Роджер Желязны. Создания света -- создания тьмы РОМАН Чипу Дилэни -- просто так. Со времени предков приходят, уходят ряды поколений, строителей зданий, но места им в них не находится. Кто же расскажет мне правду: что сделали с ними? А я Имхотепа и Хардедефа выслушивал часто И речи их были у всех на устах. Где они, где те речи? Обрушились стены, жилищ их не стало, как будто и не было вовсе. Оттуда никто не приходит обратно, чтоб просто нам всем рассказать где они, как они. И чтоб успокоить нам сердце и разум, покуда за ними не выйдем мы следом. Так радуйтесь, не предаваясь печали! Признайте, увы, не дано человеку забрать с собой то, чем владел он. Поймите, никто, никогда не вернется обратно, Харрис 500, 6:2-9. И -- Ханое является, держа Волшебную палочку в одной руке, и стакан -- в другой; а толпа Чудовищ следует за ним: головы их -- звериные лики. С факелами в руках, крича разнузданно и буйно, они -- входят... Мильтон Нам ковали одежду из стали, Наше тело -- огненный горн, Наши лица -- закрытые печи, Наше сердце -- голодный дракон. Блейк ПРЕЛЮДИЯ В ДОМЕ МЕРТВЫХ Человек идет в канун своего Тысячелетия по Дому Мертвых. Если бы вы могли окинуть взглядом громадное помещение, через которое он проходит, то не увидели бы ничего. Слишком темно, чтобы видеть. Назовем его пока просто "человек". По двум причинам. Во-первых, он соответствует обычному и широко распространенному описанию немодифицированного человеческого существа мужского пола: прямохождение, противостоящие большие пальцы и другие типичные характеристики просто человека, и, во-вторых, потому, что у него отобрали имя. Для иных подробностей пока что нет оснований. В правой руке у человека -- посох его Хозяина, и этот посох влечет его сквозь тьму. Он неумолим. Он ведет человека и жжет ему пальцы, если тот отклоняется от предписанного пути. Достигнув определенного места, человек поднимается на семь ступеней, ведущих к каменному возвышению, и трижды ударяет по нему посохом. И тогда загорается свет-- тусклый и оранжевый, протискивающийся в самые дальние углы. Обрисовываются стены громадного пустого зала. Человек переворачивает посох и ввинчивает его в отверстие в камне. Окажись вы сейчас в этом зале, вы бы услышали звук, словно от вьющихся вокруг вас крылатых насекомых -- удаляющийся, возвращающийся... Но лишь человек слышит его. Там присутствует не меньше двух тысяч других людей, но все они мертвы. Они поднимаются из прозрачных прямоугольников, открывающихся в полу, поднимаются не дыша, не мигая, они покоятся на невидимых катафалках в двух футах над полом, и одежды их и кожа -- всех цветов, и тела их -- всех времен. У некоторых крылья, у других хвосты, у кого-то рога или длинные когти. У некоторых есть все это, в иных встроены детали машин, в других-- нет. Многие выглядят так же, как человек. На человеке желтые короткие брюки и рубашка-безрукавка того же цвета. Пояс и плащ у него черные. Он стоит возле мерцающего посоха своего хозяина и разглядывает мертвых перед собой. -- Вставайте! -- взывает он. -- Вставайте все! И слова его смешиваются с жужжанием, разлитым в воздухе, но не замирают как эхо, а повторяются снова и снова. Воздух наполняется звуками и вибрирует. Слышатся стоны, скрипенье ломких суставов. Шуршание, пощелкивание, шелест; они садятся, затем встают. Затем звуки и движение прекращаются, и мертвые стоят как незажженные свечи у своих открытых могил. Человек спускается со ступеней и мгновение стоит перед ними. -- Следуйте за мной! -- говорит он и идет обратно тем же путем, каким пришел, оставив посох Хозяина посреди оранжевых сумерек. Он подходит к высокой женщине-самоубийце с золотистой кожей; он пристально всматривается в ее невидящие глаза и говорит: -- Ты знаешь меня? -- и оранжевые губы, мертвые и сухие, движутся, они шепчут: -- Нет, -- но он продолжает всматриваться и спрашивать: -- Ты знала меня? -- и его слова гудят в воздухе, пока она снова не отвечает "нет"; и тогда человек отходит. Он спрашивает еще двоих: древнего старика с часами, встроенными в левое запястье, и черного карлика с рогами, копытами и козлиным хвостом. Но оба отвечают "нет" и безмолвно идут за ним из этого громадного зала в следующий, где под камнем лежат другие и, сами не зная того, ждут, когда он призовет их в канун своего Тысячелетия. Человек ведет их -- ведет мертвых, которых поднял и которым повелел двигаться, и те следуют за ним. За ним -- через галереи и залы, по широким прямым лестницам и по винтовым-- узким, по переходами коридорам, и, наконец, приходят в Великий Зал Дома Мертвых, туда, где его Хозяин устраивает прием. Он сидит на троне из черного полированного камня, а справа и слева -- металлические чаши с огнем. На каждой из двухсот колонн, выстроившихся в его высоком Зале, горит и трепещет факел, и пронизанный искрами дым свивается в кольца и клубами поднимается вверх, сливаясь со струящимся облаком, скрывающим потолок. Он неподвижен, но смотрит на человека, идущего к нему через Зал, и на пять тысяч мертвых за ним, и глаза его -- как красные огни, не колеблемые ветром. Человек падает ниц, простираясь у его ног, застывает, не поднимая головы, пока не слышит голос: -- Ты можешь приветствовать меня и подняться, -- каждое слово -- резкий гортанный лай. -- Привет тебе, Анубис, Хозяин Дома Мертвых! -- произносит человек и встает. Анубис слегка наклоняет свою черную морду, клыки его -- две белые молнии. Красная молния, -- его язык, -- вылетает вперед и возвращается в пасть. Затем он встает, и тени скользят вниз по голому, похожему на человеческое телу. Он поднимает левую руку, и жужжание вливается в зал и разносит его слова сквозь трепещущий свет и дым: -- Вы, мертвые, -- говорит он, -- сегодня ночью вы будете развлекаться для моего удовольствия. Пища и вино будут проходить меж ваших мертвых губ, но вы не почувствуете их вкуса. Ваши мертвые желудки удержат их внутри, пока ваши мертвые ноги будут танцевать. Ваши мертвые уста будут говорить слова, не имеющие для вас смысла, и вы будете обнимать друг друга без удовольствия. Вы' будете петь для меня, если я захочу. Вы ляжете обратно, когда я пожелаю. Он поднимает правую .руку. -- Да начнется пир, -- говорит он и сдвигает ладони. Тогда между колоннами появляются столы, уставленные яствами и напитками, и в воздухе, возникает музыка. Мертвые движутся, повинуясь ему. -- Ты можешь присоединиться к ним, -- говорит Анубис человеку и вновь усаживается на свой трон. Человек переходит к ближайшему столу и немного ест и выпивает стакан вина. Мертвые танцуют вокруг него, но он сторонится их. Они издают звуки -- слова без смысла, и он не слушает их. Он наливает второй стакан вина, и пока пьет, взгляд Анубиса лежит на нем. Он наливает третий стакан, держит его в руках и всматривается в него. Он не знает, сколько прошло времени, когда слышит голос: -- Слуга! Он стоит мгновение, затем поворачивается. -- Подойди! -- говорит Анубис, и человек подходит и простирается у подножья трона. -- Ты можешь подняться. Ты знаешь, какая сегодня ночь? -- Да, Хозяин. Это -- канун Тысячелетия. -- Это канун твоего Тысячелетия. В эту ночь мы отмечаем определенный срок. Ты прослужил мне полную тысячу лет в Доме Мертвых. Ты рад? -- Да, Хозяин. -- Ты помнишь мое обещание? -- Да. Ты сказал мне, что если я верно прослужу тебе в течение тысячи лет, ты возвратишь мне мое имя. Ты расскажешь мне, кем я был на Средних Мирах Жизни. -- Ты ошибаешься, слуга, ибо этого я не говорил. -- Ты?.. -- Я сказал, что дам тебе какое-нибудь имя, а это -- совсем другая вещь. -- Но я думал... -- Меня не интересует, что ты думал. Ты хочешь получить имя? -- Да, Хозяин... -- ...Но ты предпочел бы свое старое? Ты это пытаешься сказать? -- Да. -- Ты действительно думаешь, что кто-то может помнить твое имя через десять столетий? Ты думаешь, что был столь велик на Средних Мирах, что кто-то мог записать твое имя, что оно могло быть важным для кого-то? -- Я не знаю. -- Но ты хочешь его вернуть? -- Если бы смог, Хозяин. -- Почему? Зачем оно тебе? -- Потому что я ничего не помню о Мирах Жизни. Мне хотелось бы знать, кем я был, когда пребывал там. -- Зачем? -- Я не могу ответить, потому что не знаю. -- Из всех мертвых, -- говорит Анубис, -- одному тебе я вернул полное сознание для службы здесь. Может быть, тебе кажется, что это -- следствие твоего былого величия? -- Я часто удивлялся, почему ты так сделал. -- Что ж, я успокою тебя, человек. Ты -- ничто. Ты был ничем. Тебя не помнят. Твое смертное имя ничего не значит. Человек опускает глаза. -- Ты сомневаешься в моих словах? -- Нет, Хозяин... -- Почему? -- Потому что ты не лжешь. -- Тогда позволь мне доказать это. Я забрал у тебя воспоминания о жизни только потому, что они могли бы причинять тебе боль среди мертвых. Но теперь пора продемонстрировать твою безвестность. В этом помещении свыше пяти тысяч мертвых, из многих времен и мест... Анубис встает, и голос его доносится до каждого в этом Зале: -- Внимайте мне, черви! Обратите свои глаза на человека, что стоит перед моим троном! Повернись к ним лицом, человек! Он повинуется. -- Человек, знаешь ли ты, что сегодня ты носишь не то тело, в каком заснул прошлой ночью? Сейчас ты выглядишь так, как тысячу лет назад, когда только вошел в Дом Мертвых. Мертвецы мои, есть ли кто-нибудь среди вас, кто может сказать, что знает этого человека? Золотокожая девушка делает шаг вперед. -- Я знаю этого человека, -- проходят ее слова сквозь мертвые губы, -- ведь он разговаривал со мной в другом зале. -- Это мне известно, -- говорит Анубис, -- но кто он? -- Он тот, кто разговаривал со мной. -- Это не ответ. Иди и трахнись вон с той пурпурной ящерицей. А ты что, старик? -- Со мой он тоже говорил. -- И это я знаю. Можешь ты назвать его? -- Не могу. -- Тогда иди танцуй вон на том столе и поливай вином голову. А тебе что, черный? -- Этот человек говорил и со мной. -- Ты знаешь его имя? -- Я не знал его, когда он спрашивал... -- Тогда сгори! -- кричит Анубис, и огонь падает с потолка и вылетает из стен и превращает черного человека в пепел, который медленно клубится по полу, вихрится среди ног застывших танцоров и, наконец, распадается в прах. -- Ты видишь? -- говорит Анубис. -- Нет никого, кто назвал бы имя, бывшее у тебя когда-то. -- Я вижу, -- соглашается человек, -- но последний из них мог бы еще что-то сказать... -- Ему было нечего сказать! Ты, неизвестный и ничтожный, спасен мною. Потому лишь, что довольно сведущ в искусстве бальзамирования и при случае сочиняешь неплохую эпитафию. -- Спасибо, Хозяин. -- Что хорошего дали бы тебе здесь твои имя и воспоминания? -- Ничего, Хозяин. -- Однако раз ты хочешь иметь имя, я дам тебе его. Достань свой кинжал. Человек вытаскивает клинок, висящий у него на поясе. -- Теперь отрежь свой большой палец. -- Какой, Хозяин? -- Можешь и левый. Человек закусывает губу и закрывает глаза, с силой водя клинком по суставу большого пальца. Кровь его льется на пол, бежит по лезвию ножа и стекает с острия. Он падает на колени и продолжает резать, слезы струятся по его щекам и капают, смешиваясь с кровью. Дыхание его хрипло, из горла вырывается судорожный всхлип. -- Сделано, -- говорит он затем. -- Вот! Он бросает кинжал и протягивает Анубису свой палец. -- Мне он не нужен. Брось его в огонь! Человек бросает свой палец в жаровню. Он трещит, шипит, ярко вспыхивает. -- Протяни левую руку и собери в нее кровь. Человек делает это. -- Теперь подними ее над головой и окропи себя кровью. Он поднимает руку, и кровь стекает на его лоб. -Теперь повторяй за мной: "Я нарекаю себя..." -- "Я нарекаю себя..." -- "Человек из Дома Мертвых...'' -- "Человек из Дома Мертвых...'' -- "Именем Анубиса.." -- "Именем Анубиса..." -- "Оакимом..." -- "Оакимом..." -- "Посланцем Анубиса на Средние Миры..." -- "Посланцем Анубиса на Средние Миры..." -- "...и за их пределы". -- "...и за их пределы". -- Теперь слушайте меня, вы, мертвецы: я провозглашаю этого человека Оакимом. Повторите это имя! -- Оаким... -- слышится слово. -- Быть по сему! Теперь ты имеешь имя, Оаким. Следовательно, будет вполне подобающим, если ты почувствуешь новое свое рождение под покровом имени, если, уйдешь измененным этим событием, о, мной именованный! Анубис поднимает обе руки над головой и опускает их. -- Танцуйте же! -- приказывает он мертвым, и те снова движутся под музыку. В зал вкатываются две машины -- хирургическая и протезная. Оаким отворачивается от них, но они подъезжают к нему и останавливаются. Первая машина протягивает сверкающие захваты и суставчатые щупальца и крепко держит его. -- Человеческие руки слабы, -говорит Анубис. -Да будут они удалены. Человек кричит, слыша жужжание пил. Затем он теряет сознание. Мертвые продолжают свой танец. Когда Оаким приходит в себя, по бокам у него висят две серебряные руки, холодные и нечувствительные. Он сгибает пальцы. -- А человеческие ноги медлительны и подвержены утомлению. Да будут те, что он имел, заменены на неустающий металл. Когда Оаким приходит в себя второй раз, он стоит на серебряных колоннах. Язык Анубиса мечется меж клыков: -- Положи правую руку в огонь, -- говорит он, пока та не достигает огненной красноты. Мертвые ведут свои мертвые разговоры и пьют вино, не ощущая его вкуса, и обнимают друг друга без удовольствия. Рука накаляется добела. -- Теперь, -- говорит Анубис, -- возьми свою мужскую плоть в правую руку и сожги ее. Оаким облизывает губы. -- Хозяин... -- Выполняй! Он делает это и падает без сознания. Когда он вновь приходит в себя и смотрит вниз, то весь он из мерцающего серебра, бесполый и сильный. Он касается своего лба и слышит звон металла о металл. -- Как ты себя чувствуешь, Оаким? -- спрашивает Анубис. -- Я не знаю, -- отвечает он, и голос его странен и резок. Анубис щелкает пальцами, и ближняя сторона хирургической машины становится зеркалом. -- Взгляни на себя. Оаким смотрит на свою голову -- блестящее яйцо, на свои глаза -- желтые линзы, на свою грудь -- мерцающий бочонок. -- Люди могут начинать и заканчивать существование разными путями, -- говорит Анубис -- Некоторые могут начинать как машины и понемногу добывать себе человечность. Другие могут заканчивать как машины, теряя человечность понемногу в течение жизни. Потерянное всегда можно вернуть, приобретенное всегда можно потерять. Что ты такое, Оаким, человек или машина? -- Я не знаю. -- Тогда позволь мне запутать тебя еще сильнее. Анубис щелкает пальцами, руки и ноги Оакима отваливаются и падают. Его металлический торс грохочет о камень и катится к подножию трона. -- Теперь ты не можешь двигаться, -- говорит Анубис. Он дотрагивается ногой до крошечного выключателя на затылке Оакима. -- Теперь у тебя отсутствуют все чувства, кроме слуха. -- Да, -- отвечает Оаким. -- Сейчас к тебе подключается кабель. Ты не чувствуешь ничего, но сознание твое открывается и ты становишься частью машины, которая контролирует и поддерживает весь этот мир. Теперь смотри на него на весь! -- Я смотрю, -- отвечает он, проникая мыслью в каждую комнату, коридор и зал этого мертвого, никогда не знавшего жизни мира, который никогда не был миром, -- мира, не рожденного из огня творения и звездной материи, а выкованного и сочлененного, склепанного и сплавленного, одетого не в моря и землю, воздух и жизнь, а в .масла и металлы, камень и поля энергии, мира, отделенного от всего и подвешенного в ледяной пустоте, которую никогда не согревало солнце; он осознает все расстояния, силы и напряжения, все пространства и переходы, и все бессчетные и безмолвные сонмы мертвых проходят перед ним. Он не чувствует своего тела, механического и разъятого. Он знает только волны энергии, что текут сквозь Дом Мертвых, и он течет вместе с ними и сознает все бесцветные цвета конечностной перцепции... Затем вновь слышит он голос Анубиса: -- Теперь ты знаешь каждую тень в Доме Мертвых... -- Да. -- Взгляни же на то, что лежит за его пределами! Звезды, звезды, рассеянные звезды, и тьма между ними. Они вздрагивают и искажаются, вспыхивают и изгибаются, и мчатся к нему, и проносятся мимо. Они сияют глазами ангелов, они и близко, и далеко, -- в. вечности, сквозь которую он движется. Но нет здесь реального времени и реального движения, лишь . само пространство меняется вокруг -- него. Пылающий жертвенник голубого солнца мгновение парит рядом с ним, и затем опять все вокруг становится тьмой, и снова звезды, звезды, рассеянные звезды... Он подходит к миру, который никогда не был миром, чьи цвета -- лимонный, лазурный и зеленый -- о, какой зеленый!.. Изумрудная корона окружает его. -- Смотри, вот Дом Жизни, -- говорит откуда-то Анубис. И он смотрит. Дом Жизни теплый, ярко сияющий и живой. Он ощущает жизненность. -- Осирис правит здесь. И он смотрит на огромную птичью голову на человеческих плечах, на яркие желтые глаза, живые, такие живые; и создание это стоит перед ним на бесконечной равнине живой зелени и держит Посох Жизни в одной руке и Книгу Жизни в другой. Лучистое тепло исходит от него. И опять доносится откуда-то голос: -- Дом Жизни и Дом Мертвых ограничивают Средние Миры. ...Приходит ощущение полета, головокружительного падения, и Оаким снова смотрит на звезды, но теперь они цепко держат друг друга, опутанные силовыми линиями -- блистающими и меркнущими, видимыми и невидимыми, приходящими ниоткуда и уходящими в никуда. -- Теперь ты видишь Средние Миры Жизни... -- говорит Анубис. И миры катятся перед ним как диковинные мраморные шары, все разные, покрытые письменами материков или сверкающе-гладкие и раскаленные. -- ...заключенные в пространстве между двумя единственно истинными полюсами... -- Полюсами? -- повторяет металлическая голова, которая есть сейчас Оаким. -- Домом Жизни и Домом Мертвых. Средние Миры движутся вокруг своих солнц, но все вместе идут они путями Жизни и Смерти. -- Я не понимаю, -- говорит Оаким. -- Конечно, не понимаешь. Что является одновременно величайшим благословением и величайшим проклятием Вселенной? -- Я не знаю. -- Жизнь, -- говорит Анубис, -- и смерть. -- Не понимаю, -отвечает Оаким -- Ты сказал "величайшим". Ты требовал одного ответа. Однако назвал две вещи. -- Вот как? -- усмехается Анубис -- В самом деле? Только потому, что я использовал два слова, получается, что я назвал две различные вещи? Разве вещь не может иметь более одного имени? Возьми, к примеру, себя. Что ты такое? -- Я не знаю. -- Твой ответ может стать началом мудрости. Ты столь же легко можешь быть как машиной, которую я решил на время поместить в человека, а теперь вернул в металлическую оболочку, так и человеком, которого я решил поместить в машину. -- Тогда в чем тут разница? -- Ни в чем. Нет никакой разницы. Да ты и не смог бы ее увидеть. Ты не можешь помнить. Скажи мне, ты жив? -- Да. -- Почему же? -- Я мыслю. Я слышу твой голос. У меня есть воспоминания. Я могу говорить. -- И какое из этих качеств есть жизнь? Вспомни, что ты не дышишь, что твоя нервная система -- это металлические нити и что я сжег твое сердце. Вспомни еще, что у меня есть машины, которые умнее тебя, больше помнят, лучше говорят. Что же тогда оправдывает твое утверждение? 'Ты говоришь, что слышишь мой голос? Хорошо. Я отключу и твой слух. Следи внимательно, перестанешь ли ты существовать. ...Снежинка, опускающаяся в колодец, колодец без воды, без стен, без низа, без верха. Теперь вычтем снежинку и рассмотрим падение... Через безвременный промежуток времени голос Анубиса возвращается: -- Знаешь, ли ты теперь различие между жизнью и смертью? -- "Я" -- вот что такое жизнь, -- произносит Оаким. -- Что бы ты ни дал мне и ни взял у меня, если "я" остается, то это -- жизнь. -- Спи, -- говорит Анубис... И -- нет больше ничего, что слышало бы его там, в Доме Мертвых. Когда Оаким просыпается, он лежит на столе рядом с троном и вновь может видеть, и он смотрит на танец мертвых и слышит музыку, под которую они танцуют. -- Ты был мертв? -- спрашивает Анубис. -- Нет, -- говорит Оаким. -- Я спал. -- В чем разница? -- "Я" еще существовало, хотя я и не знал об этом. Анубис смеется. -- А если бы я никогда не разбудил тебя? -- Тогда это, наверное, была бы смерть. -- Смерть? Только если бы я не захотел использовать свою силу, чтобы разбудить тебя? Даже несмотря на то, что сила эта всегда оставалась бы при мне, а твое "я" всегда было бы пригодно для пробуждения? -- Если бы ты не пробудил меня и мое "я" всегда оставалось лишь возможностью, то это была бы смерть. -- Минуту назад ты сказал, что сон и смерть -- разные* вещи. Значит, различие между ними определяется периодом времени? -- Нет, -говорит Оаким, -дело не в этом. После сна приходит бодрствование, и все это время я существую, я знаю это. Когда я не знаю ничего. -- Значит, жизнь есть ничто! -- Нет. -- Тогда жизнь есть существование? Как у этих мертвых? -- Нет, -- говорит Оаким. -- Она есть знание о существовании, по крайней мере, время от времени. -- Процесс чего же она есть? -- Процесс моего "я", -- говорит Оаким. -- А что такое "Я"? Кто ты? -- Я -- Оаким. -- Это имя дано тебе мной совсем недавно. Чем ты был до этого? -- Не Оакимом. -- Мертвым? -- Нет! Живым! -- кричит Оаким. -- Не повышай голос в моем Доме, -- говорит Анубис -- Ты не знаешь, что ты или кто ты, ты не знаешь различия между существованием и несуществованием, однако осмеливаешься спорить со мной о жизни и смерти! Теперь я не буду спрашивать, я буду рассказывать тебе. Я расскажу тебе и о жизни и о смерти... Жизни слишком много и жизни не хватает, -- начинает он, -- и то же самое справедливо и для смерти. Сейчас это перестанет казаться парадоксом. Дом Жизни находится так далеко отсюда, что луч света, покинувший его в тот день, когда ты вошел сюда, еще не миновал даже ничтожной части расстояния, разделяющего нас. Между нами лежат Средние Миры. Они движутся в потоках Жизни-Смерти, что текут между моим Домом и Домом Осириса. Когда я говорю "текут", я не имею в виду, что они ползут, словно жалкий луч света. Скорее, они катятся, как волны океана, у которого лишь два берега. Мы можем поднять волны всюду, где нам будет угодно, но сам океан никогда не выйдет из берегов. Что это за волны? Некоторые миры переполнены жизнью. Жизнью ползающей, множащейся, плодящейся без меры, -- слишком милосердные, без меры развившие науки, сохраняющие людям жизнь -- миры, которые топят себя в собственном семени, миры, заполняющие все свои земли толпами беременных женщин -- и потому идущие к смерти под тяжестью собственной плодовитости. Есть миры холодные, бесплодные и жестокие, миры, перемалывающие жизнь, как зерно. Даже с модификациями тела и меняющими мир машинами имеется всего несколько сот миров, которые могут быть заселены шестью разумными расами. Жизнь очень нужна на худших из них. На лучших она может стать ужасным даром. Когда я говорю, что жизнь нужна или не нужна, я тем самым утверждаю, что нужна или не нужна смерть, и говорю я не о двух разных вещах, а об одной и той же. Осирис и я -- бухгалтеры. Мы сводим баланс. Мы поднимаем волны или заставляем их вернуться в океан. Может ли жизнь сама ограничивать себя? Нет. Она есть бессмысленное стремление двоих стать бесконечностью. Может ли смерть сама ограничить себя? Никогда. Ибо она -- столь же бессмысленное усилие нуля поглотить бесконечность. Но кто-то должен стоять и над жизнью, и над смертью, -- говорит Анубис, -- иначе плодородные миры возвышались бы и падали, возвышались и падали, раскачиваясь между империей и анархией, чтобы затем окончательно погибнуть. Холодные же миры были бы проглочены нулем. Жизнь не может удерживать себя в предназначенных ей границах. Следовательно, она должна быть удержана теми, кто стоит над жизнью и смертью. Осирис и я владеем Средними Мирами. Мы управляем ими, и мы возвышаем и подавляем их, как захотим. Теперь ты видишь, Оаким? Ты начинаешь понимать? -- Вы ограничиваете жизнь? Вы присылаете смерть? -- Достаточно на время стерилизовать одну или все шесть разумных рас на любом из миров, когда это необходимо. Мы можем манипулировать продолжительностью жизни и, если понадобится, -- уничтожать ее избыток. -Как? -- Огонь. Голод. Чума. Война. -- А холодные, жестокие миры? Как с ними? , -- Можно дать им повышенную рождаемость и вмешиваться в продолжительность жизни. Сразу после смерти обитатели этих миров попадают в Дом Жизни, а не сюда. Там их или обновляют, или же расчленяют и используют для создания новых индивидов, которые могут и не иметь человеческого сознания. -- А другие мертвые? -- Дом Мертвых -- это кладбище всех шести рас. На Средних Мирах есть подобия кладбищ, но единственное настоящее -- здесь. Иногда Дом Жизни посылает к нам за телами или частями тел. Случалось, что и они отправляли нам свои излишки. -- Это трудно понять. Это кажется жестоким и грубым... -- Это жизнь и смерть. Это -- величайшее благословение и величайшее проклятие Вселенной. Тебе незачем понимать. Твое понимание или непонимание, твое одобрение или неодобрение ничего не изменят. -- А как получилось, что вы, Анубис и Осирис, властвуете над этим? -- Есть вещи, которые тебе не положено знать. -- Но почему Средние Миры приемлют вашу власть над собой? -- Они живут с ней и с ней умирают. Она выше их возражений, ибо она необходима для самого их существования. Наша воля стала естественным законом, она совершенно беспристрастна и применяется в равной степени ко всем, кто подвластен нам. -- Есть и такие, кто неподвластен? -- Ты узнаешь об этом больше, когда я захочу рассказать тебе, -- не сейчас. Я сделал тебя машиной, Оаким. Теперь я сделаю тебя человеком. Кто сможет сказать, кем ты был вначале? Если бы я стер твои воспоминания до этого момента и затем вновь воплотил тебя, ты мог бы вспомнить только, что начинал как машина. -- Ты так и сделаешь? -- Нет. Я оставлю твои воспоминания. Они понадобятся, когда я назначу тебе новые обязанности. Если, конечно, назначу... Анубис воздевает руки и сдвигает ладони. Машина поднимает Оакима и выключает его чувства. Музыка падает вокруг танцоров, и две сотни факелов ярко горят на колоннах, подобные бессмертным мыслям... Оаким открывает глаза и видит серое. Он лежит на спине, глядя вверх. Под ним холодные плиты, а вдалеке справа от него -- мерцающий свет. Вдруг он сжимает левую руку, шевелит большим пальцем, вздыхает. -- Верно, -- подтверждает Анубис. Оаким садится перед троном, оглядывает себя, смотрит вверх на Анубиса. -- Тебе было даровано имя и ты вновь родился во плоти. -- Благодарю тебя, Хозяин! -- Не за что. Здесь это несложно. Встань! Ты помнишь мои уроки? Оаким поднимается. -- Какие? -- Темпоральную фугу. Делать так, чтобы за мыслью следовало время, а не тело. -- Да. -- А искусство убивать? -- Помню, Повелитель. -- А их сочетание? -- Помню. -- Так покажи! Анубис встает, и черная морда с красной молнией -- языком оказывается высоко над головой Оакима. -- Да смолкнет музыка! -- кричит он. -- Пусть приблизится тот, кто в жизни звался Дарготом! Мертвые перестают танцевать. Они стоят неподвижно, -- не шевелясь, не мигая. Несколько секунд длится молчание, не нарушаемое ни словом, ни шарканьем ног, ни дыханием. Затем Даргот движется среди застывших фигур -- сквозь тень, сквозь отсветы факелов. Оаким выпрямляется, смотрит, и мускулы каменеют на его плечах и спине <. . .> Голову Даргота охватывает металлическая лента цвета меди, она скрывает его скулы, исчезая под тяжелым подбородком. Другая лента проходит над бровями, висками, смыкаясь на затылке. В желтых глазах пылают красные зрачки. Его нижняя челюсть размеренно движется, словно он жует что-то, он катится вперед, и зубы его -- отточенные ножи. Голова чуть покачивается на шее длиной в локоть взрослого мужчины. Плечи его, трех футов в ширину, придают Дарготу сходство с перевернутой пирамидой -- бока его резко сужаются, чтобы встретиться с членистой механической ходовой частью, начинающейся там, где кончается плоть. Его колеса медленно вращаются, левое заднее скрипит при каждом обороте. Мощные руки свисают так, что кончики пальцев задевают пол. Четыре коротких и острых металлических конечности подрагивают у его боков. Когда он движется, на спине поднимаются и опадают лезвия бритв. Восьми-футовый хвост хлыстом разматывается позади, когда он останавливается перед троном. -- На эту ночь. Ночь Тысячелетия, -- говорит Анубис, -- я возвращаю тебе имя, Даргот. Когда-то, на Средних Мирах, ты звался сильнейшим воином, пока не дерзнул помериться силой с бессмертным и не нашел свою смерть от его руки. Я воссоздал твое тело, и в эту ночь ты должен использовать свое искусство, чтобы сразиться снова. Уничтожь этого человека в единоборстве, и ты сможешь занять место моего первого слуги в Доме Мертвых. Даргот прикладывает огромные руки ко лбу и склоняется так низко, что они касаются пола. -- У тебя есть десять секунд, -- говорит Анубис Оакиму, -- чтобы подготовить свой разум к битве. Готовься и ты, Даргот! -- Повелитель, -- спрашивает Оаким, -- как я могу убить того, кто уже мертв? -- Это твоя забота, -- говорит Анубис. -- Теперь ты истратил все свои десять секунд на глупые вопросы. Начинайте! Раздается лязганье и звон, и удары металла о камень. Металлические конечности Даргота выпрямляются, поднимают его на три фута выше. Он уже не катится -- он скачет, выбрасывая руки вперед и снова сгибая их. Оаким наблюдает и ждет. Ларго? встает на дыбы, так что теперь его голова оказывается в десяти футах над полом. Он прыгает вперед -- с вытянутыми руками, скрученным хвостом, оскаленными клыками. Лезвия топорщатся по его бокам как мерцающие плавники, копыта обрушиваются как молоты. В последний момент Оаким делает шаг в. сторону, его кулак бьет противника в предплечье, заставляя того пошатнуться. Оаким подпрыгивает, и хвост-бич выстреливает в пустоту, не причинив вреда. Даргот огромен, но останавливается и поворачивается удивительно быстро. Он снова встает на дыбы и выбрасывает вперед острия копыт. Оаким увертывается от них, но руки Даргота тяжко падают на плечи человека. Оаким охватывает запястья Даргота и бьет ногой в грудь, но пока он это делает, хвост-плеть хлещет его правую щеку. Оаким разрывает захват могучих рук Дар -- пета на своих плечах, резко наклоняет голову и ребром ладони бьет противника в бок, но хвост падает опять, оставляя багровую полосу на спине. Он нацеливает удар в голову противника, но Даргот отклоняется едва заметным движением, и Оаким слышит щелканье хвоста, мелькнувшего в дюйме от его глаз. Кулак Даргота обрушивается на него, и человек оступается, теряет равновесие, соскальзывает на пол. Он откатывается с пути копыт, пытается подняться, но кулак снова размашисто бьет его. Однако когда его настигает следующий удар, он хватает запястье врага обеими руками и всем своим весом тянет его вниз. Кулак Даргота врезается в пол, и Оаким вскакивает, успевая ответить таким же ударом. Голова Даргота дергается, плеть щелкает над самым ухом Оакима, но Оаким уже бьет еще раз, и еще, и опрокидывается на спину, когда задние ноги Даргота распрямляются, как пружина, а плечо ударяет Оакима в грудь. Даргот снова встает на дыбы. Затем он заговаривает с ним -- впервые. -- Сейчас, Оаким, сейчас! -- говорит он. -- Даргот станет первым слугой Анубиса? Когда копыта летят вниз, Оаким хватает металлические ноги, и -- Даргот застывает посреди удара, удерживаемый силой, превосходящей его собственную. Человек лежит на спине, и губы его теперь презрительно улыбаются. Он смеется, он рывком поднимается на ноги и обеими руками вздергавает своего противника высоко вверх, уже сам поднимая его на дыбы. -- Глупец! -- говорит он, и голос его, странно преобразившийся, подобно удару огромного колокола разносится по всему залу. Среди мертвых проносится слабый стон, как прежде, когда они были подняты из своих могил. -- Сейчас, говоришь? "Оаким", говоришь? -- и смеется, ступая вперед под нависшие копыта. -- Ты не знаешь, что говоришь! -- и смыкает руки вокруг металлического торса, а копыта беспомощно молотят воздух над его плечами и хвост-кнут свистит и хлещет, оставляя новые полосы на его спине. Руки Оакима лежат между сверкающими гребнями, и он сильнее и сильнее прижимает неподатливое металлическое тело к своему живому. Огромные руки Даргота находят его шею, но пальцы не могут сомкнуться на горле, и мускулы Оакима твердеют и набухают. Так они стоят, застыв на безвременное мгновенье, и свет факелов сплетается с тенями на их телах. Затем нечеловеческим усилием Оаким отрывает Дар -- гота от земли и отшвыривает прочь. Ноги Даргота бешено дергаются, когда он переворачивается в воздухе. Лезвия на спине поднимаются и опадают, хвост вытягивается и щелкает. Он поднимает руки к лицу и рушится с ужасающим грохотом у подножья трона Анубиса, и лежит там неподвижно; его металлическое тело сломано в четырех местах и расколотая голова его -- на первой ступени, ведущей к трону. Оаким поворачивается к Анубису. -- Достаточно? -- спрашивает он. -- Ты не применил темпоральную фугу, -- говорит Анубис, даже не глядя вниз на обломки, минуту назад бывшие Дарготом. -- Она не понадобилась. Это был не слишком сильный противник. -- Это был сильный противник, -- говорит Анубис. -- Почему ты смеялся и вел себя так, будто сомневался в своем имени, когда сражался с ним? -- Я не знаю. На мгновение, когда я понял, что меня нельзя победить, у меня мелькнуло ощущение, будто я -- кто-то другой. -- Кто-то без страха, жалости и сомнений? -- Да. -- Ты все еще чувствуешь это? -- Нет. -- Тогда почему же ты перестал называть меня "Хозяин"? -- Когда я сражался, эмоции подавили мою почтительность... -- Тогда исправь свою оплошность, и побыстрей. -- Хорошо, Хозяин. -- Извинись. Проси у меня прощения самым униженным образом. Оаким простирается на полу. -- Я прошу у тебя прощения, Хозяин. Самым униженным образом. -- Поднимись и считай себя прощенным. Содержимое твоего прежнего желудка отправилось путем всех подобных вещей. Сейчас ты можешь снова пойти подкрепиться. Да будут пение и танцы! Да будут все пить и смеяться в честь наречения Оакима в канун его Тысячелетия! Да будет убран с моих глаз труп Даргота! И делается так. После этого Оаким заканчивает свою трапезу, и кажется, что танцы и пение мертвых будут продолжаться до скончания времен, но Анубис проводит рукой в воздухе -- и огонь на каждой второй колонне съеживается, трепещет и гаснет, и холодные слова падают на Оакима: -- Уведи их обратно. Принеси мне мой посох. Оаким встает и распоряжается, и выводит мертвых из Великого Зала. Когда они удаляются, столы изчезают между колоннами. Неистовый вихрь раздирает полог дыма под потолком. Однако еще до того, как расползается этот клубящийся серый ковер, умирают остальные факелы, и единственный свет в Зале -- свет двух ярко горящих чаш по обеим сторонам трона. Анубис вглядывается в темноту, и покорные лучи света возвращаются по его приказанию, и он еще раз видит, как Даргот падает в футе от его трона и лежит недвижимо, и видит того, кого назвал Оакимом, стоящего с усмешкой смерти на губах, и бесконечное мгновение видит -- или это лишь игра света от чаш? -- знак на его челе. Далеко, в другом громадном зале, где свет тускл и оранжев, и протискивается в самые дальние углы и где мертвые снова ложатся на невидимые катафалки над своими открытыми могилами, забывая все, опускаясь в темноту, Оаким слышит звук, не похожий ни на один из звуков, слышанных им прежде. И он удерживает свою руку с посохом. -- Старик, -говорит он тому, с кем разговаривал раньше, тому, чьи волосы и борода залиты вином и в чьем левом запястье остановились часы, -старик, услышь меня и скажи, если знаешь: что это за крик? Немигающие глаза смотрят мимо его глаз, и губы движутся: -- Хозяин... -- Я не Хозяин здесь. -- ...Хозяин, это просто вой пса. Тогда Оаким поднимается на каменное возвышение и позволяет всем вернуться в свои могилы. Затем свет меркнет и посох влечет Оакима сквозь тьму по предписанному пути. -- Я принес твой посох, Хозяин. -- Встань и подойди. -- Все мертвые вернулись на свои места. -- Хорошо. Оаким, истинно ли ты предан мне? -- Да, Хозяин. -- Чтобы исполнять мои приказы и служить мне во всем? -- Да, Хозяин. -- Вот почему я избрал тебя своим посланцем на Средние Миры и за их пределы. -- Я должен покинуть Дом Мертвых? -- Да, чтобы служить мне и там. -- Как, повелитель? -- Это долгая и запутанная история. Многие на Средних Мирах чрезмерно стары. Ты знаешь это? -- Да. -- А некоторые -- бессмертны. -- Бессмертны? -- Так или иначе некоторые из живущих сумели достичь бессмертия. Одни следуют потокам жизни и черпают из них силу, избегая волн смерти, другие довели до совершенства свою биохимию или же постоянно обновляют свои тела, третьи воруют себе новые. Кто-то заменяет плоть металлом или не имеет тела вообще. И повсюду на Средних Мирах ты услышишь толки о трехстах бессмертных. Правда, о них много говорят, но мало что знают. Если быть точным, бессмертных двести восемьдесят три. Они обманывают и жизнь, и смерть, и само их существование нарушает равновесие, заставляя прочих считать их богами. Некоторые из них -- лишь безвредные странники, но иные и впрямь возомнили себя равными богам. Все они сильны и лукавы, все-мастера в продлении своего существования. Но один особенно досаждает нам, и я посылаю тебя уничтожить его. -- Кто же он, Хозяин? -- Его называют Принцем-Который-был-Тысячей, и пребывает он за пределами Средних Миров. Его королевство лежит вне океана жизни и смерти, в месте, где всегда царят сумерки. Его трудно найти, так как он часто покидает свои владения и вторгается на Средние Миры. Я желаю навсегда покончить с ним, ибо он испытывает терпение Дома Мертвых и Дома Жизни уже слишком много дней! -- На что он похож. Принц-Который-был-Тысячей? -- На что угодно. Он сам избирает себе облик. -- Где я найду его? -- Не знаю. Ты должен искать. -- Как я узнаю его? -- По его делам, по его словам. Он противостоит нам во всем. -- Наверное, есть и другие противостоящие вам... -- Убей любого, дерзнувшего поступать так. Тот, уничтожить которого тебе будет труднее всего, и есть Принц-Который-был-Тысячей. Он будет ближе всех к тому, чтобы уничтожить тебя. -- И если сумеет это сделать?.. -- Тогда мне потребуется еще тысяча лет, чтобы подготовить другого посланца. Я не жду, что' уничтожишь его сегодня или завтра. Тебе понадобятся столетия, чтобы лишь найти его. Время несущественно. Пройдет еще век, прежде чем он станет угрозой для Осириса или меня. Ты изучишь его в своих странствиях. И когда найдешь его, ты будешь его знать. -- Достанет ли у меня сил, чтобы уничтожить его? -- Ты должен. -- Я готов, Хозяин. -- Подожди, это еще не все. Ты сможешь черпать силу из потоков Жизни и Смерти, пока будешь находиться на Средних Мирах. Ты вызовешь меня, если почувствуешь, что нуждаешься в этом. Когда я услышу тебя, я протяну тебе руку. -- Спасибо, Хозяин. -- И ты будешь немедля повиноваться всем моим приказам. -- Да. -- Теперь иди и отдыхай. Затем ты отправишься и приступишь к своей миссии. Оаким молча склоняет голову. -- Пусть это будет твой последний сон в Доме Мертвых, Оаким. Подумай над загадками, которые скрыты здесь. -- Я думаю над ними тысячу лет. -- Одна из этих загадок -- я. -- Хозяин... -- Это слово -- часть моего имени. Никогда не забывай этого. -- Хозяин -- как я могу?.. ПРОБУЖДЕНИЕ ОГНЕННОЙ ВЕДЬМЫ Ведьма Лоджии пробуждается ото сна и дважды вскрикивает. В этот раз спала она долго и глубоко. Ее фамильяр пытается успокоить госпожу, но делает это неловко и только будит ее. Тогда она поднимается среди подушек в своей спальне, высокой, как кафедральный собор, и Время вместе с беспутным Тарквинием отходят от нее шагами призраков, но она останавливает их в бесконечности движением руки и шепотом губ и слышит свой стон, и видит в прошлом кошмарное кричаще -- требовательное нечто, которое она породила... Пусть будут десять пушечных залпов и пусть растворятся они в воздухе, не потревожив слуха, и да будут услышаны девять молчаний, что лежат между ними. И станут они сердцебиениями, сотрясающими основы мира. И в этом средоточье тишины да положат опустевшую кожу, избавившуюся от своей змеи. И стихнут стоны у отмели, призывающие затонувший корабль вернуться в гавань. Заберите лишь кошмарное нечто с его слезами, -- ледяными каплями вины, которые подобны огню, прожигающему твое лоно. Не вспоминай о нем, думай о выезженных лошадях, о проклятии Летучего Голландца или, быть может, о строке безумного поэта Фрамина: "И луковица воскресит нарцисс, когда придет пора". Если ты любила когда-нибудь -- постарайся вспомнить это. Если ты предавала когда-нибудь -- обмани себя, что было даровано тебе прощение. Если ты боялась когда-нибудь -- солги на мгновение, что дни те ушли и нет им возврата. Ценою себя купи себе ложь и держись за нее, пока есть для этого силы. Обними своего фамильяра, кем бы он ни был, прижми к груди и гладь его, пусть мурлычет. Обменяй жизнь и смерть на забвение, но свет или тьма настигнут прах твой или твою плоть. Придет утро, а с ним -- память... Огненная Ведьма спит-спит между прошлым и будущим в кафедрально -- высоком зале. Насильник из сна исчезает переулками тьмы, и Время бесшумно роняет песчинки в часах вечности, наслаивая историю вокруг событий. И теперь она улыбается во сне, ибо Янус опять все делает наполовину... Возвратившись к прошлому, она застывает в его теплом зеленом взгляде. СМЕРТЬ, ЖИЗНЬ, ВОЛШЕБНИК И РОЗЫ Прислушайтесь к этому миру. Он зовется Елке, и его совсем не трудно услышать: звуки его могут быть смехом, вздохами или довольным сопением. Они могут быть урчанием машин или биением сердец. Они могут быть дыханием толпы или шелестом слов. Они могут быть шорохом шагов, поцелуем, шлепком, плачем младенца. Музыкой? Да, возможно, и музыкой. Стуком клавиш пишущей машинки -- сознания, в черноте ночи целующего бумагу? Возможно. Итак, забудьте пустые звуки и случайные слова и взгляните на этот мир. Дайте имя цвету... Красный? Вот берега реки -- красные, и зеленый поток в них, и пурпурные камни в изумрудной воде. Желтое, серое и черное -- это город вдалеке. Здесь, рядом, по обеим сторонам реки, -- палатки. Выбирайте любой цвет -- все они тут. Тысячи палаток, разукрашенные флажками, подобные воздушным шарам, вигвамам и пагодам -- как яркие цветы на ковре, и люди в них -- словно бесконечный танец красок. Три сверкающе-лимонных моста перекинуты через реку. Река стремится в кремовое море, где часты приливы, а штормы так редки... Вверх по реке идут прибрежные суденышки и морские корабли, а небесные спускаются прямо на голубое поле. Их пассажиры расхаживают среди палаток. Они всех рас и народов. Они едят и болтают, они развлекаются и смеются, и они носят яркие одежды. Порядок? Запахи растений здесь душисты, и ветерки приносят их как ласковые поцелуи. Но когда эти запахи достигают ярмарки, они едва уловимо меняются. К ним примешивается запах опилок, который не так уж неприятен; и запах пота, который тоже не будет вам слишком неприятен, если этот запах -- и ваш собственный. Запахи дыма над кострами, запахи пищи и чистый аромат пролитого вина. Вдохните этот мир. Попробуйте на вкус, пейте его и объедайтесь им. ...Как этот человек с повязкой на глазу и альпенштоком. Он ходит среди торговцев и девушек, толстый, как евнух, но он отнюдь не евнух. Его правый глаз -- огромен и кругл, как серое колесо. Недельная щетина обрамляет его лицо, а одежда давно потеряла всякий цвет. Он идет между палатками, и шаги его тверды. Он останавливается выпить кружку пива и полюбоваться на петушиный бой. Он ставит на маленькую птицу, -- та разбивает большую в пух и прах, -- и таким образом оплачивает свое пиво. Он смотрит шоу лишения девственности, выкуривает сигарету с наркотиком и оставляет в дураках темнокожего человека в белой рубашке, который пытается угадать его вес. Потом из ближайшей палатки выныривает коротышка с близко посаженными глазами, подходит к нему и дергает за рукав. -- Да, -- отвечает человек с повязкой, и голос его неожиданно глубок и силен. -- По вашей одежде, уважаемый, я узнаю в вас проповедника... -- Да, я проповедник -- в некотором роде. -- Вот и чудесно. Не хотите ли малость подзаработать? Это совсем недолго. -- Смотря что я должен делать. -- Человек собирается совершить самоубийство и будет похоронен в этой палатке. Могила уже вырыта и все билеты проданы. Но сейчас публика начинает беспокоиться. Исполнитель отказывается убивать себя без должного религиозного сопровождения, а мы, видите ли, не можем протрезвить проповедника. -- Понятно. Это будет стоить вам десятку. -- А за пятерку? -- Тогда ищите себе другого проповедника. -- Хорошо, десятка так десятка! Пойдемте! Они уже хлопают и свистят! Человек с повязкой, прищурившись, входит в палатку <. . .> -- Вот проповедник! -- выкрикивает зазывала. -- Теперь мы приступаем. Как тебя звать, папаша? -- Иногда меня называют Мадрак. Зазывала вздрагивает и застывает с открытым ртом. -- Я... не знал... я... -- Давайте начнем. -- 0'кей, сэр. Входите сюда, сэр! Проходите внутрь! Время не терпит! Толпа расступается. Здесь человек триста. Лампы, все до единой, нацелены на огороженный канатом круг голой земли, в которой вырыта могила. Насекомые и пыль вьются по ступеням света. Открытый гроб лежит у открытой могилы, а рядом, на деревянном помосте -- стул. Там сидит человек лет пятидесяти, его бледное лицо исчерчено морщинами и уныло, а глаза слегка навыкате. На нем только шорты; грудь, руки и ноги густо поросли волосами. Он искоса смотрит, как двое пробираются сквозь толпу. -- Все улажено, Долмин, -- облегченно сообщает коротышка. -- А моя десятка? -- напоминает Мадрак. Зазывала, вздыхая, сует ему сложенный чек. Мадрак внимательно изучает его и прячет в свой бумажник. Коротышка взбирается на помост и сверху улыбается толпе. Затем он сдвигает на затылок соломенную шляпу. -- Итак, друзья, -- его буквально распирает от радостна -- наше шоу начинается. Сейчас вы убедитесь, что ждали не зря. Этот человек Долмин готов совершить самоубийство для удовольствия почтенной публики. По личным мотивам от отказывается от большой гонки и соглашается заработать немного денег для семьи выполнением этого на ваших глазах. За представлением последуют подлинные похороны в той самой земле, на которой вы сейчас стоите. Держу пари, что вы давненько не видели настоящей смерти и сроду не бывали на похоронах. Сегодня вы увидите и то и другое, а сейчас все внимание -- самому мистеру Долмину и святому отцу, пришедшему его напутствовать! Давайте похлопаем им обоим! Почтенная публика нетерпеливо рукоплещет. -- ...И последнее предостережение. Не стойте слишком близко. Мы тут приготовили для вас небольшой фейерверк, и хотя наше заведение от пожара застраховано, но не застрахованы вы! 0'кей! Прошу вас, джентльмены! Он спрыгивает с помоста как раз в тот момент, когда Мадрак взбирается туда. Мадрак наклоняется к сидящему человеку, рядом с которым уже стоит жестяная банка с надписью ВОСПЛАМЕНЯЮЩЕЕСЯ. -- Вы уверены, что действительно хотите довести это до конца? -- спрашивает он. -- Да. Он вглядывается в глаза человека, но зрачки не расширены и не сужены. -- Почему же, сын мой? -- Личные мотивы. Я не хотел бы вдаваться в подробности. Отпусти мне грехи, отец. Мадрак кладет руку на голову самоубийце. -- Насколько я могу быть услышан кем-либо или чем-либо, могущим прислушаться или не прислушаться к тому, что будет сказано мною, я прошу, если прощение значит хоть что-то, чтобы был ты прощен за все, что совершил ты или не совершил и что требует прощения. И если не прощение, но что-то иное еще может послужить к твоей выгоде после разрушения твоего тела, я прошу, чтобы это иное было тебе дано или не дано, в зависимости от обстоятельств, чтобы обеспечить тебе эту выгоду. Я прошу этого как посредник между тобой и тем, что будет или не будет тобою, но для которого может иметь значение твое благополучие, если моя просьба как-то может влиять на него. Аминь. -- Спасибо, отец. -- Прекрасно! -- в первом ряду рыдает жирная женщина с голубыми крыльями. -- Прекрасно! Какой слог! Человек по имени Долмин уже поднял банку с надписью ВОСПЛАМЕНЯЮЩЕЕСЯ и выплеснул на себя содержимое. -- Есть у кого-нибудь сигарета? -спрашивает он и зазывала с готовностью протягивает ему пачку. В руке у Долмина зажигалка, но он медлит и смотрит на толпу, словно ищет кого-то глазами. -Неужели вам так не нравится жизнь? -спрашивают его. Тогда он улыбается и отвечаете -- Жизнь достаточно дурацкая игра, а дурацких игр я не люблю. Вдумайтесь, и вы последуете за мной... -- Щелкает зажигалка. Благочестивый Мадрак к этому времени уже далеко от огороженного канатами круга. Волна жара ударяет от пламени, и вопль пронизывает толпу как раскаленная игла. Спокойны только шестеро с огнетушителями: огонь ведет себя смирно, пожара не будет и можно любоваться зрелищем. Где-то в углу Мадрак складывает руки под подбородком и опирается ими на посох. Скоро пламя гаснет и служитель в асбестовых перчатках выходит вперед, чтобы завершить работу. Публика безмолвствует. Ожидаемых аплодисментов нет. -- Так вот на что это похоже! -шепчет наконец кто-то, и шепот его слышен всем. -- Может и похоже, -доносится из глубины палатки, -- а может, и нет. Говоривший выходит к канатам. Он высок и бледен, у него длинная зеленая борода и под цвет ей зеленые глаза и волосы. Одет он в черное и зеленое. -- Это волшебник, -- сообщает кто-то, -- из балагана на том берегу. -- Правильно, -- с улыбкой соглашается зеленобородый, протискиваясь сквозь толпу и не забывая слегка подталкивать тростью с серебряным набалдашником невежливых и неторопливых. Возле проповедника он останавливается и, пока человек в перчатках закрывает крышку гроба, вполголоса роняет: -- Приветствую тебя, Мадрак Могучий. Мадрак поворачивается: -- Я искал тебя. -- Знаю. Потому и пришел. Что за глупости здесь творятся? -- Так, пустяки, небольшое представление, -- говорит Мадрак. -- Самоубийство человека по имени Долмин. Они забыли, как выглядит смерть. -- Ах, вот как? Скоро, так скоро... Может, напомним им их истинную цену? Полный круг? -- Постой, Фрамин, я знаю, что ты можешь это сделать, но в конце концов он сам... Маленький человечек в соломенной шляпе уже тут как тут: -- Сэр, -- говорит он Мадраку, -- вы не хотели бы провести еще какие-нибудь церемонии перед погребением? -- Перед погребением? -- удивляется Фрамин -- Разве здесь хоронят живых? -- Что вы имеете в виду, сэр? -- глаза зазывалы буквально лезут на лоб. -- Этот человек не мертв -- он всего лишь дымится. -- Вы ошибаетесь, мистер. У нас порядочное заведение!.. -- Однако я утверждаю, что он жив и сейчас пройдется для вашего развлечения. -- Вы, должно быть, сумасшедший?! -- Всего лишь скромный чудотворец, -- отвечает Фрамин, вступая в центр круга. Мадрак следует за ним. Фрамин поднимает свою трость и чертит ею загадочный знак. Трость вспыхивает зеленым огнем и падает на крышку гроба. -- Долмин, встань! -- взывает Фрамин. Публика давится у канатов. Зеленобородый и Мадрак проталкиваются из круга. Бледный зазывала собирается юркнуть за ними, но застывает, услышав удары изнутри гроба. -- Брат, нам, пожалуй, лучше уйти, -- замечает Фрамин и разрезает ткань палатки кончиком трости. Когда они выходят прочь, крышка гроба медленно поднимается... Позади них истошно вопят: "Мошенники!", "Верните наши деньги!", "Полюбуйтесь на них!" -- Какие дураки эти смертные, -- усмехается зеленый человек, один из немногих живущих, способных сказать так и знать почему. Он мчится вперед, пересекая небо на спине огромного зверя из вороненой стали. У зверя восемь ног, и копыта его -- алмазы. Он вдвое больше, чем любая из лошадей, а голова его сверкает золотом, как у китайского демона-пса. Лучи голубого света бьют из ноздрей, и хвост его -- три антенны. Он летит сквозь бездонную тьму, что лежит между звездами, и медленно перебирает стальными ногами, переступая из ничего в ничто, но каждый шаг его вдвое длиннее предыдущего, хотя и длится столько же, сколько самый первый. Бесчисленные солнца проносятся мимо, исчезают позади, вспыхивают и гаснут. Он как тень скользит сквозь миры, пронзает туманности, все быстрее и быстрее -- а искрящихся вихрях звездопада и непроглядности вечной ночи. Говорят, что если дать ему размяться, он сможет перешагнуть Вселенную за один шаг. Что случится, если после этого он продолжит свой бег, не знает никто. Его всадник когда-то был человеком. Он тот, кого называют Стальным Генералом. Нет, он не закован в стальные латы, само его тело из стали. И пока он скачет так, отринув все человеческое, его взгляд устремлен в пустоту, а рука лежит на бронзовой чешуе, покрывающей шею его скакуна. Он держит четыре повода, тонких, как шелковые нити, на кончиках пальцев левой руки. На мизинце он носит кольцо из выдубленной человеческой плоти, ибо для него было бы бессмысленным и странным носить украшение из металла. Плоть эта некогда была его плотью. Куда бы он ни ехал, он возит в себе складное пяти -- струнное банджо -- там, где когда-то давно было его сердце. Когда он играет на нем, то превращается как бы в Орфея наоборот, и люди послушно следуют за ним в ад. Еще он один из немногих во всей Вселенной мастеров темпоральной фуги. Рассказывают, что ни один человек не может прикоснуться к нему, пока он сам этого не позволит. Скакун под ним когда-то был лошадью. Взгляните на мир Блис с его красками, с его смехом и его ветерками? Взгляните на мир Блис так, как смотрит на него Мегра из Калгана. Мегра -- няня в семьдесят третьем калганском центре родовспоможения, и она знает, что любой мир -- это дети. На Блисе около десяти миллиардов человек, и каждый день приходят все новые, а уходит совсем немного. Болезни безобидны. Детской смертности нет. Вопли младенцев и смех их родителей -- вот они, звуки Блиса. Негра из Калгана смотрит на Блис безмятежно-голубыми глазами. Волны светлых волос падают на обнаженные плечи, лишь две непослушных прядки выбиваются и щекочут лоб. Носик чуть вздернут, рот -- крошечный синий цветок, а подбородок так мал, что о нем не стоит и говорить. Ее одежда -- серебряная полоска на груди, золотой пояс и короткая серебряная юбка. Она не выше пяти футов ростом, и от нее исходит аромат цветов, которых она никогда не видела. Она носит золотой кулон, теплеющий на ее груди, когда мужчины испытывают к ней влечение. Мегра ждала девяносто три дня, прежде чем смогла получить право посещения Ярмарки. Очередь была бесконечной -- сюда сходились, съезжались, слетались толпы, жаждущие удовольствий и разнообразия, разнообразия, разнообразия... На всем Блисе не осталось места для другой Ярмарки. На беззаботном и ярком мире вообще ни для чего не осталось места. Здесь только четырнадцать городов, но они занимают все четыре континента -- от одного кремового моря до другого. Они зарываются глубоко в землю, тянутся под водой, высятся в небо. Они давно единое целое, но каждый из них имеет свое собственное правительство, свои традиции и законы. Поэтому их -- четырнадцать. Город Негры -- Калган. Здесь она ухаживает за жизнью кричащей и новой, а иногда за жизнью стонущей и старой, жизнью всех форм и всех оттенков. Генетический код давным-давно конструируется по желанию родителей и хирургически подставляется в ядро оплодотворенной клетки, и Мегра часто может видеть результат самых странных фантазий. Но все, чего пожелали несколько старомодные родители Мегры, это произвести на свет куклу с небесно-голубыми глазами и силой дюжины мужчин, так чтобы дочка могла сама о себе позаботиться. Однако после вполне успешной заботы о себе в течение восемнадцати лет Негра решила, что пришло время внести свой вклад в дыхание Жизни, дыхание, заставляющее двоих стремиться к бесконечности. И она выбрала для своего стремления краски и романтику Ярмарки. Жизнь -- ее профессия и религия, и она очень хочет служить ей, чем только сможет. Впереди -- месяц отпуска. Все, что ей теперь нужно, это найти второго... Вещь-что-плачет-в-ночи поднимает голос в своей тюрьме без решеток. Она завывает, кашляет, бормочет и причитает. Она заперта в серебряном коконе флуктуирующих энергий, опутана невидимой паутиной в тайном месте, никогда не знавшем дневного света. Принц-Который-был-Тысячей щекочет ее лазерными уколами, купает в гамма -- лучах, пичкает ультразвуком и инфразвуком. Она замолкает, и на мгновение Принц отрывается от приборов, зеленые глаза его расширяются и уголки тонких губ тянутся вверх за улыбкой, которой никогда не достигают. Она опять начинает вопить. Принц скрипит зубами и откидывает с головы темный капюшон. Его волосы -- нимб червонного золота в сумерках Места-без-дверей. Он смотрит на почти различимую тень, что корчится перед ним. Он так часто проклинал ее, что его губы механически выталкивают эти слова еще и еще раз. Десять столетий он старается убить ее, а она все живет. Он скрещивает руки на груди, опускает голову и исчезает. Темная вещь рыдает внутри света и тьмы. Мадрак наполняет стаканы. Фрамин долго и пристально рассматривает вино на свет, пьет. Мадрак наливает еще. -- Ни жизни, ни чести, -вздыхает Фрамин. -- Ты же никогда по-настоящему не поддерживал программу. -- И что толку? Ни жизни, ни чести. -- Весьма поэтично... Фрамин поглаживает бороду. -- Я ничему и никому не могу быть предан полностью. -- В этом твое несчастье, мой бедный Ангел Седьмой Станции. -- Этот титул погиб вместе с ней. -- В изгнании аристократия всегда стремилась сохранить хотя бы свои титулы. Взгляни на самого себя темноте, и что увидишь? -- Ничего. -- Вот именно. -- И что из этого? -- Ничего. Тьма. -- Я не вижу смысла в твоих словах. -- Во тьме это неудивительно, воин-священник. -- Перестань говорить загадками, Фрамин. В чем дело? -- Зачем ты искал меня? -- У меня есть последние данные о численности населения. Похоже, оно приближается к Критической Точке -- той, что никогда не наступает. Хочешь взглянуть на них? -- Нет. Я в этом не нуждаюсь. Что бы там ни было, ты прав. -- Ты чувствуешь это в приливах и отливах Энергий? Фрамин кивает. -- Дай-ка мне сигарету, -- говорит Мадрак. Фрамин щелкает пальцами и извлекает зажженную сигарету из воздуха. -- В этот раз будет нечто особенное, не просто отлив волны Жизни. Боюсь, идет взрывная волна. -- И что станет с этим миром? -- Я не знаю, Мадрак. Но уйду, как только буду знать. -- О?! Когда же? -- Завтра вечером, хотя бы для этого пришлось снова сыграть с Черной Волной. Мне лучше не откладывая удовлетворить свою тягу к смерти, предпочтительно, не покидая собственной пентаграммы. -- Кто-нибудь еще остается здесь? -- Нет. На Блисе всего двое бессмертных. -- Ты откроешь мне выход, когда будешь уходить? -- Конечно. -- Тогда я, пожалуй, задержусь на ярмарке до завтрашнего вечера. -- На твоем месте я бы не медлил. Ничего хорошего этот мир не ждет. Если хочешь, я могу открыть выход прямо сейчас. -- Фрамин вновь щелкает пальцами и извлекает сигарету для себя. Потом замечает перед собой наполненный стакан и неторопливо осушает его. -- Мудрее всего отправиться немедленно, -- рассуждает он, -- но мудрость есть следствие знания; а знание, откровенно говоря, есть следствие неразумных деяний. Поэтому чтобы умножить свои знания и стать мудрее, я тоже останусь еще на день. -- Значит, нечто особенное произойдет именно завтра? -- Да. Взрывная волна. Я чувствую приближение Энергий. Недавно было какое-то движение в том великом Доме, куда в конце концов уходит все живущее. -- Тогда мне тоже не помешает приобщиться к этому знанию, -- усмехается Мадрак, -- тем более, что всякое движение в том Доме задевает моего бывшего хозяина, Который-был-Тысячей. -- Ты цепляешься за обветшавшую преданность, могучий. -- Возможно. А тебе это на что? Зачем тебе множить свою мудрость такой ценой, Ангел? -- Мудрость самоценна. К тому же подобные вещи могут стать источником великой поэзии. -- Если смерть есть источник великой поэзии, то я предпочитаю бездарную. Кстати, о таких изменениях на Средних Мирах неплохо бы известить Принца... -- Я пью за твою преданность, могучий, однако согласись, наш бывший господин тоже приложил руку к теперешнему беспорядку. -- Твои мысли на сей счет мне известны. Поэт делает глоток и вдруг опускает стакан. Глаза его теперь заполняет один цвет, -- зеленый. Черные точки зрачков и белки растворяются, исчезают, глаза становятся бледными изумрудами, и в каждом живет желтая искра. -- Я предрекаю как провидец и маг, -- начинает он отрешенным и невыразительным голосом, -- что сейчас на Блис явилось то, что предвещает хаос. Мне ведомо также, что к Блису приближается и нечто иное, ибо я слышу беззвучный топот копыт во тьме и вижу того, кто невидим в своем надзвездном беге. Мы и сами можем быть втянуты в то, что произойдет здесь, хотим мы того или нет. -- Где? И как? -- Здесь. И нет в этом ни жизни, ни чести. -- Аминь, -- заключает Мадрак. Зеленобородый маг скрежещет зубами: -- ...И суждено нам быть тому свидетелями...-глаза его вспыхивают адским блеском, а костяшки пальцев белеют на черной трости с серебряным набалдашником. ...Евнух, жрец высшей касты, ставит тонкие свечи перед парой старых сандалий. ...Пес терзает грязную перчатку, видевшую много лучших столетий. ...Слепые Нерпы бьют по крошечной серебряной наковальне деревянными молоточками пальцев. На металле лежит полоса голубого света. Зеркало оживает туманными образами, рожденными пустотой. Оно висит в комнате, где никогда не было мебели, висит на стене, покрытой темными гобеленами, и перед ним -- Огненная Ведьма. Смотреть в зеркало -- все равно что разглядывать сквозь стекло комнату, полную розовой паутины, колеблемой порывами ветра. Фамильяр сидит на ее правом плече, и безволосый хвост свешивается ей на грудь. Она гладит его, и он виляет хвостом. Ведьма улыбается, и паутина медленно тает под ее взглядом. Холодные огни прыгают вокруг нее, не рассеивая темноты. Затем паутина исчезает, и она видит Блис. Но среди всех красок и движения Блиса она видит лишь обнаженного до пояса человека, стоящего в центре небольшой площадки, окруженной людьми. У него широкие плечи, а руки вздуваются буграми мускулов под бледной кожей. Он бос, и ноги его облегают черные брюки. В его волосах цвета сырого песка играет солнечный луч, дробясь тысячами ослепительных искр. Талию охватывает широкий пояс из темной кожи, утыканный отточенными шипами. Взгляд его желтых глаз неподвижен и устремлен на бородатого человека, корчащегося у его ног. Тот, кто лежит перед ним, тяжел и грузен, но сейчас похож на раздавленное насекомое. Он пытается приподняться на одной руке, и его спутанная борода метет пыль. Он свирепо смотрит вверх, и губы его беззвучно шевелятся. Человек с желтыми глазами делает небрежное движение ногой, выбивая из-под него руку. Бородач падает лицом вниз и больше не движется. Минутой позже его уносят. -- Кто? -- пищит фамильяр. Огненная Ведьма не отвечает и смотрит в зеркало. В круг входит четырехрукий человек, ступни его узловатых ног перекручены и оканчиваются как бы еще одной парой ладоней. Он лыс и весь блестит, словно облитый маслом, и когда он подходит к своему противнику, мгновенно опускается на четвереньки, так что нижняя пара его рук упирается в землю. Откидываясь назад, он словно выворачивается наизнанку, и теперь на площадке изготовилась к прыжку огромная лоснящаяся лягушка. Он н прыгает как лягушка, но его раскоряченные руки ловят пустоту, и в этой пустоте его встречают два быстрых удара ребром ладони -- по шее и под живот, подталкивающих и разворачивающих его. Он пролетает дальше, кувыркаясь в воздухе -- голова, руки, пятки, но упав, припадает к земле, бока его вздымаются и опадают, и он прыгает вновь. В этот раз противник хватает его за лодыжки и держит вверх ногами на вытянутых руках. Но четырехрукий извивается, охватывает держащие его запястья и бьет головой в живот. Теперь по его черепу течет кровь -- он задел один из шипов на ремне, но высокий человек не отпускает его. Он упирается в землю и раскручивается как волчок, сжимая лодыжки четырехрукого -- быстрее... еще быстрее... Он кружится целую минуту, затем опускает соперника в пыль, легко наклоняется над ним и выпрямляется. Четырехрукий лежит неподвижно. Минуту спустя уносят и его. И еще трое побеждены им, включая Билли -- Колючку, чемпиона четвертого города, и победителя качают, увенчивают гирляндами и награждают кубком и денежным чеком. Но на лице желтоглазого нет и тени улыбки, пока взгляд его не падает на стоящую в толпе Мегру из Калгана. Она ждет этого взгляда. Огненная Ведьма следит за губами зевак. -- Оаким, -- наконец говорит она. -- Все называют его Оакимом. -- Зачем мы подсматриваем за ним? -- Я видела сон, который прочла как совет: Следи за местом, где изменится направление волны. Даже здесь, за пределами Средних Миров, мой разум связан с волнами Энергий. Я больше не могу использовать их, но все еще их воспринимаю. -- Почему этот человек -- этот Оаким -- находится там, где меняется направление волны? -- Это зеркало знает многое, но, увы, молчит. Оно показывает, но ничего не объясняет. Но оно берет из сна мои неосознанные мысли, так что мне остается лишь понять увиденное. -- Он быстр и очень силен. -- Верно. Я не видела подобных ему с тех пор, как солнцеглазый Сет пал от Молота, разбивающего солнца, в битве с Безымянным. Оаким нечто большее, о, большее, чем кажется толпе или той маленькой девочке, на которую он сейчас смотрит. Смотри, как мои слова заставляют зеркало проясняться! Мне не нравится темная аура вокруг него... Нет, мой сон не зря был беспокойным. Мы должны увидеть, что за ним стоит. Мы должны узнать, что он такое. -- Он возьмет девочку на холм, -- мурлычет фамильяр, тыкаясь холодным носом в ухо ведьмы. -- Давай посмотрим! -- Хорошо, -- усмехается она, а фамильяр виляет хвостом и поглаживает лапами свою кудрявую макушку. Человек стоит на поляне, окруженной живой изгородью и полной цветов. Окажись вы здесь, вы бы увидели украшенное гирляндами ложе, скамьи, столик и решетку, поддерживающую вьющиеся розы, -- все под огромным зонтичным деревом, заслоняющим полнеба. Поляна залита ароматами цветов и музыкой, которая висит в воздухе и медленно сочится сквозь него. Бледные огни пляшут в ветвях, и крошечный фонтанчик искрится у столика возле самых корней. Девушка закрывает в живой изгороди калитку, на которой тотчас вспыхивает надпись "Не беспокоить!", и идет к мужчине. -- Оаким... -- шепчет она. -- Негра... -- Ты знаешь, зачем я позвала тебя? -- Это -- сад любви, -- говорит он, -- и если я что-нибудь смыслю в обычаях этой страны... Она улыбается, снимает серебряную полоску с груди, вешает ее на куст и кладет руки ему на плечи. Он хочет прижать ее к себе, но безуспешно. -- А ты сильна, крошка. -- Я привела тебя сюда бороться, -- заявляет она. Он бросает взгляд на голубую кушетку, затем снова на девушку, и слабая улыбка чуть трогает уголки его губ. Мегра качает головой: -- Не так, как ты думаешь. Сначала ты должен победить меня. Мне не нужен обычный мужчина, чья спина может сломаться от моих объятий. Не нужен мне и слабак, который выдохнется через час или .даже через три. Мне нужен мужчина, чья сила будет течь как река, -- бесконечно. Ты такой, Оаким? -- Ты видела меня в борьбе. -- Ну и что? Я сильнее любого мужчины, какого когда-нибудь знала. А сейчас, Оаким, ты пытаешься прижать меня к себе и не можешь. -- Я не хочу делать тебе больно. Она смеется в ответ и легко размыкает его руки на своей талии, и бросает Оакима на землю Сада любви. -- Это называется ката-гарума, один из приемов нате-вазы. Ты будешь бороться? Он встает на ноги, стягивает с себя рубашку, только что бывшую белой, и улыбается. Девушка смотрит на него без улыбки: -- Ты будешь бороться со мной? В ответ Оаким протягивает ей розу, сорванную с решетки. Отведя локти за спину и сжав кулаки, она резко выбрасывает руки вперед и сдвоенным ударом бьет его в живот. - -- Я вижу, тебе не по нраву розы... -- задыхается Оаким. И -- он наступает на стебель. Глаза Мегры сверкают синим огнем: -- Теперь ты будешь бороться со мной? -- Да, -- говорит он, -- я научу тебя захвату, что именуется "поцелуй", -- и заключает ее в железное кольцо своих рук, прижимая к себе. Она отворачивается, но Оаким ловит губами ее губы и выпрямляется, поднимая девушку над землей. Она не может ни вздохнуть в этом кольце, ни разорвать его; и их поцелуй продолжается, пока ее силы не иссякают... Он поднимает ее на руки и бросает на ложе. Белые, алые, черные розы, музыка, пляшущие огни, сломанный цветок на траве... Огненная Ведьма роняет беззвучные слезы. Фамильяр удивлен. Ничего, он скоро поймет. Зеркало заполнено сплетением двух тел. Ведьма и фамильяр наблюдают за лучшим танцем Клада. ИНТЕРЛЮДИЯ В ДОМЕ ЖИЗНИ Осирис в Доме Жизни пьет кроваво-красное вино. Зеленый свет заполняет зал, в котором нет места ни острым, ни холодным вещам. Его трон -- в Зале Ста Гобеленов, и стены под ними невидимы. Невидим и пол под мягкостью золотистого ковра. Повелитель Дома Жизни опускает пустой стакан и встает. Пройдя через зал, он поднимает зеленый гобелен и входит в скрытую за ним нишу. Затем касается трех координатных .плат в стене, поднимает гобелен и шагает в комнату, расположенную в 348 милях к западу от Зала Ста Гобеленов на глубине 78544 футов. Комната, куда он попадает, погружена в полумрак. Но, приглядевшись, вы различили бы слабое зеленое сияние. Юноша, одетый лишь в красную набедренную повязку, застыл, скрестив ноги, на полу и не замечает Осириса. Он сидит спиной к нему, не шевелясь, не говоря ни слова. Тело у него стройное и красивое, мускулы -- как у пловца. Он бледен, темноволос и выглядит человеком, погруженным в медитацию. Вдруг напротив него зеркальным отражением возникает другой. На нем точно такая же повязка; лицо, волосы и фигура у него те же. Он и есть тот же. Юноша поднимает темные глаза от небольшого желтого кристалла, видит оранжево-зеленую, желто-черную птичью голову Осириса и шепчет: -- Мне снова это удалось... -- и тот, кто сидел спиной к Осирису, исчезает. Юноша поднимает кристалл, кладет его в полотняный мешочек и подвешивает к поясу. Встает. -- Девятисекундная фуга, -- говорит он. -- Это самое большее, на что ты сейчас способен? -- спрашивает Осирис, и голос его звучит как заигранная пластинка на слишком быстрых оборотах. -- Да, отец. -- И девять секунд удаются тебе каждый раз? -- Нет. -- Сколько времени это еще займет? -- Кто знает? Ишибака говорит, быть может, лет триста. -- Тогда ты будешь мастером? -- Может быть и так, отец. Во всех мирах не наберется и тридцати мастеров. До сегодняшнего я шел два столетия, но вспомни, как мало я мог лишь год назад. Разумеется, когда-нибудь это пойдет быстрее, сила продолжает развиваться... Осирис качает головой: -- Гор, сын мой и мститель, я хочу, чтобы ты кое -- что сделал. Будет хорошо, если ты станешь мастером фуги, но это не главное. Для выполнения миссии, что я собираюсь тебе поручить, вполне достаточно других твоих сил. -- Миссии, отец? -- Твоя мать, желая вновь обрести мое расположение и возвратиться из изгнания, сообщила мне кое-что о затеях моего коллеги. Анубис, кажется, послал нового эмиссара на Средние Миры. С тем, разумеется, чтобы разыскать того, кто так долго испытывает наше терпение и, наконец, покончить с ним. -- Это было бы неплохо, -кивает Гор, -только у шакала опять ничего не выйдет. Сколько эмиссаров он уже посылал? -- Шесть. Этот, которого он назвал Оакимом, седьмой. -- Оаким? -- Да, и эта сука, твоя мать, говорит, что он не похож на предыдущих. -- То есть? -- Наверно, Анубис не зря потратил тысячу лет. В воинском искусстве Оаким может сравниться с самим Мадраком. Он носит особый знак, какого не было ни у кого из посланцев Дома Мертвых. К тому же он способен черпать энергию прямо из поля. -- Откуда бы вдруг у Анубиса столько мудрости? -- улыбается Гор. -- Думаю, он хорошо усвоил фокусы, которые кое -- кто из бессмертных использует против нас. -- Что ты предлагаешь? Помогать ему против твоего врага? -- Нет. Знай, Гор, что кто бы ни уничтожил Принца-Который-был-Тысячей, он получит поддержку его падших ангелов -- бессмертных. Остальные примкнут, а те, кто не захочет, скоро войдут в Дом Мертвых от рук своих же собратьев. Момент сейчас подходящий. Старая преданность забыта. Бессмертные ждут нового господина, и станет им любой, кто положит конец их скитаниям. А Дом, который поддержат бессмертные, возвысится. -- Я понял тебя, отец. Ты хочешь, чтобы я нашел Принца-Который-был-Тысячей раньше Оакима и убил его во имя Жизни? -- Да, мой мститель. Ты сможешь сделать это? -- Меня тревожит, отец, что, зная мои возможности, ты все-таки задаешь этот вопрос. -- Принц не будет легкой добычей. Никто не знает, сколь велика его сила, и я не могу сказать тебе ни как он выглядит, ни где пребывает. -- Я найду его. Но, может быть, прежде, чем начать поиски, стоит уничтожить этого Оакима? -- Нет! Он на мире Блис, где сейчас как раз должна начаться чума. Но не приближайся к нему, Гор, не приближайся, пока я не скажу! У меня странные предчувствия. Мне нужно узнать, кем он был раньше... -- Зачем, могучий отец мой? Какое это имеет значение? -- Воспоминания о днях, когда я еще не имел сына, тревожат меня. Не спрашивай меня больше. -- Хорошо. -- Эта сука осмелилась давать мне советы относительно Принца. Если ты встретишься с ней во время своих странствий, не поддавайся ни на какие уговоры. Принц должен умереть. -- Мать хочет сохранить ему жизнь? Осирис кивает. -- Да, она очень любит его. Она могла сообщить нам об Оакиме только для того, чтобы уберечь от него Принца. Чтобы добиться этого, она будет лгать. Не дай себя обмануть. -- Я буду мудр. -- Тогда я посылаю тебя, Гор, сын мой и мститель, первым эмиссаром Осириса на Средние Миры. Гор склоняет голову, и Осирис, растрогавшись на мгновение, кладет на нее руку. -- Он уже мертв, -- медленно говорит Гор, -- ибо кто как не я уничтожил самого Стального Генерала? Осирис молчит. Он тоже однажды уничтожил Стального Генерала. ТЕНЬ ЧЕРНОЙ ЛОШАДИ В огромном зале Дома Мертвых на стене за троном Анубиса появляется громадная тень. Она могла бы показаться декорацией, инкрустацией или рисунком, если бы не ее абсолютная чернота, в которой скрыто нечто, обладающее глубиной беспредельности. И -- она едва заметно движется . Это тень чудовищной лошади, и неверный свет горящих по обеим сторонам трона чаш не искажает и не рассеивает ее. В огромном зале нет ничего, что могло бы отбрасывать такую тень, но окажись вы там, вы могли бы услышать слабое дыхание. С каждым выдохом пламя колеблется и вздымается вновь. Она медленно движется по залу, останавливается у трона, и там, где он только что возвышался, зияет чернота. Тень беззвучна, лишь меняет в движении свои очертания. У нее грива, хвост и четыре ноги с копытами. Опять слышится дыхание, подобное шуму органных мехов. Тень лошади поднимается на дыбы, и ее передние копыта образуют на троне рисунок косого креста. Издалека доносится звук шагов. Когда Анубис входит, по залу проносится вихрь довольного фырканья, напоминающего смех. Все смолкает, и шакалоголовый видит тень перед своим троном. ИЗМЕНЕНИЕ НАПРАВЛЕНИЯ ВОЛНЫ Прислушайтесь к звукам Блиса: вопли раздаются на Ярмарке Жизни. В павильоне для гостей обнаружено раздувшееся тело. Когда-то, оно было человеком. Теперь это прорвавшийся в дюжине мест пятнистый мешок, из которого что-то медленно вытекает на землю. Он уже начал пахнуть. Поэтому его и нашли. Визжит горничная. Визг собирает толпу. Видите, как они бродят, задавая друг другу вопрос, на который не могут ответить? Они забыли, что надо делать перед лицом смерти. Большинство из них скоро узнает это. Мегра из Калгана пробирается сквозь толпу: -- Я няня... Толпа удивляется -- няням пристало иметь дело с младенцами, а не с зловонными трупами. Ее спутник никому ничего не объясняет, но идет сквозь толпу так, словно ее нет. Коротышка в соломенной шляпе уже огородил павильон канатом и продает билеты тем, кто приходит поглазеть на останки. Негра просит высокого человека, которого зовут Оаким, остановить его. Оаким разбивает кассу и вышвыривает коротышку вон. -- Он мертв, -- говорит Негра, осматривая тело. -- Конечно, -- соглашается Оаким. После тысячи лет в Доме Мертвых он определяет это состояние быстрее любого другого. -- Давай накроем его простыней. -- Я не знаю такой болезни... -- Тогда это, должно быть, новая болезнь. -- Надо что-то сделать. Если она инфекционная, может начаться эпидемия. -- Она начнется, -- говорит Оаким. -- И люди будут умирать быстро. На Блисе их скопилось так много, что эпидемию уже ничто не остановит. Даже если лекарство будет найдено за несколько дней, эта популяция, несомненно, будет прорежена. -- К трупу нельзя подпускать людей, его надо отправить в ближайший родовспомогательный центр. -- Поздно. -- Как ты можешь быть безразличным? Это же трагедия, Оаким! -- Смерть не более трагична, чем этот вонючий мешок. Возможно, это драма, но не трагедия... Ладно, давай простыню. Она отвечает ему пощечиной, разносящейся по всему павильону, и отворачивается. Глаза Негры ищут на стене экран коммуникатора, но как только она делает к нему шаг, ее останавливает одноглазый человек в черном: -- Я уже вызвал ближайший центр. Аэрокар в пути. -- Спасибо, отец. Ты можешь убрать отсюда этих .людей? Тебя они послушаются скорее. Человек в черном кивает. Пока Оаким накрывает тело, одноглазый коротко приказывает толпе убираться, и она уходит, повинуясь его словам и посоху. -- Почему, -- Мегра вопросительно смотрит на Оакима, -- почему ты так легко обходишься со смертью? -- Потому что она есть. Она неизбежна. Я не скорблю о сорванном листе или разбивающейся волне. Не горюю о падающей звезде, когда она сгорает и гаснет. С чего мне расстраиваться? -- Лист и волна не живые! -- И люди не живые, когда они входят в Дом Мертвых, а туда в конце концов уходят все. -- Это было давно. Никто с Блиса не уходил туда многие века. Так страшно, когда жизнь завершается... -- Жизнь и смерть не так уж отличны друг от друга. -- Ты -- отклонение -- от социальной нормы! -- Мегра вновь ударяет его. -- Это оскорбление или диагноз? -интересуется он. Вопли теперь несутся с другого конца ярмарки. -- Мы должны помочь, -- спохватывается Мегра, порываясь бежать. -- Нет! -- Оаким хватает ее за запястье. -- Оставь меня! -- Боюсь, я не могу себе этого позволить. Ты не принесешь пользы, стоя над всеми трупами, которые будут здесь появляться, только сама рискуешь заболеть. А я вовсе не хочу так скоро потерять такую подружку. Пойдем-ка лучше обратно в сад, там есть все, что нужно, и мы немного отдохнем. Включим надпись "Не беспокоить"... -- ...И будем развлекаться, пока мир умирает? Ты -- чудовище! -- Разве ты не хочешь дать Блису новые жизни взамен потерянных? Она с размаху бьет его свободной рукой, заставляя упасть на калено. -- Оставь меня! -- кричит она. -- Отпустите леди, вы же видите -- она желает уйти. -- В павильоне незаметно появились два других действующих лица. Первое-это воин-священник Мод -- рак, только что выставивший оттуда толпу, а рядом с ним -- зеленобородый маг, известный людям под именем Фрамин. Оаким останавливается и в бешенстве смотрит на них. -- Кто вы такие, чтобы приказывать мне? -- Я известен как Мадрак, и некоторые называют меня Могучим. -- Мне это ни о чем не говорит. Лучшее, что ты можешь сделать, это убраться отсюда! Оаким хватает Мегру -- и силой поднимает ее на руки. -- Повторяю, отпустите леди, -- Мадрак, словно играя, заслоняет ему путь своим посохом. -- Разве я не предупредил тебя?! -- Мне тоже лучше предупредить вас. Прежде чем грубить и говорить глупости, вам надо бы было знать, что я принадлежу к бессмертным и что о силе моей наслышаны на всех Средних Мирах. Между прочим, это я уничтожил кентавра Даргота, отправив его в Дом Мертвых. Еще и сейчас слагают песни об этой битве, что продолжалась день, и ночь, и еще один день. Оаким отпускает Мегру. -- Это действительно меняет дело, бессмертный, -- я позабочусь о девушке в более подходящий момент. Скажи, бессмертный, противостоишь ли ты силам Дома Жизни и Дома Мертвых? Мадрак покусывает губу. -- Допустим, -отвечает он наконец. -- Что тебе в том? -- Я всего лишь собираюсь уничтожить тебя и твоего друга, если он тоже принадлежит к двумстам восьмидесяти трем бессмертным. Волшебник улыбается и кланяется. Негра, воспользовавшись паузой, выскальзывает из павильона. -- Леди убежала от вас, -- замечает Фрамин. -- Сейчас это уже не важно. -- Оаким делает шаг навстречу Мадраку. Посох крутится в пальцах священника, пока не превращается в сверкающий круг, затем прыгает вперед. Оаким увертывается от первого удара, но второй задевает его по плечу. Он пытается схватить посох и попадает под новый удар. Он бросается на Мадрака, но посох касается его груди и отбрасывает назад. Оаким отступает на шаг и начинает кружить вокруг своего противника. -- Как это, ты все еще стоишь? -- интересуется Фрамин. Зеленобородый остается в стороне и невозмутимо покуривает. -- Я не могу упасть, -- отвечает Оаким. Он делает резкий выпад, но Мадрак отражает и его. Затем атакует -- снова и снова -- уже воин-священник, и всякий раз Оаким не просто избегает удара, но пытается схватить посох. Наконец он останавливается и отступает на несколько шагов. -- Ну, хватит глупостей! Время против меня, а я еще должен получить свою подружку обратно. Ты хорош с этой палкой, жирный Мадрак, но теперь она тебе не поможет! Затем, слегка пригнув голову, Оаким исчезает, и Мадрак лежит на земле, а его посох валяется рядом сломанный и бесполезный. Оаким возникает из ниоткуда -- рука его поднята, как будто только что нанесла смертельный удар. Фрамин роняет сигарету, и трость прыгает у него в руках, заключая его в кольцо зеленого огня: -- Фуга! Истинный мастер фуги! И даже впередидущей! Кто же ты? -- Меня называют Оакимом. -- Откуда ты знаешь точное число бессмертных? -- Я знаю то, что я знаю, и эти огни не спасут тебя. -- Может, да, а может быть, и нет, Оаким. Но я не противостою Дому Жизни и Дому Мертвых. -- Лжешь! Ты -- бессмертный, и этого достаточно. Само бессмертие нарушает гармонию Средних Миров и противостоит Домам! -- В принципе я слишком ленив, чтобы чему-нибудь противостоять. Моя жизнь, однако, это совсем другое дело, -- глаза его вспыхивают зеленым. -- Прежде чем ты попытаешься обратить свою силу против меня, Оаким, знай, что уже слишком поздно... Он поднимает свою трость. -- Шакал или птица послали тебя -- не имеет значения, кто... Зеленые огни фонтанами летят вверх, заполняя пространство вокруг. -- Но ты не просто принесший чуму. Ты слишком хорошо подготовлен, чтобы быть кем-то меньшим, чем посланец... Павильон вокруг них исчезает, и они стоят на открытом месте посреди ярмарки. -- Знай, что до тебя Анубис посылал многих и все они потерпели неудачу... Зеленый огонь бьет вверх из его трости и зажигает в небе дугу, яркую, как сигнальная -- ракета. -- ...и двое из них пали от руки того, кто сейчас приближается... Дуга разгорается и пульсирует. -- Посмотри же на того, кто всегда приходит туда, где хаос, и чья холодная стальная рука поддерживает слабых и угнетенных!.. Он приближается, пересекая небо на спине огромного зверя из вороненого металла. У зверя восемь ног, и копыта его -- алмазы. Всадник натягивает поводья, и с каждым шагом зверь покрывает все меньшее и меньшее расстояние. -- Его называют Стальным Генералом, и он тоже мастер фуги, Оаким. Он слышит мой зов. Оаким поднимает голову вверх и смотрит на того, кто когда-то был человеком. Магия ли это Фрамина или его собственное предчувствие, но он знает, что это будет первая настоящая схватка за тысячелетие, которое он помнит. Зеленые огни падают на Мадрака, тот вздрагивает и поднимается со стоном. Восемь алмазных копыт касаются земли, и Оаким слышит далекую музыку банджо. Огненная Ведьма вызывает свою колесницу-запряженную-десятью и велит подать золотой плащ. Сегодня она отправляется по небесному пути к Кольцу, замыкающему Средние Миры. Она пройдет своими собственными, одной ей известными дорогами, чтобы показать... Туда, на миры Жизни и Смерти, миры, к которым она привыкла... Одни говорят, что имя ее -- Милосердие, другие -- что Похоть. Но непроизносимое смертными имя ее -- Псина, а тайна души ее -- прах. ...Евнух, жрец высшей касты, ставит тонкие свечи перед парой старых сандалий. ...Пес терзает грязную перчатку, видевшую много лучших столетий. ...Слепые Парны бьют по крошечной серебряной наковальне деревянными молоточками пальцев. На металле лежит полоса голубого света. МЕСТО СТРЕМЛЕНИЙ СЕРДЦА Принц-Который-был-Тысячей идет у моря и под морем. Второй разумный обитатель мира, по которому идет Принц, никак не может решить, создал ли Принц этот мир или открыл. Не может потому, что никак не решит -создает ли мудрость или только находит, а Принц мудр. Он идет вдоль берега, и следы начинаются в семи шагах за его шиной. Высоко над головой Принца висит море. Оно висит над его головой потому, что у него просто нет выбора. Мир этот устроен так, что откуда бы вы на него ни взглянули, он покажется вам висящей в космосе голубой каплей, полностью лишенной суши. Но если достаточно глубоко погрузиться в океан этого мира, то пересечешь нижнюю поверхность вод и войдешь в атмосферу планеты. Опускаясь еще ниже, достигнешь земли. Обходя эту землю, вы нашли бы другие моря -- воды под водами, висящими в небе. Океан плещется в тысяче футов над головой. Яркие рыбы снуют по его дну, как диковинные созвездия, и здесь внизу, на земле, все сверкает. Говорил же кто-то, что мир, подобный этому безымянному месту, с морем вместо неба, не может существовать. Тот, кто говорил это, -- ошибался. Положите в основу бесконечность -- остальное просто. Принц-Который-был-Тысячей уникален. Он телепортатор, а телепортаторы встречаются на Средних Мирах еще реже, чем мастера темпоральной фуги. Возможно, ой всего один такой. Он способен мгновенно перенести себя в любое место, какое только может отчетливо себе представить. А у него очень пылкое воображение. Допустим, любое место, которое вы способны вообразить, существует где-то в бесконечности; если же и Принц может подумать о нем, то он в состоянии оказаться там. Некоторые теоретики утверждают, что его видение места и желание оказаться в нем на самом деле есть акт творения. Никто не знал об этом месте прежде, и если Принц может отыскать его, тогда, возможно, в действительности он сделал так, что оно возникло. Впрочем, положите в основу бесконечность -- остальное просто. Принц не имеет ни малейшего представления о том, где находится безымянный мир, во всяком случае, по отношению к остальной Вселенной. Его это и не заботит. Он может приходить и уходить, когда пожелает, взяв с собой любого, кого бы ни пожелал. Однако он всегда приходит один, потому что хочет увидеть, ее. Свою жену Нефиту. Он стоит у моря под морем и зовет ее и ждет, когда коснется плеча легкий бриз, шепчущий в ответ его имя. Тогда Принц склоняет голову и чувствует, что на берегу он не один. -- Как обходится с тобой этот мир, любимая? -- вопрошает он. И в плеск прибоя вплетается сдавленное рыдание. -- Хорошо, -приходит ответ. -- А с тобой, мой повелитель? -- Лучше быть искренним, чем вежливым, и сказать "плохо" . -- Оно все еще плачет в ночи? -- Да. -- Я думала о тебе, когда поднималась к морю, которое ты сделал небом. Я создала птиц, чтобы не было мне в воздухе так одиноко, но их крики грубы или печальны. Что я могу сказать тебе, чтобы быть скорее вежливой, чем искренней? Что не измучена этой жизнью, которая что угодно, только не жизнь? Что не мечтаю опять быть женщиной, а не дыханием, цветом, движением? Что не жажду опять коснуться тебя и ощутить твое прикосновение? Ты заранее знаешь все, что я могу сказать. Я бы не жаловалась, но я боюсь, мой повелитель, я боюсь того безумия, что иногда находит на меня: никогда не спать, никогда не есть, никогда не почувствовать под рукой тверди... Как долго это тянется?.. -- Столетия. -- Прости меня... Я знаю, все жены во все века будут, просить о жалости у любимых, но у кого еще я могу просить ее? -- Ты сказала истину, моя Нефита. Воплотить тебя, рассеять тьму моего одиночества... Я пытался... -- Когда ты убьешь Вещь-что-плачет, ты покараешь Осириса и Анубиса? -- Конечно. -- Пожалуйста, не уничтожай их сразу, если они могут чем-то помочь мне. Даруй им снисхождение, если с их помощью я вернусь к тебе... -- Возможно. -- ...Ведь я так одинока, так хотела бы уйти отсюда... -- Ты просила планету, окруженную водой, чтобы жить. Ты просила целый мир, чтобы не страдать от одиночества. -- Я помню. Я знаю... -- Если бы Осирис не был так одержим местью, все могло быть иначе. Но теперь я должен уничтожить его, как только смогу убить Безымянное. -- Да, я знаю, я согласна. Но что Анубис?.. -- Время от времени он пытается убить меня, но это не имеет значения. Быть может, я даже Прощу его. Но не моего птицеголового ангела. Его -- никогда! Принц-Который-был-Властелином (когда-то) садится на камень и смотрит на волны, а затем вверх -на дно моря. Огни лениво колышутся над ним, вершины гор пронзают остриями глубины небесного океана. Свет тускл и бледен, кажется, что он исходит отовсюду. Принц бросает плоский камешек, и он улетает вдаль, прыгая по волнам. -- Расскажи мне еще раз о днях битвы, что гремела тысячелетие назад, -- слышит он шепот, -- о днях, когда пал тот, кто был твоим сыном и твоим отцом, -- самым могучим ройном из всех, поднимавшихся на битву за шесть человеческих рас. Принц молчит, глядя на волны. -- К чему? -- спрашивает он наконец. -- Потому что каждый раз, когда ты рассказываешь об этом, ты вновь пытаешься... -- ...чтобы потом проклинать новую неудачу, -- заканчивает Принц. -- Расскажи мне, -- робко настаивает она. Принц вздыхает, и небеса над ним ревут, и мечутся в них прозрачные рыбы. Он протягивает руку, и камешек возвращается в нее из моря. Ветер летает над морем, лаская его. Принц начинает говорить. АНГЕЛ ДОМА ОГНЯ Вверх смотрит Анубис и видит смерть. Смерть-это черная тень лошади, хотя, казалось бы нечему отбрасывать тень. Анубис смотрит, сжав посох в руках. -- Приветствую, Анубис, Ангел Дома Мертвых, -- приходит голос, глубокий и мощный, отдающийся эхом от стен огромного зала. -- Приветствую, -- мягок ответ Анубиса. -- Приветствую. Хозяин Дома Огня, Дома, которого нет больше? -- А Дом Мертвых изменился... -- Прошло немало времени, -- говорит Анубис. -- В самом деле. -- Могу я узнать, как твое здоровье? -- Не имею оснований жаловаться на него, впрочем, как и всегда. -- Могу я узнать, что привело тебя сюда? -- Можешь. Молчание. -- Я думал, ты мертв, -- говорит Анубис. -- Знаю. -- Как бы то ни было, я рад, что ты уцелел после той битвы... -- Я тоже, представь себе. . Возвращение оттуда, где я оказался после того дурацкого удара Молотом, заняло у меня немало столетий. Я отступил за пределы пространства мгновением раньше, чем Осирис нанес удар, разбивающий солнца. Это завело меня несколько дальше, чем я собирался... -- И что ты делал все это время? -- Возвращался. -- Ты, Тифон, единственный из всех богов сумел пережить удар Молота... -- Что ты хочешь этим сказать? -- Что Сет-Разрушитель, твой отец, умер в той битве. -- АЙиии!!! Анубис затыкает уши и зажмуривается. Посох падает на пол. Но этот душераздирающий крик, звенящий в зале, крик одновременно человека и зверя, больно слышать даже так. Когда наступает молчание, Анубис открывает глаза и опускает руки. Тень сейчас меньше и ближе. -- А Безымянное мертво? -- Не знаю. -- А что твой хозяин -- Тот? -- тень приближается. -- Повелитель Жизни и Смерти отрекся и удалимся за пределы Средних Миров. -- В это трудно поверить. Анубис пожимает плечами. -- Это жизнь. И смерть. -- И что его заставило отречься? -- Не знаю. -- Где отыскать его? -- Не знаю. -- Немногое же ты знаешь, Ангел. Теперь скажи мне, кто правит в отсутствие моего брата и твоего хозяина? -- Что ты имеешь в виду? -- Слушай, пес, ты прожил достаточно долго, чтобы понимать простые вопросы. Кто управляет волнами Энергий? -- Дом Жизни и Дом Мертвых, разумеется. -- Действительно, разумеется! И кто в Доме Жизни? -- Осирис. -- Та-а-ак... Тень становится на дыбы и растет. -- Запомни, пес, -- говорит Тифон, черная тень на троне, -я подозреваю заговор -- но никогда не убиваю лишь по подозрению. Чувствую, правда, что здесь что-то не так. Мертвый отец не отмщен. Если ты не лжешь, отрекся брат... Ты должен отвечать мне быстро и без раздумий. Можешь сказать даже больше, чем собирался. Слушай еще: я знаю, что никого на свете ты не боишься так, как меня, ты всегда боялся тени лошади -- и не зря. Если эта тень упадет на тебя, Ангел, ты перестанешь существовать. Полностью. И это случится, если ты замешан хоть в чем-то. Я ясно говорю? -- Да, могучий Тифон. Ты единственный из богов, кого я почитаю... В тот же миг Анубис прыгает с воем, и в правой руке у него сверкает уздечка. Тень копыта ударяет рядом с ним, падает на серебро уздечки, и та исчезает, а Анубис в ужасе простирается на полу. -- Ты дурак, Ангел! Зачем ты пытался связать меня? -- Только потому, что ты заставил меня опасаться за мою жизнь, Повелитель! -- Не вставай! Не шевелись, иначе превратишься в ничто! Ты мог опасаться меня, только если в чем-то виновен. -- Нет! Я боялся, что ты можешь неверно истолковать мои слова и ударить. Я не хочу превращаться в ничто и старался связать тебя лишь для того, чтобы удержать, пока я не рассказал тебе все. На первый взгляд, Повелитель, я могу показаться виновным... Тень снова движется. Она касается правой руки Анубиса, и рука высыхает. . -- Ты никогда не заменишь руку, которую посмел поднять на меня, шакал! Пересади новую, и она высохнет тоже. Поставь руку из металла, и она откажется служить. Для пакостей тебе достаточно одной руки. Я найду доказательства -- все доказательства -- сам. Если ты виновен, а я думаю, что ты виновен, я буду тебе и судьей, и палачом. Ни уздечка из серебра, ни золотые поводья не могут остановить Тифона, запомни это. И знай, что если моя тень пройдет по тебе, то даже пыли не останется. Скоро я вернусь в Дом Мертвых, и если что-нибудь будет не в порядке, на твое место найдется новая шавка!.. По черному силуэту змеится огонь. Тень лошади встает на дыбы, словно собирается ударить снова, пламя слепяще вспыхивает, и Анубис остается один на плитах огромного зала. Он медленно встает и притягивает левой рукой посох. Красный язык вываливается из пасти, и Анубис шатаясь идет к своему трону. Мерцающее окно возникает перед ним в воздухе, и он смотрит на Повелителя Жизни. -- Осирис! -- говорит он. -- Дьявол жив! -- Что случилось? -- приходит ответ. -- Сегодня ночью тень лошади была здесь. -- Плохо... Особенно сейчас, когда ты послал нового эмиссара. -- Как ты узнал? -- У меня есть свои способы. Но я сделал то же самое -- в первый раз. Это мой сын, Гор. Надеюсь, что смогу отозвать его вовремя. -- Да, он всегда мне нравился. -- А что с твоим эмиссаром? -- Я не стану его отзывать. Хотел бы я посмотреть, как Тифон попытается уничтожить его. -- Этот твой Оаким -- кто он на самом деле? Кем был? -- Оставим это. -- Если он тот, кем, я думаю, он может быть, -- а ты знаешь, кого я имею в виду -- отзови его, или между нами никогда не будет мира...