ь, но тут произошло неожиданное. Повинуясь скорее всего стражу, родственничек ударил Пирошникова кулаком в живот, причем попал в солнечное сплетение, отчего Владимир согнулся, как перочинный нож. Дядюшка же, не раздумывая ни секунды, взвалил его на спину и, отдуваясь, помчался вниз. Бежать ему пришлось недолго, ибо он был остановлен явлением женщины в белой шапочке и шубке неопределенного цвета. Женщина стояла перед дверью Наденькиной квартиры и названивала в звонок. Дядюшка стряхнул Пирошникова со спины и прислонился к перилам, обводя помутившимся взором окружающий полумрак. Пирошников несколько раз взмахнул руками, чтобы наконец свободно вздохнуть после дядюшкиного удара, а потом только обратил внимание на женщину. -- Здравствуйте, -- сказал он тихо и неуверенно добавил: -- Наташа... Дядя Миша снял шапку и вытер ею пот со лба, а Наташа, обернувшись на приветствие, сощурилась в темноту и так же неуверенно поздоровалась. Бабка Нюра отворила дверь и исчезла. Все молча проследовали в квартиру, прошли по коридору в комнату, расселись и потом уже принялись друг друга разглядывать. -- Вы не скажете, где Наденька? -- вежливо осведомилась Наташа, поднимая на Пирошникова глаза. -- Скоро придет, -- отрубил дядюшка, прежде чем Владимир успел открыть рот. Наташа несколько испуганно перевела взгляд на родственника и спросила, может ли она подождать. -- Ждите, -- разрешил дядя и добавил, неизвестно к кому обращаясь: -- Будьте покойны, мы все это утрясем! Не на таковских напали! Наташа испугалась еще больше. Она беспокойно оглянулась теперь на Пирошникова, а тот, желая разъяснить слова дядюшки, начал говорить. Он осторожно попытался намекнуть на обстоятельства сегодняшнего утра, причем не забыл поблагодарить Наташу за вчерашнее, но она, никак не зная существа разногласий между дядюшкой и Владимиром, прервала последнего словами: -- Я все знаю, мне Наденька говорила по телефону. Вы попали в безвыходное положение, да? Скажите, это очень интересно, я никогда с подобным не встречалась, скажите, вы пробовали спуститься по лестнице снова? Услышав злополучное слово, дядюшка, сидевший на диване, крякнул и уставился на Наташу с видом почти затравленным. Он, по всей видимости, никак не мог примириться с существованием этой лестницы как реального объекта, и то, что все довольно спокойно о ней говорят, приводило дядю Мишу в сильнейшее замешательство. Пирошников снисходительно и даже чуточку благодушно рассказал о своих попытках. Тут показал он и юмор, упомянув об иконке, а напоследок, улыбаясь: -- Да вот и перед вашим приходом мы с дядей Мишей хотели пойти в магазин, но, как видите, вернулись на исходные позиции. Не так ли, дядя Миша? Дядя Миша безмолвствовал, а Наташа, вопреки желанию Пирошникова, не улыбнувшись его иронии, спросила: -- Скажите еще вот что: вы сами очень хотели выйти? Очень-очень? Пирошников внимательно посмотрел на нее и не нашелся, что ответить, подумав про себя, что и вправду какого-то сверхобычного желания преодолеть лестницу у него, пожалуй, не было. Его раздумья были прерваны появлением Наденьки с ребенком. Открылась дверь, и в комнату вошел направляемый Наденькой мальчик в пальто и шапке, замотанный по самые глаза в серый пуховый платок. Глаза мальчика блестели, как это обычно бывает у больных детей. Двигался он осторожно, опустив руки в вязаных варежках, а войдя, ни на кого не посмотрел и не поздоровался. Наденька тут же принялась его раздевать, и к ней присоединилась Наташа, обмениваясь с подругой короткими фразами. Пирошников отошел к окну и, наблюдая за сценой, представил себя на месте мальчика вчера вечером, когда эти же две женщины укладывали его спать. Был очищен диван, причем дядюшка, его занимавший, вышел в коридор курить, а на диван постелили чистую простыню, положили подушку и одеяло. Мальчик все так же безучастно улегся в постель и прикрыл глаза. -- Толик... -- позвала Наденька. -- Хочешь чего-нибудь? Толик не ответил, а Наденька пообещала ему чаю и скрылась из комнаты. Наташа подсела к Толику на диван и коснулась лба мальчика губами. Владимир подошел ближе и, не зная, о чем бы спросить, поинтересовался, чем же болен мальчик. -- Температура, -- сказала Наташа. -- Но это все пройдет, ведь правда? -- обратилась она уже к самому мальчику. -- Скоро мы поправимся и будем играть в хоккей. -- Тети не играют в хоккей, -- прошептал мальчик очень тихо. -- А вот и неправда! -- заявила Наташа. -- Некоторые тети играют. Например, я... Она улыбнулась, радуясь тому, что Толик хоть что-то сказал, а он повернул лицо к стене, разглядывая фотографии. Вскоре он нашел среди них и свою (ту самую, которую отметил уже Пирошников) и спросил, зачем она здесь висит, на что Наташа отвечала, по-прежнему улыбаясь, что тетя Надя любит своих пациентов. Говоря это, она метнула лукавый взгляд на Пирошникова, отчего тот смутился и отошел. Вернулись Наденька с чайником, из носика которого валил пар, и дядюшка, принесший из коридора чемоданчик Толика; был организован ужин, состоящий из колбасы, сыра, рыбных консервов и чая с булочками, причем дядюшка достал из своего чемодана бутылку водки, и все выпили за встречу и за здоровье больного мальчика. Сам же больной мальчик, выпив чай и приняв из рук Наденьки какую-то таблетку, отвернулся к стене, и тогда Наденька погасила верхний свет и зажгла старую лампу в железном круглом абажурчике, стоявшую на бюро, а потом предложила гостям переместиться на кухню. Глава 8. Разговор за чаем Бывает иногда так: вдруг в момент самый заурядный скользнет взгляд твой сверху, как бы с неба, останавливая мгновенье, в котором различишь и себя среди других людей, такого же беспомощного и маленького, как они, и удивишься на секунду собственной своей нелепости, а также странности и неповторимости ситуации. В такой миг внезапно чувствуешь неостановимый поток жизни, который вот сейчас переборет твое усилие воли, и понесет дальше, и погонит, и не даст оглянуться или различить что-нибудь дальше пяти шагов. Тогда спросишь себя: где я? что со мною? -- и засмеешься горько: да неужто здесь я? Но это продолжается так недолго, что никакие ответы не приходят, -- да и к чему они? Пирошникову вообще было свойственно такое отъединение от себя. Вот и сейчас в коридоре, следуя в кухню за дядюшкой и наблюдая его затылок, -- за дядюшкой, который нес в одной руке начатую бутылку, а в другой -- и весьма бережно -- скумбрию натуральную в собственном соку, -- наш молодой человек посмотрел, изумился своему в ней участию. Люди, о которых вчера еще не имел он ни малейшего представления, теперь, за один день, стали единственными людьми, с которыми мог он говорить; произошло мгновенное замещение всего мира одной комнатой, одной квартирой и одной лестницей; и вот, вместо того чтобы волком выть и бросаться на стены, он несет преспокойненько сыр на блюдечке, а сзади следует незнакомая, но уже почти родная Наташа, напевая дешевую эстрадную песенку. Удивительно! В кухне на своем сундуке сидела старушка Анна Кондратьевна, сидела и что-то вязала. Наденька спросила ее, не помешают ли они, на что бабка Нюра ответила: "Господь с тобой! кушайте на здоровье!" -- и снова углубилась в вязанье. Компания расположилась за Наденькиным кухонным столиком, и ужин продолжился, а по мере опустошения бутылки завязался и разговор, который, совершенно естественно, пришел к проблеме Пирошникова, причем инициатором стал дядя Миша. Что-то не давало ему успокоиться и принять вещи такими, какие они есть. Еще не уяснив себе окончательно, является ли наша лестница плодом больного воображения Пирошникова или существует как материальный объект, дядюшка решил и в том и в другом случае организовать комитет по спасению Пирошникова, отведя себе места председателя. Поэтому без обиняков, на какие дядя Миша решительно не был способен, выпив третью стопку, он приступил к делу. -- Так что же будем делать, Надюшка? -- спросил он племянницу громко и твердо, желая, очевидно, гласности. -- В каком смысле, дядя Миша? -- ответила Наденька, выигрывая время, ибо прекрасно поняла смысл дядюшкиного вопроса. Пирошников и Наташа выжидающе посмотрели на дядю, каждый со своим выражением: Пирошников, как обычно, иронически, а Наташа с серьезностью. -- А вот в его смысле, -- сказал председатель, кивнув на Владимира. -- Мне кажется, дядя Миша прав, -- вступила в разговор Наташа. -- Нужно что-то делать. Ах, если бы вы видели себя вчера, простите, что я упоминаю об этом, -- обратилась она к Пирошникову. -- Но все здесь свои люди, поймите, что вы им небезразличны, тем более при таких обстоятельствах... Может быть, для начала вызвать врача? -- Во! -- утвердил дядя Миша, а Наденька грустно улыбнулась и сказала, что можно, конечно, вызвать и врача, но стоит ли? -- Я тебе, Надюша, удивляюсь, -- сказал дядя. -- Он тебе кто? Брат, сват? Чего ему здесь делать? Если мер не принять, он здесь черт знает насколько застрянет. А тебе хоть бы хны. -- Ну он же не виноват, -- вступилась за Пирошникова Наташа. -- А кто виноват? Я виноват, да? Или кто? -- наседал дядюшка. -- Подождите, -- сказала Наденька. -- Можно, конечно, вызвать и врача, и милицию даже. Но зачем? -- Вот тебе и раз? -- воскликнул дядя Миша, а Наташа умиротворяюще на него посмотрела и заметила, что не надо горячиться. -- Может, вы что-нибудь скажете, Володя? -- спросила она. Пирошников, до сей поры сидевший молча и ожидавший решения своей судьбы, встрепенулся, но сообразил, что никаких мер придумать не может, а потому решил повернуть вопрос другим боком. -- По-моему, нужно сначала разобраться, почему так случилось, -- рассудительно проговорил он. -- И уж конечно, это я должен сделать сам. Пока я не знаю... Наденька едва заметно кивнула головой, больше даже своим мыслям, чем словам Пирошникова, но дядюшка снова не согласился. -- Этак без конца можно антимонии разводить. Вот что, племяшка, ты как хочешь, а я этого дела так оставить не могу. Нужно его выпроваживать. -- Дядя Миша, зачем же так? -- Да ты пойми, что нужно бороться! Человек бороться рожден, -- заявил дядюшка, формулируя свое кредо. -- Смотря как, -- сказал Владимир. -- Биться лбом в стену -- это не лучший способ борьбы. -- Умен! Умен! -- закричал дядюшка. -- А я вот, дурак, всю жизнь головой в стену, головой в стену! И ничего, получается! Пирошников улыбнулся, что еще больше задело дядю Мишу. -- Я ж тебе добра хочу, умная ты голова, -- продолжал он. -- Ну, заплутал, бывает, так надо же выбираться... -- По-моему, надо почаще выходить с разными людьми. Должно же когда-нибудь повезти, -- рассудительно сказала Наташа, взглянув в глаза Пирошникову. На мгновенье между ними как бы искорка проскочила -- так часто бывает, когда, сам того не желая, заглянешь глубоко в глаза и тут же смутишься, будто переступил запретную черту. У Пирошникова даже дыхание перехватило. Он поспешно отвернулся, а Наденька неожиданно рассердилась: -- Господи, болтаем ерунду! Оставьте человека в покое. Кому еще чаю? -- А налей-ка мне, Наденька, -- присоединилась к компании старуха. Она подошла к столу с большой синей чашкой и протянула ее Наденьке. -- Вы уж простите, ради Бога, чайку захотелось. -- Пожалуйста, пожалуйста, -- радушно пригласил дядюшка. -- Вы присаживайтесь с нами. -- Нет, я уж у себя... И бабка Нюра, получив чаю, снова укрылась в своем углу. Ее появление сбило разговор, и весьма кстати, так как он явно зашел в тупик. Всем было ясно, что необходимо принимать меры, но относительно конкретных способов имелись расхождения. Пирошников смутно чувствовал, что активная, так сказать, борьба с лестницей в данном случае бесполезна. Однако последний взгляд Наташи что-то обещал, и Владимир подумал, что и вправду кто-то сможет его вывести. Вполне возможно, что и сама Наташа... Дядя Миша предложил спеть. Молодой человек, слегка обескураженный этим предложением, промолчал, зато Наденька обрадовалась и, не дожидаясь ничьего согласия, затянула "Рябинушку". Дядя Миша подхватил, отозвалась неожиданно из своего угла и старушка, хор вышел нестройный, но звучный; лишь Пирошников с Наташей сидели молча, впрочем, Наташа улыбалась, поощряя пение. Спев "Рябинушку", приступили к "Стеньке" и спели до конца и с выражением, а когда начали "Ямщика", наш герой подпел едва слышно, умиротворенный пением и согретый чаем. Наташа все улыбалась одною и той же улыбкой, но в хор не вступала. Пирошникову вдруг почудилось сквозь тягучее пение, что он целую вечность знает этих людей, что он какой-то дальний их родственник, потерявшийся в детстве, но теперь обнаружившийся неожиданно для всех и принятый вновь в семью. Он распевался все слышнее и даже взмахнул раз или два руками, как бы дирижируя, на что дядюшка одобрительно кивнул, а Наденька рассмеялась, довольная. Когда песня кончилась, Наташа встала и объявила о своем решении уйти домой, так как было уже поздновато. Она без дальнейших околичностей исчезла из кухни, а дядюшка, благодушествуя, подтолкнул локтем Владимира и сказал: -- Поди проводи девчонку, лестница-то темна... -- Проводи, -- кивнула Наденька, загадочно улыбаясь. Пирошников, ободренный напутствием и нисколько не боящийся новой встречи с лестницей, даже как будто забыв о ней, вышел в коридор, где разглядел одетую уже Наташу. -- Подождите, я провожу вас, -- сказал он шепотом, чтобы, не дай Бог, не разбудить спящего мальчика, и, не дожидаясь ответа, вошел туда на носках, осторожно взял пальто и снова вышел. Теперь они стояли в темном коридоре, каждый чего-то ожидая. Пирошников поспешно натянул пальто, не застегивая его, а потом взял Наташу за локоть и слегка потянул к себе. Она поддалась легко и уткнулась носом ему в воротник. Владимир трепетно провел рукою по мягкой шапочке, шепча какие-то слова. Он почувствовал расслабленность, будто отпустило что-то душу, а Наташа подняла лицо, ожидая поцелуя. Молодой человек коснулся губами ее глаз и ощутил кожей волоски ресниц, которые часто вздрагивали, а на своей шее почувствовал он горячее дыхание. Давно не испытывал Владимир подобной минуты, за которую не жалко, кажется, отдать все не свете и которая конечно же дороже самых сладких и острых любовных сцен, но прелесть ее неповторима и состоит как раз в этой неповторимости и скоротечности. Уже через секунду он нашел ее губы и прижал к ним свои, а Наташа закинула голову и обхватила Пирошникова, чтобы не упасть. Поцелуй был длительный; а с ним вернулась на место и душа, и мысли какие-то затеснились в уме, и беспокойство, и желание, и лихорадка. -- Пойдем, -- прошептала Наташа, мягко отстраняя Пирошникова и поблескивая в темноте глазами. -- Уйдем отсюда, правда? -- Да-да... -- проговорил он, спеша отогнать все мысли, лишь бы вернулась та минута, но она не вернулась, ибо Наташа потянула его к двери, за которой снова была лестница, готовящая и на этот раз, как он понял вдруг, что-то необычное. Мало, мало было одной минуты душевного покоя, чтобы вот так выйти и уйти с молодой женщиной на край света или хотя бы домой. Дверь скрипнула и распахнулась, приглашая к новому путешествию по кругам лестницы. Глава 9. Зеркальная стена Пирошников, ведомый за руку женщиной в белой шапочке, вновь переступил порог и вышел на лестничную площадку. Сердце у него еще часто колотилось от испытанного только что блаженства, он не сводил глаз с Наташи, которую видел теперь сбоку на фоне серой, свинцового цвета стены; он ощущал в левой своей руке пальчики Наташи с острыми ноготками, смутно что-то напоминавшими, и это его состояние помешало ему сразу же заметить новые странности, произошедшие с лестницей. Они прошли несколько шагов вниз, ступая осторожно, будто ступеньки могли провалиться, и не разговаривая, но тут Пирошников почувствовал, что они не одни на лестнице; почудилось ему какое-то постороннее движение, впрочем совершенно бесшумное. Он оглянулся, но ничего не заметил подозрительного. Постороннее движение было где-то сбоку, и наш герой, задержавшись на шаг, но не отпуская Наташиной руки, пристальнее вгляделся в стену. В ее глубине отражались две фигуры, спускающиеся по ступенькам. Стена была гладкой, как зеркало, но гораздо более темной, так что Пирошников не сразу смог сообразить, что фигуры эти -- его собственная и Наташина, отраженные в стене. Отвернув голову, он перескочил через ступеньку, догоняя Наташу, которая шла, не глядя по сторонам, и в ту же секунду понял, что лестница подготовила что-то совсем уж невозможное. Где-то внутри шевельнулся страх, который молодой человек попытался преодолеть разговором. -- Вы знаете, Наташа, я чего-то боюсь, -- прошептал он, склоняясь к белой шапочке, и Наташа, испуганно на него посмотрев, остановилась. -- Ну что вы! -- сказала она также шепотом. -- Это вам кажется. -- Нет-нет! -- воскликнул Пирошников, прижимая Наташу к себе и пряча лицо в пушистом меху шапочки. На мгновенье страх пропал, но только на мгновенье! Подняв лицо, Пирошников увидел свое отражение, обнимающее фигурку женщины в шубке и шевелящее губами. -- Пойдем, пойдем быстрее! -- сказала Наташа. Она взяла его под руку. Свернув на новый лестничный пролет, Пирошников вывернул шею за голову Наташи и убедился, что отражение не исчезло. Все стены, окружавшие лестницу, выглядели изготовленными из блестящего темного металла, так что молодому человеку даже захотелось ощупать их руками. Наташа, желая отвлечь внимание Пирошникова, принялась строить планы, как вот они сейчас сядут в трамвай и поедут к нему домой или куда еще; говорила она и про погоду, но все это так далеко было сейчас от Пирошникова, что слова ее воспринималась им бесчувственно. Он послушно передвигал тряпичные свои ноги. Потихоньку им овладевала апатия. Он не заметил, как Наташа высвободила руку, чтобы поискать что-то у себя в кармане, и продолжал идти; как раз в этот момент кончился лестничный марш, и Пирошников повернул, а повернувши, разглядел, что Наташи рядом нет. Сделав по инерции еще два шага вниз, он остановился и огляделся. Наташи не было и сзади на лестнице, но найдя в себе силы посмотреть на стену, Пирошников, к ужасу своему, обнаружил, что там, за зеркальной поверхностью стены, в темной глубине отражения, Наташа по-прежнему была рядом с ним. Она стояла и смотрела на него, подняв голову, так что отсюда была видна только ее спина. Пирошников оцепенел, не в силах оторвать взгляд от зеркала, а та, отраженная от пустоты Наташа, последовав за направлением его взгляда, оборотилась и посмотрела не него из зеркала. Пирошников провел рукой по лицу, и его отражение сделало то же в мельчайших подробностях. Изображение же Наташи спустилось вниз на три ступеньки и оттуда поманило его пальчиками -- то есть не его, конечно, а того Пирошникова, который был за зеркалом. ...Подойдем к зеркалу, читатель, и вглядимся в него, чтобы хоть отдаленно представить себе ситуацию, возникшую на проклятой лестнице. Вы никогда не задумывались, кто же из тех двоих, смотрящих друг другу в глаза, есть настоящий вы? Конечно же, тот, что снаружи, -- что за чепуха! Но вот представьте, что там, в зеркале, рядом с вашим изображением появилась не то что женщина, а хоть мушка какая-нибудь, которой здесь, по эту сторону, ваши глаза не зарегистрировали... Не правда ли, это изменит кое-что в ваших представлениях? Тут Пирошников и вправду подумал, что он свихнулся. С огромным трудом ему удалось взять себя в руки. Он подумал, что его знакомая (или ее отражение) может обнаружить странности в его поведении, а посему, не совсем привыкнув еще к отражениям, он постарался поставить себя на место своего двойника и повернул голову так, чтобы двойник смотрел на Наташу. Затем он продолжил шествие, кося глазом на стену, и увидел, что отражения пошли рядом. Пирошников затаил дыхание, решаясь на опасный опыт -- ему вздумалось проверить, что же произойдет, если он протянет руку таки образом, чтобы двойник его коснулся Наташи. Он осторожно поднял левую руку (двойник поднял правую) и начал медленно заносить ее за спиною Наташи, наблюдая за своими движениями в зеркале. Наташа вдруг увернулась и побежала вниз. Владимир сделал шаг к стене и с размаху ударил ее кулаком. Двойник сделал то же. Из кулаки столкнулись на плоскости зеркала и отскочили друг от друга. Наташа что-то сказала, смеясь, но слов не было слышно. Пирошников увидел только, как блеснули ее зубы, и тогда он сказал в пустоту: -- Я, пожалуй, пойду обратно... По лицу отраженной Наташи он понял, что она его услышала. Губы ее зашевелились, что-то шепча, но Пирошников, не в силах уже вынести этот разговор, повернулся и зашагал вверх. Дойдя до площадки, он все-таки оглянулся и увидел в зеркале, что Наташа плачет и утирает слезы платочком. Пирошников приблизился к стене и некоторое время смотрел в глаза своему отражению. Потом он медленно опустился на ступеньку и сел лицом к Наташе. Он чувствовал холод стены, и ему чудилось, что это ледяное плечо двойника подпирает его. -- Наташа... -- тихо сказал он. -- Идите домой. Только не уходите совсем, я вас прошу. Мне нужно прийти в себя. Наташа поднялась к нему и опустилась на колени двумя ступенями ниже. Чтобы видеть ее лицо, Владимиру пришлось смотреть в зеркало, отчего Наташе казалось, что он глядит мимо, и она, должно быть, была этим обижена. По движениям ее губ Пирошников понял, что она о чем-то его спрашивает, но он не в состоянии был ответить, а главное, не смел заставить себя смотреть так, чтобы двойник мог видеть Наташу. Тогда он сам бы потерял ее из виду. -- Сегодня ничего не получится, -- хмуро сказал он. -- Потом я вам объясню. Идите домой. Наташа встала во весь рост и протянула к нему руку, но молодой человек, вскочив, отпрянул, испугавшись вдруг этого ирреального прикосновения, хотя сам несколько минут назад готов был произвести подобный опыт. -- Потом, потом! -- воскликнул он и устремился вверх. Внизу, в зеркале, он увидел, как изображение Наташи повернулось, запахнуло шубку и медленно, как бы раздумывая, двинулось вниз. Пирошников шел с понурым видом и больше на стену не смотрел. На каком-то повороте он понял, что его отражение исчезло, и действительно, обернувшись к стене, увидел, что она приняла свой прежний облик, оказавшись снова сероватой, с потрескавшейся краской, грязной стеной, в которой нельзя было разглядеть никакого отражения, даже придвинув к ней вплотную лицо. Но теперь ему было все равно. Пережив за какие-нибудь полчаса в своих мечтах такой феерический взлет и такое ужасающее падение, он думал теперь лишь о том, как быстрее добраться до раскладушки и заснуть. Когда Наденька открыла ему дверь и поинтересовалась результатами, он лишь устало махнул рукой и попросил разрешения переночевать еще раз, поскольку другого выхода у него не было. Наденька привела из кухни дядюшку, который попытался было растормошить Владимира, но натолкнулся на стойкое равнодушие. Заявив, что утро вечера мудренее, дядюшка принял активное участие в подготовке ко сну. Оказалось, что ночевать им придется в той же нежилой комнате на раскладушках. Пирошников, вяло поблагодарив Наденьку вошел с дядюшкой в ту самую комнату, где он так беспамятно провел прошлую ночь. Глава 10. Ночь Он вошел в комнату и остановился у порога, не решаясь сделать следующий шаг, потому что в комнате было темно. Дядюшка, вошедший туда чуть раньше и с раскладушкой в руках, уже разворачивал ее, чертыхаясь в темноте, но тут за спиной Пирошникова в комнату проскользнула Наденька и принялась шарить рукою по стене; потом раздался щелчок, и комната озарилась светом, исходившим от настолько лампы, принесенной Наденькой и поставленной прямо на пол. Круглый железный абажурчик давал свету падать лишь вниз, образуя на полу яркое пятно, от которого получала освещение и вся комната. Владимиру вдруг вспомнилась сцена дворца культуры, куда он, сидящий вверху на маленьком балкончике, направлял разноцветные лучи своей аппаратуры. И хотя не далее как несколько дней назад занимался он этим делом, ему показалось, что та его жизнь отодвинулась далеко-далеко, а главное -- безвозвратно. А что же комната? Кроме двух раскладных кроватей -- одной, стоявшей у стены, со взбитой на ней постелью, и другой, принесенной и развернутой дядюшкой, в комнате находилась лишь гипсовая скульптура, изображавшая часть обнаженной женской фигуры от колен до шеи и без рук. Обрубок этот стоял в углу, валялись на подоконнике куски гипса неправильной формы, а на стене висел большой карандашный рисунок того же самого обрубка, выполненный в манере не вполне реалистической, но узнать было можно. По всей видимости, в комнате была когда-то мастерская скульптора, но, судя по изрядному слою пыли на полу, которая была хорошо заметна в свете лампы, человеческая нога не ступала здесь уже давненько. Владимир, все еще пребывавший в задумчивости, достиг своей раскладушки и меланхолично начал раздеваться. Сняв с себя верхнюю одежду, он огляделся, соображая, куда бы ее деть, а потом, подойдя к гипсовому торсу, бесцеремонно навалил свой гардероб на плечи фигуры. Тут же рядом положил он и носки, которые, как уже упоминалось, были не первой свежести, да еще с дыркой, отчего наш молодой человек с отвращением на них взглянул, а затем зашлепал босыми ногами к постели, ощущая ступнями мелкий сор, который он стряхнул, прежде чем забраться под одеяло. Наденька, осветившая комнату, больше не появлялась, дядя Миша раздобыл где-то постельные принадлежности и, не торопясь, располагал их на койке. Мир и тишина воцарились в доме. Уже раздевшись, дядюшка заметил, что Владимир опередил его по части размещения одежды. Он недовольно крякнул и, опасливо выглянув в коридор, куда-то отправился, а через минуту вернулся со стулом. Пирошников, лежа на боку, безучастно наблюдал, как дядюшка, в огромных синих трусах и красной почему-то майке похожий на ветерана футбола, подошел к стоявшей на полу лампе и большим пальцем ноги, чтобы не наклоняться, нажал на кнопку выключателя. Жест этот развеселил нашего героя, он даже почувствовал кратковременный прилив нежности к дядюшке, а последний поскрипел в темноте пружинами и затих. Впрочем, тишина воцарилась ненадолго. Дядюшка снова заворочался, а потом позвал шепотом: -- Володя! Спишь, что ли? -- Нет, -- нехотя отозвался Владимир. -- Тут, видишь, какая петрушка. Комната-то знаешь чья?.. Это Надюшкиной соседки комната, только еще неоформленная. Она за нее воюет в жилотделе, чтобы старуху сюда поселить. -- Анну Кондратьевну? -- спросил Пирошников. -- Ну! Она ж ее мать, это... Не помню, как ее Надюшка называла. Вот что я думаю -- как бы она нас не турнула отсюда... -- А бабка-то разрешила? -- опять спросил Пирошников, удивляясь в душе, как мало взволновало его дядюшкино сообщение. -- Старуха-то? Да! Ей, говорит, на кухне привычней... Я чую, соседка -- дама такая... Ты женат, нет? -- спросил дядюшка без всякого повода. -- Нет, -- отрезал Владимир. -- Давайте спать. -- Спать так спать, -- согласился дядюшка. -- Ты, главное, не волнуйся. Все будет в порядке, вот увидишь. Пирошников повернулся к стене и уже минуты через три услышал, что дядюшкино посапывание начинает переходить в храп. Сначала храп то и дело срывался, но потом, после затяжного и мощного периода, установился окончательно, все более и более нервируя Пирошникова. Он залез с головою под одеяло, но эффекта не добился. Раздосадованный, он сел на кровати и с ненавистью посмотрел в дядюшкину сторону. "Вот черт! -- подумал Пирошников. -- Нигде нет покоя!" Он осторожно добрался до гипсовой фигуры, сунул голые ступни в ботинки и ощупью нашел в кармане пиджака сигареты и спички. Кляня дядюшку, молодой человек вышел в коридор, где была тьма кромешная; выставив вперед руки, добрался до старухиного комода и уселся на нем, предварительно сдвинув кружевную салфетку. Здесь дядюшкин храп был почти не слышен. Пирошников закурил. На миг пламя спички осветило коридор, качнуло длинными тенями и погасло. Теперь лишь красный огонек сигареты освещал пальцы Пирошникова, когда тот затягивался. О чем думал молодой человек, сидя в коммунальном коридоре, трудно сказать. Скорее всего, никакого четкого направления мыслей у него не было. Так, неясное броженье и вспышки воспоминаний. Да и это вскорости было прервано каким-то подозрительным посторонним шумом -- раздались глухие голоса, и Пирошников услышал, как в замочной скважине входной двери поворачивается ключ. Владимир мигом потушил сигарету о комод и собрался уже бежать к своему ложу, как вдруг лязгнула дверная цепочка и женский голос за дверью раздраженно произнес: "Опять! Ну ладно же!" Пирошников понял, что дверь замкнута на цепочку и женщина не может войти в квартиру, хотя и имеет колюч. Он спрыгнул с комода и намеревался уже, несмотря на свой ночной вид, снять цепочку, но тут рядом с ним что-то прошелестело, так что он отпрянул и прижался к стене, что-то звякнуло, скрипнуло, и Пирошников сообразил, что дверь открыла бабка Нюра. -- Сколько раз я тебе говорила! -- прошипел тот же голос. -- Совсем из ума выжила! Что же ты -- не знала, что меня еще нет? -- Запамятовала, ох, запамятовала, -- виновато бормотала старушка, а какой-то мужской, удивительно знакомый Пирошникову голос прошептал: -- Лара, пожалуйста, тише. Я не хочу... -- Накурено, как в кабаке. Что тут происходит? -- опять сказала женщина. -- Гости, гости... -- ответила бабка, отодвигаясь, чтобы пропустить пришедших, и едва не касаясь Пирошникова, который, не дыша, распластался на стене и с ужасом ожидал своего обнаружения. -- Что за гости? -- раздраженно спросила женщина. -- Я же тебе говорил, -- мягко ответил мужчина. -- Завтра ты его увидишь. -- Ты уверен, что он еще здесь? -- Что за вопрос! Конечно... Ну, пойдем. Она может проснуться. Пирошников, несмотря на полную темноту, почувствовал, что при последних словах мужчины, в котором наш герой уже узнал бывшего Наденькиного мужа Георгия Романовича, имевшего с ним сегодня утром беседу. Пирошников перевел дух и на цыпочках отправился к себе, где по-прежнему Богатырски спал дядюшка. Решив не церемониться более, Владимир подошел к нему и потряс дядюшку за плечо. Дядюшка встрепенулся, пробормотал: "А?.. Что?.." -- но храпеть перестал. Воспользовавшись передышкой, молодой человек юркнул в постель и успел-таки заснуть до возобновления концерта, правда, весьма непрочным и беспокойным сном. Глава 11. Новая жизнь Ах, какое было утро!.. Пирошников проснулся умиротворенным и со спокойной душой, которую не смогли растревожить воспоминания о вчерашнем дне, хотя они и промелькнули сразу же по пробуждении. Сквозь грязноватые стекла окна на стену падал солнечный свет, по чему Владимир догадался, что час уже не ранний. Он потянулся в постели, как когда-то, как в детстве, и улыбнулся дядюшке, который, заправив свою койку, занимался неторопливой утренней гимнастикой. Сама собою у Пирошникова появилась мысль, посещавшая его и ранее, кстати, довольно-таки часто. Это была мысль о новой жизни. Начать новую жизнь!.. Кто не мечтал об этом, в особенности после жизненных неудач, когда все идет как-то вкривь и вкось, а главное -- сплошным потоком, где смешиваются и радости, и горести, и разговоры, и мелкие повседневные дела, и скорбь вселенская по поводу каких-нибудь обыкновенных бытовых неурядиц! А в результате что? В результате лишь суета, милый читатель, от которой можно избавиться, как кажется, только начав с понедельника Новую Жизнь, в которой все, ну решительно все будет не так. Справедливости ради следует сказать, что была суббота. Но это роли не играет. В конце концов новую жизнь можно начать и с субботы, лишь бы были к тому необходимые предпосылки. А они у Пирошникова имелись в наличии. Запутанные обстоятельства, недовольство собою и оторванность от привычной среды, произошедшая, правда, не по его воле. Вполне достаточно для новой жизни. Новая жизнь начинается с того, что надобно умываться и побриться гладко. И еще нужно делать движения решительные и точные, чтобы себе самому казаться деловым. Поэтому Владимир, откинув одеяло элегантным жестом, вскочил с постели и принялся одеваться. Конечно, начинать новую жизнь надо было бы в чистой одежде, но что делать? Майка, рубашка, носки -- все это было так себе, не слишком новым и далеко не чистым. Но Пирошников не дал воли подобным мыслям, чтобы не сбить настроение. Он сделал даже несколько резких взмахов руками, изображая гимнастику, так что дядюшка покосился на него, приседая в это время. Распахнулась дверь, и весьма кстати появилась Наденька в том же халатике, что и вчера утром. Она приветливо, совсем как родному, улыбнулась Пирошникову, тем самым незаметно подкрепляя идею новой жизни. Поздоровавшись с ним и с дядюшкой, Наденька предложила провести их в ванную комнату. -- У вас есть бритва? -- вежливо спросил Пирошников дядюшку. -- Мне необходимо побриться. Дядя Миша столь же корректно выразился в том смысле, что бритва есть и он предоставит возможность ею воспользоваться. Никаких вопросов о вчерашнем, никаких намеков на лестницу -- ничего! Новая жизнь начиналась истинно по-джентльменски. Пирошников даже подумал несколько наивно, что вот и дядюшка начинает новую жизнь, и Наденька тоже... Впрочем, может быть, так оно и было. Наденька, проводив их и дав указания, скрылась. Ванная комната оказалась просторной, так что дядюшка с Пирошниковым не мешали друг другу. Пока один мылся, другой скоблил подбородок и наоборот. Пирошников, чтобы отрезать себе пути отступления к старой жизни, вымыл голову и с удовольствием причесался на пробор. Когда он выходил из ванной в коридор, гладкий и сияющий, как яблочко, из своей комнаты выплыла соседка Лариса Павловна, с голосом которой наш герой имел уже честь познакомиться ночью. Она была, как и Наденька, в халате, правда другого качества -- стеганом, синтетическом и розового цвета. Росту Лариса Павловна была небольшого, а комплекцией напоминала гипсовую скульптуру из мастерской. Черты лица Ларисы Павловны были очень милы, но они, как и вся ее фигура, вызывали сразу же в голове какие-то такие мысли, которые и передать стыдно. Чувственные какие-то мысли, будь они неладны! На вид Ларисе Павловне было лет тридцать пять, была она, как говорится, в форме, то есть успела уже причесаться и наложить нужную косметику. -- С добрым утром, -- обворожительно ответила соседка на смущенный несколько кивок Пирошникова. Увидев и дядюшку в красной майке, вывалившегося из ванной, она удивленно и насмешливо проговорила: -- Вот как! А я и не знала, что у нас теперь филиал гостиницы! И она удалилась в кухню, пройдя мимо насторожившегося дядюшки, который поглядел ей вслед оценивающе и с неприязнью. Потом наши друзья вернулись в мастерскую, где Пирошников привел в порядок раскладушку, после чего делать стало нечего. Между тем новая жизнь требовала непрерывной и полезной деятельности, ибо каждая минута тоски и уныния возвращала жизнь старую. Пирошников подошел к окну и полюбовался видом городского пейзажа. По улице неторопливо шли люди, тоже, по всей вероятности, начавшие новую жизнь; многие одеты нарядно по случаю выходного дня, декабрьское солнце согревало улицу скудным своим теплом, от которого чуть плавилась корка льда на карнизе. Дядюшка в это время, уже вполне одетый, сидя на стуле, читал газету, которую неизвестно где достал. Снова вошла Наденька и объявила, что пора завтракать. Все происходило по-домашнему и очень мило. Владимир с дядюшкой пошли в Наденькину комнату, причем дядюшка похлопывал своего молодого друга по плечу и что-то рассказывал из свежих газетных новостей. Завтрак прошел непринужденно, словно и не было вчерашней беготни, неразберихи, головокружительных трюков лестницы и темных отражений. Никто и словом не упомянул о них. Толик был еще не выпускаем Наденькой с дивана и завтракал, сидя на нем. Впрочем, вид мальчика не внушал тревоги. Наденька, поминутно обращавшаяся к нему, ответов почти не получала. По всей видимости, мальчик по-прежнему стеснялся общества. Итак, вокруг лестничного феномена установился некий заговор молчания, и Владимир, начавший, напоминаем, новую жизнь, был благодарен дядюшке и его племяннице за их тактичность. И вправду, если не замечать какого-то явления, можно в конце концов внушить себе мысль, что его и в природе не существует. Именно такой целью задались, должно быть, в это субботнее утро все присутствующие. Наскоро позавтракав, дядюшка объявил, что идет в Эрмитаж, и получил от Наденьки и Владимира подробные указания, как туда добраться. Он обещал быть к вечеру и, прощаясь, пожал молодому человеку руку весьма дружественно, однако как бы и насовсем, из чего Пирошников заключил, что дядюшка надеется на его благополучное отбытие. Дядя Миша ушел, оставив Наденьку и Пирошникова вместе с мальчиком, еще пьющим чай. -- Обновляешься? -- спросила Наденька, как только дядюшка вышел; спросила, держа в одной руке чашку, а в другой кусток хлеба с маслом и поглядывая на Пирошникова иронически. Владимир, надо сказать, обиделся, поскольку решил отнестись к своему обновлению серьезно, постановив, что оно бесповоротно и окончательно. Поэтому он лишь пожал плечами, показывая неуместность подобного тона. -- Пуговицу пришить? -- спросила опять Наденька, указывая на пиджак Пирошникова. -- Как же без пуговицы обновляться? Молодой человек сдержанно и с достоинством отверг эту явную насмешку и поднялся со словами благодарности и прощания. Он был уверен, что теперь-то в состоянии выбраться отсюда без посторонней помощи. Новая жизнь была тому порукой. Решив не откладывать дела в долгий ящик, он оделся и сказал Наденьке, что как-нибудь при случае, когда будет свободен от дел (вот именно!), навестит ее и расскажет о дальнейшей своей новой судьбе. Наденька церемонно поклонилась, однако в глазах ее почему-то прыгали подозрительные огоньки, и вообще она едва сдерживала улыбку. Пирошников же, степенно проговорив : "До свидания, большое спасибо", заглянул еще и в кухню, где повторил те же слова пребывавшей там Анне Кондратьевне, на что она отреагировала изумленным взглядом, а затем, твердо пройдя по коридору, вышел на лестницу. В тот момент, когда он покидал (ужель в последний раз?) квартиру, туда ворвалась с пронзительным мяуканьем кошка Маугли, томившаяся за дверью в ожидании. Ее появление произвело некий всплеск в душе Пирошникова. Он проводил ее тревожным взглядом, как свидетельницу вчерашних ужасов, и начал спуск, напевая себе под нос "Нам нет преград ни в море, ни на суше...". Однако следует признать, что внутри он начал испытывать беспокойство. Лестница встретила его чистотой и порядком, соответствующим новой жизни. Ступеньки влажно блестели, вымытые чьими-то заботливыми руками, на разных этажах раздавались бодрые голоса, кто-то перекликался, звал кого-то и тому подобное. Пирошников, засунув руки в карманы, прошел этажа два вниз, но был остановлен процессией из трех человек, которые на широких ремнях тащили вверх черное, старинной работы пианино с бронзовыми подсвечниками. Процессия занимала всю ширину пролета от перил до стены, и Пирошников начал пятиться назад, пока не достиг площадки, где, по его расчетам, можно было разминуться. Однако когда пианино под надсадное дыхание грузчиков проплывало мимо него, что-то треснуло, процессия качнулась, раздался крик "Поберегись!" -- и инструмент навалился на Пирошникова, который изо всей силы уперся ему в бок. -- Держи! -- крикнул передний мужик, красный от напряжения, с ремнем на плече. Пирошников держал, ибо ему ничего другого и не оставалось. -- Подай вперед! -- кричали задние, лиц которых Пирошников не видел. Он послушался команды, пианино качнулось и поплыло наверх, причем Пирошников невольно стал участником процессии, так как без него инструмент неминуемо повалился бы набок. В молчании они прошли два пролета, и здесь последовала команда: "Опускай!" Пианино опустили, позвонили в дверь, которая открылась, и Владимир уже по инерции совместно с грузчиками внес его в квартиру. -- Спасибо, подсобил, -- сказал старшина грузчиков и, получив расчет от хозяина пианино, выдал Пирошникову рубль, который тот принял не без смущения. Вчетвером они пошли к выходу, отдуваясь на ходу и обмениваясь впечатлениями от работы. После таких слов Наденька облачилась в белый халат, поцеловала Толика в лоб и наказала ему слушаться дядю. Потом она поманила Пирошникова в коридор и там, наедине, прошептала ему, чтобы он, если представится возможность, поговорил с Ларисой Павловной касательно комнаты и попросил разрешения в ней ночевать. -- Так будет лучше, -- сказал Наденька. -- А Лариса Павловна про лестницу знает? -- спросил Пирошников. -- Наденька, -- сказал молодой человек, в первый раз, кажется, называя ее этим именем, причем испытывая неожиданное облегчение. -- У меня дома есть немного денег. Может, ты съездишь, возьмешь? -- Съезжу, -- просто сказала Наденька. -- Только не сегодня. Потом, потом!.. -- Она грустно улыбнулась. -- Что будет потом? Никто не знает... И она ушла, а Пирошников, так печально начавший новую жизнь, вернулся в комнату к Толику. Впрочем, несмотря на утреннее поражение, на душе у него после разговора с Наденькой сделалось светло, а недавние мысли относительно новой жизни показались вдруг не более чем глупым ребячеством. Глава 12. Толик Толик с покрытыми одеяльцем ногами сидел на диване. На одеяльце рассыпаны были открытки и фотографии, снятые, по всей видимости, со стены. Толик не взглянул на Пирошникова, углубленный в свою игру, а Владимир, обойдя стол, уселся чуть сзади и принялся наблюдать. Мальчик слегка насупился, но продолжал свое дело. Держа в руке бумажного голубя, изображавшего самолет, мальчик с еще слышным завыванием производил им несколько плавных движений в воздухе, а затем тыкал его в какую-либо из открыток, разложенных перед ним. Тут же он тихонько изображал взрыв, после чего быстро рвал открытку на части и разбрасывал кусочки, а самолет поднимался вверх, отыскивая новую добычу. Пирошникову игра показалась жестокой, но вмешаться он решился лишь после того, как Толик уничтожил открытку с репродукцией картины Ван Гога, которая изображала рыбацкие лодки на берегу моря. -- Тебе разве картинок не жалко? Тетя Надя будет ругаться, -- сказал Пирошников недовольно. -- Это война, -- сурово сказал Толик, закончив измельчение рыбачьих лодок. И он с более уже резким звуком ткнул свой бомбардировщик в фотографию весьма миловидной девочки с бантиком и, произнеся "Кх-х!", смял эту фотографию, а затем и разорвал. Владимир вскочил с места и отобрал у Толика картинки, на что ребенок нагнул бычком голову, метнув в Пирошникова яростный взгляд. -- Когда я вырасту, я буду солдатом, -- неожиданно и твердо произнес он. -- И всех убью! -- Посмотрим еще! -- разозлившись, ответил Пирошников, которому мальчик не слишком понравился, что, впрочем, совершенно понятно. Владимир мало имел общения с детьми, хотя полагал в душе, что относится к ним с любовью, причем последняя подразумевала в детях необыкновенно смешные и милые существа, от которых сплошной восторг и удовольствие. -- Убью! Убью! -- повторил мальчик, совсем уж набычившись и без тени шутки. -- Ладно, -- примирительно сказал Пирошников и вдруг ощутил проснувшееся в душе благородство и нечто вроде отцовского чувства. -- Вот посмотри... -- И он извлек из пачки открыток другую репродукцию Ван Гога, а именно известный автопортрет с отрезанным ухом. -- Этот... Этот дядя был художником. Он рисовал картины, а ты их рвешь. Посмотри, каким он был. Ему очень плохо жилось, он был совсем один и отрезал себе ухо. Толик недоверчиво посмотрел на репродукцию и пощупал свое ухо. -- А где оно? -- спросил он. -- Он его отрезал, -- скорбно произнес Пирошников. -- Его нет. -- И выбросил? -- Откуда я знаю? Дело совсем не в этом. -- Он плакал? -- спросил Толик. -- Не думаю, -- ответил молодой человек. -- Но ему было больно. Главным образом, морально. Ты понимаешь, что такое морально? -- Понимаю, -- неожиданно кивнул Толик. -- Вот... У него был брат, с которым они дружили. У тебя есть брат? Толик отрицательно покачал головой, и Пирошников заметил, что сосредоточенное и неприязненное выражение исчезло с лица мальчика, который судя по всему, заинтересовался разговором. -- У меня тоже нет брата, -- сказал Пирошников. -- С братом было бы лучше, правда? -- Нет, -- ответил Толик. -- Он бы дрался. Так они и разговаривали, молодые люди, о голландском живописце, а заодно о некоторых других вещах, в частности о родственниках, которыми оба собеседника довольны не были. Пирошников заметил, что Толик назвал Наденьку просто по имени, когда речь зашла о ней. О матери Толика Владимир не спрашивал, потому что опасался навеять на мальчика дурное настроение. -- Давай ты будешь моим братом, а я твоим, -- предложил Пирошников. Произнеся эти слова, он почувствовал душевную легкость, какой давно уже не испытывал, ибо не помнил, когда он предлагал кому-нибудь дружбу. Но мальчик неожиданно замкнулся и лишь замотал головой. -- Я жду папу и маму, -- наконец объяснил он. -- Они приедут с Северного полюса, а потом народят мне братьев. Много-много... -- Постой, -- не понял Пирошников. -- Мама же у тебя здесь. Тебя тетя Надя откуда вчера привела? -- От бабушки. -- А мама твоя где? -- На Северном полюсе, -- печально проговорил мальчик и даже рукой махнул куда-то в сторону. Пирошников ничего не понял из объяснений Толика. Выходило, что Наденька вчера вечером придумала всю эту историю с женщиной, ее новым мужем и прочим -- но для чего? Владимир как-то сразу поверил именно мальчику, потому что не видел причины, зачем Толику врать. Но Наденьке, Наденьке-то зачем?.. Он осторожно принялся расспрашивать Толика о его жизни, и тут выяснились некоторые подробности. Во-первых, мальчик считал себя племянником Наденьки и внуком какой-то бабушки Лены, у которой он до вчерашнего дня проживал. Во-вторых, родителей своих Толик не помнил, знал лишь, что они обитают постоянно на Северном полюсе, о каком имел представление очень смутное. -- Полярники они, что ли? -- спросил совсем сбитый с толку Пирошников. -- Они там живут в ледяном дворце, -- спокойно отвечал мальчик. -- У них был самолет, но он сломался. Они его починят и прилетят. Тут Пирошников удостоверился, что все это не более чем пересказ бабушкиной версии об отсутствующих родителях. Но Толик продолжал говорить, увлекшись, и рассказал много. Вкратце его рассказ выглядел следующим образом. Отец Толика в пушистой шапке и такой же шубе охотился на белых медведей. Он был очень сильный и мог побороть много белых медведей сразу. Местные жители, которые там, на Северном полюсе, обитали, прозвали его за это Снежным человеком, а маму называли Снежинка. Она сидела в ледяном дворце и смотрела в бинокль по сторонам и тоже была очень сильная и красивая. Вдобавок они присылали Толику письма с разноцветными марками, а еще присылали подарки на день рождения и к Новому году. Но, к сожалению, приятели Толика во все это верили мало, и если бы не письма с марками, то и вообще бы не верили. О последнем Пирошников догадался по слегка обиженному и настойчивому тону мальчика, излагавшего такую вот легенду. Поверите, у Владимира сердце сжалось, когда он слушал волшебную сказку Толика. Он конечно же сразу догадался, что нет у Толика никаких родителей, что они умерли или с ними еще что произошло. Как же больно будет мальчику узнать правду! Как трудно будет расстаться со сказкой! Чем он ее заменит? Такие примерно мысли взволновали Пирошникова да еще томил вопрос о Наденькиной версии. Молодой человек даже забыл о собственных своих злоключениях и смотрел на мальчика с печалью, а тот приводил все новые факты из жизни родителей и новые доказательства, но слишком уж ожесточенно, по чему Пирошников определил, что и сам Толик в душе почти уж разуверился и устал ждать, но хватается за сказку, как утопающий за соломинку. Молодой человек машинально перебирал в руках открытки, причем среди них попалась ему и репродукция Рафаэля, на обратной стороне которой с решительностью было начертано: "Прощайте и простите за причиненное беспокойство". Это были его собственные слова, написанные вчера, перед головоломным спуском из окна. Пирошников усмехнулся, припомнив вчерашние приключения, и не без удовлетворения ощутил, что он будто бы узнал что-то новое за прошедшие сутки, хотя что именно, сказать бы сразу затруднился. Он не стал далее расспрашивать мальчика, а предложил тому поиграть в какую-нибудь игру, и последующие полчаса они провели весьма увлекательно. Затеяли так называемую игру в "Чапаева", которая состоит в сбивании с доски своими шашками шашек противника, -- игру, которой Пирошников увлекался еще в детстве и которая оказалась знакомой и Толику. Партнеры вошли в азарт и с возгласами щелкали по шашкам. Пирошников, конечно, слегка поддавался, ибо мальчик не овладел еще искусством точного удара, но тем не менее и он получал от игры удовольствие. Спохватившись, Владимир прочитал Наденькину записку, из которой уяснил, что пропущено время, когда Толику надо было дать лекарство. Пирошников захлопотал, сбегал на кухню за водой, а потом проявил выдержку и красноречие, уговаривая мальчика проглотить таблетку. Покончив с этим делом, он с воодушевлением принялся разогревать обед, действуя точно по инструкции, для чего перенес с подоконника на газовую плиту кастрюли, в одной из которых оказался бульон, а в другой каша, и, стоя у плиты, начал сосредоточенно и даже несколько важно помешивать ложкой вышеназванную кашу, дабы она не пригорела. Он нацепил Наденькин фартук и выглядел как образцовый и заботливый родитель. Появившаяся на месте действия Лариса Павловна тонко и понимающе улыбнулась, из чего следовало, что она вроде бы одобряет его действия. Наш молодой человек твердо решил играть роль до конца, сохраняя полное достоинство. Тут же вспомнил он о совете Наденьки и, пользуясь случаем, заговорил с соседкой. -- Лариса Павловна, -- произнес он, стараясь придать голосу обаяние, но без подобострастия, -- я хотел извиниться за вторжение на вашу территорию, так сказать. Дело в том... -- Ах, пустяки! -- вскинув брови, прервала его Лариса Павловна, смотря на Пирошникова каким-то заинтересованным взглядом. -- Эта комната не моя, так что можете пока пользоваться... -- Спасибо, -- наклонил голову Пирошников и летучими шагами официанта поспешил в комнату, неся подогретые блюда. Он обнаружил Толика стоящим босиком на полу у своего чемоданчика, который был раскрыт. -- Меня здесь нету, -- объяснил Толик. -- Я был еще сломанный. -- Как это -- сломанный? -- Меня еще не было живого, я был сломан. А они меня починили и уехали. -- Да... -- протянул Пирошников, не зная, что и сказать. Толик отобрал артистов и засунул их под подушку. Некоторое время они сидел, как бы что-то вспоминая, сосредоточенный, а потом вздохнул и повторил, что папа и мама должны скоро непременно приехать. Пирошников тоже вздохнул и попытался отвлечь Толика обедом. Он расстелил на одеяле полотенце, положил сверху медицинский справочник, а уже на него, как на стол, поставил тарелку бульона. Пришлось еще пару раз сбегать на кухню за ложкой, а потом за солью. Там по-прежнему что-то готовила на своем столике Лариса Павловна да прибавилась еще неизвестно откуда бабка Нюра, которая ей помогала. Обе они провожали Пирошникова взглядами: Лариса Павловна несколько снисходительным, а старушка -- сочувствующим, однако молодой человек, поглощенный новыми обязанностями, не слишком их замечал. Возвратившись второй раз из кухни с солонкой в руках, Пирошников вдруг остро почувствовал запах домашнего бульона -- Толик в этот миг, тщательно дуя на ложку, начал его есть; в этом запахе было что-то давно и, казалось, навсегда забытое из детства нашего героя. И он внезапно вспомнил, будто увидев себя со стороны, ему шесть лет, он мечтает о школе и учится читать. У него ангина. Он сидит в кроватке, горло у него обмотано маминым пуховым платком, он читает по складам книжку "Знаменитый утенок Тим", и тут в комнату входит мама с тарелкой, от которой поднимается легкий парок; запах бульона щекочет ему нос, он сглатывает слюну -- с трудом, с болью опухших гланд, -- а мама уже наклоняется над ним, и несет, как в замедленной съемке, полную ложку к его рту, и что-то шепчет, шепчет... Пирошников вдруг увидел лицо матери до мельчайшей черточки -- а ведь ему стало казаться, что он не помнит его совсем, -- и, посмотрев внимательно на Толика, он подумал, что мальчик и вправду ему как брат -- брат по сиротству. Но едва он посолил и размешал бульон, как за его спиною неслышно возникла бабка Нюра с умильным обращением: -- Дайте уж мне, батюшка, с ребеночком заняться. Мне сподручней... А вас Лариса Павловна изволит просить на кухню. Уж не откажите... Пирошников, естественно, насторожился, но у него имелись кое-какие планы относительно Ларисы Павловны, а именно -- хотел он через нее выведать судьбу Георгия Романовича. Глава 13. Комната Ларисы Павловны Пирошников вошел в кухню, ощутив, как внутри него звонко натянулись какие-то пружинки, точно у канатоходца, делающего первый шаг над бездной. Лариса Павловна, облаченная уже в брюки и джемпер, обтягивавший ее без единой морщинки, высматривала что-то в своем холодильнике. Заметив Пирошникова, она выпрямилась и непроизвольным, но элегантным движением положила руку на белую дверцу, чем сразу же напомнила молодому человеку рекламную фотографию из журнала. -- Мы ведь еще официально не знакомы, -- сказала она, снимая руку с дверцы и протягивая ее Пирошникову. -- Лариса... -- Владимир, -- представился он с легким и изящным поклоном. Он мягко пожал соседке руку, причем в голове его скакнула мысль о том, что, может быть, эту руку следовало бы и поцеловать, чтобы все было честь по чести. -- Я догадываюсь об этой кошмарной истории, можете не рассказывать. Несчастный Георгий Романович в свое время ужасно страдал... Георгий Романович -- муж Нади, вы этого вероятно, не знаете? -- произнесла соседка участливым голосом. -- Нет, почему же? Я говорил с ним. -- Вот как! -- удивилась Лариса Павловна. -- Не правда ли, очень интеллигентный человек? Почему-то таким людям часто не везет. Вот и вам тоже... Но ничего, все устроится. Пирошников вздохнул и слегка развел руками, соглашаясь с мнением Ларисы Павловны по всем пунктам. -- Да... Скажите, а что за гости появились у Нади? Я никого не знаю, так неожиданно, вдруг... Пирошников в двух словах объяснил появление дядюшки и Толика, причем, что касается последнего, изложил Наденькину версию. Здесь он заметил, что глаза Ларисы Павловны на мгновенье сузились, точно у рыси, и она удовлетворенно кивнула. -- У меня есть к вам разговор, -- сказала Лариса Павловна. -- Вы простите, но мне известно больше, чем вам. Я хочу вам помочь. "Все хотят!" -- злорадно подумал Пирошников. -- Может быть, желаете выпить? -- спросила соседка и, не дожидаясь ответа, выудила двумя пальцами из холодильника наполовину опустошенную бутылку шотландского, как удалось разглядеть Пирошникову, виски. В мгновение ока появились и рюмки, и закуска в небольшом количестве, но изысканная. Пирошников уселся на беленькую табуреточку, взяв в руки рюмку, и, приподняв в знак благодарности и приветствия, осушил ее. Лариса Павловна выпила по-женски, почти не разжимая губ. Держа вилку, как и положено, в левой руке, Владимир ткнул ею в бок сардины, отчего та развалилась на части, тогда он подцепил одну из частей и благополучно донес до рта, слава Богу не уронив. Лариса Павловна закусила незаметно и тут же налила еще. "Эге!" -- подумал Пирошников, умещая в этом междометии целую гамму мыслей. -- Здесь не совсем удобно говорить, -- начала соседка. -- Может быть, перейдем в мою комнату? Пирошников пожал плечами, показывая, что он нисколько не возражает. Его собеседница извлекла из столика поднос, в центре которого во весь рост была изображена обнаженная красавица, державшая в свою очередь тоже поднос с бутылкой и рюмками, -- вещица явно зарубежного производства. Закуска и виски были установлены на этой красавице, закрыв почти всю ее, и Лариса Павловна двинулась с подносом из кухни, сделав знак Пирошникову следовать за нею. Сердце молодого человека забилось где-то в ушах от волнения, поскольку у него в уме мгновенно промелькнули самые различные варианты дальнейшей беседы, и он, послушный, как цыпленок, поплелся за Ларисой Павловной. Владимир ожидал чего угодно, но только не того, что случилось далее. А случилось вот что. Лариса Павловна отворила дверь в свою комнату и вошла, и молодой человек вошел тоже, то есть, вернее, ступил ногою внутрь комнаты -- и тут же, не успев ничего сообразить, поскользнулся, упал и куда-то поехал, цепляясь руками и ногами за мебель. Он попытался судорожно ухватиться за косяк двери, но она, в этот момент как раз медленно закрывающаяся, заставила его разжать пальцы, ибо угрожала отдавить их, и Владимир снова начал сползать вниз, внутрь комнаты, по гладкому, покрытому лаком паркету. Именно вниз, потому как пол в комнате Ларисы Павловны был устроен не совсем правильным образом. Прямо от двери он имел сильный наклон и напоминал скорее детскую ледяную горку для катания, нежели нормальный горизонтальный пол. Пот по этой горке и покатился Пирошников, пока не ухватился за ножку шкафа, что позволило ему остановить движение. Сгорая от неловкости, он скоренько уперся руками в пол и встал, но встал слишком поспешно, а посему опять потерял равновесие, ноги ушли из-под него, и наш герой с шумом опустился на паркет и поехал дальше. Он чуть не сбил с ног хозяйку комнаты, когда подъехал ей под коленки, отчего она встрепенулась и вскрикнула несколько раздраженно: "Ну что же с вами? Вставайте!" Пирошников поймал рукою край тахты и, соблюдая максимальную осторожность, поднялся. Взору его предстала картина фантастическая. В то время как он, сохраняя предписанную законом тяготения вертикаль, часто дыша, стоял возле тахты, накрытой клетчатым пледом, Лариса Павловна, убедившись, что гость ее поднялся на ноги, шествовала с подносом дальше в глубь комнаты, к журнальному столику. Самое удивительное было то, что соседка, казалось, перестала подчиняться силе тяжести и двигалась перпендикулярно к полу, на котором была расставлена мебель, тоже, кстати, сохранявшая вертикаль относительно паркета. Если бы не Пирошников, находившийся ко всем предметам под довольно-таки значительным углом и едва держась, комната была бы как комната, обыкновенная. Чуть отдышавшись, Пирошников заметил, что единственными его союзниками в части избрания вертикали являются люстра, висевшая под углом к потолку, да уровень шотландского виски, налитого в рюмки, которые Лариса Павловна в настоящий момент как ни в чем не бывало выставляла на журнальный столик. Рюмки встали не шелохнувшись, но жидкость в них заняла абсолютно нелепое и противоестественное положение, сместившись в одну сторону. -- Идите же сюда, -- пригласила Лариса Павловна гостя, и он, оторвавшись от тахты и мелко перебирая ногами, двинулся к ней. Теперь-то, с растопыренными руками и напряженным лицом, он явно походил на канатоходца, так что Лариса Павловна рассмеялась и подбодрила его: -- Смелее, не стесняйтесь! Она пододвинула ему кресло. Владимир упал в него с облегчением и поспешно закурил, причем, по всем расчетам, кресло должно было бы опрокинуться, но не опрокинулось, и общение продолжалось. -- Как вам здесь нравится? -- спросила хозяйка. Пирошников затравленно оглянулся по сторонам и наконец-то разглядел обстановку целиком. Стояли различной формы подсвечники с оплывшими толстыми свечами (на взгляд Владимира, разумеется, стояли косо), на стенах много было всяческой иностранной дребедени, вроде головы индейского вождя, выполненной маслом на какой-то шкуре, моржового клыка с вырезанным на нем по-английски изречением и тому подобного. Пирошников перевел взгляд на окно и, к удивлению своему, заметил, что окно выходит на улицу почему-то на уровне полуподвала. Да, именно так! Он увидел шагающие ноги прохожих, а пока осмысливал эту новую загадку, Лариса Павловна вздохнула: -- Ах, это единственное неудобство! Мало света, и вообще, знаете... Вот почему я и хочу перебраться в другую комнату, а здесь оставить мать. Впрочем, нет худа без добра! Это окно уже сослужило хорошую службу. И хозяйка таинственно улыбнулась, беря в руки рюмочку. Пирошников, кажется, понял намек, но все же уточнил: -- Вы хотите сказать, что Георгий Романович... -- Давайте выпьем, -- предложила Лариса Павловна, приближая к нему рюмку. -- Я пью за ваше будущее! Они чокнулись и выпили. Постепенно Пирошников освоился с обстановкой, и ему даже показалось, что все в комнате соответствует законам природы. Он сидел, откинувшись в кресле, перед ним стояла пустая рюмка, хо0яйка сидела напротив, а сила тяжести, упрямо тянувшая куда-то в сторону, немного поутихла. Пирошников, как космонавт, привыкал к новым ощущениям. -- Я хочу вас предостеречь, -- сказала Лариса Павловна, щелкая зажигалкой и выпуская из ноздрей дым. -- Будьте тверды. У меня нет желания вдаваться в подробности, но повторяю: будьте тверды и имейте голову на плечах. Иначе вы погибнете. -- Вы имеете в виду Наденьку? -- Наденьку? -- Лариса Павловна рассмеялась. Она еще раз затянулась и проговорила спокойно и почти равнодушно, подчеркнув, однако, свои слова: -- Наденька шлюха. В шестнадцать лет родила неизвестно от кого, ребенка родителям подкинула. Теперь, видите ли, у нее совесть заговорила... После этого Лариса Павловна поднялась с кресла, и Владимир сделал к ней невольное движение, чтобы подхватить, ибо не смог удержаться от впечатления, что хозяйка упадет, настолько сильным был крен. Но Лариса Павловна, удивленно, посмотрев на Пирошникова, отошла немного вверх, к телевизору, под которым на полочке находился магнитофон. Удивительно, что вверх она двигалась с тою же легкостью, что и вниз. Соседка нажала на кнопку, и комната погрузилась в плавную музыку из кинофильма "Мужчина и женщина". -- Я немного опьянела, -- сказала Лариса Павловна. -- Давайте потанцуем. Пирошников не на шутку растерялся. Дело даже не в том, что у него возникло томительное предчувствие соблазна, -- это он мог еще перенести, по крайней мере переносил раньше. Но вот уж решительно не представлял он танцев на подобном полу! Тем не менее он встал и попытался приблизиться к Ларисе Павловне. Она ждала его, улыбаясь. Пирошников сделал мучительный шаг далеко друг от друга. Партнеры образовали несколько скособоченную букву "Л", и Пирошников, изогнувшись, дотянулся до талии Ларисы Павловны с целью начать танец. Хозяйка откинула голову и улыбнулась еще призывнее, но, когда Пирошников сделал первый робкий поворот, Лариса Павловна оказалась, как и должно было произойти, внизу, и тела их скрестились, образуя теперь уже скособоченную букву "Х". На втором же повороте вся эта конструкция разлетелась вдребезги, потому что партнер упал на тахту, увлекая за собою партнершу. Господи, смех и грех! Стыд-то какой! Лариса Павловна совершенно неправильно истолковала это падение. Кажется, она даже оскорбилась, не столь самим фактом, сколько поспешностью его наступления, и, пока Пирошников боролся со своим вестибулярным аппаратом и хватался руками за что придется, чтобы не скатиться с тахты, она, оттолкнувшись от партнера, вскочила на ноги и воскликнула, покрываясь пятнами: -- Зачем же так неинтеллигентно! Я вам удивляюсь! -- Да ну его к черту! -- вырвалось наконец у Владимира. -- Пропади оно все пропадом! -- И еще посильнее мог бы он выразиться, но тут дверь в комнату отворилась, и наверху, на горке, появилась Наташа в беленькой кофточке и с зеленой светящейся брошкой, что почему-то бросилось в глаза Пирошникову, хотя момент был не самый подходящий для посторонних наблюдений. Она окинула всю сцену быстрым взглядом и, не говоря ни слова и резко поворотившись на каблуках, захлопнула дверь, а Владимир, чертыхаясь, сполз с тахты и на четвереньках принялся карабкаться вверх к этой двери, скользя и обламывая ногти. -- Перестаньте, Владимир! Неужели на вас так действует спиртное? Возьмите себя в руки! -- презрительно воскликнула Лариса Павловна, нависая над ним, как Пизанская башня. -- Отстаньте от меня! -- белея от стыда и злобы, закричал Пирошников прямо в пол, не поднимая лица, и, добравшись до двери, толкнул ее и выполз наружу. Там он поднялся и отряхнулся. Внизу отходила к окну наклоненная фигура Ларисы Павловны, играла популярная музыка, голубел табачный дым. Пирошников затворил дверь и побрел по коридору, разыскивая Наташу. Глава 14. Наташа От утренней деловой успокоенности не осталось и следа. Владимир снова пребывал в раздерганности чувств и мыслей, порожденной недолгим общением с Ларисой Павловной и странным ее жилищем. К этому примешалось еще необъяснимое чувство вины перед Наташей, которая конечно же подумает теперь Бог знает что. Поэтому первым делом надлежало найти и по мере возможности успокоить девушку. Он заглянул в Наденькину комнату и увидел, что Толик безмятежно спит, но Наташи в комнате не обнаружил. Неужели она ушла? Пирошников бросился в кухню, но и там не было его вчерашней знакомой, а находилась, как всегда, бабка Нюра, которая взглянула на него с иконописной суровостью. Оставался последний и весьма призрачный шанс обнаружить Наташу в мастерской. Пирошников направился туда, и -- слава Богу! -- Наташа была там. Она сидела посреди комнаты на стуле спиною к двери и, даже не видя еще ее лица, Пирошников представил себе его выражение. Выражение это конечно же должно было быть каменным. Пирошников обошел Наташу и встал так, чтобы ее взгляд падал на него, поскольку излишне объяснять, что Наташа не только не повернула головы, но и глазами не повела в сторону Владимира. Она надменно и безучастно глядела сквозь молодого человека, так что он ощутил себя бесплотным и прозрачным, как тюлевая занавеска. Это рассердило его, ибо он вдруг подумал, что никакой его вины перед Наташею нет, так что ее поведение, в сущности, ничем не оправдано. Тем не менее он осторожно приблизился к ней и взял ее за локоть со словами: "Здравствуйте, Наташа..." -- а девушка, не отстраняясь, ответила: "Здравствуйте", но достаточно холодно. Тогда Пирошников, не испытывая, собственно, ничего, кроме жалости, и словно желая что-то припомнить, наклонился к ней и провел губами по ее мягким и блестящим волосам, но Наташа вдруг закрыла лицо ладонями, плечи ее вздрогнули, и Пирошников увидел, как сквозь сжатые пальцы Наташиных рук пробились две тонкие струйки слез. Он попытался отнять ее ладони от лица, и ему удалось это на мгновение, за которое он успел заметить моментально покрасневший и припухший носик и обесцветившиеся глаза, но его знакомая вырвала руки, нашла платочек и прижала его к лицу. Объяснение начиналось тоскливо и старомодно. Всему виной было, наверное, если не считать эпизода у Ларисы Павловны, вчерашнее поведение лестницы, заставившей Пирошникова взглянуть на себя и Наташу со стороны -- та самая зеркальная стена, раз и навсегда отъединившая его от предполагаемой любви. Наташа, однако, знать ничего не знала о каких-то зеркальных стенах, и это стало ясно еще вчера. Утерев слезы, она вдруг обвила руками шею Пирошникова, который все еще стоял, склонившись над ней, и притянула его к себе с облегчающим чувством прощения. Пирошникова простили! Вчерашний эпизод был вычеркнут, сегодняшнее знакомство с Ларисой Павловной забыто, все начиналось сызнова. Ах, если бы хоть что-нибудь можно было начать сызнова! Для удобства Пирошников опустился на одно колено рядом со стулом и оказался прижатым к беленькой кофточке, непосредственно к зеленой брошке, куда он погрузился глазом, отчего в голове у него все окрасилось в яркие изумрудные тона. Наташа шевелила ему волосы на затылке и глубоко и отдохновенно дышала. Молодой человек закрыл глаз -- изумрудный свет померк, он открыл глаз -- и брошка вновь зажглась, как огонек такси. Ему приятно было такое обращение Наташи, чему мешало, правда, сознание постыдной неадекватности, если можно так выразиться, его состояния состоянию своей приятельницы. Между тем она ожидала ответа, и Пирошников это чувствовал. Он поднял лицо и поспешно поцеловал Наташу, куда пришлось, а точнее, в нос, но тут же поднялся, взял ее за руку и подвел к окну, не отдавая себе отчета в необходимости своих действий. -- Тебе нужно сегодня же выйти. Слышишь? Так не может больше продолжаться, -- проговорила Наташа. Пирошников согласно кивнул, хотя чувствовал, что не все так просто, и черт его дернул за язык рассказать об увиденном в комнате Ларисы Павловны окне, из которого при желании можно было бы выбраться на волю. Наташа недоверчиво посмотрела на него и спросила: -- А ты не ошибся? Как это может быть? -- Откуда я знаю? -- развел руками Пирошников. -- Здесь все может быть! -- Это нужно обязательно использовать! Это единственный выход! -- горячо и без особых раздумий заявила Наташа, не учитывая некоторых связанных с подобным выходом трудностей. -- Боюсь, что она обиделась. Я не совсем вежливо с нею простился, -- сказал Пирошников, криво усмехаясь. -- Какое это имеет значение? Она должна понять... В конце концов, она ведь тоже женщина, -- серьезно объяснила Наташа и уже намеревалась что-то делать, куда-то идти, но Владимир, засомневавшись вдруг в правильности своих наблюдений, вскочил на подоконник и открыл форточку. -- Да... -- заключил Пирошников нехотя, спрыгнув с подоконника. -- Окно действительно внизу. Черт знает что! Пятый этаж и полуподвал в одной квартире! -- Сейчас это не имеет значения, -- решительно произнесла Наташа. -- Пойдем! -- Куда? -- К соседке. Ты ей все объяснишь... -- Да не надо ей объяснять. Она все прекрасно знает. -- Тем более. Чего ты медлишь? Я бы на твоем месте просто бросилась к этому окну! -- Угу, -- буркнул Пирошников, представив Наташу на наклонном полу выполняющей этот головоломный трюк. Однако, покоряясь ее настойчивости, он дал вывести себя в коридор, и через минуту они стояли у двери, которую Пирошников открыть сразу же все-таки убоялся. Он отошел к комоду и закурил, выигрывая время. Наташа смотрела не него требовательно, не понимая подобной нерешительности, и наконец не выдержала: -- Ну чего же ты? Иди!.. -- Она взяла его за руку и мягко прильнула, вдохновляя, но Владимиру стало вдруг до крайности тоскливо. Он не знал, как ему отделаться от Наташиного участия. -- Я спущусь и встречу тебя на улице. Хочешь? И мы пойдем по городу! Ты только представь! -- восторженно шептала Наташа. "Да, -- подумал молодой человек капризно, -- куда это мы пойдем, интересно знать? И главное -- зачем? Ну, положим, мы отправимся гулять, а потом придем ко мне... И что дальше? То же самое? У меня там, должно быть, беспорядок отменный..." Он вдруг, к удивлению своему, понял, что не слишком-то хочет попасть домой, даже и с Наташей. Нет, именно с Наташей меньше всего, поскольку такое посещение накладывало новые обязательства. Еще он сообразил, что почему-то вообще не рвется выбраться из этой квартиры сейчас, словно не все, что положено было сделать, им сделано... Толик? Странно, но он вспомнил о Толике, который, по всей вероятности, еще сладко спал, и Владимиру показалось неудобным -- что вовсе уж смешно! -- уходить, не попрощавшись с Наденькой. Наташа истолковала его молчание благоприятным для себя образом. Она встала на цыпочки и поцеловала Пирошникова, а потом подтолкнула к двери Ларисы Павловны, за которой все еще играла музыка. Убедившись, что молодой человек подготовлен для решительного шага, она сбегала за шубкой и с нею под мышкой направилась быстрым шагом к выходу из квартиры, откуда, оглянувшись, махнула Пирошникову рукой, мелко пошевелив при этом пальчиками. Засим она скрылась из виду. Пирошников, как вы понимаете, снова попал в идиотское положение. Опять ему предстояло обмануть надежды. Но для очистки совести он все же решился сделать попытку, заранее уверенный в неуспехе. Он понуро поплелся в комнату Наденьки, где оделся, но никаких прощальных слов писать не стал, а лишь взглянул на спящего Толика и поправил тому одеяльце. Набрав в грудь воздуха, Пирошников постучал к Ларисе Павловне. -- Открыто! -- донеслось из-за двери, и он с замиранием сердца потянул ручку на себя. Принципиально, так сказать, комната Ларисы Павловны не претерпела изменений. Пол по-прежнему имел сумасшедший наклон. Отличие от предыдущего посещения заключалось в том, что пол на этот раз был наклонен в другую сторону и резко задирался от самой двери вверх к окну. Неизвестно, каким образом Лариса Павловна регулировала трансформации своего жилища, но факт остается фактом: Пирошников в пальто стоял у подножия соседкиной комнаты, а сама хозяйка находилась в глубине, точнее на высоте, занимая место в кресле, которое по-прежнему непонятно каким чудом удерживалось на паркете. Интересно отметить, что окно, как и в первый раз, выходило наружу на уровне тротуара, а не на крышу, к примеру, как можно было бы предположить. Там, за окном, Пирошников сразу же заметил видимую лишь своей нижней частью фигурку Наташи, уже ожидавшей условленной встречи. -- Я вас слушаю, -- царственно проговорила с высоты соседка. -- Я хотел... Простите... Может быть, мне тоже будет позволено?.. -- смешался Пирошников, просительно подняв голову вверх. -- Выражайтесь яснее, -- сказала Лариса Павловна. -- Я хочу выйти через ваше окно, -- без обиняков сказал Владимир, на что хозяйка, откинувшись на спинку кресла, ответила мелодичным и торжествующим смехом. -- Положим, это еще нужно заслужить, -- продолжая смеяться, проговорила она и оглянулась на окно, где заметила придвинувшееся к самому стеклу тревожное Наташино лицо. Наташа, щурясь, высматривала происходящее в комнате и, должно быть, изрядно волновалась. -- Боюсь, что у вас не получится, -- разом прерывая смех, довольно сухо произнесла соседка. -- Впрочем, пожалуйста... И она встала с кресла, направляясь к окну. Пирошникову страшно было смотреть на ее спину, опрокинутую высоко над ним, но Лариса Павловна, казалось, не испытывала никаких неудобств со стороны законов природы. Она, словно надутый гелием дирижабль, поднялась к окну и раздернула занавески, на что мгновенно отреагировала Наташа, отпрянув и скрывшись из глаз. Хозяйка же распахнула форточку квадратной формы и внушительного размера и жестом пригласила Пирошникова выполнить задуманное. Отойдя к противоположной стене коридора, Владимир разбежался и впрыгнул в комнату, как десантник. Он сделал несколько быстрых шагов и достиг почти середины комнаты, но тут инерция разбега была потеряна, и Пирошников застыл на паркете в неловкой позе, чувствуя, что малейшее движение лишит его равновесия и опрокинет. Проклятые ботинки на коже! Они были хуже коньков на льду и так же норовили со свистом выскользнуть из-под него. Пирошников, не отрывая ступней от пола, попытался изогнуться, чтобы рукою достать угол шкафа, но пальцы его схватили воздух, ион принужден был, чтобы не упасть, опереться ими о паркет. Лариса Павловна смотрела на эту сцену, сохраняя олимпийское спокойствие. Она передвинулась к журнальному столику и закурила, скрестив руки на груди. Пирошников, покрасневший от напряжения, кинул на нее почти умоляющий взгляд, но хозяйка осталась к нему безучастна. Секунда -- и он поехал вниз, ко входу, убыстряя движение. Там, в коридоре, он с яростью разбежался вновь и на этот раз добежал-таки до шкафа, где ему удалось сделать передышку. Подумав, он опустился на четвереньки и медленно пополз вверх, не обращая уже внимания на исключительную комичность своего положения. Пальто стесняло его движения. Пирошников вспотел, но упрямо продолжал карабкаться к желанной цели под холодным и внимательным взглядом Ларисы Павловны. Он сопел, больше от злости, но приближался к окну, где в этот момент снова возникло искаженное от сочувствия лицо Наташи. Наконец он достиг батареи отопления и выпрямился, держась за трубу, которая оказалась горячей. Окно нависало над ним. Пирошников ухватился за тонкую раму форточки, которая торчала внутрь комнаты, и отпустил руку от трубы. -- Осторожно! -- вскрикнула Лариса Павловна, но было поздно. Форточка с треском оторвалась, оставшись у Пирошникова в руке, а сам он нелепо дернулся и, опрокинувшись, поехал на спине вниз, снося на своем пути кресла и стулья, об один из которых, конечно, разбил стекло форточки, осыпав паркет грудой осколков, которые, как льдинки на реке, поплыли к двери, набирая вместе с ним скорость. С грохотом, ругательствами и под крик Ларисы Павловны Владимир выехал в коридор, сопровождаемый звенящими осколками и прыгающим стулом. Он ударился с размаху о противоположную стену и уткнулся лицом в рукав своего пальто, закусив его в остервенении. Так оно все и было, никакого преувеличения здесь нет! Не успел, так сказать, рассеяться дым сражения, как Пирошников, поднял голову, узрел стоящих над ним Ларису Павловну и дядюшку, уставившегося на него с последней степенью беспокойства; а за спиною дядюшки заметил внушительную фигуру женщины в ватнике и с белым фартуком дворника; где-то на заднем плане маячила старушка Анна Кондратьевна, молитвенно шевелящая губами. В дополнение ко всему в распахнутую из коридора на лестницу дверь через секунду влетела запыхавшаяся и растрепанная Наташа и тоже устремилась к поверженному Пирошникову. -- Вот он, красавец, -- сказал дядюшка в полной тишине, а Наташа -- верная, бедная, ни в чем не виновная Наташа -- опустилась перед Пирошниковым на колени, расстегивая ему ворот пальто. Пирошников глубоко вздохнул и поднялся -- осунувшийся, бледный и несчастный. Глава 15. Черный ход Теперь представьте, как это выглядело со стороны. Пирошников в расстегнутом пальто, потерпевший очередное, можно даже сказать -- запланированное, крушение надежд, стоял в центре полукруга, образовавшегося в коридоре квартиры и состоящего из Наташи, Ларисы Павловны, дядюшки, дворничихи в белом фартуке и божьей старушки на заднем плане. Первой свои намерения заявила дворничиха, ибо именно для этого была приведена сюда дядюшкой, испытавшим уже красоты Эрмитажа и успевшим даже пропустить стаканчик для поднятия духа. -- А вот ты, голубчик, предъяви паспорт, -- ласковым басом произнесла дворничиха, глядя на Пирошникова, если можно так выразиться, без душевного волнения. -- Нету, -- буркнул он, еще не предполагая всех страшных последствий неимения паспорта. -- Участковому заявлю, что без прописки живешь, -- сделала ход дворничиха. -- Заявляйте. -- Хулиганишь! -- гнула свое дворничиха с жуткой уверенностью в своих силах. Пирошникову надоел этот разговор, как ни к чему не ведущий, и он направился в мастерскую. Дворничиха вперевалку последовала за ним; пошел туда и дядюшка, ступая с подчеркнутой определенностью. Последней со страхом на лице двинулась Наташа, а Лариса Павловна, молча пожав плечами и подобрав с пола стул, затворилась у себя. Бабка Нюра растаяла, как всегда, бесследно. Вошедши в мастерскую, Пирошников вялым движением скинул с себя пальто и уселся на раскладушку, вперив взгляд в пол. Давно он не чувствовал себя таким усталым и разбитым, а тут еще непрошенные помощники, которые, войдя вслед за ним, с интересом наблюдали за его дальнейшими действиями. Когда выяснилось, что Пирошников предпринимать ничего не намерен, а намерен предаться размышлениям, дядюшка, до сей поры не участвовавший в игре, не утерпел и подступил к молодому человеку. -- Ну и чего сел? А если она и впрямь участкового позовет? -- сказал дядюшка, кивая на дворничиху, которая тут же с готовностью показала, что подобная акция в ее силах. -- Вставай, вставай! Пошли... -- Куда вы его? -- встрепенулась Наташа, увидев, как дядюшка нежно взял Пирошникова за плечи и попытался оторвать его от раскладушки. -- Ничего, ничего... -- проговорил дядя Миша, успокаивая ее жестом руки. -- По лестнице мы не пойдем. Мы пойдем иначе... Молодой человек вяло поднялся и, подталкиваемый дядюшкой, направился к двери. Однако на пути его возникла Наташа с расширенными по-прежнему глазами. Она, по всей вероятности, самым серьезным образом переживала за Пирошникова. Наташа встала в дверях, и лицо ее от напряжения побелело. -- Куда ты идешь? -- крикнула она задыхаясь. -- Возьми себя в руки, слышишь! Ты тряпка, идиот, что ты со мной делаешь? Ну, проснись! И она, подступив к Пирошникову, быстро и ловко ударила его по щеке и тут же отступила в ужасе, прижимая ладонь к виску. Да, вот так, ни за что, ни про что она ударила почти незнакомого молодого человека и, естественно, сама этого испугалась. Однако Владимир, посмотрев как бы сквозь Наташу, плавным движением отстранил ее и в сопровождении дядюшки вышел из комнаты. Видимо, у дяди Миши имелся какой-то план, ибо он весьма целенаправленно потащил Пирошникова в кухню, где их встретила бабка Нюра. Дядюшка подошел к серой и грязной тряпке, что висела над бабкиным сундуком, и решительно отдернул ее в сторону. Веревка, на которой держалась занавеска, не выдержала и оборвалась, и перед глазами предстала неопрятного вида дверь, когда-то бывшая белой, но теперь потрескавшаяся и со следами копоти. Дядя Миша с той же решимостью отодвинул от двери старухин сундук, причем на полу под ним открылся запыленный и замусоренный прямоугольник, показывающий, что сундук не был отодвигаем со своего места уже давненько, после чего дядюшка, оборотившись к старухе, спросил: -- Где ключ? -- Заколочена она, батюшка, -- пролепетала бабка и засуетилась, доставая веник и принимаясь подметать обнаружившийся сор. -- Топор! -- приказал дядюшка, как хирург на операции. Зрители в лице Наташи и дворничихи, затаив дыхание, наблюдали за событиями. А события разворачивались стремительно, как в немом кино. Старушка, порывшись в кладовой, действительно нашла топор и передала его дяде Мише, после чего отстранилась от дальнейшего участия в сцене. Пирошникова мало-помалу заинтересовали действия дядюшки, апатия прошла, и теперь молодой человек с живостью наблюдал происходящее, стараясь предугадать, что же выйдет из этой очередной попытки его освобождения. Правда, сам он ничего не делал, позволяя себе лишь иронически улыбаться по привычке. А дядюшка уже с кряхтеньем отгибал толстые гвозди у основания двери и в косяке. Справившись с последним, он поддел дверь топором и нажал. Дверь шурша приоткрылась, дядюшка рванул ее уже рукою и распахнул настежь. -- Так, -- произнес он удовлетворенно. -- Теперь поглядим, что ты на это скажешь! Но не успела она ступить за порог, как оттуда, из пыльного и затхлого полумрака, показалась неожиданная и странная фигура человека в сильно помятой, с обвисшими краями зеленой шляпе, в пиджаке, надетом на грязную майку, небритого и тусклого, который с неопределенным мычанием устремился навстречу дворничихе. -- Куды? Куды? -- замахала она толстыми ватными руками, и человек, покорно повернувшись, исчез так же быстро, как и появился. Это видение не остановило экспедицию. Дворничиха вышла первой, за нею последовал дядюшка, приглашая за собою Владимира убедительными знаками и как-то значительно подмигивая и улыбаясь. Пирошников пошел следом, а за ним двинулась бочком и Наташа, все еще пребывавшая в раздерганных чувствах, но притихшая. Когда Пирошников вышел из квартиры, дворничиха уже начала спуск по лестнице черного хода, которая была крайне узка, с железными перилами и небольшими, по четыре ступеньки, пролетами, каждый из которых был повернут относительно соседнего на некоторый угол, так что лестница сильно напоминала винтовую. Посередине, обвитая лестничными ступеньками, располагалась круглая железная труба значительного сечения, которая скрывала перспективу передвижения. С другой стороны винтовая лестница ограничивалась стеною, в которой кое-где были утоплены двери, часто обитые дряхлой клеенкой с торчащими из-под нее кусками коричневой ваты, почему-то казавшимися жирными на ощупь. Двери, судя по всему, никогда не открывались. Черная лестница освещена была слабыми фонарями в металлических сетках, расположенных над дверными проемами, -- впрочем, лампочки сохранились лишь в немногих, так что спускавшимся то и дело приходилось пересекать волны мрака и света. На узких ступеньках лестницы поблескивали металлические пробочки винных бутылок, напоминавшие пятикопеечные монетки, но с характерными изломанными хвостиками -- по мере спуска их становилось все больше, -- а на стенах и железной трубе то и дело встречались налепленные винные и пивные этикетки. Пирошников увидел приткнувшийся под дверью стакан -- мутный, захватанный грязными пальцами, с засохшей на дне темно-красной жидкостью. Перед каждым очередным поворотом Владимир ненадолго терял из виду дядю Мишу и дворничиху, и всякий раз, возникая из-за трубы, фигуры их казались ему мельче, что он приписал некоторой странной винтовой перспективе. Лестница становилась все уже, и потолок ее, образованный верхними пройденными ступеньками, опускался все ниже и ниже. Наконец наступил момент, когда Пирошников стукнулся о потолок лбом и принужден был идти дальше, все более наклоняясь. Наташа двигалась еще свободно, поскольку была меньше ростом, но вскоре и она начала испытывать затруднения. Черный ход становился в действительности черным, похожим на какой-то лаз. Совершив новый поворот, Пирошников обратил внимание на то, что дядя Миша, как это ни странно, идет прямо, не задевая головою о верхние ступеньки. Пирошников посмотрел на Наташу и увидел, что она, будучи ростом поменьше дядюшки, тем не менее уже идет сильно согнувшись. "Что за черт!" -- подумал Владимир, и для этого имелись основания, ибо фигуры дядюшки и шедшей впереди дворничихи, как стало очевидно, уменьшались пропорционально сужению лестницы. Она все более напоминала теперь морскую раковину с винтом, сходящим на нет. Двигаться дальше становилось все затруднительнее. Не опускаться же, в самом деле, на четвереньки! Двери, расположенные вдоль стены, уменьшались до размера дверок кухонного шкафчика, что было бы чрезвычайно забавно наблюдать, если бы не тревога Пирошникова и Наташи, вызванная этими новыми трансформациями. Наконец дядюшка оборотился и с минуту смотрел на Пирошникова, что-то соображая. Он тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, а потом поднялся к Владимиру, и тут оказалось, что дядюшкина макушка приходится по пояс нашему герою. Дядюшка стоял перед согнутым в три погибели Пирошниковым, маленький, как пятилетний ребенок, и ему, как ребенку, вероятно, хотелось плакать. Произошло что-то совсем уж невероятное! Гигант Пирошников, склоненный над дядюшкой, вдруг рассмеялся так громко, что смех его раскатился далеко по черной лестнице и застрял в последних и мелких ее завитках. Рассмеялась и Наташа, поскольку дядюшкино появление напоминало ей представление лилипутов в цирке, а дядя Миша, взмахнув коротенькой своей ручкой, схватился за голову и побежал вниз, уменьшаясь, пока не скрылся за трубой, тоже, кстати, сужающейся и напоминавшей скорее воронку. Пирошников и Наташа, пятясь и держась руками за потолок, начали молчаливое отступление, ибо стало ясно, что через черный ход никак не протиснуться. Лестница раскручивалась в обратном порядке, увеличиваясь в размерах; снизу доносились шаги дядюшки, который догонял их так же резко, как минуту назад бежал от них. Уж не повредился ли он в рассудке? Короче говоря, Пирошников с Наташею снова очутились в кухне перед взором старухи, а через мгновение впрыгнул туда и дядюшка, слава Богу, оказавшийся вновь мужчиной среднего роста и нормальных пропорций, разве что взволнованным сверх меры. Дядюшка вошел и с силою захлопнул дверь на лестницу, как бы показывая, что данная возможность исчерпана полностью. Старушка Анна Кондратьевна тут же придвинула к двери сундучок и взгромоздилась на него, поправляя сорванную занавеску. Еще через минуту кухня приняла свой прежний вид. Куда девалась дворничиха -- неизвестно. Неужели она достигла выхода? Но тогда ей пришлось стать размерами со шкалик, никак не больше. Не помешает ли это ей выполнять служебные обязанности -- вот в чем вопрос? Ну, да Бог с нею!.. А между тем едва все возвратились домой, как их ушей достиг непонятный шум, берущий начало где-то в недрах квартиры. Несомненно, это был шум голосов, причем голосов раздраженных, а смиренный и даже несколько подавленный вид бабки Нюры с достоверностью показал, что в квартире неладно. Дядюшка вопросительно взглянул на старуху, но та лишь вздохнула, укрывшись на своем сундуке. А клубок голосов покатился по направлению к кухне, и через секунду туда ворвалась Лариса Павловна с пятнами на лице, свидетельствовавшими о крайней степени возбуждения. Глава 16. Скандал в благородном семействе Интересно все-таки знать, к чему более склонно человеческое существо -- к общественному или, как сказать, индивидуальному обитанию? Вроде бы давно доказано и показано, хотя бы и на примере потерпевших кораблекрушение моряков, попавших на необитаемые острова (Робинзон Крузо не в счет), что человек не может один, одиночество неизбежно превращает его в зверя. Но позвольте! Разве лучше действует обитание в коммунальной квартире? И таких примеров несравненно больше. Наблюдать, как живущий рядом индивид изо дня в день делает все не так (не так, как нам бы хотелось), например, заводит кошку, не гасит, извините, света в туалете, приводит не тех гостей, улыбается исключительно нагло и несимпатично -- нет, это выше сил, это хуже необитаемого острова, это мука! Неудивительны посему и те смерчи, которые проносятся от времени до времени в коммунальных коридорах, с хлопаньем дверьми, качающимися от сотрясения воздуха лампочками, с выражениями такими, что не дай Бог слышать их вам, читатель, -- и грустно, грустно все это, и слезы капают из глаз, когда видишь подобные недоразумения. Сколько трагедий разыгралось вокруг выеденного яйца, которое, оказывается, было разбито не с того конца. Впрочем, об этом уже писал один английский писатель. В данном случае в роли, так сказать, яйца преткновения выступал Пирошников. Это стало ясно уже по первым репликам Ларисы Павловны. Она вдруг ворвалась в кухню, как пантера, -- во всяком случае, мышцы на ней играли, перекатываясь округлыми волнами под тугим джемпером. Окатив молодого человека взглядом высокой температуры, причем досталось и бедной Наташе, Лариса Павловна воскликнула: -- Вы учтите, что я этого не допущу! У нас квартира, а не публичный дом! И, подошедши к своему холодильнику, она рванула ручку так, что с кухонной полочки свалилась крышка от кастрюли и с жалобным дребезжаньем подкатилась к ногам Пирошникова. Молодой человек с достоинством поднял ее и протянул соседке, а та, выхватив крышечку, захлопнула холодильник, так и не достав из него ни единого предмета, после чего прибор вздрогнул и загудел. Тут, в кухне показалась и Наденька в своем всегдашнем халатике. Она вошла как-то боком, причем глаза ее, сузившиеся и злые, устремлены были на Ларису Павловну. Дядюшка при этом весь подобрался, готовясь вступить в бой на стороне племянницы. Скучно, скучно!.. Дальше произошла обычная перестрелка, в которую оказались втянутыми все находившиеся на кухне. -- Вы не имеете права, -- произнесла Наденька страшным шепотом. -- Да что ты с ней разговариваешь, с куклой! -- выпалил дядя Миша, отчего Лариса Павловна зашипела, как мокрая тряпка под утюгом, и двинулась грудью на дядюшку. -- Ах вот как? Скобарь! Алкоголик!.. -- И прочее, и прочее, что совершенно неинтересно. -- Ишь, фифа! -- сказал опешивший дядюшка. Из дальнейших переговоров выяснилось, что соседка обвиняет Наденьку в незаконном сожительстве и сводничестве, причем из реплик Наденьки явствовало, что Ларису Павловну тоже монашкой не назовешь. Впрочем, Наденька говорила это в порядке активной обороны, выведенная из себя необоснованными -- видит Бог! -- обвинениями соседки. -- А вот и еще шлюшка! -- внезапно сделала выпад в сторону Наташа Лариса Павловна. Наташа, разрыдавшись, выбежала из кухни, а за нею последовала Наденька; бабка Нюра всплеснула руками -- вообще произошло замешательство. Дядюшка -- так тот вовсе оцепенел после таких слов, какие вряд ли доводилось ему слышать от женщин в его добропорядочной провинции. Интересно, что Пирошников сохранял полное равновесие души, с нескрываемой иронией наблюдая за действиями сторон. Даже чудовищные слова Ларисы Павловны вызывали в нем не гнев, а усмешку, поскольку были лишены основания. Лариса Павловна как заведенная продолжала свою филиппику, к которой Пирошников пару раз позволил себе сделать остроумный комментарий, чем лишь подлил масла в огонь. Однако мало-помалу ему становилось все тяжелее на душе -- и совсем не потому, что уши его устали от склоки. Приходя в подобное расположение духа, Пирошников всегда про себя знал, что оно проистекает от причин внутренних, от мгновенно возникающего, точно всплывающего со дна души ощущения собственного ничтожества. Ему присущи были такие приступы отвращения к собственной личности -- отвращения, правда, особого рода, ибо даже в самые жестокие минуты ненависти к себе Пирошников одновременно чувствовал, что именно это испытываемое им ощущение приподымает его душу и является искуплением. Он бывал в равной мере ничтожен и значителен в своих глазах от причастности, с одной стороны, к жалкому миру суеты, глупости и пороков, а с другой стороны -- к высокому своему предназначению, о котором уже говорилось, но которое пока никаким образом не давало о себе знать. В особенности же изнывала душа, когда замечала признаки того самого омертвения чувств, то есть неспособности к живому восприятию: к боли, к счастью, к горю, к состраданию, к радости -- точно сердце вдруг обнаруживало на себе сухую и твердую корку, накрепко приставшую к горячей и ранимой плоти. Вот это было самым ужасным для Пирошникова, и он, выражаясь фигурально, ломал ногти и раздирал пальцы в кровь, стараясь сорвать эту корку, причем, естественно, испытывал боль. Еще надо упомянуть, что переходы от одного состояния к другому совершались у него быстро и незаметно для окружающих. Вот и теперь, посреди сражения, тень надвинулась на лицо молодого человека. На мгновенье он, по своему обыкновению, мысленно отодвинулся от происходящего, залетел куда-то высоко и далеко, чтобы оттуда увидеть себя, иронизирующего и равнодушного старика, умершего несколько столетий назад, окаменевшего сердцем да еще любующегося собой в те моменты, когда реплики его попадали в цель. Владимир с отчаяньем сорвал присохшую корку, и рана закровоточила. Он увидел плоское от кухонного чахлого света лицо Наденьки, которая вернулась уже на место действия с выражением внешнего спокойствия; он увидел ее глаза, в которых сейчас не было злости, а только боль; он увидел и топчущегося на месте дядюшку, откровенно страдавшего, и Ларису Павловну, которой, будем справедливы, тоже несладко было от склоки, и старушку Анну Кондратьевну, вечную приживалку, охающую на своем сундуке. Все эти люди, в отличие от Пирошникова, жили -- худо ли, бедно, мучаясь, страдая, но жили, а он лишь обозначал свое присутствие, притворяясь живым. Конечно, приятно, должно быть, сознавать себя существом, стоящим выше страстей, тем более довольно прозаических, существом разумным и даже не лишенным юмора, но, право, в этом ли счастье? Пускай всезнайки с мертвым сердцем посмеются над Пирошниковым, но все же он сорвал корку и сразу стал беззащитен. Вернувшаяся Наденька посмотрела на Владимира как-то отчужденно и равнодушно, ибо его поведение до сего момента и вправду показывало полную незаинтересованность молодого человека в происходящих событиях, словно они и не его вовсе касались, словно Наденька не из-за него терпела нападки, -- и это ее в глубине души обидело. Однако Пирошников, посмотревший вдруг на вещи по-иному, подошел к ней и заговорил, не обращая внимания на Ларису Павловну. -- Наденька, прости меня, слышишь! Я не стою ни твоих, ни Наташиных слез, не истязайте свои души, забудьте обо мне, не тревожьте себя моим спасением. Вы пропадете ни за что... Сами понимаете, что давать такие козыри в руки Ларисе Павловне не следовало. Соседка сразу приободрилась, обнаруживши вдруг незащищенность и слабость Пирошникова, доселе от нее скрытые. -- Вы подумайте, какое благородство! -- воскликнула соседка и оглянулась по сторонам, как бы ища слушателей. -- А разве это не вы, молодой человек, совсем недавно ползли на четвереньках пьяным в моей комнате? Разве не вы умоляли меня помочь вам? Но я вас быстро раскусила! Ваш образ действий лучше подойдет для нее... -- И Лариса Павловна протянула руку с отставленным мизинцем, на кончике которого горел рубиновый ноготь, в направлении Наденьки. -- Ей не привыкать! -- Не обращай внимания, Наденька! -- шепнул Пирошников. -- Пускай говорит, -- ответила Наденька, которую, казалось, вполне успокоили последние слова Пирошникова, так что теперь она смотрела на него мягко, а тирады соседки облетали ее стороною, не задевая. -- И скажу! Не прикидывайся мадонной с младенцем, милая, эта роль тебе не подходит! Кстати, расскажи своему рыцарю, как ты прижила ребеночка. Ему будет интересно. Наденька лишь на секунду отвела глаза от Пирошникова, но даже это последнее замечание Ларисы Павловны не вывело ее из равновесия. Видимо, Наденька уже решилась в душе на что-то, и теперь никакие Ларисы Павловны не могла ей повредить. Слава Богу, она безошибочно и вовремя почувствовала перелом, произошедший в Пирошникове, -- может быть, раньше, чем он его заметил. Что же касается других участников кухонной битвы, то бабка Нюра лишь забилась поглубже в свой угол, а дядя Миша, напротив, совершенно ошеломленный заявлением соседки о каком-то ребеночке, сжал кулаки и, растопырив руки, как боксер, зарычал: -- Ты что, с ума спятила? Что ты такое несешь? -- Говорю, значит, знаю! -- парировала Лариса Павловна, отмеряя положенную дядюшке порцию убийственного взгляда, под которым дядя Миша сник, и, почуяв, что соседка действительно не с потолка взяла свое чудовищное утв