боту? -- спросил он. -- Нет. Но сегодня после обеда меня ждут в одном месте, завтра в другом. -- А какого рода работу ты, собственно говоря, ищешь? -- О, какую угодно, лишь бы платили деньги. Цветы стоят очень дорого. -- Да, -- сказал Шик. -- Кстати, а как твоя работа? -- Меня заменял один тип, потому что я был занят другими делами... -- Начальство не возражало? -- спросил Колен. -- Нет, все шло хорошо, он оказался весьма компетентен. -- Ну и что? -- Когда я решил вновь приступить к работе, они сказали, что мой заместитель их вполне устраивает, ну а мне, если я захочу, они могут предложить другое место. Только вот платят там куда меньше... -- Твой дядя больше не будет давать тебе денег, -- сказал Колен. Он произнес эту фразу не в виде вопроса, а утвердительно, настолько это казалось ему очевидным. -- Я уже не смогу у него ничего попросить, -- сказал Шик.-- Он умер... -- Ты мне этого не говорил... -- Это неинтересно, -- пробормотал Шик. Николя принес явно давно не чищенную сковородку, на которой метались три черные сосиски. -- Придется их есть в таком виде, -- сказал он, -- я не могу с ними справиться, у них какая-то немыслимая живучесть. Азотной кислоты плеснул, видите, как они почернели, а все равно не сдохли. Колену удалось пронзить вилкой, как острогой, одну из сосисок, она изогнулась в агонии и замерла. -- Одна готова, -- сказал он.-- Теперь валяй ты, Шик. -- Попробую, но это не легко. Поединок затянулся, и Шик заляпал жиром весь стол. -- Черт побери! -- Не имеет значения, -- сказал Николя, -- дереву жир полезен. В конце концов Шику все же удалось схватить сосиску, а третью Николя унес на кухню. -- Не пойму, в чем тут дело. Но ведь раньше у вас все было не так, как сейчас? -- Нет, -- признался Колен. -- Все стало другим. И я ничего не могу поделать. Как проказа! Это началось с того дня, как я разменял последний инфлянк... -- Как, у тебя больше ничего нет? -- Почти, -- ответил Колен. -- Я заплатил вперед за санаторий в горах и за цветы, потому что мне ничего не надо, лишь бы спасти Хлою. Но и без того все идет как-то наперекосяк. Шик доел сосиску. -- А теперь я тебе покажу наш коридор, -- сказал Колен. По обеим сторонам коридора и окна было видно по тусклому, бледному, испещренному темными пятнами солнцу. Нескольким тощим пучкам лучей все же удавалось пробиться сквозь стекло, но, касаясь керамических плиток, прежде таких сверкающих, они разжижались и стекали на пол, оставляя за собой длинные влажные следы. От стен несло сыростью. Мышка с черными усиками сделала себе в углу гнездо на сваях. Она уже не могла, как прежде, играть на полу золотыми лучами. Зарывшись в ворох крошечных лоскутков, она вся тряслась, а ее длинные усы слиплись от сырости. Некоторое время ей, правда, удавалось понемногу отскребать керамические плитки, чтобы они сверкали по-прежнему. Но работа эта была чрезмерной для ее маленьких лапок, и она, вконец выбившись из сил и дрожа мелкой дрожью, забилась в свой уголок. -- У вас, что, отопление не работает? -- спросил Шик, поднимая воротник пиджака. -- Работает, -- ответил Колен, -- греет круглые сутки, да что толку. Вот именно тут, в этом коридоре, все и началось... -- Да-а, черт побери! -- воскликнул Шик. -- Надо пригласить инженера... -- Он был здесь и сразу после этого заболел. -- Ну и ну! Но это как-нибудь наладится. -- Не думаю, -- сказал Колен. -- Пошли, закончим обед вместе с Николя. Они пошли на кухню. Она тоже уменьшилась. Николя, сидя за белым лакированным столом, рассеянно ел, читая книгу. -- Послушай, Николя... -- начал Колен. -- Да... Я как раз собирался нести вам десерт. -- Не в том дело, -- продолжал Колен, -- мы его здесь съедим. Речь о другом... Скажи, Николя, ты не хотел бы чтобы я тебя выгнал? - Нет! -- А ведь это необходимо. Здесь ты опускаешься. За последнюю неделю ты постарел на десять лет. -- На семь, -- уточнил Николя. -- Мне тяжело на тебя смотреть. Ты тут ни при чем, виновата атмосфера дома. -- А на тебя она не действует? -- спросил Николя. -- Не сравнивай. Я должен вылечить Хлою, а все остальное мне совершенно безразлично. Кстати, как твой клуб? -- Я больше туда не хожу. -- Нет, так это продолжаться не может, -- повторил Колен. -- Трюизмы ищут повара. Я рекомендовал тебя. Скажи, ты согласен? - Нет! -- И тем не менее ты туда поступишь. -- Это свинство с твоей стороны! -- крикнул Николя. -- Я не крыса, чтобы бежать с корабля. -- Так надо, Николя, -- сказал Колен.-- Ты же знаешь, как мне это тяжело... -- Знаю, -- сказал Николя. Он захлопнул книгу и уронил голову на сложенные на столе руки. -- Ты не должен на меня сердиться, -- сказал Колен. -- А я и не сержусь, -- пробурчал Николя и поднял голову. Он беззвучно плакал. -- Я просто болван, -- сказал он. -- Ты отличный парень, Николя, -- сказал Колен. -- Нет, -- сказал Николя. -- Знаешь, я хотел бы затеряться, как иголка в стоге сена. И пахнет хорошо, и никто меня там не достанет... XLIV Колен поднялся по полутемной лестнице -- свет едва пробивался сквозь витражи неоткрывающихся окон -- и оказался на втором этаже. Прямо перед собой он увидел черную дверь, резко выделявшуюся на холодной, каменной стене. Он вошел, не позвонив, заполнил бланк и передал вахтеру, который, пробежав его трусцой, сделал из нее пыж, сунул в дуло пистолета с уже наведенным курком и тщательно прицелился в окошечко, прорезанное в соседней перегородке. Прикрыв левой рукой правое ухо, он нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Затем он стал не спеша готовить пистолет для нового посетителя. Колен стоя ждал, пока не зазвонил звонок, приказывающий вахтеру провести посетителя к директору. Он шел следом за вахтером по длинному коридору, пол которого на поворотах имел наклоны, как на велосипедном треке. Стены на этих виражах оставались перпендикулярны полу, поэтому они нависали над головой, и Колену приходилось почти бежать, чтобы не потерять равновесие. Так, не успев опомниться, он оказался перед директором. Он послушно уселся в норовистое кресло, которое взвилось под ним на дыбы и успокоилось только, повинуясь властному жесту хозяина. -- Ну, так что? -- спросил директор. -- Вот, я пришел... -- сказал Колен. -- Что вы умеете делать? -- спросил директор. -- Я кое-чему учился... -- сказал Колен. -- Иначе говоря, как вы проводите время? -- спросил директор. -- Любимое мое занятие, -- сказал Колен, -- наводить тень на плетень. -- Почему? -- спросил директор, понижая голос. -- Потому, что свет мне мешает. -- Гм... -- пробурчал директор. -- Знаете ли вы, кто нам нужен? -- Нет, -- сказал Колен. -- Я тоже... -- сказал директор. -- Надо спросить у моего заместителя. Но похоже, что вы не годитесь на эту должность... -- Почему? -- в свою очередь спросил Колен. -- Не знаю, -- сказал директор. Он беспокойно поежился и чуть-чуть отстранился от Колена. -- Не приближайтесь ко мне!.. -- поспешно выкрикнул он. -- Но... я же не двинулся с места... -- сказал Колен. -- Да-да, -- пробормотал директор, -- все так говорят... А потом... Он наклонился к столу, с опаской глядя на Колена, снял телефонную трубку и стал трясти аппарат. -- Алло!.. -- закричал он. -- Сюда, немедленно!.. Директор положил трубку, не спуская с Колена подозрительного взгляда. -- Сколько вам лет? -- спросил он. -- Двадцать один, -- сказал Колен. -- Так я и думал, -- пробормотал его визави. Раздался стук в дверь. -- Войдите! -- крикнул директор, и лицо его впервые обрело спокойное выражение. В кабинет вошел человек, насквозь пропитанный бумажной пылью, его вид не оставлял сомнения в том, что бронхи бедняги до самой диафрагмы плотно забиты целлюлозной массой. В руках он вертел ручку. -- Вы сломали кресло? -- спросил директор. -- Да, -- ответил заместитель и положил ручку на стол. -- Но его можно починить. Он обернулся к Колену. -- Вы умеете чинить кресла? -- Наверное... -- пробормотал Колен, несколько сбитый с толку. -- Разве это так трудно? -- Я извел три тюбика канцелярского клея, но ничего не получилось. -- Вы заплатите мне за эти тюбики! -- завопил директор. -- Я вычту их стоимость из вашего жалованья... -- А я уже распорядился, чтобы эти деньги удержали из жалованья моей секретарши. Так что не волнуйтесь, шеф. -- Значит, -- робко начал Колен, -- вам нужен человек, чтобы чинить кресла? -- Вполне возможно, -- сказал директор. -- Да и у меня что-то вылетело из головы, кто нам нужен, -- сказал заместитель. -- Но вы все равно не сможете починить кресла... -- Почему? -- спросил Колен. -- Не сможете, и все тут, -- сказал заместитель. -- Хотелось бы знать, почему вы так решили? -- спросил директор у заместителя. -- В частности, потому, что данное кресло починить нельзя, а вообще-то потому, что он решительно не производит впечатление человека, умеющего чинить кресла. -- Но, скажите, какое отношение имеет починка кресел к канцелярской работе? -- спросил Колен. -- А вы что, позвольте вас спросить, на пол садитесь, когда занимаетесь канцелярской работой? -- с издевкой спросил директор. -- Видать, усердием вы не грешите, -- подлил масла в огонь заместитель. -- Я вам прямо скажу, молодой человек, безо всяких обиняков, -- сказал директор, -- вы просто лентяй! -- Вот именно... Лентяй... -- подтвердил заместитель. -- А лентяя мы ни при каких обстоятельствах на работу не примем! -- заключил директор. -- Тем более что у нас для лентяев никакой работы и нет, -- сказал заместитель. -- Позвольте, но это же лишено всякой логики, -- еще слабо отбивался Колен, хотя понимал, что он уже на крючке у этих крючкотворов. -- Это еще почему? -- спросил директор. -- Потому что лентяю где бы ни работать, только не работать. -- Так вы что, намерены заменить здесь директора? -- спросил заместитель. При этом предположении директор громко расхохотался и воскликнул: -- Ну, он силен!.. Потом лицо его вновь помрачнело, и он еще дальше отодвинулся от Колена в своем кресле. -- Уведите его, -- приказал он своему заместителю. -- Понятно, почему он сюда явился... Ну, живо, живо!.. Проваливай, прощелыга! -- вдруг завопил он. Заместитель кинулся на Колена, но тот схватил ручку, лежавшую на столе. -- Только троньте меня! -- сказал он и стал отступать к двери. -- Убирайся, чертово отродье!.. -- кричал директор. -- А вы -- старый осел!.. -- сказал Колен и толкнул дверь. Он швырнул ручку в сторону директорского стола и опрометью кинулся по коридору. Когда он пробегал мимо вахтера, тот выстрелил ему вслед из пистолета, и бумажная пулька прошибла в филенке входной двери дыру, контуром напоминающую череп. XLV -- Не спорю, это превосходный предмет, -- говорил антиквар, обходя вокруг пианоктейля. -- Он из клена птичий глаз, -- сказал Колен. -- Вижу, -- сказал антиквар. -- Надо полагать, ваш инструмент и работает исправно. -- Я продаю все лучшее, что у меня есть, -- сказал Колен. -- Наверно, вас это огорчает, -- сказал антиквар и наклонился, чтобы получше разглядеть рисунок древесины. Он сдул несколько пылинок, которые нарушали ровное сияние полировки. -- А не лучше ли было бы поступить вам на работу зарабатывать деньги и сохранить эту вещь? Колен вспомнил кабинет директора, пистолетный выстрел вахтера и ответил, что нет, -- Вы все равно к этому придете, -- сказал антиквар, -- когда вы все вконец распродадите. -- Если мои расходы перестанут увеличиваться... -- начал Колен, подбирая слова, -- если мои расходы не будут расти, то я смогу, загоняя вещи, жить, не работая. Не очень хорошо, но жить. -- Вы не любите работать? -- спросил антиквар. -- Работать ужасно, -- сказал Колен. -- Человек низводится до уровня машины. -- А ваши расходы все продолжают расти? -- Цветы стоят очень дорого. И пансион в горах тоже... -- Но может быть, она все-таки выздоровеет? -- спросил антиквар. -- О! -- воскликнул Колен, и лицо его осветилось счастливой улыбкой. -- Как это было бы чудесно! -- прошептал он. -- Но все же это не полностью исключено? -- Нет! Конечно!.. -- сказал Колен. -- Это требует времени, -- сказал антиквар. -- Да, -- сказал Колен. -- А солнце все уходит и уходит... -- Оно может вернуться, -- сказал антиквар ободряюще. -- Не думаю, -- сказал Колен. -- Это глубинное явление. Они помолчали. -- Он заряжен? -- спросил антиквар, указывая на пианоктейль. -- Да, -- сказал Колен. -- Все резервуары заполнены. -- Я неплохо играю на рояле, -- сказал антиквар. -- Мы могли бы сейчас его испытать. -- Если вам угодно,-- сказал Колен. -- Тогда я пойду принесу табурет, -- сказал антиквар. Они стояли посреди магазина, куда Колен привез свой пианоктейль. Вокруг них громоздились странные старинные вещи -- кресла, стулья, консоли и прочая мебель. В помещении было темновато и пахло индийским воском и заспиртованными младенцами. Антиквар принес табуретку из кованого железного дерева и сел на нее. Потом он вынул из двери ключ, чтобы его журчание им не мешало. -- Вы помните что-нибудь из Люка Эллингтона? -- Да, -- сказал антиквар, -- я сыграю вам "Blues of the Vagabond". -- На какую дозу мне его поставить? -- спросил Колен. -- Вы выпьете сразу три вариации? -- Выпью, -- сказал антиквар. -- Хорошо, -- сказал Колен. -- В целом это будет около полулитра... Ну, у меня все готово. -- Отлично, -- ответил антиквар и ударил по клавишам. Туше у него было удивительно мягким, и звуки рассыпались в воздухе подобно жемчужинам кларнетного тремоло Барни Бигарда в аранжировке Дюка. Колен сел на пол, чтобы слушать. Он прислонился к пианоктейлю, и из глаз его покатились огромные дрожащие эллипсовидные слезы, которые, стремительно скользнув по одежде, падали на пыльный пол. Музыка проходила сквозь Колена, как сквозь фильтр, и, очистившись, становилась более похожей на эллингтоновскую "Хлою", нежели на "Блюз бродяги". Антиквар, играя, напевал себе под нос какой-то простой, как пастораль, мотивчик и покачивал из стороны в сторону головой, словно гремучая змея. Он сыграл три вариации и замолк. Колен был счастлив до глубины души, он сидел, не шевелясь, и чувствовал себя как до болезни Хлои. -- А что теперь надо делать? -- спросил антиквар. Колен поднялся, отодвинул шторку пианоктейля, и они взяли каждый по стакану, наполненному жидкостью с радужным отливом. Антиквар отпил первым и восхитительно пощелкал языком. -- Ни дать ни взять, вкус блюза, -- сказал он. -- Причем именно этого! Ну, знаете ли, это просто обалденное изобретение! -- Да, -- сказал Колен. -- Пианоктейль отлично работал. -- Я вам дам хорошие деньги, не сомневайтесь! -- Буду очень рад, -- сказал Колен. -- А то все у меня сейчас как-то не в дугу. -- Так оно и получается, -- сказал антиквар. -- Не бывает, чтобы все всегда шло хорошо. -- Но могло бы не всегда быть плохо, -- сказал Колен.-- Хорошие минуты запоминаются лучше, чем плохие. К чему же тогда плохие?.. -- А не сыграть ли "Misty Morning"? -- предложил антиквар. -- Это вкусно? -- Потрясающе, -- ответил Колен. -- Перламутрово-серый и мятно-зеленый коктейль с легким привкусом перца и дыма. Потом антиквар снова сел за пианоктейль и исполнил "Misty Morning". Они выпили его. Тогда он сыграл еще "Blues Bubbles", но на этом ему пришлось остановиться потому что он стал одновременно играть два разных мотива, а Колен слышать зараз четыре различные мелодии. И тогда Колен бережно прикрыл крышку пианоктейля. -- Ну, что ж, -- сказал антиквар, -- перейдем теперь к делу. -- Давайте, -- сказал Колен. -- Ваш пианоктейль -- грандиозная штука. Я предлагаю за него три тысячи инфлянков. -- Нет, -- сказал Колен, -- это слишком много. -- А я настаиваю на этой сумме, -- сказал антиквар. -- Это же бред собачий!.. Я не согласен. Больше двух тысяч ни за что не возьму. -- Тогда, -- сказал антиквар, -- увозите его назад. -- Нет, я не стану продавать его вам за три тысячи! -- сказал Колен. -- Я не хочу вас грабить. -- Грабить! -- вскричал антиквар. -- Да я могу тут же загнать его за четыре "косых"... -- Вы прекрасно знаете, что не будете его загонять. -- Само собой, -- подтвердил антиквар. -- Давайте ни по-вашему, ни по-моему: две с половиной, и по рукам. -- Идет, -- сказал Колен. -- Вот, держите, -- сказал антиквар. Колен взял деньги и старательно упрятал их в бумажник. Он слегка пошатывался. -- Что-то я не твердо стою на ногах, -- сказал он. -- Естественно, -- сказал антиквар. -- Заходите ко мне иногда послушать стаканчик- другой. -- Непременно, -- сказал Колен. -- А теперь мне пора идти, а то Николя будет ругаться. -- Я провожу вас немного, -- сказал антиквар. -- Мне все равно нужно кое-что купить. -- Вы очень любезны, -- сказал Колен. Они вышли на улицу. Сине-голубое небо почти касалось мостовой, и там, где облака плюхались на землю, оставались большие белые пятна. -- Была гроза, -- сказал антиквар. Они прошли вместе несколько метров, потом спутник Колена остановился перед универсальным магазином. -- Подождите меня минуточку, я сейчас, -- сказал он. Антиквар вошел в магазин. Сквозь ветровое стекло Колен видел, как он выбрал какую-то штуку и внимательно разглядел ее, прежде чем положить в карман. -- Вот и я,-- сказал он, прикрывая за собой дверь магазина. -- Что вы купили? -- спросил Колен. -- Ватерпас, -- ответил антиквар. -- Как только я вернусь домой, я исполню подряд весь свой репертуар, а потом мне все же придется выйти по делам... XLVI Николя мрачно глядел на плиту. Он сидел перед ней на табуретке с кочергой и паяльной лампой в руках и обследовал ее нутро. Конфорки постепенно становились какими-то дряблыми, а стенки из листового железа -- мягкими, напоминая по плотности тоненькие ломтики швейцарского сыра. Услышав шаги Колена в коридоре, Николя выпрямился. Он чувствовал себя очень усталым. Колен толкнул дверь и вошел в кухню. Вид у него был довольный. -- Ну как, -- спросил Николя, -- удачно? -- Да, я его продал, -- ответил Колен, -- за две с половиной тысячи. -- Две с половиной тысячи инфлянков? -Да. -- Колоссально!.. -- Я тоже на это не надеялся. Что, изучаешь плиту? -- Ага. Она на глазах превращается в дровяную печь, и я, черт побери, ума не приложу, чтобы это значило. -- Очень странно, -- согласился Колен. -- Впрочем, не I более чем все остальное. Ты заметил, что происходит с коридором? -- Да, кафель там превращается в дерево. -- Повторяю еще раз, -- сказал Колен, -- я не хочу, чтобы ты оставался здесь. -- Пришло письмо, -- сказал Николя. -- От Хлои? -- Да. Оно на столе. Распечатывая конверт, Колен услышал нежный голос Хлои, и, чтобы прочесть письмо, ему надо было только слушать. Вот что она писала: "Колен, дорогой мой, я чувствую себя хорошо. Погода здесь прекрасная. Единственно, что неприятно, это снежные кроты -- зверьки, которые живут под снегом. У них рыжий мех, и они громко воют по вечерам. Они нагребают сугробы, о которые то и дело спотыкаешься. Солнце сияет вовсю, и я скоро вернусь". -- Это добрая весть, -- сказал Колен.-- Да, так вот, ты должен перебраться к Трюизмам. -- Нет, -- сказал Николя. -- Не нет, а да. Им нужен повар, а я не хочу, чтобы ты тут оставался. Ты стареешь день ото дня. Повторяю, я подписал за тебя контракт. -- А как же мышка? -- спросил Николя. -- Кто будет ее кормить? -- Я займусь ею сам. -- Это невозможно. И я сразу стану чужим для вас. -- Да нет же! Но тебя давит атмосфера нашего дома. Никто, кроме меня, не может ее вынести. -- Ты все твердишь одно и то же, а что толку? -- Не в этом дело. Николя встал и потянулся. Вид у него был печальный. -- Ты больше не готовишь по рецептам Гуффе, -- продолжал Колен. -- Ты запустил кухню и на все махнул рукой. -- Ничего подобного, -- запротестовал Николя. -- Дай мне договорить. Ты больше не надеваешь выходной костюм по воскресеньям и не бреешься каждое утро. -- Ну, это не преступление. -- Нет, преступление. Я не могу тебе платить столько, сколько ты стоишь. Правда, теперь ты уже и стоишь меньше, и это отчасти по моей вине. -- Чепуха, -- сказал Николя. -- Ты же не виноват, что у тебя начались неприятности. -- Нет, виноват, -- возразил Николя. -- Это случилось потому, что я женился, и потому, что... -- Глупости. А кто будет стряпать? -- Я, -- сказал Колен. -- Но ты же пойдешь работать!.. У тебя не будет времени. -- Нет, я не пойду работать. Я ведь продал пианоктейль за две с половиной тысячи инфлянков. -- Крупное достижение, -- усмехнулся Николя. -- Так или иначе, но ты отправишься к Трюизмам. -- До чего же ты мне надоел! -- воскликнул Николя. -- Ладно, я уйду, но с твоей стороны это свинство! -- К тебе вернутся хорошие манеры... -- Да ты только и делал, что ругал меня за хорошие манеры!.. -- Верно, потому что в моем доме они были ни к чему! -- До чего же ты мне надоел, -- сказал Николя. -- До смерти надоел! XLVII Колен услышал стук и поспешил открыть дверь. На одном его шлепанце зияла здоровенная дыра, поэтому он спрятал ногу под коврик. -- Высоко вы живете, -- сказал, входя, профессор д'Эрьмо. Он никак не мог отдышаться. -- Здравствуйте, доктор. Колен покраснел от смущения, потому что ему пришлось вытащить ногу из-под коврика. -- Вы сменили квартиру? Прежде вы жили куда ближе. -- Нет, это та же квартира. -- Нет, не та же, -- сказал профессор. -- Шутить, молодой человек, надо с серьезным видом и более остроумно. -- Да? Вероятно. -- Ну, как дела? Как наша больная? -- спросил профессор. -- Ей лучше, -- ответил Колен. -- И выглядит она лучше, и болей больше нет. -- Гм... Это весьма подозрительно. В сопровождении Колена профессор направился в комнату Хлои. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, но как раз в этот момент притолока прогнулась, и профессор громко выругался. Хлоя лежала в постели, она расхохоталась, глядя на эту сцену. Комната сильно уменьшилась в размерах. Ковер тут, в отличие от ковров в других комнатах, заметно утолщился, и кровать стояла теперь в небольшой нише, обрамленной атласными занавесками. Широкое окно во всю стену было уже окончательно разделено выросшим каменным перекрестьем на четыре квадратных оконца, сквозь которые сочился сероватый, но не тусклый свет. В комнате было тепло. -- Вы все еще будете меня убеждать, что не поменяли квартиру? Да? -- спросил д'Эрьмо. -- Клянусь вам, доктор... -- начал было Колен, но умолк, потому что поймал на себе встревоженный и подозрительный взгляд профессора. -- ...Я пошутил, -- закончил он со смехом. Д'Эрьмо подошел к кровати. -- Что ж, раздевайтесь, я вас послушаю. Хлоя распахнула пуховую накидку. -- А-а, они вас там соперировали... -- произнес д'Эрьмо. -- Да, -- ответила Хлоя. Под правой грудью у нее виднелся аккуратный круглый шрамик. -- Они извлекли нимфею, когда она завяла? -- спросил профессор. -- Стебель был длинный? -- Кажется, с метр. И большой цветок двадцати сантиметров в диаметре. -- Препротивная штуковина, -- пробормотал профессор. -- Вам не повезло. Они редко вырастают до таких размеров. -- Ее убили другие цветы. Особенно подействовал на нее цветок ванили, который они поставили рядом со мной в последние дни. -- Странно, -- удивился д'Эрьмо, -- никогда бы не подумал, что цветок ванили может оказать такое действие. Я рекомендовал бы скорее можжевельник или акацию. В медицине, знаете ли, сам черт ногу сломит, -- заключил он. -- Наверное, -- согласилась Хлоя. Профессор прослушал ее, затем выпрямился и сказал: -- Все в порядке. Конечно, следы остались... -- Да? -- переспросила Хлоя. -- Да, -- подтвердил профессор. -- Одно легкое у вас теперь полностью выключено, или почти полностью. -- Это меня не беспокоит, раз другое работает! -- Если что-нибудь случится с другим легким, то это будет весьма неприятно для вашего мужа. -- А для меня? -- Для вас уже нет, -- ответил профессор и встал. -- Я не хочу пугать вас понапрасну, но будьте осторожны. -- Я буду осторожна, -- сказала Хлоя. Зрачки ее расширились, и она растерянно провела ладонью по волосам. -- Но как я могу быть уверенной, что я больше ничего не подхвачу? -- спросила Хлоя чуть не плача. -- Да вы, деточка, не волнуйтесь, -- успокоил ее профессор. -- Ведь нет никаких оснований полагать, что вы что-нибудь подхватите. Д'Эрьмо огляделся по сторонам. -- Ваша первая квартира мне больше нравилась. В ней царил какой-то более здоровый дух. -- Да, -- сказал Колен, -- но это не по нашей вине... -- А чем вы вообще-то занимаетесь? -- Учусь жить, -- ответил Колен. -- И люблю Хлою. -- Значит, вы ничего не зарабатываете? -- Нет. У меня нет работы в обычном смысле этого слова. -- Да, -- пробормотал профессор, -- работа -- вещь отвратительная, я это отлично знаю, но то, что делаешь для своего удовольствия, не может приносить дохода, поскольку... -- Он умолк. -- В прошлый раз, -- заговорил он снова, -- вы продемонстрировали мне аппарат, который составлял удивительные смеси. Надеюсь, он все еще у вас? -- Нет, я его продал. Но угостить вас вином я все же могу. Д'Эрьмо заложил за воротник своей желтой сорочки пальцы и почесал кадык. -- Следую за вами, -- сказал он. -- До свиданья, милая дама. -- До свиданья, доктор, -- ответила Хлоя. Она вжалась в постель и натянула одеяло под подбородок. Ее лицо, оттененное простынями цвета лаванды, было светлым и нежным. XLVIII Шик прошел через подземную проходную и пробил свою карточку в автоматических табельных часах. Как и всегда, он споткнулся о порог металлической двери коридора, ведущего в цех. Клубы пара и какого-то черного дыма ударили ему в лицо. Различные звуки тут же обрушились на него: глухое гуденье турбогенераторов, скрежет мостовых кранов, катящихся под потолком по перекрестьям рельсов, дребезжание кровельного железа от перемещения воздушных масс в атмосфере. Коридор был темный, освещаемый через каждые шесть метров электрическими лампочками, красноватый свет которых лениво скользил по гладким предметам и застревал на шероховатостях стен и пола. Раскаленный металлический пол у него под ногами был весь во вмятинах, а местами пробит насквозь. В эти дыры виднелись пламенеющие жерла черных каменных печей на нижнем этаже. Над его головой по толстым трубам, выкрашенным в красный и серый цвета, с бульканьем текли какие-то жидкости, и при каждом ударе механического сердца, давление которого поддерживали специальные операторы, балки, несущие кровлю, с небольшим опозданием прогибались и ощутимо вибрировали. На стенах образовывались капли, и иногда, при самых сильных ударах, они срывались и падали Шику за воротник, отчего он всякий раз вздрагивал. Капли эти были бесцветные и пахли озоном. Коридор в конце концов повернул, и тогда сквозь щели в полу стали видны станки цеха. Внизу, перед приземистыми автоматами, рабочие выбивались из сил, чтобы вовремя извернуться и не угодить в шестерни зубчатых передач, так и норовящих растерзать их в клочья. На правой ноге каждого на них было надето тяжелое кольцо из кованого железа, и его снимали лишь два раза в день, в обед и вечером. Рабочие эти собирали детали, которые автоматы выбрасывали через узкие отверстия. Если замешкаться хоть на секунду, детали снова падали в разверстые жерла станков, где в глубине вращалось великое множество зубчатых колес. Станки были самых разных калибров, и Шик давно привык к этому зрелищу. Его конторка находилась в глубине цеха, оттуда ему надлежало следить за бесперебойной работой всех механизмов и помогать наладчикам снова пускать в ход автоматы, которые останавливались, если вырывали у рабочих куски мяса. Для очистки воздуха в производственных помещениях распыляли тонкие струи бензина, которые притягивали к себе пары кипящего масла и мелкую металлическую стружку, вздымавшуюся темными столбами над каждым автоматом. Шик поднял голову, трубы по- прежнему тянулись за ним следом. Он дошел до клети лифта, шагнул на платформу и затворил за собою дверцу. Там он вытащил из кармана томик Партра, нажал кнопку и, пока клеть опускалась, углубился в чтение. Глухой удар платформы о пружину амортизатора вывел его из забытья. Он вышел и направился в свою конторку -- застекленную, слабо освященную выгородку. Сел, снова раскрыл книжку и снова углубился в чтение, убаюканный равномерным бульканьем жидкостей в трубах и потрескиванием автоматических станков. Возникшее вдруг изменение в привычном гуле работающего цеха заставило его поднять глаза. Он обвел взглядом цех. Одна из струй бензина внезапно потеряла упругость и провисла посреди помещения, словно ее рассекли надвое. Станки, которые она перестала обслуживать, тут же затряслись. Шику издали было хорошо видно, как судорожно задергались шестерни и как перед каждым из автоматов медленно оседали фигуры рабочих. Шик отложил книгу и опрометью кинулся из конторки. Он подбежал к пульту управления струями бензина и торопливо дернул за рычаг. Разорванная струя так и осталась неподвижной. Она висела, похожая на полотно косы, а над четырьмя станками клубились черные дымы. Шик помчался к станкам. Они медленно останавливались. Обслуживающие их рабочие валялись на полу. У каждого из них правая нога из-за железного кольца была согнута под странным углом, а кисть правой руки оторвана. Кровь дымилась, капая на раскаленный металл цепи, и в воздухе распространялся чудовищный запах живого обугленного мяса. Шик разомкнул при помощи своего ключа ножные кольца и разложил искалеченных рабочих на полу, перед станками. Затем он вернулся в конторку, вызвал по телефону дежурных санитаров и снова кинулся к пульту. Он еще раз попытался пустить струю бензина. Но ничего не получилось. Поначалу струя била в нужном направлении, но, дойдя до четвертого станка, бесследно исчезала, словно ее обрубили топором, и даже был виден срез струи. С досадой ощупывая в кармане вожделенную книжку Партра, Шик направился в Центральное управление. Выходя из цеха, он прижался к стене, чтобы пропустить санитаров, которые, уложив тела пострадавших на электрокар, везли их в Генеральный коллектор. Шик шел теперь по другому коридору. Он видел, как умчавшийся далеко вперед санитарный электрокар с тихим урчаньем повернул и как при этом над его задней осью выбилось несколько белых искр. Потолок, низко нависавший над головой, гулко отражал стук его шагов по металлическому полу. Коридор был не горизонтальный, а подымался под небольшим углом вверх. Чтобы попасть в Центральное управление, надо было миновать три других цеха, и Шик шел не спеша, рассеянно поглядывая по сторонам. Наконец он добрался до главного корпуса и поднялся в приемную начальника отдела кадров. -- На номерах семьсот девять, десять, одиннадцать и двенадцать произошла авария, -- сообщил Шик выглянувшей из окошечка секретарше. -- Эти четыре машины надо заменить и послать туда четырех новых рабочих. Я могу поговорить с начальником отдела кадров? Секретарша нажала какие-то пестрые кнопки на полированной панели из красного дерева и сказала: -- Идите, он вас ждет. Шик вошел в кабинет и сел на стул. Начальник устремил на него вопрошающий взгляд. -- Мне нужно четверо рабочих. -- Хорошо, -- сказал начальник отдела кадров. -- Завтра вы их получите. -- Одна из очистительных струй отказала, -- добавил Шик. -- Это меня не касается. Обратитесь в соседний кабинет. Шик вышел. И, прежде чем попасть в кабинет начальника материального обеспечения, ему пришлось выполнить те же формальности. -- Одна из очистительных струй семисотого цеха отказала, -- доложил он. -- Совсем? -- Струя не доходит до конца, -- уточнил Шик. -- И вам не удалось ее наладить? -- Нет, ничего не вышло. -- Я прикажу проинспектировать ваш цех, -- произнес начальник материального обеспечения. -- Я не выполню сменного задания. Прошу вас поспешить. -- Это меня не касается, -- ответил начальник материального обеспечения. -- Обратитесь к начальнику производства. Шик отправился в соседний корпус и вошел к начальнику производства. Тот сидел за слишком ярко освещенным столом, а позади него, на стене, висел большой экран из матового стекла, по которому медленно, словно гусеница по капустному листу, ползла красная линия; стрелки больших круглых шкал в хромированных ободках, расположенных на этом же экране, перемещались еще медленнее. -- Производительность вашего цеха понизилась на ноль целых семь десятых процента, -- сказал начальник производства. -- Что случилось? -- Четыре машины вышли из строя, -- объяснил Шик. -- При снижении производительности до ноль целых восемь десятых процента вас уволят. Начальник производства проверил показатель на шкале, сделав пол-оборота на своем вертящемся никелированном кресле. -- У нас уже семьдесят восемь сотых процента, -- уточнил он. -- На вашем месте я готовился бы к уходу. -- У меня это случается впервые, -- сказал Шик. -- Весьма сожалею. Быть может, нам удастся перевести вас... -- Я на этом не настаиваю. Да и вообще я не дорожу работой. Я, видите ли, не люблю работать. -- Никто не имеет права произносить это вслух, -- одернул его начальник производства и добавил: -- Вы уволены. -- Ведь авария произошла не по моей вине. Где справедливость? -- Понятия не имею, что это такое, -- произнес начальник производства. -- Извините, но у меня много работы. Шик вышел из кабинета. Он вернулся к начальнику отдела кадров. -- Я могу получить свою зарплату? -- Ваш номер? -- спросил начальник. -- Цех семьсот, инженер. Начальник отдела кадров обернулся к секретарше и сказал: -- Оформите... Алло!.. -- крикнул он в телефонную трубку. -- Пришлите одного сменного инженера, специальность пятая, цех семьсот. -- Вот. -- Секретарша протянула Шику конверт. -- Здесь сто десять инфлянков. -- Спасибо, -- сказал Шик и ушел. По дороге он повстречал инженера, который должен был его сменить, худого молодого блондина с усталым лицом. Шик направился к ближайшему лифту и вошел в кабину. XLIX -- Войдите! -- крикнул звукотокарь. Он поднял глаза на дверь. Там стоял Шик. -- Здравствуйте, -- сказал Шик. -- Я пришел за теми записями, помните, которые я вам приносил. -- Как же, помню, помню. За тридцать сторон, учитывая изготовление специальных приспособлений и гравирование пантографом двадцати нумерованных экземпляров, с вас причитается сто восемь инфлянков. Но я возьму с вас всего сто пять. -- Хорошо, -- сказал Шик. -- Вот у меня чек на сто десять инфлянков. Я перепишу его на наше имя, а вы мне вернете пятерку. -- Идет! -- сказал звукотокарь. Он выдвинул ящик и протянул Шику новенькую купюру в пять инфлянков. Глаза Шика погасли. Исида вышла из машины, которую вел Николя. Он посмотрел на часы, а потом проводил взглядом девушку, пока она не исчезла в подъезде дома, где жили Колен и Хлоя. На Николя была новая, с иголочки, форма из белого габардина, а на голове белая кожаная фуражка. Он выглядел помолодевшим, но тревога в глазах выдавала его глубокое душевное смятение. На этаже, где жил Колен, лестница внезапно становилась настолько узкой, что Исида, хотя она и прижимала руки к телу, касалась одновременно и перил, и холодной стены. От ковра остался лишь легкий пух, едва прикрывающий деревянные ступени. Дойдя до двери, она перевела дух и позвонила. Никто не открыл. Ни звука не было слышно на лестнице, кроме время от времени тихого поскрипывания дерева да влажного почмокивания распрямляющейся ступени. Исида снова нажала кнопку звонка. Она почувствовала, как по ту сторону двери вздрогнул стальной молоточек, касаясь металлической чашечки. Она слегка тронула дверь, и та вдруг распахнулась. Исида вошла и споткнулась о Колена. Он лежал на боку, уткнувшись лицом в пол и простерев вперед руки. Глаза его были закрыты. В передней было темно. Свет нимбом собрался вокруг окна, но почему-то не проникал в помещение. Колен равномерно дышал. Он спал. Исида опустилась на колени и погладили его по щеке. Его кожа чуть вздрогнула, а под веками шевельнулись глазные яблоки. Колен взглянул на Исиду и как будто снова погрузился в сон. Исида тронула его за плечо и слегка потрясла. Он сел, провел пальцами по пересохшим губам и сказал: -- Я спал. -- Да. Ты теперь не ложишься в постель? -- спросила Исида. -- Нет. Я ждал здесь доктора, чтобы потом сразу же пойти за цветами. Вид у него был совершенно растерянный. -- Что случилось? -- спросила Исида. -- Хлоя... -- ответил Колен. -- Она снова кашляет. -- Это, наверное, раздражение, которое еще не совсем прошло. -- Нет, -- сказал Колен. -- Это другое легкое. Исида вскочила и кинулась в комнату Хлои. Она бежала, разбрызгивая паркет в разные стороны. Комната была неузнаваема. Хлоя лежала на кровати, ее голова утопала в подушке, она кашляла почти беззвучно, но безостановочно. Услышав, что вошла Исида, Хлоя слегка приподнялась и перевела дух. Она слабо улыбнулась, когда Исида села к ней на кровать, и обняла ее так бережно, как больного младенца. -- Не кашляй, Хлоя, милая, -- прошептала Исида. -- Какой у тебя красивый цветок, -- произнесла Хлоя, жадно вдыхая аромат большой красной гвоздики, вколотой в волосы Исиды. -- Сразу стало легче! -- добавила она. -- Ты еще больна? -- спросила Исида. -- Я думаю, это другое легкое. -- Да что ты! -- воскликнула Исида. -- Это все то же, просто остался еще небольшой кашель. -- Нет, -- сказала Хлоя. -- Где Колен? Он пошел за цветами? -- Он скоро придет. Я его встретила. У него есть деньги? -- Еще немного осталось. Да что толку, сделать все равно ничего нельзя!.. -- Тебе больно? -- Да. Но не очень... Моя комната изменилась, ты видишь? -- Так мне больше нравится. Прежде она была слишком большой. -- А как выглядят другие комнаты? -- спросила Хлоя. -- Ну... Совсем неплохо, -- уклончиво ответила Исида. В ней еще жило жуткое ощущение от прикосновения к паркету, холодному и зыбкому, как болото. -- Меня не трогает, что все вокруг меняется, -- сказала Хлоя. -- Лишь бы здесь было тепло и удобно... -- Конечно, -- подхватила Исида, -- маленькая квартира куда уютней. -- Мышка теперь от меня не отходит. Видишь, вон она там в углу. Не знаю, что она тут делает, но в коридор она больше не желает выходить. -- Вот как, -- сказала Исида. -- Дай мне еще понюхать твою гвоздику, -- сказала Хлоя. -- Мне от нее легче. Исида вынула цветок из волос и протянула его Хлое, которая поднесла гвоздику к лицу, порывисто и глубоко вдыхая ее аромат. -- Как поживает Николя? -- спросила она. -- Хорошо, -- ответила Исида. -- Только он не такой веселый, как прежде. Я принесу тебе еще цветы, когда приду снова. -- Николя мне всегда нравился. Ты не выйдешь за него замуж? -- Не могу, -- прошептала Исида. -- Я его недостойна. -- Это не имеет значения, -- сказала Хлоя. -- Если он тебя любит... -- Мои родители не смеют с ним об этом говорить. Ой!.. Гвоздика вдруг поблекла, увяла, засохла на глазах и тонкой пылью осыпалась Хлое на грудь. -- Ой! -- вырвалось теперь и у Хлои. -- Я сейчас опять начну кашлять... Ты видела!.. Она умолкла, чтобы прикрыть ладонью рот. Тяжелый приступ кашля снова сотрясал ее. -- Это... то, что во мне сидит... убивает цветы... -- бормотала она. -- Не говори со мной, -- сказала Исида. -- И не огорчайся, Бог с ней, с этой гвоздикой. Колен принесет сейчас новые цветы. Воздух в комнате был синий, а по углам зеленоватый. Следов сырости пока еще не замечалось, и ворс у ковра оставался пушистым, но сквозь одно из четырех квадратных окон свет уже почти не пробивался. Из прихожей до них донеслись хлюпающие шаги Колена. -- Вот он, -- сказала Исида. -- Он наверняка принес тебе цветы. В комнату вошел Колен с большой охапкой сирени. -- Вот, Хлоя, возьми!.. Хлоя протянула руки. -- Какой ты милый, мой дорогой! Она положила букет на другую подушку и уткнулась лицом в сладчайшие белые грозди. Исида встала. -- Ты уходишь? -- спросил Колен. -- Да, меня ждут. Я скоро еще приду и привесу цветы. -- Было бы хорошо, если бы смогла прийти завтра утром, -- попросил Колен. -- Я должен искать работу, но мне не хотелось бы оставлять Хлою одну до прихода доктора. -- Договорились, -- сказала Исида. Она слегка наклонилась и осторожно поцеловала Хлою в нежную щеку. Хлоя подняла руку и погладила Исиду по лицу, но головы не повернула. Она жадно вдыхала запах сирени, который в виде облака медленно витал вокруг ее блестящих волос. LI Колен понуро шагал по дороге. Она сворачивала в лощину между увенчанными стеклянными куполами насыпными холмами, тускло поблескивавшими в свете дня. Время от времени он поднимал голову и читал надписи на указателях, чтобы удостовериться, что не сбился с пути, и тогда видел небо, исчерченное грязно- коричневыми и синими полосами. Далеко впереди из-за склона поднималась шеренга труб главной теплицы. В кармине у него лежала газета с объявлением, что требуются мужчины в возрасте от двадцати до тридцати лет для работы на оборону. Колен старался идти как можно быстрее, но ноги его увязали в горячей земле, которая медленно, но неумолимо вновь завладевала территорией, где теперь были воздвигнуты строения и проложены дороги. Растительности вокруг не было никакой. Куда ни глянь повсюду чернела земля. Спрессованная в блоки, наспех наваленные вдоль обочин, она образовывала насыпи, которые, однако, были столь непрочными, что время от времени большие массы земли, вдруг колыхнувшись, медленно оползали, заваливая проезжую часть дороги. Кое-где высота этих насыпей уменьшалась и тогда Колен видел купола, сквозь мутные стекла которых различал какие-то темно-синие тени, двигающиеся на более светлом фоне. Он прибавил ходу, с трудом вырывая ноги из ямок, которые проминал. Но рыхлая земля тут же выравнивалась, словно эластичная мышца, и на поверхности ее оставались лишь едва приметные следы, которые тоже мгновенно исчезали. Трубы заметно приблизились. Колен чувствовал, что сердце его в грудной клетке бьется, как взбесившийся зверь. Сквозь материю кармана он комкал пальцами сложенную газету. Он то и дело спотыкался на скользком грунте, но ноги увязали меньше -- почва заметно твердела. Наконец он поравнялся с первой трубой, торчащей, как вбитая в землю свая. Черные птицы вились вокруг ее горловины, из которой тянулась тоненькая струйка зеленого дыма. У основания труба, сохраняя круглую форму, сильно расширялась, что обеспечивало ее устойчивость. Чуть поодаль тянулась цепь каких-то строений. Дверь была одна. Колен вошел, поскреб подметки о решетку из блестящих острых лезвий и двинулся по низкому коридору, освещенному с двух сторон цепью ламп с пульсирующим светом. Пол и стены коридора были выложены красным кирпичом, а в верхней части стен, равно как и в потолке, были пробиты окошки, прикрытые стеклянными пластинами в несколько сантиметров толщиной, сквозь которые виднелось что-то темное и неподвижное. В конце коридора находилась дверь. На ней табличка с номером, указанным в газете, и Колен вошел, не постучав, как и было оговорено в объявлении. За письменным столом сидел старик в белом халате и читал учебник. Волосы у старика были всклокочены. На стене висели различные виды оружия, сверкающие бинокли, огнестрельные ружья, смертометы различных калибров и полный набор сердцедеров всех размеров. -- Здравствуйте, месье, -- сказал Колен. -- Здравствуйте, месье, -- ответил старик. Голос у него был надтреснутый и хриплый от старости. -- Я пришел по объявлению. -- Вот как! -- удивился старик. -- Уже целый месяц как печатают эти объявления, но без всяких результатов. Работа здесь, знаете ли, нелегкая... -- Знаю, -- сказал Колен. -- Но за нее хорошо платят. -- Бог ты мой! -- воскликнул старик. -- Наша работа, видите ли, выжмет вас в два счета, и вряд ли эти деньги стоят того... Впрочем, не мне оговаривать нашу администрацию. К тому же я еще жив, как видите... -- А вы давно тут работаете? -- спросил Колен. -- Год. Мне двадцать девять лет. И он провел дрожащей морщинистой рукой по испещренному глубокими складками лбу. -- Теперь, как видите, я уже достиг какого-то положения. Теперь я могу целый день сидеть за столом и читать учебник... -- Мне нужны деньги, -- сказал Колен. -- Весьма распространенный случай. Но эта работа настроит вас на философский лад. Месяца через три вам уже меньше будут нужны деньги. -- Мне нужны деньги, чтобы лечить жену. -- Ах, вот что... -- Она больна, -- объяснил Колен. -- А вообще-то я не люблю работать. -- Сочувствую вам. Когда женщина больна, она уже ни на что не годится. -- Я ее люблю. -- Разумеется, иначе вы не пришли бы сюда наниматься. Сейчас я отведу вас на ваше рабочее место. Это этажом ниже. Он провел Колена по стерильно-чистым переходам с низкими сводами, потом по лестнице из красного кирпича до одной из дверей в ряду других дверей, отмеченной условным знаком. -- Вот мы и пришли, -- сказал он Колену. -- Входите, я расскажу вам, в чем будет заключаться ваша работа. Колен переступил порог. Комната была маленькая, квадратная. Стены и пол были из стекла. На полу лежал спрессованный из земли блок в форме гроба высотой в метр, не меньше. Рядом лежало толстое свернутое грубошерстное одеяло. Никакой мебели там не было. В маленькой нише в стене стоял небольшой сундучок из синего железа. Со- провождающий Колена всклокоченный человек подошел к сундучку, откинул крышку и вынул оттуда двенадцать маленьких отполированных металлических цилиндров с про- сверленными по центру крошечными отверстиями. -- Эта земля стерильная, -- пояснил он. -- Сами знаете, что это значит. Для укрепления обороны страны требуются материалы наивысшего качества. Чтобы стволы винтовок росли правильно, без искривления, им необходимо тепло человеческого тела, это уже давно установлено. Впрочем, это относится вообще к любому виду оружия. -- Ясно, -- сказал Колен. -- Вы выкопаете в земле двенадцать лунок. Затем воткнете в каждую по стальному цилиндру, разденетесь догола и ляжете на них ничком, так, чтобы они пришлись вам между сердцем и печенью. Сверху вы накроетесь вот этим шерстяным стерильным одеялом и проследите за тем, чтобы отдавать свое тепло равномерно. У него вырвался надтреснутый смешок, и он похлопал себя по правому боку. -- Первые двадцать дней каждого месяца я высиживал по четырнадцать стволов. О!.. Я был очень сильный!.. -- Ну, а что дальше? -- спросил Колен. -- Дальше вы пролежите так двадцать четыре часа, и за это время стволы вырастут. За ними придут. Потом землю польют маслом, и вы начнете все сначала. -- Они растут вниз? -- Да. Снизу их подсвечивают, -- объяснил провожатый. -- У них положительный фототропизм, но растут они вниз, а не вверх, потому что намного тяжелее земли. Вот их и подсвечивают снизу, чтобы избежать искривлений. -- А резьба? -- Данный сорт вырастает уже с готовой резьбой. Семена выведены селекционным путем. -- А трубы для чего? -- Для вентиляции и для сохранения стерильности одеял, да и вообще теплиц. Специальных мер предосторожности применять не надо, за этим и так очень бдительно следят. -- А с искусственным прогревом не получается? -- Плохо. Для хорошего роста им необходимо человеческое тепло. -- А женщин вы нанимаете? -- поинтересовался Колен. -- Нет, они не пригодны для этой работы, у них не достаточно плоская грудь, чтобы равномерно распределять тепло. Ну, не буду вам больше мешать. Приступайте к работе. -- Я действительно буду получать по десять инфлянков в день? -- Конечно. И сверх того премию, если вам удастся вырастить за раз больше дюжины стволов... Провожатый вышел из теплицы и затворил за собой дверь. Колен сжимал в горсти двенадцать стальных зерен. Он положил их на пол и начал раздеваться. Глаза у него были закрыты, а губы то и дело вздрагивали. LII -- Не понимаю, что происходит, -- сказал приемщик. -- Сперва ведь все было в порядке. Но вашу последнюю продукцию можно будет использовать только для особого вида оружия. -- Но вы мне все же заплатите? -- с тревогой спросил Колен. Он должен был получить семьдесят инфлянков плюс десять инфлянков премиальных. Он старался как мог, но контролер обнаружил в выращенных им стволах явные отклонения от стандарта. -- Поглядите сами, -- сказал приемщик, взял один из стволов и показал Колену его деформированный конец. -- Ума не приложу, -- сказал Колен. -- Мои первые стволы были абсолютно цилиндрическими. -- Конечно, они могут пойти на производство гранатометов, но эта модель была в ходу еще пять войн тому назад, и к тому же у нас ими забит склад. Это очень досадно. -- Я старался, как мог!.. -- Не сомневаюсь. Я заплачу вам ваши восемьдесят инфлянков. Приемщик вынул из ящика стола запечатанный конверт. -- Я велел принести деньги сюда, чтобы вам не пришлось идти в отдел зарплаты. Там иногда месяцами нельзя добиться расчета, а, судя по вашему виду, вам некогда ждать. -- Большое спасибо, -- сказал Колен. -- Я еще ни видел вашей вчерашней продукции, ее вот-вот принесут. Может, подождете минутку? Его дребезжащий сиплый голос терзал слух Колена. -- Хорошо, я подожду. -- Видите ли, мы вынуждены быть очень внимательны к этим деталям, потому что все винтовки должны быть одинаковыми, даже если для них нет патронов... -- Да, -- сказал Колен. -- А патронов у нас по большей части нет. С планом по производству патронов у нас получилась неувязка. Дело в том, что скопились большие запасы патронов, но они годятся только для той модели винтовки, которая уже давно снята с производства, а приказа выпускать патроны для винтовок нового типа мы не получали. Так что пользоваться этими винтовками пока невозможно. Впрочем, все это не имеет никакого значения. Ведь не полезешь же с винтовкой против самоходного орудия. А у противника на каждые наши две винтовки приходится по самоходке. Правда, по количеству стволов превосходство остается за нами, но что самоходному орудию винтовка или даже десяток винтовок, особенно если нет патронов?.. -- А здесь самоходок не делают? -- спросил Колен. Делают, но мы еще только-только справляемся с планом, спущенным нам во время последней войны, поэтому наши самоходки не отвечают современным требованиям, и их приходится тут же пускать на металлолом, а сработаны они на совесть, вот на это и уходит время. В дверь постучали, и на пороге появился заведующий складом. Он толкнул перед собой белую стерильную тележку, на которой лежала, прикрытая белой простыней, продукция Колена за последнюю смену. С одной стороны простыня почему-то приподнималась, а этого не могло бы быть, если бы все стволы имели правильную цилиндрическую форму, и Колен забеспокоился. Заведующий складом вышел, прикрыв за собой дверь. -- М-да... -- сказал приемщик. -- Как-то не похоже, что все уладилось. Он приподнял простыню. На тележке лежали двенадцать синеватых холодных стальных стволов, и из каждого росла прекрасная белая роза, -- ее бархатистые лепестки, чуть кремовые в глубине, должно быть, только что раскрылись. -- О, -- прошептал Колен, -- как они хороши!.. Приемщик ничего не сказал. Он только кашлянул два раза. -- В общем так... -- произнес он раздумчиво. -- На работу вам завтра, пожалуй, не стоит выходить. Его пальцы нервно стиснули край тележки. -- Я могу их взять? -- спросил Колен. -- Для Хлои... -- Они завянут, как только вы их оторвете от стали, -- сказал приемщик. -- Они, видите ли, тоже стальные... -- Быть этого не может! -- воскликнул Колен. Он бережно коснулся стебелька одной из роз и попытался сломать его, но при этом сделал неловкое движение, и лепесток рассек ему кожу на руке. Рана длиной в несколько сантиметров медленно заполнялась густой кровью, которую он стал машинально слизывать. Он глядел на белоснежный лепесток, отмеченный кровавым полумесяцем, и приемщик тихонько похлопал его по плечу и подтолкнул к двери. LIII Хлоя спала. Днем нимфея одалживала ей свою матовую кремовость, но во время сна она, видно, считала, что стараться незачем, и лихорадочный румянец проступал на щеках больной. Глаза ее гляделись двумя голубыми пятнами подо лбом, и издали нельзя было понять, раскрыты они или нет. Колен сидел на стуле в столовой и ждал. Вокруг Хлои стояло много цветов. Поэтому он мог подождать еще несколько часов, прежде чем идти искать другую работу. Он решил чуть-чуть отдохнуть, чтобы произвести хорошее впечатление и получить прилично оплачиваемое место. В комнате было темно. Окно уже почти целиком заросло, оставалась лишь узкая щель над подоконником, шириной сантиметров в десять, сквозь которую сочился белесый свет и падал полосой на его лоб и глаза. Остальная часть лица была погружена в сумеречную тень. Проигрыватель стал плохо работать, для каждой пластинки приходилось его заново заводить, а это утомляло Колена. Да и пластинки стали такими заигранными, что часто уже трудно было узнать мелодию. Он подумал о Хлое. Если ей что-нибудь понадобится, то мышка тут же прибежит за ним. Женится ли Николя на Исиде? Интересно, какое у нее будет свадебное платье? Кто это звонит в дверь? -- Здравствуй, Ализа, -- сказал Колец. -- Ты пришла навестить Хлою? -- Нет, я просто пришла. Они сидели в столовой, в которой из-за волос Ализы то теперь куда светлее. И два стула там тоже еще нашлось. -- Ты затосковала, мне это знакомо. -- Шик пришел, он сейчас дома. -- Он послал тебя за чем-нибудь? -- спросил Колен. -- Нет, -- ответила Ализа. -- Он меня просто отослал из дому. -- Понятно. Он решил заняться ремонтом?.. -- Нет, -- сказала Ализа. -- Он собрал наконец, все книги Партра, а я ему больше не нужна. -- Ты устроила ему сцену? - Нет. -- Он, наверное, неправильно тебя понял, а когда он перестанет злиться, ты ему все объяснишь. -- Он мне сказал, что у него осталось ровно столько инфлянков, сколько нужно, чтобы переплести последнюю книгу Партра в гусиную кожу цвета небытия, и что он не допустит, чтобы я с ним осталась, потому что он не может меня ничем обеспечить, и что я стану совсем некрасивой, и у меня будут красные, безобразные руки. -- Он прав, -- сказал Колен. -- Работать ты не должна. -- Но я люблю Шика. Я работала бы ради него. -- Это не выход. К тому же ты не можешь работать, ты слишком красивая. -- Почему он меня выгнал? -- спросила Ализа. -- А я правда была красивая? -- Не знаю, но мне очень нравятся твои волосы и твое лицо. -- Погляди, -- сказала Ализа. Она встала, потянула за колечко молнию, и платье ее упало на пол. Это было платье из светлой шерсти. -- Да... -- прошептал Колен. В комнате стало очень светло, и Колен увидел Ализу всю как есть. Ее груди, казалось, вот-вот вспорхнут и улетят, а продолговатые мышцы ее стройных ног на ощупь были, должно быть, твердыми и горячими. -- Я могу тебя поцеловать? -- спросил Колен. -- Да, ты мне нравишься. -- Ты замерзнешь. Ализа подошла к Колену и села к нему на колени, а из глаз ее тихо потекли слезы. -- Почему он не хочет больше быть со мной? Колен баюкал ее, как дитя. -- Он ничего не понимает. Но, знаешь, Ализа, он все-таки хороший парень. -- Он очень меня любил. Он думал, что сможет разделить себя между книгами и мной, но книги этого не захотели. -- Ты замерзнешь, -- повторил Колен. Он целовал ее и гладил по волосам. -- Почему я не встретила тебя раньше, чем его? Я так любила бы тебя. Но теперь я не могу. Я его люблю. -- Понимаю, -- сказал Колен. -- Я теперь тоже больше люблю Хлою. -- Он поставил ее на ноги и поднял с пола платье. -- Оденься, котенок, ты замерзнешь. -- Нет. И вообще, какая разница. Она машинально одевалась. -- Я не хочу, чтобы тебе было грустно, -- сказал Колен. -- Ты так добр ко мне, но мне очень грустно... Что-то я для Шика, пожалуй, все же сумею сделать. -- Иди к родителям. Они, наверное, хотят тебя видеть... Или к Исиде... -- Там не будет Шика. А мне незачем идти туда, куда он не придет. -- Он придет. Я схожу за ним. -- Нет, -- сказала Ализа. -- К нему нельзя войти. У него теперь дверь всегда заперта на ключ. -- Уж как-нибудь я к нему попаду. А может, он сам придет ко мне. -- Вряд ли. Он уже не тот Шик, что прежде. -- Да нет. Он тот же самый, -- сказал Колен. -- Люди не меняются. Меняются только вещи. -- Не знаю... -- Я провожу тебя. Мне все равно надо идти искать работу. -- Мне в другую сторону. -- Я провожу тебя хоть до подъезда. Они стояли лицом к лицу. Колен положил Ализе руки на плечи. Он ощущал тепло ее шеи, а ее пушистые, вьющиеся волосы почти касались его кожи. Он провел ладонями вдоль ее спины. Она уже не плакала. Она как бы отсутствовала. -- Я не хочу, чтобы ты сделала какую-нибудь глупость, -- сказал Колен. -- О, я не сделаю глупости... -- Если затоскуешь, приходи ко мне. -- Быть может, я еще приду. Ее взор был обращен вовнутрь. Колен взял ее за руку. Они спустились по лестнице. Кое- где они оскальзывались на сырых ступеньках. Перед домом Колен простился с ней. Она стояла и глядела ему вслед. LIV Шик только что получил от переплетчика последний том и теперь поглаживал его, прежде чем поставить на место. Книга была переплетена в толстую гусиную кожу цвета небытия с вытесненным на ней именем Партра. Все тома обычного издания стояли на отведенном для них стеллаже, а все варианты рукописей, первые издания, наброски занимали специально для этой цели пробитые в стене ниши. Шик вздохнул. Этим утром он расстался с Ализой. Он был вынужден ей сказать, чтобы она ушла. У него остался только один инфлянк в кармане, да еще валялся кусок сыра на кухне, к тому же ее платья занимали место в шкафу, где он хранил старую одежду Партра, которую книготорговец чудом ему добывал. Шик уже не помнил, когда он в последний раз целовал Ализу. Он не мог тратить время на поцелуи. Ему надо было срочно починить проигрыватель, чтобы выучить наизусть лекцию Партра. Если вдруг разобьются пластинки, он должен суметь восстановить этот текст от слова до слова. Здесь были собраны все книги Партра, все, что когда-либо печаталось. Роскошные переплеты, надежно защищенные кожаными футлярами, позолоченные застежки, подарочные издания на голубой бумаге с широкими полями, нумерованные экземпляры, малые тиражи, напечатанные на липучке для мух и на туалетной бумаге верже, -- всему этому была отдана целая стенка, разделенная на уютные ячейки, обитые замшей. Каждое сочинение занимало отдельную ячейку. На противоположной стене, сложенные сброшюрованными стопочками, хранились статьи Партра, ревностно вырезанные из газет и журналов, из несметного количества всевозможных периодических изданий, которые он щедро одаривал своим благосклонным сотрудничеством. Шик провел рукой по лбу. Сколько времени прожила с ним Ализа? Колен дал ему инфлянки, чтобы они поженились, но ведь она на этом не настаивала, была рада тому, что могла его ждать. Она вечно ждала его, делила с ним жизнь и этим вполне довольствовалась. Но разве можно допустить, чтобы женщина оставалась с вами просто потому, что она вас любит? Он тоже ее любил. Поэтому он не мог ей позволить попусту терять время, раз она больше не интересовалась Партром. Как можно не интересоваться таким человеком, как Партр?.. Человеком, способным написать, что угодно, на какую угодно тему, и притом с такой точностью... Меньше, чем за год, наверное, Партр выпустит в свет свою Энциклопедию блевотины, и герцогиня де Будуар будет участвовать в этой работе, а значит, появятся новые рукописи невероятной ценности. До этого надо еще успеть заработать достаточно инфлянков, чтобы собрать необходимую сумму и вручить ее книготорговцу в виде задатка. Да, Шик не уплатил налогов. Но предназначенные на это деньги ему были куда нужнее для покупки экземпляра "Клоаки Святой голубки". Ализе, конечно, хотелось бы, чтобы Шик прежде всего уплатил налоги, и она даже предложила ради этого продать что-нибудь из своих украшений. Он не стал ее отговаривать и таким образом получил как раз столько инфлянков, сколько стоил переплет "Клоаки Святой голубки". А Ализа прекрасно обходилась и без колье. Шик не решался выйти из дома: вдруг она стоит за дверью и ждет, когда он повернет ключ. Впрочем, это было маловероятно. Ее каблучки застучали по лестнице, будто молоточки по наковальне и постепенно затихли. В конце концов Ализа ведь может вернуться к родителям и продолжать учебу. Не так уж страшно она отстала. Стоит ей только захотеть, и она в два счета наверстает пропущенные лекции. Но Ализа совсем перестала заниматься. Она была слишком поглощена делами Шика, готовила ему еду и гладила его галстуки. Ну, так он в конце концов вообще не уплатит налоги. Нечего бояться, что налоговый инспектор явится на дом взыскивать задолженность. Разве ему могут привести в пример хоть один такой случай? Нет, этого не бывает. На худой конец можно внести какую-то часть, скажем, один инфлянк, и вас оставят в покое на некоторое время... Интересно, платит ли налоги такой человек, как Партр? Вполне вероятно. Но с точки зрения нравственности похвально ли платить налоги и получить за это право быть арестованным потому только, что все безропотно платят налоги, и на эти деньги содержатся полиция и крупные чиновники. Это порочный круг, который надо разорвать. Пусть отныне никто не платит налогов, и тогда все чиновники умрут от дистрофии и войны больше не будет. Шик снял крышку со своего проигрывателя, у которого было два вертящихся диска и, поставил одновременно две разные пластинки Жан-Соля Партра. Он хотел их слушать именно вместе, чтобы две старые идеи, столкнувшись, породили новую. Поэтому он поставил себе стул на равном расстоянии от обоих динамиков, голова его оказалась таким образом как раз в точке столкновения старых идей и автоматически обогащалась удивительным результатом этого столкновения. С легким поскрипыванием корундовые иголки соскользнули с холостых витков на звуковые дорожки, и в ушах Шика зазвучали слова Партра. Он глядел в окно и видел, как над крышами домов, и там, и тут, поднимались огромные волюты синих домов, чуть подсвеченные снизу красным, словно жгли бумагу. Он машинально отметил про себя, что красный заметно берет верх над синим, а звучащие из динамиков слова, сталкиваясь, вспыхивали ярким светом и убаюкивали его усталое сознание, суля тот полный покой, какой нисходит только на мшистой лужайке в мае. LV Сенешаль полиции вынул из кармана свисток и, использовав его в качестве колотушки, ударил им в огромный перуанский гонг, который висел за его креслом. В ответ на всех этажах раздался топот кованых сапог, грохот следующих друг за другом падений, и шестеро лучших сотрудников кувырком влетели к нему в кабинет. Вскочив на ноги, они похлопали себя по ляжкам, чтобы отрясти пыль, и вытянулись по стойке смирно. -- Дуглас! -- выкрикнул сенешаль. -- Есть! -- браво ответил первый сотрудник. -- Дуглас! -- повторил сенешаль. -- Есть! -- ответил второй сотрудник. Поверка продолжалась. Сенешаль никак не мог запомнить фамилий своих подчиненных и "Дуглас" стало для всех них нарицательным именем. -- Особое задание! -- возвестил сенешаль. Единообразным движением все шестеро разом схватились правой рукой за задний карман брюк, чтобы продемонстрировать боевую готовность своих двенадцатиствольных уравнителей. -- Руководить буду лично я, -- продолжал сенешаль. Он снова яростно ударил в гонг. Дверь распахнулась, и появился секретарь. -- Я отбываю, -- сообщил ему сенешаль. -- Особое задание. Блокнотируйте! Секретарь исправно вытащил блокнот и карандаш и встал в стойку для служебных записей по форме номер шесть. -- Принудительное взыскание налогов у мессера Шика, с предварительной описью принадлежащего ему имущества, -- диктовал сенешаль. -- Незаконное избиение и публичное шельмование. Полная конфискация или даже частичная с нарушением неприкосновенности жилища. -- Записано, -- доложил секретарь. -- Шагом марш, Дугласы! -- скомандовал сенешаль. Он встал и возглавил оперативный отряд. Тяжело ступая, Дугласы двинулись к выходу колонной по одному, похожей на гигантскую многоножку, обутую в сапоги. Все шесть сотрудников были одеты в облегчающие черные кожаные комбинезоны с бронированными подкладками на груди и плечах, а их каски из вороненой стали, напоминающие по форме шлемы, низко спускались на затылок и вместе с тем надежно прикрывали виски и лоб. Сапоги у них были тяжелые, кованные железом. Сенешаль носил такой же комбинезон, но только их красной кожи, а на плечах у него блестели две золотые звезды. Задние карманы у его людей раздулись от двенадцатиствольных уравнителей. Сам он держал в руке маленькую золотую дубинку, а на поясе у него висела тяжелая позолоченная граната. Отряд спустился по парадной лестнице, и часовые стали на выутюжку, в то время как сенешаль поднес руку к каске. У подъезда их ждала спецмашина. Сенешаль сел на заднее сиденье и оказался в полном одиночестве, а его команда разместилась на подножках: четверо худых сотрудников с одной стороны, и двое толстых -- с другой. Шофер был одет также в черный комбинезон, но каски ему не полагалось. Машина тронулась. Вместо колес у нее было множество вибрирующих ножек, таким образом не приходилось опасаться, что шальные пули продырявят шины. Автомобильные ножки зашаркали по асфальту мостовой, и водитель круто свернул на первой же развилке. Ехавшим в машине показалось, что они взлетели на гребень волны, которая тут же разбилась. LVI Ализа глядела вслед Колену, прощаясь с ним всем сердцем. Он так любит Хлою, ради нее он шел теперь искать работу. Ему нужны деньги, покупать ей цветы и бороться с этим ужасом, который пожирает ее, угнездившись в ее груди. Широкие плечи Колена слегка поникли, вид у него был очень усталый, его светлые волосы уже не были расчесаны и уложены, как прежде. Шик бывал таким нежным и проникновенным, когда говорил о Партре или толковал какой-нибудь его текст. А ведь он и в самом деле не может обходиться без Партра; ему никогда и в голову не придет искать себе другого кумира. Партр говорит все то, что он, Шик, сам хотел бы сказать. Нельзя допустить, чтобы Партр выпустил в свет свою энциклопедию. Шик погибнет из-за нее, он, чего доброго, начнет красть или даже убьет какого-нибудь книготорговца. Ализа медленно двинулась вниз по улице. Партр все дни напролет проводит в маленьком кафе, там он пьет и пишет рядом с другими, которые тоже приходят туда пить и писать. Они попивают чаек вприкурку и слабенькие ликеры, благодаря чему им удается не думать о том, что они пишут, да еще люди там то и дело входят и выходят, не кафе, а проходной двор какой-то, а это взбалтывает осевшие в глубине сознания мысли, и тогда легко выудить наугад то одну, то другую, и даже незачем отсекать лишнее, стоит только записать их, а заодно и все лишние тоже, да развести пожиже одно в другом. Такие смеси легче проглатываются публикой, особенно женщинами, которые вообще не терпят ничего в чистом виде. До кафе было рукой подать, и Ализа еще издали увидела, как один из официантов в белой куртке и брюках лимонного цвета подкладывает фаршированную свинью Дону Эвани Марке, знаменитому игроку в сексбол, который не пил, потому что терпеть этого не мог, а поглощал одно за другим острые блюда, чтобы тем самым вызвать жажду у своих соседей. Ализа вошла. Жан-Соль Партр что-то строчил, сидя на своем обычном место. Все столики вокруг были заняты, в зале струилась многоголосая негромкая беседа. Благодаря обыкновенному чуду, что, впрочем, вполне необыкновенно, Ализа увидела свободный стул как раз рядом с Жан-Солем и села. Свою увесистую сумку она поставила на колени и отстегнула замок. Взглянув через плечо Жан-Соля на лист, лежащий перед ним, она прочитала заглавие: "Энциклопедия. Девятнадцатый том". Ализа робко дотронулась рукой до локтя Жана-Соля, и он перестал писать. -- Вы, оказывается, дошли уже до девятнадцатого тома, -- сокрушенно произнесла Ализа. -- Да, -- ответил Жан-Соль. -- Вы хотите со мной побеседовать? -- Я хочу просить вас не издавать вашу энциклопедию. -- Это затруднительно, -- ответил Жан-Соль. -- Ее ждут. Он снял очки, жарко подышал на стекла и снова надел. Глаз его больше не было видно. -- Конечно, -- сказала Ализа. -- Я просто хочу сказать, что надо задержать ее выход. -- Что ж, если дело только в этом, то нам можно потолковать. -- Надо бы отложить ее лет на десять. -- Вот как? -- Да. На десять лет. Или, если угодно, еще на больший срок. Видите ли, людям надо дать возможность накопить деньги, чтобы они сумели ее приобрести. -- Это будет довольно скучное чтение, -- сказал Жан-Соль Партр. -- Потому что даже писать ее мне очень скучно. У меня то и дело сводит судорогой правое запястье. -- Мне вас очень жалко. -- Из-за судороги? -- Нет, -- ответила Ализа. -- Из-за того, что вы не хотите задержать издание. -- Почему? -- Сейчас вам объясню: Шик тратит все свои деньги на покупку ваших сочинений, а денег у него больше нет. -- Было бы куда разумней тратить их на что-нибудь другое, -- сказал Жан-Соль. -- Я лично никогда не покупаю своих книг. -- Ему нравится то, что вы пишете. -- Это его право. Он сделал выбор. -- Я нахожу, что он преувеличивает, -- сказала Ализа. -- Я тоже сделала выбор, но я свободна, потому что он больше не хочет жить со мной, и мне придется вас убить, раз вы отказываетесь задержать издание. -- Вы лишите меня средств к существованию, -- сказал Жан-Соль. -- Как мне получать авторский гонорар, если я буду мертв? -- Это ваше дело. Я не могу все принимать в расчет, поскольку больше всего на свете я хочу вас убить. -- Но согласитесь, что подобный довод не может быть для меня основательным. -- Соглашаюсь, -- сказала Ализа, открыла сумку и вынула оттуда сердцедер Шика, который она уже несколько дней назад взяла у него из ящика стола. -- Расстегните, пожалуйста, ворот вашей рубашки. -- Послушайте, -- воскликнул Жан-Соль, снимая очки. -- Я нахожу, что все это какая-то дурацкая история. Он расстегнул рубашку. Ализа собралась с силами и решительным движением вонзила сердцедер в грудь Партра. Он вскинул на нее глаза, он умирал быстро, и в его затухающем взгляде промелькнуло удивление, когда он увидел, что извлеченное сердце имеет форму тетроида. Ализа побледнела как полотно. Жан-Соль был мертв, и чай его остывал. Она схватила рукопись "Энциклопедии" и порвала ее в клочки. На маленьком четырехугольном столике кровь смешивалась с чернилами, вытекшими из самопишущей ручки, и официант подошел, чтобы вытереть всю эту пакость. Ализа расплатилась с официантом, затем раздвинула концы сердцедера, и сердце Партра упало на столик. Сложив никелированный инструмент и сунув его назад в сумку, она вышла на улицу, сжимая в руке спичечный коробок Партра. LVII Она обернулась. Густой черный дым заволок витрину, и прохожие начали останавливаться. Ей пришлось зажечь три спички, прежде чем занялось пламя, -- книги Партра никак не загорались. Владелец книжной лавки ничком лежал за конторкой, а его сердце, валявшееся рядом, постепенно охватывал огонь -- из него вырывались язычки черного пламени и брызгали струи кипящей крови. Две книжные лавки, расположенные метрах в трехстах от этой, уже пылали вовсю, потрескивая и шипя, а хозяева их были мертвы. Всех, кто продавал Шику книги, ожидает такая смерть, а их лавки будут преданы огню. Ализа плакала и торопилась, она ни на миг не могла забыть выражения глаз Жан- Соля Партра, когда он увидел свое сердце. Сперва она не хотела его убивать, она думала только задержать выпуск "Энциклопедии" и тем спасти Шика от гибели, которой он упрямо шел навстречу. Все книгопродавцы были в заговоре против Шика, они хотели вытянуть у него все деньги, используя его страсть к Партру, они всучивали ему старую одежду, не имевшую никакой цены, и трубки с какими-то там отпечатками, они заслужили свою участь. Вдруг Ализа увидела слева от себя еще одну витрину с выставленными в ней переплетенными томиками. Она остановилась, перевела дух и вошла в лавку. Хозяин тут же подошел к ней. -- Что вам угодно? -- спросил он. -- У вас есть Партр? -- Конечно, -- ответил он. -- Но, к сожалению, в данный момент я не могу предложить вам наиболее редкие издания, потому что все они обещаны моему постоянному покупателю. -- Шику? -- спросила Ализа. -- Да, кажется, его зовут именно так. -- Он больше у вас никогда ничего не купит. Ализа подошла к хозяину лавки и, словно невзначай, уронила платок. И когда тот, кряхтя, нагнулся, чтобы его поднять, она быстрым движением вонзила сердцедер ему в спину. Тут она снова расплакалась и задрожала, а хозяин упал лицом на пол, и она не посмела взять свой платок, потому что он стиснул его застылыми пальцами. Она извлекла сердцедер, между его концами было зажато сердце книготорговца. Ализа раздвинула концы инструмента, и маленькое светло-красное сердце упало на пол и покатилось к своему бывшему владельцу. Надо было торопиться. Ализа схватила кипу газет, чиркнула спичкой, сделала факел, швырнула его под прилавок и завалила остальными газетами, потом сняла с ближайшей полки дюжину томиков Николя Каласа и кинула их туда же. Распаляющееся пламя, дрожа и пыша жаром, охватило книги. Прилавок разом занялся и затрещал, магазин наполнился смрадным дымом. Ализа спихнула в огонь еще один ряд книг, ощупью пробралась к двери, сорвала, выбегая, ручку, чтобы никто туда больше не вошел, и помчалась дальше. Глаза у нее щипало, а волосы пропахли дымом, она бежала, не останавливаясь, и слезы уже не текли по ее щекам, потому что ветер их тут же осушал. Она все приближалась к кварталу, где жил Шик, ей оставалось сжечь еще только две или три книжные лавки, остальные не представляли для него опасности. Она огляделась по сторонам, прежде чем войти в очередную. За ее спиной, вдалеке, поднимались к небу широкие столбы густого дыма, и прохожие спешили туда, чтобы полюбоваться на согласную работу сложных механизмов, которыми Бранд-Мейстер-Зингер оснастил корпус пожарников. Их большие белые машины промчались по улице как раз в тот момент, когда Ализа торопливо и решительно вошла в книжную лавку и притворила за собою дверь. Она поглядела им вслед сквозь стекло витрины, а хозяин подошел к ней и спросил, что ей угодно. -- Вы, -- сказал сенешаль, -- стойте здесь, справа от двери, а вы, Дуглас, -- продолжил он, обернувшись к другому толстому сотруднику, -- слева, -- никого не впускать! Оба сотрудника, получившие приказание, вытащили свои двенадцатиствольные уравнители, прижали руку с оружием, согласно уставу, к правому бедру дулом вниз, и затянули ремни на касках так, что они глубоко врезались в их подбородки. Сенешаль вошел в дом вместе с четырьмя худыми сотрудниками. Там он также поставил по часовому с правой и с левой стороны двери, приказав никого не выпускать, а сам направился к лестнице вместе с оставшимися двумя худыми Дугласами, удивительно похожими друг на друга: смуглые лица, черные глаза и тонкие губы. LIX Прослушав одновременно обе пластинки до самого конца, Шик остановил проигрыватель, чтобы их сменить. Он взял две новые из другой серии. И увидел под одной фотографию Ализы, которую считал потерянной. Ализа была снята вполоборота, освещенная рассеянным светом, но один юпитер фотограф расположил, видимо, сзади, так что казалось, солнце играет в ее волосах. Не выпуская из рук найденную фотографию, Шик снова включил проигрыватель, поглядел в окно и обратил внимание на то, что новые столбы дыма поднимались теперь уже совсем близко от его дома. Сейчас он дослушает эти две пластинки и спустится вниз, чтобы наведаться в ближайшую книжную лавку. Он сел, и взгляд его упал на фотографию, которую он все еще держал в руке. Если вглядеться повнимательнее, нельзя было не обнаружить сходства между Ализой и Партром; и постепенно образ Партра все больше заслонял собою образ Ализы, это он, а не она улыбается Шику с фотоснимка, и, конечно же, Партр поставит свой автограф на любой из его книг. На лестнице раздались шаги, в его дверь постучали. Он положил фотографию на стол, остановил проигрыватель и пошел открывать. Он увидел перед собой черный кожаный комбинезон одного из сотрудников, рядом стоял второй. Сенешаль появился последним. В полутьме лестничной площадки по его красному комбинезону и черной каске то и дело пробегали какие-то отсветы. -- Ваше имя Шик? -- спросил сенешаль. Шик попятился, лицо его стало белым как мел. Он отступал все дальше от входной двери, пока не уперся спиной в стеллаж, где хранились все его сокровища. -- Что я сделал? -- спросил он. Сенешаль порылся в нагрудном кармане, вынул лист и прочел: -- "Принудительное взыскание налогов у мессера Шика с предварительной описью принадлежащего ему имущества. Полная его конфискация или даже частичная, осложненная нарушением неприкосновенности жилища. Оскорбление действием и публичное шельмование". -- Но... я уплачу налоги, -- сказал Шик. -- Несомненно, -- сказал сенешаль. -- Потом вы их уплатите. Но прежде мы должны нанести вам оскорбление действием. А действие у нас такое длинное, что антракта вам не дождаться. Мы всегда выражаемся иносказательно, чтобы людей зря не волновать. -- Я сейчас отдам вам все свои деньги, -- сказал Шик. -- Это само собой, -- сказал сенешаль. Шик подошел к столу и выдвинул ящик, где у него хранились новый сердцедер лучшей марки и никуда уже не годная полицебойка. Сердцедера на месте не оказалось, но полицебойка лежала как пресс-папье на стопке документов. -- Послушайте, -- спросил сенешаль, -- вы в самом деле ищете деньги, а не что-нибудь другое? Сотрудники отошли на несколько шагов друг от друга и вынули свои уравнители. Шик выпрямился, сжимая в руке полицебойку. -- Берегитесь, шеф! -- предупредил один из сотрудников. -- Нажимать на спусковой крючок? -- спросил другой. -- Так просто я не сдамся! -- крикнул Шик. -- Хорошо, -- сказал сенешаль. -- Тогда мы конфискуем ваши книги. Дуглас схватил с полки первый попавшийся том и грубым движением раскрыл его. -- Там чего-то написано, и только, -- доложил он. -- Нарушайте неприкосновенность жилища! -- приказал сенешаль. Дуглас схватил книжку за переплет и стал ее трясти что было сил. -- Не смейте трогать!.. -- завопил Шик. -- Послушайте, почему вы не пускаете в ход полицебойку? -- спросил сенешаль. -- Вы же слышали приказ, там есть пункт: нарушение неприкосновенности жилища. -- Оставьте книги!.. -- взвыл Шик и прицелился, но курок дал осечку. -- Нажимать, шеф? -- снова спросил сотрудник. Переплет оторвался, и Шик кинулся к книге, отшвырнув сломанную полицебойку. -- Нажимайте, Дуглас! -- приказал сенешаль, отступая к двери. Оба сотрудника выстрелили одновременно, и Шик рухнул к их ногам. -- Приступать к оскорблению действием, шеф? -- спросил второй полицейский. Шик еще мог немного двигаться. Он чуть приподнялся, опираясь на руки, и ему даже удалось встать на колени. Он обхватил живот руками, лицо его подергивалось, а проступивший пот заливал глаза. Глубокая ссадина перерезала лоб. -- Оставьте книги, -- прохрипел он. Голос его пресекался. -- Мы их растопчем, -- сказал сенешаль. -- Я думаю, вы умрете через несколько секунд. Голова Шика бессильно повисла, он безуспешно попытался оторвать подбородок от груди, но живот болел так нестерпимо, будто у него в кишках поворачивали трехгранные штыки. Наконец ему удалось упереть одну ногу ступней в пол, но другое колено решительно отказывалось разогнуться. Сотрудники подошли к книжным полкам, сенешаль же сделал два шага в сторону Шика. -- Не трогайте эти книги... -- простонал Шик. Кровь булькала у него в гортани, голова склонялась все ниже и ниже. Он уже не стискивал свой живот, а бесцельно взмахнул окровавленными руками, словно пытаясь опереться о воздух, и ничком упал на пол. Сенешаль перевернул его ногой. Шик больше не двигался, и его раскрытые глаза глядели куда-то далеко, за пределы комнаты. Лицо его было разделено пополам струйкой крови, стекавшей со лба. -- Топчите, Дугласы, -- приказал сенешаль. -- А этим шумофоном займусь я лично. Проходя мимо окна, он увидел, что из первого этажа соседнего дома валом валят густые клубы дыма и медленно поднимаются к нему в форме гигантского гриба. -- Впрочем, тщательно топтать незачем, -- добавил сенешаль. -- Соседний дом горит. Не мешкайте, это главное! Следов все равно не останется. Но в отчете я отмечу про- деланную вами работу. Лицо Шика почернело. Лужа крови под ним застывала в форме звезды. LX Николя прошел мимо книжной лавки, которую Ализа подожгла предпоследней. Он знал, что его племянница в полном отчаянии, так как повстречал Колена, когда тот ходил наниматься на работу. О смерти Партра он тоже сразу узнал, потому что позвонил в свой клуб, и тут же бросился искать Ализу. Он хотел ее утешить, подбодрить и не отпускать от себя ни на шаг, пока она снова не станет веселой, как прежде. Николя все глядел на дом, в котором жил Шик, и вдруг увидел, как длинный и узкий язык пламени вырвался из витрины соседней книжной лавки, а стекло разбилось вдребезги, словно от удара молотком. Он обратил внимание на то, что у подъезда стоит полицейская машина. Как раз в этот момент шофер немного продвинул ее вперед, чтобы вывести из опасной зоны. За- метил он и черные фигуры сотрудников, застывших по обе стороны входной двери. Вскоре примчались пожарники. Их машина затормозила у книжной лавки с невообразимым скрипом. И Николя тем временем уже яростно сражался с замком. Наконец, ударом ноги ему все же удалось высадить дверь, и он ринулся в лавку. Там все пылало. Тело хозяина было распростерто на полу, и к ногам его уже подобрался огонь. Рядом валялось его сердце, а чуть поодаль Николя нашел и сердцедер Шика. Шары красного пламени перекатывались по лавке, а длинные огненные языки насквозь прошибали ее толстые стены, и Николя, чтобы сразу не стать добычей огня, пришлось кинуться на пол и распластаться. Тут он почувствовал, что над ним пронеслась мощная воздушная волна, вызванная напористой струей, бьющей из гасильного аппарата пожарников. Гуденье пламени все нарастало по мере того, как струя била по нему, отсекая от пола; книги горели с сухим треском, пылающие странички пролетали над головой Николя противотоком струи, и, несмотря на разбушевавшийся вверху огонь, лежа на полу еще можно было дышать. Николя подумал, что Ализа вряд ли осталась в этой стихии огня, но он не видел двери, через которую она могла бы отсюда выбраться. А пламя под натиском пожарников тем временем быстро уползало все выше, оставляя внизу выжженное пространство. Среди кучек грязного мокрого пепла что-то сверкало ярче огня. Дым в лавке очень быстро рассеялся, он весь ушел на верхний этаж. Книги уже не горели, но потолок пылал пуще прежнего. По обугленному полу больше не пробегали язычки пламени, только возле изогнутой огнем железной балки из-под пепла пробивался яркий свет. Весь в саже с головы до ног, с трудом дыша, Николя пополз в ту сторону. Он слышал, как над ним грохотали сапоги пожарников. Он дополз наконец до этой искореженной железной балки и увидел копну ослепительно белокурых волос. Огонь не смог их пожрать, потому что они сияли ярче огня. Николя спрятал их во внутренний карман пиджака и выбрался на улицу. Он едва волочил ноги. Пожарники глядели ему вслед. Пламя бушевало теперь на верхних этажах дома, и пожарники собирались оцепить квартал, чтобы там все сгорело дотла, поскольку гасильную жидкость они уже израсходовали. Николя шел по тротуару. Сунув правую руку в карман, он гладил лежащие там волосы Ализы и прижимал их к своей груди. Он услышал рокот обгоняющей его полицейской машины и заметил красный кожаный комбинезон сенешаля на заднем сиденье. Николя чуть-чуть отогнул борт пиджака, и яркий солнечный свет ударил ему в лицо, только запавшие глаза остались в тени. LXI Колен уже видел впереди тридцатый опорный столб. С раннего утра он совершал обход подвала Золотого фонда. Ему вменялось в обязанность громко кричать при по- явлении грабителей. Подвал был огромный. Пройти его из конца в конец за день можно было только очень быстрым шагом. В середине подвала находилась бронированная камера, наполненная смертоносными газами, в которой медленно вызревало золото. Работа охранника хорошо оплачивалась, но только если ему удавалось обойти за смену весь подвал. А Колен чувствовал себя неважно, и, кроме того, в подвале было очень темно. Он то и дело невольно оглядывался и тем самим выбивался из графика, но сзади он не видел ничего, кроме крошечной светящейся точки электрической лампочки, которую уже давно миновал, и впереди -- медленно увеличивающийся огонек той лампочки, к которой приближался. Грабители приходили красть золото не каждый день, однако на контрольном пункте охраннику всегда надлежало появляться в точно обусловленное время, не то из его зарплаты удерживали в виде штрафа значительную сумму. Надо было строго соблюдать график движения по подвалу, чтобы оказаться на месте в случае появления грабителей. Они были весьма педантичными людьми и никогда не отступали от заведенного распорядка. У Колена ныла правая нога. В подвале, выстроенном из твердого искусственного камня, пол был неровным и выщербленным. Когда Колен пересек восьмую белую черту, он прибавил шагу, чтобы вовремя оказаться у тридцатого столба. Он громко запел, подбадривая себя, но тут же умолк, потому что эхо посылало ему назад угрожающие рваные слова и к тому же на совсем другой мотив. Ноги у него просто отваливались, но он шел, не останавливаясь, и наконец миновал тридцатый опорный столб. Он машинально обернулся, и ему почудилось что-то за спиной. На этом он потерял пять секунд и тут же сделал несколько торопливых шагов, чтобы их наверстать. LXII В гостиную уже нельзя было войти. Потолок опустился почти до пола, и между ними протянулись какие-то полурастительные, полуминеральные стебли, которые бурно разрастались в сыром полумраке. Дверь в коридор больше не открывалась. Оставался только узкий проход, который вел от входной двери прямо в комнату Хлои. Исида прошла первой, Николя двинулся за ней следом. Он был явно не в себе. Что-то распирало внутренний карман его пиджака, и он то и дело прижимал руку к груди. С порога Исида оглядела комнату. Вокруг кровати по-прежнему стояли цветы. Хлоя с трудом удерживала в руках, бессильно лежащих на одеяле, большую белую орхидею, которая, впрочем, казалась бежевой в сравнении с прозрачной белизной ее кожи, глаза у Хлои были открыты, но она едва шевельнулась, когда Исида присела возле нее. Николя взглянул на Хлою и отвернулся. А ему так хотелось ей улыбнуться. Он подошел и погладил ей руку. Потом он тоже сел. Хлоя медленно опустила веки и снова подняла их. Казалось, она была рада приходу друзей. -- Ты спала? -- тихо спросила Исида. Хлоя взглядом ответила, что нет. Исхудалыми пальцами искала она руку Исиды. Под левой ладонью Хлои притаилась мышка и посверкивала оттуда черными живыми глазками. Мышка проворно засеменила по одеялу к Николя. Он осторожно поднял ее, поцеловал в шелковистую мордочку, и мышка вернулась к Хлое. Время от времени дрожь пробегала по цветам, стоящим вокруг кровати, они увядали на глазах, а Хлоя слабела с каждым часом. -- Где Колен? -- спросила Исида. -- Работа... -- еле слышно выдохнула Хлоя. -- Не разговаривай, -- сказала Исида. -- Я по-другому буду задавать вопросы. Она наклонила красивую голову к подушке, коснувшись прядью каштановых волос щеки Хлои, и осторожно поцеловала ее. -- Он работает в банке? -- спросила она. Хлоя опустила веки. Из прихожей донеслись шаги, и в дверях показался Колен. В руках у него были свежие цветы, однако с работы его уволили. Грабители пришли слишком рано, да и вообще у него уже не было сил шагать. Но он пересиливал себя, старался, как только мог, и вот он принес домой хоть немного денег и эти цветы. Хлоя, казалось, теперь успокоилась, она почти улыбалась, и Колен, усевшись на кровать, придвинулся совсем вплотную к ней. Его любовь была ей уже непосильна, и он едва касался ее, боясь причинить ей лишние страдания. Потемневшими от работы пальцами он пригладил ее волосы. Их теперь было четверо: Николя, Колен, Исида и Хлоя. Николя заплакал, потому что Шик и Ализа уже никогда не придут, и Хлое было очень плохо. LXIII Колену платили теперь много денег, но это уже ничего не меняло. Он должен был обходить по выданному ему списку многие квартиры и за сутки предупреждать указанных в нем людей о несчастьях, которые их ожидают. Ежедневно он отправлялся и в бедные квартиры, и в богатые, поднимался по бесчисленным лестницам. Всюду его встречали очень плохо. Ему швыряли в лицо тяжелые, ранящие его предметы и жесткие, колючие слова, а потом выставляли за дверь. За это ему и платили, он добросовестно делал, что положено. Он не бросал своей работы. Ведь это было единственное, что он умел делать, -- терпеть, когда его выставляют за дверь. Усталость снедала его, от нее костенели колени и проваливались щеки. Глаза его видели теперь только людские уродства. Он беспрестанно сообщал о бедах, которые случатся, а его беспрестанно гнали взашей с воплями, слезами, проклятьями. Колен поднялся по лестнице, прошел по коридору и, постучав в дверь, тут же отступил на шаг. Когда люди видели его черную фуражку, они сразу же понимали, в чем дело, и в ярости накидывались на него, а он должен был все это молча сносить, за это он и получал деньги. Дверь отворили, он предупредил и поспешил уйти. Вслед ему полетело полено, оно угодило между лопаток. Он посмотрел в списке, кто там стоял следующим, и увидел свое имя. Тогда он кинул наземь свою фуражку и пошел по улице, и сердце его стало свинцовым, потому что он узнал, что завтра Хлоя умрет. LXIV Надстоятель разговаривал со Священком, Колен дождался конца их беседы и лишь тогда направился к ним. Он шел, как слепой, и то и дело спотыкался. У него перед глазами была Хлоя, недвижно лежащая на их брачной постели. Он видел ее матовую кожу, темные волосы и прямой нос, ее чуть выпуклый лоб, округлый и мягкий овал лица, ее опущенные веки, которые отторгли ее от этого мира. -- Вы пришли насчет похорон? -- спросил Надстоятель. -- Хлоя умерла, -- сказал Колен. И он сам услышал, как говорит "Хлоя умерла", но не поверил этому. -- Я знаю, -- сказал Надстоятель. -- Сколько денег вы намерены потратить на похороны? Вы, конечно, желаете, чтобы церемония была достойной. -- Да, -- сказал Колен. -- Я могу вам предложить весьма пышный обряд, стоимостью, примерно, в две тысячи инфлянков, -- сказал Надстоятель. -- Впрочем, если угодно, то можно и еще более дорогой... -- У меня всего лишь двадцать инфлянков, -- сказал Колен. -- Может быть, мне удастся раздобыть где-нибудь еще тридцать или сорок, но не сразу. Надстоятель набрал в легкие воздух и выдохнул его с гримасой отвращения. -- Значит, вы рассчитываете на церемонию для бедных. -- Я и есть бедный... -- сказал Колеи. -- И Хлоя умерла... -- Да, -- сказал Надстоятель, -- но перед смертью каждому человеку следует позаботиться о том, чтобы найти деньги на приличные похороны. Итак, у вас нет даже пятисот инфлянков? -- Нет, -- ответил Колен. -- Но я, пожалуй, мог бы увеличить сумму до сотни, если бы вы согласились дать мне рассрочку. Да понимаете ли вы, что это значит сказать самому себе "Хлоя умерла"? -- Видите ли, -- сказал Надстоятель, -- я к таким вещам привык, так что на меня это впечатление не производит. Вообще-то говоря, мне надо было бы посоветовать вам искать утешения у Бога, но боюсь, что на такую мизерную плату его беспокоить не положено... -- Я и не буду его беспокоить, -- сказал Колен. -- Не думаю, что он мог бы мне чем- нибудь помочь, раз Хлоя умерла... -- Что-то вы зациклились на этой теме, -- сказал Надстоятель. -- Подумайте о... Ну, я не знаю, о чем... О чем угодно... Допустим о... - Скажите, а за сто инфлянков будут приличные похороны? -- Я даже не хочу этого обсуждать, -- сказал Надстоятель. -- Уж на полтораста монет вы, надо думать, все же расщедритесь. -- Мне придется вам их долго выплачивать. -- У вас есть работа... Вы мне напишите расписку... -- Я готов, -- сказал Колен. -- В таком случае, -- сказал Надстоятель, -- вы, может быть, согласитесь на двести инфлянков, и тогда Священок и Пьяномарь будут за вас, а при ста пятидесяти они будут против вас. -- Нет, не смогу, -- сказал Колен. -- Не думаю, что эта работа будет у меня долго. -- Итак, мы остановились на ста пятидесяти, -- подвел итог Надстоятель. -- И это весьма прискорбно, потому что церемония и в самом деле будет гнусная. Вы мне отвратительны, молодой человек, вы оказались таким скрягой. -- Прошу прощения, -- сказал Колен. -- Ступайте писать расписку, -- сказал Надстоятель и грубо его оттолкнул. Колен налетел на стул. Надстоятель, пришедший в бешенство от этого шума, снова толкнул его в сторону тризницы и ворча пошел за ним следом. LXV Колен поджидал гробоносцев в прихожей своей квартиры. Оба явились, перепачканные с ног до головы, потому что лестница все больше разрушалась, но они были в такой старой и истлевшей форме, что лишняя дырка там или пятно дела не меняли. Сквозь лохмотья виднелись их нечистые, мосластые, поросшие рыжим волосом ноги. Гробоносны поздоровались с Коленом, похлопав его по животу, как это предусмотрено в регламенте дешевых похорон. Прихожая напоминала теперь коридор в подвале. Им пришлось пригнуть голову, чтобы добраться до комнаты Хлои. Те, кто доставили гроб, уже ушли. Место Хлои занял теперь старый черный ящик, весь во вмятинах и помеченный порядковым номером. Гробоносцы подхватили его и, используя как таран, вышвырнули в окно. Гробы сносили на руках по лестнице только в тех случаях, когда за похороны платили более пятисот инфлянков. "Так вот отчего, -- подумал Колен, -- ящик этот помят". И он заплакал, потому что Хлоя, должно быть, сильно ушиблась, а может, и разбилась от такого удара. Потом Колену пришло на ум, что она уже ничего не чувствует, и он заплакал пуще прежнего. Ящик с грохотом упал на булыжник мостовой и раздробил ногу игравшему там ребенку. Пиная гроб ногами, гробоносцы подогнали его к тротуару и лишь тогда подхватили на руки и водрузили на катафалк. Это был очень старый фургон, выкрашенный в красный цвет; один из гробоносцев сел за руль. За машиной шло очень мало народу: Николя, Исида, Колен да еще два-три незнакомых им человека. Фургон ехал довольно быстро, и им пришлось бежать, чтобы не отстать. Шофер горланил какие-то песни. Он вел машину молча, только если за похороны платили больше двухсот пятидесяти инфлянков. Перед церковью катафалк остановился, но фоб с него так и не сняли, хотя все провожающие вошли внутрь для отпевания. Надстоятель с хмурым видом повернулся к ним спиной и невнятно начал панихиду. Колен стоял перед алтарем. Он поднял глаза. Перед ним на стене висел крест с распятым Иисусом. Вид у Иисуса был скучающий, и тогда Колен спросил его: -- Почему Хлоя умерла? -- Мы к этому не имеем никакого отношения, -- ответил Иисус. -- Не поговорить ли нам о чем-нибудь другом? -- А кто имеет к этому отношение? -- спросил Колен. Они разговаривали тихо, и остальные не слышали их беседы. -- Уж во всяком случае, не мы, -- сказал Иисус. -- Я пригласил вас на свою свадьбу, -- сказал Колен. -- Она удалась на славу, -- сказал Иисус, -- и я хорошо повеселился. Почему на этот раз вы дали так мало денег? -- У меня больше нет ни гроша, -- сказал Колен, -- а потом, это же не свадьба. -- Да, -- сказал Иисус. Казалось, он был смущен. -- Это совсем другое, -- сказал Колен. -- На этот раз Хлоя умерла... Я не могу подумать об этом черном ящике. -- М-м-м... -- промычал Иисус. Он глядел в сторону и, казалось, скучал. Надстоятель крутил трещотку и выкрикивал латинские стихи. -- Почему вы позволили ей умереть? -- спросил Колен. -- О, не упорствуйте! -- воскликнул Иисус. Он чуть пошевелился, пытаясь поудобнее расположиться на кресте. -- Она была такой нежной, -- сказал Колен. -- Она никогда никому не причиняла зла, ни в помыслах, ни в поступках. -- Религия тут ни при чем, -- процедил сквозь зубы Иисус и зевнул. Он слегка тряхнул головой, чтобы изменить наклон тернового венца на своем челе. -- Я не знаю, в чем мы провинились, -- сказал Колен. -- Мы этого не заслужили. Колен опустил глаза, Иисус ему не ответил. Тогда Колен снова посмотрел вверх. Грудь Иисуса мерно и неторопливо вздымалась, лицо дышало покоем, глаза были закрыты. Колен услышал, как из его ноздрей вырывается довольное посапыванье, словно мурлыканье сытого кота. В этот момент Надстоятель подпрыгнул сперва на одной ноге, потом на другой и задудел в трубу. На этом траурная церемония окончилась. Надстоятель первым покинул алтарь и направился в тризницу, чтобы там переобуться в грубые кованные железом башмаки. Колен, Исида и Николя вышли из храма и стали за катафалком. Тут появились Священок и Пьяномарь, облаченные в богатые светлые ризы, и принялись освистывать Колена, и, как дикари, кто во что горазд, плясать вокруг фургона. Колен зажал уши, но протестовать не мог, потому что сам заказал погребенье для бедных. Он даже не шелохнулся, когда в него полетели пригоршни камней. LXVI Они долго шли по улицам вслед за машиной. Прохожие больше не оборачивались им вслед. Спускались сумерки. Кладбище для бедных находилось очень далеко. Катафалк подпрыгивал на выбоинах мостовой, а мотор громко и весело постреливал, словно выпускал праздничные петарды. Колен уже ничего не слышал, он жил прошлым, иногда вдруг улыбка освещала его лицо, он вспоминал все. Николя и Исида шагали за ним следом. Исида время от времени касалась рукой плеча Колена. Шоссе вдруг кончилось, и грузовик остановился. Впереди был водоем. Гробоносцы вытащили из фургона черный ящик. Колен впервые попал на это кладбище, оно было расположено на острове неопределенной формы, меняющейся в зависимости от уровня воды. Он смутно вырисовывался сквозь туман. Дальше катафалк ехать не мог. На остров вела длинная пружинящая серая доска, конец которой терял