в черном вступил на бревно, с размаху рубанув в направлении головы Ямы, но тот легко отбил его клинок в сторону. Еще более ужесточив свои атаки, Яма вынудил его отступить по бревну и тут же ударил ногой по его лежащей на берегу оконечности. Противник отпрыгнул назад и очутился на другом берегу. Едва коснувшись земли, он тоже пнул ногой бревно, и то сдвинулось с места. Прежде чем Яма мог вскочить на него, оно покатилось, соскользнуло с берега и рухнуло в поток; вынырнув через миг на поверхность, оно поплыло по течению на запад. - Да тут всего семь или восемь футов, Яма! Прыгай! - закричал человек в черном. Бог смерти улыбнулся. - Отдышись-ка, пока можешь, - посоветовал он, - Из всех даров богов, дыхание - наименее оцененный. Никто не слагает ему гимнов, никто не возносит молитв к доброму воздуху, дышат которым наравне принц и нищий, хозяин и его пес. Но - боже упаси оказаться без него! Цени, Рилд, каждый свой вздох, словно последний, ибо не далек он уже от тебя! - Говорят, что мудр ты в вопросах этих, Яма, - сказал тот, кого звали когда-то Рилд и Сугата. - Как говорят, ты - бог, чье царство - смерть, и знание твое простирается за пределы понимания смертных. Поэтому хотел бы я расспросить тебя, покуда праздно стоим мы здесь. Не улыбнулся на это Яма насмешливой своей улыбкой, как отвечал он на все предыдущие слова противника. Для него в этом было нечто ритуальное. - Что хочешь ты узнать? Обещаю тебе дар вопрошания смерти. И тогда древними словами Катха упанишады запел тот, кого некогда звали Рилд и Сугата. - "Сомнения гложут, когда человек мертв. Одни говорят: он все еще есть. Другие: его нет. Да узнаю я это, обученный тобою". Древними словами ответствовал и Яма: - "Даже боги в сомнении здесь. Нелегко понять это, ибо тонка природа атмана. Задай другой вопрос, не обременяй меня, освободи от этого". - "Прости мне, если превыше всего для меня это, о Антака, но не найти мне другого наставника в этом, равного тебе. Нет никакого другого дара, коего бы жаждал я ныне". - "Держи свою жизнь и ступай своим путем. - И с этими словами Яма заткнул свой клинок за пояс. - Я избавляю тебя от судьбы твоей. Выбери себе сыновей и внуков, выбери слонов, лошадей, бесчисленные стада и злато. Выбери любой другой дар - пригожих красавиц, сладкозвучные инструменты. Все дам я тебе, и пусть служат они тебе. Но не спрашивай меня о смерти". - "О Смерть, - пропел в ответ облаченный в черное, - преходяще все это и завтра исчезнет. Пусть же у тебя остаются красавицы, лошади, танцы и пение. Не приму я другого дара, кроме избранного мною, - поведай же мне, о Смерть, о том, что лежит за пределами жизни, о том, в чем сомневаются и люди, и боги". Замер Яма и не стал продолжать древний текст. - Хорошо же, Рилд, - сказал он, и глаза его впились в глаза собеседника, - но неподвластно царство сие словам. Я должен тебе показать, И так они замерли на мгновение; потом человек в черном пошатнулся. Он судорожно поднес руку к лицу, прикрывая глаза, и из груди его вырвалось единственное сдавленное всхлипывание. И тогда Яма сбросил с плеч свой плащ и метнул его словно сеть через поток. Тяжелые швы помогли плащу, как тенетам, опутать свою цель. Силясь высвободиться, услышал человек в черном звуки быстрых шагов и затем удар рядом с собой - это красные сапоги Ямы приземлились на его стороне потока. Сбросив наконец с себя плащ, он успел парировать новую атаку Ямы. Почва у него за спиной постепенно повышалась, и он отступал все дальше и дальше, покуда склон не стал круче и голова Ямы не оказалась на уровне его пояса. Тогда он обрушил сверху на соперника шквал атак. Но Яма медленно и неуклонно продолжал взбираться в гору. - Бог смерти, бог смерти, - пропел маленький воитель, - прости мне мой дерзкий вопрос и скажи мне, что ты не солгал. - Скоро ты сам узнаешь об этом, - ответил тот, нанося удар ему по ногам. И еще один удар обрушил на него Яма, удар, который разрубил бы иного напополам и рассек его сердце, но лишь скользнул клинок по груди соперника. Добравшись до места, где склон был разворочен, маленький боец обрушил на своего противника поток земли и гравия, снова и снова швыряя и спихивая их вниз. Яма заслонил глаза левой рукой, но тут на него посыпались уже и камни, и увесистые обломки скал. Они скатывались по склону, и когда какие-то из них подвернулись ему под ноги, он потерял равновесие, упал и начал сползать по склону вниз. К этому времени человеку в черном удалось уже столкнуть несколько больших камней и даже один валун, он бросился вниз следом за ними с высоко занесенным мечом. Яма понял, что не успевает подняться и встретить атаку, поэтому он перекатился и соскользнул к самому потоку. Затормозить ему удалось уже на самом краю, но тут он увидел, что на него катится валун, и попытался уклониться от встречи с ним. В этом он, оттолкнувшись от земли обеими руками, преуспел, но сабля, которую он выронил, упала в воду. Выхватив кинжал, он с трудом успел привстать на корточки и, пошатнувшись, отразил рубящий удар подоспевшего противника. Снизу донесся всплеск от падения валуна. Левая рука его метнулась вперед и сомкнулась на запястьи, направлявшем ятаган. Он попытался ударить кинжалом, но теперь уже его рука оказалась в тисках чужих пальцев. Они так и замерли, меряясь силой мышц, пока Яма вдруг резко не присел и не перекатился по склону, перебросив противника через себя. Оба, однако, не ослабили захвата и покатились по склону. Кромка расселины придвинулась к ним, надвинулась, исчезла у них за спиной. Когда они вынырнули на поверхность, судорожно глотая воздух широко открытыми ртами, в их стиснутых руках не осталось ничего, кроме воды. - Кончишь крещением, - сказал Яма и ударил левой. Противник блокировал удар и нанес ответный Течение сносило их влево, пока они не ощутили наконец под ногами каменистое ложе реки, и да лее они бились, бредя вдоль по течению. Река постепенно расширялась, стало мельче, вода теперь бурлила где-то у пояса. Местами берега подступали к воде уже не так отвесно. Яма наносил удар за ударом, и кулаками, и ребром ладони; но с таким же успехом можно было колошматить статую, ибо тот, кто был когда-то святым палачом Кали, принимал все удары с полнейшим равнодушием, ничуть не меняясь в лице, и возвращал их назад с силой, способной раздробить кости. Большинство ударов замедлялось противодействием воды или блокировалось Ямой, но один пришелся прямо под ребра, а другой, скользнув по левому плечу, угодил ему точнехонько в скулу. Яма откинулся назад, словно стартовал в заплыве на спине, чтобы выбраться на более мелкое место. Не отставая, ринулся за ним и противник - и тут же наткнулся неуязвимым своим животом на красный сапог Ямы; одновременно схватил его бог смерти спереди за одежду и изо всех сил рванул на себя. Перелетев по инерции через голову Ямы, он с размаху упал спиной на выступающий из воды пласт твердой как камень ископаемой глины. Яма привстал на колени и обернулся - как раз вовремя, ибо соперник его уже поднялся на ноги и выхватил из-за пояса кинжал. Лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым, когда замер он в низкой стойке. На миг глаза их встретились, но на сей раз человек в черном не дрогнул. - Теперь, Яма, могу я встретить смертоносный твой взгляд, - сказал он, - и не отшатнуться. Ты слишком многому научил меня! Но когда ринулся он вперед, руки Ямы соскользнули с пояса, захлестнув влажный кушак, как хлыст, вокруг бедер соперника. Пошатнувшись, тот выронил кинжал, и Яма, дотянувшись, обхватил и изо всех сил прижал его, пока оба они падали, к себе, отталкиваясь при этом ногами, чтобы выбраться на глубокое место. - Никто не слагает гимнов дыханию, - пробормотал Яма, - но увы тому, кому его не хватает! И он нырнул вглубь, и точно стальные петли, сжимали соперника его руки. Позже, много позже, когда поднялась у самого потока промокшая насквозь фигура, говорил он ласково, но с трудом переводя дыхание: - Ты был - величайшим - кто восстал против меня - за все века, что я могу припомнить... До чего же жаль... Затем, перейдя поток, продолжил он свой путь через скалистые холмы - неспешным шагом. В Алундиле путник остановился в первой попавшейся таверне. Он снял комнату и заказал ванну. Пока он мылся, слуга вычистил его одежду. Перед тем, как пообедать, он подошел к окну и выглянул на улицу. Воздух был пропитан запахом ящеров, снизу доносился нестройный гам множества голосов. Люди покидали город. Во дворе у него за спиной готовился поутру отправиться в путь один из караванов. Сегодня кончался весенний фестиваль. Внизу, на улице распродавали остатки своих товаров коммерсанты, матери успокаивали уставших детишек, а местный князек возвращался со своими людьми с охоты, к резвому ящеру были приторочены трофеи: два огнекочета. Он смотрел, как усталая проститутка торгуется о чем-то с еще более усталым жрецом, как тот трясет головой и в конце концов, не сговорившись, уходит прочь. Одна из лун стояла уже высоко в небе - и казалась сквозь Мост Богов золотой, - а вторая, меньшая, только появилась над горизонтом. В вечернем воздухе потянуло прохладой, и к нему сквозь все городские запахи донесся сложный аромат весеннего произрастания: робких побегов и нежной травы, зелено-голубой озими, влажной почвы, мутных паводковых ручьев. Высунувшись из окна, ему удалось разглядеть на вершине холма Храм. Он приказал слуге подать обед в комнату и сходить за местным торговцем. Из принесенных им образцов он в конце концов выбрал длинный изогнутый клинок и короткий прямой кинжал; и то, и другое засунул он за пояс. Потом он вышел из харчевни и отправился вдоль по немощеной главной улице, наслаждаясь вечерней прохладой. В подворотнях и дверях обнимались влюбленные. Он миновал дом, где над умершим причитали плакальщики. Какой-то нищий увязался за ним и не отставал с полквартала, пока, наконец, он не оглянулся и не посмотрел ему в глаза со словами: "Ты не калека", и тот бросился прочь и затерялся в толпе прохожих. В небе вспыхнули первые огни фейерверка, спадая до самой земли длинными, вишневого цвета лентами призрачного света. Из Храма доносились пронзительные звуки нагасварамов и комбу. Какой-то человек, споткнувшись о порог дома, чуть задел его, и он одним движением сломал ему запястье, почувствовал его руку на своем кошельке. Человек грязно выругался и позвал на помощь, но он отшвырнул его в сточную канаву и пошел дальше, одним мрачным взглядом отогнав еще двух сообщников. Наконец пришел он ко Храму, мгновение поколебался и вошел внутрь. Во внутренний двор он вступил следом за жрецом, переносившим внутрь из наружной ниши маленькую статую, почти статуэтку. Оглядев двор, он стремительно направился прямо к статуе богини Кали. Долго изучал он ее, вынув свой клинок и положив его у ног богини. Когда же наконец поднял его и повернулся, чтобы уйти, то увидел, что за ним наблюдает жрец. Он кивнул ему, и тот немедленно подошел и пожелал ему доброго вечера. - Добрый вечер, жрец, - ответил Яма. - Да освятит Кали твой клинок, воин. - Спасибо. Уже сделано. Жрец улыбнулся. - Ты говоришь, будто знаешь это наверняка. - А это с моей стороны самонадеянно, да? - Ну, это производит не самое, скажем, лучшее впечатление. - И тем не менее, я чувствую, как сила богини снисходит на меня, когда я созерцаю ее святилище. Жрец пожал плечами. - Несмотря на мою службу, - заявил он, - я могу обойтись без подобного чувства силы. - Ты боишься силы? - Признаем, - сказал жрец, - что несмотря на все его величие, святилище Кали посещается много реже, чем святилища Лакшми, Шакти, Шиталы, Ратри и других не столь ужасных богинь. - Но она же не чета им всем. - Она ужаснее их. - Ну и? Несмотря на свою силу, она же справедливая богиня. Жрец улыбнулся. - Неужто человек, проживший больше двух десятков лет, желает справедливости? Что касается меня, например, я нахожу бесконечно более привлекательным милосердие. Ни дня не прожить мне без всепрощающего божества. - Здорово сказано, - признал Яма, - но я-то, как ты сказал, воин. Моя собственная природа близка ее натуре. Мы думаем схоже, богиня и я. Мы обычно приходим к согласию по большинству вопросов. А когда нет - я вспоминаю, что она к тому же и женщина. - Хоть я живу здесь, - заметил жрец, - однако не говорю так по-свойски о своих подопечных, о богах. - На публике, конечно, - откликнулся его собеседник. - Не рассказывай мне басен о жрецах. Я пивал с многими из вашей братии и знаю, что вы такие же богохульники, как и все остальные. - Всему найдется время и место, - пробормотал, косясь на статую Кали, жрец. - Ну да, ну да. А теперь скажи мне, почему не чищен цоколь святилища Ямы? Он весь в пыли. - Его подметали только вчера, но с тех пор столько людей прошло перед ним... и вот результат. Яма улыбнулся. - А почему нет у его ног никаких приношений? - Никто не преподносит Смерти цветы, - сказал жрец. - Приходят только посмотреть - и уходят назад. Мы, жрецы, живо ощущаем, как удачно расположены две эти статуи. Жуткую пару они составляют, не так ли? Смерть и мастерица разрушения? - Команда что надо, - был ответ. - Но не имеешь ли ты в виду, что никто не совершает Яме жертвоприношений? Вообще никто? - Если не считать нас, жрецов, когда нас подталкивает церковный календарь, да случайных горожан, когда кто-то из их любимых находится на смертном одре, а ему отказали в прямой инкарнации, - если не считать подобных случаев, нет, я никогда не видел совершаемого Яме жертвоприношения - совершаемого просто, искренне, по доброй воле или из приязни. - Он должен чувствовать себя обиженным. - Отнюдь, воин. Ибо разве все живое - само по себе - не есть жертва Смерти? - В самом деле, правду говоришь ты. Какая ему надобность в доброй воле или приязни? К чему дары, ежели он берет, что захочет? - Как и Кали, - согласился жрец. - И в казусе этих двух божеств часто нахожу я оправдание атеизму. К сожалению, слишком сильно проявляют себя они в этом мире, чтобы удалось всерьез отрицать их существование. Жаль. Воин рассмеялся. - Жрец, который верит наперекор желанию! Мне это по душе. Ты рассмешил меня до упаду. Вот, купи себе бочонок сомы - на нужды жертвоприношений. - Спасибо, воин. Я так и поступлю. Не присоединишься ли ты ко мне в маленьком возлиянии - за Храм - прямо сейчас? - Клянусь Кали, да! - воскликнул тот. - Но только чуть-чуть. Он отправился следом за жрецом в центральное здание и там по ступенькам в погреб, где тут же был вскрыт бочонок сомы, вынуты два кубка. - За твое здоровье и долгую жизнь, - сказал Яма, поднимая один из них. - За твоих жутких покровителей - Яму и Кали, - сказал жрец. - Спасибо. Они проглотили крепкий напиток, и жрец налил еще по одной. - Чтобы ты не замерз по ночной прохладе. - Отлично. - Хорошо, что эти путешественники наконец разъезжаются, - промолвил жрец. - Их набожность обогащает Храм, но они так утомляют всю прислугу. - За отбытие пилигримов! - За отбытие пилигримов! И они опять выпили. - Я думал, большинство из них приходит поглазеть на Будду, - сказал Яма. - Так оно и есть, - ответил жрец, - но с другой стороны, они не хотят перечить и богам. И вот перед тем как посетить пурпурную рощу, они обычно совершают жертвоприношения или дарения в Храме. - А что тебе известно о так называемом Татхагате и его учении? Тот отвел взгляд в сторону. - Я жрец богов и брамин, воин. Я не хочу говорить об этом. - Значит, он достал и тебя? - Хватит! Я же сказал тебе, что это не та тема, которую я буду обсуждать. - Это не имеет значения - и вскоре будет иметь еще меньше. Благодарю тебя за сому. Добрый тебе вечер, жрец. - Добрый вечер и тебе, воин. Пусть с улыбкой взирают боги на твой путь. - И на твой тоже. И поднявшись по ступенькам, покинул он Храм и продолжил свой путь через город - неспешным шагом. Когда пришел он в пурпурную рощу, в небесах стояло уже три луны, за деревьями колебалось пламя маленьких костров, в небе над городом светился бледный цветок призрачного огня, влажный ветерок пошевеливал листву у него над головой. Бесшумно вступил он в рощу. Когда вышел он на освещенную поляну, оказалось, что лицом к нему сидели там ряд за рядом одинаковые фигуры. Каждый облачен был в желтую рясу с желтым капюшоном, скрывавшим лицо. Сотни их сидели там, и ни один не издал ни звука. Он подошел к ближайшему. - Я пришел повидать Татхагату, Будду, - сказал он. Тот, казалось, его не услышал. - Где он? Никакого ответа. Он нагнулся и заглянул в полузакрытые глаза монаха. Он попытался было пронзить его взглядом, но похоже было, что монах спал, ибо ему не удалось даже встретиться с ним глазами. Тогда возвысил он голос, чтобы все в пурпурной роще могли его услышать. - Я пришел повидать Татхагату, Будду, - сказал он. - Где он? Казалось, что обращался он к полю камней. - Вы что, думаете так спрятать его от меня? - воззвал он. - Вы думаете, что коли вас много и одеты вы все одинаково - и если вы не будете мне отвечать, - я из-за этого не смогу отыскать его среди вас? Лишь ветер вздохнул в ответ ему, пришел из-за рощи. Заколебались огни, зашевелились пурпурные листья. Он рассмеялся. - В этом вы может быть и правы, - признал он. - Но вам же когда-нибудь придется пошевелиться - если вы намереваетесь жить, - а. я могу подождать ничуть не хуже любого другого,. И он тоже уселся на землю, прислонившись к голубому стволу высокого дерева, положив на колени обнаженный клинок. И сразу его охватила сонливость. Он клевал носом и тут же вздергивал голову - и так раз за разом. Затем, наконец, его подбородок устроился поудобнее на груди, и он засопел. Шел через зелено-голубую равнину, травы пригибались перед ним, прочерчивая тропинку. В конце этой тропы высилось огромное, кряжистое дерево, дерево не выросшее в этом мире, а скорее скрепившее его воедино своими корнями, простиравшее листья свои между звезд. У подножия дерева, скрестив ноги, сидел человек, и на губах его играла едва уловимая улыбка. И знал он, что это Будда; он подошел и остановился перед ним. - Приветствую тебя, о смерть, - сказал сидящий, и, словно корона, ярко светился в глубокой тени дерева подкрашенный розовым ореол вокруг его чела. Яма не ответил, а вытащил свой клинок. Будда по-прежнему улыбался, Яма шагнул вперед, и вдруг ему послышался отголосок далекой музыки. Он замер и оглянулся, застыла в руке его занесенная сабля. Они пришли со всех четырех сторон света, ло-капалы, четыре Хранителя мира, сошедшие с горы Сумеру: на желтых лошадях приближались якши под водительством Владыки Севера, и на их щитах играли золотые лучи; Голубой Всадник, Ангел Юга приближался в сопровождении полчищ кум-бхандов, неуклюже примостившихся по причине своих физических особенностей на спинах синих коней и несущих сапфировые щиты; с Востока пришел Хранитель, чьи всадники несли перламутровые щиты и облачены были в серебро; на Западе показался Властитель, чьи наги восседали на кроваво-красных лошадях, одеты были в алое и прикрывались щитами из кораллов. Копыта лошадей не касались, казалось, травы, и единственным слышимым звуком была разлитая в воздухе музыка, которая становилась все громче и громче. - Почему собираются Хранители мира? - неожиданно для самого себя спросил Яма. - Они явились за моими останками, - по-прежнему улыбаясь, ответил Будда. Хранители натянули поводья, придержали коней и полчища у них за спиной, и Яма оказался один против всех. - Вы явились забрать его останки, - сказал Яма, - но кто заберет ваши? Хранители спешились. - Не для тебя этот человек, о смерть, - промолвил Владыка Севера, - ибо принадлежит он миру, и мы как Хранители мира будем его защищать. - Слушайте меня, Хранители с горы Сумеру, - сказал Яма, принимая свой Облик. - В ваши руки передана участь мира, вам дано его хранить и поддерживать, но кого пожелает и когда захочет изымает из мира Смерть. Не дано вам оспаривать мои Атрибуты или пути их применения. Хранители встали между Ямой и Татхагатой. - Что касается этого человека, мы будем оспаривать твой путь, Великий Яма. Ибо в его руках судьба нашего мира. Коснуться его ты сможешь, лишь превзойдя четыре силы. - Быть посему, - сказал Яма. - Кто первым из вас станет моим противником? - Я, - сказал их глашатай, обнажая свой клинок. Явив свой Облик, разрубил Яма мягкий, словно масло, металл и плашмя ударил Хранителя саблей по голове; тот мешком повалился на землю. Возопили орды якшей, и двое из золотых всадников подобрали своего, вождя. Потом все они повернули коней и поскакали обратно на Север. - Кто следующий? К нему направился Хранитель Востока, в руках он держал сотканную из лунного света сеть и прямой серебряный меч. - Я, - сказал он и метнул свою сеть. Яма наступил на нее ногой, цепко схватил пальцами и дернул, соперник его потерял равновесие. Стоило ему покачнуться вперед, как Яма, перехватив за лезвие свою саблю, нанес ему головкой ее эфеса удар прямо в челюсть. Свирепо глянули на него серебряные воины, затем потупились и унесли своего господина на Восток, сопровождаемые нестройной музыкой. - Следующий! - сказал Яма. Тогда выступил вперед кряжистый предводитель нагов, он отбросил в сторону свое оружие и скинул на траву тунику. - Я буду бороться с тобой, бог смерти, - заявил он. Яма положил оружие рядом с собой и сбросил плащ. Все это время Будда продолжал, улыбаясь, сидеть в тени исполинского дерева, словно все эти стычки не имели к нему никакого отношения. Первым захват сделал глава нагов, он обхватил левой рукой Яму за шею и потянул его на себя Яма ответил тем же, но тот, изогнув туловище, перекинул правую свою руку через левое плечо Ямы ему за затылок и, замкнув там руки и крепко зажав голову Ямы, изо всех сил потянул ее вниз к своему бедру, разворачивая свое тело по мере того, как соперник подавался под его усилием. За спиной у владыки нагов Яма вытянул как только мог левую руку и сумел дотянуться ею до его левого плеча, тогда он обхватил правой рукой сзади колени противника и, резко дернув, тут же оторвал обе его ноги от земли, изо всех сил потянув одновременно на себя и схваченное плечо. Когда он, наконец, на миг замер, оказалось, что соперник лежит у него на руках, как дитя в колыбели, - но тут же разжал он руки, и Хранитель тяжело рухнул на землю. Тут же Яма всем своим весом прыгнул на него сверху, согнув ноги так, чтобы ударить коленями. И сразу встал. Один. Когда удалились и западные всадники, один лишь Ангел Юга, облаченный во все синее, остался стоять перед Буддой. - Ну а ты? - спросил его бог смерти, подбирая свое оружие. - Я не подниму против тебя оружия, бог смерти, будь то из стали, кожи или камня, я не ребенок, чтобы играть в эти игрушки. Не буду я и мериться с тобой силой тела, - сказал Ангел. - Я знаю, что буду превзойден тобою во всем этом, ибо никто не может поспорить с тобой оружием. - Забирайся тогда на своего голубого жеребца и скачи прочь, - сказал Яма, - коли ты не желаешь биться. Ангел не ответил, а подбросил в воздух свой синий щит так, что тот закружился как сапфировое колесо и, повиснув у них над головами, начал расти и расти в размерах. Потом он упал на землю и начал вжиматься, бесшумно ввинчиваться в нее, пока не исчез из виду, до последнего момента не переставая увеличиваться в размерах, и трава вновь сомкнулась над тем местом, где он утонул в земле. - И что все это означает? - спросил Яма. - Я не соперничаю. Я просто защищаю. Моя сила - сила пассивного противостояния. Это сила жизни, как твоя - смерти. Что бы я ни послал против тебя, - ты можешь это уничтожить, но тебе не уничтожить всего, о Смерть. Моя сила - это сила щита, а не меча. Чтобы защитить твою жертву, Владыка Яма, тебе будет противостоять жизнь. И Синий отвернулся, вскочил в седло синего коня и поскакал на Юг во главе своих кумбхандов. Но музыка не исчезла вместе с ним, по-преж-нему разлита она была в воздухе там, где он только что стоял. Вновь шагнул вперед Яма, сжимая в руке саблю, - Все их усилия были напрасны, - сказал да. - Твой час пробил. Он взмахнул клинком. Удар, однако, не достиг цели, ибо ветка гигантского дерева упала между ними и выбила саблю у него из рук. Он нагнулся, чтобы ее поднять, но травы уже полегли и скрыли ее под собой, сплетясь в плотную, непроницаемую сеть. Чертыхнувшись, он выхватил кинжал и снова ударил. Огромная ветвь согнулась, колыхнулась перед его мишенью, и кинжал, пробив насквозь толстую кору, глубоко утонул в ее древесине. Тогда ветвь вновь взмыла к небу, унося с собой ввысь смертоносное оружие. Будда медитировал с закрытыми глазами, в сумерках вокруг него разгорался сияющий ореол. Яма шагнул вперед, поднял руки - и травы запутались в его ногах, сплелись, спеленали его лодыжки, остановили его, где он стоял. Он попробовал было бороться, изо всех сил дергая траву, пытаясь выдернуть ее неподатливые корни. Потом прекратил тщетные попытки и, закинув назад голову, воздел кверху руки; глаза его метали смерть. - Внемлите мне, Силы! - вскричал он. - Отныне место это будет нести на себе проклятие Ямы! Ничто живое не шевельнется больше на этой земле! Не защебечет птица, не проползет змея! Будет почва здесь бесплодна и мертва, лишь камни да зыбучие пески! Ни травинки не пробьется больше здесь к солнцу! Да исполнится мое проклятие и приговор защитникам моего врага! Травы поблекли, пожухли, но еще не успели отпустить его на волю, как вдруг раздался оглушительный треск, хруст, и дерево, чьи корни скрепляли воедино весь мир и в чьих ветвях, словно рыбы в сетях, запутались звезды, покачнулось вперед, раскололось посередине, верхние его побеги смяли, сорвали небосвод, корни его разверзли посреди земли бездну, листья падали зелено-голубым дождем. Огромный обрубок ствола начал опрокидываться прямо на него, отбрасывая перед собой тень, темную, как ночная мгла, Вдалеке он все еще видел Будду, тот по-прежнему сидел в медитации, словно не подозревая об извержении хаоса вокруг него, А потом была одна лишь тьма - и звук, схожий с раскатом грома. Яма вскинул голову, широко раскрыл глаза. Он сидел в пурпурной роще, прислонившись к голубому стволу, и на коленях у него лежал обнаженный клинок. С виду все было по-прежнему. Перед ним, словно в медитации, рядами сидели монахи. Все таким же прохладным и влажным был ветерок, под его дуновением все так же колебались огни. Яма встал, зная теперь откуда-то, где ему надо искать свою цель. По утоптанной тропинке он прошел мимо монахов и углубился в лес. Тропинка привела его к пурпурному павильону, но тот был пуст. Он пошел дальше, и лес понемногу превращался в дикие заросли. Почва стала сырой, и вокруг него поднимался легкий туман. Но в свете трех лун по-прежнему отчетливо вырисовывалась перед ним тропка. И вела она вниз, голубые и пурпурные деревья казались здесь ниже, чем наверху, стволы их были искривлены, скрючены. По сторонам стали попадаться маленькие оконца воды, словно проказой, изъеденные клочьями серебристой пены. В ноздри ему ударил запах болота, а из зарослей невысоких кустарников донесся хрип каких-то неведомых тварей. Издалека, оттуда, откуда он пришел, донеслись отголоски песнопения, и он догадался, что оставленные им в роще монахи пробудились и засуетились в неведомой деятельности. Они преуспели, им удалось, объединив свои мысли, наслать на него видение, сон о неуязвимости их учителя. И пение - это, вероятно, сигнал к... Туда! Он сидел на скале в самой середине обширной прогалины, весь омытый лунным светом. Яма вытащил клинок и направился к нему. Когда осталось пройти шагов двадцать, сидящий повернул к нему голову. - Приветствую тебя, о Смерть, - сказал он. - Привет тебе, Татхагата. - Скажи мне, почему ты здесь. - Решено было, что Будда должен умереть. - Это не ответ на мой вопрос, тем не менее. Почему ты пришел сюда? - Разве ты не Будда? - Звали меня и Буддой, и Татхагатой, и Просветленным, и много еще как. Но, отвечая на твой вопрос, нет, я не Будда. Ты уже преуспел в том, что намеревался совершить. Сегодня ты убил настоящего Будду. - Должно быть, память моя слабеет, ибо, признаюсь, я не помню ни о чем подобном. - Сугата звали мы настоящего Будду, - ответил Татхагата. - А до того известен он был под именем Рилд. - Рилд! - хмыкнул Яма. - Ты пытаешься убедить меня, что он не просто палач, которого ты отговорил от его работы? - Многие - палачи, которых отговорили от их работы, - ответствовал сидящий на скале. - По собственной воле отказался Рилд от своего призвания и встал на Путь. Он - единственный известный мне во все времена человек, который в самом деле достиг просветления, - Разве то, что ты насаждаешь, это не этакая пацифическая религия? - Да. Яма запрокинул голову назад и расхохотался. - Слава богу, что ты не практикуешь религии воинственной! Твой лучший ученик, просветленный и так далее, сегодня днем чуть было не снес мне голову с плеч. Тень усталости легла на безмятежное лицо Будды. - Ты думаешь, он в самом деле мог победить тебя? Яма резко смолк. - Нет, - сказал он, чуть помолчав. - Как. ты думаешь, он знал об этом? - Может быть, - ответил он. - Разве вы не знали друг друга до сегодняшней встречи? Не видели друг друга в деле? - Да, - признался Яма. - Мы были знакомы. - Тогда он знал о твоем мастерстве, предвидел итог вашей схватки. Яма безмолвствовал. - Он добровольно пошел на мученичество, чего я тогда не ведал. Мне не кажется, что он всерьез надеялся сразить тебя. - Зачем тогда? - Что-то доказать. - Что же мог он надеяться доказать таким образом? - Я не знаю. Знаю только, что все, должно быть, было так, как я говорю, ибо я знал его. Я слишком часто слушал его проповеди, его утонченные притчи, чтобы поверить, что он мог пойти на это без цели. Ты убил истинного Будду, бог смерти. Ты же знаешь, кто я такой. - Сиддхартха, - сказал Яма, - я знаю, что ты мошенник. Я знаю, что ты не Просветленный. И я отдаю себе отчет, что учение это мог бы припомнить любой из Первых. Ты решил воскресить его, прикинувшись его автором. Ты решил распространить его, надеясь вызвать противодействие религии, при помощи которой правят истинные боги. Я восхищен твоей попыткой. Все это было мудро спланировано и исполнено. Но грубейшей твоей ошибкой было, как мне кажется, что ты выбрал пассивное вероучение, чтобы бороться против вероучения активного. Мне любопытно, почему ты пошел на это, когда вокруг было сколько угодно подходящих религий - на выбор. - Быть может, мне было просто любопытно посмотреть, как столкнутся два противоположно направленных течения, - вставил Будда. - Нет, Сэм, дело не в этом, - заявил Яма. - Я чувствую, что это только часть более обширного замысла, который ты разработал, и что все эти годы - когда ты разыгрывал из себя святого и читал проповеди, в которые сам-то не верил, - ты строил совсем другие планы. Армия, какой бы огромной она ни была в пространстве, может оказывать противодействие лишь на коротком отрезке времени. Один же человек, ничтожный в пространстве, может распространить свое противоборство на многие и многие годы, если ему повезет и он преуспеет в передаче своего наследия. И ты это осознал, и теперь, рассеяв семена этого украденного вероучения, планируешь ты перейти к следующей стадии противостояния. Ты пытаешься в одиночку быть антитезой Небесам, годами идя наперекор воле богов, многими способами и под многими масками. Но все это кончится здесь и теперь, поддельный Будда. - Почему, Яма? - спросил он. - Все это рассматривалось с большим тщанием, - сообщил тот. - Нам не хотелось создавать вокруг тебя ореол великомученика, способствуя тем самым дальнейшему распространению этого твоего учения. С другой стороны, если тебя не остановить, это может зайти слишком далеко. И вот решено было, что ты должен пасть, - но только от руки посланца Небес, дабы тем самым наглядно показать, чья религия сильнее. И тогда, пусть ты даже и прослывешь мучеником, буддизму суждена будет участь второразрядной религии. Вот почему должен ты сейчас умереть подлинной смертью. - Спрашивая "Почему?", имел я в виду совсем другое. Ты ответил не на тот вопрос. Я подразумевал, почему именно ты пришел, чтобы сотворить сие, Яма? Почему ты, чародей от оружия, корифей в науках, явился как лакей кучки пьяных тело-менов, которым недостает квалификации, чтобы наточить твой клинок или мыть за тобой пробирки? Почему ты, которому подобало бы стать самым свободным, самым раскрепощенным и возвышенным духом среди всех нас, почему ты унижаешь себя, прислуживая тебя недостойным? - За эту хулу умрешь ты не такой уж гладкой смертью. - Почему? Я только задал вопрос, которому суждено прийти на ум отнюдь не только мне. Я же не оскорбился, когда ты назвал меня поддельным Буддой. Я-то знаю, кто я такой. А кто ты, бог смерти? Яма заткнул клинок за пояс и вытащил трубку, которую он купил днем в таверне. Он набил ее табаком, раскурил, затянулся. - Нам, очевидно, нужно поговорить еще, хотя бы только ради того, чтобы очистить наши умы от излишних вопросов, - произнес он, - так что я позабочусь о некоторых удобствах. Он уселся на небольшой валун. - Во-первых, человек может быть в некоторых отношениях выше своих товарищей и, тем не менее, служить им. если все вместе служат они общему делу, которое выше каждого из них по отдельности. Я верю, что служу именно такому делу, иначе бы я вел себя по-другому. Я полагаю, что и ты точно так же относишься к тому, что делаешь, иначе ты бы не мирился с тем жалким аскетизмом, которым обставлена твоя жизнь, - хотя я заметил, что ты не столь изможден, как верные твои ученики. Не так давно, в Махаратхе тебе предлагали божественность, не так ли, а ты посмеялся над Брахмой, совершил налет на Дворец Кармы и до отвала напичкал все молитвенные машины в городе самодельными жетонами... Будда хмыкнул. Усмехнулся и Яма. Затем продолжил: - Кроме тебя, во всем мире не осталось ни единого акселериста. Эта карта бита, да никогда она и не была козырной. Я испытываю, однако, некоторое уважение к тому, как ты вел себя все эти годы. Мне даже пришло в голову, что если бы удалось разъяснить тебе полную безнадежность теперешнего твоего положения, тебя можно было бы еще убедить присоединиться к сонму небожителей. Хотя я и пришел сейчас, чтобы убить тебя, но если мне удастся убедить тебя, то достаточно будет одного твоего обещания прекратить бессмысленную борьбу, и я возьмусь ходатайствовать, я поручусь за тебя. Я возьму тебя с собой в Небесный Град, и ты сможешь принять там то, от чего однажды отказался. Они послушаются меня, поскольку я им необходим. - Нет, - сказал Сэм, - ибо я не убежден в безвыходности своего положения и намерен во чт(c) бы то ни стало продолжить представление. Из пурпурной рощи донеслись обрывки песнопений. Одна из лун скрылась за верхушками деревьев. - Почему твои приспешники не ломятся через кусты в попытках спасти тебя? - Они придут, стоит мне их позвать, но звать я не буду. Мне в этом нет нужды. - Зачем они наслали на меня этот дурацкий сон? Будда пожал плечами. - Почему они не восстали, почему не убили меня, пока я спал? - Их путь не таков. - Но ты-то ведь мог бы, а? Если бы мог спрятать концы в воду? Если бы никто не узнал, что сделал Будда? - Не исключено, - отвечал тот. - Но ты же ведь знаешь, что сильные или слабые стороны вождя отнюдь не свидетельствуют о достоинствах или недостатках возглавляемого им движения. Яма попыхивал трубкой. Дым клубился у него над головой, потихоньку растворяясь в тумане, который постепенно сгущался здесь, в низине. - Я знаю, что мы здесь одни и ты безоружен, - пробормотал Яма. - Мы здесь одни. А вся моя поклажа припрятана дальше по дороге. - Твоя поклажа? - Ты правильно догадался, здесь я все закончил. Я начал то, что намеревался начать. Как только мы закончим нашу беседу, я отправлюсь в путь. Яма хмыкнул. - Оптимизм революционеров всегда вызывает чувство законного изумления. И как. ты предполагаешь отправиться? На ковре-самолете? - Пойду, как все люди. - По-моему, это ниже твоего достоинства. Ведь тебя же явятся защищать силы мира? Я, правда, не вижу не единого исполинского дерева, готового прикрыть тебя своими ветвями. И нет похоже, умненькой травки, чтобы оплести мне ноги. Скажи, как же тебе удастся уйти? - Пусть это будет для тебя сюрпризом. - А как насчет схватки? Терпеть не могу убивать беззащитных. Если у тебя действительно где-то поблизости припрятаны пожитки, сходи за своим клинком. У тебя появится хоть и призрачный, но все же шанс. Я слышал даже, что в свое время князь Сиддхартха был незаурядным фехтовальщиком. - Спасибо, не стоит. Может, в другой раз. Но только не сейчас. Яма еще раз затянулся, потянулся и зевнул. - В таком случае, у меня больше нет к тебе вопросов. С тобой совершенно бесполезно спорить. Мне больше нечего сказать. Не хочешь ли ты присовокупить какое-либо высказывание к нашей беседе? - Да, - сказал Сэм. - Какова она, эта сучка Кали? Все говорят о ней разное, и я начинаю думать, не своя ли она для каждого... Яма швырнул в него свою трубку, та ударилась в плечо и извергла рой искр ему на руку. Другая, более яркая вспышка блеснула над головой бога смерти, когда он прыгнул вперед: это он взмахнул саблей. Но стоило ему сделать пару шагов по песчаной полосе, протянувшейся перед скалой, как что-то сковало его движения. Он чуть не упал, его развернуло поперек направления движения, и так он и замер. Он попытался вырваться, но не смог сдвинуться с места. - Все зыбучие пески зыбки, - сказал Сэм, - но некоторые из них зыбче других. Радуйся, что эти-то не из них. Так что в твоем распоряжении осталось еще не так уж мало времени. Я бы с охотой продолжил нашу беседу, если бы считал, что у меня есть хоть какой-то шанс убедить тебя присоединиться ко мне. Но я знаю, что шанса такого у меня нет - как у тебя убедить меня явиться на небеса. - Я высвобожусь, - мягко проговорил Яма, оставив свои тщетные попытки. - Я как-нибудь высвобожусь, и я отыщу тебя снова. - Да, - сказал Сэм. - Мне кажется, так и будет. На самом деле, чуть погодя я расскажу тебе как в этом преуспеть. Но в данный момент ты настолько заманчивая приманка для любого проповедника - полоненный слушатель, представляющий оппозицию. Итак, у меня для тебя, Владыка Яма, есть небольшая проповедь. Яма взвесил в руке свою саблю, прикинул расстояние и, отказавшись от мысли бросить ее в Будду, засунул ее за пояс: - Давай, проповедуй, - сказал он, и ему удалось поймать взгляд Сэма. Тот покачнулся на своей скале, но заговорил снова. - Все-таки поразительно, - сказал он, - что мутировавший мозг порождает разум, способный переносить все свои способности и возможности в любой другой мозг, какой только тебе ни придет в голову занять. Много лет прошло с тех пор, как я в последний раз испытывал ту свою способность, которой пользуюсь сейчас, - а действовала она примерно так же. Никакой разницы, какое тело я занимаю, похоже, что силы мои переходят из тела в тело вместе со мною. И так же, как я понимаю, обстоит дело с большинством из нас. Шитала, я слышал, способна на расстоянии насылать на людей температуру, А когда она принимает новое тело, способность эта перетекает вместе с ней в новую нервную систему, хотя и проявляется поначалу весьма слабо. Или Агни, ему, я знаю, достаточно посмотреть некоторое время на какой-либо предмет и пожелать, чтобы он загорелся, - и так оно и будет. Ну а возьмем в качестве примера твой смертельный взгляд, который ты сейчас обратил на меня. Не поразительно ли, что ты всегда и везде удерживаешь при себе этот дар - на протяжении уже веков? Я часто задумывался о физиологической подоплеке этого явления. Ты не пробовал исследовать эту область? - Да, - сказал Яма, и глаза его пылали под насупленными черными бровями. - Ну и как же ты это объяснишь? Кто-то рождается с паранормальным мозгом, позже его душа переносится в мозг совершенно нормальный - и однако аномальные его способности при переносе сохраняются. Как это может быть? - Просто имеется лишь одна телесная матрица, как электрическая, так и химическая по своей природе, и она тут же принимается за перестройку нового физиологического окружения. Новое тело содержит многое такое, что она склонна трак- товать как болезнь и стремится посему вылечить, чтобы вновь обрести старое доброе тело. Если бы, к примеру, твое нынешнее тело удалось сделать физически бессмертным, рано или поздно оно стало бы подобием твоего исходного тела. - Как интересно. - Вот почему перенесенные способности так слабы, но становятся тем сильнее, чем дольше ты занимаешь данное тело. Вот почему лучше всего развивать Атрибут или, может быть, пользоваться к тому же и помощью механизмов. - Хорошо. Я всегда этим интересовался. Спасибо. Ну а пока - пробуй на мне дальше свой смертельный взгляд; он, знаешь ли, весьма болезнен. Так что это все-таки кое-что. Ну а теперь перейдем к проповеди. Гордому и самонадеянному человеку, примерно такому, как ты, - с восхитительной, по общему мнению, склонностью к поучениям - случилось проводить исследования, связанные с некой болезнью, результатом которой становятся физическая и моральная деградация больного. И однажды оказалось, что он сам заразился этой болезнью. Так как мер по ее лечению он еще не разработал, лекарств не нашел, он отложил все в сторону, посмотрел на себя в зеркало и заявил: "Но меня-то она ничуть не портит". Это, Яма, про тебя. Ты не будешь пытаться побороть сложившееся положение, ты до некоторой степени даже гордишься им. В ярости ты сорвался, так что теперь я уверен в своей правоте, когда говорю, что имя твоей болезни - Кали. Ты бы не передал свою силу в руки недостойного, если бы эта жен-щина не принудила тебя к этому. Я знаю ее очень давно, и я уверен, что она ничуть не изменилась. Она не может любить мужчину. Она питает интерес только к тем, кто приносит ей дары хаоса. А если когда-нибудь ты перестанешь подходить для ее целей, она тут же отстранит тебя, бог смерти. Я говорю это не потому, что мы враги, но, скорее, как мужчина мужчине. Я знаю. Поверь мне, я знаю Возможно, что тебе не повезло, Яма, что ты никогда не был молод и не узнал первой своей любви, в весеннюю пору... Мораль, стало быть, моей наскальной проповеди такова: даже зеркалу не под силу показать тебя тебе самому, если ты не желаешь смотреть. Чтобы испытать правоту моих слов, поступи разок ей наперекор, пусть даже по какому-нибудь пустяковому поводу, и посмотри, как быстро она среагирует и каким образом. Как ты поступишь, если против тебя обращено твое собственное оружие, Смерть? - Ну что, ты кончил? - спросил Яма. - Почти. Проповедь - это предостережение, и я предостерег тебя. - Какою бы ни была твоя способность, та сила, которой, Сэм, ты сейчас пользуешься, вижу я, что на данный момент непроницаемым делает она тебя для моего смертельного взгляда. Считай, что тебе повезло, ибо я ослаб. - Я так и считаю, ведь голова моя едва не раскалывается от боли. Проклятые твои глаза! - Когда-нибудь я снова испытаю твою силу, и даже если она опять окажется для меня необоримой, ты падешь в тот день. Если не от моего Атрибута, то от моего клинка. - Если это вызов, то я, пожалуй, повременю его принимать. Я советую, чтобы до следующей попытки ты проверил мои слова, испробовал мой совет. К этому времени бедра Ямы уже до половины ушли в песок. Сэм вздохнул и слез со своего насеста. - К этой скале ведет только одна безопасная дорога, и я сейчас уйду по ней отсюда. Теперь я скажу тебе, как ты можешь спасти свою жизнь, если ты не слишком горд. Я велел монахам прийти ко мне на подмогу, прямо сюда, если они услышат крики о помощи. Я уже говорил тебе, что не собираюсь звать на помощь, и я не врал. Если, однако, ты позовешь на подмогу своим зычным голосом, они будут тут как тут, тебя засосет за это время разве что на очередной дюйм. Они вытянут тебя на твердую землю и не причинят никакого вреда, ибо таков их путь. Мне симпатична мысль о том, что бога смерти спасут монахи Будды. Спокойной ночи, Яма, мне пора покинуть тебя. Яма улыбнулся. - Придет и другой день, о Будда, - промолвил он. - Я могу его подождать. Беги же теперь так быстро и далеко, как ты только сможешь. Мир недостаточно просторен, чтобы ты укрылся в нем от моего гнева. Я буду идти следом за тобой, и я научу тебя просветлению - чистым адским пламенем. - Тем временем, - сказал Сэм, - я посоветовал бы тебе либо упросить моих послушников помочь тебе, либо овладеть непростым искусством грязевого дыхания. Под испепеляющим взглядом Ямы он осторож-, но пробирался через поле. Выйдя на тропинку, он обернулся. - И если хочешь, - сказал он, - можешь сообщить на Небеса, что я отлучился, что меня вызвали из города по делам. Яма не отвечал. - Я думаю, что мне пора позаботиться о каком-либо оружий, - заключил Сэм, - о весьма специфическом оружии. Так что, когда будешь искать меня, возьми с собой и свою приятельницу. Если ей придется по вкусу то, что она увидит, она, может быть, убедит тебя перейти на другую сторону. И он пошел по тропинке, и он уходил в ночи, насвистывая, под луною белой и под луной золотой. IV Повествуется и о том, как Князь Света спустился в Демонов Колодезь, чтобы заключить сделку с главарем ракшасов. Честно вел он все дела, но ракшасы остаются ракшасами То есть злобными существами, обладающими огромной силой, ограниченным сроком жизни и способностью временно принимать практически любую форму. Уничтожить ракшасов почти невозможно. Более всего тяготит их отсутствие настоящего тела; главная их добродетель - честность в азартных играх и игорных долгах. Сам факт, что явился Князь Света к Адову Колодезю, служит, быть может, свидетельством того, что в заботах о состоянии мира был он на грани отчаяния... Когда боги и демоны, и те, и другие отпрыски Праджапати, вступили в борьбу между собой, завладели боги принципом жизни, Удгитхой, подумав, что е ее помощью одолеют они демонов. Они стали почитать Удгитху как нос, но демоны поразили его злом. Поэтому им обоняют и то, и другое - и благоухание, и зловоние, ведь он поражен злом. Они стали почитать Удгитху как язык, но демоны по разили его злом. Поэтому им говорят и то, и другое и истину, и ложь, ведь он поражен злом. Они стали почитать Удгитху как глаз, но демоны по разили его злом. Поэтому им видят и то, и другое и симпатичное, и уродливое, ведь он поражен злом. Они стали почитать Удгитху как ухо, но демоны поразили его злом. Поэтому им слышат и то, и другое и благозвучное, и непотребное, ведь оно поражено злом- Тогда стали они почитать Удтитху как разум, но демоны поразили его злом. Поэтому мыслят и о подобающем, истинном и хорошем, и о неподобающем, ложном и испорченном, ведь он поражен злом. Чхаидогъя упанишада (1,2,1-6) Лежит Адов Колодезь на вершине мира, и спускается он к самым его корням. Столь же он, вероятно, стар, как и сам этот мир; а если и нет, то по внешнему виду об этом ни за что не скажешь. Начинается он со входа. Установлена там Первыми огромная дверь из полированного металла, тяжелая, как грех, высотою в три человеческих роста, шириною вдвое меньше. Толщиной она в локоть, над массивным медным кольцом, в которое кое-кому, может, удастся просунуть голову, вделана в нее металлическая же пластинка каверзнейшего замка; как нажимать на нее, чтобы он открылся, там не написано, а написано примерно следующее: "Уходи. Тебе тут не место. Если попробуешь войти - не выйдет, а ты будешь проклят. Если же ухитришься пройти - не обессудь, тебя предупреждали, и не надоедай нам предсмертными мольбами". И подписано: "Боги". Место это расположено у самой вершины очень высокой горы, называемой Чанна, в самом центре очень высокой горной системы, называемой Ратна-гари. В краю этом на земле всегда лежит снег, а радуги высыпают, как налет на языке больного, на длинных сосульках, пустивших ростки на промерзших верхушках утесов. Воздух остер, как меч. Небо ярче кошачьего глаза. Редко-редко ступала чья-то нога по тропинке, вьющейся к Адову Колодезю. Приходили сюда по большей части просто поглазеть, посмотреть, вправду ли существует великая дверь; когда очевидцы возвращались домой и рассказывали, что видели ее воочию, смеялись над ними обычно все вокруг. Лишь предательские царапины на пластине замка свидетельствуют, что кое-кто и в самом деле пытался войти внутрь. Орудия, необходимые, чтобы вскрыть огромную дверь, доставить сюда и даже просто уместить у двери невозможно. Последнюю сотню метров тропка, карабкающаяся по склону к Адову Колодезю, сужается дюймов до десяти; а на прилепившейся под дверью площадке - остатке когда-то обширного козырька, - потеснившись, смогут, может быть, уместиться человек шесть. Сказывают, что Панналал Мудрый, закалив свой ум медитацией и разнообразными подвигами аскетизма, разгадал секрет замка и вступил в Адов Колодезь, провел во чреве горы день и ночь. Звали его с тех пор Панналал Безумный. Скрывающий в себе пресловутую дверь пик, известный под названием Чанна, лежит в пяти днях пути от крохотного городишка. А вся эта местность - часть далекого северного королевства Мальва. Ближайший к Чанне горный городишко названия не имеет, поскольку населен свирепым и независимым народом, который не испытывает ну никакого желания, чтобы городок их появился на картах сборщиков податей местного раджи. О коем достаточно будет упомянуть, что роста и возраста он среднего, практичен, слегка располнел, ни набожен, ни чрезмерно знаменит - и сказочно богат" Богат он потому, что подданных своих облагает высокими налогами. Когда подданные его начинают возмущаться и по стране распространяется молва о готовящемся восстании, он объявляет войну одному из соседних королевств и удваивает налоги. Если война складывается неудачно, он казнит нескольких генералов и отправляет своего министра-по-миру обсуждать условия мирного договора. Если же вдруг все складывается особенно удачно, он взыскивает с противника дань за то оскорбление, которое якобы вызвало всю заваруху. Обычно, однако, дело кончается перемирием, и подданые его, озлобленные и на войну, и на соперника, и на отсутствие победы, примиряются с высоким уровнем налогов. Имя раджи - Видегха, и у него множество детей. Он любит граклов - священных майн, - не за их глянцевитое черное оперение с изысканными желтыми пятнами вокруг глаз, а за то, что их можно обучить распевать непристойные песенки; любит змей, которым он при случае скармливает оных граклов, когда они фальшивят; любит игру в кости. Он не очень-то любит детей и Льва Толстого. Адов Колодезь начинается с грандиозного портала высоко в горах северной оконечности королевства Видегхи, северней которого уже не отыщешь страны, населенной людьми. И, начинаясь там, по спирали, штопором уходит он вниз через самое сердце горы Чанны, вонзаясь, как штопор, в просторные пещеры и туннели, в неведомые никому из людей подземные переходы, простирающиеся глубоко под горной цепью Ратнагари, и тянутся глубочайшие из этих переходов вниз, к корням всего мира. И к этой двери пришел странник. Он был просто одет, путешествовал в одиночку и, казалось, в точности представлял, куда идет и что делает. Прокладывая себе путь по мрачному склону, карабкался он по тропинке вверх на Чанну. Большую часть утра потратил он на то, чтобы добраться до своей цели: до двери. Встав, наконец, перед нею, он чуть передохнул, глотнул воды из своей фляги, утер рукой губы и улыбнулся. Затем уселся он, прислонившись спиной к двери, и перекусил. Покончив с этим, собрал листья, в которые была завернута снедь, и бросил их вниз через край площадки. Долго смотрел он, как планируют они, падая вниз, как относят их то туда, то сюда воздушные потоки, пока, наконец, не исчезли они из вида. Тогда он достал трубку и закурил. Отдохнув, он встал и вновь повернулся лицом к двери. Рука его легко легла на плату замка и медленно пустилась в ритуальный танец. Когда он в последний раз нажал на пластину и отнял руку, изнутри, из самой толщи двери донесся одинокий музыкальный звук. Тогда он схватился за кольцо и с силой потянул его на себя, мышцы у него на плечах вздулись и напряглись. Дверь подалась, сначала медленно, потом быстрее. Он отступил в сторону с ее дороги, и она распахнулась настежь, уходя за край площадки. Изнутри к двери было прикреплено второе кольцо, точная копия первого. Он поймал его, когда дверь проходила мимо, и всем своим весом повис на ней, изо всех сил упираясь ногами в землю, чтобы не дать уйти тяжеленной створке за пределы его досягаемости. Волна теплого воздуха накатилась из отверстия у него за спиной. Он потянул дверь на место и, запалив один из связки принесенных с собой факелов, закрыл ее за собою. Вперед, по коридору отправился он, и коридор этот потихоньку начал расширяться. Пол резко пошел под уклон, и через сотню шагов где-то далеко вверху исчез из виду потолок. А через две сотни шагов он уже стоял на краю колодца. Теперь со всех сторон его окружала безбрежная, непроглядная чернота, разрываемая лишь огнем его факела. Стены исчезли, только позади и справа от него проглядывала еще последняя из них. В нескольких шагах перед ним исчезал и пол. За его кромкой лежало нечто, напоминающее бездонную дыру. Разглядеть ее он не мог, но знал, что контур ее не слишком отличается от окружности и что чем глубже, тем больше становился ее радиус. Он спускался по тропинке, что вилась спиралью, прижимаясь к стене колодца, и все время. ощущал напор поднимающегося из глубины теплого воздуха. Искусственной была эта тропа, это чувствовалось, несмотря на ее крутизну. Была она узкой и опасной; во многих местах пересекали ее трещины, а местами загромождали каменные обломки. Но ее неизменный, поворачивающий направо уклон выявлял план и цель в ее существовании. Осторожно спускался он по этой тропе. Слева от него была стена. Справа - ничего. Прошло, как ему показалось, века полтора, и он увидел далеко под собой крошечный мерцающий огонек, висящий прямо в воздухе. Изгиб стены, однако, продолжал искривлять его путь, и вскоре светлячок этот оказался уже под ним и чуть-чуть правее. Еще один поворот тропы, и он замигал прямо по ходу. Когда он проходил мимо ниши в стене, в которой таилось пламя, в мозгу у него вскричал неведомый голос: - Освободи меня, хозяин, и я положу к твоим ногам весь мир! Но он даже не замедлился, даже не взглянул на подобие лица, промелькнувшее внутри ниши. В океане мрака, раскинувшемся у его ног, теперь были видны и другие огоньки, с каждым шагом плавало их во тьме все больше и больше. Колодец продолжал расширяться. Он наполнился сверкающими, мерцающими словно пламя огнями, но это не было пламя; наполнился формами, лицами, полузабытыми образами. И из каждого, когда он проходил мимо, поднимался крик: - Освободи меня! Освободи меня! Но он не останавливался. Он спустился на дно колодца и пересек его пробираясь между обломками камней и скал, перешагивая через змеящиеся в каменном полу трещины. Наконец, он добрался до противоположной стены, перед которой плясало огромное оранжевое пламя. При его приближении стало оно вишневым, а когда он остановился перед ним, - синим, как сердцевина сапфира. Вдвойне было оно выше, чем он; оно пульсировало, колебалось; иногда оттуда в его направлении вырывался язык пламени, но тут же втягивался назад, словно натыкаясь на невидимый барьер. Спускаясь, он миновал уже бесчисленное множество огней, и однако он знал, что еще больше таится их в пещерах под дном колодца. Каждый огонь, мимо которого проходил он по пути вниз, взывал к нему, пользуясь своими собственными средствами коммуникации, и в мозгу его назойливо бились одни и те же слова: запугивающие и умоляющие, обещающие все на свете. Но из этого, самого большого синего пламени не донеслось ни слова. Никакая форма не изгибалась, не вращалась, дразня лживыми посулами, в его ослепительной сердцевине. Он зажег новый факел и воткнул его в расщелину между двух скал. - Итак, Ненавистный, ты вернулся! Слова падали на него, как удары плети. Взяв себя в руки, он взглянул прямо в синее пламя и спросил в ответ: - Тебя зовут Тарака? - Тому, кто заточил меня здесь, следовало бы знать, как меня зовут, - пришли в ответ слова. - Не думай, Сиддхартха, что коли ты носишь другое тело, то можешь остаться неузнанным. Я смотрю прямо на потоки энергии, которые и составляют твое существо, а не на плоть, которая маскирует их. - Ясно, - ответил тот. - Ты пришел посмеяться надо мной в моем заточении? - Разве смеялся я над тобой во дни Обуздания? - Нет, ты не смеялся. - Я сделал то, что должно было быть сделано для безопасности моего народа. Мало было людей, и слабы они были. Твоя же раса набросилась на них и их бы уничтожила. - Ты украл у нас наш мир, Сиддхартха. Ты обуздал и приковал нас здесь. Какому новому унижению собираешься ты подвергнуть нас? - Быть может, найдется способ кое-что возместить. - Чего ты хочешь? - Союзников. - Ты хочешь, чтобы мы вступили на твоей стороне в борьбу? - Именно. - А когда все закончится, ты вновь попробуешь заточить нас? - Нет, если до того нам удастся прийти к приемлемому соглашению. - Назови свои условия, - сказало пламя. - В былые дни твой народ разгуливал - видимый или невидимый - по улицам Небесного Града. - Да, так оно и было. - Теперь он укреплен значительно лучше. - В чем это выражается? - Вишну-Хранитель и Яма-Дхарма, Повелитель Смерти, покрыли все Небеса - а не только Град, как было в стародавние времена, - каким-то, как говорят, непроницаемым сводом. - Непроницаемых сводов не бывает. - Я повторяю только то, что слышал. - В Град ведет много путей, Князь Сиддхартха. - Отыщи мне их все. - Это и будет ценой моей свободы? - Твоей личной свободы - да. - А для других из нас? - В обмен на их свободу вы все должны согласиться помочь мне в осаде Града - и взять его. - Освободи нас, и Небеса падут! - Ты говоришь за всех? - Я Тарака. Я говорю за всех. - А какую гарантию ты, Тарака, дашь, что этот договор будет выполнен? - Мое слово? Я был бы счастлив поклясться чем-либо, только назови. - Готовность клясться чем угодно - не самое обнадеживающее качество, когда идет торговля. К тому же, твоя сила в любой сделке становится слабостью. Ты настолько силен, что не можешь гарантировать любой другой силе контроль над собой. Ты не веришь в богов, которыми мог бы поклясться. В чести у тебя только игорные долги, но у нас здесь для игры нет ни мотивов, ни возможностей. - Но ты же обладаешь силой, способной контролировать нас. - По отдельности - возможно. Но не всех сразу. - Да, это и в самом деле сложная проблема, - сказал Тарака. - Я бы отдал за свободу все, что имею, но имею я только силу - чистую силу, по самой своей сути непередаваемую. Большая сила могла бы подчинить ее, но это не выход. Я и в самом деде не знаю, как дать тебе достаточные гарантии, что я выполню свои обещания. На твоем месте я бы ни за что не доверил мне. - Да, налицо некая дилемма. Ладно, я освобожу тебя - тебя одного, - чтобы ты слетал на Полюс и разведал все, что касается защиты Небес. Я же в твое отсутствие еще поразмыслю над этой проблемой. Призадумайся и ты, и, может быть, когда ты вернешься, мы сумеем заключить взаимовыгодное соглашение. - Согласен! Сними же с меня это проклятие! - Узнай же мою мощь, Тарака, - сказал пришелец. - Коли я обуздал тебя, так могу и спустить - вот! И пламя вскипело, выплеснулось от стены вперед. Оно скрутилось в огненный шар и принялось бешено кружить по колодцу, напоминая собой комету; оно пылало, как крохотное солнце, разгоняя вековечный мрак; оно беспрерывно меняло свой цвет, и скалы сверкали то жутко, то заманчиво. Затем оно нависло над головой того, кого звали Сиддхартхой, обрушив на него пульсирующие слова: - Ты не можешь себе представить, как приятно вновь ощущать свободу. Я хочу еще раз испытать твою мощь. Человек внизу пожал плечами. Огненный шар начал сжиматься. Хотя он и светился все ярче, было это не накопление сил, а, скорее, некое усыхание; он словно сморщился и медленно опустился на дно колодца. Подрагивая, он остался лежать там, будто опавший лепесток некого титанического цветка; потом его начало медленно относить по полу в сторону, и в конце концов он опять очутился в своей прежней нише. - Ты доволен? - спросил Сиддхартха. - Да, - раздался после паузы ответ. - Не потускнела твоя сила, о Бич. Освободи меня еще раз. - Я устал от этого спектакля, Тарака. Быть может, мне лучше уйти, оставив тебя, как ты есть, и поискать помощников где-либо еще? - Нет! Я же дал тебе обещание! Что ты еще хочешь получить от меня? - Я бы хотел заручиться твоим отказом от раздоров между нами. Либо ты будешь служить мне на таком условии, либо не будешь. Вот и все. Выбирай и храни верность своему выбору и своему слову. - Хорошо. Отпусти меня, и я отправлюсь к ледяным горам, я наведаюсь в венчающий их Небесный Град, я выведаю слабые места Небес. - Тогда отправляйся! На этот раз пламя полыхнуло много медленнее. Оно раскачивалось перед ним и приобрело почти человеческие очертания. - В чем твоя сила, Сиддхартха? Как тебе это удается? - спросило оно. - Назови эту способность ума электролокацией энергии, - ответил тот. - Такая формулировка ничуть не хуже любой другой. Но как бы ты ее ни назвал, не пытайся столкнуться с этой силой опять. Я могу убить тебя ею, хотя ни одно материальное оружие не может причинить тебе никакого вреда. А теперь - ступай! Тарака исчез, как головешка в водах реки, и Сиддхартха остался стоять один, освещенный лишь огнем своего факела. Он отдыхал, и мозг его наполнил лепет множества голосов - обещающих, искушающих, умоляющих. Перед глазами поплыли видения, исполненные роскоши и великолепия. Перед ним проходили восхитительнейшие гаремы, у ног его были накрыты пиршественные столы. Аромат мускуса, запах магнолии, голубоватый дымок курящихся благовоний проплывали, умасливая его душу, кружили вокруг него. Он прогуливался среди неземной красоты цветов, и светлоглазые девушки с улыбкой несли за ним кубки с вином; серебристым колокольчиком пел для него одинокий голос, гандхарвы и апсары танцевали на зеркальной глади соседнего озера. - Освободи нас, освободи нас, - пели они. Но он лишь улыбался, и смотрел, и ничего не делал. Постепенно превращались мольбы, жалобы и обещания в хор проклятий и угроз. На него наступали вооруженные скелеты, на их сверкающие мечи были наколоты младенцы. Повсюду вокруг него разверзлись дыры жерл, извергавших омерзительно воняющий серой огонь. С ветки перед самым его лицом свесилась змея, с ее жала падали на него капли яда. На него обрушился ливень пауков и жаб. - Освободи нас - или никогда не прекратятся твои муки! - кричали голоса. - Если вы будете упорствовать, - заявил он, - Сиддхартха рассердится, и вы потеряете единственный шанс обрести свободу, который у вас еще остался. И все замерло вокруг него, и, прогнав все мысли, он задремал. Он еще дважды ел, потом еще раз спал; наконец, вернулся Тарака, принявший форму хищной птицы с огромными острыми когтями, и начал докладывать. - Мои сородичи могут проникнуть туда через вентиляционные отверстия, - сказал он, - но людям это не под силу. Кроме того, внутри горы проделано много шахт для лифтов. Если воспользоваться большими из них, множество народу может быть без труда доставлено наверх. Конечно, они охраняются. Но если перебить стражу и отключить сигнализацию, все это вполне выполнимо. Ну и кроме того, иногда в разных местах раскрывается сам купол свода, чтобы пропустить внутрь или наружу летательное судно. - Очень хорошо, - сказал Сиддхартха. - У меня под рукой - в нескольких неделях пути отсюда - мое королевство. Уже много лет вместо меня правит там регент, но если я вернусь, то смогу собрать армию. По земле сейчас шествует новая религия. Люди уже не так богобоязненны, как когда-то. - Ты хочешь разграбить Небеса? - Да, я хочу предоставить их сокровища миру. - Мне это нравится. Победить будет не легко, но с армией людей и с воинством моих сородичей способны мы будем на это. Освободи теперь мой народ, чтобы мы могли начать действовать. - Похоже, что мне придется довериться тебе, - сказал Сиддхартха. - Ладно, давай начнем. И он пересек дно Адова Колодца и вошел в первый уходящий глубоко вниз туннель. В тот день шестидесяти пяти из них даровал он свободу, и наполнили они пещеры переливами цвета, движением, светом. Воздух звенел от громких криков радости, гудел от их полетов, когда они носились по Адову Колодезю, постоянно меняя форму и ликуя от ощущения свободы. Вдруг один из них безо всякого предупреждения принял форму пернатого змея и ринулся на него, выставив вперед острые, как сабли, когти. На миг он сконцентрировал на нем все свое внимание. Змей издал короткий, тут же оборвавшийся вопль и рухнул в сторону, одевшись дождем бело-голубых искр. Затем все поблекло, не осталось никаких следов происшедшего. По пещерам разлилась тишина, огненные светляки пульсировали, прижавшись к стенам. Сиддхартха сосредоточился на самом большом из них, Тараке. - Он что, напал на меня, чтобы испытать мою силу? - спросил он. - Чтобы узнать, могу ли я и в самом деле убивать, как я про то тебе сказал? Тарака приблизился, завис перед ним. - Не по моему приказанию напал он на тебя, - заявил он. - Мне кажется, что он наполовину сошел с ума от своего заключения. Сиддхартха пожал плечами. - Ну а теперь на время располагай собой, как пожелаешь, - сказал он. - Я отдохну после сегодняшней работы. И он отправился обратно, на дно колодца, где улегся, завернувшись в одеяло, и заснул. И пришел сон. Он бежал. Перед ним распростерлась его тень, и чем дальше он бежал, тем больше она становилась. Она росла до тех пор, пока стала уже не тенью, а каким-то гротескным контуром. Вдруг он понял, что просто-напросто его тень оказалась целиком покрыта тенью его преследователя; покрыта, поглощена, затенена, покорена. И тут на какой-то миг его охватила чудовищная паника, там, на безликой равнине, по которой он убегал. Он знал, что теперь это была уже его собственная тень. Проклятие, которое преследовало его, уже не скрывалось у него за спиной. Он знал, что сам стал своим собственным проклятием. И узнав, что ему, наконец, удалось догнать себя, он громко рассмеялся, хотя хотелось ему скорее взвыть. Когда он проснулся, он куда-то шел. Он шел по закрученной в спираль тропе, лепившейся к стене Адова Колодезя. И по ходу дела оставлял он позади полоненные огни. И снова каждый из них кричал ему, когда он проходил мимо: - Освободите нас! И медленно начали подтаивать ледяные грани его рассудка. Освободите. Множественное число. Не единственное. Так они не говорили. И он понял, что идет не один. И ни одной из пляшущих, мерцающих форм не было рядом с ним. Те, кто были в заточении, там и оставались. Освобожденные им куда-то делись. И он карабкался вверх по высокой стене колодца, и факел не освещал ему дорогу, и, однако, он видел ее. Он видел каждую деталь каменистой тропы, словно выбеленной лунным светом. И он знал, что глаза его не способны на подобный подвиг. И к нему обращались во множественном числе. И тело его двигалось, хотя он ему этого и не велел. Он попытался остановиться, замереть. Он по-прежнему шел по тропе, и губы его зашевелились, складывая звуки в слова. - Ты, как я погляжу, проснулся. Доброе утро. На вопрос, который тут же возник у него в мозгу, незамедлительно ответил его собственный рот. - Да; ну и как ты себя чувствуешь, когда обуздали уже тебя самого - и внутри собственного тела? Каково испытать на себе бич демонов? Сиддхартха сформулировал еще одну мысль: - Я не думал, что кто-нибудь из вашего племени способен приобрести контроль надо мной против моей воли - даже я во сне. - Честно признаться, - был ответ, - я тоже. Но с другой стороны, я имел в своем распоряжении объединенные силы многих из нас. Казалось, что стоит попробовать. - А что с другими? Где они? - Ушли. Постранствовать по свету, пока я не призову их. - Ну а те, которые остались обузданными? Если ты подождешь, я мог бы освободить и их. - Какое мне до них дело? Я-то теперь свободен и снова при теле! На остальное наплевать! - Значит, как я понимаю, твое обещание помощи ничего не стоит? - Не совсем, - ответил демон. - Мы вернемся к этому, ну, скажем, через если не белый, то желтый месяц. Мне твоя идея весьма по душе. Чувствую, что война с богами окажется замечательным развлечением. Но сначала я хочу насладиться плотскими радостями. Неужели ты поскупишься на небольшое развлечение для меня - после веков скуки в тюрьме, в которую ты же меня и засадил? - Поскуплюсь я на такое использование моей личности. - Как бы там ни было, придется тебе на время с этим примириться. К тому же у тебя будет возможность насладиться тем, чем наслаждаюсь я, так почему бы тебе спокойно не воспользоваться этим? - Так ты утверждаешь, что намерен-таки воевать против богов? - Да, в самом деле. Жалко, я сам не додумался до этого в стародавние времена. Быть может, мы бы тогда избежали обуздания. Может быть, в этом мире не было бы больше богов и людей. Мы же никогда не склонялись к согласованным действиям. Независимость духа для нас естественный спутник личной независимости. Каждый сражался сам за себя в общем столкновении с человечеством. Я вождь - да, это так, но лишь потому, что я старше, сильнее и мудрее остальных. Они приходят ко мне за советом, они служат мне, когда я им прикажу. Но я никогда не отдавал им приказов в битве. Ну а теперь - позже - буду. Новшество очень хорошо поможет против заунывной монотонности. - Советую тебе не ждать, ибо никакого "позже" не будет, Тарака. - Почему же? - Когда я шел к Адову Колодезю, гнев богов носился в воздухе, клубился у меня за спиной. Теперь в мире затерялось шестьдесят шесть демонов. Очень скоро почувствуют боги ваше присутствие. Они сразу поймут, кто это сделал, и предпримут против нас определенные шаги. Элемент неожиданности будет потерян. - Бились мы с богами в былые дни... - Но это уже не былые дни, Тарака. Боги теперь сильнее, намного сильнее. Долго был ты обуздан, и все эти века возрастала их мощь. Даже если ты впервые в истории поведешь в битву настоящую армию ракшасов, а я поддержу тебя могучей армией людей, даже и тогда не будет никакой уверенности в том, кто победит. И если ты сейчас промедлишь, то упустишь свои шансы. - Мне не нравится, когда ты говоришь со мной об этом, Сиддхартха, ибо ты беспокоишь меня. - К этому я и стремлюсь. Пусть ты и могуч, но когда ты встретишь Красного, он выпьет из тебя глазами всю твою жизнь. И он придет сюда, к Ратнагари, ибо он преследует меня. Появившиеся на свободе демоны - указка, подсказывающая ему, куда идти. И он может привести с собой и других. Тогда может статься, что даже все вы не окажетесь для них достойным соперником. Демон не отвечал. Они уже вылезли из колодца, и Тарака, отмерив последние две сотни шагов, добрался наконец до огромной двери, которая теперь была распахнута настежь. Он выбрался на наружную площадку, поглядел с нее вниз. - Ты сомневаешься в могуществе ракшасов, Бич? - спросил он. - Смотри же! И он шагнул с площадки. Они не упали. Они поплыли, как те листья, что он бросил вниз - давно ли? Вниз. Они приземлились прямо на тропинку, преодолев по воздуху полпути вниз, с горы, называемой Чанна. - Я не только укротил твою нервную систему, - объявил Тарака, - но и пропитал все твое тело, окутал его энергией самого своего бытия. Так что присылай ко мне этого Красного, который выпивает жизнь глазами. Я с удовольствием встречусь с ним. - Хоть ты и можешь разгуливать по воздуху, - ответил Сиддхартха, - говоришь ты вещи весьма опрометчивые. - Недалеко отсюда, в Паламайдзу, находится двор Князя Видегхи, - сказал Тарака, - я присмотрелся к нему на обратном пути с Небес. Как я понял, он обожает игру. Стало быть, туда и держим путь-дорогу. - А если поиграть явится и Бог Смерти? - И пусть! - вскричал Тарака. - Ты перестал забавлять меня, Бич. Спокойной ночи. Спи дальше! И на него опустилась легкая, как вуаль, темнота и гнетущая, словно свинцовая, тишина; первая из них сгущалась, вторая рассеивалась. От следующих дней остались лишь яркие фрагменты. До него доходили обрывки разговоров или песен, красочные виды галерей, комнат, садов. А однажды он заглянул в подземный застенок, где на дыбе корчились люди, и услышал собственный смех. А между этими видениями его посещали сны, подчас смыкающиеся с явью. Их освещало пламя, их омывали слезы и кровь. В полутемном бескрайнем соборе он бросал кости, и были это светила и планеты. Метеоры высекали пламя у него над головой, кометы вычерчивали пылающие дуги на черном стекле свода. К нему сквозь страх пробилась вдруг вспышка радости, и он знал, что хотя эта радость в основном принадлежала не ему, была в ней и его частичка. Ну а страх, тот весь был его. Когда Тарака выпивал слишком много вина или валялся, запыхавшись, на своем широком и низком ложе в гареме, его хватка, тиски, которыми он сжимал украденное тело, слабела. Но слаб еще был и Сиддхартха, разум его не оправился от ушиба, контузии, а тело было либо пьяным, либо обессиленным; и он знал, что не пришло еще время оспорить владычество повелителя демонов. Иногда видел он все вокруг не глазами того тела, которое было когда-то его собственностью, а зрением демона, направленным сразу во все стороны; сдирал он тогда своим взглядом со всех, с кем встречался, и кожу, и кости, прозревая под ними огонь истинной их сущности, то расцвеченный переливами и тенями их страстей, то мерцающий от жадности, похоти или зависти, то стремительно мечущийся между жаждой и жадностью, то тлеющий подспудной ненавистью, то угасающий со страхом и болью. Адом ему стало это многоцветие; лишь иногда смягчался он как-то либо холодным голубым сиянием интеллекта ученого, либо белым светом умирающего монаха, либо розовым ореолом хоронящейся от его взгляда знатной дамы, либо, наконец, пляшущими простенькими цветами играющих детишек. Он прохаживался по залам с высокими потолками и по широким галереям королевского дворца в Паламайдзу, его законного выигрыша. Князь Видегха был брошен в цепях в свой собственный застенок. И никто из его подданных по всему королевству не подозревал, что на трон его воссел ныне демон. Все, казалось, шло своим чередом. Сиддхартхе привиделось, как он проезжает на спиде у слона по улицам города. Всем женщинам в городе велено было стоять у дверей своих жилищ, и он выбирал среди них тех, которые приходились ему по душе, и забирал их в свой гарем. Содрогнувшись от неожиданности, поймал себя Сиддхартха на том, что участвует в этих смотринах, подчас оспаривая, подчас обсуждая с Тара-кой достоинства и недостатки той или иной матроны, девушки или дамы. Добралось и до него вожделение Тараки и стало его собственным. С осознанием этого факта вступил он на новую ступень пробуждения, и теперь не всегда рука именно демона подносила к губам его рог с вином или поигрывала кнутом в застенках. Все дольше и дольше оставался он в сознании и с некоторым ужасом начинал понимать, что внутри него самого, как и внутри каждого человека, сокрыт демон, способный отозваться на зов своих собратьев. И вот однажды восстал он наконец против силы, управлявшей его телом и подчинившей его разум. Он уже вполне оправился и делил с Таракой все его труды и дни, постоянно был с ним - и как безмолвный наблюдатель, и как активный участник. Они стояли на балконе, выходящем в сад, и смотрели, как набирает силу день. Тарака захотел - и тут же все цветы в саду изменили свой цвет, теперь в саду царил черный цвет - ни пятнышка красного, синего или желтого. Напоминающие ящериц твари закопошились, зашевелились в прудах и на деревьях, зашуршали и заквакали в черноте теней. Густые, приторные запахи благовоний насытили воздух, по земле, как змеи, извивались струйки черного дымка. На жизнь его покушались уже трижды. Последним попытку предпринял капитан дворцовой гвардии. Но его меч превратился прямо у него в руке в рептилию, и та впилась ему в лицо, вырвала ему глаза, напоила его жилы ядом, от которого весь он почернел и распух; умер он в страшных мучениях, умоляя о глотке воды. Сиддхартха глядел на деяния демона и вдруг ударил. Медленно возвращалась к нему та сила, которой в последний раз пользовался он в Адовом Колодезе. Странным образом оторванная от мозга его тела, объяснение чему дал ему когда-то Яма, сила эта медленно вращалась как цевочное колесо в самом центре пространства, которым он был. Теперь оно раскрутилось и вращалось стремительнее, он напрягся и швырнул его против силы другого. Крик вырвался у Тараки, и ответный удар чистой энергии, словно копье, обрушился на Сиддхартху. Частично ему удалось подстроиться под удар, даже присвоить, вобрать в себя часть его энергии. Но главный стержень удара все же задел его существо, и все внутри него обратилось в боль и хаос. Ни на миг, однако, не отвлекаясь, он ударил снова, как копьеносец погружает свое копье в чернеющее жерло норы страшного зверя. Опять услышал он, как с губ его срывается крик. Тогда воздвиг демон против его силы черные стены. Но рушились они одна за другой под его напором. И, сражаясь, они разговаривали. - Человек о многих телах, - говорил Тарака, - почему скаредничаешь ты, почему тебе жалко, чтобы провел я в этом теле всего несколько дней? Ты же сам не родился в нем, ты тоже всего лишь позаимствовал его на время. Почему же тогда осквернением считаешь ты мое прикосновение? Рано или поздно сменишь ты это тело, обретешь другое, мною не тронутое. Так почто смотришь ты на мое присутствие как на недуг или скверну? Не потому ли, что есть в тебе нечто, подобное мне? Не потому ли, что ведомо тебе и наслаждение, которое обретаешь, смакуя на манер ракшасов причиняемую тобой боль, налагая по собственному выбору свою волю на все, что только ни подскажут твои причуды? Не из-за этого ли? Ведь познал и ты - и теперь желаешь - все это, |но сгибаешься ты к тому же под бременем отягчающего род людской проклятия, называемого виной. Если так, я смеюсь над твоей слабостью, Бич. И опять покорю я тебя. - Таков уж я, демон, и ничего тут не попишешь, - сказал Сэм, вкладывая всю имеющуюся энергию в очередной свой удар. - Просто я взыскую подчас чего-то помимо радостей чрева и фаллоса. Я не святой, как думают обо мне буддисты, и я не легендарный герой, Я человек, который познал немало страха и который чувствует подчас свою вину. Но в первую очередь, однако, я - человек, твердо намеревающийся кое-что совершить, ну а ты стоишь у меня на дороге. И унаследуешь ты посему бремя моего проклятия; выиграю я или проиграю, ныне, Тарака, твоя судьба уже изменилась. Вот проклятие Будды: никогда больше не станешь ты таким, как был когда-то. И простояли они весь день на балконе в пропитанных потом одеждах. Как статуя, стояли они до тех пор, пока не спустилось солнце с неба и не разделила напополам золотая дорожка темный котел ночи. Луна всплыла над садовой оградой. Потом вторая. - Каково проклятие Будды? - раз за разом вопрошал Тарака. Но Сиддхартха не отвечал. Рухнула под его напором и последняя стена, и фехтовали они теперь потоками энергии, словно ливнями ослепительных стрел. Из отдаленного Храма доносилась бесконечно повторяющаяся фраза барабана, в саду изредка всквакивала какая-то тварь, кричала птица, иногда опускался на них рой мошкары, кормился и уносился прочь. И тогда, как звездный ливень, пришли они, оседлав ночной ветер... Освобожденные из Адова Колодезя, остальные демоны, затерявшиеся в мире. Они явились в ответ на призыв Тараки, явились поддержать своими силами его мощь. И обернулся он водоворотом, воронкой, приливной волной, смерчем молний. Сиддхартха почувствовал, как его сметает титаническая лавина, раздавливает, плющит, хоронит. Последнее, что он осознал, был вырывающийся у него из груди смех. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем начал он приходить в себя. На сей раз происходило это медленно, и очнулся он во дворце, где ему прислуживали демоны. Когда спали последние путы анестезирующей умственной усталости, странным и причудливым предстало все вокруг него. Длились гротесковые пирушки. Вечеринки обычно проходили в застенках, где демоны одушевляли, оживляли тела и вселялись в них, чтобы преследовать свои жертвы. Повсюду творились темные чудеса, прямо из мраморных плит тронного зала, например, выросла роща кривых, искореженных деревьев, роща, в которой люди спали не просыпаясь, вскрикивая, когда один кошмар сменялся другим. Но поселилась во дворце и иная странность. Случилось что-то с Таракой. - Каково проклятие Будды? - вновь вопросил он, как только почувствовал присутствие Сиддхартхи. Но не ответил ему на это Сиддхартха. Тот продолжал: - Чувствую, что уже скоро верну я тебе твое тело. Я устал от всего этого, от этого дворца. Да, я устал, и, думаю, недалек уже, быть может, тот день, когда мы пойдем войной на Небеса. Что ты скажешь на это, Бич? Я, как и обещал, сдержу свое слово. Сиддхартха не ответил ему. - С каждым днем иссякает, сходит на нет мое удовольствие! Не знаешь ли ты почему, Сиддхартха? Не можешь ли ты сказать, почему приходит ко мне странное чувство, и иссушает оно мою радость от самых сильных ощущений, притупляет наслаждения, ослабляет меня, повергает в уныние, когда должен я ликовать, когда должен переполняться радостью? Не это ли - проклятие Будды? - Да, - сказал Сиддхартха. - Тогда сними с меня, Бич, свое проклятие, и я уйду в тот же день и верну тебе эту плотскую личину. Затосковал я по холодным, чистым ветрам поднебесья! Освободи же меня прямо сейчас! - Слишком поздно, о владыка ракшасов. Ты сам навлек все это на себя. - Что это? Чем обуздал ты меня на этот раз? - Не припоминаешь ли ты, как, когда боролись мы на балконе, насмехался ты надо мною? Ты сказал, что я тоже нахожу удовольствие в том, как сеешь ты боль и муки. Ты был прав, ибо каждый человек несет в себе и темное, и светлое. Во многих отношениях разделен человек на части, слит из крайностей; он не то чистое, ясное пламя, каким был ты когда-то. Интеллект его часто воюет с эмоциями, воля - с желаниями... идеалы его не в ладах с окружающей действительностью; если он следует им, то в полной мере суждено познать ему утрату старых грез, а если не следует - причинит ему муки отказ от мечты - новой и благородной. Что бы он ни делал, все для него и находка, и утрата; и прибыль, и убыль. Всегда оплакивает он ушедшее и боится того, что таит в себе новое. Рассудок противится традиции. Эмоции противятся ограничениям, которые накладывают на него его собратья. И всегда из возникающего в нем трения рождается хищное пламя, которое высмеивал ты под именем проклятия рода людского, - вина! - Так знай же, что когда пребывали мы с тобою в одном и том же теле и шел я невольно твоим путем, - а иногда и вольно, - не был путь этот дорогой с односторонним движением. Как ты склонил мою волю к своим деяниям, так, в свою очередь, и твою волю исказило, изменило мое отвращение к некоторым твоим поступкам. Ты выучился тому, что называется виной, и отныне всегда она будет отбрасывать тень на твои услады. Вот почему надломилось твое наслаждение. Вот почему стремишься ты прочь. Но не принесет это тебе добра. Она последует за тобой через весь мир. Она вознесется с тобой в царство чистых, холодных ветров. Она будет преследовать тебя повсюду Вот оно, проклятие Будды. Тарака закрыл лицо, руками. - Так вот что такое - рыдать, - вымолвил, наконец, он. Сиддхартха не ответил. - Будь ты проклят, Сиддхартха, - сказал Тарака. - Ты сковал меня снова, и тюрьма моя теперь еще ужаснее Адова Колодезя. - Ты сам сковал себя. Ты нарушил наше соглашение. Не я. - Человеку на роду написано страдать от расторжения договоров с демонами, - промолвил Тарака, - но никогда еще ракшас не пострадал от этого. Сиддхартха не ответил. На следующее утро, когда он завтракал, кто-то забарабанил в дверь его покоев. - Кто посмел? - вскричал он, и в этот миг дверь, выворотив петли из стены, рухнула внутрь покоев, засов переломился, как сухая тростинка. В комнату ввалился ракшас: увенчанная рогами тигриная голова на плечах здоровенной обезьяны, огромные копыта на ногах, когти на руках; он рухнул на пол, на миг стал прозрачным, извергнув при этом изо рта струйку дыма, опять обрел видимую материальность, вновь поблек, снова появился. С его когтей капала какая-то непохожая на кровь жидкость, а поперек груди красовался огромный ожог. Воздух наполнился запахом паленой шерсти и обуглившейся плоти. - Господин! - крикнул он. - Пришел чужак и просит встречи с тобой? - И ты не сумел его убедить, что мне не до него? - Владыка, на него набросилась дюжина человек, твоя стража, а он... Он взмахнул на них рукой, и столь яркой была вспышка света, что даже ракшас не сумел бы взглянуть на нее. Один только миг - и все они исчезли, будто их никогда и не было... А в стене за ними осталась большая дыра... Никаких обломков, просто аккуратная, ровная дыра. - И тогда ты набросился на него? - Много ракшасов бросилось на него - но было что-то, что нас оттолкнуло. Он опять взмахнул рукой, и уже трое наших исчезли во вспышке, посланной им... Я был лишь задет ею. И он послал меня передать тебе послание... Я больше не могу держаться. И с этим он исчез, а над тем местом, где секунду назад лежало тело, повис огненный шар. Теперь слова его раздавались прямо в мозгу. - Он велит тебе без отлагательств выйти к нему. Иначе обещает разрушить весь этот дворец. - А те трое, которых он сжег, они тоже вернулись в обычную свою форму? - Нет, - ответил ракшас. - Их больше нет... - Опиши чужака! - приказал Сиддхартха, выдавливая слова из собственного рта. - Он очень высок ростом, - начал демон, - носит черные брюки и сапоги. А выше одет очень странно. Что-то вроде цельной белой перчатки - только на правой руке, - и идет она до самого плеча, дальше пересекает грудь, а сзади облегает шею и обтягивает туго и гладко всю голову. А лица видна только нижняя часты на глазах у него большие черные линзы, они выдаются вперед почти на ладонь. К поясу прицеплены короткие ножны из того же белого материала, что и перчатка, но в них вместо кинжала, держит он небольшой жезл. Под тканью, там, где она обтягивает его плечи и затылок, виднеется какой-то бугор, словно он носит крохотный ранец. - Бог Агни! - воскликнул Сиддхартха. - Ты описал бога огня! - А, может быть и так, - сказал ракшас. - Ибо когда я заглянул под его плоть, чтобы увидеть цвета истинного его существа, я едва не ослеп от блеска, будто оказался в самом центре солнца. Ежели существует бог огня, то это действительно он. - Ну вот нам и пора бежать, - сказал Сиддхартха, - ибо здесь вскорости разгорится грандиозный пожар. Мы не можем бороться с ним, так что давай поспешать! - Я не боюсь богов, - заявил Тарака, - а на этом я хочу испытать свои силы. - Ты не можешь превзойти Владыку Пламени, - возразил Сиддхартха. - Его огненный жезл непобедим. Ему дал его бог смерти. - Придется отнять у него этот жезл и обратить его против него самого. - Никто не может носить его не ослепнув и не потеряв при этом руки! Вот почему он так странно одет. Не будем же терять времени! - Я должен посмотреть сам, - заявил Тара-ка. - Должен. - Уж не заставляет ли тебя твоя вновь обретенная вина флиртовать с самоуничтожением? - Вина? - переспросил Тарака. - Эта тщедушная, гложущая мозг крыса, которой ты меня заразил? Нет, это не вина, Бич. Просто с тех пор, как я был - не считая тебя - высшим, в мире возросли новые силы. В былые дни боги были слабее, и если они и в самом деле выросли в силе, то силу эту надо испробовать - мне самому! В самой моей природе, каковая - сила, заложено бороться с каждой иной, особенно новой, силой и либо восторжествовать над ней, либо ей подчиниться. Я должен испытать мощь Бога Агни, чтобы победить его. - Но нас же в этом теле двое! - Это правда... Обещаю тебе, что если это тело будет уничтожено, я унесу тебя с собой прочь. И я уже усилил огонь твоей натуры по обычаю своего племени. Если это тело умрет, ты будешь продолжать жить в качестве ракшаса. Наш народ тоже облачен был когда-то в тела, и я помню искусство освобождения внутреннего огня от тела. Я уже сделал это с тобой, так что не бойся. - И на том спасибо. - Ну а теперь заглянем в лицо огню - и потушим его! И покинув королевские покои, они спустились вниз. Далеко внизу, заточенный в собственный каземат, Князь Видегха застонал во сне. Они вошли через дверь, скрываемую драпировкой позади трона. Раздвинув складки материи, они увидели, что если не считать спящих под сенью темной рощи, зал был пуст, только в самом его центре, скрестив на груди руки, стоял человек; обтянутые белой материей пальцы его правой руки сжимали серебряный жезл. - Видишь, как он стоит? - сказал Сиддхартха. - Он всецело полагается на свою силу, и он прав. Это Агни, один из докапал. Он может разглядеть все, до самого края горизонта, что только не заслонено от него; разглядеть так же хорошо, как предметы на расстоянии вытянутой руки. И он способен дотянуться до всего, что видит. Говорят, что однажды ночью он собственноручно пометил своим жезлом луны. Стоит ему только прикоснуться рукояткой жезла к контакту, вмонтированному в его перчатку, - и ринется наружу Всеприсущее Пламя, плеснет вперед с ослепительным блеском, уничтожая материю и рассеивая энергию, которых угораздит оказаться на его пути. Еще не поздно отступить. - Агни! - услышал он крик рта своего. - Ты домогался приема от здешнего правителя? Черные линзы обернулись к нему, губы Агни растянулись в улыбке, исчезнувшей, как только он заговорил. - Я так и знал, что найду тебя здесь, - сказал он гнусавым и пронзительным голосом. - Вся эта святость достала тебя, и ты не мог не сорваться. Как тебя теперь называть - Сиддхартха, Тат-хагата или Махасаматман - или же просто Сэм? - Глупец, - было ему ответом. - Тот, кого знал ты под именем Бича Демонов - под всеми и каждым из имен, тобою перечисленных, - обуздан ныне сам. Тебе выпала честь обращаться к Тараке, вождю ракшасов, Властителю Адова Колодезя. Раздался щелчок, и линзы стали красными. - Да, теперь я вижу, ты говоришь правду, - отвечал Агни. - Налицо случай демонической одержимости. Интересно и поучительно. И слегка, к тому же, запутано. Он пожал плечами. - Мне, впрочем, все равно, что уничтожить одного, что двоих. - Ты так думаешь? - спросил Тарака, поднимая перед собой руки. В ответ его жесту раздался грохот, мгновенно вырос из пола черный лес, поглотил стоящую фигуру, оплел ее корчащимися словно от боли ветвями и сучьями. Грохот не умолкал, и пол у них под ногами подался на несколько дюймов. Сверху послышался скрип и треск ломающегося камня, посыпались пыль и песок. Но ослепительно полыхнула вспышка света, и исчезли все деревья, оставив по себе лишь низенькие пеньки да черные пятна гари на полу. Затрещал и с оглушительным грохотом рухнул потолок. Отступая через ту же дверь позади трона, они увидели, как по-прежнему стоявшая в центре зала фигура подняла над головой свой жезл и описала им едва заметный круг. Вверх вознесся конус ослепительного сияния, и все, на что он натыкался, тут же исчезало. На губах Агни по-прежнему играла улыбка, когда вокруг него валились огромные камни - но не слишком к нему близко. Грохот не смолкал, трещал пол, покачнулись стены. Они захлопнули за собой дверь, и у Сэма закружилась голова, когда окно, еще миг тому назад маячившее в самом конце коридора, промелькнуло мимо него. Они неслись вверх и прочь, сквозь поднебесье, и тело его было переполнено, в нем что-то пузырилось, что-то его покалывало, словно весь он состоял из жидкости, сквозь которую пропустили электрический ток. Своим демоническим зрением он видел сразу все вокруг и, в частности, Паламайдзу, уже столь далекий, что его вполне можно было взять в рамку и повесить в качестве картины на стену. На высоком холме в самом центре города рушился дворец Видегхи, и огромные вспышки, словно зеркально отраженные молнии, били из руин в небо. - Вот тебе и ответ, Тарака, - сказал он. - Не вернуться ли нам назад и испытать еще раз его силу? - Я должен был разобраться, - ответил демон. - Позволь мне предостеречь тебя еще раз. Я не шутил, когда сказал, что видит он все до самого горизонта. Если он высвободится из-под всех этих обломков достаточно быстро и обратит свой взор в нашу сторону, он нас засечет. Я не думаю, что ты можешь двигаться быстрее света, так что давай полетим пониже, используя неровности рельефа в качестве прикрытия. - Я сделаю нас невидимыми, Сэм. - Глаза Агни видят далеко за пределами и красной, и фиолетовой оконечностей доступного человеку спектра. И тогда они быстро снизились. Сэм успел еще заметить, что все, что осталось от дворца Видегхи в далеком уже Паламайдзу, - это клубящееся над серыми склонами холма облако пыли. Как смерч, неслись они на север, дальше и дальше, пока не раскинулась наконец под ними цепь Ратнагари. Они подлетели к горе, именуемой Чанна, скользнули мимо ее вершины и приземлились на ровной площадке у настежь распахнутых дверей в Адов Колодезь. Они вошли туда и захлопнули за собой дверь. - Будет погоня, - заметил Сэм, - и даже Адов Колодезь не устоит против нее. - До чего они уверены в своих силах, - подивился Тарака, - прислать всего одного! - Тебе кажется, что доверие неоправданно? - Нет, - сказал Тарака. - Ну а этот Красный, о котором ты говорил, тот, что выпивает глазами жизнь? Разве ты не считал, что они пошлют Великого Яму, а не Агни? - Да, - согласился Сэм, пока они спускались к колодцу. - Я был уверен, что он последует за мной, да и сейчас еще думаю, что так он и сделает. Когда я виделся с ним в последний раз, причинил я ему кой-какое беспокойство. Чувствую, что он повсюду меня выслеживает. Кто знает, может быть как раз сейчас он лежит в засаде на дне самого Адова Колодезя. Они дошли до колодца и ступили на тропу. - Внутри он тебя не поджидает, - заверил Тарака. - Мне бы сразу же сообщил кто-нибудь из все еще скованных, если бы этим путем прошел кто-то помимо ракшасов. - Придет еще, - ответил Сэм, - и когда он, Красный, явится в Адов Колодезь, его будет не остановить. - Но попытаются это сделать многие, - заявил Тарака. - И вот первый из них. Стали видны языки пламени, пылающего в нише рядом с тропой. Проходя мимо, Сэм освободил его, оно взлетело, как ярко раскрашенная птица, и по спирали спустилось в колодец. Шаг за шагом спускались они, и из каждой ниши вырывался на волю огонь и уплывал прочь. По приказу Тараки некоторые из них поднимались к горловине колодца и исчезали за мощной дверью, на внешней стороне которой были вычеканены слова богов. Когда они добрались до дна колодца, Тарака сказал: - Давай освободим и запертых в пещерах. И они отправились в путь по глубинным переходам, освобождая пленников потайных каменных мешков. И шло время, и он потерял ему счет, как потерял счет и освобожденным демонам, и наконец все они оказались на воле. Ракшасы собрались на дне колодца и, выстроившись одной огромной фалангой, слили свои крики в единую ровную, звенящую ноту, которая перекатывалась и билась у него в голове, пока он, наконец, не понял, вздрогнув от своей мысли, что они поют. - Да, - сказал Тарака, - и впервые за целые века делают они это. Сэм вслушивался в звучавшие внутри его черепа звуки, вылавливал фрагменты смысла из-под вспышек и свиста, и наполнявшие их пение чувства отливались в слова и строки, значение которых находило отзвук и в его собственном разумении. Мы пали с небес В Адов Колодезь От руки человека, Забудь его имя! Мир этот был нашим До человека, Станет он нашим Вновь без богов. Горы падут, высохнет Море, луны исчезнут Мост Богов рухнет, Прервется дыханье. Но мы будем ждать. Когда падут боги, Когда падут люди, Восстанем мы снова. Сэм содрогнулся, послушав, как вновь и вновь повторяли они на разные лады этот напев, перечисляя свои канувшие в лету триумфы и подвиги, без остатка доверяя своей способности претерпеть, переждать любые обстоятельства, встретить любую силу приемом космического дзюдо - толкнув-потянув и выждав, чтобы понаблюдать, как их недруги обращают свою силу на самих себя и исчезают. В этот миг он почти верил, что правдой обернется их песня, что когда-нибудь одни ракшасы будут пролетать над обезображенным оспинами ландшафтом мертвого мира. Затем он подумал о другом и сумел вытеснить из своего рассудка и мелодию, и жутковатое настроение. Но в следующие дни, а иногда даже и годами позже, возвращалось оно к нему, отравляя его усилия, насмехаясь над радостями, заставляя сомневаться, признавать свою вину, печалиться - и тем самым преисполняться смирения. Спустя некоторое время вернулся на дно колодца один из ракшасов, посланных ранее на разведку. Он повис в воздухе и начал отчитываться об увиденном. Пока он говорил, огонь его перетек в некое подобие Т-образного креста. - Это форма той колесницы, - пояснил он, - которая просверкнула по небу и упала, остановившись в долине позади южного острога. - Бич, ведомо ли тебе это судно? - спросил Тарака. - Я слышал ее описание, - ответил Сэм. - Это громовая колесница Великого Шивы. - Опиши ее седока, - велел демону Тарака - Их четверо, Господин. - Четверо? - Да. Первый из них - тот, кого ты называл Агни, Богом Огня. Рядом с ним воин, вороненый шлем которого венчают бычьи рога; доспехи его по виду напоминают старинную бронзу, но отнюдь не