Роджер Желязны. Мастер снов Первое издание 1966 г. Его первые рассказы появились в 1962 году, а на следующий год его рассказ "Роза для Экклезиаста" завоевал шумный успех и премию Хьюго. Несколько его рассказов удостоились антологии, а в 1966 г. при представлении премий американским писателям научной фантастики он получил две из пяти представленных Небьюла - одну из них за сокращенный вариант романа "Мастер снов". Сокращенный журнальный вариант романа печатался сериями в "Амейзинг Сториз" в 1964 г. под названием "Тот, кто творит". 1 Как ни приятно это было с кровью и всем прочим, Рендер сознавал, что дело идет к концу. Значит, каждая микросекунда должна быть исправлена на минуту, - решил он - и, может быть, следовало бы повысить температуру... Где-то на периферии всего, тьма остановила свое наступление. Нечто вроде крещендо подсознательного грома остановилось на яростной ноте. Эта нота была квинтэссенцией стыда и боли. Рендер отвернулся от окна и подошел к громадному яйцу, гладкому и сверкающему, лежавшему возле его стола. Оно бросило отражение, которое смазало горбинку с носа Рендера, сделало его глаза серыми блюдцами, трансформировало волосы в прочерченный молнией горизонт; красноватый галстук стал широким языком вампира. Рендер улыбнулся, потянулся через стол и нажал вторую красную кнопку. Яйцо со вздохом утратило свою непрозрачность. В середине его появилась горизонтальная трещина. Через просвечивающую теперь скорлупу Рендер увидел, как Эриксон гримасничает и плотнее сжимает веки, борясь с возвращением сознания и всем тем, что оно содержит. Верхняя половина яйца поднялась вертикально к основанию, показав узловатого, розового Эриксона в нижней раковине. Когда глаза Эриксона открылись, он не смотрел на Рендера. Он встал на ноги и принялся одеваться. Рендер воспользовался этим временем, чтобы проверить колыбель. Он снова наклонился над столом и стал нажимать кнопки: температурный контроль, полный ряд - ПРОВЕРЕНО; экзотические звуки - он поднял наушники - ПРОВЕРЕНО на колокольчики, жужжание, на ноты скрипки и свист, на крики и стоны, на шум дорожного движения и звук прибоя; цепь обратной связи, содержащую собственный голос пациента, который был уловлен ранее в анализе - ПРОВЕРЕНО; общий звук, брызги влаги, запах - ПРОВЕРЕНО; цветные молнии, стимулянты вкуса... Рендер закрыл яйцо и выключил его. Втолкнул агрегат в стенной шкаф, ладонью захлопнул дверцу. Лента зарегистрировала нужную последовательность. - Садитесь, - сказал он Эриксону. Тот сел, суетливо дергая шеей. - У вас полный отзыв, - сказал Рендер, - так что мне не требуется суммировать происшедшее. От меня ничто не скрылось. Я был там. Эриксон кивнул. - Смысл эпизода должен быть вам ясен. Эриксон снова кивнул и, наконец, обрел голос. - Но это действительно было? - спросил он. - Я имею в виду, что вы конструировали сон и все время контролировали его. Я ведь не просто видел это во сне - ну, как если бы нормально спал. Вы сумели сгрудить на столе все происшедшее для чего-то, на что вы хотели указать - верно это? Рендер медленно покачал головой, стряхнул пепел в южное полушарие своей шарообразной пепельницы и встретился взглядом с Эриксоном. - Это правда, что я изменил Формат и модифицировал формы. Но вы наполнили их эмоциональным содержанием, продвинули их к статусу символов, соответствующих вашей проблеме. Если бы сон не был действительной аналогией, он не вызвал бы такой реакции. Он был бы лишен тревожного рисунка, который зарегистрировала лента. - Вы анализировались уже много месяцев, - продолжал Рендер, - и все, что я узнал, не могло убедить меня, что ваша боязнь быть убитым не имеет никаких фактических оснований. Эриксон уставился на него. - Тогда какого же дьявола эта боязнь у меня есть? - Потому что, - ответил Рендер, - вам очень хотелось бы стать объектом убийства. Эриксон улыбнулся. К нему начало возвращаться хладнокровие. - Уверяю вас, доктор, я никогда не помышлял о самоубийстве и не имею никакого желания перестать жить. - Он закурил. Руки его дрожали. - Когда вы пришли ко мне тем летом, вы уверяли, что боитесь покушения на свою жизнь. Но вы затруднялись сказать, почему кто-то хотел бы убить вас... - Мое положение! Нельзя быть членом палаты представителей и не иметь врагов! - Однако, - возразил Рендер, - вы, похоже, ухитрились не иметь их. Когда вы позволили мне поговорить с вашими детективами, я узнал, что они не откопали никакого указания, что ваши опасения имеют хоть какое-то реальное основание. Никакого. - Они смотрели слишком близко - или не там, где надо. Видимо, они что-то пропустили. - Боюсь, что нет. - Почему? - Повторяю: потому что ваши ощущения не имеют никакого реального базиса. Будьте честны со мной: имели ли вы информацию откуда бы то ни было, что кто-то так ненавидит вас, что хочет убить? - Я получаю множество угрожающих писем... - Как все члены палаты представителей... и все письма, направленные вам в течение прошлого года, расследовались, и было установлено, что это работа чокнутых. Можете вы предложить мне хоть ОДНО доказательство, подтверждающее ваши заявления? Эриксон рассматривал кончик своей сигары. - Я пришел к вам по совету одного коллеги. Пришел к вам, чтобы вы порылись в моем мозгу и нашли что-то в этом роде, чтобы моим детективам было с чем работать. Может, я кого-то сильно оскорбил, или неудачно применил закон, имея дело с... - ...и я ничего не нашел, - сказал Рендер, - ничего, кроме причины вашего недовольства. Сейчас, конечно, вы боитесь услышать ее и пытаетесь отвести меня от объяснения моего диагноза... - Нет! - Тогда слушайте. Потом можете комментировать, если хотите, но вы любопытствовали и тратили здесь время, не желая принять то, что я предлагал вам в десятке разных форм. Теперь я хочу сказать вам прямо, в чем дело, и делайте с этим, что хотите. - Прекрасно... - Во-первых, вы очень хотели бы иметь множество врагов обоего пола... - Это смешно! - ...потому что это единственная альтернатива возможности иметь друзей... - У меня куча друзей! - ...потому что никто не хочет быть полностью игнорируемым, быть тем, к кому никто не имеет по-настоящему сильных чувств. Любовь и ненависть - высшие формы человеческих отношений. Не имея одной и не в силах добиться ее, вы желаете другой формы. Вы так сильно желали ее, что убедили себя в ее существовании. Но на эти вещи есть психический ценник. Подлинная эмоциональная нужда, отвечая телу суррогатом желания, не приносит реального удовлетворения, а дает тревогу и дискомфорт, потому что в этих делах психика должна быть открытой системой. Вы не ищете человеческих отношений вне себя самого. Вы закрыты. То, в чем вы нуждаетесь, вы творите из материала собственного "я". Вы человек, очень сильно нуждающийся в крепких связях с другими людьми. - Дерьмо! - Примите это или откажитесь, - сказал Рендер. - Я советую вам принять. - Я платил вам полгода, чтобы вы обнаружили, кто хочет убить меня. А вы теперь говорите, что я все выдумал, чтобы удовлетворить желание иметь кого-то, ненавидящего меня. - Ненавидящего или любящего. Правильно. - Это абсурд! Я встречаю так много людей, что ношу в кармане записывающий аппарат и камеру на лацкане, чтобы я мог запомнить их всех... - Я говорю не о том, чтобы встречаться со множеством людей. Скажите, этот последовательный сон много значил для вас? Эриксон молчал в течение нескольких тиканий больших настенных часов. - Да, - наконец сознался он. - Много. Но все равно, ваша интерпретация этого дела - абсурд. Но допустим, просто ради спора, что ваши слова справедливы; что я должен делать, чтобы избавиться от этих снов? Рендер откинулся в кресле. - Пустите энергию, которая произвела это, по новому пути. Встречайтесь с некоторыми людьми не как член палаты, а просто как Джо Эриксон. Делайте с другими то, что можете - что-нибудь не относящееся к политике, скажем, в чем-то соревнуйтесь - и вы создадите несколько настоящих друзей или врагов, желательно друзей. Я все время советовал вам делать это. - Тогда скажите мне еще кое-что. - Охотно. - Допустим, вы правы; так почему я никогда не любил и не ненавидел никого, и меня никто? Я занимаю ответственный пост в правительстве; я все время встречаюсь с людьми; почему же я такой... нейтральный? Хорошо знакомый теперь с карьерой Эриксона, Рендер отогнал свои истинные мысли на этот счет, потому что они не имели оперативной ценности. Он хотел бы процитировать Эриксону замечание Данте насчет тех душ, которые, не имея добродетелей, отрицают небо, а по недостатку существенных пороков отрицают также и ад; они поднимают паруса и идут, куда несет их ветер времени, без направления, без реального представления, к какому порту они прибьются. Такова была долгая и бесцветная карьера Эриксона, карьера мигрирующей преданности, политических перемен. Но вместо этого Рендер сказал: - В наше время все больше и больше людей оказывается в таких обстоятельствах. Это происходит из-за растущей сложности общества и обезличивания индивидуума в социометрической единице. В результате даже влечение к другим особам становится более вынужденным. Сейчас таких много. Эриксон кивнул, и Рендер внутренне улыбнулся. - Иногда нужна грубая линия, а затем нотация, - подумал он. - У меня впечатление, что вы, может, и правы, - сказал Эриксон. - Иногда я и в самом деле чувствую то, что вы только что описали - единица, нечто безличное... Рендер глянул на часы. - То, что вы будете делать, выйдя отсюда - конечно, решать вам. Я думаю, что вы еще потратите время и остановитесь на анализе подольше. Теперь мы оба знаем причину ваших жалоб. Я не могу водить вас за ручку и подсказывать, как вам вести жизнь. Я могу указать, могу посочувствовать, но без глубокого зондирования. Договоритесь о встрече, когда почувствуете необходимость поговорить о вашей деятельности и соотнести ее с моим диагнозом. - Я приду, - кивнул Эриксон. - Черт побери этот сон! Он захватил меня. Вы делаете их такими же живыми, как сама жизнь... даже еще более живыми... Наверное, я не скоро забуду его. - Надеюсь на это. - О'кей, доктор. - Эриксон встал и протянул руку. - Я, вероятно, вернусь через пару недель. Я сделаю честную попытку к общению. - Он ухмыльнулся при этих словах, от которых обычно хмурился. - В сущности, начну немедленно. Могу я угостить вас выпивкой внизу, за углом? Рендер пожал влажную руку, утомленную действием, как у ведущего актера после очень удачной игры, и почти с сожалением сказал: - Спасибо, но у меня назначена встреча. Он помог Эриксону надеть пальто, подал ему шляпу и проводил до двери. - Ну, спокойной ночи. - Спокойной ночи. Когда дверь бесшумно закрылась, Рендер снова прошел к своей крепости красного дерева и бросил сигарету в южное полушарие. Он откинулся в кресле, заложил руки за голову и закрыл глаза. - Конечно, он более реален, чем жизнь, - сказал он в пространство. - Я создал его. Улыбаясь, он снова просмотрел шаг за шагом последовательный сон, желая, чтобы кто-нибудь из его учителей мог быть свидетелем. Сон был хорошо сконструирован, мощно выполнен и точно соответствовал данному случаю. Но ведь он Рендер, Творец, один из двухсот особых аналитиков, чья психика позволяла входить в невротические системы и выносить оттуда только эстетическое удовлетворение имитацией отклонения - Здравомыслящий Мастер. Рендер расшевелил свои воспоминания. Его самого тоже анализировали и, как гранитно-волевого, ультрапрочного аутсайдера, заставляли переносить ядовитый газ фиксации, и он проходил невредимым через химеры искажений, заставляя темную Мать Медузу закрывать глаза перед кадуцеем его искусства. Его собственный анализ не был таким трудным. Девять лет назад (как давно это было!) он добровольно подвергся инъекции новина в самую болезненную область своей души. Это было после автокатастрофы, когда погибли Рут и их дочь Миранда, и он хотел отстранения. Возможно, он не хотел вновь обрести переживания; возможно, его собственный мир теперь базировался на определенной жесткости чувств. Если так, то он достаточно разбирался в путях мозга, чтобы понять это, и, видимо, решил, что такой мир имеет свои преимущества. Его сыну Питеру было теперь десять лет. Он учился в хорошей школе и писал отцу каждую неделю. Письма постепенно становились грамотными, показывали признаки раннего развития, которое Рендер мог только одобрить. Он должен взять мальчика на лето с собой в Европу. Что касается Джил - Джил Де Вилл (какая же вычурная, смешная фамилия - он и любил ее за эту фамилию), то она все больше и больше интересовала его. Он иногда задумывался, не признак ли это преждевременной старости. Его привлекал ее немузыкальный голос, ее внезапный интерес к архитектуре, ее беспокойство по поводу неизлечимой родинки на правой стороне ее во всех других отношениях красивого носа. По-настоящему, следовало бы немедленно позвонить ей и отправиться на поиски нового ресторана, но почему-то не хотелось. Он уже несколько недель не был в своем клубе "Куропатка и Скальпель" и сейчас чувствовал желание поесть за дубовым столиком одному, в построенной на разных уровнях столовой с тремя каминами, под искусственными факелами и кабаньими головами, напоминающими рекламу джина. Итак, он сунул свою перфорированную членскую карточку в прорезь телефона на столе, и позади голосового экрана дважды прожужжало. - Алло, "Куропатка и Скальпель", - сказал голос, - чем могу служить? - Говорит Чарльз Рендер, - сказал он. - Я хотел бы столик примерно через полчаса. - На сколько человек? - На меня одного. - Очень хорошо, сэр. Значит, через полчаса. Рендер? Р-е-н-д-е-р? - Правильно. - Спасибо. Он выключил связь и встал. Снаружи день уже исчез. Монолиты и башни теперь бросали вдаль собственный свет. Мягкий снег, похожий на сахар, падал вниз и превращался в капли на оконных стеклах. Рендер влез в пальто, выключил свет, закрыл внутреннюю дверь. На книге записей миссис Хиджс лежала записка. "Звонила мисс Де Вилл", прочел он. Он скомкал записку и бросил в мусоропровод. Придется позвонить ей завтра и сказать, что работал допоздна над лекцией. Он выключил последний свет, надел шляпу, вышел и запер за собой наружную дверь. Лифт спустил его в подземный гараж, где была припаркована его машина. Там было холодно, и его шаги громко звучали по цементу. Под ярким светом его Спиннер С-7 казался гладким серым коконом, из которого вот-вот появятся буйные крылья. Два ряда антенн, веером склоняющихся вперед над капотом, усиливали это впечатление. Рендер прижал большой палец к дверце. Усевшись, он коснулся зажигания, и раздалось жужжанье одинокой пчелы, проснувшейся в большом улье. Дверца бесшумно закрылась, когда он поднял рулевое колесо и закрепил его на месте. Покрутившись по спиральному скату, он подъехал к двери перед выходом наружу. Когда дверь с грохотом поднялась, он включил экран назначения и повернул ручку, которая меняла передачу карты. Слева направо, сверху вниз он сменил секцию за секцией, пока не нашел часть Карнеги-авеню, которую желал. Он пробил эти координаты и опустил руль. Кар включил монитор и выехал на окраинное шоссе. Рендер закурил. Оттолкнув свое сиденье обратно в центр, он оставил все стекла прозрачными. Приятно было откинуться и смотреть на машины, пролетающие мимо как рой светлячков. Он сдвинул шляпу на затылок и посмотрел вверх. Было время, когда он любил снег, когда снег напоминал ему романы Томаса Манна и музыку скандинавских композиторов. Но теперь в его мозгу был другой элемент, от которого он никак не мог полностью отделаться. Он так отчетливо видел облачка молочно-белого холода, кружившиеся вокруг его старой машины с рулевым управлением, текущие в ее оплавленное огнем нутро, чтобы почернеть там; видел так ясно, как будто он идет по известковому дну озера к машине - затонувшему обломку - и он, водитель, не может раскрыть рта и заговорить - боится утонуть; и он знает, что когда бы ни увидел падающий снег - это где-то белеют черепа. Но девять лет вымыли большую часть боли, поэтому он также сознавал, что ночь приятна. Он быстро ехал по широким дорогам, проносился по широким мостам, чья гладкая поверхность, сверкающая под фарами, была соткана из листьев дикого клевера, нырял в туннель, где тускло светящиеся стены расплывались как мираж. В конце концов он затемнил окна и закрыл глаза. Он не мог вспомнить, дремал он или нет, и это означало, что скорей всего дремал. Он почувствовал, что кар замедляет ход, и подвинул сиденье вперед. Почти тотчас же раздалось жужжание отключения. Он поднял руль, въехал в паркинг-купол, остановился у ската и оставил кар в секции, получив талон от обслуживающего бокс робота, который торжественно мстил человеческому роду, прокалывая картонный язык всем, кого обслуживал. Как всегда, шум был приглушен, как и освещение. Помещение, казалось, поглощало звук и превращало его в тепло, успокаивало нос и язык вкусными запахами, гипнотизировало ухо живым потрескиванием в трех каминах. Рендер был рад, что ему оставили его любимый столик в углу, справа от меньшего камина. Меню он знал наизусть, но рьяно изучал его, потягивая манхеттен и делая заказ соответственно аппетиту. Занятия по формированию всегда возбуждали в нем волчий голод. - Д-р Рендер... - Да? - он поднял глаза. - Д-р Шалотт желает поговорить с вами, - сказал официант. - Не знаю никакого Шалотта, - сказал Рендер. - Может, нужен Вендер? Это хирург из Метро, он иногда обедает здесь... Официант покачал головой. - Нет, сэр, Рендер. Вот взгляните - он протянул карточку 3х5 дюймов, на которой было отпечатано заглавными буквами полное имя Рендера. - Д-р Шалотт обедает здесь почти каждый вечер за последние две недели и всегда спрашивает, не пришли ли вы. - Хм... - задумался Рендер. - Странно. Почему он не позвонил мне в офис? Официант сделал неопределенный жест. - Ну, ладно, скажите, пусть подойдет, - сказал Рендер, допивая манхеттен - и принесите мне еще стаканчик. - К несчастью, д-р Шалотт не видит, - объяснил официант. - Может быть, вам легче... - Да, конечно. - Рендер встал, оставляя любимый столик с сильным предчувствием, что сегодня к нему не вернется. - Проводите. Они прошли между обедающими и поднялись на следующий уровень. Знакомое лицо сказало "Привет!" от столика у стены, и Рендер ответил приветливым кивком ведущему семинар для учеников, которого звали не то Юргенс, не то Джеркинс, или еще как-то в этом роде. Он вошел в меньшую по размерам столовую, где были заняты только два столика. Нет, три. Один стоял в углу у дальнего конца затемненного бара, частично скрытый древним рыцарским костюмом. Официант вел Рендера туда. Они остановились перед столиком, и Рендер уставился на темные очки, которые тут же откинулись вверх. Д-р Шалотт оказалась женщиной чуть старше тридцати. Низкая бронзовая челка не вполне скрывала серебряное пятно на лбу, похожее на кастовую метку. Рендер затянулся дымом, и голова женщины слегка дернулась, когда вспыхнул кончик его сигареты. Она, казалось, смотрела прямо в его глаза. Он почувствовал себя неловко, хотя знал, что она могла увидеть лишь то, что ее крошечный фотоэлектрический элемент передал в соответствующий участок коры мозга по имплантированной тонкой как волос проволочке, направленной к этому излучателю-конвертеру: горящую сигарету. - Д-р Шалотт, это д-р Рендер, - сказал официант. - Добрый вечер, - сказал Рендер. - Добрый вечер, - ответила она. - Меня зовут Эйлин, и я страшно хотела встретиться с вами. Вы не пообедаете со мной? Ему показалось, что голос ее слегка дрогнул. - С удовольствием, - сказал он, и официант выдвинул ему стул. Рендер сел и заметил, что женщина уже пьет. Он напомнил официанту о своем втором манхеттене. - Вы уже получили заказ? - спросил он у официанта. - Нет. - Дайте два меню... - начал он, но прикусил язык. - Только одно, - улыбнулась женщина. - Не надо, - поправился он и процитировал меню. Они сделали заказ. Она спросила: - Вы всегда так? - То есть? - Держите все меню в голове? - Только некоторые, - сказал он, - для тяжелых случаев. Так о чем вы хотели поговорить со мной? - Вы врач нейросоучастник, - сказала она. - Творец. - А вы? - Я резидент психиатрии, Стейт Псик. Мне остался год. - Значит, вы знали Сэма Рискомба. - Да, он помог мне получить назначение. Он был моим советником. - А мне - близким другом. Мы вместе учились у Меннинджера. Она кивнула. - Я часто слышала от него о вас - это одна из причин, почему я хотела встретиться с вами. Он подбодрял меня идти дальше в моих планах, несмотря на мой гандикап. Рендер внимательно оглядывал ее. она была в темно-зеленом вельветовом платье. На корсаже с левой стороны была приколота брошь, вероятно, золотая, с красным камнем - возможно, рубином, контур оправы которого был помят. А может быть, это были два профиля, смотрящие друг на друга через камень? В этом было что-то смутно знакомое, но не мог сейчас вспомнить. Камень ярко блестел в слабом освещении. Рендер взял у официанта свою выпивку. - Я хочу стать врачом-нейросоучастником, - сказала она. Если бы она обладала зрением, Рендер подумал бы, что она в упор смотрит на него в надежде получить ответ по выражению его лица. Он не сразу понял, что она хочет ему сказать. - Приветствую ваш выбор и уважаю ваши стремления, - сказал он, пытаясь выразить в голосе улыбку. - Дело это нелегкое, и не все желающие становятся учеными. - Я знаю. Я слепа от рождения и мне нелегко было идти так далеко. - С рождения? - повторил он. - Я думал, что вы недавно потеряли зрение. Значит, вы на последнем курсе и прошли медицинскую школу без глаз... Просто поразительно. - Спасибо, но это не совсем так. Я слышала о первых нейросоучастниках - Бартельметце и других - когда была еще ребенком, и тогда же решила, что хочу стать им. И с тех пор моя жизнь управлялась этим желанием. - Как же вы работали в лабораториях? - допытывался он. - Не видя образец, не глядя в микроскоп... А читать все это? - Я нанимала людей читать мне мои записи. Я все записывала на ленту. Все понимали, что я хочу идти в психиатрию, и специально договаривались в лабораториях. Лабораторные ассистенты вскрывали трупы и все мне описывали. Я все знаю на ощупь... И память у меня вроде как у вас на меню. - Она улыбнулась. - Качество феномена психосоучастия может определить только сам врач в тот момент вне времени и пространства, когда он стоит среди мира, созданного из ткани снов другого человека, узнает неевклидову архитектуру заблуждения, а затем берет пациента за руку и свертывает ландшафт... Если он может отвести пациента обратно в обычный мир - значит, его суждения здравы, его действия имеют ценность. Из "Почему нет психометриста в этой службе"... "Чарльз Рендер, Д.М.", - отметил Рендер. - Наш обед на подходе, - сказал он, поднимая свой стакан, в то время как перед ним ставили быстро зажаренное мясо. - Это одна из причин, по которой Я хотела встретиться с вами, - продолжала она, тоже подняв стакан, когда к ней подвинули блюдо. - Я хочу, чтобы вы помогли мне стать Творцом. - Ее туманные глаза, пустые, как у статуи, вновь обратились к нему. - У вас совершенно уникальное положение, - начал он. - Еще никогда не бывало нейросоучастника, слепого от рождения - по очевидным причинам. Мне надо бы рассмотреть все аспекты ситуации, прежде чем советовать вам что-либо. Но давайте сначала поедим. Я проголодался. - Ладно. Но моя слепота не означает, что я ничего не увижу. Он не спросил ее, что она имеет в виду, потому что перед ним стояла первоклассная грудинка, а рядом бутылка шамбертена. Когда она подняла из-под стола левую руку, он заметил, что она не носит колец. - Интересно, идет ли еще снег, - начал он, когда они пили кофе. - Он шел чертовски сильно, когда я въезжал в купол. - Надеюсь, что идет, - сказала она, - хотя он рассеивает свет и я совершенно ничего не вижу. Но мне приятно чувствовать, как он падает вокруг и бьет в лицо. - Как же вы ходите? - Моя собака Зигмунд - сегодня я дала ей выходной - она улыбнулась - может вести меня куда угодно. Это мутированная овчарка. - Ого! - Рендер заинтересовался. - Он говорит? Она кивнула. - Эта операция прошла у него не так успешно, как у других. В его словаре приблизительно 400 слов, но, мне кажется, ему больно говорить. Он вполне разумен. Вы как-нибудь с ним встретитесь. Рендер немедленно начал размышлять. Он разговаривал с такими животными на недавней медицинской конференции и был поражен комбинацией их способности рассуждать с преданностью хозяевам. Перемешанные как попало хромосомы с последующей тонкой эмбриохирургией давали собаке мозг со способностями, большими, чем у мозга шимпанзе. Затем потребовалось еще несколько операций для производства вокальных способностей. Большая часть таких экспериментов кончалась неудачей, а примерно дюжина годовалых щенков, у которых все прошло успешно, были оценены в сто тысяч долларов каждый. Тут он сообразил, что камень в броши мисс Шалотт - подлинный рубин. И он начал подозревать, что ее вступление в медицинскую школу базировалось не только на ее академических знаниях, но и на солидном доходе выбранного ею колледжа. Но может, это и не так, упрекнул он себя. - Да, - сказал он, - вы могли бы сделать диссертацию на собачьих неврозах. Этот сын овчарки-самки когда-нибудь упоминал о своем отце? - Он никогда не видел своего отца, - ответила она спокойно. - Он вырос вдали от других собак. Его поведение вряд ли можно назвать типичным. Не думаю, что вы когда-нибудь изучали функциональную психологию собаки-мутанта. - Вы правы, - согласился он. - Еще кофе? - Нет, спасибо. Решив, что пора продолжить беседу, он сказал: - Итак, вы хотите стать Творцом... - Да. - Терпеть не могу разрушать чьи-то высокие стремления. Ненавижу. Если же они вовсе не имеют реальной основы, тогда я безжалостен. Таким образом - честно, откровенно и со всей искренностью - я не вижу, как это можно устроить. Может быть, вы и хороший психиатр, но, по моему мнению, для вас физически и умственно невозможно стать нейросоучастником. По моим понятиям... - Подождите, - сказала она, - давайте не здесь. Я устала от этого душного помещения. Увезите меня куда-нибудь, где можно поговорить. Я думаю, что смогла бы убедить вас. - Почему бы и не поехать? У меня уйма времени. Но, конечно, выбираете вы. Куда? - Слепой виток? Он подавил смешок при этом выражении, она засмеялась открыто. - Прекрасно, - сказал он, - но мне хочется пить. Тут же выросла бутылка шампанского в пестрой корзинке с надписью "Пейте, пока едите в машине". Он подписал счет, несмотря на протесты мисс Шалотт, и они встали. Она была высокой, но он выше. Слепой виток. Одно название для множества мест, вокруг которых идет машина с автоуправлением. Пронестись по стране в надежных руках невидимого шофера, с затемненными окнами, в темной ночи, под высоким небом, атакуя дорогу под похожими на четырех призраков жужжащими пилами, начать со стартовой черты, закончить в том же месте, так и не узнав, куда вы едете и где были - это, вероятно, возбуждает чувство индивидуальности в самом холодном черепе, дает познание себя через добродетель отстранения от всего, кроме чувства движения, потому что движение сквозь тьму есть высшая абстракция самой жизни - по крайней мере, так сказал один из главных комедиантов, и все смеялись. И в самом деле, феномен под названием "слепой виток" первым стал превалирующим (как можно было предполагать) среди некоторых молодых членов общества, когда управляемые дороги лишили их возможности пользоваться своими автомобилями какими-нибудь более индивидуалистическими способами, которые заставляли хмуриться начальство контроля национального движения. Надо было что-то делать. И сделали. Сначала гибельная реакция вызвала инженерный подвиг отключения радиоконтроля машины после того, как она вышла на управляемое шоссе. Это кончилось тем, что кар исчезал из поля зрения монитора и переходил обратно под управление пассажиров кара. Монитор, ревнивый, как бог, не мог терпеть отрицания его запрограммированного всеведения и метал громы и молнии на контрольную станцию, ближайшую к точке последнего контакта, чтобы выслали крылатых серафимов на поиски ускользнувшей машины. Но часто серафимы прибывали слишком поздно, потому что дороги имели хорошее покрытие и удрать от преследования было сравнительно просто. Зато другие машины вынужденно вели себя так, словно бунтарей вообще не существовало. Запертый на медленно идущей секции шоссе, нарушитель подвергался немедленной аннигиляции в случае превышения скорости или сдвига с правильной схемы движения, даже при теоретически свободном положении, потому что в ранние дни мониторного контроля это вызывало частые аварии. Позднее мониторные приборы стали более искушенными и механизировали обгон, уменьшив аварийные инциденты, следующие за таким действием. Но вмятины и ушибы оставались. Следующая реакция была основана на очевидности. Мониторы пропускали людей туда, куда те желали, только потому, что люди говорили, куда они хотят ехать. Человек, наугад нажимающий кнопки координат, не сообразуясь с картой, либо оставался на стоянке, где вспыхивало табло: ПРОВЕРЬТЕ ВАШИ КООРДИНАТЫ, либо оказывался внезапно отогнанным в любом направлении. Позднее люди нашли некое романтическое очарование в том, что предлагало скорость, неожиданные зрелища и свободные руки. Таким образом, все узаконилось. Стало возможным проехать так по двум континентам, если достаточно денег и избыток выносливости. Как и всегда в таких делах, практика распространялась вверх по возрастным группам. Школьные учителя, ездившие только по воскресеньям, пользовались дурной репутацией как отстаивающие преимущества подержанных машин. Таков путь к концу мира, говорил комик. Конец это или нет, но кар, предназначенный для движения по управляемым дорогам, был эффективной единицей движения, укомплектованной туалетом, шкафом, холодильным отделением и откидным столиком. В нем также можно было спать - двоим свободно, четверым в некоторой тесноте. Случалось, впрочем, что и троим было тесно. Рендер вывел машину из купола в крайнее крыло и остановился. - Хотите натыкать какие-нибудь координаты? - спросил он. - Вы уж сами. Мои пальцы знают слишком много. Рендер нажал кнопки наобум. Спиннер двинулся на скоростную дорогу. Рендер потребовал увеличить скорость, и машина пошла на линию высокого ускорения. Фары спиннера прожигали дыры в темноте. Город быстро уходил назад; по обеим сторонам дороги горели дымные костры, раздуваемые случайными порывами ветра, прячущиеся в белых клубах, затемняемые ровным падением серого пепла. Рендер знал, что его скорость составляет лишь 60 процентов той, какая могла быть в ясную, сухую ночь. Он не стал затемнять окна, а откинулся назад и смотрел в них. Эйлин "смотрела" перед собой. Минут десять-пятнадцать они ехали молча. Город съеживался до квартала, когда они мчались по нему. Через некоторое время стали появляться короткие секции открытой дороги. - Что вы видите снаружи? - спросила Эйлин. - Почему вы не просили меня описать ваш обед или рыцарские доспехи возле вашего столика? - Потому что первый я ела, а вторые ощупала. А тут совсем другое дело. - Снаружи все еще идет снег. Уберите его - и слева от вас чернота. - А еще что? - Слякоть на дороге. Когда она начнет замерзать, скорость упадет до черепашьей, пока мы не минуем полосу снегопада. Слякоть похожа на старый черный сироп, начавший засахариваться. - Больше ничего? - Нет, леди. - Снегопад сильнее, чем был, когда мы вышли из клуба? - Сильнее, по-моему. - У вас есть что-нибудь выпить? - Конечно. Они повернули сиденья внутрь кара. Рендер поднял столик, достал из шкафчика два стакана и налил. - Ваше здоровье. - Оно зависит от вас. Рендер опустил свой стакан и ждал следующего ее замечания. Он знал, что двое не могут играть в Сократа, и рассчитывал, что будут еще вопросы, прежде чем она скажет то, что хотела сказать. - Что самое прекрасное из того, что вы видели? - спросила она. Да, - подумал он, - я правильно угадал. И вслух сказал: - Погружение Атлантиды. - Я серьезно. - И я тоже. - Вы стараетесь усложнять? - Я лично утопил Атлантиду. Это было года три назад. О, боже, как она была красива! Башни из слоновой кости, золотые минареты, серебряные балконы, опаловые мосты, малиновые знамена, молочно-белая река между лимонно-желтыми берегами. Там были янтарные шпили, старые как мир деревья, задевающие брюхо облаков, корабли в громадной гавани Ксанду, сконструированные так изящно, как музыкальные инструменты. Двенадцать принцев королевства собрались в двенадцатиколонном Колизее Зодиака, чтобы слушать играющего на закате грека тенор-саксофониста. Грек, конечно, был моим пациентом-параноиком. Этиология дела довольно сложная, но именно это я ввел в его мозг. Я дал ему на некоторое время свободное правление, а затем расщепил Атлантиду пополам и всю погрузил на пять фатомов. Он снова заиграл, и вы, без сомнения, слушали бы его, если вообще любите такие звуки. Он здоров. Я периодически вижу его, но он уже больше не последний потомок величайшего менестреля Атлантиды. Он просто хороший саксофонист конца ХХ-го столетия. Но иногда, оглядываясь назад, на тот апокалипсис, который я сработал в его видении величия, я испытываю чувство потери красоты - потому что на один момент его ненормальная интенсивность чувств была моей, а он чувствовал, что его сон был самой прекрасной вещью в мире. Он снова наполнил стаканы. - Это не совсем то, что имела в виду, - сказала она. - Я знаю. - Я имела в виду нечто реальное. - Это было более реально, чем сама реальность, уверяю вас. - Я не сомневаюсь, но... - Но я разрушил основание, которое вы положили для вашего аргумента. О'кей, я прошу прощенья. Беру свои слова назад. Есть кое-что, что могло бы стать реальным. Мы идем по краю большой чаши из песка. В нее нападал снег. Весной он растает, вода впитается в землю или испарится от солнечного жара. И останется только песок. В песке ничего не вырастет, разве что случайный кактус. В песке никто не живет, кроме змей, немногих птиц, насекомых и пары бродячих койотов. В послеполуденные часы все эти существа будут искать тени. В любом месте, где есть старая изгородь, камень, череп или кактус, могущие укрыть от солнца, вы увидите жизнь, съежившуюся от страха перед стихиями. Но цвета невероятны, и стихии более красивы, чем существа, которые они уничтожают. - Поблизости такого места нет, - сказала она. - Если я говорю, значит есть. Я видел его. - Да... вы правы. - И не имеет значения, лежит ли это прямо за нашим окном или нарисовано женщиной по имени О'Киф, если я это видел? - Подтверждаю истинность диагноза, - сказала Эйлин. - Вы хотите говорить со мной о нем? - Нет, пойдем дальше. - Он снова наполнил стаканчики. - У меня ущербны глаза, но не мозг, - сказала она. Он зажег ей сигарету и закурил сам. - Я увижу чужими глазами, если войду в чужой мозг? - Нейросоучастие основано на факте, что две нервные системы могут разделить тот же импульс, те же фантазии... контролируемые фантазии. - Я могла бы производить терапию и в то же время испытывать подлинные визуальные впечатления. - Нет, - сказал Рендер. - вы не знаете, что значит быть отрезанной от всей области раздражителя! Знать, что монголоидный идиот может испытывать нечто такое, чего вы никогда не узнаете, и что он не может оценить это, поскольку он, как и вы, еще до рождения осужден судом биологической случайности - это не правосудие, а чистый случай. Вселенная не изобретает справедливость. Человек - да. Но, к несчастью, человек должен жить во вселенной. - Я не прошу вселенную помочь мне; я прошу ВАС. - Мне очень жаль. - Почему вы не хотите помочь мне? - Сейчас вы демонстрируете мою главную причину. - А именно? - Эмоции. Это дело очень много значит для вас. Когда врач в фазе с пациентом, он нарко-электрически отгоняет большую часть собственных телесных ощущений. Это необходимо, потому что его мозг должен полностью погрузиться в данную задачу. Необходимо также, чтобы его эмоции подверглись такой же временной отставке. Полностью убрать их, конечно, невозможно. Но эмоции врача возгоняются в общее ощущение хорошего настроения, или, как у меня, в артистическую мечтательность. А у вас будет слишком много "видения". И вы будете в постоянной опасности утратить контроль над сном. - Не согласна с вами. - Ясное дело, не согласны. Но факт, что вы постоянно будете иметь дело с ненормальностью. О силе невроза не имеет понятия девяносто девять, запятая и так далее процентов населения, потому что мы не можем адекватно судить об интенсивности собственного невроза - мы отличаем один от другого только когда смотрим со стороны. Вот почему не-нейросоучастник никогда не возьмется лечить полного психа. Немногие пионеры в этой области сегодня сами все на излечении. Это вроде втягивания в водоворот. Если врач теряет высший контроль в интенсивной работе, он становится творимым, а не творящим. Синапсы действуют вроде атомной реакции, когда нервные импульсы искусственно увеличены. Эффект передачи почти мгновенен. Пять лет назад у меня была клаустрофобия; потребовалось шесть месяцев, чтобы победить эту штуку - и все из-за крошечной ошибки, случившейся за неизмеримую долю секунды. Я передал пациента другому врачу. И это только минимальное последствие. Если вы сглупите в сценарии, девочка, вы на всю жизнь попадете в лечебницу. Наступала ночь. Город остался далеко позади, дорога была открытая, чистая. Между падающими хлопьями все больше сгущалась тьма. Спиннер набирал скорость. - Ладно, - согласилась она, - может вы и правы. Но я все-таки думаю, что вы можете мне помочь. - Как? - Приучить меня видеть, тогда образы потеряют свою новизну, эмоции спадут. Возьмите меня в пациенты и избавьте меня от страстного желания видеть. Тогда то, о чем вы говорили, не приложится. Тогда я смогу заняться тренировкой и все внимание отдам терапии. Я смогу возместить зрительное удовольствие чем-то другим. Рендер задумался. Наверное, можно. Но трудно. И это могло войти в историю терапии. Никто не был настолько квалифицирован, чтобы взяться за такое дело, потому что никто никогда и не пытался. Но Эйлин Шалотт тоже была редкостью - нет уникумом, поскольку она, вероятно, была единственной в мире, соединившей необходимую техническую подготовку с уникальной проблемой. Он допил свой стакан и снова налил себе и ей. Он все еще обдумывал эту проблему, когда вспыхнули буквы: ПЕРЕКООРДИНИРОВАТЬ. Кар вышел на обходную дорогу и остановился. Рендер выключил зуммер и надолго задумался. Мало кто слышал, чтобы он хвастался своим уменьем. Коллеги считали его скромным, хотя бесцеремонно отмечали, что в тот день, когда лучший нейросоучастник начал практиковать, стал днем, когда больного гомо сапиенса стал лечить некто неизмеримо меньший, чем ангел. Оба стакана остались нетронутыми. Рендер швырнул пустую бутылку в задний бункер. - Вы знаете? - сказал он наконец. - Что? - Пожалуй, стоит попробовать. Он наклонился, чтобы дать новые координаты, но она уже сделала это. Когда он нажал кнопки и машина повернулась, Эйлин поцеловала Рендера. Ниже очков щеки ее были влажными. 2 Самоубийство расстроило его больше, чем следовало бы, и миссис Ламберт позвонила накануне и отменила встречу, так что Рендер решил потратить утро на размышления. Он вошел в офис хмурый, жуя сигару. - Вы видели?.. - спросила миссис Хиджс. - Да. - Он бросил пальто на стол в дальнем углу комнаты, подошел к окну и уставился в него. - Да, - повторил он. - Я ехал мимо с прозрачными стеклами. - Вы его знали? - Я даже не знаю его имени. Откуда мне знать? - Мне только что звонила Прайс Толли, секретарша в инженерной компании на 86-м. Она сказала, что это был Джеймс Иризари, дизайнер, офис которого дальше по коридору. Далеко падать! Он, наверное, был уже без сознания, когда ударился? Его отнесло от здания. Если вы откроете окно и выглянете, то увидите - слева... - Неважно, Бинни. Ваша приятельница имеет какое-нибудь представление, почему он это сделал? - Нет, вообще-то. Его секретарша выскочила в коридор с воплем. Похоже, она вошла в его кабинет насчет какого-то чертежа как раз когда он перемахнул через подоконник. На столе лежала записка: "У меня было все, чего я хотел. Чего ждать?" Занятно, а? Я не хочу сказать - смешно... - Угу. Что-нибудь известно о его личных делах? - Женат. Пара детишек. Хорошая профессиональная репутация. Куча работы. Разумный, как всякий другой. Он мог позволить себе иметь офис в этом здании. - О, господи! И вы узнали все это здесь, или в другом месте? - Видите ли, - она пожала пухлыми плечами - у меня в этом улье повсюду друзья. Мы всегда болтаем, когда нечего делать. А Прайс к тому же моя золовка... - Вы хотите сказать, что если я нырну в это окно, то моя биография через пять минут пойдет по кругу? - Вероятно. - Она скривила в улыбке яркие губы. - Отдаешь и получаешь взаимно. Но ведь вы сегодня этого не сделаете, а? Знаете, это будет повторение, произойдет нечто вроде спада, и это не получит такой огласки, как в единичном случае. - Вы забываете о статистике, - заметил Рендер. - В медицинской профессии, как и в юридической, такое случается примерно втрое чаще, чем в других областях работы. - Ну да! - она, похоже, расстроилась. - Уходите от моего окна! Иначе я перейду работать к д-ру Хансену. Он растяпа. Рендер подошел к ее столу. - Я никогда не знаю, когда вас принимать всерьез, - сказала она. - Я ценю ваши заботы. В самом деле ценю. Дело в том, что я никогда не был склонен к статистике - наверное, за четыре года нервная игра должна была сказаться. - Хотя нет, о вас писали бы все газеты - задумалась она. - Все репортеры спрашивали бы меня о вас... Слушайте, зачем это делают? - Кто? - Кто угодно. - Откуда я знаю, Бинни? Я всего лишь скромный возбудитель души. Если бы я мог точно указать общую подспудную причину и вычислить способ предупреждения таких вещей - это было бы куда лучше моих бросков к новым границам. Но я не могу этого сделать по одной простой причине: не могу придумать. - Ох! - Примерно тридцать пять лет назад самоубийство считалось в США девятой причиной смерти. Теперь она шестая для Северной и Южной Америки. В Европе, я думаю, седьмая. - И никто так и не узнает, почему Иризари выбросился? Рендер отставил стул, сел стряхнул пепел в ее маленький сверкающий подносик. Она тут же опорожнила его в корзинку для бумаг и многозначительно кашлянула. - О, всегда можно поразмыслить, - сказал он, - и человек моей профессии подумает. Во-первых, посмотрит, не было ли личных черт, предрасполагающих к периодам депрессии. Люди, держащие свои эмоции под жестким контролем, люди, добросовестно и, может быть, с некоторым принуждением занимающиеся мелкими делами... - он снова скинул пепел в ее подносик и следил, как она потянулась было вытряхнуть пепел, но быстро отдернула руку. Он оскалился в злой усмешке. - Короче говоря, нечто типичное для людей тех профессий, которые требуют скорее индивидуального, чем группового действия - медицина, закон, искусство. Она задумчиво смотрела на него. - Не беспокойтесь, - хохотнул он, - я чертовски радуюсь жизни. - Но сегодня вы несколько унылы. - Пит звонил. Он сломал лодыжку на уроке гимнастики. Они должны были внимательнее смотреть за такими вещами. Я думаю перевести его в другую школу. - Опять? - Может быть. Посмотрим. Директор хотел позвонить мне вечером. Мне вовсе не нравится перемещать мальчика, но я хочу, чтобы он кончил школу в целом виде. - Мальчики не вырастают без одного-двух несчастных случаев. Такова статистика. - Статистика не судьба, Бинни. Каждый делает свою. - Статистику или судьбу? - То и другое, я думаю. - Я думаю, если что-то должно случиться, то оно и случится. - А я нет. Я думаю, что человеческая воля при поддержке здравого смысла в какой-то мере управляет событиями. Если бы я так не думал, я не занимался бы этим своим рэкетом. - В машинном мире вы знаете причину и эффект. Статистика - это проверка. - Человеческий мозг не машина, и я не знаю причины и эффекта. И никто не знает. - У вас звание химика. Вы ученый, док. - Так что я троцкистский уклонист, - улыбнулся он, - а вы когда-то были преподавательницей балета. - Он встал и взял свое пальто. - Кстати, мисс Де Вилл звонила, просила передать: "Как насчет Сент-Морица?" - Слишком ритуально, - сказал он. - Лучше Давос. Самоубийство расстроило Рендера больше, чем следовало бы, поэтому он закрыл дверь своего кабинета, закрыл окна, включил фонограф и только одну настольную лампу. "Как изменилось качество человеческой жизни - записал он - после промышленной революции?" Он перечитал фразу. С этой темой его просили выступить в субботу. Как обычно в таких случаях, он не знал, что говорить, потому что сказать он мог многое, а ему давался только час. Он встал и начал ходить по кабинету, наполненному теперь звуками Восьмой симфонии Бетховена. - Сила вреда, - сказал он, щелкнув по микрофону и включив записывающий аппарат - развивалась в прямой связи с технологическим продвижением. - Его воображаемая аудитория притихла. Он улыбнулся. - Человеческий потенциал для разработки простого вреда умножился масс-продукцией; его способность вредить психике через личные контакты распространилась в точной пропорции с усилением легкости общения. Но все это - предметы общего знания, а не то, что я хочу рассмотреть сегодня. Я хотел бы поговорить о том, что я называю аутопсихомимикрией - самогенерирующиеся комплексы тревоги, которые на первый взгляд кажутся подобными классическим образцам, но в действительности представляют радикальный расход психической энергии... - он сделал паузу, чтобы положить сигару и сформулировать следующую фразу. - Аутопсихомимикрия - самопродолжающийся комплекс имитации - почти всегда дело, привлекающее внимание. Например, джазист полжизни действовал в возбуждении, хотя никогда не пользовался сильными наркотиками и с трудом вспоминает тех, кто пользовался - потому что сегодня все стимуляторы и транквилизаторы очень слабые. Как Дон Кихот, он шел за легендой, и одной его музыки было бы достаточно, чтобы снять его напряжение. Или мой корейский военный сирота, который жив и сейчас благодаря Красному Кресту, ЮНИСЕФ и приемным родителям, которых никогда не было. Он так отчаянно хотел иметь семью, что выдумал ее. И что дальше? Он ненавидел воображаемого отца и нежно любил воображаемую мать, потому что он был высокоинтеллигентным парнем и слишком сильно стремился к полуистинным традиционным комплексам. Почему? Сегодня каждый достаточно искушен, чтобы понимать освященные веками образцы психического расстройства. Сегодня многие причины для этих расстройств устранены - не радикально, как у моего теперь взрослого сироты, но с заметным эффектом. Мы живем в невротическом прошлом. Почему? Потому что наше настоящее направлено на физическое здоровье, безопасность и благополучие. Мы уничтожили голод, хотя сирота в глуши охотнее примет пачку пищевых концентратов от людей, которые о нем заботятся, чем горячую еду из автоматического устройства. Физическое благополучие теперь является правом каждого человека. Реакция на это встречается в области ментального здоровья. Благодаря технологии причины многих прежних социальных проблем исчезли, и с ними ушли многие причины психических бедствий. Но между черным вчера и светлым завтра огромное серое сегодня, полное ностальгии и страха перед будущим, что не выражается в чисто материальном плане, а представлено упрямыми поисками исторических моделей тревоги. Коротко прожужжал телефон. Рендер не услышал его за Восьмой. - Мы боимся того, чего не знаем, - продолжал он, - а завтрашний день полностью неизвестен. Область моей специализации в психиатрии тридцать лет назад еще не существовала. Наука способна так быстро развиваться, что становится подлинным неудобством - я бы даже сказал - бедствием для общества, и логическое следствие - полная механизация всего в мире... Он проходил мимо стола, когда телефон снова зажужжал. Рендер выключил микрофон и приглушил Восьмую. - Алло! - Сент-Мориц. - Давос. - Чарли, ты страшно упрям! - Как и ты, дорогая Джил. - Мы так и будем спорить об этом? - Не о чем спорить. - Так заедешь за мной в пять? Он поколебался. - Ладно, в пять. - Я сделала прическу. Хочу снова удивить тебя. Подавив смешок, он сказал: - Надеюсь, приятно удивить? О'кей, до встречи. - Он подождал ее "до свидания" и выключил связь. Он сделал окна прозрачными, выключил свет на столе и посмотрел на улицу. Небо серое, медленно падают хлопья снега, спускаются вниз и теряются в беспорядке... Открыв окно и высунувшись, он увидел место, где Иризари оставил не земле свою последнюю отметку. Он закрыл окно и дослушал симфонию. Прошла неделя с тех пор, как он сделал слепой виток с Эйлин. Встреча назначена через час. Он вспомнил как ее пальцы прошлись по его лицу, легко, как листья или тельца насекомых, изучая его внешность по древнему методу слепых. Воспоминание было не очень приятным - непонятно почему. Далеко внизу пятно вымытой мостовой было пусто; под тонким налетом белизны оно было скользким, как стекло. Сторож при здании поспешно вышел и набросал на пятно соли, чтобы кто-нибудь не поскользнулся и не покалечился. Зигмунд был ожившим мифом Фенриса. После того как Рендер велел миссис Хиджс впустить их, дверь стала открываться, потом вдруг распахнулась, и пара дымчато-желтых глаз уставилась на Рендера. Глаза сидели в странно уродливой собачьей голове. У Зигмунда не было низкого собачьего лба, идущего слегка покато от морды; у него был высокий грубый череп, отчего глаза казались посаженными даже глубже, чем сидели на самом деле. Рендер слегка вздрогнул от вида и размера этой головы. Все мутанты, которых он видел, были щенятами, а Зигмунд был вполне взрослым, и его серо-черная шерсть имела тенденцию вставать дыбом, и из-за этого он казался больше, чем нормальный образец породы. Он посмотрел на Рендера совсем не по-собачьи и проворчал нечто очень похожее на "Привет, доктор". Рендер кивнул и встал. - Привет, Зигмунд. Входи. Собака повернула голову, понюхала воздух в комнате, как бы решая, вверить или нет опекаемую этому пространству. Затем он утвердительно наклонил голову и прошел в открытую дверь. Весь его расчет длился не более секунды. Следом за ним вошла Эйлин, легко держа двойной поводок. Собака бесшумно шла по толстому ковру, опустив голову, словно подкрадывалась к чему-то. Глаза ее не покидали Рендера. - Значит, это и есть Зигмунд? Ну, как вы, Эйлин? - Прекрасно... Да, я страшно хотела прийти и встретиться с вами. Рендер подвел ее к креслу и усадил. Она отстегнула двойной карабин от собачьего ошейника и положила поводок на пол. Зигмунд сел рядом, продолжая внимательно смотреть на Рендера. - Как дела в Стейт Псик? - Как всегда. Могу я попросить сигарету, доктор? Я забыла свои. Он вложил ей сигарету в пальцы, поднес огонь. На Эйлин был темно-синий костюм, стекла очков тоже отливали синим. Серебряное пятно на лбу отражало свет лампы. Она продолжала смотреть в одну точку, когда он убрал руку. Ее волосы длиною до плеч казались немного светлее, чем в тот вечер; сегодня они были похожи на новенькую медную монету. Рендер сел на угол стола. - Вы говорили мне, что быть слепой не значит ничего не видеть. Тогда я не просил вас объяснить это. Но сейчас хотел бы попросить. - У меня был сеанс нейросоучастия с д-ром Рискомбом до того, как с ним произошел несчастный случай. Он хотел приспособить мой мозг к зрительным впечатлениям. К несчастью, второго сеанса не было. - Понятно. Что вы делали в тот сеанс? Она скрестила ноги, и Рендер заметил, что они красивой формы. - Главным образом, цвета. Опыт был совершенно потрясающий. - Хорошо ли вы их помните? Когда это было? - Около шести месяцев назад... и я никогда не забуду их. С тех пор я даже думаю цветными узорами. - Часто? - Несколько раз в неделю. - Какого рода ассоциации их приносят? - Никакие специально. Просто они входят в мой мозг вместе с другими стимуляторами - в случайном порядке. - Например? - Ну, вот сейчас, когда вы задали мне вопрос, я увидела его желтовато-оранжевым. Ваше приветствие было серебряным. А сейчас, когда вы просто сидите и слушаете меня и ничего не говорите, я ассоциирую вас с глубоким синим, почти фиолетовым. Зигмунд перевел взгляд на стол и уставился на боковую панель. Слышит ли он, как крутится кассета магнитофона? - думал Рендер. - А если слышит, то знает ли, что это такое и для чего служит? Если так, собака, без сомнения, скажет Эйлин; Хотя та и сама знает об этой общепринятой практике, но ей может не понравиться, что Рендер рассматривает ее случай как лечение, а не как механический адаптационный процесс. Он поговорил бы с собакой частным образом насчет этого, если бы думал, что это что-то даст. Он внутренне улыбнулся и пожал плечами. - Тогда я сконструирую элементарный фантастический мир, - сказал он наконец, - и введу вам сегодня кое-какие базисные формы. Она улыбнулась. Рендер посмотрел вниз, на миф, скорчившийся рядом с ней и вывесивший язык через частокол зубов. Он тоже улыбается? - подумал Рендер. - Спасибо, - сказала она. Зигмунд поколотил хвостом. - Вот и хорошо. - Рендер положил сигарету. - Сейчас я достану "яйцо" и проверю его. А в это время - он нажал незаметную кнопку - немного музыки может подействовать расслабляюще. Она хотела ответить, но увертюра Вагнера смахнула слова. Рендер снова прижал кнопку. Настала тишина, и он сказал: - Ох-ох. Думал, следующий Распай. - И он коснулся кнопки еще дважды. - Вы могли бы оставить Вагнера, - заметила она. - Я люблю его. - Не стоит, - сказал он, открывая шкаф - я бы воздержался от этой кучи лейтмотивов. В кабинет вкатилось громадное яйцо, вкатилось бесшумно, как облако. Когда Рендер подтянул его к столу, он услышал тихое ворчанье и быстро обернулся. Зигмунд как тень уже метнулся к его ногам и уже кружил вокруг машины и обнюхивал ее, напружинив хвост и оскалив зубы. - Полегче, Зиг, - сказал Рендер. - Эта машина не кусается и ничего плохого не делает. Это просто машина, как, скажем, кар, телевизор или посудомойка. Мы ей воспользуемся сегодня, чтобы показать Эйлин, как выглядят некоторые вещи. - Не нравится, - громко сказала собака. - Почему? Зигмунд не ответил, вернулся к Эйлин и положил голову на ее колени. - Не нравится, - повторил он, глядя на нее. - Почему? - Нет слов. Пойдем домой? - Нет, - ответила она. - Ты свернешься в углу и вздремнешь, а я свернусь в машине и тоже вздремну... или вроде этого. - Нехорошо, - сказала собака, опуская хвост. - Иди, - она погладила собаку, - ляг и веди себя как следует. Зигмунд пошел, но заскулил, когда Рендер затемнил окна и коснулся кнопки, трансформирующей его стол в сиденье оператора. Он заскулил еще раз, когда яйцо, включенное теперь в розетку, раскололось в середине и верх отошел, показывая внутренность яйца. Рендер сел. Его сиденье начало принимать контуры ложа и наполовину вдвинулось под консоль. Рендер сел прямо - ложе двинулось обратно и снова стало креслом. Он коснулся стола, и половина потолка отошла, изменила форму и повисла в виде громадного колокола. Рендер встал и обошел яйцо. Распай говорил о соснах и тому подобном, а Рендер достал из-под яйца наушники. Закрыв одно ухо и прижав микрофон к другому, он свободной рукой играл кнопками. Лиги прибоя утопили поэму; мили дорожного движения перекрыли ее; обратная связь сказала: "...сейчас, когда вы просто сидите и слушаете меня и ничего не говорите, я ассоциирую вас с глубоким синим, почти фиолетовым". Он включил маску и проверил: р_а_з_ - корица, д_в_а_ - сгнивший лист, т_р_и_ - сильный мускусный запах змей... и вниз через третий, и вкус меда, уксуса, соли, и вверх через лилии и мокрый бетон, и предгрозовой запах озона, и все основные обонятельные и вкусовые сигналы для утра, дня и вечера. Ложе, как полагалось, плавало в ртутном бассейне, стабилизированное магнитами стенок яйца. Рендер поставил ленты. Все было в отличном состоянии. - О'кей, - сказал Рендер, поворачиваясь, - все проверено. Эйлин как раз клала очки поверх своей сложенной одежды. Она разделась, пока Рендер проверял машину. Его взволновала ее тонкая талия, большие груди с темными сосками, длинные бедра. Она отлично сложена для женщины ее роста - подумал он. Но, глядя на нее, он понимал, что главное препятствие, конечно в том, что она его пациентка. - Готова, - сказала она. Он подвел ее к машине. Ее пальцы ощупали внутренность яйца. Когда он помогал ей войти в аппарат, он увидел, что ее глаза яркого цвета морской волны. И этого он тоже не одобрил. - Удобно? - Да. - О'кей, устраивайтесь. Сейчас я закрою. Приятного сна. Верхняя часть яйца медленно опустилась. Яйцо стало непрозрачным, затем ослепительно блестящим. Рендер был смущен своими испорченными рефлексами. Он двинулся обратно к столу. Зигмунд стоял, прижавшись к стене. Рендер потянулся погладить его, но пес отдернул голову. - Возьми меня с собой, - проворчал он. - Боюсь, что этого сделать нельзя, дружище, - сказал Рендер. - К тому же, мы в сущности никуда не уходим. Мы подремлем прямо здесь, в этой комнате. Собака похоже не успокоилась. - Зачем? Рендер вздохнул. Спор с собакой был, пожалуй, самой нелепой вещью, какую он мог себе представить в трезвом виде. - Зиг, - сказал он, - я пытаюсь помочь ей узнать, на что похожи разные вещи. Твоя работа, бесспорно, прекрасна - водить ее в этом мире, которого она не видит, но ей нужно знать, как он выглядит, и я собираюсь показать ей. - Тогда я не буду нужен ей. - Нужен. - Рендер чуть не засмеялся. Патетичность собаки была такой почти абсурдной, что Рендер не мог не помочь. - Я не могу исправить ее зрение, - объяснил он. - Я просто собираюсь передать ей некоторое абстрактное видение - ну, вроде даю ей ненадолго взаймы свои глаза. Усек? - Нет, - сказал пес. - Возьми мои. Рендер выключил музыку и показал на дальний угол. - Ляг там, как велела Эйлин. Это не очень долго, и когда все кончится, ты по-прежнему будешь водить ее. Идет? Зигмунд не ответил, повернулся и пошел в угол, опустив хвост. Рендер сел и опустил купол - операторский вариант яйца. Перед ним было девяносто белых кнопок и две красные. Мир кончался в темноте под консолью. Рендер ослабил узел галстука и расстегнул воротничок. Он достал шлем из гнезда и проверил его. Затем надел на нижнюю часть лица полумаску и опустил на нее забрало шлема. Правая рука его была на перевязи; постукивающим жестом он выключил сознание пациентки. Творец не нажимает сознательно белые кнопки. Он внушает условия. Тогда глубоко имплантированные мышечные рефлексы выполняют почти незаметное давление на чувствительную перевязь; та скользит в нужное положение и заставляет вытянутый палец двинуться вперед. Кнопка нажата. Перевязь движется обратно. Рендер чувствовал покалывание в основании черепа; пахло свежескошенной травой. Он вдруг поднялся в громадный серый проход между мирами... Через какое-то, показавшееся долгим, время Рендер почувствовал, что стоит на странной земле. Он ничего не видел, только ощущение присутствия информировало его о том, что он прибыл. Такого полного мрака он еще ни разу не видел. Он пожелал, чтобы мрак рассеялся. Ничего не произошло. Часть его мозга снова проснулась, а часть, которую он не реализовал, спала; он вспомнил, в чей мир он вошел. Он прислушался к Эйлин. Услышал страх и ожидание. Он пожелал цвет. Сначала красный. Он почувствовал соответствие. Значит, эхо было. Все стало красным; он находился в центре бесконечного рубина. Оранжевый, желтый... Он оказался в куске янтаря. Теперь зеленый, и он добавил к нему соленые испарения моря. Синий и вечерняя прохлада. Он напряг мозг и произвел все цвета сразу. Они закружились громадными перьями. Затем он разорвал их и заставил принять форму. Раскаленная радуга выгнулась через темное небо. Под собой он обнаружил коричневый и серый. Эти цвета появились полупрозрачными, мерцающими, исчезающими пятнами. Где-то ощущение страха, но не было и следа истерии, поэтому он продолжал творить. Он создал горизонт, и мрак утянулся за него. Небо чуть заголубело, и он пустил в него стадо темных облаков. Его усилия создать расстояние и глубину натолкнулись на сопротивление, поэтому он подкрепил картину очень слабым звуком прибоя. Когда он расшвырял облака, от аудитории медленно пришла концепция расстояния, и он быстро воздвиг высокий лес, чтобы подавить поднимающуюся волну акрофобии. Паника исчезла. Рендер сфокусировал свое внимание на высоких деревьях - дубах, соснах, секвойях. Он раскидал их вокруг как копья, в рваных зеленых, коричневых и желтых нарядах, раскатал толстый ковер влажной от утренней росы травы, разбросал с неравными интервалами серые булыжники и зеленоватые бревна, перепутал и сплел ветви над головой, Бросил однообразные тени через узкую долину. Эффект был потрясающий. Казалось, весь мир вздрогнул с рыданием, а затем стих. Сквозь тишину он чувствовал ее присутствие. Он решил, что лучше будет быстро закончить с фоном и создать осязаемые центры, подготовить поле действий. Позднее он может изменить, исправить или улучшить результаты травмы в последующих сеансах, но для начала многое было необходимым. С самого начала он понял, что тишина - это не отстраненность Эйлин: она приблизила себя к деревьям, траве, кустам и камням; олицетворила себя в их формах, связалась с их ощущениями, звуками, ароматами... Легким ветерком он пошевелил ветви деревьев. За пределами видимости создал плещущие звуки ручья. Пришло ощущение радости. Он разделял его. Она переносила все исключительно хорошо, и он решил расширить опыт. Он пустил свой мозг блуждать среди деревьев. И вот он рядом с ручьем и ищет Эйлин. Он плыл по воде. Он еще не обрел формы. Плеск превратился в журчание, когда он толкнул ручей на глубокое место над камнями. По его настоянию вода стала выговаривать слова. - Где вы? - спросил ручей. - З_д_е_с_ь! _З_д_е_с_ь! _З_д_е_с_ь! - И__ з_д_е_с_ь! - повторили деревья, кусты, камни, трава. - Выбирайте одно, - сказал ручей, расширился, обогнул скалу и стал спускаться по склону к голубому бассейну. - Н_е__ м_о_г_у, - ответил ветер. - Вы должны. - Ручей влился в бассейн, покружился на поверхности, затем успокоился и отразил ветви и темные облака. - Скорее! - П_р_е_к_р_а_с_н_о, - отозвалось дерево. - _М_и_н_у_т_к_у. Розовый туман поднялся над озером и потянулся к берегу. - Давайте, - зазвенел он. - С_ю_д_а... Она выбрала маленькую иву; она качалась на ветру и тянула ветки к воде. - Эйлин Шалотт, - сказал Рендер, - смотритесь в озеро. Ветер усилился, ива наклонилась. Рендеру нетрудно было вспомнить ее лицо, ее тело. Дерево крутилось, как будто не имело корней. Эйлин стояла в тумане взрыва листьев и со страхом смотрела в глубокое голубое зеркало мозга Рендера, в озеро. Она закрыла лицо руками, но все-таки смотрела. - Смотрите на себя, - сказал Рендер. Она опустила руки и посмотрела вниз, а затем стала медленно поворачиваться, изучая себя со всех сторон. - Я чувствую, что выгляжу вполне приятно, - сказала она наконец. - Я чувствую это, потому что вы так хотите, или это так и есть? - Она все время оглядывалась вокруг, ища Творца. - Это так и есть, - сказал Рендер отовсюду. - Спасибо. Взметнулся белый цвет, и Эйлин оказалась одетой в узорчатое шелковое платье. Далекий свет стал чуть ярче. Нижний слой облаков окрасился нежно-розовым. - Что там происходит? - спросила Эйлин, глядя туда. - Я хочу показать вам солнечный восход, - сказал Рендер, - но я, вероятно, чуточку испорчу его, потому что это мой первый профессиональный солнечный восход при таких обстоятельствах. - Где вы? - спросила она. - Всюду. - Пожалуйста, примите форму, чтобы я могла видеть вас. - Идет. - Вашу естественную форму. Он пожелал очутиться рядом с ней на берегу - и очутился. Испуганный лязгом металла, он оглядел себя. Мир исчез на миг, но тут же стабилизировался. Рендер засмеялся, но смех замер, когда он подумал кое о чем. На нем были доспехи, стоявшие рядом со столиком в "Куропатке и Скальпеле" в вечер его встречи с Эйлин. Она потянулась и потрогала костюм. - Броня возле нашего стола, - узнала она, пробежав пальцами по пластинам и застежкам. - Я ассоциировала его с вами в тот вечер. - ...и немедленно сунули меня в него, - комментировал Рендер. - Вы волевая женщина. Броня исчезла. Рендер был в своем серо-коричневом костюме, в свободно завязанном галстуке цвета свернувшейся крови и с профессиональным выражением лица. - Смотрите, каков я на самом деле, - он слегка улыбнулся. - Ну, вот и восход. Я хотел использовать все цвета. Следите. Они сели на зеленую парковую скамейку, появившуюся позади них, и Рендер указал направление. Солнце медленно проводило свои утренние процедуры. Впервые в этом частном мире оно выплыло снизу, как божество, отразилось в озере, разбило облака, и ландшафт задымился под туманом, поднимающимся от влажного леса. Пристально, напряженно вглядываясь прямо в восходящее светило, Эйлин долгое время сидела неподвижно и молча. Рендер чувствовал, что она очарована. Она смотрела на источник всего света; он отражался в сияющей монете на ее лбу, как капли крови. Рендер сказал: - Вот солнце, а вот облака - он хлопнул в ладоши, и облака закрыли солнце, и прокатился тихий рокот. - А это гром. - закончил он. Пошел дождь, разбивая озеро и щекоча их лица; он резко стучал по листьям и с мягким звуком капал с ветвей вниз; он мочил одежду и приглаживал волосы, стекал по шее, слепил глаза и превращал землю в грязь. Вспышка молнии покрыла небо и гром прогремел еще и еще. - А это летняя гроза, - говорил Рендер Вы видите, как дождь воздействует на растительность и на нас. - Слишком сильно, - сказала она. - Уберите его, пожалуйста. Дождь тут же прекратился, солнце пробило тучи. - Мне чертовски хочется закурить, - сказала Эйлин, - но я оставила сигареты в другом мире. В ее пальцах тут же появилась уже зажженная сигарета. - У нее, наверное, слабый вкус, - странным тоном сказал Рендер, внимательно посмотрел на Эйлин и добавил: - Я не давал вам эту сигарету; вы сами взяли ее из моего мозга. Дым спирально пошел вверх и исчез. - ...Это означает, что я сегодня второй раз недооценил притяжение этого вакуума в вашем мозгу - того места, где должно было быть зрение. Вы исключительно быстро ассимилировались с этими новыми впечатлениями. Вы даже собираетесь продлить ощупывание их. Будьте осторожны. Сдержите этот импульс. - Это как голод, - сказала она. - Наверное, нам лучше сейчас закончить сеанс. Одежда их высохла. Запели птицы. - Нет, подождите! Прошу вас! Я буду осторожна. Я хочу увидеть многое. - Будет следующий визит, - сказал Рендер, - но я полагаю, что кое-что можно устроить и сейчас. Есть что-нибудь, что вы особенно хотели бы увидеть? - Да. Зиму, снег. - О'кей. - Творец улыбнулся. - Тогда закутайтесь в этот мех... После ухода пациентки день прошел быстро. Рендер был в хорошем настроении. Он чувствовал себя опустошенным и снова наполненным. Он провел первое испытание без страданий от каких-либо последствий. Удовлетворение было сильнее страха. И он с удовольствием вернулся к работе над своей речью. - ...и что есть сила вреда? - вопросил он микрофон и сам же ответил: - Мы живем радостью и болью. Можем огорчаться, можем бодриться, но хотя радость и боль коренятся в биологии, они обуславливаются обществом. И они имеют цену. Огромные массы человечества, лихорадочно меняющие положение в пространстве через города планеты, приходят к необходимости существования ряда полностью нечеловеческого контроля над их передвижениями. Каждый день этот контроль проклевывает себе путь в новые области - водит наши кары, наши самолеты, интервьюирует нас, диагностирует наши болезни, и я не рискую морально осуждать это вторжение. Этот контроль становится необходимым. В конце концов он может оказаться целительным. Однако я хочу указать, что мы часто не знаем наших собственных ценностей. Мы не можем честно сказать, что означает для нас та или иная вещь, пока мы не удалим ее из наших жизненных условий. Если ценный предмет перестает существовать, психическая энергия, связанная с ним, высвобождается. Мы ищем новые ценности, в которые вкладываем эту энергию - сверхъестественные силы, если угодно, или либидо, если не угодно. И нет такой вещи, исчезнувшей три, четыре, пять десятилетий назад, которая много значила сама по себе; и нет новой вещи, появившейся за это же время, которая много вредила бы тем, кто заменил ею утраченное, или тем, кто в какой-то степени управляет ею. Общество, однако, придумывает много вещей, и когда вещи меняются слишком быстро, то результат непредсказуем. Интенсивное изучение душевных болезней часто вскрывает природу стрессов в обществе, где появились болезни. Если схемы тревоги падают на особые группы и классы, значит, по ним можно изучить какое-то недовольство общества. Карл Юнг указывал, что когда сознание неоднократно разочаровывается в поиске ценностей, оно начинает искать бессознательность; потерпев неудачу и в этом, оно пробивает себе путь в гипотетическую коллективную бессознательность. Юнг отметил в послевоенных анализах бывших нацистов, что чем больше они хотят восстановить что-то из руин своей жизни - если они пережили период классического инконоклазма и увидели, что их новые идеалы также опрокинуты - тем больше они ищут в прошлом и втягиваются в коллективную бессознательность своего народа. Даже сны их были на основе тевтонских мифов. Это, в менее драматическом смысле, происходит сегодня. Есть исторические периоды, когда групповая тенденция повернуть мозг внутрь себя, повернуть назад сильнее, чем в другие времена. Мы живем в период донкихотства в первоначальном значении этого слова. Это потому, что сила вреда в наше время - это возможность не знать, отгородиться, и это более не является исключительным свойством человеческих существ... Его прервало жужжание. Он выключил записывающий аппарат и коснулся фон-бокса. - Чарльз Рендер слушает. - Это Пол Гертер, - прошепелявил бокс. - Я директор Диллингской школы. - Да? Экран прояснился. Рендер увидел человека с высоким морщинистым лбом и близко посаженными глазами. - Видите ли, я хочу еще раз извиниться за случившееся. Виною была неисправная часть оборудования... - Разве вы не в состоянии приобрести приличное оборудование? Ваши гонорары достаточно высоки. - Оно было _н_о_в_о_е. Заводской брак.. - Разве никто не следил за классом? - Следил, но... - Почему же он не проверил оборудование? Почему не оказался рядом, чтобы предупредить падение? - Он был рядом, но не успел: все произошло слишком быстро. А проверять заводской брак не его дело. Я очень извиняюсь. Я люблю вашего мальчика. Могу заверить вас, что ничего подобного больше не случится. - В этом вы правы, но только потому, что завтра утром я возьму его и переведу в такую школу, где выполняются правила безопасности. - И легким движением пальца Рендер закончил разговор. Через несколько минут он встал и подошел к шкафу, частично замаскированному книжной полкой. Он открыл его, достал дорогую шкатулку, содержавшую дешевенькое ожерелье и фотографию в рамке; на ней были изображены мужчина, похожий на Рендера, только моложе, и женщина с высоко зачесанными волосами и маленьким подбородком; между ними стояла улыбающаяся девочка с младенцем на руках. Как всегда, Рендер несколько секунд нежно смотрел на ожерелье, затем закрыл шкатулку и убрал снова на многие месяцы. Б_у_м! _Б_у_м! - гремел турецкий барабан. Ч_и_к - ч_и_к - ч_и_г_а - ч_и_к_ - тыквы. Возникли цвета - красный, зеленый, синий и божественно-величественный желтый - вокруг удивительных металлических танцоров. - ЛЮДИ? - спросила крыша. - Роботы? - непосредственно снизу. - СМОТРИ САМ! - по полу, тихо... Рендер и Джил сидели за микроскопическим столиком, к счастью, поставленном у стены, под нарисованными углем карикатурами на неизвестных личностей. Среди субкультур четырнадцатимиллионного города было слишком много деятелей. Морща нос от удовольствия, Джил не сводила глаз с центральной точки этой особой субкультуры, время от времени поднимая плечи к ушам, чтобы подчеркнуть молчаливый смех или слабый протест, потому что исполнители были СЛИШКОМ людьми - черный робот провел пальцами по лбу серебряного робота, когда они расходились. Рендер делил свое внимание между Джил, танцорами и скверно выглядевшим пойлом, больше всего походившим на плохой коктейль с водорослями (по которым в любой момент мог подняться Кракен, чтобы утащить на дно какой-нибудь беспомощный корабль). - Чарли, я все-таки думаю, что это люди! Рендер выпутал свой взгляд из ее волос и прыгающих колец-сережек и осмотрел танцоров на площадке, которая была ниже места, где стоял столик. Без этих металлических корпусов это могли быть люди. Если так, их танец был исключительно ловким. Хотя производство легких сплавов не было проблемой, все равно нужен был какой-то трюк, чтобы танцор, закованный с головы до ног в броню, мог прыгать так свободно и как бы без усилий, и продолжительное время, да еще без раздражающего звяканья и лязга. Беззвучно... Они скользили, как две чайки: одна покрупнее, цвета полированного антрацита, а вторая как лунный свет, падающий через окно на закутанный в шелк манекен. Даже когда они соприкасались, звука не было... А может, и был, но заглушался ритмами джаза. Б_у_м - б_у_м! _Ч_и_г_а - ч_и_к! Танец медленно перешел в танец апачей. Рендер взглянул на часы. Слишком долго для нормальных артистов - решил он. Видимо, это роботы. когда он снова взглянул на них, черный робот оттолкнул от себя серебряного футов на десять и повернулся к нему спиной. Звука столкновений металла не было. Интересно, сколько стоит такая система? - подумал Рендер. - Чарли, не было никакого звука! Как они это делают? Свет снова стал желтым, потом красным, синим, зеленым. Белый робот отполз назад, а черный крутил шарнир своего запястья кругом и кругом, держа в пальцах зажженную сигарету. Раздался хохот, когда он машинально прижал ее к своему гладкому безротому лицу. Серебряный робот атаковал черного. Черный бросил сигарету и снова повернулся к партнеру. Неужели он снова оттолкнет серебряного? Нет... Медленно, как длинноногие восточные птицы, они снова начали свой танец со множеством поворотов. Что-то в глубине Рендера забавлялось, но он сам не мог понять, что тут забавного. Поэтому он стал смотреть на Кракена на дне стакана. Джил вцепилась в его бицепс, привлекая его внимание к площадке. Пока световое пятно терзало спектр, черный робот поднял серебряного высоко над головой и закружился с ним, выгнув спину и сложив ноги ножницами - сначала медленно, а потом быстрее и быстрее. Затем он завертелся с невероятной скоростью, и полосы спектра вращались все быстрее. Рендер потряс головой, чтобы прояснить ее. Они двигались так быстро, что просто ДОЛЖНЫ были упасть - люди они или роботы. Но они не упали. Они слились в одну серую фигуру. Затем стали замедлять вращение. Все медленнее, медленнее... Остановились. Музыка смолкла. Затем темнота, наполненная аплодисментами. Когда свет загорелся снова, оба робота стояли как статуи, лицом к публике. Затем медленно, очень медленно поклонились. Аплодисменты усилились. Роботы повернулись и ушли. Снова зазвучала музыка, свет стал ярким. Поднялся шум голосов. Рендер убил Кракена. - Что ты об этом думаешь? - спросила Джил. Рендер сделал серьезное лицо и сказал: - Кто я - человек, воображающий себя роботом, или робот, воображающий себя человеком? - Он ухмыльнулся и добавил: - Не знаю. Она шутя стукнула его за это по плечу, и он заметил ей, что она пьяна. - Нет, - протестовала она. - Разве чуточку. Не так, как ты. - Все же, я думаю, тебе нужно показаться врачу. Например, мне. Лучше сейчас. Давай уедем отсюда. - Не сейчас, Чарли. Мне хочется посмотреть на них еще раз. Ну, пожалуйста. - Если я еще выпью, я не буду способен видеть их. - Тогда закажи чашку кофе. - Фу! - Ну, пива. - Я и без этого буду страдать. На площадке народ начал танцевать, но ноги Рендера как свинцом налились. Он закурил. - Итак, ты сегодня разговаривал с собакой? - Да. Это как-то смущает... - Она хорошенькая? - Это кобель. И безобразный. - Дурачок, я имею в виду хозяйку. - Ты знаешь, что я никогда не говорю о делах, Джил. - Но ты же сам сказал мне насчет ее слепоты и насчет собаки. Я только хочу знать, хорошенькая она или нет. - Ну... и да и нет. - Он сделал неопределенный жест. - Знаешь... - Повторить то же самое, - сказала она официанту, внезапно возникшему из смежного озера тьмы; он поклонился и столь же быстро исчез. Пропадают мои добрые намерения, - вздохнул Рендер. - Посмотрим, как тебя будет обследовать пьяный дурак - вот и все, что я могу сказать. - Ты быстро протрезвеешь. Ты всегда так. Гиппократ и все такое. Он фыркнул и посмотрел на часы. - Завтра я должен быть в Коннектикуте. Взять Пита из этой проклятой школы. Джил вздохнула. Она уже устала от этой темы. - Мне кажется, ты слишком уж нянчишься с ним. Любой парнишка может сломать ногу. Это часть роста. Мне было семь лет, когда я сломала запястье. Несчастный случай. И школа не виновата, что такие вещи случаются. - К дьяволу, - сказал Рендер, беря свою темную выпивку с темного подноса, принесенного темным человеком. - Если они не могут хорошо работать, я найду тех, кто может. Она пожала плечами. - Ты босс. А я знаю только то, о чем читаю в газетах. И ты все-таки сидишь в Давосе, хотя знаешь, что в Сент-Морисе встретил бы лучшее общество? - Мы же собирались прокатиться, верно? Я предпочел прокатиться в Давос. - Значит, я не каждый вечер выигрываю? Он погладил ее по руке. - Со мной ты всегда в выигрыше, милочка. Они выпили, закурили и держались за руки, пока люди расходились с танцевальной площадки и снова тянулись к своим крохотным столикам, а цвета закружились, окрашивая облака дыма от цвета ада до солнечного восхода и обратно, и барабан ухнул: БОМ! Ч_и_г_а - ч_и_г_а! - О, Чарли, они опять идут сюда! Небо было чистое, как кристалл. Дороги чистые. Снегопад прекратился. Джил сонно дышала. С-7 выбирался через городские мосты. Если бы Рендер сидел спокойно, он убедил бы себя, что пьяно только его тело, но как только он поворачивал голову, мир вокруг начинал танцевать. И тогда он воображал себя спящим и Творцом всего этого. В какой-то миг это было правдой. Он улыбнулся, задремывая. Но в следующий миг он проснулся и уже не улыбался. Вселенная взяла реванш над его самонадеянностью. За один миг триумфа над беспомощностью, которой он хотел помочь, он снова должен был заплатить видением дна озера; и когда он опять двинулся к гибели на дне мира - как пловец, как неспособный говорить, он слышал откуда-то с высоты над Землей вой Фенриса Волка, готовящегося пожрать луну; и услышав, он понял, что вой этот так же похож на трубный глас правосудия, как дама рядом похожа на луну. В каждой малости. Во всех отношениях. И его охватил страх. 3 Он был собакой. Но не обычной собакой. Он выехал за город сам по себе. По виду крупная немецкая овчарка, если не считать головы - он сидел на переднем сиденье, смотрел в окно на другие кары и на все, что видел вокруг. Он обгонял другие кары, потому что ехал по высокоскоростной полосе. День был холодный, на полях лежал снег; деревья были в ледяных куртках, и все птицы в небе и на земле казались удивительно черными. Его голова была больше, чем у любой другой собаки, исключая, может быть, ирландского волкодава. Глаза темные, глубоко сидящие, а рот был открыт, потому что пес смеялся. Он ехал дальше. Наконец кар перешел на другую полосу, замедлил ход, перешел на крайнюю правую и через некоторое время свернул и проехал несколько миль по сельской дороге, а затем свернул на тропинку и припарковался за деревом. Машина остановилась и дверца открылась. Собака вышла и закрыла дверцу плечом. Увидя, что свет погас, пес повернулся и пошел через поле к лесу. Он осторожно поднимал лапы. Он осматривал свои следы. Войдя в лес, он несколько раз глубоко вздохнул, встряхнулся, залаял странным, несобачьим лаем и пустился бегом. Он бежал меж деревьев и скал, перепрыгивал через замерзшие лужи, узкие овражки, взбегал на холмы и сбегал по склону, проносился мимо застывших кустов в радужных пятнах, вдоль ледяного ложа ручья. Он остановился, отдышался и понюхал воздух. Он открыл пасть и засмеялся - он научился этому от людей. Затем он глубоко вздохнул, закинул голову и завыл - этому он от людей не учился. Он даже не знал точно, где он научился этому. Его вой прокатился по холмам, и эхо было подобно громкой ноте горна. Его уши встали торчком, пока он прислушивался к этому звуку. Затем он услышал ответный вой, похожий и не похожий на его вой. Совсем похожего не могло быть, потому что его голос не был вполне собачьим. Он прислушался, принюхался и снова завыл. И снова пришел ответ, теперь уже ближе... Он ждал, нюхая воздух, который нес сообщение. К нему на холм поднималась собака, сначала быстро, потом перешла на шаг и, наконец, остановилась в сорока футах от него. Вислоухая крупная дворняжка... Он снова принюхался и тихо заворчал. Дворняга оскалила зубы. Он двинулся к ней. Когда он был примерно в десяти футах, она залаяла. Он остановился. Собака стала осторожно обходить его кругом, нюхая ветер. Наконец, он издал звук, удивительно похожий на "хелло". Дворняжка заворчала. Он шагнул к ней. - Хорошая собака, - сказал он. Собака склонила голову набок. - Хорошая собака, - повторил он, сделал еще шаг к ней, еще один и сел. - Оч-чень хорошая собака. Собака слегка вильнула хвостом. Он встал и подошел к ней. Она обнюхала его. Он ответил тем же. Она замахала хвостом, обежала его дважды, откинула голову и лайнула. Потом двинулась по более широкому кругу, время от времени опуская голову, а затем бросилась в лес. Он понюхал землю, где только что стояла собака, и побежал следом. Через несколько секунд он догнал ее, и они побежали рядом. Из-под кустика выскочил кролик. Он догнал кролика и схватил его своими громадными челюстями. Кролик отбивался но спина его хрустнула, и он затих. Некоторое время он держал кролика, оглядываясь вокруг. Собака подбежала к нему, и он уронил кролика к ее ногам. Собака посмотрела не него с надеждой. Он ждал. Тогда она опустила голову и разорвала маленький труп. Кровь дымилась на холодном воздухе. Собака жевала и глотала, жевала и глотала. Наконец и он опустил голову и оторвал кусок. Мясо было горячее, сырое и дикое. Собака отпрянула, когда он схватил кусок, рычанье замерло в ее глотке. Он был не очень голоден, поэтому бросил мясо и отошел. Собака снова наклонилась к еде. Потом они еще несколько часов охотились вместе. Он всегда превосходил дворнягу в искусстве убивать, но всегда отдавал добычу ей. Они вместе загнали семь кроликов. Последних двух не съели. Дворняга села и посмотрела на него. - Хорошая собака, - сказал он. Она вильнула хвостом. - Плохая собака, - сказал он. Хвост перестал вилять. - Очень плохая собака. Она опустила голову. Он повернулся и пошел прочь. Она пошла за ним, поджав хвост. Он остановился и оглянулся через плечо. Собака съежилась. Он несколько раз пролаял и завыл. Уши и хвост собаки поднялись. Она подошла и снова обнюхала его. - Хорошая собака, - сказал он. Хвост завилял. Он засмеялся. - М_и_к_р_о_ц_е_ф_а_л, _и_д_и_о_т. Хвост продолжал вилять. Он снова засмеялся. Собака покружилась, положила голову между передних лап и посмотрела на него. Он оскалил зубы, прыгнул к собаке и укусил ее за плечо. Собака взвизгнула и пустилась наутек. - Дурак! - зарычал он. - Дурак! Ответа не было. Он снова завыл; такого воя не издало бы ни одно земное животное. Затем он вернулся к кару, открыл носом дверцу и залез внутрь. Он нажал кнопку и машина завелась. Он лапой набрал нужные координаты. Кар задом выбрался из-за дерева и пошел по тропе к дороге, быстро выбрался на шоссе и исчез. Где-то гулял человек. В это холодное утро ему следовало бы надеть пальто потеплее, но он предпочел легкое пальто с меховым воротником. Заложив руки в карманы, он шел вдоль охранного забора. По ту сторону забора ревели кары. Он не поворачивал головы. Он мог бы выбрать множество других мест, но выбрал это. В это холодное утро он решил гулять. Он не хотел думать ни о чем, кроме прогулки. Кары неслись мимо, а он шел медленно, но ровно. Он не видел никого, кто шел бы пешком. Воротник его был поднят от ветра, но от холода не спасал. Он шел, а утро кусало его и дергало за одежду. День поддержал его в своей бесконечной галерее картин, неподписанных и незамеченных. Канун Рождества. ...В противоположность Новому Году: Это время семейных сборищ, пылающих дров, время подарков, особых кушаний и напитков. Это больше личное, чем общественное время; время сосредоточиться на себе и семье, а не на обществе; время замерзших окон, ангелов в звездной оболочке, горящих поленьев, плененной радуги и толстых Санта-Клаусов с двумя парами брюк - потому что самые маленькие, садящиеся к ним на колени, легко грешат; и время кафедральных окон, снежных бурь, рождественских гимнов, колоколов, сцен с яслями, поздравлений от далеко и не очень далеко живущих, передач Диккенса по радио, время падуба и свеч, пуанцетий и вечнозеленых растений, снежных сугробов, огней, елок, сосен, Библии и средневековой Англии, "О маленький город Вифлеем", время рождения и обещания, света и тьмы, ощущения до осознания, осознания до свершения, смены стражи года, время традиций, одиночества, симпатий, сочувствия, сентиментальности, песен, веры, надежды, милосердия, любви, желания, стремления, страха, осуществления, реализации, веры, надежды, смерти; время собирать камни и время разбрасывать камни, время обнимать, получать и терять, смеяться, танцевать, умирать, возвращаться, молчать, говорить; время разрушать и время строить, время сажать и время вытаскивать посаженное... Чарльз Рендер, Питер Рендер и Джил Де Вилл праздновали сочельник вместе. Квартира Рендера помещалась на самом верху башни из стали и стекла. Здесь царила определенная атмосфера постоянства. Ряды книг вдоль стен; в некоторых местах полки прерывались скульптурами; примитивная живопись в основных цветах занимала свободные места. Маленькие зеркала, вогнутые и выпуклые, теперь обрамленные ветвями падуба, висели в разных местах. На каминной доске лежали поздравительные открытки. Горшечные растения - два в гостиной, одно в кабинете и целый куст в спальне - были осыпаны блестками и звездочками. Лилась музыка. Пуншевая чаша была из драгоценного розового камня в ромбовидной оправе. Она стояла на низком кофейном столике грушевого дерева в окружении бокалов, сверкающих в рассеянном свете. Настало время развернуть рождественские подарки... Джил развернула свой и закуталась в нечто похожее на полотно пилы с мягкими зубьями. - Горностай! - воскликнула она. - Какой величественный! Какой прекрасный! О, спасибо, дорогой Творец! Рендер улыбнулся и выпустил кольца дыма. Свет упал на мех. - Снег, но теплый! Лед, но мягкий... - говорила Джил. - Шкурки мертвых животных, - заметил Рендер, - высокая награда за доблесть охотника. Я охотился за ней для тебя, я исходил вдоль и поперек всю землю. Я пришел к самым красивым из белых животных и сказал: "Отдайте мне ваши шкурки", и они отдали. Рендер могучий охотник. - У меня есть кое-что для тебя, - сказала она. - Да? - Вот. Вот тебе подарок. Он развернул обертку. - Запонки, - сказал он. - Тотемические. Три лица одно над другим - золотые. Ид, эго и суперэго - так я назову их. Самое верхнее лицо наиболее экзальтированное. - А самое нижнее улыбается, - сказал Питер. Рендер кивнул сыну. - Я не уточнил, какое самое верхнее, - сказал он мальчику. - А улыбается оно потому, что имеет собственные радости, каких вульгарное стадо никогда не поймет. - Бодлер? - спросил Питер. - Хм, - сказал Рендер. - Да, Бодлер. - ...чертовски неудачно сказано. - Обстоятельство, - сказал Рендер, - это дело времени и случая. Бодлер на Рождество - дело чего-то старого и чего-то нового. - Звучит, как свадьба, - сказал Питер. Джил вспыхнула над своим снежным мехом, а Рендер как бы не заметил. - Теперь твоя очередь открыть свои подарки, - сказал он сыну. - Идет. - Питер разорвал пакет. - Набор алхимика, - заметил он, - как раз то, что я всегда хотел - перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс Де Вилл. - Пожалуйста, называй меня Джил. - Хорошо. Спасибо, Джил. - Открой и второй. - О'кей. - Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. - Сказочно! Вторая вещь, которую я всегда хотел: нечто заимствованное и нечто голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рендера сенатскому подкомитету протоколов о социопатическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также комплект трудов Лофтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа. Ох! Еще! Таллис, Лорели, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят прекрасные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я дам вам взамен? Так, мелочь... Как вам это? - Он протянул один пакет отцу, другой Джил. Оба раскрыли свои пакеты. - Шахматы. - Рендер. - Пудреница с пудрой и румянами. - Джил. - Спасибо. - Рендер. - Спасибо. - Джил. - Не за что. - Почему ты пришел с флейтой? - спросил Рендер. - Чтобы вы послушали. Питер собрал флейту и заиграл. Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце и здравице, о пастухах, королях, о свете и о голосах ангелов. Закончив, он разобрал флейту и убрал ее. - Очень хорошо, - сказал Рендер. - Да, хорошо, - сказала Джил. - Очень... - Спасибо. - Как школа? - спросила Джил. - Хорошая, - ответил Питер. - Много было беспокойства с переходом? - Нет. - Потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово. - Но тут будут другие учителя... Питер пожал плечами. - Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то и знаешь его. Я знаю много предметов. - А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? - спросила вдруг Джил. - Что именно вы хотите знать? - спросил Питер с улыбкой. - Раз ты задал такой вопрос, значит ты кое-что знаешь об архитектуре. - Да, - согласился он. - Я недавно изучал ее. - В сущности, я именно это и хотела узнать. - Спасибо. Я рад, что вы думаете, что я кое-что знаю. - А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план. - Нихиль хоминум... - он пожал плечами. - О'кей, я просто поинтересовалась. - Она быстро взглянула на свою сумочку и достала сигареты. - И что ты о ней думаешь? - Что можно думать об архитектуре? Она как солнце: большая, яркая и она тут. Вот примерно и все - если только вы не хотите получить что-то конкретное. Она снова покраснела. - Я имею в виду - она тебе нравится? - Инвариантно, если она старая, и издали, или, если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в целях физического удовольствия и романтичен в том, что относится к чувствительности. - Боже! - сказала она и поглядела на Рендера. - Чему ты учил своего сына? - Всему, чему мог и насколько мог. - Зачем? - Не хочу, чтобы ему когда-нибудь наступил на ноги кто-то размером с небоскреб, набитый фактами и современной физикой. - Дурной тон - говорить о человеке, как будто его тут нет, - сказал Питер. - Правильно, - сказал Рендер, - но хороший тон не всегда уместен. - По-твоему, человек и извиняться не должен? - Это каждый решает сам для себя, иначе это не имеет смысла. - В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинения, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном. Рендер встал и поглядел на сына. - Питер... - начал он. - Можно мне еще пунша? - спросила Джил. - Он очень вкусный. Рендер потянулся к чаше. - Я подам, - сказал Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем на спинку кресла. Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джил. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, выливая на нее остатки пунша. Питер, сидя на полу, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рендер сказал что-то по-латыни, взял одной рукой колено сына, а другой лодыжку. - Здесь больно? - Да! - А здесь? - Да! Везде больно! - А тут? - Сбоку... Вот! Рендер помог ему встать и держал его, пока мальчик тянулся за костылями. - Пошли. Опирайся на меня. Внизу, в квартире доктора Хейделла любительская лаборатория. Я хочу еще раз просветить ногу рентгеном. - Нет! Это не... - А что будет с моим мехом? - спросила Джил. Телефон зажужжал снова. - Черт бы вас всех побрал! - буркнул Рендер и включил связь. - Да! Кто это? - Ох, это я, босс. Я не вовремя? - Бинни! Послушайте, я не собирался рычать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все придет в порядок... - О'кей, если вы считаете, что это можно. Только я на минутку. Я иду в другое место. - Понятно. - Он выключил связь. - Останься здесь и прими ее, Джил. Мы вернемся через несколько минут. - А что делать с мехом? И с софой? - Успеется. Не переживай. Пошли, Пит. Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и направили его на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимавший Бинни наверх. - Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток? Пит вытаращил глаза. - Видишь ли, я скороспелый, а что касается сопливости... - он высморкался. Рендер вздохнул. - Поговорим позднее. Дверь открылась. Квартира д-ра Хейделла находилась в конце коридора. Большая гирлянда из вечнозеленых растений и сосновых шишек висела над дверью, окружая дверной молоток. Рендер поднял молоток и постучал. Изнутри доносились слабые звуки рождественской музыки. Через минуту дверь открылась. Перед ними стоял д-р Хейделл, глядя на них из-за толстых очков. - Добро пожаловать, певцы гимнов! - проговорил он низким голосом. - Входите, Чарльз и... - Мой сын Питер, - сказал Рендер. - Рад встретиться с тобой, Питер. Входи и присоединяйся к празднеству. - Он распахнул дверь и посторонился. Они вошли в праздничный взрыв, и Рендер объяснил: - У нас маленькое несчастье. Питер недавно сломал лодыжку, а вот сейчас опять упал на нее. Я хотел бы воспользоваться вашим рентгеновским аппаратом, чтобы проверить ногу. - Конечно, пожалуйста, - сказал маленький доктор. - Пройдите сюда. Очень грустно слышать об этом. Он провел их через гостиную, где в разных местах сидели семь или восемь человек. - Счастливого Рождества! - Привет, Чарли! - Счастливого Рождества, док! - Как идет промывка мозгов? Рендер автоматически поднял руку и помахал в четырех разных направлениях. - Это Чарльз Рендер, нейросоучастник, - объяснил Хейделл остальным, - и его сын Питер. Мы вернемся через несколько минут. Им нужна моя лаборатория. Они вышли из комнаты, сделали два шага по вестибюлю. Хейделл открыл дверь в свою изолированную лабораторию. Лаборатория стоила ему много времени и средств. Потребовалось согласие местных строительных властей, подписей больше чем для целого госпиталя, согласие квартирного хозяйства, которое в свою очередь упирало на письменное согласие всех других жильцов. Как понял Рендер, для некоторых жильцов требовалось экономическое уговаривание. Они вошли в лабораторию, и Хейделл пустил в ход свою аппаратуру. Он сделал нужные снимки, быстро проявил их и высушил. - Хорошо, - сказал он, изучив снимки. - Никакого повреждения и перелом прекрасно заживает. Рендер улыбнулся и заметил, что руки его дрожат. Хейделл хлопнул его по плечу. - Итак, возвращаемся и пробуем наш пунш. - Спасибо, Хейделл. - Попробую. - Он всегда звал Хейделла по фамилии, потому что они оба были Чарльзами. Они выключили оборудование и вышли из лаборатории. Вернувшись в гостиную, Рендер пожал несколько рук и сел с Питером на софу. Он потягивал пунш, а один из мужчин, с которым он только сейчас встретился, - д-р Минтон - начал разговаривать с ним. - Вы Творец, да? - Да. - Меня всегда интересовала эта область. На прошлой неделе в госпитале мы как раз разговаривали об отказе от этого. - Вот как? - Наш постоянный психиатр заявил, что нейротерапия не более и не менее успешна, чем обычный терапевтический курс. - Я вряд ли поставил бы его судьей, особенно, если вы говорите о Майке Майсмере, а я думаю, вы говорите именно о нем. Д-р Минтон развел руками. - Он сказал, что собрал цифры. - Изменение пациента в нейротерапии это качественное изменение. Я не знаю, что ваш психиатр подразумевал под "усп