из  бронзы они; сработаны они
словно из множества змей и ничуть не отягчают его движений. В руке держит он
поблескивающий трезубец, и нет у него щита.
     - Это Шива, - вмешался Сэм.
     - Дальше идет еще один, облаченный во все красное, и мрачен его взгляд.
Он не разговаривает, но  время от времени  взгляд его падает на женщину, что
идет рядом, слева от него. Светла она и  лицом, и волосами; латы ее поспорят
цветом  с его одеждами. Глаза ее  -  как море,  и часто раздвигает улыбка ее
губы, алые, как человеческая кровь. На грудь ей свисает ожерелье из черепов.
Вооружена  она луком и  коротким мечом, а в руке держит странный инструмент,
что-то вроде черного скипетра,  кончающегося серебряным черепом, вставленным
внутрь колеса.
     - Эти двое  -  Яма и  Кали, -  сказал Сэм.  - А  теперь  послушай меня,
Тарака, могущественнейший среди ракшасов, и я расскажу  тебе, кто  выступает
против нас. Силу Агни ты уже вполне изведал, о Яме я тебе говорил раньше. Ну
а та, кто идет рука об руку с ним, тоже способна выпивать взглядом жизнь. Ее
скипетр вопит под стать трубам, возвещающим конец Юги, и всякий, кто попадет
под его вой, впадает в уныние и  помрачается сознанием.  Ее должно опасаться
не менее ее спутника, а тот ведь и безжалостен, и непобедим. Ну а обладатель
трезубца - это сам Бог  Разрушения. Конечно, Яма - Царь Мертвых, Агни  - Бог
Огня,  но сила Шивы превыше, это сила самого хаоса.  Она отщепляет  атом  от
атома, рушит форму любого предмета, на который обращен  его трезубец. Против
этой  четверки не  могут выстоять все  силы  Адова Колодезя. Давай же скорее
покинем это место, ведь они наверняка именно сюда и направляются.
     - Разве я не обещал тебе, Бич, - промолвил в ответ Тарака, - что помогу
тебе в битве с богами?
     - Да, но я-то говорил о внезапном нападении. Эти же приняли свои Облики
и  обрели  Атрибуты.  Если  бы  они так  решили,  им  бы  даже  не  пришлось
приземляться, они могли просто  уничтожить с воздуха всю  Чанну целиком  - и
сейчас  бы на  ее  месте, здесь, в  самом центре  Ратнагари,  зиял бездонный
кратер. Мы должны бежать, чтобы сразиться с ними позже.
     -  Ты помнишь  проклятие  Будды? - спросил  Тарака.  - Помнишь, как  ты
обучил меня вине,  Сиддхартха?  Я-то помню, и  я чувствую, что задолжал, что
должен  вернуть  тебе  сейчас  победу. Я должен тебе за твои муки и  отдам в
качестве платы этих богов.
     - Нет! Если ты  хочешь услужить мне,  сделай это  когда-нибудь потом! А
сейчас  унеси  меня от-сюда  -  побыстрее  и подальше!  -  Ты  что,  боишься
встретиться с ними, Князь Сиддхартха?
     -  Да, да,  боюсь. Ибо это  -  безрассудная  дерзость! "Мы подождем, мы
будем ждать, восстанем мы снова!" - так вы пели? Куда же подевалось терпение
ракшасов? Вы  говорите,  что  будете ждать, пока  высохнут моря и сравняются
горы, пока с небес  не исчезнут луны, - и вы не можете подождать,  пока я не
назову время и место  решающей битвы! Я знаю  их, этих  богов, не  в  пример
лучше вас, ибо однажды был одним из них. Не горячись сейчас.  Если ты хочешь
услужить мне, избавь меня от этой встречи!
     - Хорошо. Я услышал тебя, Сиддхартха. Твои слова подействовали на меня.
Но  я  бы  хотел  испытать  их  силу.  И посему пошлю против  них нескольких
ракшасов. Ну а  мы  с тобой отправимся далеко, в далекое путешествие к самым
корням этого  мира. Там подождем мы победных реляций. Если же  ракшасы, увы,
проиграют эту схватку,  тогда унесу  я тебя  далеко-далеко отсюда и возвращу
тебе твое тело. А пока я  поношу его еще несколько часов, чтобы  посмаковать
твои страсти в этой битве.
     Сэм склонил голову.
     -  Аминь,  -  сказал  он,  и  что-то  в  его  теле  пузырилось,  что-то
покалывало,  когда  оно  само  собою  поднялось над  полом  и  понеслось  по
просторным подземным коридорам, неведомым никому из людей.

     И пока проносились они из комнаты в  комнату, из залы  в  залу, вниз по
туннелям, провалам и  колодцам, сквозь каменные лабиринты, гроты и коридоры,
Сэм отдался потоку своих  воспоминаний, и свободно потекли они, все глубже и
глубже погружаясь  в прошлое.  Вспоминал  он о днях  своего свежеиспеченного
пастырства,  когда решился  он  привить  черенок древнего учения  Гаутамы  к
стволу  заправляющей  миром религии.  Вспоминал  о  странном  ученике своем,
Сугате, рука которого не скупилась ни на смерть, ни  на благословения. Будет
течь время,  и жизни их станут  потихоньку сплавляться воедино, перемешаются
их деяния. Он  прожил  слишком долго, чтобы не знать, как  перетасует  время
колоду  легенд.  Да, был в истории и  реальный  Будда, теперь  он  знал это.
Выдвинутое им учение, пусть и незаконно присвоенное, захватило этого истинно
верующего, и он сумел-таки достичь  просветления, своей святостью  оставил в
людских умах  след, а  затем по  собственной воле передал себя в  руки самой
Смерти. Татхагата и  Сугата станут  частями единой легенды,  да, он  знал об
этом,  и  будет  Татхагата  сиять,  отражая  свет  своего  ученика. В  веках
останется жить  только одна дхамма. Затем  его мысли  вернулись  к  битве  у
Палаты  Кармы  и к трофейным машинам,  все еще сокрытым  в надежном месте. И
подумалось ему о  бесчисленных  перерождениях,  через  которые  прошел он, о
сражениях,  в которых участвовал, о женщинах,  которых  любил, -  сколько их
накопилось за века: он думал, каким  бы мог быть этот мир  и каким он был на
самом деле,  каким - и  почему. И  опять его охватили  гнев и ярость,  когда
подумал  он  о  богах. Он  вспомнил о днях,  когда  горстка  их сражалась  с
ракшасами  и  нагами, гандхарвами и Морским Народом, с  демонами Катапутны и
Матерями  Нестерпимого  Зноя,  с дакини  и претами,  скандами и  пишачами, и
победили они всех,  освободили  мир  от  хаоса и заложили  для людей  первый
город.  Он видел, как прошел этот  город  через  все стадии,  через  которые
только может пройти  город, пока его  обитатели  не смогли  однажды  сплести
воедино свои разумы и  превратить самих себя в богов, принять на себя Облик,
укрепивший  их тела,  закаливший волю,  ожививший силой их желаний Атрибуты,
которые со словно магической силой  обрушивались на любого,  против  кого их
только не  обратишь. Он думал о городе и богах, и ведомы ему были их красота
и  справедливость, уродство  и  неправота.  Он  вспоминал  их  великолепие и
красочность,  не  имеющие ничего  подобного  во  всем остальном мире,  и  он
всхлипывал  в своей ярости, ибо  знал,  что никогда не сможет  почувствовать
себя ни вполне правым, ни  вполне  неправым, им противостоя. Вот почему ждал
он  так  долго, ничего не предпринимая. А  теперь,  что бы он ни сделал, все
принесет сразу и победу, и поражение, успех и неудачу; к чему бы  ни привели
его поступки -  будет  ли град грезой мимолетной  или длящейся  вечно, - ему
нести бремя вины.

     Они ждали в темноте.
     Ждали долго, молча. Время влачилось, словно старик, плетущийся в гору.
     Они стояли на пятачке около черного продала колодца и ждали.
     - А мы услышим?
     - Может быть. А может быть и нет.
     - Что мы будем делать?
     - Что ты имеешь в виду?
     - Если они вовсе не придут. Долго ли мы будем ждать здесь?
     - Они придут с песней.
     - Надеюсь.
     Но  не  пришло  ни  песни,  ни  движения. Время  вокруг  них  застыло в
неподвижности, ему здесь было некуда идти.
     - Сколько времени мы уже ждем?
     - Не знаю. Долго.
     - Я чувствую, что не все в порядке.
     -  Ты,  наверно,  прав. Не подняться ли  нам  на  несколько  уровней  и
разведать обстановку - или выпустить тебя на свободу?
     - Давай подождем еще немного.
     - Хорошо.
     И опять тишина. Они мерили ее шагами.
     - Что это?
     - Что? - Звук.
     - Я ничего не слышал, а ведь у нас одни и те же уши.
     - Ушами не телесными - вот опять! - Я ничего не слышал,  Тарака. - И не
перестает.  Словно  вопль,  только  нескончаемый.  -  Далеко?  - Да,  весьма
неблизко. Послушай со мной.
     - Да! Думаю, это скипетр Кали. Битва, стало быть, в разгаре.
     - Все еще? Значит, боги сильнее, чем я полагал.
     - Нет, это ракшасы сильнее, чем полагал я.
     - Побеждаем мы или проигрываем, Сиддхартха, в любом случае  боги сейчас
заняты. Если нам удастся с ними разминуться, вряд ли мы  встретим сторожа  у
их корабля. Ты не хочешь его?
     -  Угнать громовую  колесницу?  Это  мысль... Она и  мощное  оружие,  и
замечательный транспорт. Велики ли наши шансы?
     - Я уверен,  что ракшасы смогут задержать их, сколько понадобится,  - а
долог подъем из  Адова Колодезя. Мы обойдемся  без тропинки. Я устал, но еще
могу пронести нас по воздуху.
     - Давай поднимемся на несколько уровней и разведаем обстановку.
     Они покинули  свой  пятачок  у  черного провала колодца,  и время вновь
начало отбивать свой счет, пока они поднимались вверх.
     Навстречу им двигался  светящийся шар. Он обосновался на полу  пещеры и
вырос в дерево зеленого огня.
     - Как складывается битва? - спросил Тарака.
     -  Мы остановили  их, -  отвечал тот,  -  но не можем войти  с  ними  в
контакт.
     - Почему?
     - Что-то  в них нас отталкивает. Я не знаю, как назвать  это, но  мы не
можем заставить себя подойти к ним слишком близко.
     - Как же тогда вы сражаетесь?
     - Беспрерывный шквал камней и скал обрушиваем мы на них. Мечем огонь, и
воду, и смерчи.
     - И чем они отвечают?
     -  Трезубец Шивы прокладывает  дорогу  сквозь  все. Но сколько бы он ни
разрушал,  мы обрушиваем на  него  только  больше  материи. И  он  стоит как
вкопанный, возвращая в небытие шторм, который  мы  можем длить вечно. Иногда
он  отвлекается ради убийства, и  тогда  атаку  отражает Бог  Огня.  Скипетр
богини  замедляет того,  кто  оказывается  перед  ним, и,  замедлившись,  он
встречает либо трезубец, либо руку или глаза Смерти.
     - И вам не удалось нанести им какой-либо урон?
     - Нет.
     - Где они остановились?
     - Спустившись,  но не  очень глубоко, по стене колодца. Они  спускаются
очень медленно.
     - Наши потери?
     - Восемнадцать.
     - Значит, мы  сделали  ошибку, прервав ради битвы  наше выжидание. Цена
слишком  высока,  а мы ничего  не  выиграли... Сэм, как с колесницей?  Будем
пробовать?
     - Ради нее стоит рискнуть... Да, давай попытаемся.
     - Тогда ступай,  - велел он ракшасу, который качал перед ним ветвями. -
Ступай  впереди нас.  Мы  будем подниматься по противоположной стене.  Вы же
удвойте свой напор. Не давайте им передышки, пока  мы их  не минуем. И потом
удерживайте  их на  месте, чтобы мы успели увести колесницу из долины. Когда
все  будет  сделано,  я вернусь к вам в своей истинной  форме,  и мы  сможем
положить конец этой схватке.
     - Слушаюсь, - ответил  ракшас  и  повалился на  пол, скользнул  зеленой
огненной змеей и исчез у них над головой.
     Они  бегом  бросились  вперед  и  вверх, сберегая подрастраченные  силы
Тараки для решающего броска сквозь тяготение.
     Далеко они ушли под Ратнагари, и бесконечным казался им обратный путь.
     Наконец  они выбрались все-таки на  дно колодца;  там  было  достаточно
светло, чтобы Сэм своими глазами мог видеть происходящее в вышине. В колодце
стоял  оглушительный грохот, и если бы они  с  Таракой  общались при  помощи
речи, то здесь общению их пришел бы конец.
     Словно некая фантастическая орхидея  на эбеновом  суку, цвело пламя  на
стене колодца. По взмаху жезла Агни оно изменило свои очертания, скорчилось.
В воздухе, как светозарные насекомые, плясали ракшасы. Рев воздушных потоков
смешивался с грохотом  каменных  глыб. И  на  все это  накладывалось  жуткое
завывание  серебряного  черепа-колеса,  которым  Кали  обмахивалась,  словно
веером; и  страшнее  всего  было, когда его криквыходил  за  рамки  слышимых
звуков, но не прекращался. Скалы раскалывались, плавились и испарялись прямо
в  воздухе, их добела раскаленные осколки разлетались во все стороны, словно
искры в кузнице. Они отскакивали от  стен и пола, катились по склонам, теряя
жар, рдели красными огнями в черных тенях Адова Колодезя. Стены колодца были
покрыты оспинами, зарубками, бороздами там, где их коснулись пламя и хаос.
     - Теперь, - сказал Тарака, - вперед!
     Они поднялись в воздух и,  прижимаясь к противоположной от богов стене,
понеслись наверх.  Ракшасы  усилили натиск,  и тем  сильнее был  отпор.  Сэм
заткнул уши руками, но это не помогало против раскаленных  игл,  втыкавшихся
где-то позади  его глаз,  когда серебряный  череп глядел в его сторону. Чуть
левее него вдруг исчез целый пласт скал.
     - Они не засекли нас, - сказал Тарака.
     -  Пока  что,  -  ответил  Сэм.  -  Этот  проклятый бог  огня  способен
разглядеть движущуюся песчинку сквозь чернильное море. Если он повернется  в
нашу сторону, я надеюсь, ты сможешь увернуться от его...
     -  Вот так?  - перебил  Тарака,  когда  они вдруг очутились  на  добрый
десяток метров выше и левее.
     Теперь  они выжимали из себя всю возможную  скорость, они мчались прямо
вверх, а по пятам их преследовала по стене колодца полоса плавящегося камня.
Но погоня тут же прервалась, это демонам удалось с  душераздирающими воплями
отколоть  от стен  несколько  гигантских глыб и в  потоке ураганного ветра и
полотнищ огня обрушить их на богов.
     Они  добрались до  горловины колодца, перевалили за ее край и  поспешно
отступили в сторону, стремясь выйти из опасной зоны.
     -  Теперь надо  обойти  весь  колодец,  чтобы  добраться  до  коридора,
ведущего наружу.
     Из колодца вынырнул ракшас и устремился к ним.
     - Они отступают! - закричал он. - Богиня  упала, и Красный поддерживает
ее, так они и бегут от нас!
     - Они  не отступают, - сказал  Тарака.  -  Они стремятся  отрезать нас.
Преградите им путь! Разрушьте тропу! Скорее!
     Ракшас метеором ринулся обратно в колодец.
     - Бич, я  устал. Я не знаю, смогу ли я перенести нас с площадки у входа
к подножию горы.
     - Но может, хоть часть пути?
     - Да.
     - Первые метров сто, где тропинка очень узка?
     - Думаю, да.
     - Хорошо! Они побежали.
     Когда они убегали по краю жерла Адова Колодезя, из глубины вынырнул еще
один ракшас и пристроился к ним.
     - Докладываю! - закричал он. - Мы разрушали тропу дважды. Но всякий раз
Владыка Огня прожигал новую тропу!
     - Значит,  с  этим ничего не поделаешь! Оставайся  с нами!  Твоя помощь
понадобится нам для другого.
     И он помчался перед ними, красным клином освещая им путь.
     Они  обогнули колодец и бросились к туннелю. Подбежали к входной двери,
распахнули  ее  и выскочили на площадку. Сопровождавший их рак-шас захлопнул
за ними дверь и вымолвил:
     - Гонятся!
     Сэм  шагнул  с  площадки. Только  он  начал  падать,  как  дверь  вдруг
вспыхнула нестерпимым  светом и тут же пролилась  расплавленным  металлом на
площадку.
     С  помощью  второго  ракшаса  они  благополучно  спустились  до  самого
подножия Чанны и, не теряя  ни секунды, бросились по огибающей его тропинке,
чтобы  отгородиться  от  преследования  всем  телом  горы.  И тут  же  пламя
хлестнуло по камню, на который они приземлились.
     Второй ракшас взлетел высоко в воздух, сделал круг и исчез.
     Они бежали по тропе в  сторону  долины, где стояла колесница. Когда они
добрались до входа в нее, вернулся ракшас.
     - Кали, Яма и  Агни спускаются, - доложил он. - Шива остался сзади,  он
караулит коридор. Ведет погоню Агни. Красный помогает богине, она хромает.
     Их взору открылась громовая колесница. Стройная, безо всяких украшений,
цвета  бронзы,  хотя и  не  из  бронзы,  стояла  она посреди широкого  луга.
Напоминала она положенный  набок  минарет, или ключ от квартиры гиганта, или
какую-то  деталь небесного  музыкального инструмента, выскользнувшую из ярко
сияющего в ночи созвездия и упавшую на землю. Казалось,  что в чем-то она не
завершена, хотя  глаз и не  мог  придраться к элегантным ее  очертаниям. Она
обладала той особой красотой,  свойственна которая только самому изощренному
оружию и достижима только вместе с функциональной целесообразностью.
     Сэм подошел к ней, отыскал люк и влез внутрь.
     - Ты можешь  управлять ею, Бич? - спросил Тарака. -  Сможешь пронестись
по небосводу, расплескивая по земле разрушение?
     -  Я  уверен,  что Яма постарался  сделать  управление как  можно более
простым. Рациональность - его конек, Я летал раньше на реактив-никах Небес и
бьюсь об заклад, что здесь управление вряд ли сложнее.
     Он нырнул в кабину, уселся в кресло  пилота и уставился на панель перед
собой.
     - Черт! - пробурчал он, протянув вперед руку и тут же ее отдернув.
     Внезапно  вновь  появился  ракшас, он просочился  сквозь  металлическую
обшивку колесницы и завис над консолью.
     - Очень быстро идут боги, - выпалил он. - Особенно Агни.
     Сэм щелкнул  несколькими  переключателями и нажал на  кнопку.  Зажглись
циферблаты  и  индикаторы  всех  приборов на контрольной  панели, внутри нее
раздалось приглушенное гудение.
     - Далеко ли он? - спросил Тарака.
     - Почти посреди склона. Он расширил тропу своим пламенем и теперь бежит
по ней, будто по дороге. Он выжигает все препятствия. Он прокладывает прямой
путь.
     Сэм потянул за ручку управления и, ориентируясь по показателям горевших
на панели индикаторов, начал вращать верньер,  чтобы перевести стрелку одной
из шкал в нужное положение. По кораблю пробежала дрожь.
     - Ты готов? - спросил Тарака.
     - Я  не могу  взлететь,  пока она не прогрелась. На это нужно время. Да
еще и управление здесь много мудренее, чем я ожидал.
     - Погоня близка.
     - Да.
     Издалека, перекрывая все  нарастающий  рык  колесницы, донеслись  звуки
нескольких взрывов.  Сэм передвинул рукоятку еще на одно деление и подстроил
верньер.
     - Я  приторможу их, -  сказал  ракшас и  исчез  той  же дорогой, как  и
появился.
     Сэм  передвинул  рукоятку  сразу на два  деления, где-то внутри  что-то
треснуло, и все затихло. Корабль замер в безмолвии.
     Он  вернул рукоятку в исходное положение, крутнул верньер и вновь нажал
на кнопку.
     И  вновь  дрожь пробежала  по  колеснице, где-то  что-то  заурчало. Сэм
передвинул рукоятку на одно деление, подкрутил верньер.
     Он  тут же повторил эту процедуру, и  урчание превратилось в сдержанное
рычание.
     - Все, - сказал Тарака. - Мертв.
     - Что? Кто?
     -  Тот, который попытался  остановить Повелителя  Пламени. Ему  это  не
удалось.
     Опять послышались взрывы.
     - Они разрушают Адов Колодезь, - сказал Тарака.
     Сэм ждал, не снимая руки с рукоятки, лоб его был усеян капельками пота.
     - А вот и он - Агни!
     Сэм поглядел сквозь длинный, наклонный защитный щит.
     Бог Огня вступил в долину.
     - Пора, Сиддхартха.
     - Еще нет, - сказал Сэм.
     Агни взглянул на колесницу, поднял свой жезл.
     Ничего не случилось.
     Он стоял, направляя на них жезл, потом опустил его вниз, встряхнул.
     Поднял еще раз.
     И опять никаких следов пламени.
     Левой  рукой  он покопался  у себя в ранце, из  жезла выплеснулся поток
света и выжег рядом с ним в земле здоровенную дыру.
     Он опять нацелил жезл.
     Ничего.
     Он бросился бегом к кораблю.
     - Электролокация? - спросил Тарака.
     - Да.
     Сэм потянул рукоятку, вновь подстроил приборы. Вокруг все уже ревело.
     Он нажал еще одну кнопку, и из хвоста корабля донесся какой-то скрежет.
Он повернул очередной верньер, и в этот миг Агни добрался до люка.
     Вспышка пламени и лязг металла.
     Он встал со своего места и выскочил из кабины в коридор.
     Агни был внутри, он целился своим жезлом.
     -  Не шевелись, Сэм - или Демон! - закричал он, перекрывая рев моторов,
и линзы на его глазах со щелчком  стали красными. - Демон, - повторил  он. -
Не шевелись, или же ты и твой хозяин сгорите в тот же миг!
     Сэм прыгнул на него.
     Агни даже не пытался защищаться, ему и в голову не приходило, что такое
возможно, и он упал от первого же удара.
     - Короткое  замыкание, а?  - приговаривал Сэм, нанося ему удар  поперек
горла.
     - Или солнечные пятна? - и двинул ему по скуле.
     Агни перевалился на бок,  и Сэм нанес ему ребром ладони  последний удар
прямо под адамово яблоко.
     Он  отбросил  жезл  и  бросился  задраивать люк, но  тут же  понял, что
опоздал.
     - А теперь, Тарака, уходи, - сказал он. - Теперь уже биться мне одному.
Тебе ничего не сделать.
     - Я обещал помочь.
     - Но ничем не можешь. Уходи, пока цел.
     - Как скажешь. Но последнее, что я должен сказать тебе..
     - Потом! В следующий раз, когда свидимся
     - Бич, я про то, чему научился у тебя, - так жаль. Я..
     Внутри его  тела  и разума возникло мучительнейшее,  скручивающее его в
жгут  чувство,  это  взгляд  Ямы  упал  на него,  ударил глубже  самого  его
существа.
     Кали тоже уставилась  прямо ему в глаза, поднимая перед собой верещащий
скипетр.
     Казалось, что поднялся один занавес и опустился второй.
     - Пока, Бич, - возникли у него в мозгу слова. И череп взвыл.
     Он почувствовал, что падает.
     Что-то пульсировало.
     У него в голове. И вообще повсюду.
     От этой пульсации он и очнулся - и тут же почувствовал, что весь опутан
болью и бинтами.
     А в лодыжках и запястьях еще и цепью.
     Он полусидел, привалившись спиной к переборке, в тесном отсеке. Рядом с
дверью сидел и курил некто в красном.
     Яма кивнул, но ничего не промолвил.
     - Почему я жив? - спросил его Сэм.
     - Ты жив, чтобы выполнить соглашение, заключенное много лет  тому назад
в Махаратхе, - сказал Яма.  - Брахма, тот  особенно жаждет повидать тебя еще
раз.
     - Мда, я-то не особенно жажду повидать Брахму.
     - С течением лет это стало довольно-таки очевидным.
     -  Как я погляжу, пески  нисколько  не  повлияли  на твои  мыслительные
способности.
     Тот улыбнулся.
     - Мерзкий ты тип, - сказал он.
     - Знаю. И постоянно поддерживаю форму.
     - Как я понимаю, сделка твоя лопнула?
     - Увы, ты прав.
     -  Быть  может,  ты  сумеешь возместить  свои потери. Мы на  полпути на
Небеса.
     - Думаешь, у меня есть шанс?
     - Вполне  может статься. Времена меняются. На этой неделе  Брахма может
оказаться весьма милосердным божеством.
     -  Мой  трудотерапист советовал мне  специализироваться  в  проигранных
процессах.
     Яма пожал плечами.

     - А что с демоном? - спросил Сэм. - С тем, что был со мной?
     - Я достал  его, - сказал Яма, -  и  преизрядно. Не знаю, прикончил или
только отшвырнул. Но  ты можешь об этом больше  не  беспокоиться. Я  окропил
тебя  демоническим  репеллентом.  Если  эта тварь все  еще  жива,  не  скоро
оправится  она от встречи со мной.  Может  быть,  никогда.  А как  это  тебя
угораздило? Я считал, что если кто  и  невосприимчив к одержимости демонами,
так это именно ты.
     - Я считал точно так же. Ну а демонический репеллент - это что?
     - Я обнаружил химическое соединение, безобидное для нас, но невыносимое
для энергетических существ.
     - Удобная штуковина. Была бы как нельзя кстати в дни обуздания.
     - Да. Мы использовали его в Колодезе.
     - Как мне показалось, это было настоящее сражение.
     - Да, - сказал Яма.  - А на что  похоже, когда  ты одержим демоном? Как
себя чувствуешь, когда тебя подчинила себе чужая воля?
     - Очень странно, - объяснил Сэм. - Пугаешься,  но в то же время многому
и учишься.
     - Чему же?
     - Этот мир принадлежал сначала им, - сказал Сэм. - Мы его у них отняли.
С  какой стати должны они отказываться от того, что мы в  них ненавидим? Для
них-то ведь это мы - демоны.
     - Ну а как себя чувствуешь в подобном положении?
     - Когда тебя подчинила чужая воля? Ты и сам знаешь.
     Улыбка сползла с лица Ямы, потом вернулась.
     - Тебе хотелось бы, чтобы я тебя ударил, не  так ли, Будда?  Ты бы смог
почувствовать свое  превосходство. К  несчастью, я садист  и делать этого не
буду.
     Сэм засмеялся.
     - Туше, смерть, - сказал он. Некоторое время они сидели молча.
     - Не угостишь ли сигареткой?
     Яма протянул ему сигарету, дал закурить.
     - А как теперь выглядит Опорная База?
     -  О, ты  бы едва  ли узнал ее,  - промолвил Яма. - Если бы  все на ней
вдруг сейчас умерли, она идеально функционировала бы  ближайшие десять тысяч
лет.  Цвели  бы  цветы,  играла музыка, фонтаны  переливались всеми  цветами
радуги. По-прежнему накрывались бы столы в садовых павильонах. Сам Град ныне
бессмертен.
     - Подходящее  обиталище, как я понимаю,  для тех, кто провозгласил себя
богами.
     -  Провозгласил   себя?  -  переспросил  Яма.   -   Ты  не  прав,  Сэм.
Божественность не сводится к имени или  ярлыку.  Это некое состояние личного
бытия. Просто бессмертием его не достигнешь,  ведь даже  последний батрак на
полях вполне может добиться непрерывности своего существования.  Может быть,
тогда дело  в  пестовании Облика?  Нет. Любой  поднаторевший в гипнозе может
играть  во  всевозможные  игры  со своим образом. Или в обретении  Атрибута?
Конечно, нет. Я могу  спроектировать машины  намного более мощные  и точные,
чем любая способность, которую может  вызвать  и развивать  в себе  человек.
Быть  богом - это быть способным быть самим  собой, причем до такой степени,
что страсти твои соответствуют уже силам мироздания, и видно это любому, кто
на тебя ни  посмотрит, и нет надобности называть твое имя. Один древний поэт
сказал, что весь  мир наполнен  отголосками и соответствиями. Другой сочинил
длинную  поэму  об  аде,  в  котором  каждый  человек претерпевает  мучения,
вызываемые как раз теми силами, которые управляли его  жизнью. Быть  богом -
это быть способным распознать в самом себе все поистине важное и потом взять
тот единственный тон, который обеспечит  ему созвучие со всем сущим. И тогда
вне  морали,  логики или эстетики становишься ты  ветром или  огнем,  морем,
горным  кряжем,  дождем, солнцем  или  звездами,  полетом  стрелы, вечерними
сумерками, любовным объятием. Становишься главным,  благодаря главной  своей
страсти. И говорят тогда взирающие на богов - даже и не зная их имен  - "Это
Огонь. Это Танец.  Это Разрушение.  Это  Любовь". Итак, возвращаясь  к твоим
словам, они не провозглашали себя богами. Это делают все остальные, все, кто
видит их.
     - Значит, вот так они и тренькают на своих фашистских балалайках, да?
     - Ты выбрал неудачное прилагательное.
     - Ты уже израсходовал все остальные.
     - Похоже, что в этом вопросе нам никогда не найти общей точки.
     - Если  в ответ  на вопрос, почему вы угнетаете  мир,  ты  разражаешься
нескончаемой поэтической белибердой, то, естественно, нет. Думаю, тут просто
не может быть общих точек.
     - Тогда давай найдем другую тему для разговора.
     - Хотя действительно, глядя на тебя, я говорю: "Это Смерть".
     Яма не ответил.
     - Странная у тебя  - как ты сказал? - главная страсть. Я слышал, что ты
был стар, прежде чем стал молодым...
     - Ты же знаешь, что так оно и было.
     -   Ты  был  механиком-вундеркиндом   и  мастером  оружия.  Ты  потерял
отрочество во  вспышке пламени и в тот же день стал  стариком.  Не в этот ли
момент стала смерть твоей главной страстью? Или же это произошло раньше? Или
позже?
     - Не играет роли, - отрезал Яма.
     -  Ты служишь богам, потому что веришь во все, о чем говорил мне, - или
потому, что ненавидишь большую часть человечества?
     - Я не лгал тебе.
     - Оказывается, Смерть - идеалист. Забавно.
     - Ничего забавного.
     - Или, может быть, ни одно  из этих предположений не справедливо? Может
быть, главная твоя страсть...
     -  Ты уже упоминал ее имя, - перебил Яма, - в той самой речи, в которой
сравнивал ее с  болезнью. Ты был не прав тогда, и ты не  прав и сейчас. Я не
намерен выслушивать твою проповедь еще раз, а так как в данный момент вокруг
не видно забучих песков, то слушать ее я и не буду.
     -  Иду  на  мировую,  -  сказал  Сэм.  -  Но  скажи  мне,  меняются  ли
когда-нибудь главные страсти богов?
     Яма улыбнулся.
     - Богиня танца была когда-то богом войны. Так что похоже, что все может
измениться.
     - Только умерев подлинной смертью,  - заявил Сэм,  - изменюсь я. Но  до
самого  того момента я буду с каждым вздохом ненавидеть Небеса. Если  Брахма
обречет меня  на сожжение, я плюну в пламя. Если  он повелит удушить меня, я
постараюсь  укусить  руку  палача. Если  он рассечет  мне грудь, кровь  моя,
надеюсь, разъест клинок ржавчиной. Ну как, это главная страсть?
     - Ты - отличный материал для бога, - кивнул Яма.
     - О боже! - иронически протянул Сэм.
     - До  того, как случится то,  что случится,  - сказал Яма, - тебе,  как
было мне обещано, разрешено поприсутствовать на свадьбе.
     - Свадьбе? Ты и Кали? И скоро?
     - В меньшее полнолуние, - ответил Яма. - Итак,  что бы ни решил Брахма,
я, по крайней мере, смогу до тех пор поднести тебе хорошую выпивку.
     -  За это  спасибо,  бог смерти. Но мне всегда казалось, что свадьбы не
вершатся на Небесах.
     - Эта традиция доживает последние дни. Нет никаких священных традиций.
     - Тогда удачи, - сказал Сэм.
     Яма кивнул, зевнул, закурил очередную сигарету.
     - Между прочим, а какая сейчас на Небесах мода на казни? Я спрашиваю из
чистой любознательности.
     -  Казни не вершатся на Небесах, - сказал Яма, выдвигая  ящик и вынимая
из него шахматную доску.



        V

     Из  Адова  Колодезя вознесен  он бил на Небеса,  чтобы пообщаться там с
богами. Много тайн скрывает в себе Небесный Град, можно отыскать среди них и
ключи  к  его прошлому.  Не все,  что случилось, пока бил он  там, известно.
Известно, однако,  что  выступил  он перед богами  ходатаем за судьбы  мира,
снискав тем самим симпатии одних  и враждебность  других. Избери он изменить
человечеству и принять предложения богов - и, как говорит кое-кто, мог бы он
навсегда  остаться  в Граде Князем,  а не  встретить свою  смерть  в  когтях
призрачных  кошек Канибуррхи. Злые  языки утверждают,  правда, что принял он
это предложение, но потом предали  уже его самого, и  только после этого,  в
последние дни свои опять был он целиком на стороне страдающего человечества,
но дней этих оставалось слишком мало...
     Препоясанная  молниями,   носительница   штандарта,вооруженная   мечом,
копьем, луком,пожирающая, поддерживающая, Кали, ночь времени в конце кальпы,
скитающаяся по миру в ночи, сохранительница, обманщица, безмятежная, любимая
и  любезная,  Брахмани,  Мать  Вед,  обитательница  таинственных, безмолвных
мест,предвещающая добро,  нежная,  всеведущая,  быстрая,  как  мысль,носящая
черепа,    одержимая   силой,   сумеречная,    трудноодолимая   воительница,
сострадательная  и  милосердная,пролагающая  путь  заблудшему,  дарительница
благ,   учитель,  доблесть  в   облике  женщины,  с  переменчивым   сердцем,
предающаяся суровому аскетизму, чародейка, пария, бессмертная и вечная...
     Арьятарабхаттариканамаштоттарасатакастотра
     (36-40)
     И вот,  как  столь  часто  бывало и  в  прошлом,  ее белоснежную шерсть
погладил ветерок.
     Она  прогуливалась  там,  где  колыхались  лимон-но-желтые  травы,  она
кралась по тропинке, вившейся  среди темных деревьев, усыпанных тропическими
цветами;  справа от нее высились  яшмовые утесы, то  тут, то там выходили на
поверхность жилы молочно-белой породы, пронизанной оранжевыми капиллярами.
     И  вот,  как  столь часто  бывало ранее,  бесшумно ступали  по тропинке
подушечки ее  огромных  кошачьих  лап, ветер поглаживал  белую,  как мрамор,
шерсть, тысячами  оттенков колыхались  вокруг нее ароматы джунглей - там,  в
сумеречном месте, которое существовало лишь наполовину.
     Она  шла  одна по извилистой тропе через джунгли, которые были  отчасти
иллюзией. Белые тигры  -  одинокие  охотники. Если и прогуливались  в округе
другие, ни один из них не искал общества себе подобных.
     И  вот, как столь часто  бывало  ранее, глядела она  на  гладкую  серую
скорлупу небосвода и на  звезды, сверкавшие на ней, словно крохотные осколки
льда. Полумесяцы  ее глаз расширились,  она  остановилась  и,  глядя  вверх,
уселась.
     За какой же добычей рыщет она?
     Сдавленный,  утробный звук вырвался у нее из пасти  и прервался,  будто
она подавилась  кашлем. Неожиданно вспрыгнув на  высокую скалу, уселась  она
там, вылизывая шерсть у себя на плечах. Показалась луна, и она уставилась на
нее - фигура, словно слепленная из нетающего снега, - из-под бровей сверкали
топазы глаз.
     И вот, как и раньше,  не могла она  до конца разобраться,  настоящие ли
джунгли Канибуррхи ее  окружают. Она чувствовала, что  находится все еще под
сенью настоящего леса, но не могла доподлинно убедиться в этом.
     За какой же добычей рыщет она?
     Расположены Небеса  на плато, бывшем  когда-то горным хребтом. Горы эти
были сглажены и  сплавлены друг с другом,  чтобы  получилась  из  них ровная
площадка.  С  зеленого юга доставили потом плодородную почву, дабы нарастить
мясо  на  кости полученного так скелета.  И всю эту область, словно огромная
банка, накрыл купол прозрачного свода, предохраняя ее от полярной стужи и не
допуская внутрь ничего постороннего.
     Выше  всяких  крайностей  вознеслись  Небеса,  царство  умеренности,  и
безмятежно наслаждаются они  долгими своими  сумерками и неспешными, полными
праздности  днями.  Свежий,   подогреваемый,  пока  он  всасывается,  воздух
циркулирует по Граду и лесу. Прямо внутри купола можно собрать облака, можно
сгустить  их  в  тучи,  можно  оросить  дождем  любое  место,  какое  только
пожелаешь. Можно сделать и так, чтобы выпал снег, хотя никто никогда этого и
не делал. На Небесах всегда лето.
     И посреди летних Небес стоит Небесный Град.
     Вырос он не так, как растят  обычно люди свои города:  вокруг порта или
среди плодородных равнин,  пастбищ, охотничьих угодий, на скрещении торговых
путей  или  поблизости  от  богатых  залежей  того  или иного  нужного людям
ресурса.  Небесный  Град  возник  из эфемерной концепции в мозгу первых  его
обитателей. И рос он не медленно  и наполовину случайно, не так,  как другие
города:  построим-ка здесь дом,  проложим  проспект прямо через этот массив,
разрушим  одно,  чтобы  построить другое,  -  после  чего, естественно,  все
отдельные части сочетаются в неуклюжее и нелепое целое. Нет. Учтены были все
соображения,  связанные  с  удобством  и пользой,  расчислен с  точки зрения
великолепия  целого   каждый  дюйм  -  сначала  проектировщиками,   а  затем
реализующими  проекты машинами. Планы эти были согласованы  и  претворены  в
жизнь несравненным  художником от  архитектуры.  Вишну-Хранитель удерживал у
себя в мозгу  весь Небесный  Град - до того самого дня, когда облетел  он на
Прекраснокрылом Гару-де вокруг Шпиля Высотою В Милю, поглядывая вниз, и весь
Небесный Град отразился в капельке пота у него на лбу.
     Итак,  возникли  Небеса из разума  одного бога, который  учел,  правда,
пожелания своих сотоварищей. И расположились  они - скорее по выбору, чем по
необходимости, - среди дикого нагромождения льдов, снега и скал, на извечном
Полюсе мира, где дом себе могли устроить только поистине могущественные.
     (За какой же добычей рыщет она?)
     А рядом  с  Небесным  Градом раскинулся под куполом свода огромный  лес
Канибуррхи. В  мудрости  своей узрел  Вишну, что  должно соблюсти равновесие
между столицей и дикой природой.
     В  то время как  природа вполне  может  обойтись  безо всяких  городов,
обитателям оных  требуется все же нечто большее, чем  симпатичные культурные
насаждения. Если бы  весь мир  был городом, рассуждал Вишну,  превратили  бы
горожане часть его  в  пустошь, ибо в каждом  кроется нечто, жаждущее, чтобы
кончался где-то порядок и  начинался хаос. И вот вырос у  него в мозгу лес -
стремящий  сквозь  себя  потоки  и  пронизанный запахами  свежести  и гнили,
наполненный  криками  неведомых  городу  тварей,  ютящихся  под  его  сенью,
содрогающийся под напором ветра и блестящий под дождем, постоянно погибающий
и взрастающий вновь.
     Подступали дебри к самой границе Града, но не проникали в него, ибо был
на  это  наложен запрет, - и  точно так же  и сам  Град придерживался  своих
границ.
     Но хищниками были некоторые из обитателей леса, и этим не было положено
предела  в их свободе,  могли они идти,  куда  захотят. А  царили  среди них
тигры-альбиносы.   И  предписано  было  богами,  чтобы  не  могли  взглянуть
призрачные  кошки  на Небесный  Град;  и  велено  было  глазам  их  -  через
посредство стоящей  за ними нервной системы - свидетельствовать, что не было
там никакого Града. Внутри их  кошачьего мозга весь мир сводился к  джунглям
Канибуррхи.  Они прохаживались по улицам Небес, крадясь по следу в джунглях.
Когда проходящий мимо  бог поглаживал их, казалось им, что это ветер теребит
шерсть. Поднимались они  по ступеням широких  лестниц -  нет, взбирались  по
каменистому склону. Дома были для них отвесными скалами, статуи - деревьями;
невидимками были для них прохожие.
     Ну а если бы  кто-нибудь  из Града  зашел в настоящий  лес, тогда уже и
бог,  и  кошки  оказались  бы  на  одном  уровне  существования   -  в  лоне
уравновешивающей природы.
     И  опять  она  кашлянула,  как  столь  часто  делала  и  раньше,  а  ее
белоснежную шерсть погладил  ветерок. Призрачная  кошка, которая уже три дня
бродила вокруг  да  около  по  дебрям  Ка-нибуррхи, убивая  и тут же пожирая
свежую  алую  плоть  своей  добычи, время  от  времени  оглашая  окрестности
призывными  гортанными воплями гулящей кошки, вылизывая шерсть своим широким
нежно-розовым  языком, ощущая спиной влажное прикосновение  дождевых капель,
то  роняемых на нее  листвой высоченных деревьев, то потоками низвергающихся
из  чудесным образом скапливающихся  в самом центре небосвода туч;  которую,
снедаемую огнем в чреслах, покрыл накануне ночью снежный  обвал, лавина меха
цвета  смерти, исполосовавший когтями  ее лопатки, и запах  крови привел  их
обоих  в еще большее исступление;  которая мурлычет, когда на нее опускаются
прохладные  сумерки,  приносящие  с  собою  луны,  схожие  с   переменчивыми
полумесяцами ее глаз,  - золотую, серебряную и мутную.  Она сидела на скале,
облизывая лапы, и пыталась понять, за какой же добычей рыщет.
     В  садах  локапал  возлежала  Лакшми с Куберой, четвертым из хранителей
мира, на душистом ложе, установленном рядом с бассейном, в котором резвились
апсары. Остальные  трое  из локапал  отсутствовали в этот  вечер... Хихикая,
апсары  брызгались  ароматизированной водой в сторону ложа.  Но  тут как раз
дунул  в  свою   свирель  Владыка  Кришна"   И  тут  же  забыли  девушки   о
Кубе-ре-Толстом и  Лакшми-Обворожительной, отвернувшись от них, оперлись они
локтями о низенький бережок пруда и уставились во все глаза на темного бога,
растянувшегося под  цветущим деревом среди бурдюков  с вином и  из-под вина,
среди объедков многочисленных трапез.
     Он  небрежно  пробежался  по  восходящей  и нисходящей гаммам  какой-то
непонятной  раги  и  издал  долгий  заунывный звук,  сменившийся  переливами
козлиного блеяния.  Гаури-Белая, на раздевание которой потратил он битый час
- а потом вроде бы забыл о ее существовании, встала
     него из-под бока, нырнула  в пруд и  исчезла в одном из  многочисленных
подводных  гротов. Он икнул, завел какую-то мелодию, резко оборвал ее, начал
другую.
     - А что, правду говорят о Кали? - спросила Лакшми.
     - А что, собственно, о ней говорят? - проворчал Кубера, протягивая руку
к кубку с сомой.
     Она забрала кубок у него из рук, отпила и отдала обратно. Он осушил его
залпом и поставил обратно на поднос, служанка тут же вновь его наполнила.
     -  Что  она,  чтобы   отметить   свою   свадьбу,  хочет   человеческого
жертвоприношения.
     - Вполне вероятно, - сказал Кубера. - Очень даже в ее духе. Кровожадная
сука,  вот  кто  она такая. Всегда переселяется  на  праздник  в  какое-либо
злобное  животное. Однажды  превратилась  в огнеквочку и исполосовала Шитале
все лицо - за какие-то ее слова.
     - Когда это?
     - Аватар десять-одиннадцать  тому  назад. Чертовски долго  носила потом
Шитала вуаль, пока, наконец, не было готово ее новое тело.
     - Странная пара, - промолвила Лакшми на ухо Кубере, перестав  для этого
его покусывать. -  Только  твой друг Яма  и сможет,  наверное,  с ней  жить.
Предположим, она  рассердится на  своего  любовника  и бросит  на  него свой
смертельный взгляд. Кто кроме него может его снести?
     - Понятия не имею, - сказал Кубера. - Так мы и потеряли Картикейю, Бога
Битв.
     - Да?
     - Да.  Странная она. Как  и Яма, но  совсем по-другому. Ну да, он - бог
смерти.  Его стиль  - быстрое, чистое  убийство.  Кали  же похожа скорее  на
кошку.
     - Говорит ли когда-нибудь Яма о том, чем же это она его так покорила?
     - Ты пришла сюда, чтобы собирать сплетни или чтобы породить их?
     - И для того, и для другого, - отвечала богиня.
     В  этот  момент принял Кришна свой Облик, обретая Атрибут божественного
опьянения. И полилась тогда из его свирели неотвязная, прилипчивая мелодия -
горькая и  темная, терпкая и сладостная... Опьянение  выплеснулось из него и
заполнило весь сад перемежающимися волнами  радости и печали. Он поднялся на
ноги - гибкие, темные ноги - и медленно начал танец. Скучно и невыразительно
было  плоское лицо его; влажные  темные волосы закручивались в  тугие, точно
проволочные, кольца,  такой же  проволокой курчавилась и борода. Апсары одна
за другой вылезали из воды  и подстраивались к  танцу. Свирель его скиталась
среди   неведомых  троп  древних  мелодий  и  постепенно  обрела  горячечную
неистовость;  сам он  двигался  все  быстрее  и быстрее, пока,  наконец,  не
пустился  в  раса-лилу,  Танец  Вожделения;  вслед  за  ним,  все  наращивая
скорость,  закружились  на  месте,  сжимая  ладонями свои бедра, и  небесные
танцовщицы.
     Лакшми ощутила, как теснее стали объятия Куберы.
     - А вот и Атрибут, - сообщила она.

     Рудра Угрюмый натянул свой лук  и спустил тетиву. Стрела отправилась  в
полет, чтобы через некоторое время упокоиться в самом центре далекой мишени.
     Бог Муруган рядом с ним хмыкнул и опустил свой лук.
     - Опять ты выиграл, - сказал он. - Мне тебя не превзойти.
     Они ослабили тетивы своих луков и отправились к мишени забрать стрелы.
     - Ты еще не встречался с ним? - спросил Муруган.
     - Я знал его давным-давно, - сказал Рудра.
     - Акселеристом?
     - Тогда он им не  был. Никем  он не был - в смысле  политики.  Зато был
одним из Первых, одним из тех, кто видел Симлу.
     - Да?
     - Он выдвинулся в войнах против Морского Народа и Матерей  Нестерпимого
Зноя.
     При этих словах Рудра едва не перекрестился.
     -  Позже, - продолжал  он, - об этом вспомнили и поставили его во главе
северного похода  во время  войн с демонами. В те  дни он  был  известен как
Калкин, и  там-то его и прозвали Бичом.  Он выработал  Атрибут, который  мог
использовать против демонов. При его помощи он уничтожил большую часть якшей
и обуздал и сковал  ракша-сов. Их он успел выпустить на волю, прежде чем Яма
и Кали взяли его в  плен у Адова  Колодезя,  что  в Мальве.  Так что  теперь
ракшасы вновь разгуливают по свету.
     - Почему он сделал это?
     -  Яма  и Агни  утверждают,  что  он заключил с их главарем  пакт.  Они
подозревают, что он  сдал  тому на время свое тело  в обмен на обещание, что
орды демонов будут воевать против нас.
     - Они могут на нас напасть?
     -  Очень сомневаюсь. Демоны не идиоты. Если им не  удалось совладать  с
четверыми  из нас  в Адовом Колодезе,  вряд ли они рискнут напасть на нас на
всех  здесь,  в Небесах.  А  кроме  того,  как раз сейчас  Яма  находится  в
Безбрежном Чертоге Смерти, разрабатывая специальное оружие.
     - А где его потенциальная невеста?
     - Кто знает? - пробурчал Рудра. - И кого заботит?
     Муруган улыбнулся.
     - Мне однажды  показалось, что  для тебя самого  она была  больше,  чем
мимолетным увлечением.
     - Слишком холодна, слишком насмешлива, - сказал Рудра.
     - Она тебе отказала?
     Рудра повернул  свое  темное, никогда не улыбающееся  лицо к смазливому
богу юности.
     - Вы, божества  плодовитости, еще хуже  марксистов, -  заявил он. -  Вы
думаете, что между людьми только  это и есть. Мы  просто-напросто одно время
были друзьями, но она слишком строга к своим друзьям и всегда их теряет.
     - Так она тебе не дала?
     - Должно быть.
     - А когда она взяла в  любовники Моргана, поэта, певца батальной славы,
который   однажды  поутру   воплотился  вороном  и  улетел  прочь,   ты  так
пристрастился  к  охоте на воронов,  что буквально  через месяц  перестрелял
своими стрелами на Небесах практически всех.
     - И по-прежнему охочусь на воронов.
     - Почему?
     - Мне не по душе их голос.
     - Да, она слишком холодна, слишком насмешлива, - согласился Муруган.
     - Я не терплю насмешек от кого бы то ни было, бог-юноша. Обгонишь ли ты
стрелы Рудры?
     Муруган снова улыбнулся.
     - Нет, - сказал он,  -  и мои  друзья локапалы тоже - да  им и не будет
нужды.
     - Когда принимаю  я свой Облик,  - заговорил Рудра, -  и  поднимаю свой
большой лук, дарованный мне самой Смертью, могу я послать самонаводящуюся по
теплу  тела  стрелу, со  свистом покроет которая  мили  и  мили  вдогонку за
убегающей мишенью и поразит ее, как удар молнии, - на смерть.
     -  Поговорим  тогда  о  чем-нибудь  другом,  -  сказал  Муруган,  вдруг
заинтересовавшись  мишенью. - Как я  понял, наш гость  посмеялся несколькими
годами  ранее над Брахмой в  Махарат-хе и учинил  насилие в святых местах. С
другой  стороны,  ведь  это  вроде  бы  именно  он  основал религию  мира  и
просветления.
     - Он самый.
     - Интересно.
     - Договаривай.
     - Что сделает Брахма. Рудра пожал плечами.
     - Пути Брахмы неисповедимы, - заключил он.

     В месте,  называемом Миросход, где за кромкой Небес нет  ничего,  кроме
далекого мерцания Небесного свода и - далеко внизу  - голой земли, прикрытой
белесыми  клубами испарений, стоит  открытый всем ветрам Павильон Безмолвия,
на круглую  серую крышу  которого никогда не падает  дождь, по балюстрадам и
балконам которого  клубится поутру туман, разгуливает вечерами ветер,  среди
пустынных  комнат  которого  можно  подчас  наткнуться то на восседающих  на
стылых, мрачных сиденьях, то прогуливающихся  среди серых колонн  задумчивых
богов, сокрушенных  воинов или изнемогающих  от  ран  влюбленных,  пришедших
поразмыслить обо  всем тщетном и пагубном сюда,  под небо, что  за пределами
Моста Богов,  в самое сердце  каменистой  местности, где цвета  наперечет, а
единственный  звук  дарует ветер,  -  там  почти  со времен  Первых сиживали
философ  и  колдунья,  мудрец  и  маг, самоубийца и аскет, освободившийся от
желаний  и  воли к возрождению  или  обновлению;  там,  в  самом  средоточии
отречения  и  отказа, отстранения  и исхода имеется пять  комнат,  названных
Память,  Страх, Отчаяние, Прах и Безысходность; и построен был павильон этот
Куберой  Жирным, которому наплевать  было на  все эти чувства,  но  исполнил
который,  как друг  Князя  Калкина, повеление Чанди Лютой, известной также и
как Дурга или Кали, ибо единственный среди всех богов  обладал он Атрибутом,
сопрягающим одушевленное и неодушевленное, и мог тем самым окутать труды рук
своих чувствами и страстями, которые суждено было пережить здесь посетителям
места сего.
     Они  сидели в комнате, называемой Отчаяние, и пили сому,  но  никак  не
могли они напиться.
     Во  всем  Павильоне  Безмолвия  царил  полумрак,   и  только  неустанно
круживший по Небесам ветер шевелил их волосы.
     В черных  накидках  сидели они на темных сиденьях,  и рука  его  лежала
поверх ее  рук на разделявшем их столе, а по стене, что  отгораживала Небеса
от небосвода, проплывали гороскопы  былых их  дней;  и хранили они молчание,
перелистывая страницы минувших столетий,
     - Сэм, - сказала она наконец, - разве плохо было это?
     - Нет, - откликнулся он.
     - А  в те давние дни, до того, как покинул ты Небеса, чтобы  жить среди
людей, - ты любил меня тогда?
     -  На самом деле, я не помню,  - промолвил  он в ответ. -  Это было так
давно. Мы  оба были тогда другими людьми - и  умом,  и  телом. Вероятно,  те
двое, кто бы они ни были, любили друг друга. Я не могу вспомнить.
     -  Ну а у  меня, словно это было вчера,  встает в памяти весенняя  пора
этого мира - те дни, когда мы скакали бок о бок в битву, и те ночи, когда мы
стряхивали  звезды со свеженамалеванного задника небесного окоема! Мир тогда
был совсем юн,  вовсе не тот, что сейчас, в каждом цветке" затаившись, ждала
угроза, каждый рассвет был  чреват  взрывом. Вместе победили мы  - ты  и я -
весь мир, ибо на  самом деле никто не  ждал  нас  здесь,  и все  противились
нашему приходу.  Мы прорубили, мы выжгли себе путь сквозь сушу и через море,
мы  сражались в  морских  глубинах  и в  высотах  поднебесья, пока, наконец,
некому  стало  препятствовать  нам. Тогда  отстроены были  города,  основаны
королевства,  и  по  своему выбору  возносили мы, кого заблагорассудится,  к
вершинам  власти,  а  потом,  когда  переставали  они  нас  забавлять, вновь
низвергали вниз. Что знают о той поре младшие боги? Как им понять ту власть,
которая ведома была нам, Первым?
     - Никак, - отозвался он.
     - Когда возвели мы для своего двора  дворец на берегу моря и я подарила
тебе множество сыновей, когда  корабли  наши резвились в  морском  просторе,
завоевывая  острова, разве не прекрасны,  не  счастливы были те дни? А ночи,
полные огня, запахов, вина?.. Разве ты не любил меня тогда?
     - Да, те двое любили друг друга.
     - Те двое? Разве мы совсем другие? Не так уж мы изменились. Хотя века и
проносятся мимо,
     внутри каждого остается  нечто  неизменное, не  способное стать другим,
сколько  бы  ты  ни надевал на себя тел, сколько  бы ни заводил любовников и
любовниц,   свидетелем   или   участником   скольких   бы   прекрасных   или
отвратительных  событий  ты ни  становился,  сколько бы  дум  ни  передумал,
сколько чувств ни  перечувствовал.  Твоя самость, твой  атман стоит в центре
всего этого и наблюдает.
     -  Разломи  плод  -  и ты обнаружишь внутри косточку. Не  это ли центр?
Расколи  косточку - и внутри ты не найдешь  ничего. Не это ли центр?  Мы уже
совсем другие личности, а вовсе не  те легендарные повелители  битв. Хорошо,
что мы познали их, но ныне это в прошлом.
     - Ты отправился жить вне Небес из-за того, что устал от меня?
     - Я хотел сменить точку зрения.
     -  Долгие,  долгие  годы ненавидела я тебя за твой  уход.  Затем пришло
время,  когда  сидела  я  в  комнате,  называемой Безысходность, и  не могла
набраться смелости ступить за Миросход. Потом настала пора, когда я простила
тебя и взывала к семерым риши, чтобы  они явили мне твой образ, чтобы видела
я, как проводишь ты  свои дни, и словно  опять вместе  оказывались мы тогда.
Иногда желала я твоей смерти, но ты обратил моего палача в своего друга, как
обратил гнев мой в прощение. Неужто ты хочешь сказать, что  ничего больше ко
мне не испытываешь?
     -  Я хочу сказать, что  я  больше тебя не люблю.  Замечательно было бы,
если бы во всей вселенной нашлась хотя бы одна постоянная и неизменная вещь.
Если и есть такая, то сильнее она, чем любовь, и мне о ней ничего неведомо.
     - Я не изменилась, Сэм.
     - Подумай хорошенько, леди, обо всем, что  ты  сказала мне сегодня, обо
всем, что напомнила. Вспоминала  ты на самом деле не человека. Вспоминала ты
дни резни,  прошли вы сквозь которые с  ним бок о бок. Эпоха уже  не та, мир
нынче укрощен. Ты же мечтаешь о  былом,  об огне  и стали.  Ты думаешь,  что
рассудок  твой смущает  человек, но  нет, это судьба,  которую разделили  вы
когда-то - и которая миновала, - а ты называешь ее любовью.
     - Как  бы  я  ни называла ее, она  не изменилась! И дни  ее  не прошли.
Она-то и постоянна во вселенной, и я зову тебя разделить ее со мною еще раз!
     - А что с доблестным Ямой?
     - Что с ним? Ты же имел дело с теми, кто мог быть ровней ему, - если бы
пережил встречу с тобой.
     - Так значит, привлекает тебя лишь его Облик?
     Под стать сумеркам и ветру, что окружали их, была ее улыбка.
     - Конечно.
     - Леди, леди, леди, - забудь меня! Ступай жить и наслаждаться любовью с
Ямой. Прошли наши дни, и я не хочу вновь ворошить их. Они были прекрасны, но
они  в  прошлом.  Всему свое  время,  и  всему  приходит конец. Пришла  пора
закрепить  победу  человека  над  этим миром.  Пора  насаждать знания,  а не
скрещивать клинки.
     - И ты  готов  сражаться с Небесами за  это  знание?  Готов  попытаться
сломить Небесный Град, открыть миру его своды?
     - Ты же знаешь, что это так.
     - Тогда у нас еще может быть общее дело.
     - Нет, леди, не обманывай сама себя. Ты предана  Небесам, а не миру. Ты
сама  это знаешь. Если  я  завоюю себе свободу и ты примкнешь  ко мне в моей
борьбе, ты, может быть, будешь до поры до времени счастлива. Но, выиграем мы
или проиграем, боюсь, будешь ты в итоге несчастнее, чем сейчас.
     -  Послушай  же  меня, мягкосердечный святой из  пурпурной  рощи. Очень
любезно с твоей стороны, что ты  предвосхищаешь  мои чувства, но Кали вольна
распоряжаться  своей преданностью,  как пожелает, и никому ничем не обязана.
Она наемная богиня, запомни это! Может быть, все, что ты говорил,  - правда,
и она лжет, когда  говорит тебе,  что все  еще тебя  любит.  Будучи, однако,
беспощадной и преисполненной жажды битвы, ведома она запахом крови. Чувствую
я, что она еще может стать акселеристкой.
     - Следи за своими словами, богиня. Не ровен час, тебя услышат.
     - Некому меня слушать, - сказала она в ответ, - ибо редко звучат  здесь
слова.
     - Тем интересней будет, когда они прозвучат. Она помолчала.
     - Никто не слушает, - сказала она наконец.
     - Ты стала сильнее.
     - Да. А ты?
     - Примерно как раньше, мне кажется.
     - Так ты примешь мой меч, мои колесо и лук - во имя акселеризма?
     - Нет.
     - Почему?
     -  Слишком  легко  раздаешь  ты  посулы.   И  нарушаешь  их  с  той  же
готовностью,  что и даешь, посему никогда не смогу я тебе вполне довериться.
Кроме того, если мы будем сражаться и победим во имя акселеризма, это вполне
может стать  последней  великой битвой  этого  мира. Ты же не можешь  желать
подобного исхода - и даже просто дать ему свершиться.
     - Глупо говорить о последних великих битвах, Сэм, ибо последняя великая
битва -  это битва, на которой еще не бывал. Не должна ли я  явиться в более
приятном обличий, чтобы убедить тебя, что говорю  правду? Должна ли обнять я
тебя  в  теле,  запечатанном печатью  девственности?  Заставит ли  это  тебя
доверять моим словам?
     - Сомнение, леди, это девственность ума, и я ношу на своем его печать.
     - Тогда знай, что привела я тебя сюда, только чтобы  помучать. Ты прав,
-  мне наплевать  на  твой  акселеризм, и дни  твои уже сочтены -  мною. Мне
хотелось заронить в  тебя несбыточные  надежды, чтобы тем  горше  было  твое
отрезвление. И спасли тебя от этого только твои вздорность и слабость.
     - Прости, Кали...
     - Мне не нужны твои извинения! Хотела  бы я, однако, твоей любви, чтобы
могла я ее использовать против тебя в последние  дни и  сделать их  для тебя
еще невыносимее. Но, как ты  выразился, мы изменились слишком  сильно - и ты
больше  не  стоишь  хлопот.  Не думай,  что  я  не  смогла бы заставить тебя
полюбить  меня снова - ласками  и улыбками,  как  когда-то. Ибо я чувствую в
тебе жар, и легко  распалить  мне его в  любом мужчине.  Не заслуживаешь ты,
однако, смерти, достойной  могущественных, ибо низринут  с  высот  страсти в
пучину безысходности.  И  жаль мне тратить время  для  тебя - на что-нибудь,
кроме презрения.
     Звезды вращались над ними, пылкие и независимые, и ее рука выскользнула
из-под его руки, чтобы налить им еще сомы - согреть их в ночи.
     - Кали?
     - Да? .
     - Не знаю, принесет ли это в конце концов какое-либо удовлетворение, но
я все еще питаю  к тебе особое чувство. Либо здесь не замешана  любовь, либо
каждый раз понимал я под этим словом нечто иное. Это чувство, на самом деле,
без имени  -  и  лучше его  так  и оставить.  Так  что прими  его  и  уходи,
забавляйся им. Ты  же знаешь,  что стоит нам  покорить  общих  врагов - и мы
опять вцепимся друг другу в горло. Много было у  нас чудесных примирений, но
стоило ли  хоть  одно из них тех мук,  что ему предшествовали? Знай,  что ты
победила и  что ты -  богиня, которой я Поклоняюсь,  -  ибо  не являются  ли
религиозное благоговение и поклонение  смесью  любви и ненависти, желания  и
страха?
     Они выпили  свою сому  в  комнате,  называемой Отчаяние, и  чары Куберы
лежали на них.
     Кали заговорила:
     - Ну что, припасть к тебе, и  поцеловать тебя, и сознаться, что  лгала,
когда говорила,  что лгу, -  чтобы  ты мог рассмеяться и заявить, что  лгал,
чтобы добиться конечного отмщения? Давай же, Князь Сиддхартха! Лучше бы один
из нас умер в Адовом Колодезе, ибо непомерна гордость Первых. Не стоило  нам
приходить сюда, в это место.
     - Да.
     - Тогда уйдем?
     - Нет.
     - Тут ты прав. Давай посидим здесь, отдадим друг другу должное.
     Ее рука легла на его руку, погладила ее.
     - Сэм.
     - Да?
     - Послушай, ты не хотел бы заняться со мною любовью?
     - Подписывая тем самым себе приговор? Ну конечно.
     - Пойдем тогда в комнату, именуемую  Безысходность, где стихает ветер и
где есть ложе...
     И он  пошел за  нею от  Отчаяния  к  Безысходности, и кровь все сильнее
билась  у  него в жилах, и когда он уложил ее нагой на ложе  и ощутил у себя
под ладонью бархатную податливость белого ее живота, понял он, что  воистину
могущественнейшим среди локапал был Кубера, ибо чувство,  которому посвящена
была  эта комната,  переполняло его  вместе с  росшим в  нем желанием, когда
опустился он на  нее,  - и пришло расслабление, напряжение, вздох, и  жгучие
слезы - слезы, после которых уже ничему не быть, - пролились наружу.

     - Что угодно тебе, Госпожа Майя?
     - Расскажи мне об акселеризме, Так от Архивов
     Так резко выпрямил свое большое, худое тело и спинка его кресла должным
образом отреагировала на это, с легким щелчком слегка откинувшись назад.
     Позади  него  покоились  банки  данных,  многочисленные  редкие  записи
заполняли разноцветными  переплетами  длинные  и  высокие книжные  полки,  а
воздух - своим затхлым запахом.
     Он  смерил  взглядом  стоявшую  перед  ним леди,  улыбнулся  и  покачал
головой.   Она  казалась  совсем  юной,  неопытной,  от  этого  напряженной,
нетерпеливо глядящей  на  него;  у  нее  были ослепительно рыжие  волосы,  а
пикантный носик и кругленькие щечки усеяли россыпи бледных веснушек. Широкие
бедра  и плечи разделяла  тонкая  талия, явно строго-настрого вымуштрованная
против подобной тенденции.
     - Почему ты качаешь головой? Ведь все приходят за информацией именно  к
тебе.
     - Ты так юна, госпожа. У тебя за спиной, если я не  ошибаюсь, всего три
аватары. Я уверен, что на этом этапе своей карьеры ты наверняка не захочешь,
чтобы имя твое красовалось в специальном списке интересующейся этим вопросом
молодежи.
     - Список?
     - Список.
     - Зачем нужен список подобных любопытствующих?
     Так пожал плечами.
     - Боги  собирают  престраннейшие вещи; в частности,  некоторые  из  них
копят списки.
     - Мне всегда говорили, что акселеризм - это дохлый номер.
     - Откуда же тогда неожиданный интерес к этому покойнику?
     Она засмеялась, и ее зеленые глаза впились в его серые.
     Архивы взорвались вокруг него, и  он уже  стоял в бальной зале где-то в
средних  этажах Шпиля  Высотою В Милю. Ночь клонилась к рассвету. Вечеринка,
без  сомнения,  длилась уже не один  час, но  толпа, частью которой был и он
сам,  сгрудилась почему-то вдруг в углу  просторной  комнаты. Кое-кто из них
стоял, прислонившись к  стене, кое-кто сидел, откинувшись на удобные спинки,
и все  они  слушали  невысокого, крепко сбитого  смуглого мужчину, стоявшего
рядом  с богиней  Кали.  Был  это  только  что  появившийся  здесь  со своей
надзирательницей  Махатма Сэм, Будда. Говорил он о буддизме и акселеризме, о
днях  обуздания,  об Адовом  Колодезе, о  богохульствах Князя  Сиддхар-тхи в
приморском городе Махаратхе. Говорил он, и длился, гипнотизируя, длился  его
голос, и от него исходили сила, уверенность, тепло, его слова, гипнотизируя,
длились, длились, длились, и толпа медленно теряла сознание и  падала вокруг
него.  Женщины, как он заметил, подобрались там  довольно-таки  уродливые  -
все, кроме Майи, которая, хихикнув, хлопнула  в  ладоши, и тут  же вернулись
назад Архивы,  Так вновь очутился  в своем  кресле, и даже улыбка  не успела
сбежать с его губ.
     -  Откуда же тогда  такой  неожиданный  интерес  к  этому  покойнику? -
повторил он.
     - Он отнюдь не покойник!
     - Разве? - протянул  Так.  - Госпожа Майя,  он  покойник с  того самого
момента, когда вступил  в  Небесный Град.  Забудь его. Пусть  все будет так,
будто его никогда и  не существовало. Забудь его слова. Пусть у тебя в мозгу
не останется  от  него  и  следа.  Знай,  что когда  обратишься ты к ним  за
обновлением,  будут  обшаривать Хозяева  Кармы твой  ум, как  и все  другие,
проходящие  через  их  палаты,  в   поисках  его  следов.  В   глазах  богов
мерзопакостен и Будда, и его учение.
     - Но почему?
     -  Он  -  анархист  с  бомбой,  сиволапый  революционер.  Он  стремится
низвергнуть  сами  Небеса.  Если тебя  интересует более  серьезная,  научная
информация, мне придется  выйти на машину и затребовать данные. Не подпишешь
ли на это заявку?
     - Нет...
     - Тогда выброси его из головы и закрой дверь.
     - Он и в самом деле так плох?
     - Он еще хуже.
     - Почему же ты тогда улыбаешься, когда говоришь об этом?
     -  Потому что я  достаточно смешлив. Это, впрочем,  не влияет  на смысл
мною сказанного. Так что поосторожнее с этим.
     -  Но ты-то, кажется, знаешь об этом все.  На архивариусов, что ли, эти
списки не распространяются?
     -  Едва ли.  По  крайней мере, мое  имя в них  на первом месте.  Но  не
потому, что я архивариус. Он - мой отец.
     - Он? Твой отец?
     - Да. Ты рассуждаешь, однако, совсем как дитя. Сомневаюсь, что он  даже
догадывается о  своем отцовстве. Что  такое отцовство для богов,  населяющих
собою череду тел, порождая по ходу дела уйму отпрысков с другими,  которые в
свою очередь точно  так же меняют тела  по  четыре-пять раз на  век? Я - сын
тела,  в котором он когда-то  обитал;  рожден кем-то другим, тоже  прошедшим
через  множество инкарнаций; да и  сам живу уже  отнюдь  не  в  том  теле, в
котором  родился.  Родственные  связи  тем  самым  достаточно  неосязаемы  и
представляют   интерес   главным  образом   с  точки   зрения  спекулятивной
метафизики. Кто истинный отец  человеку?  Обстоятельства ли, соединившие два
тела, его породившие? Тот факт, что по  какой-то причине возлюбили  эти двое
однажды друг друга превыше  всего на  свете? Если  так,  то почему  все  так
сложилось? Или  была это жажда плоти - или любопытство  -  или желание?  Или
что-то еще? Сострадание? Одиночество? Воля к власти? Какое чувство или какая
мысль стала отцом того  тела, в котором я впервые появился  на свет? Я знаю,
что  человек, населявший  именно  это, отцовское тело  именно  в тот  момент
времени,  - сложная и  сильная личность. На самом-то деле  хромосомы для нас
ничего не  значат. В  нашей жизни мы не  проносим  на себе сквозь  века  эти
клейма.  На самом деле, мы не наследуем ничего - разве что при случае вклады
или  наделы,  движимость  или  недвижимость. На длинной  жизненной дистанции
столь мало значат  для нас тела,  что несравненно интереснее поразмышлять  о
ментальных  процессах, исторгнувших нас из хаоса. Я доволен, что  именно  он
вызвал меня  к жизни, и часто строю предположения касательно причин этого. Я
вижу,  госпожа, что лицо  твое вдруг  побледнело. Не было у  меня  намерения
будоражить тебя своей болтов-
     ней - просто как-то удовлетворить твое любопытство и пояснить тебе, как
обо всем этом думаем мы, старые. Уверен,  что однажды и ты увидишь все это в
том же свете.  Но мне жаль, что выглядишь ты такой расстроенной. Пожалуйста,
сядь. Прости мне  мою болтовню. Ты же Госпожа Иллюзий. Разве вещи, о которых
говорил я, не сродни самой той материи, с которой ты работаешь? Наверняка по
тому, как я все это излагаю, ты способна понять, почему первым стоит мое имя
в том самом списке. Ведь это - классический случай поклонения герою, не  так
ли? Мой  прародитель столь  знаменит... А теперь кажется, что ты покраснела.
Может, ты хочешь  глотнуть  чего-нибудь прохладительного? Одну секундочку...
Вот. Глотни. Ну а что  касается акселеризма,  так он - просто некая доктрина
распределения. В соответствии с ней мы, Небесные, уделили бы обитающим внизу
от  щедрот  наших  -  наши знания,  силы,  имущество.  Этот  акт  милосердия
направлен  был бы на  то, чтобы  поднять условия их  существования  на более
высокий уровень, близкий к тому, который занимаем мы сами. Ну и тогда каждый
стал  бы,  как бог. В результате  естественно, в будущем уже не будет богов,
останутся одни  люди... люди останутся одни.  Мы бы дали им  познать науки и
искусства, которыми обладаем сами, и тем самым разрушили  бы их простодушную
веру и  лишили бы  всякой опоры их упования на лучшее будущее  - ибо  лучший
способ уничтожить веру или надежду  - это дать им исполниться. Почему должны
мы дозволить людям страдать  от бремени божественности коллективно, как того
хотят акселеристы, когда на деле мы даруем им  его индивидуально - когда они
его  заслужат?  На шестидесятом  году каждый из  них  проходит  через Палаты
Кармы. Его судят, и если  он вел себя  хорошо  - соблюдал правила и  запреты
своей касты, должным образом почитал Небеса и прогрессировал интеллектуально
и морально,  -  то  человек этот  воплотится уже  в  высшей  касте и  так со
временем  сможет  добиться  даже  и  самой  божественности,  перебраться  на
жительство сюда,  в  Град. В конце  концов, каждый  получает  свой  десерт -
исключая, разумеется, несчастные  случаи, - и тем самым каждый человек, а не
скоропалительно  объединенное  в  единое  целое общество, может  наследовать
божественность, которую амбициозные акселеристы желали разметать, как бисер,
перед каждым, даже и перед тем, кто к этому совсем не готов.  Так что теперь
ты видишь,  что  позиция  эта  была  отвратительно  нечестной  и пролетарски
ориентированной. Чего они  на самом деле хотели, так это понизить требования
к наделяемым божественностью. Требования эти по необходимости весьма строги.
Вот ты дала бы силу Шивы, Ямы или Агни в руки ребенку? Нет, если ты не сошла
с ума, то не  дала бы. Нет, если ты не желаешь, проснувшись однажды  поутру,
обнаружить,  что  мир  более  не  существует.  Вот  в   чем  крылась  ошибка
акселеристов, и  вот  почему  были  они  остановлены.  Теперь  ты знаешь  об
акселеризме  все... Э, да  тебе, кажется, от жары невмоготу. Давай я развешу
твою одежду, пока готовится очередное питье... Отлично... Ну вот, так на чем
же  мы  остановились,  Майя? А,  да -  жучки в пудинге...  Итак, акселеристы
объявили, что все, мною только что сказанное,  было бы чистой  правдой, если
бы система не была коррумпирована.  Они клеветали на неподкупность тех,  кто
санкционировал инкарнации. Некоторые дерзали даже заявить,  что Небеса полны
бессмертных  аристократов, своевольных гедонистов, играющих с  миром, как, с
игрушкой. Другие посмели заявить, что лучшие из людей никогда не  добиваются
божественности,  но  встречают  в  конце   концов  истинную  смерть  или  же
оказываются  инкарнированными в  одну из  низших форм жизни.  Кое-кто из них
даже заявил бы, пожалуй, что такие, как, например, ты сама, были выбраны для
обожествления  только потому, что изначальные твои стать  и  облик возбудили
любознательность какого-то похотливого божества,  а не из-за остальных твоих
очевидных добродетелей, милая моя... О,  а ты вся в  веснушках, а?.. Да, вот
это и  проповедовали  трижды проклятые  акселеристы. И со  стыдом  должен  я
признать, что все эти идеи и обвинения  поддерживает отец моего духа. Ну что
поделаешь с таким наследием, ну как не полюбопытствуешь о нем? Он знавал дни
великих  побед, а  сейчас -  последний великий раскольник, последняя  угроза
единству  богов. Хоть он, очевидно, и  представляет  зло,  но  он  - могучий
герой, этот отец моего духа, и я уважаю его, как издревле уважали силы отцов
своего тела... Теперь ты озябла? Ну-ка, дай-ка...  Вот... Вот... и вот... Ну
же, сотки нам  теперь иллюзию, моя красавица, в которой мир вокруг нас будет
свободен  от подобного  безумия... Теперь сюда. Повернем , здесь... А теперь
да будет здесь, в этом  убежище, новый Рай, моя влажногубая  зеленоглазка...
Что же это?.. Что же превыше всего во мне в этот миг?.. Правда, моя любовь -
и искренность - и желание разделить...

     Ганеша, поставщик богов, прогуливался с Шивой по лесам Канибуррхи.
     - Владыка Разрушения, - сказал он. - Как я понимаю, ты вот-вот  начнешь
репрессии против тех в Граде, кто откликнулся на слова Сиддхар-тхи более чем
ухмылкой.
     - Конечно, - промолвил Шива.
     - Поступая так, ты понизишь его КПД.
     - КПД? Объясни, что ты имеешь в виду.
     - Убей-ка мне вон ту зеленую птаху на самой верхней ветке.
     Шива взмахнул своим трезубцем, и птица упала с дерева.
     - А теперь убей его супругу.
     - Я не вижу ее.
     - Тогда убей любую другую из их стаи.
     - Но я не вижу ни одной из них.
     - И  теперь, когда он лежит  мертвым, и  не увидишь. Ну так вот, ударь,
если хочешь, по первому же, кто внимает словам Сиддхартхи.
     - Я понял, что ты имеешь в виду, Ганеша. Он погуляет на воле. Пока что.
     Ганеша-богодел разглядывал джунгли вокруг себя.  Хоть он и прогуливался
по царству  призрачных кошек, он ничего не боялся. Ибо бок  о бок  с ним шел
сам Владыка Хаоса, а Трезубец Разрушения вселял в него спокойствие.

     Вишну Вишну  Вишну смотрел  на  смотрел  на  смотрел  на  Брахму Брахму
Брахму. Они сидели в Зеркальном Зале.
     Брахма разглагольствовал о Восьмеричном пути и прославлял нирвану.
     Выкурив подряд три сигареты. Вишну прочистил наконец горло.
     - Да, Владыка? - откликнулся Брахма.
     - Могу ли я поинтересоватья, к чему сей буддистский трактат?
     - А ты не находишь его впечатляющим?
     - Не особенно.
     - Ты лицемеришь.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Учитель все-таки не может не выказывать хоть каплю заинтересованности
в своем собственном учении,
     - Учитель? Учение?
     - Конечно,  Татхагата. К  чему  было бы иначе богу Вишну  воплощаться в
наше время среди людей, кроме как ради обучения их пути просветления?
     - Я...?
     - Привет  тебе, реформатор,  искоренивший  из людских умов  страх перед
подлинной смертью.  Те, кто не возрождаются среди людей, отправляются отныне
в нирвану.
     Вишну улыбнулся.
     - Лучше вместить, чем в борьбе истребить?
     - Почти эпиграмма.
     Брахма встал, поглядел на зеркала, поглядел на Вишну.
     - Как только мы избавимся от Сэма, ты станешь настоящим Татхагатой.
     - А как мы избавимся от Сэма?
     - Я еще не решил, и я готов прислушаться к чужому мнению.
     - Могу ли я предложить, чтобы он воплотился вороном?
     -   Можешь.   Но   кто-нибудь   другой  может  захотеть,   чтобы  ворон
перевоплотился в человека. Я чувствую, что у него есть сторонники.
     -  Хорошо,  у нас  вполне  достаточно  времени, чтобы  рассмотреть  эту
проблему.  Теперь, когда  он на  попечении Небес, нам  нет  нужды спешить. Я
изложу тебе свои мысли по этому поводу, как только они у меня появятся.
     - Ну хорошо, тогда на сегодня достаточно. Они они они вышли вышли вышли
из из Зала.
     Вишну прошел через Сад радостей Брахмы, и, когда он выходил из него, на
смену  ему  ступила  под  сень  деревьев Госпожа  Смерти. Она  обратилась  к
восьмирукой статуе с виной, и та тронула струны.
     Услышав музыку, подошел Брахма.
     - Кали! Прекрасная леди... - объявил он.
     - Могуществен Брахма, - ответствовала она.
     - Да, - признал  Брахма, - столь могуществен,  сколь пожелает. А ты так
редко  навещаешь меня  здесь, что я  несказанно обрадован. Прогуляемся среди
цветов и поговорим. Как красиво твое одеяние.
     - Благодарю.
     И они пошли по дорожке среди цветов.
     - Как идут приготовлений к свадьбе?
     - Нормально.
     - Вы проведете медовый месяц на Небесах?
     - Мы планируем его подальше отсюда.
     - Можно ли узнать где?
     - Мы еще не договорились.
     - Время  проносится, как на крыльях ворона, моя  дорогая. Если  хотите,
можете на какое-то  время обосноваться с Высокородным Ямой у  меня,  в  моем
Саду радостей.
     -  Благодарю,  Создатель,  но  это слишком  роскошное место,  чтобы два
разрушителя  могли коротать здесь время и чувствовать себя непринужденно. Мы
подыщем для себя что-нибудь подходящее снаружи.
     - Как пожелаешь, - он пожал плечами. - Что еще отягчает твои думы?
     - Что с так называмым Буддой?
     - Сэмом? Твоим старым любовником? А что с ним, в самом деле?  Что бы ты
хотела про него знать?
     - Как его... Что будет с ним?
     -  Я  еще  не  решил.  Шива  предложил немного  подождать,  прежде  чем
предпринять что-либо. Тем самым мы сумеем оценить степень его воздействия на
небесную общину. Я решил, что Вишну станет впредь Буддой, - в исторических и
теологических  целях.  Что касается  самого Сэма, я  готов  выслушать  любые
разумные предложения.
     - Ты не предлагал ему еще раз божественность?
     - Предлагал. Он, однако, ее не принял.
     - Может, ты повторишь свое предложение?
     - Почему?
     -  Нынешняя проблема не  возникла бы,  если  бы он  не был  чрезвычайно
талантливой личностью.  Благодаря  своим  талантам  он  мог бы  стать весьма
ценным добавлением к пантеону.
     -  Я  уже думал  об этом. Уж на  этот-то раз согласится, что  бы он  ни
собирался делать. Я уверен, что' он хочет жить.
     - Но ведь есть способы, которыми можно увериться в подобных вопросах.
     - Как то?
     - Психопроба.
     - И если она покажет его несогласие с Небесами - что тогда?
     - А  нельзя ли затронуть  и изменить сам его мозг  - например.  Владыка
Мара...
     - Я никогда не подозревал, что ты подвластна сентиментальности, богиня.
Складывается впечатление, что  ты больше всех озабочена, чтобы он  продолжал
жить, в любой форме.
     - Может быть, так и есть.
     - Ты  же знаешь, что он при этом может... гм, весьма измениться. Если с
ним  это  сделать, он  станет  уже  другим.  Его  "талант"  может  полностью
исчезнуть.
     - На протяжении веков все люди меняются естественным путем, меняются их
мнения,  верования,   убеждения.  Одни  части   ума   могут  спать,   другие
пробуждаться.  Талант,  я  уверена,  уничтожить  трудно -  пока продолжается
жизнь. Лучше жить, чем умереть.
     - Меня можно убедить  в этом, богиня, - если у  тебя есть на это время,
обворожительнейшая.
     - Сколько времени?
     - Скажем, три дня.
     - Тогда - три дня.
     - Давай перенесем дальнейшее рассмотрение этого  вопроса в мой Павильон
Наслаждений.
     - Отлично.
     - А где нынче Господин Яма?
     - Работает у себя в мастерской.
     - Долгосрочный, полагаю, проект.
     - Не менее трех дней.
     - Хорошо. Да, для  Сэма  могут остаться кое-какие надежды. Мне придется
все это получше обдумать, но я уже могу оценить эту идею. Да, вполне могу.
     Восьмирукая  статуя  синей  богини  играла на вине,  и под звуки музыки
прошли они через сад тем летом.

     Хельба  обитала на самом  краю Небес,  там, где начинались дикие дебри.
Столь близко  от леса расположилась  ее  резиденция,  именуемая Грабеж,  что
звери  прокрадывались  прямо за прозрачной  стеной, задевая ее на ходу, а из
комнаты,  называемой  Насилие, можно  было  разглядывать  затененные  лесные
тропы.
     В  этой-то комнате, стены которой  были увешаны  украденными в  прошлых
жизнях сокровищами, и принимала Хельба гостя по имени Сэм.
     Хельба был/была богом/богиней воров.
     Никто  не знал подлинного пола  Хельбы, ибо была у него/ у нее привычка
менять его при каждой инкарнации.
     Сэм  поглядел на  гибкую  темнокожую  женщину, одетую в  желтое  сари с
желтым покрывалом. Как  корица были  ее сандалии и ногти,  золотою диадема в
черных как смоль волосах.
     -  Я симпатизирую тебе,  -  сказала Хельба  нежным,  словно мурлыкающим
голосом.  - Но только в те сезоны  своей жизни, когда я воплощаюсь мужчиной,
Сэм, обретаю я свой Атрибут и иду на настоящий грабеж.
     - Ты, наверно, и сейчас можешь принять свой Облик.
     - Конечно.
     - А овладеть Атрибутом?
     - Вероятно.
     - Но ты этого не сделаешь?
     - Нет, покуда  я  в женской  форме.  Мужчиной  я  взялся бы украсть что
угодно  откуда  угодно...  Посмотри-ка  туда,  на  дальнюю стену,  там висят
некоторые из моих трофеев. Огромный плащ из  синих перьев принадлежал Шриту,
главарю  демонов  Катапутны. Я  стащил  его прямо  у него из  пещеры,  когда
заснули  усыпленные мною  его неусыпные церберы.  Меняющий форму  самоцвет я
выкрал не откуда-нибудь, а из самого Купола Нестерпимого Зноя;  я карабкался
по  его  своду,  цепляясь присосками,  которые приделал  себе  к  запястьям,
коленям, к обуви, а подо мною Матери...
     - Хватит! - сказал Сэм.  - Я знаю все эти истории, ты  же рассказываешь
их  все  время. Прошло  уже так много  времени,  с  тех пор  как ты совершил
по-настоящему дерзкую - как  когда-то  - кражу, что тебе приходится все чаще
повторять рассказы  об этом. Иначе даже старшие  из богов забудут твою былую
ушлость. Но  я  вижу, что обратился не по адресу,  и  попытаю удачу где-либо
еще. Он встал, словно собираясь идти.
     - Подожди, - заволновавшись, сказала она.
     Сэм замер.
     - Да?
     -  По крайней  мере, скажи мне о замышляемом тобою ограблении. Может, я
помогу тебе советом...
     -  Чем может помочь мне даже лучший  твой  совет, Владыка Воров? Мне не
нужны слова, мне нужны действия.
     - Может быть, даже... рассказывай!
     - Хорошо,  -  сказал  Сэм, - хотя я и сомневаюсь, что тебя заинтересует
столь сложная задача...
     - Ты можешь пропустить все эти детские психологические уловки и сказать
мне, что же ты хочешь украсть.
     -  В  Небесном  Музее,  каковой,  как  известно,  являет  собой надежно
построенное и постоянно охраняемое Помещение...
     - И всегда открытое. Продолжай.
     - В этом здании, в витрине, подключенной к компьютерной охране...
     - При достаточном умении ее можно вскрыть.
     - В этой витрине на манекене  висят серые чешуйчатые  доспехи. А вокруг
разложено и развешено множество оружия.
     - Чье все это?
     - Это  древнее  одеяние того, кто бился на севере  - в дни войн  против
демонов.
     - Разве это был не ты?
     Сэм заговорщицки улыбнулся и продолжал:
     - Мало кто  знает,  что  просто как  часть  экспозиции находится  там и
предмет, который  когда-то был известен  под именем Талисман Обуздателя.  Не
исключено,  что  он  потерял с тех  пор все свои  достоинства, но,  с другой
стороны,  не исключено и  обратное. Он  служил фокусом для  особого Атрибута
Бича, и вот он вновь ему понадобился.
     - Так какой же предмет нужно тебе украсть?
     -  Широкий  пояс  из  раковин, застегнутый  на  талии костюма. Раковины
нежнейшего   желто-розового   оттенка;  они  заполнены  сложнейшими   цепями
микросхем, которые, вероятно, в наши дни уже не воспроизвести.
     - Не такая уж  это и  замечательная кража. Она мне по плечу даже в этой
форме...
     - Мне он нужен срочно - или не нужен вовсе.
     - Насколько срочно?
     - Боюсь, в ближайшие шесть дней.
     - А ты пожелал бы мне заплатить, чтобы заполучить его в свои руки?
     - Я отдал бы все что угодно, если бы у меня было хоть что-то.
     - О! Ты прибыл на Небеса налегке?
     - Да.
     - Легкомысленно.
     - Если мне удастся ускользнуть, ты сможешь назвать свою цену.
     - А если нет, я не получу ничего.
     - Похоже, что так.
     . - Дай подумать. Меня может позабавить, что ты станешь моим должником.
     - Прошу, думай, но не слишком долго.
     - Сядь, Бич Демонов,  рядом со мной и расскажи о славных днях обуздания
-  когда скакал  ты по миру бок о бок  с  бессмертной богиней и сеял повсюду
семена хаоса.
     - Это было так давно, - сказал Сэм.
     - Могут ли эти дни вернуться, если ты вырвешься на свободу?
     - Могут.
     - Приятно знать это. Да...
     - Ты сделаешь это?
     - Салют, Сиддхартха! Освободитель! Сбрось узду!
     - Салют?
     - И гром и молния. Пусть они грянут снова!
     - Да будет так.
     - Теперь расскажи  мне о  днях  своей славы, а я опять поведаю  тебе  о
своей.
     - Хорошо.

     Подпоясанный  широким  кожаным ремнем, птицей носился  по  лесу Владыка
Кришна  в погоне за  Леди  Ратри, которая,  обманув его ожидания, отказалась
сойтись  с ним после репетиционного, как он  думал, обеда.  Безоблачный день
источал  вокруг  них  свои  ароматы,  но далеко  было  ему  до  благоухания,
исходившего от  темного, как полночь, синего сари, которое сжимал он в левой
руке. Меж  деревьями перед ним мелькал ее  силуэт; он на секунду потерял его
из виду, когда свернула вдруг богиня на незаметную тропу, тут же вынырнувшую
на обширную прогалину.
     Когда, выскочив  из чащи, он вновь увидел ее, она стояла  на  невысоком
холме, воздев над головой сведенные вместе обнаженные руки.  Она полузакрыла
глаза, а единственное одеяние - длинное черное покрывало волнами обтекало ее
мерцающее белоснежное тело.
     И он понял, что она приняла свой Облик и вот-вот обретет Атрибут.
     Жадно хватая  воздух широко раскрытым ртом, бросился он к ней по склону
холма;  и она, опуская  руки,  открыла глаза  и  улыбнулась, глянув  на него
сверху вниз.
     Он был уже совсем рядом, когда она  взмахнула своим  покрывалом, и  оно
захлестнулось  вокруг  его  головы;  и  послышался  ее  смех - где-то  среди
бескрайней ночи, накрывшей его.
     Была та ночь черной, беззвездной, безлунной, без единого проблеска, без
намека на  мерцание, без  искорки или свечения  на небосводе. Сродни  полной
слепоте была обрушившаяся на него темень.
     Он засопел, и она тут  же  выхватила сари у него из руки. Вздрогнув, он
пошатнулся и услышал, как где-то рядом зазвенел смех.
     - Ты слишком много себе позволил, Господин Кришна, - сказала она ему, -
ты покусился  на святость Ночи.  За что я  и  накажу  тебя, окутав Небеса на
время темнотой.
     - Я не боюсь темноты, - со смешком ответил он.
     - Значит и вправду мозги у тебя  в мошонке, Господин, как частенько про
тебя злословят; затеряться ослепленным внутри Канибуррхи и полагаться на то,
что не  наткнешься на ее обитателей - или  они на  тебя не наткнутся, -  это
просто безрассудная  храбрость.  Пока, Темный Бог. Если  повезет  - тебе,  -
свидимся на свадьбе.
     - Постой, прекрасная леди! Надеюсь, ты примешь мои извинения?
     - Ну конечно, ведь я заслужила их.
     - Тогда подыми завесу тьмы, что ты на нас опустила.
     - Попозже, Кришна, - когда я буду готова.
     - Ну а как мне быть до тех пор?
     - Говорят, сэр, что  играя на своей свирели, можешь ты зачаровать самых
свирепых зверей.  И я бы  тебе предложила,  если, конечно, это правда, прямо
сейчас достать свирель  свою и завести самую  что ни на  есть успокоительную
мелодию, пока я не сочту нужным вернуть на Небеса дневной свет.
     - Леди, ты жестока, - сказал Кришна.
     - Се ля ви, Бог со Свирелью, - сказала она, уходя.
     И он начал играть, и в голове у него клубились темные мысли.

     Они  приходили. С  небосклона, оседлав  полярные  ветры,  через  моря и
земли, сквозь пылающий снег - и под ним, и над ним - отовсюду приходили они.
Способных менять  свою форму сметало ветром через застланные белой скатертью
поля, небесные странники осыпались с  небосвода, словно осенние листья;  над
пустошами  горланили трубы, с грохотом проносились  мимо снежные  колесницы,
лучи  света,  как  копья,  разлетались  во  все  стороны,  отражаясь  от  их
полированных боков; пылали меховые плащи, густые плюмажи молочно-белого пара
тянулись над и за  ними, златорукими и солнцеглазыми; лязгая и буксуя, мчась
и  кренясь, проносились и приходили они - блестящие  перевязи, волчьи маски,
огненные  шарфы,  дьяволовы  ноги,  инеистые поножи,  горделивые  шлемы... -
приходили они;  и по  всему  миру,  что оставался  у них за  спиной, радость
царила в Храмах, и  полнились они  песнопениями,  процессиями  и  молебнами,
приношениями  жертв и раздачами милостыни, красочными и пышными церемониями.
Ведь сеявшая повсюду страх богиня собиралась сочетаться браком со Смертью, и
это  сулило,  как   надеялись,  смягчение  их  нравов  и  послабление  в  их
требованиях к миру. И Небеса тоже оказались  заражены праздничным  духом,  и
пока  собирались  вместе боги и полубоги, герои  и  знать,  первосвященники,
преуспевающие  раджи и  высокопоставленные  брамины, набрал дух этот силу  и
одним махом закрутился вдруг многоцветным смерчем, ударив в голову и Первым,
и последним.
     И  приходили они, и стекались  они  в  Небесный Град, гарцуя  на спинах
пернатых родичей Гаруды,  по  спирали  спускаясь  в  покачивающихся небесных
гондолах, поднимаясь все выше и выше по горным артериям, сверкая то  тут, то
там среди  заснеженных, обледенелых просторов; приходили, чтобы звенел Шпиль
Высотою  в Милю  от  их песен,  чтобы  слышался  в  темноте их  смех,  когда
спустилась вдруг  и.-  ненадолго,  к  счастью,  - покрыла Град  необъяснимая
темень; и в те дни и ночи походил сбор их, как сказал один велеречивый поэт,
сразу   на  шесть   совершенно  разных  вещей   (прославлен  он  был   своей
расточительностью;  когда  дело  касалось  уподоблений):  на  перелет  птиц,
светлых птиц, через застывший в штиль молочный океан; последовательность нот
в мозгу чуть свихнувшегося композитора; на косяк глубоководных рыб, чьи тела
-  не  более   чем  завитки  и  струйки  света,  кружащий  вокруг  какого-то
светящегося растения в холодной и глубокой морской впадине; на спиралевидную
галактику,  рушащуюся  неожиданно  на свой  центр; на грозу, каждая дождинка
которой становится то перышком, то певчей птахой, то драгоценным самоцветом;
и,  наконец (и,  может  быть,  в наибольшей  степени),  на Храм, заполненный
богато  убранными  статуями,  неожиданно  ожившими,  запевшими,   неожиданно
ринувшимися под развевающимися на ветру штандартами в мир, сотрясая  дворцы,
опрокидывая  башни,  чтобы  воссоединиться  в самом  центре,  чтобы  разжечь
неимоверное пламя и плясать вокруг него, ни на секунду не лишая ни огонь, ни
танец возможности полностью выйти из-под контроля.
     Они приходили.

     Услышав  разнесшийся  по  Архивам  сигнал   тревоги,  Так  выхватил  из
висевшего на стене  футляра Пресветлое  Копье. В  течение суток сигнализация
оповещала  разных   стражей.  Предчувствуя  истинную  причину  тревоги,  Так
возблагодарил  судьбу, что  не была она поднята  в другой час.  Поднявшись в
лифте на уровень Града, он помчался к высившемуся на холме Музею.
     Но было уже поздно.
     Открытая  витрина, смотритель  без  сознания  и  ни души в Музее  -  по
причине, вероятно, царившего в Граде праздника.
     Музейный комплекс располагался столь  близко от Архивов, что Так  успел
заметить двоих, спускавшихся по противоположному склону холма.
     Он взмахнул Пресветлым Копьем, но побоялся пустить его в ход.
     - Стой! - закричал он. Они обернулись.
     - Тебе-таки не удалось перехитрить сигнализацию! - воскликнул в сердцах
один из них.
     Он поспешно застегивал на талии свой широкий пояс.
     - Уходи, уходи отсюда! - сказал он. - Я беру его на себя!
     - Этого не  может быть! Сигнализация отключена! - закричал его спутник.
- Я...
     - Прочь отсюда!
     И он обернулся,  поджидая Така.  Спутник  его  бросился дальше  вниз  с
холма, и Так заметил, что это была женщина.
     - Положи на место, - выдавил  из себя запыхавшийся Так. - Что бы ты там
ни взял, положи это на место - и я, может быть, смогу скрыть...
     - Нет, - сказал Сэм. -  Слишком поздно. Теперь я равен  здесь любому, и
это мой  единственный  шанс ускользнуть.  Я знаю  тебя, Так от Архивов, и не
хочу причинять тебе вред. Уходи - и побыстрее!
     - Вот-вот здесь будет Яма! И...
     - Я не боюсь Яму. Нападай или оставь меня - ну же!
     - Я не могу на тебя напасть.
     - Тогда до  свидания,  - и  с  этими словами Сэм,  как воздушный шарик,
поднялся в воздух.
     Но  только  оторвался  он  от  поверхности  земли, как на склоне  холма
появился Яма, и в руках у него  было оружие: хлипкая поблескивающая трубка с
крохотным прикладом, но весьма внушительным спусковым устройством.
     Он поднял ее и прицелился.
     - Последнее  предупреждение!  - закричал  он,  но  Сэм  продолжал  свое
вознесение.
     Тогда Яма  выстрелил,  и  в  ответ  ему где-то  в  вышине  над  головой
оглушительно треснул купол свода.
     - Он  принял свой Облик и обрел Атрибут, -  объяснил Так.  - Он обуздал
энергию твоего оружия.
     - Почему ты не остановил его? - спросил Яма.
     - Не мог, Господин. Я подпал под его Атрибут.
     - Не имеет значения, - сказал Яма. - Третий страж его осилит.
     Обуздав гравитацию по своей воле, он возносился.
     И в полете ощутил, что его преследует какая-то тень.
     Она  пряталась в засаде где-то  на  самой периферии  зрения. Как он  ни
крутил  головой, она все время ускользала от его  взгляда. Но она  все время
была там - и она росла.
     А впереди, прямо у него над  головой возвышались врата, ведущие наружу.
Талисман мог бы отомкнуть их запор, мог согреть Сэма среди наружного  хлада,
мог унести его, куда ему заблагорассудится...
     И тут пришел звук бьющих по воздуху крыльев.
     - Беги! - загрохотал у  него в  мозгу голос. -  Поднажми, Бич! Быстрее!
Еще быстрее!
     Это было одно из  самых  странных ощущений, какие  он только когда-либо
испытывал.
     Он чувствовал, как движется вперед, мчится к цели.
     Но  ничего не  менялось. Врата не  приближались.  Несмотря  на ощущение
чудовищной скорости, он не двигался.
     -  Быстрее,  Бич! Пошевеливайся!  -  кричал  дикий,  ревущий  голос.  -
Постарайся обставить и ветер, и молнию!
     Он попытался превозмочь ощущение движения.
     И сразу же на него обрушились ветры, могучие ветры, бесконечно кружащие
по Небесам.
     Он справился с  ними, но теперь голос звучал совсем рядом, хотя ничего,
кроме тени, разглядеть ему так и не удавалось.
     - "Чувства -  это  кони, а предметы - дороги  их, - промолвил голос.  -
Если разум твой не сосредоточен, то теряет он свою проницательность".
     И  Сэм узнал  в  этих ревущих  у него за спиною  словах  могущественные
строки  Катха  упанишады. - "И тогда,  - продолжал голос, - не знают чувства
узды, словно дикие, дурные кони у слабого колесничего".
     И молнии раскололи над ним небо, и объяла его мгла.
     Он попытался обуздать обрушившуюся на него энергию, но не нашел ничего.
     - Все это не реально! - крикнул он.
     - Что реально, а что нет? - вопросом ответил  голос. - Ну а теперь кони
сбежали от тебя.
     И  последовал миг  жутчайшей  черноты,  словно  двигался  он  в вакууме
чувств. Потом - боль. Потом ничего.

     Трудно быть старейшим действующим богом юности.
     Он  пришел  в   Палату   Кармы,  потребовал   свидания  с  каким-нибудь
наместником Колеса,  предстал перед  Владыкой, которому  двумя  днями  ранее
скрепя сердце пришлось отказаться от его зондирования.
     - Ну? - поинтересовался он.
     -  Прошу  прощения  за   отсрочку,  Господин  Муруган.   Наш   персонал
задействован в приготовлениях к брачной церемонии.
     - Они бражничают на стороне вместо того, чтобы готовить мое новое тело?
     - Тебе не следует говорить, Владыка, так, будто это тело и в самом деле
твое. Это тело,  ссуженное тебе  Великим  Колесом  в ответ на  твои нынешние
кармические нужды...
     - И оно не готово, потому что твоя команда пирует где-то?
     - Оно не готово, потому что Великое Колесо вращается так...
     - Я хочу его не позднее завтрашнего вечера. Если оно не готово, смотри,
как бы  Великое. Колесо  не  раздавило своих  прислужников. Ты  меня  понял,
Владыка Кармы?
     - Я услышал неподобающие в подобном святилище речи и...
     -  Брахма  посоветовал  мне  воплотиться  в  новое  тело,  чтобы  иметь
удовольствие  видеть меня в нем во время свадебных церемоний в Шпиле Высотою
в Милю, Мне что, сообщить ему, что Великое Колесо не может удовлетворить его
желание из-за медлительности своего вращения?
     - Нет, Господин. Тело будет готово в срок.
     - Отлично.
     Он повернулся и ушел.
     У него  за спиной Владыка Кармы сделал согнутой в локте рукой старинный
мистический жест.

     - Брахма.
     - Да, богиня?
     - О моем предложении...
     - Будет сделано по вашему требованию, мадам.
     - Я бы хотела иначе.
     - Иначе?
     - Да, Господин. Мне бы хотелось человеческого жертвоприношения.
     - Нет...
     - Да.
     - Ты и в самом деле сентиментальнее, чем я полагал.
     - Будет это сделано или нет?
     - Честно говоря  -  в свете  последних событий, я  бы  предпочел именно
такой выход.
     - Тогда решено?
     - Будет, как ты хочешь. В нем больше силы, чем я думал. Если бы стражем
не  был Владыка . Иллюзий... Да, я  и не догадывался, что тот, кто так долго
сидел тихо, может быть столь талантлив, если использовать твое выражение.
     - Передаешь ли ты мне все полномочия в этом вопросе, Создатель?
     - Охотно.
     - Ну и подкинем на закуску Царя Воров?
     - Да будет так.
     - Благодарю тебя, Великий.
     - Не за что.
     - Будет за что. Доброго тебе вечера.
     - И тебе.

     Поведано, что  в этот  день, в  этот великий день,  Бог Вайю  остановил
поднебесные ветры, и неподвижность опустилась  на улицы  Небесного Града, на
леса  Канибуррхи.  Читрагупта,  слуга  Господина  Ямы,  возвел  у  Миросхода
величественный  погребальный  костер,  сложив пирамидой  поленья  сандала  и
другой  ароматической  древесины,  добавив  разнообразных смол,  благовоний,
масел, набросав  сверху роскошных одежд; а на самую верхушку костра водрузил
он Талисман Бича  и огромный  синеперый плащ, принадлежавший некогда Шри-ту,
вожаку  демонов Катапутны;  положил  он  туда и  изменяющий  форму  самоцвет
Матерей из  Купола Невыносимого Зноя  и шафрановую рясу  из пурпурной рощи в
окрестностях  Алундила,   которая,   как   говорили,   принадлежала   раньше
Татха-гате,   Будде.   Мертвая  тишина  разлилась  повсюду   после   ночного
празднества Первых. Ничто не шелохнулось на Небесах. Говорят, что невидимыми
порхали  демоны  в  верхних  слоях  атмосферы,  боясь  приблизиться к  месту
средоточения огромной силы. Говорят, что имели  место многочисленные знаки и
знамения, предвещавшие  падение  одного  из  великих.  А  теологи  и  святые
историки поведали, что отрекся  прозванный  Сэмом от своей ереси и положился
на  милосердие  Тримурти.  Говорят еще,  что богиня  Парвати,  которая  была
когда-то ему то  ли  женой,  то ли матерью, сестрой или дочерью, а  может  -
всеми  ими  сразу,  покинула  Небеса  и  в  трауре  удалилась  на  восточный
континент, к тамошним  колдуньям,  которых  она  считала  своей  родней.  На
рассвете  великая  птица по  имени  Га-руда, вахана  Вишну, чей клюв сминает
колесницы, заволновался, вдруг проснувшись,  и испустил единственный хриплый
вопль, разнесшийся  из его  клетки  по  всем  Небесам,  - вдребезги разбивая
стекла, эхом отдаваясь по  поднебесным  странам, заставляя в испуге вскочить
даже спавших мертвецким  сном.  Среди неподвижного  небесного лета начинался
день любви и смерти.
     Пустынны были  улицы Небес. На время скрылись  боги  в ожидании  внутри
своих жилищ. Заперты были все двери на Небесах.
     На   волю   были  выпущены   вор  и  тот,   кого  приспешники  называли
Махасаматманом,  думая, что  он  бог.  В  соответствии  с  предзнаменованием
странно стылым казался воздух.
     Высоко-высоко над Небесным  Градом,  на небольшой  площадке,  венчающей
собою верхушку Шпиля  Высотою в Милю, стоял Владыка Иллюзий,  Мара-Сновидец.
Одет он был в  плащ всех  цветов - и не только радуги. Воздел он над головой
руки, и, сливаясь воедино с собственной силой, хлынула  через его тело  мощь
всех остальных богов.
     В уме  его  обретала форму греза. И излил он ее наружу, как разливается
по пляжу накатившаяся на берег высокая волна.
     Век   за  веком,  с  тех   пор   как   спланировал  их  Великий  Вишну,
сосуществовали бок о бок Град и глушь, примыкая  друг к другу  и, однако, не
соприкасаясь,  доступные,  но  разделенные  огромным  расстоянием   -  не  в
пространстве, а внутри разума. С умыслом устроил  все так Вишну-Хранитель. И
теперь не очень-то одобрял он  снятие барьера между ними - даже частичное  и
временное. Не хотелось  ему  видеть, как  проникает  что-то  дикое  в  Град,
выпестованный его умом как чистый триумф формы над хаосом.
     И однако,  даровано  было силой сновидца призрачным кошкам узреть разок
все Небеса целиком.
     Без  устали бродили они по  темным  извечным тропинкам в джунглях, были
которые отчасти иллюзией. И вот в месте том, существовавшем лишь наполовину,
обрели глаза  их  новое зрение, а вместе с ним обуяла кошек  неукротимость и
жажда немедленной добычи.
     Среди мореходов, этих всемирных  сплетников и переносчиков  россказней,
которым, кажется, ведомо  все на свете, прошел слух, что не кошками были  на
самом деле  некоторые из  охотившихся в  тот день  призрачных кошек.  По  их
словам, болтали потом не раз боги,  когда  случалось им бывать  в мире,  что
кое-кто с Небес  переселился на этот день в  тела  белых  тигров Канибуррхи,
дабы пройтись по аллеям Града и принять участие в охоте на вора-неудачника и
того, кого называли когда-то Буддой.
     Говорят,  что когда  брел он по улицам Града, древний  ворон  прокружил
трижды над ним и уселся Сэму на плечо.
     -  Разве  ты  не Майтрея, Князь Света, -  заговорил  ворон, -  которого
заждался  мир,  увы,  уже  столько  лет,  - тот, приход кого я предсказал  в
стихотворении много лет назад?
     - Нет, мое имя Сэм, - отвечал тот, - и я вот-вот покину  этот мир, а не
приду в него. А кто ты?
     -  Я  -  птица,  бывшая  однажды  поэтом.  Все  утро  летал  я,  стоило
провозгласить новый день воплю Гаруды. Я облетел все небесные пути в поисках
Рудры, надеясь замарать его своим пометом, и тут почувствовал,  как легло на
землю бремя заклятия. Далеко летал я и многое видел, Князь Света.
     - И что же видел ты, ворон, бывший поэтом?
     -  Видел я  незажженный погребальный костер, возведенный  на краю мира,
туман клубился вокруг  него. Я видел богов, что пришли  слишком поздно,  они
мчались  сквозь снега, они  пикировали из-под облаков,  они  кружили  вокруг
купола.  Я  видел  актеров,   репетирующих  в  масках  представление  театра
жестокости для  брачной церемонии  Смерти и  Разрушения. Я видел, как поднял
руку  Владыка Вайю и остановил ветры,  безостановочно кружащие в Небесах.  Я
видел  переливающегося всеми  цветами  Мару на  верхушке  самой  башни, и  я
почувствовал, как ложится бремя его заклинания на призрачных кошек,  и видел
я, как не могли  они найти  в лесу места и устремились сюда.  Я  видел слезы
мужчины и женщины. Я слышал  смех богини. Я видел поднятое  в лучах рассвета
светлое копье и  слышал клятву. И наконец, увидел  я  Князя Света, о котором
давным-давно напророчил:
     Умирает всегда, никогда не умрет,
     На исходе всегда, никогда не в конце.
     Ненавидит он тьму,
     Облаченный во свет;
     Он придет в эту югу,
     Словно ночью рассвет.
     Я черкнул эти строки
     Своим вольным пером;
     В самый день своей смерти
     Я увижу его.

     И птица взъерошила свои перья и замерла у него на плече.
     - Я рад, птица, что тебе удалось многое повидать, - сказал Сэм, - и что
в  рамках   вымысла  своей   метафоры  удалось   тебе   достичь   некоторого
удовлетворения. К сожалению,  поэтические  истины разительно  отличаются  от
истин повседневных.
     - Привет тебе, Князь Света! - провозгласил ворон и поднялся в воздух.
     И тут же его насквозь пронзила  стрела, выпущенная из близлежащего окна
одним ворононенавистником.
     Сэм поспешил прочь.
     Говорят, что  настигшая его - а  позже и Хельбу - призрачная кошка была
на самом деле богом или богиней; ну что ж, это вполне вероятно.
     А еще говорят,  что кошка  эта  была не первой и не второй из  тех, кто
выследил  искомую  жертву.  Много  тигров  погибло  под  Пресветлым  Копьем,
которое, проткнув их насквозь, само собой выдергивалось  из тела,  очищалось
вибрацией от  крови  и возвращалось  затем  в руку, его метнувшую. Но  и сам
Пресветлый Копейщик  Так пал,  сраженный запущенным ему в голову стулом; это
Ганеша  бесшумно  вошел у него  за  спиной в комнату.  Кое-кто говорит,  что
Пресветлое  Копье уничтожил  потом Великий Агни, другие же  утверждают,  что
сбросила его с Миросхода Леди Майя.
     Не  по душе было все это Вишну-Хранителю, и часто повторялись  потом на
разные  лады  его слова, что нельзя было  осквернять Град кровью и  что если
однажды получил  туда доступ  хаос, то непременно  найдет он  себе  дорогу и
вновь. Но младшие  боги  подняли его на смех,  ведь он считался  последним в
Тримурти, а идеи его,  как все доподлинно знали, весьма устарели,  поскольку
был он  одним из Первых.  По  причине этой  отрекся он от  всякого участия в
происходящем и удалился на время в свою башню. И Владыка Варуна Справедливый
отвернул лицо свое от  небесных дел и посетил Павильон Молчания у Миросхода,
где просидел некоторое время в комнате, называемой Страх.
     Удачным  оказалось  представление  Театра  Масок,  текст  для  которого
написал   велеречивый   поэт,   прославившийся   элегантностью    стиля    и
принадлежностью к антиморгановской  школе.  Сопровождалось  представление  и
убедительными иллюзиями,  навеянными по этому случаю Сновидцем. Говорят, что
и Сэм  провел  тот  самый  день  погруженным в  иллюзии; что легло  на  него
заклятие  и  бродил он по  Граду во тьме,  среди жутких запахов, встречаемый
стенаниями и  воплями; что  предстали перед  ним  заново все ужасы,  которые
познал он  в своей  жизни, - сверкающие и  темные, безмолвные  и  ревущие, -
извлечены они были из его памяти и пропитаны сопровождавшими их в свое время
эмоциями. А потом все это оборвалось.
     Останки его были  доставлены процессией к  Миросходу, водружены  поверх
погребального  костра  и сожжены  под песнопения.  Владыка Агни  поднял свои
темные  очки, уставился  на несколько секунд  в  костер, и  охватили поленья
языки пламени. Владыка Вайю поднял руку, и взъярились ветры, раздувая огонь.
Когда костер  догорел, Великий Шива взмахом своего трезубца исторг  пепел за
пределы этого мира.
     По  большому  счету,  основательными  и  впечатляющими  получились  эти
похороны.
     Давно невиданное на Небесах бракосочетание прошло в полном соответствии
с  традицией. Шпиль Высотою В Милю  ослепительно  сверкал, словно гигантский
ледяной сталагмит. Снято было заклятие, и бродили призрачные кошки по улицам
Града, опять  ослепнув к его красотам,  и словно  бы  поглаживал  их  шерсть
ветерок; поднимались они  по ступеням широких  лестниц  - нет, взбирались по
каменистому склону; дома были для них отвесными скалами, статуи - деревьями.
Кружащие бе