в Шотландии все еще есть те продукты и товары, которые давно уже исчезли здесь, на юге. Затем снова обратил свои мысли к положению Вирджинии. На какой-то момент он представил себя участником мелодрамы, выталкивающим Вирджинию за дверь. Наконец он сказал: - А о Луте она не думала? - Как о враче? - Нет, нет. Как о муже. Ей надо выйти замуж за кого-нибудь. Так делают многие девушки, которые боятся операции. - По-моему, Лут не любит женщин. - Ну что ты, он всегда крутится около них. Но он действительно вряд ли согласится. Ей надо парня, который вот-вот уедет в Бирму или в Италию. Многие ребята женятся во время отпуска перед отъездом. Ей вовсе не обязательно объявлять о рождении ребенка, пока не настанет удобный момент. Когда такой парень вернется домой, если он вообще вернется, он вряд ли попросит ее предъявить свидетельство о рождении. Будет на седьмом небе оттого, что его встретит малыш. Таких случаев сколько хочешь. Кирсти ушла наверх, чтобы умыться холодной водой и переодеться, а Йэн молча курил, сидя у газовой плиты. Когда она вернулась, надев на себя один из костюмов Вирджинии 1939 года, Йэн все еще размышлял о Вирджинии. - А как насчет Гая Краучбека? - спросил он. - Что насчет Гая Краучбека? - Гая Краучбека как ее мужа, разумеется. По-моему, он в ближайшее время уедет в Италию. - Ужасная идея. Я очень уважаю Гая. - О, я тоже. Мы старые друзья. Но он любил и любит Вирджинию. Она говорила мне, что, когда возвратилась в Лондон в первый раз, он пытался приставать к ней. А в "Беллами" поговаривают, что он унаследовал недавно солидные денежки. Подумай хорошенько, ведь он когда-то был женат на ней. Тебе стоило бы подать ей эту идею. Важно намекнуть ей об этом, а все остальное она сделает сама. Но ей следует поторопиться с этим делом. - О, Йэн, то, что ты предлагаешь, просто отвратительно! - Ну что ж, тогда мне, может быть, как ее боссу, лучше поговорить с ней самому в конторе. Я ведь должен заботиться о благополучии сотрудников. - О, Йэн, бывают такие моменты, когда ты мне просто ненавистен. - Да, то же самое иногда испытывает и Вирджиния. Ну хорошо, а кого еще ты можешь предложить ей? Конечно, подцепить какого-нибудь американца было бы лучше всего. Но судя по тому, что там, где они побывали, всегда кругом разбросаны противозачаточные средства, сильное желание размножаться для них, по0видимому, не характерно. - А ты можешь отозвать обратно Триммера? - И перечеркнуть работу, на которую ушли целые месяцы? Ни за что на свете! К тому же Вирджиния ненавидит его больше, чем кого-либо другого. Она не выйдет за него замуж даже в том случае, если он приедет к ней в юбке шотландского горца и в сопровождении оркестра волынщиков. Он влюбился в нее, помнишь? Именно это и вызвало у нее отвращение к нему. Он, бывало, и _мне-то_ все время напевал свою песенку о ней. Просто замучил этой песенкой "Ночь и день". Кирсти села рядом с Йэном у плиты, и ее сразу же окутало ароматным сигарным дымом. Она сделала это не потому, что ее влекло к Йэну, а потому, что хотела почувствовать тепло слабого синеватого пламени. - А почему бы тебе не пойти в "Беллами" и не поговорить там с твоими отвратительными друзьями? - спросила она. - Не хочу попадаться на глаза кому бы то ни было из штаба особо опасных операций. Официально я еще нахожусь в Шотландии. - Ну что ж, я, пожалуй, пойду спать. Говорить больше нет никакого желания. - Как тебе угодно. Не унывай, - добавил Йэн, - если Вирджиния не сможет попасть в больницу для жен офицеров, то, по-моему, у нас есть теперь специальные государственные родильные дома для незамужних девушек, работающих на фабриках. Собственно, я уверен, что такие дома есть. Триммер побывал в одном из них во время одной из своих поездок с целью осмотра промышленных предприятий. Он очень понравился там всем. - И ты серьезно считаешь, что Вирджиния пойдет в один из таких домов? - Это лучше, чем если она останется здесь. Намного лучше. Кирсти спала недолго, но, когда, проснувшись в полдень, она спустилась вниз, ей стало ясно, что притягательная сила клуба "Беллами" превзошла осторожность Йэна. В доме никого не было, кроме миссис Бристоу, которая завершала свои утренние дела чашкой чая, слушая радиопередачу под названием: "Музыка для тех, кто работает". - Только что ушел, голубушка, - сказала миссис Бристоу, пользуясь обращением, широко использовавшимся во время воздушных налетов. - У меня есть знакомая, которая говорит, что может дать для вашей подруги адрес еще одного доктора. - Спасибо, миссис Бристоу. - Только беда в том, что он живет на острове Канвей. Как трудно сейчас найти то, что вам нужно, правда, голубушка? Все это из-за войны. - Увы! Вы правы. - Завтра я все-таки принесу этот адрес. До свидания, голубушка. Кирсти не надеялась, что поездка на остров Канвей приведет к желаемым результатам, и еще более убедилась в этом, когда через несколько минут после ухода миссис Бристоу Вирджиния позвонила ей с работы по телефону. - Остров Канвей? А где он находится? - Где-то в районе Саутенда, по-моему. - Это далеко. - Последняя надежда миссис Бристоу. - _Остров Канвей_... Ну ладно, я ведь позвонила совсем не по этому поводу. Скажи, Кирсти, Йэну известно о моем положении? - По-моему, известно. - Это ты сказала ему? - Гм, да. - О, я ничего не имею против этого, но, послушай, Кирсти, он только что предпринял весьма удививший меня шаг. Он пригласил меня позавтракать с ним. Как, по-твоему, к чему бы это? - Не имею представления. - И это несмотря на то, что он вполне достаточно видит меня каждый день и дома, и на работе. Говорит, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Как, по-твоему, это связано с моим делом? - Думаю, что, может быть, связано. - Ну ладно, я все расскажу тебе, когда вернусь домой. Кирсти призадумалась. Моральные нормы этой женщины часто коренным образом отличались от норм ее мужа. Наконец она позвонила Гаю, но незнакомый глухой голос, словно из подземелья, ответил, что его перевели в другую часть и что связаться с ним невозможно. 8 Людович сидел за своим письменным столом в состоянии почти полного оцепенения. Из этого состояния его вывел гул поднявшегося в воздух и с ревом пролетевшего над самой крышей самолета. Это был устаревший бомбардировщик, один из тех, которые использовались для тренировок парашютистов. Людович приподнялся из своего глубокого кресла, склонился к столу и записал на первой странице новой тетради первое предложение своего эссе: "Наказанием за праздность является долголетие". Затем он подошел к окну с зеркальными стеклами и тупо посмотрел через него наружу. Людович выбрал себе эти комнаты потому, что их окна не выходили на расположенные перед фасадом площадки и платформы, на которых проводилась подготовка "клиентов". Окна его комнат выходили на лужайку величиной с четверть гектара, на которой бывшие владельцы виллы выращивали деревья и которую называли древесным питомником. Людович называл это место просто рощицей. На простых лиственных деревьях благодаря дувшим с моря восточным ветрам не осталось теперь ни одного листочка. Зато замысловато разбитые участки с каменными дубами, тисовыми и хвойными деревьями отливали в этот мрачный полдень сизым, золотистым и таким сочным зеленым цветом, что казались почти черными. Людович, глядя на них, не испытывал, однако, никакого удовольствия. "Где, - спрашивал он себя, - прятаться в течение предстоящих десяти дней? Джамбо Троттер изобрел бы на моем месте десяток не вызывающих никаких подозрений способов объяснить свое отсутствие. Если ему не удалось бы придумать ничего лучшего, он просто откомандировал бы себя на какие-нибудь курсы усовершенствования старших офицеров". Людович никогда не стремился овладеть искусством использования обходных путей в личных интересах. Он спустился вниз, прошел через зал и вошел в комнату отдыха. Сидевшие в ней капитан Фримантл и главный инструктор вскочили на ноги. - Садитесь, садитесь, - сказал им Людович, ибо никогда не практиковал сам и не стремился прививать своим подчиненным манеры офицерских клубов в Виндзоре или в алебардийском центре формирования и подготовки. - Вот поименный список группы, которая прибудет завтра. - Он передал список своему заместителю и после короткой паузы спросил: - Фримантл, скажите, пожалуйста, моя фамилия появляется где-нибудь? - То есть как это появляется, сэр? - Я хочу сказать, знают ли мою фамилию люди, находящиеся на подготовке? - По-моему, сэр, вы обычно встречаетесь и говорите с ними в первый же вечер, правда ведь? Вы всегда начинаете так: "Я здесь начальник, моя фамилия Людович. Я хочу, чтобы любой из вас, если возникнут какие-нибудь трудности, заходил ко мне без всякого стеснения". Людович действительно унаследовал эту привычку от своего более добродушного и общительного предшественника. Однако мрачный и злой взгляд, сопровождавший эти формальные слова приветствия, оказывал на многих восприимчивых "клиентов" совершенно противоположное воздействие. Никто никогда не приходил к нему ни с какими трудностями. - В самом деле? Неужели я говорю именно это? - Не дословно, сэр, но обычно что-нибудь в этом духе. - Э-э, а если я _не_ встречусь с ними, смогут они узнать, кто я такой? Не вывешен ли где-нибудь список сотрудников, например? Не появляется ли моя фамилия на приказах? - По-моему, появляется, сэр. Это надо проверить. - Впредь все приказы подписывайте вы: "За начальника - заместитель начальника такой-то". И если потребуются какие-нибудь документы, на которых есть моя фамилия, перепечатайте их, исключив ее. Вы поняли меня? - Так точно, сэр, понял. - И еще одно. Я не буду ходить в столовую. Всю следующую неделю, а может быть и больше, я буду принимать пищу в своем кабинете. - Хорошо, сэр. - Капитан Фримантл бросил на Людовича озабоченный и озадаченный взгляд. - Вам может показаться все это довольно странным, Фримантл. Это меры безопасности. Начальство закручивает все гайки. Наше заведение, как вам известно, секретное. Недавно имела место утечка информации. Сегодня утром я получил приказ скрыться на время, как там сказано, "в подполье". Вам это может показаться крайней мерой. Мне тоже так кажется. Но приказ есть приказ. С сегодняшнего дня я начинаю жить согласно новому режиму. Прикажите заведующему столовой принести мой завтрак наверх. - Слушаюсь, сэр. Людович повернулся, вышел через двустворчатую дверь на веранду и направился к рощице. - Ну, - спросил главный инструктор, - что ты скажешь на это? - Он не получал сегодня утром никаких приказов. Я просматривал всю почту. В ней был лишь один совершенно секретный пакет, такой же, как и всегда, с поименным списком "клиентов" новой группы. - Мания преследования, - заключил главный инструктор. - Ни на что другое это не похоже. Людович неторопливо шел по рощице. Когда-то тропинки здесь были ухоженными, а теперь ноги на них вязли по лодыжки в опавших листьях, шишках и хвойных иголках. Начищенные до блеска ботинки Людовича потускнели. Вскоре он повернул обратно к дому, но вошел в него не через дверь на веранде, а через боковую дверь и черную лестницу. На его столе стояли большая тарелка с жареным мясом - недельная норма для гражданского человека, еще одна тарелка с горкой картофеля в холодной густой подливке и какой-то пудинг. Людович посмотрел на все это и задумался, как ему поступить. Звонок не работал, а если и работал бы, все равно солдаты, обслуживающие столовую, не были приучены отзываться на него. Людович не мог сидеть рядом с этой неприятно пахнущей стряпней и ждать, пока кто-нибудь придет и уберет ее. Он снова вышел из дома в рощу. Над его головой то и дело с ревом проносились взлетавшие или совершавшие посадку самолеты. Наступили сумерки, начало темнеть. Повеяло сыростью, а ее Людович опасался. Когда он наконец вернулся в свой кабинет, тарелок на столе уже не было. Он сел в свое глубокое кресло и лениво проследил за тем, как сумерки быстро сменила полная темнота. Раздался стук в дверь. Людович не ответил. Дверь открылась, и в нее заглянул капитан Фримантл. Освещенный лучом света, падавшим из коридора через дверной проем, Людович сидел с пустыми руками и широко открытыми глазами. - О, - пробормотал капитан Фримантл, - извините, сэр. Мне сказали, что вы вышли. Как вы себя чувствуете? - Все в порядке, спасибо. А чем вызвано ваше беспокойство? Я люблю иногда посидеть вот так и подумать в темноте. Наверное, если бы я курил при этом трубку, все выглядело бы гораздо привычнее. Как, по-вашему, стоит мне курить трубку? - Да, но это ведь зависит скорее от вашего желания, сэр. - Правильно. И для меня лично это крайне нежелательно. Но я все-таки куплю трубку, коль скоро она, возможно, изменит ваше мнение обо мне. Капитан Фримантл вышел. Закрывая дверь за собой, он услышал, как Людович включил свет. Фримантл вернулся в комнату отдыха. - Наш начальник окончательно помешался, - доложил он. Частью секретной завесы, которая окутывала виллу Людовича, являлось и то обстоятельство, что ее местонахождение скрывалось даже от самих "клиентов". Официально это заведение именовалось "Специальный учебный центр N_4". Тем, кто назначался в этот центр, приказывали являться к семнадцати ноль-ноль в комендантский пункт регулирования движения на одном из лондонских автобусных вокзалов, где какой-то офицер ВВС нелетного состава собирал их в группу и отвозил в автобусе в Эссекс. Беженцев-иностранцев, из которых формировались многие группы "клиентов", сбивали с толку именно этой уловкой, и если они попадали позднее в руки гестапо и подвергались пыткам, то могли сказать только, что их доставляли в заведение в темное время суток и что сообщить, где оно находится, они не в состоянии; что же касается англичан, то они, как правило, легко узнавали дорогу, по которой их везли в автобусе. Когда Гай прибыл в назначенное время на автобусный вокзал, там уже было одиннадцать офицеров, все в чине капитана или ниже, выглядевшие куда старше, чем стройные молодые атлеты парашютного полка. Гай был старше их всех примерно на пять-шесть лет. Последним на вокзал явился алебардист, и Гай узнал в нем своего бывшего подчиненного Франка де Саузу. - "Дядюшка"! Какими судьбами вас занесло сюда? Неужели вы служите в той самой хитрой диккенсовской школе, куда нас повезут? - Конечно, нет. Я так же, как и вы, еду на подготовку. - Что ж, это, пожалуй, наиболее радостное из того, что мне удалось узнать об этом заведении. Раз туда берут таких бывалых солдат, как вы, то не так уж там трудно, как они говорят. Они сели рядом в задней части автобуса и в течение всего часового пути разговаривали о последних событиях и о новостях у алебардистов. Полковник Тиккеридж стал теперь бригадиром, Ритчи-Хук - генерал-майором. - Ритчи-Хук просто не выносит своего повышения, - сказал де Сауза, - да и пользы никакой из него не извлекает. В штабе его никогда нет, все время где-то носится и готовится нанести свои уничтожающие удары. Эрскайн теперь командовал вторым батальоном, де Сауза был командиром четвертой роты, пока несколько недель назад не попросил о переводе, сославшись на скрываемое до этого знание сербскохорватского языка. - Они могут сказать, что это результат измотанности в боях, - заметил де Сауза. - Но мне просто хотелось перемены. Четыре года в одном батальоне - это слишком много для человека, который по природе своей скорее гражданский, чем военный. К тому же батальон совсем уже не тот. Из тех, кто служил в нем раньше, остались очень немногие. Вот и я решил предложить использовать мои знания Югославии. - А что ты знаешь о Югославии, Франк? - Я однажды провел целый месяц в Далмации - это очень хорошее место - и немного усвоил язык по туристскому разговорнику. Во всяком случае, моих знаний оказалось вполне достаточно, чтобы удовлетворить экзаменаторов. Гай рассказал свою скучную историю, закончившуюся знакомством с электронным комплектатором в штабе особо опасных операций. - А вы встречали там Ральфа Бромптона? - _Ты тоже_ знаешь его, Франк? - Да, конечно. Фактически это он сказал мне об этой миссии по связи с партизанами. - Когда ты был в Италии? - Отчасти. Мы с ним старые друзья. - Очень странно. А я думал, что у него друзья только гомосексуалисты. - Отнюдь нет. Ничего подобного, уверяю вас... В действительности, - добавил де Сауза после короткой паузы и слегка понизив голос, - я нисколько не удивлюсь, если половина из всех, кто сейчас здесь, в автобусе, были друзьями Ральфа Бромптона. Когда де Сауза произнес эти слова, не похожий на военного человек в берете и пальто, сидящий впереди, повернулся и бросил на него осуждающий взгляд. Де Сауза обратился к нему резко измененным голосом и тоном: - Привет, Джилпин. Ну как, тебе удалось посмотреть в городе что-нибудь? Джилпин проворчал что-то себе под нос и отвернулся. После этого де Сауза говорил только о театре. Когда автобус прибыл к месту назначения, их встретили радушно и организованно. Гай поднялся наверх. Де Сауза остался на первом этаже. Когда Гай возвращался вниз, он невольно остановился на лестнице, так как услышал, что кто-то произнес его фамилию. Де Сауза и Джилпин вели внизу, как им казалось, конфиденциальный разговор. Джилпин, судя по тону, выговаривал де Саузе за что-то, а тот с несвойственной ему покорностью пытался оправдаться. - Краучбек - хороший дядька. - Может быть, хороший, а может быть, и нет. Ты не имеешь никакого права упоминать Бромптона. Надо думать, с кем ты разговариваешь. Сейчас никому нельзя доверять. - Да, но я знаю "дядюшку" Краучбека с тридцать девятого года. Мы вместе поступали в алебардисты в один и тот же день. - Ну и что ж? Франко, как мне говорили, очень хорошо играет в гольф. Какое отношение к этому имеет звание алебардиста? По-моему, у тебя слишком много повадок и вольностей, которыми славилась Восьмая армия. Джилпин и де Сауза прошли в комнату отдыха. Спустя минуту туда же прошел и озадаченный Гай. Вечером к прибывшим обратился капитан Фримантл: - Я - заместитель начальника этого центра подготовки. Моя фамилия Фримантл. Начальник просил передать вам, чтобы вы не стесняясь приходили ко мне с любыми затруднениями... Затем Фримантл прочитал приказы об общем режиме, распорядке дня, порядке питания в столовой и мерах соблюдения секретности. За ним к "клиентам" обратился главный инструктор, ознакомивший их с программой подготовки: пять дней классных занятий и физической подготовки, затем пять квалификационных прыжков с самолета, которые будут проводиться в зависимости от погодных условий. Он сообщил им также несколько ободряющих статистических данных о редкости прыжков с фатальным исходом. - Иногда бывают такие случаи, - сказал он, - когда парашют не раскрывается. Это значит, что вас постигло несчастье. У нас было несколько случаев, когда ребята запутывались в стропах и приземление оказывалось из-за этого неудачным. Но в целом это менее опасно, чем, скажем, скачки с препятствиями. Гай и де Сауза оказались товарищами по комнате. Когда они остались в комнате одни, Гай спросил: - Франк, а кто такой Джилпин? - Джилпин? Парень из управления по общеобразовательной подготовке. По-моему, на гражданке он был школьным учителем. Мне кажется, он не в меру серьезный какой-то. - А чем он занимается здесь? - Тем же, чем и мы, я думаю. Тоже захотелось перемены. - А где и как ты познакомился с ним? - О, я знаю очень многих, "дядюшка". - Один из подопечных сэра Ральфа? - Не думаю. А по-вашему, он оттуда? В течение первых двух дней новая группа разминалась. Инструктор по физической подготовке проявил к возрасту Гая особое уважение, и Гай отнюдь не был в претензии на него за это. - Не перегружайте себя, сэр. Для начала делайте не все упражнения. Сразу видно, что вы работали за письменным столом. Прекращайте упражнение сразу же, как только почувствуете усталость. У нас здесь бывают всякие: и рослые, и маленькие, и стройные, и тучные. В прошлом месяце здесь был один такого веса, что ему пришлось давать два парашюта. На третий день они прыгали с высоты шести футов и, приземлившись, катились по траве. На четвертый день их заставили прыгать с высоты десяти футов, а во второй половине дня их послали на деревянную конструкцию выше дома, где на них надевали подвесную систему парашюта, прицепив ее к тросу, и заставляли их прыгать вниз. Трос к концу падения притормаживался, и они мягко опускались ногами на землю. Здесь за ними внимательно наблюдал главный инструктор, не проявит ли кто-нибудь перед прыжком признаков колебаний или нерешительности. - У вас все хорошо, Краучбек, - сказал он. - А вы, Джилпин, несколько затянули прыжок. Гай почувствовал в эти дни слабую боль в мышцах, и ему назначили массаж, который делал специально предусмотренный для этих целей штатный сержант-массажист. Ночных полетов с близрасположенного аэродрома не производилось, и Гай, довольный отличным физическим состоянием своего организма, спал очень хорошо. В отличие от других "клиентов", его нисколько не раздражало то обстоятельство, что полеты не состоялись и они остались на земле. Еще в первые дни де Сауза проявил любопытство относительно начальника этого небольшого учебного центра. - Начальник? А он вообще-то существует? Кто-нибудь видел его хоть один раз? Здесь все равно как в одном из древних ближневосточных государств, в которых послания от таинственного властелина-жреца приносили визири. Несколько позднее де Сауза сказал: - Я видел, как по черному ходу на верхний этаж носят пищу. Начальник, видимо, сидит где-то взаперти наверху. - Может быть, он все время пьяный? - Скорее всего. Я прибыл в Англию на корабле. Командир перебрасывавшейся на нем армейской части был неизлечимым алкоголиком. Так вот, его держали в запертой каюте на всем переходе. Еще позднее де Сауза доложил: - Нет, тут дело не в алкоголе. Я видел, как обратно тарелки несут пустыми. Алкоголик не может есть столько. По крайней мере, наш начальник столько съесть не может. - А может быть, пищу носят часовому? - Вот это, пожалуй, вероятнее всего. Он или пьяница, или душевнобольной, поэтому около него день и ночь сидит солдат и смотрит за тем, чтобы он не покончил жизнь самоубийством. И наконец еще позднее де Сауза заявил своим друзьям в комнате отдыха: - Все, что мы думали о начальнике, - неправильно. Его держат как военнопленного. Здесь просто устроили дворцовый заговор, и его сотрудники продают продовольственные пайки на черном рынке. А может быть, все это заведение захвачено гестапо, а? Где вражеским парашютистам легче всего приземлиться? Разумеется, там, где готовят парашютистов. Они расстреляли всех, кроме начальника. Он нужен им, чтобы подписывать документы. А они тем временем собирают подробнейшие данные о всех наших агентах. Здесь есть один инструктор, у которого всегда в руках фотоаппарат. Говорит, что изучает отдельные элементы движений для того, чтобы выявлять неправильную позу перед прыжком. В действительности же он наверняка собирает данные о каждом из нас. Потом он переснимет все это на микропленку и перешлет своим через Португалию. Ну, а дальше все очень просто: в руках гестапо будет, так сказать, полная портретная галерея, и они будут хватать нас, как только мы высунем свой нос. По-моему, нам надо немедленно организовать спасательный отряд. Выслушав это фантастическое предположение, Джилпин презрительно фыркнул и вышел из комнаты отдыха. - Серьезный парень, - продолжал де Сауза с едва уловимой, как показалось Гаю, бравадой. - Помните, "дядюшка", я говорил вам, что он иногда слишком серьезен. К тому же он очень побаивается прыгать завтра. - Я тоже побаиваюсь. - Я тоже, - сказали другие в один голос. - Я не верю, что вы боитесь, "дядюшка", - сказал де Сауза. - О, конечно, боюсь, - солгал Гай, - да еще как боюсь-то! Одним из приспособлений, воздвигнутых на тренировочной площадке перед фасадом дома, был фюзеляж самолета. Вдоль бортов внутри фюзеляжа были металлические сиденья; в полу фюзеляжа было вырезано отверстие, изображавшее собой люк для покидания самолета. Это была модель самолета, из которого "клиентам" предстояло совершать прыжки с парашютом, и в последний день тренировок они практиковались на этой модели под руководством инструктора по прыжкам с парашютом. - Подходим к району прыжков! - подал инструктор предварительную команду и снял крышку с люка. - Первой паре приготовиться! Два "клиента" сели напротив друг друга, свесив ноги в люк. - Первый номер! Пошел!.. - инструктор махнул рукой вниз. "Клиент" номер один спрыгнул на траву, его место занял "клиент" номер три. - Второй номер! Пошел!.. Прыжки повторялись в таком порядке всю вторую половину дня до тех пор, пока все действия "клиентов" не стали быстрыми и автоматическими. - Старайтесь в этот момент ни о чем не думать. Просто следите за моей рукой. В парашюте есть скользящий вытяжной трос, он открывается автоматически. Как только вы прыгнете с самолета, единственное, о чем вам следует заботиться, - это держать ноги вместе и несколько раз перевернуться, когда приземлитесь. Однако вечером, когда "клиенты" собрались в комнате отдыха, чувствовалось, что многие из них испытывают страх перед предстоящим прыжком с самолета. Де Сауза, как обычно, фантазировал о таинственном начальнике. - Я видел его лицо в окне, - доложил он. - Огромное, страшное, мертвенно-бледное лицо. Он посмотрел прямо на меня и быстро исчез. Его наверняка схватили и оттащили от окна часовые. Это было лицо человека, охваченного крайним отчаянием. По-моему, его все время пичкают наркотиками. - А что происходит, если парашют не раскрывается? - спросил Джилпин. - Ты летишь вниз как камень и шлепаешься на землю с такой силой, что сразу оказываешься в могиле. Остается только призасыпать землей да поставить крест. - А отчего парашют не раскрывается? - Неправильная укладка, наверное. - А укладкой занимаются девчонки. Стоит среди них появиться одному фашистскому агенту, как будут убиты сотни людей, а может быть, даже и тысячи. И ведь такого агента никак не поймаешь. Я, как и другие, конечно, готов пойти на разумный риск. Но мне вовсе не нравится доверять свою жизнь какой-то девчонке в цехе укладки парашютов, каким-то там так называемым беженцам из Польши или еще откуда-нибудь. - А ты _боишься_, правда, Джилпин? - Я просто прикидываю, каков здесь риск, вот и все. - Если эти типы надеются, что я прыгну с самолета трезвый, то пусть они лучше еще раз все обдумают как следует, - сказал один из самых молодых "клиентов". - Конечно, - продолжал фантазировать де Сауза, - вполне возможно, что начальник - это главный руководитель всей вражеской организации. Ему не разрешают показываться нам потому, что он не знает английского языка. Но он, наверное, выходит по ночам и переукладывает парашюты так, чтобы они не раскрывались. На это у него уходят многие часы, так что отсыпаться ему приходится только днем. Однако на этот раз шутка де Саузы подействовала на всех удручающе. - Замолчи ты, ради бога! - укоризненно воскликнул Джилпин. Наступила тишина. Де Сауза понял, что симпатиям аудитории к нему пришел конец. - "Дядюшка", - обратился он поздно вечером к Гаю, - по-моему, только вы да я из всех не испытываем страха. Что касается меня - я в этом не очень-то уверен. Когда в доме погасли все огни, Людович вышел из своего кабинета и пошел, спотыкаясь, к рощице. Подышав несколько минут воздухом, пропитанным запахом влажной листвы, и убедившись, что это не вызывает у него никаких приятных воспоминаний, он вернулся в кабинет и записал в тетрадь: "Те, кто проявляет слишком большой интерес к внешнему миру, могут в один прекрасный момент оказаться по ту сторону запертых дверей своего собственного дома". Это, конечно, не было бесспорно оригинальное эссе. Он как-то прочитал эти слова - и смутно запомнил их в студенческом журнале, полученном сэром Ральфом и оставленном им среди своих вещей. Для данной ситуации и момента эти слова показались Людовичу подходящими. Утро следующего дня наступило хорошее, почти безветренное, похоже было даже, что день будет солнечный. Отличная погода для прыжков с парашютом. - Если такая погода удержится, - сказал главный инструктор, словно предлагая особое, неожиданное удовольствие, - то в конце занятий мы сможем провести ночные прыжки. Он рано отправился на учебный парашютный аэродром - бесплодную пустошь в нескольких милях от виллы, чтобы проверить, правильно ли там расположены знаки, и расставить громкоговорители, при помощи которых он давал указания своим подопечным, когда они приближались к нему на парашютах. Однако прибывших позднее "клиентов", казалось, никто не ожидал. - Всегда вот так, - раздраженно сказал инструктор но прыжкам. - Им ведь и делать-то больше нечего, кроме как организовать для нас вылет, но в последнюю минуту у них всегда появляются какие-нибудь трудности. В сборном бараке расположились десятка полтора солдат, слушавших оглушительную джазовую музыку; неподалеку от них сидел офицер летного состава, углубившийся в чтение "Дейли миррор". Он встретил "клиентов" более чем безразличным взглядом и через несколько минут куда-то вышел. - А нельзя ли как-нибудь выключить эту музыку? - поинтересовался Гай. Кто-то нашел соответствующую ручку музыкального аппарата и выключил его. На несколько секунд в бараке воцарилась тишина. Затем из-за слегка приоткрытой двери протянулась сине-серая рука, покрутила ручки аппарата, и музыка загремела громче прежнего. Через полчаса вернулся инструктор по прыжкам с парашютом в сопровождении молодого офицера, который читал "Дейли миррор". - Я все урегулировал, - сказал инструктор. На костюме офицера летного состава появились некоторые дополнения. - Наш старый драндулет должен находиться в капитальном ремонте, - сказал он, - но я думаю, что мы поднимемся на нем. Они толпой прошли к взлетно-посадочной полосе, каждый надел на себя подвесную систему парашюта, инструктор бегло осмотрел каждого. Затем все поднялись на самолет. Вытяжные тросы парашютов пристегнули к стальной рейке над трапом. Внутри фюзеляжа было почти темно. Гай сел следующим за Джилпином, который должен был прыгать перед ним. Джилпин был седьмым номером, Гай - восьмым. Тот же порядок, в каком они прыгали на тренировках. - Хорошо, если у них все получится... - начал было Гай, но продолжать разговор из-за рева двигателей стало невозможно. У Джилпина был такой вид, как будто его вот-вот стошнит. Одна из целей данной тренировки состояла в том, чтобы приучить обучаемых к условиям полета; поэтому самолет не пошел сразу к учебному парашютному аэродрому, а пролетел по отлогой дуге над морем и возвратился к берегу лишь по прошествии некоторого времени. Рассмотреть что-нибудь через бортовые иллюминаторы почти не удавалось. Подвесная система парашюта оказалась значительно большей помехой для движения, чем это представлялось на земле. Согнувшись, они сидели как скованные в полумраке, в шуме, в бензиновых парах. Наконец инструктор по прыжкам и его сержант открыли выходной люк. - Входим в зону прыжков! - подал он предварительную команду. - Первой паре приготовиться! Де Сауза стоял первым номером. Как только инструктор махнул рукой, он чисто соскользнул в люк. Его место занял третий номер. - Подожди, - сказал инструктор. Между прыжками выдерживался минутный интервал, во время которого самолет, накренившись, разворачивался и занимал необходимое положение для следующего прыжка. Вскоре у люка лицом друг к другу оказались Джилпин и Гай. Земля под самолетом поворачивалась с головокружительной скоростью. - Не смотрите вниз! - крикнул инструктор. - Смотрите на мою руку! - Однако Джилпин не отрывал взгляда от земли и не мог видеть никакого сигнала. Инструктор подал команду: - Седьмой номер! Пошел! Но Джилпин никуда не "пошел". Сжавшись в комочек и крепко держась руками за край люка, он по прежнему смотрел не на инструктора, а в бездну под самолетом. Инструктор молчал до тех пор, пока самолет не развернулся на обратный курс. Затем он крикнул Гаю: - Номер восьмой! Пошел! Гай прыгнул. На какое-то мгновение, когда по нему ударил встречный поток воздуха, он потерял сознание, но затем быстро пришел в себя. Его органы чувств не ощущали больше ни гула двигателей, ни запаха бензина, ни вибрации. Он как бы купался в ласковых золотистых лучах слабого ноябрьского солнца. Одиночество было абсолютным. Гай пришел в невероятный восторг; он чувствовал себя так, будто его душа еще при жизни попала в рай господний. Самолет, казалось, был таким же далеким от него, какой, наверное, показалась бы земля в момент смерти. Гай парил в воздухе так легко и свободно, как будто его мышцы, кости и нервы утратили всякую связь между собой. Подвесная система, которая так раздражала его в тесном, темном и заполненном шумом самолете, теперь почти неощутимо поддерживала его. Гай чувствовал себя так легко и свободно, как будто только что родился на свет божий. Однако секунды душевного подъема промелькнули слишком быстро. Он не просто висел в воздухе, а стремительно падал вниз. С земли из мощных динамиков до него донесся голос: "Вы раскачиваетесь. Остановите качание при помощи стропов. Ноги держите вместе!" В какой-то момент в поле его зрения было только бесконечное небо, а в следующий - только земля, к которой он приближался, словно сброшенный лошадью наездник. Как только ноги коснулись земли, Гай покатился по ней, как его учили. Что-то сильно ударило по колену, как будто он приземлился на камень. В следующий момент он понял, что лежит в осоке, ошеломленный, затаив дыхание. Затем, в соответствии с тем, как его учили, он отстегнул подвесную систему парашюта. Он попробовал встать, но, почувствовав острую боль в колене, снова повалился на землю. К нему подбежал инструктор. - Все хорошо, номер седьмой. О, это вы, Краучбек! Что-нибудь случилось? - Кажется, я ушиб колено, - сказал Гай. Это было то же колено, которое он вывихнул на прощальном вечере в алебардийском казарменном городке. - Ну ладно, посидите здесь, пока не закончатся прыжки. Потом мы подберем вас. Над ним то в одном направлении, то в обратном пролетал самолет, под которым всякий раз появлялся новый раскрывшийся парашют. Наконец рядом с Гаем неожиданно приземлился Джилпин; от его нерешительности не осталось никакого следа. К Гаю бодро приблизился совершенно неузнаваемый, полный самодовольства и беспечности человек. - Ну как? Не так уж страшен черт, как его малюют, правда? - сказал он. - Очень даже приятно до известного момента, - согласился Гай. - Я сначала не услышал команду, - сказал Джилпин. - Просто не понимаю, почему так произошло. У меня и на строевых занятиях получалось так же. Потому, наверное, что никак не могу привыкнуть к инстинктивному, беспрекословному выполнению команды. Гай хотел спросить Джилпина, как он покинул самолет - сам или с помощью инструктора, - но воздержался. Поскольку Джилпин прыгал последним, об этом не узнает никто, кроме тех, кто прочитает секретный доклад о его подготовке. - Надеюсь, что мы сегодня совершим еще по одному прыжку, - сказал Джилпин. - Я вполне готов к этому. - А я вот уж никак не смогу, - сказал Гай. Вечером капитан Фримантл доложил Людовичу: - Один выбыл из строя, сэр. Краучбек. - Краучбек? - спросил Людович рассеянно, как будто он не знал этой фамилии. - Краучбек? - Один из алебардистов, сэр. Мы считали, что в его возрасте прыгать с парашютом, пожалуй, поздновато. - Да? Один из тех случаев, когда не раскрылся парашют? - О, нет. Не столь уж страшно. Простое растяжение сустава, по-моему. - Услышав эти слова, Людович постарался скрыть свое огорчение. - Мы отправили его в госпиталь военно-воздушных сил, чтобы сделать рентгеновский снимок. Возможно, он задержится там на несколько дней. Вы поедете навестить его? - Нет, боюсь, мне это не удастся. У меня очень много работы. Позвоните по телефону и узнайте результат рентгеновского обследования. Позднее вы или кто-нибудь из инструкторов можете посетить его и узнать, как у него дела. Капитан Фримантл хорошо знал, сколько работы у Людовича. Предыдущий начальник всегда посещал "клиентов", получивших травмы, а в редких случаях даже участвовал в их похоронах. - Слушаюсь, сэр, - сказал капитан Фримантл. - Да, кстати, - продолжал Людович, - можете сказать заведующему столовой, что ужинать сегодня я буду в столовой. В комнате отдыха в тот вечер царило безудержное веселье и ликование. Одиннадцать членов группы совершили в тот день второй прыжок в условиях прекрасной погоды. Все они полностью преодолели страх перед прыжком и были абсолютно уверены, что закончат курс подготовки с высокой оценкой. Некоторые непринужденно развалились в креслах или на диване, другие стояли группами, громко разговаривая и весело смеясь. Даже Джилпин и тот не остался равнодушным к общему веселью. Он заявил во всеуслышание: - Теперь я сознаюсь, что перед первым прыжком я-таки здорово побаивался. - С видом равного принял бокал пива, предложенный ему инструктором по прыжкам, бесцеремонно спихнувшим Джилпина утром с самолета, наступив ногой на его пальцы, когда он судорожно схватился за край люка. Людович появился в этой компании, как некий пришелец с неба. Никто, конечно, не верил в буквальную правдоподобность фантастических выдумок де Саузы о начальнике, однако неоднократное повторение таких выдумок во все более мрачных красках оставило в сознании "клиентов" непроизвольный страх перед этим таинственным, скрывавшимся на верхнем этаже человеком, которого никто ни разу не видел и не слышал. Появление Людовича никоим образом не рассеяло испытываемого "клиентами" страха перед ним. Он был на несколько дюймов выше самого рослого "клиента". В те времена наблюдалось заметное различие во внешности счастливых военных, которым предстояло участвовать в боях, и тех, кто подвергал опасности свое пищеварение и здравомыслие, просиживая за письменным столом и имея дело главным образом с бумажками и телефонами. Внешний вид бледного, но упитанного Людовича, стоявшего перед и над худыми и возбужденными молодыми людьми, вряд ли подтверждал теорию о том, что работа за письменным столом - это медленное приближение к могиле. В комнате отдыха с его появлением наступила полная тишина. - Представьте мне джентльменов, - обратился он к своему заместителю. Капитан Фримантл церемонно познакомил его со всеми "клиентами". Людович протягивал каждому свою холодную и влажную руку и повторял произносимую Фримантлом фамилию: "...де Сауза... Джилпин..." - как будто он перечислял названия книг на полке, которые не намеревался читать. - Не желаете ли выпить с нами? - храбро предложил де Сауза. - Нет, нет, - ответил Людович из глубины своего невидимого саркофага. - У меня слишком много забот о вашей подготовке. - Затем он медленно обвел взглядом всех "клиентов". - Один из вас, как мне доложили, выбыл из строя. Вас теперь только одиннадцать. Фримантл, как дела у _этого капитана_?.. - Краучбека, сэр. Ничего нового с момента моего доклада вам. Результаты рентгеновского обследования мы получим только завтра. - Держите меня в курсе. Я очень обеспокоен состоянием здоровья _этого капитана_. Прошу вас, продолжайте веселиться, джентльмены. Я слышал со второго этажа, у вас тут было очень шумно. Продолжайте. Мое присутствие здесь совершенно неофициальное. Однако молодые офицеры опорожнили свои бокалы и отставили их в сторону. Джилпин внимательно смотрел на грудь Людовича. - Вас, наверное, интересует, за что я получил военную-медаль? - неожиданно спросил строгим голосом Людович. - Нет, - смущенно ответил "Джилпин. - Я просто интересуюсь, что это за награда. - Это награда за героизм, проявляемый рядовыми солдатами и младшими офицерами. Я заслужил ее за вылет - не за такой, в каком вы участвовали сегодня. Меня наградили за то, что я вместе с другими с треском вылетел с Крита во время поспешного отступления под напором сил противника. Будь в словах Людовича хоть малейшие признаки юмора, его слушатели наверняка рассмеялись бы. По в данном случае эти слова лишь вызвали у них молчаливое недоумение. Людович достал из кармашка под орденскими планками большие стальные часы и сказал: - Пора ужинать. Действуйте, Фримантл. В заведении Людовича до сего времени придерживались обычая заходить в столовую в любое время за полчаса до ужина и занимать места по собственному выбору. Сегодня Людович сел во главе стола. Главный инструктор сел за другой конец стола, и между "клиентами" возникло своеобразное соревнование за то, чтобы занять место как можно ближе к инструктору. В конечном итоге двум несчастливцам пришлось сесть на места справа и слева от Людовича. - Вы читаете молитву перед едой? - спросил он одного из них. - Только когда к ужину приглашены гости, сэр. - Но сегодня у нас день без гостей. Как раз наоборот. Мы отмечаем отсутствие вашего двенадцатого коллеги. Вы знаете молитву, Фримантл? Никто не знает молитвы? Ну хорошо, приступим к трапезе без молитвы. Ужин в этот вечер был необыкновенно вкусным и обильным. Стесненность от присутствия Людовича не помешала проголодавшимся молодым людям опорожнить тарелки. В конце стола, где сидел главный инструктор, завязался приглушенный обмен мнениями, соседи же Людовича сидели как немые. Людович ел много, с присущей ему педантичностью, строго следя за манерой обращения с вилкой и ножом ("Как зубной врач", отозвался о нем позднее де Сауза), в им же самом созданном одиночестве, подобном тому, в каком чувствовал себя Гай в ходе кратковременного спуска на парашюте. Покончив с ужином, он встал и, не сказав ни слова, вышел из столовой. Однако общее настроение после его ухода заметно не повысилось. Все почувствовали, что порядком устали за день, и поэтому, прослушав девятичасовую сводку известий, разошлись по своим комнатам и легли спать. Де Сауза очень сожалел, что отсутствовал Гай, с которым можно было бы обсудить неожиданное появление начальника. Он уже присвоил начальнику прозвище Майор Дракула, а в его сознании роились различные мысли из области некрофилии, которые Джилпин наверняка назвал бы буржуазными. Сотрудники учебного центра задержались внизу. Это была немногочисленная группа дружных людей. Благоговение, которое они испытывали перед Людовичем, почти не нарушало их уютной и спокойной жизни. Но теперь все они были в той или иной мере встревожены - кто абсурдностью, кто чудовищностью происходящего, чем-то, во всяком случае, что заметно нарушало их привычную и спокойную жизнь. - Я не совсем представляю, как поступают в таких случаях, - заявил главный инструктор. - Что должны делать подчиненные, если их начальник сошел с ума? Кто и кому должен доложить об этом? - Но может быть, это у него пройдет? - Сегодня он был намного хуже, чем вчера. - А "клиенты", по-вашему, заметили это? - По-моему, такие вещи не могут остаться незамеченными. Ведь группа состоит не из каких-нибудь там беженцев. - Но пока он ничего особенного, собственно, _не сделал_. - А вы представляете, что будет, если он-таки сделает что-нибудь? Следующий день выдался тоже хорошим, тренировки прошли по заведенному порядку, однако вечером такого веселья и возбуждения, как вчера, уже не было. Даже самые молодые и самые здоровые жаловались на ушибы и переутомление, и все считали, что вчерашнее посвящение в парашютисты вовсе не устранило присущее человеку естественное нежелание бросаться из самолета в воздушное пространство. Людович присутствовал на завтраке и на обеде, но уже без всяких церемоний и разговоров. Во время обеда он произнес всего несколько слов, обратившись к капитану Фримантлу: - Я думаю, мне надо завести собаку. - Да, сэр. Это забавно иметь около себя шустренькое животное. - Собака мне нужна не для забавы. - О, понимаю, понимаю, сэр. Вы хотите собаку, которая будет охранять вас. - И _не_ для охраны. - Людович помолчал немного, бросил испытующий взгляд на своего заместителя и на озадаченных, притихших "клиентов". - Собака нужна мне для _любви_. Никто не сказал ни слова. Людовичу подали острейшее блюдо, которое не всякий осмелился бы отведать. Уничтожив его одним духом, он сказал: - У капитана Клэра был китайский мопс. - И добавил после небольшой паузы: - Вы не знаете капитана Клэра. Он тоже отступал с Крита, но _медали не удостоен_. - Еще одна пауза - несколько секунд, которые показались слушателям целыми часами. - Мне нужен красивый китайский мопс. Затем, как бы не желая вступать в дискуссию по вопросу, который он уже решил, Людович встал из-за стола так же неожиданно, как и вчера, и зашагал прочь с таким видом, будто выбранный им пес уже ожидает его с другой стороны дубовой двери и он возьмет его сейчас на руки и понесет в привычные для себя и пса покои. Людович закрыл за собой дверь, но и сквозь толстые дубовые доски было слышно, как он запел песенку. Это была песенка, которую папа когда-то, должно быть, напевал своему необыкновенному малышу, ставшему теперь Людовичем: Папа не купит ни лука, ни стрел, У тебя есть маленький кот. Зачем тебе лук, пострел? Спи. Закрой глазки и рот. Позднее главный инструктор предложил капитану Фримантлу: - По-моему, было бы неплохо спросить у одного из наиболее серьезных "клиентов", что они думают о нашем начальнике. На следующий день дул сильный восточный ветер. Всю первую половину дня "клиенты" сидели в готовности к тренировке и в ожидании сообщения об улучшении погоды. В полдень главный инструктор объявил, что тренировка отменяется. Капитан Фримантл, который за последние тридцать шесть часов все более и более беспокоился в связи с очевидным регрессом в состоянии Людовича, решил воспользоваться передышкой в занятиях и осуществить предложение главного инструктора. Он выбрал де Саузу. - Надо кому-нибудь съездить в госпиталь, - сказал Фримантл. - Не хотите ли вы повидать своего товарища-алебардиста? Мы сможем пообедать где-нибудь за пределами нашего центра. На пути в госпиталь есть вполне приличная придорожная закусочная. Они поехали вдвоем, без водителя. Как только вилла осталась позади, капитан Фримантл сказал: - Я, разумеется, понимаю, что вести с вами разговор о старшем офицере не положено, но мне кажется, вы вполне разумный человек, и я хочу спросить вас неофициально, в конфиденциальном порядке, заметил ли кто-нибудь из вас, "клиентов", что-нибудь необычное в поведении нашего начальника? - Майора Дракулы? - Майора Людовича. Почему вы называете его Дракулой? - Так его прозвали офицеры нашей группы. Кажется, его настоящую фамилию нам никто не сообщал. Он, конечно, странноватый. А что, он не всегда был таким? - Нет. Особенно странно он ведет себя лишь в последние несколько дней. Он никогда не был очень общительным и добродушным, предпочитал находиться в одиночестве, но в его поведении не было замечено ничего такого, что могло бы показаться странным. - А теперь такое есть? - Вы же видели его два последних вечера. - Да, но, понимаете ли, я ведь не знал его раньше. У меня было одно предположение, но, судя по тому, что вы сказали, я, видимо, ошибался. - А что именно вы предполагали? - Я думал, что он мертв. - Я вас не совсем понимаю. - На Гаити таких называют "зомби". Оживающие мертвецы. Люди, которых выкапывают, заставляют работать, а потом снова хоронят. Я думал, что его, возможно, убили на Крите или где-нибудь еще. Но теперь ясно, что я ошибался. Капитан Фримантл начал сомневаться в правильности своего выбора. - Я не завел бы разговор с вами об этом, если бы знал, что вы превратите все в шутку, - сказал он сердито. - Это всего-навсего гипотеза, - произнес примирительным тоном де Сауза, - и конечно же она базируется на впечатлениях слишком короткого периода, в течение которого я наблюдал его. По-моему, действительное объяснение его поведения весьма прозаическое: он просто-напросто сходит с ума. - Вы хотите сказать, что ему необходимо обратиться к психиатру? - О нет, ни в коем случае! Ни к чему хорошему _они_ не приведут. На вашем месте я раздобыл бы ему китайского мопса и держал бы его подальше от всех, насколько это возможно. Мой опыт подсказывает мне, что наиболее ответственные посты в армии занимают главным образом засвидетельствованные лунатики. И беспокойства от них нисколько не больше, чем от нормальных людей. - Если вы намерены превращать все это в шутку... - начал было капитан Фримантл. - Для Гая Краучбека это наверняка окажется шуткой, - сказал де Сауза. - Я надеюсь, она пригодится ему. В военно-воздушных силах шутки, как правило, только тоску наводят. Вскоре они подъехали к госпиталю, который располагался во временной неприглядной постройке. На крыше хлопал раскачиваемый ветром флаг ВВС. Согнувшись навстречу ветру, они прошли по наклонному бетонированному въезду и вошли в здание. За столом около входа сидел длинноволосый молодой человек в форме военно-воздушных сил, перед ним стояла кружка с чаем, а с его нижней губы свисала прилипшая сигарета. - Мы приехали навестить капитана Краучбека. - А вы знаете, где он лежит? - Нет. Вы, вероятно, скажете нам. - Я уверен, что не знаю, где он. Вы, кажется, сказали "капитан"? Армейских типов в этом госпитале не держат. - Его привезли вчера для рентгеновского обследования. - Попробуйте узнать в рентгенологическом отделении. - А где оно? - Это написано вон на той доске, - ответил авиатор. - Я думаю, что никакого толка, если привлечем этого солдата за грубость, мы не добьемся? - спросил капитан Фримантл. - Ни малейшего, - согласился де Сауза. - В военно-воздушных силах это не грубость. - Уверен, что вы ошибаетесь. - Не ошибаюсь, а просто шучу. Больных в госпитале было немного, а час, в который они приехали, был наименее занятым. Больных только что покормили, и по идее они должны были спать; обслуживающий персонал в это время принимал пищу. В комнате с надписью: "Рентгенологическое отделение" - никого не было. Два солдата слонялись по безлюдным коридорам, полы в которых были покрыты какой-то темной, слегка липкой мастикой, предназначенной для заглушения шагов. - Где-то должен же здесь быть какой-нибудь дежурный, - сказал де Сауза. Увидев дверь с надписью: "Посторонним вход воспрещен", - он открыл ее. В комнате находился, очевидно, температуривший и бредивший человек, который громко жаловался на то, что его постель усыпана ядовитыми насекомыми. - Белая горячка, наверное, - сказал де Сауза. - Давайте нажмем его сигнальную кнопку, - предложил он. - Кто-нибудь подумает, что ему плохо, и придет с успокаивающим лекарством. - Он нажал кнопку, и спустя несколько минут в палату вошел дежурный санитар. - Мы ищем армейского офицера по фамилии Краучбек. - Это не он. Это, один из серьезных больных. Вам лучше выйти отсюда. - Когда они вышли в коридор, санитар добавил: - Никогда не встречался с таким случаем. Какой-то шутник в Александрии дал ему посылку с надписью: "Только через офицера" - которую надо было доставить в Лондон. В посылке была полная коробка скорпионов, и они вылезли из нее. - И какому только риску вам, летчикам, не приходится подвергаться ради нас! Ну, а как же нам все-таки найти капитана Краучбека? - Попробуйте спросить в регистратуре. Они нашли регистратуру, а в ней - дежурного офицера. - Краучбек? Нет, не слышал о таком. - У вас есть список больных? - Конечно, есть. А как же без него, по-вашему? - И что, Краучбека в списке нет? Он поступил вчера. - Вчера дежурил не я. - А можно увидеть того, кто дежурил? - Он сегодня отдыхает. - Все это весьма смахивает на насильственный увоз, - заметил де Сауза. - Послушайте, вы! Я не знаю, кем вы оба, черт возьми, являетесь, не знаю, как вы сюда попали и что вам, собственно, нужно здесь! - воскликнул дежурный офицер. - Проверка службы безопасности. Обычная проверка, - сказал де Сауза. - Мы направим докладную соответствующим органам. Когда они вышли из госпиталя, ветер дул с такой силой, что разговаривать до того момента, пока они не сели в машину, было невозможно. В машине капитан Фримантл сказал: - Знаете ли, вам не следовало так разговаривать с этим офицером. Все это может принести нам неприятности. - _Нам_ - нет. Вам - может быть. Моя личность, как вам, должно быть, известно, - это строго сохраняемая тайна. А теперь давайте поедем в вашу придорожную закусочную. Придорожная гостиница явилась хорошим укрытием от ветра, но ничего похожего на изобилие и роскошь в ресторане Рубена здесь не было. Фактически, она отличалась от соседних отелей только тем, что в нее попадала большая часть продовольственных пайков, продаваемых сержантом-квартирмейстером капитана Фримантла. Они смогли, однако, поесть здесь со значительно большим аппетитом, чем ели у себя под мрачным взглядом Людовича. - Жаль, что нам не удалось повидать Краучбека, - сказал капитан Фримантл. - Его, наверное, перевели куда-то. - В армии такие тайные операции - явление постоянное. А вы не думаете, что его похитили по приказу нашего начальника? Он ведь неоднократно высказывался по поводу отсутствия этого капитана, при этом следует отметить, что высказывался с почти нескрываемым злорадством. - Подогретая крепким североафриканским вином, фантазия де Саузы заработала с удвоенной энергией, как будто он находился на изнурительном конкурсе писателей-сценаристов. - Предполагая умопомешательство, мы в общем-то приняли слишком простое объяснение поведения вашего начальника. Мы сейчас находимся в глубоких политических водах, Фримантл. Я удивился, когда увидел "дядюшку" Краучбека в вашем центре. Этому человеку слишком много лет, чтобы забавляться вашими парашютами. Мне надо было бы отнестись к этому с еще большим подозрением, но я, думая о нем, представлял того ревностного офицера, которого знал в тридцать девятом году. Четыре года тотальной войны способны изменить человека. Меня они, например, изменили. На Крите я потерял не имеющую большого значения, но заметную часть своего левого уха. "Дядюшку" Краучбека послали сюда с определенной целью: возможно, для слежки за майором Людовичем, а может, наоборот, чтобы тот следил за ним. Тот или другой является фашистским агентом, а может быть, и сразу оба. "Дядюшка" Краучбек работал в штабе особо опасных операций - пресловутая конспиративная сеть. Возможно, ваш Людович получил приказ в запечатанном пакете, в котором не было никаких объяснений, просто было сказано: "Вышеуказанного офицера пустить в расход". Позавчера кто-то говорил, что устроить так, чтобы парашют не раскрылся, - дело очень простое. Номер Краучбека в группе был известен заранее. Я не сомневаюсь, что Людович и его сообщники подстроили какую-то ловушку. Бесхитростный капитан Фримантл, тоже в немалой степени подогретый кровавым, красно-коричневым вином, охотно ухватился за высказанную де Саузой идею. - Фактически, - сказал он, - именно об этом в первую очередь Людович и спросил, когда я доложил о прыжке Краучбека. "Не раскрылся парашют?" - спросил он, как будто это обыкновеннейший случай. - Все это было подстроено так, чтобы не вызвать никаких подозрений. Начальник не должен был знать, в какое именно время произойдет убийство. Оно могло быть запланировано и на позавчерашний день, и на вчерашний. Но непредвиденный случай спас Краучбека - на время, конечно. Теперь они снова схватили его. По-моему, ни вы, ни я никогда больше не увидим моего старого товарища по оружию. Они обсудили и детально развили возможности заговора, контрзаговора и предательства. Капитан Фримантл был бесхитростным человеком. До войны он был скромным сотрудником в одной из страховых компаний. Занимаемая им в течение последних трех лет должность позволяла ему иногда заглядывать в суть тайных операций. Слишком много странных людей прошло за короткое время через его узкое поле зрения, чтобы он мог не знать о существовании запутанного мира лжи, обмана и опасностей, находившегося за пределами его скромного опыта. Короче говоря, он был готов поверить всему, что ему скажут. Де Сауза несколько запутал его, пожалуй, только тем, что наговорил всего слишком много. Позднее, когда они ехали обратно в центр, де Сауза развил идею еще об одном заговоре. - А не слишком ли мы современны? - спросил он. - Мы рассуждаем категориями тридцатых годов. Но ведь и Краучбек, и ваш майор Дракула пришли в человечество в двадцатых годах. Возможно, в этом деле играет роль какое-нибудь любовное побуждение. Ваш начальник - очень подозрительный тип, а половая жизнь "дядюшки" Краучбека всегда была окутана тайной. Когда я служил с ним, он никогда не проявлял никаких признаков интереса к женщинам. Вполне возможно, что мы имеем здесь дело с самым заурядным случаем шантажа или, еще вероятнее, со случаем ревности на любовной почве. - Почему "еще вероятнее"? Капитан Фримантл окончательно запутался и соображал с трудом. - Просто потому, что в общем-то это менее омерзительно. - А на каком основании вы считаете, что Людович имеет то или иное отношение к исчезновению Краучбека? - Эта наша рабочая гипотеза. - Я просто не знаю, то ли вы говорите Серьезно, то ли нет. - Конечно, не знаете. Но согласитесь, вы ведь довольны нашей маленькой прогулкой, правда? Она несомненно дала вам кое-какую пищу для размышлений. Капитан Фримантл возвращался в учебный центр озадаченный и погруженный в глубокое раздумье. Ему поручили тактично осведомиться у одного из наиболее серьезных офицеров группы, замечают ли он и его товарищи хоть какие-нибудь странности в поведении их начальника. Вместо этого Фримантл оказался в роли ведущего расследование загадочной тайны, может, даже убийства, мотивы которого скрываются или в высотах международной политики или в глубинах неестественного порока. Разобраться в этих делах капитану Фримантлу было отнюдь не легко. В доме, когда они подъехали к нему, казалось, никого не было. Если не считать завывания ветра в трубах, в нем стояла полнейшая тишина. В гараже дежурил рядовой из роты обслуживания. Все остальные, не имея никаких дел, разошлись но своим комнатам и легли спать. Все, кроме майора Людовича, который, как сообщили капитану Фримантлу, уехал на машине еще тогда, когда все были на аэродроме. Он уехал с водителем и, отбывая, произнес фразу, обычно используемую всеми командирами частей для объяснения своего отсутствия: "Меня вызвали на совещание". - Я думаю тоже пойти поспать, - сказал де Сауза. Спасибо за прогулку и за компанию. Фримантл заглянул в свой чисто убранный кабинет. Никаких новых документов в этот день не поступило. Он тоже положил свою озадаченную голову на подушку. Африканское вино медленно, но верно проявило свое усыпляющее воздействие, и он проспал до того момента, пока в комнату не вошел денщик, чтобы поднять светомаскировочную штору на окне. - Извините, сэр, - сказал он, увидев взъерошенную фигуру капитана, - я не знал, что вы здесь. Капитан Фримантл медленно пришел в себя. - Пора, пожалуй, вставать, - сказал он. - Начальник приехал? - Так точно, сэр, - ответил денщик, широко улыбаясь. - А почему ты смеешься, Ардингли? Отношения между капитаном Фримантлом и денщиком Ардингли строились на доверии и сердечности, чего нельзя было сказать об отношениях между Людовичем и тем же денщиком. - Майор, сэр. Он очень смешной. - Смешной? - В теперь уже полностью освободившуюся от сна голову капитана Фримантла возвратились фантасмагорические воспоминания. - Почему же он смешной, Ардингли? - Так точно, сэр. Он был смешной, а теперь у него еще маленькая собачонка. - И что же, он стал от этого еще смешней? - Видите ли, сэр, он как-то не похож на майора, когда возится с ней. - Пожалуй, мне лучше пойти и взглянуть на него. - Вы, наверное, скажете, что он просто влюблен в эту собачонку, - добавил Ардингли. Капитан Фримантл прилег отдохнуть вечером не раздеваясь, теперь он снял ботинки, носки и мундир, надел свою повседневную форму и прошел по коридору в ту часть второго этажа, которую занимал майор Людович. Остановившись у двери, он услышал за ней звуки, такие же, какие издает крестьянка, кормящая кур, Фримантл постучал в дверь и вошел. Пол в комнате Людовича был уставлен блюдцами с молоком, подливами, соусами, колбасным фаршем, печеньем, сосисками и другими предметами кулинарного искусства. В нескольких местах пища была нагло расплескана и разбросана; ничто из этого меню, видимо, не возбуждало аппетита китайского мопса, который, свернувшись в комочек, лежал на смятой бумаге под кроватью Людовича. Это был очень миленький песик с такими же выпуклыми глазами, как у самого Людовича. Людович стоял на четвереньках и произносил те самые звуки, которые Фримантл услышал еще в коридоре. Приподняв голову, Людович посмотрел на вошедшего заместителя. Лицо его выражало безудержное ликование и радость, на нем не было ни признаков усталости и обремененности делами, ни негодования по поводу вторжения. Он был охвачен желанием поделиться переполнявшим его сердце восторгом. - Кор, - сказал он, - вы только взгляните на этого маленького субъекта. Ничего не берет из того, что я предлагаю ему. Я уж начал беспокоиться, не заболел ли он. Я даже хотел было позвать начальника медицинской службы. Но не успел я отвернуться и на секундочку, как он расправился с последним номером "Севайвэла". Что вы скажете о таком аппетите? - Затем, перейдя на слащавый и, как показалось Фримантлу, ужасный тон страстно влюбленного человека, Людович обратился к собачонке: - Что скажет мой заместитель, капитан Фримантл, если ты не будешь есть его жратву, а? Что скажет редактор, если ты ешь его умный журнал? Гай между тем лежал на койке в какой-нибудь миле от Людовича и его любимого щенка. В Англии в те времена то в одном, то в другом месте создавались такие, по словам де Саузы, малоизвестные и малодоступные заведения, в которых по тем или иным причинам содержались те или иные виды вооруженных сил его королевского величества. Именно в такое заведение попал и Гай. На нем была не принадлежавшая ему фланелевая пижама; его нога была заключена в гипсовую повязку, и ему казалось, что эта конечность потеряла какую ты то ни было связь с остальным телом. Его оставили одного в бараке, где музыка гремела так оглушительно, что бушующий снаружи ветер был совершенно неслышим. Это был специальный аэродромный пункт неотложной медицинской помощи. Гай был доставлен сюда из госпиталя военно-воздушных сил на санитарной машине. Молодой госпитальный врач сообщил ему перед отправкой, что необходимости в каком-либо специальном лечении ноги нет. "Просто лежите и отдыхайте, - сказал он. - Через несколько недель мы еще раз заглянем к вам и, наверное, снимем гипсовую повязку. Вам будет там отлично". Но Гаю вовсе не было отлично. Больных в палате больше не было. Единственным собеседником Гая, после того как ушли доставившие его на носилках санитары, оказался присевший на край койки молодой парень, который сразу же представился: - Я Си-Оу [С.О. - буквы английского алфавита, произносимые "Си-Оу"; сокращение, имеющее двоякое значение: Commanding officer - командир, начальник, или Conscientious Objector - лицо, отказывающееся от несения военной службы по религиозным или другим соображениям]. - Начальник? - спросил Гай без особого удивления. - Отказывающийся от военной службы, - ответил парень. Затем под шум джазовой музыки парень многоречиво, но довольно путано объяснил причины отказа. Это были не политические и не этические, а какие-то оккультные причины, неуловимым образом связанные с Великой Пирамидой. - Я мог бы дать вам на время книгу об этом, но в ней этот вопрос изложен очень ограниченно. В этом молодом человеке Гай не заметил ни признаков злого умысла, ни чего-нибудь такого, чем он мог бы расположить к себе. Гай попросил у него что-нибудь почитать. - Однажды сюда приезжал какой-то тип из управления культурно-бытового обслуживания и привез несколько книг. Но, по-моему, кто-то просто-напросто порвал и выбросил их. Да и книги-то это были такие, что читать их никто не стал бы. А газет и журналов в военно-воздушных силах не выписывают. Тот, кто хочет узнать новости, слушает их здесь по радио. - А вы не можете прекратить этот дьявольский шум? - Какой шум? - Да вот эту радиопередачу. - О нет! Я не могу. Ее транслируют специально. По всему городку. К тому же это не радиопередача. Это проигрывают пластинки. Вы очень скоро привыкнете и не будете замечать этого шума. - А где моя одежда? Молодой парень неуверенно обвел взглядом палату. - Тут ее, кажись, нет, правда ведь? Наверное, ее забыли захватить сюда. Вам придется спросить у Эдмина. - А кто такой Эдмин? - Какой-то тип, который бывает здесь раз в неделю. - Послушайте, дружище, мне надо как-нибудь выбраться отсюда, - сказал Гай. - Сделайте одолжение, позвоните в парашютную школу и попросите капитана Фримантла. Скажите, чтобы он приехал сюда. - Нет, я вряд ли смогу это сделать. - Почему же, черт возьми? - По телефону разрешается разговаривать только Эдмину. А какой номер в школе? - Я не знаю. - Ну вот видите. - А можно увидеть этого Эдмина? - Увидите, когда приедет. Весь этот мучительный день Гай пролежал на койке, созерцая все детали гофрированной крыши постройки и слушая разносившуюся во всех направлениях оглушительную джазовую музыку. Молодой парень довольно часто приносил ему кружки с чаем и тарелки с несъедобным месивом. В медленном ходе бессонных часов второй ночи Гай твердо решил сбежать. К ночи ветер утих. Его товарищи, подумал он, наверное, готовятся теперь к пятому прыжку с парашютом. Превозмогая боль, напрягая все силы и держась за спинки пустующих коек, он пробрался из одного угла палаты в другой, где стояла почти безволосая от долгого употребления половая щетка, которой, видимо, подметали пол. Пользуясь ею как костылем, Гай вышел из барака наружу. Он узнал окружающие здания; путь по асфальтированному грунту до офицерской столовой для здорового человека не составил бы никакого труда. Но именно теперь, впервые после своего неудачного приземления на парашюте, он почувствовал острейшую боль в травмированной ноге. Обливаясь, несмотря на прохладное ноябрьское утро, потом, он преодолел наконец пятьдесят трудных шагов до столовой. В алебардийском казарменном городке такой его подвиг, разумеется, не остался бы незамеченным. Здесь же никому до него не было никакого дела и никто не попытался ни остановить его, ни оказать ему помощи. Наконец он добрался до столовой и, войдя в нее, опустился в кресло. Один или два авиатора посмотрели на него изумленно, однако восприняли появление этого инвалида в пижаме с таким же безразличием, с каким несколько дней назад они встретили одетых в форму парашютистов с Гаем во главе. Стараясь преодолеть шум все той же джазовой музыки, Гай крикнул одному из них: - Эй, послушайте, я хочу написать письмо! - Пишите. Меня это никоим образом не беспокоит. - А есть здесь где-нибудь листок бумаги и перо? - Я что-то нигде не вижу. А вы? - А что ваши ребята делают, если им нужно написать письмо? - Мой старик всегда учил меня: "Старайся никогда не излагать свои мысли письменно". Авиаторы посматривали на Гая с некоторым изумлением. Одни из них выходили, на их место приходили другие. Гай сидел и ждал. И не напрасно. По прошествии примерно часа в столовую прибыла группа парашютистов, на этот раз во главе с капитаном Фримантлом. Фримантл уже дважды откладывал до утра принятие того или иного решения в связи с исчезновением Гая. Безоговорочно он теперь не соглашался ни с одной гипотезой де Саузы, однако атмосфера таинственности вокруг их событий и явлений сохранилась, и он был совершенно не подготовлен к тому, чтобы увидеть Гая во фланелевой пижаме, с половой щеткой в руке. Фримантл медленно, явно опасаясь чего-то, подошел к Гаю. - Слава богу, что вы пришли, - сказал Гай с непривычной для Фримантла теплотой. - Да, мне нужно обсудить кое-что с начальником аэродрома. - Вы должны забрать меня отсюда. Капитан Фримантл служил в армии уже более трех лет, и, поскольку все связанные с Гаем события были истолкованы в столь мрачном свете, его решение было быстрым и точным. - Это не в моей компетенции. Вас должен выписать начальник медицинской службы. - Там, где я нахожусь, нет никакого начальника. Там хозяйничает какой-то санитар. - Он тоже не компетентен. Документ должен быть подписан начальником медицинской службы. Одиннадцать "клиентов" пребывали в мрачном настроении. Испытанные ранее подъем и веселье уступили место страху. На этот последний прыжок они шли явно поневоле. Де Сауза, увидев Гая, приблизился к нему. - Значит, вы живы и здоровы, "дядюшка", - сказал он. Гай был для де Саузы как бы источником, из которого он черпал все свои выдумки, помогавшие коротать время. Теперь всему этому наступил конец. Де Сауза сейчас стремился как можно скорее закончить курс обучения и вернуться в Лондон, к ожидающей его подружке. - Я просто сойду здесь с ума, Франк. - Да, - согласился де Сауза, - я не удивлюсь, если это действительно произойдет. - Капитан Фримантл уверяет, что предпринять что-нибудь в отношении меня он совершенно бессилен. - Да, да. По-моему, он действительно не в состоянии. Ну ладно, очень рад, что вы живы и здоровы, "дядюшка". Кажется, нас уже приглашают в самолет. - Франк, а ты помнишь Джамбо Троттера, там, в алебардийском казарменном городке? - Нет. Не могу сказать, что помню его. - Он, наверное, смог бы помочь мне. Послушай, позвони ему, пожалуйста, как только вернешься в школу. Просто расскажи ему, что со мной произошло и где я нахожусь. Я могу дать тебе номер его телефона. - Но _вернусь ли_ я еще - вот вопрос. И в настоящее время этот вопрос беспокоит меня больше всего. Мы подвергаем свою жизнь страшной опасности всякий раз, когда поднимаемся на этом проклятом самолете, или, вернее, всякий раз, когда спрыгиваем с него. Не исключено, что я окажусь на койке рядом с вашей, да еще без сознания. А возможно, и вовсе подохну. Младший инструктор знаете как сказал нам: "Если парашют не раскроется, вы при падении сами же выдавите себе могилу глубиной пять футов, и останется только взять лопаты да засыпать ее выдавленной землей". Я нет-нет да и напоминаю об этой возможности Джилпину. - Франк, ну ты все-таки позвонишь Джамбо? - Если останусь жив, "дядюшка", то обязательно позвоню. Гай заковылял обратно к бараку, где была его койка. - Ну как, снаружи, наверное, было холодновато? - спросил его все тот же молодой парень. - Очень холодно, - ответил Гай. - А я тут обыскался, думаю, кто это мог взять мою щетку. Утомленный прогулкой. Гай снова лег на койку. Его нога в гипсе болела больше, чем когда бы то ни было после ушиба. Через некоторое время молодой парень принес ему чай. - Взял вам в канцелярии командира эскадрильи кое-что почитать, - сказал он, подавая Гаю два до неузнаваемости потрепанных иллюстрированных журнала, которые, видимо, в соответствии с их весьма давним первоначальным предназначением все еще назывались "комиксы", но которые, судя по цене, было бы вернее назвать теперь "грошовые ужасы", ибо все иллюстрации были одинаково ужасающими. Над бараком раздался рев совершающего посадку самолета. - Это учебный самолет для прыжков с парашютом? - спросил Гай. - Не знаю, я в этом не разбираюсь. - Будь добр, выйди и узнай, пожалуйста, не получил ли кто-нибудь травмы. - О, мне таких вещей никто не скажет. Я думаю, они и сами-то этого не знают. Летчики просто сбрасывают парашютистов и возвращаются на аэродром. А тела уже подбирают наземные команды. Гай стал рассматривать комиксы командира эскадрильи. Где бы ни появлялся де Сауза, он неизменно сеял необоснованное беспокойство и волнение. Лишь немногие другие события могли бы вызвать сострадание Джамбо с такой силой, с какой оно было вызвано сообщением о том, что алебардист попал в руки военно-воздушных сил. Никто из знавших Джамбо недостаточно не подозревал в нем человека быстрых действий. В случае с делом Гая он моментально переменил обычный для себя спокойный аллюр и перешел с рыси на карьер. На машине из Лондона в Эссекс на максимальной скорости мчался не только сам Джамбо, но и ею шофер и денщик. Во второй машине, не отставая от первой, мчались начальник медицинской службы транзитного лагеря со своим денщиком, а позади них - еще одна машина - "скорая помощь" со всем своим экипажем. Были составлены и подписаны предоставляющие соответствующие права документы и соответствующий отпускной билет; в госпитале быстро собрали одежду Гая, а в учебном центре - его остальное имущество. Затем все в том же темпе из аэродромного пункта неотложной медицинской помощи забрали самого Гая и доставили его в Лондон. Он оказался в своей тихой комнате еще до того, как де Саузу, Джилпина и еще девять "клиентов" посадили в автобус и повезли в распределительный центр. Утром следующего дня капитан Фримантл явился в кабинет начальника с намерением доложить ему о текущих секретных документах. Майор сидел за своим дубовым письменным столом, на отполированной поверхности которого, там, где обычно лежала раскрытая тетрадь, на страницы которой он записывал осенявшие его мысли, сейчас не было ничего, кроме китайского мопса. Людович тщетно пытался привлечь внимание песика, подталкивая к его мордочке или шарик для пинг-понга, или клубок ниток, или канцелярскую резинку. - Как вы намерены назвать щенка, сэр? - спросил капитан Фримантл подобострастным тоном, который обычно вызывал у Людовича пренебрежение. На этот раз начальник встретил Фримантла более приветливо. - О, вы знаете, я уже много думал об этом. Капитан Клэр звал свою собаку Фридой. Но это имя исключается, потому что у него была сука, а у меня - кобель. Я знал одного пса, которого звали Трупер, но это был огромный пес, совсем не похожий на моего мопса. - Людович с неприязнью взглянул на принесенные Фримантлом документы. - Работа, - сказал он. - Опять эта рутина. Ну хорошо, положите их вот сюда. - Он нежно, как младенца, перенес щенка со стола в корзину. - Лежи здесь, - сказал он. - Твоему папочке надо зарабатывать тебе на обед. Капитан Фримантл отдал честь и вышел. Людович разыскал соответствующие бланки и начал писать заключения о подготовке "клиентов". "Де Сауза О.К.", - прочитал он в докладе о результатах подготовки "клиентов" и сразу же написал свое краткое заключение: "Вышеупомянутый офицер удовлетворительно закончил курс и рекомендуется к использованию в боевых операциях". О Джилпине он написал: "Первоначальные страх и нежелание прыгать с парашютом в ходе дальнейшей подготовки преодолены, но с очевидным усилием. Твердость характера этого офицера рекомендуется подвергать проверке и в дальнейшем". Доклад о Гае Людович намеренно рассматривал последним. Главный инструктор написал о нем: "Н.К.Ч.Н.Г. Слишком стар. Желание велико, но физически слаб". Людович задумался, подыскивая в уме слова, которыми можно было бы выразить решение, созревшее у него заранее. Наконец он написал: "Небольшой несчастный случай, отнюдь не являющийся результатом слабого физического развития или невнимательности этого офицера, не позволил ему закончить полный курс обучения. Однако он проявил столь выдающиеся способности, что рекомендуется для немедленного использования в операциях без дальнейшей подготовки". Людович поставил на документах гриф: "Совершенно секретно" и сложил их пополам, запечатав в серию конвертов и вызвав своего заместителя. - Ну вот, - сказал он, обращаясь к своему песику, - твой папочка закончил эту проклятую, изнурительную работу. А ты, наверное, подумал, что я совсем забыл тебя, а? Наверное, ревнуешь меня ко всем этим отвратительным людям? Когда капитан Фримантл вошел в кабинет, он увидел, что Людович держит мопса на груди, прижимая его к себе застегнутыми пуговицами мундира так, что из-под бортов торчит только ослепительно белая голова щенка. - Я придумал, как назвать его, - сказал Людович. - Вам может показаться, что это самое обычное имя, но для меня оно связано с очень горькими воспоминаниями. Я буду звать его Фидо. 9 В течение приближавшегося к концу года Джамбо относился к Гаю не как к любящему приключения безрассудному офицеру с временным чином, а как к закаленному алебардисту, которого, как самого Джамбо, несправедливо, жестоко и бессердечно перевели на второстепенную роль. Транзитный лагерь, несмотря на искреннее желание Джамбо обеспечить в нем для Гая привилегированные условия, был далеко не идеальным местом для больного, прикованного к постели. Лагерь был прекрасным местом, чтобы уходить из него рано утром и возвращаться туда поздним вечером. Но проводить в нем дни и ночи, особенно в положении Гая, который почти не смыкал глаз из-за острой пульсации и ощущения тяжести в ноге, обремененной гипсовой повязкой, было просто невыносимо. Два первых дня, освобожденный от оглушительной джазовой музыки и от чрезмерного внимания молодого парня в аэродромном пункте неотложной помощи. Гай чувствовал себя сравнительно хорошо. Затем на пего напала тревожная меланхолия, и это не ускользнуло от внимания Джамбо. - Вам надо бы побольше видеться с людьми, - сказал как-то Джамбо. - В некоторых отношениях здесь, конечно, скучно и неудобно. Женщины в лагере бывают очень редко. В сущности, гражданским вход сюда вообще запрещен. А у вас нет таких, у кого вы могли бы временно пожить? Деньги на аренду квартиры выписать проще всего. Гай призадумался. Артур Бокс-Бендер? Вряд ли он обрадуется Гаю. Кирсти Килбэннок? У нее живет Вирджиния. - Нет, - ответил он, - по-моему, таких нет. - Жаль. А что, если я пошлю письмецо в ваш клуб? Ваш швейцар, может быть, пришлет кого нибудь навестить вас. Кстати, как ваша нога сегодня? Травма у Гая была несерьезной: видимо, что-нибудь треснуло, что-нибудь слегка сдвинулось с места. Чувствовал он себя лишь немногим хуже, чем после того памятного вечера в алебардийском казарменном городке с приглашением гостей. Однако ему было очень трудно передвигаться, и, конечно, мешала боль. Икра и лодыжка ноги вспухли, - вероятно, от слишком тугой гипсовой повязки. - Я думаю, мне будет намного легче без этой вот штуки, - сказал Гай, показывая на гипс. - А Кто вам наложил ее? - Какой-то доктор в госпитале военно-воздушных сил. - Надо как можно скорее снять ее, - согласился Джамбо. - Я сейчас же пришлю вам нашего эскулапа. Вскоре к Гаю пришел прикомандированный к лагерю майор медицинской службы сухопутных войск, занимавший одну из наиболее спокойных должностей в этой весьма занятой службе. Он принес с собой ножницы и старательно снял повязку. - Я уверен, что все будет в полном порядке, - сказал он. - Им следовало бы выслать мне рентгеновские снимки, но они, конечно, не догадались сделать это. Ну как, без повязки вам лучше, правда? - Намного лучше. - Это очень важно, если вам так действительно лучше. По-моему, вам необходимы тепловые процедуры. Я пришлю санитара с лампой. Однако перевоплощение флорентийского соловья не состоялось. Опухоль на икре и лодыжке слегка уменьшилась, а колено, наоборот, вспухло. Вместо постоянной ноющей боли Гай страдал от частых мучительных спазм, если поворачивался в кровати. Но в целом эти боли для него были предпочтительнее. Непосредственным результатом обращения Джамбо в клуб "Беллами" был визит лейтенанта Пэдфилда. Он приехал утром, когда большая часть мужчин и женщин в Лондоне создавали видимость занятости или в самом деле были заняты. Пэдфилд принес свежий номер "Севайвэла" и стаффордширскую фаянсовую фигурку мистера Глэдстоуна; кроме этого у него был в руках замечательный букетик хризантем, но это, разумеется, не для Гая. - Я заглянул к вам по пути в "Дорчестер", - пояснил он. - У Руби вчера вечером произошло довольно неприятное событие. Один из наших здешних генералов - большой поклонник Питера Пэна. Руби пригласила его на обед, чтобы познакомить с сэром Джеймсом Барри. Я тоже получил ее приглашение. Меня очень удивило, что Барри еще жив. Он ведь совершенно определенно умер. Мы прождали его целый час, и, когда Руби позвонила наконец, чтобы несли обед, ей сказали, что прислуги в отеле нет и что объявлена воздушная тревога. "Вот поэтому его и нет, - сказала Руби. - Он ушел в бомбоубежище. Смешно. В его-то возрасте". Таким образом, никакого обеда не состоялось, генерал расстроился. Руби тоже. - А вы действительно ведете очень хлопотливую и напряженную жизнь, Лут. - Говорят, что в Нью-Йорке тоже все время происходят такие вещи. Все личные секретари, ведающие приемами и приглашениями, находятся в Вашингтоне. Поэтому я думаю, что букетик цветов... - Вы и фигурку мистера Глэдстоуна взяли бы к ней, Лут. Очень приятно, конечно, что вы принесли ее, но, видите ли, мне некуда поставить ее. - По-вашему, она понравится Руби? У нес большей частью французские вещи. - Ее муж был членом кабинета при премьере Аскуите. - О да, конечно. Я забыл. Это, разумеется, меняет дело. Ну ладно, мне надо ехать. - У дверей он остановился, нерешительно размышляя о фаянсовой фигурке. - Глонобэны шлют вам свои соболезнования. - Я их не знаю. - И ваш дядя Перегрин тоже. Очень интересный человек... Вы знаете, Краучбек, по-моему, эта фигурка не впишется в комнату Руби. - Тогда отдайте ее Гленобэнам. - А они либералы? - Мне кажется, да. Многие шотландцы - либералы. Наконец лейтенант отправился наносить свой визит, оставив Гая с "Севайвэлом". Это был номер, который сжевал маленький Фидо. Он был отпечатан задолго до того, как Эверард Спрюс получил рукопись Людовича. Гай переворачивал страницы журнала без особого интереса. По его мнению, журнал был под стать и, пожалуй, даже по-своему превосходил комиксы командира эскадрильи, особенно по части иллюстраций. Во времена заигрывания с марксистами Эверард Спрюс скрывал дискредитирующее его предпочтение Фрагонара Леже путем отрицания всякого интереса к графическому искусству, энергично и правильно утверждая, что рабочие в безразличии к этому искусству находятся далеко позади него самого. "Посмотрите на Россию", - говорил он, бывало. Однако в ранние дни "Севайвэла", еще до союза с Россией, министерство информации указывало, что, поскольку Гитлер провозгласил "образную живопись", защита космополитических авангардистов стала в Англии обязанностью всякого патриота. Спрюс согласился с этим безоговорочно, в результате чего "Севайвэл" стал довольно часто давать художественные приложения, которые подбирали Коуни и Фрэнки. Было такое приложение и в данном номере журнала: десять глянцевых страниц с различными каракулями. Просмотрев их, Гай перешел к очерку эмигранта-пацифиста Парснипа, прослеживавшего духовное сходство Кафки и Клаа. Гай не знал ни того, ни другого. Следующим его навестил дядюшка Перегрин. У дядюшки Перегрина, как и у лейтенанта Лута, свободного времени было хоть отбавляй. Он не принес никакого подарка, считая, что самого факта его появления здесь уже вполне достаточно. Он сел у койки Гая, не выпуская из рук зонтика и мягкой поношенной шляпы, и, укоризненно посмотрев на своего племянника, сказал: - Тебе надо быть более осторожным, особенно теперь, когда ты стал главой семьи. Перегрин был на пять лет моложе отца Гая, но выглядел он намного старше - несовершенное и плохо обработанное литье из одной и той же формы. Лейтенант Лут назвал Перегрина Краучбека интересным человеком, и это суждение, несомненно, было уникальным. Конечно, это был человек с широким кругозором, хорошо начитанный, повидавший мир, полно и точно осведомленный во многих неясных для других вопросах, разборчивый коллектор всяких безделушек; человек, очень красиво одевавшийся на время исполнения своих обязанностей в католическом суде, но тем не менее человек, которого старались избегать даже те, кто разделял его интересы. Дядюшка Перегрин являлся примером не поддающейся четкому определению нечувствительности, которую Гай нередко замечал и у себя, - мрачная напряженность и замкнутость, которые довели Айво до умопомешательства и страшная мысль о которых преследовала Бокс-Бендера, когда он изучал письма своего сына из лагеря для военнопленных. В 1915 году, в первый день пребывания в Дарданеллах, дядюшка Перегрин подхватил сложную форму дизентерии и всю остальную войну провел в качестве личного адъютанта губернатора колонии, который неоднократно, но безуспешно посылал телеграммы с просьбой об отзыве Перегрина. В двадцатых годах Перегрин бездельничал на дипломатической службе в качестве почетного атташе. Однажды в том же посольстве в ранге первого секретаря появился Ральф Бромптон, который попытался устроить его в канцлерское отделение Высокого суда правосудия Великобритании, и тоже безуспешно, потому что Перегрин был слишком высокого мнения о себе; из этого инертного элемента нельзя было высечь ни единой искорки. В течение десяти лет после снижения курса фунта стерлингов дядюшка Перегрин жил в Лондоне в старомодной квартире рядом с Вестминстерским кафедральным собором, где, надев тот или иной наряд, он иногда помогал выполнять ту или другую функцию. Возможно, для такого любознательного иностранца, каким был лейтенант Лут, Перегрин действительно представлял какой-то особый интерес. Нигде, кроме Англии, и ни в какое другое время, кроме своего, Перегрин появиться не мог. Дядюшка Перегрин очень любил войну. За свою жизнь, когда падали бомбы, он нисколько не боялся. Его очень радовало то обстоятельство, что многие из его предсказаний в области внешней политики оправдывались. Позднее он подыскал себе подходящую работу. В те времена в разгаре было движение "за спасение", в ходе которого граждан призывали освободить свои полки от книг, чтобы превратить их в пульпу для изготовления из нее официальных бланков и для таких публикаций, как "Севайвэл". Благодаря этому движению успели исчезнуть многие редчайшие и ценнейшие тома, и только после этого министерству пришла в голову мысль, что продать их было бы гораздо выгоднее. Немедленно была создана комиссия, чтобы решить, что из обреченного на переработку в пульпу еще можно спасти; пожилые мужчины и женщины в поте лица своего рылись в связках книг и отбирали те из них, которые следовало спасти, оценить и продать. Как и во всех других делах, дядюшка Перегрин был скрупулезно честен, но он воспользовался прерогативой преимущественного права покупки, которым пользовались держатели киосков благотворительных базаров. Он неизменно просил какого-нибудь коллегу оценить то, что хотел купить, и, если цена оказывалась сходной, платил ее и откладывал книгу для себя. Таким образом его небольшая библиотека пополнилась всего какими-нибудь двадцатью томами, но каждый из них был истинным сокровищем библиофила. Дядюшка Перегрин приобрел эти тома по ценам, превалировавшим, как помнят любители книг, в небогатые последние мирные годы. - Мой протеже - молодой американец - сообщил мне, что ты здесь, - продолжал дядюшка Перегрин. - Ты, наверное, помнишь, как мы познакомились с ним. А место-то здесь не очень хорошее, - добавил он, критически осматривая комнату Гая. - Раньше я об этом доме, кажется, ничего не слышал. Он поинтересовался состоянием травмированного колена Гая и тем, как его лечат. - А кто лечащий врач? - спросил он. - Майор Бленкинсон. - Майор Бленкинсон? Кажется, я никогда не слышал о нем. А ты уверен, что он разбирается в этом деле? Настоящих специалистов по колену очень мало. - Он рассказал о травме своего колена, полученной им много лет назад на теннисной площадке в Бордегаре. - Лечивший меня врач ничего не смыслил в колене. С тех пор оно у меня так и не пришло в норму. - Он взял "Севайвэл", просмотрел иллюстрации и заметил без злобы: - Э-э, все этот стиль _модерн_. - Затем перешел к разделу "государственные дела". - Ужасные новости с восточного фронта. Большевики опять продвигаются. Немцы, кажется, не в состоянии остановить их. Я скорее бы предпочел видеть в Европе японцев, у них, по крайней мере, есть император и какая-то религия. Если верить газетам, то мы к тому же еще и помогаем большевикам. Поистине мир сошел с ума. После небольшой паузы он продолжал: - Я ведь пришел пригласить тебя. Почему бы тебе не перебраться ко мне на квартиру и не побыть там до выздоровления? Места там много; миссис Корнер все еще у меня, готовит, как может, из пайков. Лифт работает, а сейчас ведь многие дома лишены этого. Там у нас в соборе голландский монах-доминиканец - это не значит, конечно, что я одобряю доминиканцев вообще, - устраивает действительно интересные рождественские собрания. Ты сможешь убедиться, что ходом войны он совершенно недоволен. И вообще, там тебе будет гораздо лучше, чем здесь. Я по вечерам большей частью дома, - добавил он, как будто это обстоятельство было чрезвычайно привлекательным. Гай не отверг сразу предложения, видимо, из-за своего меланхолического настроения; фактически, он принял его. Джамбо позаботился о санитарной машине, и Гая доставили к новому месту жительства. Лифт, как и обещал Перегрин, работал, и Гая подняли в большую, мрачную, тесно заставленную мебелью квартиру. Экономка миссис Корнер приняла его как раненного на фронте солдата. Не очень далеко от того места, где находился теперь Гай, полковник Грейс-Граундлинг-Марчпоул изучал доложенный ему для утверждения документ. - Краучбек? - спросил он. - А у нас есть досье на него? - Да, в деле Бокс-Бендера. - Да, да, я помню. И шотландские националисты. - И священник в Александрии. Ничего особенного на него с тех пор не поступало. - Возможно, он потерял связь со своим руководством. Хорошо, что мы не арестовали его в то время. Если мы позволим ему сейчас попасть в Италию, он может навести нас на неофашистскую шпионскую сеть. - Но следить за ним там будет не легко. Необходимые меры безопасности в Восьмой армии соблюдаются далеко не всегда. - Нет. Это спорный вопрос. В целом можно сказать, что соблюдаются. Полковник написал: "Для секретной работы в Италии этот офицер рекомендован быть не может" - и перешел к следующей фамилии - де Сауза. - Член коммунистической партии с хорошей репутацией, - сказал он. - Очень кстати в данный момент. Комната, в которой Гаю предстояло провести шесть недель и принять важное решение, за весь период проживания в этой квартире дядюшки Перегрина занималась всего несколько раз. Окно выходило на кирпичную стену. Комната была обставлена мебелью, вывезенной из Брума. Гай лежал на огромной старинной кровати, украшенной медными шарообразными шишками. Здесь Гаю нанес очередной визит майор Бленкинсон. - Опухоль все еще не спадает, - констатировал он. - Единственное средство - это держать ногу вверх. Во время первых дней пребывания на новом месте у Гая побывало несколько посетителей; среди них был Йэн Килбэннок. После двадцати минут бесцельной болтовни он спросил: - А ты помнишь Айвора Клэра? - Да, помню. - Он сейчас с чиндитами в Бирме. Удивительно, правда? Гай вспомнил, как впервые увидел Айвора в Боргезских садах. - Ничего удивительного. - Слухи доходят до Дальнего Востока только через некоторое время. А может, ему уже надоели вице-королевские круги? - Айвор не верит в жертвы. Да и кто верит-то в наше время? Но он обладает сильным желанием выиграть. - Я не представляю себе ничего более жертвенного, чем таскаться по джунглям с этими головорезами. Не знаю, что именно он намеревается выиграть там. - Было время, когда Айвор мне очень нравился. - О, мне он и _сейчас нравится_. Все уже забыли его ошибку на Крите. Именно поэтому-то и странно, что он выдает сейчас себя за героя. Когда Йэн ушел, Гай долго размышлял о полной противоположности между желанием принести себя в жертву и желанием выиграть. Это, казалось, в какой-то, пусть еще неопределенной мере имело отношение лично к нему и его положению. Он еще раз перечитал письмо отца, которое всегда носил с собой: "...Господь бог никогда не становится в позу и не подчеркивает своего превосходства. Он принимает страдания и несправедливости... Количественные критерии здесь неприменимы..." В это время проходила Тегеранская конференция, на которой количественные критерии имели первостепенное значение. В конце первой недели декабря 1943 года, как свидетельствуют исторические записи, мистер Уинстон Черчилль показал мистеру Рузвельту сфинкса. Ободренные уверенностью своих военных советников в том, что немцы капитулируют этой зимой, два могущественных пожилых джентльмена обошли вокруг колосса, молча наблюдая, как вечерние тени смягчают черты этого древнего изваяния. Несколькими часами позднее то же самое солнце скрылось за горизонтом и в Лондоне, не с такими контрастными световыми тенями, как в пустыне, а постепенно тускнея в пелене дождя и оставляя в темноте мокрые неосвещенные мостовые города. В этот час с почти таким же самодовольным и мыслящим выражением на лице, с каким лидеры "Свободного мира" созерцали сфинкса, дядюшка Перегрин, стоя у раскрытой двери, созерцал женщину, нажавшую на кнопку звонка его квартиры. - Я пришла повидаться с Гаем Краучбеком, - сказала она. На лестничной площадке было темно. Коридор был освещен очень слабо. Дядюшка Перегрин считал затемнение важной мерой и строго и неукоснительно соблюдал все относящиеся к этой мере правила. - А он ожидает вас? - Нет. Я только что узнала, что он здесь. Вы не помните меня? Вирджиния. - Вирджиния? - Вирджиния Краучбек, по тому времени, когда вы знали меня. - О! - воскликнул дядюшка Перегрин. - В самом деле? Это вы? - Практически он никогда не смущался, но, если до сознания Перегрина доводился какой-нибудь новый, неизвестный факт, на его усвоение ему требовалось некоторое время. - Сегодня ужасная погода, - продолжал он. - Надеюсь, вы не промокли на пути сюда? - Я приехала на такси. - Отлично. Вы уж простите, что я не узнал вас. А вы действительно уверены в том, что Гай захочет увидеть вас? - Почти на сто. Дядюшка Перегрин закрыл входную дверь и сказал: - Я был на вашей свадьбе. А после этого мы встречались с вами? - Один или два раза. - Вы уехали в Африку. Потом мне кто-то говорил, что вы уехали в Америку. А теперь вы хотите видеть Гая? - Да, пожалуйста. Он провел Вирджинию в гостиную. - Вы найдете здесь много интересных вещей, - сказал он, словно предсказывая длительное ожидание. - Разумеется, если вы интересуетесь редкими вещами. Он прикрыл за собой дверь. Войдя в комнату Гая, он, прежде чем начать разговор, прикрыл дверь и в нее. - Там пришла молодая дама. Говорит, что твоя жена. - Вирджиния? - Да, так она назвала себя, по крайней мере. - Хорошо. Пошлите ее сюда. - А ты _хочешь_ увидеть ее? - Очень хочу. - Если что-нибудь произойдет, ты позвони. Миссис Корнер уже ушла, но я услышу твой звонок. - А что, собственно, вы имеете в виду, дядюшка? - Да _что угодно_. Ты же знаешь, на что способны женщины. - А вы _сами-то_ знаете, дядюшка? Дядюшка задумался на несколько секунд, затем согласился: - Да, кажется, ты прав. Пожалуй, не знаю. Затем он вышел, привел Вирджинию и оставил мужа и жену вдвоем. На то, чтобы принять подобающий внешний вид, Вирджиния затратила немало труда. Кирсти дома не было, она ушла праздновать день святого Николаев в частной подготовительной школе своего сына, поэтому Вирджинии пришлось позаимствовать одежду, которую она недавно продала Кирсти, без разрешения. Ни признаков беременности, ни каких-либо других существенных перемен в ее внешности с тех пор, как они виделись в последний раз. Гай не заметил. Она решительно подошла к кровати, поцеловала его и сказала: - О, дорогой, как долго мы не виделись! - С четырнадцатого февраля сорокового года, - уточнил Гай. - Неужели так давно? А почему ты запомнил число? - Это был важный день в моей жизни - плохой день, критический... Я слышал о тебе. Ты работаешь в конторе Йэна и живешь у него и Кирсти. - А еще что-нибудь слышал? Что-нибудь довольно отвратительное? - Ходят разные слухи... - О Триммере? - Йэн что-то говорил о нем. - Он говорил все правильно. - Вирджиния вздрогнула от отвращения. - И чего только не происходит с человеком? Во всяком случае, с этим покончено, но жизнь у меня до сих пор безотрадная. Уж лучше бы мне было остаться в Америке. Сначала все это представлялось веселой забавой, но длилась она недолго. - Я убедился в этом, - сказал Гай. - Не совсем тем же путем, правда... Последние два года была такая же скука, как и в мирное время. - Ты мог бы заглянуть ко мне. - Я вел себя очень глупо во время нашей последней встречи, помнишь? - О, ты _об этом_... - сказала Вирджиния пренебрежительно. - Если бы ты только знал, как отвратительно ведут себя в таких случаях другие! _Все это_ забыто, будь спокоен. - Но я-то не забыл. - Ну и глупо. Вирджиния придвинула к кровати стул, закурила сигарету и нежно спросила Гая о ранении. - Какой ты храбрый! - восторженно заметила она. - Ты действительно мужественный человек. _Прыгнуть с парашютом_! Я умираю от страха только оттого, что нахожусь в самолете, не говоря уже ни о каких прыжках. - После короткой паузы она добавила: - Я ужасно опечалилась, когда узнала о смерти твоего отца. - Да. Я всегда надеялся, что он проживет дольше. Его здоровье пошатнулось лишь за несколько месяцев до кончины. - Мне, конечно, хотелось увидеть его. Но, по-моему, он не пожелал бы этого. - Он давно уже перестал ездить в Лондон, - сказал Гай. Вирджиния впервые окинула взглядом темную комнату Гая. - А почему ты здесь? - спросила она. - Йэн и Кирсти говорят, что ты стал теперь богатым. - _Пока_ еще нет. Адвокатам все еще не до моих дел. Однако в конечном итоге мое финансовое положение, кажется, немного улучшится. - А у меня - полнейший крах. - На тебя это совсем не похоже. - О, ты еще убедишься, что я переменилась во многих отношениях. Послушай, а как бы мне развлечь тебя? Мы, помнится, любили играть с тобой в пикет? - Не играл уже много лет. Да и карт в этом доме, кажется, нет. - Завтра я принесу их. Хочешь? - Приноси, если придешь. - Конечно, обязательно приду. Если ты не возражаешь, разумеется. Гай не успел еще ответить ей, как дверь открылась и в комнату вошел дядюшка Перегрин. - Я просто интересуюсь, не нужно ли вам что-нибудь, - сказал он. Что его беспокоило? Подозрение в возможности убийства? Совращения? Он стоял, внимательно созерцая их - так же, как те два лидера великих держав созерцали сфинкса, - не рассчитывая на участие в разговоре, но подсознательно ощущая существование проблем, решение которых лежало за пределами его возможностей. Им двигало также и более простое чувство - желание еще раз взглянуть на Вирджинию. Он не привык к таким посетителям, а Вирджиния к тому же обладала какой-то необъяснимой притягательной силой. Начитанный, повидавший мир, хорошо осведомленный во всем, он был тем не менее каким-то посторонним в этом мире. Он редко в прошлом п