соображая,
какие части  можно делать на  заводе Джонса  и какие нужно заказывать. Потом
они забрали  с собой  станок для  пристрелки,  мишени  и  поехали  пробовать
пистолет, опять на морской берег. Там Хьюг показал Джонсу, что может сделать
его ребенок,  и  с тайной  радостью в душе видел, как весь загорелся  Джонс.
Джонс  сам начал стрелять и со станка, и без станка, нагрел ребенка так, что
до него нельзя было дотронугься и, наконец, хлопнул Хыога по плечу и сказал:
     -- Ну, старина, я ваш. Ставлю все, что у меня есть до последнего цента.
Я могу продержаться полгода, и за это время мы завоюем
     Америку, Европу, Азию, Африку и Австралию. Такого изобретения не было и
нет. Командуйте!
     Они начали работать вместе. Хыог воспрянул духом. Теперь, казалось, что
уже все должно осуществиться. Завод удалось приспособить очень быстро. Через
два месяца первая  партия автоматических пистолетов появилась на  рынке.  Но
цену пришлось назначить довольно дорогую, и спрос был слабый. Завод работал,
но еще  через два  месяца  оказалось, что спрос  остановился. Рынок  был уже
насыщен, и  нужно было ждать. Джонс достал немного  денег.  Была  необходима
реклама. Объявления, плакаты стоили  безумно  дорого. Но делалось ясно,  что
без большой рекламы дело все-таки не  пойдет. Все большие оружейные магазины
имели  автоматические  пистолеты,  но  публика предпочитала покупать  старые
револьверы.
     Прошло полгода со дня начала работы, и Хыог с Джонсом уви-
     134


     П. Д. <u>Успенский</u>
     дели  перед собой перспективу  краха и позорного  конца всего дела. Два
оружейных завода соглашались купить  патенты  и  предлагали за них, один  --
десять тысяч долларов, другой -- меньше. Это не покрывало  убытков Джонса. А
странные пистолеты, похожие на молотки, даже разложенные на окнах магазинов,
мало  привлекали публику.  Только какая-нибудь необыкновенная  реклама могла
спасти  дело. А средств на рекламу не было. Дела шли все хуже и хуже. Хыог и
Джонс совсем уже падали духом. Еще немного и завод должен был остановиться.
     Это были самые  черные дни в жизни Хьюга. Он совсем потерял надежду  на
успех и уже махнул  на все рукой, чувствуя только с болью в душе, что теперь
у него не хватит даже силы застрелиться.
     Но ребенка ждало большое будущее.
     И, наконец, оно  пришло! Семена,  разбросанные по свету, наконец, упали
на добрую землю! Все великие репутации делаются в Париже. Так оно вышло и на
этот раз. В то время, о котором я говорю, над горизонтом  Европы поднималась
новая звезда первой величины.
     <i>Это</i> была Марион Грей.
     Ей пророчили карьеру Патти. Она успела уже побывать во всех
     главных европейских столицах, и ее  успех превосходил  все, что помнила
Европа за десятки лет. У нес был действительно необыкновенный голос. Но если
бы даже у  нее не  было  никакого  голоса, то и без этого  се знала  бы  вся
Европа, потому  что скандальная хроника, связанная с именем Марион, не имела
себе  равной. И  отовсюду, где она успела побывать, за  ней тянулся  длинный
хвост самых фантастических рассказов о ее любовниках и любовницах, о дуэлях,
самоубийствах, разорениях,  сумасшествиях, отмечавших се путь. По наружности
Марион  была тоненькая и  хрупкая  блондинка  с печальным личиком и большими
детскими глазами. Из-за нее застрелился немецкий принц царствующего  дома  и
отравилась сто жена, после чего Марион была выслана из Германии, а из-за нес
покончили самоубийством в Будапеште  две венгерские графини  -- мать и дочь.
Из-за  нес произошел целый ряд  мрачных, напоминающих средневековье дуэлей и
убийств  в Италии. Про нес рассказывали,  что она увезла любимую  одалиску у
султана, которая после бросилась в морс с яхты в Средиземном море и утонула.
Из-за нее произошла  какая-то страшная драма в  Петербурге, о  которой глухо
писали  в заграничных газетах.  Словом,  из-за Марион  произошло все, о  чем
стоило  говорить в  Европе, за  последние  два или  три года. Что здесь было
правдой и что выдумкой, это даже я тебе не смогу рассказать. Но слава Марион
росла не по дням, а по
     часам.
     Этот  сезон она пела  в Париже. В день ее первого выхода, застрелился в
фойе Большой Оперы молодой  драгунский  офицер, член Жокей-клуба  и  потомок
одной из самых блестящих фамилий Фран-
     135


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     цим. Марион продолжала петь, и знатоки говорили, что она еще никогда не
пела  так, как в этот вечер. На другой день  все газеты были  полны историей
трагической любви молодого офицера. II затем интимная жизнь Марион сделалась
любимой темой и больших, и маленьких, и бульварных, и салонных газет.
     Всему  Парижу было хорошо известно, что главной любовью  Марион в  этот
сезоне была американка, мисс  Стоктон, писательница, роман  которой из жизни
китайских  притонов в Сан-Франциско сильно нашумел незадолго перед тем. Мисс
Стоктон  пила  виски  пополам  с  эфиром,   ездила  верхом,  как  ковбой,  и
участвовала  в  публичных  состязаниях бокса,  в  качестве  сЬашрюп  пнс1о1е
\\'е^Ы. При этом она была самим дьяволом ревности. Она била Марион, особенно
когда была пьяна, что случалось почти каждый  день, и устраивала ей  сцены и
скандалы на улицах, в ресторанах, в магазинах  и т. п. Номером вторым Марион
Грей  был  лорд Тильбсри, колоссально  богатый  англичанин,  до того времени
спокойный и уравновешенный человек средних лет, путешественник и  спортсмен,
один на один, без шикари, ходивший на тигров в Индии. Про него рассказывали,
что  за  один  сезон  он  истратил  на  Марион  половину  своего  состояния,
доходившего  до пяти  миллионов  фунтов,  и,  очевидно, шел  к  тому,  чтобы
истратить  все.  Такого  вихря золота,  каким была окружена Марион, Париж не
видал со времен второй империи. Мисс Стоктон стала главным ужасом и  главной
ненавистью  лорда  Тильбери,  и часто он  просиживал  целые  ночи  у  себя в
комнате, думая о мисс Стоктон, со штуцером, с которым он ходил на тигров. На
коленях и с глазами, бешено устремленными в пространство. Мисс Стоктон знала
его ненависть к ней и платила смутой же монетой, обещая щ'блично избить его.
Кроме этих  двух,  у  Марион было еще  много  других  романов и  историй. Ее
последним   увлечением   был   молодой   шведский   дипломат,   --   спирит,
"ясновидящий",  и  человек   совершенно  ненормальный.   Он  разговаривал  с
"духами'', ловил руками какие-то летающие живые звезды;
     подарил Марион "астрального льва'', которого мог видеть  только он один
и  тому  подобное.  Марион  безумно  увлеклась   духами.  Ее  сила,  вообще,
заключалась,  во-первых, в силе ее увлечений, а во-вторых, в том, что ни она
и никто другой не мог сказать, чем  она будет увлекаться завтра. Со шведским
дипломатом она начала  устраивать спиритические сеансы.  Духи велели  Марион
стать любовницей шведского  дипломата. Она немедленно  исполнила это.  Затем
духи велели ей выгнать вон  мисс Стоктон. Это  она тоже сделала.  Потом духи
потребовали,  чтобы  на   сеансах  присутствовал  лорд  Тильбери  в  костюме
ассирийского мага  и  один французский поэт,  и чтобы  сеансы  происходили в
темном подземелье  с двадцатью  семью гробами,  в которых должны были лежать
настоящие скелеты. Достать гробы и скелеты, и подземелье было поручено лорду
Тильбери. Но прежде, чем
     136


     П. Д. Успенский
     он   успел  это  сделать,  произошло  событие  которого,  очевидно,  не
предвидели духи.
     Уже после полуночи в особняк Марион явилась мисс Стоктон.
     Два лакея, которым  было строжаишс запрещено  пускать ее, загородили ей
дорогу. Мисс Стоктон ответила одному таким егоза си1, что  он влетел головой
в камин; другой получил удар ногой в живот и скрючился вдвое. А Мисс Стоктои
помчалась  вверх  по лестнице. Она была  мертвецки пьяна. Дверь комнаты, где
происходил  сеанс,  оказалась не  запертой. Шведский  дипломат,  французский
поэт,  лорд Тильбери и Марион сидели вокруг треножника,  на котором курилась
смесь опиума, алоэ и полыни. Все они были одеты в  красные мантии, как этого
требовали  духи,  а  на Марион были только  гирлянды  из  красных роз, и вся
комната была  обита красным.  Гробов еще  не  было.  Мисс Стоктон распахнула
дверь  и,  увидев Марион, почти обнаженную,  среди  красных роз, разразилась
потоком самых отчаянных ругательств, которым  специально училась у  ковбоев.
Лорд  Тильбери вскочил ей навстречу.  Могу тебя  уверить,  что  он был очень
хорош,  в ассирийском колпаке и с привязанной бородой. Мисс Стоктон вытащила
из кожаного чехла, бывшего у нее иод жакетом, новый автоматический пистолет,
недавно появившийся в Америке, и положила лорда  Тилъ-бери выстрелом в грудь
в упор;  потом  она прострелила  голову  шведскому  дипломату<sup>[7]</sup>,
пустила  три пули  в спшту Марион, которая пыталась убежать;  ранила в  ногу
поэта,  который догадался притвориться  убитым, и последним  седьмым зарядом
застрелилась сама.
     "Четыре  трупа!   Семь  выстрелов!"  печатали  на  следующий  день  все
парижские газеты. "Смерть  среди  роз. Кровавый отель на Ели-сейских полях!"
"Черная  месса на  Елиссйских полях! Трагическая гибель знаменитой  певицы".
Вообще, ты можешь  себе представить, что сделали из этого парижские  газеты.
Особенный  ужас  и  восторг  газет  вызывало  орудие  преступления  ~  новый
американский  пистолет.  В  нескольких газетах  появились снимки  и описания
пистолета, а в "Ес1ю  (1е Рапз" и  еще  в какой-то газете были даже помещены
портреты изобретателя -- Хыога Б., притом совершенно разные. В одной  газете
был  изображен  сорокалетний  янки с  бритой  верхней  губой  и со  свирепым
взглядом, а в другой с той же подписью появился портрет довольно  известного
американского филантропа,  толстого, бритого  человека. Целую неделю  писали
газеты  о  Марион  Грей, о мисс  Стоктон,  о  шведском дипломате  и  о лорде
Тильбери. И ни одна газета, ни в одной  статье не  упускала случая упомянуть
про  новое  американское изобретение, про "новую дьявольскую  выдумку нашего
века пара и электричества", как назвала пистолет какая-то газета.  Это было,
во-первых, безграмотно, а во-вторых,  смешно. Я  мог только пожать  плечами.
При  чем  здесь был  я? Потом  начались  интервью с молодым  поэтом, который
первую неделю считался на границе смер-
     137


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     ги или сумасшествия,  я  уже не помню. Около лечебницы, где он  лежал,
пришлось  поставить наряд йсг^сп15  с1е  уШе. Поэт рассказывал  что-то очень
путанное  о  своей роли  в  этой истории и  о  своих  отношениях  с  Марпон.
Очевидно, сначала он сам еще не понял,  в какие благоприятные обстоятельства
поставила его судьба, сделав его единственным, оставшимся в живых участником
драмы. Но потом, по-видимому, он решил не  стесняться. И в книге, которую он
выпустил через два  месяца, совсем ясно намекалось на то,  что главной осью,
вокруг которой вращались все остальные события, был, собственно, автор и его
мистически-сатанинский роман с Марион. Эта книга разошлась в десятках  тысяч
экземплярах  и  послужила  первой  ступенью лестницы,  которая  со  временем
привела автора в академию. Но это все было после. Между тем уже в первые дни
телеграф  разнес известия  о  кровавой  драме  в отеле Марион  Грей по всему
свету. Не было ни одной газеты, которая не  печатала бы длинных столбцов  со
всевозможными   моральными   комментариями    и   пикантными   подробностями
сенсационного  убийства.   Американские   газеты  печатали  целые  страницы,
передававшиеся  по телеграфу из Европы. И хотя всем  было неприятно  задаром
рекламировать Хыога, все же это было американское  изобретение и как-то само
собой выходило так, что имя Хыога упоминалось в  каждой статье. На несколько
дней Хыог стал гордостью Америки.
     Непосредственным и  первым  результатом  этого  было то, что  оружейные
магазины  и в Нью-Йорке,  и  в  Париже, и в других городах  в несколько дней
распродали все имевшиеся  у них автоматические пистолеты  и начали  посылать
заказы, с  каждой  телеграммой удваивая требования. Компания Автоматического
Огнестрельного Оружия оказалась  засыпанной  требованиями. Через  неделю  на
складах уже не было ни одного пистолета, и Джонс сказал  Хыогу, что им нужно
расширять дело. На другой день в  контору компании явился господин  от одной
из  самых  больших  оружейных  фабрик,  постепенно  скупавшей  акции  других
предприятий  и   превращавшейся  в  трест.  Поверенный   треста   приехал  с
предложением продать патенты. Хыог вспомнил, что эта компания предлагала ему
за патенты тысячу долларов.
     --  Какая ваша  цена?  -- спросил  Хьюг.  --  Пятьсот тысяч,  -- сказал
поверенный  треста. --  Мы не продаем, -- сказал  Хыог. --  Мы купим  завод,
оборудование, патенты и все. Я мог}' идти до миллиона.
     --  Хьюг посмотрел на Джонса, но тот  даже не  ответил на его взгляд  и
жестко сказал: --  Мы не продадим ни  за  какую  цену. --  И  когда господин
уехал,  Джонс сказал, хлопнув  Хыога  по  плечу: --  Ну вот, старина, теперь
пришло наше  время.  Мы выдержали семь  лет  тощих, теперь начнутся семь лет
жирных. Можете заказывать себе яхту. -- Он зттал мечты Хыога, Но Хыог мечтал
не о яхте, а о Мадж. Заказы шли непрерывно отовсюду, из самых далеких  углов
земного шара. Было
     138


     П. Д. <u>Успенский</u>
     ясно,  что завод  в  полгода не сделает того, что нужно  было сделать в
месяц. Хьюг  и  Джонс  нашли  одного финансового  гения, и гений  устроил им
выпуск акций на два миллиона долларов. Банкам показывали заказы, а остановки
за деньгами не было. Прошел всего месяц после происшествия в Париже, и новый
подвиг ребенка опять облетел весь
     свет.
     Во  время  беспорядков  в  Барселоне,   конные   карабинеры   атаковали
"небольшую  группу  рабочих".  Но  против  обыкновения  толпа  оказалась  не
безоружной. Один за другим  из толпы раздались залпы. Прежде, чем кто-нибудь
понял, что такое  происходит, на земле  лежали около сорока карабинеров и по
площади  скакали  лошади без седоков.  Оказалось,  что  десять человек  были
вооружены  новыми американскими  пистолетами.  Успех опьяняет.  Толпа быстро
выросла. Начали строить  баррикады. Власти вызвали пехоту, потом артиллерию.
Только  к  вечеру удалось очистить улицы. Около тысячи  человек было убито и
ранено.  Испанское  правительство  запретило ввоз и  продажу  автоматических
пистолетов. Газеты целую неделю писали о "революции  в Барселоне",  и заказы
пошли  в  таком количестве,  что Джонс даже начал нервничать. Акции компании
сразу  двинулись  вверх. И финансовый гений заговорил  о  новом  выпуске и о
новом расширении дела. Но Хыог вдруг почувствовал, что все это перестало его
интересовать. И однажды угром он проснулся с одной только
     мыслью: Мадж!.. Вечером он выехал в Лос-Анджелес.
     Все вышло ужасно странно для Хыога.  Он представлял себе встречу с Мадж
как-то иначе. Поезд  пришел угром.  Прямо  с вокзала Хыог поехал  отыскивать
Мадж.  Тетка жила на тихой улице вдали от центра. Мадж, похудевшая и похожая
на  девушку, в  черном  платье, сидела  в первой комнате  с двумя девочками,
вслух читавшими по-французски. --  Это я, Мадж, -- сказал Хыог. Он прекрасно
понимал, что это  не  могло быть иначе, но у Мадж было ужасно знакомое лицо.
Его именно поразило то,  что эта Мадж необыкновенно похожа на ту, которую он
знал. Целый час они ни о  чем не могли говорить. Мадж была радостно удивлена
приездом Хыога и  всем, что он говорил. Но она еще  плохо верила и держалась
настороже. Хыог был такой фантазер, и он мог все сочинить. Но  важно то, что
он  приехал. Мадж начинала чувствовать  что-то  очень теплое к Хыогу  и  уже
решила, что не отпустит его. Но внешне она тихонько присматривалась к Хыогу,
не зная,  как ей  себя  держать.  Женщина  всегда думает об этом, кроме  тех
случаев,  когда она очень рассержена. Теперь  Мадж чувствовала, что Хыог был
такой  же  глупый, как и всегда,  но очень милый. Они не  виделись два года.
Наконец, Хыог нашелся.  Он повез Мадж в город, по магазинам, и стал покупать
все,  что только  они видели.  Цветы,  шляпки,  шелковые чулки,  бриллианты,
жемчуг, конфеты. Мадж долго сопротивлялась, но, наконец, ее сердце не выдер-
     139


     Совесть: поиск истины
     жало,  II она начала  выбирать подарки -- тетке, ее детям, прислуге. На
этом  лед  растаял. Они поехали  завтракать.  Потом поехали кататься к морю,
потом опять попали  в магазины.  Уже к вечеру Хыог  вспомнил, что у него нет
пристанища, и по телефону он заказал в самой дорогой гостинице самое большое
и самое дорогое отделение -- восемь комнат с видом на морс, со спальней Ьоша
Х7,  со  столовой в  стиле  готической  церкви, с  отдельной  оранжереей,  с
балконами на море и с мраморными ваннами по образцу римских терм.
     Этот вечер  был  вечером их второй свадьбы. Хыог и  слышать  не  хотел,
чтобы Мадж возвращалась к тетке. И  хотя тетка была несколько скандализована
таким похищением  Мадж, Мадж осталась в роскошном помещении Хыога. Они долго
сидели на балконе, смотря на океан, над которым зажигались вечерние звезды.
     -- Я тебя видела во сне два дня тому назад, -- сказала Мадж.  -- Где ты
был? -- В поезде, -- сказал Хыог, --  где-то около  Чикаго. -- Ты думал  обо
мне?  -- О чем же я мог думать. -- Гадкий Хыог, почему ты мало писал мне? А,
впрочем,  нет, я виновата перед  тобой. Я  не должна  была  бежать и бросать
тебя. Только я не могла. Хыог, милый, прости меня,  я не могла там остаться.
Когда  я  вспоминаю  нашу   квартиру  и   тебя,  вечно   занятого,  хмурого,
недовольного и этот ужасный  запах виски,  которой ты отравлялся, я не знаю,
что  я готова сделать.  Но  я  знаю,  что  убежала  бы опять,  если  бы  это
повторилось. И  я  знаю, что  я  права.  Если бы у тебя ничего не  вышло, ты
приехал бы сюда, и мы стали бы  работать вместе. Ах, Хыог, ты не можешь себе
представить, как хорошо на цветочных плантациях. Мне кажется, я еще не  верю
твоим миллионам. Может быть, даже лучше было бы, если бы ты приехал без них.
Теперь ты какой-то другой.
     Потом  они  пошли  в комнаты  и  осматривали  свое  помещение,  немного
смущавшее  их. Стишком  много было шелка, ковров, бронзы, мрамора и  цветов.
Хыог скупил целый магазин. Но теперь уже им обоим начинало казаться, что они
больше не могли бы расстаться. Мадж чувствовала себя виноватой перед Хыогом,
Хыог чувствовал себя  виноватым  перед Мадж. И все происходило точно во сне.
Они говорили сразу обо всем на свете  и  ты понимаешь, что все их  разговоры
сопровождались  очень  обильным количеством  поцелуев.  Хыог раздевал  Мадж,
целовал ее плечи, руки, ноги, волосы. И ему казалось, что он был мертв в эти
два года п только теперь воскресает.
     -- Хыог, ты  должен простить меня, -- говорила Мадж. -- Я не  могу жить
без  солнца, без цветов  и  без детей.  Это  была такая тюрьма  в  Нью-Йорке
последние года. И  ты не понимаешь, как ужасно на мена действовало, когда ты
начинал  говорить про Венецию или  про  что-нибудь в  таком  роде,  куда  мы
поедем, когда разбогатеем. Я готова была выброситься из окна. Все, только не
эти разговоры!  Но  я понимаю, как ты, бедный, должен был страдать. Ты верил
во все это...
     140


     П. Д. <u>Успенский</u>
     Хыог, ты должен мне дать слово, -- говорила Мадж через полчаса. -- Все,
что хочешь, дорогая. -- Видишь, я верю тебе. Но если бы все это оказалось не
так,  не было бы ни денег,  ни изобретения, ни богатства, дай мне слово, что
ты ничего не будешь больше изобретать, и что мы будем работать с  тобой на I
щеточной ферме, а потом накопим денег  и устроим свою ферму<sup>[7]</sup>, а
уже  все обдумала.  Мы  сначала  снимем  землю,  йотом  будем строить дом...
Хорошо? А когда выстроим,  перейдем туда. Я  так хорошо  выучилась разводить
розы. Ты  даже не представляешь себе, сколько их  сортов,  и  какие  они все
живые, совсем как дети.
     Это, если у тебя ничего нет, Хьюг, даешь слово?
     --  Конечно,  даю, милая.  Ну, и  так  далее,  и  так  далее. Пропускаю
описание брачной  ночи, хотя его можно было бы сделать очень пикантным, если
бы передать разговоры этой милой парочки, о детях, которые у них должны были
родиться. Мадж хотела иметь шесть человек  детей: сначала старшие -- мальчик
и девочка, потом двое мальчиков и еще двое девочек.
     --  Еще одного,  -- сказал Хыог. -- Ну, хорошо,  маленького, -- сказала
Мадж. Вообще  им было  очень  весело, и меня  все это  глубоко возмущало. Ты
знаешь, я не люблю таких настроений. Все эти радости, восторги, наслаждения,
мечты, надежды вызывают у меня состояние в роде морской болезни. Но я ничего
не мог  сделать. И в душе  я  все-таки рассчитывал, что, может быть, в конце
концов все повернется  совсем не так прекрасно. -- Хыог,  а что если ты убил
кого-нибудь или ограбил  банк и тебя завтра арестуют, -- сказала Мадж, вдруг
сама  путаясь своих слов.  -- Глупая, маленькая девочка  Мадж, ты же  видела
газеты,  я  показывал  тебе  статью  о  компании автоматического оружия.  Мы
заплатили пять тысяч долларов за эту статью. -- Да, -- сказала Мадж,  как-то
не сразу успокаиваясь.  -- А твой  Джонс, какой он?  -- Хыог начал описывать
Джонса, его распорядительность, находчивость, уменье устраивать дела.  Потом
они заговорили о поездке в Европу. -- Надолго нельзя будет, -- говорил Хыог.
--  Мы поедем на  несколько  дней  в Льеж  и  потом на неделю  остановимся в
Париже.  Мне  нужно будет  устроить дела с бельгийскими фабрикантами.  -- Ты
стал ужасно важный, Хыог, -- смеялась Мадж. А все-таки я больше всего хотела
бы жить с тобой на цветочных плантациях. Понимаешь,  Париж и все это ~ я  не
вижу. А плантации -- я закрываю глаза  и все вижу: и  тебя, и  себя.  -- Это
потом, Мадж милая, только устроим дела. Через год, через два, если все будет
идти хорошо, я буду уже свободен и у нас будет столько денег, что сколько мы
ни будем тратить, никогда  всего не  истратить. Тогда я подарю  тебе розовые
плантации, самые большие в Штатах. -- Я не хочу большие, Хыог, я хочу, чтобы
ты был там. Ну, и так далее, в таком же роде, разговор вперемежку с  ласками
и с поцелуями шел почти до утра.
     Утром, когда Хыог вышел на боковой балкон, выходивший на
     141


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     площадь,  до  него  донеслись  крики  газетчиков.  --  Второе  издание!
Покупайте  второе  издание! Страшный  разбой в Сан-Диего ! Двадцать убитых и
раненых!  Когда  негр-лакей  в  красном фраке  и  в  белых гетрах принес  на
серебряном подносе газеты, Хыог  прежде всего увидел заголовки во всю ширину
страницы:  Разбой  в Сан-Диего.  Нападение  на поезд.  Ужасное происшествие,
похожее на возвращение к временам  Дикого Запада. Двадцать убитых и раненых.
Три новобрачных  пары  в числе  погибших. Арест  двух  бандитов.  Произошло,
действительно,  что-то  напоминающее  мрачные  страницы  старых  романов  из
американской  жизни.  Два  молодца  в  черных масках,  при  входе в туннель,
петардами остановили поезд с первыми весенними туристами в горы. Несколькими
выстрелами они покончили с  машинистом и  кочегаром и потом с криками: "руки
вверх!"  они  стали  выгонять  пассажиров из  вагонов.  Кто-то  выстрелил из
револьвера.  Молодцы  начали  стрелять в толпу. Двадцать человек остались па
месте,  среди   них   три   новобрачных  пары.  Профессор  из  Балтиморьт  с
женой-франпуженкой. Молодой  английский лорд с  женой и сын редактора  самой
большой  газеты  в  Сан-Франциско.   Газеты  напоминали,  что   их   свадьба
описывалась  неделю  тому   назад.  Его  жена  была  найдена   еще  живой  с
простреленной спиной. Кроме них были перестреляны  еще восемь мужчин и шесть
женщин.  Молодцы скрылись,  захватив около сорока тысяч  долларов деньгами и
драгоценностями.  Но,  как  сообщала  дополнительная  телеграмма,  уже  были
пойманы.   Ужасное    количество   пострадавших   объясняется   великолепным
вооружением  убийц,  прибавляли  газеты.  У  каждого  из  них  было  по  два
автоматических пистолета, представляющих последнее слово техники в оружейном
деле. -- Черт возьми! -- сказал Хыог. Но ему почему-то стало неприятно. И он
выбросил газеты, чтобы они не попались Мадж.
     Суд  Линча  в  горах! Преступники, казненные гражданами!  --  огромными
буквами  печатали   вечерние  газеты.  Оказалось,  что  группа  верховых   с
завязанными  лицами  отбила  у  шерифа  и  его  подчиненных  двух  молодцов,
ограбивших поезд, облила их керосином и сожгла  живыми. Хыог был очень  рад,
что  Мадж  не  интересовалась газетами. Они провели этот день, как они  сами
говорили, точно в сказке. Это  был день белых роз. Мадж начинала чувствовать
себя миллионершей и не хотела никаких других  цветов, кроме  белых роз. День
белых  роз  превратился  в  неделю.  Хыогу не  хотелось  уезжать из залитого
солнцем  Лос-Анджелеса, от золотящегося  океана, от синевших в дали гор. Они
потом постоянно  вспоминали это  начало второго медового месяца их жизни. Но
на  пятый  день  Джонс  целым  залпом  экстренных  телеграмм вызвал  Хыога в
Нью-Йорк. Были получены колоссально  большие новые заказы. Нужно было решать
новые  финансовые  комбинации. Нужно было плыть в Европу. Хыог  взял вагон в
трансконтинентальном экспрессе, и Мадж, еще волнующаяся от
     142


     П. Д. <u>Успенский</u>
     всех этих  зкстравагантностей, но уже  начинающая ощущать  удовольствие
тратить  деньги,  не  считая,  прижалась  к нему, когда  тронулся  поезд,  и
сказала: -- Хыог, милый,  скажи,  что ты  никогда больше не расстанешься  со
мной. -- Конечно, никогда, милая, -- отвечал Хыог.
     Он чувствовал  себя победителем и самой большой его наградой была Мадж.
Вы, люди, невероятно глупы !  Они вместе поплыли в  Европу  на самом большом
пароходе того времени.  Мадж великолепно переносила качку,  и  плавание было
полно самых очаровательных неожиданностей, в роде восходов и  закатов солнца
в море, встречи с
     рыбачьими судами среди океана ч т. п.
     Дело с  бельгийскими фабрикантами Хыог  устроил очень  выгодно и скоро.
Потом  они поехали в  Париж. Старые грезы  Хыога сбывались  наяву.  Вечера в
Парижской опере,  завтраки  в СаГе  Ап1а18,  выставки, на которых  Хыог мог
покупать картины; скачки, на которых  он мог покупать лошадей.  Но все  это,
осуществленное на деле, казалось гораздо более похожим на обыкновенную жизнь
и менее сказочным, чем представлялось издали.  И  Париж показался и Хьюгу, и
Мадж  грязноватым и миниатюрным. Они молчали  ,  скрывая  друг от  друга это
впечатление, и потом очень хохотали на  обратном  пуги,  когда Мадж нечаянно
проговорилась. Только много  времени спустя, Хыог по-настоящему начал ценить
Париж. Когда Хыог вернулся из Европы, оказалось,  что дело нуждается  уже  в
новом расширении. Заказы шли непрерывным потоком. Были требования на три, на
четыре  года вперед.  Заказывала  Япония,  Греция,  Южная  Африка.  Пришлось
разделить работу. Джонс занялся заводом, а Хыог вести с финансовым гением --
денежной стороной дела. Нужно было обставить дело так, чтобы оно могло расти
беспрепятственно, отвечая увеличивающемуся спросу. Хыог нашел людей.  Вернее
они нашли его,  и им удалось расширить акционерное общество, привлечь к нему
огромные  капиталы,  скупить  целый  ряд  заводов  и   обеспечить  выработку
пистолетов  в  том  количестве,  что  была  надежда   удовлетворить  спросу.
Предприятие  Хыога и Джонса было при этом  переименовано и названо  Всеобщей
Компанией  Автоматического  Огнестрельного  Оружия. Для  Европы  уже  начали
работать бельгийские заводы.
     Но история с Мими  Ласерте нарушила  все эти  расчеты, и создала  такой
подъем требовании на пистолеты, что Хыог и Джонс опять
     оказались совершенно не на высоте положения.
     Происшествие с Мими Ласерте случилось, кажется, через год
     после трагической смерти Марион Грей и  опять в  Париже.  Мими  Ласерте
была  уже  второй   сезон  парижской  знаменитостью.  Ее,  конечно,   нельзя
сравнивать с Марион Грей. Но все-таки в Париже  не было ни  одного человека,
который не знал бы, кто такая Мими Ласерте.
     Она была шансонетной певичкой с Монмартра, а прославилась
     143


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     она  споим костюмом,  который  сочинил ей  один знаменитый  романист  в
каком-то  литературном кабаре. Костюм этот был прост и оригинален  -- черная
маска, черный  корсет,  черные  чулки  и больше  шгчего.  Мими  была высокая
блондинка с  белым  телом и золотыми волосами. Первое же  появление Мими  на
эстраде в этом костюме вызвало  фурор. Публика пришла в неистовый восторг  и
так кричала и  стучала, и так долго не желала расходиться, требуя все Мими и
Мими, что потребовалось  вмешательство полиции. Кончилось  все тем, что Мими
арестовали. Был  суд.  Мими  оштрафовали  и  посадили на неделю в  ую1оп  за
оскорбление  общественной  нравственности.  В  виде  протеста  против  такой
несправедливости, студенты и художники устроили шествие по большим бульварам
с  портретами  Мими Лассртс,  Как  только Мими выпустили, она немедленно  же
стала выступать опять  в том  же костюме, но только без маски. И  корсет был
значительно уменьшен.  Полиция требовала,  чтобы Мими носила  трико. Мими не
соглашалась.  Публика была  всегда  на ее  стороне.  Начался  ряд комических
скандалов. Весь Париж  сбегался смотреть и слушать Мими. Не было  ни  одного
уличного мальчишки в Париже, который не знал бы песенки Мими "Моп согвсГ'. В
ответ  на требование полиции надевать трико, Мими совсем упразднила корсет и
появилась  в  ажурном  черном  трико  из тонких  ниточек  с клетками  по два
сантиметра. Несколько раз Мими судили. Об се трико печатались статьи во всех
газетах. Один депутат  сделал себе карьеру громовыми речами против  костюмов
Мими  Лассрте, за которые  студенты устраивали ему кошачьи концерты. Во всех
судебных  процессах против  Мими се трико и корсеты  фигурировали в качестве
вещественных  доказательств и  торжественно развертывались перед  судьями, к
великому   восторгу  публики.   И  суд  должен   был  решать,   какое  трико
удовлетворяет общественной нравственности, и какое не удовлетворяет, и т. д.
Не было  ни одного  человека в  Париже, который  не был  бы осведомлен самым
подробным образом о корсетах  и трико  Мими  Ласерге. И, конечно, Мими стала
самой  модной  и  самой  дорогой дамой парижского  веселящегося мира. В один
сезон у нее появился собственный отель,  лошади, бриллианты, ручной тигренок
и молодой верблюд, на котором Мими собиралась кататься в Во1з с1е Воп1о'пс.
     Все  шло   прекрасно.  Мими  могла  бы  играть  роль  в   финансовых  и
политических сферах. Но се тянуло к богеме, к артистическим кабачкам. В душе
она была гризеткой старого типа, потому  что постоянно  влюблялась,  страшно
привязывалась  к  предметам  своей  любви,  безумно  ревновала  и  мучилась.
Последним  ее  увлечением   был  один  художник,  входивший  тогда  в  моду,
обладавший необыкновенными шелковистыми усами и очень неверным сердцем. Мими
для него выгнала вон австрийского барона с коротенькими ножками, подарившего
ей отель, и две недели отвергала ухаживания всех кандидатов на
     144


     П. Д. Успенский
     пост  ее  главного обладателя. И  через  две недели  художник  начал ей
изменять с черненькой Сюзанн Иври. Мими плакала, собиралась уйти в монастырь
и, наконец, в один вечер, когда чувствовала себя особенно ^)устно, выступила
в своем театре  с одной только бархаткой на шее, чтобы ее посадили в  тюрьму
на два месяца,  как ей  было обещано.  И  после протокола  с  двумя молодыми
поэтами поехала курить гашиш в арабскую курильню, где-то на левом берегу.
     Гашиш -- опасный яд  для  простых людей. Он ничего не дает им, а только
разбивает нервы.  А  Мими  была более чем простой, и магия  гашиша  была  ей
совершенно недоступна. Это яд для  немногих,  для тех людей, у  которых  уже
надорвана связь с землей, которые по  ловиной своего существа живут в другом
мирт. Ты знаешь,  я  не люблю этот тип людей и не  верю их фантазиям. Но  во
всяком случае Мими не имела с  ними ничего общего. Ну вот, Мими выкурила две
трубки и стала задыхаться. У нее то билось, то останавливалось сердце, то ей
делалось  холодно и нестерпимо страшно, то жарко,  -- и тогда  хотелось  без
удержу хохотать. Она лежала,  раскинувшись,  на  подушках, и  все  время  ей
казалось, что еще продолжает курить длинную тонкую трубку с красным огоньком
и с душистым дымом. Это обычный обман, при помощи которого странное существо
гашиша (которого  я вообще не понимаю)  отделывается  от людей,  без  спроса
забредающих в сферу  его  действия.  Подъемы и понижения стали тише, по телу
разливалась приятная теплота, и Мими с закрытыми глазами в своем воображении
все курила, курила и  курила. Но она не спала, и когда один  из поэтов начал
целовать се  ноги,  он  получил  очень  чувстви  тельный удар  каблуком,  от
которого у него  две  недели был  черный  глаз.  Тем  все и  кончилось. Мими
заставили выпить  шампанского. Она выпила несколько бокалов и как-то странно
отрезвела. Вино и гашиш уравновесили друг друга. И Мими показалось, что  она
никогда не видела вещи так  ясно, как после этого.  Потом она поехала домой.
Было уже под утро. Она плохо спала и проснулась с желтым лицом, с мигренью и
с ощущением всех нервов в  теле, точно они вдруг  все  стали слышны. Первое,
что  она  вспомнила, это  был ее  художник. Ей  хотелось кричать от  злобы и
плакать.  Боже,  чего  бы она  ни отдала, если бы  можно было сделать, чтобы
Сюзанн Иври  попала под карету, или заболела  оспой.  А,  впрочем, что  ему?
Через  две недели у  него все  равно  будет другая.  Неужели  ничего  нельзя
сделать,  чтобы  он вернулся к ней? Страдал бы, просил ее любви, а она гордо
отказывала бы ему. Но Мими чувствовала, что долго  она не будет в  состоянии
сопротивляться. Вот это-то и есть самое  скверное. Мужчины ценят  только тех
женщин,  которые  заставляют их  страдать. А  Мими никогда не  умела  делать
этого, когда была влюблена. Но  что же сделать? Мими чувствовала, что она не
может оставить художника и Сюзанн
     145


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     Иври т$ покое, как будто  все  так и  должно быть. Нет,  этого не может
быть!
     В тот день должно  было состояться открытие большого благотворительного
базара. И,  думая о  разных способах мести,  Мпмн  невольно все возвращалась
умом к одной картине, совершенно завладевшем ее воображением. Начиналось все
с благотворительного  базара. Самая изысканная  публика.  В киосках  торгуют
знаменитые актрисы и дамы  из аристократии.  Но Мими не обращает внимания на
них. Хотя  они  все  смотрят на нее. Так всегда бывает. И Мими идет в  своей
новой русской шубке,  и,  посмеиваясь, смотрит на  мужчин, которые  толпятся
около  киосков. Она  всех их знает. И ее все знают. Но только очень немногие
решаются здесь узнать ее и  поздороваться с ней. Хотя все  хотели бы. В этом
Мими уверена.  Только они бояться своих  дам.  И  вдруг, как раз, когда Мими
чувствует, что  ни на кого не смотрят так много, как на нее, она встречается
с Максом  и  с Сюзанн. Макс  ей едва  кланяется, а  Сюзанн  бросает  на  нее
нахальный и вызывающий взгляд. Мими не отвечает на  этот взгляд, а с улыбкой
вынимает из муфты  американский пистолет такой,  каким убили Марион Грей,  и
наводит его По  очереди  на Макса  и  на  Сюзанн. Мими совершенно  отчетливо
видела эту картину и  свою темно-зеленую бархатную шубку, и  поднятую руку в
белой  перчатке  с пистолетом,  и  прищуренный глаз,  потому что  она  будет
совершенно серьезно целиться. Все  крутом  затихает и замирает. Макс  делает
движение вперед, но  Мими  угрожающе  переводит  на  него  пистолет.  Сюзанн
хватается за сердце и ^)охается на  пол (пускай она обо что-нибудь стукнется
затылком). Мими еще секунду с укором смотрит на Макса, потом роняет пистолет
и тоже падает в  обморок. Дальше она не помнит, что происходит. Она приходит
в  чувство только у себя дома, в постели.  Рядом стоит доктор и говорит: она
спасена. И около кровати стоит Макс, и по его лицу текут слезы радости.
     Эти картины проходили и проходили перед Мими одна за другой, каждый раз
делаясь все ярче, все отчетливее. Она долго одевалась, все с  теми же самыми
мыслями.  И, уезжая из дому,  положила в муфту американский пистолет. Он был
ужасно  тяжелый.  И Мими в последнюю минуту  колебалась, брать  его  или  не
брать. Она совсем  не была  уверена,  что  сделает  то,  что  ей приходило в
голову. Но  в конце концов  она  все-таки  взяла пистолет  на  случай,  если
действительно захочет попугать Сюзанн и Макса.
     На  базаре  было   трудно  пройти.  Торговала  Сара   Бсрнар  и  др\тая
знаменитости.  Но толпа  расступалась  при  приближении Мими,  и все взгляды
провожали ее. Мими узнала депутата, громившего ее в своих речах, и заметила,
что  в его  взгляде,  который он  не  успел  отвести  от нее, было  какое-то
подозрительное любопытство.  Вот  бы кого  поймать,  подумала Мими, --  и ей
стало очень смешно от этой мысли. Все
     146


     П. Д. <u>Успенский</u>
     шептались вокруг нес. Почти все время  Мими слышала свое имя. Вся злоба
на мир, как будто  начала проходить.  Но вдруг Мими стол кнулась совсем так,
как  рисовала  себе,  с Максом и Сюзанн.  Но они даже не заметили се. Сюзанн
небрежно скользнула по  ней взглядом и, дотронувшись до руки Макса, показала
ему витрину направо, точно необыкновенно  заинтересовавшись чем-то.  И Макс,
как ни в чем  ни  бывало, тоже  скользнул  глазами  по Мими и  потом, слегка
наклонясь,  с ласковой улыбкой начал  прислушиваться к  тому,  что  говорила
Сюзанн. В это время толпа между ними продвинулась, и Мими, уже  вся пылавшая
от негодования, оказалась лицом к лицу  с парочкой.  Но се  и тут не узнали.
Сюзанн  довольно небрежно оглядела ее,  а Макс  рассеянно  смотрел поверх ее
головы. Этого уже Мими не могла выдержать. Все нервы задрожали в ней, голова
закружилась. Она сделала шаг назад к стене и крикнула монмартрское жаргонное
словечко. Она  видела,  как вспыхнула от злобы Сюзанн и побледнел Макс.  Это
уже  означало скандал. Взгляды всех  кругом были устремлены на них. Но  Мими
закусила  удила,  и  теперь  она знала,  что  сделает  все, что  собиралась.
Торжествующе  она  вытащила из  муфты американский  пистолет  и  навела  его
сначала  на  Макса,  и потом  на  Сюзанн.  И  совершенно  так,  как  --  она
представляла  себе, все  кругом  замерло  и остановилось. Но  тут  произошло
что-то ужасное, чего Мими совсем не ожидала и не хотела. Я говорил тебе, что
ребенок  был  склонен  начинать  разговаривать  прежде,  чем  его попросили.
Пистолет вдруг дернулся вверх в руке у Мими, блеснул желтый огонь и раздался
страш ный удар, от которого зазвенело в ушах у Мими, и она чугь не присела к
земле  от страха.  Смертельный ужас охватил ее.  Что такое случилось? Она не
собиралась  стрелять.  Она  даже  не  знала, что  страшная  штука могла быть
заряжена.  Сердце  безумно  колотилось в  гру  ди, все плыло  куда-то.  Мими
сделала шаг назад и на что-то облокотилась. Перед ней на полу лежала Сюзанн.
Кто-то наклонился к ней. И Мими хотелось  крикнуть, что  это не так, что она
не хотела  этого.  Но безумный испуг  сковывал ее язык. Высокий  господин  с
черной  бородой, в черном сюртуке и цилиндре подняв руку с  палкой, бросился
на нес, на Мими. Мнми  инстинктивно подняла пистолет.  И опять произошел тот
же самый ужас. Пистолет  опять дернуло, опять блеснул желтый огонь,  и опять
раздался этот страшный  удар.  Мими  хотелось  бежать куда-нибудь  от  всего
этого. Но ноги не  слушались ее. Высокий господин с  бородой полз по полу на
четвереньках.  Где-то  далеко  кричала толпа. Все вертелось перед  глазами у
Мими.  И  вдруг Мими  показалось, что  крик толпы  приближается, растет, еще
мгновение, и вся толпа бросается на нее, чтобы се растерзать за то,  что она
сделала.  Мими тоже  закричала  и,  закрыв глаза,  подняла  пистолет.  Опять
страшный удар и крик, еще удар, еще, и еще, и еще.  Когда  пистолет перестал
стрелять, Мими выронила его и упала рядом с ним.
     147


     <i>Совесть; поиск истины</i>
     Ты   можешь   себе   представить,    что   произойдет   на    блестящем
благотворительном базаре, если  начать стрелять в толпу  пулями т? никелевой
оболочке. Когда раздался первый выстрел, кто-то крикнуть:
     "анархисты!" Все бросились к дверям. В течение десяти минут обезумевшие
люди  топтали, давили и рвали  друг друга.  Я тебе скажу, это была  картина.
Насмерть  задавили  около сорока  человек, преимущественно  женщин, и  вдвое
больше  было  искалечено.  Что  это  было! Разбитые кулаками  лица у изящных
женщин,  выбитые зубы,  свороченные  челюсти,  вырванные волосы, выдавленные
внугренности, глаза. Это стоило  посмотреть! Главное,  заметь, что это  ведь
было высшее  общество. Ну, хорошо. Когда сержанты пробились, наконец, к тому
месту,  откуда стреляла Мими,  они нашли  се  на полу с  открытым ртом и  со
стеклянным  взглядом. Она умерла  от  разрыва сердца.  Сюзанн  была убита на
месте и еще трое убито и несколько человек ранено. "Сцены из  Дантова Ада на
благотворительном базаре -- писали газеты. -- Больше ста жертв! Дикий зверь,
проснувшийся  в культурном  человеке!"  Среди  жертв была  герцогиня  Марии,
которую звали живой летописью второй империи, двое молодых актрис из СошссИе
Ргапса^е,  входившие  в моду;  жена  знаменитого  скульптора,  жена  и  дочь
американского миллиардера,  сын  испанского посла и еще, и  еще,  целый  ряд
имен.
     -- Я помню эту историю, -- сказал я.
     -- Ну, еще бы, -- сказал дьявол. -- Нельзя не помнить. Столько писали и
говорили   тогда  о  первобытном   человеке,   просыпающемся  I?  культурном
европейце.  Как  будто  нужно  чему-нибудь  просыпаться!  И  потом целый ряд
похорон  и  целые  страницы  в   газетах,  полные  описаниями  всех  деталей
катастрофы. Портреты  Сюзанн  Иври  и  Мими  Ласерте, и  художника, и  опять
описания автомат!  пес кого пистолета, и биографии, и портреты изобретателя,
на этот раз уже настоящие.
     После этого  не  было  в Париже  ни одного порядочного апаша, ни одного
уважающего   себя  взломщика  несгораемых  шкафов,  ни   одного   приличного
анархиста,  который  не  спешил  бы обзавестись  плоским черным  пистолетом,
незаметным   в  кармане  и  никогда   не  обманывающим   в  трудную  минуту.
Преилгущества ребенка были очевидны, и единственным его недостатком было то,
что  иногда  он начинал  разговаривать на  несколько секунд раньше,  чем его
попросили.   По-моему  это   было   достоинство,   потому   что  оно   часто
способствовало  оживлению  беседы.  За Парижем  последовали  другие  столицы
Европы.  Провинция  не хотела  отставать от столиц. Маленькие страны спешили
догнать большие. Восток, юг, запад, север одинаково требовали ребенка.
     Люди, которым  надоела их собственная жизнь, люди, которым мешала жизнь
их  ближних  или  дальних; люди, на жизнь  которых покушались их ближние или
дальние, все приобретали "ребенка". Он
     148


     П. Д. Успенский
     стал каким-то всеобщим козырем в игре на жизнь.  С ним, казалось, легче
всего выиграть или (при желании) проиграть.
     Тоска,  отчаяние,   горе,   ненависть,  зависть,   ревность,  жадность,
трусость,  злоба,  жестокость, измена,  предательство  и  целые  десятки  их
родственников,  все  при  помощи  "ребенка" достигали  своего  наилучшего  и
наиболее  полного  выражения. Ребенок был везде  и всегда, где только  жизнь
начинала  выходить  из обычного узкого и мещанского русла. При описании всех
сколько-нибудь  видных преступлений,  покушений  на высокопоставленных  лиц,
крупных  грабежей с убийствами, громких самоубийств -- неизменно упоминалось
имя ребенка. Было почти  неприлично  решаться на какое-нибудь серьезное дело
со  старым револьвером,  это было уже что-то  в роде  лука и  стрел. Европа,
Америка, Азия, Африка и Австралия выказывали совершенно одинаковый интерес к
изобретению  Хыога.  И  я  не  ошибусь,  если  скажу,   что  распространение
пистолетов,  выпускавшихся "Всеобщей Компанией  Автоматического Оружия", уже
тогда  значительно превысило, например, распространение  Библии. Но это было
только начало.
     Приблизительно около того времени, когда произошел трагический случай с
Мими Ласерте, у Мадж родился первый ребенок. В жизни Хыога и Мадж, как я уже
тебе говорил, решение  не иметь  детей играло совершенно особенную роль.  Но
когда успех изобретения Хыога  позволил им  встретиться снова и снова любить
друг друга, они прежде  всего отменили это  решение. И  они оба чувствовали,
что их желание иметь детей  и  готовность иметь, и сознание, что  теперь они
могут  иметь, наполнило  их любовь и их  ласки новым очарованием, какого они
раньше  не знали.  И  когда  стало уже несомненно известно, что  Мадж  будет
матерью, Хыог  почувствовал,  что  Мадж  точно  выросла и стала для него  на
какой-то недосягаемой царственной высоте. Ему казалось, что он точно  первый
раз видит  се, такой она стала загадочной, таинственной, погруженной в себя.
И ему хотелось  создать подходящую обстановку к рождению  их первенца. Но  в
этом  отношении Хыог первое время терпел  неудачи. Он не поспевал за  ростом
своих доходов. Все, что он начинал устраивать для себя, очень скоро делалось
маленьким и бледным в сравнение с новыми возможностями,  которые вытекали из
увеличивающихся доходов. Дом, который Хыог в  самом начале выстроил для себя
на  заводе, через  полгода уже казался е:угу лгизерным и  мещанским.  Другой
дом, который  он начал строить в  Нью-Йорке,  он бросил не достроив, и начал
строить новый среди огромного участка земли, купленного за безумные деньги у
разорившегося  миллиардера. Этот  дом  не  был готов,  когда родился  первый
ребенок у Мадж. И в честь его рождения Хыог отменил все уже одобренные планы
и  проекты и объявил  конкурс на постройку дома-дворца с огромной премией за
одобренный проект. Мадж нравился
     149


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     блеск их новой жизни. Только  она хотела, чтобы Хыог больше  был с нем.
Он слишком  много был  занят, вечно  с новыми финансовыми  проектами,  вечно
готовый ехать то в Париж, то в Рио-де-Жанейро, то еще куда-нибудь. Мадж мало
видела  его в это время.  И временами сам Хыог замечал, что  новое положение
очень  мало  похоже на то, о чем  он когда-то мечтал. Его мечты -- поездка в
Италию, с тем,  чтобы,  не спеша, насладиться чудесами  природы и искусства;
спокойное и немного ленивое путсшесгвис по Востоку, в  Иерусалим, в Каир, --
было теперь, пожалуй, даже более невозможно,  чем тогда,  когда Хыог  служил
чертежником.  Но Хыог  не терял надежды, что  все  это придет.  Главное, его
семейная  жизнь и отношения  с Мадж  складывались необыкновенно счастливо, и
Хыог  чувствовал, как все его существо точно проникается  теплом  и  светом,
идущими от Мадж. А Мадж со  времени рождения первого ребенка, действительно,
точно светилась  изнутри; и  ей  хотелось распространять этот  свет на  всех
окружающих. Так прошли <i>еще</i> год  или два. Дом-дворец  по проекту итальянского
архитектора заканчивался  постройкой. Мадж  ожидала второго ребенка, и  дела
Всеобщей  Компании  были  в  таком  блестящем   состоянии,  что  имя  Хьтога
печаталось  теперь  в  газетах  рядом  с  именами   Вандербильта,  Астора  и
Рокфеллера.
     У Хьюга нашлись  довольно многочисленные родственники. Один из них даже
написал книгу об  их родословной. Газеты говорили  по поводу этой книги, что
Хыог -- это представитель настоящей аристократии Соединенных Штатов, потомок
пионеров, несших знамя  культуры  белого человека  и т.  п. В  одном большом
иллюстрированном  ежемесячнике появилась подробная  биография прадеда Хьюга,
бывшего губернатором Южной Каролины с многочисленными  рисунками и  снимками
со  старых гравюр. А один  известный английский историк  писал Хыогу, что он
нашел несомненное доказательство происхождения его рода  от короля  Артура и
просил только сто тысяч фунтов на дальнейшие изыскания и  на печатание своих
трудов.
     Операции Всеобщей Компании Автоматического Оружия развивались  так, как
даже  не  могли  представить  себе  Хыог  и  Джонс.  Польза  и  практичность
автоматического пистолета были настолько  очевидны, что начались  требования
от  правительств  самых разнообразных  стран. Япония,  Греция,  Трансвааль и
Оранжевая  республика были первыми заказчиками.  И чем дальше, тем дело  шло
лучше.   Начиналась  великая   эпоха  войн.  Войны,  случавшиеся  раньше   с
промежутками  в  несколько  десятилетий, пошли  теперь  непрерывно,  одна за
другой.  Первой   в  великой  эпохе  была   Китайско-Японская  война.  Затем
Итальяно-Абиссинская;  потом Греко-Турецкая; затем  --  Испано-Американская;
дальше  восстание  боксеров;  осада  и  освобож-дие  посольств  в  Пекине  и
Маньчжурская кампания; потом Русско-Японская война; затем,  последовавшая за
ней волна революций и
     150


     П. Д. <u>Успенский</u>
     восстаний, прокатившаяся  по  всему земному шару -- революция в Турции,
революция  в  Персии,  революция  в  Китае,   революция  в  Португалии,  про
Южно-Американские  республики я  уже не говорю.  Затем  -- Итальяно-Турецкая
воина; Сербо-БолгароТреческая; Ссрбо-Грско-Румыно-Болгарская... И  всем этим
воинам  предшествовали  и  сопутствовали  колоссальные  заказы   на  изделия
Всеобщей  Компании. Все  это очень радовало меня. Ты  знаешь, я люблю людей,
желаю им всего лучшего. А такое  оживление политической жизни показывало  на
необыкновенно быстрый рост культуры. Давно известно,  что  воина есть высшее
выражение цивилизации и  прогресса.  Что было бы  с людьми, если бы не  было
войн? Дикость, варварство, полное отсуг-
     ствие всякой эволюции.
     Хотя  мне  всегда  кажется,  что  важность  войн  для  политического  и
морального  развития человечества  недостаточно оценивается. Люди  последнее
время слишком много стали разговаривать о вечном мире. А мечты о мире делают
даже наиболее цивилизованные нации анемичными  и указывают на общее  падение
их духа. Да и вообще только усталые,  истощенные,  лишенные духовности эпохи
играют с мечтой о вечном мире. Война -- творческий принцип  мира.  Без войны
началось  бы  нездоровое  развитие   --  мистика,  эротика,  декадентство  в
искусстве, общий упадок  всего  здорового  и сильного.  Долгие  периоды мира
всегда приводили к вырождению.
     --  Тебя  удивляет,  что я  заговорил об  этом?  Но  это  мое  глубокое
убеждение, -- сказал дьявол, махнув хвостом. Война моральная  необходимость.
Идеализм  требует войны. Только  материализм боится се, потому что  основная
идея материалистической  философии  неизбежно  ведет  к  эгоизму.  Есть одна
сторона в войне, которой  вы, люди, обыкновенно не замечаете. Война учит вас
не проповедями, а  на практике,  на деле насколько преходящи блага мира сего
насколько непрочно все  земное  и  временное.  (Некоторое сходство  взглядов
дьявола  на  вопросы  мировой  политики и морали  с  философскими  взглядами
известных  мыслителей   --   ген.  фон-Бернгарди   и  проф.  фон-Трейчке  --
объясняется, как мне кажется, не заимствованиями с тон или с другой стороны,
а скорее совпадением, зависящим от причин
     внутреннего свойства. -- <i>11р. авт.}.</i>
     И вот,  в силу всего этого, конечно, я мог только приветствовать начало
непрерывных воин.
     Дела Всеобщей Компании шли, конечно,  блестяще  и еще больше обещали  в
будущем. Кроме пистолетов, заводы Компании давно уже выдавали автоматические
винтовки. Но на них спрос был пока
     только из Южной Америки.
     -- Помяни мое  слово, -- говорил Джонс, -- через  десять-пятнадцать лет
вся  Европа будет  перевооружаться  автоматическими  ружьями.  Сейчас просто
никто не решается начать. -- Да, может быть,
     151


     <i>Совесть: поиск испиты</i>
     ты  и прав,  -- говорил  Хыог. --  Но в  таком случае  нужно предвидеть
большое  увеличение дела.  --  Без  всякого  сомнения, отвечал Джонс. -- Нам
нужно  строить  не  переставая.   А  о  чем  я   мечтаю,  это   о  маленьком
артиллерийском   отделении.  Ты  знаешь,   в   нашем   архиве   есть  проект
замечательной скорострельной трехдюймовки.
     --  Это верно, ~ сказал Хыог. --  Но мы должны подождать конца опытов с
новыми сортами  пороха и вообще  с  новыми взрывчатыми  веществами.  У  меня
десять   человек  сидят   над  этой  работой.  Особенно  интересны  опыты  с
ослепляющими газами. Кролики и  собаки  слепнут  у  нас  великолепно. Теперь
начали опыты с лошадьми.
     --  Ну, хорошо, -- сказал Джонс. -- Подождем. Только все-таки  не нужно
откладывать это надолго.
     Заводы Всеобщей Компании и  теперь уже образовывали целый город. Хыог и
Джонс  отдавали  очень  много  внимания расплани-рованию  и устройству этого
городка и необыкновенно гордились им, что нигде в Соединенных Штатах процент
смертности не стоял так низко, как в их рабочих поселениях.
     Домики  рабочих стояли  среди  садов,  офомные  лужайки  и  целые  рощи
окружали школы, церкви и дома для молодых матерей. Все рабочие, прослужившие
известное  время,  получали пенсию,  и  в  виде опыта  вводился шестичасовой
рабочий  день.  И  Хыог, и  Мадж  очень  много  занимались  делами  рабочего
поселения и входили во все его нужды и интересы. И Мадж всегда говорила, что
самое большое счастье в жизни, это делать всех этих людей, насколько  только
возможно, довольными и счастливыми.
     Но Хыог  никогда не мог вполне победить  своего  немного презрительного
отношения  к белым  рабам. Он  делал для них все, что  от него зависело,  но
никогда не мог признать их  равными себе. Он уважал  только тех, которые  не
хотели  и  не могли  быть  рабами. И любимым детищем  Хыога был его институт
помощи  молодым  изобретателям.  Это учреждение  возникло следующим образом.
Как-то раз, уже лет через пять после изменения  своего положения, Хыог нашел
у себя в  старой книжке записанный адрес. Хыог всегда  с  гордостью говорил,
что он еще  ничего не забыл в своей жизни. Но тут, сколько он ни  ломал себе
голову,  стараясь отгадать, кто  такой мог бы быть Антони Сеймура, ничего не
выходило. Наконец, вдруг  он вспомнил встречу  в Центральном парке и старого
изобретателя, нагнавшего  на  него такую  тоску. Это было  в  один  из самых
тяжелых дней  его  жизни.  Хыог  вспомнил, что  он  обещал себе найти  этого
человека в день своей удачи.  И ему стало немножко  совестно,  что он забыл.
Кроме того,  последнее время он вообще  думал, что нужно  сделать что-нибудь
для людей, находящихся  в таком положении, в каком раньше находился он. Хыог
поручил своему поверенному найти Антони Сеймура, изобретателя, которому пять
лет тому назад можно было пи-
     152


     П. Д. <u>Успенский</u>
     сать  по  адресу  какой-то табачной  лавочки.  Конечно, ни  Сеймура, ни
лавочки не оказалось. Все поиски ни к чему не привели. Хыог  почему-то очень
заинтересовался  этими поисками,  истратил на  них  много денег  и был очень
огорчен, когда в результате не удалось найти даже
     следа Антони Сеймура.
     Это было толчком, заставившим Хыога приступить к созданию
     своего института, через год после этого открывшего действия. Хьюг нашел
несколько молодых помощников, живо воспринявших его идею, предоставил  в  их
распоряжение большие  средства, и новое  учреждение начало дейстовать.  Идея
Хыога была помогать людям, стоящим выше среднего уровня, занимать то место в
жизни,  какого они заслуживают. -- Главный ужас  нашей жизни,  это признание
прав только за низшим уровнем людей,  --  говорил Хыог своим помощникам.  --
Школы, общественные учреждения, политические партии, все имеют в виду низший
тип. Теоретически они приспособляются  для  среднего  уровня, но  фактически
служат  низшему.  Социализм  базируется  на низшем типе.  Мы  должны  искать
высший. Ни  в каком  случае не понимайте слово  "изобретатель"  узко. Всякий
человек, у которого есть своя идея, есть  изобретатель. Не мои<sup>[7]</sup>
сказать  тебе,   чтобы  мысль  Хьюга  сразу  оказалась  очень  плодотворной.
Большинство гениев, открываемых  на первых порах институтом, оказывались или
шарлатанами или психопатами. Но потом среди  них начали попадаться настоящие
люди,  а  время  от  времени  находились такие самородки, что  еще лет через
десять  институт  Хыога стал известен по всему земному<sup>[7]</sup> шару. И
человечество  бесспорно  обязано  Хыогу  сохранением  очень   многих  ценных
открытий,  которые  иначе  могли  бы  затеряться  и   исчезнуть.  Одному  из
изобретателей, открытых этим институтом, и принадлежала идея скорострельного
орудия, о  котором  говорил  Джонс. И  компании  молодых химиков из этого же
учреждения Хыог поручил разработку  некоторых вопросов, относившихся к новым
сортам  пороха   и   к  новым  взрывчатым  веществам  с   ядовитыми  газами.
Развивавшееся  дело  Всеобщей  Компания  Автоматического  Оружия потребовало
многих  побочных  предприятий.  Очень  скоро  оказалось,  что  для  Компании
выгоднее  иметь  свои железные и медные рудники,  свои угольные  копи,  свои
нефтяные  источники.  Потом Компании  пришлось  выстроить около тысячи  миль
железных  дорог,  а к ним уже сами  собой  присоединились соседние линии, не
выдержавшие  конкуренции.  Затем раз  Джонс,  вообще  мало  интересовавшийся
финансами, очень выгодно  скупил акции одного большого пароходного общества,
и у Всеобщей Компании  оказался свой флот из сорока  океанских пароходов.  И
при этом  каждая отрасль дела развивалась самостоятельно  и вызывала к жизни
новые и новые предприятия.
     Но  все  это уже не брало теперь целиком всего времени Хьюга  и Джонса.
Очень многое, что раньше приходилось делать или обду-
     153


     <i>Совесть: поиск истины</i>
     мывать им самим, теперь за них стали делать и обдумывать другие, или же
оно делалось само собой, как сами собой росли разные стороны предпр! 1ЯТН и,
капиталы и доходы. Наконец Хыог,  мог путешествовать. И с Мадж и без Мадж он
уезжал  в Ев{юпу,  и Азию, в Африу,',  в Южную Америку.  Кладбище  в Смирне,
линия  пирамид по берегу Нила, гопу-рамы южпо-ипдийских  храмов,  коралловые
атоллы Тихого  океана  -- все это теперь  стало близко  и  доступно Хыогу. И
часто, сидя в своем Ныо-Норкском дворце, он, закрывая глаза, перебирал в уме
впечатления своих путешествии и чувствовал, как все ;УГО обогатило его душу.
Интерес  к искусству, который Хыог почувствовал после нескольких поездок  по
Италии, наполнил  его жизнь  новым содержанием. Сначала Хыог  покупал  много
картин. И как это ни странно для человека,  никогда не изучавшего искусство,
он сразу начал покупать очень удачно. В несколько лет  ему удалось составить
интересную коллекцию  картин  современных художников  новых  школ. Потом  он
увлекся  гравюрами  и  эстампами,  начал  собирать  старые  иллюстрированные
издания, и ;)та страсть никогда уже больше не покидала его.
     Но, как он сам говорил, он сильнее всего чувствовал всякое искусство на
месте, там  где оно возникло  и  родилось, и поэтому  коллекции, собранные и
перевезенные в Америку, всегда казались ему мертвыми. Но во время поездок но
Италии и по  Испании ему случалось  иногда  забрести  в  маленькую старинную
церковь  в  глухом  городке и вокруг  почувствовать  странное  и  непонятное
ощущение радости  от  каких-то  далеких  из  глубины  его  собственной  души
говорящих  голосов, разбуженных лицом Мадонны, выделяющимся на темном  фоне,
пли  сумраком  и  тишиной  высокого  свода,   или  лучом  вечернего  солнца,
проникающего сквозь  цветные  стекла, или  гулким эхо от'  шагов по каменным
плитам.
     И  тогда Хыог  чувствовал,  как  во  всем  окружавшем  витают  и  живут
таинственные   сущности,  воплощавшиеся  в  картинах  старых  художников,  в
старинных  церквях, стенах, башнях, но  всегда слитые с тем  пейзажем, среди
ксугорого  они  родились, с виноградниками на холме, с  вечерним солнцем,  с
желтой  каменистой  дорогой, с цепью холмов  на горизонте. Это  были любимые
переживания Хыога, после которых странной, тусклой и нереальной казалась ему
обычная ежедневная жизнь.
     Но самым главным его увлечением была астрономия, Это началось следующим
образом.  Раз  он плыл па своей роскошной паровой  яхте в 9000 тонн  к устью
Амазонки. Дело  было вечером. Мадж  с детьми ушла  вниз, а Хыог  поднялся на
мостик. Была темная п теплая тропическая  ночь, влажная и  полная сверкающих
звезд.  Хыог долго смотрел на  небо.  II вдруг он  вспомнил,  как  в  ранней
молодости его интересовала астрономия. -- Все это пришлось бросить тогда, --
сказал он. -- Но теперь... почему я теперь не займусь этим? Кто это


     П. Д. Успенский
     сказал  про  звездное небо  и про душу человека?  Хыог