Роджер Желязны, Томас Т. Томас. Вспышка  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗА ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ ЛЕТ ДО ВСПЫШКИ *  День восстает на краю небес, о, Атон, Устроитель жизни земной. Земли ты поишь славой своей, Зачав на востоке зарю... Великий, сияющий из вышины Ты, кто лучи посылает для света земного Света созданий твоих. Ты словно Ра, охвативший всякую вещь, Напоивший любовью ее. Далекий, ты делишь с нами свой свет, Шагая по небу поступью дней Из "Гимна Солнцу" фараона Аменхотепа IV (позднее Эхнатона) 1 СВЯЗУЮЩИЙ МОСТ Пим! Пим! Пим! Пим! Или любой иной звук, который могут испустить два ядра водорода, два голых протона, беспрерывно сталкивающихся при давлении в двести миллиардов атмосфер и температуре пятнадцать миллионов градусов Кельвина. Именно такое давление и температуру таят в своих недрах желтые звезды Г-класса. Стоит оговориться, что величины, которыми определяются параметры звезд, имеют отношение лишь к небольшому стабильному периоду времени на маленькой зеленой планете, вращающейся в ста пятидесяти миллионах километров от поверхности такой звезды. Пим! Пим! Пим! Пим! Под таким давлением и температурой протоны являют собой крохотные твердые ядрышки, каждое из которых составлено из кварков, разнообразных по форме и весьма непростых. В зависимости от вашей точки зрения, вы можете считать кварки или строительным материалом, или переходным этапом между материей и энергией. В любом случае, выбор за вами. Поскольку протоны обладают положительным зарядом - опять же термин, используемый лишь в земных лабораториях или при описании электрической цепи - и поскольку одноименные частицы отталкиваются друг от друга с силой, превосходящей человеческое понимание, протоны после столкновения немедленно разлетаются в разные стороны. Стоит заметить, что каждый протон в среднем должен сорок триллионов раз столкнуться с себе подобным, прежде, чем что-либо может произойти. При частоте столкновений сто миллионов в секунду, под огромным давлением и невероятной температурой, в среднем один протон из ядра звезды может раз в четырнадцать миллиардов лет изменить свою физическую структуру, а такой промежуток времени в три раза превышает возможную продолжительность жизни звезды. Посему затерявшийся в недрах звезды обычный протон скорее всего будет вести напряженную, но небогатую событиями жизнь, прыгая словно теннисный мячик. Однако один раз в сорок триллионов лет, два протона при столкновении соединятся. Один из них испустит позитрон (или положительно заряженный электрон) и нейтрино, похожее на фрагмент субатомного соединительного вещества, превратившись в нейтрон. Поскольку позитивно и нейтрально заряженные частицы могут держаться вместе, они образуют ядро дейтерия, или "тяжелого" водорода, так как к ядру добавился нежданный нейтрон. Всякий может предположить, что если уж слияние протонов столь диковинная вещь, следующим этапом непременно будет их распад. И действительно, в одну стомиллионную долю секунды ядро дейтерия с веселым стуком разлетится. Нейтрон, прорвавшись сквозь густые ряды окружающих частиц, настигнет позитрон и нейтрино, которые за столь небольшой отрезок времени не успеют убежать далеко, подберет беглецов и продолжит жить как полноправный протон. Но этого не будет. Союз протона и нейтрона длится около шести секунд, или всего-навсего шестьсот миллионов столкновений, пока к ним не присоединится еще один протон. БАМ! При столкновении частицы не изменятся, однако испустят заряд энергии: нейтральный, лишенный массы фотон, пульсирующий на высоких частотах гамма-излучения. Фотон полетит своим путем, оторвавшись от вновь образовавшегося ядра "легкого" гелия, ибо до нормальной структуры ему недостает одного нейтрона. В это же время испущенный фотон, похожий на излучение гамма-луча, не примет больше участия в различных комбинациях. Отпущенный на свободу во время первого столкновения позитрон скоро столкнется со свободным электроном из плазменного поля и исчезнет вместе с ним. В ходе аннигиляции еще парочка фотонов, излучающих гамма-радиацию электромагнитного спектра, отправятся в путешествие. Итак, пока внутри звездного ядра шесть протонов образуют в течение долгого срока ядро гелия и два свободных протона, на волю попадут три заряженных мощной энергией фотона. Три искорки света вспыхнут на значительном расстоянии и в разных временных интервалах среди триллионов прочих столкновений, не испускающих зарядов энергии, подобных сакраментальному "Пим!" Эти искорки затеряются в толще настолько густой и темной материи, что сами атомы растеряют там электронные облака и поплывут подобно кинетической плазме. Разве вы не знаете, что ядро желтой звезды Г-типа темнее, чем самая темная точка пространства? Темнее, но не холоднее. На своем пути три энергетических фотона добавят свое тепло к жару звезды, отталкиваясь от протонов и легких ядер гелия. У хаотично движущихся фотонов нет определенного направления движения. Каждый фотон ударяется и отскакивает от больших частиц, или, говоря научным языком, поглощается и мгновенно испускается подобно сумасшедшему танцору, рвущемуся к двери. Ввиду отсутствия цели ни один из них не может выскользнуть из вихря частиц и отойти в сторонку. Каждый фотон проходит путь величиной с долю сантиметра (еще один термин, применимый только к Земле) до столкновения с новой частицей и отскока в другом направлении. Хотя ни один из фотонов не помышляет покинуть ядро звезды и направится в верхние слои, малая часть из них именно так и поступает, являясь представителями "исходящей" энергии, то есть объема теплоты, превышающего необходимый уровень для поддержания давления и удержания звездного ядра от коллапса под грузом гравитации верхних слоев. Эти несколько вырвавшихся фотонов покидают мельтешащий хоровод и устремляются к поверхности звезды. Попав в густые темные слои звездной материи над ядром, каждый фотон продолжает игру лицедейства и перевоплощения, делая шаг вперед и два назад. По мере проникновения в более холодные слои, фотон теряет часть своей энергии, и частота вибраций в среднем становится меньше, а длина волны - больше. Некоторые фотоны, хотя, конечно, не все, могут сохранять свой потенциал достаточно долго. В целом, гамма-лучи ядра звезды превращается в средних слоях в рентгеновские, затем в ультрафиолетовые и становятся на поверхности видимым светом, говоря земным языком. В двух третях пути до звездной поверхности, звездные газы охлаждаются с пятнадцати миллионов градусов до двух. Эти холодные газы становятся практически светонепроницаемыми, поэтому расстояние, проходимое фотоном во время своих превращений, становится для нас несущественным. В то же время в данной области разнос температур между глубинными и поверхностными слоями значительно увеличивается, да и более холодные газы в этой сфере менее густы, а значит и менее стабильны. Таким образом, горячая материя из звездных недр поднимается ввысь, подобно пузырькам на поверхности кипящей воды. Этот процесс называется конвекция и суть его в том, что более холодная и сравнительно менее густая материя в поверхностном слое звезды оседает вниз, в нескончаемое бурление. Итак, в густом поле внутри звезды фотоны перестают двигаться скачками, сантиметр за сантиметром, а вместе с резвящимися атомами поднимаются в конвекционный слой, словно на скоростном лифте, едущем к солнечной поверхности. Всякий фотон, или, будем точны, трек постоянно испускаемых и поглощаемых фотонов, тратит около десяти миллионов лет на путь от первоначального столкновения-слияния до исчезновения видимым светом с поверхности звезды. Все это долгое время фотон путешествует вверх-вниз по глубинным слоям и за более короткий период поднимается вверх в темных колоннах кипящих газов, не прикладывая никаких усилий. Достигнув звездной поверхности, эти колонны, похожие на блистающие перед грозой молнии или на пузырьки на поверхности каши, определяют облик звезды. Вздымающиеся фонтаны газа расширяются в грибовидные шапки размером с земной штат Техас. Пребывая в непрерывном движении, колонны выбрасывают сгустки горячих газов, подпитывающих хромосферу и создают вокруг активные магнитные районы, контролирующие форму сверхжаркой солнечной короны. В двух словах можно сказать, что выпуклые на поверхности колонны вздымающегося газа управляют рассеивающимся потоком электромагнитных энергий, наиболее опасных для населения маленькой звездной планеты. Если бы не движения конвекционных слоев под поверхностью, звезда испускала бы свою энергию в едином, неразрывном и однородном свечении. Именно так, кстати, в течение тысячелетий человечество представляло себе "дневную звезду", их Солнце, их бога Атона, единым, неизменным маяком, постоянным в добросердечии, нерушимым в изменениях, вечным в даровании энергии, постоянным в своей любви. Естественно, они заблуждались. Пам! Пам! Пам! Пам! Первоначальное столкновение одного протона с другим - событие, случающееся раз в сорок триллионов лет, а возникновение позитрона и трех странствующих фотонов - всего-навсего обыденное явление внутри солнечного ядра. Это лишь среднее из всех возможных взаимодействий. Движение отдельных частиц и фотонов отслеживается вероятностью, наукой, которую будут активно изучать в будущем на маленьком зеленом шарике. Вероятность и законы относительности гласят, что за все время существования Вселенной максимальные и минимальные вершины сходятся и взаимно уничтожают друг друга, приводя все возможные явления к удобному и стабильному среднему спирали развития. Но это всего лишь одна из картин реальности, рабочее концептуальное определение, а не сама реальность. Здесь и там, вчера и сегодня каркас реальности рушится. Порою реальный мир оказывается значительно шире и глубже по сравнению со сбалансированным центром. В каком-то месте и времени весь долгий путь развития Вселенной вдруг оказывается позабытым. Все возрастающее количество начальных столкновений дает жизнь значительно большему количеству ядер дейтерия и свободным фотонам, нежели один раз в сорок триллионов триллионов лет. В таком случае последствия могут оказаться скоротечными и непредсказуемыми. Бам! Бам! Бам! Бам! И тут начинается нечто необычное. 2 Новости! Хорошие новости! Добрые вести! Сенсационные известия! Среди конвекционных сот в верхних слоях солнечной атмосферы скользит существо, похожее на мыльный пузырек. Сохраняя равновесие, оно движется по вздымающимся колоннам перегретого газа и низвергающимся потокам газов свежеохлажденных. Конечно же, атмосфера не похожа на газ, состоящий из свободно плавающих атомов и молекул. При температуре порядка пяти тысяч восьмисот градусов солнечная фотосфера оказывается слишком горячей. Повинуясь действию температуры, простые молекулы теряют атомную структуру и превращаются в плазму, поток заряженных частиц: ионы, положительно заряженные протоны и ядра водорода, отрицательно заряженные электроны. Весь этот колышущийся поток испытывает постоянное давление мощных энергетических фотонов, и фотосфера являет собой симбиоз активности и накопленного потенциала. Тепло! Поток! Энергия! Подъем! Сквозь доносящийся из конвекционной зоны плазменный гул, похожий на рев реактивного двигателя или пожарную сирену, на сверхзвуковых частотах слышится голос существа. Эти пульсирующие крики не что иное, как пузырьки, ритмично вырывающиеся из сравнительно легкой по весу плазмы. Непостижимо, как в этом аду может что-то существовать. Однако между густым, жарким, гамма-излучающим ядром и тонкой, горячей короной видимого света лежит достаточно стабильная область. Порой притяжение друг к другу положительно и отрицательно заряженных ионов может перевесить взаимную неприязнь давления и тепла. Электроны и протоны, положительные и отрицательные частицы соединяются в постоянном заряде, не похожие ни на атомную решетку, ни на жидкую плазму. Для вашего удобства назовем это явление союзом потенциалов и влияний, а существо - "плазмотом". Плазмоты представляют собой магнитные поля различных конфигураций, вихрем несущиеся через солнечную атмосферу. Возникнув, эти ионные переплетения образуют мембраны и конверты, тихие заводи в бушующем океане гамма-энергий, магнитного течения и конвекционного потока. Плазмоты, таким образом, создают настоящие гавани большей или меньшей густоты, достигая устойчивого положения в этом зыбком массиве. В зависимости от природы возникновения, плазмоты движутся или с помощью сжатия и раздувания гофрированных мембран или помогают себе ударами ионного "кнута". В глубине достаточно спокойных плазмотных конвертов появляются и растут более изысканные структуры. Глубокая тишина, царящая в "карманах", вызывает к жизни закодированные последовательности, да - нет, туда - обратно, которые поддерживают жизнедеятельность сложной информационной матрицы. Группы захваченных протонов прерывают и уточняют цифровые величины, придавая им значение и смысл. Свободный поток энергии гамма-излучения, поднимающийся снизу, возбуждает закодированные последовательности, пропускает сквозь них электронные указатели и напрямую управляет процессом сознания. Плазмоты суть существа чистого, искрящегося знания и обладают только движением и голосом, чья жизненная цель - скользить по полному опасностей и наслаждений миру и обмениваться новостями, чтобы собратья могли услышать и ответить. Холод! Поток! Падение! Опасность! Нет для плазмота наслаждения выше, чем скользить в поднимающихся теплых, наполненных энергией течениях по бокам вздымающейся колонны газа, а наибольшая опасность таится в узких районах с каждой стороны. Забираться слишком глубоко в колонну, отыскивая ее светящееся ядро опасно, это может повлечь разрыв нежных мембран и кармашков плазмота. Колышущийся фонтан перепадов давления ведет к увеличению скорости движения и неминуемой гибели. С другой стороны, если уйти слишком далеко от колонны, то можно угодить в направленный книзу поток охлажденной материи, текущей между движущимися вверх зернистыми сотами. Подобные конвекционные потоки могут увлечь плазмота вглубь, к ядру звезды, где высокая температура и давление разорвут его нежную магнитно-направленную структуру. Вот почему плазмоты, подобно верещащим дельфинам умеренных широт, исследуют гексагональные границы конвекционных фонтанов. Они проплывают по ним, предупреждая друг друга об опасностях на своем пути. Сюда! Чувствуй! Расширяйся! Радуйся! Словно киты и дельфины, плазмоты резвятся в фотосфере, не зная равных себе. Их формы существования поражают воображение: здесь и пульсирующие мешки, и развевающиеся кнуты, и реактивные струи с одной стороны; малоподвижные мехи, наполненные сложной математической логикой и необычайно активные пузыри без всякой логики вообще - с другой. Плазмотов роднит то, что все они сходятся друг с другом, жизнеспособны, по-своему исключительны и всегда готовы прийти на помощь друг другу. Плазмоты не строят семейный очаг и не объединяются в кланы, не создают государства или органы управления. У них нет никаких обязательств, нет секретов, отсутствует религия. Они не занимаются магией, не вступают в продолжительные отношения, не считая восторженных минут знакомства. Никто никогда не видел, чтобы один плазмот дал жизнь другому, расщепляясь или соединяясь. Ни один из них не обладает способностью возрождаться, не может умереть от старости, по болезни или в результате стрессов повседневной жизни. Они вообще не умирают, разве что только по беспечности могут погибнуть от неожиданного разрыва или пропасть в глубинах под действием давления и жара. На солнце не существует никого, подобного им. Нет никаких плазмотов, устаревших или неудачливых, нет и возможности появления более многообещающих плазмотов будущего. Этим простым существам угрожает только падение и разрыв на безопасной тропинке по обеим сторонам пропасти. Плазмоты не наблюдают признаков эволюции и не имеют ни малейшего понятия, как и откуда они появились на свет. Подобно дельфинам и китам в своей окружающей среде они неповторимы. Вдумчивый наблюдатель мог бы предположить, что предки плазмотов могли появиться в иное время и в ином месте. Пусть даже это так, плазмоты не помнят ничего подобного, они лишь плывут вперед, распевая веселые песни. 3 НА ЗЕЛЕНОЙ ПЛАНЕТЕ Рамапитек Австралопитек Питекантроп прямоходящий Неандерталец ВОСТОЧНАЯ АФРИКА, ОКОЛО МИЛЛИОНА ЛЕТ ДО Н.Э. Га-а заметила движущуюся по земле ящерицу. Она знала, что по деревьям ей значительно удобнее перемещаться, а с помощью цепких и сильных пальцев, помогающих карабкаться, обезьяна могла практически порхать с ветки на ветку. Однако ящерица была на земле, под покровом листьев, и Га-а вовсе не хотела, чтобы та убежала. Ящерицы были вкусной пищей, но умели зарываться в листья и исчезать, поэтому ей требовалось поймать пресмыкающееся на земле и не дать ему ускользнуть. Рывок вправо, влево; ящерица бежала быстро. Она знала, что за ней гонятся и торопилась изо всех сил, так что преследовательнице тоже пришлось ускорить шаги. Ящерица скользнула под полог кустарников, и Га-а принялась с помощью мощных рук продираться сквозь ветки, расчищая себе дорогу. Ее большие, широко расставленные глаза, привыкшие к полумраку тенистых лесов, различали мельчайшие оттенки цветов, позволяя отыскать зеленовато-серою ящерицу на фоне листвы. Глубоко посаженные и оттопыренные уши, привыкшие к шелесту деревьев в лесной чащобе, ловили шорох когтей ящерицы, сливающийся с трепетом листьев, и лишь только вздернутый нос, не привыкший к запахам, ничего не мог поведать о возможном пути беглеца. К тому же, то ли ящерицы сами не имеют резкого запаха, то ли нет особой разницы между их запахом и запахом листьев, поэтому Га-а следовала за жертвой, доверяя лишь зрению и слуху. Пробившись сквозь низкорослый кустарник, обезьяна почувствовала под ногами твердую почву. Га-а не могла понять, по-прежнему ли ящерица впереди или она уже обогнала ее, поскольку та скользила в глубине кустов, двигаясь медленно, почти неслышно. Воздух вокруг стал ярче, жарче... белее. Соленый пот, напоминающий по вкусу кровь, тек по лицу и губам. Вкус пота напомнил Га-а о свежей ящерице, и она отодвинула ветку, рванулась было вперед, но вдруг остановилась как вкопанная. Мир был по-прежнему зеленым, только теперь он стал горячим, отливающим белизной. Кустарник перешел в колючие растения, на которые Га-а порой натыкалась во время своих лесных странствий. Насколько могли различить ее глаза, перед ней простиралось нескончаемое море трав, склонявшихся под порывами ветра, который здесь, на равнине, дул в полную силу. Га-а прикрыла длинными, корявыми пальцами глаза, защищаясь от нестерпимого света. Похожее случалось с ней, когда она взбиралась на макушку дерева, где тонкие пружинящие ветки не могли ее удержать, где ослепительный свет ниспадал на зелень леса, а ветер пел оглушительную, страстную, громоподобную песню, поражая уши Га-а. Обезьяна слегка раздвинула пальцы. Свет по-прежнему был нестерпим, однако теперь она могла кое-что различить. Невдалеке серым пятном на фоне ярко-зеленых склонившихся трав виднелась ящерица, бежавшая по стелющимся колючкам, в то время как шорох сухого ветра скрадывал ее шаги. Ящерица остановилась, будто догадываясь о своей победе. Привстав на мгновение на задние лапы, она обернулась и высунула язык, после чего потрусила дальше, опираясь на задние лапы, словно набравшись сил и храбрости у яркого света. Га-а взглянула вверх, на полоску неба, такого огромного и ярко-голубого. Одну сторону небосвода загораживали деревья, но огромный кусок был доступен взору. В лесу она могла видеть лишь небольшие островки неба, появлявшиеся, когда порыв ветра разрывал лесной частокол. Где-то высоко на небе было что-то еще, но туда Га-а даже не могла взглянуть. Свет был слишком ярок, ослепительно бел и непереносим для нежных, широко расставленных глаз. Ящеру сияние было нипочем, а вот обезьяну оно напугало. Га-а отняла руку от глаз, повернулась и принялась ломиться сквозь кусты обратно, растворившись в приветливом сумраке леса, который был ее настоящим. Но не будущим. Оградили решеткой собак и козлов круторогих Насадили на полях золотистую рожь и ячмень Под ярмо подвели вольных прежде коней и быков Взяли пряжу, свивая одежды себе. ПАРСУМАШ, ОКОЛО 6500 Г. ДО Н.Э. Хаддад наблюдал, как его помощники перетирают зеленые глыбы в пыль. Сдерживая дыхание, он считал торжественные удары пестов по каменной залежи. Гладкая коричневая кожа на руках то сжималась, то разглаживалась, растягивались сухожилия, вздымались и пучились вены на руках, дробивших малахитовые глыбы. Только когда зеленая крошка становилась похожей на речной песок, можно было начинать следующий этап.. Рабы принесли сосуды с углем - деревом, пережигаемым под землей так, что хрупкая белая древесина превращалась в черные куски. Эти куски также следовало растереть в пыль. Рабы принялись бросать пригоршни угля в малахитовую крошку, в то время как помощники не прекращали свой труд. Когда Хаддад убедился, что все сделано правильно, он отправил подручных за тростниковыми трубками, а рабы побежали принести факелы из смолистой сосны. Вдох через открытый рот, выдох в пустую трубку. Помощники осторожно выдыхали свою жизненную силу в тростники, чьи концы были зарыты в темно-зеленую смесь по краям ямы, пока факельщики водили горящими ветками над рассыпанной крошкой. Небольшие искорки огня взлетали вверх. Рабы опускали факелы ниже, и смесь мало-помалу занялась. Раздувавшие вскоре начали надувать щеки и морщить брови, пытаясь сдержать текший по лицам пот. Один из них начал дышать слабее. Взглянув на помощника, Хаддад заметил, как глаза несчастного сошлись у переносицы, рот искривился, а руки свело судорогой. Хаддад нетерпеливо кивнул стоявшему поодаль сменщику. Тот быстро отвел ослабевшего в сторону, взял тростинку в рот и принялся дуть. Прошло несколько мгновений, и вдруг вся яма превратилась в море огня. Каждый раз все именно так и происходило, но лишь один Хаддад понимал и руководил действием, ибо был единственным, кто ведал, сколько нужно смешать горстей угля и малахита, сколько сделать ударов, вдохов и какое количество факелов следует зажечь. Его знание дополняло магию. Вода поила земные травы, крася их в зеленый цвет, цвет жизни. Палящее с небосвода красное солнце - еще один живой цвет - сушило траву на лугах, делая ее коричневой и бледной, как сама смерть. Искры от речных скал воспламеняли сухую траву, горевшую ярко-желтым цветом, подобным солнцу. Дожди орошали лесные деревья, даря зеленый цвет жизни, в то время как желтый огонь метил их черным мертвым цветом. Малахитовый камень из земных недр был окрашен в зеленый цвет, цвет жизни. Будучи смешан с мертвым деревом, в присутствии дыхания людей и желтого огня, он давал жизнь новой вещи, красной как солнце. Как жизнь. Таков был принцип: жизнь и смерть, дыхание и тело в нескончаемом круговороте под вечным сиянием солнца. Нахмурив брови, Хаддад сосредоточил внимание на горящей смеси. В ожидании и надеждах он молил о ниспослании чуда и всякий раз замирал от восторга. Готово! Разложение и смерть рассеялись вместе с густым дымом. В глубине воронки остался ряд мерцающих шариков, светившихся сначала желтым, как утреннее солнце, затем красным, подобно солнцу заката. Пока помощники продолжали разгонять последние клубы дыма, шарики, словно живые, заскользили по гладкому камню, сливаясь в шары красно-желтого цвета. Вдох - выдох, вдох - выдох; помощники продолжали раздувать огонь, которого больше не было. Восставшие ото сна солнцеподобные шары слились в одну красноватую глыбу. Когда все, как по команде, прекратили дуть и вытащили трубки, глыба расширилась и потемнела. Однако ее темнота была обманчивой, насколько мог судить Хаддад. Когда глыба остынет, он сможет подобрать эту "огненную скалу" и бить ею по камню, придавая различные формы, в отличие от всех прочих веществ, которые удавалось ему получать. И что удивительно, придать им форму окажется легче, чем обломку кремня или ракушечника, и она будет держаться дольше, нежели у костяных и роговых изделий. Хаддад сможет резать камень на нити, не уступающие по мягкости овечьему руну, но значительно более крепкие. Он сможет ваять куски орнамента, кубки и чаши, смеющиеся лица. И что за диво: чем больше Хаддад работал с металлом, тем он становился ярче, краснее. Он сиял и светился как нечто необыкновенное, уступая в блеске лишь отражению заходящего солнца на поверхности реки. Настоящее волшебство, и Хаддад необычайно этим гордился. Пройдет другая тысяча лет, пока далекие потомки Хаддада не начнут эксперименты с пришедшими к ним из глубины веков чародейством. Они будут смешивать различные виды песка и камня с малахитом, меняя круговорот жизни и смерти. В результате опытов один ремесленник получит олово - белый, мягкий металл, еще более бесполезный, чем созданная волшебством Хаддада медь. Примешанный, однако, в нужной пропорции - примерно от пяти до двадцати процентов - белый металл укрепит и усилит медь, создав надежный и твердый сплав, который потомки Хаддада назовут "бронзой". С новым металлом окажется труднее иметь дело, чем с прочими, и от него невозможно будет добиться ярко-красного солнцеподобного цвета. Однако всего через несколько лет другой из потомков чародея обнаружит, с какой легкостью можно делать бронзовые лезвия. И тут-то все и начнется. Завоевание Египта кочевниками-гиксосами Завоевание Индии народом ариев Завоевание Британии кельтскими племенами Завоевание Греции ахейской знатью ФИВЫ, 1374 Г. ДО Н.Э. Если он ошибается, то Великий Осирис непременно уничтожит его или отдаст живым на растерзание богу Анубису с головой шакала. Удобно разложившись в тени, Аменхотеп скользил взглядом по внутреннему дворику дворца. Три женщины играли на залитой солнцем площадке из утрамбованного песка. У каждой в руке было по три кожаных мячика, набитых опилками и перетянутых бечевкой. Размеры связки были примерно с кисть фараона. Женщины старались подбросить мячи вверх как можно более изощренно, то скрещивая руки, то подпрыгивая и ударяя по мячам ногой. Целью игры, как показалось Аменхотепу, было поймать все мячи. Любая, кому это сделать не удавалось, покорно склоняла спину и возила на себе более удачливую товарку. Девушки бросали в воздух мячи до тех пор, пока одна из них не промахивалась, и, таким образом, становилась мишенью для насмешек победительниц. Беззаботные женские игры. Под прямым всевидящим оком солнца. Аменхотепа учили, что боги его земли различны и велики числом, подобно летающим шарам. У них было много сложных и разнообразных обязанностей, вроде игры в метание шаров, по которым можно ударить ногой или бросить, скрестив руки. Наказания в их делах были также замысловаты, как езда верхом на проигравшем. Так повелось исстари, ибо Хем, земля, разделяемая рекой и наводнениями, была сложно устроена и нуждалась в умелых и хитроумных стражах. Таким был Осирис, правитель подземного мира, которого убил его брат Сет и разбросал куски тела убитого в четырнадцати заветных уголках земли и чья сестра-жена Изида вернула Осириса к жизни, собрав его заново. Чей сын Гор, в свою очередь, убил Сета и стал правителем разделенной земли, а его потомки через много веков дали жизнь самому Аменхотепу. Но если боги и впрямь разделены как тело Осириса, как союзы Изиды и Гора, Анубиса и Маат, Сета и Нут, то тогда и мир должен быть разделен подобно пустыне и полям со злаками, подобно тому, как противоположны два берега реки, как земля и вода. Однако Аменхотеп знал, что это не так. Разве может человек ступить с мокрых полей на песок пустыни, не коснувшись земли? Разве каждый год не разливается великим половодьем река, закрывая землю своим телом? Разве может человек войти в воду с берега реки и идти, опускаясь все ниже и ниже, оставаясь при этом на твердой земле? Разве в далеком море не безбрежны глубины, и разве не слышат моряки, с каким бульканьем уходят под воду якорные камни? Земля едина, будь на ней засуха или наводнение. Чаша земли и водный поток созданы для людей, для работы, отдыха и развлечений. Небесный купол со звездной рекой служат солнцу, когда оно встает и освещает землю, или когда ложится спать и гасит лампаду дня. Земля и люди смертны и разделены, но солнце и небеса едины и бессмертны. Как ходит под рекой и гладью моря земля, также восходит над землей небо. Солнце путешествует по небу, пока не исчезает в ночи. Таким образом, день и ночь суть единство, кажущееся делимым лишь потому, что солнце на некоторое время скрывается из глаз. Только солнце нетленно и неизменно, только оно обладает неизмеримым могуществом. Сияющее как Атон, оно благосклонно своим изобилием, даруя жизнь зеленым росткам земли. Оно страшно своим жаром, вызывая к жизни трупных мух из сделанного не по правилам захоронения. Благодаря его силе поднимается вода в реке и страдает от засухи земля, а в час когда оно прячется от мира, веки людей смежает сон, посылая их на время в страну загробного мира. Аменхотеп уже давно осознавал это, но ясность мысли пришла к нему только сейчас. Новая идея противоречила всему, чему учили его отец и жрецы. Прежние боги словно отступали в тень, давая дорогу новым образам. Единственно, что если Аменхотеп заблуждается, то Осирис пожрет его с кровожадной улыбкой и, возможно, не станет даже дожидаться, пока фараон умрет и предстанет перед его судилищем. А раз так, то благоразумный человек, сколь бы ни был он уверен в новооткрытой мудрости, не посчитает излишним принять меры предосторожности, дабы оградить себя от злых козней. Любой крестьянин на его полях может замазать грязью табличку на двери, представиться жрецам под иным именем и отправиться в другой город, затерявшись в людской толпе. Взяв другое имя, такой человек избегнет гнева нерукотворных богов. Но имя фараона красуется везде. Знак Аменхотепа-отца, а ныне Аменхотепа-сына выгравирован на стенах всех храмов и выбит на каждой стелле у перекрестка, на всяком рынке. Что остается делать фараону? Изменить имя. Он должен принять новое имя, соответствующее его новой вере, приносящее удачу и покровительство со стороны бога. Он назовет себя "Угодный Атону" и сим снискает покровительство и помощь верховного владыки. А чтобы довершить преображение, фараон повелит вычеркнуть старое имя и написать новое на каждом свитке папируса, на каждом камне и стелле. Тогда старые боги, несотворимые, будут повсюду искать Аменхотепа и никогда не смогут его найти. Безусловно, такие изменения повлекут громадную работу по переписыванию и переделкам. Но разве нет у фараона рабов в подчинении? Разве не будут жители Хема поражены дерзкой грандиозностью усилий? Безусловно, придется менять и символы на стенах храмов, слегка их подпортив повторным гравированием. Но разве фараон не владеет руками каменщиков? Им просто придется выбить надпись на камне немного в глубине, тогда новое имя "Эхнатон" отбросит длинную тень, благословение, которое Атон дал фараону. Да будет так. Персидская империя Империя Афин Империя Карфагена Римская империя РИМ, 477 Г. Н.Э. Родерик застал Беовина, когда тот крушил нос статуе. - Пошли, там еще осталось золото, - позвал Родерик друга. - К тому же Аларих нашел храм, который хочет снести, и нам понадобятся твои сильные руки. Беовин поднял глаза: - Сейчас. Хочу закончить. Он установил бюст слегка под углом, так, чтобы линия шеи и вертикальная грань камня составляли одну прямую. Беовин скептически измерил угол. - Все должно быть точно, - заметил он, приподняв боевой топор и выставив вперед лезвие. Если бы самому Родерику понадобилось расколоть статую, он ударил бы с размаху, не утруждая себя стаскиванием статуи с пьедестала. Хватило бы одного хорошего удара, чтобы все сооружение содрогнулось. А если нужно разбить нос, как это делает Беовин, то можно просто ударить сбоку. - Почему тебя так занимают лица римлян? - спросил как-то Родерик у друга. - И почему именно носы, а не, скажем, глаза, уши или губы? Беовин помолчал, обдумывая ответ. - Однажды кто-то найдет эти статуи, - наконец ответил он, - может быть, то будет друг или родственник, а может быть кто-то, ничего о них не знающий... Представь себе всех этих цезарей с отбитыми носами, - Беовин сжал пальцами нос. - И ТАГДА АНИ БУДУТ ГАВАРИТЬ ТАК, - воин убрал руку и шумно рассмеялся. Беовин, несомненно, воображал, что эти каменные изваяния незримыми нитями связаны с прахом мертвых. Возможно, римляне придерживались такой же точки зрения, иначе зачем бы им понадобилось создавать статуи в таком многообразии. Настанет день, когда души умерших воскреснут и окажутся с испорченными чертами лица. Именно поэтому Беовин и превратился в виртуоза по части разбивания носов. Всякий раз он снимал бюст с пьедестала и ставил на землю, тщательно проверяя все углы и подпирал изваяние камнем, напоминая греческого философа с циркулем и линейкой. Сейчас варвар склонился над ухом статуи. Широким концом Беовин дотронулся до кончика белого холодного носа и, описав топором высокую дугу, нанес удар. ...Над изваянием поднялось облако белой пыли, а между щек возникла глубокая трещина. Беовин плюнул в дырку и ударил по изваянию ногой, оставив его валяться в пыли. "На его месте я бы выставил голову для всеобщего обозрения", - подумал Родерик. - Так ты говоришь, храм? - Беовин ухмыльнулся, - а нет ли там хорошеньких прислужниц? - Боюсь, что все разбежались... Но Аларих считает, что они могли спрятать золото на чердаке.. - Ну ладно, а жрецов там тоже нет? Их мужчины неженки и не отличаются силой. - Тоже исчезли. - Проклятье. Беовин, однако ж, последовал за Родериком, но лишь до того момента, пока не увидел другую статую с неразбитым носом. Родерик тщетно пытался привлечь внимание друга, но, отчаявшись, двинулся к храму один, оставив Беовина со статуей, которую тот пытался снять с постамента. Было ясно, что он горит желанием явить миру еще одну безносую статую. Весь мир был в движении. Аларих со своей бандой готов, вандалы, ломбардцы, саксы и еще дюжина племен, о которых Родерик знал только понаслышке, расползлись по виноградникам и садам, которые слишком долго берегли для себя прежние хозяева. Родерик ясно понимал, что Беовин просто дурак, тратящий время на возню с носами статуй. Как глупо тратить время на мраморных истуканов и нелепые домыслы о том, что подумают друзья умершего римлянина, застав его "без своего носа". Нужно было хватать золото, драгоценности, если таковые попадались, металлическую тарелку или чашку, оружие подходящее всаднику, и мчаться дальше. К черту мебель, к черту статуи, переспать ночь с первой попавшейся женщиной, бросить ее и мчаться дальше. Родерик знал, что в мире существуют вещи похуже изнасилований и грабежей. Вслед за вандалами и готами, дыша в затылок саксам и кельтам, двигались иные люди. Одетые в черное степные всадники. Люди из земель, где восходит солнце, маленькие человечки с кривыми ногами, привыкшие по неделям не сходить с седла. Люди, живущие в кожаных шатрах и ничего не ведающие о золоте, не мыслящие в женщинах, но готовые убить любого, кто имел неосторожность попасться им на пути, просто ради удовольствия убить. Люди, пьющие кровь своих врагов, разговаривающие на языке, непонятном другим и не останавливающиеся ни перед чем. Единственный разумный выход для варваров, подобных Алариху с его бандой, был награбить сокровищ, на которые можно было наложить лапу, взять на неделю еды и мчаться прочь. Где-то, скорее всего, на юге, им может посчастливиться найти убежище, но до той поры задерживаться здесь значило подвергать себя опасности, а тратить время на порчу статуй - чистой воды безумие. Ибо мир сошел с ума. Эдуард-исповедник Вильгельм-завоеватель Генрих-мореплаватель Елизавета Великая ЛОНДОН, 1688 Г. Лорд Эффенберри уже и так успел вложить достаточно денег в морскую торговлю и не видел никакого смысла тратить еще. - Милорд, но подумайте о благе отечества! - воскликнул Шедуэлл. - Как бы не так, - проворчал Эффенберри. - Милорд, вы богатый человек и можете позволить себе риск утрат в морском путешествии. Естественные убытки от штормов и бурь, а также непредвиденных обстоятельств, таких как пираты или вероломство туземных царьков. - Естественно, - ответил Эффенберри. - Это разумно, ибо большой прибыли нельзя получить без соответствующего риска. - Но в этом-то и суть предложения господина Ллойда. Все мы вкладываем капиталы в заморскую торговлю, и каждый, рискуя, достиг критической отметки. Кое-кто, чьи денежки очень пригодились бы при снаряжении новых кораблей, больше не даст ни пенни - и все из-за боязни. - А я никогда не утверждал, что торговля с Америкой - удел слабых, - гордо вскинул голову лорд. - В этом-то все и дело! Если мы уменьшим риск вдвое, вчетверо, оставив десятые и двадцатые доли, тогда мы сможем снова вовлечь робких в дело. Нам нужны люди. Вообще говоря, если вы откажетесь участвовать, то окажетесь вне игры и можете много потерять. Эффенберри не понравился такой поворот разговора. Ему еще и угрожают.. - Объясните-ка мне еще раз, - только и смог вымолвить он. - Все достаточно просто, милорд. Владелец корабля обратился к нашему Обществу с предложением вступить в долю, не с целью получения прибыли, но для выплаты денег за груз и корпус корабля в случае повреждения. Он сообщает нам общую стоимость корабля с грузом и просит нас взять обязательство покрыть убытки при кораблекрушении. Итак, поскольку каждый из нас рискует лишь частью от общей стоимости и поскольку вероятность того, что судно благополучно вернется в порт, велика, риск при заморской торговле значительно снизится. - Что за нелепая затея? С какой это стати я должен открыто поощрять конкурента? Какое, в сущности, мне дело до его потерь? - Милорд, - терпеливо продолжил Шедуэлл, - он заплатит вам за оказанную услугу. В ответ на ваше обязательство владелец выплатит вам пропорциональную долю от комиссионных. Он предпочитает получить меньше потенциальной прибыли, лишь бы избавиться от возможных убытков, ведь отныне потеря одного судна больше не лишит его прибыли от десяти вернувшихся кораблей. При попутном ветре все получат прибыль. - А если попутного ветра не будет, что тогда? Отсутствие риска толкает людей на безрассудство. - Ну, если ветра не будет или на горизонте покажутся мачты пиратского корабля, тогда наши многоуважаемые капитаны, как всегда отложат отплытие. Сэр, в конце концов, мы рискуем лишь своим состоянием, тогда как они - жизнью. Мы получаем прибыль лишь благодаря их осторожности. - Поэтому ветер всегда будет дуть в нашу сторону, не так ли? - А прибыль всегда будет расти. Насколько мог судить лорд Эффенберри, именно так всегда и происходило. Около двухсот лет назад, со временем открытия американского континента, начала развиваться круговая торговля через Атлантику. Дешевое английское сукно и тупые ножи переправлялись в Африку и обменивались на рабов, которых заковывали в цепи и перевозили на Карибские острова для покупки сахара, черной патоки и рома, столь ценившихся в северных колониях, плативших за них каролинским хлопком и табаком из Виргинии, которые, в свою очередь, находили спрос на ткацких фабриках и в курительных заведениях Англии. А затем, когда восемьдесят девять лет назад, хозяйственные голландцы закрепили трудом богатства Вест-Индии, Вест-Индийская компания создала еще более обширную торговую империю. Ходили только слухи, еще не подтвержденные фактами, но столь заманчиво звучащие слухи об открытии в будущем другого круга товарооборота. В Индии можно было растить опийный мак и обменивать его на серебро у китайских пиратов. На серебро, в свою очередь, можно было купить чай и шелка, сберегаемые для китайских императоров, а за такие товары можно было заломить хорошую цену в Англии и на континенте. Эффенберри считал, что торговать с пиратами напрямую - плохой бизнес, чрезмерно увеличивающий риск. А большой риск влечет за собой страх и новый повод для осмотрительного человека побеспокоиться о судьбе капитала. М-м... да, возможно это Общество, складывающееся в кофейнях, станет в конце концов источником прибыли. - А что насчет этого Ллойда? - спросил наконец Эффенберри. - Что он с этого имеет? - Когда мы собирались и обсуждали свои обязательства и цену, которую мы заплатим за судно с грузом, было решено, что мы будем пить его кофе, есть его пищу, пользоваться его чернилами и бумагой и приведем в его дом тех, кто может со знанием дела поговорить о ветрах, бурях и торговле на иноземных базарах. Эдуард Ллойд заявил, что надеется получить доход от нас, как от обычных посетителей. - И это все?! И никакого желания принять участие в сделке? - Он говорит, что является лишь поставщиком продовольствия и не создан для больших дел. - Тогда он просто глуп... Знаете, Шедуэлл, я посещу вместе с вами эту кофейню. - Уверяю вас, милорд, вы не будете разочарованы. Джеймс Уатт Томас Эдисон Роберт Годдард Уильям Шокли ПАЛО-АЛЬТО, КАЛИФОРНИЯ, 2018 Г. "Господин Мориссей, скорее, - раздался по селектору голос, угроза загрязнения во второй лаборатории!" Шон Мориссей выскочил из-за стола и рванулся в кабинет, не заботясь о том, что неожиданная пробежка заставит его вспотеть. Пиджак он оставил висеть в шкафчике при входе в кабинет. Едва он преодолел длинный коридор, ведущий к лабораторному комплексу, как почувствовал, что мышцы ног, живота и плеч вошли в привычный ритм утренней пробежки, самого разумного способа передвижения, позволяющего сберечь энергию и силы. То, что Мориссею пришлось бежать, было вызвано вовсе не паникой, а только срочной необходимостью. Причина вызова тоже была проста. Это был уже третий случай возможного заражения за неделю в компании "Биодизайн Мориссея", и Шон, проходя сквозь двери двойного стекла и запертые на карточку-ключ коридоры, уже знал, чего ему ожидать. Источником загрязнения могла послужить разбившаяся чашка Петри, упавшая на инкубатор пломба или небрежность при адресовке образцов. Внизу, в лабораториях, он найдет две или три комнаты, где работа прервана, а сами они они отгорожены от внешнего мира стальными дверьми и горящими красными огнями. В углах будут жаться испуганные люди, дышащие сквозь желтые маски и старающиеся держаться поближе к кислородным баллонам. Они будут сверлить глазами кафельные полы и стальные полки, как будто наблюдают мутации бактерий, штаммы вирусов, частицы протоплазмы, вырвавшиеся на свободу в чумном потоке. Скорее прочь, пока безглазые мутанты не обнаружили самих лаборантов и не начали проникать через ненадежную респираторную систему в глаза, уши и другие влажные пути человеческого организма. Даже те, кто работал в лаборатории уже не первый год, были подвержены нагоняющим страх видениям. К моменту, когда Мориссей наконец-то добрался до опасного участка, Группа Спасения вместе с неизбежным инспектором из Агентства по охране окружающей среды уже взяли обстановку под контроль. - Вам нельзя, сер, - остановил его начальник Группы. - Я Шон Мориссей. - Я знаю, сер, но здесь сейчас командую я. И это действительно было так. События развивались по отработанной на чрезвычайные ситуации схеме: эвакуация персонала, дегазация, медицинский осмотр и расширенное обследование. После, когда все люди будут выведены из зоны заражения, они пройдут специальный курс дезинфекции, ультрафиолетового облучения, стерилизацию, очищение и медицинскую проверку. Затем руководитель программы, в зоне которого произошел сбой, определит, на каком этапе генетического конструирования и взращивания культур произошел сбой, напишет отчет и попытается снова включить программу в план работ. Во всех этих событиях, Шону Мориссею отводилась роль свадебного генерала. С вежливой улыбкой ему теперь придется объяснять прессе, почему население никогда не подвергалось и не будет подвержено никакой серьезной опасности, и объяснять все это под огнем критики со всех сторон по поводу предыдущих аварий на фирме, по поводу недостаточных расходов на обеспечение безопасности, о контрактах от Министерства Обороны и тому подобных инсинуаций, неизбежно возникающих при такого рода происшествиях. В обязанность Мориссею вменялось появляться перед телекамерой, поскольку это была его компания - его и еще ряда бизнесменов и банкиров, входивших в совет директоров, хотя фирма и носила его имя. К тому же в прошлом Шон сам был исследователем-генетиком и мог со знанием дела рассуждать о мутантах, способных вырваться наружу, пускай его знания и не отвечали нынешним требованиям к работающему персоналу, а сам он уже с десяток лет не появлялся в лаборатории. Вот почему, в ожидании, пока Группа Спасения начнет составлять протокол, Шон Мориссей принял решение, над которым размышлял на протяжении целых трех месяцев. В конце концов, техника не стоит на месте. За прошедшие десять лет генные ванны, электронные микроманипуляторы и аминокислотные вращатели, которые составляли гордость компании, превратились в сущий анахронизм по сравнению с новым появившимся на рынке оборудованием, которое увязывало некогда раздельные операции в единый, полностью компьютеризованный процесс. Отпадала всякая нужда перетаскивать коробки с пробирками и чашками Петри от одного агрегата к другому и тратить время на составление описей, биркование и регулярные проверки. Новый метод заключался во взращивании и помещении генетического материала в постоянно текущие подвижные каналы, проходящие сквозь силиконовые контрольные блоки толщиной не больше человеческого волоса. Вместо долгого по времени естественного культивирования, машины помещали вирусное протеиновое покрытие или клеточную оболочку с цитоплазмой прямо на свежегенерированные цепи ДНК. Таким образом, отныне культивирование становилось непрерывным производством. По сравнению со старыми методами, преимущества оказывались значительными. Во-первых, повышался контроль качества. Компьютеры создавали четкие вариации заданного генотипа, не допуская побочных мутаций, и цепочка превращений могла быть соблюдена полностью от начала и до конца. Во-вторых, открывались новые горизонты для конструирования, поскольку теперь можно было получать такие типы штаммов, которые не могут возникнуть в естественной среде или неспособны к воспроизводству. Благодаря этому оказывалось возможным добиться и снижения степени риска внезапного заражения. В-третьих, простота. Поскольку бактерия или вирус не имели ни единого шанса выжить в традиционном смысле, теперь в лаборатории можно было сохранять жизненные формы. Полученные мутации помещались в инертные капсулы, задавался режим имитации жизни и функционирования в определенных условиях. Иными словами, теперь они представляли собой безобидный набор химических веществ, законсервированный на неопределенный срок. Таким образом компании Мориссея срочно требуется приобрести новое оборудование и изменить выпускаемую продукцию. А после этих мероприятий, почему компания должна ограничить себя новым зданием в Пало-Альто или любой иной точке планеты? Шон Мориссей уже успел получить два предложения о создании нового орбитального завода Запуск заранее подготовленных модулей предполагалось осуществлять из Уитни-центра в горах Сьерры. После того, как завод будет выведен на орбиту, служащие фирмы с компьютерами останутся на Земле, в Пало-Альто, работая в обстановке, свободной от возможного заражения. Компьютеры будут управлять автоматизированными ваннами и кюветами, накладывая сверху мутаций слои протеина и аминокислот, а запасы можно будет регулярно пополнять челночными рейсами. Продукты работы предприятия будут отстреливаться на Землю в специальных кассетах. Но даже если предположить, что на орбите произойдет утечка, то тогда Мориссей раскроет все агрегаты спутника навстречу потокам солнечной радиации и пустоте вакуума. Никаких проблем, все чисто, гигиенично и просто. А если и в самом деле произойдет нечто серьезное, скажем на волю вырвется токсичная анаэробная бактерия или микроб, не подверженный действию солнечных лучей, то тогда он уничтожит весь комплекс с помощью небольшого ядерного заряда, не нанеся вреда ни человеческим жизням, ни невосстановимым рабочими файлам компании. Пусть на Земле люди занимаются лишь умственной деятельностью, а вся практическая работа ведется в космосе под наблюдением машин. К тому же, разве отныне сможет вездесущее Агентство по защите окружающей среды получить право на контроль предприятия, которое лишь небольшую часть рабочего дня находится на территории Соединенных Штатов? Предложение казалось Мориссею все более и более многообещающим. Итак, он представит проект на следующем заседании совета директоров.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НАЧАЛО ОТСЧЕТА. ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ВСПЫШКИ *  Когда ты встаешь, озаряется светом Земля, Светящий днем, о, Атон, прогоняющий тьму. Обе земли восстают к светлому дню, К нуждам, заботам, тревогам. Одевшись, люди свершают свое омовение И произносят хвалу восходу за новый день, За время для вящей работы. Из "Гимна Солнцу" фараона Эхнатона 4 ПЕРЕПЛЕТЕННЫЕ ПОЛЯ Вверх Расширение Ускорение Взрыв Несбалансированный поток термической энергии, возникший в результате невероятного соединения атомов более миллиона лет назад, теперь прокладывает себе путь к излучающей поверхности, вызывая на своем пути возмущение конвекционных слоев звезды. По всей солнечной области, выгнутой дугой порядка двадцати двух градусов, вздымающиеся колонны ионизированного газа неожиданно начинают распухать. Ламинарные потоки, оказавшиеся зажатыми между излучающим центром и внешними слоями, поднимают турбулентные волны и шквалы белого огня, срывающиеся со стен конвекционных сот. Стройные ряды колонн, напоминающие ряды трубок в органе, рушатся под напором неудержимо рвущейся вверх волны. Энергетическая масса, состоящая по большей части из высокочастотных фотонов, врывается в солнечную корону. Здесь разреженная плазма, чья средняя температура уже превышает два миллиона градусов, поглощает поток излишней радиации и рассеивает его в пространство безо всякого вреда. Однако прохождение горячей волны оставило зияющую рану в конвекционных слоях и ослабило структуру фотосферы. Петля Виток Петля Виток Всякий шар, состоящий из непрерывно снующих заряженных частиц - все, чем по сути является звезда - создает свое собственное эллипсообразное магнитное поле. Магнитные линии, начинаясь на Солнце, тянутся далеко сквозь видимую фотосферу, хромосферу и солнечную корону, свиваясь в петли, которые уходят в пространство, пересекаемое орбитами планет. Магнитные линии солнца располагаются почти параллельно оси вращения, как бывает с большинством вращающихся тел. Другими словами, они исходят от одного полюса, свиваются в пространстве и возвращаются уже у другому. Юг - Север, положительный заряд - отрицательный и их наибольшее скопление и сила отмечаются в верхней и нижней части шара. Магнитные поля создаются под действием огромной физической массы солнца и возбуждения заряженных частиц. Силовые линии, замкнутые в плотном инертном ядре звезды, совершают оборот вместе с массой в течение двадцати семи дней. Если бы солнце представляло собой твердый или частично жидкий шар, то в таком случае магнитные линии лежали бы недвижимо в массе железа и камня. Однако звезда подобного типа не является цельным телом, а ее плазма более жидка и прихотлива в движениях, чем метан или горящая нефть. Вращение твердого тела, подобного крохотному зеленому шарику, происходит с перепадом скоростей, которого поверхность выдержать не может. В то время как полюса словно прикованы к одному месту, экватор вращается со скоростью порядка двух тысяч километров в час. Зажатые между Сциллой и Харибдой базальтовые слои вынуждены двигаться, чтобы скомпенсировать возникающую нагрузку. Однако в газообразной или плазменной сфере, где нет ничего более прочного, чем две заряженные частицы, соединившиеся на мгновение под действием притяжения, такие нагрузки ни к чему не приводят. Каждый квадратный километр поверхности движется с разной скоростью, и атмосфера закручивается в вихри, подобные тем, что возникают на Юпитере или на Сатурне. Даже на Земле газовое облако распадается на широкие полосы движущегося и неподвижного воздуха, которые метеорологи называют "зонами пассатов" и "конскими широтами". Видимая поверхность звезды так же могла бы принять застывшую форму, если бы не огонь от столкновений, бушующий в недрах и вне промежуточных слоев густой плазмы, которая с шумом проводит тепло к поверхности. Колонны горячего газа внутри конвекционных слоев создают плотные сгустки материи. Недалеко от полюсов ионы из поднимающихся жарких потоков привязываются к магнитным течениям, оказываются пойманными электрически заряженной материей сот и замирают внутри колонноподобных гранул восходящего газа. В результате, вместо того, чтобы скользить по плазме подобно бакену, посаженному на якорь для устойчивости, магнитные линии из звездного ядра вытягиваются, повинуясь вращению, и устремляются в стремительно несущиеся потоки, словно пресловутый бакен с разорванной якорной цепью. Поток Вихрь Поток Вихрь Когда магнитные линии накрепко увязают в конвекционном слое и оказываются оторванными от главных петель у полюсов, начиная вращаться быстрее, они переплетаются друг с другом, вызывая возмущения, ведущие к перекручиванию магнитных полей и потере одноименного потенциала. Пытаясь удержать баланс, поломанные линии перемещаются в фотосферу, где создают новый северный и южный полюс, пытаясь найти замену для себя. Пойманное поле приобретает вид узкой петли, подковы потенциала, исходящей из одной ячейки конвекционных сот и опускающейся в другой. Разноименные заряды полюсов притягивают друг друга, и вскоре все сооружение оказывается в одном конвекционном слое. Отделившаяся от полюса магнитная линия является естественной возможной причиной появления и роста магнитных аномалий на поверхности Солнца. Но есть и другие случаи. Например, при распаде потока энергии в широкой зоне конвекционных сот в районе экватора, возникающая во внешних слоях слабость открывает кратчайший путь движения для солнечных магнитных линий. Силовые линии начинают вытягиваться через спокойное электрическое поле, образуя одну или несколько громадных петель, тянущихся от полюса до полюса. Район столь неожиданно возникшей активности формируется скачкообразно и не получает однообразного магнитного заряда. Находясь в непосредственной близости к экватору, на равном расстоянии от полюсов, магнитные поля начинают вести непримиримую войну за верховенство. Противоположные по заряду линии севера и юга соединяются в то время как одноименные яростно отталкивают и изолируют друг друга. Во внешних слоях солнца снова формируются петли и подковы потенциалов, кружащиеся в мистическом танце. Вперед Назад Вперед Назад Короткие подковообразные линии поля заряжаются новой энергией от своих кинетических движений по зонам более стабильной плазмы. Линии обнимают и принимаются виться по колоннам заряженных частиц. Мощное волнение этих ионных трубок работает как динамо-машина, наводя мощный ток и усиливая магнитное течение. Поля, созданные в результате естественно возникших аномалий, могут достигать силы в две-три тысячи гауссов, что в тысячу раз превышает величину магнитного поля Земли. Так вот, представьте себе, что поле, возникшее в результате распада теплового потока, может быть в двадцать, а то и в тридцать раз больше. Наведенный бурлящими газами невероятный по силе ток начинает течь сквозь подковообразную петлю. Уже и без того сильные магнитные поля, привязанные к петлям, принимаются прорываться сквозь окружающую солнечную материю в фотосферные слои. В момент, когда поля достигают поверхности, они создают спокойные плотные и холодные сгустки материи, изолированные от поднимающегося горячего газа силой магнитного поля. Эти сгустки начинают увеличиваться и темнеть задолго до того, как первоначальный заряд избыточной энергии проложит себе дорогу из фотосферы к короне. Истощенная колонна, поддерживаемая лишь магнитным зарядом, бессильно падает на солнечную поверхность и движется, повинуясь вращению звезды вдоль экватора. На фоне фотосферы эти сгустки настолько холодны, что кажутся черными, а окружающие слои немного теплее, однако не так, как вся фотосфера, и и выглядят серыми. В течение половины тысячелетия земные астрономы, наблюдавшие с помощью приборов за свечением Солнца, назвали эти темные сгустки "умбра", а серые облака - "пенумбра". Темнота и полутень. Солнечные пятна и окружающие зоны холодной смерти. Пятна двигались ли они от полюсов или поднимались от экватора, на поверхности Солнца появлялись нерегулярно. Они создавали круги, будучи похожи на оспины или чумные волдыри на лике Солнца. Первоначально астрономы принимали их за болезнь, за признаки грядущей катастрофы. Эти пятна принимались за предвестников надвигающегося распада и гибели. Ведь разве небесные творения, а Солнце самое яркое и важное из них, не являются неизменными и священными. Пятна солнца могли нести только угрозу людям. Доверие к такой наивной и ограниченной временными рамками точке зрения поддерживалось нерегулярностью появления пятен. По необъяснимым в те времена причинам пятна появлялись, росли, увеличивались в размерах и загадочно исчезали за период времени, равный одиннадцати земным годам. Насколько могли видеть астрономы, в промежутках между циклами солнечная поверхность выглядела белой и абсолютно здоровой. Через какое-то время черные пятна снова начинали появляться и исчезать с поверхности звезды. Однако порой пятна вовсе не появлялись. Год за годом, десятилетие за десятилетием Солнце продолжало незамутненно светить, и люди с облегчением вздыхали, тая надежду, что чума наконец-то отступила и дневная звезда вернулась к нормальной жизни. Как ни странно, хотя солнечные пятна являются "черными дырами" и сгустками холодной материи на поверхности Солнца, казалось, они заставляли звезду пылать ярче, будто охваченной чумной лихорадкой. Когда пятен не было, солнечная активность падала Мороз сковывал доселе текущие круглый год реки, а на снежных вершинах год появлялись ледники. Такие изменения охватывали период, превышающий человеческую жизнь. Поэтому только сопоставляя наблюдения, сделанные людьми в разные периоды времени, человечество могло сделать предположения о возможности существования цикла. Но пятен не было уже очень давно, и люди перестали волноваться и обращать внимание на Солнце. Все, кроме астрономов, вернулись к делам и посвятили мысли иным чудесам. Мир вздрогнул во сне, но продолжал пребывать в сладкой дреме. 5 ВОПИЮЩИЙ В ПУСТЫНЕ Удар! Натяжение! Треск! Щелк! НА БОРТУ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО КОРАБЛЯ "ГИПЕРИОН". 7 МАРТА 2081 Г. Турбины корабля сильно гудели, пока судно, содрогаясь и дрожа всем корпусом, проплывало по все новым конфигурациям, двигаясь вдоль солнечного диска. С каждым километром движения системы корабля то увеличивали, то уменьшали поверхность, поворачивающуюся навстречу слепящему энергетическому потоку. Охлаждающие системы контролировали подачу фреонового геля к огнедышащим соплам теплообменников, гася избыточную температуру. В разреженном облаке, окутывавшем корабль, совершался постоянный обмен тепла, и тем поддерживалась температура, обеспечивающая жизнедеятельность двух человек - экипажа корабля. Доктор Ганнибал Фриде едва прислушивался к этим тихим звукам, отчасти потому, что привык к ним за свою трехмесячную жизнь на орбите. Это составляло примерно два солнечных года или расстояние от Меркурия до Солнца, за исключением того, что орбита "Гипериона" была полярной, а не экваториальной. Все внимание доктора было приковано к находящемуся перед ним экрану. Облик звезды, профильтрованный оборудованием до узкого спектра, являл собой жуткую маску, подобную той, что Волшебник Изумрудного Города показал Дороти и ее друзьям. Как помнил Фриде, в классической постановке голова волшебника была огромным хлопковым шаром, пропитанным лигроином, а, может, и просто керосином, которую потом зажгли. Искорки желтого пламени, танцуя, устремились к полу, в то время как по бокам шара пошел темный дым. Тот огонь мало чем отличался от язычков ложного пламени, которые доктор наблюдал на диске, находящемся поверх корабля. Его глаза неотступно следили за темной кромкой, появлявшейся на экране по мере движения "Гипериона". Прямое наблюдение с корабля давало возможность проникнуть глубже в солнечную атмосферу, не ограничиваясь исследованием лимба звезды. Чем глубже проникал человек взглядом в горячие слои атмосферы, тем ярче светилось экранное поле. Район, который ученый пытался исследовать сейчас, находился на дальнем краю звезды и представлял собой высокие, более холодные, а следовательно и более темные слои фотосферы. Слишком темные, чтобы ясно их рассмотреть. В этой области Фриде пытался отыскать последние признаки аномалии, которую ему вчера удалось обнаружить, и которую он теперь непрерывно отслеживал. Вглядываясь в измененный под действием альфа-радиации дисплей, ученый напряженно следил за областью, где язычки пламени срывались с потемневшего нимба. На мгновение Фриде почти поверил, что обнаружил несколько черных расселин или трещин. На такой высоте от ядра трещины неизбежно будут казаться короче и толще благодаря эффекту Уилсона, оптическому обману, описанному более трехсот лет назад шотландским астрономом Александром Уилсоном. Ему удалось наглядно показать, что черные точки на солнечной поверхности на самом деле глубоки и могут впрямь являться дырами в фотосфере. На практике они будут казаться закрученными и сероватыми по краям тонкими шпилями, как те, что вчера наблюдал Фриде. Сегодня он снова пытался разглядеть расплывчатые пятна холодных облаков. Аномалия действительно казалась странной. Какое-то непонятное скопление облаков у края звезды, значительно темнее и глубже, нежели нормальное потемнение лимба и значительно шире, чем все виды пенумбры, которые ему доводилось видеть на пленке. Шириной в двадцать два градуса, насколько можно судить по вчерашним измерениям. А сегодня ничего нет. Может, облаков и не было? Подожди! А сколько километров проделал "Гиперион" за последние сутки? Может быть, облака уже скрылись за горизонтом? Фриде сверился с компьютером. Со времени вчерашних наблюдений корабль проделал более четырех миллионов километров, направляясь к южному полюсу, который вскоре они будут проходить, аномалия находилась значительно выше, почти у экватора. Сложив путь, пройденный кораблем, с расстоянием, которое проходит солнце за двадцатисемидневный круг вращения, нетрудно убедиться, что явление, которое он наблюдал на севере и западе, находится, увы, вне поля зрения. Доктор переключил внимание на приборы, ведущие магнитометрическое наблюдение поверхностных слоев солнца. Он изучил диаграммы мощности полей, отображенные на соседнем экране и полученные с помощью устройств, позволяющих преодолеть интерференцию корпуса судна. Но и по этой информации невозможно было сделать каких-либо выводов. Безусловно, в данную минуту магнитометры корабля фиксируют невероятно сильное магнитное течение у южного полюса. Сейчас, вне всякого сомнения, зафиксировать магнитное возмущение возле экватора невозможно. А если возмущения нет? Все это не предвещало ничего хорошего. Именно для изучения таких аномалий на солнечной поверхности и построил свой корабль Фриде. Практически он оснастил его за собственный счет, забрав деньги из капиталов семейного треста и добавив субсидии от благотворительных и заинтересовавшихся его проектом организаций. "Гиперион" был построен по его проекту на одном из лунных заводов Лагранжа и выведен на весьма расточительную по времени, но экономичную орбиту. Такое расположение обеспечивало скольжение корабля по краю бездонной гравитационной пропасти Солнца. Экипаж "Гипериона" состоял из двух человек: самого Фриде, капитана корабля и его жены Анжелики, которая одновременно являлась старшим на корабле, вторым рулевым, младшим астрономом-наблюдателем, главным инженером и системным техником, а по совместительству еще и поваром, посудомойкой и компаньоном. Согласно намеченной программе, им предстояло совершить еще восемь из десяти оборотов вокруг Солнца. Такой промежуток времени, как много лет назад высчитал Фриде, поможет получить достоверные данные и сделать выводы относительно необъяснимых всплесков и затуханий солнечной активности. Взять хотя бы эту трещину или расселину, или вообще нечто, ускользнувшее из поля зрения. Возможно, что на обратной стороне сферы, недоступной ученому сейчас, скрываются и другие фотосферные провалы. В силу стесненных финансовых обстоятельств Фриде мог позволить себе осуществлять наблюдение лишь за той частью звезды, которая была доступна исследовательской платформе на настоящий момент. Как бы ему помогла целая сеть из спутников-обсерваторий, передающая информацию доктору при помощи радиорелейной связи. Однако на данный момент об этом приходилось только мечтать. Фамильное достояние. Фриде живо вспомнились широко открытые от изумления глаза поверенных в финансовые дела семьи. Годовые поступления были действительно велики, пока он не вложил деньги в частную астрономическую экспедицию. Теперь на Земле его поджидали только груды счетов и скромная сумма денег, уцелевшая после трат. Даже возвращение вместе с Анжеликой обратно на Землю и то представлялось нелегким делом. Сначала им придется вывести "Гиперион" со стабильной солнечной орбиты в форме эллипса и, подобно комете, описать дугу, выйти за орбиту Венеры, оказавшись в трех четвертях пути от системы Земля - Луна. Затем, в соответствии с соглашением, заключенным между Фриде и юристами, с Земли будет запущена быстроходная ракета, которая в условной точке места назначения встретится с летящим по новой орбите "Гиперионом", заберет экипаж и сделанные записи, облетит на высокой скорости Солнце и доставит путешественников на одну из космических линий неподалеку от Юпитера. Фриде должен будет включить сигнал бедствия и отправиться домой на первом же пролетающем мимо корабле, пускай даже беспилотном, согласно международным законам, регулирующим спасение людей и груза. Такое не совсем джентльменское окончание важной научной экспедиции было простительно, ибо прекрасно отвечало возможностям Фриде и всем необходимым затратам. В конце концов, на что только не приходится идти во имя науки. Проблема возвращения на Землю занимала доктора меньше всего. Куда хуже было то, что из-за стесненных обстоятельств он был начисто лишен вспомогательных средств, таких как спутники радиорелейной связи. Но если на солнечном экваторе и впрямь что-то происходит, тогда возможно, что кто-нибудь, находящийся на спутнике другой планеты или вообще где-либо на эклиптике, подтвердит его наблюдения. Если Фриде предупредит их сейчас и опишет явление, следы которого им будет необходимо отыскать, то право первооткрывателя в любом случае окажется за ним. Фриде перебрал в памяти всех, у кого могло возникнуть желание помочь ему в поисках, но ни один из них не занимал лучшей позиции, чем сам ученый. Доктор мог бы несомненно положиться на небольшую группу его последователей, студентов-дипломников, которые слышали его доводы и приняли решение изучать Солнце, хотя в глазах ученых такой поступок выглядел чудачеством. Но увы, сейчас все они на земле. И как назло, орбиты Земли и корабля сойдутся на одной солнечной плоскости, в то время как трещина окажется на другой. У Фриде мелькнула мысль запустить маневрирующий ускоритель, простенькое устройство, работающее по принципу синтеза и заряженное высокоскоростными частицами солнечного ветра. С помощью ускорителя, расположенного на главной оси корабля, он сможет вписаться в орбитальный треугольник и изменить траекторию полета. Однако при запуске ему придется отключить основные теплообменники и укрывшись в кабине, ждать, пока все сгорит. Похоже на последний приют... Да этого и не нужно. Чтобы он там не заметил, эта, так называемая, аномалия не успеет исчезнуть за те тринадцать дней, пока она будет находиться в зоне видимости Фриде. К тому моменту "Гиперион" пройдет еще около пятидесяти четырех миллионов километров в ходе своего трехмесячного пути. Корабль облетит одну шестую часть солнечной поверхности, и доктор снова получит возможность исследовать аномалию, к тому же в гораздо более выгодной позиции. Наконец-то он разгадает, что за явление ему удалось увидеть. Если он, конечно, вообще что-либо увидел. Щелк! Бульк! Пшик! Хлоп! ИНСТИТУТ ПЕРСИВАЛЯ ЛОУРЕНСА, КАЛЬТЕК, ПАСАДЕНА, ШТАТ КАЛИФОРНИЯ, 7 МАРТА 2081 Г. "Доктор, повторите! - прокричал в микрофон Пьеро Моска. - Очень плохая слышимость!" Моска отчаянно пытался восстановить в памяти последние слова ученого, потонувшие в разряде статического электричества, испущенного с Южного полюса Солнца, но все оказалось тщетным. На экране монитора доктор продолжал говорить, но голос исчез, а вскоре горизонтальные черные полосы заслонили изображение. Через шестнадцать минут телеизображение снова вплыло на экране. Удостоверившись, что после задержки сигналов и синхронизирования его снова слышат, Фриде схватил микрофон и принялся повторять свое сообщение. Он говорил короткими, намеренно разорванными предложениями, надеясь преодолеть помехи, и на этот раз уловка удалась. "...по, я повторяю, что... нечто. Когда мы приблизились... к полюсу... уже было... Конечно, от твоего местоположения... ...ратная сторона... Огромная... Сейчас я не наблюдаю, но смогу, когда вращение выведет... Надеюсь, что там останется..." "Мне удалось сделать несколько снимков феномена. Честно говоря, похвастаться особо нечем. Похоже на большое облако или, по крайней мере, так видно с... Возможно, пенумбра, а может, обыкновенный всплеск энергии... тепла..." "В любом случае, поищи... восточного лимба градусов... и двенадцать градусов к востоку... моего нынешнего положения. Возможно, тебе раньше удастся разгадать загадку." Доктору хватило времени еще лишь на то, чтобы скороговоркой передать приветствия своим земным коллегам, многие из которых даже не передадут ничего в ответ. Еженедельный сеанс связи с Землей - единственное, что могла позволить себе экспедиция - закончился. По Моска положил микрофон и принялся задумчиво изучать линии на ладони. Итак, доктору удалось обнаружить нечто интересное. Похоже на облако, но сейчас вне поля видимости. М-да... Естественно, что Моска был готов поверить доктору Фриде даже после того, как компьютерное реконструирование присланных доктором цифровых изображений не прояснило ситуацию. Изображение оказалось практически полностью засвеченным разрядами статики. Тщательно исследуя с помощью ручного бинокуляра каждую часть снимков, По сумел различить лишь обычное потемнение лимба. Безусловно, По будет сам исследовать дальнюю сторону Солнца в течение двух следующих недель, когда наблюдение станет возможным. Ему придется извлечь из запасников восьмидюймовый телескоп фирмы Шмидт-Кассеграйн, сохранившийся с детства. Из кусочка алюминированного пластика нужно будет приготовить солнечный фильтр, чтобы непрерывный тепловой поток не причинял вреда трубе и нежным линзам, а прямой солнечный луч не сжег сетчатку глаза. После двадцать первого марта, или немного позднее, Моска будет готов наблюдать за каким-то темным пятном где-то в районе экватора. Даже если там и впрямь что-то есть, отыскать пятно будет более чем непросто. Но что он сумеет доказать? С его крошечным телескопом он может рассчитывать получить весьма спорное пятно на слабочувствительной тридцатипятимиллиметровой пленке или изображение, почти на двадцать процентов уступающее нормальным образцам. В лучшем случае ему удастся поучаствовать в научной дискуссии или серьезном разговоре, а так придется оставить снимки себе на память. Ведь и впрямь очень важно, чтобы он получил хорошие снимки и не только ради того, чтобы помочь доктору Фриде в его наблюдениях. Это жизненно важно. Бим! Бом! Бам! Бум! КАБИНЕТ ДЕКАНА ФАКУЛЬТЕТА ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК, КАЛЬТЕК, 8 МАРТА 2081 Г. Декан Альберт Уитерс водил электрическим карандашом по серому стеклу напольного экрана, стараясь изобразить на лице глубокую заинтересованность. Пьеро Моска старался держаться спокойно. Для человека, занятого больше академической, нежели научной деятельностью, а обычно скорее политической, чем научной, Уитерс практически не умел держать под контролем свои эмоции и чувства, в особенности если дело касалось малоприятного предложения или его просто оторвали от привычных занятий. От человека, постоянно занятого заседаниями бюджетных комиссий, политических комитетов, ученых советов, рассмотрением прошений и жалоб, можно было ожидать большей выдержки. Похоже было, что Уитерс не считал маленького Пьеро Моска человеком, от которого следует скрывать свои истинные чувства. Подумаешь, аспирант на втором году учебы, который даже не удосужился еще представить тему для диссертации. Впрочем, если принять во внимание поле деятельности Моска и выбранного им научного руководителя, это было понятно итак. Похоже, что ему вообще повезло, что он попал на утренний субботний прием к декану. - Нет, - вымолвил наконец Уитерс, словно решаясь на отчаянный поступок, - боюсь, господин Моска, что научный факультет не может выполнить вашу просьбу. - Сэр, если все дело только в изменении расписания, - попытался протестовать По, который почти целую неделю готовился к встрече с деканом, - я уверен, что мог бы лично договориться с теми студентами, которым предстоят сейчас наблюдения. Таких всего двое. Во-первых, Иверсон с его исследованием туманности... - Нет, меня заботит как раз не расписание. Если бы мы посчитали, что ваше предложение имеет научную ценность, то сумели бы изыскать необходимые часы. Однако, в данном случае нельзя сказать, что предложенная программа наблюдений соответствует данному требованию. - Однако, я получил предварительное указание от доктора Фриде, которое свидетельствует о... - Хочу заметить, молодой человек, что доктор Ганнибал Фриде с его скороспелыми точками зрения и странными выпадами не пользуется любовью ни научного общества, ни учебных заведений высшей школы. - Я считал, что научный метод гарантирует независимость ценности научных исследований от личности ученого или его репутации, - тихо заметил По. - Послушайте... - декан Уитерс уже не пытался сдерживать себя. - Мне грустно видеть, Пьеро, как такой талантливый человек как вы тратит силы на пустые мечтания, вместо того, чтобы заниматься наукой. Мальчик мой, забудьте про Солнце. Это унылая и давно предсказуемая сфера. Все, что там есть, это лишь горящий водород, плазма и испускаемые фотоны. Старая нудная песня. Там нет ничего, что заслуживает изучения. Забудьте о вашем Фриде. Он просто свихнулся, пустив на ветер состояние ради своей экспедиции. Ничуть не удивлюсь, если на будущий год на его должность объявят конкурс. - Он нашел солнечное пятно. - Нашел? А может быть ему просто померещилось? - Доктор передал мне цифровую копию, - сказал По и честно добавил, - во время сеанса связи его корабль находился над Южным полюсом и из-за наведенных магнитных помех полученное изображение невозможно реконструировать. Уитерс поморщился: - Ну вот, какие-то помехи, и сигнал оказался искаженным. В глубине души Пьеро Моска вынужден был признать, что декан высказал вслух те доводы, которые сам Пьеро отчаянно пытался отогнать прочь. По предварительному указанию доктора Фриде сделать какие-либо окончательные выводы было невозможно, присланные им снимки оказались практически бесполезными. А скептицизм и неодобрение, высказанные деканом и научным сообществом по поводу избранного им научного поприща - солнечной астрономии - Моска уже видел в тяжелых ночных кошмарах. Получилось так, что восемьдесят лет назад закончился последний одиннадцатилетний круг появления солнечных пятен, область, представляющая для астрономов наибольший интерес. Когда в 1998 году с поверхности солнечного диска исчезла последняя пара пятен, процветавшее в те времена сообщество исследователей Солнца принялось терпеливо ждать следующего цикла, отложив на время бинокли и перестроив радары на другие объекты. Однако пятна не появлялись, и год за годом Солнце продолжало дарить незамутненный свет, озаряясь лишь вспышками протуберанцев, восстающих из колышущихся конвекционных слоев. Циклические изменения выбросов энергии, пятна солнечной короны, вихреобразные смерчи солнечного ветра, всплески пламени, словом, все то, что астрономы традиционно соотносили с пятнами на звезде, испарилось без малейшего следа. Казалось, что Солнце наконец-то утихомирилось и стало вести себя подобно хорошо отлаженному ядерному реактору, без неожиданных сюрпризов и сбоев. Подобным исключениям из правил имелись и документально подтвержденные аналоги в прошлом. Впервые наблюдая за Солнцем с помощью телескопа, Галилео Галилей в начале семнадцатого столетия описал имевшиеся пятна. Однако затем, в течение семидесяти лет с 1645 по 1715 год ни одного пятна замечено не было. В этот период на большей части Европейского континента начался период резкого похолодания, получившего среди историков название "Малого ледникового периода". В эти годы в Лондоне несколько раз сковывало льдом Темзу - событие, о котором в прежние века даже не имели понятия. Современники были склонны искать сверхъестественные объяснения, не подозревая о возможности уменьшения солнечной энергии, на которую указывали отсутствующие солнечные пятна. С тех пор утвердилась точка зрения, что все периоды отсутствия пятен на Солнце неблагоприятно сказываются на климате Земли, пусть это и не во всех случаях подтверждалось научными наблюдениями. Ученые двадцатого века собрали и обобщили большой статистический материал, используя метод радиоуглеродного анализа годичных колец на стволах деревьев. Тонкие кольца означали уменьшение периода вегетации, изменение климата и похолодание. Проведенные исследования показали, что похолодания на Земле длились десятилетиями, а порой и веками. Такое длительное отсутствие пятен получило название Минимума Маундера, по имени Уолтера Маундера, английского астронома девятнадцатого века. Очевидно, что Солнце как раз и находилось в таком периоде. Восемьдесят лет - срок, вполне сопоставимый с хрониками семнадцатого столетия, и не означало ли это, что разрыв между циклами подходит к концу? Проблема была значительной, и в прошлом десятилетии в научных кругах стали разгораться споры. Несмотря на то, что несколько поколений ученых практически начисто игнорировали спокойно светящееся Солнце, предпочитая ему другие сферы деятельности, несколько исследователей их университетов и научных учреждений, таких как Институт Лоуренса, где учился Моска, стали осторожно высказывать гипотезы по поводу дальнейшего развития событий. Мнения сошлись на том, что цикл солнечных пятен может начаться через пять, десять, в крайнем случае тридцать лет, и Солнце снова окажется объектом, достойным изучения. В таком случае ученым и инженерам придется скорее всего начать оценивать возможные последствия увеличенной солнечной активности на человечество, колонизирующее ныне солнечную систему. Такая проблема потребует регулярного освещения в электронном журнале. В этот-то деликатный разговор и вмешался доктор Фриде со своими не предвещающими ничего доброго новостями. Его исследования показаний магнитометров с зонда "Телемах", запущенного последний раз двенадцать лет назад из-за скудости средств, убедило ученого, что в магнитных полях звезды нарастает нестабильность. Такая точка зрения показалась большинству ученых кощунством. Следует сказать, что для нескольких известных своими нетрадиционными подходами исследователей сужение силовых линий стало доказательством того, что солнечные пятна больше не могут появляться, хотя никакого серьезного теоретического обоснования предложено не было. Вместо того, чтобы тратить время и силы на бесплодную перепалку, Фриде предложил собрать новые доказательства, осуществив экспедицию. Он полагал, что таким образом можно будет раз и навсегда решить не дающий покоя вопрос. Находясь неподалеку от Солнца, почти на орбите Меркурия, ученый окажется в таком положении, что с помощью оборудования сумеет заметить малейшие изменения энергетических выбросов звезды, радиопотока, излучения, магнитных полей, всего того, что можно исследовать со столь близко расположенной станции. Такие наблюдения помогут отыскать признаки возвращающейся переменной активности Солнца. Вскоре выяснилось, что полугосударственные организации и международные учреждения предпочитают держаться в стороне от проекта в силу собственной незаинтересованности. Поэтому, когда Фриде впервые изложил свою точку зрения, его встретили с каменным равнодушием. "Зачем это, собственно, вообще нужно? - заметил, пожимая плечами председатель комитета по субсидиям. - Я имею ввиду, что можно получить от вращающейся вокруг Солнца платформы такого, что мы не получаем от постоянных наблюдений из земной системы." Фриде пришлось объяснять, что в наблюдениях занято всего около двадцати ученых, которые лишь часть своего времени уделяют слежению за Солнцем. К тому же, большая часть наблюдателей сейчас занята экспериментами по получению большего количества энергии из потока фотонов видимого диапазона. Председатель только пожал плечами. Наблюдение есть наблюдение. Если даже на Солнце и будет что-то происходить, то ученые обязательно это зафиксируют. Прошение отклоняется. На встрече с председателями астрономических факультетов крупнейших университетов Фриде пришлось выслушать доводы иного рода. "Солнце, - заявили ему, - не пользуется ныне популярностью. Уж слишком здоровый, нормальный и скучный предмет для наблюдений. Безусловно, в былые времена солнечные циклы заслуживали изучения, однако этот феномен получил разумное объяснение более столетия назад. Вы никак не проявите себя на этом поприще". Тут доктор Фриде не смог сдержаться. "Следуя вышей собственной логике, Солнце неизбежно должно стать предметом необычайного интереса в плане теории, ведь это единственный пример здоровой звезды, просуществовавшей половину отведенного ей срока, - сообщил он собравшимся коллегам. - А те предметы, что избирают для наблюдения исследователи ночного неба, являются либо капризами Творца, как гиганты и белые карлики, либо экспонатами кунсткамеры, я имею ввиду нейтронные звезды, пульсары, новые звезды или туманности". Естественно, что после такого выступления какая-либо плодотворная деятельность оказалась невозможной. Поэтому бурная реакция научных журналов на всех тех, кто утверждал, что солнечные пятна способствуют вспышкам на Солнце, не только не уменьшилась, а напротив, приобрела большую остроту. За восемьдесят лет Минимума Маундера человечество принялось колонизировать и обживать все пригодные уголки солнечной системы. Землянам пришлось выполнить колоссальный объем работы, начиная от постройки и запуска орбитальных платформ до инопланетных колоний, от наземных станций на Луне и Марсе до баз на спутниках Юпитера и Сатурна, не говоря уже о поддерживающей инфраструктуре энергообеспечения, создании требуемых атмосферных условий, обеспечении транспортом и связью. К настоящему времени вся межпланетная экономика была заинтересована в нормальной жизнедеятельности этих первых очагов цивилизации, поскольку на освоение космоса понадобились громадные суммы. Космические предприниматели, работавшие с доверенными им большими суммами денег, постоянно балансировали на тонкой проволоке между риском и вознаграждением, что заставляло их быть предельно осторожными в словах и поступках. Первоначальная сумма была предоставлена консорциумом национальных трастовых и кредитных компаний. Первые надлунные колонии пережили период неизбежных катастроф из-за ненадежности системы компенсации убытков. В те дни никому не хотелось тратить время на строительство и поддержание защитного слоя от радиации в соответствии с правилами Объединенной Системы Безопасности, принятой НАСА, Байконуром, Европейским и Японским космическими агентствами. Никто не обращал внимание на рекомендации в области жизнеобеспечения, гибернации или каналов экстренной связи. Каждый килограмм груза, выведенный на орбиту, стоил больших денег, и тратить лишнее не хотелось. Бухгалтерам и экономистам пришло в голову, что изолировать провода, датчики, рабочие станции и жилые помещения от невидимых всплесков электромагнитного излучения в результате взрывов на Солнце является ничем иным, как пустой тратой денег, поскольку солнечные пятна не появлялись уже почти сорок лет. Им представлялось, что это практически беспроигрышный вариант, по крайней мере до тех пор, пока Солнце было согласно спокойно светить, солнечный ветер регулярно дул, и можно было предсказать количество энергетических выбросов. Бешеные всплески энергии заряженных частиц, казалось, канули в лету вместе с практически забытыми медными телефонными проводами и любительским радио. К 2081 году оборот межпланетной экономики был равен валовому национальному продукту Южной Америки. Туда шли деньги, а в ответ на Землю отправлялись грузы с редкоземельными металлами и полученными в условиях невесомости соединениями, продукты статической энергии, данные наблюдений и выращенные в гидропонных теплицах представители экзотической фауны и флоры. Такому сбалансированному обмену угрожала бы гибель, если бы взрывы на Солнце стали повторяться. По не был наивным и прекрасно понимал, что экономисты всегда пытаются уменьшить цену и снизить расходы на любую программу. В особенности это касалось программ, определявшихся как "предотвращение возможности", имея ввиду защитные покрытия, с которых невозможно было получить обратно ни цента. Если бы По Моска, или доктор Фриде, или престижный Институт Лоуренса смогли представить убедительные доказательства наличия потенциального солнечного пятна и убедительно, четко доказать, что каждое капитальное сооружение в солнечной системе оказывается внезапно уязвимым, что в результате потенциальных поражающих факторов солнечного взрыва под угрозой окажутся не только незащищенные коридоры, двери, наблюдательные пункты и приборы, но и сами человеческие жизни, то тогда те же самые экономисты зароются в кипах законодательных актов. Не было ничего удивительного в том, что декан Уитерс и все научное сообщество хотели бы просто закрыть глаза и надеяться, что Минимум Маундера будет каким-то образом продолжаться. Все эти люди вели себя подобно итальянским крестьянам на склонах Везувия: пока вулкан содрогался и испускал дым, они хотели собрать еще один или два урожая и лишь затем подумать, куда, собственно, двигаться дальше. - Сэр, вы не можете не признать, - заговорил По, набравшись храбрости, - что из-за вернувшейся активности солнечных пятен может пострадать большое число человеческих жизней и практически вся экономическая система. - Мне кажется, вы говорите о парниковом эффекте, - ответил, ничуть не смутившись, декан, - о всей этой шумихе по поводу индустриальных выбросов и глобальном потеплении. О том, как уровень моря поднимется и затопит низинные земли... Но ведь этого не произошло. Такой уход от ответа обескуражил По. - Нет, сэр. К тому же никто не соотносил эти теории с недостаточной солнечной активностью. Я говорю о другом. Я думал о всех тех упущениях, на которые пришлось пойти, чтобы начать освоение космоса. Ни один из элементов инфраструктуры не оснащен защитой от последствий даже минимального солнечного взрыва. - Зачем вы хотите раскачать эту лодку, господин Моска? Уж не воображаете ли вы себя вторым Ионой или новым защитником общества? Неужели вы думаете, что взбудоражив людей и нагнав на них панику вы сумеете приобрести известность в академических кругах? Или вы считаете, что наш Институт, или этот университет пойдут на поводу у безответственных спекуляций доктора Фриде и группки студентов-дипломников? - Нет, сэр. Мне не хочется пугать людей. Но... Но если только доктор Фриде и впрямь что-то обнаружил, то нам, возможно, удалось бы лучше исследовать и понять данное явление, если бы один из институтских телескопов был заранее подготовлен к наблюдениям за аномалией, когда она появится на горизонте. Мы смогли бы справиться с ней. - Справиться! Боже мой, неужели вы всерьез полагаете, что что-то может случиться? Хотелось бы напомнить о законе обратной поверхности. Солнце далеко от нас, на расстоянии в сто пятьдесят миллионов километров, и выбросы энергии рассеются в пространстве... Но если даже и произойдет что-либо подобное глобальному потеплению климата, то мы сумеем справиться с этим и без проверки необоснованных суждений доктора Фриде. - Но я говорил о... - По решил перевести разговор в другую область. - Сэр, неужели я прошу так много, - он слышал как в его голосе пробились нотки отчаяния. - Всего одну серию наблюдений? - Вообще говоря, вы и впрямь просите много. Вы прекрасно знаете, что солнечная астрономия весьма коварная штучка. Операторам придется работать в условиях совершенно не похожих на привычный ночной ритм. Придется пойти на дополнительные меры предосторожности, иначе мы рискуем спалить всю аппаратуру, а ослепший оператор подаст на вас в суд. Могут быть ошибки - да они наверняка будут. Черт побери, из-за этого могут погибнуть люди! Так что, нет, мы не собираемся нарушать текущую программу наблюдений и обследовать Солнце днем. Мы не пойдем на это, даже если ваш Фриде забросает нас просьбами. - Я понял, сэр. Могу ли я считать ваш ответ окончательным, декан Уитерс? - Да. - Декан поднял электрический карандаш и перечеркнул наискось лежащий на экранном дисплее документ. - Прошение отклоняется. 6 НАВСТРЕЧУ БУРЕ Предупреждение! Опасность! Угроза! Шторм! Плазмот проносится мимо магнитных смерчей, способных разорвать его на части и готовых в любую минуту увлечь его в поток разъяренной стихии. Двигаясь между пограничными течениями конвекционного слоя, он выкрикивает свое послание, стремясь определить низкий рев надвигающейся бури. Гранулярная мозаика мира плазмотов - фотосферные восходящие и нисходящие потоки начинают охлаждаться и постепенно пропадать в холодных облаках, окружающих шторм. Часовому, сторожащему бурю, приходится подходить к самому краю необжитых земель, чтобы точно оценить обстановку, рискуя собственной магнитной структурой, которую может поглотить шторм или которая рассыплется в прах под действием холода. Он знает на что идет. В любое другое время он пригласил бы своих соплеменников поиграть на штормовой волне. Оседлав надвигающийся вал, подталкиваемый колонной пенящихся газов, плазмоты вихрем пронеслись бы по уголкам, недостижимым в обычное время. Энергия ветра, несущего разрушение и хаос, укрепила бы мембраны и просветлила знание. Такой шторм был бы приятным развлечением, однако сейчас все обстояло иначе. Дорогу! Прочь с дороги! Держись подальше! Беги отсюда! За всю свою жизнь часовому не доводилось видеть бури, подобной надвигающейся. Еще ни разу не слышал он о шторме, который двигался с такой ужасающей скоростью, покрывал такую площадь и чьи действия совершенно невозможно было предугадать. Обычно сначала в спокойных, медленно текущих газах неподалеку от полюсов появлялись небольшие подвижные завихрения. Затем они медленно перемещались в более подвижные слои, увеличивались в размерах, свивались в кольца и уносились прочь. На смену им приходили большие по размеру вихри, вздымавшие яростную волну. Наконец, разражался шторм, и устанавливалось затишье. На этот раз все происходило совершенно иначе, не подчиняясь действующим законам. Вслед за первыми небольшими завихрениями последовало огромное двойное пятно, которое родилось в быстротекущих течениях неподалеку от экватора и создало настоящее цунами. И что совсем плохо, никаких маленьких штормов так и не последовало. Иди! Лети! Беги! Спасайся! Оставив дозорного, плазмоты всей гурьбой устремились по расширяющимся векторам и возвышающимся углам, стараясь оставить себе как можно больше места для маневра в преддверии наступающей бури. Шторм уже успел удвоить свою силу и сконцентрировать ее. Группа солнечных пятен, восставшая из быстротекущих течений, накапливала свою внутреннюю энергию, потенциал, поток, переполнившись яростью, превосходящей понимание плазмотов. После такого извержения не сможет выжить ни одна заряженная частица, ведь бешеный поток оставит после себя пустыню. Плазмотам необходимо улететь как можно дальше, когда разразится шторм, несущий им гибель. Поэтому все они скрылись, оставив только дозорного, этого рыцаря без страха и упрека, готового предупреждать остальных о грядущей опасности. Зная, что ему нужно выяснить возможное направление шторма, дозорный двигался медленно, Стараясь держаться на почтительном удалении от надвигающегося шквала, однако не слишком далеко, поскольку в таком случае он рискует ошибиться и неправильно предупредить собратьев, не выполнив своего долга. Поэтому он старался все время держать штормовой вал в поле зрения, порой позволяя магнитным течениям подбрасывать его вверх. Так поступали все дозорные и до него. На мгновенье плазмот остановился в растерянности, не зная, двинется ли шторм в правую или в левую сторону через сверкающую от раскаленных газов равнину. И тут он почувствовал, что подплыл слишком близко; энергетические смерчи буквально выхватили его из плазменного потока и подбросили вверх, растрепав состоящую из заряженных частиц структуру. Подобно сверкающей на солнце серебряной рыбе, стремящейся вырваться из невода, плазмот взмывает ввысь, в темноту над фотосферой, где бурные потоки и лава ионов уже не смогут достать его. Проходя сквозь холодные слои пенумбры, откуда шторм забрал практически все тепло, дозорный почувствовал, что постепенно теряет остроту чувств, а свободной энергии слишком мало, чтобы он мог там задержаться. Над путником зависло густое облако умбры. Попасть туда означало бы гибель, поскольку сравнительно низкая температура вынудила частички его тела отдать свой заряд, и плазмот перестанет существовать. Однако ему повезло и на этот раз, неожиданно плазмота отбросило далеко в сторону, и в следующее мгновенье он уже двигался по мосту из горячих газов к солнечной кроне. Внизу, под мостом, на котором он очутился, его чувствам открылись переплетенья магнитных полей, создававших вершину бушующего шторма. Мост из горячих газов был термически изолирован от нестерпимого жара перегретой короны. Плазмот измерил температуру внутри моста, которая составила порядка двух миллионов градусов по Цельсия, если пользоваться земными мерами, что почти в два раза превышало привычную температуру фотосферы. Тяжеловато но выносимо. Выгнувшийся дугой мост, богатый теплом и магнитной энергией, сохранит плазмоту жизнь на какое-то время, однако он не справился со своей задачей, и его голос больше не сможет отслеживать и предугадывать направление бушующего шторма. Теперь на стену темноты, на самый край вечности поднимется новый доброволец из тех, кто сумел ускользнуть от неминуемой гибели. Новый дозорный попытается предугадать движение бури, выкрикивая предупреждение об опасности. 7 Чух! Чух! Чух! Чууф! ЛУННАЯ КОЛОНИЯ "СПОКОЙНЫЕ БЕРЕГА", 9 МАРТА 2081 Г. Основные компрессоры натужно гудели, снижая давление в гараже до трех килопаскалей. Джина Точман почувствовала, как полистироловые волокна ее усиленного костюма плотно облепили тело. Сплетенный особым образом костюм, точно соответствовавший весу Джины, облегал кожу в условиях почти полного вакуума, однако не мешал функционированию потовыделяющих желез. Костюм был достаточно удобен. С помощью оптического сканера и лазерных ножниц удалось добиться того, что одежда стала практически "вторым телом", плотно покрывая каждый сантиметрик тела девушки, если не брать во внимание шлем из волокнистой резины и пластиковые наколенники. Ни повесу, ни по другим параметрам рабочий костюм Джины ничем не отличался от прогулочных одеяний гостей. Даже для постоянных сотрудников требовалось некоторое время, чтобы к нему привыкнуть. Когда атмосферное давление в гараже упало до нуля, Джина почувствовала, ч