ешным". Результаты успешны, если вы ликвидируете проблему пациента. Для этого есть различные пути, их так много, как и врачей, но нейротерапия качественно выше некоторых, вроде психоанализа, потому что она производит умеренные органические изменения. Она действует непосредственно на нервную систему под патиной реальности и стимулирует центростремительные импульсы Она вызывает желаемое состояние самосознания и направляет неврологическое основание для поддержки этого состояния. Психоанализ же и смежные с ним области чисто функциональны. Проблема менее склонна к рецидиву, если она упорядочена нейротерапией. - Тогда почему вы не пользуетесь ей для лечения психотиков? - Раза два это делалось. Но вообще-то это слишком рискованное дело. Не забывайте, что "соучастие" - ключевое слово. Участвуют два мозга, две нервные системы. Это может обернуться в свою противоположность - антитерапию, если схема отклонения слишком сильна для контроля оператора. ЕГО состояние самосознания может ухудшиться, ЕГО неврологический фундамент измениться. Он сам станет психотиком, страдающим органическим повреждением мозга. - Наверное, есть какая-то возможность выключить обратную связь? - спросил Минтон. - Пока нет. Этого нельзя сделать, не пожертвовав некоторой эффективностью оператора. Как раз сейчас над этим работают в Вене, но до решения еще очень далеко. - Если вы найдете решение, то, вероятно, сможете зайти в более значительные области душевных болезней. - сказал Минтон. Рендер допил свой пунш. Ему не понравилось подчеркнутое слово "значительные". - А пока, - сказал он после паузы, - мы лечим то, что МОЖЕМ, и лучшим способом, какой знаем, а нейротерапия - лучшее из того, что мы знаем. - Кое-кто утверждает, что вы в действительности не лечите неврозы, а угождаете им - удовлетворяете пациентов, давая им маленькие миры, в которых их собственные неврозы свободны от реальности, миры, где они командуют как помощники Бога. - Не тот случай, - сказал Рендер. - То, что случается в этих маленьких мирах, не обязательно приятно пациенту. И он почти ничем не командует; командует Творец - или, как вы сказали, Бог. Вы познаете радость и познаете боль. В основном в этих случаях больше боли, чем радости. - Он закурил и получил вторую чашу пунша. - Так что я не считаю эту критику ценной, - закончил он. - А она широко распространяется. Рендер пожал плечами. Он прослушал рождественский гимн и встал. - Большущее спасибо, Хейделл, - сказал он, - мне пора. - Что вы торопитесь? - спросил Хейделл. - Оставайтесь подольше. - Рад бы, но у меня наверху люди, так что я должен вернуться. - Да? Много? - Двое. - Давайте их сюда. Я тут устроил буфет, и всего более чем достаточно. Накормлю и напою их. - Идет, - сказал Рендер. - Ну и прекрасно. Почему бы вам не позвонить им отсюда? Рендер так и сделал. - Лодыжка Питера в порядке, - сообщил он. - Замечательно. А как насчет моего манто? - спросила Джил. - Забудь пока о нам, я займусь им позднее. - Я попробовала теплой водой, но оно все еще розоватое... - Положи его обратно в коробку и больше не морочь мне голову! Я же СКАЗАЛ, что займусь им. - Ладно, ладно. Мы через минуту спустимся. Бинни принесла подарок для Питера и кое-что для тебя. Она собирается к сестре, но сказала, что не спешит. - Прекрасно. Тащи ее вниз. Она знает Хейделла. - Отлично. - Она выключила связь. Канун Рождества. В противоположность Новому Году: Это скорее личное время, чем общественное; время сосредоточиться на себе и семье, а не на обществе; это время многих вещей: время получать и время терять; время хранить и время выбрасывать; время насаждать и время вырывать посаженное... Они ели в буфете. Большинство пило горячий ренрико с корицей и гвоздикой, фруктовый коктейль и пахнущий имбирем пунш. Разговаривали об искусственных легких, о компьютерной диагностике, о бесценных свойствах пенициллина. Питер сидел, сложив руки на коленях, слушал и наблюдал. Его костыли лежали у ног. Комната была полна музыки. Джил тоже сидела и слушала. Когда говорил Рендер, слушали все. Бинни улыбалась, взяв еще стаканчик. Рендер говорил как диктор и с иезуитской логикой. Ее босс - человек известный. А кто знает Минтона? Только другие врачи. Творцы знамениты, а она секретарша Творца. О Творцах знает всякий. Подумаешь - быть специалистом по сердцу или по костям, анестезиологом или по внутренним болезням! А ее босс был мерилом славы. Девушки вечно спрашивали ее о нем, о его магической машине... "Электронный Свенгали", так назвал их "Тайм", и Рендеру было отведено три столбца - на два больше, чем другим (не считая Бартельметца, конечно). Музыка сменилась легкой классической, балетом. Бинни почувствовала ностальгию, ей вновь хотелось танцевать, как она танцевала в давние времена. Время года, компания вкупе с музыкой, пуншем и декорацией заставили ее ноги медленно притоптывать, а мозг - вспоминать свет, сцену, полную цвета и движения, и себя. Она прислушалась к разговору. - ...если вы можете передавать им и воспринимать их, значит, можете и записывать? - спрашивал Минтон. - Да, - ответил Рендер. - Я вот что подумал: почему не напишут больше об этих ангельских вещах? - Лет через пять - десять, а может и раньше - напишут. Но сейчас использование прямой записи ограничено - только для квалифицированного персонала. - Почему? - Видите ли... - Рендер сделал паузу, чтобы закурить - если быть полностью откровенным, то вся эта область под контролем, пока мы не узнаем о ней побольше. Если это дело широко обнародовать, его могут использовать в коммерческих целях... и, возможно, с катастрофическими последствиями. - Что вы имеете в виду? - Я имею в виду, что мог бы взять вполне стабильную личность и построить в ее мозгу любой вид сна, какой вы могли бы назвать, и множество таких, что вы назвать не сможете - сон с градацией от насилия и секса до садизма и извращений, сон о заговоре с полным участием истории или ограниченный самим безумием; сон о немедленном выполнении любого желания. Я даже мог ввести визуальное искусство, от экспрессионизма до сюрреализма, если хотите. Сон о насилии в кубистической постановке - нравится? Прекрасно. Можете даже стать лошадью Герники. Я мог бы записать все это и проиграть вам или кому угодно множество раз. - Вы Бог! - Да, Бог. Я мог бы сделать Богом и вас тоже, если бы вы захотели, мог бы сделать вас Создателем и оставить вас на полные семь дней. Я управляю чувством времени, внутренними часами и могу растянуть реальную минуту в субъективные часы. - Рано или поздно такие вещи произойдут, не так ли? - Да. - И каковы будут результаты? - Никто не знает. - Босс, - тихо сказала Бинни, - вы могли бы снова вернуть к жизни воспоминания? Могли бы воскресить что-то из прошлого и дать ему жизнь в мозгу человека, и чтобы все это было бы реальным? Рендер прикусил губу и как-то странно поглядел на нее. - Да, - сказал он после долгой паузы, - но это не было бы добрым делом. Это поощряло бы жизнь в прошлом, которое теперь не существует. Это нанесло бы ущерб умственному здоровью. Это регресс, атавизм, невротический уход в прошлое. Комната наполнилась звуками "Лебединого озера". - И все-таки, - сказала Бинни, - я хотела бы снова стать лебедем. Она медленно встала и сделала несколько неуклюжих па - отяжелевший, подвыпивший лебедь в красновато-коричневой одежде. Затем она покраснела и поспешно села, но засмеялась, и все засмеялись с ней. - А куда вы хотели бы вернуться? - спросил Минтон Хейделла. Маленький доктор улыбнулся. - В один летний уикэнд моего третьего года в медицинской школе, - сказал он. - Да, я истрепал бы эту ленту за неделю. А как насчет тебя, сынок? - спросил он Питера. - Я слишком мал, чтобы иметь какие-то хорошие воспоминания, - ответил Пит. - А вы, Джил? - Не знаю... Я думаю, я хотела бы снова стать маленькой девочкой, и чтобы папа - я имею в виду моего отца - читал мне воскресными зимними вечерами. - Она взглянула на Рендера. - А ты, Чарли? Если бы ты не был в данный момент профессионалом, в каком времени ты хотел бы быть? - В этом самом, - с улыбкой ответил он. - Я счастлив как раз там, где я есть, в настоящем, которому принадлежу. - Ты и в самом деле счастлив? - Да, - сказал он и взял еще бокал пунша. - Я и в самом деле счастлив. - Он засмеялся. Позади него послышалось тихое посапывание. Бинни задремала. А музыка кружилась и кружилась, и Джил смотрела на Рендеров - то на отца, то на сына. Лодыжка Питера снова была в гипсе. Сейчас мальчик зевал. Она смотрела на него. Кем он будет через десять-пятнадцать лет? Вспыхнувшим гением? Мастером какой-нибудь еще неисследованной величины? Она смотрела на Питера, а он следил за отцом. - ...но это могло быть подлинной формой искусства, - говорил Минтон, - и я не понимаю, чего ради цензура... Она посмотрела на Рендера. - Человек не имеет права быть безумным, - сказал Рендер, - и никто больше не имеет права на самоубийство... Она коснулась его руки. Он вздрогнул, как бы проснувшись, и отдернул руку. - Я устала, - сказала она. - Ты не отвезешь меня домой? - Чуть позже, - ответил он. - Дай Бинни еще немножко подремать. - И он снова повернулся к Минтону. Питер повернулся к Джил и улыбнулся. Она внезапно почувствовала, что и в самом деле очень устала. А ведь раньше она очень любила Рождество. Бинни продолжала похрапывать; время от времени слабая улыбка мелькала на ее лице. Видимо, она танцевала. Где-то человек по имени Пьер кричал, вероятно, потому, что он больше не был человеком по имени Пьер. Я? Я жизненный, как говорит ваш еженедельник Тайм. Подхожу к удару по морде, Чарли. Нет, не по ТВОЕЙ морде! По моей! Понятно? Вот так. Такое выражение всегда приходит к человеку, когда он смотрит на заголовок, уже прочтя статью от начала до конца. Но тогда уже поздно. Да, конечно, они желают добра, но ведь понятно... Пришли мальчика с кувшином воды и тазиком, ладно? "Смерть Биту", как это называют. Говорят, что человек может работать с тем же битом много лет, обходя кругом обширную и сложную социологическую структуру, известную как "контур", и роняя этот бит в новые девственные уши при всяком удобном случае. О, живущая смерть! Когда-то мировые телекоммуникации толкали это инвалидное кресло по склону бесчисленных выборов. Теперь оно прыгает по камням Лимбо. Мы входим в новую, счастливую и энергичную эру... Так вот, все твои люди отправились в Хельсинки и Тиерра дель Фуэго, скажи, слышал ли ты такую штуку: речь идет об одном старинном комике, которого называли "бит". Однажды вечером он участвовал в радиопостановке и, по своему обыкновению, выдал бит. Хороший был бит, солидный и к месту, полный смысла, равновесия и антитезиса. К сожалению, после этого он лишился работы, потому что этот бит дошел до каждого. В отчаянии он взобрался на перила моста и уже собирался броситься вниз, как его остановил голос: "Не бросайся вниз, в темный текучий символ смерти и слезай с перил". Обернувшись, он увидел странное создание, к слову сказать, безобразное, все в белом, смотревшее на него и улыбавшееся беззубым ртом. "Кто ты, странное улыбающееся создание в белом?" - спросил он. "Я Ангел Света", - ответило создание. - "Я пришла, чтобы остановить тебя от самоубийства". Он покачал головой. "Увы, - сказал он, - я должен покончить с собой, потому что мой бит полностью устарел". Она подняла руку и сказала: "Не отчаивайся, мы, Ангелы Света, способны творить чудеса. Я могу дать бито втрое больше того, чем может быть использовано за короткий слабый виток существования смертных". "Тогда, умоляю, скажи, что я должен сделать для этого". "Спать со мной", - ответила она. "Но в этом что-то неправильное, неангельское". "Ничуть, - возразила Ангел, - почитай внимательно Старый Завет и узнаешь об ангельских отношениях". "Ладно", - согласился он, и они ушли. Он сделал свой бит, несмотря на тот факт, что она едва ли была самой привлекательной из Дочерей Света. На следующее утро он встал и закричал: "Проснись! Проснись! Пора уже отдать мне вечный запас битов". "Давно ли ты занимаешься битами?" - спросила она. "Тридцать лет". "А сколько лет тебе?" "Сорок пять". "Не многовато ли, чтобы верить в Ангелов Света?"засмеялась она. Он ушел и, конечно, сделал еще бит. А теперь дай мне немного спокойной музыки. Вот хорошо. Вообще-то она заставляет морщиться, и знаешь почему? Где ты в наше время слышишь спокойную музыку? В кабинете дантиста, в банке, в магазине и тому подобных местах, где всегда приходится долго ждать обслуживания. Ты слышишь успокаивающую музыку, когда подвергаешься всевозможным массивным травмам. И что в результате? Успокаивающая музыка становится самой беспокоящей вещью в мире. И она всегда вызывает у меня голод, потому что ее играют в тех ресторанах, где медленно обслуживают. Ты ждешь еды, а тебе играют эту проклятую музыку. Да... Ну, где мальчик с кувшином и тазиком? Я хочу вымыть руки... Ты слышал насчет пилота, который был на Центавре? Он обнаружил там расу гуманоидов и стал изучать их обычаи, нравы, табу. Наконец, он коснулся воспроизводства. Изящная молодая девица взяла его за руку и отвела на завод, где собирали центаврийцев. Да, именно собирали - торсы шли по конвейеру, к ним привинчивали суставы, в черепа бросали мозги, внутрь тела заталкивали органы, приделывали к пальцам ногти и т.д. Он выразил изумление, и она спросила: "Почему? А как это делают на земле?" Он взял ее за нежную ручку и сказал: "Пойдем за холмы, и я продемонстрирую". Во время демонстрации она вдруг истерически захохотала. "В чем дело? - спросил он. - Почему ты смеешься?" "Потому что, - ответила она, - таким способом мы делаем кары"... Выключи меня, Бэби, и продай немного зубной пасты! "... Эй! Это я, Орфей, должен бы разорванным на куски такими, как вы! Но в одном смысле это, пожалуй, подходяще. Что ж, приходите, корибанты, и творите свою волю над певцом! Темнота. Вопль. Тишина. Аплодисменты! Она всегда приходила рано и входила одна; и всегда садилась на одно и то же место. Она сидела в десятом ряду в правом крыле, и единственной досадой для нее были антракты: она не могла знать, когда кто-нибудь захочет пройти мимо нее. Она приходила рано и оставалась до тех пор, пока театр не погружался в тишину. Она любила звук культурного голоса, поэтому предпочитала британских актеров американским. Она любила музыкальные спектакли не потому, что очень любила музыку, а потому что ей нравилось чувство волнения в голосах. Поэтому же ей нравились стихотворные пьесы. Ее вдохновляли древнегреческие пьесы, но она терпеть не могла "Царя Эдипа". Она надевала подкрашенные очки, но не темные. И никогда не носила трость. Однажды вечером, когда должен был подняться занавес перед последним актом, темноту прорезало световое пятно. В него шагнул мужчина и спросил: - Есть ли в зале врач? Никто не отозвался. - Это очень важно, - продолжал он. - Если здесь есть доктор, просим немедленно пройти в служебный кабинет в главном фойе. Он оглядывался вокруг, но никто не шевельнулся. - Благодарю, - сказал он и ушел со сцены. Затем поднялся занавес, и снова возникли движение и голоса. Она подождала, прислушиваясь. Затем встала и двинулась вверх по крылу, ощупывая стену пальцами. Выйдя в фойе, она остановилась. - Могу я помочь вам, мисс? - Да, я ищу служебный кабинет. - Вот он, слева от вас. Она повернулась и пошла влево, слегка вытянув вперед руку. Коснувшись стены, она вела по ней рукой, пока не нащупала дверь. Тогда она постучала. - Да? - дверь открылась. - Вам нужен врач? - Вы врач? - Да. - Быстрее! Сюда! Она пошла по звуку его шагов внутрь и в коридор, параллельный крылу зала. Она услышала, что человек поднимается по лестнице, и последовала за ним. Они дошли до костюмерной и вошли в нее. - Вот он. - Что случилось? - спросила она, вытянув руку и коснувшись человеческого тела. Послышался булькающий звук и кашель без дыхания. - Это рабочий смены, - сказал мужчина. - Я думаю, он подавился ириской. Он вечно жует их. Видимо, она застряла в горле, и вытащить нельзя. - Вы вызвали скорую? - Да, но вы посмотрите на него, он же весь посинел! Не знаю, успеют ли они. Она откинула голову пострадавшего и ощупала горло внутри. - Да, какое-то препятствие. Я тоже не могу его извлечь. Дайте мне короткий, острый нож - простерилизованный. Быстро! - Сию минуту, мэм. Она осталась одна. Нащупала пульс сонной артерии. Положила руки на напряженную грудь больного, откинула его голову еще больше назад и нащупала горло. Прошла минута с небольшим. Звук поспешных шагов. - Вот... Мы вымыли лезвие спиртом... Она взяла нож в руки. Вдалеке послышалась сирена скорой помощи, но она не была уверена, что врачи успеют вовремя. Поэтому она проверила нож кончиком пальца, а затем повернулась к тому, чье присутствие рядом ощущала. - Не думаю, что вам стоит смотреть. Я собираюсь сделать ему срочную трахеотомию. Это неприятное зрелище. - Ладно, я подожду за дверью. Удаляющиеся шаги... Она разрезала. Вздох, затем поток воздуха. Затем мокрое... пузырящийся звук. Она повернула голову больного. Когда врач "скорой" появился через дверь сцены, ее руки снова лежали спокойно, потому что она знала: человек будет жить. - ...Шалотт, - сказала она врачу. - Эйлин Шалотт, Стейт Псик. - Я слышал о вас. Но вы... - Да, но людей я читаю лучше, чем что-либо. - Да, вижу. Значит, мы можем встретиться с вами в Стейт? - Да. - Спасибо, доктор. Спасибо вам, - сказал менеджер. Она вернулась на свое место в зрительный зал. Последний занавес. Она сидела, пока зал не опустел. Сидя здесь, она все еще чувствовала сцену. Сцена для нее была центральной точкой звука, ритма, чувства движения, некоторых нюансов света и тьмы - но не цвета; это был центр особого рода блеска для нее: место пульса, конвульсии жизни через цикл страстей и восприятий; место, где страдающий способный и благородный, страдал благородно, место, где даровитые французы ткали легкую ткань комедий, место, где черная поэзия нигилистов продавала себя за доступную цену тем, кто над ней насмехался, место, где проливалась кровь, и крики имели хорошую дикцию, а песни звенели, и где Аполлон и Дионис ухмылялись из-под крыльев, где Арлекин постоянно ухитрялся извлечь капитана Спецлюфера из его штанов. Это было место, где любое действие можно было имитировать, но где за всеми действиями реально стояли лишь две вещи: счастье и горе, комическое и трагическое, то есть любовь и смерть - две вещи, называемые человеческим состоянием; это было место героев и не вполне героев; это было место, которое она любила, и она видела там только одного человека, лицо которого она знала, он шел по поверхности этого места, осыпанный символами... Поднять руки против моря тревог, злой встречи в лунном свете, и обратить это в их противоположность, призвать силу мятежных ветров и создать ревущую битву между зеленью моря и лазурным сводом... Какая же это искусная работа - человек! Бесконечных способностей, форм, движения! Она знала его во всех его ролях, того, кто не мог существовать без зрителей. Он был жизнью. Он был Творцом. Он был Действующим и Двигающим. Он был более велик, чем герои. Мозг может содержать множество вещей. Он учится. Но он не может научиться не думать. Эмоции качественно остаются теми же всю жизнь; стимулятор, на который они отвечают - предмет количественных вариаций, но ощущения - это основа дела. Вот почему театр выжил: это культурный перекресток; он содержит Северный и Южный полюсы человеческого состояния; эмоции падают в его притяжение, как железные опилки. Мозг не может научиться не думать, но ощущения падают предназначенным узором. Он был ее театром. Он был полюсами мира. Он был всеми действиями. Он был не имитацией действий, но самими действиями. Она знала, что он очень способный человек, и зовут его Чарльз Рендер. Он Творец. В мозгу содержится много вещей. Но ОН больше любой другой вещи. Он был всегда. Она чувствовала это. Когда она встала и пошла, ее каблуки гулко стучали в опустевшей тьме. Пока она поднималась по крылу, звуки ее шагов снова и снова возвращались к ней. Она шла по пустому театру, уходила от пустой сцены. Она была одна. У верха крыла она остановилась. Как далекий смех внезапно обрывается шлепком, упала тишина. Она не была теперь ни зрительницей, ни актрисой. Она была одна в темном театре. Она разрезала горло и спасла жизнь. Вечером она чувствовала, слушала, аплодировала. А сейчас все исчезло, и она одна в темном театре. И ей стало страшно. Человек продолжал идти вдоль шоссе, пока не дошел до определенного дерева. Там он остановился, держа руки в карманах, и долго смотрел на дерево. Затем повернулся и пошел обратно, откуда пришел. Завтра будет другой день. - О, увенчанная скорбью любовь моей жизни, почему ты покинул меня? Разве я не красива? Я давно любила тебя, и все тихие места слышат мои стенания. Я любила тебя больше себя и страдала от этого. Я любила тебя больше жизни со всей ее сладостью, и сладость стала гвоздичной и миндальной. Я готова оставить эту свою жизнь для тебя. Почему ты должен был уехать на ширококрылом, многоногом корабле за море, взяв с собой свои лавры и пенаты, а я здесь одна? Я бы сделала себя костром, чтобы сжечь пространство и время, разделяющие нас. Я должна быть с тобой всегда. Я пошла бы на это сожжение не тихо и молча, но с рыданиями. Я не обычная девушка, чтобы чахнуть всю жизнь и умереть пожелтевшей и с потухшими глазами: во мне кровь Принцев Земли, и моя рука - рука воина в битве. Мой поднятый меч разрубает шлем моего врага, и враг падает. Я никогда не была покорной, милорд. Но мои глаза болят от слез, а мой язык - от воплей. Заставить меня увидеть тебя, а затем никогда больше не показать тебя - это преступление хуже убийства. Я не могу забыть ни свою любовь, ни тебя. Было время, когда я смеялась над любовными песнями и жалобами девушек у реки. А теперь мой смех вырван, как стрела из раны, и я без тебя одинока. И не взыскивай с меня, любимый, потому что я любила тебя. Я хочу разжечь костер моими воспоминаниями и надеждами. Я хочу сжечь мои уже горящие мысли о тебе, положить их тебе как поэму на лагерный костер, чтобы ритмичные фразы превратились в пепел. Я любила тебя, а ты уехал. Никогда в жизни я не увижу тебя, не услышу музыку твоего голоса, не почувствую трепета от твоего прикосновения. Я любила тебя, и я покинута и одинока. Я любила тебя, а мои слова попадали в глухие уши, и сама я стояла перед невидящими очами. Разве я не красива, о ветры Земли, омывающие меня, раздувающие мои костры? Почему же он покинул меня, о жизнь сердца в моей груди? Я иду теперь к пламени моего отца, чтобы быть лучше принятой. Из всех любовников прошлого никогда не было такого, как ты. Пусть боги благословят тебя и поддержат, пусть не слишком строго судят они тебя за то, что ты делал. Знай, я сгорю из-за тебя! Костер, будь моей последней любовью! Когда она качнулась в круге света и упала, раздались аплодисменты. Затем зал потемнел. Через мгновение свет снова загорелся, и другие члены клуба "Искусство и миф" встали и выступили вперед, чтобы поздравить ее с доходчивой интерпретацией. Они говорили о значении народного мотива от сати (Сати - обычай самосожжения вдовы вместе с телом мужа) до жертвоприношения Брунгильды. Хорошо, основа - костер, - решили они. "Костер... моя последняя любовь" - хорошо: Эрос и Танатос в финальном очищении взрыва пламени. Когда они высказывали свою оценку, в центр зала вышли маленький сутулый мужчина и его похожая на птицу и по-птичьи идущая жена. - Элоиза и Абеляр, - объявил мужчина. Вокруг почтительное молчание. Высокий мускулистый человек средних лет с блестящим от пота лицом подошел к нему. - Мой главный кастратор, - сказал Абеляр. Крупный мужчина улыбнулся и поклонился. - Ну, давайте начнем... Хлопок - и упала тьма. Глубоко закопанные, как мифологические черви, силовые линии, нефтепроводы и пневматические трубы тянутся через континент. Перистальтически пульсирующие, они глотают землю. Они несут масло и электричество, воду и уголь, посылки, тюки и письма. Все эти вещи, идя через них под землей, извергаются в местах назначения, и машины, работающие в этих местах, принимают их. Они слепые, и уползают подальше от солнца; они не имеют вкуса и не переваривают землю; они не имеют ни обоняния, ни слуха, Земля - их каменная тюрьма. Они знают только то, к чему прикасаются, и прикосновение - это их постоянная функция. Такова глубоко закопанная игрушка червя. В новой школе Рендер поговорил со штатным психологом и осмотрел оборудование физического воспитания. Он также осмотрел квартиры учащихся и был удовлетворен. Но сейчас, когда он снова оставил Питера одного в учебном заведении, он чувствовал какое-то недовольство. И сам не знал, почему. Все, казалось, было в полном порядке, как и в первое его посещение. Питер вроде бы был в хорошем настроении. Даже в исключительно хорошем. Рендер вернулся в свой кар и выехал на шоссе - громадное дерево без корней, ветви которого покрывали два континента, - думал и удивлялся, что не находит ответа своему недовольству. Руки его лежали на коленях, ландшафт прыгал вокруг него вверх и вниз, потому что он ехал по холмам. Рука снова поднялась к панели. - Алло? - Эйлин, это Рендер. Я не мог позвонить вам раньше, но слышал, что вы сделали трахеотомию в театре. - Да. Я сделала доброе дело - я и острый нож. Откуда вы звоните? - Из кара. Я только что отвез Питера в школу и теперь возвращаюсь. - Да? Как он? Как его лодыжка? - Отлично. Мы тут слегка напугались на Рождество, но все обошлось. Расскажите, как это случилось в театре, если это вас не смущает. - Разве врача смущает кровь? - она тихо засмеялась. - Так вот, было уже поздно, перед последним актом... Рендер откинулся, закурил и с улыбкой слушал. Местность снаружи стала гладкой равниной, и кар катился по ней, как кегельный шар, точно по канавке. Он проехал мимо гуляющего человека. Под проводами высокого напряжения и над захороненными кабелями он снова шел рядом с главной ветвью дороги-дерева, шел сквозь заснеженный воздух и радиопередачу. Мимо неслись кары, и некоторые пассажиры видели его. Руки он держал в карманах, голову опустил, потому что не смотрел ни на что. Воротник пальто был поднят, и тающий небесный налог - снежные хлопья - приклеивались к полям его шляпы. Он был в галошах. Земля была мокрая и грязноватая. Он с трудом тащился - случайный заряд в поле громадного генератора. - ...обедаем вечером в К и С ? - Почему бы и нет? - сказал Рендер. - Скажем, в восемь? - В восемь. Договорились. Некоторые из них падают с неба, но большинство выбиваются из дорог... Кары высадили своих пассажиров на платформы в больших машинных ульях. Возле киосков кольцевой линии подземки стояли на стоянках аэротакси. Но люди шли в выставочный зал пешком. Здание было восьмиугольное. Крыша напоминала перевернутую супницу. Восемь нефункциональных треугольников из черного камня осуществляли декорацию каждого угла снаружи. Супница была избирательным фильтром. Сейчас она высосала всю голубизну серого вечера и слабо светилась, белая, белее выпавшего вчера снега. Внутри потолок был безоблачным летним днем, но без солнца. Люди шли под этим небом среди экспонатов, как темный поток среди скал. Они двигались волнами и редкими водоворотами. Они клубились, сбивались, журчали и бормотали. Иногда оживлялись... Они ровно выливались из припаркованных машин за голубым горизонтом. Закончив обход, они возвращались к выходу во внешнюю часть. Во внешней части была выставка, организованная ВВС. Она работала две недели по двадцать четыре часа в сутки и привлекала посетителей со всего мира. Это была выставка достижений Человека в космосе. Руководителем выставки был двухзвездный генерал со штатом из дюжины полковников, восемнадцати лейтенант-полковников, многих майоров, капитанов и бесчисленных лейтенантов. Генерала даже никто не видел, кроме полковников и работников "Выставки, Инк.". Компании "Выставки, Инк." принадлежал выставочный зал рядом с космопортом, и она устраивала все как надо для тех, кто снимал зал. Как входишь в Холл Поганок, как его кто-то окрестил, сразу же направо идет Галерея. В Галерее были фото во всю стену, так что посетитель почти мог войти в них, потеряться в громадных стройных горах за Лунной Базой Ш, выглядевших так, словно они качаются от ветра, только никакого ветра там не было; войти в купол-пузырь подводного города; провести рукой по холодным частям наблюдательного мозга и почувствовать, как в нем щелкают быстрые мысли; войти в грубую пустыню под зеленоватым небом, обойти высокие стены Портового комплекса - монолитные, серо-голубые, построенные на бог весть каких развалинах, войти в крепость, где в марсианском складе люди двигались как призраки, ощутить текстуру гласситовых стен, которые произвели сенсацию во всем мире; пройти акр меркурианского ада, посмотреть на цвета - пылающий желтый, серо-коричневый и оранжевый, и, наконец, затеряться в Большом Ледяном Боксе, где ледяной гигант сражается с огненным существом, и где каждое отделение запечатано и отделено, как в подводной лодке или транспортной ракете, и по тем же причинам; или пройтись, заложив руки в карманы, посчитать цветные полосы на стенах, похожих на опалы, увидеть солнце как сверкающую звезду, поежиться, выпустить пары и признать, что все эти места крайне удивительны, и фото тоже хороши. После Галереи шли гравитационные комнаты, где человек поднимался по лестнице, пахнувшей свежеспиленным деревом. Наверху он мог выбрать любую гравитацию: лунную, марсианскую, меркурианскую - и спускаться обратно на уменьшенной воздушной подушке, вроде лифта, познав на миг ощущение переноса личного веса на выбранный мир. Платформа опустилась, посадка приглушена... будто упал в сено или в перину. Дальше идут латунные перила по пояс вышиной. Они идут вокруг Фонтана Миров. Наклонись и смотри... Вычерпанные из света бездонные озера мрака... Это планетарий. Миры в нем качаются на магнитных силовых линиях. Они двигаются вокруг горящего лучистого шара - солнца. Расстояние от одного до другого снижено, и они холодно и бледно сияют во мраке; Земля - изумруд и бирюза; Венера - молочный янтарь; Марс - оранжевый шербет; Меркурий - масло; Нептун - свежеиспеченный хлеб. В Фонтане Миров висели пища и богатство. Жаждущие и вожделеющие наклонялись над латунными перилами и смотрели. Это вызывало болезненные мечты. Другие бросали взгляд и проходили мимо, чтобы увидеть реконструкцию декомпрессионной комнаты на Лунной_базе_1 в натуральную величину, или услышать представителя промышленности, сообщающего малоизвестные факты насчет конструкций пресс-шлюзов и энергии воздушного насоса. Можно было также проехаться через холл в карах на подвесной монорельсовой дороге, или посмотреть двадцатиминутный фильм. Можно было подняться на свежеобрушенную стену-утес в скейлботах и орудовать захватами-клешнями, какими пользуются во внеземных горных разработках. Но алчные оставались на одном месте. Они стояли дольше, смеялись меньше. Они были частью потока, образующего заводи... - Думаешь направиться куда-нибудь? Мальчик повернул голову, двинувшись на костылях, и посмотрел на обратившегося к нему лейтенант-полковника. Офицер был высокого роста, с загорелыми руками и лицом, с темными глазами; маленькие усики и тонкая коричневая дымящаяся трубка больше всего бросались в глаза после его свежей, хорошо сшитой униформы. - Почему? - спросил мальчик. - Ты как раз в том возрасте, когда планируют будущее. Карьеру надо нанести на карту заранее. В тринадцать лет человек может промахнуться, если он не думает вперед. - Я читаю литературу... - Без сомнения. В твоем возрасте все читают. Но сейчас ты видишь модели и думаешь, что это модели настоящего. Но между ними большая разница, громадная. Ты не поймешь этого ощущения, лишь читая буклеты. Наверху прошуршал монорельсовый кар. Офицер показал на него трубкой. - Даже ЭТО не та вещь, что едет над Большим Ледяным Каньоном, - заметил он. - Тогда это недостаток тех, кто пишет буклеты, - сказал мальчик. - Любой человеческий опыт должен быть описан и интерпретирован достаточно хорошим писателем. Офицер искоса взглянул на него. - Повтори-ка это еще раз, сынок. - Я сказал, что если ваши буклеты не говорят того, что вы хотите от них, то это не вина материала. - Сколько тебе лет? - Десять. - Ты чертовски умен для своего возраста. Мальчик пожал плечами, поднял костыль и показал им в направлении Галереи. - Хороший художник мог бы сделать вам в пятьдесят раз лучшую работу, чем эти большие глянцевые фото. - Это очень хорошие фото. - Конечно, хорошие. Отличные. И, вероятно, дорогие. Но любая из этих сцен у настоящего художника была бы бесценной. - Пока что здесь нет места художникам. Сначала идут землекопы, а культура потом. - А почему бы не сделать наоборот? Набрать нескольких художников, а они помогут вам найти кучу землекопов. - Хм, - сказал офицер, - интересная точка зрения. Не прогуляешься ли со мной немного? Посмотришь еще кое-какие достопримечательности. - Что ж, - сказал мальчик, - почему бы и нет? Правда, прогуляться - не совсем подходящее слово... Он качнулся на костылях, поравнялся с офицером, и они пошли мимо экспонатов. Скейлботы ползли по стене, клешни цеплялись. - Дизайн этих вещей основан на структуре ног скорпиона? - Да, - ответил офицер. - Один блестящий инженер украл этот трюк у Природы. Именно ТАКОГО сорта мозги мы и стремимся привлечь. Мальчик кивнул. - Я жил в Кливленде. Там в низовьях реки пользовались штукой под названием Холан-конвейер для разгрузки судов с рудой. Эта вещь основана на принципе ноги кузнечика. Какой-то смышленый молодой человек с мозгом, какой вы хотите привлечь, лежал однажды во дворе, обрывал ноги кузнечикам, и вдруг его осенило: "Эй, - сказал он, - это может пригодиться". Он разодрал еще несколько кузнечиков, и родился Холан-конвейер. Как вы сказали, он украл трюк, который Природа потратила на существ, всего лишь скачущих по полям и жующих табак. Мой отец однажды взял меня в путешествие по реке, и я увидел эти конвейеры в действии. Это громадные металлические ноги с зазубренными концами, и они производят самый ужасно-неземной шум, какой я когда-либо слышал - словно призраки всех замученных кузнечиков. Боюсь, что у меня не тот сорт мозга, какой вы хотели бы привлечь. - Ну, - сказал офицер, - похоже, что у тебя мозг иного рода. - Какого иного? - Такого, о котором ты говорил: тот, что будет видеть и интерпретировать, и сможет сказать людям здесь, дома, на что это похоже там. - Вы взяли бы меня как хроникера? - Нет, мы взяли бы тебя для другого. Но это не должно было бы остановить тебя. Сколько людей тянется к Мировым войнам с целью написать военный роман? Сколько военных романов написано? А сколько из них хороших? Очень мало. Ты мог бы начать свою подготовку с этого конца. - Возможно, - сказал мальчик. - Пойдем сюда? - сказал офицер. Мальчик кивнул и пошел вслед за ним в коридор, а затем в лифт. Лифт закрыл дверь и спросил, куда их отвезти. - На нижний балкон, - сказал офицер. Едва заметное ощущение движения, затем дверь снова открылась. Они оказались на узком балконе, идущем вокруг края супницы. Он был закрыт гласситом и тускло светился. Под ним лежали огороженные площадки и часть поля. - Несколько машин скоро взлетят, - сказал офицер. - Я хочу, чтобы ты увидел, как они поднимаются на колесах огня и дыма. - Колеса огня и дыма, - улыбаясь, повторил мальчик. - Я видел эту фразу в куче ваших буклетов. Вы по-настоящему поэтичны, сэр. Офицер не ответил. Ни одна из металлических башен не шевелилась. - Вообще-то, они далеко не ходят, - сказал наконец офицер. - Они только перевозят материалы и персонал орбитальных станций. Настоящие большие корабли здесь никогда не садятся. - Да, я знаю. Это верно, что один парень совершил утром самоубийство на вашей выставке? - Нет, - сказал офицер, не глядя на него, - это был несчастный случай. Он шагнул в помещение марсианской гравитации до того, как платформа была на месте и установлена воздушная подушка. Он упал в шахту. - Почему же не закрыли этот отдел выставки? - Потому что вся защитная аппаратура функционировала правильно. Предупреждающий свет и охранные перила работали нормально. - Тогда почему вы назвали это несчастным случаем? - Потому что он не оставил записки. Вот! Смотри, сейчас один поднимется! - Он показал трубкой. Бурлящий пар появился у основания одного из стальных сталагмитов. В его центре вспыхнул свет. Затем загорелось под ним, И волны дыма растеклись по полю и поднялись высоко в воздух. Но не выше корабля... потому что он теперь двигался. Почти незаметно он поднялся над грунтом. Вот сейчас движение уже было заметным... И вдруг он оказался высоко в воздухе, в громадном потоке пламени. Он был как фейерверк, потом стал вспышкой, и, наконец, звездой, быстро удаляющейся от них. - Ничего похожего на ракету в полете, - сказал офицер. - Да, вы правы. - Ты хотел бы следовать за ним? Следовать за этой звездой? - Да. Когда-нибудь я это сделаю. - Мое обучение было очень тяжелым, а сейчас требования даже более суровы. Они следили, как взлетели еще два корабля. - Когда вы в последний раз сами улетали? - спросил мальчик. Офицер промолчал. - Я, пожалуй, пойду. Мне еще надо сделать письменную работу для школы, - сказал мальчик. - Возьми несколько новых наших буклетов. - Спасибо, я все их собираю. - О'кей. До свиданья, парень. - До свиданья. Спасибо за показ. Мальчик пошел обратно к лифту. Офицер остался на балконе, пристально глядя вдаль. Трубка его давно погасла. Свет, движущиеся, борющиеся фигуры. Затем темнота. - О, сталь! Такая боль, словно вошли лезвия! У меня много ртов, и все они блюют кровью! Тишина. Затем аплодисменты. 4 ...Плоское, прямое, унылое. Это Уинчестерский кафедральный собор, как говорит путеводитель. "Своими колоннами от пола до потолка, так похожими на древесные стволы, он добивается жесткого контроля над пространством. Потолок плоский; каждый пролет между колоннами сам собой являет уверенность и стабильность. Собор как бы отражает дух Вильгельма Завоевателя. Презрение к сложности и страстная преданность другому миру делает собор соответствующей обстановкой для некоторых легенд Мэлори..." - Обратите внимание на украшенные зубцами капители, - сказал экскурсовод. - Своей примитивной вырезкой они предваряют то, что позднее станет общим мотивом... - Фу! - сказал Рендер, но тихо, потому что находился в храме с группой. - Ш-ш-ш! - сказала Джил Де Вилл (Фотлок - ее настоящая последняя фамилия). Но Рендер был так же поражен, как и утомлен. Хоть он и снимал шляпу перед хобби Джил, но оно так действовало на его рефлексы, что он предпочел бы сидеть под восточным приспособлением, капающим воду на голову, чем ходить по аркадам и галереям, переходам и туннелям и, задыхаясь, подниматься по высоким трясущимся лестницам башен. Так что он водил глазами по всему, сжигал все, закрывал глаза и строил все заново из дымящегося пепла памяти, чтобы позднее изобразить в видении пациентки, которая может увидеть все это только таким способом. Этот собор был ему менее неприятен, чем другие здания. Да, он должен привести его ей. Камера в его мозгу фотографировала все окружающее, пока Рендер шел с другими, перекинув плащ через руку, а его пальцы нервно тянулись за сигаретами. Он удерживался от открытого игнорирования гида, понимая, что это было бы надиром всех форм человеческого протеста. Так что он шел по Уинчестеру и думал о двух последних сеансах с Эйлин Шалотт. Он снова бродил с ней. "...ГДЕ ПАНТЕРА ХОДИТ ТУДА-СЮДА ПО ВЕТКЕ ДЕРЕВА..." Они бродили. "ГДЕ ОЛЕНЬ ЯРОСТНО ПОВОРАЧИВАЕТСЯ К ОХОТНИКУ..." Они остановились, когда она подняла руки к вискам, раздвинула пальцы и искоса взглянула на него; губы ее разжались, как если бы она хотела спросить. - Олени, - сказал он. Она кивнула, и олень подошел. Она ощупала его рога, уши, похлопала по морде. - Да, - сказала она. Олень повернулся и пошел прочь, а пантера прыгнула на спину и вцепилась в его шею. Эйлин видела, как олень дважды ударил кошку рогами, а затем умер. "...ГДЕ ГРЕМУЧАЯ ЗМЕЯ ГРЕЕТСЯ НА СОЛНЦЕ, РАСТЯНУВШИСЬ НА КАМНЕ..." Эйлин смотрела, как змея свивалась и ударяла. Затем она ощупала погремушки змеи и повернулась к Рендеру. - Зачем ЭТИ вещи? - Вы должны знать не только идиллию, - сказал он и указал "...ГДЕ АЛЛИГАТОР СПИТ РЯДОМ С ОЗАБОЧЕННЫМ ЗАЛИВОМ..." Она коснулась плоской кожи. Животное зевнуло. Она изучила его зубы, строение челюстей. Вокруг них жужжали насекомые. Москит сел на ее руку и ужалил. Она хлопнула по нему и засмеялась. - Я продвигаюсь? - спросила она. Он улыбнулся и кивнул. - Вы хорошо держитесь. Он хлопнул в ладоши, и лес и болото исчезли. Они стояли босиком на зыбком песке; солнце и его отражение светили им с поверхности воды над их головами. Стайка ярких рыб проплыла между ними, морские водоросли мчались взад и вперед, полируя течение. Их волосы поднялись и тоже колыхались как водоросли, и одежда шевелилась. Следы морских раковин разных форм и цветов лежали перед ними, вели мимо коралловых стен, по обкатанным морем камням, и открывались беззубые, безъязыкие рты гигантских моллюсков. Она остановилась и поискала что-то между раковин. Когда она выпрямилась, в ее руках была громадная, тонкая как яичная скорлупа трубка; на одном конце ее был завиток, он шел к углублению, похожему на гигантский отпечаток большого пальца, и винтом отходил обратно, чтобы соединиться с другим концом через лабиринты тонких, как спагетти, трубочек. - Это, - сказала она, - раковина Дедала. - Какая раковина Дедала? - Разве вы не знаете легенду, милорд, как величайший из ремесленников, Дедал, скрывался однажды и был найден королем Миносом? - Что-то смутно вспоминаю... - Минос искал Дедала по всему древнему свету, но бесполезно, потому что Дедал своим искусством мог изменять себя почти как Протей. Но в конце концов советник короля придумал, как обнаружить Дедала. - И как же? - Посредством раковины, вот этой самой. Рендер взял ее творение в руки и осмотрел. - Король послал ее по разным городам, - продолжала она, - и предложил большую награду тому, кто протянет нитку через все комнаты и коридоры этой раковины. - Кажется, вспоминаю... - Вспоминаете, КАК это было сделано, или зачем? Минос знал, что только один человек может найти способ сделать это: искуснейший из ремесленников, и знал также, что гордость Дедала заставит его пытаться сделать невозможное и доказать, что он может сделать то, чего не может никто. - Да, - сказал Рендер, - он ввел шелковую нитку в один конец и ждал, когда она появится из другого. Крошечная петля, затянутая вокруг тела ползающего насекомого. Он заставил насекомое войти в один конец, зная, что оно привыкло к темным лабиринтам, и что сила этого насекомого далеко превосходит его размеры. - ...И он завязал раковину и получил награду, и был пленен королем. - Пусть это будет уроком всем Творцам: творить надо мудро, но не слишком хорошо. Она засмеялась. - Но он, конечно, потом убежал. - Ясное дело. Они поднялись по коралловой лестнице. Рендер вытащил нитку, поднес раковину к губам, и дунул. Под морем прозвучала одна нота. "ГДЕ ВЫДРА ПИТАЕТСЯ РЫБОЙ..." Гибкий, торпедообразный пловец вторгся в косяк рыбы и стал жадно глотать. Они ждали, пока выдра закончила еду и вернулась на поверхность, а затем продолжали подниматься по витой лестнице. Сначала их головы поднялись над водой, потом плечи, руки, и вот они встали, сухие и теплые, на узком берегу. Они вошли в рощу неподалеку и пошли вдоль ручья. "ГДЕ ЧЕРНЫЙ МЕДВЕДЬ ИЩЕТ КОРНИ И МЕД, ГДЕ БОБР ШЛЕПАЕТ ПО ГРЯЗИ ВЕСЛОПОДОБНЫМ ХВОСТОМ..." - Посмотрите на бобра и медведя. Пчелы отчаянно жужжали вокруг черного мародера, грязь плескалась под ударами хвоста грызуна. - Бобр и медведь, - сказала она. - Куда мы теперь пойдем? - "МИМО САХАРНОГО ТРОСТНИКА, МИМО ЖЕЛТЫХ ЦВЕТОВ ХЛОПЧАТНИКА, МИМО РИСА НА НИЗКОМ ВЛАЖНОМ ПОЛЕ", - ответил он и зашагал дальше. - Смотрите на растения, на их форму и цвет. Они шли все дальше. - "...МИМО ЗАПАДНОЙ ХУРМЫ, - сказал Рендер, - МИМО ДЛИННОЛИСТНОЙ КУКУРУЗЫ, МИМО НЕЖНЫХ ЦВЕТОВ ФЛОКСА..." Она встала на колени, изучала, нюхала, трогала, пробовала на вкус. Они шли через поля, и она чувствовала под ногами черную землю. - Я пытаюсь что-то вспомнить, - сказала она. - "МИМО ТУСКЛОЙ ЗЕЛЕНИ РЖИ, - сказал он, - КОГДА ОНА КОЛЫШЕТСЯ НА ВЕТРУ". - Подождите минутку, - сказала он, - я вспоминаю, но медленно. Подарите мне желание, которое я ни разу не высказала вслух. - Взобраться на горы, - сказал он, - "С ОПАСНОСТЬЮ ЗАДОХНУТЬСЯ". Так они и сделали. - Скалы и холодный ветер. Здесь высоко. Куда мы идем? - Наверх. На самую вершину. Они влезли туда в безвременный миг и остановились на вершине горы. Им казалось, что они поднимались много часов. - Расстояние, перспектива, - сказал он. - Мы прошли через все то, что вы видите перед собой. - На такую гору я однажды взбиралась, не видя ее. Он кивнул. Ее внимание снова привлек океан под голубым небом. Через некоторое время они стали спускаться с другой стороны горы. Снова Время дернулось и изменилось вокруг них, и вот они уже у подножия горы и идут вперед. - "...ГУЛЯЮЩИЙ ЧЕРВЬ ПРОКЛАДЫВАЕТ ПУТЬ ПО ТРАВЕ И ПРОБИВАЕТСЯ СКВОЗЬ ЛИСТЬЯ КУСТА". - Вспомнила! - воскликнула она, хлопая в ладоши. - Теперь я знаю! - Так где мы? - спросил Рендер. Она сорвала травинку и сжевала ее. - Где? Ну, конечно, "ГДЕ ПЕРЕПЕЛ СВИСТИТ В ЛЕСАХ И В ПШЕНИЧНОМ ПОЛЕ". Перепел засвистел и пересек им дорогу, а за ним строго по линии шествовал его выводок. Они шли по темнеющей тропе между лесом и пшеничным полем. - Так всего много, - сказала она, - вроде каталога ощущений. Дайте мне еще строчку. - "...ГДЕ ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ ЛЕТАЕТ В КАНУН СЕДЬМОГО МЕСЯЦА", - сказал Рендер и поднял руку. Эйлин быстро опустила голову, чтобы мышь не налетела на нее, и темная фигура исчезла в лесу. - "ГДЕ БОЛЬШОЙ ЗОЛОТОЙ ЖУК ПАДАЕТ СКВОЗЬ ТЬМУ...", - сказала она, и жук, похожий на метеорит в двадцать четыре карата, упал к ее ногам. Он лежал секунду, как окрашенный солнцем скарабей, а затем пополз по траве у края тропы. - Вы вспомнили теперь, - сказал он. - Да. Канун Седьмого месяца был холодным, на небе появились бледные звезды. Полумесяц наклонился над краем мира, и его пересекла еще одна летучая мышь. Где-то в траве застрекотал сверчок. - Мы пойдем дальше, - сказала она. - Далеко? - Туда, "ГДЕ РУЧЕЙ ОТРЫВАЕТ КОРНИ СТАРОГО ДЕРЕВА И НЕСЕТ НА ЛУГ", - ответила она. - Ладно, - сказал он и наклонился к гигантскому дереву, мимо которого они шли. Между его корнями пробивался родник, питающий ручей, вдоль которого они недавно шли. Он звенел, как эхо далеких колокольчиков. Он вился между деревьев, зарывался в землю, кружился и перерезал свой путь к океану. Она пошла по воде Вода изгибалась и пенилась вокруг нее, брызгала дождем, сбегала по спине, по груди, по рукам и ногам. - Идите сюда, магия ручья прекрасна, - сказала Эйлин. Но Рендер покачал головой и ждал. Она вышла, встряхнулась и тут же высохла. - Лед и радуга, - заметила она. - Да, но я забыл, что там следующее. - Я тоже, но помню чуть дальше: "ПЕРЕСМЕШНИК ИЗДАЕТ СВОЕ НЕЖНОЕ БУЛЬКАНЬЕ, ХИХИКАНЬЕ, ВИЗГ, ПЛАЧ." И Рендер сморщился, услышав пересмешника. - Это не мой пересмешник, - сказал он. Она засмеялась. - Какая разница? Во всяком случае он появился немедленно. Рендер покачал головой и отвернулся. Она снова встала рядом с ним. - Простите. Я буду более осторожной. - Прекрасно. - Он пошел дальше. - Я забыл следующую часть. - Я тоже. Они оставили поток далеко за собой и шли по пригибающейся траве, по ровной безграничной равнине, и все, кроме пика солнечной короны, исчезло с горизонта. - "ГДЕ ТЕНИ ПРИ ЗАХОДЕ СОЛНЦА УДЛИНЯЮТСЯ ПО БЕСКОНЕЧНОЙ ОДИНОКОЙ ПРЕРИИ..." Я вспомнил: это место, "ГДЕ СТАДА БИЗОНОВ МЕДЛЕННО РАСПРОСТРАНЯЮТСЯ НА КВАДРАТНЫЕ МИЛИ..." Темная масса слева постепенно обрела форму. Выделился громадный бизон американских прерий. Не на родео, не на выставке рогатого скота, не на обратной стороне никелевой монетки, а здесь стояли эти животные, опустив рогатые головы, покачивая мощными спинами - знак Торо, неудержимое плодородие весны, исчезающее в сумерках в былое, в прошлое - вероятно, туда, "ГДЕ СВЕРКАЮТ КОЛИБРИ". Рендер и Эйлин шли по великой равнине, луна плыла над ними. Наконец они дошли до противоположного конца страны, где большие озера, другие ручьи, мосты и другой океан. Они прошли через опустевшие фермы, сады и двинулись вдоль воды. - "ГДЕ ШЕЯ ДОЛГОЖИВУЩЕГО ЛЕБЕДЯ ИЗГИБАЕТСЯ И ПОВОРАЧИВАЕТСЯ", - сказала она, глядя на своего первого лебедя, плывущего по озеру в лунном свете. - "ГДЕ ХОХОЧУЩАЯ ЧАЙКА НОСИТСЯ ПО БЕРЕГУ, - ответил он, - И СМЕХ ЕЕ ПОЧТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ". И в ночи раздался смех, но он не был ни смехом чайки, ни смехом человека, потому что Рендер никогда не слышал, как хохочет чайка. Журчащие звуки он сотворил из сырого ощущения холодного вечера. Он велел вечеру снова стать теплым. Он осветил тьму, заставил ее звенеть серебром. Смех начал замирать и исчез совсем. Сотворенная чайка унеслась в океан. - Ну, - объявил он, - на этот раз почти все. - Но здесь гораздо больше, - возразила она. - Вы держите в голове меню обедов, как же вы не помните еще кое-чего об этом? Я помню что-то насчет куропаток, укладывающихся на ночлег кольцом, головами наружу, и о цапле в желтой короне, питающейся крабами на краю болота, и о кузнечиках на орешнике, и... - Это много, даже слишком, - сказал Рендер. Они прошли через рощу лимонных и апельсиновых деревьев, по местам, где кормится цапля, мимо орехового дерева, где поют кузнечики, там, где куропатки спят кольцом, головами наружу. - В следующий раз вы покажете мне всех животных? - Да. Она свернула по узкой тропке к фермерскому дому, открыла дверь и вошла. Рендер, улыбаясь, шел за ней. Чернота. Полная чернота, мрак абсолютной пустоты. Внутри дома не было ничего. - В чем дело? - спросила он. - По сценарию эта экскурсия не планировалась, - ответил Рендер. - Я хотел опустить занавес, а вы решили, что шоу должно продолжаться. На этот раз я воздерживаюсь от какой-либо поддержки. - Я не всегда могу контролировать это, - сказала она. - Простите. Давайте закончим. Я овладела импульсом. - Нет, пойдем дальше. Свет! Они стояли на вершине холма, и летучие мыши летали мимо узкого металлического серпа луны. Вечер был холодный. От груды мусора доносилось грубое карканье. Деревья были металлическими столбами с приклепанными к ним ветками. Трава под ногами из зеленого пластика. У подножия холма тянулось гигантское пустое шоссе. - Где мы? - спросила она. - Это ваша "Моя Песня" со всем крайним нарциссизмом, каким вы могли бы набить ее. Все было правильно... до известной точки. Но вы толкнули ее излишне далеко. Теперь я чувствую, что становится необходимым некоторое равновесие. Я не могу позволить себе играть в игрушки каждый сеанс. - Что вы собираетесь делать? - Пойдем гулять, - он хлопнул в ладоши. - "ГДЕ ЧАША ПЫЛИ ПРОСИТ ВОДЫ..." - сказал голос неизвестно откуда, и они, закашлявшись, пошли. - "...ГДЕ СИЛЬНО ЗАГРЯЗНЕННАЯ РЕКА НЕ ЗНАЕТ ЖИВОГО СУЩЕСТВА, СКАЗАЛ ГОЛОС, - И ПЕНА ЕЕ РЖАВОГО ЦВЕТА..." Они шли вдоль вонючей реки; Эйлин зажала нос, но запах все равно чувствовался. - "...ГДЕ ЛЕС ПОГУБЛЕН, И ЛАНДШАФТ ЕСТЬ ПРЕДДВЕРИЕ АДА..." Они шли среди пней, спотыкались об остатки ветвей, и под их ногами хрустели сухие листья. Испуганно косящаяся луна свисала с черного купола на тонкой нитке. Под листьями трещала земля. - "...ГДЕ ЗЕМЛЯ КРОВОТОЧИТ В ОПУСТЕВШИХ ГОРНЫХ ВЫРАБОТКАХ..." Вокруг них лежали покинутые механизмы. Горы земли и камня сиротливо лежали в ночи. Громадные бреши в земле были наполнены похожими на кровь разрастаниями. - "...ПОЙ, МУЗА АЛЮМИНИЯ, КОТОРАЯ ВНАЧАЛЕ УЧИЛА ЭТОГО ПАСТУХА, КАК МУЗЕЙ И ПРОЦЕСС ВОССТАЮТ ИЗ ХАОСА - ИЛИ, ЕСЛИ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ВОСХИЩАЕТ СМЕРТЬ, СОЗЕРЦАЙ ВЕЛИЧАЙШЕЕ КЛАДБИЩЕ!" Они вернулись назад, на вершину холма, чтобы посмотреть оттуда. Кругом было множество тракторов, бульдозеров, копателей, кранов. Грудами лежал искореженный, проржавевший, разломанный металл. Вокруг лежали рамы, плиты, пружины, балки. Брошенные орудия. Ненужные машины. - Что это? - спросила она. - Металлический лом. Об этом Уолт не пел - о вещах, которые идут по его траве и выдирают ее с корнем. Они пошли мимо мертвых механизмов. - Эта машина срыла индейский могильник, а эта спилила старейшее на континенте дерево. Вот эта прорыла канал, отклонивший реку, что обратило зеленую долину в пустыню. Эта ломала стены домов наших предков, а эта поднимала плиты для чудовищных башен, заменивших эти дома... - Вы пристрастны, - сказала она. - Конечно. Вы должны всегда стараться видеть широко, если хотите сделать что-то мелкое. Помните, я показывал вам пантеру, гремучую змею, аллигатора? Помните, что я ответил, когда вы спросили: "Зачем ЭТО?" - Вы сказали, что я должна знать не только идиллию. - Правильно, и, поскольку вы снова жаждете перехватить инициативу, я решил, что чуть больше боли и чуть меньше удовольствия могут укрепить мое положение. Вы уже наделали ошибок. - Да, я знаю. Но это изображение механизмов, мостящих дорогу в ад... Они обошли кучу банок, бутылок и матрацных пружин. Он остановился перед металлическим ящиком и открыл крышку. - Посмотрите, что спрятано в брюхе этого бака на целые столетия! Фантастическое сияние наполнило темную полость мягким зеленым светом. - Чаша Святого Грааля, - объявил он. - Это энантиадромия, моя дорогая. Круг, возвращающийся на себя. Когда он проходит через свое начало, начинается спираль. Откуда мне знать? Грааль мог быть спрятан в машине. Со временем все меняется. Друзья становятся врагами, зло становится благодеянием. Но у меня еще есть время, и я расскажу вам маленькую легенду, как и вы угощали меня легендой о греке Дедале. Ее рассказал мне пациент по имени Ротман, изучающий каббалу. Чаша Грааля, которую вы видите, есть символ света, чистоты и святости и небесного величия; каково ее происхождение? - Никто не знает. - Да, но есть традиция, легенда, которую Ротман знал: Чашу Грааля отдал Мельхиседек, израильский первосвященник, предназначив ее для Мессии. Но где Мельхиседек взял ее? Он вырезал ее из громадного изумруда, найденного им в пустыне. Этот изумруд выпал из короны Шмаэла, Ангела Тьмы, когда тот был сброшен с небес. Кто знает, какова вообще суть Чаши Грааля? Энантиадромия. Прощай, Грааль. - Он закрыл крышку, и все оделось мраком. Затем, идя по Уинчестерскому кафедральному собору с плоским потолком и обезглавленной (Кромвелем, как сказал гид) статуей справа, он вспоминал следующий сеанс. Он вспомнил свой почти невольную позу Адама, когда называл всех проходящих перед ними животных. Он чувствовал себя приятно буколическим, когда, вызубрив старый ботанический текст, творил и называл полевые цветы. Так что они были вне городов, вдали от машин. Ее эмоции были все еще мощными при виде простых, осторожно вводимых объектов; чтобы рискнуть ввести ее в сложную и хаотическую дикость, он должен был медленно строить ее город. Что-то быстро пронеслось над собором, вызвав звонкий гул. Рендер на секунду взял Джил за руку и улыбнулся, когда она посмотрела на него. Джил, склонная к красоте, обычно прилагала много труда для ее достижения, но сегодня ее волосы были просто зачесаны назад и связаны пучком, глаза и губы не накрашены; маленькие белые уши были открыты и казались какими-то заостренными. - Обратите внимание на зубцы капителей... - прошептал он. - Фу! - сказала Джил. - Ш-ш-ш! - зашикала стоявшая рядом маленькая женщина. Позднее, когда они шагали обратно к своему отелю, Рендер спросил: - О'кей, Уинчестер? - О'кей. - Рада? - Рада. - Значит, можем вечером уехать. - Идет. - В Швейцарию... - А может, мы сначала потратим день-два на осмотр старых замков? В конце концов, они же сразу через Пролив, а пока я буду осматривать, ты можешь попробовать все местные вина... - Ладно. Она посмотрела на него с некоторым удивлением. - Что? Никаких возражений? - Она улыбнулась. - Где твой боевой дух? Ты позволяешь мне вертеть тобой? - Когда мы галопом неслись по потрохам этого старинного храма, я услышал слабый стон, а затем крик: "Ради бога, Монтрезор!" Я думаю, это был мой боевой дух, потому, что голос-то был мой. Я уступаю призраку, даже неустановленному. Давай поедем во Францию. Вот и все! - Дорогой Ренди, это всего на пару дней... - Аминь, - сказал он, - хотя мазь на лыжах уже сохнет. Они уехали. На третий день утром, когда она говорила ему о замках в Испании, он вслух размышлял, что в то время как психологи пьют и только злятся, психиатры пьют, злятся и ломают вещи. Приняв это как завуалированную угрозу Веджвудскому фарфору, который она коллекционировала, она согласилась с его желанием кататься на лыжах. Свободен! - чуть не выкрикнул Рендер. Сердце его билось где-то в голове. Он резко наклонился и свернул влево. Ветер бил в лицо, жег и царапал щеки душем ледяных кристаллов. Он был в движении. Мир кончился в Вейссфилдже, и Дорфталь вел вниз и прочь от его портала. Его ноги были двумя мерцающими реками, несущимися по твердым, изгибающимся плоскостям; они не мерзли на ходу. Вниз. Он плыл. Прочь от всего мира. Прочь от удушающей нехватки интенсивности, от избалованности благосостоянием, от убийственной поступи вынужденных развлечений, рубящих досуг, как Гидру. Летя вниз, он чувствовал сильное желание оглянуться через плечо, не создал ли мир, оставшийся позади, грозное воплощение его самого, тень, которая погонится за ним, Рендером, поймает и утащит обратно в теплый и хорошо освещенный гроб в небе, где он будет лежать, отдыхать и беседовать с алюминиевым приводом, управляющим его волей, и с гирляндой чередующихся токов, успокаивающих его дух. - Я ненавижу тебя, - выдохнул он сквозь стиснутые зубы, и ветер унес его слова; затем он засмеялся, потому что всегда анализировал свои эмоции, как сущность рефлексов, и добавил: - Беги, Орест, безумец, преследуемый фуриями... Через некоторое время склон стал более пологим. Рендер достиг низа трассы и остановился. Он закурил и пошел обратно на вершину, чтобы снова спуститься по причинам нетерапевтическим. В этот вечер он сидел перед камином в большом помещении, чувствуя, как тепло пропитывает его усталые мышцы. Джил массировала ему плечи, пока он разыгрывал Роршаха. Он потянулся за блестящим стаканчиком, который тут же был выхвачен у него звуком голоса, донесшегося откуда-то через холл Девяти Сердец. - Чарльз Рендер? - сказал голос (только это прозвучало как "Шарльс Рундер"). Его голова тут же дернулась в том направлении, но в его глазах плясало слишком много остаточных изображений, чтобы он мог выделить источник зова. - Морис? - спросил он. - Бартельметц? - Угу, - пришел ответ, и затем Рендер увидел знакомое лицо, посаженное прямо на плечи, на красный с синим мохнатый свитер, безжалостно натянутый на винный бочонок. Человек пробивал себе путь в их направлении, ловко обходя разбросанные лыжные палки, сваленные в кучу лыжи и людей, которые, подобно Джил и Рендеру, пренебрегали стульями. - Вы еще больше потолстели, - заметил Рендер. - Это нездорово. - Вздор, это все мышцы. Ну, как вы, что у вас нового? - он посмотрел на Джил, и она улыбнулась ему. - Это мисс Де Вилл, - сказал Рендер. - Джил, - уточнила она. Он слегка поклонился и, наконец, выпустил большую руку Рендера. - ...А это профессор Морис Бартельметц из Вены, - ярый последователь всех форм диалектического пессимизма и весьма замечательный пионер нейросоучастия, хотя, глядя на него, этого не подумаешь. Я имел счастье быть его учеником. Бартельметц кивнул, соглашаясь с ним, принял фляжку, которую Рендер достал из пластиковой сумки, и наполнил до краев складной стаканчик. - Ага, вы все еще хороший врач, - сказал он. - Вы сразу же диагностировали случай и дали правильное предписание. На здоровье! - Дай бог не последнюю, - сказал Рендер, наливая себе и Джил. Они сели на пол. Пламя ревело в громадной кирпичной трубе камина, кряжи обгорали по ветвям, по сучьям, по годовым кольцам. Рендер подкладывал дрова. - Я читал вашу последнюю книгу года четыре назад, - небрежно сказал Бартельметц. Рендер кивнул. - Вы занимались в последнее время какой-нибудь исследовательской работой? - Да, - ответил Рендер, - отчасти. - Он взглянул на Джил, которая дремала, прижавшись щекой к ручке огромного кожаного кресла. По лицу ее пробегали малиновые тени. - Я натолкнулся на довольно необычного субъекта и начал некую сомнительную операцию, которую надеюсь со временем описать. - Необычный? В каком смысле? - Слепая от рождения, во-первых. - Вы пользуетесь Яйцом? - Да. Она хочет быть Творцом. - Черт побери! Вы сознаете возможные последствия? - Конечно. - Вы слышали о несчастном Пьере? - Нет. - Это хорошо. Значит все было удачно засекречено. Пьер преподавал философию в Парижском университете и писал диссертацию об эволюции сознания. Прошлым летом он решил, что ему необходимо исследовать мозг обезьяны, чтобы сравнить менее тошнотворный мозг со своим, я полагаю. Во всяком случае, он получил незаконный доступ к Яйцу и к мозгу нашего волосатого кузена. Как далеко он зашел, подвергая животное стимулирующей клавиатуре - так и не выяснено, но предполагают, что такие вещи не могут немедленно передаваться от человека к обезьяне - звуки уличного движения, например, и тому подобное - и что-то испугало животное. И с тех пор Пьер находится в обитой мягким камере, и все его реакции - реакции испуганной обезьяны. Таким образом, поскольку он не закончил своей диссертации, он, вероятно, может дать достаточно материала для кого-нибудь другого. Рендер покачал головой. - Сюжет похож, - тихо сказал он, - но в моем нет ничего драматического. Я нашел исключительно стабильного индивидуума - психиатра, человека, уже потратившего немало времени на обычные анализы. Она хочет стать нейросоучастником, но ее останавливает страх перед зрительной травмой. Я постепенно предоставляю ей полный ряд зрительных феноменов. Когда я закончу, она полностью привыкнет видеть и сможет отдать все свое внимание терапии, не будет, так сказать, ослеплена видением. Мы уже провели четыре сеанса. - И?.. - Все идет прекрасно. - Вы в этом уверены? - Да, насколько можно вообще быть уверенным в таких вещах. - М-м-м, - протянул Бартельметц. - Скажите, вы находите ее исключительно волевой? Скажем, возможен ли навязчиво-принудительный рисунок чего-либо, в который ее можно ввести? - Нет. - Ей когда-нибудь удавалось перехватить у вас контроль над фантазиями? - Нет! - Врете, - просто сказал Бартельметц. Рендер закурил и улыбнулся. - Старый отец, старый мастер, возраст не уменьшил вашей проницательности. Я мог бы соврать любому но не вам. Да, правильно, ее очень трудно держать под контролем. Она не удовлетворяется тем, что видит. Она хочет Творить. Это вполне понятно - и мне, и ей - но сознательное понимание и эмоциональное восприятие, кажется, никогда не совпадают. В некоторых случаях она начинает доминировать, но мне удается почти немедленно снова брать контроль. В конце концов, над клавиатурой-то я хозяин. - Хм... Вы знакомы с буддийским текстом "Катехизис Шанкары"? - Боюсь, что нет. - Тогда я расскажу вам о нем. Он основан - отнюдь не для терапевтических целей - на истинном эго и мнимом эго. Истинное эго - бессмертная часть человека и должна отправиться в Нирвану - так сказать, душа. Мнимое же эго - нормальный мозг, опутанный иллюзиями - сознанием вас, меня и всех, кого мы когда-либо знали профессионально. Ясно? Ясно. Дальше: ткань этого мнимого эго составлена из скандх, как они называют. Сюда включаются ощущения, восприятия, способности, самосознание и даже физическая форма. Крайне ненаучно. Да. Но все это не то же самое, что неврозы, мнимые жизни мистера Ибсена или галлюцинации - нет. Каждая из пяти скандх есть часть оригинальности, которую мы называем личностью, а затем наверх выступают неврозы и все прочие неприятности, следующие за ними и дающие нам работу. О'кей? О'кей. Я прочел вам эту лекцию, потому что нуждаюсь в драматическом ограничении того, что сейчас скажу, а я хочу сказать кое-что драматическое. Посмотрим на скандхи, как они лежат на дне водоема; неврозы рябят на поверхности воды; "истинное эго", если оно есть, закопано глубоко в песке на дне. Так. Рябь заполняет пространство между объектом и субъектом. Скандхи - часть субъекта, основная, единственная ткань его существа. Итак, вы согласны со мной? - Со многими оговорками. - Хорошо. Теперь, когда я установил свою границу, я буду ею пользоваться. Вы играете со скандхами, а не с простыми неврозами. Вы пытаетесь выправить у этой женщины всеобъемлющую концепцию ее самой и мира. Для этого вы пользуетесь Яйцом. Это то же самое, что играть с психотиками или с обезьяной. Все вроде бы идет хорошо, но... в какой-то момент вы можете сделать что-то, показать ей какое-то зрелище или какой-то способ видеть - что переломится в ее личности, сломает скандху и - пфф! - словно пробито дно водоема. В результате - водоворот, который унесет вас... куда? Я не хочу иметь вас в качестве пациента, молодой человек, молодой мастер, поэтому я советую вам не продолжать этот эксперимент. Яйцо нельзя использовать в такой манере. Рендер швырнул сигарету в огонь и начал загибать пальцы: - Во-первых, вы делаете мистическую гору из мелких камешков. Я всего лишь направляю ее сознание на прием дополнительной области восприятия. Во многом это простая передача работы других чувств. Во-вторых, ее эмоции были крайне интенсивны вначале, потому что это была действительно травма, но мы уже прошли эту стадию. Теперь это для нее просто новинка. Скоро станет привычным. В-третьих, Эйлин сама психиатр, она опытна во всех этих делах и прекрасно знает деликатную природу того, что мы делаем. В-четвертых, ее чувство личности и ее желания, или ее скандхи, или как вы их там зовете, тверды, как Гибралтарская Скала. Вы же понимаете, какая напряженность требовалась от слепой, чтобы получить образование, какое она получила? Нужна была стальная воля, эмоциональный контроль и аскетизм тоже... - ...А если что-то из этих сил сломается в безвременный момент тревоги - Бартельметц грустно улыбнулся - пусть тени Зигмунда Фрейда и Карла Юнга будут рядом с вами в долине мрака... - И в-пятых, - неожиданно добавил он, глядя в глаза Рендеру, - она привлекательна? Рендер отвернулся к камину. - Весьма разумно, - вздохнул Бартельметц. Я не могу сказать, то ли вы покраснели, то ли на вашем лице отблеск пламени. Боюсь, однако, что вы покраснели, и это означает, что вы сознаете, что сами можете стать источником возбуждающего стимулятора. Вечером я зажгу свечу перед портретом Адлера и буду молиться, чтобы он дал вам силы успешно соревноваться с пациенткой в вашей дуэли. Рендер посмотрел на Джил, которая все еще спала, протянул руку и поправил ее локоны. - Во всяком случае, - сказал Бартельметц, - если вы будете продолжать и все пойдет хорошо, я с великим интересом прочитаю о вашей работе. Я говорил вам когда-нибудь, что я лечил нескольких буддистов, но так и не обнаружил "истинного эго"? Оба мужчины рассмеялись. Оно похоже и не похоже на меня, это существо на поводке, маленькое, серое, невидящее, пахнущее страхом. Рыкни - и оно задохнется в своем ошейнике. Голова его пуста как отверстие, из которого появляется обед, когда Она нажмет кнопку. Говори с ним - оно ничего не понимает, хотя и похоже на меня. В один прекрасный день я убью его... Зачем?... Тут поворот. - Три ступеньки. Вверх. Стеклянные двери. Ручка справа. Зачем? Вперед. Лифт. Внизу сады. Там приятно пахнет. Трава, сырая земля и чистый воздух. Я вижу. Птицы - правда, запись. Я вижу все. Я. - Лифт. Четыре ступеньки. Вниз. Да. Хочется сделать громкий шум в горле - глупое чувство. Чисто, спокойно, много деревьев. Богиня сидит на скамье, жует листья, пахнущие свежестью. Не может видеть их, как я. Может, теперь что-нибудь?.. Нет. - Следи за ступеньками. Вперед. Направо, налево, направо, налево деревья и трава. Зигмунд видит. Гуляет... Доктор с Машиной дает ей свои глаза. Рыкни - он не задохнется. Запаха страха нет. Выкопать в земле глубокую яму, похоронить глаза. Богиня слепа. Чтобы видеть, есть Зигмунд. Теперь ее глаза наполнены, и он боится зубов. Заставит ее видеть и возьмет ее высоко в небо, глядеть оттуда. Оставит меня здесь, оставит Зигмунда одного, невидящего... Я выкопаю в земле глубокую яму... Джил проснулась утром после десяти. Она не повернула головы, чтобы узнать, встал ли уже Рендер. Он всегда встает рано. Она протерла глаза, потянулась, повернулась на бок и приподнялась на локте. Посмотрела на часы на ночном столике и потянулась за сигаретой и зажигалкой. Закурив, она увидела, что пепельницы нет. Без сомнения, Рендер унес ее, потому что не одобрял куренья в постели. Вздохнув, она вылезла из постели и потянулась за халатом. Она терпеть не могла процесса вставания, но, уже встав, позволяла дню начаться и продолжать без пропусков регулярный процесс событий. - Черт бы его взял, - улыбнулась она. Ей хотелось бы позавтракать в постели, но было уже слишком поздно. Размышляя, что ей надеть, она заметила в углу пару чужих лыж. На одну из них был насажен листок бумаги. "Присоединишься ко мне?" - спрашивали каракули. Она отрицательно затрясла головой и почувствовала печаль. Она дважды в жизни вставала на лыжи и боялась их. Она сознавала, что следовало бы попробовать снова, что это разумно хороший спорт, но ей тяжело было даже вспоминать об отвратительном рывке вниз, рывке, который в обоих случаях быстро переносил ее в сугроб, и не хотелось снова ощутить головокружение, охватывавшее ее при тех двух попытках. Так что она приняла душ, оделась и пошла вниз завтракать. Все девять каминов уже ревели, когда она, проходя мимо большого холла, заглянула туда. Несколько краснолицых лыжников уже подносили руки к пламени центрального камина. Народу было немного. На подставках стояло лишь несколько пар мокрых ботинок, на вешалках висели яркие шапочки, возле двери стояли на своем месте влажные лыжи. Несколько человек сидели в креслах в центре холла, читали газеты, курили, болтали. Она не увидела никого из знакомых и прошла дальше, в столовую. Когда она шла мимо регистрационного стола, ее окликнул старик, работавший там. Она улыбнулась и подошла. - Письмо, - сказал он и протянул ей конверт. - Выглядит важным. Это был объемистый коричневый конверт, пересылавшийся три раза, как она заметила, и обратный адрес был адресом ее поверенного. - Спасибо. Она села у большого окна и посмотрела на заснеженный сад и на винтовую тропу вдали, усеянную фигурами с лыжами на плечах. Затем она разорвала конверт. Да, это был финал. Письмо адвоката сопровождалось копией решения суда о разводе. Она только недавно решила положить конец законной связи с мистером Фотлоком, чье имя она перестала носить пять лет назад, когда они расстались. Теперь она имела вещь, с которой не вполне знала, что делать. Ее дорогой Ренди, наверное, чертовски удивится. Надо будет придумать какой-нибудь невинный способ довести до него эту информацию. Ну, для этого еще будет время. Хотя надолго откладывать не стоит... Ее тридцатый день рождения висел, как черная туча над апрелем, а апрель через четыре месяца. Ладно... Она тронула губы помадой, сильнее напудрила родинку и закрыла "косметичку". В столовой она увидела д-ра Бартельметца, сидевшего перед огромной горой яичницы, цепочек сосисок, тостов и полупустой бутылкой апельсинового сока. На спиртовке стояла кастрюля с кофе. Он слегка наклонился вперед и работал вилкой, как ветряная мельница лопастью. - Доброе утро, - сказала Джил. Он поднял глаза. - Мисс Де Вилл... Джил... доброе утро. - Он кивнул на стул напротив себя. - Присоединяйтесь, пожалуйста. Она села и сказала подошедшему официанту: - Мне то же самое, но на 90% меньше. - И снова повернулась к Бартельметцу: - Вы видели сегодня Чарльза? - Увы, нет, а я хотел продолжить нашу дискуссию, пока его мозг еще на ранней стадии пробуждения и, Значит, более уступчивый. К несчастью, он из тех, кто входит в день где-то в середине второго акта. - А я обычно прихожу в антракте и спрашиваю краткое содержание, - сказала Джил, - так что почему бы не продолжить дискуссию со мной? Я всегда уступчива, и мои скандхи в хорошем состоянии. Глаза их встретились. - Ага, - сказал он медленно, - так я и думал. Что ж - хорошо. Что вы знаете о работе Рендера? - М-м-м... Он особый специалист в высокоспециальной области, мне трудно оценить некоторые вещи и говорить о них. Я хотела бы иногда заглядывать в мозг других людей, посмотреть, что они думают - обо МНЕ, конечно, но не думаю, чтобы я оставалась там надолго. Особенно - она шутливо поежилась - в чьем-то мозгу с проблемами. Наверное, я либо слишком сочувствовала бы, либо боялась, либо еще что-нибудь, и тогда, в соответствии с прочитанным, возникло бы нечто вроде симпатической магии, и это могло бы стать МОИМИ проблемами. Но у Чарльза проблем не бывает, во всяком случае, он никогда не говорил мне об этом. Но позднее я задумалась. Эта слепая девушка и ее собака-поводырь, кажется, слишком сильно занимают его. - Собака-поводырь? - Да, собака, служащая ей глазами, одна из хирургических мутантов. - Как интересно... Вы когда-нибудь встречались с этой женщиной? - Никогда. - Так. - Он задумался. - Иногда врач сталкивается с пациентом, чьи проблемы так родственны его собственным, что сеанс становится чрезвычайно острым. Так всегда бывало со мной, когда я лечил коллегу-психиатра. Возможно, Чарльз видит в этой ситуации параллель чему-то, тревожащему его лично. Я не смотрел его личный анализ, не знаю всех путей его мозга, хотя он долгое время был моим учеником. Он всегда был замкнутым, о чем-то умалчивал; при случае мог быть весьма авторитетным. Что еще его занимает в последнее время? - Как всегда, его сын Питер. Он переводил мальчика из школы в школу пять раз за пять лет. - Ей подали завтрак, и она придвинулась к столу. - И он читает обо все случаях самоубийства и без конца говорит о них. - С какой целью? Она пожала плечами и принялась за еду. - Он никогда не упоминал - почему, - сказала он, снова взглянув на Бартельметца. - Может, он пишет что-нибудь... Бартельметц покончил с яичницей и налил себе кофе. - Вы боитесь этой его пациентки? - Нет... Да, боюсь. - Почему? - Боюсь симпатической магии, - сказала она, слегка краснея. - Под это определение может подходить очень многое. - Это верно, - признала она. - Мы с вами объединились ради его благополучия и пришли к согласию в том, что именно представляет угрозу. Не могу ли я просить вас об одолжении? - Можете. - Поговорите с ним еще раз. Убедите его бросить это дело. Он смял салфетку. - Я намерен это сделать после обеда. Я верю в ритуальную ценность спасительных побуждений. И сделать их надо. Дорогой отец-идол, Да, школа прекрасная, лодыжка моя заживает, и с моими одноклассниками у меня много общего. Нет, я не нуждаюсь в деньгах, питаюсь хорошо и не имею затруднений с новым учебным планом. О'кей? Здание я не буду описывать, поскольку ты уже видел эту мрачную вещь. Землю не могу описать, потому что сейчас она под холодными белыми пластами. Бррр! Правда, меня восхищает искусство зимы, но я не разделяю твоего энтузиазма к противоположности лета, кроме как в рисунках или эмблеме на пачке мороженого. Лодыжка ограничивает мою подвижность, а мой товарищ по комнате уезжает на уикэнды домой - то и другое является настоящим благословением, потому что у меня теперь удобный случай схватиться за чтение. Что я и делаю. Питер. Рендер наклонился и погладил огромную голову. Голова стоически приняла это, а затем перевела взгляд на австрийца, у которого Рендер попросил огонька, и как бы говорила: "Должен ли я терпеть такое оскорбление?" Человек улыбнулся, щелкнул гравированной зажигалкой, и Рендер заметил среди заглавных букв маленькую "ф". - Спасибо, - сказал Рендер и обратился к собаке: - Как тебя зовут? - Бисмарк, - проворчал пес. - Ты напомнил мне другого такого же, некоего Зигмунда, компаньона и гида моей слепой приятельницы в Америке. - Мой Бисмарк - охотник, - сказал молодой человек, - но здесь нет ни оленей, ни больших кошек. Уши собаки встали торчком, она смотрела на Рендера гордыми, горящими глазами. - Мы охотились в Африке, в северных и южных частях Америки. И в центральной Америке тоже. Бисмарк никогда не теряет след. Никогда не промахнется. Он прекрасный зверь, и зубы у него как будто сделаны в Золингене. - Ты счастливчик, что у тебя такой охотящийся компаньон. - Я охочусь, - прорычал пес. - Я преследую... Иногда убиваю... - Вы не знаете такой же собаки - Зигмунда, или женщины, которую он водит - мисс Эйлин Шалотт? - спросил Рендер. Человек покачал головой. - Нет. Бисмарка я получил из Массачусетса, но сам я никогда не бывал в Центре и незнаком с хозяевами других мутантов. - Понятно. Ну, спасибо за огонек. Всего вам доброго. - И вам всего доброго. - Всего доброго... Рендер зашагал по узкой улице, засунув руки в карманы. Вторая попытка Бартельметца чуть не заставила его наговорить лишнего, о чем он сам потом пожалел бы. Проще было уйти, чем продолжать разговор. Поэтому он извинился и не сказал, куда идет - он и сам не знал. Повинуясь внезапному импульсу, он вошел в лавочку и купил часы с кукушкой, бросившиеся ему в глаза. Он был уверен, что Бартельметц примет подарок в правильном смысле. Он улыбнулся и пошел дальше. Интересно, что за письмо для Джил, с которым клерк специально подошел к их столику в столовой? Оно три раза переадресовывалось и было отправлено юридической фирмой. Джил даже не вскрыла его, а улыбнулась, поблагодарила старика-клерка и сунула письмо в сумочку. следовало бы кое-что узнать о его содержании. Его любопытство так возбуждено, что она, конечно, пожалеет его и скажет. Ледяные столбы неба, казалось, внезапно закачались перед ним. Подул резкий северный ветер. Рендер сгорбился и упрятал голову в воротник. Сжимая часы с кукушкой, он поспешно двинулся обратно. В эту ночь змея, державшая свой хвост, рыгала, Фенрис Волк прокладывал путь к луне, маленькие часы сказали "ку-ку", и завтра пришло, как последний буйвол Манолета, тряся рогами ворота и мыча обещание втоптать поток львов в песок. Рендер обещал себе отдохнуть от излишней сентиментальности. Позже, много позже, когда они прыгали по небу в крейсере, похожем на коршуна, Рендер смотрел вниз на потемневшую землю, думая о ее полных звезд городах, смотрел на небо, где все они отражались, смотрел вокруг себя, на людей, мелькавших на экранах, на автоматы с кофе, чаем и спиртными напитками, которые посылали свои флюиды исследовать внутренность людей и заставлять их нажимать кнопки, а затем смотрел на Джил, которую старинные здания заставляли ходить в их стенах, и знал: она чувствует, что он смотрит на нее, и чувствует, что его сиденье требует превращения в ложе - чтобы он уснул. 5 Ее кабинет был полон цветов, ей нравились экзотические ароматы. Иногда она зажигала курения. Ей нравилось промачивать ноги в теплых лужах, гулять в снегопад, слушать слишком много музыки, может быть, излишне громкой, выпивать каждый вечер пять или шесть различных ликеров (обычно неприятно пахнущий анисовый, иногда с капелькой полынного). Руки у нее были мягкие, слегка веснушчатые, с длинными сужающимися к концам пальцами. Колец она не носила. Ее пальцы снова и снова ощупывали выпуклости цветка рядом с ее креслом, пока она говорила в записывающий аппарат. - ...основные жалобы пациента при поступлении - нервность, бессонница, боли в животе и периоды депрессии. У пациента имелась запись прежних поступлений на короткое время. Он был в этом госпитале в 1955 г. с маниакально-депрессивным психозом пониженного типа, и снова вернулся сюда 2.3.96. 9.20.97 он поступил в другой госпиталь. Физическое обследование показало кровяное давление 170/100. На день обследования 12.11.98 он был нормально развит и хорошо упитан. В это время пациент жаловался на постоянную боль в пояснице, и были отмечены некоторые умеренные симптомы отхода от алкоголя. Дальнейшее физическое обследование не выявило патологии, за исключением того, что сухожилия пациента реагируют преувеличенно, но одинаково. Эти симптомы явились результатом отхода от алкоголя. При поступлении он не показал себя психотиком, у него не было ни заблуждений, ни галлюцинаций. Он хорошо ориентировался в пространстве, времени и личности. Его психологическое состояние было определено: он был в какой-то мере претенциозным, экспансивным и в достаточной степени враждебным. Его считали потенциальным нарушителем порядка. Поскольку он был по специальности поваром, его назначили работать на кухне. Тогда его общее состояние показало явное улучшение. Больше сотрудничества, меньше напряженности. Диагноз: маниакально-депрессивная реакция (всегда ускоряющая неизвестный стресс). Степень психиатрического ухудшения средняя. Признан правомочным. Продолжать лечение и госпитализацию. Она выключила аппарат и засмеялась. Этот звук испугал ее: смех - феномен общественный, а она была одна. Она снова включила запись и грызла уголок носового платка, пока мягкие, скользящие слова возвращались к ней. После первого же десятка их она перестала слушать. Когда аппарат замолчал, она выключила его. Она была очень одинока. Она была так чертовски одинока, что лужица света, возникшая, когда она стукнула себя по лбу и повернулась лицом к окну, вдруг стала самой важной вещью на свете. Она хотела чтобы это был океан света, или чтобы она сама стала совсем крошечной - все равно, лишь бы этот свет втянул ее в себя. Вчера минуло три недели... Слишком долго, думала она, я должна ждать. Нет! Невозможно! А что, если он умрет, как Вискомб? Нет! Не может быть! С ним ничего не может случиться. Никогда. Он всесилен и защищен. Но.. но придется ждать три недели... Без зрения - вот что это значит. Но разве воспоминания потускнели? Разве они ослабели? Как выглядит дерево? Или облако? Я не помню! Что такое - красное? Что такое - зеленое? Боже! Это уже истерия! Я слежу за ней, но не могу прекратить ее! Надо принять лекарство. Лекарство! Плечи ее затряслись. Лекарства принимать она не стала, но сильнее прикусила платок, пока ее острые зубы не прорвали ткань. - Берегись, - сказала она личному блаженству - тех, кто жаждет справедливости, потому что МЫ желаем удовлетворения. И берегись кротких, ибо МЫ будем пытаться унаследовать Землю. И берегись... Коротко прожужжал телефон. Она убрала платок, сделала спокойное лицо и повернулась к телефону. - Алло? - Эйлин, я вернулся. Как вы? - Хорошо, даже вполне хорошо. Как прошел ваш отпуск? - О, не жалуюсь. Я давно собирался и думаю, что заслужил отдых. Слушайте, я привез кое-что показать вам - например, Уинчестерский кафедральный собор. Хотите прийти на этой неделе? Я могу в любой вечер. СЕГОДНЯ. НЕТ. Я ОТЧАЯННО ХОЧУ ЭТОГО. ЭТО МОЖЕТ СТАТЬ ПРЕПЯТСТВИЕМ ДЛЯ МЕНЯ, ЕСЛИ ОН УВИДИТ... - Как насчет завтрашнего вечера? - спросила она. - Или послезавтра? Завтра будет прекрасно, - ответил он. - Встретимся в "К и С" около семи? - Да, это будет очень приятно. Тот же столик? - Почему нет? Я закажу его. - Идет. Значит, завтра увидимся. - До свидания. Связь выключилась. В ту же минуту в ее голове внезапно закружились цвета и она увидела деревья - дубы, сосны и сикоморы - большие, зеленые с коричневым и серым; она увидела комья облаков, протирающих пастельное небо, и пылающее солнце, и озеро глубокой, почти фиолетовой синевы. Она сложила свой изорванный носовой платок и выбросила. Она нажала кнопку рядом со столом, и кабинет наполнился музыкой. Скрябин. Затем нажала другую кнопку и снова проиграла надиктованную ей пленку, но почти не слышала ни того, ни другого. Пьер подозрительно понюхал еду. Санитар снял ее с подноса и вышел, заперев за собой дверь. Салат ждал на полу. Пьер осторожно подошел к нему, захватил горсть и проглотил. Он боялся. ТОЛЬКО БЫ СТАЛЬ ПЕРЕСТАЛА ГРОХОТАТЬ, СТАЛЬ О СТАЛЬ, ГДЕ-ТО В ЭТОЙ ТЕМНОЙ НОЧИ... ТОЛЬКО БЫ... Зигмунд встал, зевнул и потянулся. На секунду задние ноги волочились, а затем он стал внимательным и встряхнулся. Она, наверное, скоро пойдет домой. Он поглядел вверх, на часы, висящие на человеческом уровне, чтобы проверить свои ощущения, а затем подошел к телевизору. Встав на задние лапы, он одной передней оперся на стол, а другой включил телевизор. Как раз время сводки погоды; может быть, дороги обледенели. "Я проезжал через всемирные кладбища, - писал Рендер, - обширные каменные леса, которые каждый год удлиняются. Почему человек так ревниво охраняет своих мертвых? Не потому ли, что это монументально демократичный путь увековечения, высшее утверждение вредящей силы, то есть жизни, и желание, чтобы она продолжалась вечно? Унамуно уверял, что это именно так. Если да, то за последний год значительно больший процент населения желает бессмертия, чем когда-либо раньше в истории..." Чик-чик, чига-чик! Как ты думаешь, это все-таки люди? Вряд ли, слишком уж они хороши. Вечер был звездным. Рендер завел С-7 в холодный подвал, нашел свое место и поставил машину. От бетона шла холодная сырость, она вцеплялась в тело, как крысиные зубы. Рендер повел Эйлин к лифту. Их дыхание облаками шло перед ними. - Холодновато, - заметил он. Она кивнула. В лифте он отдышался, размотал шарф и закурил. - Дайте и мне, пожалуйста, - сказала она, почувствовав запах табака. Он подал ей. Они поднимались медленно, и Рендер прислонился к стенке, вдыхая смесь дыма и кристаллизованной влаги. - Я встретил еще одну мутированную овчарку в Швейцарии. Такая же большая, как Зигмунд. Только это охотник, как и пруссак. - Зигмунд тоже любит охотиться, - заметила Эйлин. - Два раза в год мы ездим в Северные леса, и я отпускаю его. Он пропадает несколько дней и возвращается вполне счастливым. Он никогда не рассказывает, что делал, но никогда не приходит голодным. Я думаю, что ему нужен отдых от людей, чтобы остаться стабильным. И думаю, что я права. Лифт остановился. Они вышли в холл, и Рендер снова повел ее. Войдя в кабинет, он ткнул термостат, и по комнате заструился теплый воздух. Их пальто он повесил тут же, в кабинете, и выкати из гнезда Яйцо. Включив его в розетку, он начал превращать стол в контрольную панель. - Как вы думаете, это долго продлится? - спросила она, пробегая кончиками пальцев по гладким, холодным изгибам Яйца. - Все, я имею в виду, полная адаптация к зрению. Он задумался. - Не имею представления. Пока не знаю. Мы начали очень хорошо, но еще очень многое нужно сделать. Месяца через три я смогу сделать предположения. Она задумчиво кивнула, подошла к столу и обследовала кнопки легкими, как десять перышек, пальцами. - Осторожно! Не надавите ни на одну. - Не буду. Как по-вашему, долго ли мне придется учиться оперировать ими? - Учиться три месяца. Шесть, чтобы стать достаточно опытной для использования их на ком-то; и еще шесть - под постоянным наблюдением, прежде, чем вам можно будет доверить самостоятельную работу. Всего вместе - больше года. - Ох-ох! - она села в кресло. Рендер коснулся сезонов, фаз дня и ночи, дыхания сельской местности и города, элементов, открыто бегущих по небу и всех танцующих сигналов, которыми он пользовался для построения миров. Он разбил час времени и попробовал примерно семь веков. - О'кей, все готово. Это произошло быстро и с минимумом советов со стороны Рендера. На секунду все стало серым. Затем мертвенно-белый туман. Затем он сам собой разошелся, как от порыва ветра, хотя Рендер не чувствовал ветра. Он стоял рядом с ивой у озера, а Эйлин полускрывали ветви и решетки теней. Солнце клонилось к закату. - Мы вернулись, - сказала она. - Я все время боялась, что это так и не произойдет, но я снова вижу все и вспоминаю. - Хорошо, - сказал он. - Посмотрите на себя. Она посмотрела в озеро. - Я не изменилась. - Нет. - А вы изменились, - продолжала она, глядя на него. - Вы стали выше, и есть какая-то разница... - Нет, - ответил он. - Значит, я ошиблась, - быстро сказала она. - Я еще не все понимаю, что вижу. - Ясно. - Что мы будем делать? - Смотрите. На ровной дороге она увидела кар. Он шел издалека, прыгал по горам, жужжал у подножия холмов, кружился по прогалинам и расцвечивал их голосом в серое и серебро синхронизированной силы, и озеро дрожало от звуков. Кар остановился в сотне футов за кустарником; это был С-7. - Пошли со мной, - сказал Рендер, взяв Эйлин за руку. - Поедем. Они прошли меж деревьев, обогнули последний куст. Она дотронулась до гладкого кокона, до его антенны, до окон - и окна сразу просветлели. Она посмотрела через них внутрь кара и кивнула. - Это ваш Спиннер. - Да. - Он открыл дверцу. - Садитесь. Мы возвращаемся в клуб. Сейчас самое время. Воспоминания свежи и будут в меру приятны или нейтральны. - Приятны, - сказала она, садясь в машину. Он захлопнул дверцу, обогнул кар и сел. Она смотрела, как он набирает воображаемые координаты. Кар прыгнул вперед и ровным ходом пошел мимо деревьев. Рендер чувствовал возрастающее напряжение, поэтому не менял сценария. Эйлин поворачивалась на вращающемся сиденье и осматривала внутренность кара, а затем снова уставилась в окно. Она смотрела на убегающие назад деревья. Рендер увидел рисунок тревоги и затемнил окна. - Спасибо, - сказала она. - Мне вдруг стало слишком много видения - все несется мимо, как... - Понятно, - сказал Рендер, поддерживая ощущение движения. - Я так и предполагал. Но вы становитесь выносливее. Теперь расслабьтесь, - добавил он через минуту, и где-то была нажата кнопка. Эйлин расслабилась, и они ехали все дальше и дальше. Наконец, кар замедлил ход, и Рендер сказал: - А теперь один непродолжительный взгляд в окно. Он пустил в ход все стимуляторы, которые способствовали удовольствию и расслаблению, и выстроил вокруг кара город. Она смотрела сквозь просветленные окна на профили башен и монолитные блоки жилищ, затем увидела три кафетерия, дворец развлечений, аптеку, медицинский центр из желтого кирпича с алюминиевыми кадуцеями над аркой, сплошь застекленную школу, сейчас пустую, еще аптеку и множество каров, припаркованных или несущихся мимо, и людей, входящих и выходящих, идущих мимо домов, садящихся и вылезающих из каров; и было лето, и предзакатный цвет фильтровался на цвета города и одежды людей, идущих по бульвару или стоящих на террасах и балконах, разговаривающих на улице, женщину с пуделем, ракеты, сновавшие высоко в небе. Затем мир исчез. Рендер поддерживал абсолютный мрак, приглушил все ощущения, кроме чувства движения. Через некоторое время появился тусклый свет; они все еще сидели в Спиннере, окна снова стали непрозрачными. - Боже! - сказала она. - Мир так наполнен! Я в самом деле видела все это? - Я не хотел дойти до этого сегодня, но вы хотели. Похоже, что вы были готовы. - Да, - сказала она, и окна вновь просветлели. Она быстро повернулась. - Все исчезло, - сказал он. - Я только хотел, чтобы вы бегло взглянули. Она смотрела. Снаружи теперь было темно, и они ехали по мосту. Двигались они медленно. Других машин не было. Под ними была плоскость, а в небе множество звезд; они освещали дышащую воду, уходящую под мост. Косые подпоры моста спокойно проходили мимо. - Вы это сделали, и я вам очень благодарна, - сказала она. - Кто же вы? Видимо он хотел, чтобы она спросила об этом. - Я Рендер. - Он засмеялся. Они продолжали путь по темному, пустому теперь городу и, наконец, подъехали к клубу, в большой паркинг-купол. Там он тщательно исследовал все ее ощущения, готовый убрать мир в нужный момент, но этого не потребовалось. Они вышли из кара и пошли в клуб, который он решил не переполнять людьми. Они сели за свой столик недалеко от бара в маленькой комнате с комплектом доспехов рядом и заказали ту же еду, что и раньше. - Нет, - сказал он, оглядев себя, - это не мое. Доспехи снова оказались рядом со столом, а Рендер - в своем сером костюме с черным галстуком и серебряным зажимом из трех лепестков. Оба засмеялись. - Я не тот тип, чтобы носить жестяной костюм, и хотел бы, чтобы вы перестали видеть меня в нем. - Простите, - она улыбнулась, - я сама не знаю, зачем и как я это сделала. - Я знаю, и склонен к уточнению. Итак, я еще раз предупреждаю вас. Вы осознаете факт, что все это иллюзия. Я принял этот способ для вас, чтобы получить полную выгоду. Для большинства же моих пациентов это реальность, которую они переживают. Это производит контр-травму или символическую последовательность, даже более сильную. Но вы знаете параметры игры и, хотите вы или нет, это дает вам другой вид контроля, не тот, с каким я обычно имею дело. Прошу вас, будьте осторожны. - Простите, я не хотела этого. - Я знаю. Нам принесли еду, которая у нас была. - Уф! Выглядит она страшно. Неужели мы ели эту дрянь? - Да, - фыркнул он. - Вот нож, вот вилка, а это ложка. Вот ростбиф, картофельное пюре, горошек, а это масло... - Боже! - Это - салат, это - речная форель - ммм! Это картофель фри, это бутылка вина... Ну-ка посмотрим, я ведь не платил за него - римский Конти, и бутылка Икема для... Эй! Комната закачалась. Он оголил стол, уничтожил ресторан. Они снова оказались на прогалине. Сквозь просвечивающую ткань мира он видел, как рука двигалась по панели. Кнопки были нажаты. Мир снова стал осязаемым. Их пустой столик стоял теперь у озера, и была летняя ночь, и скатерть казалась очень белой при ярком свете луны. - Как глупо с моей стороны, - сказал он. - Ужасно глупо. Я, видимо, ввел их одновременно. Актуальный основной вид, словесный стимулятор могли потрясти особу, видящую это впервые. Я так увлекся Творчеством, что забыл о пациенте. Приношу свои извинения. - Я уже в порядке. В самом деле. Он вызвал холодный ветер с озера. - ...А это луна, - добавил он жалобно. Она кивнула. Она носила крошечную луну в центре лба, и эта луна сияла, как и та, над ними, и заливала серебром волосы и платье Эйлин. На столе стояла бутылка Конти и два стаканчика. - Откуда это? Она пожала плечами. Он налил вино в стаканчики. Оно может оказаться безвкусным, - сказал он. - Нет. Вот... - она подала ему вино. Он пригубил и понял, что вино имеет вкус - фруктовый, как бы давили сок из винограда, выращенного на островах Благословения, гладкого, мясистого, а хмель выжат из дыма горящего мака. Он с самого начала понял, что его рука, вероятно, перегородила дорогу сознанию, симфонизируя чувственные сигналы и контрпередачу, и это привело его совершенно неосознанно сюда, к озеру. - Так уж вышло, заметил он, а теперь нам пора возвращаться. - Так скоро? Я еще не видела кафедрального... - Да, так скоро. Он хотел, чтобы мир кончился, и мир кончился. - Здесь холодно, - сказала она, одеваясь, - и темно. - Я знаю. Сейчас Я смешаю чего-нибудь выпить и уберу машину. Он глянул на запись, покачал головой и пошел к своему бару. - Это не совсем Конти, - заметил он, протягивая руку за бутылкой. - Ну и что ж? Я не возражаю. В данный момент он тоже не возражал. Они выпили, он убрал Яйцо, помог Эйлин надеть пальто, и они вышли. Пока они спускались в лифте в подвал, ему хотелось, чтобы мир снова исчез, но мир не исчезал. "В стране приблизительно 1 миллиард 800 миллионов жителей и 500 миллионов личных автомобилей. Если человек занимает 2 квадратных фута поверхности земли, а машина примерно 120, то становится очевидным, что в то время как люди занимают 2 миллиарда 160 миллионов квадратных футов нашей страны, экипажи занимают 67,2 миллиарда квадратных футов, то есть примерно в тридцать один раз большее пространство, чем человеческий род. Если в данный момент половина Этих автомобилей в действии и содержит в среднем по два пассажира, то соотношение больше чем 47 к одному в пользу каров. Как только страна станет одной мощеной плоскостью, люди либо вернутся в моря, откуда вышли, либо станут жить под поверхностью земли, либо эмигрируют на другие планеты, и тогда, возможно, технологической эволюции будет позволено продолжаться по линиям, которые проложили для нее статистики." Сибил К. Делфи, Заслуженный профессор в отставке, Начало речи в Учительском колледже штата Шетовер, Ута. Папа, я доковылял из школы до такси, а на такси в космопорт, ради тамошней выставки АФ - Снаружи, как она называется. (О'кей, я преувеличил ковыляние, хотя оно требует дополнительного внимания). Все тут нацелено на привлечение молодежи к пятилетней зацепке, как я понял. Но это сработало. Я хочу присоединиться. Я хочу уйти Наружу. Как ты думаешь, возьмут меня, когда я подрасту? Я имею в виду - возьмут Наружу, а не на какую-нибудь работу за р