лг сразу же после получки... Гаю уже были должны пятьдесят пять фунтов. Время переодеваться во фланелевый костюм для физической подготовки настало очень быстро. Это было занятие, к которому Гай испытывал отвращение. Группа стажирующихся офицеров собралась в зале, освещенном дуговыми лампами. Два капрала гоняли по залу футбольный мяч. Один из них так наподдал по мячу ногой, что тот сильно ударился о стену чуть повыше голов офицеров. - Это наглость, - возмутился молодой парень по фамилии Ленард. Мяч ударился еще раз, намного ближе к ним. - По-моему, паренек делает это умышленно, - сказал Сарам-Смит. - Эй вы, двое там! - неожиданно раздался громкий и властный голос Эпторпа. - Вы что, разве не видите, что здесь офицеры?! А ну-ка забирайте мяч и - вон отсюда! Капралы бросили на них мрачный, недовольный взгляд, подобрали мяч и медленно вышли из зала с выражением полного презрения и безразличия. Закрыв за собой дверь, они громко расхохотались. Зал для физических занятий представлялся Гаю в виде какого-то экстерриториального помещения, в виде посольства враждебного иноземного народа, которое никак не вписывалось в размеренную казарменную жизнь военного городка. Преподавателем физической культуры был холеный молодой человек с напомаженными волосами, большим задом и неестественно блестящими глазами. Он демонстрировал свое мастерство, силу и ловкость с кошачьей грацией и довольно обидным для Гая самообладанием. - Цель физической подготовки - расслабиться, - сказал он, - и нейтрализовать цепенящее влияние старомодных строевых занятий. Некоторые из вас значительно старше других. Не напрягайтесь. Не делайте больше того, на что вы чувствуете себя способными. Я хочу, чтобы вы занимались _с удовольствием_. Начнем с игры в мяч. Эти игры оказывали удручающее влияние даже на молодых, Гай стоял в шеренге, ловил футбольный мяч, когда он катился к нему между ног впереди стоящего, и посылал его дальше. По идее две шеренги должны были соревноваться. - Давайте, давайте! - кричал преподаватель. - Они опережают вас! Я играю за вас! Не подводите меня! За игрой следовали гимнастические упражнения. - Выполняйте их плавно и грациозно, джентльмены, как будто вы вальсируете с вашей любимой девушкой. Очень хорошо, мистер Триммер. Очень ритмично. В старые времена подготовка солдата заключалась в том, что он длительное время стоял по стойке "смирно" и выполнял упражнение "ходьба на месте". Современная наука доказала, что ходьба на месте может вызвать сотрясение позвоночного столба. Именно поэтому в наше время всякая дневная работа заканчивается получасовой разминкой. "Этот человек на войну не пойдет, - подумал Гай. - Он останется в своем ярко освещенном зале, будет тренировать свои мышцы, ходить на руках, прыгать, как резиновый мяч, пусть даже небеса разверзнутся". - В Олдершоте занятия повышенного тина проводятся под музыку... "Этому человеку, - продолжал размышлять Гай, - не нашлось бы места в почетной роте свободных алебардистов графа Эссекса. Он не стал бы ни "медным каблуком", ни "яблочником". После физической подготовки еще одно переодевание, а затем лекция капитана Бозанке по военному праву. И лектор, и слушатели находились в одинаковом коматозном состоянии. Капитан Бозанке вполне довольствовался тишиной. - ...Очень важно своевременно вносить все поправки в общеармейский устав, сразу же, как только они опубликуются, и строго придерживаться их в дальнейшем. Своевременно вносите поправки в свой экземпляр общеармейского устава, и тогда крупные ошибки будут исключены. В шесть тридцать их подняли, распустили, и рабочий день наконец закончился. Капитан Бозанке попросил Гая и Эпторпа задержаться. - Послушайте, - сказал он, - я наблюдал, как вы занимаетесь физической подготовкой. Как вы полагаете, она приносит вам какую-нибудь пользу? - Я не сказал бы, - ответил Гай. - По-моему, для таких, как вы, это просто нелепо. Если хотите, можете не посещать эти занятия. Только не болтайтесь в буфетной комнате. Сидите в своей комнате, а если кто-нибудь спросит - скажите, что зубрите военное право. - Большое спасибо, сэр. - Не исключено, что вам придется командовать ротой. Военное право пригодится куда скорее, чем физкультура. - Если позволите, я хотел бы посещать занятия по физической подготовке, - сказал Эпторп. - Чувствую, что после строевых занятий мне обязательно надо хоть немного разминаться. - Как вам угодно. - Я привык к большим физическим нагрузкам, - сказал Эпторп Гаю, когда они пришли в свою комнату. - В том, что сержант Прингл сказал о сотрясении позвоночного столба, много правды. Боюсь, что с моим позвоночным столбом частично это уже произошло. В последние дни я чувствую себя не совсем в своей тарелке. Возможно, именно по этой причине. Я не хочу, чтобы обо мне могли подумать, что я чем-то хуже других. Вся беда, старина, в том, что моя жизнь была довольно трудной, и теперь это дает себя знать. - Кстати, раз уж ты не хочешь быть хуже других, не посылал ли ты ко мне, случайно, Сарам-Смита? - Правильно, посылал. Я не люблю ни давать, ни брать взаймы. Слишком много того и другого я испытал за свою жизнь. На каждом этаже было по две ванны. В каждой комнате потрескивали угольки в камине. Об этом заботились призванные из запаса старые солдаты-алебардисты, которых мобилизовали для обслуживания казарм. Это были лучшие часы дня. Гай слышал, как молодые офицеры весело сбегали по лестнице и направлялись в местные кинотеатры, отели и танцевальные залы. Он принял теплую ванну и сладко подремывал перед камином в плетеном оксфордском кресле. Ни на какой вилле на Средиземноморском побережье он не чувствовал себя так хорошо. Вскоре появился Эпторп и начал звать его в офицерское собрание. Парадная форма одежды для стажирующихся офицеров была необязательной. Ее приобрели себе только Эпторп и Гай, и это обстоятельство известным образом выделило их из числа других и приблизило к кадровым офицерам, не потому, разумеется, что они смогли ассигновать на покупку формы двенадцать гиней, чего другие были не в состоянии позволить себе, а потому, что таким образом они внесли личный вклад в традиции корпуса алебардистов. Когда оба "дядюшки" вошли в своей синей парадной форме в буфетную комнату офицерского собрания, они застали там только майора Тиккериджа и капитана Бозанке, сидящих перед камином. - Входите, входите, - пригласил майор Тиккеридж, - присаживайтесь с нами. - Он хлопнул в ладошки. - Музыку и баядер! Четыре джина! Гаю нравились майор Тиккеридж и капитан Бозанке. Ему нравился Эпторп. Ему нравилась написанная маслом картина над камином, на которой была изображена длинная, растянувшаяся до самого горизонта походная колонна алебардистов в пустыне. Он горячо и нежно полюбил весь корпус алебардистов. Обед в этот день был официальным. Председатель столовой офицерского собрания ударил по столу молотком из слоновой кости, капеллан прочитал молитву. Молодые офицеры, привыкшие к более быстрым и менее обильным приемам пищи, считали всю эту процедуру угнетающей. - Я бы назвал это излишней церемониальностью, - заметил Сарам-Смит. - Элементарный прием пищи они превращают прямо-таки в ритуальное действо. Стол освещался массивными, многорожковыми серебряными канделябрами в форме пальм, поставленных на колени варваров, знаменовавших собой военную историю прошедшего столетия. В столовой в этот вечер собралось около двадцати офицеров. Многие молодые офицеры веселились в городе; офицеры постарше находились со своими женами на виллах по соседству. Пить вино за обедом не разрешалось, за исключением случаев, когда приглашались гости. Гай совершил ошибку во время своего первого обеда здесь, заказав сухого вина. Ему сделали шутливое замечание: - Алло, дружище! Разве сегодня чей-нибудь день рождения? - Сегодня ассоциация зрелищного обслуживания дает здесь небольшой концерт. Пойдем? - спросил Эпторп. - А почему бы и не пойти? - Я, откровенно говоря, намеревался внести некоторые поправки в общевойсковой устав. - А я слышал, что писарь делает это всего за один фунт. - По-моему, такие вещи лучше делать самому, - сказал Эпторп. - Тем не менее надо, пожалуй, сходить хоть разок. Возможно, там будет наш капитан-комендант. Я еще ни разу не разговаривал с ним. - А о чем ты намереваешься говорить с ним? - Да так, ни о чем особенном. Обо всем, что придет в голову. - Ты же слышал, как начальник штаба сказал, что нас, возможно, назначат командирами рот, - заметил Гай через некоторое время. - А тебе не кажется, старина, что это похоже скорее на болтовню, чем на правду? Вскоре снова раздался удар молотка, капеллан прочитал молитву, и со стола все убрали. Гай никогда не переставал восхищаться ловкостью и проворством, с которыми снималась со стола скатерть. Капрал из обслуживающего персонала вставал у одного конца стола. Несколько солдат-официантов приподнимали над столом канделябры с горящими свечами. Затем едва уловимым, молниеносным движением рук капрал сдергивал длинную скатерть, и она, словно стремительный белый поток, послушно спадала к его ногам на пол. После этого всем предложили портвейн и нюхательный табак. Обед закончился. В казарменном городке алебардистов был свой гарнизонный театр. Когда Гай и Эпторп вошли в зал, почти все места были уже заняты. Первые два ряда предназначались для офицеров. В середине первого ряда сидел полковник, которого в соответствии со структурной организацией корпуса алебардистов величали капитан-комендантом; около него сидели его жена и дочь. Гай и Эпторп поискали взглядом свободные места и обнаружили таковые только рядом с полковником. Они постояли некоторое время в нерешительности. Гай уже хотел повернуть обратно, но Эпторп робко пошел вперед. - Проходите, проходите, - подбодрил их полковник. - Или вы боитесь, что вас увидят сидящими рядом с нами? Познакомьтесь с моей супругой и дочерью. Они заняли места бок о бок с высокопоставленными персонами. - Вы уезжаете домой на уик-энд? - спросила дочь полковника. - Нет. Видите ли, мой дом в Италии, - ответил Гай. - В самом деле?! Вы артист или кто-нибудь в этом роде? Как интересно! - А мой дом был в Бечуаналенде, - сказал Эпторп. - О, вам, наверное, есть что рассказать, - оживился полковник. - Ну что ж, пожалуй, пора начинать. Он дал знак кивком головы; загорелись огни рампы; полковник поднялся по ступенькам на сцену. - Мы все с нетерпением ждем этого концерта, - сказал он. - Эти очаровательные леди и совершеннейшие джентльмены проделали большой путь в такой холодный вечер, чтобы занять наш досуг. Давайте окажем им самый радушный прием, на который только способны алебардисты. Полковник под громкие аплодисменты возвратился на свое место. - По-настоящему артистов должен был бы представлять капеллан, - сказал он Гаю. - Но иногда я даю этому человеку возможность отдохнуть от его обязанностей. Из глубины сцены донеслись звуки рояля, и занавес медленно пополз вверх. Еще до того, как он полностью поднялся, капитан-комендант впал в глубокий, но не совсем беззвучный сон. На авансцене под эмблемой корпуса алебардистов расположилась небольшая концертная труппа в составе трех престарелых, сильно подкрашенных дам, бледного как мертвец и совершенно не подкрашенного пожилого мужчины и животного среднего рода и неопределенного возраста за роялем. Все они были одеты в костюмы пьеро и пьеретт. Раздался гром одобрительных аплодисментов. Представление началось бойкой песенкой. Головы в первом ряду одна за другой осели на стоячие воротники. Гай тоже не выдержал и задремал. Он проснулся примерно через час, разбуженный мощным голосом, ударившим в уши с расстояния всего нескольких футов. Это был голос бледного мужчины. Казалось, в его хилое нордическое тело на какое-то время вселился дух необыкновенно сильного тенора с юга. Этот же голос разбудил и капитан-коменданта. - О господи, не может быть, неужели уже "Боже, храни короля!"? - Нет, сэр, только еще "Да будет вечно Англия!". Капитан-комендант сосредоточился и прислушался. - Совершенно верно, - согласился он. - Никогда не могу определить вещь по мелодии, пока не услышу слова. У этого старика, кажется, есть голос, правда? Это был последний номер программы. Когда он закончился, все встали по стойке "смирно" и артисты вместе с присоединившейся к ним аудиторией исполнили государственный гимн. - В таких случаях мы всегда приглашаем артистов выпить бокал вина, - сказал полковник. - Вы можете собрать несколько молодых офицеров и оказать артистам эту честь. Я надеюсь, у вас больше опыта в обращении с артистическим миром, чем у нас. И еще, если в воскресенье вы никуда не уезжаете и ничем не заняты, милости просим к нам на завтрак. - С большим удовольствием, сэр, - сказал Эпторп, хотя не было никакой уверенности в том, что приглашение полковника относится не только к Гаю, но и к нему. - Вы тоже останетесь здесь? Да, да, конечно, приходите и вы. Мы будем очень рады. Капитан-комендант не пошел с ними в офицерское собрание. Два кадровых офицера и три или четыре офицера из группы Гая выступали в роли хозяев, принимавших гостей. Пожилые леди, снявшие с себя всякий грим и причудливые костюмы, потеряли все свое театральное обаяние и теперь очень напоминали своим видом домашних хозяек, только что совершивших ежедневные покупки. Гай оказался рядом с тенором, который был теперь без парика и на лысой голове которого торчало несколько клочков седых волос, что немного молодило его, но тем не менее оставляло очень пожилым. Его щеки и нос были усеяны прыщами, угрями и фиолетовыми прожилками, а глаза, окруженные множеством морщинок, слезились. Уже много недель Гай не видел лица больного человека. - Вы все очень гостеприимны. Особенно вы, алебардисты. "Медные головы" всегда занимали в моем сердце особое место. - "Медные каблуки", - поправил его Гай. - Да, да, конечно, я хотел сказать "медные каблуки". Однажды, в прошлую войну, мы были на фронте рядом с алебардистами. Мы тогда быстро нашли общий язык с вашими ребятами. Я служил в группе артистов, но не офицером. Пошел в армию рядовым и прослужил так всю войну. - А я пробрался в алебардисты совсем недавно. - О, вы так молоды!.. Нельзя ли еще чашечку этого замечательного кофе? Когда поешь, теряется так много энергии. - У вас хороший голос. - По-вашему, я пел хорошо? Никогда нет полной уверенности. - О, сегодня вы пели замечательно. - Конечно, мы далеко не первоклассная труппа. - Нет, нет, успех был полнейший. Они постояли молча. В группе офицеров, окруживших дам, раздался взрыв смеха. Там, по-видимому, все чувствовали себя свободно. - Еще кофе? - Нет, спасибо. Молчание. - Новости за последнее время, кажется, стали лучше, - сказал наконец тенор. - Да? - О, _намного_ лучше. - У нас времени на чтение газет почти не остается. - Да, представляю себе. Я завидую вам. В газетах сплошная ложь, - уныло проговорил тенор. - Нельзя верить ни одному слову. Но новости хорошие. В самом деле - отличные новости. Они поднимают настроение, - продолжал он, всплывая на поверхность из глубин уныния. - Каждое утро сообщают что-нибудь ободряющее. Как раз то, в чем мы нуждаемся в такое время. Вскоре прием закончился, и гости укатили в ночную тьму. - Довольно интересная личность этот дядечка, с которым ты разговаривал, - сказал Эпторп. - Да. - Настоящий артист. По-моему, он пел когда-то в опере. - Возможно. - В "Гранд-опера". Через десять минут Гай был в постели. Еще в детстве его приучили к ежевечернему самоанализу своей совести и искренним раскаяниям. С тех пор, как он поступил на военную службу, эта религиозная процедура переплеталась с преподанными в течение дня уроками. Он печально провалился в изложении приема составления винтовок в козлы: "...четные номера средней шеренги наклоняют ствол своей винтовки вперед и берут ее под правую руку магазинной коробкой вверх, ухватываясь одновременно за верхнюю антабку..." Он не совсем был уверен сейчас, что знает, у кого больше ребер - у кошки или у кролика. Ему хотелось бы, чтобы это он, а не Эпторп призвал к порядку дерзких капралов в зале для физических занятий. Он грубо поправил этого благопристойного меланхоличного старика, когда тот сказал "медные головы" вместо "медные каблуки". Соответствовало ли это тому истинно "алебардийскому радушию", которого от него ожидали? Много было оснований и для раскаяния, и для исправления. 2 К двенадцати часам в субботу казарменный городок буквально опустел, все уехали или ушли куда-нибудь. Гай, как обычно, остался. В том, что Гай никуда не выезжал, играли свою роль и горькие воспоминания, которых у него было больше, чем у других, и его скромное финансовое положение, и его парадная форма, и его равнодушие к спорту, и любые иные определявшиеся возрастом качества, которые в совокупности отличали его от более молодых офицеров. Однако главную роль в решении Гая оставаться в казарме сыграло элементарное желание отдохнуть и уединиться. Эпторп уехал играть в гольф с одним из кадровых офицеров: Гай довольствовался в день отдыха тем, что был свободным, носил весь день одну и ту же одежду, выкуривал сигару после завтрака, ходил в город, чтобы купить свои любимые еженедельные газеты - "Спектейтор", "Нью-стейтсмен" и "Тэблет", - и неторопливо читал их, сидя перед камином в своей комнате. За этим занятием и застал его возвратившийся поздно вечером Эпторп. На нем были фланелевые брюки и твидовый пиджак, отделанный кожей. Глаза Эпторпа потускнели, поглупели и посоловели. Эпторп был под мухой. - Привет! Ты обедал? - Нет. И не намеревался. Не обедать очень полезно для здоровья. - Никогда не обедать, Эпторп? - Ну что ты, старина, я же не это имел в виду. Конечно же, не никогда. Иногда. Желудку надо изредка предоставлять отдых. Иногда необходимо быть самому себе доктором. Первое правило здоровья - держи ноги сухими; второе - давай отдых желудку. А третье ты знаешь? - Нет. - Я тоже не знаю. Но ничего. Придерживайся этих двух правил и будешь здоровым. Знаешь, Краучбек, ты, по-моему, выглядишь неважно. Я начинаю беспокоиться за тебя. Ты знаешь Сандерса? - Да. - Я играл с ним в гольф. - Ну и как, игра удалась? - Это было ужасно! Сильный ветер и отвратительная видимость. Взяли восемь лунок и на этом закончили. У Сандерса есть брат в Касанге. Ты, наверное, думаешь, что это рядом с Макарикари. - А разве нет? - Около тысячи двухсот миль, вот тебе и рядом. Знаешь, старина, для человека, который странствовал столько, сколько странствовал ты, твои знания не больно-то велики. Тысяча двести проклятых миль зарослей, а ты говоришь - рядом! - Эпторп присел и с грустью посмотрел на Гая. - Но дело, собственно, не в этом, - продолжал он. - Что тут волноваться? Зачем ехать в Макарикари? Почему не остановиться в Касанге? - В самом деле, почему? - Потому, что Касанга - это отвратительнейшая дыра. Вот почему. Однако если тебе нравится это место, ради бога, живи там. Только уж, пожалуйста, не зови меня туда, вот и все, старина. Конечно, там брат Сандерса, это верно. Если этот брат такой же, как Сандерс, то он совсем не умеет играть в гольф, но я нисколько не сомневаюсь, что ты будешь весьма доволен его компанией в Касанге. Это совершеннейшая дыра. Не могу понять, что тебе нравится там. - Почему бы тебе не лечь спать? - Один, - ответил Эпторп, - вот почему. Всегда одно и то же, где бы ты ни был: в Макарикари, в Касанге... Везде. Тебе весело, когда ты пьешь с друзьям в клубе, ты чувствуешь себя прекрасно, а потом, когда все это кончается, ты ложишься спать снова один. Мне нужна женщина, вот что. - Ты же знаешь, в нашем городке женщин нет. - Для компании, понимаешь? Вез другого-то я вполне могу обойтись. Не подумай, что у меня что-нибудь не получалось в свое время. Надеюсь, что и впредь получится. Но я могу делать, а могу и не делать это. Я выше секса. Там, где нет женщин, хочешь не хочешь, а приходится быть выше секса, иначе он тебе покоя не даст. Но без компании я обойтись не могу. - А я могу. - Ты хочешь сказать, что мне пора уйти? Ну что ж, старина, я не такой толстокожий, как ты, может быть, думаешь. Я понимаю, когда мое присутствие нежелательно. Извини, что я навязывался тебе так долго. Приношу свои глубочайшие извинения. - Отлично. Завтра увидимся. Но Эпторп не уходил. Он сидел, уныло вытаращив глаза, как будто следил за шариком в рулетке, который скользил по номерам все медленнее и медленнее. О чем он заговорит еще? О женщинах? Об Африке? О здоровье? О гольфе? Эпторп заговорил о ботинках. - Сегодня я был в ботинках на каучуке, о чем весьма сожалею, - сказал он печально. - Испортили мне всю игру. Никакого захвата. - Не лучше ли тебе все-таки лечь спать? Прошло не менее получаса, прежде чем Эпторп наконец поднялся со стула. Однако поднявшись, он тут же снова тяжело опустился вниз и сел, теперь уже на пол, по-видимому, совершенно не замечая перемены в своем положении и продолжая изрекать бессмыслицу. Наконец сознание его неожиданно прояснилось, и он сказал: - Послушай, старина, я чрезвычайно доволен нашим разговором. Надеюсь, как-нибудь на днях мы продолжим его, а сейчас меня клонит ко сну. Если не возражаешь, я буду спать, ладно? Эпторп завалился на бок и умолк. Гай лег в кровать, выключил свет и вскоре тоже заснул, убаюканный шумным ритмичным дыханием Эпторпа. Ночью Гая разбудили громкие охи, проклятья и грохот отталкиваемых стульев. Он включил свет. Эпторп, часто моргая, стоял посреди комнаты. - Доброе утро, Краучбек, - сказал он с чувством собственного достоинства. - Я пробираюсь в сортир. Никак не найду дорогу в темноте. Спокойной ночи. Шатаясь, он вышел из комнаты, не прикрыв за собой дверь. Утром денщик, разбудив Гая, доложил: - Мистер Эпторп заболел. Он просил вас зайти к нему, когда вы встанете. Гай обнаружил друга лежащим в постели, с блестящей металлической медицинской коробочкой на коленях. - Мне сегодня что-то нездоровится, - сообщил Эпторп. - Какое-то неважное состояние. Надо будет полежать. - Тебе помочь чем-нибудь? - Нет, нет. Просто заболел живот. У меня это бывает временами, особенно после Бечуаналенда. "Бочуанский живот". Я знаю, как лечить его. - Он размешивал стеклянной палочкой белесоватую жидкость. - Вот только как быть с тем, что я обещал капитан-коменданту пожаловать к нему на завтрак? Надо каким-то образом уведомить его. - А почему бы не послать ему самую обыкновенную записку? - Я как раз это и имею в виду, старина. На военной службе это всегда называется "уведомить", понимаешь? - А ты помнишь вчерашний разговор _со мной_? - Конечно, помню. Что за странный вопрос, старина?! Я не очень-то разговорчив, как тебе хорошо известно, но иногда люблю поболтать с достойным собеседником. Но сегодня я неважно себя чувствую. На площадке для гольфа было ужасно холодно и сыро, а я, когда простужусь, всегда страдаю от этого проклятого "бечуанского живота". Послушай, старина, не достанешь ли ты мне бумагу и конверт? Лучше сообщить капитан-коменданту заблаговременно. - Он выпил лекарство. - Будь добр поставить это куда-нибудь так, чтобы я мог дотянуться. Гай взял медицинскую коробочку, в которой при ближайшем рассмотрении оказались только пузырьки с наклейкой "яд", поставил ее на стол и принес Эпторпу бумагу. - Как ты думаешь, если начать со слов: "Сэр, я имею честь..."? - Нет. - Просто: "Дорогой полковник Грин"? - Или: "Дорогая миссис Грин". - Вот так, пожалуй, правильно. Такое начало будет самым подходящим. Молодец, старина. Конечно же, надо начать со слов: "Дорогая миссис Грин". Одной из характерных традиций алебардистов было устойчивое религиозное содружество. Католицизм и сектантство в регулярной армии были почти неизвестны. Остающиеся на сверхсрочную службу готовились к конфирмации капелланами в ходе первоначального обучения. Приходская церковь в городе являлась и полковой церковью. На воскресные заутрени для алебардистов резервировалась вся задняя часть нефа, и они маршировали из казармы в церковь под звуки своего оркестра. После церковной службы гарнизонные леди - сиречь жены, вдовы и дочери, которых в городе было хоть отбавляй, газоны которых подстригались алебардистами и добротные куски говядины для которых незаконно поставлялись из казарменных складов, - сходились с молитвенниками в руках в офицерское собрание для часового отдыха и сплетен. Нигде во всей Англии воскресные дни не были так полно и так откровенно похожи на воскресные дни викторианской эпохи, как в военном городке алебардистов. Как единственному офицеру-католику, Гаю поручили шефство над всеми другими католиками. Их было двенадцать человек, все военнообязанные ополченцы. Он осматривал их на плацу и строем отводил к мессе в небольшую церквушку на окраинной улице. Священник - недавний выпускник католической семинарии в Мэйнуте - не проявлял никакого энтузиазма ни к делу союзников, ни к английской армии, которую он рассматривал всего лишь как причину и источник безнравственности в городе. После мессы, пока солдаты ожидали на улице построения для обратного марша, священник остановил Гая у ворот. - Не хотите ли, капитан, вернуться в церковь и подбодриться немного? Добрая душа подарила мне бутылку виски, надо бы открыть ее. - Нет, спасибо, отец Уэлан. Мне нужно отвести солдат в казармы. - Что же это, интересно, за армия, в которой десять взрослых парней не могут пройти и полумили самостоятельно? - Сожалею, но таков приказ, отец мой. - И еще одно маленькое дельце, капитан, - список людей. Их светлость хотел бы иметь список всех посещающих церковь католиков. Я, кажется, уже говорил вам об этом в прошлое воскресенье. - Очень хорошо, что вы проявляете такую заботу о нас. По-моему, поскольку у нас нет католического капеллана, вам нужно получить милостивое согласие военного министерства. Так ведь, отец Уэлан? - Хорошо, капитан. Но разве у меня самого нет законного права? - Я не капитан, отец мой. Напишите-ка вы лучше об этом начальнику штаба. - А как мне различать ваших офицеров, если я не военный и совсем не разбираюсь в этом? - Просто напишите: "Начальнику штаба. Королевский корпус алебардистов". Письмо дойдет, будьте уверены. - Ну ладно. Раз вы не можете, значит, не можете, как я понимаю. Бог с вами, капитан, - сказал священник раздраженно и повернулся к ожидавшей его, но не замеченной им ранее женщине. - Ну, дорогая, какие заботы тебя одолевают? На обратном пути они прошли мимо приходской церкви - величественной и вычурной башни, возвышающейся над припавшей к земле старинной постройкой из кремневой гальки и серого камня, с низкими орнаментальными арками и небольшими выступами. Церковь находилась на заботливо ухоженном кладбище позади многолетних тисовых деревьев. Внутри церкви с подбалочников свешивались похожие на паутину знамена алебардийского корпуса. Гай хорошо знал их. Он часто останавливался здесь по субботам, когда ходил в город за еженедельными газетами. Из-под таких же сводов когда-то отправился в свое незавершенное странствование Роджер де Уэйброук, надев на свою мадам пояс целомудрия. Когда Гай возвратился в офицерское собрание, женская половина алебардистов, имевшая несравненно большую, чем леди Уэйброук, свободу передвижения, заняла почти весь холл для гостей. Гай был теперь знаком с большинством дам и в течение получаса помогал заказывать херес, подавал пепельницы и подносил огонь для сигарет. Один стажирующийся офицер из его группы, атлетически сложенный молодой человек по фамилии Ленард, пришел в это утро со своей женой. По внешнему виду женщины можно было безошибочно сказать, что она ожидала ребенка. Гай знал Ленарда совсем мало, ибо тот ночевал в городе и там же проводил все вечера, но, по мнению Гая, Ленард весьма подходил для службы в корпусе алебардистов. Эпторп выглядел как и всякий опытный солдат, но Ленард, казалось, был специально создан для этого рода войск. В мирное время он работал в страховой конторе и каждую зимнюю субботу, положив в свой старый кожаный саквояж спортивное облачение, ездил во второй половине дня на отдаленные футбольные поля, где играл за свой клуб полузащитником. В своей первой приветственной речи капитан-комендант намекнул, что после войны некоторым из стажирующихся офицеров, возможно, присвоят постоянный воинский чин. Гай представлял себе Ленарда через двенадцать лет таким же волосатым, любезным и разговорчивым, как майор Тиккеридж. Но такое представление он имел лишь до того момента, как познакомился с женой Ленарда. Чета Ленардов сидела с Сарам-Смитом, обсуждая денежные проблемы. - Я просто вынужден сейчас быть здесь, - поведал им Сарам-Смит. - Прошлый уик-энд я отправился в город, и это стоило мне больше пятерки. Когда я работал, то тратил такую сумму, не задумываясь. А теперь, в армии, приходится считать каждый пенс. - А это правда, мистер Краучбек, что после рождества вас всех переведут куда-то? - спросила миссис Ленард. - Думаю, что правда. - Куда же это годится? Не успеешь обосноваться на одном месте, как уже нужно переезжать куда-то еще. Я не вижу в этом никакого смысла. - Чего уж от меня не дождутся, - продолжал Сарам-Смит, - так это того, чтобы я купил планшет. Или этот проклятый устав... - Говорят, что мы должны будем платить за полевую форму одежды, когда нам выдадут ее. По-моему, это уж чересчур, - сказал Ленард. - Быть офицером совсем невыгодно, - гнул свое Сарам-Смит. - Тебя то и дело заставляют покупать вещи, совершенно тебе не нужные. Военное министерство так усердно заботится о рядовых чинах, что у него совсем не остается времени для бедных офицеров. Во вчерашний счет за обед мне вписали три шиллинга под графой "концерт". Я спросил, за что должен платить эти деньги, и мне ответили, что это моя доля в оплате угощения артистов из ассоциации зрелищного обслуживания. А между тем я ни на концерте, ни тем более на угощении не был. - Конечно. Вы этих артистов не звали сюда и вовсе не намеревались угощать их, правда ведь? - спросил Ленард. - Разумеется. Мне этот концерт совершенно ни к чему, - ответил Сарам-Смит. - К тому же половина угощения наверняка попала в рот кадровых офицеров. - Тише! - предостерег его Ленард. - Один из них идет к нам. К ним подошел капитан Сандерс. - Миссис Ленард, - обратился он к жене Ленарда, - надеюсь, вам известно, что капитан-комендант приглашает вас с супругом на завтрак сегодня? - Да, мы получили приглашение, - ответила миссис Ленард с кислой миной. - Чудесно. Мне надо найти еще одного человека. Эпторп не сможет прийти. Вы уже приглашены, Краучбек, правда? А как вы, Сарам-Смит? Уверяю, вы останетесь довольны. - Это приказ? - Конечно же нет. Это всего-навсего приглашение, но... _от капитан-коменданта_. - О, тогда конечно. - Мне так и не удалось повидаться с "дядюшкой" Эпторпом сегодня утром, - обратился Сандерс к Гаю. - Как он чувствует себя? - Ужасно. - Вчера он, кажется, выпил лишнего. Попал в гольф-клубе в веселую компанию. - Утром у него был "бечуанский живот". Расстройство желудка. - Да? Это какое-то новое название. - Интересно, а как он назвал бы _мой_ животик? - заметила миссис Ленард. Сарам-Смит громко засмеялся. Капитан Сандерс покинул их и перешел к другой группе офицеров. - Дейзи, ради бога, веди себя прилично, - взмолился Ленард. - Я рад, что и вы идете на завтрак, "дядюшка". Нам придется осаживать Дейзи, она сегодня в дурном расположении. - Скажу только, что мне очень хотелось бы, чтобы _Джим сам_ допустил какую-нибудь оплошность. Он играет здесь в солдатики всю неделю, и я почти не вижу его. Уж по воскресным-то дням его могли бы и отпускать. В любом порядочном заведении воскресный день - это день отдыха. - Наш капитан-комендант, кажется, очень хороший человек. - Возможно, и хороший, вам лучше знать. Моя тетка Марджи тоже хорошая. Однако не думаю, что ваш капитан-комендант согласится провести с ней хоть один выходной день. - Не обращайте внимания на Дейзи, - сказал Ленард. - Просто она всегда с нетерпением ждет воскресные дни, поскольку не любит бывать в обществе и встречаться с людьми, особенно теперь, в таком положении. - По-моему, алебардисты слишком высокого мнения о себе, - сказала миссис Ленард. - В авиации положение иное. Мой брат, подполковник авиации, ведает продовольственным обеспечением. Он говорит, что выполняет обычную работу и что его обязанности даже проще многих других. Вы же не можете забыть, что вы алебардисты, даже в воскресенье. Посмотрите вокруг, и вы убедитесь в этом. Сарам-Смит бросил взгляд на офицеров и их дам. У большинства на коленях лежали молитвенники и перчатки, в руках были сигареты и бокалы с хересом; отовсюду доносились звонкие и веселые голоса. - Стоимость выпитого здесь хереса, надо полагать, тоже будет включена в счет за питание, - пробормотал Сарам-Смит. - А сколько, по-вашему, капитан-комендант начислит нам за завтрак? - Тише, тише! - во второй раз предостерег его Ленард. - Я хотела бы, чтобы Джим попал в авиацию, - сказала миссис Ленард. - Уверена, что этого можно было бы добиться. В авиации вы всегда на одном месте. Там вы обосновываетесь на какой-нибудь базе и заняты лишь в определенные часы, как будто ходите на работу. Да и люди вокруг хорошие. Разумеется, я не позволила бы Джиму летать. Там ведь очень много такой работы, как у моего брата. - В военное время быть в аэродромном персонале, конечно, хорошо, - согласился Сарам-Смит. - Но после войны - совсем другое дело. Надо думать и о мирном времени. В бизнесе мирного времени у алебардистов намного больше шансов на успех, чем у аэродромного персонала. Без пяти час миссис и мисс Грин - жена и дочь капитан-коменданта - поднялись со своих мест и позвали гостей. - Опаздывать нельзя, - сказала миссис Грин. - На завтраке будет Бен Ритчи-Хук. Он ужасно сердится, когда его вынуждают ждать трапезы. - По-моему, он ужасен всегда, - заметила мисс Грин. - Ты не должна так говорить о будущем бригадире алебардистов. - Это тот человек, о котором ты мне рассказывал? - спросила миссис Ленард, которая выражала свое неодобрение к приглашению тем, что разговаривала только с мужем. - Человек, который сносит людям головы? - Да. Он всегда кажется сердитым. - Мы все очень любим его, - сказала миссис Грин. - Я слышал о нем, - сказал Сарам-Смит таким тоном, как будто быть известным ему означает кроме прочего и что-то дурное, то же, например, что быть известным полиции. Гай тоже слышал о Ритчи-Хуке довольно часто. Это был знаменитый enfant terrible [человек, ставящий других в неловкое положение своей бестактной непосредственностью (фр.)] первой мировой войны; самый молодой командир роты в истории корпуса алебардистов, наиболее медленно продвигавшийся по иерархической лестнице; имеющий много ранений, много наград, представленный к награждению крестом Виктории; дважды судимый военным трибуналом за неподчинение приказам в боевой обстановке; дважды признанный невиновным вследствие замечательных успехов, достигнутых им в ходе самостоятельных действий; мастерски владеющий шанцевым инструментом; если подчиненные приносили в качестве трофеев каски, то Ритчи-Хук однажды возвратился из рейда по ничейной территории, держа в каждой руке по истекающей кровью голове немецких часовых. Мирные годы были для него годами непрекращающихся конфликтов. В каком бы месте, от графства Корк до Мато-Гроссо, ни появлялись кровь и пороховой дым, там неизменно оказывался и Ритчи-Хук; Последнее время он колесил по Палестине и бросал ручные гранаты во дворы домов инакомыслящих арабов. Это лишь небольшая доля того, что Гай слышал о Ритчи-Хуке в офицерском собрании. Капитан-комендант жил в добротном каменном доме, построенном на окраине казарменного военного городка. Подходя к дому, миссис Грин спросила: - Из вас кто-нибудь курит трубку? - Нет. - Нет. - Нет. - Жаль. Вен предпочитает людей, курящих трубку. А сигареты? - Да. - Да. - Да. - Это плохо. Он предпочитает, чтобы люди совсем не курили, раз не курят трубку. Мой муж в присутствии Вена всегда курит только трубку. Он, конечно, старше по чину, но в отношениях с Беном это в счет не идет. Мой муж побаивается Бена. - Папа всегда приходит в замешательство в присутствии Ритчи-Хука, - сказала мисс Грин. - На него прямо-таки смотреть жалко. Ленард громко засмеялся. - Я не вижу в этом ничего смешного, - сказала миссис Ленард. - _Я_ буду курить, если захочу. Однако никто другой из приглашенных не присоединился к бунтарскому высказыванию миссис Ленард. Три стажирующихся алебардиста посторонились, чтобы дать возможность дамам пройти первыми, и, охваченные дурным предчувствием, последовали за ними через калитку палисадника. И действительно, отделенный всего лишь зеркальным стеклом окна гостиной, перед ними тотчас же предстал подполковник Ритчи-Хук, который в ближайшее время должен был стать бригадиром; он свирепо смотрел на них своим единственным, внушающим ужас глазом. Глаз был такой же черный, как и бровь над ним, как и повязка, закрывавшая место второго глаза на другой стороне свернутого набок костлявого носа. Ритчи-Хук смотрел этим глазом через монокль в стальном ободке. Он осклабился во весь рот дамам, бросил нарочито внимательный взгляд на свои огромные часы на руке и пробормотал что-то тихо, но явно с иронией. - О, дорогой, - негромко молвила миссис Грин, - мы, должно быть, опоздали. Они вошли в гостиную; полковник Грин, буквально трепетавший до этого от страха, взял небольшой серебряный поднос и, глупо улыбаясь, предложил бокалы с коктейлем. Подполковник Ритчи-Хук, скорее как сторожевой пес, чем как человек, узурпировавший права хозяина, широко шагнул им навстречу. Миссис Грин попыталась выполнить обычную функцию и представить гостей, но Ритчи-Хук бесцеремонно перебил ее: - Фамилии еще раз, пожалуйста. Произносите их четко. Ленард, Сарам, Смит, Краучбек? Но я вижу только троих. Где же Краучбек? А, понимаю, понимаю. А кому принадлежит мадам? - Он метнул свой свирепый взгляд на миссис Ленард. - Не я принадлежу, а _мне_ принадлежит вон тот, - развязно ответила миссис Ленард, кивнув в сторону мужа. Все получилось намного проще и лучше, чем предполагал Гай. Только Ленард, казалось, чувствовал себя несколько раздраженным. - Отлично! - сказал Ритчи-Хук. - Очень хорошо! - Он любит, когда с ним разговаривают так, - заметила миссис Грин, а полковник Грин восторженно вытаращил глаза. - Джин для этой леди! - крикнул подполковник Ритчи-Хук. Он вытянул искалеченную правую руку в черной перчатке, на которой уцелели только средний, указательный и половина большого пальца, схватил бокал и преподнес его миссис Ленард. Но веселое настроение быстро улетучилось, и бокал для себя Ритчи-Хук уже не взял. - Очень хороший напиток, если вам не нужно быть на ногах после завтрака, - добавил он. - Что ж, мне не нужно, - сказала миссис Ленард. - По воскресным дням я обычно отдыхаю. - На передовой не существует никаких воскресных дней, - возразил подполковник Ритчи-Хук. - С этой привычкой соблюдать уик-энды можно проиграть войну. - Вы бьете тревогу и наводите уныние, Бен. - Извини, Джеф... Этот полковник всегда был самым башковитым человеком, - добавил Ритчи-Хук, как бы объясняя смиренное согласие с критикой Грина. - Он был начальником оперативно-разведывательной части штаба бригады, когда я командовал всего только взводом. Потому-то он и живет в этом прелестном особняке, в то время как я прозябаю в палатках. Вы когда-нибудь жили в палатке? - неожиданно спросил он Гая. - Да, сэр, непродолжительное время. Я жил в Кении и несколько раз путешествовал по отдаленной дикой местности. - Это очень хорошо. Джин для старого колониста! - Он снова протянул черную культяпку, схватил еще один бокал с коктейлем и всунул его в руку Гая. - А охотиться вам приходилось? - Однажды я убил старого льва, который забрел на ферму. - А как ваша фамилия? Краучбек? Я знал одного молодого офицера из Африки. Но у него, кажется, была другая фамилия. Вот увидите, ваш африканский опыт пригодится вам больше, чем сотня штыков. В моих списках есть один никудышный парень, проживший половину своей жизни в Италии. Я и пенса не дам за его опыт. Мисс Грин подмигнула Гаю, но промолчала. - Я тоже повеселился в Африке, - продолжал Ритчи-Хук. - После одного очередного несогласия с начальством меня откомандировали в пехоту в Африке. Хорошие ребята, если держать их в ежовых рукавицах, но чертовски боятся носорогов. Один из наших лагерей был разбит около озера, и вы знаете, каждый божий вечер через плац для строевых занятий этого лагеря на водопой к озеру повадился ходить носорог. Чертовская наглость! Я хотел пристрелить его, но командир понес какую-то чепуху насчет того, что необходимо иметь разрешение на отстрел дичи. Это был необыкновенный консерватор и весьма щепетильный офицер, который имел не менее десятка рубашек, - пояснил Ритчи-Хук, как бы давая точное определение типу человека, повсеместно признаваемому отвратительным. - Так вот, на следующий день я установил на месте водопоя несколько ракет с взрывателями и взорвал их прямо перед носом этого наглого зверя. Я никогда не видел, чтобы какой-нибудь носорог бежал быстрее, чем этот! Прямиком через лагерь! Наскочил на какого-то чернокожего и ударил его прямо в живот. Какой раздался вопль, если бы вы слышали! После этого меня уже ничто не могло удержать от выстрела в него. Конечно, не в тот момент, когда он вонзился своим носом в сержанта. - Что-то наподобие "бечуанского живота", - заметила миссис Ленард. - А? Что такое? - отозвался подполковник Ритчи-Хук, недовольный на этот раз развязностью миссис Ленард. - А где это происходило, Бен? - вмешалась миссис Грин. - Сомали. На границе с Огаденом. - А я и не знал, что в Сомали водятся носороги, - сказал полковник Грин. - Теперь их там на одного меньше. - А как же сержант? - О, через неделю он уже ходил на строевые занятия. - Не все из того, что говорит подполковник Ритчи-Хук, следует принимать всерьез, - сказала миссис Грин, обращаясь к Гаю. Они прошли в комнату, где был накрыт стол для завтрака. У стола стояли два алебардиста. Миссис Грин подошла к столу первой. Ритчи-Хук схватил искалеченной рукой в перчатке вилку, пронзил ею кусок мяса, быстро изрезал его на квадратные кусочки, положил нож, переложил вилку в другую руку и начал торопливо и молча есть, окуная кусочки мяса в соус из хрена и бросая их один за другим в рот. Через некоторое время он опять заговорил. Находись подполковник Ритчи-Хук на каком-нибудь менее радушном приеме, будь на нем форма не алебардистов, а какая-нибудь иная, могло бы показаться, что он, уязвленный бесцеремонным вмешательством миссис Ленард в его речь, всячески стремился поставить ее в затруднительное положение: так пристально он смотрел на нее своим единственным свирепым глазом, так прямо, казалось, были нацелены все его последовавшие затем слова на разрушение надежд и на обострение восприимчивости новобрачной. - Нас, несомненно, обрадует, что наконец-то я все-таки добился действий от военного министерства. Они признали особую роль алебардистов. Я собственноручно подготовил документ. Он прошел снизу доверху все командные инстанции и возвратился одобренным. Мы - "о.о.о". - А что это, собственно, значит, объясните нам, пожалуйста, - попросила миссис Ленард. - Особо опасные операции. Нам дали на вооружение тяжелые пулеметы и минометы; мы никак не входим в организацию дивизии и будем подчиняться непосредственно комитету начальников штабов. Какой-то идиот-артиллерист из управления боевой подготовки начал было возражать, но я очень быстро заткнул ему рот. В наше распоряжение выделили отличную территорию в Хайлендсе. - В Шотландии? Это место, куда нам предстоит переехать? - спросила миссис Ленард. - Да, там нам предстоит формироваться. - Значит, летом мы будем там? Мне необходимо сделать некоторые приготовления. - Вопрос о том, где мы будем летом, зависит от наших друзей бошей. К лету я надеюсь доложить начальству, что бригада готова к незамедлительным действиям. Нечего зря болтаться. Длительность подготовки солдата не бесконечна, существует определенный момент, после которого дальнейшая подготовка приводит к тому, что люди выдыхаются, теряют форму, начинается регресс. Солдат нужно использовать тогда, когда они полны энергии и решимости сражаться... Да, использовать их, - повторил он мечтательно, - пускать их в расход. Это все равно что медленно накапливать столбики монет, а потом швырнуть их все на кон в азартной игре. Это необыкновенно захватывающий процесс в жизни - готовить солдат, а потом бросать их в бой с коварным противником. Вы получаете в свое распоряжение отличные силы. Все хорошо изучили друг друга. Каждый подчиненный настолько хорошо знает своего командира, что угадывает его намерения еще до того, как тот раскроет рот. Они приучаются действовать без приказов, словно овчарки. И вот вы бросаете их и бой, и через какую-нибудь неделю, возможно даже через несколько часов, все ваши силы израсходованы. Даже в том случае, если вы одерживаете победу, ваши силы уже совсем не те. Вы получаете пополнения, производите повышения. Вам приходится "начинать все сначала, но вы и слова не молвите о ваших потерях". Кажется, так говорится в какой-то поэме? Так вот, миссис Ленард, нет никакого смысла спрашивать, где или когда мы осядем на каком-нибудь месте. Вы все играете в регби? - Нет, сэр. - Нет, сэр. - Да, сэр. (Ленард.) - Футбол? - Нет, сэр. - Жаль. Солдаты не интересуются регби, за исключением валлийцев, а у нас их немного. Играть с солдатами очень важно и полезно. Они проникаются уважением к вам, вы уважаете их, а если кому-нибудь переломают кости - обида невелика. В моей роте одно время было больше пострадавших во время игры в футбол, чем во время боя, но могу заверить вас, у наших противников пострадавших было больше, чем у нас. Некоторые так и остались калеками. Был у нас такой смелый парнишка, игравший правым полузащитником в команде третьей роты. Так вот его во время игры изувечили на всю жизнь, так хромым и остался. Вы должны интересоваться футболом даже в том случае, если сами не играете. Я помню, как однажды сержанту из моей роты оторвало ногу. Помочь бедному малому не было никакой возможности - вместе с ногой оторвало чуть ли не половину туловища. Положение его было безнадежное, но сознания он не потерял. С одной стороны около парня находился военный священник, который пытался заставить его произнести молитву, а с другой стороны - я. Кроме футбола, раненый сержант в этот момент ни о чем не думал. К счастью, мне были известны результаты позднейших игр основных футбольных команд лиги, а неизвестные я просто придумал. Я сказал сержанту, что команда его родного города вышла вперед, и он умер с улыбкой. Когда какой-нибудь военный священник слишком задирает нос и много разглагольствует, я затыкаю ему рот этой историей. С католиками дело обстоит, конечно, иначе. Их священники не отходят от умирающего до его последнего издыхания. Просто страшно смотреть, как они все время что-то шепчут ему. Сотни умирают потому, что им внушают таким образом страх. - Мистер Краучбек - католик, - сказала миссис Грин. - О, виноват. Опять я говорю, не подумав. Как всегда, нет никакого такта. Конечно, это потому, что вы живете в Африке, - сказал подполковник Ритчи-Хук, поворачиваясь к Гаю. - Все становятся там весьма добропорядочными миссионерами. Я сам повидал их. Они не терпят никаких глупостей со стороны местных. Ничего вроде: "Туша у мой клистиан малчшик совсем такой, как у белый хосподин". Но уверяю вас, Краучбек, вам довелось видеть только самых хороших. Если бы вам пришлось пожить в Италии, как пришлось еще одному моему молодому офицеру, то вы увидели бы их такими, каковы они есть на самом деле. Или в Ирландии - священники там совершенно откровенно принимали сторону вооруженных бандитов. - Откушайте пудинг, Вен, - предложила миссис Грин. Подполковник Ритчи-Хук перевел взгляд на яблочный пирог и все остальное время за завтраком высказывался главным образом по недискуссионному вопросу, связанному с мерами предосторожности против воздушных налетов противника. В гостиной, за чашкой кофе, подполковник Ритчи-Хук обнаружил и более мягкие черты своего характера. На каминной доске стоял календарь, довольно потрепанный теперь, в ноябре, к концу своей службы. Картинка календаря представляла собой причудливую композицию из красочных гномиков, поганок, степных колокольчиков, розовощеких нагих ребятишек и стрекоз. Послушайте, - воскликнул Ритчи-Хук, - какая прелесть. Нет, в самом деле, это просто очаровательно, правда ведь? - Да, сэр. - Однако не следует стоять и сентиментальничать здесь. Мне предстоит длительная поездка на мопеде. Надо, пожалуй, размяться. Кто пойдет со мной? - Только не Джим, - сказала миссис Ленард. - Я увожу его домой. - Хорошо. А как насчет вас двоих? - Да, сэр. Городок, в котором размещались алебардисты, никоим образом не располагал к пешим прогулкам. В сущности, когда-то это было вполне приличное место, на котором теперь просматривались концентрические слои всякого мусора прошлых времен. Хорошую загородную местность можно было найти, лишь пройдя три или более миль отсюда, но эстетические вкусы подполковника Ритчи-Хука были удовлетворены календарем. - Здесь есть круг, который я всегда совершаю, когда приезжаю сюда, - сказал он. - На это уходит пятьдесят минут. Ритчи-Хук тронулся в путь быстрыми неодинаковыми рывками, подладиться к которым оказалось абсолютно невозможно. Он привел их к железнодорожному пути, параллельно которому шла гаревая дорожка, отделенная от рельсов черным рифленым железом. - Итак, мы находимся теперь вне пределов слышимости капитан-коменданта, - начал Ритчи-Хук, но проходивший в этот момент поезд поставил вне пределов слышимости его двух компаньонов. Когда поезд прошел и Ритчи-Хука снова стало слышно, донеслись его слова: - ...в целом слишком много фланели в корпусе алебардистов. Фланель нужна в мирное время. В военное время она просто ни к чему. Вам хочется большего, чем автоматически подчиняться. Вам хочется применить вашу собственную хватку. Когда я командовал ротой и ко мне приходил провинившийся солдат, я спрашивал его, чье наказание он предпочитает: мое или вышестоящего командира. Солдат всегда предпочитал мое. После этого я приказывал провинившемуся наклониться и всыпал ему шесть хорошеньких ударов лозой. Разумеется, я рисковал оказаться перед военным судом, но ни один солдат никогда не пожаловался на меня, а нарушений дисциплины в моей роте было меньше, чем в любой другой в корпусе алебардистов. Вот это я и называю хваткой. - Он продолжал шагать рывками. Ни один из компаньонов не нашел, что ответить на его слова. После длительного молчания Ритчи-Хук добавил: - Впрочем, вам я не рекомендую прибегать к этому. Во всяком случае, на первых порах. Дальше они шли преимущественно молча. Если Ритчи-Хук говорил, то чаще всего это был подробный рассказ о сыгранной над кем-нибудь шутке или gaffes raisonnees [преднамеренный ляпсус (фр.)]. Этому замечательному солдату война не представлялась какой-нибудь там охотой или перестрелкой. Она была для него противоестественным делом, ежом в постели, или, вернее, он представлял себе войну как чудовищных размеров мину-ловушку. По истечении двадцати пяти минут подполковник Ритчи-Хук посмотрел на свои часы. - Мы уже должны бы переходить через железную дорогу. Видимо, я иду недостаточно быстро. Вскоре они подошли к железному пешеходному мостику. С другой стороны железнодорожной линии была такая же гаревая дорожка, отделенная от железнодорожного полотна рифленым железом. Ритчи-Хук пошел по ней в обратном направлении, к дому капитан-коменданта. - Если мы хотим выдержать время, то надо прибавить шагу, - сказал Ритчи-Хук. Они пошли более быстрым шагом. У ворот, возле входа на территорию казарменного городка, Ритчи-Хук снова посмотрел на часы. - Сорок девять минут, - сказал он. - Хорошая прогулка. Ну что ж, очень рад, что познакомился с вами. В будущем мы будем видеться гораздо чаще. Я оставил мопед в караульном помещении. - Он открыл свою противогазную сумку и показал им туго свернутую пижаму и щетки для волос. - Это единственное, что я вожу с собой. Лучшего применения для этой идиотской сумки не придумаешь. Всего хорошего! Как только мопед Ритчи-Хука тронулся с места, Гай и Сарам-Смит взяли под козырек. - Вот старый вояка-то, да? - сказал Сарам-Смит. - Кажется, твердо решил пустить всех нас в расход. Вечером того же дня Гай заглянул к Эпторпу узнать, пойдет ли он на обед. - Нет, старина. Сегодня на поправку дело идет медленно. Конечно, я мог бы плюнуть на это дело и пойти, но лучше не торопиться. А как прошел завтрак? - На нем был наш будущий бригадир. - Жаль, что я пропустил это, очень жаль. Но если я и побывал бы там, ничего хорошего из этого не вышло бы. Мне не хотелось, чтобы он увидел меня нездоровым. Ну, а как у тебя получилось? - Не так уж плохо. Главным образом потому, что он принял меня за тебя. - Не совсем понимаю тебя, старина. - Он запомнил, что один из нас жил в Италии, а другой - в Африке. Меня он принял за африканца. - Слушай-ка, старина, мне это не очень-то нравится. - Он сам начал утверждать это. А потом старик зашел слишком далеко, и поправить его уже было невозможно. - Однако он _должен_ каким-то образом узнать правду. По-моему, тебе надо написать ему об этом. - Не валяй дурака. - Но это ведь вовсе не шутка. Мне кажется, ты в этом случае здорово-таки смошенничал. Воспользовался болезнью друга и выдал себя за него. Такой поступок может привести к серьезным последствиям. Ты что же, и фамилию мою присвоил? - Нет. Разумеется, не присваивал. - Ну что ж, если ты не напишешь, то мне придется сделать это самому. - На твоем месте я не стал бы делать этого. Он подумает, что ты свихнулся. - Да, придется подумать, как поступить наилучшим образом. Все это - очень деликатное дело. Я просто не представляю, как ты мог допустить подобное. Эпторп не стал писать подполковнику Ритчи-Хуку, но затаил на Гая обиду и с тех пор всегда был настороже в его компании. 3 Незадолго до рождества курс начальной подготовки закончился, и Гаю, как и всей группе стажирующихся, был предоставлен недельный отпуск. Перед отъездом офицеров, и главным образом в их честь, был устроен вечер с приглашением гостей. Предполагалось, в тот момент по крайней мере, что этот вечер будет для них последним в казарменном городке. Каждый постарался сделать все возможное, чтобы приглашенный гость делал честь избравшему его. Эпторп гордился своим выбором, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было. - Мне чертовски повезло, - сказал он. - Ко мне придет Чатти [грязный, неряшливый, вшивый (англ.)] Корнер. Я и не знал, что он в Англии, пока не наткнулся на его имя в газете. - А кто такой Чатти Корнер? - Э-э, старина, по-моему, ты должен был бы слышать о нем. Впрочем, на этих шикарных фермах в Кении о нем могли и не знать. Если бы ты задал этот вопрос в _настоящей_ Африке, в любом месте от Чада до Мозамбика, то люди подумали бы, что ты шутишь. Чатти - большой оригинал. Сущий дьявол, если смотреть со стороны. Никак не подумаешь даже, что он умеет пользоваться вилкой и ножом. В действительности же он сын епископа, Итонский колледж, Оксфордский университет и все такое. Играет на скрипке, как завзятый профессионал. О нем упоминают во всех книгах. - В книгах о музыке, Эпторп? - Да нет, в книгах об обезьяноподобных страшилищах, конечно. А кого приглашаешь ты, старина, позволь спросить, если это не секрет? - Я еще никого не нашел. - Странно. Я считал, что у такого человека, как ты, должно быть очень много знакомых. Эпторп все еще носил в душе обиду за то, что Гай выдал себя за него. Гай написал семье Бокс-Бендеров о том, что получает отпуск на рождественские праздники. Анджела ответила, что Тони тоже приезжает на праздник. Гаю посчастливилось перехватить Тони в последний момент в Лондоне и завлечь его на вечер алебардистов. И Гай, и Тони впервые увидели друг друга в военной форме. - Я ни за что на свете не упустил бы возможности увидеть вас, дядюшка Гай, щеголяющим в форме новоиспеченного офицера, - сказал Тони по приезде. - Здесь тоже все зовут меня "дядюшкой", вот увидишь. Они шли по усыпанному гравием плацу к дому, в котором размещались прибывающие гости. Им встретился и отдал честь алебардист. Увидев, как небрежно ответил на приветствие его племянник, Гай пришел в ужас. - Послушай, Тони, может быть, в вашем батальоне этому не придается такого важного значения, но у нас отвечать на приветствие полагается так же четко, как приветствуют тебя. - Дядя Гай, неужели необходимо напоминать вам, что я старше вас по чину? Однако вечером, когда они подходили в буфетной к председателю столовой офицерского собрания, Гай испытал приятную гордость за своего племянника, который привлек к себе общее внимание ярко-зеленой парадной формой и ремнями из черной кожи. - Вы только что из Франции? В таком случае я воспользуюсь привилегией председателя и посажу вас рядом с собой. Мне очень хотелось бы услышать рассказ очевидца о том, что там происходит. Разобраться в этом по сообщениям газет совершенно невозможно. Чатти Корнера узнали все без представления: темнокожий, с седыми волосами en brosse [волосы, остриженные бобриком (фр.)], он с мрачным видом стоял рядом с Эпторпом. Легко было понять, почему он приобрел известность среди страшилищ; столь же легко было заметить и иронию в данном ему прозвище. Он крутил головой из стороны в сторону, рассматривая все из-под мохнатых бровей, словно прикидывая, как бы ему подскочить вверх и, ухватившись за балки, раскачиваться там в одиночестве. Чатти так и не почувствовал себя свободно до тех пор, пока оркестр не заиграл "Старый добрый английский ростбиф". Услышав эту мелодию, он наклонился, кивнул головой и пробормотал что-то нечленораздельное на ухо Эпторпу. Пройдя под хорами, на которых находился оркестр, они вошли в столовую и встали на свои места около стола. Председатель столовой офицерского собрания стоял у средней части стола, напротив вице-председателя. Тони, стоявший рядом с председателем, начал садиться еще до молитвы, но Гай поспешно одернул его. Оркестр умолк, раздался удар председательского молотка, священник прочитал молитву, после чего одновременно снова заиграл оркестр и возобновился гул множества голосов. Вызванный на разговор сидевшими рядом старшими офицерами, Тони начал рассказывать о своей службе во Франции, об умении всесторонне использовать местность, о ночных патрулях, о минах-ловушках, о необычайной молодости и энтузиазме горстки пленных солдат противника, которых ему довелось видеть, о замечательной тактике наступательных действий немцев. Гай бросил взгляд на Чатти Корнера, интересуясь, демонстрирует ли он особое мастерство во владении вилкой и ножом, но увидел лишь, как тот пьет, сопровождая это действие каким-то забавным легким вращательным движением головы и руки. Наконец, после того как на стол подали десерт, начальство удалилось, музыканты спустились вниз и устроились у оконного проема. Гул голосов прекратился, музыканты склонились к своим инструментам и начали перебирать струны. Все это казалось очень далеким от того места на фронте, где Тони делал вылазку на ничейную землю, и еще более далеким от границы христианского мира, где было дано и проиграно большое сражение, от тех затерянных лесов, где даже в тот момент, когда алебардисты и их гости сидели, одурманенные вином и музыкой, на запад и на восток шли поезда с обреченными на смерть. Музыканты сыграли две пьесы, причем во второй прозвучал мелодичный колокольный перезвон. Затем дирижер оркестра представился в традиционной манере председателю столовой офицерского собрания. Для него поставили стул рядом с Тони, капрал-официант принес ему стакан, наполненный до краев портвейном. У дирижера было красное лоснящееся лицо. "Судя по его внешнему виду, он так же далек от искусства, как Чатти", - подумал Гай. Председатель ударил молотком но столу. Все встали со своих мест. - Мистер вице-президент, наш почетный командир - великая русская княгиня Елена. - Великая княгиня. Да хранит ее господь! Эта старая леди жила в небольшой комнате в Пицце, но алебардисты все еще чествовали ее, как и в 1902 году, когда она, будучи юной красавицей, великодушно согласилась быть почетным командиром части. Горящие свечи начали окутываться клубами дыма. В столовую внесли рог с нюхательным табаком. На этом массивном, намертво закрепленном на подставке приборе висели маленькие серебряные инструменты - ложечка, молоточек, щеточка, которыми надо было пользоваться в соответствии с установленным ритуалом и в определенном порядке; с тех, кто нарушал ритуал или порядок, взимался штраф в размере полкроны. Гай рассказал своему племяннику, как надо пользоваться прибором. - А в вашем батальоне есть такие вещи? - Нет, у нас более скромно, - ответил Тони. - Все здесь производит на меня огромное впечатление, - добавил он после короткой паузы. - На меня тоже, - сказал Гай. Когда Гай выходил из столовой, никто там не был ни слишком трезвым, ни слишком пьяным, за исключением, пожалуй, Чатти Корнера. Этот дикарь, несмотря на свое епископское происхождение, не устоял перед достижениями цивилизованного мира, в результате чего его пришлось увести, и в тот вечер Чатти никто больше не видел. Если бы Гай заботился о своем престиже - а Эпторп ни минуты не сомневался в этом, - то для него. Гая, этот час стал бы триумфальным часом. Вместо этого весь вечер оказался не чем иным, как простым веселым времяпрепровождением. В буфетной организовали импровизированный концерт. Майор Тиккеридж сыграл наивно-непристойную сценку под названием "Однорукий флейтист" - давно знакомую и тем не менее восторженно воспринятую алебардистами, новую для Гая, бурно одобренную всеми другими. Официанты начали разносить серебряные кубки, обычно используемые для пива, но теперь наполненные до краев шампанским. Гай не заметил, как пустился в разговор о религии с военным священником. - ...Вы согласны, - серьезно спрашивал он, - что вера в сверхъестественное вовсе не является каким-то дополнением к вере в естественное, таким же, например, как скрашивающие нашу жизнь музыкальные произведения или картины художников? Это то, с чем мы сталкиваемся в повседневной жизни. Сверхъестественное - это реальное; мы называем "реальным" всего лишь тень, мимолетное воображение. Вы согласны с этим, отец мой? - В известных пределах - да. - Позвольте мне выразить это иными словами... Когда майор Тиккеридж начал представлять свою сценку, улыбка на лице священника застыла и стала похожей на улыбку акробата - профессиональный прием, скрывающий страх и истощение сил. Вскоре начальник штаба начал играть в футбол корзинкой для бумаг. С футбола перешли на регби. Корзинка оказалась в руках Ленарда. Его схватили и повалили на пол. Все молодые офицеры начали прыгать на кучу борющихся тел. Прыгнул Эпторп. Прыгнул Гай. Другие прыгнули на них. Гай почувствовал, что вывихнул колено, затем его ударили так, что несколько секунд он лежал, как парализованный. Выпачкавшись в пыли, смеясь, обливаясь потом, запыхавшись, они освободились друг от друга и поднялись на ноги. Гай чувствовал тупую, но довольно сильную боль в колене. - Послушайте, дядя, у вас болит что-нибудь? - Нет, нет, так, пустяки. Кто-то где-то распорядился разойтись. Тони поддерживал Гая под руку, когда они шли по плацу. - Надеюсь, тебе не было скучно, Тони? - Я ни за что не согласился бы пропустить такой вечер. Вам, наверное, надо показаться доктору, дядюшка? - Ничего, до утра заживет. Маленький вывих, вот и все. Однако утром, очнувшись от глубокого сна, Гай увидел, что колено сильно распухло, наступать на больную ногу оказалось совершенно невозможно. 4 Тони ехал домой. Как они договорились раньше, он взял с собой Гая, и в течение четырех дней он пролежал в доме Бокс-Бендеров с туго забинтованной ногой. В канун рождества Бокс-Бендеры свозили Гая к полуночной мессе и снова уложили в постель в библиотеке. Возвращение Тони внесло своеобразную разрядку в напряженность. Вся театральная бутафория сохранилась: и корзины с прикрепленными к ним дощечками-бирками, написанными на хеттском языке, и сделанные на скорую руку кровати. Однако драмы никакой больше не было. После жизни в просторных помещениях казарменного городка Гай чувствовал себя в доме Бокс-Бендеров как в тюрьме, поэтому, когда после "дня подарков" его зять возвращался в Лондон, Гай поехал с ним. Последние дни своего отпуска он провел в отеле. Эти дни хромоты, как он понял намного позднее, были для него прямо-таки медовым месяцем, днями окончательного вызревания его любви к королевскому корпусу алебардистов. После них наступила семейная рутина: необыкновенная верность и преданность, много радостей и хороших переживаний теряли свою прелесть из-за незначительных, но прискорбных открытий брачной жизни, утраты новизны, раздражительности, несовершенства, мелких ссор. В то же время было приятно просыпаться и лежать в постели. Дух корпуса алебардистов витал над ним, стоит только позвонить - и обо всем позаботится его невидимая новобрачная. Лондон еще не лишился своих прелестей и богатств. Это был все тот же город, которого Гай избегал всю свою жизнь, историю которого он считал такой низменной, а внешний вид - таким серым и монотонным. Вот она, эта королевская столица, такая, какой Гай никогда не видел ее раньше. Гай изменился. Он хромает по ее улицам, глядя на все иными глазами, воспринимая все по-новому. Клуб "Беллами", в укромных уголках которого Гай недавно уединялся, чтобы писать свои прошения, стал для него теперь удобным местом для свободного общения с постоянно меняющимися посетителями бара. Он пил много и с удовольствием, запросто произнося такие слова, как "привет!" и "ваше здоровье!", нисколько не смущаясь от того, что непривычные слова эти вызывали кое у кого некоторое удивление. Однажды вечером в театре Гай услышал позади себя голос молодого человека: - О, пророк ты мой! Дядюшка Краучбек! Гай обернулся и увидел Франка де Саузу. На нем была одежда, которую алебардисты называли штатской или гражданской, а более экзотично - мафти. Одежда Франка, впрочем, не была гражданской в полном смысле слова, она, скорее, была смешанной: коричневый костюм, зеленая шелковая рубашка и оранжевый галстук. Около него сидела девушка. Гай знал Франка де Саузу мало. Это был смуглый, необщительный, по-своему забавный, знающий свое дело молодой человек. Гай смутно припоминал, что в Лондоне у Франка была девушка, к которой он ездил на уик-энды. - Пат, познакомься, это "дядюшка" Краучбек. Девушка улыбнулась, но неприветливо и не проявив никаких эмоций. - Вы, наверное, весельчак? - спросила она. - Вам нравится постановка? - спросил Гай. Они смотрели представление, которое все называли "Интимное ревю". - О да, более или менее. Гай находил представление весьма ярким и веселым. - Вы все время живете в Лондоне? - спросил он девушку. - У меня квартира на Эрл-Корт, - ответила та. - Он живет со мной. - Это, должно быть, замечательно, - проговорил Гай. - О да, более или менее, - согласилась девушка. Дальнейшему разговору помешали возвратившиеся из бара соседи и начало второго акта. Эта часть представления показалась Гаю менее яркой и веселой. Его все время беспокоила мысль, что позади сидит эта странная, неприветливая спутница Франка. Когда ревю окончилось, он предложил: - Не хотите ли пойти со мной поужинать? - Мы идем в кафе, - сказала девушка. - А это далеко? - спросил Гай. - Кафе "Ройял", - объяснил Франк. - Пойдемте с нами. - Но ведь Джейн и Констант сказали, что, возможно, придут туда к нам, - возразила девушка. - Они ни за что не придут, - сказал Франк. - Приглашаю вас отведать устриц, - предложил Гай. - Это близко. Совсем рядом. - Я ненавижу устриц, - ответила девушка. - Тогда мы лучше не пойдем, - сказал Франк. - Но все равно, спасибо вам. - Ну ладно, до скорой встречи. - У Филипп [Филиппы - город во Фракии, где в 42 г. до н.э. войска Антония и Октавиана победили Брута и Кассия; фраза "Встретимся у Филипп" стала крылатой и означает "Придет час расплаты"], - сказал Франк. - О боже, - проворчала девушка, - пойдем же, наконец! Вечером в последний день старого года, стоя после обеда у бара в клубе "Беллами", Гай услышал знакомый голос: - Привет, Томми, как поживают штабные офицеры? Обернувшись, Гай увидел рядом с собой майора Колдстримского гвардейского полка. Это был Томми Блэкхаус, которого он видел в последний раз из окна гостиницы "Линкольн", когда Гай и денщик Томми Блэкхауса должны были произвести формальное опознание для бракоразводного процесса. Томми и Вирджиния, весело смеясь, прошли тогда но площади, задержались у двери и, как было условлено, показали свои лица: Вирджиния - из-под прелестной новой шляпки, а Томми - из-под котелка. Затем они сразу же ушли, не посмотрев вверх, хотя знали, что у одного из окон стоят люди, которые наблюдают за ними. Гай, как свидетель, сказал: "Это моя жена". Солдат-денщик сказал: "Это капитан Блэкхаус, а леди с ним - это та, которую я видел у него, когда вошел к нему утром четырнадцатого числа". Каждый из них подписал после этого протокол, а когда Гай попытался в знак благодарности дать солдату десятишиллинговую банкноту, адвокат остановил его словами: "Это категорически запрещено, мистер Краучбек. Предложение вознаграждения может поставить под сомнение законность наших действий". Томми Блэкхаус был вынужден уйти из Колдстримского гвардейского полка, но, поскольку в душе Томми был солдатом, он решил податься в армейский пехотный полк. Теперь он, по-видимому, снова вернулся в Колдстримский гвардейский полк. До этого Гай и Томми Блэкхаус знали друг друга очень мало. - Привет, Гай, - сказал Томми. - Привет, Томми, - сказал Гай. - Так ты, значит, в корпусе алебардистов? Говорят, у них очень высокая подготовка, правда? - Для меня, я бы сказал, даже слишком высокая. Недавно они чуть не сломали мне ногу. А ты, как я вижу, вернулся в Колдстримский гвардейский. - Ты знаешь, я сам не представляю, где нахожусь. Я нечто вроде волана, летающего между военным министерством и командиром Колдстримского. В прошлом году я действительно вернулся в Колдстримский - адюльтер в военное время, видимо, не имеет значения, - но два или три последних года мне пришлось, как мальчишке, посещать штабной колледж, и я кое-как сдал. Теперь меня величают инструктором но разведке, но все свое время я трачу на то, чтобы снова вернуться на командную должность. Я знал одного вашего алебардиста в штабном колледже. Очень хороший парень с большими усами. Забыл его фамилию... - У них у всех большие усы. - Вам, по-моему, предстоит очень интересная работа. Я видел сегодня документ об этом. - Мы ни о чем еще не знаем. - Ну что ты, война будет долгой. В конечном счете нам всем будет очень весело. Все это говорилось без особых раздумий. Через полчаса компания разошлась. Томми предложил: - Послушай, ты же _хромаешь_. Давай я подвезу тебя. Они ехали по Пиккадилли молча. Затем Томми сказал: - Вирджиния вернулась в Англию. Гаю никогда не приходило в голову, что Томми может думать о Вирджинии. Он точно не знал даже, при каких обстоятельствах они разошлись. - А она разве уезжала куда-нибудь? - спросил он. - Да, и довольно надолго. В Америку. Вернулась из-за войны. - На нее это похоже. Все другие, наоборот, уезжают из Англии. - Она выглядит очень хорошо. Я видел ее сегодня вечером в "Клэридже". Она спрашивала о тебе, но я не знал тогда, где ты находишься. - Она спрашивала обо мне? - удивился Гай. - Откровенно говоря, она спрашивала обо всех своих старых друзьях, но о тебе - особенно. Если есть время, поезжай, встреться с ней. Нам всем следует поддерживать друг друга. - А где она? - В "Клэридже", наверное. - Не думаю, что она действительно хотела бы увидеть меня. - У меня создалось впечатление, что ей хотелось бы увидеть всех на свете. Со _мной_ у нее все кончено. Доехав до отеля, в котором остановился Гай, они расстались. При отъезде старшего по званию офицера Гай в полном соответствии с традициями алебардистов четко козырнул, ему, несмотря на непроглядную темень. Утром следующего дня, первого дня нового года, Гай проснулся, как и всегда теперь, в час, когда в казарменном городке горнисты играли утреннюю зорю. Первое, о чем он подумал, была Вирджиния. Им овладело непреодолимое любопытство, но после восьми минувших лет, после всего, что за эти годы Гай чувствовал и не высказал, решимости взять трубку рядом стоящего телефона и набрать ее номер у него не хватало. В то же время он не сомневался: знай Вирджиния, где он находится, она непременно позвонила бы ему. Так и не отважившись позвонить, Гай оделся, упаковал свои вещи и оплатил счет за гостиницу, не переставая, однако, думать о Вирджинии. До того как отправиться в четыре часа к месту нового назначения, Гай располагал еще массой времени. Приехав в гостиницу "Клэридж", Гай осведомился у портье, и тот сообщил ему, что миссис Трой еще не выходила. Гай уселся в холле в таком месте, откуда можно было наблюдать одновременно и за лифтами, и за лестницей. Время от времени мимо него проходили люди, которых он знал, они останавливались около него и приглашали пойти вместе. Гай разговаривал с ними, но не прекращал внимательного бдения. Наконец какая-то дама, вполне возможно, что именно Вирджиния, вышла из лифта и быстро направилась к конторке портье. Тот кивнул ей головой в направлении сидящего Гая. Дама обернулась, и ее лицо сразу же засияло от радости. Гай поднялся и, прихрамывая, устремился к ней. Вирджиния буквально вприпрыжку поспешила ему навстречу. - Гай, _зайчик_ мой! Какая радость! Как хорошо в Лондоне! - Она крепко обняла Гая, затем отступила на шаг и внимательно осмотрела его. - Да, - продолжала она, - очень милый, действительно. А я не далее как вчера спрашивала о тебе. - Я знаю. Мне сказал Томми. - О, я спрашивала абсолютно каждого. - Забавно было услышать об этом от него. - Да, когда подумаешь об этом, то, конечно, в какой-то мере забавно. А почему твоя форма не такого цвета, как у всех других? - Нет, она такая же. - Ну как же, она не такая, как у Томми, как вон у того и вон у того! - Они в гвардейской пехоте. - Ну что ж, по-моему, твоя форма _намного_ шикарнее. А как она идет тебе! Я так и знала, что ты тоже отращиваешь маленькие усы. С ними ты выглядишь таким _молодым_. - Ты тоже выглядишь молодой. - О да, я помолодела больше, чем кто-либо. Я расцвела от войны. Так чудесно быть подальше от мистера Троя. - Разве он не с тобой? - О, дорогой, между нами, я думаю, что вообще больше не увижусь с мистером Троем. Последнее время он очень плохо вел себя. Гай ничего не знал о Берте Трое - этом Гекторе из Трой, - за исключением его имени и фамилии. Он знал, что на протяжении восьми лет Вирджиния пользовалась ничем не омрачаемой популярностью. Гай не желал ей никакого зла, по это ее преуспевание еще более укрепляло существовавший между ними барьер. Окажись Вирджиния в нужде, он, несомненно, помог бы ей, но, поскольку она становилась все более счастливой и испытывала все большее блаженство, Гай чувствовал себя все более опустошенным и все глубже замыкался в самом себе. Теперь, в обстановке войны, она была по-прежнему красивой и элегантной и казалась довольной встречей с ним. - Ты завтракаешь где-нибудь? - спросил Гай. - Да... Нет. Пошли. Послушай, ты же хромаешь. Надеюсь, это не ранение? - Нет. Хочешь верь, хочешь не верь, я играл в футбол корзиной для бумаг вместо мяча. - В самом деле? - Абсолютная правда. - О, дорогой, как это не похоже на тебя! - А знаешь, ты первая, в отличие от всех других, не удивляешься тому, что я в армии. - Да? А где же тебе еще быть? Я всегда считала тебя храбрым как лев. Они позавтракали вдвоем, после чего поднялись в ее номер и непрерывно болтали, пока Гаю не пришло время отправляться на поезд. - А ферма в Элдорете все еще твоя? - Нет, я сразу же продал ее. Разве ты не знала? - Может быть, я и слышала об этом в то время, но, знаешь, у меня тогда было столько всего в голове! Сначала развод, потом свадьба, потом, не успела я еще и оглянуться, опять развод. С Томми я прожила очень короткое время, чертенок он этакий. Лучше было бы вообще не связываться с ним. Надеюсь, ты получил за ферму приличную сумму? - Практически пустяковую. Ведь это был год сплошных разорений и крахов. - Конечно. Думаешь, я не помню?! Это была еще одна причина для разногласий с Томми. Главную роль сыграло то обстоятельство, что его полк стал невыносимо скучным и неинтересным. Нам пришлось выехать из Лондона и жить в отвратительном маленьком городке, населенном скучнейшими людьми. Томми даже начал поговаривать о поездке в Индию. Это был конец. Но его я тоже очень любила. А ты так больше и не женился? - Как же я мог жениться? - О, дорогой, не прикидывайся, будто твое сердце разбито на всю жизнь. - Кроме сердца, как тебе известно, существует еще и положение, согласно которому католики второй раз не женятся. - О, _это_! Ты все еще исповедуешь все эти взгляды. - Более чем когда-либо. - Бедный Гай, ты действительно потерпел полный крах, правда? Деньги растрачены, я ушла, все пропало. В старые времена обо мне сказали бы, что я погубила тебя. - Возможно, и сказали бы. - А много у тебя было хорошеньких девушек после этого? - Немного. И не очень хороших. - Что ж, надо, чтобы они были. Я позабочусь об этом и подыщу тебе какое-нибудь совершенство. - Вирджиния помолчала немного и продолжала: - Что меня тревожило больше всего, так это то, как все происшедшее воспринял твой отец. Он ведь был таким ягненком. - Он просто говорит: "Бедный Гай, подцепил совсем не то что нужно". - О, мне это совсем не нравится. Говорить так - просто свинство. - И снова, после небольшой паузы: - Но ведь это просто невозможно, чтобы в течение восьми лет ты так ничего и не сделал. Да, он почти ничего не сделал. Не припоминалось ничего такого, о чем можно было бы рассказать. Когда Гай впервые приехал из Кении в Санта-Дульчину, еще не отвыкнув от работ на ферме, он пытался изучать виноградарство, подрезал запутавшиеся виноградные лозы, пробовал ввести среди сборщиков фруктов систему отбора плодов, применить новый французский виноградный пресс. Вино, изготавливаемое в Санта-Дульчине, имело замечательный вкус на месте, но стоило этому вину побыть в пути хотя бы час, как оно становилось невероятной кислятиной. Гай попробовал разливать вино в бутылки по всем правилам виноделия, но и эта затея ни к чему не привела. Он попытался писать книгу, но его вдохновения хватило только на две, правда довольно интересные, главы. Гай вложил небольшой капитал и много труда в туристическое агентство, которое пытался создать один из его друзей. Идея состояла в том, чтобы обеспечить первоклассное, удовлетворяющее требованиям эстетики обслуживание туристов в Италии, а также посещение немногими достойными из них малоизвестных районов страны и мест, обычно закрытых для других. Однако критические события в Абиссинии привели к тому, что поток туристов в Италию, как достойных, так и недостойных, прекратился. - Нет, так ничего и не сделал, - подтвердил он. - Бедный Гай, - проговорила Вирджиния нараспев, - какое же жалкое существование ты влачишь! Работы нет. Денег нет. Девушки заурядные. Хорошо хоть, что у тебя сохранились волосы. Томми почти полностью облысел. Я просто остолбенела, когда снова увидела его. Да и фигуру ты сохранил. Огастес разбух, как тесто на дрожжах. - Огастес? - Ах да, в то время мы с тобой еще не знали его. Он был у меня после Томми. Но брак с ним я не оформляла. Он уже тогда начал толстеть. И тому подобное в течение трех часов. Когда Гай уходил, Вирджиния сказала: - Нам обязательно _нужно_ встречаться. Я пробуду здесь неопределенное время. Нельзя же нам снова потерять всякую связь. Когда Гай приехал на вокзал, было уже темно. Под тускло светящей синей лампой он обнаружил нескольких алебардистов из своей группы. - А вот и наш хромоногий "дядюшка", - сказал кто-то, когда он присоединился к ним. - Расскажите нам об этом новом курсе обучения. Вы ведь всегда все знаете. Однако Гай знал об этом не больше того, что было напечатано в его командировочном предписании. О новом месте и цели назначения никто абсолютно ничего не знал. 5 Командировочное предписание гласило: "Место назначения - Интернат Кут-эль-Амара, Саутсанд-он-си". Оно было вручено Гаю в день, когда в казарме накануне отпуска состоялся прощальный вечер с приглашением гостей. Никаких других объяснений в этом маленьком документе не было. Гай попытался узнать что-нибудь у майора Тиккериджа. Майор ответил: - Никогда не слышал об этом месте. Должно быть, какое-то новое заведение в корпусе алебардистов. Начальник штаба, отвечая на тот же вопрос, заявил: - Это что-то не входящее в наше ведение. Отныне и до момента создания бригады вы поступаете в ведение центра формирования и подготовки части. Полагаю, это будет довольно-таки неуютное заведение. - А из кадровых туда никто не поедет? - Нет, ни в коем случае, "дядюшка". Однако Гаю, сидевшему тогда вместе с другими в холле, среди многочисленных трофеев алебардистов, в атмосфере порядка и уюта, созданной в течение непрерывного двухвекового проживания здесь, казалось невероятным, что какое бы то ни было заведение алебардистов может быть недостаточно совершенным. Поэтому и теперь, когда поезд мчался сквозь холодную и туманную тьму, Гай по-прежнему безмятежно верил только во все самое лучшее. Нога в колене была как деревянная и сильно болела. Он с трудом изменил ее положение среди тесно переплетенных в полумраке ног своих спутников. Младшие офицеры этой небольшой группы явно скучали. Высоко над ними неясно вырисовывались и пропадали в тенях сложенные в штабель вещевые мешки, снаряжение и чемоданы. Лица людей тоже находились в тени и были едва различимы. Лучи света падали только на их колени, но читать при таком тусклом освещении было почти невозможно. Время от времени кто-нибудь из них зажигал спичку. Иногда кто-то начинал вяло рассказывать о прошедшем отпуске. Однако большую часть времени все молчали. Гай, несмотря на туман и прохладу, был полон приятных воспоминаний. Он сидел и прислушивался к повторяющимся где-то внутри него голосам минувшего дня, как будто снова и снова проигрывал для себя одну и ту же пластинку. Последние сорок пять минут пути ехали молча, все, кроме Гая, дремали. Наконец поезд прибыл в Саутсанд, офицеры вытащили свои вещи на платформу и тотчас же задрожали от пронизывающего холода. Поезд пошел дальше. Тусклый огонек на последнем вагоне поезда давно уже скрылся, но восточный ветер долго еще доносил до их слуха звуки набиравшего скорость локомотива. - Вы алебардисты? - спросил подошедший к ним носильщик. - Вы должны были прибыть с поездом в шесть ноль восемь. - Мы прибыли с поездом, который нам указали в приказе. - Да, но все другие прибыли час назад. Офицер службы железнодорожных перевозок только что ушел. Может быть, вы еще захватите его вон там, на стоянке машин... О нет, уже не захватите, вон он уже поехал. Он сказал, что сегодня военных больше не будет. - Вот чертовщина-то! - Ну что вы, в армии ведь везде так, - равнодушно заметил носильщик и скрылся в темноте. - Что же нам делать? - Надо позвонить... - Кому? Куда? - Есть ли телефонная связь с интернатом Кут-эль-Амара? - крикнул Ленард вдогонку носильщику. - Только военная линия. Этот телефон заперт в кабинете офицера службы железнодорожных перевозок. - А телефонная книга есть здесь? - Есть. Попробуйте. Боюсь, что этот телефон отключен. В слабо освещенном кабинете начальника станции с трудом нашли местную телефонную книгу. - Вот, тут есть частная школа Кут-эль-Амара, давайте попробуем позвонить туда. Через некоторое время в телефонной трубке послышался сиплый голос: - Алло, да. Что? Кто? Не могу разобрать ни одного слова. Эта линия должна быть отключена. Здесь теперь военное заведение. - Тут, на станции, восемь офицеров; за нами должны прислать автобус. - Это офицеры, которых ожидают здесь? - По-видимому, да. - Хорошо, не кладите трубку, сэр. Я попытаюсь найти кого-нибудь. После довольно продолжительной паузы в трубке прозвучал новый голос: - Вы где находитесь? - На железнодорожной станции Саутсанд. - А какого же черта вы не поехали на автобусе вместе с другими? - Мы только что прибыли. - Ну что ж, вы опоздали. Автобус уже ушел отсюда, и никакого другого транспорта у нас нет. Вам придется добираться сюда самостоятельно. - А это далеко отсюда? - Конечно, далеко. Вам лучше поторопиться, а то ничего не останется не только поесть, но даже и перекусить. И без того здесь очень мало. Им кое-как удалось найти сначала одно, а потом и второе такси, и, набившись в них как сельди в бочку, они наконец добрались до своего нового дома. Кругом было совершенно темно. Они долго не могли составить себе никакого представления о чем-нибудь, пока минут через двадцать их не привели в совершенно пустой холл и не построили в шеренгу около своих вещей. Дощатый пол, вероятно, недавно вымыли, он был еще влажным, и от него воняло дезинфекционным раствором. Пожилой алебардист с множеством наград за долгую и безупречную службу сказал: - Сейчас я позову капитана Маккини. Рот появившегося через некоторое время капитана Маккини был набит пищей. - Ну вот и вы, - начал он, аппетитно жуя. - В ваших командировочных предписаниях, по-видимому, что-то перепутано. Полагаю, что вы тут не повинны. Везде что-нибудь да перепутают. В той или иной мере. Я исполняю обязанности начальника этого заведения. Не имел никакого представления, что буду назначен сюда, вплоть до девяти часов сегодняшнего утра, поэтому можете представить себе, насколько я мог освоиться с обстановкой здесь. Вы обедали? Да, вам лучше пойти сейчас же и перекусить. - А помыть руки можно где-нибудь? - Вон там. Однако боюсь, что вы не обнаружите там ни мыла, ни горячей воды. Так и не помыв рук, они двинулись за капитаном в дверь, через которую он вошел к ним, и оказались в столовой, которая вскоре стала известной им всеми своими отвратительными аспектами и которая теперь обратила их внимание на себя лишь красноречивой наготой. На двух сооруженных на козлах столах стояли эмалевые миски, кружки и серые столовые приборы, какие они видели в солдатских столовых во время одного экскурсионного осмотра казарм. На столе стояли блюда с маргарином, нарезанным хлебом, крупным посиневшим картофелем и какое-то грязновато-коричневое заливное, напомнившее Гаю школьные годы во время первой мировой войны, но далеко не вызвавшее аппетита или приятных ощущений. На отдельном столике в стороне стоял большой кипятильник, из которого в лужу под ним капал чай. Единственным блюдом, оживлявшим стол своим цветом, была красная свекла. - Как вам, ребята, нравится эта диккенсовская школа? - спросил Франк де Сауза. Однако главное внимание Гая привлекли не блюда на столе и не само помещение столовой. За одним из столов сидела группа незнакомых вторых лейтенантов, которые, не прекращая чавкать и жевать, с любопытством уставились на вошедших. Видимо, это были офицеры из центра формирования и подготовки, о которых они так часто слышали. За другим столом сидели шесть знакомых офицеров, окончивших тот же курс подготовки в казарменном военном городке, что и Гай. - Вам лучше сесть вон там, - сказал капитан Маккини, кивая в сторону второго стола. - Там и другие ваши друзья, пока не определившиеся. Окончательное распределение мы произведем завтра утром. - Затем капитан повысил голос и обратился ко всем: - Я ухожу к себе. Надеюсь, вы получили все необходимое. А если и нет - как-нибудь обойдетесь. Ваши комнаты наверху. Они не распределены. Разберитесь там сами. Свет внизу выключается в двенадцать. Побудка в семь часов. Построение утром на плацу в восемь пятнадцать. Вам разрешается выходить и возвращаться до отбоя в двенадцать. Наверху есть шесть солдат из команды обслуживания, но они весь день работали, убирали в помещениях, поэтому я прошу вас по возможности не занимать их и дать им отдохнуть. Вы не умрете от того, что один раз перенесете свои вещи сами. Бар открыть мы еще не смогли. Ближайший бар находится напротив нас, до него по дороге около полумили. Он называется "Грэнд" и предназначен для офицеров. Бар, который расположен ближе к нам, предназначен только для рядовых. Вот и все. До завтра. - Мне вспоминается одна прочитанная нам недавно лекция по руководству подчиненными, - сказал де Сауза. - "Когда вы разбиваете лагерь или производите расквартирование, помните, что подчиненные вам люди должны быть размещены в первую, вторую и третью очередь. Себя вы размещаете в последнюю очередь. Офицер-алебардист никогда не сядет есть, пока не убедится, что питание для его подчиненных обеспечено. Офицер-алебардист никогда не ляжет спать, пока не убедится, что места для сна подчиненных приготовлены". Кажется, так говорилось об этом в лекции? - Де Сауза взял одну вилку со стола и с мрачным видом начал гнуть ее, пока она не сломалась. - Пойду-ка я в "Грэнд", - продолжал он решительно, - и посмотрю, нет ли там чего-нибудь съестного. Де Сауза поднялся из-за стола первым. Вскоре после этого начали подниматься из-за своего стола вторые лейтенанты. Один или два из них несколько задержались, видимо размышляя, не следует ли им вступить в разговор с новичками, но к этому моменту все головы за другим столом склонились к своим мискам. Подходящий момент был упущен. - Общительные ребята, правда? - иронически заметил Сарам-Смит, когда они ушли. Ужин длился недолго. Вскоре все прибывшие вернулись в холл к своим вещам. - Давайте я помогу вам, "дядюшка", - предложил Ленард, и Гай, с благодарностью уступив ему свой вещевой мешок, начал прихрамывая подниматься за Ленардом по лестнице. Двери комнат вокруг лестничной площадки были заперты. На оклеенной обоями стене мелом было написано: "Офицерские комнаты дальше, за занавесом". Пройдя через занавешенную дверь, они спустились на одну ступеньку вниз и оказались в коридоре, застланном линолеумовой дорожкой и освещенном лампочками без абажуров. Двери комнат с обеих сторон были открыты. Вошедшие в коридор первыми заняли ближайшие к двери комнаты, однако нельзя было сказать, что они оказались от этого в выигрыше. Все комнаты были одинаковыми. В каждой стояло по шесть солдатских коек. Одеяла и тюфяки были сложены в стопку. - Давайте подальше от Триммера и Сарам-Смита, - предложил Ленард. - Как насчет вот этой, "дядюшка"? Выбирайте. Гай выбрал койку в уголке, и Ленард бросил на нее его вещевой мешок. - Здесь мигом появятся и остальные, - сказал Ленард, уходя. - Не сдавайте позиций. В комнату заглянули несколько вторых лейтенантов. - Свободные места есть, "дядюшка"? - Для троих. Одно мы заняли для Эпторпа. - А нас четверо. Ну ладно, посмотрим дальше. Гай услышал их голоса в соседней комнате: - К чертям собачьим распаковку! Если мы хотим выпить до отбоя, то следует поторопиться. Ленард вернулся с остальными вещами. - Я думаю, надо занять место для Эпторпа, - сказал Гай. - Конечно. Нельзя же, чтобы наши "дядюшки" жили врозь. Нам будет очень удобно. Впрочем, я не знаю, долго ли пробуду с вами. Дейзи приедет сюда, как только я найду для нее комнату. Говорят, что женатых будут отпускать на ночь домой. Вскоре в комнату вошли еще три веселых юноши и расположились на остальных койках. - Ты пойдешь в бар, Ленард? - спросил один из них. - А как вы, "дядюшка"? - Нет, ты иди, а я останусь. Вскоре Гай остался в новом жилище совершенно один. Он начал распаковывать свои вещи. В комнате не было ни шкафа, ни полок. Шинель Гай повесил на крюк в стене, а щетки, расческу, умывальные принадлежности и книги положил на подоконник. Затем достал простыни, застелил койку и, всунув свернутое одеяло в наволочку, сделал нечто вроде подушки. Все остальное Гай пока не распаковывал. Потом, опираясь на трость, он пошел осматривать помещение. Спальные комнаты, очевидно, были дортуаром мальчиков. Каждая комната имела название в память о том или ином сражении первой мировой войны. Его комната называлась "Пашендейль". Он прошел мимо дверей с надписями: "Лос", "Иперс" (вместо истинного "Ипр"), "Анзак". Затем он нашел маленькую комнату без названия, в которой, вероятно, жил учитель. В ней стояли одна никем не занятая койка и комод. Это прямо-таки роскошь. Настроение Гая сразу же поднялось. "Только дураки живут с неудобствами, - подумал он. - Старый солдат всегда все разведает, оценит обстановку, продумает свой план во всех деталях". Он уже начал было волочить свой вещевой мешок но линолеумовой дорожке в обнаруженную одноместную комнату, но вспомнил на полпути, как Ленард тащил этот мешок наверх, как предложил Гаю выбрать койку. Если Гай переберется сейчас в другую комнату, то перечеркнет этим действием уважение к себе младших сослуживцев, снова отделится от них, как это было в казарменном городке алебардистов. Гай закрыл дверь одноместной комнаты и поволок вещевой мешок обратно в "Пашендейль". Потом Гай продолжил осмотр помещений. Дом был оставлен, вероятно, во время летних каникул. Ему попалась на глаза доска для объявлений, на которой еще висел список крикетной команды. Некоторые комнаты оказались запертыми, видимо, это были апартаменты директора. Здесь же располагалась учительская комната - множество, теперь не занятых, книжных полок, следы ожогов от сигарет на каминной доске, сломанная корзина для бумаг. На двери, ведущей в кухонные и подсобные помещения, было написано мелом: "Рядовой и сержантский состав"; позади двери раздавалась музыка, видимо, из радиоприемника. В зале на каминной полке стояла крышка от стола. Прочерченная мелом вертикальная линия разделяла ее на две части. Левая часть, судя по заголовку, предназначалась для постоянно действующих приказов, правая - для текущих приказов и распоряжений. Под заголовком "Постоянно действующие приказы" висели отпечатанные в типографии инструкции по соблюдению затемнения и по защите от химического нападения, напечатанные на машинке алфавитный список части и распорядок дня: "Подъем - 07:00. Завтрак - 07:30. Построение и занятия - 08:30. Второй завтрак - 13:00. Построение и занятия - 14:15. Чай - 17:00. Обед - 19:30. Если не последует иных указаний, офицеры свободны с 17:00." Под заголовком "Текущие приказы и распоряжения" на доске было пусто. Гай потрогал рукой старомодную батарею парового отопления и почувствовал, к немалому своему удивлению, что она горячая. Батареи, по-видимому, плохо согревали окружающий воздух, ибо в каком-нибудь ярде от них тепла не ощущалось. Гай представил себе шумных мальчишек, отталкивающих друг друга, чтобы посидеть на теплых батареях, мальчишек в плотно облегающих брюках, с аденоидами и ознобышами; а может быть, привилегией сидеть на батареях пользовались только старшие ученики и одиннадцать игроков из футбольной команды-победительницы. Несмотря на опустение, Гай представлял себе всю школу - заведение и не очень прогрессивное, и не очень преуспевающее. Младшие преподаватели, наверное, часто менялись, прибывали с большим блеском, вылетали с большим треском; половину мальчиков принимали на условиях тайно сниженной оплаты: никто из них никогда не становился высокообразованным, не сдавал экзаменов в приличное закрытое привилегированное среднее учебное заведение, не возвращался отметить день своего выпуска, никогда не вспоминал добрым словом проведенные в этой школе годы, а если и вспоминал, то со стыдом и отвращением. Уроки но истории были, конечно, патриотичными по замыслу, но высмеивались молодыми преподавателями. Никакой своей школьной песни в Кут-эль-Амаре не было. Обо всем этом можно было догадаться, по мнению Гая, по одним только запахам в этом покинутом здании. "Что ж, - подумал Гай, - я ведь поступил в армию не из соображения личных удобств". Он знал, что когда-то придется жить в плохих условиях. Жизненные условия в казарменном городке алебардистов создавались долгими мирными годами, такие условия встречаются редко и всемерно сохраняются, но они не находятся ни в какой связи с целью Гая. С этими условиями покончено; надо понимать, что сейчас идет война. Тем не менее настроение Гая в этот темный вечер явно испортилось. Въезд и размещение в этом доме, возможно, не что иное, как микрокосм того нового мира, для борьбы с которым он и вступил в армию. Дом покинуло нечто совершенно ненужное, слабая пародия на цивилизацию, а он и его друзья принесли с собой в этот дом новый мир - мир, который повсюду вокруг Гая принимал твердые очертания, окруженный колючей проволокой и воняющий карболкой. Колено Гая болело теперь больше, чем когда-либо. Он горестно прихромал в свою комнату, разделся, повесил одежду на заднюю спинку койки и улегся, не погасив единственной электрической лампочки, ярко светившей ему прямо в глаза. Он уснул, но вскоре был разбужен вернувшимися из бара шумными коллегами. 6 Ничего плохого об офицерах из центра формирования и подготовки Гай сказать не мог. В смущение его приводило, пожалуй, то обстоятельство, что они почти во всем походили на вновь прибывших. У них даже были свои "дядюшки": добродушный, несколько полноватый учитель Блейк, которого все звали Коротышкой, и каучуковый плантатор с Малайского архипелага по имени Родерик. Впечатление создавалось такое, будто Гай и прибывшие с ним офицеры повернули где-то за угол и неожиданно оказались перед зеркалом, в котором увидели четкое отражение собственных персон. Гаю казалось, что в кут-эль-амарской школе просто стало в два раза больше молодых офицеров. Их уменьшили и изобразили в карикатурном виде путем дублирования, а вся иерархическая структура армейской жизни была опозорена этой конгрегацией столь большого числа офицеров, имеющих одинаковое воинское звание. Кадровые офицеры, которым была поручена подготовка младших офицеров, жили в отведенных им комнатах, более или менее точно появлялись на занятиях, в рабочие часы лениво переходили из одного класса в другой и с завидной пунктуальностью исчезали в конце рабочего дня. Инструктор-сержант во время приближения кого-нибудь из кадровых офицеров, не считаясь со званиями офицеров в его группе, часто говорил: "Ну-ка, будьте повнимательней, к нам идет офицер". Солдаты из команды обслуживания и инструкторы-сержанты подчинялись сержанту-квартирмейстеру. Вторые лейтенант