ел, ползая между деревьями, прежде чем наметил хороший сук, до которого мог дотянуться, сначала ухватившись за ствол, а затем держась за нижние ветви и сжимая клинок зубами. Сделав зарубку у основания и наконец отломив ветку, он не меньше часа провозился, сидя у подножия дерева и прислонившись спиной к стволу, -- зачищал от сучков, подгонял под свой рост, то и дело проверяя длину, вырезал удобную ручку. Наконец он положил палку на колени и полюбовался на нее. Нож и костыль за одно утро... Если второе окажется столь же полезным, как и первое, это будет поистине знаменательный день. Держась за ствол, он подтянулся, встал во весь рост, распрямив левую ногу, и укрепил костыль под мышкой. Все еще держась за ствол левой рукой, он перенес вес тела на костыль. Палка выдержала. Он дал правой ноге слегка коснуться земли. Потом сделал шаг левой ногой, перенес на нее центр тяжести, слегка передвинул костыль, оперся на него. Оторвал левую руку от ствола. Еще один шаг левой. Перенос центра тяжести. Перемещение костыля. Опора на него. Он двигался вертикально -- хоть и с помощью костыля, -- не полз больше -- да, это был знаменательный день. Хью улыбнулся. Прошелся по лагерю. Собаки наблюдали за ним, но держались на расстоянии и опускали хвосты, когда он обращал на них внимание. Он подумывал о том, чтобы убить одну и съесть, но звери были начеку. Да, похоже, это действительно человек, наверное, думали они, только какой-то странный. Теперь вот чем надо заняться. Отыскать кусок кремня. Поиски в лагере результатов не дали. Он решил двигаться дальше, внимательно разглядывая каменистую почву. Не ползти больше, задирая голову. Хью довольно быстро отыскал оптимальный ритм своей новой поступи. Периодически он присаживался, чтобы дать отдохнуть левой ноге и правому плечу. Сейчас трудно было определить, возросла ли скорость его движения по сравнению с теми днями, когда он полз изо всех сил. Тем не менее Хью был уверен в том, что, по мере того как он будет осваивать костыль и набираться сил, преимущества нового способа передвижения не замедлят сказаться. Так, раскачиваясь, он продолжал двигаться далеко за полдень, пока жажда не заставила свернуть его с тропы к реке. Там-то он и отыскал кремень. Чуть не запев от радости, Хью добрался до берега. Когда его тень накрыла воду, он разглядел быстро мелькающие тени. Рыба кормилась на мелководье. Напившись, он лезвием заточил палку в виде копья. Затаился в такой позе, чтобы тень не падала на намеченную полосу воды, и через полчаса безуспешных попыток добыл наконец двух сомов. Потом, с помощью нескольких ниток из рукава рубашки и вороха коры, Хью удалось разжечь огонь. Сначала он подбрасывал тонкие ветки, а когда костер разгорелся, положил в него толстые палки и занялся чисткой рыбы на плоском валуне. Обжаривая ее на ивовых прутиках, он старался подсчитать, сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз ел пищу, приготовленную на огне. Однако вскоре отказался от этой затеи, поняв, что давно потерял счет дням своей ползучей одиссеи. Поев, Хью разделся и искупался в реке, вспоминая тот горький пруд в самом начале пути. Теперь достаточно было наклонить голову, чтобы напиться досыта. Плескаясь, он чувствовал, что вновь становится самим собой. Выстирал заскорузлую одежду и надел ее мокрой. Сначала Хью намеревался отдохнуть до конца дня и высушить одежду на кустах, но ри были слишком близко, и он не чувствовал себя в безопасности. Едва ли кто-то из них вернется назад, чтобы проверить, нет ли погони, но такая возможность не исключалась, учитывая тот факт, что сиу в самом деле преследовали их довольно долгое время. Наткнуться на отставших теперь уже тоже было маловероятно, и все же какая-нибудь случайность могла задержать нескольких индейцев, которые теперь могли спешить вдогонку за остальными. Поэтому Хью оставался настороже и двинулся дальше своим раскачивающимся шагом, готовый в любой момент скрыться в придорожных кустах, завидев людей. Однако день клонился к вечеру, а единственными звуками, составлявшими компанию стуку костыля, оставались птичьи трели да редкие всплески воды. Несколько желтых листьев сорвались и спланировали перед ним. Подмышка и плечо затекли, зато состояние ноги заметно улучшилось, она не болела теперь даже при случайных касаниях земли. Кожа на голове, лоб и нос также заживали, часть струпьев отвалилась во время купания. Головная боль прекратилась -- он даже не смог вспомнить когда. На пути больше не попадались фрукты и ягоды. Ри ободрали все кусты и деревья. Хью решил раздобыть, если повезет, на ужин еще рыбы. Шагая по дороге, он вдруг понял, что впервые за много дней опять наслаждается жизнью. По дороге он думал о времени, проведенном вместе с пауни, причем недавние мечты и галлюцинации придавали новую окраску его воспоминаниям. Как-то вождь принял решение отправиться в Сент-Луис, где должна была состояться встреча охотников и промысловиков. Совет племени признал разумным послать миссию мира, а заодно заверить меховую компанию в том, что пауни являются надежным и дружественным народом, на который можно рассчитывать, когда возникнет потребность в проводниках, посыльных или рабочей силе. Не повредит племени и предоставление режима благоприятствования во всем, что касается торговли, особенно металлическими изделиями, огнестрельным оружием, одеждой, лошадьми. Ради всего этого стоило пуститься в путь. Как странно было Хью въезжать в город, где жили люди, похожие на него -- или не слишком похожие? Он понял, что очень изменился. Лишь через несколько дней комнаты с четырьмя стенами и шумные улицы перестали смущать его. Он снова вошел во вкус чтения утренних газет за чашкой кофе. Тогда-то ему и попалось на глаза объявление в "Миссури Рипабликен", которое вновь заставило его задуматься о том, что постоянно приходило в голову последние дни. Меховая компания Скалистых гор проводила дополнительный набор мужчин в команду охотников на этот сезон с базой в форте Генри. Майору Эндрю Генри, чьим именем был назван форт, нужны были как охотники, так и трапперы, особенно трапперы -- люди со знанием индейских наречий и троп. Позже Хью узнал, что возле устья реки Йеллоустон форт понес большие потери в людях и лошадях от ассинибойнов и черноногих. Действительно, это было похоже на предприятие, которое отвечало его желаниям, и которому он подходил безоговорочно. Его уже порядком утомила жизнь в племени пауни. А тут... стоит пошевелить пальцем, и увидишь новые земли... Он улыбнулся и допил кофе, решил сходить на собеседование и выяснить подробности. Когда Хью пришел по указанному адресу, с ним поговорили и тут же сделали предложение поступить на работу. Опыт его, похоже, произвел сильное впечатление, и Хью подписал контракт. За оставшиеся дни, что он провел в Сент-Луисе, Хью познакомился с несколькими людьми, подолгу жившими на природе -- одни по контракту с меховой компанией, другие просто путешествуя с востока на запад и обратно. Одним из них был тот странный человек, Джон Кольтер, которому довелось дойти с Льюисом и Кларком до океана. В глазах его был какой-то странный свет, который сперва показался Хью признаком лунатизма, но позже он понял, что это... нечто иное -- такой взгляд бывает у шамана, слишком долго пребывавшего в видениях. В его рассказах слышалось не бахвальство записного болтуна, но глубокая убежденность, вселившая в Хью смутное беспокойство. Тогда он ушел от этих рассказов о путешествиях и приключениях с уверенностью в абсолютной искренности того человека, и теперь, спустя много лет, снова задумался над его историями... ...Позже, когда уже стало темнеть, он наконец поймал свою рыбу, зажарил и поужинал. Затем умылся, помассировал ногу, плечо, руку и устроился на ночлег подальше от дороги. Заснул с чувством полного удовлетворения. Утром позавтракал ягодами и водой из реки. Несколько Дней размеренной ходьбы, и он привыкнет к своей раскачивающейся походке. Он уже начинал улавливать ее ритм и теперь был убежден, что в вертикальном положении Движется с большей скоростью и с меньшими усилиями. Каждый шаг уносил его дальше от ри и приближал к территории сиу, которых тут называли дакотами. Они доверяли ему. Парни майора Генри всегда ладили с сиу. Чем ближе он продвигался к реке Шейенн и чем больше удалялся от Моро, тем лучше себя чувствовал. Трудно сказать точно, сколько дней потребуется, чтобы добраться до территории Дружественного племени. Если бы он шел несколькими неделями позже, когда на деревьях уже мало листвы, на западе открывался бы лучший обзор. Тогда можно было бы уловить мельканье Черных холмов и точнее определить собственное местоположение. По крайней мере узнать, куда направляется. Хью преодолел уже изрядное расстояние до форта Киова, и, хотя впереди оставался еще немалый путь, места казались знакомыми. К нему возвращались силы, Оставшиеся позади бесконечные отрезки змеиного ползанья приучили его к погружению в прерывистые мечтания... Он пытался думать о людской жестокости -- от Лафитта и женщин пауни до Джеми -- но на душе было слишком хорошо. Поэтому он просто дал волю своему разуму взмывать вверх и падать, словно корабль на якоре, и дни проходили в обрывках мыслей о Пенсильвании, островах Вест-Индии, горах, и все воспоминания касались только дней, подобных этому. Ночью он спал крепко и не запомнил снов. Однако утром, спустившись к реке, чтобы умыться и поискать ягод и корешков, обнаружил обломанные медведем ягодные кустарники, следы и медвежий помет. Это надолго испортило ему настроение. Днем он шел бодро и одолел большое расстояние, но ночью ему опять снился медведь, который ломал его и дышал ему в лицо; это сопровождалось чувством тревоги, словно зверь пытался вернуть Хью в то место и в то время, поймать его снова и на этот раз уже не выпустить из лап. Хью проснулся весь в поту, его колотила дрожь. Он приглядывался к теням, нюхал воздух, но никто не собирался нарушить его одиночества. Чуть позже ему вновь удалось уснуть. На следующий день признаков медвежьего присутствия не было, но несколько раз принимался дождь, вынуждая искать укрытия под деревьями. Земля раскисла, и двигаться пришлось медленнее, к тому же Хью опасался поскользнуться и упасть. Поймать рыбу не удалось и обедать пришлось одними кореньями. Назавтра земля начала вздыматься, приобретая холмистый рельеф. Теперь приходилось пробираться между утесами, река нырнула в труднодоступное ущелье. То и дело приходилось перебираться через речушки и ручьи, подпитывавшие реку, в них Хью ловил рыбу и купался. Память подсказывала, что эта холмистая равнина была началом долины реки Шейенн. Еще день-два и начнется легкий пологий спуск в эти знакомые места. ...С момента встречи с медведем боль в бедре значительно уменьшилась. Нога даже начинала обретать некоторую силу. Каждый раз, как он нечаянно опирался на нее, она отдавалась болью, но уже не той ужасной, дурманящей болью перелома. За последние несколько дней наступать на ногу стало гораздо легче, так что Хью иной раз загадывал, сможет ли она когда-нибудь выдержать его вес на протяжении нескольких шагов. В такие минуты он начинал потихоньку экспериментировать. Слегка опереться... Неплохо. Еще немного. Терпимо. А сейчас немного больно. Еще разок. На следующее утро, спускаясь с холма, Хью услышал стук копыт. Мгновенно метнулся к правому краю дороги в поисках укрытия. Поздно, должно быть, слишком поздно, подумал он, поспешая. Высокая скала слишком долго скрывала от него звук, пока всадники не обогнули ее. Он почти бежал со склона, зарываясь костылем в землю, раскачиваясь, не обращая внимания на боль в правой ноге. Двое верховых индейцев выехали из-за поворота, и по восклицанию одного из них, Хью понял, что его заметили. Секунду спустя из-за скалы показались две вьючные лошади, а по топоту копыт можно было судить, что они были не последними. Хью остановился и обернулся. Всадники сжимали ружья. Он встретил их, подняв левую руку раскрытой ладонью вперед, правую тоже постарался поднять насколько возможно. Из-за скалы выехали еще два всадника, ведя в поводу лошадей, навьюченных корзинами и мешками. Эти двое тоже схватились за оружие. Когда они приблизились, Хью убедился, что это сиу, и даже догадался, что в корзинах, должно быть, урожай с полей изгнанных ри. Подумав еще раз мельком о людской жестокости, он дал им подъехать поближе и остановиться, нацелив на него ружья. Тогда он сказал: "Хью Гласе", и добавил на их наречии: "друг". ПЯТНАДЦАТЬ КОЛЬТЕР Ястреб парил. ШЕСТНАДЦАТЬ ГЛАСС ...И медведь, рыча, встал на задние лапы. СЕМНАДЦАТЬ КОЛЬТЕР Джон спустился с гор и углубился в море травы, отделявшее его от форта Мануэля Лизы. Он шел, прихрамывая, под жарким солнцем, припекавшим затылок. Перед ним больше не было гор, утесов или холмов, бушующей воды. Осталась только колышущаяся под ветром трава великой прерии, сквозь которую даже слепой нашел бы дорогу к форту. Кольтер же знал прерию, как собственную ладонь, исходив ее вдоль и поперек вместе с Льюисом и Лизой, а когда и в одиночку. Она встречала его и завыванием зимнего ветра, и мягкостью весеннего ветерка, но еще ни разу он не шел по ней в таком состоянии, когда все кости ломило, а в голове плыло от лихорадки. Сейчас он не смог бы сказать наверняка, была ли трава водой, или вода была травой; он не знал точно, сам он движется, а трава стоит на месте, или трава плывет мимо, а он стоит. Он развлекал себя мыслями о полете. Дрожащее небо над головой раскалилось добела, и в нем носились птицы-пылинки, его братья. Но он больше не мог летать с ними. Дыхание вырывалось вялыми выдохами, похожими на одышку дрожжевого теста. Хромое, подпрыгивающее, скрюченное существо, он потерял способность парить. Зловещая судьба -- утонуть в море травы -- пугала его больше, чем погоня черноногих. Кольтер передвигался со скоростью раненого ястреба. Он видел птицу, которой был когда-то: залитый солнцем, с большими красными крыльями, она опустилась на сухую ветку только затем, чтобы Крузат тут же подстрелил ее. Как подрубленный, ястреб рухнул в мокрую утреннюю траву. Кольтеру запомнились тлеющие глаза, хищный коготь, хромающий прыжок огромной раненой птицы, пытающейся подняться в воздух. Охотники смеялись. Ни один и пальцем не шевельнул, чтобы прекратить ее мучения, и он, к стыду своему, тоже. Они швыряли ястребу куски убитого кролика и наблюдали, как он вращал злобным глазом, презирая мясо, добытое другими. На следующее утро Кольтер увидел, как ястреб, прихрамывая, взбирается на пригорок: острая, словно наконечник стрелы, головка, волочащееся по земле крыло. Он сумел уберечься от койотов в сумерках и от хорьков ночью, но в человеке, который подстрелил его, не было жалости, как не было ее и в тех, кто смотрел на его мучения. Сжалься на нами, Господи, думал теперь Кольтер, мы не самые лучшие твои создания. Ему отчетливо запомнились последние минуты ястреба, как он ковылял до тех пор, пока скала не преградила ему путь, и осталось лишь сверкать колючим глазом на судьбу. В конце концов Кольтер успокоил птицу точным выстрелом в голову. Сейчас же он желал одного: чтобы кто-нибудь или что-нибудь, тронутое его жалким состоянием, проявило подобную доброту. Время от времени ему приходилось останавливаться и вытаскивать из тела клещей, поворачивая их против часовой стрелки, а потом давить ногтем. Иногда он кидался на землю и сгибался пополам или же, засунув голову под мышку, бешено кусал их, глотая собственную кровь. И полз дальше в лабиринте трав. Вверх-вниз -- подтянись, каждые несколько ярдов падал бесформенной кучей и ловил ртом воздух. Клещи были не единственными насекомыми, донимавшими его. Кузнечики прыгали на своих ногах-пилах прямо в глаза, обжигая их болью. Острая трава резала грудь и подбородок, хлестала по ногам; зеленые мухи и осы барабанили по голове. Он представил, как они в первый раз выходили с Льюисом из этих травянистых зарослей. Он увидел себя на пригорке, озирающем море травы. Наконец-то они выбрались из него -- оба даже засмеялись от облегчения. Там-то, на этом олимпийском холме, и начались все их беды -- произошла первая стычка с черноногими. -- Давай теперь я расскажу, как я это помню, -- сказал Мериуэзер Льюис. -- Откуда ты взялся, приятель? -- спросил Кольтер, качая головой. Льюис широко улыбнулся: -- Оттуда, куда все мы уйдем, разумеется. -- А где это? -- Там, куда ты направляешься. Трава била Кольтера по ушам. Он не был уверен, что расслышал правильно. -- Там, куда я послал краснокрылого ястреба? -- Там, куда слетаются ястребы и другие стервятники... Так могу я начать? -- Значит, в это самое место? Льюис раздраженно нахмурился: -- Дорогой Джон, может, ты все же позволишь мне высказать мысли касательно индейского конфликта? Кольтер устало кивнул. -- Итак... мы собрались на возвышенности, озирая широкие просторы травы, подобные этим, когда вдруг, повинуясь импульсу, я глянул в подзорную трубу и увидел на расстоянии около мили стадо лошадей голов в тридцать, а над ними, на пригорке их владельцев, черноногих, в том же количестве. Я подумал извлечь выгоду из ситуации, показал наши добрые намерения. Велел Джею Филдсу поднять флаг, который захватил специально для таких целей, а сам стал медленно приближаться к ним. И как ты полагаешь, Джон Кольтер, что они сделали? -- Да что мне предполагать -- ведь я же был там. -- Тем не менее, в силу своего замкнутого характера, ты не можешь поведать об этом должным образом. Поэтому рассказывать буду я. Поначалу они не двигались, видимо, не могли точно определить нашу численность. Я решил, что количество индейцев должно было примерно соответствовать количеству лошадей, и, поскольку, ничего иного не оставалось, махнул отряду рукой, предлагая поехать им навстречу. -- Вместо того, чтобы спокойно ждать их на месте. -- И вот, когда расстояние между нами сократилось на четверть мили, один из них вдруг вскочил на коня и помчался во весь опор в нашу сторону. Тогда я спрыгнул с лошади и стал поджидать его. Однако он, не доехав до нас сотни шагов, остановился и начал пялиться на нашу команду. -- Это был разведчик, проводивший рекогносцировку. -- Все это время я жестами приглашал его приблизиться. -- А он почему-то не пожелал откликнуться на столь любезное приглашение, не так ли? Льюис, не обращая на Кольтера внимания, продолжал свой отчет. -- Потом он вернулся к своим товарищам и небольшая группа индейцев направилась в нашу сторону... -- ...их было восемь, я сосчитал тогда. Льюис скривил губы и стеганул воздух стебельком травы. -- Полагаю, какая-то часть индейцев спряталась, готовя засаду, поскольку я заметил, что уменьшилось количество людей, оставшихся с лошадьми. -- Разве они обязаны были выкладывать на стол все карты? Льюис искоса посмотрел на Кольтера и недоверчиво потряс головой. -- Послушай, это твоя история или моя? -- Все зависит от того, намерены ли вы говорить правду, -- лаконично заметил Джон. Льюис вновь предпочел проигнорировать его слова. -- Как командир, я ожидал, что нас ждут определенные сложности. Вполне естественная ситуация, когда дело касается индейцев. -- И они, -- вставил Кольтер, -- всыпали нам по первое число. -- Теперь, вспоминая все обстоятельства, я лишний раз убеждаюсь, что мы, определенно, вели себя корректно. Когда мы встретились, спешились, индейцы спросили, не хотим ли мы разделить с ними трубку. Я ответил: "Наш человек с трубкой отъехал, так что придется подождать". Таким образом я пытался выиграть время, чтобы попытаться определить их численность. -- Снова вынужден перебить вас, командир. Откуда вам было знать наверняка, что они предлагали: чтобы мы разделили их трубку или они разделили нашу? Не исключено, что наш переводчик неправильно понял. Такое случалось довольно часто; но в любом случае задержка была воспринята как оскорбление. -- Это должна была быть моя трубка, мой табак, -- заявил Льюис. -- В конце концов, мы первыми сделали жест доброй воли, ты же помнишь. Я вручил одному из них медаль Джефферсона, другому -- флаг, третьему -- носовой платок. И все они казались вполне удовлетворенными. -- На ваш взгляд. -- Ближе к вечеру я предложил разбить совместный лагерь, на что индейцы охотно согласились. При этом они сами показали наиболее безопасное место возле реки рядом с большими деревьями, перед которыми расстелили полукругом бизоньи шкуры; там мы и заночевали. Я рассказал им, что мы проделали большой путь с востока по большой реке, которая течет вслед за солнцем; что я бывал на великих водах, в которые садится солнце, и видел множество народов, каждый из которых приглашал нас прийти и торговать с ними на реках по эту сторону гор. Потом я рассказал им, что большинство из них воевали друг с другом, и мне удалось установить между ними мир. Я стоял на часах первым до половины двенадцатого; к тому времени все индейцы заснули. Затем я разбудил Р. Филдса и проинструктировал его, чтобы он внимательно следил за индейцами, и если хоть один из них пошевелится... -- ...во сне... -- ...если хоть один из них пошевелится с недобрыми намерениями, чего вполне можно было от них ожидать, чтобы он немедленно будил меня. И отправился спать. На рассвете индеец, которому я вручил медаль Джефферсона, подкрался к Филдсу сзади и отнял у него ружье... -- ...это было нетрудно сделать. -- А другой в это время взял ружье его брата... -- ...еще проще. -- В ту же минуту еще двое подкрались и схватили ружья Дрюера и мое... -- ...и это было несложно. -- Джей Филдс повернулся и увидел индейцев, убегающих с ружьями. Он разбудил брата и оба бросились вдогонку за ними. И вскоре догнали... -- ...индейцы не слишком торопились. -- Р. Филдс, отняв свое ружье, ударил обидчика ножом в грудь. Тот пробежал еще несколько шагов и упал замертво. После того как мы вернули ружья, они пытались увести наших лошадей и... -- ...забрать своего мертвого товарища... -- Уверяю тебя, мы убили еще нескольких, когда они пытались украсть лошадей. -- ...забрать одного мертвого индейца... -- Мы оставили его там, где он упал, с медалью на шее. Мы забрали четырех индейских пони в качестве компенсации за нападение; я сам выстрелил одному индейцу в живот и, после того как тот уполз в скалы, сжег на костре четыре щита, два лука с колчанами, а также много других вещей. Естественно, я вернул флаг. -- Естественно. -- Следующий день мы решили посвятить отдыху, и ты, Кольтер, подстрелил самку бизона. Мы поели немного мяса, которое оказалось превосходным. Перед нами простиралась долина, ровная, как поле кегельбана, лишь кое-где виднелись кактусы. Ночью, под тяжелыми грозовыми тучами мы отправились дальше. Вокруг бродили несметные стада бизонов. Залитые лунным светом, они казались порождениями сна. Думаю, мы в свою очередь должны были казаться этим великолепным мохнатым животным жалкими оборванными призраками. Моя маленькая индейская лошадка бежала очень резво, гораздо лучше, чем моя собственная, и грех было жаловаться на кражу. -- Грех... -- эхом откликнулся Кольтер. Вдруг лицо и фигура Мериуэзера Льюиса в залитой лунным светом кожаной куртке растаяли, и Кольтер понял, что снова остался один. День вновь превратился в ночь. Звездочки-ребятишки опять, приплясывая, высыпали на небе. Он смотрел на них, кутаясь в траву, как в одеяло. Звездочки-ребятишки напевали какие-то свои песенки. -- Вы дадите мне еще немного пожить? -- спросил их Кольтер. -- Грех... -- донеслись до него слова песенки, -- грех... -- Пляшите, пляшите, -- вздохнул Кольтер, -- мне наплевать, жив я или мертв. Он не мог припомнить, когда ел последний раз. Несколько горьковатых клубней, немного коры черемухи, старые засохшие сморчки, горсточка семян, змеиные яйца... пил он во время ливней, лежа на спине и открыв рот. Какая разница? Еда и питье существуют для тех, кто хочет жить. Он же был изношенной вещью, преодолевшей сотни миль, существом, которое лишь ползает и не может ходить. Когда в холодной траве возле самого носа раздалось ворчание, он вежливо спросил, кто идет. Это оказался барсук, совершавший свой вечерний моцион. Барсук предпочел не ответить. Он даже не зарычал, почуяв в этом человеке нечто, не поддающееся его пониманию, и пошел дальше по своим делам, отвернув нос, выслеживая добычу. Ночи становились все холоднее. Настолько холоднее, что звездочки-детишки дрожали в небе. Где-то на границе леса и долины старик и мальчик, сидя на освещенном луной пригорке, закутанные в одеяло и неподвижные, думали об одном и том же человеке. О человеке, которого они когда-то звали Сихидой. Больше они его так не звали. Он потерял это имя и вошел в мир непостижимых вещей. -- Когда-то, -- говорил старик мальчику, -- был человек, чье тело нашли в болоте. Человек давно был мертв, но по лицу его можно было определить, кем он был, когда жил. Человек был великим воином, на много ладоней выше самого высокого воина нашего племени. И кожа его была странного цвета: не слишком темная, не слишком светлая. -- Он долго лежал в болоте? -- спросил мальчик. -- Очень долго, -- ответил старик, -- дольше, чем может припомнить самый старый рассказчик нашего племени. -- И остался человеком? -- Он выглядел совсем как человек. -- Может, он был одним из Первых Людей? -- Мы так и подумали, -- ответил старик. -- Но потом, некоторое время спустя, один из мудрейших сказал, что этого не может быть. Потому что, если бы он был человеком из Первого Мира, то, когда мы смотрели на него, произошло бы чудо. -- И что вы сделали, дедушка? -- Мы похоронили его, как положено. А потом забыли о нем. Насколько я знаю, с тех пор о нем не вспоминали. -- Зачем тогда ты рассказал мне о нем? -- Потому что вскоре мы забудем и о Сихиде. Забудем о белом человеке, который бежал быстрее лучших бегунов нашего племени. Мы забудем его. -- Я понял, дедушка. -- Льюис? -- позвал Кольтер, выныривая из сна. Был предрассветный час, когда ночь и день перепутываются, когда свет и тьма сливаются и воздух наполнен тайной, и туман колышется над травой, словно призраки древних кроликов. -- Льюис? -- опять позвал Кольтер, садясь в траве. Тень не произнесла ни слова, лишь положила к его ногам сладко дымящийся пучок шалфея, перевязанную на индейский манер красным кожаным ремешком. Он узнал мальчика по мягкой покатости плеч. От него веяло чем-то очень знакомым, возвращая его к переходу через великие горы, к чему-то связанному с Шарбонно и его женщиной из Змей. Как ее звали? Сакагагвеа. В ней, как и в этом мальчике, была какая-то порывистость, чистая и надежная, словно ключ, бьющий из скалы. Ни один белый человек, из тех, кого он встречал, не умел так двигаться, за исключением, быть может, французов-плотогонов, людей, которые стали почти индейцами. Случилось так, что он увидел Сакагагвеа еще раз в то утро, когда она собиралась родить. Согласно поверьям Змей, ее племени, она должна была съесть кусочек хвоста гремучей змеи. Ее соплеменники, змеи, верили, что это обеспечит легкие роды. Джон вернулся обратно в свое травяное царство. Подул предрассветный ветер, принеся с собой колючий дождик. Кольтер начал дрожать. Над головой плыла темная туча. Он закутался в собранную траву. Мальчик сделал то же самое. -- Что-то я забыл твое имя, парень, -- проворчал Кольтер. Мальчик описал в воздухе два кольца большим и указательным пальцами и прижал их к глазам. Кольтер пожал плечами. Подросток завел руки назад. -- Мальчик-Хвост-Колечками, -- сказал Джон. Паренек улыбнулся и что-то сказал на своем языке. Теперь улыбнулся Кольтер: на языке кроу это означало Брат Енота. В руках у мальчика был обломок камня, который он с восхищением разглядывал. -- Это я вырезал, -- сообщил ему Кольтер. -- Это мой знак. Я никогда не учился читать и писать, но могу делать отличные знаки. Мой тотем, -- Кольтер хихикнул, постучав по камню ногтем. Мальчик хихикнул в ответ; его длинные прямые волосы закрывали лицо. Он отдал камень Кольтеру. -- Да нет, возьми себе, -- отказался Кольтер. -- Он принадлежит вашему племени. Отдай его человеку, который хочет съесть мою печень. Скажи, что я выжег еще один на дереве возле чертовой ямы; и еще один на большой поляне у подножия Титских гор. Есть и еще, но... Лицо мальчика медленно разгоралось в свете восходящего солнца; туман от травы поднимался все выше. Поверх глаз юного индейца Кольтер увидел другое лицо; это был белый юноша примерно тех же лет. Рядом с ним стояла трактирная служанка и царапала цифры на грифельной доске. Кольтер не мог прочесть их, но вынул перочинный нож и вырезал на доске свой знак. Девушка мрачно посмотрела на него, требуя, чтобы он заплатил. Юноша напротив протянул монету. Усталость всей жизни подкатила к горлу Кольтера. Он понял, что его сейчас вырвет. Лицо юноши придвинулось вплотную. Это было лицо человека, который смотрит на мир глазами молодого трактирного гуляки, только что оставившего ферму. Но было в нем что-то своенравное, эти маленькие глазки, медвежий взгляд, неуклюжая грация, хитрость. Жадно хватая ртом воздух, Кольтер оттолкнул от себя стол, металлический привкус во рту становился невыносимым. Кто был этот человек, который притворялся, что знает его, Кольтера, лучше его самого? Тошнота прокатилась волной и исчезла. Он еще раз посмотрел парню в глаза. Здоровенный, счастливый, только вчера с фермы: от него исходило животное тепло, нечто такое, на что липнут мухи. -- Кто ты такой, парень, черт тебя подери? Молодое лицо растаяло в густом табачном дыму салуна. Кольтер вздохнул: -- Неужели не будет конца этим встречам? Он застонал в полузабытьи, и его вывернуло на траву. Все внутренности разом рванулись вверх. Три вороны кашляли в облаках над головой. Ветерок кружил в золотистой полуденной траве. -- Сколько же мне еще ждать смерти? -- крикнул Кольтер воронам. Потом ему показалось, что он взмыл вверх и полетел через широкую реку, которую минатари называли Сварливой. Он плыл, летел, плыл, пытался приземлиться, пристать к берегу, его руки-крылья били по траве, дождю, глади реки, опять по траве... Он вылетел из самого себя, чтобы встретиться с тенями, встающими позади оперенных голов. ВОСЕМНАДЦАТЬ ГЛАСС Ближайший к нему всадник прищурился и медленно произнес по-английски: -- Что с тобой случилось? -- Боролся с медведем гризли, -- ответил Хью, -- некоторое время назад, -- затем он повторил это, как смог, на сиу. -- Гризли? -- удивился человек. -- Это он сделал с тобой такое? -- Да, -- сказал Хью. -- Где? -- Там, у развилки Большой реки. -- Как ты попал сюда? -- В основном ползком. -- А что стало с медведем? -- Он мертв. -- Что ты там делал? -- Охотился для майора Генри. -- Мы сражались вместе с майором Генри против ри. Только что закончили войну с ними, -- он жестом показал на корзины. -- Их деревня горит. Мы везем домой их кукурузу и тыквы. Хью кивнул. -- Я видел, как они прошли на запад, -- сказал он. -- Я тоже сражался с майором против ри. -- Почему ты сейчас не с ним? -- Меня оставили умирать. Наверное, я был совсем плох. Может, еще умру, -- он сухо рассмеялся. -- Гризли суровы и опасны. -- Не спорю. -- Ты, как мне кажется, тоже. Пойдем с нами. Мы накормим тебя, а наши женщины вылечат твои раны. -- Я принимаю ваше гостеприимство, -- кивнул Хью. Всадник крикнул на сиу, опуская ружье. Остальные тут же убрали оружие и спешились. Они начали разгружать вьючных лошадей, чтобы перераспределить груз. Вскоре одну из лошадей освободили для верховой езды и предложили Хью. Не без помощи он взгромоздился ей на спину. В такой позе, когда ноги вытянуты, а вес тела приходится на ягодицы и крестец, ожившая боль из бедра начала просачиваться в ногу и поясницу. Некоторое время он пытался приноровиться к новым ощущениям. Затем по сигналу старшего они тронулись в путь легким шагом. Однако без седла, после всего, что случилось... Каждый толчок копыт отдавался болью, и большую часть пути Хью ехал стиснув зубы. Он вцепился в лошадку и старался рассмотреть все мало-мальски необычное, попадавшееся на пути -- все, что помогало отвлечь его внимание. Когда они свернули на запад с того направления, которым он шел раньше, это стало легче, благодаря его неистребимой привычке примечать дорогу. Ему очень хотелось узнать, далеко ли до стоянки сиу, но он воздержался от вопроса, поскольку это могло быть расценено как признак слабости. Несколько раз они останавливались передохнуть, и Хью подозревал, что некоторые из этих остановок были сделаны не столько ради лошадей, сколько ради него. Старший из индейцев, Танцующий Бизон, по дороге расспрашивал во всех подробностях о схватке с медведем. Хью отвечал обстоятельно, упоминая даже о своих снах -- зная, какое значение сиу придают миру сновидений -- ибо медведя боялись, уважали, почитали священным. По обилию заданных вопросов он заключил, что его теперь тоже уважают, поскольку он смог выйти из поединка живым. И чем больше он размышлял над этим, тем больше сам начинал удивляться происшедшему. Странно, что он снова очутился здесь. Не только из-за медведя, но принимая во внимание всю его жизнь... День был прохладный и ясный, отдельные листья уже начинали желтеть. Солнце перевалило за поддень. Хью начал было удивляться, почему они не остановились перекусить, но понял, что, должно быть, стоянка уже недалеко. Немного погодя он почувствовал запах дыма. Затем послышался лай собак. А вскоре донесся отдаленный детский крик. Через некоторое время вдали показалась деревня. Она стояла на расчищенном месте около реки. Хью насчитал несколько десятков типи, между которыми бродили люди и собаки. Их заметили. Собаки принялись хором лаять, ребятишки уставились в сторону всадников и несколько мужчин прокричали приветствия. Они въехали в деревню, где Танцующий Бизон спешился и отдал указания, как разделить добычу, что они привезли. Затем помог спешиться Хью и повел его к одному из покрытых шкурами жилищ. Там он помог Хью сесть на бизонью шкуру и сам сел рядом. Вокруг сновали несколько женщин -- жены Танцующего Бизона, решил Хью, за исключением пожилой, которая была занята изготовлением пары мокасин и была. по-видимому, тещей. Хозяин попросил женщин принести поесть ему и гостю. Пока готовилось угощение, несколько воинов, которые были с ними в пути, заходили под полог с приветствиями и тоже были приглашены разделить трапезу. Пока они беседовали, Танцующий Бизон взял длинную трубку и начал набивать ее табаком. Немного погодя он зажег трубку, поднял ее вверх, опустил в сторону запада, а потом направил на все остальные стороны света. Затянулся, медленно выпустил тонкую струйку дыма и передал трубку Хью. Хью сделал то же самое и передал трубку по кругу. Давно забытое ощущение радости наполнило его душу при виде этой церемонии. ...Запахи кухни смешивались с ароматом табака. Угощение включало в себя, как мог видеть Хью, оленину, кукурузу, а с ними тыкву и другие овощи. Он наслаждался дымом, компанией и возможностью избавиться от той проклятой лошади. Бедро и ягодицы болели, но боль становилась тупой и теплой. Да еще горячая пища в завершение... Хью на мгновение погрузился в мечтательное состояние, воскресившее все его грезы о еде во время пути, когда перед ним по порядку возникали всевозможные блюда, и он ощущал их запах и вкус. Жены Танцующего Бизона роздали мужчинам деревянные плошки, они подошли к котлу и наложили себе горячего мяса и овощей. Вернувшись на бизонью шкуру, принялись есть прямо пальцами, тщательно облизав их после еды. Хью исподтишка несколько раз глубоко вздохнул, чтобы подавить громкую признательную отрыжку. После обеда воины удалились. Танцующий Бизон предложил Хью раздеться, чтобы жены могли постирать его одежду и приступить к лечению ран. Хью снял с себя все и растянулся на шкуре, повинуясь приказам женщин. Обмыв его, они принялись втирать какую-то жгучую едкую мазь в правую ногу, бедро, плечо. Массаж они начали мягко, затем -- с возрастающей силой. Жжение становилось почти невыносимым, массаж слишком энергичным. Но женщины четко соблюдали еле уловимую грань. Вскоре жжение сменилось теплом, Хью расслабился... закрыл глаза и стал наслаждаться ощущениями. А потом заснул. Проснулся он только утром. В тот день его опять хорошо накормили, а в перерывах между едой женщины массировали его тело и втирали мази. Вечером он уже смог сделать несколько осторожных шагов без костыля, держа его, однако, наготове, чтобы успеть опереться, если вдруг начнет падать. На следующий день он прошел дальше. Боль стихала. Все струпья с ран были смыты. Ему удалось сделать десять коротких шагов, прежде чем он оперся на костыль. Чуть позже он прошел двенадцать шагов, а в поддень -- в два раза больше. Хью чувствовал, что перелом сросся, хотя было еще трудно сказать, выздоровел ли он окончательно. Продолжавшиеся боли могли быть из-за нагрузки на мышцы, отвыкшие от такого рода движений. Вечером он прошел тридцать шагов, и мог бы пройти больше. Чувствовалось, что завтра он окрепнет еще, хотя и решил не торопить события. Он снова поручил себя заботам женщин. Силы возвращались. Скоро можно будет отправиться дальше. Пока же Хью смаковал вновь обретенные радости. Ожидание в такой обстановке не было тягостным, и он быстро шел на поправку. Он разминал свои мощные конечности и играл мышцами на спине и плечах. Лучше, гораздо лучше... На следующий день он стал ходить. Утром поднялся без костыля и больше уже не притрагивался к нему. Правда, частенько отдыхал, но зато проходил весь день и ночью спал как убитый. На следующее утро жены Танцующего Бизона принесли ему новую рубашку, штаны и мокасины из оленьей кожи. Одежда оказалась ему как раз впору. Хью почувствовал себя лучше, чем когда-либо с момента схватки с медведем. Он отправился в лес и быстро отыскал там звериные тропы, хотя и не занимался этим целую вечность. Через несколько часов он вернулся и попросил лук и стрелы. Вооружившись, поковылял обратно в лес и нашел свою тропу, помеченную особыми знаками. Он пошел по следу, и забытое радостное возбуждение охватило его. С минуты на минуту он сможет проникнуть в разум своей жертвы, предвидя все ее действия. Листья подернулись желтизной, сквозь них просачивался яркий свет осеннего солнца. Некоторые уже валялись на земле. Все еще свежие и влажные, они не шуршали, когда он наступал на них. Прохладный ветерок доносил аромат земли и гниющего дерева. Над головой затараторила белка, в отдалении послышалась птичья трель. Время от времени Хью останавливался, замирал и прислушивался к разнообразным звукам -- шуршанию тростника, хрусту ветки, падению какого-то плода или шишки на лесную подстилку. Он слышал, как обитатели леса снуют вокруг него и над головой. Теперь он мог многое рассказать о том, кого искал: пасется, насторожен, но не подозрителен. На первый взгляд просто бродит туда-сюда, хотя на самом деле придерживается северо-восточного направления. Хью прошел немного дальше, чтобы удостовериться в правильности своих догадок. Проверив свои выводы, он прикинул скорость и направление движения животного. Затем, повернув налево, пошел наперерез. Дойдя до места, где предположительно должна была появиться добыча, начал искать укрытие. Небольшие заросли кустарника прямо впереди казались вполне приемлемыми. Он направился туда и встал на колени. Приготовил лук, достал стрелу. -- Олень, -- прошептал он, -- прости, что я собираюсь убить тебя, но людям надо есть, а эти люди были добры ко мне. Я должен отплатить им за доброту и хочу, чтобы этой платой был ты. Я надеюсь, ты не затаишь на меня зла. Я ничего не имею против тебя лично и хочу, чтобы ты знал: мы постараемся использовать все, что ты нам дашь. После этого Хью замер и заставил свой разум утихнуть. Прошло не меньше получаса, прежде чем появился он -- олень-трехлеток. Хью подождал, пока он подойдет поближе. Натянул лук, спустил тетиву. Стрела попала точно в цель, в переднюю часть тела, пронзив легкие и, возможно, сердце. Животное вздрогнуло, споткнулось, упало на передние колени, изо рта показалась кровь. Оно пыталось подняться, не смогло, упало и улеглось, тяжело дыша. По земле побежала струйка крови. Хью встал и подошел к оленю. Освежевал тушу, разделал и подвесил на ветвях, используя кожаные ремешки. Затем, очистив пучком листьев руки и нож, направился в -- лагерь. Там он сообщил Танцующему Бизону о своем подарке, и индейцы отправились в лес с вьючной лошадью. Вечером намечался праздник, и Хью должен был формально отблагодарить их за заботу. Так он и сделал, хотя и не сказал им о своем намерении наутро отправиться дальше к форту Киова. Спал он прекрасно. Проснувшись до рассвета, он потянулся за одеждой и обнаружил, что Танцующий Бизон положил рядом лук и запас стрел, подарок на прощание. Хью оделся, бесшумно вылез из типи и зашагал к лесу вдоль границы лагеря. Над деревней висела тишина, птицы еще спали в своих гнездах. Костыль он бросил, ему доставляло удовольствие шагать, почти не хромая. Он пошел обратно к реке, взяв направление чуть к юго-востоку относительно того, которым они прибыли в деревню. Этот путь казался легче и короче. К тому же всегда интереснее идти по новой тропе. Рассвет застал его уже далеко от деревни. Немного позже он подстрелил себе белку на завтрак. К полудню добрался до реки. Напился и наелся ягод. Уровень воды в Миссури был низким, она неспешно несла свои воды, по берегам валялось множество бревен. По воде яркими пятнами плыли ивовые и тополиные листья. Темные птицы летели на юг. Вверх по течению он наткнулся на стадо оленей на водопое. Пальцы дрогнули, но Хью не стал хвататься за лук. Слишком много мяса для одного. Большая часть пропадет. Остаток пути до Киовы ему придется довольствоваться мелкой дичью и придорожными растениями. Он двинулся дальше, поев ягод и корешков. По реке проплыло каноэ, Хью спрятался на всякий случай. Скорее всего это были сиу, и все же... Теперь, когда главные испытания были позади, совсем не хотелось подвергать себя риску. Хью шел, а вокруг падали листья. Каждый порыв ветра срывал все новые и новые. Они приятно шуршали под мокасинами. Он решил прикинуть, сколько дней займет дорога до форта. Там он получит новое охотничье снаряжение. Хью предполагал, что майор Генри со своими людьми должен был вернуться на базу в Йеллоустоне. Стало быть, нужно идти дальше вверх по реке и искать их там, если он хочет найти Джеми. Хорошо. Он вновь начал думать об этой встрече. Скоро. скоро он рассчитается за свои мучения. Все новые и новые караваны птиц тянулись на юг. Во время отдыха Хью ощупал шрамы. Проследил за антилопой, бегущей по холмам. Солнце скрылось за тучей, с севера задул холодный ветер. Год поворачивал к зиме. Вскоре нельзя уже будет рассчитывать на милосердие погоды. Так и не распогодилось. Ночью температура еще упала. Утром Хью вышел чуть свет, чтобы согреться в ходьбе. Он далеко углубился в долину реки Шейенн, и надеялся, что сегодня достигнет реки. Было холодно, небо посерело. В сумерках он заметил вдалеке блеск -- похоже, до воды осталось совсем немного. Несмотря на холод, Хью улегся на ночлег в приподнятом настроении. Путь от реки до форта он помнил хорошо. Перебравшись через Шейенн, он вскоре доберется до места, где Миссури делает большой поворот сначала на северо-запад, затем сворачивает на юго-восток и миль через тридцать выходит к Киове. У излучины он повернет от реки и пойдет напрямик, коротким путем до форпоста Французской меховой компании. Там он поведает свою историю, выплеснет накопившуюся горечь, отдохнет день-другой и распишется за новое снаряжение. Да. Скоро. На следующий день Хью подстрелил гуся и тщательно обглодал его. Нога почти не беспокоила. Как хорошо, что не приходится больше ползти, подумал он. Погода совсем испортилась, посыпал холодный мелкий дождь. Вечером он зажарил на ужин рыбу и заснул возле костра, регулярно просыпаясь и подкладывая веток, чтобы поддержать огонь. Было холодно. Надо будет раздобыть одеяло или плащ из шкуры бизона. Следующий день был туманным, мелкий моросящий дождь преследовал его до тех пор, пока он не сдался и не укрылся в неглубокой пещере. Он просидел так несколько часов, наблюдая, как рассеивается туман, как разрастаются небольшие лужицы, мелькают дождевые капли. Вокруг не было ни щепки сухой древесины для костра. Спал он беспокойно, бедро ломило от сырости. Сновидения приходили обрывками. Вот он едет вместе с Джеми, охотится... Медведи, костры, индейцы... Вот он ползет сквозь тучу... Стук копыт... Внизу под ним проходит длинная процессия -- Том, Лафитт, Танцующий Бизон, майор Генри, Джеми, старуха ри... Рядом раздается гром и сверкает молния. Равномерный шепот дождя. Хью идет сквозь пещеру, глубоко под землей, все стены ее разрисованы... Чернота, и снова медведь. Зверь ушел от него в пещере, и вновь пришло чувство одиночества, покинутости, как в тот день, когда друзья бросили его на равнине. Хоть бы, что ли, медведь повернул обратно, Хью даже попытался позвать зверя, но не нашел слов. Медведь, ворча, утопал по темному коридору, и Хью вдруг понял, что рыдает. Он проснулся со слезами на глазах, ночь по-прежнему была ненастной. Утерся и устроился поудобнее. Немного погодя снова заснул, снова видел сны и снова плакал, хотя на этот раз сновидения были более хаотичными и ускользали из памяти при попытке вспомнить. Утром тоскливая морось продолжала падать сквозь туман. Хью рывком сел, прислонившись спиной к скале, и стал смотреть на унылый пейзаж. Одежда его высохла и мокнуть вновь не хотелось. С другой стороны ему было холодно, а движение поможет согреться. Правда, во время остановок холод опять будет ждать под одеждой. Хью знал, что скоро проголодается, и не похоже было, что удастся раздобыть что-нибудь съедобное в такую погоду. Нужно идти дальше, добраться до форта, заняться наконец своим делом. Но разве один день что-то решит? Хью давно заметил, что потерял счет времени, которое минуло с того несчастного дня. Он подтянул колени и обнял их руками. Как долго он так просидел, уставившись в серый туман, Хью и сам не знал. Возможно, несколько часов. Когда дождь наконец утих и можно было трогаться в путь, он не смог припомнить, о чем думал все это время. Туман был густой, как вата, он заглушал звуки, и Хью шел в полной тишине. Ветка дерева или край утеса внезапно вырастали в тихом белом мире, как куски запредельной реальности. Он вспомнил, как преодолевал перевал. В то время мир тоже как бы существовал по своим собственным законам, мираж -- зажатый двумя мирами, лежавшими позади и впереди. Мимо пролетела птица, исчезла. Над головой послышался крик ястреба. Все произошло слишком быстро, чтобы он смог понять, была ли это одна и та же птица. И тут в тумане он увидел очертания человека, идущего по дороге впереди. Пораженный, Хью чуть не окликнул его. И все же прошел еще немного следом, пытаясь определить, нет ли у человека попутчиков. Нет. Похоже, он шел один. Большой, коренастый, хромой. Силуэт сместился в сторону, скрылся за ветками, появился снова. Хромота... Синхронные шаги, движения рук... Хью улыбнулся. Остановился и поднял руки. фигура впереди сделала то же самое. Он опустил левую руку. Фигура вновь повторила движение. Тогда он продолжил путь, и двойник тоже пошел вперед, то появляясь, то исчезая в клочковатом тумане, Хью вспомнил индейские легенды о том, что после долгого путешествия необходимо остановиться и подождать, чтобы твой дух догнал тебя. Здесь же была обратная ситуация -- словно в самом конце пути он спешил догнать свой собственный дух. Вскоре туман начал редеть, вместе с ним растаяла и тень. К середине дня туман совсем рассеялся и, хотя небо было затянуто тучами, дождь прекратился. Деревья потеряли почти всю свою зелень, дорога покрылась желтыми и красными листьями, сырыми, липнущими к земле. Хью взобрался на очередной пригорок. Остановился на его вершине. Недалеко внизу блестела тусклая серая лента реки Шейенн. Он оглядел ее, нашел место для переправы -- там, где река сужалась в изгибе. Хью наметил точку, где нужно свернуть с дороги, чтобы выйти к переправе. Конец путешествия становится реальностью. Он начал спускаться с холма. Пока он шел по открытой местности, температура все падала, и когда он спустился к реке, воздух был почти таким же холодным, как вода. Хью пошел вдоль берега, измеряя глубину, и решил провести остаток дня, занимаясь охотой и приготовлением ужина, разбив лагерь в защищенном от ветра месте, а переправиться завтра утром. Полчаса потребовалось ему, чтобы обнаружить кроличью тропу, и еще двадцать минут, чтобы дождаться, пока появится кролик. Выстрел был бесшумным и точным. Десять минут спустя он добыл еще одного. Вернулся к реке и освежевал их. Сидя у огня он медленно зажарил тушки с травами, которые собрал по дороге. Медленно поел, обретя наконец свой обычный аппетит, и прикончил обоих кроликов. Потом закопал кости и напился из реки. Заслонил огонь плоским камнем, подкинул хвороста и свернулся калачиком. Периодически просыпался и подкидывал в огонь веток. Утром закопал пепел и спустился к реке. Проклиная погоду, разделся, завязал в узелок свои пожитки, примотал их кожаным ремешком к сухому полену, которое приметил накануне. Затем, стиснув зубы, вошел в воду и побрел к противоположному берегу. Лук торчал над водой, один рукав рубашки выбился из узелка. Несколькими минутами позже он выбрался из воды ниже по течению, дрожа, как осенний лист, под серым небом и холодным ветром. Торопливо одевшись, быстро зашагал дальше, надеясь согреться в движении. Пока он переправлялся, в тучах появились голубые трещины, но воздух оставался холодным. Почти час Хью шел, подгоняя себя, оставляя позади небольшие рощицы, взбираясь на пригорки, спускаясь в овражки. В конце концов, поднявшись на вершину небольшого холма, он встал как вкопанный. Вдалеке виднелась река, и на берегу ее стоял форпост французской меховой компании. Хью приближался к нему с тыла, его массивные ворота смотрели на реку. Бревенчатая стена была в три человеческих роста и тянулась в обе стороны футов на сто пятьдесят. Блокгауз находился ближе к реке, на юге, а ближайшей внутренней постройкой была сторожевая башня. На верху ее расхаживали двое вооруженных людей, и, когда Хью спустился с холма, один из них увидел его. -- Добрый день, -- прокричал он. -- Я -- Хью Гласе. -- Хыо? -- донесся ответ. -- Мы думали, ты с майором Генри. -- Был, -- отозвался Хью, подходя ближе, и увидел, что говорит с Бобом Терри, пожилым охотником, который теперь все реже выходил на тропу, предпочитая работу в форте. -- Был ранен, отстал, нуждаюсь в помощи. Скажи кому-нибудь, чтобы впустили меня, ладно, Боб? -- Ясное дело, Хью, -- крикнул Боб. -- Это были ри? -- Да нет, -- ответил Хью, подойдя к углу, чтобы обойти форт с севера. -- Медведь. Потом расскажу. Он шел к стене, обращенной в сторону реки. Вот он добрался до больших ворот и минуту спустя одна створка их распахнулась перед ним. Войдя внутрь, он отметил возле плаца домик Молодого Киовы. Жозефа Бразо, буржуа, который построил этот форт, прозвали так, чтобы отличать от его дяди -- тоже Жозефа Бразо -- основателя Французской меховой компании, который носил прозвище Старого Киовы и имел львиную долю торговли с сиу. Меховая компания "Коламбия" построила форпост в двухстах милях к северу, на территории мандатов, но он был значительно меньше и снабжался несравнимо хуже. Домик клерка и офис располагались правее. Хью направился туда. Склады должны были быть набиты обмундированием и оружием под самую крышу после войны с ри и ухода генерала Эшли, и Хью первым делом решил оставить заказ на снаряжение. Из-за конюшни раздавались удары молота, там находилась кузница. Лью -- коренастый рыжий плотогон -- окликнул его. -- Хью! -- позвал здоровяк. -- Мы думали, ты с Генри в Йеллоустоне. -- Должен бы, -- отозвался он, -- да мы разделились, и я потерял снаряжение. -- Лицо у тебя сильно помято. Все из-за этого? Хью кивнул: -- Был ранен. Но теперь в порядке. Лью показал на бревенчатый частокол напротив конюшни. -- Зайди ко мне, пока здесь, -- пригласил он. -- Третий домик слева. Хочу послушать твою историю. -- Обязательно, Лью, -- кивнул Хью. -- Увидимся. Он пересек палисадник и постучал в дверь Бразо. -- Кто там? -- послышался знакомый голос. -- Хью Гласе, -- ответил он. -- Мне нужно снаряжение. Раздались шаги и секунду спустя дверь распахнулась. -- Хью! -- воскликнул невысокий темноволосый человек. -- Действительно ты. Почему ты не в Йеллоустоне? -- Долгая история, -- ответил Хью. -- Стаканчик бренди? -- предложил Молодой Киова. -- Я хочу услышать подробности. Хью кивнул и уселся на предложенный стул. Минуту спустя взял стакан. Начал рассказ. История растянулась на несколько стаканов, Бразо слушал, открыв рот. -- ...Стало быть, если вы дадите мне снаряжение, -- закончил Хью, -- я смогу отправиться на север в Йеллоустоун, догнать Генри и решить все свои дела. -- Конечно, конечно, -- сказал Бразо. -- Но какие у тебя могут быть дела на севере? Хью ухмыльнулся: -- Там кое-кто меня дожидается. Могу сказать только, что это сугубо личное, ты ведь знаешь, я всегда был справедливым человеком. -- Как скажешь, Хью. Зайди в соседнюю дверь и попроси Перси выдать тебе кое-что из снаряжения Эшли. Остановиться можешь во втором домике -- он сейчас пустует. Ты ведь побудешь у нас немного? -- Одну ночь, -- сказал Хью, кивая. -- Может, две. -- ...И поужинаешь со мной вечером, вскоре после захода? -- С удовольствием, -- поблагодарил Хью, поднимаясь. -- Спасибо за бренди. Он пожал хозяину руку, вышел и заковылял к складу. К вечеру получил все, что, хотел, и обустроился в домике. У него теперь было новое ружье, патронташ, порох и запас пуль, а также рубашка, плащ, меховое одеяло, шапка и новый нож. Разжился он и чаем, кофе, солью, табаком, сковородкой, товарами для обмена. Помылся, постриг бороду и надел новую рубашку. Прежде чем отправиться к Молодому Киове, приготовил вещи, чтобы быстро упаковать их. За ужином Бразо сказал: -- Надеюсь, ты поужинаешь со мной и завтра вечером. У тебя слишком много рассказов для одного раза. -- Если честно, -- признался Хью, -- я подумывал о том, чтобы уже завтра тронуться в путь. -- Это чертовски глупо, -- ответил Бразо, -- особенно если учесть, что в четверг я посылаю партию вверх по реке для торговли с манданами, пока погода окончательно не испортилась. Ты сможешь поплыть на лодке. Хороший охотник в пути дороже золота. -- Какой сегодня день? -- спросил Хью. -- Понедельник. Он застонал. Потом кивнул. -- Хорошо. Так все равно получится быстрее, -- согласился Хью. Бразо усмехнулся: -- Еще несколько ночей поспишь в настоящей кровати. Хью пожал плечами: -- Пожалуй, что так. -- Отдохни как следует. Здесь есть несколько человек, с которыми ты с удовольствием перекинешься парой слов. -- Пожалуй, что так. -- Нас не так много, чтобы не помогать друг другу. Хью кивнул: -- Верно. -- Правосудие здесь не очень-то процветает, не то что на востоке. Все эти суды и прочее. Хью снова кивнул. -- Не сказать, чтобы мы от этого сильно страдали, -- сказал он. -- По опыту знаю, что большинство людей сами вершат свое правосудие. -- Точно, -- кивнул Бразо. -- Сам так делал. И буду делать. Как большинство из нас. -- Подай, пожалуйста, соль, -- сказал Хью. -- Спасибо. -- Никогда не стал бы мешать человеку, подумывай он о том, чтобы убить другого, -- заметил Бразо. -- Ну, скажет он "да", а потом что-то случится с тем парнем, так это все равно, что оказаться свидетелем. -- Ты прав, -- сказал Хью. -- ...А если он скажет "нет", это все равно ничего не значит. -- Ну так и не приставай. -- Но хороший христианин должен хотя бы попытаться отговорить его. Хью усмехнулся. -- А ты таких знаешь? -- спросил он. И добавил потом: -- А если он не скажет ни "да", ни "нет", так хороший христианин и знать не будет, что и делать, верно? -- Пожалуй, -- согласился Бразо, сделав глоток из стакана. -- Если бы это был я, я бы ничего не сказал, -- заметил Хью. -- Передай, пожалуйста, хлеб. -- Вот, возьми. Хотелось бы еще послушать о твоем путешествии, -- Порой у меня такое ощущение, что мне все это приснилось, -- сказал Хью. Это ощущение не покидало его, когда он позже рассказывал свою историю Лью за стаканчиком бренди. Он вернулся в свою хижину после полуночи, почти пресытившись обществом себе подобных, но с приятным чувством, которое не покинуло его и утром, несмотря на легкое похмелье. Лишь некоторое время спустя он понял, что давным-давно не был так счастлив. До отъезда нужно было чем-то занять себя, и он решил навестить знакомых. Удивительно, как быстро пролетело время, подумал Хью, загружая свое снаряжение в большую плоскодонку. Когда он полз, все было как раз наоборот: минуты казались часами. Было сырое туманное утро, красная и золотая листва слегка колыхалась под легким ветерком. Полдюжины человек собирались подняться вверх по реке с торговой миссией, большую часть пути предполагая пройти на веслах, если попутный ветер не позволит использовать парус. Экспедиция была вызвана не столько внезапной жаждой торгового обмена в это неурочное время года, сколько желанием Бразо убедиться в том, что ри действительно снялись со своих мест, и разведать отношение мандатов к их изгнанию. Хью ценил подобную предусмотрительность и одобрил предприятие. Он поглаживал свое новое ружье, давая зарок кормить команду от пуза. К середине дня задул холодный встречный ветер. Он разогнал туман с реки, но небо оставалось серым. Флотилии ярких листьев торопились мимо них к югу. С криками летели гуси. Хью разглядывал песчаные холмы, утесы, тропы по обоим берегам, примечая движение дичи. Потом разговорился о ри со старшим команды по имени Ланжевен, и они большую часть дня чесали языки. Задолго до заката они пристали к берегу, и пока остальные разбивали лагерь, Хью пошел охотиться со своим новым кремневым ружьем. В первые же пятнадцать минут ему удалось с одного выстрела уложить антилопу. Ее зажарили еще до наступления темноты. В ту ночь, согревшись в бизоньей шкуре, он вновь увидел себя на равнине. На этот раз он полз, преследуя медведя. Но зверь все время маячил впереди и растаял на рассвете. Царапая ногтями землю, Хью проснулся с чувством разочарования. Издалека донеслось тявканье койота. Странным казалось после столь долгого перерыва вновь оказаться на воде. Прислушиваться к плеску весел, ощущать мерное покачивание. Та же сырость в воздухе... Погода стояла холодная, осень вступала в свои права, и все же что-то напоминало те карибские деньки... Только там на побережье всегда царило жужжание насекомых и неумолчный крик попугаев... Внезапно он очутился в тропическом трактире, где пираты праздновали удачный набег. Лафитт заказал еще одного жареного поросенка и бочонок грога. Когда он поднял руку, Хью заметил на рукаве его рубашки мазок запекшейся крови. Он засмеялся, чем привлек внимание Ланжевена. -- Над чем смеешься, mon ami? -- спросил тот. -- Над отсутствием попугаев, -- ответил Хью. В полдень закружились редкие снежинки. Река была антрацитово-серой, даже листопад не оставлял следов на ее глади Через час воздух побелел. Только бурые листья и голые ветки оттеняли бледность дня. Хью вытянул руку и следил, как снежинки скапливались на ладони, потом слизнул их. Это было похоже на действия шамана или одного из колдунов обеа с Карибских островов, правда, они никогда не видели снега. Он словно пытался покорить зиму, как когда-то его покорил медведь. Хью растянулся, зевнул, ветер больше не казался таким холодным. Он снова рассмеялся. -- Что теперь, mon ami? Попугаи? -- Вкус зимы, -- ответил Хью. Когда во второй половине дня он пошел сквозь пургу на охоту, ему припомнились пенсильванские зимы. Подняв ружье, чтобы прицелиться в оленя, стоявшего под тополем, Хью заколебался. На мгновение олень превратился в старуху ри с седой, низко опущенной головой. Он нажал на курок, и взгляд прояснился. В ту ночь во сне, выслеживая медведя, он попал в пещеру и долго преследовал его глубоко под землей, где вся история жизни была запечатлена на стенах, словно огромная фреска. Он проходил мимо гигантских ящеров, цветов и насекомых и видел, как все живое уменьшается и исчезает в океане. Он продолжил преследование, медведь заревел, и они обнялись без всякой враждебности... Лодка плыла мимо песчаных куч, бобровых запруд, высоких утесов. Время от времени Хью замечал небольшие стада бизонов. Оленей было в избытке, изредка встречались лоси. Они миновали устья рек Тетон и Шейенн. Глядя вправо, Хыо мог восстановить свой маршрут в обратном порядке. Вот место, где он поймал двух рыб... А здесь он шел, опираясь на костыль. Это было задолго до того, как он встретил индейцев. В этих местах его еще мучили сильные боли, хотя надежда уже придавала сил... Это было удивительное чувство -- путешествовать обратно во времени. Поскрипывали весла, дул холодный ветер, и Хью радовался, что не встретился с медведем на несколько недель позже. Небольшое стадо антилоп спустилось к реке на водопой... С запада донесся низкий рокот грома. Дни, как и погода, слились в однообразную серую ленту сырого холода, наполненного воем ветра и скрипом уключин. Появление реки Моро оказалось сюрпризом. Да, он приближался к самому началу. Место схватки с медведем осталось слева в глубине равнины, место стоянки ри было далеко впереди. Позже во время сильного снегопада миновали устье Большой реки. Через несколько миль показалась покинутая деревня ри. Обуглившиеся жилища коченели в снежной белизне. Среди руин бродили несколько собак. Людей нигде не было видно. Хью не мог оторвать глаз от этого печального зрелища, пока оно не скрылось за поворотом. -- Интересно, куда отправились выжившие? -- спросил Ланжевен. -- Переправились через реку, -- ответил Хью. -- И двинулись на запад. Собираются поселиться возле пауни. Кажется, они родня им или что-то вроде того. И вновь он увидел старуху, ковыляющую мимо. Каждый Шаг давался ей с трудом, и Хью даже немного пожалел ее, несмотря на то что сам был не в состоянии подняться. Перед ним словно прошла вся ее жизнь и вся жизнь ее народа, бредущего на запад, зная, что конец их близок. Не стоило беспокоить их в те последние часы, которые всякий человек хотел бы посвятить подведению итогов. Следующие несколько дней снегопад чередовался с дождем, и земля между оголившимися деревьями превратилась в слякоть. По утрам она сверкала инеем. Днем земля окутывалась дымкой под низким ноябрьским небом. Только черные птицы остались на зимовку. Трава побурела. Здесь, в долине Верхней Миссури, лодку неотступно сопровождали ветры. Вскоре они достигли устья реки Каннобол, миновали его. Снегопады начинались и заканчивались, а когда они прошли реку Харт, снег повалил с новой силой. Старый Шарбонно и его жена-шошонка Сакагагвеа, которые сопровождали Льюиса и Кларка в 1805 году, попросили высадить их за день до того, как лодка должна была добраться до деревни манданов, объяснив, что хотят пройти остаток пути пешком. Это обеспокоило Хью, который привык доверять интуиции старожилов, и теперь, сам сделавшись старожилом, заметил, что ему почему-то не по себе. На следующий день он тоже попросил высадить его на несколько миль ниже деревни, решив поохотиться и по возможности прийти в деревню с подарком в виде свежего мяса. Ланжевен согласился, и Хью углубился в рощу. Пробираясь на север, он вдруг услышал отдаленные воинственные крики, за которыми последовали мушкетные выстрелы. Шум доносился со стороны реки. Хоть они и обсуждали не раз предубеждение манданов к торговцам после недавней кампании, первым делом в голову пришла мысль о вылазке ри. Не манданов. И, конечно же, не сиу. Он решил, что группа воинов, протестуя против недавнего отступления на север, отстала от племени ради подобных партизанских набегов. Крики продолжались. Раздался еще один выстрел. Шепча проклятия, Хью повернул назад. Совершенно очевидно, что его друзья в лодке подверглись нападению. Если атакующих немного, его ружье может пригодиться... Он поспешил. Приблизившись к берегу, он замедлил шаг и нырнул в заросли кустарника. Хью вскоре разглядел на берегу дюжину воинов ри. Они все еще возбужденно смеялись и перекрикивались, перегружая товары из плоскодонки в свои лодки. Хью опустил ружье и отступил в чащу. Его товарищей нигде не было видно, а у нескольких ри болтались на поясе у свежие скальпы. Было уже поздно помогать кому-либо, кроме самого себя. Выбравшись из зарослей, он направился на север, стараясь идти под прикрытием кустов. Его живо интересовали взаимоотношения манданов и ри, которых он только что видел. Вполне возможно, думал он, что ри спускались по реке, когда заметили экспедицию. Впрочем, лучше не строить догадок. Через пару миль он услышал женские голоса, упал ничком и пополз. Женщины работали в саду возле деревни с земляными домиками. Говорили они на наречии ри. Возле жилищ бродили воины. Хью изучил расположение деревни. Затем отполз так же осторожно, как и приблизился. Пробираясь в зарослях, обогнул деревню. Хью никогда не бывал у манданов, и сейчас ему пришла в голову дикая мысль о том, что ри выгнали манданов из их деревни и поселились в ней сами. Если бы это было так, ему только оставалось продолжать двигаться к Йеллоустону. Но следов борьбы нигде не было видно, да и земляные жилища были точно такие, какие строили ри. Оставив деревню позади, он пошел быстрее. На земле отчетливо различались хорошо утоптанные тропы со следами мокасин и неподкованных копыт. Минут через двадцать за деревьями показалась еще одна деревня. Ее он рассматривал вдвое дольше, подкравшись поближе, следя за обитателями, прислушиваясь к разговорам, пока не убедился, что люди говорят не на языке ри. В конце концов, удостоверившись в том, что это действительно манданская деревня, он поднялся и медленно вошел на территорию с пустыми руками и в полный рост. Пожилой индеец вышел из жилища и приблизился к нему. Хью приветствовал его по-английски и на языке ри. Человек подумал минуту и решил, что говорить на ри будет удобнее. Его имя было Сон Двух Антилоп, сообщил он Хью, и да, он согласен, что ри -- сукины дети. (Тут Хью перешел на английский за неимением адекватного выражения на индейском наречии.) Его племя разрешило им поселиться поблизости, когда основная часть ри ушла дальше, а те взамен обещали поддерживать мир с белыми. Однако с тех пор друзья Хью -- не единственные, кого они убили. Сон Двух Антилоп отвел его в свою хижину и предложил еду и питье, которые Хью с благодарностью принял. Хью подробно рассказал о нападении и спросил о Шарбонно. Сон Двух Антилоп рассказал, что тот прибыл благополучно, и сейчас находится в соседней хижине. Он отведет Хью к нему, когда тот покончит с угощением. Позже, когда Шарбонно выслушал историю расправы с товарищами, Сон Двух Антилоп рассказал о форте Тилсон, принадлежащем меховой компании "Коламбия". Он предложил отвести их туда под охраной, если они хотят посовещаться с другими белыми людьми. -- Много в нем людей? -- спросил Хью. -- Четверо. -- И давно они там? -- Форт построили осенью, -- сказал Сон Двух Антилоп. -- Тогда их было больше. -- Что же случилось с остальными? -- Их убили ри. Форт и строился для защиты от них. -- Смогут ли они меня кое-чем снабдить? -- спросил Хью. -- Возможно. У них теперь должно быть припасов больше, чем нужно, ведь они потеряли нескольких товарищей. -- Думаю, нам лучше навестить их. Шарбонно кивнул: -- Мне стоит с ними познакомиться, я ведь собираюсь здесь зимовать. -- Почему ты хочешь остаться? -- спросил Хью. -- Я собираюсь двинуться дальше, как только разживусь припасами. Чем дальше я уйду от ри, тем лучше для меня. -- Мне, пожалуй, опаснее возвращаться, чем остаться здесь, -- сказал Шарбонно. -- Тут я смогу затеряться среди индейцев. А если они прослышат о белом человеке в племени, они тут же решат, что это ты. Мы скажем им, что ты ушел дальше. Я же пережду здесь до весны и вернусь в Киову. -- Хорошо, -- согласился Хью. -- Придется отложить свое дело до другого раза. Сейчас мне надо убираться отсюда как o можно скорее. -- Какое дело? -- спросил Шарбонно. -- По моим подсчетам, они должны мне четыре скальпа, за тех ребят, с которыми я плыл. Я обязательно рассчитаюсь. Позднее. -- Старики -- те, что давали обещания, когда мы разрешили им поселиться здесь, -- не совсем забыли про честь, -- сказал Сон Двух Антилоп. -- Но им трудно держать в узде молодых воинов. У нас порой творится то же самое, и я слышал, что иногда подобное случается и у белых. Хью кивнул: -- ...Да, сукин сын -- он и есть сукин сын, не важно, какого он роду и племени. Просто ему досталась большая доля человеческой подлости. Ну пойдем, посмотрим, что за люди там, в форте. Четыре часа спустя, когда наступила безлунная ночь, Сон Двух Антилоп и молодой воин переправили Хью на западный берег Миссури. И манданы, и меховая компания "Коламбия" снабдили его всем необходимым: новыми одеялами, одеждой, чаем, солью, пеммиканом* (* Пеммикан -- твердая паста из высушенного на солнце и измельченного в порошок мяса оленя или бизона, смешанного с растопленным жиром и соком кислых ягод. Изобретен алгонкинскими племенами североамериканских индейцев.). Уложив все это в рюкзак, он отправился на север, а манданы вернулись на восточный берег. Он зашагал по замусоренному пляжу, при первой возможности выбравшись на высокий берег. Хорошо было вновь идти по дороге в вертикальном положении, несмотря на холодный ветер и колючие снежинки, кусавшие лицо. А река была старым другом. Идти по берегу было трудно, приходилось огибать утесы и валуны. Температура продолжала падать, и Хью понял, что придется идти всю ночь -- с одной стороны, чтобы не замерзнуть, а с другой стороны, чтобы уйти подальше от ри. Он прикинул, что до базы Генри, там, где Йеллоустон впадает в Миссури, оставалось миль триста. К утру, прикинул Хью, он прошел миль десять -- двенадцать. Небо было как грифельная доска, продолжал дуть ночной холодный ветер. Хью поел пеммикана и поискал место для лагеря. Остановился на небольшом углублении между корнями дерева, завернулся в одеяло и устроился там, сжимая в руках ружье. Дневные и ночные мысли не долго донимали его. Хью проснулся в полдень, попил из реки и решил не тратить порох на белку. Пока не попадется добыча покрупнее, можно обойтись пеммиканом. Он двинулся дальше на север. Едва ли по соседству могли оказаться ри, хотя такая возможность не исключалась, и он принялся перебирать в уме другие племена, с которыми мог встретиться по дороге к форту Генри. Самыми опасными были черноногие. Пакостей можно ожидать и от ассинибойнов, и от миннатари, Но с ними можно было иметь дело, тогда как черноногие были наделены избыточной дозой человеческой жестокости, которая делает людей опасными, Эти день и ночь казались холоднее предыдущих. Когда он доберется до места, суровая снежная зима будет в самом разгаре. Приятно, что раны и переломы не болят от холода. Он боялся, что с приходом зимы начнутся боли в бедре. Теперь же его беспокоил только нос, он отчаянно мерз, но так случалось каждую зиму. Он рассматривал звезды сквозь пар собственного дыхания и прикидывал, куда спрятаться при звуке копыт. Но ничего не случилось. Дни катились своим чередом с монотонной однообразностью, а он продолжал равномерно пожирать расстояние шагами, делая между ночевками по десять -- двенадцать миль. Когда он впервые выстрелил в оленя, первое время довольно долго опасался, не привлек ли ненужного внимания. Он быстро разделал тушу и унес сколько смог, пройдя без оглядки несколько миль, пока не решился разжечь костер и поужинать. Огонь тоже не привлек незваных гостей. После ужина Хью тщательно засыпал костер, уничтожил собственные следы и только после этого быстро пошел прочь, напевая песенку, которая так и рвалась изнутри. Каждую ночь становилось немного холоднее, каждый день сохранял все меньше тепла. Снегопады приходили и уходили. И с каждым разом прибавлялось снега на земле. Однако пока его было не так много, чтобы затруднить движение. Немногим более двух недель занял у него путь до места, откуда открывался вид на слияние Йеллоустона и Миссури. Вглядываясь вдаль, он мог уже различить частокол форта Генри на мысу между двумя реками. Хью глубоко вздохнул и зашагал дальше. Просто не верилось, что он подошел так близко. Скоро... Однако надо придумать, как перебраться на северный берег. Стоя на берегу Йеллоустона, он пытался рассчитать, на каком расстоянии от слияния рек столкнуть в воду бревенчатый плот, чтобы добраться до другого берега, прежде чем плот будет снесен в Миссури. Осторожность не помешает, решил Хью и зашагал вверх по течению. К тому времени когда он закончил плот, совсем стемнело, Хью перекусил, не разводя огня, и заснул в овраге. Утро было солнечное, но холодное, и к концу переправы он изрядно вымок. Тем не менее рассчитал он верно. Плот ударился о берег ярдах в ста к западу от форта. Хью сбросил рюкзак и пошел к частоколу. Вдруг его что-то насторожило. Ворота были распахнуты. Внутри ни звука. Держа ружье наготове, он вошел в форт. Никаких признаков насилия, но майора Генри и остальных не было. Похоже, это был запланированный уход, поскольку ничего ценного Хью не нашел. Через несколько минут он наткнулся на записку, Она была написана на доске и прибита к двери самого большого дома: "Ушли вверх по Йеллоустону строить новый форт за развилкой на Маленьком Большом Роге". Изрыгнув несколько проклятий, Хью покинул форт и пошел дальше, отмахав до заката десять миль. День за днем он придерживался той же скорости. Тремя неделями позже Хью отпраздновал Сочельник в овражке под наскоро собранным навесом, пируя жарким из кролика и прикидывая, сколько еще миль до нового форта Генри. Внезапно повалил густой снег, сугробы вокруг лагеря становились все глубже с каждой минутой. Ветер выл, как раненый зверь. По крайней мере Хью теперь за пределами земли черноногих. Интересно, что бы они с ним сделали, если бы наткнулись на него. Сейчас он приближается к стране кроу, а с ними договориться гораздо проще, чем с черноногими. Охота в этих краях должна быть отличная, решил Хью. Он вытер чашку, растопил снег и попил чаю. Отхлебнул глоток виски из маленькой медицинской фляжки и подумал о том, как празднуют Рождество майор Генри и ребята. Вкусные ли у них блюда? Поет ли Джеми рождественский гимн? Джеми... Сколько еще ему пробираться до форта, где они, должно быть, в эту самую минуту поют о любви и добре? В груди заныло. Что, если он прошел это место? Могло ли случиться так, что он не туда свернул и теперь удаляется от форта? С минуту он был почти уверен в этом, и его захлестнуло черное отчаяние, но он быстро нашел успокоительные доводы. Ему ни разу не попадались следы охотничьей деятельности и не было никаких других признаков присутствия белых. Нет, он еще не так далеко отошел, хотя можно с уверенностью сказать, что от форта Генри он ушел дальше, чем расстояние от форта до Киовы. Но это неважно. Во всяком случае не сейчас. Хью зевнул и закрыл глаза. Время не так существенно за пределами больших городов. На следующий день он смастерил снегоступы и побрел дальше. На этой неделе Хью пережил три свирепых метели и поймал полдюжины кроликов и одного бобра, которого изловил скорее случайно, чем хитростью. На следующей неделе пришлось провести два дня в пещере, глядя на сплошную стену мелькающего снега. Хью отметил Новый год. Это снова навело его на мысли о людях майора, которые празднуют и поют. И Джеми среди них. "Вспоминают ли они обо мне?" -- думал Хью. Тремя днями позже он брел по лесу, перебравшись через три замерзших притока Иеллоустона. Ветер завывал, как неприкаянный дух, а снег кружил все быстрее и гуще. Он почувствовал, что что-то изменилось в атмосфере, но это было не похоже на ту ночь, когда он перед грозой полз по равнине. За пеленой мелькающих снежинок каждая деталь казалась частью чего-то большего; деревья возникали внезапно, словно оторвались от корней и скитались в этом призрачном мире, столь похожем на мир его сновидений, когда он прокладывал себе путь в долину. Перед ним стоял медведь. Сначала Хью в рассеянном свете, не отбрасывающем теней, показалось, что это ствол дерева. Он был так близко, что можно было потрогать. Вот только его тихое шевеление не соответствовало порывам ветра, а происходило само по себе. Зверь высоко поднял морду, близоруко щурясь от порхающих хлопьев. Хью замер, желудок его болезненно напрягся. Скорее всего это был не гризли, а если и гризли, то совсем молоденький. Различить окраску животного было трудно из-за облепившего мех снега. Наверное, снег точно так же скрывал сейчас бороду Хью. Медведь покачивался, хватаясь лапами за воздух. Он был немного выше Хью, и дыхание его не отдавало гнилью, как у того гризли. От медведя исходил лишь запах мокрого меха. Ружье застыло в руках. Он нес его заряженным, чтобы быть готовым в любой момент пустить в ход. Хью знал, что может поднять его и выстрелить. Разумеется, если не уложить медведя на месте, он вновь окажется лицом к лицу с раненым и очень разъяренным зверем. Поэтому он просто стоял и смотрел, вспоминая предыдущий случай. -- Я знаю тебя, медведь, -- сказал он, -- и, возможно, мы что-то должны друг другу, а может, и нет. Я за то, чтобы распрощаться и каждому пойти своей дорогой. А ты как? Прищурив глаза, медведь поводил носом, затем упал передними лапами на землю, повернул налево и ушел. Он хрустел ветками все дальше, а Хью неподвижно стоял, не веря в удачу. "Ну и ну", -- выдохнул он наконец. Потом тоже повернул налево и стал пробираться между деревьями. В ту ночь ему снился медведь, растворяющийся в белизне. Три дня спустя он стоял вечером на небольшом пригорке, рассматривая частокол у слияния Маленького Большого Рога и Большого Рога. Смотрел, как над строениями поднимается дымок, вдыхал его аромат. Наконец, он нашел... Ладони неожиданно вспотели, несмотря на холод. Он шел вперед автоматически, ни о чем не думая. Теперь им управляло что-то более глубинное, чем разум. Низко над землей пронеслась белая сова. Несильный северо-восточный ветер крутил снежные хлопья. Хью подошел к воротам и постучал прикладом ружья. Минуту спустя чей-то голос отозвался: "Кто там?" -- Хью Гласе, -- ответил он, -- и здесь чертовски холодно. -- Хью Гласе, -- повторил голос после долгой паузы. -- Это я, Мартин. Долгая была охота. -- Слышали, что ты умер, Хью. Убит медведем. -- Не сказать, чтобы медведь поленился, Мартин. А кто тебе об этом рассказал? -- Джеми и ле Бон. Черт, я же сам тебя видел, ты лежал там при смерти. -- Да, представляю себе. Так ты собираешься впустить меня? Или думаешь, что я призрак? Опять наступила тишина. Потом: -- Нет, если бы ты был призраком, тебе не нужно было бы просить открыть ворота. Ты бы прошел сквозь них -- правда? -- Ну конечно. Открывай же, шпингалет скрипучий. Через минуту ворота распахнулись, и Хью вошел. Мартин, невысокий худощавый охотник с бородой с проседью, колебался не дольше секунды, прежде чем стиснуть его руку. -- Никаких сомнений, -- прокомментировал он. -- Ты -- настоящий. Хью кивнул и, оглядевшись, увидел майора Генри и еще двоих, идущих к нему от блокгауза. Мартин захлопнул и запер ворота. -- Черт возьми, Хью! Ты жив! -- воскликнул подошедший майор, обнимая его за плечи. -- Что случилось? Мы думали, ты давно червей кормишь. Как ты сюда попал? -- Дополз до Киовы. -- Дополз? -- Да меня вроде как переломало всего. Правда, к тому времени как добрался туда, я уже ходил. Потом поднялся на лодке до манданской деревни. Там еще ри осели неподалеку, Оттуда дошел до вашего старого форта. А потом по реке -- сюда. -- Я думаю, у тебя есть что рассказать, но сначала поешь, слушать будем потом, -- сказал майор Генри. -- Пойдем в дом, согреешься и выпьешь чарку. -- Хорошо, -- сказал Хью. -- Кстати, Джеми здесь? -- Нет, он ушел некоторое время назад. У нас есть сведения, что он заболел, его подобрали кроу. Это вверх по реке, в надежном месте. Хью скрипнул зубами. -- А что ле Бон? -- спросил он. -- Тоже ушел. Сказал, что подумывает вступить в армию. Хью поставил приклад на землю и оперся на ружье. -- А что случилось с Джеми? -- спросил он. -- Лихорадка, слабость и хрип -- вот все, что нам сказали кроу. Возможно, тиф. -- Возможно, -- согласился Хью. -- Наверное, я останусь поужинать с вами. -- Пойдем. Я устрою тебя на ночлег, там ты можешь положить вещи. Устроишься, отогреешься, примешь стакан огненной воды внутрь. -- Кружечка грога не помешает, -- сказал Хью. -- Да. Пойдем. Позже, за жарким из кролика, обильно приправленным овощами, майор Генри заметил: -- Хорошо, что ты вернулся, Хью. Теперь мы сможем питаться гораздо лучше. Поможешь добыть нам завтра оленя? -- Хотелось бы, -- ответил Хью. -- Но я все-таки должен сначала отыскать Джеми. Как насчет того, чтобы указать мне дорогу к той деревне кроу? Майор Генри откинулся на стуле и несколько минут смотрел в огонь. -- А что конкретно ты собираешься сделать, когда отыщешь мальчишку? -- спросил он. -- При всем уважении к тебе это касается только его и меня. -- Ясно. Тогда я не уверен, что хочу сказать тебе, где это находится. Хью пожал плечами: -- Я был бы совсем никудышным следопытом, если бы не смог отыскать его сам. -- Верно, -- согласился майор Генри, кивая. -- Тогда я предоставлю тебе такую возможность. В этом случае, если что-нибудь случится с Джеми, мне не будет казаться, что я приложил к этому руку. -- Справедливо, -- сказал Хью, сделав глоток виски. -- Я выйду утром. -- А, может, поживешь у нас, Хью? Отдохнешь немного. Хью покачал головой. -- Не хочу, чтобы он умер без меня, -- произнес он. -- Не хочу упустить его после того, как ждал так долго. -- Знаешь, он охотился для нас, -- сообщил майор Генри. -- И весьма неплохо. Ты хорошо учил его, Хью. -- Рад, что он хоть чему-то от меня научился, -- сказал Хью. -- Когда они с ле Боном дежурили у твоего одра, им показалось, что приближаются ри. В самом деле, они были совершенно уверены в этом. Вот что заставило их смыться оттуда раньше времени, так сказать. -- Сказки. Ни одного там не видел -- даже следов. За все время, пока полз. -- Я только хочу напомнить старую истину о том, что у каждого своя правда, Хью. Хью вздохнул. -- Наверное, ты прав, -- сказал он. -- Может, это и хорошо, что ты прав. Полагаю, кроу где-то на юге. -- Пожалуй, что так. -- Я должен вернуться немного назад к Роузбаду и спуститься вниз. Думаю, найду их у воды. -- Похоже на то. Хью громко рыгнул. -- Что ж, спасибо за угощение. Пожалуй, мне пора, хочу завтра выйти пораньше. Возможно, уже не увижу тебя, так что прощай. -- Ты зайдешь к нам -- потом? -- Трудно сказать, -- Хью поднялся. -- Спокойной ночи, майор. -- Спокойной ночи, Хью. Хью отправился в отведенную ему комнату и заснул без сновидений. Снова в путь. Он прокладывал себе дорогу в предутреннем свете по западному берегу Роузбада. Болен. Теперь он думал только об этом. Помимо своей воли. Просто не мог думать ни о чем другом. Болен. Джеми лежит там и одному Богу известно, насколько опасно он болен. Просто больной ребенок. Заболел в самое неподходящее время. Скорее всего по своей же вине. Может быть, ноги промочил и не потрудился просушить обувь. Может, неправильно питался или выпил лишнего. Проклятый безмозглый ребенок. Заболел, будто назло. Для поединка ему нужен был бодрый, настороженный, здоровый, гибкий, огрызающийся Джеми. А вовсе не... Хью выругался. Это входит у Джеми в привычку: все усложнять. Он размеренно шагал на юг, то и дело набредая на признаки человеческой деятельности. Хорошо, значит направление выбрал правильно. Возможно завтра или после завтра... Болен. Узнать бы, насколько серьезна болезнь. Он содрогнулся при мысли о жуткой иронии судьбы: прийти и обнаружить, что парня уже нет, быть одураченным самой смертью. Хью начал ругаться на ходу -- по слову на каждый шаг, -- чтобы проверить, насколько хватит словарного запаса. Покрыв немалое расстояние, он израсходовал все ругательства и начал снова. Снова... Он чуть не споткнулся, когда до него через некоторое время дошло, что вместо ругательств он шепчет молитву. -- ...Только не забирай его пока, Господи, прошу тебя. После всего того, что мне пришлось пережить по его вине. Я хочу поговорить с ним. Я как никто заслужил право поговорить с ним. Это будет просто несправедливо... -- Тут он снова выругался и умолк. И долго потом шагал молча, лишь дыхание вырывалось морозным облаком, оседая кристаллами на бороде. Кролик выскочил из укрытия и сиганул через тропинку. Хью не тронул его. Не было нужды. Не до того. Еще не совсем рассвело, а мир полным ходом начинал новый день. Холодный ветер дул в спину. В воздухе появилось предчувствие бури, и Хью заторопился, чтобы уйти как можно дальше. Примерно через час пошел снег, первые редкие снежинки сменились густым снегопадом. Ветер, к счастью, продолжал толкать в спину, и белые хлопья неслись мимо него вперед. Деревья облепило снегом, и мир стал белым, точно обглоданная кость. Болен? Вполне возможно, что он идет на юг, чтобы увидеть труп, отдать последний долг, попрощаться. Хью явственно увидел Джеми на равнине, верхом на гнедом жеребце. Ветер треплет русые волосы, конь скачет все быстрее, быстрее, пропадая во внезапных сумерках, где летают совы. -- Джеми! -- позвал он, но мальчик не услышал его и растаял в сумраке. Хью скрипнул зубами вновь оказался один в белом безмолвии. В то утро начался сильный гололед, и Хью несколько раз оступался, выныривая при этом из мечтательного забытья, где Джеми представал в образе его корабельного приятеля; он шел вместе с Хью сквозь кровь, выстрелы и разбой, плыл в холодных темных водах залива Гальвестона, скво сдирали с него, привязанного к столбу, кожу; Хью падал и поднимался со льда, снова падал и в конце концов пополз -- снегоступы давно потерялись -- он полз сквозь высокую траву, лежал на спине с открытым ртом посреди бушующей грозы, карабкался через перевал, смотрел на бегущих мимо бизонов и на старуху ри -- ковыляющую скво, которую малейший толчок мог сбить с дороги, ведущей во тьму, и слышал голос Лафитта: "Разделайся с ним", он поднимал пистолет и видел, что перед ним стоит Джеми и кричит, чтобы его убили... Хью проснулся, как от толчка, стуча зубами. Он лежал в каменной ложбине, защищенной от ветра елями. Хью и сам не помнил, как забрался сюда и заснул, завернувшись в одеяло. Вокруг была кромешная тьма, сквозь которую падали белые хлопья. Он стряхнул снег с лица и бороды, перевернулся на другой бок и опять уснул. Проснулся, полностью засыпанный снегом. Он не шевелился и вспоминал о могиле, возле которой пришел в себя -- когда это было? Вновь нахлынуло ощущение, будто он заживо погребен, -- то самое ощущение, которое так разъярило его в тот солнечный день. Пусть так и будет, решил он. Здесь тепло и уютно. Нужно быть дураком, чтобы вылезти отсюда, из этой определенности, и идти в холодную неизвестность. Вполне возможно, что под соседним холмиком, окруженным камнями, лежит Джеми. И вот они оба лежат, отныне и навсегда, там, где ненависть и любовь -- как все это ничтожно по сравнению с холодом! -- не уходят в глубь земли, частью которой они стали. А то, что нужно было сказать и сделать, никогда не будет сказано и выполнено. Прежде он отказывался от земли ради этого. И если соседний холмик всего лишь предостережение, а не реальность -- а теперь он знал, что так оно и есть, ибо сонная одурь отступала, неуклюже, как медведь, -- ему ничего не остается, кроме как встать, хотя так хочется спать. И он встал, отряхнул одеяло, скатал его, убрал в рюкзак. Позавтракал, закусил несколькими снежками, облегчился и пошел дальше. Снег продолжал кружиться вокруг. Он больше не клялся и не молился, просто отпустил свой разум в свободное плавание среди белых деревьев, вспоминая давно забытые могилы, лица и силуэты давно умерших мужчин и женщин. Он думал о море, которое забрало себе многих, кого он знал, оно напоминало и эту холмистую белизну, и прерию, по которой он полз. В полдень снегопад прекратился, и, прежде чем разбить лагерь, он наткнулся на свежие следы, уходящие на юг. Уже близко, подумал он. Деревня совсем рядом. Ему снилась какая-то путаница из мыслей и снов последних дней, и Хью проснулся, убежденный в том, что, если он еще не опоздал, его цель близка. Джеми может быть при последнем издыхании в этот самый момент. Он быстро вскочил на ноги, умылся, как смог, сложил вещи... Поел на ходу, устремляясь мыслями далеко вперед. Через некоторое время опять закружили снежинки. Так продолжалось все утро. Вскоре после полудня, взобравшись на вершину холма, он увидел в отдалении то, что так давно ждал: тоненькую струйку дыма. Или ему только показалось; Ветер сдул ее так быстро, что полной уверенности не было. А потом повалил снег и все скрылось из вида. Хью озадаченный спускался с холма. Далеко ли? И что там -- деревня или костер одинокого путника? И ведут ли эти следы в правильном направлении? Похоже все-таки, что он выбрал верный путь. Хью продолжал идти по следу, хотя снегопад усилился. Выбора не было. Вот он спустился в низину, здесь следы начинали петлять. Это сбило его с толку, и он не мог вспомнить, в какой стороне видел дымок. Оставалось только идти по следу и надеяться, что индейцы придерживаются обычая селиться у реки. Пробираясь сквозь снежную пелену, он снова думал о смерти, о том, как сам был близок к ней в последние месяцы, о Джеми. Ветер начал задувать слева -- похоже, с юго-востока. Он надвинул шапку поглубже и опустил голову. Ветер налетал порывами, бросая в лицо колючие кристаллы. Хью прикрыл лицо рукой. Немного погодя следы начали подниматься вверх по склону. Чем выше он взбирался, тем сильнее становился ветер. Однажды Хью упал, увяз в снегу, еле поднялся. Склонившись в три погибели, пошел дальше. К тому времени как он добрался до вершины холма, началась настоящая буря. Лицо было иссечено колючим снегом. Ветер пел жуткую песню. Казалось, он ищет Джеми, чтобы вырвать у него душу из тела. Ветер-убийца. Готовый смести человека со смертного одра. Ветер хочет украсть у него мальчишку, оттянуть время, задержать его в пути. Хью ускорил шаг и вскоре уже бежал, сгорбившись и пошатываясь. Нога задела за камень, и он опять упал. Встал и бросился вперед. Некогда. Ветер пожирает время. "Быстрее, -- решил он, добравшись до ровного места. -- Здесь я могу идти быстрее". Он увеличил шаг и вновь побежал, словно за ним гнались. Ветер пел и набрасывался на него, а сзади ощущалось присутствие чего-то темного, идущего по его следам. Может, это медведь, который преследует его с того самого дня, приходит и уходит, во сне и в реальности, а, может, какая-та иная мрачная сущность? Он бежал и падал -- сам не помнил, сколько раз -- весь в синяках и ссадинах, поднимался и снова бежал. Ветер пел в верхушках деревьев, сдувая с них снег. Или это пела душа Джеми? Как холодно, как холодно! Далеко ли еще? Может, там, за ближайшим поворотом? Или в необозримой дали вниз по реке? Он толкал себя вперед, морозный воздух обжигал легкие, темное существо, казалось, начинало настигать, звук его дыхания сливался с дыханием Хью. Сердце колотилось в груди. Левый бок сводило судорогой. Поднимаясь после очередного падения, он с рычанием обернулся назад. -- Ты не получишь его, -- сказал он преследователю. -- Если ветер еще не забрал его, он мой. Ветер был белый и живой. Это было похоже на то, как если бы он бежал под водой или сквозь бесконечную пустоту. Даже постоянный вой ветра превратился в особый род тишины. Хью охватило онемение, он перестал чувствовать холод. И все же это была жизнь, пустая в самом сердце своей наполненности и наполненная в центре пустоты, она неистовствовала и замирала над ним, она принимала все, что он ей давал -- и он полз сквозь нее, чтобы остаться в ней и дать или не дать то, что должен. -- Джеми! -- позвал он, не слыша собственных слов. -- Держись! Я иду! И он побежал, как не бегал еще никогда в жизни, но ему казалось, что он стоит на месте. И тогда Хью представилось, что нет нужды возвращаться в тот мир, который он знал; что можно остаться в этом тихом белом безмолвии и познать истинный покой; что он находится в одном из тех духовных мест, о которых иногда рассказывают индейцы. И тут Хью услышал собственный голос: "Джеми... Я иду!" И вновь побежал по снегу, и холод начал пробираться сквозь мокасины, и ветер опять хлестал и резал, а впереди уже виднелась небольшая рощица, а сквозь нее просматривались зимние типи и дымок над ними. Двое мужчин -- индейцы -- смотрели в его сторону. Хью продолжал бежать, каким-то образом сохраняя равновесие, вытянув руки, словно пытаясь ухватиться за что-то, и в конце концов упал на самой границе лагеря, прямо перед ними. Он лежал, тяжело дыша, весь в испарине, вздрагивая от напряжения. Потом вдруг почувствовал, что его осторожно поднимают. Они говорили с ним, но он не мог выговорить ни слова. Не оглядываясь, он понял, что сзади больше никого нет. Моргнул, протер глаза. -- Джеми, -- спросил он. -- Джеми здесь? Мальчик? -- Джеми. Да, Джеми здесь, -- ответил один из мужчин, все еще поддерживая его за руку. Он смотрел мимо Хью на тропу. -- Ты бежал, кровь на лице и на руках. Тебя преследовали враги? -- Да. Нет, -- сказал, оглядываясь. -- Теперь уже нет. Отведите меня к Джеми. Другой человек поддерживал его с другой стороны. Они повели его между типи. -- Он... еще... жив? -- спросил Хью. -- Может быть, -- сказал тот, что слева. -- Был жив, насколько я знаю. Он твой сын? -- Нет. -- Друг. -- Был. Ближе к центру поселения они остановились перед одним из типи. -- Здесь? -- спросил Хью. -- Да. Хотя, если он спит, лучше не будить его. -- Нет, я не буду. Я подожду. -- Входи. Они ввели его в типи, в центре которого горел небольшой очаг, дым от которого выходил через отверстие в потолке. Хью постоял несколько минут, мигая и привыкая к темноте после слепящей белизны. И тут он увидел лицо. Тонкое и бледное... Почти чужое. Но вот память заставила знакомые черты проступить под маской, и он увидел... ...Джеми возле огня, только лицо, изможденное болезнью, остается страдальческим даже во сне. Хью бросил рюкзак и ружье у входа, обогнул очаг, приблизился, склонился над лежащим юношей. Как тихо, как тихо он лежит. Хью протянул руку, подержал перед лицом Джеми, пока не почувствовал дыхание. Тогда он сел возле лежанки. -- Я подожду здесь. -- Хочешь поесть? -- Нет, спасибо. Не сейчас. Просто посижу здесь. Индейцы тихо вышли. Хью смотрел на лицо Джеми. Такое изменившееся и такое знакомое. -- Как это случилось, Джеми? -- спросил он. -- Лихорадка от плохой воды. Всегда надо кипятить ее. А может,. замерз или не просушился как следует? Черт возьми, Джеми, ты всегда был беспечен. Я пытался тебя учить. А ты никогда не слушал. Нужно ценить собственную жизнь. Хью сердито фыркнул, наклонился и положил руку на грудь, прикрытую шкурами. Он кивал в такт слабым вздохам, потом приложил ладонь ко лбу мальчика. -- Холодный. Ты холодный и мокрый, Джеми. Как смерть, -- сказал он. -- Это ни к чему, парень. Думаю, ты не станешь этого делать, -- он плотнее подоткнул шкуры. -- Тебе надо согреться. Давай-ка, возвращайся и присоединяйся к живым, чтобы мы могли поговорить. Джеми издал слабый звук. -- Что говоришь? Что ты говоришь, парень? -- спросил Хью. Джеми застонал, и веки его задрожали, но остались закрытыми. -- Ты меня слышишь, Джеми? -- спросил он. -- Это я, старый Хью. Брови Джеми вздрогнули, рот напрягся. -- Хью, -- повторил Хью. -- Я тебя нашел и вот сижу здесь. -- Хью? -- прошептал Джеми. -- Точно. Я здесь, с тобой. Джеми открыл глаза. Несколько раз моргнул и уставился па пего. -- Я умер, да? -- спросил он. -- Нет, -- сказал Хью. -- Ты не умер. -- Но ты ведь умер, значит, и я тоже. -- Я не умер, Джеми. Я выжил после того, как вы с тем парнем бросили меня. -- О черт, Хью! Я не знал! Я... Хью покачал головой и, наклонившись вперед, прижал палец к губам Джеми. -- Тише! Тебе вредно беспокоиться. Все в порядке. И я в порядке. Теперь я о тебе позабочусь. -- Хью, это должно быть... -- Да все было не так плохо. Отдыхай. Поспи-ка. С тобой тоже все будет в порядке. Мальчик кивнул, закрыл глаза и вздохнул. Хью сделал то же самое. ДЕВЯТНАДЦАТЬ КОЛЬТЕР/ГЛАСС Сент-Луис, 1812 год. Шли годы, и Кольтер отдался плавному течению жизни на ферме Среднего Запада. Время, когда он шел, бежал, полз, осталось позади, как и пройденный путь. Он нашел себе невесту на Миссури, Салли из страны, где каждая девушка -- Салли, осел на кусочке черной илистой земли, фермерствовал и считал себя счастливым, потому что выжил. С крылечка его домика в Салленс Спринг, неподалеку от слияния Литтл Беф и Биг Беф на южном берегу Миссури, можно было наблюдать за проплывающими шлюпками. Он желал им счастливого пути и ни о чем не жалел. Годы суровой жизни в типи среди кроу отошли в прошлое. Кольтеру хотелось наконец хотя бы чуточку комфорта вместе с женой на этой прибрежной ферме; у них рос сын Хайрам. Старый Дэниел Бун, тоже великий путешественник, был их соседом выше по реке, они любили покурить и поболтать вечерком, оба терпеть не могли ложь и лжецов, и особенно когда их собственные имена упоминались во всяких небылицах. Джон Кольтер сидел в самом дальнем углу бара Датчмана. Он присел на краешек скамьи в шерстяном пальто, застегнутом на все пуговицы, словно вот-вот собирался уходить, и с виду почти не отличался от остальных посетителей, если не считать того, что одежда на нем была сшита женой, тогда как громкоголосые мужчины, собравшиеся в баре, носили кожаные куртки с бахромой или плащи, богато расшитые бисером и перьями, давно не стиранные и пропитанные грязью и копотью походных костров. Это были не горожане, а трапперы последнего поколения. За ист