далось поддержать его чуть дольше и не допустить, чтобы азотное опьянение поразило самого меня, то я получил бы преимущество - я в этом уверен. Кроме всего прочего, у него пострадала не только координация движений, но и способность к мышлению. В конце концов я дотащил его до агрегата - бурная лавина пузырей рванулась из воздушного шланга, когда он выплюнул загубник и не было способа вернуть его обратно без того, чтобы не отпустить самого водолаза. Впрочем, может быть, именно из-за того, что он стал задыхаться, мне стало чуть легче справляться с ним. Впрочем, не знаю. Я втолкнул его в камеру, последовал за ним и запечатал дверь. Он почти смирился и начал поддаваться. Я сумел сунуть ему в рот загубник, а затем рванул сигнал подъема. Мы начали подниматься почти сразу же, и хотел бы я знать, о чем думали в этот момент Бартелми и Дэвис. Они достали нас очень быстро. Я почувствовал легкое дребезжание, когда мы наконец-то попали на палубу. Вскоре после этого вода схлынула. Я не знал, сравнялось ли к тому времени давление в камере с наружным, но переговорное устройство ожило, и послышался голос Бартелми - я как раз вылезал из своей амуниции. - Через несколько минут двинемся, - сказал он. - Что стряслось? Насколько все серьезно? - Азотное опьянение, - доложил я. - И Пол начал погружаться, и начал бороться со мной, когда я попытался вытащить его. - Пострадали оба? - Нет, не думаю. Он ненадолго потерял загубник. Но теперь дышит нормально. - В таком случае, в каком он состоянии? - По-прежнему "под мухой", я полагаю. И упадок жизнедеятельности, выглядит как... пьяный. - Порядок. Можете уже освобождаться от вашего снаряжения... - Уже освободился. - ...и раздеть его. - Уже начал. - Мы радировали на остров. Медик прилетел и ждет в лаборатории. Впрочем, предупреждали, что ему необходима, главным образом, декомпрессионная камера. Так что мы медленно и осторожно доведем в ней давление до нормального на поверхности. Я займусь этим прямо сейчас... А у себя самого вы чувствуете какие-либо симптомы опьянения? - Нет. - Ладно. Вы покинете камеру через некоторое время... Вы что еще хотите мне сказать? - Да нет, пожалуй. - Тогда все в порядке. Теперь я свяжусь по радио с доктором. Если я вам понадоблюсь, свистните в микрофон. Он это выдержит. - Ладно. Я освободил Пола от снаряжения, надеясь, что он вскоре начнет приходить в себя. Но он не очнулся. Он сидел, сутулясь, бормоча что-то с открытыми, но остекленевшими глазами, и то и дело улыбался. Хотел бы я знать, что с ним стряслось. Если давление и в самом деле было снижено, он должен был прийти в себя почти мгновенно. Возможно, надо снизить давление еще чуть-чуть, решил я. Но... А не погружался ли он раньше, еще до начала рабочего дня? Продолжительность декомпрессии зависит от общего количества времени, проведенного под водой в течение двадцатичасового периода, от общего количества азота, усвоенного тканями, частично - головным и спинным мозгами. Мог ли он погружаться, чтобы поискать что-нибудь, скажем, в иле, у основания сломанной мачты, среди обломков старого затонувшего корабля? Возможно, погружаться надолго, тщательно обыскивая все в тревоге? Зная, что сегодня предстоит работать на берегу, зная, что в течение всего рабочего дня в ткани тела не попадет ни молекулы азота? И вот неожиданная авария, и он должен рисковать. Он делает вид, что все в порядке, возможно, даже поощряет новичка продолжить и закончить работу. Отдыхает, пытается справиться с собой... Очень может быть. В этом случае ценность декомпрессии, проводимой Бартелми, исчезает. У него данные о времени и глубине погружения - но только последнего погружения Пола. Черт побери, насколько я понимаю, он мог побывать в нескольких точках, разбросанных в различных местах на дне океана. Я нагнулся над ним, изучая зрачки его глаз, чтобы привлечь внимание к себе. - Как долго ты был утром под водой? - спросил я. Он улыбнулся. - Я не нырял, - ответил он затем. - Мне нет дела до того, зачем ты нырял. Меня куда больше заботит твое здоровье... Как долго ты был внизу? И на какой глубине? Он покачал головой и повторил: - Я не нырял. - Черт бы тебя побрал! Я знаю, что ты нырял. Это было у старого затонувшего корабля, да? Там где-то около двадцати фатомов. Но сколько ты там пробыл? Час? Или еще дольше? - Я не нырял, - настаивал он. - Это правда, Майк! Я не нырял. Я вздохнул, откинувшись назад. Быть может, он говорил правду. Люди устроены по-разному. Возможно, что его особенности физиологии сыграли такую шутку, и это был другой вариант - не тот, что предполагал я. Однако, все это было так близко к истине... На мгновение я примерил его на место поставщика камней, а Фрэнка - на место укрывателя краденого. Итак, я пришел к Фрэнку со своей находкой, Фрэнк сообщил Полу о таком обороте дела, и тот, забеспокоившись, отправился, пока все на станции спали, убедиться, что его добро по-прежнему там, где он и предполагал. Во время неистовых поисков его ткани накопили много азота, а затем произошло все остальное. И эта стройная гипотеза поразила меня своей логичностью. Но коснись это меня, я нашел бы способ прервать погружение. Я всегда мог соврать что-нибудь для того, чтобы подняться наверх раньше срока. - Ты не можешь вспомнить? - попытался я еще раз. Он начал без особого воодушевления клясть все на свете, но потерял последний энтузиазм после дюжины-другой слов. А затем он протянул: - Почему ты не веришь мне, Майк? Я не нырял... - Ладно, я верю тебе, - сказал я. - Все в порядке. Так что, отдыхай. Он потянулся и вцепился в мою руку. - Значит, все прекрасно, - решил он. - Ага. - Все это так - как никогда не было прежде. - С чего ты взял? - поинтересовался я. - ...прекрасное. - О чем ты? - настаивал я. - Ты знаешь, я никогда не притронусь ни к одному из них, - сказал он в конце концов. - Тогда в чем же дело? Ты знаешь? - Проклятая красота... - сказал он. - Что-то стряслось на дне? Что это было? - Я не знаю. Уходи! Не зови это обратно. Все так, как должно было быть. Всегда. Не та дрянь, что ты взял... Начало всех неприятностей... - Прости, - сказал я. - ...это началось... - Я знаю. Прости, - рискнул я. - Добытые вещи... не иметь... - ...говорено, - говорил он. - Растранжирь их... - Я знаю. Прости. Но мы дали ему, - продолжал я. - Ага, - отреагировал он: - Затем... О, господи! - Алмазы... Алмазы в безопасности, - предположил я быстро. - Дали ему... О, господи! Прости. - Забудь. Скажи мне, что ты видел, - попросил я, пробуя вернуть его к тому, о чем мне хотелось услышать. - Алмазы... - сказал он. Затем он разразился длинным и бессвязным монологом. Я слушал. Снова и снова я говорил что-нибудь, чтобы возвращать его к теме алмазов, все готовился бросить ему имя Руди Майерса. Ответы его оставались фрагментарными, но в целом картина начала проясняться. Я спешил, стараясь узнать как можно больше, пока не вернулся Бартелми, чтобы продолжить декомпрессию. Я боялся, что Пол неожиданно протрезвеет - именно таким образом и срабатывает декомпрессия, если вы не ошиблись в диагнозе. Он и Майк, насколько я понял, принесли алмазы - но откуда они, установить не удавалось. Сколько бы я ни пытался выяснить о роли Фрэнка, Пол лишь только бормотал какие-то нежности по поводу Линды. Но кое-что я все-таки сумел из него вытянуть. Видимо, Майк о чем-то проболтался однажды, приняв в заднем помещении "Чикчарни" наркотики. Руди это настолько заинтересовало, что он составил снадобье, несколько иное, чем "Розовый рай" - и, наверное, не один раз. Это могло быть одной из тех коварных ловушек, о которых я слыхал. И после этого Руди обслуживал Майка и выведал у него всю историю, и почувствовал, что запахло долларами. Только Пол оказался куда умнее, чем он думал. Когда Руди затребовал плату за молчание и Майк сказал об этом Полу, Пол выдал идею о "помешательстве" дельфинов в парке и предложил Майку поучаствовать в этом - чтобы он предложил Руди встретиться с ним в парке для получения платы. Остальное было окутано какой-то дымкой, потому что упоминание о дельфинах сдерживало его. Но он, очевидно, поджидал в условленном месте, и они с Майком занялись Руди, когда тот добрался до места засады; один держал жертву, а другой обрабатывал шантажиста дельфиньей челюстью. Но было не совсем ясно: или Майк был ранен в схватке с Руди и Пол решил прикончить его и придать и ему вид дельфиньей жертвы, или же он спланировал эту часть заранее и после первого убийства напал на Майка, застав его врасплох. В любом случае дружба между ними со временем ослабела, и дело с шантажом окончательно рассорило их. Примерно такой рассказ я выслушал, перемежая его бормотание своими наводящими вопросами. Очевидно, убийство Майка потрясло его больше, чем он предполагал. И он по-прежнему называл меня Майком, говорил, что сожалеет о случившемся, и я поддерживал его бред. Прежде, чем я сумел вытянуть из него что-либо еще, вернулся Бартелми и спросил меня, как идут дела. - Пол бредит, - ответил я, - и больше ничего. - Я чуть подольше проведу декомпрессию. Может быть, это приведет его в чувство... Нам осталось немного, и нас уже ждут. - Хорошо. Но декомпрессия не привела его в чувство. Он оставался все таким же. Я пытался его перехитрить, вытянуть из него что-нибудь еще, особенно насчет источника алмазов - но что-то вышло наперекосяк. Он начал реагировать по-другому. Он бросился на меня, схватил за глотку, но я отбил атаку, удерживая его на месте. Он уступил, заплакал, забормотал в ужасе, что признался во всем. Я разговаривал с ним медленно, тихо, пытаясь утешить его, вернуть к прежнему, доброжелательному восприятию действительности. Но ничего не помогало, и я замолчал, оставаясь начеку. Потом он задремал, и Бартелми продолжил декомпрессию. Я следил за дыханием Пола и время от времени проверял пульс, но, казалось, ухудшения не наступало. К тому времени, когда мы добрались до станции, декомпрессия была закончена полностью, и я открыл люк и вышвырнул наше снаряжение. Пол вздрогнул, открыл глаза, уставился на меня и сказал: - Это была судьба. - А как вы себя теперь чувствуете? - Нормально, мне кажется. Только устал: на ногах не удержусь. - Позвольте подать вам руку. - Спасибо. Я помог ему выбраться из камеры и опуститься на сидение приготовленного кресла на колесиках. Там были и молодой врач, и Кашел, и Димс, и Картер. Я не мог помочь желающим узнать, что происходит в этот момент в голове у Пола. Доктор проверил сердцебиение, пульс, давление, посветил ему в глаза и уши и заставил кончиком пальца дотронуться до кончика носа. Затем он кивнул, махнул рукой, и Бартелми покатил кресло к амбулатории. Доктор прошел часть пути, разговаривая с ним. Затем он вернулся с полдороги и попросил меня рассказать обо всем, что произошло. Я так и сделал, опустив только ту часть истории, о которой узнал из бреда. Затем доктор поблагодарил меня и снова повернул к амбулатории. Я быстро догнал его. - На что это похоже? - спросил я. - На азотное опьянение, - ответил врач. - А не похоже на какую-то особую его форму? - уточнил я. - Я имею в виду то, как он реагировал на декомпрессию и вообще? Он пожал плечами. - Люди по-разному устроены и не похожи друг на друга не только внешне, но и внутренне, - пояснил он. - Сколько бы вы ни изучали физиологию человека, вы все равно не сможете сказать, как он станет вести себя, выпив - будет веселым, печальным, буйным, сонным. То же и здесь. Думается, он только теперь приходит в норму. - Без осложнений? - Ну, я хочу сделать электрокардиограмму сразу же, как только мы доставим его в амбулаторию. Но, думаю, с ним все в порядке. Слушайте, а там, в амбулатории, есть декомпрессионная камера? - Весьма вероятно. Но я здесь новичок. Я не уверен. - Ну, а почему бы вам не пойти с нами и не выяснить? Если ее там и нет, то я хотел бы затащить туда подводный ее вариант. - О? - Только из предосторожности. Я же хочу оставить парня в амбулатории на всю ночь с кем-нибудь, кто станет приглядывать за ним. Если будет рецидив, то неплохо будет иметь эту штуку под рукой, чтобы еще раз провести декомпрессию. - Понятно. Мы поймали Бартелми у дверей. Другие же тоже были там. - Да, в амбулатории есть камера, - сказал Бартелми в ответ на вопрос врача. - Я посижу с ним. Сидеть вызвались все, и ночь в конце концов была разделена на три вахты: Бартелми, Фрэнк и Энди соответственно. Каждый из них, конечно, был хорошо знаком с оборудованием для декомпрессии. Фрэнк подошел и тронул меня за руку. - Раз уж мы сейчас не можем ему помочь, - сказал он, - то, может быть, все-таки пообедаем? - О? - сказал я, автоматически поглядев на часы. - Сядем за стол около семи вместо шести тридцати, - сказал он с улыбкой. - Прекрасно. Только мне нужно время, чтобы принять душ и переодеться. - Ладно. Приходите сразу же, как только будете готовы. У нас еще останется время, чтобы выпить. - Порядок. А выпить хочется. До скорого. Я пошел в свой коттедж и принял душ. Новых любовных записочек не поступало. Ну, а камешки по-прежнему покоились в мусоросборнике. Я причесался и пошел обратно через остров. Когда я был около лаборатории, показался доктор, разговаривающий через плечо с кем-то в дверях. Вероятно, его собеседником был Бартелми. Подойдя, я увидел в руках врача чемоданчик. Он пошел прочь. Увидел меня, кивнул и улыбнулся. - Думаю, с вашим другом все в порядке, - сказал он. - Хорошо. Как раз об этом я и хотел спросить. - А как вы сами себя чувствуете? - Нормально. Нет, действительно хорошо. - У вас вообще не было никаких симптомов. Верно? - Конечно. - Прекрасно. Если будут, вы знаете, куда обратиться. Так? - Да. - Ладно, тогда я пошел. - До свидания. Он направился к вертолету, стоявшему у главного здания. Я же двинулся дальше, к дому Фрэнка. Фрэнк вышел встретить меня. - Что сказал доктор? - спросил он. - Что все, вроде бы, в порядке, - ответил я. - Угу. Заходи и выкладывай, что будешь пить. - Он открыл дверь. - Лучше всего бурбон, - ответил я. - С чем-то? - Только лед. - Ладно. Сейчас вернется Линда, она накрывает на стол. Он отправился готовить выпивку. Хотел бы я знать, скажет ли он хоть что-нибудь насчет алмазов, пока мы одни. Но он ничего не сказал. Он повернулся, подал мне пойло, поднял свой стакан в коротком салюте и сделал глоток. - Ну, рассказывай, - предложил он. - Ладно. Рассказывал я весь обед и еще после. Я был очень голоден. Линда готовила вкусно, а Фрэнк задавал и задавал вопросы, вытягивая мельчайшие подробности расстройства Пола, а это утомляло. Я задумался о Линде и Фрэнке. Я не видел возможности сохранить в тайне интрижку, вроде этой, на таком маленьком острове, как наша станция. Что же на самом деле знал, думал и чувствовал Фрэнк? Как следует себя вести в этом их причудливом треугольнике? Я посидел с ними какое-то время после обеда и почти что ощущал нарастание напряжения между ними - именно о нарастании этом, похоже, и заботился Фрэнк, медленно ведя беседу по той колее, которую наметил. Я не сомневался, что он упивался неудачей Пола, но чувствовал себя все более и более неловко в роли буфера в проявляющемся раздоре, столкновении или возобновлении старой ссоры. Поблагодарив за угощение, я освободился как можно скорее, сославшись на усталость - что было наполовину правдой. Фрэнк немедленно поднялся. - Я провожу вас, - сказал он. - Хорошо. Так он и сделал. Когда мы наконец добрались до моего дома, он произнес: - Насчет тех камней... - Да? - Вы уверены, что их намного больше - там, откуда вы их взяли? - Пойдемте, - предложил я ему и провел вокруг коттеджа во дворик и повернул, добравшись до него. - Сейчас последние минуты заката. Почему бы нам не полюбоваться им? Я сейчас вернусь. Я вошел в заднюю дверь, подошел к раковине и открыл слив. Около минуты у меня ушло на то, чтобы достать мешок. Я открыл его, зачерпнул двойную пригоршню и вышел из дому. - Подставляйте руки, - сказал я Фрэнку. Он сложил руки ковшичком, и я наполнил их. - Ну, как? Он двинулся поближе к свету, лившемуся из открытой двери. - Господи! - произнес он. - Так вы действительно нашли месторождение? - Конечно. - Ладно. Я продам их для вас. Тридцать пять процентов. - Двадцать пять, не больше. Я уже говорил об этом. - Просмотр камней и минералов на этой неделе в субботу. Человек, которого я знаю, сможет быть там, стоит лишь ему дать знать. Он предложит хорошую цену. Я дам ему знать - за тридцать процентов. - Двадцать пять. - Жаль, что мы близки были к сделке и не смогли сторговаться. Что ж, мы оба внакладе. - Ну, ладно. Тридцать. Я забрал камни, ссыпал их в карман, и мы ударили по рукам. Потом Фрэнк повернулся. - Двинусь в лабораторию, - сказал он, - и посмотрю, что стряслось с тем агрегатом, что вы притащили. - Дайте мне знать, когда найдете неисправность. Мне это любопытно. - Хорошо. Он ушел, а я прибрал камни, принес книгу о дельфинах и начал листать ее. И меня поразило, насколько смешно это было, что я делал. Все эти разговоры о дельфинах, все чтения, рассуждения, включая мою длинную диссертацию об их гипнотических и гипотетичных снопеснях, как о религиозно - диагностических формах людуса - для чего? Чтобы обнаружить, что я, скорее всего, справился бы со всем этим делом даже и без того, чтобы увидеть хоть одного живого дельфина? Ну вот, это было как раз то, что я должен был сделать - то, чего хотели Дон и Лидия Барнс - и Институт: чтобы я восстановил доброе имя дельфинов. И все же насколько запутанным был этот клубок! Шантаж, убийства, контрабанда алмазов, да еще и нарушение супружеской верности - вероятно отброшенное в сторону... Как гладко и аккуратно я начал распутывать его, но так и не определил, кто знал обо всем этом, кто помог мне и зачем исчез так, как исчезал только я - без того, чтобы возникли всякие неприятные для него вопросы, без того, чтобы оказаться втянутым в это дело. Чувство глубокой зависти к дельфинам накатило на меня и прошло не полностью. Создавали ли они когда-нибудь для себя подобные проблемы? Я крепко в этом сомневался. Может быть, если я соберу достаточно зеленых печатей судьбы, я смогу в следующий раз воплотиться в дельфина. Что-то нахлынуло на меня, и я задремал, не потушив свет. Меня разбудил резкий и настойчивый стук. Я протер глаза и потянулся. Шум повторился, и я повернулся в направлении его. Там было окно. И кто-то барабанил по раме. Я встал, подошел к окну и обнаружил, что это был Фрэнк. - Ну, - сказал я, - что стряслось? - Выходи, - предложил он. - Это очень важно. - Ладно. Минутку. Я ополоснул лицо, что окончательно разбудило меня и дало время подумать. Взглянув на часы, я увидел, что времени около половины одиннадцатого. Когда я в конце концов вышел, он вцепился в мое плечо: - Пойдем! Черт возьми! Я же сказал, что это очень важно! Я сделал шаг вслед за ним: - Ладно. Я проснулся. А в чем дело? - Пол умер, - сообщил он. - Что? - Что слышал, Пол умер. - Как это случилось? - У него остановилось дыхание. - Вот оно что... Но как это случилось? - Я начал возиться с агрегатом, который ты приволок. Он лежит там. Я затащил его к тому времени, как пришел мой черед сменить Бартелми, так что возможность разобраться с ним была. И я настолько увлекся, что не обращал на Пола особого внимания. Когда я все-таки решил глянуть, он был мертв. Это все. Его лицо почернело и исказилось. Похоже на что-то вроде легочной недостаточности. Может, это была легочная эмболия... Мы вошли в ближайшие двери. Море плескалось за ними, легкий бриз ворвался за нами следом. Мы миновали недавно установленный верстак, разбросанные инструменты и частично разобранный агрегат. Свернув налево, мы вошли в комнату, где лежал Пол. Я включил свет. Его лицо больше не было красивым, оно несло на себе отпечатки последних минут, проведенных в муках. Я подошел к нему и проверил пульс, заранее зная, что не найду его. Надавил на кожу большим пальцем. Пятно, когда я убрал палец, оставалось белым. - Недавно это случилось? - спросил я. - Прямо перед тем, как я к вам пришел. - Почему ко мне? - Вы живете ближе всех. - Понятно... Простыня в этом месте была порвана раньше? - Не знаю. - Ни криков, ни стонов, ни каких-либо звуков? - Ничего. Если бы услышал, я пришел бы сразу. Неожиданно мне захотелось закурить, но в комнате стояли кислородные баллоны, и по всему помещению были развешаны таблички с надписью "Не курить!". Я повернулся и пошел назад, толкнул незапертую дверь, навалился на нее спиной и уставился по-над водой. - Очень забавно, - сказал я вслух. - После дневных симптомов ему были гарантированы "естественные причины" для "возможной легочной эмболии", "легочной недостаточности" или еще какой-нибудь дьявольщины вроде этого. - Что это значит? - спросил Фрэнк. - Был ли он спокоен... Я не знаю. Не в этом дело. Я полагаю, вы применили декомпрессию. Верно? Или просто-напросто придушили его? - Прекрати! Зачем это... - В определенной степени я помог убить его, - сказал я. - Я полагал, что он в безопасности рядом с вами, потому что вы ничего не предпринимали против него все это время. Вы хотели удержать жену, вернуть ее обратно. Потратить на нее кучу денег - вот способ, которым вы хотели ее вернуть. Но это был порочный круг, потому что Пол был частью источника ваших сверхдоходов. Но потом появился я и предложил вам альтернативный вариант. Затем сегодняшний несчастный случай и возможность, предоставившаяся этой ночью... Вы воспользовались случаем, ухватившись за благоприятную возможность и хлопнули дверью. Надо ковать железо, пока оно горячо... Поздравляю. Думаю, вы преуспели в этом. Нет никаких доказательств. Хорошо сделано. Он вздохнул. - Тогда почему вы ввязались во все это? Все ясно. Мы пойдем найдем Бартелми, и вы скажете ему, что все это произошло потому, что я обезумел. - Мне было интересно разузнать о Руди и Майке. Я хотел бы знать все. Вы принимали какое-то участие в организации того убийства? - Что вы знаете? - спросил он медленно. - И как вы узнали? - Я знаю, что Пол и Майк были поставщиками камней. Я знаю, что Руди узнал об этом и пытался шантажировать их. Они взяли его в оборот, и я думаю, что Пол позаботился для ровного счета и о Майке. Как я узнал? Пол выболтал все во время нашего возвращения, а ведь я был с ним в декомпрессионной камере, помните? Я узнал об алмазах, убийствах, Линде и Поле - только успевай прислушивайся. Он откинулся на верстак и покачал головой. - Я подозревал вас, - сказал он, - но у вас были убедительные доказательства - те алмазы. Допустим, вы добрались до них чрезвычайно быстро. Но я благосклонно принял ваш рассказ, и потому что, возможно, месторождение Пола было действительно где-то очень близко. Хотя он никогда не говорил мне, где оно. Я решил, что вы или наткнулись на него случайно, или проследили за Полом и знали достаточно, чтобы понять, что это такое. Но в любом случае это не имело значения. Я охотнее имел бы дело с вами. Остановимся на этом? - Если вы расскажете мне о Руди и Майке. - Но я на самом деле знаю не более того, что вы мне сейчас рассказали. Это было не мое дело. Обо всем позаботился Пол. Только ответьте мне: как вы нашли месторождение? - Я его не нашел, - ответил я. - Я даже понятия не имею, где он нашел алмазы. Фрэнк выпрямился: - Я вам не верю! А камни - откуда они? - Я нашел место, в котором Пол прятал мешок с камнями и украл их. - Зачем? - Ради денег, конечно. - Тогда почему вы солгали мне о том, где вы их нашли? - А вы хотели бы, чтобы я сказал, что они краденые? Однако же... Он молнией рванулся вперед, и я увидел, что в руке он сжимает гаечный ключ. Я отпрыгнул назад, и дверь, захлопываясь, ударила его в плечо. Однако, это только ненадолго задержало его. Он рванул дверь и бросился ко мне. Я снова отступил и принял оборонительную позу. Он ударил, и я ушел от удара в сторону, задев его по локтю. Мы оба промахнулись. Его новый удар слегка задел мое плечо, так что выпад, который я сделал секундой позже, достиг его почек с меньшей силой, чем я надеялся. Я отпрянул назад, когда он ударил снова, и мой пинок достал его бедро. Он опустился на колено, но поднялся прежде, чем я насел на него, ударив в направлении моей головы. Я отпрянул, и он промахнулся. Я слышал воду, чувствовал ее запах. Хотел бы я знать, как насчет ныряния. Он был ужасно близко... Когда он напал снова, я прогнулся назад и захватил его руку. Я крепко вцепился в нее близ локтя и зажал, вытянув свои скрюченные пальцы по направлению к его лицу. Он двинулся на меня, и я упал, по-прежнему сжимая его руку, а другой крепко ухватив его за пояс. Мое плечо ударилось о землю, и он оказался на мне, пытаясь освободиться. Когда это ему удалось, его вес на мгновение переместился. Почувствовав свободу, я свернулся в клубок и ударил его обеими ногами. Мой удар достиг цели. Он только хрюкнул... а затем он пропал. Я услышал, как он плюхнулся в воду. Еще я слышал отдаленные голоса - они окликали нас, они приближались к нам через остров. Я поднялся на ноги и двинулся к краю острова. И тут Фрэнк завизжал - это был длинный жуткий крик, полный предсмертной муки. К тому времени, когда я достиг края платформы, вопль оборвался. Когда Бартелми прибежал ко мне, он остановился, повторяя: "Что случилось?" до тех пор, пока не глянул вниз и не увидел плавник, мелькавший в центре водоворота. Затем он пробормотал: "О, господи!" и больше ничего. Позже, когда я давал отчет о событиях, я рассказал, что он показался мне очень возбужденным, когда прибежал поднимать меня, что он крикнул мне, что Пол перестал дышать, и я, вернувшись с ним в лабораторию, убедился, что Пол мертв, сказал ему это и начал выспрашивать его о подробностях, а в ходе разговора он, похоже, получил впечатление, что я подозреваю именно его в смерти Пола из-за проявленной им небрежности. Тогда он возбудился еще больше и в конце концов набросился на меня, и мы боролись, и что он упал в конце концов в воду. Все это, конечно, было правдой. Отчет мой грешил лишь пропусками. Но они, похоже, удовлетворились этим. Все ушли. Акула рыскала вокруг, возможно, дожидаясь, не кинут ли ей кого-нибудь на десерт, и те, кто занимался дельфинами, пришли и усыпили ее, а затем унесли. Бартелми сказал мне потом, что вышедший из строя ультразвуковой генератор действительно мог иметь периодические короткие замыкания. Так, Пол убил Майка и Руди; Фрэнк убил Пола, а затем сам был убит акулой, на которую теперь можно было свалить и первые два убийства. Дельфины были оправданы, и не оставалось больше ничего, что взывало бы к правосудию. Месторождение же алмазов стало теперь одной из маленьких тайн, настолько нередких в нашей жизни. ...После того, как все разошлись, выслушав мой рассказ о происшедшем, а остатки останков убрали - еще долго после этого, пока тянулась ночь, поздняя, чистая, со множеством ярких звезд, двоившихся и мерцавших в прохладных водах Гольфстрима вокруг станции, и я сидел в кресле на маленьком заднем дворике за моим жилищем, потягивая пиво из жестянки, и следил за тем, как заходят звезды. У меня не было чувства удовлетворения, хотя на папке с делом, лежащей у меня в уме, уже стоял штамп "закрыто". Кто же написал мне записку - записку, включившую адскую машину убийств? Действительно ли стоит об этом беспокоиться теперь, когда работа завершена? До тех пор, пока этот кто-то будет хранить молчание относительно меня... Я еще глотнул пива. Да, стоит, решил я. Мне тоже следует осмотреться повнимательнее. Я достал сигарету и собрался закурить. И тогда это началось... Когда я влетел в бухту, она была освещена. А когда влетел на причал, ее голос донесся до меня через громкоговоритель. Она приветствовала меня по имени - моему настоящему имени; я не слышал, чтобы его произносили вслух уже давным-давно - и она пригласила меня войти. Я двинулся по причалу вверх к зданию. Дверь была полуоткрыта. И я вошел. Это была длинная-длинная комната, полностью оформленная в восточном стиле. Хозяйка была одета в шелковое зеленое кимоно. Она сидела на коленях на полу и перед ней лежал чайный сервиз. - Пожалуйста, проходите и садитесь, - предложила она. Я кивнул, снял обувь, пересек комнату и сел. - О-ча доу десу-ка? - спросила она. - Итадакимасу. Она наполнила чашки, и мы некоторое время пили чай. После второй чашки я придвинул к себе пепельницу. - Сигарету? - спросил я. - Я не курю, - ответила она, - но я хочу, чтобы вы курили. Я попытаюсь вобрать в себя как можно больше вредных веществ. Я полагаю, именно с этого все и началось. Я закурил. - Никогда не встречал настоящих телепатов, - признался я. - Мне приходится пользоваться этой моей способностью постоянно, - ответила она, - и не скажу, чтобы это было особенно приятно. - Думаю, мне нет необходимости задавать вопросы вслух? - заметил я. - Нет, - подтвердила она, - действительно - нет. Как вы думаете, это хочется - читать мысли? - Чем дальше, тем меньше, - предположил я. Она улыбнулась. - Я спросила об этом, - пояснила она, - потому что много размышляла над этим в последнее время. Я думала о маленькой девочке, которая жила в саду с жуткими цветами. Они были красивы, эти цветы, и росли, чтобы делать девочку счастливой тогда, когда она ими любуется. Но они не могли скрыть от нее свой запах - а это был запах жалости. Ибо она была маленькой несчастной калекой. И бежала она не от цветов, не от их внешнего облика, а от их аромата, смысл которого она смогла определить, несмотря на возраст. Было мучительно ощущать его постоянно, и лишь в заброшенном пустынном месте нашла она какое-то отдохновение. И не будь у нее этой способности к телепатии, она осталась бы в саду. Она замолчала и пригубила чай. - И однажды она обрела друзей, - продолжала хозяйка, - обрела в совершенно неожиданном месте. Это были дельфины, весельчаки, с сердцами, не спешащими с унизительной жалостью. Телепатия - та, что заставила ее покинуть общество подобных себе, помогла найти друзей. Она смогла узнать сердца и умы своих новых друзей, куда более полно, чем один человек может познать другого. Она полюбила их, стала членом их семьи. Она еще отпила чаю, а затем посидела в молчании, глядя в чашку. - Среди них были и великие, - проговорила она наконец, - те, о которых вы догадались чуть раньше. Пророки, философы, песнопевцы - я не знаю слов в человеческом языке для того, чтобы описать функции, что они исполняли. Тем не менее, среди них были и те, чьи голоса в снопеснопении звучали с особой нежностью и глубиной - нечто вроде музыки и в то же время не музыка, двигаясь от безвременья в себе, которое они, возможно, считали бесконечным пространством, и выражая это для своих друзей. Величайший из всех, кого я когда-либо знала, Песнопевец, - и она произнесла слоги очень музыкальным тоном, - носил имя или титул, звучащий как "кива'лл'кие ккоотаиллл'кке'к". Я не могу выразить словами его снопеснопение так же, как не смогла бы рассказать о гении Моцарта тому, кто никогда не слышал музыки. Но когда ему стала угрожать опасность, я сделала то, что должно было быть сделано. - Вы видите, что я пока еще не все понимаю, - заметил я, поставив чашку. - "Чикчарни" построен так, что пол его возвышается над рекой, - и картина бара внезапно вспыхнула в моей памяти ясно и с потрясающей реальностью. - Вот так, - добавила она. - Я не пью крепких напитков, не курю и очень редко пользуюсь медикаментами, - продолжала она, - и не потому, что у меня нет другого выбора. Просто таково мое правило, обусловленное здоровьем. Но это не значит, что я не способна наслаждаться подобными вещами так же, как я сейчас наслаждаюсь сигаретой, которую курите вы. - Я начинаю понимать... - Плавая под полом этого притона в ночи, я переживала наркотические галлюцинации тех, кто грезил наверху, вселяясь в них и пользуясь сама их покоем, счастьем и радостью, и отгоняя видения, если они вдруг становятся кошмарными. - Майк, - сказал я. - Да, именно он привел меня к Песнопевцу, ранее неизвестному. Я прочла в его разуме о месте, где они нашли алмазы. Вижу, вы считаете, что это где-то около Мартиники, поскольку я только что оттуда. Не отвечу ни да, ни нет. Кроме того, я прочла у него мысль о причинении вреда дельфинам. - Оказалось, что Майка и Пола прогнали от месторождения - хотя и не причиняя им особого вреда. Это было несколько раз. Я сочла это настолько необычным, что стала изучать дальше и обнаружила, что это правда. Месторождение, открытое этими людьми было в районе обитания Песнопевца. Он жил в тех водах, а другие дельфины приплывали туда, чтобы его послушать. В некотором же смысле это и есть место паломничества из-за его присутствия там. Люди искали способ обеспечить свою безопасность в следующий раз, когда они снова нагрянут туда за камнями. Именно для этого они и вспомнили об эффекте, производимом записями голоса касатки. Но не надеялись только на это и припасли еще и взрывчатку. Пока меня не было, произошло это двойное убийство, - продолжала она. - Вы, по-существу, правы насчет того, как и что было сделано. Я не знаю, как это можно доказать, и признали ли бы доказательством мою способность прочесть их мысли. Пол пускал в ход все, что попадало ему когда-либо в руки или приходило на ум и, тем не менее, в схватке со мной он проиграл бы. Он прибрал познания Фрэнка так же, как и его жену, узнал от него достаточно для того, чтобы найти месторождение при небольшой удаче. А удача долго не покидала его. Он достаточно узнал и о дельфинах - достаточно для того, чтобы догадаться о действии голоса касатки, но все же недостаточно, чтобы узнать, каким образом дельфины сражаются и убивают. И даже тогда ему повезло. Рассказ его о случившемся восприняли благосклонно. Но не все. Тем не менее, ему доверяли в достаточной степени. Он был в безопасности и планировал снова вернуться к месторождению. Я искала способ остановить его. И я хотела, чтобы дельфинов оправдали - но это было делом второстепенным. Затем появились вы, и я поняла, что способ найден. Я отправилась ночью к станции, вскарабкивалась на берег и оставила вам записку. - И испортили ультразвуковой генератор? - Да. - Вы сделали это именно в это время, так как знали, что под воду заменять генератор пойдем мы с Полом? - Да. - И другое? - Да, и это тоже. Я наполнила разум Пола тем, что я чувствовала и видела, плавая под полом "Чикчарни". - И еще вы смогли заглянуть в разум Фрэнка. Вы знали, как он прореагирует. И вы подготовили убийство? - Я никого ни к чему не принуждала. Или воля его не должна была быть так же свободна, как наша? Я смотрел в чашку, взволнованный ее мыслями. Я выпил чай одним глотком. Затем поглядел на нее. - Но разве вы не управляли им, пусть даже и немного, под самый конец, когда он напал на меня? Или - куда более важно - руководили его периферийной нервной системой? Или еще более простым существом?.. Можете ли вы управлять действиями акулы? Она налила мне еще чаю. - Конечно, нет, - ответила она. Мы еще немного посидели в безмолвии. - Что вы решили сделать со мной, когда я решил продолжать расследование? - спросил я. - Вы пытались расстроить мои ощущения и подтолкнуть меня к гибели? - Нет, - ответила она быстро. - Я наблюдала за вами, чтобы понять, что вы решите. Вы испугали меня своим решением. Но то, что я предприняла вначале, не было нападением. Я попыталась показать вам кое-что из снопеснопения, успокоить ваши чувства, принести в них мир и покой. Я надеялась, что это произведет некую алхимическую реакцию в вашем разуме, смягчит ваше решение. - Вы сопровождали эту картину внушением нужного вам результата. - Да, я делала это. Но вы тогда обожгли руку, и боль привела вас в чувство, и тогда я напала на вас. Она произнесла это неожиданно усталым голосом. Впрочем, день этот был для нее нелегким, ведь о стольких вещах ей пришлось позаботиться. - И это была моя ошибка, - согласилась она. Позволь я вам просто продолжить следствие - и вы не нашли бы ничего. Но вы почувствовали неестественную природу нападения. Вы соотнесли это с поведением Пола и подумали обо мне - мутанте - и о дельфинах, и об алмазах, и о моем недавнем путешествии. Все это слилось в ваших мыслях, и я увидела, что вы можете причинить непоправимый ущерб: внести информацию об аллювиальном месторождении алмазов и Мартинике в Центральный банк данных. И тогда я позвала вас сюда - поговорить. - Что же дальше? - спросил я. - Суд никогда не признает вас виновной в чем-либо из этого. Вы в безопасности. Даже и мне трудно осудить вас. Мои руки тоже в крови, как вам известно. Вы единственный живой человек, который знает, кто я, и это причиняет мне неудобство. И все же у меня бродят кое-какие догадки относительно того, о чем вы не хотели информировать весь белый свет. Вы не станете пытаться уничтожить меня, ибо вы знаете, что я сделаю с этими догадками в случае нарушения соглашения. - И я вижу, что вы не воспользуетесь вашим кольцом до тех пор, пока я не спровоцирую вас на это. Спасибо. Я боялась этого. - Кажется, мы достигли какого-то равновесия. - Тогда почему бы нам не забыть обо всем этом? - Вы имеете в виду - почему бы не доверять друг другу? - А это очень необычно? - Вы же понимаете, что будете обладать известным преимуществом. - Верно. Но долго ли будет иметь значение это преимущество? Люди меняются. Телепатия не поможет мне определить, что вы станете думать завтра - или где-нибудь в другом месте. Вам об этом проще судить, потому что вы знаете себя лучше, чем я. - Полагаю, вы правы. - Конечно, говоря по правде, я ничего не выигрываю, разрушив ваш образ существования. Вы же, с другой стороны, вполне можете захотеть отыскать незарегистрированный источник дохода. - Не буду этого отрицать, - согласился с девушкой я. - Но если я дам вам слово, то сдержу его. - Я знаю, что вы имеете в виду. И я знаю также, что вы верите многому из того, что я сказала - с некоторыми оговорками. Я кивнул. - Вы в самом деле не понимаете значение Песнопевца? - А как я могу понять, не будучи ни дельфином, ни телепатом? - Может, вам показать, помочь представить то, что я хочу сохранить и оградить от бед? Я поразмыслил об этом, вспоминая происшедшее на станции, когда она напомнила мне кое-что из Вильяма Джеймса. У меня не было способа узнать, как можно при этом управлять своим состоянием, какими силами она может навалиться на меня, если я соглашусь на подобный эксперимент. Тем не менее, если все это выйдет из-под контроля и если помимо того, что было обещано, будет какое-то минимальное вмешательство в мой мозг, я знал способ мгновенно положить конец этому. Сложив руки перед собой, я положил на кольцо два пальца. - Очень хорошо, - согласился я. И затем это родилось снова - нечто вроде музыки, и все же не музыка, нечто такое, что не выразить словами, ибо сущность этого была такой, какую не ощущал и какой не владел ни один человек: оно лежало вне круга человеческого восприятия. Я решил потом, что та часть меня, которая впитывала все это, временно переместилась в разум творца снопеснопения - того дельфина, и я стал свидетелем-соучастником временного рассуждения, которое он импровизировал, придавал аранжировку, сливая все ее части в заранее сконструированные видения и выражая их словами, законченными и чистыми, и облекая в воспоминания и в нечто отличное от сиюминутных действий, и все это смешивалось и гармонично, и в радостном ритме, которые я постигал только косвенно через одновременное ощущение его собственного удовольствия от процесса их формулирования. Я чувствовал наслаждение от этого танца мыслей, разумных, хотя и нелогичных; процесс, как и всякое искусство, был ответом на что-то, однако на что именно - я не знал, да и не хотел знать, если честно, ибо это было само по себе достаточностью бытия - и, может, когда-нибудь это обеспечит меня эмоциональным оружием на тот момент, когда мне придется стоять одиноким и беспомощным перед бедой - ибо это было чем-то таким, что невозможно оценить верно, разве что только тогда, когда в памяти всплывут фрагменты его - нечто вроде бешеного веселья. Я забыл свое собственное бытие, покинул свой ограниченный круг чувств, когда окунулся в море, что не было ни светлым, ни темным, ни имеющим форму, ни бесформенным и все же осознавал свой путь, возможно, подсознательно, в нескончаемом действии того, что мы решили назвать "людус" - это было сотворение, разрушение и средство к существованию, бесконечное копирование, соединение и разъединение, вздымание и опускание, оторванное от самого понятия времени и все равно содержавшее сущность времени. Казалось, что я был душой времени, бесконечные возможности наполняли этот момент, окружая меня и вливая тонкий поток ощущения существования и радости... радости... радости... Крутясь, этот момент и поток вытек из моего разума, и я сидел, все еще держась за смертоносное кольцо, напротив маленькой девочки, сбежавшей от жутких цветов; она сидела, одетая во влажную зелень, весьма и весьма бледная. - О-ча доу десу-ка? - произнесла она. - Итадакимасу. Она наполнила чашку. Я хотел протянуть руку и коснуться ее руки, но вместо этого поднял чашку и отпил из нее. Конечно, она приняла мою ответную реакцию. Она знала. Но заговорила она немного погодя. - Когда придет мой час - кто знает, как скоро? - я уйду к нему, - сказала она. - И я буду там, с Песнопевцем. Не знаю, но я продолжу это, возможно, как память, в том безвременном месте, и будет это частью снопеснопения. Но и теперь я чувствую часть ее. - Я... Она подняла руку. Мы допили чай молча. На самом деле мне не хотелось уходить, но я знал, что должен идти. Как много осталось такого, что я должен был сказать, думал я, когда вел "Изабеллу" назад, к Станции-Один, к мешку алмазов и всему остальному, что там еще было. Ну и ладно, подумал я. Самые лучшие слова чаще всего именно те, что остаются несказанными. 3. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАЛАЧА Большие пушистые хлопья падали в ночи, безмолвной и безветренной. Похоже, на свете не существовало ни бурь, ни ветров - ни дуновения, ни вздоха. Только холодная равномерная белизна, плывущая за окном, и безмолвие, подчеркнутое выстрелами, удалявшимися перед тем, как затихнуть. В центральной комнате сторожки единственными звуками были случайные шорохи и шипение обуглившихся дров на каминной решетке. Я сидел в кресле, повернутом в сторону от стола, лицом к двери. Снаряжение лежало на полу, слева от меня. На столе был шлем - неравномерное сплетение металла, кварца, фарфора и стекла. Если я услышу щелчок микропереключателя, последующий после бормочущего звука изнутри шлема, а затем слабое свечение появится под сеткой у его переднего края и начнет быстро мерцать... Если все это произойдет, это будет означать, скорее всего, вероятность того, что приближается моя гибель. Я вынул из кармана черный шар, когда Ларри и Берт вышли наружу, вооруженные огнеметом и чем-то, что выглядело ружьем для охоты на слонов. Берт прихватил еще парочку гранат. Я развернул черный шар, вынул из него бесшовную перчатку, нечто, похожее на большой кусок мокрой замазки, приклеенной к ее ладони. Затем я натянул перчатку на левую руку и уселся, подняв ее, а локоть поставив на подлокотник кресла. Маленький лазерный пистолет, на который я практически не надеялся, лежал у моей правой руки на крышке стола, прямо за шлемом. Если я шлепну по металлической поверхности левой рукой, вещество приклеится, освободив перчатку. Через пару секунд оно взорвется, и сила взрыва будет направлена вглубь поверхности. Ньютон объяснил бы это своеобразным распределением реакции, в результате которой на поверхности контакта распахивается ад. Эта штука называлась ударным зарядом и служила тайным оружием и инструментом для ночных взломщиков - инструментом, узаконенным во многих местах. И все же это оружие оставляло желать лучшего. Рядом со шлемом, сразу за оружием стояла рация. Она нужна была, чтобы предупредить Берта и Ларри, если я услышу щелчок переключателя следом за бормотанием, увижу свечение, замечу мерцание его. Затем они узнали бы, что Том и Клей, с которыми мы потеряли контакт, когда началась стрельба, не смогли уничтожить противника и, несомненно, лежали мертвыми теперь на своих постах немногим более километра южнее. Затем они узнали бы, что, весьма возможно, они тоже вскоре погибнут. Я вызвал их, когда услышал щелчок. Я поднял шлем и вскочил на ноги, когда свечение в нем замерцало. Но было слишком поздно. Четвертым местом, указанным в рождественской открытке, которую я послал Дону в прошлом году, были книжная лавка Пибоди и пивная в Балтиморе, штат Мериленд. Соответственно, в последнюю октябрьскую ночь я сидел в ее задней комнате у последнего стола, перед альковом с дверью, ведущей в аллею. В сумрачном помещении женщина, одетая в черное, играла на древнем пианино, и музыка все вздымалась и вздымалась. Справа от меня в узком камине задыхался и дымил огонь, а над каминной полкой дрожала тень древних оленьих рогов. Я потягивал пиво и прислушивался к звукам. Я хотел надеяться на то, что как раз в этот вечер Дон не появится. У меня оставалось достаточно денег, чтобы дотянуть до весны, и потому я не слишком нуждался в работе. К тому же я сейчас находился слишком далеко на севере, стоя на якоре в Чезапике, и мне хотелось поскорее отплыть к Карибам. Похолодание и появление опасных ветров говорили мне, что я слишком долго задерживаюсь в этих широтах. Словом, дольше, чем до середины ночи я в этом баре не просижу. Еще часа два. Я съел сэндвич и заказал еще пива. Его еще не принесли, когда я заметил Дона, приближавшегося к входу: пальто у него было переброшено через руку, и он повернулся лицом ко мне. Я изобразил соответствующее удивление, когда он очутился рядом с моим столом со словами: "Рон! Неужели это ты?". Я встал и пожал руку. - Алан! Тесен мир - или что-то вроде этого. - Садись! Садись! Он сел в кресло напротив меня, бросив пальто на другое, слева. - А что ты делаешь в этом городе? - спросил он. - Заглянул просто так, - ответил я. - Сказать привет паре приятелей, - я поглаживал грубые шрамы, запятнавшие поверхность стола передо мной. - И это моя последняя стоянка. Я отправляюсь через несколько часов. Он кивнул. - А чего это ты стучишь по дереву? Я усмехнулся. - Это я просто прикидываюсь тайной пивной Генри Меккена. - Это давно-давно? Я кивнул. - Представляю, - кивнул он. - Это все из-за прошлого - или из-за сегодняшнего? Я никак не могу сообразить. - Может, немного того и немного другого, - сказал я. - Хотел бы я снова заглянуть к Меккену. Я послушал бы, что он думает о теперешнем появлении. А вас каким ветром? - То есть? - Каким ветром занесло? Сюда. Сейчас. - Ох, - он перехватил официанта заказал пива. - Деловая поездка, - сказал он затем. - Нанимаю консультанта. - О. Так есть дело? И какое? - Сложное. Запутанное. Он закурил, и чуть погодя принесли пиво. Он курил, пил пиво и слушал музыку. Я пел эту песню и снова спою ее: мир подобен взметнувшемуся отрывку музыки. Многие перемены происходили в ходе моей жизни, и, кажется, большинство из них имело место в течение последних нескольких лет. Перемены стали образом моей жизни несколько лет назад и я подозревал, что это будет моей постоянной участью все эти годы - если дела Дона не втянут меня в гибельную западню. Дон заправлял вторым по величине в мире детективным агентством и он иногда пользовался моими услугами из-за того, что я реально не существовал. Меня не существовало теперь потому, что когда-то, в другое время и в другом месте, мы породили самую дикую мелодию нашего времени. Именно я пустил в мир первые аккорды проекта Центрального банка данных, и я принимал существенное участие в попытках создать рабочую модель реального мира, включающую в себя данные о всех и вся. Насколько полно мы преуспели и стало ли обладание подобием мира действительно обеспечивать опеку над ним и наиболее эффективные меры контроля за его функционированием - этот вопрос был спорен для прежних моих сотоварищей, пока вся эта музыка росла и развивалась. Впоследствии я переменил свои взгляды и в результате принятого решения не получил гражданства во втором мире, в Центральном банке данных, который стал теперь гораздо более важным, чем реальная жизнь. Уход из реальности, мой собственный временный выход за грань мира вызвал необходимость других преступлений - нелегальных входов обратно. Я периодически возникал в этой компьютерной реальности, потому что приходилось иногда как-то обеспечивать свою дальнейшую реальную жизнь работой, например, на Дона. Я очень часто становился весьма полезным ему - когда он получал необычные головоломки. К счастью, в данный момент, похоже, именно такую он и имел - еще до того, как я почувствовал, что помираю от безделья. Мы прикончили наше пойло, потребовали счет и расплатились. - Сюда, - сказал я, показывая на заднюю дверь, и он завернулся в пальто и последовал за мной. - Поговорим здесь? - спросил он, когда мы двинулись вдоль аллеи. - Пожалуй, нет, - сказал я. - Прокатимся, потом побеседуем. Он кивнул и двинулся дальше. Тремя четвертями часа позднее мы сидели в салоне "Протеуса" и я готовил кофе. Холодные воды залива мягко покачивали нас под безлунным небом. Я зажег лишь пару маленьких светильников. Уютно. За бортом "Протеуса" - толпа, сумятица, бешеный темп жизни в городах, на земле, и функционально-метафизическую отдаленность от всего этого могли обеспечить всего несколько метров воды. Мы с огромной легкостью повсюду изменяли ландшафт, но океан всегда казался неизменным, и я полагал, что мы пропитывались каким-то чувством безвременья, когда оставались с ним один на один. Может быть, это одна из причин, по которым я так много времени проводил в океане. - Вы впервые принимаете меня здесь, на борту, - сказал он. - Удобно. Весьма. - Спасибо. Сливки? Сахар? - Да. И то, и другое. Мы уселись с дымящимися кружками, и я спросил: - Ну, так что у вас? - Одно обстоятельство, родившее две проблемы, - ответил он. - Одна из них такого рода, что выходит за пределы моей компетенции. Другая - нет. Я скажу, что это абсолютно уникальная ситуация и, соответственно, требует специалиста высокой квалификации. - Я вообще не являюсь специалистом по чему-нибудь. Разве что - специалистом по выживанию. Он неожиданно поднял глаза и уставился на меня. - Я всегда предполагал, что вы ужасно много знаете о компьютерах, - заметил он. Я смотрел вдаль. Это был удар ниже пояса. Я никогда не обнаруживал себя перед Доном как авторитет в этой области, и между нами всегда существовал неписанный договор о том, что мои методы работы, обстоятельства и личность находятся вне обсуждения. С другой стороны, ему должно было быть ясно, что мои познания этих систем обширны и глубоки. И все-таки мне не нравилось обсуждать это. Итак, я ринулся обороняться. - Компьютерных мальчиков сейчас - на гривенник дюжина, - сказал я. - Возможно, в ваши времена было иначе, но сейчас начинают обучать компьютерным премудростям с подросткового возраста, с первого года в школе. Так же, как и любой представитель моего поколения. - Вы знаете, что я имел в виду не это, - пояснил он, - или вы не знакомы со мной достаточно давно для того, чтобы доверять мне несколько больше, чем сейчас? Это весьма близко касается характера предстоящей вам работы. Вот и все. Я кивнул. Реакция по самой своей природе не самая подходящая, и я вложил немало эмоций в ее проявление. Итак... - Ладно, я знаю об этом побольше подростка-школьника, - согласился я. - Спасибо. Возможно, в этой точке мы и расходимся, - он отпил кофе. - Моя собственная подготовка - закон и учет, затем - армейская, военная разведывательная, затем - штатская служба в разведке. Затем я занялся моим сегодняшним бизнесом. Тот технический персонал, в котором я нуждался, я подбирал на время - одного здесь, другого там. Я многое знаю о том, как оно это делает. Я не понимаю всего, как они устроены во всех деталях, так что я хочу, чтобы вы начали сначала, с азов и объяснили мне все настолько, насколько сможете. Мне необходимо основательно подготовленное обозрение, и если вы сумеете обеспечить его, я одновременно пойму, насколько вы подходите для этой работы. Вы можете начать рассказ с того, как работали первые космические роботы - например, рассказать о тех, что использовались на Венере. - Это не компьютеры, - сказал я, - и что до венерианских, то это даже и не роботы. Они - машины с телеуправлением, манипуляторы. - А в чем отличие? - Робот - это машина, которая производит определенные действия в соответствии с инструкциями, заложенными в программу. Телеуправляемый же механизм - раб оператора, осуществляющего дистанционное управление. Он действует только в тесном контакте с оператором. В зависимости от того, насколько вы умелы и опытны, связь может быть аудиовизуальной, осязательной, даже обонятельной. Чем более совершенно вы хотите выполнить работы, тем более антропоморфным должно быть ваше устройство. Что касается Венеры, если я правильно помню, человек-оператор на орбитальной станции надевал экзоскелет, контролировавший движение туловища, ног, рук, кистей, устройства на поверхности планеты, управляя движением и воспринимая обстановку с помощью системы обратной связи. У него был шлем, управляющий телевизионной камерой механизма, вмонтированной в башенке и передающей ему картину того, что открывалось перед манипулятором на Венере. Он также одевал наушники, соединенные со звукоуловителями. Я читал книгу, написанную таким оператором. Он писал, что на протяжении долгого времени забывал о том, что находится в кабине и является главным звеном в цепи управления: он действительно чувствовал себя так, словно пробирался по адскому ландшафту. Я помню, что меня это очень взволновало - ведь я был еще подростком, и я мысленно бродил по окрестным лужам, сражаясь с микроорганизмами. - Почему? - Потому что на Венере не было драконов. Во всяком случае, эти телеуправляемые механизмы - вещи совершенно иные, нежели роботы. - Теперь расскажите мне об отличиях первых телеуправляемых машин от манипуляторов последнего поколения. Я отхлебнул немного кофе. - Стало куда сложнее, когда дело дошло до внешних планет и их спутников, - сказал я. - Там поначалу не применяли орбитальных телеоператоров. Из-за экономических и некоторых нерешенных технических проблем. В первую очередь - из-за экономических. Во всяком случае, на избранные миры были высажены механизмы, но операторы остались дома. Потому что при применении управления с помощью обратной связи из-за расстояния возникала проблема с запаздыванием сигнала. Получить информацию с планеты занимало некоторое время, а затем требовалось время, чтобы команда совершить то или иное действие достигала телеуправляемого механизма. Компенсировался этот недостаток двумя способами: первый заключался в использовании стандартного набора "раздражение-ответ", второй был куда более сложным и именно здесь пошли в дело компьютеры в цепях управления. Это достигалось включением в программу факторов оценки окружающей обстановки, обогащенную затем первоначальной последовательностью "ожидание - необходимое движение". На основе этого компьютер использовали затем для выбора улучшенной программы реакции на внешние условия. Наконец, компьютер был включен в другую цепь, позволяющую выбрать наилучшую комбинацию анализа обстановки и ответной реакции. Конечно, и здесь наш железный посланец мог призвать на помощь человека, когда происходило нечто совсем уж непредвиденное. Итак, во время исследования внешних планет подобные устройства не были ни целиком автоматизированными, ни целиком контролируемыми, - ни целиком соответствующими требованиям - поначалу. - Ладно, - сказал он. - А следующий шаг? - Следующий шаг не был шагом в полном смысле этого слова с точки зрения техники телеуправления. Этому была причиной экономика. Кошельки развязались, и мы получили возможность послать туда своих людей. Мы высадили их там, где смогли, послали телеуправляемые манипуляторы и операторов для них на орбитальные станции. Все, как в прежние времена. Проблема запаздывания сигнала отпала, потому что оператор был рядом и снова успешно справлялся со всем. Пожалуй, если хотите, вы могли бы расценить это как возвращение к прежним методам. Именно так мы по-прежнему зачастую и поступаем - в тех случаях, когда это необходимо. Он покачал головой. - Вы что-то пропустили между компьютерами и увеличившимся бюджетом. Я кивнул. - Несколько штучек было испытано на протяжении этого периода, но ни одна из них не оказалась столь же эффективной, как то, что мы уже имели от партнерства человека и компьютера с телеуправлением. - Там был один проект, - уточнил он, - попытка обойти неприятности, связанные с задержкой сигнала благодаря посылке компьютера с телеуправлением как части механизма. Только компьютер не был в полном смысле слова компьютером, а механизм телеуправления не был просто механизмом телеуправления. Вы знаете о той попытке, о которой я вас спрашиваю? Я закурил, обдумывая это, а затем ответил: - Думаю, вы имеете в виду Палача. - Верно, и это как раз то, о чем я меньше всего знаю. Можете ли вы объяснить мне, как он работает? - В конце концов он попал в катастрофу, - заметил я. - Но поначалу он работал. - Очевидно. Но только в легких условиях, на Ио. Он испортился позднее и был списан как потерпевший аварию. Рискованное предприятие - это была с самого начала чересчур честолюбивая затея. Что, казалось, и должно было случиться тогда, когда человек получает благоприятную возможность для соединения авангардных проектов, тех, что все еще находятся в стадии исследовательских разработок, с совершенно новым оборудованием. Теоретически все это казалось совмещающимся настолько прекрасно, что они уступили искушению и объединили слишком много нового. Начало было хорошим, но конец - плачевным. - Но что включала в себя эта штука? - Господи! Чего только не было! Компьютер, который был не совсем компьютером... Ладно, начнем вот с чего. В последнем столетии три инженера из Висконсинского университета - Нордман, Перментир и Скотт - совершенствовали изобретение, известное как сверхпроводимый туннельно-соединенный нейристор. Две крохотных полоски металла с тонким изолятором между ними. В сверхохлажденном состоянии он пропускает электрические импульсы без сопротивления. Окружите их магнитным материалом, сведите воедино множество их - биллионы, и что вы получите? Он покачал головой. - Ну, что касается этой штуки, то была получена такая ситуация, когда совершенно невозможно было составить схему и учесть все соединения и связи, которые могли быть образованы. Чем не точное подобие мозга? Итак, теоретизировали они, вы даже не пытаетесь механически отладить такой прибор. Вы просто накачиваете туда сведения и позволяете искусственному мозгу устанавливать свои собственные связи, которые он сможет посредством намагничивающегося материала, становящегося все более намагниченным каждый раз, когда ток проходит через него, разрывая таким образом сопротивление. Искусственный мозг создает свои собственные цепочки способом, аналогичным функционирующему живому мозгу, когда тот что-то изучает. В случае с Палачом они использовали устройство, очень напоминающее нечто подобное, и им пришлось упаковать более десяти биллионов ячеек нейристорного типа в очень маленьком пространстве - около кубического фута. Они стремились к этой магической цифре, потому что это приблизительно соответствует количеству нервных клеток в человеческом мозге. Вот именно это я и имел в виду, говоря, что это был не совсем компьютер. Они действительно работали над проблемой создания искусственного интеллекта - неважно, как они называли его. - Если эта штука располагала своим собственным мозгом - компьютерным ли, квазичеловеческим ли - тогда это скорее робот, а не манипулятор, верно? - И да, и нет, и может быть, - ответил я. - Она начала свое существование как манипулятор, работавший здесь, на Земле - на океанском дне, в пустыне, в горах, и это было частью его программирования. Я полагаю, вы могли бы назвать это также его обучением - или воспитанием. Возможно, что это даже более подходящее слово. Все это было обучением тому, как вести разведку в сложных условиях и отдавать отчет. И когда Палач овладеет этим, его создатели теоретически могут направить его туда, в небеса, без каких-либо управляющих цепей и позволить ему сообщать о его собственных открытиях. - И с этого момента такую машину считали бы роботом? - Робот - это машина, которая выполняет некоторые операции в соответствии с инструкциями, заложенными в программу. Палач же принимал свои собственные, самостоятельные решения, понимаете? И я подозреваю, что, попытавшись произвести на свет нечто такое, что близко к человеческому мозгу по структуре и функциям, по-видимому, неизбежно в его моделировании будет закладываться случайность. Это не было машиной, следующей заданной программе. Палач был слишком сложен для этого. Возможно, потому он и погиб. Дон усмехнулся. - Неизбежное следствие получения свободы воли? - Нет. Я уже говорил, что они навалили много всякой всячины. Все, что казалось им насколько-либо подходящим, покупалось и пихалось туда. Например, возникла некая идейка у психофизиков, они предложили ее испытать - и ее использовали в Палаче. Очевидно. Палач представлял собой изобретение в области связи. Фактически ему передавались все чувства и ощущения его операторов. - Абсолютно все? - По-видимому, так, с небольшими ограничениями. Все, что закладывалось в первичные цепи манипулятора, было порождением индукционных полей в мозгу оператора. Машина воспринимала и усиливала образцы электрической деятельности, поступавшие внутрь Палача - можно сказать, в его "мозг", а затем все проходило через сложный модулятор и вливалось в индукционное поле в мозгу оператора - это я перехожу из своей области в ту, которой занимались Вебер и Фечнер - но невроны имели порог, выше которого они возбуждались, а ниже - нет. Там было каких-то сорок тысяч невронов, сведенных в коробке для мозга и таким образом, что каждый из них имел несколько сотен связей с другими вокруг него. В любую секунду часть из них могла находиться ниже порога возбуждения, в то время, как другие были в положении, которое сэр Джон Экклес в свое время охарактеризовал как "равновесие в критической точке" - готовность к возбуждению. И стоило лишь одному из них перешагнуть порог возбудимости, как это тотчас же влияло на разряд в сотнях и тысячах других - точнее, за 12 миллисекунд. Пульсирующее поле обеспечивало такой толчок достаточно убедительно, чтобы подсказать оператору, что такое пришло в голову Палачу. И при недостатке вариантов у Палача должна была быть его собственная встроенная версия подобной штуки. И родилась также идея, что это может произвести очеловечивание машины тем или иным образом, так что она будет полнее оценивать важность своей работы - приобретет нечто вроде лояльности, если можно так выразиться. - Вы думаете, это каким-то образом содействовало в неизвестной сейчас нам ситуации? Если вам нужна догадка - я отвечу утвердительно. Но это лишь предположение. - Угу, - сказал он. - А каковы были его физические возможности? - Антропоморфная конструкция, - пояснил я. - Как потому, что по происхождению своему он был манипулятором с телеуправлением, так и по психологическим причинам, о которых я только что упоминал. Он мог пилотировать свой собственный маленький космический корабль. Конечно, там не было системы жизнеобеспечения. Оба, и Палач, и его корабль, были снабжены силовыми водородными агрегатами, так что топливо проблемой не было. Самовосстанавливающийся. С возможностью выполнения огромного разнообразия утонченных текстов и измерений, проведения наблюдений, формулирования записей-сообщений, изучения новых материалов, отправки отчетов по радио о своих находках в Центр управления полетами. Возможность функционировать практически в любых условиях. В действительности он нуждался в меньшей энергии для работы на внешних планетах - охлаждающие агрегаты не перегружались, поддерживая его мозг, расположенный в туловище, в сверхохлажденном состоянии. - Насколько он силен? - Не помню всех данных. Может, в дюжину раз мощнее человека в таких упражнениях, как подъем груза или толчок. - Он произвел для нас разведку на Ио и принимался за Европу? - Да. - Затем он начал вести себя неуверенно - тогда мы думали, что это вызвано изучением планеты? - Верно, - ответил я. - Он отказался подчиниться прямому приказу исследовать Каллисто и затем направился к Урану. - Да. Прошло несколько лет с тех пор, как я читал сообщения... - И без того плохое функционирование его стало еще хуже. Долгие периоды молчания разнообразились искаженными передачами. Теперь, когда я больше узнал о его природе, мне кажется, что это походило на предсмертный бред. - Это представляется вероятным. - Но на некоторое время он снова пришел в себя. Он высадился на Титании и начал посылать нам нечто, весьма похожее на сообщения исследователя. Правда, это продолжалось лишь короткое время. Он снова принял неразумное решение, означавшее, что он собирается высадиться на Уране, и, похоже, так и сделал. Больше мы не слышали о нем ничего. Теперь, когда я знаю об этом приспособлении для чтения мыслей, я понимаю, почему психиатры из Центра управления были настолько уверены, что Палач никогда больше не заработает. - Об этой части его путешествия я не знал. - Зато я знаю. Я пожал плечами. - В любом случае это было дюжину лет назад, - сказал я, - и, как я уже говорил, прошло много времени после того, как я что-либо читал об этом. - Корабль Палача затонул - или, может, это выглядело приземлением - в Мексиканском заливе пару дней назад. Я только и смог, что выпучить глаза. - Корабль был пуст, - продолжал Дон, - когда поисковая партия в конце концов обнаружила его. - Ничего не понимаю. - Вчера утром, - продолжал он, - владелец ресторана Мэнни Барнс был найден забитым до смерти в собственной конторе в Мейсон Сент-Мишеле, Нью-Орлеан. - И все равно не понимаю... - Мэнни Барнс был одним из четырех операторов, которые программировали... простите, "учили" Палача. Молчание затягивалось. - Случайное совпадение? - спросил я наконец. - Мой клиент так не считает. - А кто ваш клиент? - Один из трех оставшихся членов этой группы операторов. Он убежден, что Палач вернулся на Землю затем, чтобы расправиться со своими прежними операторами. - Он известил о своих опасениях своих прежних нанимателей? - Нет. - Почему? - Потому что тогда потребовалось бы назвать причину его страха. - А это было... - Он не объяснил ее и мне. - А каким тогда образом мы должны выполнить эту работу, по его мнению? - Он сказал мне, что рассчитывает наметить свой собственный план. Он хотел, чтобы было сделано две вещи, и ни одна из них не требовала полного изложения всей истории. Он желал, чтобы его обеспечили надежными телохранителями и он желал обнаружить Палача, чтобы избавиться от него. О первой части я уже позаботился. - И вы хотите, чтобы я взялся за вторую? - Верно. Вы укрепили меня во мнении, что вы именно тот человек, который предназначен для этой работы. - Я вижу. А вы понимаете, что если эта штука действительно обладает разумом, то все это будет смахивать на убийство? Если же это не так, конечно, то тогда остается только уничтожение дорогостоящего имущества, находящегося в собственности правительства. - Как вы это оцениваете? - Я оцениваю это как работу, - ответил я. - И вы беретесь за нее? - Мне нужно побольше фактов для того, чтобы принять решение. Например - кто ваш клиент? Кто эти другие операторы? Где они живут? Что они делают? Что... Он поднял руку. - По первому вопросу, - ответил он. - Почтенный Джесси Брокден, сенатор от Висконсина - это наш клиент. Сведения, конечно, секретные, как и все другие. Я кивнул. - Я помню его, он был связан с космической программой перед тем, как ушел в политику. Хотя подробностей я не знаю. Но ему было настолько легко получить защиту от правительственных организаций... - Для получения ее он, очевидно, должен был сказать нечто такое, о чем не желал бы говорить. Возможно, это нанесло бы урон его карьере. Я точно не знаю. Он не хотел этого. Он выбрал нас. Я снова кивнул. - А как насчет других? Они тоже выбрали нас? - Совсем наоборот. Они даже вообще не поддержали предположение Брокдена. Они, похоже, сочли, что у сенатора это что-то вроде паранойи. - Насколько хорошо они знали друг друга в последнее время? - Жили в различных частях страны и годами не виделись. Хотя случайные встречи и были. - Весьма слабые основания для подобного диагноза. - Один из них - психиатр. - Ого! Который? - Лейла Закери - так ее звать. Живет в Сент-Луисе. Работает там же, в госпитале. - Никто из них не обращался к властям - федеральным или местным? - Верно. Брокден вышел на контакт после того, как узнал о Палаче. Он был тогда в Вашингтоне. Отправил известие о возвращении его и затребовал сообщение об убийстве. Он попробовал разыскать всех своих бывших сослуживцев, узнал в процессе поисков о Барнсе, вышел на меня, а затем попытался уговорить остальных отдаться под мою защиту. Но они не согласились. Когда я разговаривал с доктором Закери, она указала мне - очень вежливо - что Брокден очень больной человек. - Что у него? - Рак. Поражен позвоночник. Это уже неизлечимо, когда рак поражает его и внедряется внутрь. Он даже сказал мне - как-то так выразился - что ему необходимо протянуть где-то месяцев шесть, чтобы закончить доработку очень важной части законодательства - нового уголовного реабилитационного акта - и я допускаю, что это выглядело идеей параноика. Но черт бы меня побрал, кто бы не свихнулся в такой обстановке? Доктор Закери, например, все это расценила именно так, хотя и не связывала убийство Барнса с Палачом. Она считает, что это был вульгарный грабитель, которого вспугнули - и он, естественно, перепугался и убил хозяина. - Значит, она не боится Палача? - Она сказала, что ей-то куда больше известно о психике Палача, чем кому бы то ни было, и она поэтому не особенно беспокоится. - А как насчет другого оператора? - Он сказал, что доктор Закери может превосходно разбираться в психике Палача, и что сам он больше всех знает о мозге этого существа и что совсем не беспокоится. - Кого вы имеете в виду? - Дэвид Фентрис - инженер-консультант в области электроники и кибернетики. Он действительно немало потрудился при создании Палача. Я встал и сходил за кофейником. Не то, чтобы я страшно захотел опрокинуть чашечку как раз сейчас. Но я услышал знакомое имя: мне пришлось в свое время поработать с Дэвидом Фентрисом. И он некоторое время участвовал в космической программе. Около пятнадцати лет тому назад Дэйв был связан с проектом Центрального банка данных - именно тогда мы и познакомились. И хотя у многих из нас заметно изменялись взгляды на свою работу по мере того, как мы добивались все большего и большего прогресса, Дэйв все оставался по-прежнему неукротимым энтузиастом. Жилистый, с седыми коротко подстриженными волосами, сероглазый, в очках с роговой оправой и тяжелыми стеклами, постоянно колеблющийся между рассеянностью и взведенностью, стремительностью, он имел привычку выражаться полусформулированными мыслями на бегу, так что вы могли начать думать о нем, как о представителе той породы людей, которые добрались до поста с небольшой властью за счет подкупа и интриг. Тем не менее, если вы подольше присматривались к нему, мнение ваше изменилось бы - он умел прогонять рассеянность и жестко брать себя в руки. К тому времени, когда он заканчивал дело, вы весьма недоумевали, как это не смогли разглядеть всего этого давным-давно и почему парень вроде него до сих пор находится на такой незначительной должности. А еще позже вас могло поразить то, каким печальным кажется он в то время, когда не пылает энтузиазмом насчет чего-нибудь. Сила духа его была чересчур высока для небольших проектов, в то время как значительные предприятия нуждались в ком-то более хладнокровном. Так что меня не удивило, что выше консультанта он так и не поднялся. Больше всего меня занимало теперь, конечно, то, помнит ли он меня. Правда, внешне я изменился, личность стала более зрелой (во всяком случае, я на это надеялся), поменялись и привычки. Но хватит ли этих перемен, если в ходе расследования придется столкнуться с ним? Мозг, прятавшийся за очками в роговой оправе, был способен много чего сделать даже с более ничтожными данными. - Где он живет? - спросил я. - В Мемфисе... А в чем дело? - Просто пытаюсь выстроить географическую карту, - пояснил я. - А сенатор Брокден в Вашингтоне? - Нет. Он вернулся в Висконсин и сейчас забился в берлогу в северной части штата. С ним четверо моих парней. - Понятно. Я сварил еще кофе и уселся снова. Мне вообще не нравилось это дело, и я решил не браться за него. Хотя мне и не нравилась необходимость сказать Дону решительное "нет". Его поручения стали важной частью моей жизни, а это было не просто работой для ног. Оно было для него, очевидно, важным, и Дону хотелось, чтобы я взялся за него. Я решил поискать лазейку, найти какой-нибудь способ свести дело к какому-то подобию работы телохранителя в процессе развития расследования. - Кажется весьма своеобразным, - заметил я, - что Брокден единственный, кто боится своего детища. - Да. - ...И что он не называет причин этого. - Верно. - Плюс его состояние и то, что доктор сказал о влиянии его состояния на его разум. - У меня нет сомнений, что он невротик, - сказал Дон. - Погляди на это. Он дотянулся до пальто и вытащил пачку бумаг. Порывшись в них, он извлек единственный лист, который предал мне. Это был обрывок бланка Конгресса, судя по тексту сверху, а на нем было нацарапано послание. "Дон, - гласило послание, - мне нужно увидеть тебя. Чудовище Франкенштейна только что вернулось оттуда, куда мы загнали его, и оно ищет меня. Будь проклята вселенная, пытающаяся замучить меня! Позвони мне между 8 и 10. Джесс". Я кивнул, протянул было лист назад, но затем придвинул снова. Сатана тебя побери! Я отхлебнул кофе. Мне казалось, что я давным-давно поджидал подобное дело, но я отметил и кое-что из того, что непосредственно обеспокоили меня. С краю, где обычно бывают такие пометки, я увидел, что Джесси Брокден был в комитете по наблюдению за программой Центрального банка данных. Я вспомнил, что комитет этот был создан для разработки серии рекомендаций по совершенствованию работы Банка. Прямо сейчас, без подготовки, я не помнил позицию Брокдена по какому-либо спорному вопросу, в обсуждении которого он участвовал, но - о, черт! Просто это было слишком серьезным, чтобы его можно было изменить, и, существенно, сейчас. Но Центральный банк был единственным реальным чудовищем Франкенштейна, которое меня беспокоило, и там всегда была возможность... С другой стороны... вот черт, опять! Что, если я позволю ему погибнуть, когда мог бы спасти, и он был бы тем, кто?.. Я еще отхлебнул кофе. Закурил новую сигарету. Должен был быть способ выполнить это задание так, чтобы Дэйв даже близко не был замешан. Я мог бы перво-наперво переговорить с Лейлой Закери, поглубже копнуть убийство Барнса, собрать самые последние известия о развитии всех дел, побольше разнюхать о корабле в Заливе... Я бы сумел добиться кое-чего, даже если бы это кое-что было опровержением теории Брокдена, и без того, чтобы наши с Дэйвом тропки пересеклись. - Все, что есть на Палача? - спросил я. - Здесь, справа. Он положил данные наверх. - Полицейский отчет об убийстве Барнса? - Здесь. - Адреса всех, кто замешан в деле и некоторые подробности о них? - Здесь. - Место или места, где я могу разыскать вас в течение нескольких следующих дней - в любой час? В этом деле может потребоваться координация некоторых действий. Он улыбнулся и достал ручку. - Рад побывать у вас на борту, - сказал он. Я протянул руку и постучал по барометру. Затем тряхнул головой. Звонок разбудил меня. Рефлекторно перенесясь через комнату, я включил звук. - Да? - Мистер Донни? Восемь часов. - Спасибо. Я повалился в кресло. Меня можно охарактеризовать как человека с поздним зажиганием. Каждое утро я раскачивался понемногу. Основные желания медленно потекли по серому веществу. Медленно я протянул свою лапу и щелкнул когтями по паре номеров. Потом прокаркал заказ - завтрак и побольше кофе - обладательнице ответившего мне приятного голоса. Получасом позже я уже мог рычать. Затем вышел, покачиваясь, в то место, где течет вода, чтобы обновить свои контакты. Несмотря на то, что в крови гуляло нормальное количество адреналина и сахара, я почти не спал предыдущей ночью. Я закрыл лавочку после ухода Дона, набил карманы всем, в чем может появиться острая нужда, покинул "Протей", отправился в аэропорт и сел в самолет, который унес меня в Сент-Луис в спокойные часы темноты. Я не спал во время полета, размышляя о деле, о той задаче, решить которую я прибыл к Лейле Закери. По прилету я устроился в мотель аэропорта, оставил записку с просьбой разбудить меня в определенный час и провалился в сон. Пока я ел, я пересмотрел записи, которые дал мне Дон. Лейла Закери в настоящее время была одинока, разведясь со своим вторым мужем чуть менее двух лет назад; ей сорок шесть, живет она в квартире вблизи госпиталя, в котором работает. К досье было прикреплено фото давности этак десятилетней, и, судя по всему, Лейла была светлоглазой брюнеткой, комплекцией где-то между полнотой и толщиной, с фантастическими стеклами, оседлавшими вздернутый нос. Она опубликовала немало книг и статей с заголовками о всяких умопомешательствах, функциях, трудах, социальных контекстах и так далее. У меня не было времени на то, чтобы действовать своим обычным методом, становясь полностью новой личностью, существование которой подтверждает вся его история в Центральном банке данных. Только имя и легенда - и все. Хотя на этот раз не казалось необходимым даже это. На этот раз разумным подходом казалось нечто приближенное к настоящей правдивой истории. Я воспользовался общественным транспортом, чтобы добраться до ее дома. Я не стал предварительно звонить, потому что отказать во встрече голосу в телефонной трубке куда проще, чем пришедшему человеку. Если верить написанному, сегодня был один из тех дней, по которым она принимала на дому амбулаторных больных. По-видимому, ее задумкой было помочь пациенту избежать неприятия образа учреждения и не допустить ощущения стыда превращением приема у доктора, в нечто более похожее на обычный визит. Я не хотел отнимать у нее слишком много времени - я решил, что Дон мог бы заплатить за это, как за прием, если дело дойдет до этого - и был уверен, что мой визит был спланирован так, чтобы она могла, так сказать, перевести дыхание. Я едва нашел ее имя и номер квартиры среди кнопок в фойе здания, когда пожилая женщина прошла позади меня и отперла дверь. Она оглянулась на меня и придержала ее открытой, так что я вошел без звонка. Неплохо. Я поднялся на лифте, нашел дверь Лейлы и постучал. Я уже приготовился стучать еще раз, когда дверь приоткрылась. - Да? - спросила хозяйка, и я пересмотрел свою оценку насчет возраста фотографии. Она выглядела почти как на снимке. - Доктор Закери, - сказал я, - меня зовут Донни. Вы можете прояснить вопрос, с которым я пришел. - А что за вопрос? - Он касается некоего изобретения, прозванного Палачом. Она вздохнула и слегка поморщилась. Пальцы ее стиснули дверь. - Я проделал длинный путь, но много времени у вас не отниму. У меня лишь несколько вопросов, которые я хотел бы вам задать. - Вы работаете на правительство? - Нет. - Вас нанял Брокден? - Нет. Я нечто иное. - Ладно, - сказала она. - Сейчас у меня идет групповой сеанс. Это займет еще, возможно, с полчаса. Если вы подождете внизу, я дам вам знать сразу же, как только он закончится. Тогда мы сможем переговорить. - Договорились, - сказал я. - Спасибо. Она кивнула и закрыла дверь. Я отыскал лестницу и пошагал вниз. Выкурив сигарету, я решил, что дьявол-таки подбирает работу для лодырей и поблагодарил его за предложение. Я снова прогулялся к дверям. Через стекло я прочитал фамилии нескольких жителей пятого этажа. Поднявшись, я постучал в одну из дверей. Перед тем, как ее открыли, я достал записную книжку и встал на видное место. - Да? - коротко, но с любопытством. - Меня звать Стефен Фостер, миссис Глантз. Я провожу исследование по заказу Североамериканской Лиги потребителей. Я бы заплатил вам за пару минут вашего времени, во время которых вы ответите на несколько вопросов о продуктах, которыми вы пользуетесь. - Как это... а, заплатите мне? - Да, мадам, десять долларов. Около дюжины вопросов. Это займет не больше пары минут. - Ладно, - она открыла дверь пошире. - Может, пройдете? - Нет, спасибо. Это совсем ненадолго - не успеешь зайти, уже и выходить надо. Первый вопрос касается стирального порошка... Десятью минутами позже я спустился обратно в вестибюль, добавив три червонца к списку расходов, который я вел. Когда ситуация полна непредсказуемого и мне приходится импровизировать, то приходится предусматривать столько непредвиденных ситуаций, сколько сумею. Еще через четверть часа - или около того - двери лифта скользнули и выгрузили трех парней - двух молодых и одного средних лет, небрежно одетых и над чем-то хихикавших. Здоровяк, тот, что был поближе ко мне, подошел и кивнул: - Это ты тот парень, который ждет, чтобы увидеться с доктором Закери? - Верно. - Она велела передать, чтобы ты поднимался. - Спасибо. Я снова встал и вернулся к ее двери. Лейла открыла на мой стук, кивнула, приглашая войти, и усадила в удобное кресло на дальнем конце жилой комнаты. - Чашечку кофе? - спросила она. - Свежего? Я приготовила больше, чем смогу выпить. - Это было бы прекрасно. Спасибо. Чуть позже она внесла пару чашек кофе, одну вручила мне, а сама уселась на софу слева. - Вы заинтриговали меня, - призналась она. - Рассказывайте. - Ладно. Мне сказали, что манипулятор, известный как Палач, возможно, обладающий теперь разумом - искусственным разумом, вернулся на землю... - Гипотетически, - заметила она. - Тем не менее вы знаете нечто, чего не знала я. Мне сказали, что корабль Палача вернулся и затонул в Заливе. И никаких свидетельств в пользу того, что на корабле кто-то был. - Хотя это кажется вполне разумным - что там был некто. - Не менее мне может показаться, что Палач послал корабль к известной ему точке встречи много лет назад, и что эта точка была лишь недавно достигнута кораблем. А может быть, его направляли не сюда, но из-за сбоя в программе он прибыл на Землю. - Для чего же ему отправлять корабль, а самому оставаться без средств сообщения? - Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, - заявила она, - я хотела бы знать, каким боком это касается вас. Пресса? - Нет, - сказал я. - Я пишу о науке. Новинки техники, популяризация и все такое прочее. Но в этот раз меня не интересует публикация. Меня наняли подготовить обзор психологического склада Палача. - Для кого? - Частное расследование. Наниматели хотят знать, что может повлиять на его мышление, как он вероятнее всего поведет себя - если он действительно вернулся. У меня есть немало домашних заготовок и я обнаружил, что его синтетическая личность может представлять собой смесь умов четырех его операторов. Итак, напрашивались личные контакты - собрать ваши мнения о том, на что он может походить. По очевидным причинам я пришел к вам первой. Она кивнула. - Со мной недавно говорил мистер Вэлш. Он работает на сенатора Брокдена. - Да? Я никогда не вдавался в дела работодателей сверх того, о чем они просили меня сделать. Сенатор Брокден тоже в моем списке, следом за Дэвидом Фентрисом. - Вам сообщили о Мэнни Барнсе? - Да. Бедняга. - Очевидно, именно это и повлияло на Джесси. Он - как бы мне это выразить - он цепляется за жизнь изо всех сил, пытаясь закончить огромное количество дел за то время, что ему осталось. Каждая секунда важна для него. Он чувствует, как старуха в белом саване уже дышит ему в затылок... И тут корабль возвращается и один из нас погибает. Из того, что нам известно о Палаче, последнее, что мы слышали - он повел себя, как будто спятил. Джесси усмотрел во всем этом какую-то взаимосвязь и отсюда понятно его состояние страха. Здесь нет ничего дурного, пусть позабавится, если это не мешает ему работать. - Но вы не ощущаете угрозы? - Нет. Именно я была последней наставницей Палача прежде чем нашу связь прервали и я смогла потом понять, что случилось. Первое, что он освоил - это организация восприятия и двигательная активность. Большая часть всего остального получена им из сознания операторов. Но эти сведения были слишком искажены, чтобы уже с самого начала означать слишком много - представьте себе ребенка, зазубрившего Геттисбергское обращение. Оно сидит у него в голове - и все. Тем не менее, оно может стать для него и интересным, и важным. Постигнутое, оно сможет даже вдохновить его на действия. Конечно, вначале потребуется, чтобы ребенок подрос. Теперь представьте себе ребенка с огромным количеством сталкивающихся образов - позиций, склонностей, воспоминаний - ни одно из которых не действовало на него все то время, пока он остается ребенком. Добавьте ему чуть-чуть зрелости (только не забывайте, что образцы ему дадены четырьмя разными личностями), и каждый образец при этом куда более мощен, чем слова самого умелого агитатора, несущие, как это всегда бывает, заряд своих собственных чувств. Попытайтесь вообразить себе конфликты, противоречия, порождаемые столкновением взглядов четырех людей... - А почему об этом не подумали раньше? - спросил я. - Ах, - сказала она, улыбнувшись, - полностью чувствительность нейристорного мозга поначалу и не оценили. Предполагалось, что операторы просто механически добавляют и добавляют сведения, и это все продолжается до тех пор, пока не создастся некая критическая масса - то есть пока не образуется соответствующая картина мира или его модель, могущая в дальнейшем служить своеобразной точкой отсчета, исходным пунктом для саморазвития разума Палача. И он, похоже, начисто опроверг реальность такого способа. А вот что, тем не менее, действительно имело место - так это феноменальное значение импритинга, "запечатлевания". Запечатлелись личностные характеристики операторов, их отношение к тем или иным ситуациям. Они не вступили немедленно в действие и потому не были сразу обнаружены. Они находились скрытыми до тех пор, пока мозг не развился в достаточной степени, чтобы понять их. А потом было слишком поздно. Палач неожиданно получил четыре дополнительных личности и был не в состоянии координировать их. Когда он попытался разделить их, это ввергло его в нечто вроде шизофрении, а когда решил объединить, привело к кататонии. Он метался между двумя этими вариантами гибели. Именно тогда он и замолчал. Я чувствовала, что он испытывал нечто вроде приступа эпилепсии. Возбудившиеся хаотические токи в этом магнитном материале могли стереть его разум, что повлекло бы в конечном счете нечто эквивалентное смерти или идиотизму. - Я понял вашу мысль, - заметил я. - Теперь, если продолжать ее, я вижу только такие альтернативы: или успешная интеграция всех этих материалов, или действия металлического шизофреника. Что вы думаете о его поведении - как он будет себя вести, если один из этих вариантов окажется возможным? - Хорошо, - согласилась она. - Как я только что сказала, полагаю, были какие-то физические ограничения для сохранения множественности личностных структур на очень длительный период времени. Тем не менее, если бы это и было так, личность эта стала бы продолжением его собственной плюс копии четырех операторских - по крайней мере, временно. Ситуация в корне отличалась бы от той, в которую мог попасть человек-шизофреник того же типа, в том, что добавочные личности были бы точными отражениями подлинных личностей, а не ставшим независимым самовозбуждающимся комплексом. Они могли продолжать развиваться, они могли дегенерировать, они могли конфликтовать вплоть до точки разрушения или коренного изменения любого из них или всех их вместе взятых. Другими словами, невозможно предсказать, как это было в действительности и кто получился в результате. - Можно рискованное предположение? - Давайте. - После длительных неприятностей Палач справился с этими личностями. Он отстоял свои права. Он отбил атаку квартета демонов, который терзал его, и приобрел в процессе обороны всепоглощающую ненависть к реальным индивидуумам, ответственным за эти его мучения. Полностью освободиться, отомстить, добиться своего полного очищения - и он решил отыскать своих операторов и уничтожить их. Она улыбнулась. - Вы спутали два предположения - обычную шизофрению и способность преодолеть ее и стать полностью независимым и автономным. Это равные ситуации - неважно, какие связи вы между ними усматриваете. - Ладно, согласен. Но все же - как насчет моих заключений? - Вы говорите: если он превозможет все это, он возненавидит нас. Это напоминает мне не совсем честную попытку вызвать дух Зигмунда Фрейда: Эдип и Электра в одном лице, уничтожение их родителей - творцов всех их напряжений, тревог, воспламеняющих их впечатлительные сердца вместе с молодостью и беззащитностью. Как бы это назвать?.. - Гермацисов комплекс? - предположил я. - Гермацисов? - Гермафродит был объединен в одно тело с нимфой Салмацис. Я произвел нечто подобное с их именами. Чтобы намекнуть на наличие четырех родителей, против которых возмущено дитя. - Остроумно, - согласилась она, улыбаясь. - Даже если бы свободные искусства не давали ничего больше, они обеспечили бы великолепными метафорами всех исследователей. Но это недопустимо, это чрезмерно антропоморфно. Вам хочется знать мое мнение. Ладно. Если Палач и осилил это, то случилось это только благодаря отличиям нейристорного мозга от человеческого. Исходя из моего профессионального опыта, могу заверить вас, что человек не смог бы справиться с подобной ситуацией и добиться стабильности. Если бы Палач сделал это, он должен был разрешить все противоречия и конфликты, овладеть ситуацией настолько основательно, что я не верю, что оставшееся могло повлечь такой вид ненависти. Страх, неуверенность - все, что рождает ненависть - должно было быть изучено, систематизировано и превращено в нечто более полезное. Возможно, все это привело бы к чувству отвращения или к желанию независимости и самоутверждения. Я полагаю, это единственная причина для возвращения корабля. - Следовательно, по вашему мнению, если сегодня Палач представляет собой мыслящую личность, то отношение его к своим бывшим операторам единственное: он не хотел бы иметь с ними больше ничего общего? - Верно. Как ни жаль вашей гипотезы о Гермацисовом комплексе. Но в таких случаях мы должны оценивать мозг, а не душу. И мы видим два варианта: либо он гибнет от шизофрении, либо успешное решение его проблем совершенно исключает возникновение желания отомстить. Другими словами, беспокоиться не о чем. Как бы мне это изложить потактичнее? Я решил, что не смогу... - Все это прекрасно, - сказал я, - настолько, насколько это реально. Но оттолкнемся одновременно и от чистой психологии, и от чисто физического. Могла ли существовать какая-то особая причина для того, чтобы он жаждал вашей смерти - то есть, я имею в виду простой и старомодный мотив убийства, основанный скорее на событиях, чем на всяких особенностях его мышления или психических отклонениях? Выражение лица ее было трудно разгадать, но, учитывая характер ее работы, я мог рассчитывать и на меньшее. - На каких событиях? - спросила она. - Понятия не имею. Потому и спрашиваю. Она покачала головой. - Боюсь, что не знаю. - Ну, что ж, - сказал я, - я больше не могу придумать, о чем вас еще порасспросить. - А я не могу придумать, о чем вам еще рассказать. Я допил кофе и поставил чашку на поднос. - Тогда благодарю вас, - сказал я, - за ваше время, за кофе. Вы были очень полезны. Я поднялся. Она тоже. - Что вы будете делать дальше? - спросила она. - Я еще не совсем решил, - ответил я. - Хочется подготовить как можно более полное сообщение. Может, вы что-нибудь посоветуете? - Я полагаю, что тут и изучать больше нечего, я дала вам все факты, которые только можно найти для вашего сообщения. - Вы полагаете, Дэвид Фентрис не мог бы найти здесь какое-нибудь дополнительное толкование? Она фыркнула, затем вздохнула. - Нет, - сказала она. - Я не думаю, чтобы он сказал вам что-нибудь полезное. - Что вы имеете в виду? То, как вы это сказали... - Я знаю. Ничего я не имела в виду. Некоторые люди находят утешение в религии. Другие... Вы знаете. Другие в конце жизни платят ненавистью первой ее половине. Они не использовали ее так, как намеревались. Отсюда и своеобразная окраска их мыслей. - Фанатизм? - спросил я. - Не обязательно. Неуместное рвение. Нечто вроде мазохизма... Черт побери! Я не могу ни поставить диагноз на расстоянии, ни повлиять на ваше мнение. Забудьте то, о чем я вам сказала. Составьте свое собственное мнение после того, как повстречаетесь с ним. Она подняла голову, оценивая мою реакцию. - Ну... - отреагировал я. - Я вообще-то не уверен, что отправлюсь с ним повидаться. Но вы возбудили мое любопытство. Как может религия сказаться на деятельности инженера? - Я разговаривала с ним после того, как Джесси сообщил нам новость о возвращении корабля. Тогда у меня сложилось впечатление, что он почувствовал, что мы вторглись в сферу Всемогущего Господа попыткой сотворить искусственный разум. То, что наше творение спятило, было единственным подходящим концом - ведь оно представляло собой результат несовершенного человеческого творения. И ему, кажется, показалось вполне возможным, что Палач вернулся для возмездия - как карающая нас рука правосудия. - О! Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. - Да, - сказала она. - Но, может быть, я просто застала его в дурном настроении. Наверное, вам стоит оценить все это самому. Что-то толкнуло меня покачать головой - некоторая разница прослеживалась между оценкой его, моими воспоминаниями и замечаниями Дона о том, что Дэйв заметил, что знает мозг Палача и не особенно тревожится. Где-то среди этих точек зрения лежало нечто, что, как я чувствовал, я должен знать и узнал бы без особого расследования. Итак, я сказал: - Ну, думаю, теперь достаточно. Это, так сказать, психологическая сторона изучаемого мною вопроса - не механическая и уж точно не теологическая. Вы очень мне помогли. Еще раз спасибо. Она шла с улыбкой вплоть до двери. - Если вас не слишком затруднит, - сказала она, когда я шагнул в коридор, - я бы хотела узнать, чем закончится вся эта история - или любой интересный поворот, касающийся его. - Моя связь с этим делом закончится, как только я составлю свой отчет, а сейчас я как раз отправлюсь его писать. Конечно, я могу по-прежнему почерпнуть какую-нибудь информацию... - У вас есть мой номер? - Нет, но... У меня он был, но я записал его снова - прямо под ответами ее соседки, касающимися моих исследований по части моющих средств. Двигаясь в намеченном направлении, я для разнообразия размышлял над всеми связями в этом деле. Я направился прямо в аэропорт, нашел самолет, готовящийся к полету в Мемфис, купил билет и последним взошел на борт. Несколько десятков секунд, возможно, вот и все. И не осталось даже запаса, чтобы освободить номер в мотеле. Неважно. Добрый доктор, вправляющий мозги, убедила меня, что так или иначе Дэвид Фентрис будет следующим, черт бы его побрал. Слишком прочно сидело во мне чувство, что Лейла Закери не рассказала мне всей истории. Я должен был получить возможность пронаблюдать все изменения в этом человеке для себя и попытаться представить, какое отношение они имеют к Палачу. Ибо по многим причинам я мог судить, что отношение к Палачу эти изменения имеют. Я высадился в холодный, немного облачный полдень, почти сразу же нашел транспорт и направился по адресу конторы Дэйва. Предгрозовое ощущение прокатилось по моим нервам, когда я пересекал город. Черная стена туч продолжала громоздиться на западе. Позже, когда я оказался перед зданием, в котором делал бизнес Дэйв, первые несколько капель дождя уже ударили в его грязный кирпичный фасад. Потребовалось бы куда больше воды, чтобы освежить это здание или любое другое в округе. Я подумал, что дождю пришлось бы для этого идти куда дольше, чем теперь. Я стряхнул капли и вошел внутрь. Вывеска указала мне направление, лифт поднял меня, ноги отыскали дорогу к его двери. Я постучал в нее. Немного погодя я постучал снова и снова подождал. Опять ничего. Тогда я потрогал ее, обнаружил, что она не заперта, толкнул и вошел. Там была маленькая приемная с зеленой дорожкой. Стол в приемной покрывал слой пыли. Я пересек ее и всмотрелся в пластиковую перего