е подневольное положение. Иногда о них отзывались как
о "гареме Спрюса". Они отдавали ему свою преданную любовь  и  заодно  свой
паек масла, мяса и сахара.
   Одна из этих секретарш открыла  Людовичу  дверь  и,  не  спрашивая  его
имени, сказала сквозь завесу волос:
   - Входите быстрее. Затемнение не слишком эффективно. Все наверху.
   В гостиной на втором этаже собрались гости.
   - Который из них мистер Спрюс?
   - Разве вы  не  знаете  его?  Вон  тот,  и,  конечно,  разговаривает  с
Элегантной Женщиной.
   Людович осмотрел всю комнату. В компании человек из двадцати или  около
того большую часть составляли дамы, однако ни одна из них  не  производила
впечатления элегантно одетой. Тем временем хозяин дома сам обозначил себя,
выступив вперед с выражением острого любопытства на лице.
   - Я Людович, - представился Людович. - Ральф Бромптон  сказал,  что  вы
ждете меня.
   - Да, конечно. Не уходите, пока  мы  не  поговорим  с  вами.  Я  должен
извиниться  за  тесноту.  Министерство  информации   навязало   мне   двух
нейтралов-антифашистов. Они просили собрать каких-нибудь интересных людей.
Не  так-то  легко  это  в   наши   дни.   Вы   говорите   по-турецки   или
по-португальски?
   - Нет.
   - Жаль. Оба они преподаватели английской литературы, но не очень  бегло
говорят по-английски. Пойдемте, познакомитесь с леди Пердитой.
   Он повел Людовича к  женщине,  с  которой  стоял  перед  этим.  На  ней
красовалась  форма  уполномоченного  гражданской  обороны,  по  лицу  были
размазаны пятна сажи. "Элегантная!" Людович решил, что этим маскарадом она
скорее подчеркивала свою должность, чем элегантность.
   - Я присутствовал на вашем венчании, - заявил он.
   - Не может быть! На моем венчании никого не было.
   - На вашем первом венчании.
   - О да, конечно, _тогда_ были все.
   - Я держал саблю над вашей головой, когда вы выходили из собора.
   - Это было давным-давно, - заметила леди Пердита. - Подумать  только  -
_сабли_!
   К ним подошла босоногая секретарша с кувшином и стаканом:
   - Не хотите ли выпить?
   - А что это?
   - Ничего другого здесь нет, - сказала она. - Это  я  сама  приготовила.
Южноафриканский херес пополам с чем-то, называемым "оулд фальстаф джин".
   - Что-то не хочется, спасибо, - уклонился от угощения Людович.
   - Сноб, - сказала леди Пердита. - Налей мне, Фрэнки, дорогая.
   - Вряд ли здесь хватит всем.
   - А ты налей мне порцию этого гостя.
   В разговор вмешался хозяин дома:
   - Пердита, я хочу познакомить вас с доктором Яго из Коимбры. Он немного
говорит по-французски.
   Людович остался в обществе секретарши, скрывавшей свои глаза за длинной
челкой. Глядя на свои босые ноги, она сказала:
   - Единственная польза от гостей - они согрели комнату. А вы кто такой?
   -  Людович.  Мистер  Спрюс  принял   кое-что,   написанное   мной   для
опубликования в "Севайвэле".
   - Да, конечно, - обрадовалась она. - Теперь я знаю о вас  все.  Я  тоже
читала вашу рукопись. Она произвела на Эверарда колоссальное  впечатление.
Он сказал, что это звучит, как если бы Лоугэн Пирсолл Смит написал в стиле
Кафки. Вы знакомы с Лоугэном?
   - Только с его сочинениями.
   - Вы должны познакомиться с ним. Сегодня его здесь нет. Он не бывает  в
обществе. Такое утешение встретить настоящего писателя  вместо  всех  этих
остряков-самоучек, на которых Эверард тратит свое время.  -  Она  перевела
угрюмый взгляд со своих ног на уполномоченную гражданской  обороны.  -  Вы
знаете, у нас есть немного виски. Мы достали только одну бутылку,  поэтому
приходится экономить. Пройдите в следующую дверь, и я налью вам немного.
   За следующей дверью  была  контора  -  комната  поменьше,  обставленная
просто,  без  роскоши,  даже  скудно.  Пачки  старых  номеров  "Севайвэла"
громоздились на голых досках  пола,  рукописи  и  фотографии  -  на  голых
столах;  окна  были  занавешены  листами  черной  бумаги,   прикрепленными
кнопками. Здесь во время, свободное от  домашней  работы  -  приготовления
пищи, стояния в очередях или штопки, - четыре секретарши начиняли  горючим
светоч  культуры,  озарявший   ярким   интеллектуальным   светом   все   в
пространстве от Исландии до Аделаиды; здесь девушка, умевшая  печатать  на
пишущей машинке, отвечала на  многочисленные  смешные  письма  почитателей
Спрюса, а девушка, знавшая  грамматику,  корректировала  гранки.  Судя  по
стоявшим в комнате диван-кроватям, покрытым одними одеялами, и валявшемуся
Гребню, большому, без многих зубьев, некоторые из них, видимо,  тут  же  и
спали.
   Фрэнки подошла к стенному шкафу и достала бутылку. В  те  дни  получило
распространение много странного пойла, вроде "оулд фальстаф".  Извлеченная
из шкафа бутылка принадлежала к другой категории.
   - Еще не откупорена, - подчеркнула босая секретарша.
   Людович не был любителем спиртного, да и виски  вовсе  уж  не  какая-то
редкость  в  его  хорошо  обеспеченной  части;  тем  не  менее  он  принял
предложенную стопку с торжественностью, граничившей с  благоговением.  Это
было не просто угощение украдкой.  Фрэнки  приобщала  его  к  таинственной
компании Лоугэна и Кафки. В ближайшие дни  он  обязательно  найдет  время,
чтобы  узнать,  кто  такой  Кафка.  А  сейчас  Людович  осушил  стаканчик,
проглотив почти без отвращения этот высоко ценимый продукт перегонки.
   - Вы, кажется, выпили с удовольствием, - сказала Фрэнки. -  Боюсь,  что
предложить вам второй я не осмелюсь. Возможно, позже. Все зависит от того,
кто еще придет к нам.
   - Мне вполне достаточно одного. Это _все_, что я хотел, -  успокоил  ее
Людович, подавляя внезапный позыв к рвоте.



        5

   Дом Килбэнноков на Итон-терэс не пострадал от прямых попаданий бомб;  в
нем не было разбито ни одного оконного стекла, не была разрушена  ни  одна
дымовая труба. Однако четыре года войны оставили  свои  следы  на  некогда
нарядном интерьере. Кирсти делала все возможное, но краски, обои, ситцевая
мебельная обивка и ковры покрылись пятнами и имели убогий вид. Несмотря на
такое   неприглядное   внутреннее   убранство,   Килбэнноки,   фактически,
оправились от сравнительной бедности 1939 года. Кирсти больше  не  сдавала
комнат. Из  столовой  при  транзитном  лагере  она  перевелась  на  хорошо
оплачиваемую работу шифровальщика;  жалование  Йэна  возрастало  вместе  с
числом нашивок на  обшлагах  рукавов  его  мундира;  его  тетушка  умерла,
оставив ему скромное наследство. К тому же жизнь в те  времена  не  давала
поводов к расточительности. Кирсти ловко переделала вечернюю пару  Йэна  в
добротный дамский костюм. Дети по-прежнему оставались на попечении бабушки
в Шотландии и приезжали в Лондон только от случая к случаю.
   В  этот  октябрьский  вечер  они  поджидали  Вирджинию  Трой,   некогда
квартирантку, а теперь довольно редкую гостью.
   - Тебе лучше было бы уйти в "Беллами" или еще куда-нибудь,  -  заметила
Кирсти. - Судя по телефонному разговору,  Вирджиния  хочет  поговорить  по
душам.
   - Триммер?
   - Видимо, Триммер.
   - Я подумываю об отправке его в Америку.
   - Это было бы самое лучшее.
   - Здесь, в Англии, мы выжали из него  все,  что  могли.  Съемку  фильма
закончили. Би-Би-Си не хочет  возобновлять  воскресную  вечернюю  передачу
"Голос Триммера".
   - Ничего удивительного.
   - Вначале идея  казалась  удачной.  Но  почему-то  передача  не  пошла.
Триммера надо видеть, когда слушаешь  его.  Кроме  того,  появилась  масса
соперничающих с ним героев, куда более правдоподобных.
   - Ты думаешь, американцы поверят его басням?
   - Для них он будет новинкой. Их уже  тошнит  от  летчиков-истребителей.
Между прочим, представляешь, ведь не кто иной, как Триммер, подал  монарху
мысль об этом мече Сталинграда. Косвенно, конечно. В большой сцене высадки
Триммера я дал ему в руки кинжал, которым вооружены отряды командос, чтобы
он размахивал им. Тебе вряд ли приходилось видеть что-либо подобное.  Этот
кинжал - выдумка Невесты Ванны. Их изготовили  несколько  сотен.  По  моим
точным данным, ни один из них не был  применен  по  назначению.  В  Глазго
таким кинжалом опасно пырнули одного полисмена. Большую часть этого  добра
пооставляли у шлюх. Но вещь красивая! Так вот, ты знаешь,  как  внимателен
король,  когда  дело  касается  любой  детали  военного   снаряжения.   Он
присутствовал на предварительном  просмотре  фильма  о  Триммере  и  сразу
обратил внимание на  кинжал.  Приказал  прислать  ему  один  такой.  Затем
королевский мозг поработал немного,  и  в  конечном  итоге  появилась  эта
штука, выставленная в аббатстве.  Необычный  эпизод  современной  истории,
правда?
   - Ты собираешься в "Беллами"?
   - Эверард Спрюс пригласил нас на прием. Возможно, я загляну к нему.
   Трель звонка у входной двери пронеслась по всему небольшому дому.
   - Вирджиния, наверное.
   Дверь  открыл  Йэн.  Вирджиния  поцеловала  его  с  холодным,  гадливым
чувством и поднялась наверх.
   - Я думала, ты выпроводишь его, - сказала она Кирсти.
   - Так я и сделаю. Убирайся, Йэн, нам надо поговорить.
   - Должен ли я напоминать вам, что являюсь вашим прямым начальником?
   - О боже, как мне надоела эта дурацкая шутка!
   - Я вижу, ты с багажом.
   - Да. Кирсти, могу ли я остановиться у тебя ненадолго?
   - Да. Ненадолго.
   - Пока  Триммер  не  уберется  за  границу.  Он  говорит,  что  получил
предварительное распоряжение быть готовым  к  поездке  в  какое-то  место,
куда, слава богу, не может взять меня с собой.
   - Я всегда надеялся, - сказал Йэн, - что в конце концов  он  понравится
тебе.
   - Я старалась два года.
   - Да, ты старалась не жалея сил. Вполне  заслужила  отдых.  Ну  что  ж,
пожалуй, оставлю вас вдвоем. Думаю, что вернусь довольно поздно.
   При этом заявлении ни одна из женщин не  проявила  никакого  сожаления.
Йэн спустился вниз и вышел в темноту.
   - В доме нет ничего выпить, - сказала  Кирсти.  -  Может  быть,  пойдем
куда-нибудь?
   - А кофе?
   - Это-то у меня найдется.
   - Тогда посидим дома.
   - Есть тоже почти нечего. Осталось лишь немного трески.
   - Никакой трески. Спасибо.
   - Послушай, Вирджиния, ты чем-то сильно расстроена.
   - Полная апатия. Что  случилось  со  всеми?  Лондон  всегда  был  полон
закадычных друзей. Теперь же мне просто кажется, что я никого не знаю.  Ты
представляешь, после того как убили моего брата,  у  меня  не  осталось  в
живых ни одного родственника.
   - Дорогая, мне очень жаль. Я не знала. Я даже не знала, что у тебя  был
брат.
   - Его звали Тим. Он на пять лет  моложе  меня.  Мы  никогда  с  ним  не
ладили. Его убили три года назад. У тебя так  много  детей,  Кирсти,  есть
родители, кузены. Ты даже не можешь представить, как  горько  быть  совсем
одинокой. У меня в Швейцарии мачеха. Она никогда не жаловала меня,  да  я,
так или иначе, и не могу добраться до нее. Я просто в ужасе, Кирсти.
   - Ну, рассказывай же!
   Вирджиния  никогда  не  принадлежала  к  числу  тех,  кого  надо  долго
уговаривать поделиться своими секретами.
   - Деньги, - призналась она. - Я прежде не знала, что это такое - совсем
не иметь денег. Право же, это очень странное ощущение.  Тим  завещал  все,
что имел, какой-то девице. Папа как-то ухитрился не оставить мне ни пенни.
Он считал, что я хорошо обеспечена.
   - Но ведь мистер  Трой  непременно  должен  выложить  денежки  в  конце
концов. Американцы очень щепетильны насчет алиментов.
   - И я так думала. Так мне сказали мой  управляющий  банком  и  адвокат.
Вначале они считали, что дело заключается просто  в  некоторых  трудностях
обмена валюты. Они написали ему целую кучу писем, сначала вежливых,  затем
твердых, потом угрожающих. Наконец, около шести месяцев назад, они  наняли
юриста в Нью-Йорке для подачи искового заявления.  Хорошеньким  делом  это
обернулось! Мистер Трой развелся со мной.
   - Но он же не мог сделать этого!
   - Сделал! Все подписано и подтверждено печатями.  По-видимому,  у  него
был человек, следивший за мной и собиравший письменные показания.
   - Как это отвратительно!
   - Таков уж мистер Трой. Я должна была  догадаться  об  этом,  когда  он
начал так оскорблять меня. Мы запросили копии показаний  на  случай,  если
обнаружится какая-нибудь возможность  подать  апелляцию.  Но  это  кажется
маловероятным. В конце концов, все это время я не слишком строго соблюдала
верность мистеру Трою.
   - Вряд ли он мог ожидать этого от тебя.
   - И вот, не только нет алиментов, но и превышение  кредита  в  банке  и
огромный счет от адвоката. Я сделала  единственно  возможный  шаг  в  моем
положении - продала свои драгоценности. Эти скоты дали мне половину  того,
что они стоят, сказав, что сейчас их никто не покупает.
   - То же самое сказали Бренде.
   - А тут еще сегодня утром приключилась очень неприятная история.  Среди
вещей, которые я продала, была пара серег, тех, что подарил мне Огастес. Я
совершенно забыла о них, а  они,  оказалось,  лежали  в  старом  чемодане.
Больше того, решив, что я потеряла их, я  сообщила  об  этом  в  страховую
компанию, и мне  уплатили  за  них.  По-видимому,  я  совершила  уголовное
преступление. Но люди оказались достаточно порядочными.  Они  не  намерены
заявлять в полицию или  предпринимать  еще  что-нибудь,  однако  я  должна
возвратить деньги - двести пятьдесят фунтов. Это не так  уж  много,  но  у
меня и этого нет. Поэтому сегодня,  всю  вторую  половину  дня,  я  ходила
повсюду и торговала мехами. Мне говорят, что _их_ тоже никто не  покупает,
хотя я была уверена, что меха-то сейчас каждый _захочет_  иметь,  учитывая
наступление зимы и отсутствие угля.
   - Я всегда завидовала твоим мехам, - заметила Кирсти.
   - Они твои за двести пятьдесят фунтов.
   - Какую наибольшую цену тебе предлагали?
   - Хочешь верь, хочешь нет - семьдесят пять фунтов.
   - В данный момент у  меня  случайно  есть  немного  денег  в  банке,  -
задумчиво проговорила Кирсти. - Я могла бы дать немного больше.
   - Мне надо в три раза больше.
   - У тебя должны остаться и _кое-какие_ другие вещи.
   - Все, чем я владею, находится внизу, в твоем холле.
   - Давай пойдем посмотрим, Вирджиния.  У  тебя  всегда  было  так  много
вещей. Я уверена, мы сможем  подобрать  что-нибудь.  Например,  портсигар,
которым ты сейчас пользуешься.
   - Он сильно помят.
   - Но раньше он был хорош.
   - Мистер Трой, Канн, тысяча девятьсот тридцать шестой год.
   - Уверена, что мы найдем достаточно,  чтобы  набрать  двести  пятьдесят
фунтов.
   - О Кирсти, ты просто утешение для девушки в беде.
   Так обе женщины, начавшие выезжать в свет в один и тот же год и  жившие
совершенно различной жизнью, одна - такой расточительной, другая  -  такой
умеренной и бережливой, разложили вещи Вирджинии  на  обшарпанной  софе  и
провели  весь  вечер,  как  цыганки-барышницы,  рассматривая  и   оценивая
немногие уцелевшие трофеи десятилетия соблазнительной женственности; затем
обе пошли спать, успокоенные  каждая  по-своему  и  довольные  заключенной
сделкой.



        6

   Гай чувствовал себя так, будто ему преподнесли подарок в день рождения,
впервые неизвестно за сколько лет. Карточка с его фамилией, выскочившая из
электронного комплектатора личного состава, подобно билетику с судьбой  из
автомата на пляже, подобно настоящей реальной удаче - выигрышу  в  лотерее
или  тотализаторе  на  бегах,  вызвала  приятное  возбуждение,  какое   он
чувствовал разве только в первые дни службы в алебардийском корпусе или  в
первые минуты на  земле  неприятеля  в  Дакаре,  возбуждение,  похожее  на
чувство раскрепощения, охватившее его после  передачи  наследства  Эпторпа
Чатти Корнеру или в госпитале в Александрии, когда он нарушил свое  долгое
молчание. Это были  памятные  события  в  его  армейской  жизни.  Все  они
произошли в первые два  года  войны;  после  них  он  потерял  надежду  на
появление новых ярких событий. Теперь его надежды воскресли. Значит, и для
него есть еще место где-то за пределами бесплодной рутинной службы в штабе
особо опасных операций.
   Со службы Гай ушел в шесть часов и,  придя  в  транзитный  лагерь,  под
влиянием импульса сделал то, что в последнее время делал редко: переоделся
в синюю парадную форму. Затем он сел в метро, где беженцы уже  расставляли
свои койки на ночь, и, доехав  до  станции  Грин-парк,  пошел  пешком  под
аркаду Ритц в направлении Сент-Джеймс-стрит и  далее  -  в  "Беллами".  На
каждом шагу, подпирая стены, стояли американские солдаты,  крепко  облапив
своих шлюх. В вестибюле клуба его приветствовал американец иного сорта.
   - Добрый вечер, Лут.
   - Вы будете на приеме у Эверарда Спрюса?
   - Не приглашен. Вообще не знаю, кто это. А  вас,  по-моему,  ожидают  у
Гленобэнов.
   - К ним я пойду позже. Сначала у меня обед с Ральфом Бромптоном. Но  по
дороге мне, пожалуй, надо заглянуть к Эверарду.
   Лут возобновил свое прерванное занятие: он писал  письмо  за  столиком,
стоявшим напротив комнатки Джоуба. Гай никогда не видел раньше, чтобы этим
столиком кто-нибудь пользовался.
   В следующем холле Гай нашел Артура Бокс-Бендера.
   - Только что ускользнул  из  палаты  немного  отдохнуть.  На  Восточном
фронте все складывается очень недурно.
   - Недурно?
   - Подожди до  передачи  последних  известий  в  девять  часов.  Кое-что
услышишь. Дядюшка Джо явно обратил их в бегство. Не хотел бы  я  оказаться
одним из его военнопленных.
   По естественной ассоциации Гай спросил:
   - Есть ли что-нибудь от Тони?
   Лицо Бокс-Бендера помрачнело.
   - Да, было на прошлой неделе. Он все еще  не  выбросил  из  головы  эту
дурацкую мысль стать монахом. Я уверен,  он  забудет  о  ней,  как  только
вернется к нормальной жизни, но сейчас это все равно  неприятно.  Анджела,
по-видимому, не очень-то против этого. Она больше беспокоится об отце.
   - Я тоже.
   - Она сейчас в Мэтчете. Как ты знаешь, он оставил работу в школе, и это
уже хорошо. В таком возрасте ему совсем не следовало  приниматься  за  это
занятие.  Ты  знаешь,  у  него  ведь  тромб.  Серьезное  осложнение  может
наступить в любое время.
   - Знаю. Я виделся с ним в прошлом месяце. Тогда он, как мне показалось,
был здоров, но позднее он писал, что чувствует себя неважно.
   - Да, ничего не поделаешь, - сказал Бокс-Бендер. - Анджела считает, что
ей следует находиться там на всякий случай.
   Гай прошел в бар, где обнаружил Йэна Килбэннока, беседующего с  пожилым
гренадером.
   - ...Знаете, как внимателен король, когда дело  касается  любой  детали
военного снаряжения, - говорил он. - Монарх приказал  прислать  ему  такой
кинжал. Он-то и натолкнул короля на размышления о ножевых изделиях.
   - Исключительно удачная идея.
   - Да, я сам в некотором роде причастен к этому делу. Привет,  Гай!  Как
ты думаешь, кто только что выгнал меня из дому? Вирджиния!
   - Как она там?
   - Без гроша. Я видел ее мимоходом, но она явно на мели. Я  и  до  этого
слышал кое-какие сплетни о ее делах.
   - Я угощаю, - прервал его Гай, - по  случаю  дня  моего  рождения.  Два
стакана вина, Парсонс.
   Гай ничего не сказал об электронном комплектаторе, однако мысль  о  нем
согревала его во  время  разговоров  о  других  вещах.  Когда  их  стаканы
опустели, гренадер сказал:
   - Кто-то здесь сказал, что сегодня день его рождения. Три стакана вина,
Парсонс!
   Когда наступила очередь Йэна заказывать, он заметил:
   - Как поднялись цены! Десять шиллингов за стакан шампанского, и к  тому
же дрянного! Почему бы тебе  не  пойти  к  Эверарду  Спрюсу  и  не  выпить
бесплатно?
   - А у него будет шампанское?
   - Конечно,  будет.  Спрюс  получает  крупные  специальные  субсидии,  а
сегодня он принимает двух видных иностранцев, на которых  надо  произвести
впечатление. Иногда приятно побывать в кругу одних  штатских.  Ты  читаешь
его журнал?
   - Нет.
   - Я тоже. Но его высоко ценят. Сам Уинстон читает его.
   - Я не верю тебе.
   - Возможно, сам-то он и не читает. Но  один  экземпляр  направляется  в
канцелярию кабинета, я случайно узнал об этом.
   - Я едва знаком со Спрюсом. А вот Лут туда собирается.
   - Значит, туда может заявиться каждый. Луту удастся поймать такси.  Для
американцев они всегда останавливаются.
   Лейтенант Пэдфилд все еще трудился над своей корреспонденцией. Он писал
довольно усердно; перо не слишком хорошо  подчинялось  ему:  в  юности  он
печатал на пишущей машинке, а в ранней зрелости диктовал. Йэн  послал  его
на Пиккадили. Действительно, через четверть часа он возвратился на такси.
   - Рад, что вы едете со мной, - заявил он. - Я считал, вы не знакомы  со
Спрюсом.
   - Я передумал.
   - "Севайвэл" - весьма знаменательный рупор общественного мнения.
   - Знаменующий что, Лут?
   - Выживание ценностей.
   - Вы считаете, я нуждаюсь в специальном натаскивании по этому вопросу?
   - Прошу прощения.
   - По-вашему, мне следует читать этот журнал?
   - Я уверен, вы найдете его весьма знаменательным.
   Было почти  восемь,  когда  они  приехали  на  Пейни-уок.  Кое-кого  из
присутствовавших,  включая  нейтральных  гостей,  уже  начало  тошнить  от
коктейля, приготовленного Фрэнки, и они сбежали.
   - Прием, собственно, уже закончился, - заявила одна из секретарш  -  не
Фрэнки. На ногах у нее были веревочные сандалии, а челка,  сквозь  которую
она разговаривала, была черная. - Эверард, по-моему, собирается уходить.
   Тем временем лейтенант Пэдфилд  был  занят  тем,  что  переплачивал  за
такси; после длительного временного пребывания в стране он все еще находил
английскую денежную систему запутанной, а шофер  такси  старался  запутать
его еще больше. Услышав эти невнятно произнесенные слова, он всполошился:
   - Боже мой! Неужели уже так поздно? Я должен быть на Ибьюри-стрит. Если
вы не возражаете, я поеду в такси дальше.
   Гай и Йэн не возражали.  Доставив  их  сюда,  лейтенант  выполнил  свое
очевидное предназначение.
   Дезертирство  Пэдфилда  усилило  решимость  секретарши,  которую  звали
Коуни, и она сказала:
   - Выпить, по-моему, уже ничего не осталось.
   - Мне было обещано шампанское, - настаивал Гай.
   - Шампанское! - воскликнула захваченная врасплох Коуни, не знавшая, кто
такой Гай, и не имевшая ни малейшего представления, кто такие эти  двое  в
военной форме, неясно маячившие в непроглядной мгле,  но  хорошо  знавшая,
что у Спрюса действительно есть несколько бутылок этого вина,  отложенного
про запас. - Я ничего не знаю о шампанском.
   - Ну что ж, мы поднимемся и посмотрим сами, - перебил ее Йэн.
   Коуни провела их наверх.
   Толпа гостей, хотя и поредевшая, была достаточно многочисленная,  чтобы
образовать плотную завесу между входом и дальним углом комнаты, в  котором
расположился Людович. Прошло уже две минуты, как он наслаждался тем,  ради
чего пришел - вниманием хозяина дома.
   - А скажите, схема вашего  произведения  случайная  или  обдуманная?  -
допытывался Спрюс.
   - Обдуманная.
   - План непосредственно не просматривается. Там  есть  более  или  менее
общие афоризмы, есть заслуживающие особого внимания  наблюдения,  которые,
по-моему,  если   мне   будет   позволено   так   сказать,   исключительно
проницательны и забавны. Интересно, есть  ли  там  такие  места,  где  они
вымышленны? И кроме того, мне кажется, там  присутствуют  две  поэтические
темы, которые появляются снова и снова. Просматривается мотив  "Утонувшего
моряка". Возможно, это отзвук "Бесплодной земли"? Вы сознательно  имели  в
виду Элиота?
   - Не Элиота, - беспокойно возразил Людович.  Но  моему,  его  звали  не
Элиот.
   - Очень интересно! И потом это  изображение  пещеры.  Должно  быть,  вы
много читали о фрейдистской психологии?
   - Не особенно много. В описании пещеры не было ничего психологического.
   - Очень интересно. Спонтанное высвобождение подсознания!
   В  это  время  Коуни  пробилась  сквозь  толпу  и   встала   сбоку   от
разговаривающих.
   - Эверард, там два человека в военной форме спрашивают шампанского.
   - Боже милостивый, надеюсь, это не полиция?
   - Один, возможно, из полиции. На нем  какая-то  странная  форма  синего
цвета. Другой в форме летчика. Я никогда не видела его прежде. С ними  был
американец, но он уехал.
   - Это очень странно. Ты не дала им шампанского?
   - О, нет, Эверард.
   - Лучше я пойду и посмотрю сам, кто это.
   У двери Йэн столкнулся с Элегантной Женщиной и горячо расцеловал  ее  в
обе грязные щеки.
   - Здесь вся выпивка кончилась, - объявила она, -  и  я  направляюсь  на
свой пост гражданской обороны. Почему бы вам обоим не заглянуть туда?  Это
неподалеку, за углом, там всегда найдется бутылка.
   Их поприветствовал Спрюс.
   - Боюсь, мы немного запоздали. Я привел Гая. Вы помните его? -  спросил
Йэн.
   - Да, да, по-моему, мы где-то встречались, -  сказал  Спрюс.  -  У  нас
здесь все уже кончилось. Я только что  имел  небольшой  разговор  с  очень
интересным  новым  писателем.  Мы  всегда  особенно  рады   приветствовать
сотрудничество военных. Это входит в нашу программу.
   Центральная  группа  гостей  расступилась,  и  позади  них  стал  виден
Людович, аппетит которого к  разбору  его  творчества  был  возбужден,  но
далеко не удовлетворен. Он обиженно смотрел на  стоявшего  к  нему  спиной
Спрюса.
   - Людович?! - удивился Гай.
   - Это как раз тот человек, о котором я сказал вам. Вы знаете его?
   - Он спас мне жизнь, - ответил Гай.
   - О, это очень странно.
   - У меня так и не было возможности поблагодарить его.
   - Что ж, сделайте это сейчас. Но не уводите его с собой. Вы застали нас
в разгар захватывающего разговора.
   - Я думаю, что уйду вместе с пэром.
   - Да, пожалуй.
   Просвет в  толпе  снова  закрылся.  Гай  протиснулся  между  гостями  и
протянул руку Людовичу, который с выражением нескрываемого ужаса поднял на
него свои рыбьи глаза и, вяло пожав протянутую ему руку, отвернулся.
   - Людович, вы, конечно, помните меня?
   - Это в высшей степени неожиданно.
   - Группа Хука. Крит.
   - О да, припоминаю.
   - Я всегда питал надежду встретиться с вами. Столько всего, о  чем  нам
надо поговорить! Я узнал, что это вы спасли мне жизнь. - При  этих  словах
Гая Людович безмолвно, будто в раскаянии бия себя в грудь, поднял  руку  к
ленточке военной медали. - Кажется, вы не очень рады видеть меня.
   - Вот это удар! - сказал Людович, переходя на казарменный жаргон. -  Вы
как снег на голову! Вот уж не ожидал встретить  вас  здесь.  Только  не  у
мистера Спрюса. Кого-кого, но не вас, где-где, но не здесь.
   Гай уселся на стул, на котором до этого сидел Спрюс.
   - Я смутно помню те последние дни на Крите и в лодке.
   - Лучше забудьте, - сказал  Людович.  -  Есть  вещи,  о  которых  лучше
забыть.
   - О, что вы! Не слишком ли вы скромничаете?  Кроме  того,  меня  мучает
любопытство. Что произошло с майором Хаундом?
   - Я слышал, его считают пропавшим без вести.
   - А разве он не в плену?
   - Простите, мистер... э-э... капитан Краучбек. Я не служу в  управлении
учета личного состава.
   - А саперный капитан, который  взял  нас  в  лодку?  Я  был  в  ужасном
состоянии, да и он не в лучшем: он бредил.
   - Вы тоже бредили.
   - Да. А сапера вы тоже спасли?
   - Я думаю, он утонул в море.
   - Послушайте, - предложил Гай, - вы не собираетесь пообедать?
   Это  прозвучало  так,  будто  призрачный  шекспировский   Банко   вдруг
превратился в хозяина.
   - Нет, - отрывисто сказал Людович. Нет! - Не извинившись, не сказав  ни
слова на прощанье Гаю, Спрюсу или Фрэнки, он внезапно бросился к  парадной
двери, ведущей на лестницу, и выскочил в спасительную уличную темноту.
   - Что с ним стряслось? - удивился Спрюс. - Не мог же он напиться здесь.
Что вы сказали ему?
   - Ничего. Я спросил его о прошлых временах.
   - Вы хорошо знали его?
   - В сущности, нет. Мы всегда считали его человеком со странностями.
   - У него несомненный талант, - сказал Спрюс. - Возможно,  даже  зачатки
гения. Чрезвычайно досадно,  что  он  сбежал.  Пожалуй,  пора  заканчивать
прием. Девочки, может быть, вы выпроводите гостей и  приберете?  Мне  пора
идти.


   Оставшиеся часы своего сорокового дня рождения Гай провел в "Беллами" в
бессмысленных разговорах. Когда он возвратился в свою комнату в транзитном
лагере, в его голове было больше мыслей о будущем, чем о прошлом.
   В одиннадцать часов  завыли  неслышные  в  "Беллами"  сирены  воздушной
тревоги, а  после  полуночи  был  дан  отбой.  Никто  не  слыхал  их  и  в
Вестминстерском аббатстве, где стоял никем не охраняемый меч  Сталинграда.
Все двери были заперты, все огни погашены. На следующий день  здесь  снова
выстроится очередь и возобновится акт преклонения.


   В литературном конкурсе, проведенном "Тайм энд Тайдс",  Людович  успеха
не  добился.  Его  сонет  даже  не   отметили.   Он   внимательно   прочел
стихотворение, занявшее первое место:

   ...Лежит здесь меч очень редкой работы -
   Это бесценный символ. Кто знал,
   Как близко зло или как опасно добро,
   Кто презирает покровы, носимые ангелами?

   Он не мог понять смысл этого сонета. Было ли второе "кто" относительным
местоимением к слову "добро", выступающим в качестве его  эквивалента?  Он
сравнил с ним свой ясный, понятный сонет:

   Надпись о моем прошлом
   На этом длинном мече.
   Светившая мне в море
   Путеводная звезда
   Сияет на нем.
   Пусть будет стерта она!
   Рея, мачта, фал и бушприт -
   Все кануло в вечность,
   Когда бот мой погиб.

   "Возможно, - подумал он,  -  эти  строки  не  слишком  хорошо  отвечают
заданной теме. Они, видимо, не отразили общего настроения. В  них  слишком
много личного, такого, что не подходит "Тайм энд  Тайдс".  Я  пошлю  их  в
"Севайвэл".




        ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. FIN DE LIGNE


        1

   Вирджиния Трой не прожила в доме Килбэнноков и десяти дней, а  Йэн  уже
начал спрашивать: "Когда она уедет?"
   - Я не против того, что Вирджиния живет здесь, - сказала Кирсти.  -  Не
так уж дорого она нам обходится.
   - Но она не участвует в наших расходах ни единым пенсом.
   -  Я  не  могу  просить  Вирджинию  об  этом.  Она  проявляла   к   нам
необыкновенную доброту, когда была богатой.
   - Это было очень давно. Я уже проводил Триммера в  Америку.  Просто  не
понимаю, почему она должна жить здесь. Другие женщины платят свою долю.
   - Могу посоветовать ей это.
   - Пожалуйста, как только представится возможность.
   Однако, когда Вирджиния возвратилась в тот вечер,  она  сообщила  такие
новости, что все другие мысли вылетели из головы Кирсти.
   - Я только что была у своих адвокатов, - сказала  Вирджиния.  -  У  них
есть копии всех свидетельских показаний по делу мистера Троя о разводе.  И
кто, по-твоему, собрал их?
   - Кто?
   - Назови троих, наиболее вероятных.
   - Не могу представить себе ни одного.
   - Этот омерзительный Лут!
   - Не может быть!
   - Он, очевидно, член фирмы, работающей на  мистера  Троя.  Он  все  еще
выполняет случайную работу для них в свободное время.
   - И это после всего хорошего, что мы сделали для него!  Ну  и  как,  ты
намерена разоблачить его?
   - Не знаю.
   - Людей следует предупреждать.
   - Мы сами виноваты, что покровительствовали  ему.  Он  всегда  приводил
меня в содрогание.
   - Подобные вещи, - сказала Кирсти, - разбивают у людей веру в человека.
   - Но Лут вовсе не человек.
   - Да, действительно, он не человек.
   - Не то что Триммер.
   - А Триммер, по-твоему, человек?
   Они  снова  вернулись  к  проблеме,  которую  в  той  или  иной   форме
всесторонне обсуждали в течение вот уже трех лет.
   - А ты скучаешь по нему хоть сколько-нибудь?
   - Испытываю полнейшее облегчение. Каждое утро в последние четыре дня  я
просыпаюсь с мыслью: "Триммер уехал".
   После почти часовой беседы Кирсти наконец сказала:
   - Я думаю, ты теперь найдешь новое место проживания.
   - Нет. Если, конечно, ты и Йэн не захотите избавиться от меня.
   - Конечно нет, дорогая. Но видишь ли, Йэн...
   Однако Вирджиния прервала Кирсти, не выслушав ее:
   - У тебя есть семейный врач?
   - Мы всегда обращались к одному  пожилому  врачу  на  Слоан-стрит.  Его
фамилия Патток. Это очень хороший врач, особенно по детским болезням.
   - У меня никогда не  было  доктора,  -  сказала  Вирджиния.  -  Такого,
которого я могла бы назвать _своим_. Видимо, потому, что часто  переезжала
и мало болела. В Ньюпорте я иногда ходила к одному докторишке,  но  только
для того, чтобы подписать рецепт на снотворные таблетки. Еще в Венеции был
довольно противный англичанин, который зашивал  меня,  когда  я  упала  на
лестнице во дворце Коромбона. Чаще же всего я полагалась на фармацевтов. В
Монте-Карло, например, есть один такой волшебник. Ты  просто  приходишь  к
нему и говоришь, где болит. Он дает тебе _капсулку_,  ты  глотаешь  ее,  и
боль сразу же прекращается. Я, пожалуй, все же схожу  к  твоему  врачу  на
Слоан-стрит.
   - Ты больна?
   - Нет. Просто мне думается,  что  надо  сделать  то,  что  мистер  Трой
называет обследованием.
   - При  штабе  особо  опасных  операций  есть  прекрасный  лазарет.  Там
всевозможное современное  оборудование,  причем  бесплатно.  Генерал  Уэйл
ходит туда каждый день на прогревание  искусственными  солнечными  лучами.
Главного зовут сэр Кто-то Что-то - большая шишка в мирное время.
   - Я, пожалуй, предпочту твоего врача. Он берет недорого?
   - Гинея за визит, кажется.
   - Ну, это мне по карману.
   - Кстати, о деньгах, Вирджиния... Ты помнишь, Бренда и Зита платили  за
то, что проживали здесь...
   - Да, в самом деле. Это очень  великодушно  с  твоей  стороны,  что  ты
позволяешь мне жить здесь бесплатно.
   - Я очень рада, что ты живешь здесь, а вот про Йэна этого  не  скажешь.
Сегодня в разговоре со мной он интересовался, не почувствуешь ли  ты  себя
удобнее, если будешь платить хоть сколько-нибудь...
   - Удобнее, чем теперь, мне не может быть, дорогая. К тому же  я  просто
не в состоянии платить.  Поговори  с  ним,  Кирсти.  Объясни  ему,  что  я
разорилась.
   - О, он знает об этом.
   - Но я _действительно_ разорилась.  Никто  не  хочет  верить  этому.  Я
поговорила бы с Йэном сама, но, по-моему, будет лучше, если поговоришь ты.
   - Хорошо, я _попробую_...



        2

   Процесс назначения военных на новую должность  пока  еще  осуществлялся
людьми, а не электронным  комплектатором.  Поэтому  прошла  целая  неделя,
прежде чем Гай получил уведомление о том, что он, возможно, кому-то и  для
чего-то потребуется. Через некоторое время после этого в его  корзине  для
входящих  бумаг  появилось  письмо,  адресованное  ему  лично.  В   письме
сообщалось,   что   Гаю   "следует   явиться   для   беседы   к    офицеру
планерно-десантного отряда  Свободной  Италии".  Гай  не  удивился,  когда
узнал, что этот офицер сидит в том же здании, что и  он  сам.  Явившись  в
соответствующий   кабинет,   Гай   увидел   ничем    не    примечательного
подполковника, которого довольно часто встречал в  коридорах  здания  и  с
которым, случалось, даже обменивался  несколькими  фразами,  сидя  в  баре
клуба-столовой.
   "Освободитель" Италии не подал и виду, что знает Гая, и сказал:
   - Entrate e s'accomode [входите и присаживайтесь (ит.)].
   Произнесенные подполковником слова прозвучали так неразборчиво, что Гай
простоял несколько секунд в полном замешательстве, не  понимая,  на  каком
языке к нему обратились.
   - Входите и садитесь, - повторил подполковник по-английски. - Я  думал,
что вы говорите по-итальянски.
   - Да, я говорю.
   - Похоже на то, что  вам  потребуется  освежить  ваши  знания.  Скажите
что-нибудь по-итальянски.
   - Sono pi и abituato al dialetto genovese, ma di solito posso capire  e
farmi capire dapertutto  in  Italia  fuori  Sicilia  [я  больше  привык  к
гэнуэзскому диалекту, но, как правило, я понимаю да  и  меня  понимают  во
всей Италии, кроме Сицилии (ит.)], -  сказал  Гай  быстро  и  с  несколько
преувеличенным акцентом.
   Подполковник ухватил лишь последнее слово и спросил отчаянно и глупо:
   - Siciliano lei? [Вы сицилиец? (ит.)]
   - О, нет, нет, нет! - Гай ярко изобразил итальянский жест несогласия. -
Ho visitato la Sicilia, poi ho  abitato  per  un  bel  pezzo  sulla  costa
ligure. Ho viaggiato in quasi ogni parte d'ltalia  [Я  был  в  Сицилии,  а
затем довольно долго жил на лигурийском побережье. Я  объездил  почти  всю
Италию. (ит.)].
   Подполковник снова перешел на английский.
   - Звучит, кажется, неплохо. Вы не принесли бы нам большой пользы,  если
бы говорили  только  по-сицилиански.  Вам  придется  работать  на  севере,
вероятно, в Венеции.
   - Li per me tutto andra liscio [там, по-моему, все обойдется (ит.)],  -
сказал Гай.
   - Да, - сказал подполковник, - да, я понимаю.  Хорошо,  давайте  теперь
говорить  по-английски.  Работа,  о  которой  пойдет   речь,   разумеется,
секретная. Как вам, вероятно, известно, продвижение наших войск  в  Италии
сейчас приостановлено. На существенное продвижение до весны вряд ли  можно
надеяться. Немцы получили  значительные  подкрепления.  Часть  итальянцев,
кажется, симпатизирует нам. Называют себя партизанами.  Это  крайне  левое
крыло. Ничего плохого в этом, разумеется,  нет.  Спросите  у  сэра  Ральфа
Бромптона.  Мы  будем  посылать   различные   маленькие   группки,   чтобы
информировать  главное  командование,  с   какими   силами   им   придется
столкнуться, и  чтобы  по  возможности  подготовить  в  подходящих  местах
площадки для сброса оружия и снаряжения. Офицер разведки и связист  -  это
костяк каждой группы. Вы, как я понимаю, уже прошли  подготовку  в  частях
командос. Спуск на парашюте был включен в подготовку?
   - Нет, сэр.
   - Э-э, тогда вам лучше пройти этот курс. Полагаю, возражений не будет?
   - Абсолютно никаких.
   - Вам, пожалуй, многовато лет, но вы  еще  не  раз  удивитесь  возрасту
некоторых наших ребят. А  возможно,  что  вам  и  не  придется  прыгать  с
парашютом. У нас есть разные способы переброски наших людей. Имеете ли  вы
какой-нибудь опыт плавания на малых судах?
   Гай вспомнил о небольшой парусной  яхте,  которой  он  пользовался  для
прогулок в Санта-Дульчине, о  беспечной  вылазке  на  берег  в  Дакаре,  о
фантасмагорическом бегстве с Крита и, не кривя душой, ответил:
   - Да, есть, сэр.
   -  Вот  и  отлично.  Это  может  пригодиться.  Ну   ладно,   когда   вы
потребуетесь, мы дадим вам  знать.  Пока  же  все  должно  быть  в  полном
секрете. Вы член клуба "Беллами", так  ведь?  Там  слишком  много  болтают
ненужного. Держите язык за зубами.
   - Хорошо, сэр.
   - A riverderci! [До свидания! (ит.)]
   Гай взял под козырек и вышел из кабинета.
   Когда Гай вернулся в транзитный лагерь, там его ожидала  телеграмма  от
сестры Анджелы, в которой сообщалось, что их отец в Мэтчете  неожиданно  и
мирно скончался.



        3

   На всех железнодорожных станциях королевства висели плакаты с надписью:
"Вам действительно необходимо ехать?"
   В день похорон Гай и его зять сели в переполненный  утренний  поезд  из
Паддингтона.
   У Гая на рукаве мундира чернела траурная повязка. На  Бокс-Бендере  был
темный костюм, черный галстук и котелок.
   - Я не надел цилиндр, - сказал Бокс-Бендер. - Он в наше  время  кажется
неуместным. Не думаю, что там будет много народу. Перегрин уже уехал  туда
еще позавчера. Он обо всем позаботится. Ты взял с собой бутерброды?
   - Нет.
   - Не знаю, где мы сможем позавтракать. Вряд  ли  в  монастыре  для  нас
приготовят еду. Впрочем, Перегрин и Анджела, наверное, закажут  что-нибудь
в закусочной.
   Здание вокзала было покрыто маскировочными  пятнами,  ставни  на  окнах
закрыты. Когда поезд тронулся, уже светало. В коридорах вагонов  толпились
направлявшиеся в  Плимут  моряки.  Маленькие  электрические  лампочки  над
сиденьями не горели, газеты читать было почти невозможно.
   - Я всегда глубоко уважал твоего отца, -  сказал  Бокс-Бендер  и  через
несколько минут заснул. Гай просидел, не сомкнув  глаз,  в  течение  всего
трехчасового пути до железнодорожного узла в Тонтоне.
   Дядя  Перегрин  прислал  к  местному  поезду   где-то   раздобытый   им
специальный автобус, похожий на трамвайный вагон. На станцию прибыли  мисс
Вейвесаур,     священник     из     Мэтчета     и      директор      школы
Богоматери-Победительницы. Там находились также многие другие с различными
знаками траура. Гай должен был бы узнать этих  людей,  но  не  узнал.  Они
здоровались  с  ним,  бормотали  слова  соболезнования  и,  убедившись   в
необходимости, напоминали  ему  свои  фамилии:  Трешэм,  Бигод,  Инглфилд,
Оранделл,  Хорниоулд,  Плессингтон,  Джернингэм  и  Дакр  (целый  перечень
нонконформистских  фамилий)  -  его  кузены,  кузины  или  другие  дальние
родственники. Их поездка по железной дороге  была,  вне  всяких  сомнений,
необходима.
   Убедившись, что Гай не слышит ее,  мисс  Вейвесаур  сказала  о  нем  со
вздохом: "Fin de ligne" [последний в роду (фр.)].
   Начало заупокойного богослужения было  назначено  на  полдень.  Местный
поезд должен был прибыть в Брум в одиннадцать тридцать, и он прибыл  почти
без опоздания.



        4

   Недостатка в местах  для  богослужения  в  этой  маленькой  деревне  не
ощущалось.
   Во времена папистов и нонконформистов мессы, как правило,  служились  в
доме священниками, приходившими в него в одеянии домашних учителей. Эта же
маленькая часовня сохранялась в качестве места для  случайных  паломников,
желавших помолиться за священного Джервейса Краучбека.
   Католическая приходская, церковь видна прямо  с  маленькой  станционной
площади; она была построена прапрадедом Гая в  начале  шестидесятых  годов
девятнадцатого века в самом начале проходящей через всю деревню улицы. А в
конце той же улицы стоит  средневековая  церковь,  неф  и  алтарь  которой
используются приверженцами англиканского вероисповедания, в то  время  как
северный боковой придел и  примыкающая  к  нему  часть  кладбища  являются
собственностью владельца поместья. Могилу для мистера Краучбека вырыли  на
этом участке земли, и именно в этом боковом приделе  церкви  ему  поставят
позднее памятник среди множества статуй и мемориальных досок, воздвигнутых
в память о его предках.
   Большая  часть  жителей  деревни  Брум  -  католики,   объединенные   в
обособленную общину наподобие тех, которых часто можно встретить во многих
уголках графства Ланкашир и на отдаленных островах Шотландии и которые так
редки  в  западной  части  Англии.   Прихожане   англиканской   церкви   в
незапамятные времена  объединились  с  двумя  соседними  деревнями,  и  их
обслуживал один священник, который раз в месяц приезжал  на  велосипеде  и
проводил богослужение, если верующие собирались в достаточном  количестве.
Бывший дом священника перестроили и сдавали в аренду дачникам.
   Дом в усадьбе Брум стоит позади чугунных ворот; ведущая к  нему  дорога
является продолжением тянущейся вдоль деревни улицы. Мистер Краучбек очень
часто, но не совсем, конечно, правильно заявлял, что любой  солидный  дом,
под которым он, конечно, подразумевал дома,  основанные  не  иначе  как  в
средние века, должен стоять на дороге, на берегу реки или на утесе. Дом  в
усадьбе  Брум  стоял  на  шоссе,  ведущем  в  Эксетер,  и  так   было   до
восемнадцатого столетия, пока владелец  соседней  усадьбы,  представлявший
графство в палате общин, не добился разрешения провести дорогу через  свои
владения и установить на ней заставу для  взимания  прибыльных  подорожных
сборов. Старая дорога все еще  проходит  мимо  дома  в  усадьбе  Брум,  но
пользуются ею очень немногие.
   Когда в Бруме обосновался монастырь, его обитатели привезли с  собой  и
своего  священника,  а  молельню  устроили  в  длинной,  обшитой  панелями
галерее. Никто из живущих в монастыре не появлялся в приходской церкви, за
исключением разве каких-нибудь особых случаев. Похороны мистера  Краучбека
стали как раз одним из таких событий. Обитатели монастыря  встретили  тело
покойного накануне вечером, когда его привезли  из  Мэтчета.  Они  накрыли
катафалк балдахином, а утром следующего дня спели погребальную  песнь.  Их
священник должен был помочь провести заупокойное богослужение.


   Анджела Бокс-Бендер встретила поезд на платформе. Лицо ее было скорбным
и печальным.
   - Послушай, Анджи, - обратился к ней муж, - долго ли протянется вся эта
церемония?
   -  Не  более  часа.  Отец  Гейохеген  хотел  было  прочитать  хвалебную
проповедь, но дядя Перегрин отговорил его.
   - А перекусить что-нибудь мы сможем? Я ведь вышел из дома в шесть утра.
   - Вас ждут в пресвитерии. Думаю, там вы найдете что-нибудь.
   - Надеюсь, на меня не рассчитывают как на участника церемонии?  Я  хочу
сказать, не придется ли мне участвовать в каком-нибудь ритуале  или  нести
что-нибудь? Я ведь совершенно не знаю этих порядков.
   - Нет, нет, - ответила Анджела. - Это один из  тех  случаев,  когда  от
тебя ничего не потребуется.
   Маленькая приемная пресвитерии была переполнена людьми.  Кроме  дядюшки
Перегрина и монастырского священника здесь  были  еще  четыре  священника,
один из них носил титул монсеньора.
   - Его светлость епископ не смог приехать. Он  послал  меня  в  качестве
своего представителя, чтобы передать свои соболезнования.
   Здесь был также один мирянин из Тонтона, о котором Гай  знал,  что  это
адвокат отца.
   Отец Гейохеген постился, но своему  гостеприимству  он  не  изменил:  в
пресвитерии поставил виски и сладкий пирог. Дядюшка Перегрин оттеснил  Гая
в уголок. Его глупое старческое лицо выражало льстивую благопристойность.
   - Насчет мемориального щита с гербом, - проговорил он вполголоса.  -  Я
встретился в этом деле с немалыми трудностями. Сделать на заказ что-нибудь
сейчас почти невозможно. Нигде нет ни  одного  специалиста  по  гербам.  В
ризнице, правда, хранится целая коллекция старых  мемориальных  щитов,  но
все они не в очень хорошем состоянии. Там есть щит  твоего  деда,  но  он,
конечно, соединен со щитом Роутмэна и поэтому вряд ли подойдет. Потом  мне
немного повезло: я наткнулся на щит, который, должно быть, заказывали  для
Айво. Довольно грубая работа, видно,  местного  мастера.  Я  ведь  был  за
границей, когда он умер, бедняга. Это очень простой герб,  не  разделенный
на четыре поля. Но это лучшее из того, что можно найти в настоящий момент.
Как, по-твоему, правильно, что я остановился на нем?
   - Конечно, дядя Перегрин, я уверен, что вы поступили правильно.
   - Ну, я, пожалуй, пойду. Начинают прибывать все  новые  и  новые  люди.
Надо, чтобы кто-то показывал им, куда садиться.
   Священник из Мэтчета сказал:
   - Ваш отец, я думаю, пройдет через чистилище очень быстро.
   Адвокат сказал:
   - Нам надо бы после всего поговорить наедине.
   - А завещание не будет зачитываться?
   - Нет, так происходит только в романах  викторианской  эпохи.  Но  есть
вещи, которые необходимо обсудить, а ведь встретиться для этого еще раз  в
наше время довольно трудно.
   Артур Бокс-Бендер изо всех сил  старался  завоевать  симпатии  местного
прелата.
   - Я не принадлежу к вашему вероисповеданию, но должен отметить, что ваш
кардинал Хинсли выполняет замечательную работу по радио.  Про  него  можно
уверенно сказать: он прежде всего англичанин, а потом  уже  христианин;  а
ведь этого никак не скажешь о том или другом _нашем_ епископе.
   Анджела сказала:
   - Я тщательнейшим образом прочитала и разобралась во всех  письмах.  Их
поступило несколько сотен.
   - И я тоже.
   - Необычайно много людей, о которых я  даже  не  слышала,  оказывается,
были близкими друзьями папы. Эту ночь я провела в монастыре и поеду  домой
только сегодня вечером. Монахини были очень милы и любезны. Достопочтенная
матушка хочет, чтобы после похорон все  вернулись  в  монастырь  и  выпили
кофе. Здесь собрались люди, с которыми нам следует поговорить. Я никак  не
думала, что их приедет так много.
   Все новые и новые люди прибывали пешком, на  машинах  и  на  двуколках,
запряженных пони. Гай и Анджела наблюдали за ними из окна пресвитерии.
   - Феликса я возьму к себе, - сказала Анджела. - Сейчас он  еще  там,  в
отеле.
   Духовенство вышло,  чтобы  облачиться.  В  пресвитерии  снова  появился
дядюшка Перегрин, чтобы повести за собой ближайших родственников.
   - Аналой впереди справа, - сказал он.
   Они пересекли узенькую полоску сада и вошли в церковь, построенную  еще
Джервейсом и Хермайэни, которая по традиции называлась часовней.  Медленно
шагая по проходу между рядами, Гай  печально  смотрел  на  катафалк  и  на
горящие рядом с ним  высокие  неотбеленные  свечи.  В  прохладном,  слегка
задымленном воздухе сильно пахло пчелиным воском и хризантемами. Позднее к
этому запаху прибавился благовонный запах фимиама.
   Людей на похоронах мистера Краучбека было не меньше,  чем  на  мессе  в
предрождественскую ночь: почти все  жители  деревни,  многие  из  соседних
деревень.  Глава  судебной  и  исполнительной  власти  графства  сидел  на
передней скамье слева, рядом с представителем  рыцарей  Мальты.  Лейтенант
Пэдфилд сидел  вместе  с  англиканским  приходским  священником,  семейным
адвокатом и директором школы Богоматери-Победительницы.  Хор  из  монахинь
расположился рядом с органом на верхнем ярусе. Священники, за  исключением
трех, совершающих богослужение, заняли места вдоль  стен  алтаря.  Дядюшка
Перегрин окинул всех взглядом и убедился, что все на своих местах.
   Бокс-Бендер не сводил взгляда  с  Анджелы  и  Гая,  опасаясь  совершить
какую-нибудь ошибку в ритуале церковной службы. Он преклонил, как  и  они,
колена, сел, затем снова опустился на колени, опять сел и поднялся,  когда
три священника, облаченные в черное, вышли из ризницы,  еще  раз  сел,  но
забыл  перекреститься  при  этом.  Бокс-Бендер  выполнял  этот  ритуал  не
вслепую. Он бывал на мессах и раньше. Он  просто  хотел  выполнить  все  в
точном соответствии с принятым обрядом. Глава  судебной  и  исполнительной
власти тоже не знал ритуала, и его тоже посадили в таком месте,  чтобы  он
мог видеть других.
   Заупокойная служба началась. Воцарилась полнейшая тишина. Слова молитвы
были едва слышны даже на первых скамьях. Бокс-Бендер вовремя заметил,  как
его родственники перекрестились в момент отпущения  грехов.  На  этот  раз
успел перекреститься и он. Затем начал петь хор монахинь.
   Прислушиваясь к знакомым словам молитвы, Гай думал о своем отце.
   Мистер   Краучбек   был   всеми   уважаемым,   добрым,   отзывчивым   и
добросовестным человеком,  человеком,  который  по  всем  правилам  своего
вероисповедания был достоин спасения Души. Гай считал  своего  отца  самым
лучшим человеком на всем свете, единственным  незапятнанным  человеком  из
всех, кого ему довелось узнать.
   "Сколько же из всех переполнивших сейчас церковь, - думал Гай, - пришли
сюда, движимые простой учтивостью, и сколько для того, чтобы помолиться за
то, чтобы добрая память о мистере  Краучбеке  светилась  вечным  негасимым
огнем? Что ж, - продолжал размышлять он, - божья милость  в  учтивости:  в
том, что Артур  Бокс-Бендер  косит  глаза,  чтобы  не  ошибиться  в  своих
действиях, в том, как прелат держит  свечу  у  алтаря,  представляя  собой
епископа, в том, что лейтенант  Пэдфилд  совершает  бог  его  знает  какое
вездесущее чудо..."
   Священник перевернул страницу молитвенника и перешел от  проскомидии  к
канону. В тишине, воцарившейся после удара колокола, Гай поблагодарил бога
за своего отца и мысленно переключился на свою смерть, к  которой  он  был
так близок, когда отступал с Крита, и которая могла теперь снова оказаться
близкой  во  время  выполнения   миссии,   предложенной   ему   безымянным
подполковником.
   "Я беспокоюсь о тебе", - писал ему отец в  письме,  хотя  оно  было  не
последним, ибо он и Гай  успели  с  тех  пор  обменяться  еще  несколькими
письмами;  auditiones  malae  [плохие  известия  (лат.)]  об  ухудшающемся
здоровье отца и свое собственное затянувшееся разочарование Гай  считал  в
известном  смысле  заключительным  этапом  их  регулярной,   но   довольно
сдержанной переписки в течение более чем тридцати лет. Отец был обеспокоен
не чем-нибудь, связанным с  земным  преуспеванием  Гая,  а  его  очевидной
апатией ко всему; Гай же был обеспокоен теперь, видимо, тем, что находился
в этом таинственном транзитном лагере, через который он должен  пройти  на
своем пути к вечному покою и свету. Молитвы  Гая  были  направлены  скорее
"к", а не "за" отца. Гай поступил на службу и обратился про себя  к  богу:
"Я ничего не прошу у тебя. Я прибыл сюда на тот  случай,  если  нужен.  Не
думаю, что могу оказаться полезным, но, если существует что-нибудь  такое,
что я мог бы сделать, дай мне знать об этом".
   "Я ничего не прошу у тебя" - это и являлось сутью  апатии  Гая;  именно
это пытался внушить ему отец, он и сейчас говорит  ему  об  этом.  Чувство
опустошенности не оставляло его многие годы, даже тогда,  когда  он,  став
алебардистом,  переживал  минуты  подъема  и  воодушевления.   Подъема   и
воодушевления  оказалось  недостаточно.  Бог  требовал  от  него   чего-то
большего.
   В глубине души Гай верил, что где-нибудь, как-нибудь  и  что-нибудь  от
него все же потребуется и что, когда такой момент настанет, ему надо  быть
особенно внимательным. Быть в готовности к тому, чтобы что-то  сделать,  -
это ведь тоже служба. Настанет время, и  он  получит  возможность  сделать
нечто, пусть даже незначительное, но зато такое, чего  не  сможет  сделать
никто другой, для чего он предназначен самой  судьбой.  Такого  положения,
чтобы бог не дал ему никакого предназначения, просто  не  может  быть.  Он
вовсе не претендует на героическую судьбу. Количественные  критерии  здесь
неприменимы. Главное - это не упустить момент, не  прозевать  возможность,
когда она появится. Не исключено, что как раз сейчас, в этот момент,  отец
расчищает путь для него. "Дай мне знать, что я должен  сделать,  и  помоги
мне сделать это", - мысленно произнес Гай в своей молитве.
   Артур Бокс-Бендер бывал  на  богослужении  и  раньше.  Когда  священник
кончил читать молитву и удалился из алтаря, Бокс-Бендер посмотрел на  часы
и взялся было за котелок. Затем, когда священник появился снова, в  другом
облачении, и остановился в нескольких  футах  от  того  места,  где  сидел
Бокс-Бендер, тот незаметно отложил котелок в сторону. Хор пропел отпущение
грехов, затем священник и дьякон прошли вокруг катафалка,  побрызгали  его
святой водой и  окурили  ладаном.  Черная  риза  коснулась  почти  черного
костюма Бокс-Бендера. На левую  щеку  Бокс-Бендера  попала  одна  капелька
воды. Смахнуть ее он не осмелился.
   Сняв с гроба покров, люди из похоронного бюро подняли его и понесли  по
проходу между рядами скамеек. Анджела, дядюшка Перегрин  и  Гай  пошли  за
гробом  первыми,  за  ними  последовали  другие  родственники   покойного.
Бокс-Бендер скромно пошел позади главы судебной и  исполнительной  власти.
Монахини пропели антифон, после чего спустились с хоров  и  направились  в
монастырь. Похоронная процессия двинулась вдоль улицы, от новой  церкви  к
старой. Тишина нарушалась лишь стуком копыт лошади, скрипом упряжи и колес
фермерской повозки, на которой везли гроб; впереди старой кобылы, держа ее
за узду, шел управляющий усадьбой.
   День был безветренный. С деревьев по одному - по  два  опадали  листья;
падая, они кружились по-разному, в зависимости от  того,  какое  очертание
принимали и как сморщивались, когда высыхали, но все падали под то дерево,
на котором выросли. В какой-то  момент  Гай  вспомнил  о  записной  книжке
Людовича, о "пушинке в вакууме", с которой его сравнили, а потом,  как  бы
сопоставляя, о шумных ноябрьских днях, когда он и его мать пытались ловить
падающие листья на улице;  каждый  пойманный  лист  гарантировал...  день,
неделю, месяц - точно не мог вспомнить он - его счастливого  и  радостного
детства. Только его отец остался живым, чтобы  увидеть  превращение  этого
веселого маленького мальчика в одинокого  капитана  алебардийского  полка,
который следовал теперь за его гробом.
   На мощенных  булыжником  тротуарах  стояли  жители  деревни,  занятость
которых  не  позволила  им  прийти  в  церковь.  Они  молча  смотрели   на
проходившую процессию. Многие из тех, кто пришел в церковь, отделялись  от
процессии и возвращались к своим делам. Места у могилы для всех все  равно
будет недостаточно.
   Монахини  обложили  края  могилы   мхом,   вечнозелеными   листьями   и
хризантемами, которые слабо напоминали рождественские украшения.  Люди  из
похоронного бюро молча опустили гроб.  Святая  вода,  окуривание  кадилом,
несколько коротких молитв, бессловесные "Отче наш"  и  "Благословен".  Еще
раз святая  вода;  бессловесная  "Из  глубины".  Гай,  Анджела  и  дядюшка
Перегрин вышли вперед, взяли по очереди  кропило  и  добавили  свои  капли
святой воды. Через некоторое время все был кончено.
   Стоявшие у могилы люди повернулись и пошли. Выйдя за ворота  церковного
двора, все вступили в приглушенный разговор. Анджела здоровалась  с  теми,
кто не повстречался ей утром. Дядюшка Перегрин  переговорил  с  теми,  кто
должен был пойти в усадьбу выпить кофе. Гай оказался рядом  с  лейтенантом
Пэдфилдом.
   - Очень мило, что вы приехали, - сказал он.
   - Это весьма многозначительное событие, - отозвался Пэдфилд.
   "Чем же оно так многозначительно?" - озадаченно подумал Гай.
   - Я пойду в поместье,  -  добавил  Пэдфилд.  -  Достопочтенная  матушка
просила меня зайти.
   "Когда? Как? Почему?" - подумал Гай, но вслух спросил:
   - Дорогу знаете?
   - Конечно.
   Глава  судебной  и   исполнительной   власти   остался   среди   людей,
задержавшихся на англиканском кладбище. Там же был и Бокс-Бендер.
   - Мне не хотелось бы беспокоить вашу жену и племянника, - сказал глава.
- Передайте им, пожалуйста,  мои  соболезнования  и  наилучшие  пожелания,
хорошо? - После того как Бокс-Бендер проводил его до машины, он добавил: -
Я очень уважал вашего  тестя.  К  сожалению,  мало  встречался  с  ним  за
последние десять лет. Да и другие  видели  его  мало.  Но  он  пользовался
большим уважением во всем графстве.
   Основная масса присутствовавших на похоронах шла по деревенской улице в
обратном  направлении.  Напротив  католической   церкви   и   пресвитерии,
последним перед воротами, стоял "малый дом". Под заштукатуренным фасадом и
верандой скрывалась значительно более давняя постройка. Монастырь этот дом
не арендовал. В прошлом "малый дом" выполнял много различных функций,  его
часто использовали как вдовий дом. Теперь в нем жил управляющий  усадьбой.
Шторы на окнах были опущены. В этом доме всегда царила тишина. Улица около
него фактически заканчивалась тупиком, а задней частью дом выходил в парк.
Именно здесь мистер Краучбек советовал Гаю доживать последние дни.
   Монастырская школа была состоятельной, и земельный участок содержался в
хорошем состоянии даже в этом году, когда самшит и тис росли  почти  везде
не подстриженными, а газоны вспахивали, чтобы вырастить на них овощи.
   Передний двор в усадьбе Брум охраняла  воротная  башенка.  За  воротами
располагались  два  прямоугольных  участка  средневековой  планировки,   с
декоративным  растениями  эпохи  Карла  Великого,  как  в  университетском
колледже; здание, как и большинство колледжей, имело массивное  готическое
крыло. Его пристроили к  зданию  Джервейс  и  Хермайэни,  воспользовавшись
услугами того же архитектора, который  построил  им  церковь.  У  главного
входа стояла достопочтенная матушка в окружении группы монахинь.  В  окнах
верхнего этажа и в башенке, в  которой  был  взят  в  плен  благословенный
Джервейс Краучбек, появились  головки  девушек,  некоторые  ангельские,  а
некоторые нелепые,  Словно  кронштейны  старой  церкви,  но  все  украдкой
заглядывавшие вниз, на входящих родственников мистера Краучбека.
   В восемнадцатом столетии в гостиной главного здания  изменили  потолок,
покрыв его штукатуркой,  но  Джервейс  и  Хермайэни  распорядились  убрать
штукатурку, обнажить деревянные балки.  В  годы  детства  Гая  на  обшитых
дубовыми панелями стенах было симметрично  развешано  различное  оружие  -
символы многих геральдических щитов. Однако теперь все  это  было  продано
вместе с остальной мебелью.  Вместо  оружия  на  стенах  висело  несколько
больших выцветших религиозных  картин  из  тех,  которые  обычно  завещают
монастырям. Над кафедрой, в той части гостиной,  где  стена  была  покрыта
панелями на всю высоту, на том месте, где когда-то  размещались  фамильные
портреты, висел киноэкран, а в углу  были  сложены  стулья  с  ножками  из
металлических трубок и стойки для натяжения бадминтонной  сетки.  Гостиная
использовалась  монастырской  школой  в  качестве  зала   для   отдыха   и
развлечений.  Здесь  девушки  танцевали  в  зимние  вечера   под   музыку,
передаваемую по  радио;  здесь  рождались  и  принимались  или,  наоборот,
отвергались предложения тесной дружбы и любви между ними; здесь  в  летнее
время ежегодно организовывался концерт  и  ставилась  какая-нибудь  нудная
историческая пьеса, выбираемая по  признаку  невинности  ее  сюжета  и  по
возможно большему количеству действующих лиц.
   Монахини накрыли стол на козлах с такой щедростью,  с  какой  позволяло
трудное военное время. Недостаток продуктов компенсировался искусностью  в
их приготовлении и расстановке на столе. Кексы, приготовленные из  яичного
порошка и низкосортной муки, были  украшены  орехами  и  консервированными
фруктами, взятыми из ежемесячно присылаемого им подарка сестринской общины
в Америке. Колбасные ломтики были разрезаны на части в форме  трилистника.
Ученицы старших классов в синих форменных платьях разливали из  кофейников
подслащенным сахарином кофе. Бокс-Бендер достал было  сигарету,  но  потом
решил, что курить здесь неуместно.
   Сопровождаемый дядюшкой Перегрином, представлявшим незнакомых лиц,  Гай
обошел и поприветствовал всех гостей. Большинство из  них  интересовались,
чем он сейчас занимается, и  Гай  отвечал:  "Ожидаю  назначения  на  новую
должность". Многие  напоминали  ему  различные  случаи  и  происшествия  в
детские годы, о которых он ничего не помнил. Некоторые выразили  удивление
по поводу того, что он уже не живет в Кении. Одна  дама  поинтересовалась,
где его  жена,  затем,  поняв,  что  допустила  оплошность,  усугубила  ее
словами:
   - Какая же я идиотка! Я сначала подумала, что вы - муж Анджелы.
   - Она вон там. А он вон там.
   - Да, да, конечно. До чего же  глупо  с  моей  стороны!  Теперь  я  все
вспомнила. Вы - Айво, правда?
   - Вполне естественное заблуждение, - ответил ей Гай.
   Через некоторое время Гай оказался рядом с адвокатом.
   - Нам не мешало бы поговорить наедине. Вы не возражаете?
   - Давайте выйдем в парк.
   Они вышли в передний двор.  Головки  в  окнах  второго  этажа  исчезли:
девушек собрали и прогнали в классы.
   - Для утверждения завещания и  расплаты  с  долгами  всегда  необходимо
некоторое время, однако я полагаю,  что  ваш  отец  оставил  свои  дела  в
хорошем состоянии, - начал адвокат. - Он вел тихий образ жизни, но, как вы
знаете, был тем не менее не богат. Когда он унаследовал усадьбу, она  была
очень большой. Он распродал имущество в тяжелое время, но  разумно  вложил
деньги и никогда не тратил сбережения.  Большую  часть  своего  дохода  он
раздавал. Об этом-то мне  и  хотелось  поговорить  с  вами.  У  него  было
множество обязательств по договорам за печатью  и  с  организациями,  и  с
частными лицами. С его  смертью  их  действие,  разумеется,  прекращается.
Вложенный им капитал переходит в равных долях вам и вашей сестре, пока  вы
живы, а затем ее детям и, конечно, если они будут у вас, -  вашим.  Долги,
безусловно, подлежат оплате, однако будет существенный остаток.  Возникает
вопрос о выплатах по договорным обязательствам. Пожелаете  ли  вы  и  ваша
сестра продолжать эти выплаты? Если их прекратить, то в некоторых  случаях
могут возникнуть значительные неприятности. Он  оказывал  денежную  помощь
многим частным лицам, которые, как я  полагаю,  не  имея  других  доходов,
живут только на эти средства.
   - Что касается организаций, я не знаю, - ответил Гай. -  Но  я  уверен,
что моя сестра согласится со мной продолжать выплату частным лицам.
   - Хорошо. Мне надо будет поговорить и с ней об этом.
   - А о каких суммах, собственно, идет речь?
   - Частным лицам - не более  двух  тысяч,  при  этом  многие  получатели
достигли весьма преклонного  возраста,  поэтому  мало  вероятно,  что  они
явятся обузой на долгое время. Я полагаю,  что  от  мебели  в  Мэтчете  вы
пожелаете освободиться?
   - Нет, - ответил Гай. - Все, что находится в Мэтчете, мне  хотелось  бы
оставить.
   По ступенькам лестницы к ним спустился дядюшка Перегрин.
   - Вам надо пойти и попрощаться с достопочтенной матушкой. Пора уезжать.
Поезд отходит через двадцать минут. Автобус на обратный путь мне  заказать
не удалось.
   На пути к станции к Гаю подошла мисс Вейвесаур.
   - Возможно, - сказала она, - вы сочтете мою просьбу крайне  глупой,  но
мне  очень  хотелось  бы  иметь  что-нибудь  на  память  о   вашем   отце,
какую-нибудь маленькую вещицу. Вы сможете дать мне что-нибудь?
   - Конечно, мисс Вейвесаур. Мне надо было бы самому догадаться об  этом.
А что именно вы хотели? У моего отца было так мало личных вещей.
   - Я все время думала... Если это не попросит никто  другой  -  а  я  не
представляю, что такой найдется, - не могли  бы  вы  дать  мне  его  банку
из-под табака?
   - Конечно, мисс Вейвесаур. А может, еще что-нибудь, более, так сказать,
личное? Одну из его книг, например? Или трость?
   - Мне _хотелось бы_ банку из-под табака, если, конечно, это не  слишком
много. Она почему-то представляется мне особенно личной. Я,  должно  быть,
кажусь вам очень глупой.
   -  Конечно,  мисс  Вейвесаур.  Ради  бога,  возьмите   ее,   если   это
действительно то, что вы хотели бы взять.
   - О, большое спасибо  вам.  Я  не  нахожу  слов,  чтобы  выразить  свою
признательность. Не думаю,  что  долго  пробуду  в  Мэтчете.  Катберты  не
очень-то заботливы. Без вашего отца отель будет совсем уже не тот, а банка
из-под табака напомнит мне его. Запах я хочу сказать...


   Бокс-Бендер в Лондон не поехал. Он пользовался скидкой парламентария на
бензин. Анджела воспользовалась этим  для  поездки  в  Брум.  Бокс-Бендер,
Анджела и собака Феликс поехали домой в Котсуолдс.
   Позднее в тот вечер Бокс-Бендер сказал Анджеле:
   - Твоего отца все очень уважали.
   - Да, об этом сегодня говорили многие, правда?
   - А ты беседовала с адвокатом?
   - Да.
   - Я тоже. А ты представляла себе, что финансовые  дела  у  твоего  отца
были не так уж плохи? Конечно, это твои деньги, Анджи,  но  они  появились
очень даже кстати. Адвокат  сказал  что-то  по  поводу  оказания  денежной
помощи частным лицам. Ты вовсе не обязана продолжать эти выплаты.
   - Я так и предполагала. Но Гай и я будем выплачивать эти пособия.
   - Конечно, но, по-моему, люди не во  всех  случаях  заслуживают  такого
отношения к себе. В этом деле стоит разобраться. В конце концов, твой отец
ведь был очень доверчивым человеком. У нас расходы увеличиваются с  каждым
годом. Когда девочки вернутся из Америки, нам  придется  оплачивать  очень
много счетов. У Гая положение совсем иное. У него нет никаких  иждивенцев,
и он содержит только самого себя. К тому же он получил  свою  долю,  когда
уезжал в Кению, ты же знаешь. У него нет никакого  права  рассчитывать  на
большее.
   - Гай и я будем продолжать оказывать денежную помощь частным лицам.
   - Как хочешь, Анджи. Я  не  вмешиваюсь.  Просто  я  считал  необходимым
сказать тебе об этом. Так или иначе, но придет время - и все они умрут.



        5

   Когда Вирджиния Трой пришла к доктору Паттоку во второй раз, он  принял
ее очень радушно.
   - Так вот, мисс Трой, счастлив сообщить вам, что анализ положительный.
   - Вы хотите сказать, что у меня _будет_ ребенок?
   -  Вне  всяких  сомнений.  Эти  анализы  по  новым  методам  совершенно
безошибочны.
   - Но это же ужасно!
   - Дорогая миссис Трой, уверяю вас, беспокоиться нет никаких  оснований.
Вам тридцать три года. Конечно, желательно, чтобы женщина рожала  в  более
раннем возрасте, но общее состояние вашего организма отличное. Я  не  вижу
никаких причин для беспокойства.  Продолжайте  вести  обычный,  нормальный
образ жизни и покажитесь мне недельки через три  просто  для  того,  чтобы
убедиться, что беременность развивается нормально.
   - Но все это _уже не нормально_. Мне нельзя иметь ребенка ни под  каким
видом.
   - Нельзя в каком смысле, миссис Трой? Полагаю, что половые  сношения  у
вас проходят в соответствующее время?
   - Половые сношения? Вы имеете в виду супружеские сношения?
   - Да, да, конечно.
   - Но я не видела своего мужа четыре года.
   - А-а, понимаю, понимаю. Ну что  же,  это  ведь  скорее  правовая,  чем
медицинская  сторона  проблемы,  не  правда  ли?  Или,   вернее   сказать,
социальная сторона. В наше время такие случаи встречаются довольно часто и
во всех слоях населения. Мужья находятся за границей, в армии или в  плену
- что-нибудь в этом роде. Супружеская верность сейчас не та,  что  раньше.
Незаконнорожденный ребенок - это не такой уж большой грех,  как  бывало  в
старые времена. Отец ребенка, полагаю, вам известен.
   - О, конечно! Я хорошо знаю его. Он только что уехал в Америку.
   - Да, я понимаю, что положение довольно затруднительное, но уверен, что
в  конце  концов  все  как-нибудь  обойдется.   Деятельность   детских   и
материнских учреждений у нас, несмотря ни на что, налажена  очень  хорошо.
Некоторые даже считают,  что  молодому  поколению  уделяется  неоправданно
много внимания.
   - Доктор Патток, вы _должны_ сделать что-нибудь, чтобы у меня  не  было
ребенка.
   - _Я_?! Мне кажется, я не совсем понимаю вас,  миссис  Трой,  -  сказал
доктор холодно. - Боюсь, что должен  попросить  вас  не  задерживать  моих
других пациентов. Мы, гражданские врачи, просто с  ног  сейчас  сбиваемся,
понимаете? Передайте мои наилучшие пожелания леди Килбэннок.
   До  настоящего  времени  все  превратности  семейной  жизни   Вирджиния
принимала с необыкновенным спокойствием. Какие бы неприятности и  волнения
Вирджиния ни причиняла  другим,  самой  ей,  в  ее  маленьком,  но  весьма
многообразном  мирке,  всегда  сопутствовали  покой,  свет  и   мир.   Она
обеспечила такое положение себе, спокойно оттолкнувшись от  беспорядочного
и неорганизованного детства и навсегда выбросив его  из  своей  памяти.  С
того дня, как она вышла замуж за Гая, и до дня, когда от нее  ушел  мистер
Трой, и еще за год после этого она постигла  douceur  de  vivre  [сладость
жизни (фр.)], которая была не свойственна ее эпохе, ничего  не  добиваясь,
принимая все, что давалось, и  наслаждаясь  этим  без  угрызений  совести.
Затем, после того как она встретилась  с  Триммером  в  окутанном  туманом
Глазго, она почувствовала вокруг себя холодные тени, сгущавшиеся с  каждым
днем. "Всему виной  эта  проклятая  война,  -  думала  она,  спускаясь  по
ступенькам на Слоан-стрит. - Что хорошего, по их  мнению,  они  делают?  -
задалась она вопросом, рассматривая лица встречных военных. -  _Для  чего_
все это?"
   Вирджиния пришла на свое рабочее место  в  конторе  Йэна  Килбэннока  и
позвонила Кирсти в шифровальный отдел.
   - Мне нужно повидать тебя. Как насчет того, чтобы вместе позавтракать?
   - Я хотела пойти с приятелем.
   - Ты должна избавиться от него, Кирсти. Я влипла.
   - О, Вирджиния, опять несчастье?
   - Не опять, а впервые. Разве ты не знаешь, что имеют  в  виду  женщины,
когда говорят "влипла"?
   - Неужели ты имеешь в виду _это_, Вирджиния?
   - Именно это.
   - Да, дело серьезное, правда?  Ну  хорошо,  я  избавлюсь  от  приятеля.
Встретимся в клубе в час дня.
   Офицерский клуб в штабе особо опасных операций  внешне  выглядел  более
мрачным, чем столовые в транзитном лагере N_6. Здание  клуба  строили  для
других целей. Стены были украшены керамическими  портретами  рационалистов
викторианской эпохи, изображенных с бакенбардами, в капюшонах  и  мантиях.
Клуб обслуживали жены  и  дочери  офицеров  штаба  под  руководством  жены
генерала Уэйла, которая распределяла  обязанности  так,  чтобы  молодые  и
красивые женщины и девушки находились не на виду, а  где-нибудь  на  кухне
или в кладовой. Помимо  многого  другого  миссис  Уэйл  зорко  следила  за
функционированием электрического кофейника.  Если  какая-нибудь  красавица
случайно оказывалась  около  бара,  миссис  Уэйл  немедленно  поворачивала
краник и выпускала клубы  пара,  которые  надежно  скрывали  красавицу  от
взоров офицеров. В меру своих возможностей миссис Уэйл противилась также и
посещению  клуба  женщинами,  но  это  удавалось   ей   не   всегда.   Она
предпринимала все возможное, чтобы пребывание в клубе  оказалось  для  них
неприятным, и часто выговаривал им: "Вам не следует  рассиживаться  здесь.
Офицерам приходится ждать из-за вас, а они ведь _спешат на службу_".
   Именно  это  она  и  сказала,  когда  Вирджиния  уселась  за   столиком
поудобнее, чтобы рассказать Кирсти о своих делах.
   - О, миссис Уэйл, мы ведь только что сели.
   - У вас было вполне достаточно времени, чтобы покушать. Вот ваш счет.
   Безымянный подполковник - "освободитель" Италии - как раз в этот момент
расхаживал в поисках свободного места. Он с благодарностью  воспользовался
освобожденным Вирджинией стулом.
   - С удовольствием сварила бы эту суку в ее собственном соку, -  сказала
Вирджиния, выходя из клуба.
   Они остановились в укромном уголке на улице, и Вирджиния  рассказала  о
своем визите к доктору Паттоку. Выслушав ее, Кирсти сказала:
   - Не волнуйся, дорогая. Я пойду и поговорю с ним сама. Он любит меня до
безумия.
   - Тогда поторопись с этим.
   - Зайду сегодня же вечером, по  пути  домой.  Я  сообщу  тебе,  что  он
скажет.


   Когда вернулась Кирсти, Вирджиния уже была в доме  на  Итон-терэс.  Она
сидела в нетерпеливом ожидании, ничем  не  занимаясь,  в  том  же  платье,
которое носила весь день.
   - Ну, - спросила она, - как дела?
   - Давай-ка, пожалуй, выпьем что-нибудь.
   - Плохие новости?
   - Разговор оказался довольно неприятным. Джин?
   - Что он сказал, Кирсти? Он согласился сделать?
   - _Нет_. Он был ужасно, несговорчивым. Раньше я никогда не  видела  его
таким. Сначала принял меня радушно, но, когда я  сообщила  о  цели  своего
визита, он стал совсем другим. Начал разглагольствовать о профессиональной
этике, сказал, что я склоняю  его  на  совершение  тяжелого  преступления,
спросил меня, обратилась ли бы я к своему управляющему банком  с  просьбой
выдать мне чужие деньги. Я сказала, что обратилась бы, если бы  была  хоть
малейшая надежда на то, что он сделает это. В результате он стал чуть-чуть
добрее. Я рассказала ему все о тебе и о твоем финансовом положении.  Тогда
он сказал: "За малую плату никто такую операцию делать не согласится". Эти
слова в какой-то мере выдали его. Я ответила: "Ну так что же? Вы же знаете
_таких_ врачей, которые делают подобные операции".  А  он  мне:  "О  таких
случаях обычно узнают в полицейских судах".  Я  в  свою  очередь  сказала:
"Могу держать пари, что вы  знаете  одного-двух  врачей,  которые  еще  не
попались на этом деле. Ведь аборты  делали,  делают  и  будут  делать.  Мы
обращаемся к вам просто потому, что ни Вирджиния, ни я никогда  раньше  не
нуждались в этом". Потом я долго подлизывалась к нему, напомнила,  как  он
всегда заботился, когда детей ждала я. Не думаю, что это было неоспоримо a
propos [кстати (фр.)], но, кажется, я все-таки несколько разжалобила  его,
и он стал мягче, ибо в конце концов сказал,  что  знает  одного  человека,
который, может быть, поможет нам. Однако он тут же оговорился, что назовет
мне этого человека не как врач, а как друг семьи. Надо заметить,  что  для
меня он всегда был доктором, а не другом семьи. Он никогда не  приходил  в
наш дом просто так, бесплатно; за каждый визит ему платили не менее гинеи.
Но я не стала разговаривать с ним на эту тему, а только сказала:  "Ну  что
ж, очень хорошо, напишите мне его адрес". И тут, Вирджиния,  он  буквально
потряс меня. Он заявил: "Нет. Вы _сами_ запишите его  адрес",  а  когда  я
протянула руку, чтобы взять листок бумаги с его стола, он  добавил:  "Одну
минутку!" - и, взяв ножницы, отрезал верхнюю  часть  бланка,  на,  котором
были напечатаны его фамилия и адрес. "Так вот, - продолжал  он,  -  я  уже
довольно давно не встречался с этим человеком и не знаю, продолжает ли  он
практиковать. Если ваша подруга хочет, чтобы ее приняли, пусть она возьмет
с собой сотню фунтов ассигнациями. Это все, что я могу сделать для вас.  И
запомните, я в этом деле не участвую. Мне ничего об этом не известно. Вашу
подругу  я  никогда  не  видел".   И   ты   знаешь,   Вирджиния,   я   так
разнервничалась, что едва смогла записать адрес.
   - А фамилию-то ты записала?
   Кирсти достала из сумочки листок бумаги и вручила его Вирджинии.
   -  Брук-стрит?  -  спросила  Вирджиния,  взглянув  на  листок.  -  Это,
наверное, где-то в Паддингтоне или в Сохо. И нет телефона. Давай посмотрим
в телефонной книге.
   Они  нашли  фамилию  под  соответствующим  адресом,  но,  позвонив   по
указанному в книге телефону, получили ответ, что абонент недоступен.
   - Я отправлюсь туда сейчас же, - сказала  Вирджиния.  С  сотней  фунтов
можно и подождать. Надо посмотреть, каков он  из  себя.  Ты,  конечно,  не
захочешь поехать со мной?
   - Нет.
   - Мне хотелось бы, чтобы ты поехала, Кирсти.
   - Нет. Меня от этого дела всю в дрожь бросает.
   Вирджиния поехала одна. Такси на Слоан-сквер не оказалось. Она  доехала
до Бонд-стрит на метро и пошла дальше  пешком,  беспрестанно  встречая  на
пути американских солдат. Брук-стрит  когда-то  была  тихой  фешенебельной
улицей. Дойдя до того места, где должен был бы стоять  разыскиваемый  дом,
Вирджиния увидела воронку от взорвавшейся здесь бомбы и множество мусора и
обломков вокруг. Обычно в таких местах  выставлялась  надпись,  в  которой
указывались новые  адреса  бывших  жителей  разрушенного  дома.  Вирджиния
осмотрела  участок,  воспользовавшись  своим  электрическим  фонариком,  и
прочитала на дощечке, что находившиеся по соседству фотография  и  шляпная
мастерская переехали но таким-то адресам. Никаких объявлений о  том,  куда
переехал подпольный  акушер,  не  было.  Возможно,  он  вместе  со  своими
инструментами лежал где-нибудь под обломками.
   Вирджиния находилась  рядом  с  отелем  "Клэридж"  и,  движимая  старой
привычкой, в отчаянии заглянула туда. Прямо перед  ней,  у  камина,  стоял
лейтенант Пэдфилд. Она отвернулась, сделав вид, что  не  заметила  его,  и
устало поплелась по коридору, выходящему на  Дэйвис-стрит,  но  в  тот  же
момент подумала: "Что за черт? Почему  я  начинаю  избегать  людей"  -  и,
повернувшись назад, улыбнулась:
   - Лут, я совсем не узнала вас. С затемненных улиц входишь,  как  слепая
лошадь из шахты. Не желаете ли вы угостить девушку чем-нибудь?
   - А я как раз намеревался предложить это.  Через  минуту-две  я  должен
поехать в "Дорчестер" к Руби.
   - А она  живет  теперь  там?  Я,  бывало,  ходила  к  ней  в  гости  на
Белгрейв-сквер.
   - Вам надо съездить повидать ее. Сейчас люди навещают ее не так  часто,
как  раньше.  Она  очень  впечатляющая   и   приятная   женщина.   У   нее
фантастическая память. Вчера она рассказывала мне о лорде Керзоне и Элинор
Глин.
   - Я не задержу вас, но мне хочется выпить.
   - Насколько я понял, они оба интересовались оккультизмом.
   - Да, Лут, да. Но все же дайте мне выпить что-нибудь.
   - Меня оккультизм никогда особенно не  интересовал.  Для  меня  гораздо
интереснее живые люди. Иначе говоря, не то, о чем помнит Руби, а сам факт,
что она помнит это. Несколько дней назад я был на католическом заупокойном
богослужении в графстве Сомерсетшир. Но  меня  там  больше  заинтересовали
живые люди. Их было много. Это были похороны мистера Джервейса Краучбека в
Бруме.
   - Я читала, что он умер, - сказала Вирджиния. - Мы  встречались  с  ним
много лет назад. Когда-то он очень нравился мне.
   - Замечательный человек, - сказал лейтенант.
   - Но ведь вы совершенно не знали его, Лут.
   - Личного знакомства между нами не было, я знаю его только  понаслышке.
Все считали его очень  хорошим  человеком.  Я  с  радостью  узнал,  что  и
финансовые дела у него в хорошем состоянии.
   - Только не у мистера Краучбека, Лут. Это какая-нибудь ошибка.
   - Как мне рассказали, дела здесь были неважными  после  первой  мировой
войны. Недвижимость не давала никакого дохода. Она  не  только  не  давала
дохода, но даже постоянно приносила убытки.  Когда  мистер  Краучбек  сдал
свое имение в аренду, он не только окупил стоимость земли, но и  сэкономил
все, что ежегодно расходовал на поддержание своего поместья в порядке.  Он
ведь не допускал, чтобы оно пришло  в  упадок.  Вскоре  он  распродал  все
недвижимое  имущество.  Таким  образом  он  расплатился  по   всем   своим
обязательствам. Он продал также некоторые ценные вещи из имения, поэтому к
концу своей жизни стал весьма состоятельным человеком.
   - Как вы много знаете о каждом, Лут.
   - Да, мне еще раньше говорили, что в этом  отношении  я  подозрительный
человек.
   Вирджиния не принадлежала к тем женщинам, которые могут долго  скрывать
свои мысли.
   - Я знаю о вас все в связи с моим разводом, - сказала она.
   - Мистер Трой - давний и ценный клиент моей фирмы, - ответил лейтенант.
- Никаких элементов личного порядка в этом деле нет. Главное -  служба,  а
потом уже дружба.
   - Вы по-прежнему считаете меня другом?
   - Конечно.
   - Тогда пойдите и найдите такси.
   Лейтенанту всегда это удавалось лучше,  чем  кому-либо  другому.  Когда
Вирджиния ехала обратно на Итон-терэс, в  тусклом  свете  фар  то  и  дело
возникали мужчины и женщины, энергично размахивающие  банкнотами,  пытаясь
привлечь ими  внимание  водителя  такси.  Она  испытывала  кратковременное
чувство торжества оттого, что без всяких хлопот  сидит  в  уютной  темноте
машины. Однако в следующий момент она  буквально  согнулась  под  огромным
весом нерешенной проблемы. Отчаяние ее было так велико, что  весь  остаток
пути до дома она ехала, стиснув голову руками и склонив ее на колени.
   Кирсти встретила ее на ступеньках крыльца.
   - Какое счастье! Не отпускай такси. Ну как, все в порядке?
   - Нет. Ничего не получилось. Я видела Лута.
   - У доктора?! Как он мог оказаться там? Ему-то это вроде бы совсем ни к
чему.
   - Нет, в "Клэридже". Он во всем признался.
   - А как насчет доктора?
   - О, с ним ничего не вышло. Дом разбомбили.
   - О, дорогая! Знаешь что, утром я спрошу  у  миссис  Бристоу.  Она  все
знает. (Миссис Бристоу была приходящей домашней работницей.) Ну, мне  надо
ехать. Поеду к бедняжке Руби.
   - Ты увидишь там Лута.
   - Я задам ему перцу!
   - Он говорит, что остается мне другом. Я,  наверное,  уже  лягу  спать,
когда ты вернешься.
   - Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи.
   Вирджиния вошла в пустой дом одна. Йэна Килбэннока  не  было  дома  уже
несколько  дней,  он  возил  группу  журналистов  но  штурмовой  полосе  в
Шотландии. Стол в столовой накрыт не  был.  Вирджиния  пошла  в  кладовую,
нашла там полбуханки серого хлеба, немного  маргарина,  небольшой  кусочек
эрзац-сыра и, усевшись за кухонным столиком, съела все это в одиночестве.
   Вирджиния не принадлежала  к  категории  женщин,  которые  ропщут.  Она
смирилась с переменой,  хотя  в  душе  не  признавалась  себе  в  этом.  В
какой-нибудь миле темноты от Вирджинии, сидя в гостиной  своего  номера  в
отеле, Руби, наоборот, роптала. Одна ее бровь  и  кожа  вокруг  старческих
глаз  напряглись  от  раздражения.  Она   смотрела   на   четырех   совсем
непредставительных людей, сидящих за  ее  маленьким  обеденным  столом,  и
вспоминала   блистательных   гостей,   которых   принимала   когда-то   на
Белгрейв-сквер день за днем тридцать  лет  подряд,  -  ярких,  знаменитых,
многообещающих, красивых гостей. Тридцать лет усилий, направленных на  то,
чтобы утвердить свое имя и произвести впечатление на людей, привели теперь
к таким вот результатам... Кто эти люди? Как их фамилии? Что они  сделали?
О чем говорят эти люди, сидя на  стульях  перед  электрическими  каминами?
"Руби, расскажите нам о Бони де Кастеллане",  "Расскажите  нам  о  Маркезе
Касати", "Расскажите нам о Павловой".
   Вирджиния  никогда  не  старалась  произвести  впечатление.  Она   тоже
устраивала приемы, и это были блистательнее и  весьма  успешные  приемы  в
разных странах Европы и в некоторых избранных местах  в  Америке.  Она  не
могла вспомнить имена всех своих гостей; много было таких, чьих  имен  она
не знала  даже  тогда,  во  время  приемов.  И  теперь,  глотая  на  кухне
намазанный маргарином хлеб, она не сравнивала  свое  прежнее  положение  с
настоящим. Сейчас, вот уже  в  течение  целого  месяца,  она  была  объята
страхом за свое будущее.


   Утром следующего дня Кирсти пришла в комнату Вирджинии очень рано.
   - Миссис Бристоу уже здесь, -  сообщила  она.  -  Я  слышала,  как  она
возится там с чем-то. Пойду вниз и поговорю с ней. Ты пока  не  говори  ей
ничего.
   Утренний туалет Вирджинии не отнимал  теперь  так  много  времени,  как
раньше. Ни широкого выбора  нарядов,  ни  дорогостоящего  изобилия  на  ее
туалетном столике уже не было. Когда Кирсти наконец вернулась,  Вирджиния,
уже одетая, сидела в ожидании на кровати и неторопливо подправляла  пилкой
сломанный ноготь.
   - Кажется, все в порядке, - сказала Кирсти.
   - Миссис Бристоу спасет меня?
   - Я не сказала ей, что это нужно тебе. По-моему, она предполагает,  что
это Бренда, а к ней она всегда относилась хорошо.  Она  отнеслась  ко  мне
благосклонно, не то что доктор Патток. Она знает одного нужного  человека.
Несколько женщин из ее окружения ходили к нему  и  говорят,  что  на  него
можно положиться полностью. К тому же он берет за операцию только двадцать
пять фунтов. Боюсь только, что он иностранец.
   - Эмигрант?
   - Гм... хуже, чем эмигрант. Он, собственно, чернокожий.
   - А почему бы мне не обратиться к чернокожему?
   - Ну, знаешь, некоторые не доверяют им. Так или иначе, вот его  фамилия
и адрес: доктор Аконанга, Блайт-стрит, дом четырнадцать. Это улица, идущая
от Эджвер-роуд.
   - Это тебе не Брук-стрит.
   - Да, и берет он  четверть  той  цены.  Миссис  Бристоу  полагает,  что
телефона у него нет. Главное, по ее словам,  -  это  пойти  к  нему  утром
пораньше. Он пользуется в своем районе большой популярностью.
   Часом позднее Вирджиния уже  была  на  ступеньках  крыльца  дома  номер
четырнадцать по Блайт-стрит. На эту улицу не упала ни одна бомба. Это была
улица, где жили малоимущие и бедные табачные  торговцы,  имевшие,  видимо,
множество детей. В настоящий момент Пайд Пайпер [Pied Piper -  дудочник  в
пестром костюме - герой поэмы Браунинга] государственных школ увез детей в
загородные дома, а здесь остались лишь неряшливо одетые пожилые  люди.  На
витринном  стекле  бывшего  магазина  была  небрежно   выведена   надпись:
"Приемная врача". Около двери курила женщина в  брюках  и  с  тюрбаном  на
голове.
   - Простите, вы не знаете, доктор Аконанга дома?
   - Он уехал.
   - О боже! -  Вирджинию  снова  охватило  безумное  отчаяние  вчерашнего
вечера. Ее надежды никогда не были твердыми  или  слишком  претенциозными.
Это была сама судьба. Вот  уже  четыре  недели  ее  преследует  навязчивая
мысль, что в окружающем мире разорения и убийств одиозной жизни в ее чреве
предназначено выжить.
   - Уехал год назад. Его забрало  правительство,  -  пояснила  женщина  в
брюках.
   - Вы хотите сказать, что он в тюрьме?
   - Нет, что вы! На работе  государственной  важности.  Он  очень  умный,
несмотря на то что черный. А что вы  думаете,  есть  такие  вещи,  которые
черные знают, а эти цивилизованные белые - черта с два.  Вон,  прочитайте,
куда его взяли. - Она показала на прикрепленную к  косяку  двери  визитную
карточку, на которой было  написано:  "Доктор  Аконанга,  натуртерапевт  и
глубокий  психолог,  временно  прекратил   практику.   Почту   и   посылки
направлять..." Далее следовал адрес дома на  Брук-стрит  -  всего  в  двух
номерах от места, где вчера вечером Вирджиния нашла в темноте лишь воронку
от бомбы.
   - Брук-стрит? Какое совпадение...
   - Вышел в люди, - продолжала женщина в брюках. - А вы знаете, что я вам
скажу: выходит так, что умных людей оценивают только во время войны.
   Вирджиния нашла такси  на  Эджвер-роуд  и  поехала  по  новому  адресу.
Когда-то это был  большой  частный  дом,  сейчас  его  заняли  военные.  В
вестибюле сидел сержант.
   - Будьте любезны, ваш пропуск, мэм.
   - Мне нужен доктор Аконанга.
   - Ваш пропуск, пожалуйста.
   Вирджиния  показала  удостоверение  личности,  выданное  штабом   особо
опасных операций.
   - О'кей, - сказал сержант. - Вы застанете его. Мы всегда  знаем,  когда
доктор на работе. Проходите.
   Откуда-то с самого  верха  широкой  лестницы  доносились  звуки,  очень
похожие на удары в тамтам. Поднимаясь наверх по направлению к этим звукам,
Вирджиния вспомнила о Триммере,  который  бесконечно  и  невыносимо  нудно
напевал ей песенку под названием "Ночь и день". Звуки  тамтама,  казалось,
говорили: "Ты, ты,  ты".  Она  подошла  к  двери,  за  которой  раздавался
африканский музыкальный ритм. Стучать в дверь ей показалось бесполезным, и
она попробовала повернуть ручку, но дверь была  заперта.  На  стене  около
двери Вирджиния увидела кнопку звонка и  табличку  с  фамилией  доктора  и
нажала  кнопку.  Удары  в  тамтам  прекратились.  Щелкнул  замок  -  дверь
распахнулась. Перед Вирджинией  стоял  улыбающийся,  низкорослый,  опрятно
одетый негр далеко не первой молодости; в его реденькой нечесаной  бородке
проглядывала седина; множество  морщин  на  лице  делало  его  похожим  на
обезьяну, а белки глаз  были  такого  же  темного  цвета,  как  обожженные
табачным дымом пальцы Триммера;  из-за  его  спины  на  Вирджинию  дохнуло
слабым запахом - смесью чего-то пряного и гнилого. Улыбка  негра  обнажила
множество зубов в золотых коронках.
   - Доброе утро. Заходите. Как поживаете? Вы принесли скорпионов?
   - Нет, - ответила Вирджиния. - Сегодня никаких Скорпионов.
   - Ну, пожалуйста, входите.
   Вирджиния  вошла  в  комнату,  в  которой  кроме  обычной  мебели  было
множество маленьких барабанов, блестящая статуя Христа, различные кости от
скелета человека, в том числе и череп, прибитый гвоздями  к  столу  петух,
обезглавленный,  но  не  ощипанный,  с  распростертыми,  как  у   бабочки,
крыльями,  медная  кобра  работы  индийских  ремесленников  из   Бенареса,
горшочки с пеплом, лабораторные  колбы,  наполненные  темной  жидкостью  и
закупоренные  пробками.  На  стене  висел  увеличенный   портрет   мистера
Черчилля, сердито смотревшего  на  все  эти  богатства  доктора  Аконанги.
Другие предметы Вирджиния  разглядывать  не  стала.  Ее  внимание  привлек
петух.
   - Вы не из штаба особо опасных операций? - спросил доктор Аконанга.
   - Да, я действительно оттуда. А как вы догадались?
   - Я ожидаю скорпионов вот уже три дня. Майор Олбрайт заверил меня,  что
их переправляют из Египта  на  самолете.  Я  объяснил  им,  что  скорпионы
необходимы  мне  в  качестве  важнейшего  составного  элемента  одного  из
приготовляемых мной очень ценных препаратов.
   - В наше время все доставляется с большим опозданием,  правда,  доктор?
Боюсь, что майора Олбрайта я не знаю. Меня направила к вам миссис Бристоу.
   - Миссис Бристоу? Я не уверен, что имел честь...
   - Я пришла к вам  как  частный  пациент,  -  сказала  Вирджиния.  -  Вы
врачевали многих ее друзей.  Таких  женщин,  как  я,  -  объяснила  она  с
присущей ей прямотой и откровенностью. -  Тех,  кто  хотел  избавиться  от
ребенка.
   - Да, да. Возможно. Это было очень давно. В пору мирного веселья, я  бы
сказал.  Теперь  все  изменилось.  Сейчас  я  на  государственной  службе.
Генералу Уэйлу не понравится, если я возобновлю свою частную практику.  На
карту поставлена сама демократия.
   Вирджиния перевела взгляд с безглавого петуха на другие  незнакомые  ей
предметы.  Она  заметила  на  столе  экземпляр  книги  "Орхидеи  для  мисс
Блэндиш".
   - Доктор Аконанга, - спросила Вирджиния, - как вы полагаете, какие ваши
дела могут быть важнее чем я?
   - Герру фон Риббентропу снятся из-за меня самые ужасные сны, -  ответил
доктор Аконанга гордо и важно.


   Какие сны мучили Риббентропа в ту ночь, Вирджиния знать не могла. Ей же
самой приснилось, что она лежит распростертая на столе, крепко привязанная
к нему, обезглавленная, покрытая перьями с кровяными полосками, и какой-то
внутренний голос, выходящий из ее лона, непрерывно повторяет одно и то же:
"Ты, ты, ты..."



        6

   Сверхсекретное    заведение    Людовича    размещалось    на    большой
реквизированной вилле в  тихом,  малонаселенном  районе  графства  Эссекс.
Владельцы виллы оставили большую  часть  мебели,  поэтому  в  апартаментах
самого  Людовича,  которые  по  замыслу  строителей  виллы  были  детскими
комнатами, имелось все необходимое. Он  никогда  не  разделял  пристрастия
сэра Ральфа и его друзей к bric-a-brac  [старье,  хлам,  подержанные  вещи
(фр.)]. Кабинет  Людовича  в  какой-то  мере  напоминал  гостиную  мистера
Краучбека  в  Мэтчете;  в  нем  недоставало   лишь   характерного   запаха
курительной трубки и собаки. Людович не курил, и у него  никогда  не  было
собаки.
   Когда его назначали, ему сказали:
   - Вас не касается, кто ваши "клиенты" и  куда  они  направляются.  Ваше
дело - просто позаботиться о том, чтобы в течение десяти дней, которые они
проведут у вас, им  было  хорошо  и  удобно.  Кстати,  вы  и  сами  можете
устроиться очень  удобно.  Полагаю,  что  данная  перемена...  -  дававший
указания заглянул в досье Людовича, - после вашего пребывания  на  Ближнем
Востоке такая перемена не может не оказаться для вас приятной.
   За весь период обучения у сэра Ральфа  Бромитона  Людовичу  недоставало
жадного стремления Джамбо Троттера к комфорту и  его  изобретательности  в
создании     такового.     Людовича     и     его      заместителя      по
административно-хозяйственным вопросам Фримантла обслуживал  один  денщик.
Поясной ремень и ботинки Людовича  всегда  были  начищены  до  блеска.  Он
высоко  ценил  необычное  пристрастие  старого   солдата   к   коже.   Его
сверхсекретное    заведение    получало    специальные    высококалорийные
продовольственные пайки, ибо оно обслуживало "клиентов", которые проходили
усиленную физическую подготовку  и  испытывали  -  большая  их  часть,  по
крайней мере, - огромное нервное напряжение. Людович ел много, но  не  без
разборчивости. Его деятельность была в  основном  умственной,  поэтому  на
него   возлагался   весьма   ограниченный   круг   официальных   служебных
обязанностей.  Всеми   административными   вопросами   ведал   заместитель
начальника учебного заведения, а  подготовкой  "клиентов"  занимались  три
атлетически сложенных офицера, и эти  храбрые  молодые  люди  основательно
побаивались Людовича. О том, кого и для каких целей они готовят,  им  было
известно гораздо меньше, чем  Людовичу.  Они  не  знали  даже  сокращенных
обозначений подразделений, в которых служили, и предполагали  -  правильно
предполагали, - что, когда им случалось бывать в городе, их там  умышленно
подпаивали  одетые  в  штатское   агенты   контрразведывательной   службы,
пытавшиеся вызвать их на неосторожный разговор о том, чем они занимаются в
сверхсекретном заведении.  По  завершении  каждого  курса  подготовки  эти
молодые люди должны были  представлять  письменный  доклад  о  мастерстве,
отваге и удали каждого "клиента". Людович переписывал эти доклады,  слегка
изменяя их, если находил  нужным,  и,  запечатав  в  несколько  конвертов,
отправлял соответствующим хозяевам "клиентов".
   Как-то утром в один из последних дней ноября  Людович  уселся  в  своем
кабинете как раз для того, чтобы выполнить  эту  свою  почти  единственную
обязанность.  На  его  столе  лежали  доклады  о  результатах   подготовки
"клиентов".
   "Ф.П.О.К.", - прочитал он в одном из  них,  что  означало:  "Физическая
подготовка о'кей, но нервный тип. Стал еще более нервным.  При  выполнении
последнего  прыжка  пришлось  буквально   выталкивать".   "Н.К.Ч.Н.Г."   -
означало: "Ни к черту не годится".
   "Отличная  физическая  подготовка  "клиента"   не   соответствует   его
психологической стойкости", - написал Людович.
   Затем он взял словарь Роже  и  под  заголовком  "Характерные  качества"
нашел "трусость, малодушие, боязливость, подлость,  страх,  пугливость"  и
далее перечень носителей таких качеств:  "...презренный  тип,  идиот.  Боб
Акрес  [хвастливый  трус  -  герой  произведения  английского   драматурга
Шеридана  "Соперники"],  Джерри  Сник  [муж  под  башмаком  жены  -  герой
произведения  английского  драматурга  Фута  "The  Mayor  of   Garratt"]".
Выражение "презренный тип"  показалось  Людовичу  новым.  Он  обратился  к
толковому словарю и нашел: "Грум, конюх, слуга,  подлец,  мошенник,  плут,
гнусный тип, трусливый, ничтожный, недостойный уважения". Далее  следовала
цитата из какого-то произведения:  "...несметная  толпа  наших  презренных
викариев".
   Людович продолжал просматривать  колонку  словаря,  как  ищущий  золото
старатель. В каждом  гнезде  он  находил  какое-нибудь  необычно  звучащее
словцо  или  словосочетание.  "Коук-эпонлитлтон   -   жаргонное   название
смешанного  напитка..."  Людович  редко  посещал  бар  в  комнате  отдыха.
Возможность  воспользоваться   этим   названием   ему   самому   вряд   ли
представится. А вот для выговора  кому-нибудь  оно  наверняка  пригодится,
"Фримантл, мне кажется, вы вчера слишком много выпили  коук-эпонлитлтона".
"Коллапсус - состояние после сильного удара..." Людович  с  неослабевающим
интересом водил пальцем по колонке словаря до тех пор, пока в его  кабинет
не вошел заместитель начальника по административно-хозяйственным  вопросам
с конвертом в руке, на котором стоял гриф: "Совершенно секретно".  Людович
торопливо написал в конце доклада:  "Недостатки  процессом  подготовки  не
искоренены. Для участия в особо опасных  операциях  рекомендован  быть  не
может", - и поставил в конце листа свою подпись.
   - Благодарю вас, Фримантл,  -  сказал  он.  -  Возьмите  эти  секретные
доклады, запечатайте их  в  конверт  и  отправьте  с  мотоциклистом  связи
обратно. Кстати, каково ваше мнение о наших "клиентах" последней группы?
   - Не особенно высокое, сэр.
   - Толпа презренных викариев?
   - Сэр? - удивился Фримантл.
   - Это я просто так.
   Пройдя подготовку, каждая группа "клиентов" уезжала рано утром, а через
два дня поздним вечером приезжала новая группа. Промежуточное между  двумя
сменами время предоставлялось руководящему составу заведения  для  отдыха,
и, если у них были деньги, они могли поехать  в  Лондон.  На  этот  раз  в
заведении остался только главный инструктор, который  не  признавал  почти
никаких развлечений в городе потому, что не любил надолго  расставаться  с
гимнастическими снарядами,  которых  было  так  много  в  этом  заведении.
Заместитель начальника Фримантл нашел инструктора сидящим в комнате отдыха
после напряженнейшего часа занятий  на  трапеции.  От  выпивки  инструктор
отказался. Заместитель начальника приготовил себе в баре смешанный напиток
из розового джина и аккуратно записал его на  свой  счет  в  бухгалтерской
книге. После некоторой паузы он спросил:
   - Вы не находите, что наш шеф в последнее время стал странноватым?
   - Мне не очень часто приходится встречаться с ним.
   - В последние дни я не могу понять и половины из того, что он говорит.
   - Отступление с Крита было для него очень тяжелым. Несколько  недель  в
открытой шлюпке. В таких условиях любой станет странноватым.
   - Он только что лепетал о каких-то презренных викариях.
   - Возможно, это религиозная мания, - сказал главный инструктор. -  Меня
он ничем не беспокоит.
   Людович в своем кабинете  на  верхнем  этаже  вскрыл  доставленный  ему
конверт, извлек из него список новой  группы  "клиентов",  прибывающих  на
следующий день, и бегло просмотрел его. Он заметил с удовлетворением,  что
все в группе общевойсковые  офицеры.  У  него  была  лишь  одна  маленькая
причина для беспокойства. Так много было связано с предыдущим периодом его
подготовки, что ему отнюдь не хотелось  бы  заполучить  в  свое  заведение
кого-нибудь из  офицеров  гвардейской  кавалерии.  До  сих  пор  этого  не
случалось, не случилось и на сей раз. Однако в полученном списке значилась
еще более угрожающая фамилия. Список был составлен в алфавитном порядке, и
в его начале Людович прочитал: "Краучбек Г. Территориальная армия. Капитан
королевского корпуса алебардистов".
   Даже для  такого  страшного  момента  новый  словарный  запас  Людовича
оказался весьма кстати. В нем было одно замечательное слово, которое очень
точно определяло его состояние: "коллапсус".
   Получить два удара в течение одного месяца после двухлетней  передышки!
Получить удары в таком  месте,  где  он,  казалось,  был  защищен  от  них
наилучшим  образом!  В  башне  из  слоновой  кости!   Получить   удары   в
собственной, хорошо укрепленной, казалось,  неприступной  крепости  -  это
была не имеющая  себе  равных  катастрофа.  Людович  прочитал  достаточное
количество работ по психологии, и ему был хорошо знаком  термин  "травма",
он  хорошо  знал,  что  ранение  без  видимых  внешних  следов  вовсе   не
гарантирует непогрешимого состояния здоровья.
   Летом  1941   года   с   Людовичем   кое-что   произошло   -   кое-что,
непосредственным участником чего он был, и что, по мнению греков,  привело
к роковому концу. И не только по мнению греков. Почти все люди  на  земле,
не имевшие никакой связи друг с  другом,  обнаружили  и  заявили  об  этом
зловещем родстве между силами  мрака  и  справедливости.  "Кто  такой  был
Людович, - спросил себя  Людович,  -  чтобы  выдвигать  свой  ограниченный
современный скептицизм против накопленного человечеством опыта?"
   Людович открыл словарь и прочитал: "Рок - неотвратимая  судьба  (обычно
неблагоприятная), гибельный конец, гибель,  крах,  разрушение,  разорение,
полный провал, смерть".



        7

   Йэн возвратился из поездки по Северной Шотландии. Группу журналистов он
распустил на платформе в Эдинбурге.
   Он прибыл в Лондон утром, но не намеревался появляться в своей  конторе
по меньшей мере до полудня. В конторе для оказания  помощи  малочисленному
теперь  секретариату  и  для  ответов  на  телефонные  звонки   находилась
Вирджиния. Йэн принял ванну после своего ночного путешествия,  побрился  и
позавтракал,  закурил  сигару  и  готовился   приятно   отдохнуть,   когда
неожиданно   пришла   Кирсти.   Рабочий   день   шифровальщиков   был   не
нормированным, их загружали по мере необходимости. Она работала  в  ночную
смену и вернулась домой в надежде принять ванну. То, что Йэн  израсходовал
всю горячую  воду,  обескуражило  ее.  С  досады  она  выпалила  Йэну  все
неприятные новости о положении Вирджинии.
   - Боже мой! В ее-то возрасте и при таком  богатом  жизненном  опыте!  -
были первые слова Йэна. - Что ж, у нас ей  в  таком  положении  оставаться
нельзя, - добавил он.
   - Она очень озабочена, - сказала Кирсти. - Настроение -  хуже  быть  не
может. Неужели в нашей стране нет врачей, которые могли бы ей помочь?  Она
уже дважды получила отказ. Теперь она  оставила  все  попытки.  Говорит  о
неотвратимой судьбе.
   Йэн глубоко затянулся сигарным  дымом  и  задался  вопросом,  почему